14.1. Культурно-прагматические грани слова. 14.2. Культурно-прагматические коннотации слова. 14.3. Социокультурные стереотипы и коннотации слова.

Начиная с XIX века, проблема языка и культуры постоянно находится в центре внимания философов и лингвистов, опирающихся на антропоцентрические принципы познания и описания мира. Однако укрепление когнитивистских позиций в современных гуманитарных исследованиях открывает неизвестные страницы и в культурологии, ставит новые проблемы, которые нуждаются в комплексном междисциплинарном решении. Говоря о междисциплинарном подходе, мы имеем в виду не только интеграцию таких наук, как философия, психология, логика, когнитология и лингвистика, но и привлечение внутрипредметных взаимосвязей. В языкознании естественные и поэтому наиболее продуктивные взаимосвязи обнаруживают лингвокультурология, психолингвистика, прагмалингвистика и когнитивная лингвистика.

Взаимосвязь лингвокультурологии и когнитивной лингвистики позволяет проникнуть в один из самых сокровенных уголков культуры – языковое сознание. Прагмалингвистика дает возможность высветить этнокультурологические аспекты коммуникации, психолингвистика раскрывает универсальные и этнокультурные психические механизмы порождения и восприятия речи, кодирования и декодирования этнокультурной картины мира, элементы социолингвистического анализа подчинены осмыслению общественных факторов, влияющих на становление и развитие языковой личности и формирование национально-культурного компонента в семантическом пространстве языка.

Постижение семантического пространства языка (Попова, Стернин, 2007: 11) осуществляется главным образом через исследование его основной единицы – значения. В когнитивной лингвокультурологии оно в конечном итоге подчиняется выявлению и структурированию концептосферы. В свою очередь решение этой задачи предполагает анализ основной единицы концептосферы – культурного концепта, по ряду параметров отличающегося от понятия. Понятие и культурный концепт – явления, разумеется, однопорядковые, сравнимые, но не равнозначные. Культурные концепты, конечно же, – лишь наиболее сложные понятия, являющиеся важными элементами соответствующей концептосферы языка и этнокультуры. Для академика Д.С. Лихачева взаимопроникновение этих феноменов настолько естественно, что он счел возможным их отождествить: «Концептосфера языка – это в сущности концептосфера русской культуры» (Лихачев, 1997: 284). Такое понимание взаимодействия концептосфер языка и культуры обусловливает определение концепта у Ю.С. Степанова: «Не следует воображать себе культуру в виде воздуха, который пронизывает все поры нашего тела, – нет, это «пронизывание» более определенное и структурированное: оно осуществляется в виде ментальных образований – концептов. Концепты – как бы сгустки культурной среды в сознании человека», «то, в виде чего культура входит в ментальный мир человека» (Степанов, 1997: 40) и в языковую семантику в виде ее культурного компонента.

Культурный компонент значения языковых знаков, как известно, издавна привлекает внимание исследователей. Пожалуй, впервые Джон Милль предложил относить его к сфере коннотации слова. Вслед за ним, учитывая культурологическую значимость этого феномена, Роберт Ладо называет коннотацию культурным значением, а Чарлз Фриз – социально-культурным. Современные ученые предпочтение отдают термину, введенному в нашу науку Е. Найдой, выделявшим в значении слова «эмоциональный, коннотативный компонент». Для когнитивной лингвокультурологии модель последнего термина (в усеченном виде – культурный компонент) оказалась наиболее приемлемой, поскольку позволяет проникнуть в глубинные механизмы вербализации когнитивных категорий. Как ни парадоксально, но несмотря на огромный интерес к коннотации со стороны лексикологов, фразеологов, психолингвистов и текстологов, культурная коннотация языковых единиц остается почти сказочной и все еще не пойманной «жар-птицей», озаряющей невидимые грани этнокультурной семантики не только слова, но и текста – художественного и научного.

По утверждению психолингвистов, в художественном тексте каждое слово раскрывает богатые возможности своих потенциальных многомерных связей. Эти связи могут иметь характер дискурсивных, когнитивных, понятийных, ситуационных и даже звуковых ассоциаций. В норме, в системе языка одни связи, образные как наименее существенные вытесняются, а другие, смысловые, закрепляются и становятся доминантными. В художественном тексте, наоборот, смысловые взаимосвязи вытесняются ассоциативно-образными. Поэтому процесс выбора протекает преимущественно в пределах семантических смысловых связей и приобретает селективный, избирательный характер (А.Р. Лурия).

Когнитивно-культурный аспект научного текста обусловлен процессами взаимодействия формирования научного знания с когнитивной функцией языка. В рамках когнитивно-дискурсивного подхода к созданию теории языка науки текстопорождение как когнитивный процесс обработки, упорядочения, хранения и «оязыковления» информации необходимо рассматривать в связи с феноменом терминопорождения, обеспечивающего научному тексту необходимую содержательность при минимуме сбалансированно используемых языковых средств (В.Ф. Новодранова).

Для художественного (прежде всего поэтического) текста, обладающего вертикальной пространственной структурой, наиболее важные моменты обработки информации – это этапы текстопорождения и восприятия образного слова. Культурно-когнитивной особенностью поэтического текста является сложная архитектоника его смыслового содержания, что, безусловно, предопределено особым поэтическим мышлением ассоциативно-образного и символического характера (А.А. Потебня). А это, в свою очередь, делает еще более актуальной проблему когнитивно-культурной интерпретации скрытого смысла, связанной с декодированием поэтически оправданных лексико-синтаксических «аномалий» и выявлением интенционального содержания (замысла и смыслового намерения автора).

Когнитивно-культурный подход, как нам представляется, дает возможность проникнуть в глубинные свойства семантики языка и текста, поскольку он затрагивает скрытые информационные пласты и научного и поэтического мышления, где происходит комбинаторное упорядочение знаний и формируется соответствующая языковая картина мира (Е.С. Кубрякова), тех знаний, которые лежат в основе языковой и речевой семантики.

Теоретическим субстратом формирующейся методологии более явно признается известная логико-философская доктрина речевых актов Джона Остина, Джона Серля, Зено Вендлера и др. Менее активно используются теория речевой деятельности (Л.С. Выготского, А.Н. Леонтьева, А.А. Леонтьева, И.А. Зимней и др.) и теория лингвокультуры (В.В. Воробьева, В.А. Масловой, Н.Л. Шамне и др.). Между тем культурно-прагматический потенциал идиоматики раскрывается только в единстве двух названных выше теорий. Этому есть несколько объяснений, и главное – в объективной культурно значимой соотнесенности двух феноменов – речевого акта и речевой деятельности.

Речевой акт – это целенаправленное речевое действие, совершаемое в соответствии с этнокультурными принципами и правилами речевого поведения (Н.Д. Арутюнова), принятыми в данном культурно-языковом сообществе; речевые акты характеризуются интенциональностью (коммуникативными намерениями), целеустремленностью и конвенциональностью (условным соглашением) говорящих. Речевая деятельность – это вид деятельности, включающей акты говорения, восприятия речи, ее понимания и интерпретации. Следовательно, речевые акты и речевая деятельность, направленные на создание, восприятие, понимание и интерпретацию речевых актов, смыслообразующим компонентом которых выступает культурно маркированная единица языка, являются объектом культурно-прагматической теории, а ее предметом – лингвокультурологическая сущность языкового знака, его амбивалентная отнесенность к другим элементам высказывания и к участникам культурно-знаковой ситуации в рамках соответствующего ей речевого акта.

Языковой знак в составе речевого акта, оказавшийся в той или иной культурно маркированной коммуникативной ситуации, рассматривается в органическом единстве с сопутствующими прагматическими обстоятельствами общения: замыслом отправителя сообщения, пресуппозитивным фоном, условиями общения, интерпретацией и пониманием сообщаемого. Ср.: – Ты с ним полтора года работал… должен был изучить человека. – Работал, ну что ж. Никаких особенных грехов не замечал. Так себе, ни рыба ни мясо (В. Овечкин). В связи с этим предпочтительнее в такого рода исследованиях говорить не о речевой, а о культурно-прагматической ситуации, в которой реализуется языковой знак и в которой обеспечивается адекватное понимание коммуникантами культурно-прагматического смысла всего высказывания.

Инвариантная культурологическая модель коммуникативно-прагматической ситуации (рис. 1) представляет собой структуру, в центре которой располагаются коммуниканты: субъект речи (S) и адресат (А), фокусирующие все остальные элементы ситуации: а) предмет культуры; б) ассоциативно-образное представление о нем; в) знак в сочетании с другими речевыми знаками высказывания и г) систему знаков, коррелирующую с системой языкового сознания.

Рис. 1. Инвариантная культурологическая модель коммуникативно-прагматической ситуации

Анализ структуры коммуникативно-прагматической ситуации направлен на выявление культурно маркированной семантики слова (фраземы) с точки зрения различных видов речемыслительной деятельности: а) номинативной (человек – денотат); б) отражательно-интерпретирующей (человек – представление) и в) условно-рефлекторной (человек – знак, языковое сознание).

Такое понимание объекта и предмета культурно-прагматической теории предполагает исследование прагматических свойств языковых знаков в нескольких аспектах, связанных (а) с субъектом речи, (б) с адресатом, (в) с характером их взаимного воздействия (особенно в диалогической речи) и (г) с ситуацией общения. Каждый из выделенных аспектов культурно-прагматической лингвистики имеет свой предмет исследования.

Первый аспект культурно-прагматического исследования связан с субъектом речи. Предметом изучения здесь являются следующие дискурсивные явления:

1) выражающие явные и скрытые коммуникативные намерения, или, по Д. Остину, иллокутивные силы высказываний в таких разновидностях, как имплицитная культурная информация, мнение, просьба, приказ, совет, обещание, извинение и т. п.;

2) раскрывающие культурный характер речевой тактики и тип речевого поведения;

3) проецирующие модель построения дискурса в соответствии с коммуникативными намерениями;

4) кодирующие важные для лингвокультурологии косвенные смыслы высказывания, намеки, иносказания, обиняки и т. п.;

5) содержащие культурно-прагматические пресуппозиции: оценки общего для коммуникантов фонда знаний, их мнений, интересов и психических состояний;

6) выражающие модально-оценочное содержание высказывания, его истинность или ложность, неоднозначность, ироничность и т. п.);

7) служащие культурно значимыми смысловыми акцентами в содержательной структуре высказывания.

Во втором аспекте в связи с адресатом речи – исследуются:? языковые знаки с точки зрения заложенного в них интерпретационного потенциала: при этом особую ценность приобретает декодирование языкового значения путем компонентного анализа скрытых сем (минимальных смыслов), выявления культурно-прагматических ситуаций и пресуппозиций;

? языковые знаки как носители перлокутивных эффектов, т. е. языковые знаки исследуются здесь с точки зрения их воздействия на адресата с целью изменения его эмоционального состояния, взглядов и оценок;

? знаки-рефлексивы, выражающие косвенные реакции на полученное сообщение, например, слова и выражения, употребляемые с целью уклонения от прямого ответа на вопрос.

Наконец, третий аспект – собственно прагматический. В его компетенции изучение прагматических свойств идиом в связи с ситуацией общения:

а) выявлять их дейктический смысл, т. е. способность служить пространственными и временными ориентирами в структуре дискурса;

б) показывать влияние речевой ситуации на выбор и употребление слов (фразем) определенных тематических и семантических групп, на выбор слова из множества других в том или ином парадигматическом блоке – синонимическом, антонимическом или полисемическом.

В рамках ситуации общения осуществляется прагматическое описание перформативных высказываний (< ср. лат. performo «действую»). Таковыми, например, являются фразеологизированные структуры высказываний или высказывания, смыслообразующей доминантой которых выступает идиома. Высказывания подобного рода выполняют функцию, адекватную действию или поступку; иногда такие высказывания выполняют магическую (ритуальную) функцию.

Таким образом, жизнь знака в семиотической системе, пишет Е.С. Кубрякова, определяется тремя его «измерениями»: тем, как строится его тело и какой субстанцией оно представлено; тем, что оно значит и обозначает (на что указывает), и, наконец, тем, какое воздействие производит, какой эффект вызывает его употребление (2001: 285).

Сформулированные выше аспекты и задачи культурно-прагматической теории языка симметричны проблемам общей прагма-лингвистики.

Особым культурно-прагматическим потенциалом характеризуются фраземика и паремии, поскольку они фиксируют результаты интеллектуально-эмоциональной деятельности человека, выполняют функции непрямой и косвенно-производной номинации, содержат модально-оценочные характеристики номинируемых объектов. Будучи тесно связанными с материальной и духовной культурой народа, его историей и обычаями, дискурсивные языковые знаки являются своеобразными национально-индивидуальными микромифами, содержат в себе «и нравственный закон, и здравый смысл, выраженные в кратком изречении, которые завещали предки в руководство потомкам» (Буслаев, 1959: 204).

Прагматическая ценность идиом, таким образом, заключается в их индивидуальности. «А индивидуальное – как это ни парадоксально – является, – по образному выражению В.М. Мокиенко, – особо прочным цементирующим раствором при взаимодействии народов и их культур, ибо оно и является национальной «валютой» при культурном взаимообмене народов» (Мокиенко, 1986: 5). Из семасиологического предназначения дискурсивных идиом следует, что своеобразие фразеологического значения предопределяется наличием в его составе так называемого коннотативного смысла, который, в отличие от лексического значения, является не дополнительным содержанием, со-значением слова, а его обязательным интенсиональным (ядерным) смысловым элементом.

Фразеологическая коннотация содержит различную информацию об этимологических истоках оборота этнического, культурно-исторического и национально-языкового характера. Коннотативный микрокомпонент значения характеризует общающихся с точки зрения их эмоционального состояния, интеллекта, социального положения, коммуникативного намерения и т. п. Такое понимание фразеологической коннотации позволяет считать ее основой прагматического значения (эффекта) дискурсивной идиомы. В структуре прагматического значения дискурсивных идиом целесообразно выделять экспрессивные, эвокативные (апеллятивные), фатические и эстетические компоненты (Якобсон, 1975: 193–230; Эмирова, 1988: 15).

Экспрессивный (аффективный) компонент прагматического значения дискурсивных идиом выражает эмоции и квалитативнооценочное отношение говорящих к предмету мысли. Так, дискурсивные идиомы человек с большой буквы, из ряда вон (выходящий) выражают восхищение и уважительное отношение к тому, кого эти обороты характеризуют. Экспрессивный компонент таких идиом может видоизменяться в зависимости от коммуникативно-прагматических намерений говорящих и, соответственно, от характера контекста. Вторая дискурсивная идиома, например, может употребляться для выражения возмущения и негодования. Поэтому крайне важно такие идиомы представлять во всех возможных коммуникативно-прагматических ситуациях, под которыми следует понимать комплекс внешних условий общения, присутствующих в сознании говорящего в момент осуществления коммуникативного акта: кто – что – где – когда – кому – зачем – как (Э.С. Азнаурова). Другими его компонентами являются виртуальный (потенциальный, языковой) и актуальный (речевой) коммуникативно-прагматический эффекты, поскольку прагматика дискурсивной идиомы детерминируется, в конечном счете, его семантикой, синтактикой и стилистикой в единстве с особенностями и условиями речевого общения. Ср.: 1) Шекспир – из ряда вон выходящее явление в мировой литературе и 2) Сколько можно опаздывать на занятия?! Ваше поведение можно назвать, мягко говоря, из ряда вон выходящим (разг.).

После прагматической интерпретации дискурсивных идиом целесообразно перейти к их ономасиологической характеристике, требующей более высокого уровня овладения методами культурно-прагматического исследования. Суть таких исследований заключается в осмыслении характера денотативной отнесенности фразем, поскольку, по мнению Г.Г. Почепцова, «прагматическая семантика вообще имеет дело с перебором нескольких семантических структур, соответствующих одной денотативной ситуации», «прагматическая семантика – это семантика выбора, семантика альтернаций», с учетом ситуации самого общения (Почепцов, 1984: 35). Например, подбирая дискурсивные идиомы для выражения возмущения, неодобрения или негодования, идиому из рук вон (плохо) говорящий должен отличать от фразеологизмов этого еще не хватало (недоставало) (!), ни на что не похоже (!), ни в какие ворота не лезет (!), черт знает что (такое) (!), не укладывается в голове (в сознании)!

Такие дискурсивные идиомы, представляя рематическую часть высказывания, вводятся в речь, как правило, с помощью различных суперсегментных фонетических средств (интонации, передающей презрение, а также эмфатического ударения, выражающегося в усилении и удлинении отдельных звуков). Кроме того, существуют еще и паралингвистические средства передачи экспрессивного компонента фразеологического значения – выражение глаз, жесты, мимика, телодвижения. Экспрессивный компонент значения дискурсивных идиом реализуется обычно в единстве с эвокативным.

Эвокативный компонент фразеологической семантики связан с воздействием дискурсивной идиомы на слушающего. И действительно, почти все дискурсивно-коммуникативные образования, содержащие в своем составе идиомы, имплицитно или эксплицитно направлены на собеседников с целью побуждения их к той или иной деятельности. При этом косвенное воздействие осуществляется зачастую посредством обращения не к реальным коммуникантам, а к различного рода сверхъестественным силам (типа бояться как черт ладана кого, чего) посредством использования идиом магического содержания (заклинаний, эвфемизмов, перифраз типа замолвить словечко (слово) за кого, о ком, вставать с левой (не с той) ноги, Христа ради, рай земной, отдавать богу душу, перемывать косточки (кости) кому, кого, чьи и т. п.).

Эмоциональное, интеллектуальное и поведенческое воздействие на слушающего реализуется с помощью целого комплекса лингвистических и паралингвистических средств, в частности, с помощью дискурсивных идиом, используемых в диалогической речи. Это чаще всего эвокативные или императивные идиомы типа пальца (палец) в рот не клади – кому ?кто-л. таков, что не упустит возможности воспользоваться оплошностью, промахом другого?; зарубить (себе) на носу – ?запомнить крепко-накрепко, навсегда?. В разных диалогических ситуациях, такие идиомы вызывают у общающихся адекватную фразеологическому значению и условиям речевого акта эмоциональную и поведенческую реакцию. Лингвистическими средствами реализации такого воздействия в первом примере служат: а) предикативно-рематическая функция дискурсивной идиомы; б) императивная форма глагольного компонента с отрицанием; в) обязательность дополнения в дательном падеже (кому – обозначение лица, которое не упустит возможности воспользоваться оплошностью другого). Прагматической функцией этой идиомы является оценочная характеристика такого человека с целью предупредить, предостеречь кого-либо, чтобы предупреждаемый сделал соответствующие выводы и руководствовался ими в своем поведении, а также характеристика, оценка самого человека (Яранцев, 1997: 196, 361–362).

В другой коммуникативно-прагматической ситуации эта же дискурсивная идиома употребляется в значении ?кто-либо таков, что может постоять за себя?.

Вторая идиома – зарубить (себе) на носу – в одном и том же значении репрезентирует две коммуникативно-прагматические ситуации – ситуацию «предупреждение» и ситуацию «запоминание чего-л. крайне важного и необходимого». Ср.: 1) Зарубите себе на носу, случится что с вашим сыном, нам даже не придется предъявлять особые доказательства вашей вины. Они слишком очевидны, так что – берегитесь! (В. Тендряков. Расплата) и 2) Я еще в детстве, как говорится, зарубил себе на носу правило не откладывать на завтра того, что можно сделать сегодня (Р.И. Яранцев). Указанные коммуникативно-прагматические ситуации выражаются разными лингвистическими средствами. Первая – «предупреждение, предостережение, угроза» – выражается тогда, когда оборот употребляется в роли сказуемого, а глагольный компонент – в форме императива. Вторая – «необходимость запоминания чего-л. крайне важного» – выражается при употреблении идиомы в предикативно-рематической части высказывания; глагольный компонент в таком случае может иметь форму императива или форму прошедшего времени; при идиоме обязательным является прямое дополнение, выраженное, как правило, указательным местоимением это.

В связи с коммуникативно-прагматической обусловленностью содержания и формы подобных дискурсивных идиом особое значение приобретает работа по их подбору для выражения соответствующей ситуации. Так, для выражения «угрозы» русский язык предоставляет возможность выбора идиомы из следующего ряда: придержать язык (язычок), прикусить язык, показать где раки зимуют, костей не собрать, спустить шкуру с кого, спустить три шкуры (семь шкур) с кого, стереть в порошок кого, что, свернуть шею (голову, башку) кому, стереть с лица земли кого, что, мокрое место останется от кого (мокрого места не останется от кого) и др. Выявляя эвокативные аспекты прагматических значений таких дискурсивных идиом, важно вызвать у собеседника адекватную реакцию, определенные чувства, ввести его в соответствующую рече-поведенческую тональность.

Фатический компонент прагматического значения фразем служит установлению контакта между участниками речевого акта. Это фразеологизированные речевые формулы приветствия, представления, обращения в начале общения, а также идиомы, направленные на поддержание контакта между коммуникантами: милости просим (прошу), в добрый час, будьте добры, прошу любить и жаловать и др. Фатический компонент фразеологического значения репрезентирует психическое состояние и, реже, социальное положение участников дискурсии.

Большинство исследователей коннотации рассматривают в качестве возможных ее компонентов эмотивность, экспрессию, оценку, образность и стилистические характеристики языковых единиц.

Как термин слово коннотация широко начали использовать в лексикографической практике (Webster?s, 1951) в двух основных смыслах: а) для обозначения «добавочных» (модальных, оценочных и эмотивно-экспрессивных) элементов лексических значений, фиксируемых в словарных статьях; б) для выражения оценочного отношения к предметам знакообозначения, которое элементом лексического значения не является. Однако это различие чаще всего не соблюдалось, что порождало терминологическую путаницу:

коннотация – интенсионал, смысловой конструкт, противопоставляемый денотации (логико-философская традиция, истоки которой следует искать в работах Дж. С. Милля);

коннотация – синтаксическая валентность слова (психолингвистическая традиция, сформированная К. Бюлером);

коннотация – значение фигурального происхождения (А.В. Исаченко);

коннотация – факультативный элемент лексического значения (Majer-Baranowska U., 1988).

Все многообразие предложенных толкований и дефиниций сводится, однако, к двум изначально сформировавшимся позициям – экстралингвистической и собственно лингвистической.

Первая наиболее последовательно раскрывается в трудах Ю.Д. Апресяна: коннотация – это «узаконенная в данном языке оценка объекта действительности, именем которой является данное слово», точнее, несущественные, но устойчивые признаки выражаемого им понятия, которые фиксируют принятую в данном языковом коллективе оценку соответствующего предмета. Эти признаки не являются ни компонентами лексического значения, ни следствиями или выводами из него (Апресян, 1995: 159).

Культурологические акценты в определении коннотации выделяет Е. Бартминский, рассматривающий ее как «совокупность не всегда связанных, но закрепленных в культуре данного общества ассоциаций» (Bartminski, 1980), сопутствующих лексическому значению содержательных экстралингвистических стереотипов логического или эмотивного характера. Ю.Д. Апресян настаивает на необходимости разграничения коннотаций и лексических значений. Первые, в отличие от вторых, указывают на несущественные признаки выражаемого понятия. Ср. понятие, лежащее в основе значения слова петух – ?самец курицы? и такие коннотации, как ?рано засыпают и просыпаются?, ?задиристые?, ?драчливые?.

Однако отличить несущественные, но устойчивые признаки понятий от тех, которые входят в семантическую структуру слова, не всегда представляется возможным даже с помощью экспериментальных тестов Л.Н. Иорданской и И.А. Мельчука, суть которых в следующем: если семантическая сочетаемость диагностируемого на коннотацию слова с именем неконнотации непротиворечива, то данный признак – элемент коннотации, а не лексического значения. И наоборот, абсурдность такого сочетания свидетельствует о том, что данный признак – элемент лексического значения. Так, признак «тупость» для лексемы баран – «животное» – коннотативен, поскольку сочетание данной лексемы с соответствующим антонимом вполне допустимо: «Артистом цирка служил старый умный баран». Тот же признак для лексемы баран во втором значении – «человек» – является семой ее лексического значения, так как сочетание дрессировщик – умный баран – несуразно.

Однако коннотации могут стать центром формирования устойчивых ассоциативно-образных структур, проецирующих многокомпонентную структуру косвенно-производных номинативных единиц – составных метафор (житейское море, пламя страсти), парафраз (певец любви – соловей, корабль пустыни – верблюд) и фразем (как баран на новые ворота смотреть (уставиться) – ?тупо, недоуменно, ничего не соображая; глуповато?. Ср.: трава растет – сочетание непротиворечиво, значит в сочетании (хоть) трава не расти повелительная форма глагола с отрицательной частицей не вносит коннотацию безразличия – ?пусть хоть все пропадет? (трава, не способная расти, погибает). Как справедливо замечает Ю.Д. Апресян, экспериментальные тесты не являются абсолютно надежными, поскольку оказываются либо в принципе неприменимыми к отдельным словам (группам слов), либо дают антиинтуитивный результат, либо не дают возможности отграничить коннотацию от факультативной семы в составе лексического значения. Так, в анализируемом сочетании экспериментальные тесты оставляют не выявленными релятивные коннотации «неодобрение», «осуждение» и факультативную сему «сено» (сухая трава – не растет).

Так что же представляют собой коннотации – лингвистическое или экстралингвистическое (культурологическое) явление?

Попытки Ю.Д. Апресяна обосновать экстралингвистическую сущность коннотации («оценка объекта действительности, именем которой является данное слово») убедительны лишь для небольшой группы слов – этнокультурных номинантов. Ср.: swines flesh – ?мясо свиньи? apork – ?свинина?. Обозначая один и тот же объект, только в иудейском языковом сознании первое словосочетание связано с коннотацией нечистоты (пример – Э.Дж. Уотли). В большинстве случаев более корректно было бы говорить не об экстралингвистической сущности, а о внеязыковой (пресуппозиционной) природе культурных коннотаций. Тем более что сам автор пишет: «…коннотации характеризуют, как правило, основные, или исходные, значения слов, а материализуются они в переносных значениях, метафорах и сравнениях, производных словах, фразеологических единицах, определенных типах синтаксических конструкций» (Апресян, 1995: 163): свинья – ?неряха, невоспитанный и грубый человек, подлый и низкий человек (коннотации неопрятности, неотесанности, грубости, примитивного и хамского поведения)?, напиться как свинья (коннотации грубости и неотесанности), метать бисер перед свиньями – ?говорить нечто такое, чего собеседник, в силу своей примитивности, не сумеет оценить по достоинству?, война есть война (коннотации зла, бесчеловечности, аморальности, опустошения). Эти и подобные примеры должны показать, по мнению сторонников экстралингвистической сущности коннотации, что коннотативными признаками обладают культурные предметы знакообозначения, а не сами языковые значения, хотя объективируются они названными выше языковыми средствами.

В нашем же представлении рассматриваемые отношения обусловливаются сложными механизмами взаимодействия трех рече-мыслительных координат: а) референта как поименованного в процессе познания предмета действительности, б) его отраженного в сознании человека образа и в) средства вербализации. В результате познания (осмысления), т. е. отражения и воспроизведения предметов номинации, фиксируются знания об их свойствах и признаках – облигаторных и факультативных. Полученные знания составляют содержание и способ существования сознания, суть которого – соотнесение знаний с действительностью, вновь приобретенного знания – с ранее накопленным опытом.

Языковые знания служат содержанием и способом существования языкового сознания; специфической формой выражения языковых знаний являются языковые значения. Первоначально облигаторные языковые знания формируют интенсионал – смысловое ядро соответствующего языкового значения, а факультативные языковые знания формируют его периферию в виде импликационала, устойчивой сети ассоциативно-образных и экспрессивно-оценочных отношений человека, связанных не только с познаваемым объектом, но и со всем социально-психическим контекстом его существования. Интенсионал традиционно воспринимался как собственно лексическое (предметно-логическое) значение, а импликационал – как культурная коннотация слова, т. е. его со-значение. Это своего рода фрейм: совокупность хранимых в памяти следов чувственного познания и субъективно воспринимаемых свойств и признаков номинируемого предмета – ассоциаций, образов и обстоятельств, которые в виде некоторого «ореола», «атмосферы», «дымки» как бы обволакивают предметно-логическое значение слова.

Коннотации проявляются в разных языковых процессах, которые, в свою очередь, своим возникновением обязаны «работе» в языке семасиологических механизмов экспрессивно-образной интерпретации и интериоризации результатов чувственного познания. К таким языковым процессам Ю.Д. Апресян (1995: 169) относит метафоризацию, словопроизводство, фразеологизацию, провербализацию, грамматикализацию, семантическое взаимодействие слов. Своеобразие интериоризации форм чувственного отражения в смысловые элементы языкового значения состоит в трансформировании и модально-оценочном преобразовании факультативных и даже фоновых (пресуппозиционных) признаков исходного значения слова, которые в конечном итоге становятся интенсиональными семами в семантической структуре единиц вторичной и косвенно-производной номинации (метафоры, фраземы, провербиумы, некоторые производные слова).

В коннотации, заключает Ю.Д. Апресян (1995: 169), проявляется творческий характер языка, реализуется его эвристический потенциал – лингвокреативный источник постоянного совершенствования и обновления речемыслительных возможностей человека.

Культурную коннотацию обусловливают, если следовать теории Ю.Д. Апресяна, следующие факторы: компаративность (= отношение уподобления); коннотацию (возможность фиксации ее в тот момент, когда несущественный признак обозначаемого объекта стал семантическим компонентом в толковании другой единицы языка). Как этнокультурный стереотип коннотация становится связующим звеном между двумя единицами. Такого рода культурный компонент задает: 1) «внутреннюю форму» слова, его образную структуру; 2) стереотипность использования объекта (коза – обычно символ глупости, любопытства, подвижности, плодородия и т. п.); 3) традиции литературной обработки лексемы (например, коннотации таинственности, мистичности, вечности в значении слов могила, ведьма, луна); 4) исторические, политические, религиозные контексты лексемы; 5) этимологическую память слова (прилагательное правый имеет стереотипную коннотацию ?хороший, честный, надежный?: Иван – его правая рука).

Коннотации языка, как видим, генетически связаны с этнокультурными стереотипами.

Социокультурные стереотипы обусловливают характер коннотаций языковых значений (ВайштсзЫ J., 1998: 63), создают трудно уловимую семантическую ауру языкового знака. Они, несомненно, связаны с внутренней формой слова, с мотивировкой его значения. Однако, несмотря на свою неуловимость, внутренняя форма, как и коннотация, может обыгрываться говорящими в их дискурсивной деятельности и влиять на употребление слова. Внутренняя форма утрачивается, если семантическая связь перестает осознаваться носителями языка. В когнитивно-семиологическом описании социокультурные стереотипы соотносимы с понятием прототипа, ставшим для Э. Рош основным в современной когнитивной психологии. Для когнитивно-семиологической парадигмы лингвокультурологии это понятие ценно тем, что помогает осмыслить процессы категоризации, в значительной степени зависящие не только от собственно когнитивных механизмов, но и от того культурно-дискурсивного пространства, в котором находится человек. Опыты Э. Рош показали, что любая категория имеет внутреннюю структуру, состоящую из центра (прототипа) и периферии. В соответствии с этим можно утверждать, что социокультурным стереотипом является некий эталонный член данной категории, в котором воплощены наиболее характерные ее признаки. Метонимическое мышление позволяет по прототипу опознавать всю категорию в целом, формировать социокультурный стереотип.

Для каждой категории можно сформулировать набор характерных признаков, максимально полно воплощенный именно в прототипе. Причем признаки выстраиваются в определенную иерархию. Для птиц можно говорить о таких признаках, как: 1) живой; 2) летает; 3) имеет крылья; 4) имеет перья; 5) имеет клюв; 6) откладывает яйца; 7) питается червяками и зерном; 8) поет; 9) живет на воле и т. д. Иерархия признаков позволяет описать структуру категории, ее центр и периферию. В зависимости от того, сколькими и насколько важными признаками обладает тот или иной вид птиц, может быть построена соответствующая иерархия лингвокреативных возможностей наименований птиц: 1) курица, 2) воробей, 3) орел, сокол, 4) индюк и т. д. Интересно, что некоторыми из перечисленных признаков обладают объекты, обычно не относимые к птицам.

Следует отметить, что выделение того или иного прототипа обусловлено языковыми и культурными особенностями. Так, едва ли малиновка, достаточно редкая в России птица, может считаться у нас наиболее типичным представителем данной категории. Малиновка – типичный представитель для этносознания американцев. Так, для восточных славян типичной птицей всегда была курица. Не случайно в составе фразем чаще других употребляется наименование именно этой птицы: блр.: курам на смех, з кураме (класцця спаць), i куры не шэпчуць пра каго, куры будуць смяяца з каго, куры засмяюць каго, (грошай) куры не клююць (не клявалi), на курынай ножцы, курыная галава, курыная слепота, курыную скю i тую не усю, мокрая курыца, як курыца з яйкам (з яйцом) (насiцца), як курыца лапай (лапкай) <грабе>; рус: носится как курица с яйцом, курам на смех, попадать как кур во щи, куры не клюют, писать как курица лапой, мокрая курица, слепая курица; укр. курцi нiде клюнути (рус. яблоку негде упасть), курчат восени лiчать (рахуютъ), курям на смiх, куряча память, кури смiютъся з кого-чого, на курячiй лапцi – о чем-то благом?, кури загребуть кого, кури не клюють, бггати (носитися) як курка з яйцем

Кроме прототипа, выделяется периферия, представляющая различные отклонения от основного обыденного понятия и объясняющая другие его обозначения. Так, символом всего незначительного и мелкого выступает воробей: рус. воробьиная ночь, стрелять из пушки по воробьям, с воробьиный нос, короче воробьиного носа, стреляный (старый) воробей; стреляного (старого) воробья на мякине не проведешь; укр. горобина нiч, старого горобця на половi не зловиш, стрiляний горобець, стрiляти з гармат по горобцях; блр. стрэляны верабей, стары верабей, з верабеу нос /з верабiiны нос, вераб?iны харч, на вераб?iны скок, вераб?ям дулi паказваць, страляць з гарматы па вераб ?ях.

Использование устойчивой лексической символики как репрезентантов социокультурных стереотипов того или иного лингвокультурного сообщества создает ему второе коллективное «Я». Для человека, усвоившего эту символику, действительность как бы удваивается. Это мир непосредственно отражаемых предметов и мир образов, объектов, отношений и качеств, которые обозначаются словами. Образное слово – особая форма отражения действительности. Человек может произвольно называть эти образы независимо от их реального наличия, может произвольно управлять этим вторым миром». В итоге восприятие и осознание человеком мира оказывается производным от культурно-исторического бытия человека и его социокультурных стереотипов, которые стимулируют появление в импликатуре образного слова различных смысловых коннотаций.

Символические формы дискурсивной деятельности человека порождают и новые формы осознания действительности, новые «фигуры сознания» (А.Р. Лурия), а, следовательно, и новый смысловой спектр объективирующих его значений. Такого рода кодирование и категоризация исходного мыслительного содержания в знаково-символической форме обогащают его элементами чувственного переживания. Исходное содержание обогащается коннотативными смыслами в соответствии с выработанными общественной практикой социокультурными стереотипами.

Степень развития коннотативных смыслов образного слова обусловливается теми художественными концептами, которые определяют характер его смысловой дистрибуции относительно других знаков дискурсивного мышления. Сами художественные концепты также формируются в том дискурсивном пространстве, в котором обычное слово становится образным.

Когнитивным механизмом формирования художественного концепта служит направленное восприятие объекта, т. е. на основе фрегевского смысла воспринимаемого объекта. А вот специфика этого смысла проецируется так называемым фокусом интенциональности. Таким образом, коннотативные смыслы образного слова образуются синергетическим взаимодействием художественного концепта и интенциональности. Тем самым исследование зависимости коннотативных смыслов образных слов от социокультурных стереотипов обретает антропоцентрическое понимание феномена художественного концепта и его поэтической репрезентации языковой личностью. Характер художественного концепта определяется фокусом интенциональности. Его сущность определяется механизмами фильтрации поступающей к человеку информации, поскольку воспринимаемый объект отражается в нашем сознании не в виде гештальта, а избирательно, в виде отдельных релевантных для данного субъекта признаков – основы того, что психологи называют направленным восприятием (Р.Л. Солсо). Разумеется, такое утверждение порождает новые вопросы. Главный из них: чем объяснить избирательную и интерпретирующую вербализацию отдельных зон художественного концепта, не нарушающую, однако, его целостности?

Итак, отражение художественными концептами социокультурных стереотипов и порождение в дискурсивной деятельности коннотативных смыслов языковых знаков осуществляется благодаря трем различным проявлениям интенциональности языкового сознания: интенциональности восприятия, вербализации и интерпретации.

При этом особую значимость приобретает процесс фильтрации поступающей к человеку информации. Это положение когнитивной психологии помогает уяснить когнитивный механизм возникновения внутренней формы слова: некоторый объект, внешний по отношению к субъекту, воспринимается не как монолитный образ, а в соответствии с отдельными релевантными характеристиками концепта, которые и определяют выбор направленного восприятия познаваемого объекта.

В связи с введением фокуса направленности в сферу изучения концепта О.А. Алимурадов пытается ответить на ряд вопросов (Алимурадов, 2003). Во-первых, будет ли фокус интенциональности направлен только на одну «область» воспринимаемого предмета в каждом отдельном случае его восприятия? Во-вторых, чем объясняется возможность вербализации конкретных областей концепта, несмотря на то что при этом никоим образом не нарушается целостность самого концепта? Наконец, что лежит в основе интерпретации того или иного фрагмента воспринимаемого нами высказывания как вербализующего именно данный, а не какой-либо другой концепт?

Решение этих вопросов предлагается через признание (а) динамики точки фокуса интенциональности и (б) возможности интерпретации в процессе оязыковления некоторого концепта не одного, а трех различных точек фокуса интенциональности, две из которых характеризуют личность говорящего, а одна – личность слушающего.

Таким образом, в процессе словесной репрезентации концепта оказываются задействованными три различные точки интенциональности: (а) интенциональность восприятия, (б) интенциональность вербализации и (в) интенциональность интерпретации. Одна из них регулирует процесс восприятия объекта или объектов, составляющих базу для формирования данного концепта. Вторая регулирует сам процесс вербализации концепта и в результате расположения фокуса интенциональности над данной областью концепта именно эта область и становится внутренней формой слова. Третья точка отвечает за формирование смысловой структуры слова.

Учитывая сказанное, следует поддержать предложение О.Н. Лагута о необходимости разграничивать понятие «стереотип культуры» и «концепт культуры»: стереотип культуры содержит в себе субъективную оценку, а концепт культуры выражает объективное отношение к действительности; при этом, чтобы считаться концептом культуры, слово должно быть общеупотребительным, частотным (Лагута, 2000).

При этом важно помнить, что смысл языкового знака, его коннотации обусловливаются социокультурными стереотипами познания, своеобразно преломляющими в нашем сознании системные значения языковых единиц. А.Н. Леонтьев истолковывал сознание (а) как индивидуальную систему значений, данных в единстве с чувственной тканью, связывающей (через перцепцию) сознание с предметным миром, (б) как личностные смыслы, определяющие пристрастность сознания и его связь с мотивационной сущностью человеческих потребностей.

Не случайно в разрабатываемой нами теории когнитивной семиологии в центре внимания оказывается именно смысловое содержание языкового знака, а не его системное значение. Потому что, вступая в новые связи и отношения, знак и вербализуемый им концепт наполняются адаптированным к коммуникативным намерениям смысловым содержанием. При этом происходит восхождение его от денотативной абстракции, заданной системой языка, к референтной конкретности. Глубина смыслового содержания знака определяется спектром его денотативно-референтных противопоставлений, возникающих при активизации тех или иных точек интенциональности (восприятия вербализации или интерпретации). Согласно принципу Хольта – основного принципа языковой семантики – семное многообразие смыслового содержания знака (количество его семантических компонентов, входящих в план содержания некоторого знака), определяется именно набором его денотативно-референтных противопоставлений.

Второй принципиально важной, с точки зрения когнитивной лингвокультурологии, установкой для выявления взаимоотношения между социокультурными стереотипами познания и коннотациями языкового знака является объект семантического анализа. Им избирается не отдельно взятое слово, а высказывание, текст. Напомним, что еще Л. Витгенштейн отмечал: собственно значением (смысловым содержанием) обладает не отдельное слово, а целостное высказывание (Витгенштейн Л., 1994).

Итак, социокультурные стереотипы познания, обусловливая внутреннюю форму слова и характер его смыслового содержания, проецируют коннотативную ауру культурно маркированного знака – основного предмета лингвокультурологии.

1. В чем вы видите точки пересечения культуры и коммуникативной прагматики?

2. В чем проявляются культурно прагматические грани слова?

3. Назовите известные вам типы дискурсивно-прагматических категорий и определите их лингвокультурную значимость.

¦ Покажите культурно-прагматические грани слова.

¦ Выделите коммуникативно-прагматические аспекты дискурсивных знаков и культуры.

¦ Что общего между коннотацией, прагматикой и культурой?

¦ Покажите генетическую связь коннотации слова с социокультурными стереотипами.