1 О том, как в эпоху петровских преобразований сильно активизировался процесс секуляризации русской культуры – в первую очередь литературы – и как, постепенно сближаясь типологически с западноевропейскими литературами, она становилась участницей общеевропейского литературного развития см. подробно: Берков П.Н. О литературе так называемого переходного периода // Русская литература на рубеже двух эпох (XVII – начало XVIII в.). М., 1971. С. 19–32; Шарынкин Д.М. Шведская тема в русской литературе петровской поры // Русская культура XVIII века и западноевропейские литературы. Л., 1980. С. 5.

2 Как правило, в официально дозволяемой печати было обилие разнородных и зачастую взаимно антагонистических идейных моделей и политических программ. Каждая из них претендовала на роль основного «приводного ремня», благодаря которому происходит мобилизация социального и культурного потенциала структурных элементов общества. Это говорит о том, что даже во времена Николая I в России не прекращались изменения, многие из которых имманентны «модернизационному обществу»: функциональная специализация, дифференциация, рационализм, универсальная централизация (и, следовательно, появление «рациональной бюрократии») и т. п. (см.: Levy M.J. Modernization and the Structure of Societies. N. Y., 1966. Vol. 2. P. 55). Тем самым рушится иллюзия социокультурной стабильности России первой половины XIX в. – миф о гомогенности ее культуры, о том, что она складывалась из одинаковых элементов и однотипных связей между ними. Лишь признав это обстоятельство, можно будет понять, почему в России сравнительно быстро начали развиваться различные элиты. Европеизация России и при Петре I, и при Александре II означала, по мнению Кларксона (Clarkson J.D. A History of Russia. L.—N.Y. 1966), не переориентацию страны, не перевоплощение, не отказ от основ своей культуры, а лишь модернизацию. Смысл ее – догнать Европу, а не стать Европой. В итоге в XIX в. русские создали новую цивилизацию, ничем не уступающую европейской (Karpovish М.М. Imperial Russia. N. Y., 1957. P. 25, 27). Сказанное, впрочем, не отрицает того факта, что со времени европеизации, начатой Петром Великим, «все более увеличивался разрыв между образованными кругами и массами, которые продолжали следовать многим средневековым обычаям» (ConnelA. Tsar Atexander I. Paternalistic Reformer. N. Y. 1970. P. 188). Но хотя «начиная с Екатерины… представители самодержавной власти не переставали заботиться о своевременном внушении Европе самых благоприятных представлений относительно самих себя и своего обращения с подданными» (Горле Е.В. Запад и Россия. Статьи и документы из истории XVIII–XX вв. Пг., 1918. С. 28), тем не менее европейское общественное мнение объявляло николаевскую Россию «наибольшим врагом всего, что еще нам осталось от христианского общества», говорило о «варварском нечестии, царящем в России» (там же, с. 42, 43). В своей знаменитой «La Russie en 1839» (Paris, 1843. P. 338) A. de Custine (см. ее высокую оценку в: Герцен А.И. Полное собрание сочинений, 1917. T. III. С. 138–139) категорически отказывал России, стране «чисто восточной лжи», в праве войти в когорту «цивилизованных государств». В написанной под влиянием Кюстина книге С.Н. Barault-Roullon. Dangers pour l’Europe origine. Propes et l’etat actuel de la puissance russe. Question d’orient au point de la vue publique, religieux et militaire (Paris, 1854) союз Англии и Франции против России расценивается как самозащита цивилизации против варварства. Интересно отметить, что Ф. Энгельс указывал на восточно-деспотический элемент в природе самодержавного строя (см.: Энгельс Ф. Эмигрантская литература // Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения. Т. 18. С. 544). Эта особенность самодержавия заставляла его выступать перед лицом подвластного ему народа одновременно и тормозом для многих тенденций развития национальной жизни и бесцеремонным «модернизатором» своего бюрократического аппарата и, следовательно, экономической и социетальной эволюции (см.: АврехАЛ. Русский капитализм и его роль в утверждении капитализма в России // История СССР. 1968. № 2). Но даже и эта «модернизация» нередко воспринималась Западом как все те же «варварство», «нецивилизованность», «азиатчина».

3 В последнем десятилетии XVIII в. А. Прокопович-Антоновский – совсем недавно еще рационалист-просветитель – так оправдывал запрет Павла I на заграничные путешествия русских дворян: «И чего искать нам в краях чуждых? Богатств природы? Преизбыточно в России. Произведений ума и рук человеческих? Россия в недрах своих имеет многочисленные тому памятники, на коих резец бессмертия в нетленных чертах изобразил имена сынов ее. Чему удивляться нам за пределами своего отечества? Чему учиться нам у иноплеменных? Любви к отечеству преданности государям, приверженности к законам?» (Прокопович-Антоновский А.А. Слово о воспитании. М., 1798. С. 47.). И далее он подчеркивает, что все названные качества являются издревле отличительными чертами «доблественных россов».

4 См. подробно: Лисюткин О.М. К вопросу о становлении категории «культура» (XVIII – начало XIX вв.) // Философские науки, 1982. № 3. С. 98 и далее.

5 Там же. С. 105.

6 По Карамзину, достаточно лишь представлений о немногих «вечных истинах», а главное, развитое чувство прекрасного в природе и умение видеть и наслаждаться прекрасным в искусстве, чтобы называться просвещенным человеком и быть счастливым «самим собой».

Среди всех сословий общества, считает Карамзин, наиболее близки к «блаженству» крестьяне (но не кочевники, конечно!), поскольку они живут в непосредственном общении с «натурой» (Цит. по: Балицкая А.П. Русская эстетика XVIII века. Историко-проблемный очерк просветительской мысли. М., 1983. С. 189). Лишь позднее романтически настроенный тогда Пушкин представил как наиболее счастливых (ибо они более свободны) кочевников – цыган.

7 Одним из следствий реформ Петра I было резкое уменьшение роли церковно-славянского языка как источника абстрактной лексики, за счет западных языков (см.: Галкин А. Академия в Москве в XVII столетии. М., 1913.

С. 96; Баржакова Е.Э., Воинова Л.A., Кучина Л.Л. Очерки по исторической лексикологии языка XVIII века. Языковые контакты и заимствования. Л., 1972. С. 197; Курилов А.С. Литературоведение в России XVIII века. М., Наука, 1981. С. 62 и след.).

8 Казем-бек Мирза. О появлении и успехах восточной словесности в Европе и упадке ее в Азии // Журнал Министерства народного просвещения (далее – ЖМНП). Ч. II. СПб., 1836. С. 243–244.

9 Там же. С. 244–245 (курсив мой. – М.Б.).

10 Там же. С. 245 (курсив мой. – М.Б.).

11 Там же. С. 246.

12 Там же. С. 247.

13 Там же.

14 Там же.

15 Там же. С. 248.

16 Более того: русский язык «изобретательнейший и самый гибкий в Европе» (Там же. С. 267).

17 Там же (курсив мой, – М.Б.).

18 Там же. С. 248.

19 Там же. С. 249.

20 Там же. С. 249–250 (курсив мой. – М.Б.).

21 Ибо «ни одного русского не встретим мы, который бы занимался восточной словесностью из одной прихоти; очень мало таких, которые бы предавались изучению литературы Азии по страсти, и еще менее таких, которые бы из собственных выгод искали того. Это, по моему мнению, происходит из следующих причин: во-первых, знание восточных языков не принадлежит к предметам прихоти, которых ищет юношество; во-вторых, учение вообще не сделалось еще господствующей страстью в России; в-третьих, купеческое сословие наше, производящее важную торговлю с азпатцами, еще далеко от того, чтобы постичь всю цену знания восточных языков относительно своих выгод. Они (купцы. – М.Б.) до сих пор стараются более прибегать к посредству переводчиков, часто обманывающих обе стороны, нежели употреблять со своей стороны незначительное усилие и пожертвование к приобретению языка той науки, с которой имеют беспрерывные сношения» (Там же. С. 253).

22 Казем-бек с сочувствием цитирует поэтому знаменитого английского востоковеда Вильяма Джонса: «Как литература Азии находилась в пренебрежении, а причины того были столь разнообразны, что мы не могли ожидать, чтобы какая-нибудь незначительная сила могла пробудить европейцев от их усыпления и, вероятно, они продолжали бы презирать ее, если бы не одушевились самым сильнейшим чувством, которое иногда повелевает душою человека: это был интерес, который, как волшебный жезл, собрал их в один круг, интерес, который, как самое очарование, придал восточным языкам справедливую и прочную ценность». И Казем-бек тут же спешит напомнить, что благодаря «усердию ученых» и благодетельной для судеб ориенталистики деятельности Ост-Индской компании «успехи восточной словесности в Европе сделались значительными… учебные пособия беспрерывно умножались посредством неустанных трудов Азиатских обществ, которые увеличиваются время от времени» (Там же. С. 250–251).

23 Там же. С. 259 (курсив мой. – М.Б.).

24 Там же. С. 260–263.

25 Там же. С. 263.

26 Там же. С. 263–264 (курсив мой. – М.Б.).

27 Там же. С. 264.

28 Там же. С. 268.

29 Там же (курсив мой. – М.Б.).

30 Там же.

31 Там же.

32 Там же. С. 269.

33 В 1690 г. патриарх Иоаким, умирая, оставил свое политическое завещание Петру, в котором увещевал его «в прародительском своем достоинстве и самодержстве жительствовать благочестиво и праведно во всяком изрядстве», любить православную веру, держать «непоколебленно» все ее предания. Особенно же предостерегал патриарх царя от общения с иноземцами и иноверцами: «…да никакоже он, государь-царь, попустит кому христианом православном в своей державе с еретиками и иноверцами, с латины, люторы, кальвины и злобожными татары..» (Цит. по: Дмитриев А. Петр I и церковь. М., 1931. С. 13. Курсив мой. – М.Б.). Еще ранее, в XVI в., в вину «латинянам» ставилось то, что они следуют не только языческим – «эллинским и римским учениям», но и «книгам арабским». (См.: Морозов П. Феофан Прокопович как писатель. СПб., 1880. С. 23.) Но все это были «последующие заветы московской церковно-политической программы», которые «теперь уже звучали явным анахронизмом…». И хотя в силу традиций христианского вероучения Петр продолжает называть себя «яко христианский государь, правоверия же и всякого в церкви святой благочиния блюститель», но теперь на первый план выступает уже не идея вселенского православия и его единственного защитника царя московского, не водворение на земле «царства Божия» через приведение всех в свою московскую веру, а главным образом и прежде всего идея «пользы народные», «общего благосостояния», «блаженства подданных», «беспечения» и «благо общественного» (Дмитриев А. Указ. соч. С. 15–16).

34 Мы увидим еще не раз особую тягу в конце XIX – начале XX в., когда и Россию затронул (хоть и в гораздо меньшей степени, чем Запад) процесс секуляризации в его антихристианском варианте и, соответственно, апелляция к «общеарийским корням», к индийской культуре, интенсивный поиск аналогий между ней и «русским духом» (см. в частности: Карпова С.И. О связи поэзии и прозы Н.К. Рериха с индийской культурой // Русская литератуpa. 1982, № 1. С. 205–210). В 1918 г. Сергей Есенин писал о необходимости отбросить традиционный (игнорирующий близкую к индийской символику «нашего народного творчества») понятийный инструментарий: «Все величайшие наши мастера зависели всецело от крещеного Востока. Но крещеный Восток абсолютно не бросил в нас, в данном случае, никакого зерна: он не оплодотворил нас, а только открыл те двери, которые были закрыты на замок тайного слова…» (Есенин С. Собрание сочинений в 5 томах. Т. 4. М., 1967. С. 174–175).

35 Хотя вначале Лейбниц называл Петра I «северным турком» (см.: Алпатов М.Н. Русская историческая мысль и Западная Европа. XVII – первая четверть XVIII века. М., 1976. С. 425.).

36 См. о нем: Ермуратский Е.М. Дмитрий Кантемир – мыслитель и государственный деятель. Кишинев, 1978; Коробан В.П. Гуманизмулуй Д. Кантемир. Кишинев, 1973.

37 Алпатов МЛ. Русская историческая мысль и Западная Европа. XVII – первая четверть XVIII века. М., 1976. С. 267.

38 Там же.

39 Известный деятель Петровской эпохи Г. Бужинский писал: император настолько поднял значение России в истории, что «…отныне все народы европейские в своих побеждены суть мнениях». А еще совсем недавно они «…недостойно о государстве Российском и глаголиху и рассуждаху»; теперь же они «… худые мнения на лучшие переменыша». (Цит. по: Бобэнэ F.E. Философские воззрения Антиоха Кантемира. Кишинев, 1981. С. 106.)

40 Там же. С. 272.

41 Там же.

42 Феофан Прокопович. Сочинения. М.-Л., 1961. С. 116.

43 См. о нем: Чистякова Е.В: 1) Русский историк А.И. Лызов и его книга «Скифская история» // Вестник истории мировой культуры. 1961. № 1; 2) «Скифская история» А.И. Лызлова и труды польских историков XVI–XVII вв. // ТОД РЛ. T. XIX. М.-Л., 1963; 3) «Скифская история» А.И. Лызлова и вопросы востоковедения // Очерки по истории русского востоковедения. Сб. VI. М., 1963.

44 См.: Алпатов М.А. Русская историческая мысль. С. 304.

45 Там же. С. 305.

46 Там же.

47 Там же. С. 317. О русско-турецких отношениях при Петре I см.: Sumner В.Н. Peter the Great and the Ottoman Empiry. Oxford. 1949.

48 И значит, становилась нормативной гносеология, конгениальная классической формуле плюрализма (в трактовке J. Ortega): «… дивергенция между различными мирами субъектов не определяет ложности какого-либо из них… это расхождение не есть противоречие, но взаимодополнение»… О. Ortega у Gasset. El tema de nuestro tiempo. Madrid, 1955. P. 100.)

49 См.: Рак В.Д. Переводческая деятельность И.Г. Рахманинова и журнал «Утренние часы» // Русская культура XVIII века и западноевропейские литературы. С. 108. О связи масонства с просветительством см.: Кочеткова Н.Д. Идейно-литературные позиции масонов 80-90-х годов XVIII в. и Н.М. Карамзин // Русская литература XVIII века. Эпоха классицизма. Л., 1975. С. 176–196.

50 Так, в английском нравоучительном журнале «The Adventurer» (1753, 28 July, № 76) Josepp Warton напечатал рассказ, где фигурировал халиф по имени Баральдаб (см. подробно: Левин Ю.Д. Английская просветительская журналистика в русской литературе XVIII века // Эпоха Просвещения. Из истории международных связей русской литературы. Л., 1967. С. 162). Издатель «Утренних часов» И. Рахманинов перевел рассказ (но с французского перевода-посредника в «Mercure de France») и опубликовал его под названием «Омар». Имя Омар было для этого жанра своего рода штампом – в частности, и для русского читателя. В другом русском переводе того же произведения (кстати говоря, очень популярного на Западе) имя халифа было заменено на Алим (см.: Рак В Д. Указ. соч. С. 108).

51 Там же. С. 96.

52 Там же. С. 110–111.

53 В громадном – по масштабам XVIII в. – массиве переводных произведений второе место после художественной литературы занимают произведения общественно-политического, религиозно-философского и морально-этического характера. В богословских трудах большинство составляют переводы с латыни, но так же с греческого, немецкого, реже – с французского (см.: Биржакова Е.Э., Войнова Л.Л., Кутина Л.Л. Очерки по исторической лексикологии русского языка XVIII века. Языковые контакты и заимствования. Л., 1972. С. 59. О внедрении в русскую лексику ряда западных религиоведческих терминов, в том числе и самого термина «религия», а также «миссионер» см. Там же. С. 116–167).

54 См. подробно: Горохова P.M.: 1) Торквато Тассо в России // Россия и Запад. Л., 1973; 2) Образ Тассо в русской романтической литературе // От романтизма к реализму. Л., 1973; 3) Из истории восприятия Ариосто (Батюшков и Ариосто) // Эпоха романтизма. Л., 1975; 4) Тассо в России конца XVIII века (материалы к истории восприятия) // Русская культура XVIII века и западноевропейские литературы.

55 Цит. по: Горохова P.M. Тассо в России конца XVIII в. С. 143.

56 Там же. С. 142.

57 См. подробно: Заборов П.Р. Театр Л.С. Мерсье в России // Русская культура XVIII века и западноевропейские литературы. С. 70–71.

58 С ним был знаком и переводчик Корана на русский язык (с французского) М.И. Веревкин (Заборов П.Р. Указ. соч. С. 70).

59 Цит. по: Горохова P.M. Тассо в России конца XVIII века. С. 145.

60 Заборов П.Р. Театр Л.-С. Мерсье в России. С. 71.

61 См.: Стенник Ю.В. Жанр трагедии в русской литературе. Эпоха классицизма. Л., 1981. С. 115. Трагедия впервые представлена в Санкт-Петербурге 20 сентября 1785 года. Опубликована: Сочинения Петра Плавильщикова. Ч. 1. СПб., 1816.

62 Там же. С. 116. Сама трагедия опубликована в кн.: Бобров ЕЛ. Литература и просвещение в России XIX века. Материалы и исследования. T. IV. Казань, 1903.

63 Западов А.В. Отец русской поэзии. М., 1961. С. 210, 221 (в том числе о неудаче другой ломоносовской пьесы – «Демофонт»), Аналогично см.: Касаткина Е.А. Полемическая основа трагедий Ломоносова «Тамира и Зелим» и Тредиаковского «Деидамия» // Ученые записки Томского гос. пед. ин-та. 1958, т. XVII.

64 Стенник Ю.А. Указ. соч. С. 45.

65 Ломоносов М.В. Полное собрание сочинений в 7 томах. М.-Л., 1952. T. IV. С. 242.

66 Стенник Ю.А. Указ. соч. С. 47.

67 Там же. С. 49–50.

68 Там же. С. 50.

69 См. подробно: Моисеева Г.Н. К вопросу об источниках трагедии М.В. Ломоносова «Гамири и Зелим» //Литературное творчество М.В. Ломоносова. Исследования и материалы. М.-Л., 1962. С. 253–257.

70 Ломоносов М.В. Полное собрание сочинений. T. IV. С. 320.

71 Стенник Ю.В. Указ. соч. С. 53. Так, тот же Надир обличает кровавые войны – плод «несносной алчбы имения и власти» (см.: Ломоносов М.В. T. IV. С. 340).

72 И мудрость (см., например: Крылов И.А. Письма из журнала «Почта духов» или ученая, нравственная и критическая переписка арабского философа Маликульмулока с водяными, воздушными и подземными духами. // Избранные произведения русских мыслителей второй половины XVIII века. Ч. II. М., 1952. С. 269–379).

73 См. о ней: Стенник Ю.В. Указ. соч. С. 53.

74 См.: Там же. С. 79–80.

75 См. об этой его пьесе: Harder. Н.-В. Studien zur Geschichte der russischen klassizistischen Tragodie. 1747–1769. Wiesbaden, 1962.

76 Стенник Ю.В. Указ. соч. С. 80.

77 В финале трагедии Фемист бросает Магомету гневные слова:

Но ты познай теперь тиранску власть свою:
Вся Греция в твоих оковах тяжких стонет,
Европа, Азия в крови нещастных тонет,
Византия, до толь цветущий в свете град
Под властию твоей преобразилась в ад…» (Там же).

78 Цит. по: Стенник Ю.В. Жанр трагедии в русской литературе. С. 120. Сходным образом утверждались принципы «просвещенного абсолютизма» в трагедии А.П. Грузинцева «Покоренная Казань, или Милосердие царя Иоанна Васильевича IV, прозванного Грозным» (см. Там же).

79 Стенник Ю.В. Указ. соч. С. 151.

8 °Cм. подробно: Коган ЮЛ. Очерки по истории русской атеистической мысли XVIII века. М., 1962.

81 Так, философ и математик Дмитрий (Сергеевич) Аничков писал: «…в каком суеверии и богонеистовстве должны закосневать варварские народы, на которых еще ни учения, ни благодати Божий свет не воссиял?» (Избранные произведения русских мыслителей второй половины XVIII века. Т. 1. С. 113).

82 Так, тот же Аничков восклицает: «Блаженны россов предки, что до их пределов не доходило такое коварное и враждебное исповедание веры (католицизм. – М.Б.), за которое в одну ночь (Варфоломеевскую. – М.Б.) до тридцати тысяч народа пропадало!» (Там же. С. 114).

Там же. С. 128–129 (курсив мой. – М.Б.).

84 Там же. С. 133.

85 Там же.

86 Избранные произведения русских мыслителей второй половины XVIII века. T. II. С. 39.

87 Там же. T. I. С. 351; т. II. С. 306.

88 Дело было, конечно, не только в переводах: русские читатели(как правило, из дворянской среды) постоянно знакомились с французскими переводами мусульманской литературы, особенно «Тысячи и одной ночи». Надо тут же заметить, что первые попытки использовать восточный материал наблюдались в русской литературе XVIII в. и в сказочных, волшебно-авантюрных повестях о древнерусских богатырях (см.: Чулков М.Д. Пересмешник, или Славенские сказки (1766–1784); Славенские древности, или Приключения славенских князей (1794) М. Попова; Русские сказки (1780–1783) В.А. Левшина). В восточных сказках русской публике открылся «особый мир, знакомый и незнакомый вместе, фантастический и реальный; те же образы, что и в народной сказке, но окутанные теплом и ароматами Востока, вместо тридесятого государства и банальных декораций romans d’aventures – настоящий Восток с обыденными подробностями его жизни, мелочами его interieur и тайнами гарема. Те же феи и волшебники, и джины, и окаменелые города. Но все в грандиозных размерах, перерастающих воображение и вместе (с тем) мирящихся с реальностью… И эта чересполосица фантастического и реального не только не изумляет нас, а кажется естественной…» (Веселовский А. Сказки тысячи и одной ночи в переводе Галлана // Тысяча и одна ночь. Арабские сказки. T. II. М., 1890. С. V–VI).

89 Шестов Лев. Собрание сочинений в 6 томах. СПб., 1911. Т. 5. С. 157.

90 Однако некоторых русских просветителей нередко настораживал грандиозный успех – как на Западе, так и в России – ориентальной и псевдоориентальной литературы (см.: Избранные произведения русских мыслителей. T. II. С. 184), особенно «Тысячи и одной ночи», относимой к разряду «вздорных и не имеющих никакого благоразумия басен…» (Там же. С. 497).

91 Жестокая эксплуатация крестьян помещиками приводила к тому, что для многих крестьян их господа были, как отмечает американский историк М. Raeff (Origins of the Russia Intelligentsia. The Eighteencentury Nobility. N.Y., 1966. P. 75–80, 120), «едва ли лучше, чем татары», и поэтому они нередко поднимались против своих угнетателей, в особенности в период Пугачевского восстания. Но активными участниками этого движения были и мусульманские народы Поволжья, недовольные, в частности, не столько насильственной их христианизацией (см. подробно: М. Raeff. Pugachev’s Rebellion // Preconditions of Revolution in Early Modern Europe. Baltimore, 1970. P. 184–185), сколько стремлением остановить поддерживаемое правительством продвижение сельскохозяйственных поселений на свои земли, поощрение тем же правительством земледельческой колонизации оседлого русского населения, что в конечном счете вело к потере прежних прав и привилегий нерусскими народами и особенно усилению феодальной эксплуатации. Характерно, подчеркивает С.М. Троицкий, что указы Пугачева, обращенные к нерусским народам Урала и Поволжья, «лейтмотивом своим имели лозунги социального освобождения, одинаково приемлемые как для русского, так и для нерусского крестьянства» (Троицкий С.М. Русский абсолютизм и дворянство в XVIII в. Формирование бюрократии. М., 1974. С. 121. Об участии казахов, например, в крестьянской войне под руководством Пугачева, см.: Бекмаханова Н. Легенда о Невидимке. Алма-Ата, 1968). И действительно, в целом ряде своих именных указов, повелений и манифестов Емельян Пугачев прямо апеллирует к «казахам и калмыкам, и татарам» (цит. по: Избранные произведения русских мыслителей второй половины XVIII века. T. II. М., 1952. С. 87), к «мухаметанцам и калмыкам» (Там же. С. 93), в то же время всячески подчеркивая свою безусловную преданность «закону христианскому» (Там же. С. 104). Более того, пугачевские военачальники («полковники»), также обращаясь к «азиатским народам» и прочим «иноверным» (Там же. С. 115), при этом проводили различие между «российскими» и «азиатскими» частями армии Пугачева (Там же. С 118), оставались, однако, ревностными блюстителями православия. Так, один из них, И.С. Кузнецов, решительно выступил против того, чтобы представители «веры греческого исповедания из христиан и новокрещеные… по увещеванию мусульман восходили в их закон…» (Там же. С. 116).

92 Несомненно, значительную роль в этом процессе сыграл и тот факт, что уже в XVIII в. ряд русских просветителей выступил против теорий, доказывавших неполноценность не только черной, но и желтой расы (см.: Избранные произведения русских мыслителей… T. I. С. 82, 391).

93 Там же. С. 188.

94 Хотя известного историка XVIII в. Петра (Ивановича) Рычкова раздражало то, что у башкир, например, «беспутные и высокомерные о себе рассуждения» (Цит по: Тихомиров М.Н. К истории колонизации Самарского края. Самара, 1923. С. 3).

95 Но Десницкий не склонен одной лишь черной краской рисовать «варварские государства» – в том числе и «татарские». Он далеко не в восторге от того, что «у татар и арапов (арабов. – М.Б.) дети почитают и боятся своего отца, как самодержавного государя». Правда, «у татар не слышно, чтобы продавали детей в рабство… У татар только продают и покупают одних дочерей замуж. Напротив того, в Северной Америке, где европейцы… барышничают людьми, точно как скотиной и вещами, у таких народов отец и ныне продает детей обоего пола невозбранно» (Избранные произведения русских мыслителей… T. I. С. 228–229). В то же время Десницкий считает нетерпимым для христианства процветающее у татар многоженство (Там же. С. 260).

96 Там же. С. 190–191.

97 Там же. С. 191.

98 См. подробно: Коган ЮЛ. Очерки по истории русской атеистической мысли. С. 11.

99 Теорию «двойственной истины» разделял, например, Феофан Прокопович (см.: Ничик В.М. Феофан Прокопович. М., 1977. С. 38). А Дмитрий Кантемир писал: «История не нуждается в вере, а в знании, потому что веру нужно иметь в вещах, которые не имеют доказательств, что в истории мало или совсем не имеет места» (Цит. по: Бобэнэ Г.Е. Философские воззрения Антиоха Кантемира. С. 56).

100 Там же. С. 48.

101 Для Антиоха Катемира, полагает М. Ehrhard (Le Prince Cantemira. Paris (1738–1744). P., 1938. P. 28), «Россия и Запад являются политически двумя отдельными мирами, которые преждевременно сравнивать»; Россия – это «азиатское царство, где земля и люди являются собственностью суверена» и всегда должна таковой оставаться (Цит. по: Бобэнэ Г.Е. Философские воззрения Антиоха Кантемира. С. 77).

102 Ведь к тому же Антиох Кантемир надеялся, что императрица Анна Иоанновна возобновит войну с Турцией и, освободив Молдавию, вернет ему сан господаря (Там же. С. 86).

103 Прокопович Ф. Сочинения. М.-Л., 1901. С. 39–40.

104 Бесспорно, как ограничение миссионерского экстремизма надо понимать и слова из речи Екатерины II, обращенной к духовенству (по поводу секуляризации церковно-монастырского землевладения): «Все ваши права и обязанности заключаются в ясном сообщении догматов, в кратком истолковании их, в защите их доводами разума, но никак не насилием» (Цит. по: Коган Ю.Я. Очерки… С. 51).

105 Татищев В.Н. Разговор двух писателей о пользе наук и училищ. М., 1887. С. 72.

106 Там же. С. 71.

107 Цит. по: Коган ЮЛ. Очерки… С. 177.

108 Там же. С. 324.

109 Из новейшей литературы см.: Наумова О.Б. Казахско-русские взаимоотношения на юге Западной Сибири в XVIII – начале XX вв. Изучение преемственности этнокультурных явлений. М., 1980; Сулейменов Б.С., Басин В.Я. Казахстан в составе России в XVIII – начале XX вв. Алма-Ата, 1981. По-прежнему ценными трудами остаются: Сборник документов «Казахско-русские отношения в XVI–XVIII вв.». Алма-Ата, 1961; Масанов Э.А. Очерк истории этнографического изучения казахского народа в СССР. Алма-Ата, 1966.

110 Веселовский Н.И. Прием в России и отпуск среднеазиатских послов в XVII–XVIII столетиях // ЖМНП. 1884, № 7. С. 81.

111 Савельев П.С. Средняя Азия. СПб., 1848. С. 267.

112 См. подробно: Троицкий С.М. Русский абсолютизм и дворянство в XVIII в. Формирование бюрократии. М., 1974.

113 H. Schelsky. Systemuberwindung, Demokratisierung, Gewaltenteilung. Munchen, 1973. P. 31.

114 Разные бумаги генерал-майора Тевкелева // Временник Московского общества истории и древностей российских. М., 1887. Кн. 13. Раздел III. С. 15.

115 См. подробно: Кононов А.Н. История изучения тюркских языков в России. Л., 1972. С. 25, 27, 28.

116 Ибо никак нельзя было удовлетвориться ни отрывочными и путанными сведениями о нем в трудах допетровских книжников, ни таким, скажем, переведенным еще около 1516 г. (см.: Соболевский А.И. Переводная литература Московской Руси XIV–XVII вв. СПб., 1903. С. 325) ветхозаветным опусом, как «Сказание о Сарацинской вере… латынина Риклодо» (т. е. Рикальдо де Монте-Кроче).

117 См. подробно: Крачковский И.Ю. Очерки по истории русской арабистики. М.-Л., 1950. С. 43.

118 См. подробно: Рафиков А.Х. Собрание русских изданий XVIII в. в Турции в библиотеке Академии наук СССР // Сборник статей и материалов Библиотеки Академии наук СССР по книговедению. Л., 1965.

119 О том, как высоко ценил его Петр I см.: Кайданов И. Краткое изложение дипломатии Российского двора. Ч. I. СПб., 1833. С. 112.

120 В 1724–1725 гг. в России возникла Академия наук, куда были приглашены в составе «первого призыва» академиков востоковеды G.S. Bager и Kehr (см. подробно: Кононов А.Н. История изучения тюркских языков в России. С. 33–45).

121 Впрочем, в первой половине XVIII в. крупный историк В.И. Татищев был «единственным, пожалуй, лицом, живо интересовавшимся историей тюрок в связи с историей России» (Там же. С. 62). Интересно и то, что, издав «Родословную тюрок» Абу ль-Гази, русские власти намеревались тем самым «заменить в школах (мусульмано-тюркских. – М.Б.) чтение религиозных магометанских книг – историческими» (Иконников B.C. Опыт русской историографии. T. I. Кн. I. Киев, 1891. С. 159).

122 Помимо уже отмеченных исследований И.Ю. Крачковского и А.Н. Кононова, см. также: Смирнов Н.А. Очерки истории изучения ислама в СССР. М., 1954; Данциг Б.М. Из истории изучения Ближнего Востока в России (вторая четверть XVIII в.) // Очерки по истории русского востоковедения. Сб. IV, 14, 1954; Куликова А.М. Проекты востоковедного образования в России (XVIII – первая половина XIX вв. // Народы Азии и Африки. 1970, № 4.

123 Кононов А.Н. История тюркских языков в России. С. 37.

124 Цит. по: там же. С. 39, 40 (курсив мой. – М.Б.).

125 Успенский Б.А. Historia subspecie semiotical // Культурное наследие Древней Руси. Истоки. Становление. Традиции. М., 1978. С. 286.

126 Там же.

127 Как утверждают Ю.М. Лотман и Б.А. Успенский в своей статье «Роль дуальных моделей в динамике русской культуры (до конца XVIII века)» (см. Ученые записки Тартуского государственного университета. Вып. 414. Труды по русской и славянской филологии. XXVIII. Литературоведение. Тарту, 1977. С. 4–5), «новые исторические структуры в русской культуре… неизменно включают в себя механизмы, воспроизводящие заново культуру прошлого. Чем динамичнее система, тем активнее механизмы памяти, обеспечивающие гомеостатичность целого… изменение протекает как радикальное отталкивание от предыдущего этапа» и т. д.

Мне, однако, кажутся принципиально неверными другие выводы авторов:

– о том, что одним из наиболее устойчивых противопоставлений, строящих русскую культуру на всем ее протяжении между крещением Руси и реформами Петра, является оппозиция «старина – новизна», которая оказалась столь активной и значительной, что с субъективной позиции носителей культуры на разных этапах вбирала в себя или подчиняла себе другие важнейшие противопоставления типа: «Россия и Запад», «христианство и язычество», «правильная вера и ложная вера», «знание и невежество», социальный верх и социальный низ» и проч. (Там же. С. 6);

– о том, что «новая (послепетровская) культура значительно более традиционна, чем это принято думать. Новая культура строилась не столько на моделях «западной» (хотя субъективно переживалась именно как «западная»), сколько по «перевернутому» структурному плану старой культуры… создание новой (послепетровской) культуры обнаруживает константные модели церковно-средневекового типа (эти последние, конечно, – лишь проявление устойчивых моделей, организующих историю русской культуры на всем ее протяжении…») (Там же. С. 25);

– о том, что «преемственность определенных сторон сознания XVIII в. по отношению к традиционным формам допетровской общественной мысли проявлялась отнюдь не в противопоставлении «европеизированной» поверхности жизни ее «азиатской» толще…» (Там же. С. 31).

128 См. подробно: Mohlenkampf G. Kreative Bewaltigung kognitiver Unsicherheit. Die motivationalen Voraussetzungen unterschiedlicher Bewaltigung-sstrategien und der Virsuch seiner empirischen Validierung. Munsten, 1975.

129 Таким образом, это понятие – «святая Русь» – обрело статус религиозного объекта с имманентными таковыми категориями.

130 Таким образом, внешнии, «не-русскии», мир расчленен на отдельные иерархически неравноценные блоки. Поэтому представляется нерелевантным следующий тезис Лотмана и Успенского: «…проблема «старое и новое» (т. е., с точки зрения Лотмана и Успенского, основная проблема для русской культуры. – М.Б.) трансформируется (речь идет о XVII в. – М.Б.) в антитезу «Русская земля – Запад». Поскольку правильное, Божье, исконно, а греховное, дьявольское есть результат порчи, т. е. новизна, – Запад мыслится как «новая» земля. Положительные понятия: благочестие, православие получают эпитет «древние», а все греховное воспринимается как «нововводное». В связи с этим полемика с дохристианскими представлениями – древним язычеством – теряет актуальность… Зато обличение Запада приобретает особую актуальность. За Западом окончательно закрепляется представление не только как об исконно «новой» земле, но и как о «вывернутом», «левом» («быть слева для Запада в русском средневековом сознании – постоянное, а не относительное свойство») пространстве, т. е. пространстве дьявольском… «вывернутый», «левый мир»… воспринимался как антихристианский… сама западная культура могла восприниматься как колдовская…» (Лотман Ю.М Успенский Ю.А. Роль дуальных моделей… С. 21). Это верно (для России XVII в.) в отношении Запада, но надо было бы обязательно учесть, что не он, а мусульманский Восток (или, еще точнее, «мусульманский кочевой Восток») считался наипоследовательнейшим воплощением Зла. Он рассматривался как вечное лоно непрерывных и бесчисленноликих материальных и духовных импульсов, антагонистических не только русским, но и всему христианству, в том числе и западному. Еще одно важное дополнение. По мнению М.А. Алпатова (см. его «Русская историческая мысль и Западная Европа». С. 18), «поворот к Западу» впервые нашел свое выражение лишь в «Сказании о князьях Владимирских». На самом деле этот курс был твердо задан еще в «Повести временных лет».

131 См. подробно: Мавродина P.M. Киевская Русь и кочевники (печенеги, торки, половцы). Историографический очерк. Л., 1983.

132 См: Татищев В.Н. История Российская. М.-Л., 1962. С. 271–274. См. также: Добрушкин Е.М. О методике изучения «татищевских известий» //Источниковедение отечественной истории. М., 1977. С. 80, 88.

133 Куник А.А. О торкских печенегах и половцах по мадьярским источникам с указанием на новейшие исследования о черноморско-торкских народах от Аттилы до Чингисхана // Ученые записки Академии наук по Первому и Третьему отделениям. СПб., 1855. Т. 3. Вып. 5. С. 714.

134 Там же.

135 Карамзин Н.М. История Государства Российского. СПб., 1892. T. I. С. 159; Т. 2. С. 19, 46, 47.

136 См.: Соловьев С.М. История России с древнейших времен. М., 1960. Кн. 2. С. 647. См. также: Рубинштейн Н.Л. Русская историография. М., 1941. С. 323; Очерки истории и исторической науки в СССР. Ч. 1. М., 1955. С. 365; Историография истории СССР с древнейших времен до Великой Октябрьской социалистической революции. М., 1971. С. 164.

137 Соловьев С.М. История России с древнейших времен. М., 1959. Кн. 1. Т. 1. С. 61.

138 Соловьев С.М. Древняя Россия // Собрание сочинений. СПб. Т. 2. Стлб. 794. См. также: Астахов В.И. Курс лекций по русской историографии (до конца XIX в.). Харьков, 1965. С. 233.

139 Ключевский В.О. Курс русской истории // Сочинения в 8 томах. М., 1956. Т. 1.4. 1.С. 68.

140 Там же. С. 130, 131, 159–161. См. также: Нечкина М.В. Василий Осипович Ключевский. История жизни и творчества. М., 1974. С. 439.

141 Костомаров Н.И. Черты народной южнорусской истории // Костомаров Н.И. Исторические монографии и исследования. СПб., 1903. Т. 1. Кн. 1. С. 112.

142 Шмурло Е. Восток и Запад в русской истории. Юрьев, 1895. С. 3–4.

143 Очень показательны в этой связи летописи о Куликовской битве (см. подробно: Шамбинаго С.К. Повесть о Мамаевом побоище. СПб., 1906).

144 Очевидно, аналогичным стремлением вызвано и письмо грузинского царя Ираклия II Екатерине II с просьбой «дабы вашего императорского величества рабами твердо называемы мы были и признаваемы в Азии в околичностях наших» (Документы к истории заключения Георгиевского трактата // Вопросы истории. 1983, № 7. С. 112 (курсив мой. – М.Б.).

145 Вот почему, например, в летописи Куликовского цикла, явившиеся с неба мученики Борис и Глеб обращаются к «полковникам восточным поганским», и не только Мамай, но его противник Тохтамыш именуются «восточными царями» и т. п. (См.: Повести о Мамаевом побоище. С. 188, 364).

146 Существительное «тьма» и сопутствующее ему прилагательное «черный», в совокупности своей противопоставляемые (как олицетворение татаро-монгольских захватчиков) «Светлой Руси», и поныне активно используются в русской литературе.

147 Из последних работ об «ордынском коварстве», «лицемерии» и т. п. см., например: Кучкин В.А. Сподвижник Дмитрия Донского // Вопросы истории. 1978, № 8. С. 109, 113, 114, 115.

148 Тогда-де «…на Руси повеяло ужасом: ровно через 350 лет после падения Хазарского каганата, принесшего иго древним русским, на том же месте возник периферийный экстремистский султанат с опорой на культурную силу Ближнего Востока, от которой пощады народам Восточной Европы ждать не приходилось (Еумилев Лев. Год рождения 1380 // Декоративное искусство СССР. 1980, № 12. С. 34).

149 Климович Л. Ислам в царской России. М., 1936. С. 19.

150 Ленин В.И. Полное собрание сочинений. Т. 5. С. 46.

151 Там же. С. 30.

152 Пушкин А.С. Полное собрание сочинений в 10 томах. Изд. 4-е. Л., 1979. Т. 10. С. 465.

153 Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 5. С. 52.

154 Во всяком случае, в России никогда бы не сделали того, что сделал «дитя революции» Наполеон Бонапарт, который восстановил (в 1802 г.) рабство в колониях, законодательно утвердил расовое неравенство в гражданских правах (а это было открытое покушение на Декларацию прав человека и гражданина); закрыл свободный въезд во Францию для негров и других лиц с цветной кожей; запретил (в 1803 г.) офицерам своей армии вступать в брак с негритянками, а неграм – жениться на белых женщинах (см.: Черкасов П.П. Судьба империи. М., 1983. С. 25).

155 Религиоцентристская установка действовала на всем протяжении истории царской России. Суть же ее точно выражена в одном из суждений Комитета министров (1879 г.): «…духовно-нравственное развитие народа составляет краеугольный камень всего государственного строя» (цит. по: Соболева Е.В. Организация науки в пореформенной России. Л., 1983. С. 33).

156 Zadeh L.A. 1) Furrysets // Information and Control. N.Y. – L. 1965. V.8; 2) Inference in furry logic // International Symposium on multiple valule logic. 10th. Evanston. 1980. N.Y.

157 См. часть I, глава 2.

158 См. подробно: Ghisalberti M.Z. Creativita e problem solving // La com-municatione educativa. Milano, 1975. P. 190–193.

159 См. подробно: Геийи A. Russia in the Eighteenth Century // From Peter the Great to Catherine the Great (1696–1796). L., 1973. Chapt. I.

160 Думаю, читателю будет интересен ряд наблюдений по этому поводу Ю.М. Лотмана и Б.А.Успенского «Изгой и изгойничество» как социально-психологическая позиция в русской культуре преимущественно допетровского периода («свое» и «чужое» в истории русской культуры) // Ученые записки LapTycKoro государственного университета. Вып. 576. Lипoлoгия культуры. Взаимное воздействие культур. Lpyflbi по знаковым системам. XV. LapTy, 1982. С. 110–121).

161 И потому неверна такая формулировка деятельности столь прагматического монарха, как Иван Грозный: «Государственная концепция Грозного есть концепция религиозная» (Панченко А.М., Успенский Б.А. Иван Грозный и Петр Великий: концепция первого монарха. Статья первая // Lpyflbi отдела древнерусской литературы (LO ДРЛ) XXXVII. Л., 1983. С. 77).

162 А он быстро прогрессировал, вне зависимости от того, насколько известной была «низшим слоям» идея «Москва – Lpenift Рим». А.Л. Гольденберг без всяких на то доказательств утверждает, будто этим слоям «она оставалась неизвестной вплоть до конца XVII в.» (См.: Голъденберг АЛ. Идея «Москва – LpeTHU Рим» в цикле сочинений первой половины XVI в. // LOДPЛ. XXXVII. С. 143).

163 В той же статье А.М. Панченко и Б.А. Успенского (С. 54, 66) есть множество веских подтверждений того, что этот «западный крен» особенно стал силен при том же Иване Грозном: именно он настойчиво возводит генеалогию Рюриковичей к Августу; пытается укрепить династические связи с Западом; «стремится к морю» (Ливонская война); ведет переговоры насчет убежища в Англии; ориентирует опричнину на европейскую орденскую практику (см. об этом: Полосин И.И. Социально-политическая история России XVI – начала XVII в. М., 1963. С. 150–155), назначает иностранцев опричными воеводами и предоставляет им особые льготы; дозволяет лютеранам завести в Москве церковь, охраняет ее; хвалит немецкие обычаи и даже уверяет, будто сам от «немецкого происхождения и саксонской крови».

164 См. подробнее часть I.

165 Это все тот же Прагматизм, для самых различных вариантов которого характерна убежденность в том, что культура должна представлять собой целостность, где не будет жестких противопоставлений (см. подробно: Rorty R. Consequences of Pragmation (Essays: 1972–1980). Minneapolis, 1982).

1 Как утверждают Лотман и Успенский, «новая (послепетровская) культура значительно более традиционна, чем это принято думать». Мне кажется, данью все тому же глубоко свойственному этим авторам гиперкумулятивизму их тезис, будто «новая культура строилась не столько по моделям «западной» (хотя субъективно переживалась именно как «западная»), сколько по «перевернутому» структурному плану старой культуры» (Лотман Ю.М., Успенский Б.А. Роль дуальных моделей… С. 25).

2 «Образ «новой России» и «нового народа» сделался своеобразным мифом, который возник уже в начале XVIII столетия и был завещан последующему культурному сознанию. Представление о том, что культура XVIII в. составляет совершенно новый этап, отделенный от предшествующего развития, настолько глубоко укоренилось, что, по сути дела, не подвергалось сомнению; споры могли вестись о том, произошел ли разрыв со стариной в конце или средине XVII в., имел ли он мгновенный или постепенный характер и, наконец, как следует к нему относиться в перспективе последующей русской истории: как к событию положительному, обеспечившему быстрый культурный прогресс России, или как к явлению отрицательному, повлекшему за собой утрату национальной самобытности» (Там же. С. 24–25). При этом Запад осознавался как «новый» по отношению к «старой» Руси. Однако создаваемая Петром «новая Россия» мыслилась как более молодая не только по отношению к Московской Руси, но и в сопоставлении с западным миром…» (Там же. С. 33).

3 В той же статье (с. 33) Лотман и Успенский резко противопоставляют средневеково-русскую сакрализацию Востока (откуда, по словам Ивана Грозного, «искра благочестия доиде и до Российского царства») идеологическому фону XVIII в., когда «особенно ярко выступали представления о Западе как царстве просвещения, источнике, откуда на Россию должен пролиться свет Разума». Но в самых различных допетровских текстах слово «Восток» несло, как правило, негативную смысловую нагрузку. Во всяком случае, Лотману и Успенскому следовало бы дифференцировать понятие «христианский Восток» и «нехристианский Восток». Что же касается XVIII в., то, при всей условности применения к нему термина «европеизация быта и представлений», нет оснований придавать фундаментальное значение институту крепостных гаремов и тем более говорить об оживлении (вследствие «двоеверия», т. е. извечного сосуществования в России «христианского» и «языческого» поведения) «дохристианских или восточных черт» (Там же. С. 28. Курсив мой. – М.Б.).

4 Thiergen P. Translationsgedanken und Imitationsformen: Zum Selbstver-stand der russischen Literatur des XVIII und XIX Jahrhunderts. Academie. В, – N.Y., 1978. Bd. 18. H. 1. S. 24–39.

5 Можно назвать их «натурализацией», или процессом прояснения, расшифровок какого-либо понятия, путем соотнесения его с уже известным, устойчивым понятием. Отсюда и своеобразные позиции семиотического и символического кодов. (См. подробнее Contemporary Approaches to English Studies. London, 1977.) Первый предполагает известную семиотическую трансформацию на основе сложившихся стереотипов восприятия (в нашем примере тех, которые строились на основе универсальных для европейской цивилизации – античных прежде всего – парадигм); второй подразумевает однозначность или многозначность ассоциаций при неизменном соотношении многозначных символов. А это, в частности, означало, что понятия «Азия» и «Европа» (“цивилизация) при множественности ассоциаций могут неизменно противопоставляться. Не забудем и о том, что в России XVIII – начала XIX вв. слово «культура» означало в первую очередь «земледелие». Высокая оценка его, во многом основывавшаяся на античной традиции, влекла за собой не только представления о возделывании, обработке, самой полезной и почетной трудовой деятельности, основе оседлости и благосостояния, но и представления о гражданских добродетелях, традиционности (но не «восточной застойности», – М.Б.) жизни, благочестия, физическом и нравственном совершенстве, об эстетическом отношении к природе. Уже одно это резко противопоставляло «европейскую цивилизацию» по преимуществу номадской (=«дикой, «хищнической» и т. п.) Азии.

6 В конце XVIII в. Я.А. Галинковский утверждал: «Ежели бы какой-нибудь творческий ум хотел воскресить еще раз грека или римлянина на сцене мира, он бы нашел его в сердце русского» (Галинковский ЯЛ. Мнение о характере русских // Корифей, или Ключ литературы. 1802. С. 168). В таком подходе к определению национального характера сказывалось стремление возвысить действительность, отожествить ее с наиболее идеальной – античной– моделью. При этом Галинковский (а также и все Московское Дружеское литературное общество, активным деятелем которого он был) рекомендовал ориентироваться на античную художественную культуру без их посредства французского классицизма. Теоретической основой такой рекомендации становилась категория «национального вкуса», выводимая из признаков «национального характера». Галинковский утверждал, что русский национальный характер близок к натуре греков и римлян (но без жестокости), а также к характеру англичан и шведов, но только не французов. П.А. Плавильщиков причину успеха художеств в России видит прежде всего в качествах русского национального характера, в обилии «умов естественных», в том, что «русский все удобен понимать», «проникать мыслями во внутренность дела, доходя до основания, и ясно постигать умом его существо». Не «перенимание», а творческое усвоение достижений других народов, превращение их в собственно русский «образ мыслей» – такова основная задача (см.: Плавильщиков ПЛ. Нечто о врожденном свойстве душ российских // Зритель. 1792, ч. I (март). С. 169–175).

7 Thiergen P. Opit. cit. S. 24.

8 До Петра Великого на Западе (в том числе протестантском) московитов считали «варварами», и если христианами, то наверняка никуда не годными, у которых благочестие – фальшивое, ибо внешние атрибуты религии в виде икон заслонили от них внутреннее содержание вероучения (см.: Аделунг Ф. Критико-литературное обозрение путешественников по России до 1700 г. Ч. 2. М., 1864; Путешествиев Россию датского посланника Якова Ульфельда в XVI в. Пер. с лат. Е. Барсова. М., 1866; Соболевский А.И. Переводная литература Московской Руси XIV–XVII веков. СПб., 1903; Рущинский Л.П. Религиозный быт русских по сведениям иностранных писателей XVI и XVII веков. М., 1871; Цветаев Д. Литературная борьбас протестанством в Московском Государстве. М., 1887; Немировский ЕЛ. Очерки историографии русского первопечатания // Книга. Исследования и материалы. Вып. 8. С. 6–8). Впрочем, даже Лейбниц однажды, «поддавшись укоренившемуся на Западе предрассудку», назвал Россию Скифией (см.: Чучмарев В.И. Г.В. Лейбниц и русская культура. М., «Высшая школа», 1968. С. 19).

9 К соображениям П. Тиргена об «общем и особенном» в эволюции русской послепетровской культуры добавим следующее, воспользовавшись и рядом плодотворных мыслей более общего плана из книги: Konstantinovic Z. Weltliteratur: Strukturen, Modelle, Systeme (Basel-Wien, 1979). Слияние античной и христианской культур образовало основу для развития духовной жизни Европы. В своем развитии европейская – в том числе русская – литература неоднократно возвращалась к этим культурам. В России интерес к античности в XV–XVI вв. особенно возрастал по мере формирования русского централизованного государства и расширения его контактов с Западом. Сбросив татарское иго (1380 г.), Россия заявила о себе как о государстве, претендовавшем на крупную международную роль. В этих условиях берется на вооружение – вдохновлявшая и итальянских гуманистов – идея возрождения Рима, и Москва объявляется (после падения в 1453 г. Константинополя) «Третьим Римом». В «Сказаниях о князьях Владимирских» владимирские князья и их преемники – князья московские – объявляются наследниками императора Августа. Расширяются и знания об античном мире. Так, в сборник «Еллинский и римский летописец» входят повествования о гибели Трои и перевод «Иудейской войны» Иосифа Флавия (Историография античной истории. М., 1980. С. 30). Словом, давно уже была заложена основа для того, чтобы впоследствии многие поколения русских интеллигентов жили реминисценциями античной классики, чтобы так мощно присутствовало горацианское, скажем, начало у таких людей, как Ломоносов, Державин, Баратынский. Вхождение античности в литературное сознание нового времени приводило не только к заимствованию мотивов и моделей литературного выражения, но также к переработке их, к их переосмыслению. Значение античных мотивов и образов Z. Konstantinovic справедливо рассматривает и в аспекте цитирования. При использовании цитаты мы погружаемся в определенные литературные структуры: «цитирование является особой формой отношения, выражением гуманистических моделей мышления и тем самым частью нашей личности» (Weltliteratur. S. 47). Цитирование позволяет проникнуть в глубины чужой литературы и культуры. История и русской культуры XIX–XX вв. вполне подтверждает вывод о том, что цитаты античных в первую очередь авторов «запечетлевались при помощи соответствующей традиции организации преподавания в классических гимназиях (а также и в различных конфессиональных учебных заведениях. – М.Б.) и передавались далее как модели нравственного поведения» (Там же. С. 52–53). Несомненный примат в русской образованности культа античности – античности, воспринимаемой как вечный идеал красоты, гармонии и мудрости, – давал в целом основания счесть инициированное классицизмом в широком смысле этого термина русское торжественно-аффектированное мирское самосознание европогенным по своей природе (об интенсивном изучении античности в России см. соответствующие разделы в сб. статей: Историография античной истории. С. 70–80; 124–138; 171–183).

10 «Переимчивость» русских, в устах иностранцев ставшая притчей во языцех, при Петре I (о предшестующем ему этапе см.: Чечулин Н.Д. К вопросу о распространении в Московском государстве иностранных влияний. М., 1902) «обрела новое, национально-патриотическое значение» (Шарыпкин Д.М. Шведская тема… С. 7). Датский дипломат свидетельствовал: «…быстрота, с какою русские выучиваются и навыкают всякому делу, не поддается описанию» (Записки Юста Юля, датского посланника при Петре Великом (1709–1711). Извлек из Копенгагенского государственного архива и перевел с датского Ю.Н. Щербачев. М., 1900. С. 222). Автор очень популярного в 80-90-х годах XVIII в. сочинения «Histoire de la Russie», Levesque, писал о способности русских к промышленной деятельности, что они «более, чем многие другие нации, приближаются к совершенству формы». Русские настолько даровиты, что они сравняются или превзойдут в смысле индустрии другие народы, «если они когда-либо получат свободу» (Цит. по: Тарле Е.В. Запад и Россия С. 138–139). Но, учась у западных европейцев, русские, подчеркивал тот же Юль, «не отрекаются ни от одного из тех старых русских обычаев, которые могут служить им к возвеличению, и в настоящее время только и делают, что изучают чужие обычаи, пригодные для такого поддержания и умножения их достоинства и чести» (Там же. С. 144). О постоянной апелляции к древнерусским, эстетическим, историческим, политическим и т. д. моделям см.: Моисеева Г.Н. Древнерусская литература в художественном сознании и исторической мысли России XVIII в. Л., 1980.

11 При Петре I в ход пошли исторические теории, согласно которым Россия должна стать центром просвещения в Европе. Сам Петр с легкой руки Лейбница усвоил теорию «круговорота» в применении к России. По словам ганноверского резидента при русском дворе Ф.-Х. Вебера, Петр следующим образом излагал эту теорию: «Историки полагают колыбель всех знаний в Греции, откуда (по превратности времени) они… перешли в Италию, а потом распространились было и по всем европейским землям… Теперь очередь приходит до нас… Указанное выше передвижение наук я приравниваю к обращению крови в человеческом теле, и сдается мне, что со временем они оставят теперешнее свое местопребывание в Англии, Франции и Германии, продержатся несколько веков у нас и затем снова возвратятся в истинное отечество свое – в Грецию» (цит. по: Алпатов М.А. Варяжский вопрос в русской дореволюционной историографии // Вопросы истории. 1982, № 5. С. 31–32. См. также: Алпатов М.А. Русская историческая мысль и Западная Европа (XVII – первая четверть XVIII века). М., 1976. С. 260–267). И хотя в то же время «выдвижение России в первый ряд европейских государств было встречено с удивлением и враждебностью» (Алпатов М.А. Варяжский вопрос… С. 33), тем не менее французские просветители, например, уже четко отделили Россию от Востока. Так, Гельвеций писал: «Царь Петр, испрашивая совета у знаменитого Лейбница, совершал это потому, что один великий человек без стыда обращается к другому великому человеку, и потому, что русские, благодаря своему общению с другими народами Европы, могут почитаться просвещеннее народов Востока» (Гельвеций. О духе. М., 1938. С. 223).

12 Но эти «имитационные» формулы (или «принцип уподобления») царили и в западной – в частности, немецкой (Клопшток – «немецкий Гомер», Глейм – «немецкий Тиртей» и т. п.) – эстетике XVII–XVIII вв. И лишь у Гердера «принцип уподобления» уступил место параллелям, сравнительному изучению способов изображения мира и человека у различных народов (см.: Данилевский Р.Ю. И.Г. Гердер и сравнительное изучение литератур в России // Русская культура XVIII века и западноевропейские литературы. Л., 1980. С. 189).

13 Thriergen P. Opit. cit. S. 28, 29–30.

14 Ломоносов М.В. Полное собрание сочинений. М.-Л., 1953. Т. 3. С. 258.

15 Thriergen P. Ibid. S. 30. Благо, уже знакомый нам Плавильщиков ставит в заслугу России то, что в ней, в отличие от Запада, торжествовала веротерпимость и «никогда не было кровожаждущей инквизиции» (Плавильщиков П.А. О врожденном свойстве россиян // Зритель, 1792, ч. I (апрель). С. 179–180).

16 Здесь надо, впрочем, учитывать следующее. Согласно Ю. Лотману, одним из наиболее константных признаков культуры, как бы ее универсалией, является потребность в самоописании. Потребность эта реализуется в создании автодискрептивных текстов метакультурного уровня, которые можно считать грамматиками, создавемыми культурой для описания самой себя. То, что не описывается автодискрептивной грамматикой, объявляется несуществующим. Более того, возможны такие грамматики, которые вообще не рассчитаны на описание реальной действительности культуры и образуют с ней дополнительные величины, будучи ориентированы на некую идеальную (например, будущую) культуру. Так, когда официальная идеология эпохи Екатерины II в основу эстетического (отнюдь не практико-политического) самописания клала утверждение, что «златой век Астреи» в России уже наступил, то предполагалось, что эстетическая модель прекрасно всем известные (в том числе и Екатерине II – политику с хорошим чувством реальности) факты и тексты образуют непересекающиеся множества, существуют отдельно и взаимно друг друга не опровергают (именно сопоставление их стало основным средством полемики с официальной доктриной) (см.: Лотман Ю. Статьи по типологии культуры. Тарту, 1973. С. 5).

17 Настойчиво подчеркивая мысль о необходимости включения русского литературного языка в систему европейской цивилизации, Карамзин говорил: «Петр Великий, могучей рукою своею преобразив отечество, сделал нас подобными другим европейцам. Жалобы бесполезны. Связь между умами древнейших и новейших Россиян прервалась навеки. Мы не хотим подражать европейцам, но пишем, как они пишут: ибо живем, как они живут… Красоты особенные, составляющие характер словесности народной, уступают красотам общим; первые изменяются, вторые вечны. Хорошо писать для Россиян: еще лучше писать для всех людей» (Академическая речь, произнесенная Н.М. Карамзиным 5 декабря 1818 г. // Карамзин Н.М. Сочинения. Т. 3. СПб., 1848. С. 648–649).

18 Thiergen P. Opit. cit. S. 26. В этой же связи интересно вспомнить, что Запад предлагал Петру I титул «Императора Восточного»– вместо «Императора Всероссийского» (см.: Кожевников Ф.И. Русское государство и международное право (до XX века). М., 1947. С. 96).

19 Thiergen P. Opit. cit. S. 31.

20 Российская империя привлекала внимание Гердера как огромное сообщество самых разных народов, как единство – пусть даже понимаемое еще отвлеченно. Таким почти бесконечным вместилищем народных обычаев, обрядов, поэзии, этнических типов изображалось русское государство и в литературе, которой пользовался Гердер (Данилевский РЮ. И.Г. Гердер и сравнительное изучение литератур в России. С. 182).

21 Как и на Западе, русское Просвещение представляло собой многогранный феномен. Его рационалистические и материалистические черты особенно ярко проявились в борьбе против опеки церкви и клерикального обскурантизма. Но уже при этом обнаружилась и двойственность этого мощного духовного пробуждения, связанная с выдвижением идеалистически-спиритуалистических идей. Именно эта биополярность Просвещения делает понятной его необычную силу воздействия, в том числе в России XVIII в., с ее довольно сильным, но во многом разнородным масонским движением (см. подробно: Rauch G.V. Georg Schwarz und die Freimaurer in Moskau // E.H. Balasz (Hrsg). Befirdirer und Aufklurung in Mittel und Osteurope: Freimaurer, Gesselschaften. Berlin, 1979. S. 221–224).

22 См. также: Гуковский Г.А. Очерки русской литературы XVIII века. Л., 1938; Пештич С.Л. Русская историография XVIII века. Л., 1971.

23 Но, как точно заметил Станислав Рассадин, русское вольтерьянство XVIII в. «всегда было неглубоким, – во всяком случае, как явление повальное». По его же словам, «скепсис, ирония, трезво расчленяющий анализ-к добру ли, к худу, – не рождали у нас богатых плодов, в отличие от Запада, историческая судьба которого привела к обособлению и культивированию понятия «личность», лучшим проявлением чего явился расцвет духовной и интеллектуальной независимости человека, худшим– индивидуализм, обративший эту прекрасную независимость в разрыв связей с людьми и человеком» (цит. по: «Новый мир», 1982, № 3. С. 243). На фоне этих слов преувеличением звучит следующее утверждение М.В. Нечкиной: «Пройдя суровую прогрессивную петровскую школу, русские дворяне вынуждены были немало думать над новым устройством жизни, которое и так порядком расшатывало старые устои. Лучшие представители русского дворянства (Феофан Прокопович) оказывались помощниками Петра и в своих ярких произведениях пропагандировали идею Разума еще до Вольтера» (Нечкина М.В. Функция художественного образа в историческом процессе. М., 1982. С. 181).

24 Неслучайны поэтому слова Я.П. Козельского о том, что совершенный писатель, добродетельный гражданин– это тот, кто, «имея дарование изобретательное, а не подражательный дух», не признавал бы «для себя ни отечества, ни чужой земли», ставя одной лишь целью приведение «познания своего в совершенство» (Козельский Я.П. Философские предложения… СПб., 1768. С. 35–36). Уже само понятие «гражданственность» в интерпретации русских просветителей XVIII в. оказалось диаметрально противоположным всему комплексу «деспотизм» и особенно наихудшему из них– восточному. Внутреннее ощущение свободы невозможно без чувства чести, собственного достоинства, которое рождается лишь в сознании исполненного долга перед согражданами и отечеством; патриот должен «каждому своему сочеловеку служить и быть полезным; совершенным может быть только тот человек, который чувствует или действует как гражданин, утверждая “гармонию и порядок”» (см.: Балицкая А.П. Русская эстетика XVIII века. Историко-проблемный очерк просветительской мысли. М., 1983. С. 134–135). Любое общество, в котором царит деспотизм и невежество, неизбежно падет, и возродить его может только «дух вольности» (Радищев).

25 Муравьев В.А. Когда был поставлен вопрос о «русском феодализме»? // Проблемы истории русского общественного движения и исторической науки. М., 1981. С. 313–314. Богатый материал см. также в: Россия и Запад. Из истории литературных отношений. Л., 1973; Восприятие русской культуры на Западе. Л., 1975.

26 См. подробно: Демин А.С. Русская литература второй половины XVIII – начала XIX века // Новые художественные представления о мире, природе, человеке. М., 1977.

27 О том, что отголоски античных представлении о человеческом естестве существовали и в древнерусской литературе см.: Андрианова-Перетц В.П. К вопросу об изображении «внутреннего человека» в русской литературе XI–XVII веков // Вопросы изучения русской литературы XI–XV веков. М.-Л., 1958. См. также: Лихачев Д.С. Человек в литературе Древней Руси. Изд. 2-е. М., 1970.

28 Русский и западноевропейский классицизм. Проза. М., 1982. С. 113. И если в XVII в. внимание теоретиков направлено на «внутреннее стройство» (нравственная сфера и познающий мир разум), то в первой четверти XVIII в. акцент переносится на созидание новых форм общественного бытия, «стройство внешнее», что естественно выдвигало на первый план идею активной деятельности, эстетического осмысления «регулярства», пристрастие к простоте и деловитости, к рациональной логике формального выражения (см.: Балицкая А.П. Русская эстетика XVIII века. Историко-проблемный очерк просветительской мысли. М., 1983. С. 38–39).

29 Там же. С. 116–117. Что касается переводной прозы, например, то она была «формой приобщения россиян к западноевропейской культуре, необходимого для преодоления средневековой замедленности общественной жизни». Она служила ускоренному национально-культурному развитию, внедряя новые передовые идеи в русское общественное литературное сознание XVIII в. (Там же. С. 136). Напомню лишь, что буквально вся эта переводная литература была европейской, но отнюдь не азиатской.

30 Там же. С. 153.

31 Почву для которого во многом подготовили Феофан Прокопович и Антиох Кантемир.

32 Знакомству с ней, и особенно с Турцией, Египтом, Алжиром, Левантом, немало содействовал популярный русский писатель Федор Эмин, человек бурной и богатой приключениями судьбы, сам живший в мусульманских странах и в своих произведениях перемешивавший «с былью книжные образы, заимствованные им из произведений западных авторов» (Русский и западноевропейский классицизм. С. 185. Там же опровергается мнение Е.Б. Бешенковского – в его статье «Жизнь Федора Эмина» в кн.: Н.И. Новиков и общественно-литературное движение его времени. Л., 1976, – о турецком происхождении Эмина; доказывается, что последний не писал по-турецки или арабски, что в его прозе отсутствуют тюркизмы). И все же и в России XVIII в. герои любого ориенталистского романа (в т. ч., например, и вышедший в 1782 г. роман масона М.М. Хераскова «Золотой прут», где описана русско-турецкая война 1768–1774 гг.) – с типичными для классицистской «восточной» прозы аллюзиями, постоянной иронией и вольным обращением с мировой историей – «столь же неподвижны, лишены психологического развития, как и персонажи «восточных» повестей Вольтера: это люди– маски» (Там же. С. 232). Что же касается заимствований из восточных языков, то оно ни в коем случае не носило массового характера: «речь может идти лишь об отдельных словах восточного происхождения, не создавших терминологических и предметно-тематических групп лексики» (История лексики русского литературного языка конца XVII – начала XIX века. М., 1981. С. 62).

33 Даже открытие им и Ньютоном дифференциального исчисления могло наделяться глубоким гуманистическим смыслом. Отечественный философ говорит по этому поводу: «Дифференциальное исчисление и дифференциальное представление о движении рассматривают конечное, ограниченное, индивидуальное, особенно как нечто, обладающее бесконечным бытием. Бесконечным в потенции… Частица в данный момент подчиняется дифференциальному закону. В ней, в ее поведении, воплощен закон, характеризующий бесконечное бытие. Человек в своей ограниченной жизни познает бесконечность. При этом личность выходит за свои пределы, она объективизируется. Этот процесс объективизации становится основой нового оптимизма. Уже не приближение к статичному идеалу, а динамическое воздействие на мир вселяет в человека оптимистическую оценку самого себя и мироздания в целом» (Кузнецов Б.Г. Философия оптимизма. М., 1972. С. 60).

34 При этом имеется в виду русская культура как целое, ибо нет необходимости преувеличивать степень сдвигов в ней, произведенных Петром Великим (см.: Лихачев Д.С. Была ли эпоха так называемых «петровских реформ» перерывом в развитии русской культуры? // Международная научная конференция «Славянские культуры в эпоху формирования и развития славянских наций. XVIII–XIX вв.». Тезисы докладов и сообщений. М., 1974.

Об аналогичной точке зрения некоторых западных исследователей см.: Ритчик Ю. Славянские культуры в контексте мирового культурного процесса // Общественные науки. М., 1983, № 3. С. 213). Но нельзя в то же время затушевывать и факт резчайшего усиления при Петре Великом западноевропейских влияний – в том числе и в языковой сфере. Так, «до Петра переводы с польского – обычное дело, многочисленны; при Петре их уже почти нет: увеличившееся знакомство с латинским и вообще западноевропейскими языками позволило нам усилить перевод прямо с оригиналов, минуя польское посредство» (Соболевский А.И. Переводная литература Московской Руси XIV–XVII вв. СПб., 1903. С. 81). Известный лингвист В.В. Виноградов отмечает: «Усиленная переводческая деятельность Петровской эпохи, направленная в сторону общественно-политической, научно-популярной и технической литературы, вела к сближению конструктивных форм русского языка с системами западноевропейских (но не восточных! – М.Б.) языков. Новый быт, расширяющееся техническое образование – все это требовало новых форм выражения. Новые интеллектуальные запросы общества удовлетворялись с помощью перевода на русский язык понятий, выработанных западноевропейскими языками, или с помощью словарных заимствований» (Виноградов В.В. Очерки по истории русского литературного языка XVII–XIX веков. М., 1982. С. 57). См. также: Смирнов Н.А. Западное влияние на русский язык в Петровскую эпоху // Сборник Отделения русского языка и словесности Академии наук. Т. 88. кн. 2. СПб., 1910.

35 Так, М. Херасков, совершенно разочаровавшись во французской просветительной философии, в своем опубликованном в 1789 г. романе «Кадм и Гармония» (Херасков М.М. Творения вновь исправленные и дополненные. М., 1807. Ч. VIII) именует славян «народом кротким и добронравным» и противопоставляет вольнодумному Западу устойчивый в добродетели и верованиях славянский Восток.

36 В кн.: XVIII век. Сборник 13. Проблемы историзма в русской литературе. Конец XVIII – начало XIX в. Л., 1981. См. также: Лотман Ю., Успенский Б. Споры о языке в начале XIX в. как факт русской культуры // Ученые записки Тартуского гос. ун-та. Тарту, 1975.

37 Сочетание идеи прогресса с представлением о ценности традиции и обычая составляло трудность, окончательного решения которой Карамзин так и не нашел (Лотман Ю.М. Идея исторического развития… С. 89). Одной из попыток было противопоставление в человеке личного (человек как целое) национальному (человек как часть). В первом отношении– в этой сфере Карамзин относил область сознательного и рационального– человек более свободен от влияния «обычаев, поверий, привычек», власть которых над ним проявляется бессознательно и независимо от индивидуальности. «Сходствуя с другими европейскими народами, мы разнствуем с ними в некоторых способностях, обычаях, навыках, так что хотя и не можно иногда отличить россиянина от британца, но всегда отличим россиян от британцев, во множестве открывается народное» (Карамзин Н.М. Сочинение. СПб., 1848. T. III. С. 650). Это представление о народе как «национальной личности» не расторжимого на единицы. Это придание огромной важности «традиции и обычая» в жизни того или иного народа открывали благоприятные возможности для сравнительно объективного изучения и восточных реалий.

38 Лотман Ю.М. Идея исторического развития… С. 86. Представления эти характеризовали и картезианскую мораль и этику Юма. Глубокое воздействие они оказали и на этику масонов, которые в воззрениях на природу были скорее манихеямп. «Ветхий Адам» олицетворял в их представлении исконную порочность человеческой натуры. Если для просветителя обращение человека к совершенству мыслится как возвращение к истоку, то для масона оно приобретает черты трудного и мучительного пути от истоков. Для просветителя возрождение– момент освобождения от внешней коры социальных уродств, наслоившихся на благородную природу человека, для масона– процесс перерождения сущности человека под благотворным влиянием самовоспитания и под мудрым воздействием внешних руководителей, победа одной части души над другой (см.: Там же. С. 86–87). Ревнители имперской идеологии вполне могли воспринять (пусть и неформально) именно этот тезис о сугубо позитивном влиянии «мудрых внешних руководителей» для трансформации «азиатских дикарей» от дурных истоков к вершинам совершенства.

39 См. также: Булич Н.Н. Очерки по истории русской литературы и просвещения с начала XIX в. T. I. СПб., 1902.

40 Историки русской культуры начала XIX в. единодушно отмечают характерный для нее культ античности, сближавшийся с гражданственностью и свободолюбием (Лотман Ю. Статьи по типологии культуры. С. 44 и след.). Однако «римская помпа» (Белинский) была частью более широкого движения, центром которого оказался литературный романтизм и которое «превращало художественные тексты в программы жизненного поведения: пушкинский Сильвио подражал не античным героям, а персонажам Байрона (ориенталам или ориентализованным! – М.Б.) и Марлинского. Но принцип подражания литературе (опять отмечу: романтической, и нередко с сильным ориентофильскими компонентами, – М.Б.) сохранился» (Там же. С. 50). В 40-50-е годы XIX в. гомеровский эпос неожиданно очутился в центре внимания русской критики и читателей (в ходе спора о «Мертвых душах» Гоголя), а классический перевод «Одиссеи», выполненный Жуковским, сделал этот эпос важным факторм русской литературы. Как и Гоголь, один из основоположников славянофильства, Иван Киреевский считал, что перевод «Одиссеи» станет той абсолютно классической и в то же время живой художественной ценностью, которая оживит русскую литературу в трудный переходный период: «…живое выражение народности Греческой разбудит понятие и об нашей, едва дышащей в умолкающих песнях» (Киреевский И.В. Полное собрание сочинений в 2 томах. М., 1911. T. II. С. 237). О русском романтическом ориентофильстве я скажу чуть ниже.

41 Известный славянофил И. Киреевский в статье «Обозрение современного состояния словесности» («Москвитянин», № 1, 2, 3, 1845) пишет (в № 1): «Отдельные западные народности, достигнув полноты своего развития, стремятся уничтожить разделяющие их особенности и сомкнуться в одну, общеевропейскую, образованность. Результат сей произошел из направления прямо ему противоположного– из стремления каждого народа изучить, восстановить и сохранить свою национальную особенность. Но чем глубже развивались эти стремления в исторических, философских и общественных выводах, чем более доходили до коренных основ отдаленных народностей, тем яснее встретили в них начала не особенные, но общие европейские, равно принадлежащие всем частным национальностям, ибо в общей основе европейской жизни лежит одно господствующее начало». Но это «общее начало», уже, согласно Киреевскому, «отжившее», теперь оказывается «неудовлетворительным для высших требований просвещения» и потому должно воспринять «другое новое начало, хранившееся у других племен, не имевших до того времени всемирно-исторической значительности» (курсив Киреевского. – М.Б.), и прежде всего – у «мира православно-славянского» (см. подробно: «Москвитянин», 1845, № 2). Хотел ли того или нет Киреевский, уже одна его формула о том, что каждый народ есть «совокупность убеждений, более или менее развитых в его нравах, его обычаях, в его языке, в его понятиях сердечных и умственных, в его религиозных, общественных и личных отношениях, одним словом, во всей полноте его жизни», давала концептуальную основу для автономного изучения в качестве sui generis не только русской, но и восточных культур. В то же время подчеркнем мысль Киреевского о том, что сколь бы много дефектов не имело «европейское просвещение» отрицание его означает стеснение «собственного просвещения». По Киреевскому, «если справедливо, что основное начало нашей православно-славянской образованности есть истинное… то очевидно, что как оно было источником нашей древней образованности, так теперь оно должно служить необходимым дополнением образованности европейской, отделяя ее от ее собственных направлений, очищая от характера исключительной рациональности и пронизая новым смыслом… образованность европейская как зрелый плод всечеловеческого развития, оторванный от старого дерева, должна… явиться новым возбудительным средством к развитию нашей умственной деятельности» (курсив мой, – М.Б.).

42 Thiergen P. Opit. cit. S. 35.

43 Там же. S. 36.

44 Семенов Е.П. Русская эстетика в памятниках и документах // Русская литература. 1983, № 2. С. 226.

45 Еригорьев А. Эстетика и критика. М., 1980. С. 172.

46 ЕерценА.И. Собрание сочинений в тридцати томах. T. IX. М., 1956. С. 133 (курсив мой. – М.Б.)

47 См. также ряд соответствующих данных в: Янковский Ю.З. Из истории русской общественно-литературной мысли 45-50-х годов XIX столетия. Киев, 1972; Китаева В.А. Из истории идейной борьбы в России в период первой революционной ситуации. Горький, 1974; Цимбаев Н.И. И.С. Аксаков в общественной жизни России 1860-х годов. М., 1972 (Дисс.); Он же. Записка К.С. Аксакова «О внутреннем состоянии России» и ее место в идеологии славянофильства // Вестник МГУ. Сер. 9. 1972, № 2; Аксаков К.С., Аксаков И.С. Литературная критика. М., 1982; Взаимосвязь искусств в художественном развитии России второй половины XIX века. Идейные принципы. Структурные особенности. М., 1982; Кошелев В.А. Общественно-литературная борьба в России 40-х годов XIX века. Вологда, 1982; Магина РЕ. Русский философско-психологический романтизм (Лирика В.А. Жуковского, Ф.И. Тютчева, А.А. Фета). Челябинск, 1982; Маймин Е.А. Пушкин. Жизнь и творчество. М., 1982; Проблема традиций и новаторства в русской литературе XIX – начала XX вв. Горький, 1981; Проблемы эстетики и творчества романтиков. Калинин, 1982; Романтизм и реализм в литературных взаимодействиях. Казань, 1982; Янковский Ю. Патриархально-дворянская утопия. М., 1981 и др. В 80-е годы в отечественной прессе появилось множество статей, остро критикующих попытки «культивирования в условиях социализма славянофильских установок» (Новиков М., Тажурзина 3. Атеизм и развитие духовной культуры. Освещение проблем в советской литературе // Наука и религия. 1983, № 6. С. 17; Там же – обширная библиография) и тесно связанных с ними апологий религии в первую очередь христианства (Там же. С. 17–18; Шамаро А. Книга о русском летописце // Там же. С. 42–45).

48 Tradicia Wspolczensnose: Powinowaotwa literackie polskorosyiskie, Wroslaw etc., 1978. S. 41. На этой концепции сильнейшие следы влияния И.Г. Гердера (см. подробно: Bittner К. Herders Geschichtsphilosophie und die Slawen, Reichenberg, 1929; Жирмунская H.A. Историко-философская концепция И.Г. Гердера и историзм Просвещения // XVIII век. Сборник 13. Проблемы историзма в русской литературе. Конец XVIII – начало XIX в. Л., 1981). Его особенно привлекала фигура Петра I, в которой он увидел не только просвещенного монарха, царя-реформатора, строящего новое государство и приобщающего свой народ к цивилизации, но и (а здесь уже принципиальное отличие от вольтеровской интерпретации первого русского императора) носителя национально-славянского характера. По Гердеру, не только Украина не станет новой Грецией: Россия, Польша, Венгрия (ее он счел славянской страной!) превратятся в очаги новой культуры, дуновение которой оживит одряхлевшую Европу.

49 Ср. неизвестные слова Эмерсона (в «Молодом американце», 1844) о том, что у Америки нет прошлого, но есть будущее, ибо для него (как и для славянских адептов аналогичных теорий) исторический детерминизм– это фикция; существуют лишь «непосредственное настоящее» и «непосредственное будущее».

50 Историк Н.В. Савельев-Ростиславич в своей статье «Новые известия о скифах, сарматах, гуннах и следы древнейшего распространения христианства в Русской земле» (помещено в его же книге «Славянский сборник». СПб., 1845) доказывал, что скифы, сарматы и гунны были русскими. Но тот же автор в другой своей статье («Свод новейших разысканий о старобытности славян в Восточной или Великой Германии»), напечатанной в том же «Славянском сборнике» работает на последовательно-европоцентристских моделях: «Наше отечество – страна славянская; славянское племя составляет важнейшую часть и народонаселения Европы. Итак, история России необходимо должна быть объяснена историей прочих славянских народов, а их история должна быть объяснена общею европейскою…» Отметив, что славянский язык родственен языкам «других коренных обитателей Европы»– греков, латинян, тевтонов, литовцев, Савельев-Ростиславич замечает: «Сравнение же азиатских языков показало, что славянский язык имеет наибольшее сходство с санскритским. Правда, есть несколько созвучных со славянскими слов и между прочими языками азиатскими, семитического корня, как, например, в армянском, даже еврейском и некоторых других; но таких слов очень мало, и сходство между ними весьма отдаленное. Напротив, коренные слова языков славянского, греческого, немецкого и литовского… удивительно сходны и легко сравниваются одни с другими…» Заключительная часть статьи– это апофеоз панславянизма и особенно мессианской роли православной России: «Славянское племя наше… живет будущностью, надеждою общего успокоения в недрах семейственного христианского быта, которой, кажется, предоставлено развить славянским народам… Славянский дух, по воле Провидения, возлюбил себе место в пределах России: ибо имя Россия есть старейшее имя для всех славянских народов; здесь их родина и колыбель» и т. п.

51 Tradycia. S. 42.

52 Там же. S. 43

53 Там же. S. 44.

54 См.: Чернышевский Н.Г. Полное собрание сочинений в 15 томах. T. VII. М., 1950. С. 643–668.

55 Tradycia. S. 44.

56 См. подробно: Рейфман П.С. К истории славянофильской журналистики 1840-1850-х гг. (некоторые общие проблемы) // Ученые записки Тартуского государственного университета. Труды по русской и славянской филологии. XVIII. Литературоведение. Тарту, 1977. С. 47 и след.

57 Чернышевский Н.Г. T. VII. С. 663.

58 Там же. С. 661.

59 Там же. С. 663, 664.

6 °Cм. также: Каптерев Н.Ф. Характер отношений России к православному Востоку в XVI и XVII столетиях. М., 1914.

61 См. подробно: Ленин В.И. Полное собрание сочинений. Т. 20. С. 387; Т. 2. С. 445; Т. 9. С. 381; Т. 12. С. 10; Т. 20. С. 326.

62 «История царствования императора Петра Великого, сочиненная г-ном Вольтером». М., 1810. Ч. I. С. 118.

63 Очень интересный материал по этому вопросу находим в статье А.Н. Робинсона «Симеон Полоцкий и русский литературный процесс» (с. 24–25, 41). Уже сам Симеон Полоцкий– главный зачинатель российского литературного барокко– именовал себя «нижайшим рабом» царя. Спустя несколько десятилетий Михаил Ломоносов свои восторженные оды, адресованные сменявшим друг друга монархам и монархиням, преподносил «всенижайше» в качестве «всеподданнейшего раба» (Ломоносов М.В. Полное собрание сочинений. М.-Л., 1959. Т. 8. С. 751; см. также с. 43, 498). Более того, императрицу Елизавету он уверяет:

Пусть мнимая других свобода угнетает,
Нас рабство над твоей державой восхищает.

Даже знаменитый революционер (по словам Екатерины II, «бунтовщик» А.Н. Радищев, воспевая «Вольность», не отказался, «того не ведая» (Робинсон А.Н. Симеон Полоцкий… С. 24) от восходящей к Симеону Полоцкому «рабской» автохарактеристики:

О, вольность, вольность, дар бесценный,
Позволь, чтоб раб тебя воспел.

((Радищев. А.Н. Избранные сочинения. М.-Л., 1949. С. 265.))

Подобные формулы отнюдь не были данью литературной метафоричности. Ибо и Пушкину нелегко было освободиться от абсолютистской традиции (см. подр.: Робинсон А.Н. Симеон Полоцкий… С. 24–25), при всех своих западных аналогах (эпохи «просвещенного абсолютизма») все же безоговорочно возводимой к «восточному деспотизму». Вплоть до восстания декабристов «в широкой сфере дворянской общественной идеологии» при традиционном монархизме народ и… служение государству отожествлялось со службой государю. Патриотическая специфика русского барокко состояла в откровенной и даже патетически-раболепной «службе царю, а через него-и царству» (Робинсон А.Н. Симеон Полоцкий. С. 41) – модель очень близкая, скажем, классической османской и минимизирующая любую гуманистически-индивидуалистическую альтернативу. Один из виднейших русских оппозиционных дипломатов, С.Р. Воронцов, полагал, что русский деспотизм не отличается от турецкого (см.: Лотман Ю.М. Черты реальной политики в позиции Карамзина 1790-х гг. (к генезису исторической концепции Карамзина) // XVIII век. Сб-к 13. Проблемы историзма в русской литературе. Конец XVIII – начало XIX вв. Л., 1981. С. 129). Впрочем русский монарх был – теоретически по крайней мере – большим автократом, нежели турецкий султан. Напомним, что до Петра I цари признавали себя послушными сынами церкви и без благословения патриарха не приступали ни к одному делу. А Петр сформировал свою идею абсолютной монархии в такой формуле (в «Воинском уставе»): «Его Величество есть самовластный Монарх, который никому на свете о своих делах дать не должен, но силу и власть имеет свои Государства и земли, яко Христианский Государь, по своей воли и благомнению управлять» (цит. по: Ларин Б.Е. Лекции по истории русского литературного языка (X – середина XVIII в.). М., 1975. С. 275).

64 Русская народная культура впитала в себя черты быта социальных верхов, имеющего византийское происхождение, а в конечном счете – греко-римские и восточные корни. При этом в русскую материально-бытовую культуру (прежде всего дворянскую и купеческую) свободно входили также предметы, заимствованные как из Западной Европы, так и из восточных стран, – симптом ее «открытости инонациональным влияниям, постоянной готовности русских людей включить все дотоле чуждое в собственный обиход» (Хазилев В.Е. Художественный мир писателя и бытовая культура. (На материале произведений Н.С. Лескова) // Контекст. 1981. Литературно-теоретические исследования. М., 1982. С. 138.) Затейливо-веселая и красочная предметность, укорененная в древнерусской культуре – и справедливо оцениваемая как влияние византизма, в свою очередь обязанного этим Востоку (см.: Беляев Н.М. Украшения позднеантичной и ранневизантийской одежды // Сборник статей, посвященных памяти Н.П. Кондакова. Археология. История искусства. Византиноведение. Прага, 1926. С. 226–227), – вызывала уже в допетровские времена осуждение – как следование «старому обычаю» – тех, кто, в соответствии с западными установками, ратовал за высокую семиотичность социальной жизни (см. особенно: Крижанич Ю. Политика. М., 1965. С. 468–474). Но уже само наличие и в XVIII в. и в XIX в. унаследованных от Древней Руси «надэпохально-значимых ценностей, нравственных и эстетических», прямо или опосредовованно попадающих в категорию «восточноэтическое окрашенное восприятие внешнего мира» говорит о том, что начала «устойчивости и стабильности» (Хазилев В.Е. Художественный мир писателя… С. 145) были не менее значимыми, чем склонность к «радикальному отталкиванию от предыдущего этапа» и острота переживания антитезы «старины и новизны» (Лотман Ю.М., Успенский Б.А. Роль дуальных моделей в динамике русской культуры. С. 5–7), которые дали о себе знать в принятии на Руси христианства, расколе XVII века и особенно петровских преобразованиях. Но, фиксируя факт «восточного влияния» на древнерусскую (да и последующую) обиходно-бытовую предметность, не следует сводить все к этим иноземным стимуляторам. Касаясь культурно-исторического генезиса броской колористической гаммы отечественной культуры, А. Щапов утверждал, что на допетровском ее этапе созерцание преобладало над мышлением, а потому главным становилось то, что поражало зрение: «Цвет, чем ярче, тем больше на него (человека. – М.Б.) действовал» {Щапов А. Социально-педагогические условия умственного развития русского народа. СПб., 1870. С. 120). По мнению современного исследователя, «древнерусский язык был много богаче современного цветовыми терминами» (Арциховский А.В. История культуры Древней Руси. Домонгольский период. T. I. М.-Л., 1948. С. 255), что, кстати говоря, становится заметным и при сравнении описания одного и того же «Врага», «Чужака» – Мусульманина.

65 Цит. по: Макагоненко Г.П. Из истории формирования историзма в русской литературе // XVIII век. Сборник 13. Проблемы историзма в русской литературе. Конец XVIII – начало XIX вв. Л., 1981. С. 30.

66 Ст. Рассадин привлекает внимание к – оказавшемуся весьма сложной в культурологическом плане фигурой – Д.И. Фонвизину, выступившему как придирчивый критик всего иностранного. «Может быть, – писал Рассадин, – эта легко проходимая грань между еще не осознавшим себя славянофильством и еще не оформившимся западничеством (не осознавшим, не оформившимся, но уже живущим, как живет в семечке яблоня), – может быть, эта грань впервые стала столь заметна именно в Денисе Ивановиче Фонвизине». (Цит. по: «Новый мир». 1982, № 3. С. 243).

67 Киреева Р.А. «Скептическая школа» в русской историографической литературе дооктябрьского периода // Проблемы истории русского общественного движения и исторической науки. С. 241.

68 Цит. по: Дружинин М. Муравьев. Н.М., 1933. С. 102. (Курсив мой. – М.Б.).

69 Подробно см.: Иллерицкий В.Е. Исторические взгляды В.Г. Белинского. М., 1953.

70 Белинский В.Г. Полное собрание сочинений в 13 томах. М., 1953–1956. T. X. С. 25.

71 Там же. T. XI. С. 567.

72 Там же. T. VIII. С. 385.

73 См.: Иллерицкий В.Е. Революционная историческая мысль в России. М., 1974. С. 87.

74 Белинский В.Г. Полное собрание сочинений. T. VII. С. 57. (Курсив мой. – М.Б.)

75 Там же. T. VII. С. 56–57; T. IX. С. 212.

76 Там же. T. V. С. 134–135. (Курсив мой. – М.Б.)

77 Допетровскую Русь Карамзин ценил превыше всего за то, что в ней «изменения делались постепенно, тихо, едва заметно, как естественное возрастание, без порывов и насилия» (Карамзин Н. Записка о древней и новой России. Под ред. В. Сиповского. СПб., 1914. С. 32).

78 Белинский В.Г. T. V. С. 136.

79 Там же. С. 121.

80 Так, один из петрашевцев (Баласогло) с восторгом писал о реформах Петра: «…Теперь, когда вполне совершился весь период прививки («европеизма» = «цивилизации», «прогресса». – М.Б.), Россия с Европой одно нераздельное, нерасторжимое целое…» (цит. по: Иллерицкий В.Е. Революционная историческая мысль в России. С. 125).

81 О его исторической концепции см. подробно: Смирнова З.В. Социальная философия А.И. Герцена. М., 1973.

82 Герцен А.И. Полное собрание сочинений в 30 томах. М., 1954–1965. T. VII. С. 159.

83 Там же. T. XVI. С. 107. Но и такой в общем-то далекий от Герцена историк, как Сергей Соловьев, писал, что Россия «…находилась под игом мусульманских варваров, освободилась от него с оружием в руках, и освобождение это прославлялось наукой и религией как великое дело народа и великое благодеяние Божие» (Соловьев С.М. Император Александр I. Политика, дипломатия. М., 1877. С. 478). Эта книга – отклик на начавшуюся русско-турецкую войну, и в ней содержится резчайшая критика и отечественных и зарубежных «мусульманских варваров».

84 Герцен А.И. T. VI. С. 208. «Мы мечтали (Герцен тут пишет о настроениях будущих декабристов. – М.Б.) освободить мир (от Наполеона. – М.Б.), а сами остались рабами, управляемыми… какой-то немецкой канцелярией с татарским кнутом в руках!» (Там же. T. XIII. С. 39. Курсив мой. – М.Б.).

85 Там же. T. VII. С. 232.

86 Герцен А.И. T. III. М., 1956. С. 180–181.

87 Там же. С. 195. (Курсив мой. – М.Б.)

88 Там же. С. 217.

89 Там же. С. 237.

90 Там же. С. 241.

91 Там же. С. 242.

92 Там же. T. IX. С. 129. (Курсив мой. – М.Б.)

93 Там же. С. 149.

94 Там же. С. 174.

95 Там же. С. 184. (Курсив мой. – М.Б.)

96 Там же. С. 185.

97 См., например, там же. T. XVI. С. 264.

98 Там же. T. III. С. 398–399. (Курсив мой. – М.Б.)

99 Там же. С. 480, 481–482.

100 Там же. С. 405. (Курсив мой. – М.Б.)

101 Там же. С. 400–401.

102 Там же. С. 401.

101 Там же. (Курсив мой. – М.Б.)

104 Там же. С. 401–402.

105 Там же. С. 408.

106 Там же. С. 413, 416, 449.

107 Там же. С. 480–481.

108 Там же. С. 482.

109 Герцен А.И. Избранные философские произведения. T. I. С. 139.

110 О том, что Герцен не раз ошибался «В своих гаданиях о судьбе европейского мира», справедливо писал еще А. Скабичевский (см.: Скабичевский А. Очерки о развитии прогрессивных идей в нашем обществе. 1825–1860. СПб., 1872. С. 318).

111 См. например: Чернышевский Н.Г. Полное собрание сочинений. T. I–XVI. М., 1939–1953. T. X. С. 324.

112 Там же. T. XIV. С. 48.

113 Чернышевский Н.Г. Литературное наследие. T. III. М., 1930. С. 512–513.

114 Цамугалия А.Н. Борьба течений в русской историографии во второй половине XIX века. С. 32. Что касается более поздних периодов, то и тогда известный историк революционного движения Кульчинский подчеркивал самостоятельный – несмотря на тесную идейную связь с Западом – характер русской общественной мысли, в первую очередь радикальной (см.: Кульчинский (Мазовецкий) Л. История русского революционного движения. Изд. 2-е. М.-Пг., 1923. С. 223, 227).

115 См.: Муравьев В.А. Две лекции Н.П. Павлова-Силованского («История и современность», «Революция и русская историография») // История и источники. Историографический ежегодник. М., 1973. С. 358.

116 Кавелин К.Д. Собрание сочинений. T. I. Стлб. 201.

117 Там же. Стлб. 202.

118 Цамугалия А.Н. Борьба течений. С. 33. Добавим, что именно в христианстве Кавелин видел «ключ к правильному взгляду на русскую историю». Он писал: «Христианство открыло в человеке и глубоко развило в нем внутренний, невидимый, духовный мир» (Кавелин К.Д. T. I. С. 74). Отсюда делался вывод об изменении характера истории в связи с «возникновением христианства, его восприятием в России». Для Кавелина тем самым подлинное достоинство личности – «безусловное достоинство человека» – связано только с христианством.

119 Погодин М.П. Исследования, замечания и лекции о русской истории. М., 1846. Т. 3. С. 500–501. Видный представитель официальной («охранительной») историографии, И. Устрялов поет Петру I дифирамбы, равных которым, кажется, ни разу не было в России: «Для России Петр был то же, чем для Европы были крестовые походы, книгопечатание, открытие Америки и другие источники ее образования». Он был для России «внезапным лучезарным светилом, которое все грело, оплодотворяло, живило; он расторг оковы нашего невежества, вызвал нас к лучшей жизни гражданской, указал нам наши силы, наши средства, путь, которым должны мы идти неуклонно» (Устрялов Н. Начертание русской истории для средних учебных заведений. Изд. 3-е. СПб., 1840. С. 192–193).

120 Валуев Д.А. Сборник исторических и статистических сведений о России и народах ей единоверных и единоплеменных. T. I. М., 1845. С. 6.

121 Там же. С. 13–14.

122 Ведь «…только совокупность начал Православия, Самодержавия и Народности составляет корень славянофильского учения» (Таубе М.В. Славянофильство и его определения. Харьков, 1965. С. 9).

123 Валуев Д.А. Сборник исторических и статистических сведений… T. I. С. 12.

124 Кавелин КД. T. I. Стлб. 710.

125 Между тем другой столп славянофильства, Константин Аксаков, считал, что «великое дело Петра» есть «исключительное поклонение Западу… исключительное отрицание всего русского… поспешное и подражательное преобразование» (Аксаков К.С. Полное собрание сочинений. T. I. М., 1861. С. 43). (Курсив мой. – М.Б.)

126 Кавелин КД. T. I. Стлб. 723–724. (Курсив мой. – М.Б.)

127 Там же. Стлб. 7.

128 Там же. Стлб. 8. (Курсив мой. – М.Б.)

129 Там же. Стлб. 14, 15, 16.

13 °Cм. подробно: Самарин Ю.Ф. Собрание сочинений. T. I. М., 1827. С. 63–64.

131 Вождь славянофилов А.С. Хомяков вскоре после Синопского боя говорил от имени русского народа: «Братство крови связует русский народ с народами славянскими; братство духа связует его с греками… Это такие узы, которые ни забыть, ни отвергнуть мы не можем. Невежды в тонкостях политических, мало просвещенные понятиями об обязанностях условных, мы ведаем наши прямые, действительные обязанности к нашим братьям по крови и духу». Турция, утверждает Хомяков, «не исполнила своих обязанностей к нам, она нарушила свои обещания, к ущербу прав наших братий…». Русский же народ «вовсе не помышляет о славе… Он помышляет о священной войне». Отныне «воздвигаются два великих начала: одно – начало русское, или, скорее, славянское, начало действительного братства, братства крови и духа; другое, еще несравненно высшее, начало церкви» и т. п. (см.: Хомяков А.С. Полное собрание сочинений. Ч. III. Изд. 4-е. М., 1914. С. 179–183, 190–191, 195). По Хомякову же, мир есть борьба «иранского начала» (породившего христианство) с «кушитским» («западным»), вещественным, не-духовным.

132 Так, после окончания Крымской войны С.Т. Аксаков писал сыну Ивану, собиравшемуся ехать за границу: «…польза от твоего путешествия необходимо будет. Ты увидишь своими глазами, до каких жалких результатов довела народы так называемая цивилизация. Ты снисходительно взглянешь на все наши недостатки и неустройства и на испорченность общества. У нас по крайней мере есть будущее, а в Европе его уже нет» (Иван Сергеевич Аксаков в его письмах. T. III. Письма 1851–1860 годов. М., 1892. С. 314). См. также: Колюпанов Н.П. Биография Александра Ивановича Кошелева. Ч. II. М., 1892. С. 134.

133 Хомяков радуется тому, что турецкий флот сожжен (в Синопском бою), князь Бебутов «побил турка наголову», а у Босфора «такой съезд всех возможных флагов, которые, конечно, никогда не развевались вместе на одних водах». И Хомяков восклицает: «Не на похороны ли Турции такой съезд? Ведь ее, вероятно, похоронят с почестью… не издыхать же старому богатырю за изгородью; ему следует умереть с честного боя! Жить ему, кажется, нельзя!» (Цит. по: Тарле Е.В. Крымская война. Ч. I. М.-Л., 1944. С. 343–344). Вообще же славянофилы, по словам Петра Чаадаева, «не задумывались приветствовать войну (Крымскую. – М.Б.)… видя в ней осуществление своих ретроспективных утопий, начало нашего возвращения к хранительному строю, отвергнутому нашими предками в лице Петра Великого» (цит. по: Гершензон М. П.Я. Чаадаев. Жизнь и мышление. СПб., 1908. С. 194). И здесь Чаадаев возражает славянофилам. Вспоминая (годы Крымской войны) о чаяниях своей молодости он говорит: «Нам и на мысль не приходило, чтобы Россия олицетворяла собой некий отвлеченный принцип, заключающий в себе конечное решение социального вопроса, – чтобы она сама по себе составляла какой-то особый мир, являющийся прямым и законным наследником славной восточной империи (Византии. – М.Б.), равно как и всех ее прав и достоинств, чтобы на ней лежала нарочитая миссия вобрать в себя все славянские народности и этим путем совершить обновление рода человеческого…» (цит. по: Гершензон М. П.Я. Чаадаев. С. 192–193. Курсив мой. – М.Б.). А известный московский либеральный профессор Т.Н. Грановский в те же дни Крымской войны вопрошал: «Чем приготовились мы для борьбы с цившизащей (т. е. Западной Европой. – М.Б.), высылающей против нас свои силы?» (Цит по: Левин Ш.М. Очерки по истории русской общественной мысли. Вторая половина XIX – начало XX вв. Л., 1974. С. 319).

134 Это раздражало Чаадаева, именовавшего славянофильство «новонациональной русской школой» с «ретроспективными утопиями» (цит. по: Гершензон М. П.Я. Чаадаев. С. 194).

135 Цамугалия А.Н. Борьба течений… С. 66.

136 Цит.: Там же. С. 66–67. (Курсив мой. – М.Б.)

137 По мнению Б.Ф. Егорова, западники типологически близки соратникам Петра I – или христианским миссионерам среди народов не-европейской цивилизации: «…они хотели полностью заменить одну культуру другой, привозной» (сравнение, кажущееся любопытным, но в общем-то не вполне верное, хотя бы потому, что далеко не все «миссионеры» – а тем более «российские западники» – стремились начисто отказаться от всех предшествующих духовных феноменов. – М.Б.)>. Конкретно, продолжает Егоров, «пытались разрушить русскую феодальную культуру с помощью западноевропейской, т. е. буржуазной, культуры первой половины XIX в.». Славянофилы же «выступали не столько за разрушение культуры («старой», «феодальной»? – М.Б.), сколько за возврат к ее живым истокам, за разрушение ложных напластований», как петровских и послепетровских, так и допетровских (Егоров Б.Ф. Славянофильство, западничество и культорология // Труды по знаковым системам. Тарту, 1973. С. 270, 268). Более интересной кажется трактовка старого русского историка Павла (Гавриловича) Виноградова: западники – это те, кто акцентировал (вслед за Гегелем особенно) «сознательное творчество человечества». Славянофилы же утверждали, что культура – народна и потому почти «бессознательна» (аналог боровшейся с гегельянством «исторической», или «традиционалистской», школы). Отсюда их, славянофилов, чуть ли не анархические воззрения, неприязнь к предумышленному вмешательству в поступательный ход органических процессов, пафос «незаметных» и мельчайших изменений, слагающихся в «непревывности совокупного». За этим стоит недоверие к «уединенной» (или «обособляющейся») личности. И религия в первую очередь декларировалась как «возврат к целостности» (хотя фактически славянофилы заменили церковь общиной).

138 См.: Цамугалия А.Н. Борьба течений… С. 121.

139 Суть дела не менялась от разного рода нападок идейных вождей славянофилов на сам термин «цивилизация» и даже термин «культура», как антиподы древнерусским понятиям «просвещение» и «образованность». Так, Ю.Ф. Самарин писал: «Русский человек остается при одном смутном представлении о цивилизации, т. е. о какой-то нестройной совокупности всякого рода условий житейского комфорта, накопленных фактических знаний и внешних форм общежития. Не от того ли понадобилось нам слово цивилизация, что мы сохранили какоето сознательное уважение к слову просвещение, и что нам становилось как будто совестно употреблять его по мере того, как самое понятие мельчало, грубело и пошлело» (цит. по: Таубе М.Ф. Славянофильство и его определения. Харьков, 1905. С. 23). А по мнению И.В. Киреевского, «раздвоение и рассудочность суть последнее выражение западноевропейской культуры, – целостность и разумность (духовность) выражение древнерусской образованности» (Там же. Курсив мой. – М.Б.). Тот же Таубе (Цит. соч. С. 21) так резюмирует соответствующую концепцию славянофильства: «Личное начало Запада противополагается союзному началу Востока. Итак, славянофильство предполагает существование глубокого отличия между цивилизацией западного гуманно-ромайского типа и просвещения и просвещением восточного греко-славянского христианского совершенствования. И действительно, славянофильство проводит резкую черту между рационализмом, эволюционизмом и аморальностью западного прогресса с распущенною языческой жизнью, технически усовершенствованною роскошью, с одной стороны, и между свободно-творческою соборностью, святоотеческо-возвышенной духовною ученостью и христианской аскетической жизнью, – с другой. Эта двойственность установлена уже в исторических трудах Хомякова. Он усматривает ее в глубинах исторической жизни самой отдаленной древности и определяет характер этой двусторонности в двух вселенских течениях:

1) в кушитстве, которое есть выражение признания вечной органической необходимости, производящейся в силу логических неизбежных законов и 2) в иранстве, которое есть выражение духовного поклонения свободотворческому духу». Концепция Хомякова читателю уже известна, и суть дела сейчас не в ней, а в том, что спустя несколько десятков лет после ее появления на свет Таубе, известный и как юрист и как бескомпромиссный апологет экстремистских вариаций формулы «Православие, самодержавие и народность», в разгар сотрясавших Россию революционных событий напишет следующее: «Эту двойственность цивилизации и просвещения необходимо различать для ясного понимания славянофильства, ибо оно, по нашему определению, не что иное, как предопределенное назначение славянских народов воплотить и возродить в чистоте и полноте иранский свободнотворческий дух, т. е. истинное церковью установленное христианство» (курсив мой. – М.Б.). Так под пером черносотенцев славянофильство превращалось в самый что ни на есть откровенный расизм.

140 Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Кн. I. М., 1959. С. 61. Еще Н. Карамзин считал казаков разрушительным элементом (см. подробно: Волк С.С. Исторические взгляды декабристов. Л., 1958. С. 368–372).

141 Южаков С.Н. Афганистан и сопредельные страны. Политико-исторический очерк. СПб., 1885. С. 55, 56. (Курсив мой. – М.Б.)

142 Иловайский Д.И. История России. T. I. Изд. 2-е. М., 1906. С. 15.

143 Там же. С. 110. (Курсив мой. – М.Б.)

144 Там же. С. 146–147, 296. (Курсив мой. – М.Б.)

145 Там же. С. 529.

146 Там же. С. 632.

147 Иловайский Д.И. История России. T. II. М., 1896. С. 247.

148 Там же. С. 355.

149 Там же. С. 389.

150 Там же. С. 409.

151 Там же. С. 471.

152 Тобин Э. Введение в историю русского права // ЖМНП. 1845, сентябрь. С. 79–80. Надо также учесть, что царизм всегда беспокоили довольно многочисленные факты участия исламских этносов в различного рода антиправительственных движениях. Восстание под руководством Пугачева – один из самых ярких тому примеров. Но и намного позднее, в 1835 г., на территории Пермской и Оренбургской губерний выступление крестьян-старообрядцев переплелось с волнениями мусульманской деревни, встревоженной действиями в ее среде православных миссионеров (см. подробно: Дружинин Н.М. Государственные крестьяне и реформа П.Д. Киселева. T. I. М.-Л., 1946. С. 234; Клибанов А.И. Народная социальная утопия в России. XIX в. М., 1978. С. 17).

153 См. подробно: Левин Ш.М. Очерки по истории русской общественной мысли. С. 324–325.

154 В частности, царское правительство не могла не раздражать деятельность враждебных ему польских эмигрантов в Турции, и оно постоянно требовало их выдачи. (О них подробно: Пиотровский С. Свет и тени Турции. Пер. с польск. М., 1981. С. 184 и след.)

155 Цит. по: Левин Ш.М. Очерки… С. 325.

156 См. подробно: Чичерин Б.Н. Современные задачи русской жизни // Голоса из России. Кн. IV. Лондон, 1858. С. 112–125.

157 Известный либерал К.Д. Кавелин вопрошал: «Сколько же столетий нужно нам прожить еще, чтобы стать хоть тем, чем была Европа в XVIII веке? А она между тем будет идти вперед не по дням, а по часам» (Кавелин К Д. T. I. Столб. 596).

158 Цит. по: Левин Ш.М. Очерки… С. 369. (Курсив мой. – М.Б.)

159 Кавелин КД. Собр. соч. T. I. Стлб. 614.

160 Цамугалия А.Н. Борьба течений… С. 170.

161 Возвеличение Кавелиным православия было реакцией и против Чаадаева, крайне отрицательно относившегося к этому верованию и отдававшего предпочтение католицизму, и против Белинского, Чернышевского и Добролюбова, с атеистических позиций оценивавших историческую роль религии и выступавших против преувеличения ее влияния на развитие того или иного народа (см.: Там же. С. 171).

162 Кавелин КД. Собр. соч. T. I. Стлб. 615–616.

163 Там же. Стлб. 618. Как он убежден, московские князья только воспользовались татарским игом для достижения той же цели, которую имели и другие князья, их предки и современники – создание централизованного государства. С.М. Соловьев также считал влияние татар на русскую историю незначительным. Между тем виднейший представитель т. н. «младшего поколения» государственной школы в русской историографии В.И. Сергеевич подчеркивал большую роль татар во внутриполитической жизни Древней Руси (Сергеевич В.И. Вече и князь. М., 1867. С. 21).

164 Кавелин КД. T. I. Стлб. 646. (Курсив мой. – М.Б.)

165 Цит. по: Левин. Ш.М. Очерки… С. 398.

166 См.: ScheltingA. Russlandund Europe im russischen Geschichtsgedanken, Bern, 1948; Schultze B. Russische Denker. Ihre Stellung zu Christus, Kirches und Papstum. Wien, 1950; Koyre A. Etudes sur l’histoire de la Pensee Philosophique en Russie. P., 1950 и др.

167 По словам П.И. Пестеля, «каждый имеет век свою отличительную черту. Нынешний ознаменовался революционными мыслями. От одного конца Европы до другого видно везде одно и то же, от Португалии до России, не исключая ни единого государства, даже Англии и Турции, сих двух противоположностей» (Цит. по: Лебедев А. Чаадаев. М., 1965. С. 9. Курсив мой. – М.Б.). Власти, конечно, увидели во всем этом следствие влияния Запада. «Надо сказать, – метко замечает А. Лебедев, – что вообще официально-самодержав-ная теория, согласно которой всякая «крамола» проникает на «святую Русь» с этого самого «гнилого Запада», – теория, с точки зрения даже психологической, совершенно троглодитская. Она шла от древнего-предревнего поверья: «человека сглазили». Она основывалась в старые времена на представлении о мысли как о заразе: достаточно, мол, здоровому человеку соприкоснуться с больными – дело сделано: болезнь передалась; нельзя «заразиться здоровьем»; заразиться можно только недугом. В то же время эта теория отражала в чаадаевские времена и вполне полицейский взгляд блюстителей николаевской государственности на распространение идей, как на всякую контрабанду: закройте границу, и крамола прекратится» (Лебедев А. Чаадаев. С. 158).

168 Сочинения и письма П.Я. Чаадаева / Под ред. М. Гершензона. T. II. М., 1914. С. 169.

169 Чаадаев, по словам Герцена, «сказал России, что прошлое ее было бесполезно, настоящее тщетно, а будущего никакого у нее нет» (Цит. по: Лебедев А. Чаадаев. С. 17). Между тем, по мнению всемогущего шефа николаевской жандармерии, графа Бенкендорфа, «прошедшее России было удивительно, ее настоящее более, чем великолепно, что же касается ее будущего, то оно выше всего, что может нарисовать себе самое смелое воображение…» (цит.: Там же. С. 35).

170 Осип Мандельштам написал о нем: «След, оставленный Чаадаевым в сознании русского общества, такой глубокий и неизгладимый, что невольно возникает вопрос: уж не алмазом ли проведен он по стеклу?» (Цит.: Там же. С. 204).

171 Там же. С. 116–117.

172 Пушкин смотрел на многое по-иному. «Нет сомнения, – писал он Чаадаеву, – что Схизма (разделение церквей) отъединила нас от остальной Европы, и что мы не принимали участия ни в одном из великих событий, которые ее потрясли, но у нас было свое особое предназначение. Это Россия, это ее необъятные пространства поглотили монгольское нашествие. Татары не посмели перейти наши западные границы и отавить нас в тылу. Они отошли к своим пустыням, и христианская цивилизация была спасена. Для достижения этой цели мы должны были вести совершенно особое существование, которое, оставив нас христианами, сделало нас, однако, совершенно чуждыми христианскому миру, так что нашим мученичеством энергичное развитие католической Европы было избавлено от всяких помех. Вы говорите, что источник, откуда мы черпали христианство, был нечист, что Византия была достойна презрения и презираема и т. п. Ах, мой друг, разве сам Иисус Христос не родился евреем и разве Иерусалим не был притчей во языцах? Евангелие разве от этого менее изумительно?» В статье «О ничтожестве литературы русской» (1834 г.) Пушкин вначале как бы солидаризуется с Чаадаевым: «Долго Россия оставалась чуждою Европе. Приняв свет христианства от Византии, она не участвовала ни в политических переворотах, ни в умственной деятельности римско-католического мира. Великая эпоха Возрождения не имела на нее никакого влияния; рыцарство не одушевило предков наших чистыми восторгами, и благодетельное потрясение, произведенное крестовыми походами, не отозвалось в краях оцепеневшего севера…» Но, продолжает Пушкин, «России определено было высокое предназначение… Ее необозримые просторы поглотили силу монголов (а в их нашествии он видит не только печальное, но и «великое зрелище». – М.Б.) и остановили их нашествие на самом краю Европы…». Акцентируя неправомочность тенденции к отожествлению России и Византии, Пушкин, говоря о последующих периодах руссой истории, особо выделяет тех монархов, благодаря которым Россия встала «на пороге Европы» (Екатерина II) и «европейское просвещение причалило к берегам… Невы» (Петр Великий).

173 Там же. С. 117–119.

174 «В христианском мире все необходимое должно способствовать – и действительно способствует – установлению совершенного строя на земле… Однако… разве немыслима иная цивилизация, кроме европейской? Без сомнения, мы христиане; но не христиане ли и абиссинцы? Конечно, возможна и образованность, отличная от европейской; разве Япония не образована?.. Но неужели… тот порядок вещей… который является конечным предназначением человечества, может быть осуществлен абиссинским христианством и японской культурой?» (Там же. С. 119–120).

175 Там же. С. 120.

176 См. подробно: Там же. С. 125, 134.

177 Там же. С. 120.

178 Там же. С. 121.

179 Там же. С. 123. И недаром Чаадаев с таким сочувствием цитирует (с. 126) Вольтера («Опыт о нравах»): «Можно спросить, каким образом среди стольких потрясений, гражданских войн, заговоров, преступлений и безумий – в Италии, а потом и в прочих христианских государствах, находилось столько людей, трудившихся на поприще полезных или приятных искусств; в странах, подвластных туркам, мы этого не видим». (Курсив мой. – М.Б.)

180 Там же. С. 140.

181 Там же.

182 Там же. С. 140–141.

183 Там же. С. 141.

184 Там же. С. 141–142. Вот еще одна любопытная цитата: «…Люди узнают, что раз они произнесли свои громкие слова о способности человека к совершенствованию, о прогрессе человеческого ума, – этим все сказано, все объяснено: как будто человек искони неустанно шел вперед, никогда не останавливаясь, никогда не возвращаясь вспять… Если бы дело обстояло так, то почему… азиатские нации впали в косность? Чтобы достигнуть состояния, в котором они находятся теперь, им ведь надо было в свое время, подобно нам, искать, изобретать, открывать. Почему же, дойдя до известной ступени, они на ней остановились и с тех пор не могли придумать ничего нового? Ответ простой: дело в том, что прогресс человеческой природы вовсе не безграничен… для него существует предел, за который он никогда не переходит. Вот почему цивилизации древнего мира не всегда шли вперед… Дело в том, что как только материальный интерес удовлетворен, человек больше не прогрессирует… В Греции, как и в Индостане, в Риме, как и в Японии, вся умственная работа, какой бы силы не достигала она в прошлом и настоящем, всегда вела и теперь ведет лишь к одной и той же цели; поэзия, философия, искусство, – все это как прежде, так и теперь, всегда преследует там только удовлетворение физического существа. Все, что есть самого возвышенного в учениях и умственных привычках Востока, не только не противоречит этому общему факту, но, напротив, подтверждает его, так как кто же не видит, что беспорядочный разгул мысли, который мы там встречаем, объясняется не чем иным, как иллюзиями и самообольщениями материального существования в человеке?.. Только христианское общество поистине одушевлено духовными интересами и именно этим обусловлена способность новых народов к совершенствованию, именно здесь вся тайна их культуры» (Там же. С. 144–145. Курсив мой. – М.Б.).

185 Там же. С. 143.

186 «…Христианские народы в силу необходимости постоянно идут вперед. При этом, хотя цель, к которой они стремятся, не имеет ничего общего с тем другим благополучием, на которое одно только и могут рассчитывать нехристианские народы, но они попутно находят его и пользуются им. Утехи жизни, которых единственно ищут другие народы, достаются также на их долю… Таким образом, огромный размах, который сообщает всем умственным силам этих народов идея, владеющая ими, в изобилии обеспечивает им все телесные блага, так же как и духовные. Нельзя, впрочем, и сомневаться в том, что нас никогда не постигнет ни китайский застой, ни греческий упадок, еще менее можно себе представить полное уничтожение нашей цивилизации… Без вторичного всемирного потопа невозможно вообразить себе полную гибель нашего просвещения. Пусть даже, например, погрузится в море целое полушарие, – того, что уцелеет от нашей цивилизации на другом полушарии, будет достаточно, чтобы возродить человеческий дух. Нет, идея, которая должна завоевать Вселенную, никогда не замрет и не погибнет, если только не будет ей так определено свыше особою волею Того, Кто вложил ее в человеческую душу. Этот философский вывод… более положителен, более очевиден и более назидателен, чем все те заключения, которые банальная история по-своему выводит из картины веков, ссылаясь на влияние почвы, климата, расы и т. д., и в особенности на теорию необходимого совершенствования (подчеркнуто Чаадаевым)» (Там же. С. 146. Курсив мой. – М.Б.).

187 См. подробно: Там же. С. 146–147.

188 Там же. С. 149.

189 Чаадаев вовсе не склонен начисто элиминировать их интеллектуальную и морально-этическую специфичность. Тем не менее, повторим вновь этот тезис, последняя не играет в концептуальной системе Чаадаева доминирующей роли. Вот, к примеру, гипотетическая картина судеб Европы, если бы она всецело пошла по греко-языческому пути, избежав тотально-трансформирующего воздействия христианства. Чаадаев в высшей степени критически отзывается о Гомере (как, впрочем, и о целом ряде других виднейших представителей эллинской культуры): «…гибельный героизм страстей, грязный идеал красоты, необузданное пристрастие к земле, – все это заимствовано нами у него. Заметьте, что ничего подобного никогда не наблюдалось в других цивилизованных обществах мира… Одни только греки решились таким образом идеализировать и обоготворять порок и преступление, так как поэзия зла существовала только у них и у народов, унаследовавших их цивилизацию. По истории средних веков можно ясно видеть, какое направление приняла бы мысль христианских народов, если бы она всецело отдалась руке, которая ее вела. Следовательно, эта поэзия не могла прийти к нам от наших северных предков: ум людей севера отличался совсем другим складом и менее всего был склонен прилепляться к земному; если бы он один сочетался с христианством, то, вместо того, что произошло, он скорее потерялся бы в туманной неопределенности своего мечтательного воображения. Впрочем, от крови, которая текла в их жилах, у нас уже ничего не осталось… лишь с недавнего времени поворот к нашему собственному прошлому снова приводит нас понемногу на лоно родной семьи и позволяет нам мало-помалу восстановить отцовское наследие. Мы унаследовали от народов севера одни только привычки и традиции; ум же питается только знанием…» (Там же. С. 168–169. Курсив мой. – М.Б.).

190 Я не случайно употребил слова «в первую очередь», ибо Чаадаев благосклонно смотрит и на индийскую философию как одно из эффективных средств «очиститься от грязи, еще оскверняющей нашу память», – имеется в виду «гомеризм», символизирующий древнегреческие «века обмана и безумия… настоящих сатурналий в жизни человечества… гнусного величия… нечистой красоты…» (Там же. С. 169–170).

191 Там же. С. 160.

192 Там же. С. 158.

193 См.: Там же. С. 160. Стоит воспроизвести некоторые фрагменты чаадаевской характеристики Моисея, поскольку во многом они служат как бы прелюдией к во многом близкой ей оценке русским философом личности и деятельности Мухаммеда. «Среди господствовавшего тогда по всей земле многобожия, – пишет Чаадаев, – можно ли было найти более верное средство воздвигнуть истинному Богу неприкосновенный алтарь, как внушить народу, ставшему хранителем этого святилища, расовое отвращение ко всякому племени идолопоклонников и связать все социальное бытие этого народа, всю его судьбу, все его воспоминания и надежды с одним этим принципом?.. он (Моисей)… дал людям истинного Бога и, следовательно, род человеческий всем своим умственным развитием, вытекающим из этого принципа, бесспорно, обязан ему…» (Там же. С. 160–161).

194 Там же. С. 162.

195 Там же.

196 См.: Тамже.

197 «Если бы его нравственному учению удалось вкорениться в умах народов, не исказившись под влиянием порочного начала, властвовавшего тогда над миром, то, без всякого сомнения, оно сообщило бы сердцам кротость и гуманность…» (Там же. С. 165).

198 Там же. С. 165.

199 Там же. С. 166. (Курсив мой. – М.Б.)

200 Там же. С. 133. (Курсив мой. – М.Б.)

201 Там же. С. 135.

202 Цит. по: Шаховской Д. П.Я. Чаадаев – автор «Философических писем» // Литературное наследство. Т. 22–24. М., 1935. С. 34.

203 Там же.

204 Философические письма // Сочинения и письма П.Я. Чаадаева. T. II. С. 134.

205 Цит. по: Шаховской Д. П.Я. Чаадаев. С. 26.

206 Там же. С. 32.

207 Там же.

208 Там же. С. 39.

209 Там же. С. 38, 24.

210 Там же. С. 166. (Курсив мой. – М.Б.) Чаадаев даже считает нужным дать дополнительное разъяснение: «Первоначально магометане не питали никакой антипатии к христианам; ненависть и презрение к последним развились у них лишь в результате долгих войн, которые они с ними вели. Что касается христиан, то они, естественно (sic!), должны были смотреть на мусульман сначала как на идолопоклонников, а потом – как на врагов своей веры, какими те действительно и сделались» (Там же).

211 И прежде всего – средневекового христианства.

212 Сочинения и письма П.Я. Чаадаева. T. II. С. 166–167. (Курсив мой. – М.Б.)

213 Там же. С. 167.

214 Там же.

215 Там же. С. 199.

216 См., например: Там же. С. 180–181.

217 Там же. С. 201. (Курсив мой. – М.Б.)

218 Там же. С. 222–223.

219 Там же. С. 223.

220 «…у нас христианская идея осталась такою же, какою она была привезена к нам из Византии…» (Там же. С. 258. Курсив мой. – М.Б.). Пример Визинтии – это дурной пример; на Западе «мы видим духовенство, одушевленное глубоким чувством независимости, стремящееся поставить духовную власть выше силы…» (Там же. С. 261). И потому «западный религиозный строй гораздо более благоприятствовал такого рода развитию, нежели тот, который выпал на нашу долю» (Там же). В другом месте находим еще более резкую характеристику православия: «восточный культ, целиком замкнутый в своих бесплодных обрядностях…» (Там же. С. 277).

221 Лебедев А. Чаадаев. С. 160, 161.

222 Там же. С. 162.

223 П.Я. Чаадаев. Сочинения и письма. Т. 2. С. 244. (Курсив мой. – М.Б.).

224 А у «людей севера» – «железная природа» (Там же. С. 236). Но Чаадаев не раз подчеркивает, что он «не большой охотник до исключительного и узкого национализма; признаюсь даже, что невысоко ценю эту географическую добродетель, которою так кичилась языческая древность и которая чужда Евангелию» (Там же. С. 248).

225 Там же. С. 224. (Курсив мой. – М.Б.)

226 Там же. С. 281. (Курсив мой. – М.Б.). И в итоге «в один прекрасный день авангард Европы очутился в Крыму» (Там же. С. 282).

1 Вот один любопытный пример. Дореволюционная русская историография укладывала многообразие форм религиозного сектантства «либо в два географических ряда – “восточное сектанство” и “западное сектанство”, либо в два идеологических ряда – “мистическое сектанство” и “рационалистическое сектанство”. При этом группа сект, подводимых под понятие “восточного сектанства”, более или менее соответствовала составу сект, подводимых под понятие “мистического сектантства”. Точно так же формы сектантства, относимые к “западным”, более или менее совпадали с его формами, относимыми к “рационалистическим”… В церковно-миссионерской литературе между мистицизмом (т. е. «плодом Востока»! – М.Б.) и изуверством, рационализмом («атрибутом Запада»! – М.Б.) и атеизмом (опять-таки: «порождение Запада»! – М.Б.), как правило, ставились знаки равенства…» (Клибанов А.И. История религиозного сектантства в России. М., 1965. С. 332).

2 Столь типично западнический взгляд на Восток во многом обусловлен влиянием соответствующих представлений ряда весьма чтимых в России европейских мыслителей. Так, даже такой страстный поклонник азиатских – индийской преимущественно – цивилизаций, Фридрих Шлегель (см. подр.: Ilsdorf L. Deutsch-Indische Geistbeziehunden. Heidelberg, 1942; Gerard R. L’Orient et la pensee romantique allemande. Paris, 1963; Wilson A., Mytnicne A. Image. The Ideal of India in German Romanticism. Durcham, 1964; Benler E. «Das Indienbild der deutschen Romantik // Germanisch-Romantische Monatschrift, Bd. 18,1968) писал: «Европу (ав Европе Шлегель видел некое духовное целое, культурное единство. – М.Б.) отличает от Азии известная пластичность, изменчивость, большее стремление к нововведениям и вообще высокая степень совершенства… Именно богатство великих азиатских стран естественно порождает ту самодостаточность, которая ограничивается сама собой… Там, где люди, наслаждаясь жизнью, не отвлекаясь никакой нуждой, довольны своим положением, как это имеет место в Азии, там не проявится живого стремления к дальнейшему развитию и совершенствованию… Азия… является страной мира и беззаботного покоя… Европа является страной многообразия и изменчивости, пластичной формируемости и искусственности.

Естественно, что это своеобразие каждой из обеих частей света простирается и на их политическое устройство, нравы, обычаи, религию и литературу. Если способность Европы к совершенствованию проявляется часто как стремление к нововведениям, то спокойствие и самодостаточность Азии выступают нередко как косность. Европа подходит для самых многообразных разделений и связей и каждый момент подвигается к ним всем своим характером. Она ведет вечную войну, движимая нуждой и потребностью, и именно эти причины побуждают ее господствовать над другими частями света. Азия же от избытка погружается в сонный покой и становится добычей фанатичных воителей и жадных и коварных торговцев или же застывает под гнетом деспотической политики» (Шлегель Ф. Философия. Критика / Пер. с нем. / T. II. М., 1983. С. 44–46). А в исламе – в этой «последней великой революции, поднятой арабами и Магометом и распространившейся по всему земному шару» (Там же. С. 17), Шлегель увидел лишь «грубость и дикость… вдохновенное высокомерие» (Там же. С. 272).

3 Несмотря на то что от Петровской эпохи была унаследована широкая лексическая синомимия, лексическая избыточность, она выявлялась в образовании и функционировании рядов слов разногенетического источника. Диапазон смысловой близости между словами в этих рядах был необычайно широк: «…здесь вычленяются совершенно различные (и нередко подвижные в своих границах) типы отношений… от действительных синонимов, т. е. слов, совпадающих в общем значении, но дифференцированных по тем или иным существенным оттенкам значения или стилистическим признакам, до слов, вполне совпадающих в своем значении, с одной стороны, и слов, совпадающих или близких в своей предметно-понятийной отнесенности, хотя и различных по своему значению, с другой» (Сорокин Ю.С. О задачах изучения лексики русского языка XVIII в. // Процессы формирования лексики русского литературного языка (От Кантемира до Карамзина). М.-Л., 1966. С. 27).

4 Они же – прямое порождение процесса ломки средневековых мировоззренческих систем под воздействием прогресса естественно-научных знаний и сопутствующего им прагматического эмпиризма с его методом posteori. Он диаметрально противоположен априорному методу привнесения ценностных характеристик в объекты изображений. Вследствие этого природные объекты и явления начали отчуждаться от прямой соотнесенности с прежней системой значений и ценностей, которая выражалась в символической или эмблематической их интерпретации. Мир постепенно стал осознаваться комплексом явлений как таковых, существующих независимо от человека и лишь воспринимаемых в акте наблюдения. Самое же главное было в том, что истина, теряющая качество единственности, становилась многоликой. Гносеологическая тенденция может быть описана как движение конфликта между объектом и сознанием вовнутрь – движение, расщепляющее самосознание индивидуума. Постепенно у человека оставалось все меньше возможностей ощущать, что созданная им картина мира разделяется всем обществом (Manlove С.Н. Literature and Reality. 1600–1860. L., 1978. P. 2). Отсюда – характерная и для русской постпетровской культуры нескончаемая плюрализация универсума (и, значит, привнесение все больших и больших зарядов случайности, дезорганизации и неопределенности).

5 Ряд важных историографических материалов см. в: Riasonozsky N.:

1) Russia and the West in the Teaching of the Slavophiles. Cambr. (Mass.) 1952;

2) Nicholas I and Official Nationality in Russia. 1825–1855. Berkeley – Los Angeles, 1967.

6 Этот закон гласит: «Чем меньше информация о предметах, заключенная в понятии, тем шире класс предметов и неопределеннее его состав, и, наоборот, чем больше информация, тем уже и определеннее класс предметов» (Войшвилло Е.К. Понятие. М., 1967. С. 203).

7 Впрочем, имеет, по-видимому, смысл продолжить наш анализ, но уже в ином ключе. Итак, перед нами противоречивое выражение: Россия – одновременно (благодаря прилагательному «христианский») и «Цивилизация» (т. е. «Запад») и Восток, т. е. Не-Цивилизация (т. е. «не-Запад»), или, на языке формальной логики, выражение типа «А и не-А». Выражение это полностью запрещаемо такой логикой, является, с ее точки зрения, логической ошибкой. Но ведь существуют и противоречивые высказывания, которые выполняют познавательную функцию. Представляется, что и в формуле типа «Россия есть Запад» и «Россия в то же время есть Восток (как антипод Запада, даже если это и христианский Восток)» можно видеть не только бессмысленное выражение, но и отражение в логически противоречивой форме определенного момента процесса трансформации русской культуры. Сторонники диалектической логики могут назвать такую интерпретацию формулы «Россия – христианский Восток» адекватным отражением объективных диалектических противоречий. Они могут упрекнуть адептов формально-логического закона противоречия в том, что он не допускает истинности двух противоположных мыслей об одном и том же предмете, взятом в одно и то же время в одном и том же отношении, – и, следовательно, он признает лишь мысль о противоположностях, существующих в одном предмете, но в различное время или в различных отношениях.

8 Очевидно, что в конечном счете все же срабатывало представление не о двух (типа «Россия/Запад» или «Россия/Восток»), а о трехмерном Wordspace: Запад/Россия/Восток (О древних корнях тернарных моделей в русской культуре см.: Петрухин В.Я. Три «центра» Руси. Фольклорные истоки и историческая традиция // Художественный язык средневековья. М., 1982).

9 См.: Попа К. Теория определенности. М., 1976. С. 111–112.

10 Perengy J. Revolutionsuppfat thingens anatomi 1848 ars revolutioner i svensk debatt. Uppsala, 1979 (Acta Univ upseliensus. Studia historica upp-saliensia. 108).

11 Уже в начале XX в. Дмитрий Мережковский, лишь Россию в данном случае отожествляя с понятием «Восток», вопрошал: «Не свершится ли на Востоке второе и окончательное, не языческое, а христианское Возрождение?» (Мережковский Д.С. Полн. собр. соч. T. II. М., 1914. С. 31). Для Мережковского врагом номер один был позитивизм, он понимал его крайне широко, как своего рода дух и религию «середины» консерватизма, неподвижности, индифферентности, «плоскости и пошлости». Его олицетворение – это Восток, в первую очередь Япония и особенно Китай. «Китайцы – совершенные желтолицые позитивисты; европейцы – пока еще не совершенные белолицые китайцы. В этом смысле американцы совершеннее европейцев. Тут крайний Запад сходится с крайним Востоком» (Там же. Т. 14. С. 9). В этой «антипозитивистской схеме» Россия занимает особое место. Если «крайний Запад» и «крайний Восток» сходились в некоторой «точке», то Россия, напротив, отстояла от нее максимально далеко. Хотя она и имела, по выражению Мережковского, «две родины» – Восток и Запад, ее миссия была особой. В данном контексте Мережковский чаще всего определял Россию как «христианский Восток» (той же формулы придерживался и Николай Бердяев, характеризуя борьбу славянофильства и западничества как борьбу Востока и Запада в русской душе (См.: Бердяев Н. Истоки и смысл русского коммунизма. Париж, 1955. С. 13). Между тем слово «Азия» воспринималось Мережковским всецело негативно. Так, он писал, что толстовство (или «буддийский нигилизм», как правильно утверждали, согласно Мережковскому, Вл. Соловьев и Ницше) – это «отречение от жизни и плоти» культуры, общественности, «непротивление злу» особенно опасно «именно русскому, полуевропейскому, полуазиатскому духу с его вековечной склонностью к историческому «неделанию» (Цит. по: Литературный процесс и русская журналистика конца XIX – начала XX века. М., 1982. С. 150).

12 В журнале «Маяк» (1845, № 7; излагаю ее по «Журналу Министерства народного просвещения». 1845, ноябрь. С. 142–148) была помещена примечательная, на мой взгляд, статья С. Бурачка «Критический обзор народного значения Вселенской церкви на Западе и Востоке». По автору, «исходная цель человечества, тождественная с исходной целью бытия вселенной… усвоение человечеством откровенного ведения о Создателе. Суть жизни Европы – «разъединение и воссоединение главных народов нашей части света… к изумлению вселенной, две стихии, славянская и романская, разъединяются… В начале и в половине IX века совершаются два противоположных события на Востоке и Западе: на Востоке начинает созидаться славянская отрасль Вселенской церкви, умирившая свои народы. В германо-латинской Европе, уже приготовившейся отпасть от единства православной церкви, обновляется Карлом Западная Римская Империя. На Востоке (имеется в виду лишь православный Восток! – М.Б.) – событие небесное, духовное, на Западе – земное, политическое». (Здесь и далее курсив мой. – М.Б.) От древнеевропейского мира остался один лишь «осиротелый памятник» – Восточно-Римская империя. И хотя и она должна была пасть, «но не прежде, как передавши человечеству драгоценнейшие дары небес: Востоку славяно-русскому – вселенское православное учение и науки, а Западу, отвергшему православие, – только науки. До самого падения своего… Византийская империя благотворно предохраняла Восток Европы от безвременного сближения народов его с народами, бывшими под влиянием Рима…» Для нас же важно зафиксировать, что, согласно Бурачку, в истории Востока и Запада усматривается, несмотря на политическое разъединение, «таинственная связь», т. е. стремление к воссоединению. «Восток (но опять-таки «христианский Восток! – М.Б.) и Запад идут к этой цели сообразно со своим характером, различными путями, в продолжении веков испытывая начала своей религиозной и политической жизни и в бурных переворотах очищаясь от заблуждений и возрождаясь к новой жизни. Такими очистительными мерами были для Запада: Крестовые походы, Реформация, Французская революция. Не такова судьба Востока. Он не принял участия в успехах внешних наук на Западе после Крестовых походов, потому что не имел и тех политических и религиозных заблуждений, против которых они нужны были на Западе. Владычество Монголов, бывшее как бы возмездием за временное господство Крестовых рыцарей, очистило Восток от политической болезни — от удельных междоусобий, и приготовило обновление России самодержавием, как Реформация, вследствие успехов внешнего просвещения после Крестовых походов, была обновлением для Запада. По мере уничтожения уделов, – этого единственного заблуждения русской жизни, – народы и государства, составляющие черту разъединения между Востоком и Западом (неясно, имеются ли в виду и мусульманские земли. – М.Б.), входят в пределы России, которая через то сближается географически с западными государствами, в знак того, что для нее наступает время усвоить внешнее просвещение». Высоко оценив Петра I и доказывая, что «только под гнетом Наполеона могли и принуждены были сознать тщету своих заблуждений», Бурачок далее пишет: «…Запад, по воле Наполеона, устремился на Восток… и Москва… запылала. Пламя Московского пожара долженствовало сплавить воедино Восток и Запад Европы (т. е. опять-таки не «мусульманский Восток»! – М.Б.), тысячу лет разъединенные. Царь Русский воззвал к народам своим и весь Север земли поднялся за Восток Европы. Полчища Запада легли в России костьми. Идет Царь Востока (термин, как кажется, совсем позабытый со времен Петра Великого. – М.Б.) с народами своими в недра Запада; наступает на исполинское царство Наполеона, и оно, дрогнув, распадается; из развалин его восстающие цари и народы римские спешат под державную руку царя русского, и благословенный потомок Святого Владимира ведет их… в столицу Запада, в Париж, где… воссоединяет во имя любви христианской русских с римлянами ровно через тысячу лет по отшествии в вечность Карла Великого, виновника, попущением судеб Вышних, десятивекового разъединения народов нашей части света». Таким образом, антиномия «католическо-протестанский Запад» и «православный Восток» вовсе не является вечной, ибо может быть снята русской монархией.

13 Таким образом, снимались универсализм и диалектичность христианства, его готовность к «согласию противоположностей» (concordia discors), к единству видения. Оно же определяется единством «высшей истины», которая в состоянии включать в себя метафизические противоположности.

14 Согласно славянофильству (см. в частности, о И. Киреевском – Christoff Р.К. The Third Heart: Some Intellectual and Ideological Currents and Cross Currents in Russia. 1800–1130. The Hague – Paris, 1970; Китаев В.А. Славянофилы накануне отмены крепостного права. Горький, 1981; Литературные взгляды и творчество славянофилов. М., 1978), принципиальное отличие русского общества от западных заключается в том, что ему присуща ориентация на межличностную солидарность. Она зиждется не на вещно-экономических факторах или правовой регуляции общества, а на непосредственном – этическом и духовном – общении носителей единых культурных ценностей. Содержание русской культуры определялось как дух солидарности, чувство братства, сердечность, терпимость, способность к взаимопониманию, уважение, любовь к людям, стремление к добру и тому подобные этические характеристики. Ориентация на человеческое начало принималась за ценностную основу культуры общества. Это, в свою очередь, давало повод для утверждения о присущем ей гуманизме, противостоящем отчужденному рационализму западного «мира машин и расчетов». Все более интенсивное расширение зоны поисков для противопоставления атомизирующему миру Запада некой позитивной альтернативы – мира абсолютных ценностей, мира целостного мироощущения, первоначального синтеза человека и космоса – как раз и привело (хотя были, конечно, и иные причины) к евразийству.

15 В России в XIX в. очень мало кому пришло бы в голову так умиляться мировоззрению нехристианского Востока и так преувеличивать его роль в истории европейской цивилизации, как это сделал, например, английский писатель Жорж Эллиот: Marie Е. de Meester. Oriental influences in the English Literature of the Nineteenth Century // Anglistische Forschungen, Hrs. Y. Hovps. Heft 46. Heidelberg, 1913. S. 1).

16 В этой связи кажется интересным вопрос о генезисе и природе русского абсолютизма. Еще в конце XIX – начале XX в. шли острые споры о том, была ли Россия европейской страной или же ее прошлое оказалось глубоко отличным от исторического развития большинства государств Западной Европы (см. подробно: Павлова-Сильванская М.П. К вопросу об особенностях абсолютизма в России // История СССР. 1968, № 4. С. 71–73), вследствие чего русская история нередко подпадала под рубрику «восточный деспотизм» (см. подробно: Троицкий С.М. Россия в XVIII в. М., 1982. С. 35, 44–45). В связи с попытками определить особенности абсолютизма в России не раз обращалось внимание на то, что в трудах В.И. Ленина часто отмечается «деспотический», «азиатский», «варварский» характер абсолютной монархии (Там же. С. 45). Так, Ленин писал, что «азиатски-дикое» самодержавие (Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 12. С. 10) и в то же время этот «деспотизм азиатски действителен» (Т. 9. С. 381). Как полагает Троицкий, усиление черт деспотизма, «азиатчины» во внутренней и внешней политике российского абсолютизма происходило с конца XVIII – начала ХIХв. (см.: Троицкий С.М. Россия в XVIII в. С. 46). Нам, однако, всего важнее отметить, что сам-то российский абсолютизм никогда не считал себя «деспотизмом», а тем более – «азиатским деспотизмом» и, напротив, всегда смотрел на себя как на олицетворение и оплот Цивилизации.

17 Будь то обычай не прощаться через порог и качать кого-либо в торжественных случаях (см.: Веселовский Н.И. Пережитки некоторых татарских обычаев у русских // Живая старина, 1912. С. 27–28) или то обстоятельство, что посольский церемониал у русских князей и царей вплоть до Петра I «носил в полном, можно сказать, объеме татарский или – вернее – азиатский характер» (Веселовский Н.И. Татарское влияние на русский посольский церемониал в Московский период русской истории. СПб., 1911. С. 1). Я многократно акцентирую этот европобежный (= антиазиатский) порыв русской культуры не только первой половины XIX в., но и XVIII в. и для того, чтобы еще и еще раз показать неправомочность усилий Лотмана и Успенского представить допетровскую и послепетровскую культуры в качестве одного и того же интеллектуально-гомогенного феномена. Последний же по самой природе своей исключает возможность скачкообразной смены метафизических парадигм, концептуальных мутаций, генезис, мультипликацию и, наконец, укоренение качественно новых эпистимологических полей, мыслительных схем, методологических принципов, рискующего конструктивного мышления, альтернативных символических рядов и т. д. Ведь, согласно Лотману и Успенскому, «именно вызванный “европеизацией” (т. е. тем, что субъективно воспринималось как европеизация) сдвиг усилил архаические черты в русской культуре (XVIII в. – М.Б.)… В этом отношении, вопреки бытующему поверхностному представлению XVIII век был глубоко органичен русской культуре как таковой» (Лотман Ю.М., Успенский Б.А. Роль дуальных моделей в динамике русской культуры (до конца XVIII века) // Труды по русской и славянской филологии XVIII. Тарту, 1977. Ученые записки ТГУ. Вып. 414. С. 32); «Вторая половина XVIII в. развивалась под знаком идей, обнаруживающих параллелизм с культурными моделями позднего средневековья» (Там же. С. 33) и т. д. и т. п. Оговорившись, что отнюдь не следует отожествлять средневековый цикл русской культуры с ее же историей в XVIII в. – ибо тогда «имела место и реальная европеизация» (Там же. С. 35), – что прошлое, фиксируясь в памяти культуры, получает в ней «постоянное, хотя и потенциальное бытие» (Там же. С. 36. Курсив мой. – М.Б.), авторы, однако, именно Прошлое (или, как они говорят, – «архаические семиотические модели») делают единственным, по сути дела, детерминатором процесса функционирования культуры. Но в таком случае она не в состоянии преодолеть «перцептуальные барьеры» (см. о них: Boehme G. On the Possibility «Closed Theories». – In: Studies in History and Philosophy of Sciene. 1980. vol. 11, № 2), ибо творчество требует переструктуирования и преодоления сдерживающего воздействия ранее сформированных систем образов.

18 Этот секулярныи прагматизм мог – теоретически, по крайней мере, – у бюрократической элиты достигнуть стадии полной индифферентности по отношению к конфессиональной (или даже расовой) принадлежности тех, кто оказывался ее хозяевами. Во всяком случае, Лев Тихомиров – бывший революционер, а затем ярый приверженец самодержавия – имел кой-какие основания с гневом говорить в 1905 г. о «нынешних начальниках»: «…и глупы, и подло трусливы, и ни искры чувства долга. Я уверен, что большинство этой сволочи раболепно служило бы и туркам и японцам, если бы они завоевали Россию» (Цит. по: Соловьев Ю.Б. Самодержавие и дворянство в 1902–1907 гг. Л., 1981. С. 142. Курсив мой. – М.Б.).

19 Landmann М. Pluralitat und Antinormal. Munchen-Basel, 1963. S. 205.

20 Политика – феномен, сама логика развития которого заставляла не считаться ни с какими иными интересами, кроме узконациональных, – давала всего больше оснований именно для такого взгляда и на христианский Запад и на мусульманский Восток. Вот лишь один факт из множества ему подобных: в конце 20-х годов XIX в. Россия не без оснований опасалась направленного против нее англо-ирано-турецкого союза (см.: Базиянц А.П. Над архивом Лазаревых. М., 1982. С. 128, 137).

21 Так, русский юрист и публицист, искусный апологет царской дипломатии Ф.Ф. Мартенс не раз в изобилии и с сочувствием цитируя J.St. Mill, утверждал, что европейское международное право применимо только к тем народам, которые «находятся, по крайней мере приблизительно, на одинаковой степени культуры и прогресса». А у «дикарей», «варваров» (т. е. у подавляющего большинства азиатских народов, в частности среднеазиатских) нет «согласия и совместной деятельности для достижения общей цели»; в их среде «каждое отдельное лицо есть свой собственный охранитель, имеет в виду только свои интересы» (Мартенс Ф.Ф. Россия и Англия в Средней Азии. Пер. с нем. СПб., 1880. С. 9, 13. Есть переводы этой книги на английский и французский языки). Доказывая, что более или менее полноценные международные отношения могут быть устанавливаемы – да и то с немалыми коррективами – лишь с Турцией, Персией, Китаем и Японией, Мартенс призывал ко «вседозволенности» в отношении к остальным азиатам (Там же. С. 19).

22 Но – только «сближать», а не «отожествлять». Ведь, в отличие от тождества, метафора субъективна (интуитивна). Она не имеет под собой фактических оснований (хотя констатируется, как если бы она была фактом). Истинность метафорически выраженного суждения «не может быть логически установлена… Но наиболее резко метафора противостоит тождеству своей образностью. Поскольку образность… рождается из сопоставления объектов, принадлежащих разным классам, предикатная метафора не может быть кореферентна своему субъекту. Это сближает метафорический предикат с предикатом подобия… Метафорическое имя обычно имеет референцию не к индивидному объекту, а к типичному представителю того класса предметов, в который субъект метафоры не может быть включен на рациональном основании. Поэтому метафорическое предложение асимметрично и в отличие от предложений тождества не допускает инверсии… метафора синтезирует в себе черты двух достаточно четко противопоставленных друг другу концептов – тождества и подобия. Ее логическое основание тем самым содержит в себе исконное противоречие: в нем совмещено несовместимое» (Арутюнова Н.Д. Тождество и подобие? // Проблемы структурной лингвистики. 1981. М., 1983. С. 8, 10).

23 Angenot М. Fonctions narratives et maximes ideologiquis // Orbis litterarum. Copenhagen, 1978. Vol. 39, № 2 P. 95.

24 Эта непрофессиональная литература о Востоке – «комбинаторский жанр», поскольку представляющие его авторы заимствуют мотивы и определения, изначально им не принадлежащие (см. подробно: Schrolder H. Science Fiction in den USA: vorstudien fur eine materialistische Paraliteraturwis-senschaft. Giessen, 1978).

25 При этом все же будем помнить, что поскольку любой литературный текст является сложным композиционным и концептуальным единством образной и эстетической интуиции, образного и абстрактно-понятийного, постольку ни одна из интерпретаций не может претендовать на то, чтобы быть окончательной (Eykman Ch. Phenomenologie der Interpretation. Bern, 1977. S. 71).

26 Речь президента Императорской академии наук, попечителя Санкт-Петербургского учебного округа в торжественном собрании Главного педагогического института 22 марта 1818. СПб., 1818. С. 3.

27 Там же. С. 21.

28 Там же.

29 Цит. по: Лобикова Н.М. Пушкин и Восток. М., 1974. С. 7.

30 В первую очередь Уваров был страстным любителем и знатоком античности, и в качестве президента Академии наук он способствовал расширению соответствующих исследований. Но оказывавшееся Уваровым «покровительство академическим занятиям античностью определялось столько же заботою о науке, сколько и расчетом – разрушительному натиску либеральных идей противопоставить отвлеченные занятия древностями, за счет античности укрепить позиции официальной идеологии» (Историография античной истории. М., 1980. С. 73). Впрочем, эта идеология (по формуле Уварова – «самодержавие, православие, народность») начисто исключала какие-либо ориентофильские оттенки и ориентобежные потенции.

31 Как и его же словам (из уже упомянутой речи при представлении ориенталистов Деманжа и Шармуа в Главном педагогическом институте): «…Должна ли Россия, опирающаяся на Азию… Россия в непрерывных сношениях с Турцией, Китаем и Персией, овладеть, наконец, великим орудием восточных языков? Сей вопрос кажется излишним…» (Речь президента Императорской академии наук, попечителя Санкт-Петербургского учебного округа в торждественном заседании Главного педагогического института 22 марта 1818. СПб., 1818. С. 21).

32 О том, как весьма курьезно порой, что и в XVIII в., например, мусульманская Азия – в первую очередь Османская империя – воспринималась в качестве Генератора самого различного Зла, свидетельствуют стихи В. Пертова («На войну с турками»):

Чтоб их была верней победа,
Оттоль поклонник Магомеда
Шлет нову в Север саранчу.

((Цит. по: История лексики русского литературного языка конца XVIII – начала XIX века. С. 277.))

33 Цит. по: Журнал Департамента народного просвещения. 1821, П. С. 38.

34 Там же. С. 56–58. (Всюду курсив мой. – М.Б.)

35 8.XI.1826 г. Магницкий доносил министру духовных дел и народного просвещения Голицыну, что «христианский университет» (имелся в виду Казанский. – М.Б.) служит «орудием к распространению лжеучения магометанства» (Цит. по: Мазитова Н.А. Изучение Ближнего и Среднего Востока в Казанском университете (первая половина XIX века). Изд-во Казанского университета, 1972. С. 103).

36 См.: Татищев С.С. Внешняя политика императора Николая Первого. СПб., 1887. С. 3, 225.

37 Так, декабрист Михаил (Александрович) Фонвизин писал: «…напрасно иные порицают христианскую религию, будто она поддерживает самовластие и потакает этому…» (Избранные социально-политические и философские произведения декабристов. М., 1951. Т. 1. С. 383).

38 Николай (Иванович) Тургенев писал: «…русские хотят ныне участвовать в судьбе просвещенной Европы… Петр Великий заставил нас идти вместе с Европою. Мы следовали данному движению; шли по открытому пути, но не знали куда и не имели никакой цели. Происшествия 1812, 13, 14 и 15 годов сблизили нас с Европою; мы, по крайней мере, многие из нас, увидели цель жизни народов, цель существования государств; и никакая человеческая сила не может уже обратить нас вспять» (Там же. T. I. С. 222). Но в то же время Александр (Дмитриевич) Улыбышев выступает (как, впрочем, и множество иных тогдашних русских интеллектуалов) против слепого копирования всего западного (Там же. С. 284–285, 290).

39 Там же. С. 211.

40 Там же. С. 246, 266.

41 Там же. С. 300, 303, 323.

42 Там же. с. 331.

43 Там же. с. 332. (Курсив мой. – М.Б.)

44 Там же. с. 450.

45 Там же. с. 488–489. (Курсив мой. – М.Б.) Впрочем, видный декабрист, генерал Михаил (Федорович) Орлов, признавал «военный гений Чингиса и Тамерлана» (Там же. С. 303). Он полагал, что еще при отце Петра I – Алексее Михайловиче – «хотя Россия и не вступила еще в состав европейский, но уже много способствовала войнами против турок и отвлечением сил сих к установлению так называемого равновесия Европы…» (Там же. С. 304).

46 Там же. С. 505. (Курсив мой. – М.Б.)

47 См. подробно: Нарочницкий АЛ. Греческое национально-освободительное движение и Россия (1801–1831 гг.) // Балканские исследования. Выпуск 7. Исторические и историко-культурные процессы на Балканах. М., 1982. С. 126.

48 Фонвизин М.А. Обозрение проявлений политической жизни в России. М., 1907. С. 85; Избранные соиально-политические и философские произведения декабристов. T. I. С. 380–381. См. также: Достян И.С. 1) Россия и Балканский вопрос. Из истории русско-балканских политических связей в первой трети XIX в. М., 1972; 2) Балканский вопрос во внешнеполитических планах П.И. Пестеля // Исторические записки. 1975. Т. 96; Сыроечковский Б.Е. Балканская проблема в политических планах декабристов // Из истории движения декабристов. М., 1969; Фадеев А.В.: 1) Россия и восточный кризис 20-х годов XIX в. М., 1958; 2) Греция и русское общество первых десятилетий XIX в.//Новая и новейшая история. 1964, № 3; Шапиро А.Л. Среднеземноморские проблемы внешней политики России в начале XIX в. // Исторические записки. 1956. Т. 55; Шеремет В.И. Турция и Адрианопольский мир 1829 г. Из истории Восточного вопроса. М., 1975; Шпаро О.В. Освобождение Греции и Россия (1821–1829 гг.). М., 1965; Арш Г.Л. 1) Этеристское движение в России. М., 1970; 2) Каподистрия и греческое национально-освободительное движение. М., 1976; Станиславская А.Н. Россия и Греция в конце XVIII – начале XIX вв. М., 1976; Арш Г.Л. Материалы к истории русско-греческих связей начала XIX в. // Балканские исследования. Вып. 8. Балканские народы и европейские правительства в XVIII – начале XX в. (Документы и исследования). М., 1982.

49 Избранные социально-политические и философские произведения декабристов. С. 70.

50 Там же. С. 71.

51 Там же. С. 78, 79.

52 См. подробно: Там же. С. 89–92.

53 Там же. С. 90.

54 Ср. ломоносовское: «Благополучна Россия, что единым языком едину веру исповедует, и единою благочестивейшею самодержицею управляется…» (Цит. по: Виноградов В.В. Очерки по истории русского литературного языка XVIII–XIX века. М., 1982. С. 187).

55 Избранные социально-политические и философские произведения декабристов. С. 88.

56 Там же.

57 Там же. С. 93–94. (Курсив мой. – М.Б.)

58 Там же. С. 94.

59 Там же. С. 94–95.

60 Там же. С. 125.

61 Которое не только должно быть признано «частью правительства», но даже «частью наипочетнейшей. Оно есть ветвь государственного правления, отрасль чиноначальства, и чем теснее связь между духовными и мирянами, тем счастливее народ, тем благополучнее государство» (Пестель П.И. Русская Правда. Наказ Временному Верховному Правлению. СПб., 1906. С. 62).

62 Там же. С. 15–16. (Курсив мой. – М.Б.)

63 В числящиеся за ними «прекрасные места» надо направить на постоянное место жительства сибирских и оренбургских казаков (См.: Там же. С. 28).

64 На Кавказе же всем верховодил генерал А.П. Ермолов, деятельность которого – и в первую очередь ликвидацию работорговли – многие декабристы и близкие им по духу люди считали в целом прогрессивной (см.: Семенова А.В. Временное революционное правительство в планах декабристов. М., 1982. С. 108–109).

65 Это – стеротип, прочно вошедший в массовое сознание. Так, в 1845 г. тифлисский гимназист И. Цискаров опубликовал в «Журнале Министерства народного просвещения» (прибавление к ЖМНП, 1845, книжка первая) статейку «Кавказ», где читаем (с. 22–24): «Вижу (на Кавказе. – М.Б.) восточных исполинов, гордящихся именем халифов и с поднятыми мечами свирепствующих над беззащитными христианами… Взор памяти устает следить за быстросменяющимися картинами, одна другой кровавее; на душе становится грустно и тяжело. Но вот взор радостно останавливается, видя победоносные полки, шествующие с далекого Севера спасать угнетенных, защищать слабых. Русские громы и русские штыки смирили злодеев и загнали их в ущелья гор и скал Кавказа. Сорок лет прошло со времени появления здесь русских, и вот уже сорок лет земледелец Грузии безопасен от хищничества и свободно обрабатывает поле… можно надеяться, что в судьбе Кавказа будет перелом к лучшему. Кавказ! Ты скоро сбросишь одежду варварства и изменишься. Двуглавый орел широкими крыльями приосенил твои вершины и в ущельях твоих, вместо звука оружия, раздается стук секиры. Трудолюбие окропит тебя потом и плуг земледельца сменит бранное оружие у твоих племен; просвещение согреет хладные умы и сердца твоих диких обитателей..» (Всюду курсив мой. – М.Б.)

И еще такой впечатляющий факт. Один из видных «покорителей Кавказа», грузинский князь и русский полководец П.Д. Цицианов (Цит. по: Князь Павел Дмитриевич Цицианов // Северная пчела. 1845, № 58–62) так реагировал на повеление императора Александра I поддерживать мир между бесконечно враждующими друг с другом мусульманскими владыками – ханами Дербентским, Бакинским и Галыпинским: «Правила кротости и человеколюбия несовместны в отношениях с хищными, коварными и вероломными народами; напротив, полезнее их содержать во вражде между собою». Как видим, воспринимавшееся доселе исключительно в негативном экспрессивно – оценочном значении слово «татарин» являет один из примеров того, что «слово со сложившимся общим исходным значением в различных новых контекстах охотно принимает на себя несение новых функций, приблизительное выражение новых терминологических смыслов» (Сорокин Ю.С. О задачах изучения лексики русского языка XVIII в. // Процессы формирования лексики русского литературного языка (От Кантемира до Карамзина). М.-Л., 1966. С. 27). В общем перед нами – стремление к упорядочению словоупотребления, в частности, к сокращению множественности наименований одной реалии (или понятия).

66 После «Русской правды» выходило в свет немало разножанровых произведений об этих землях. Вот, скажем – «Киргиз-Кайсацкие степи и их жители». Автор – врач Альфонс Ягмин. Он уверяет читателя в ошибочности мнения о том, будто «с понятием о степях неразлучно соединена мысль о каком-то пустынном однообразии, об обнаженных пространствах, отсутствии всякой занимательности». Между тем «путешествующий европеец (здесь и ниже выделено мною. – М.Б.) найдет в них много новых для себя предметов разного рода. Там душа исполнится тысячи незнакомых ей дотоле впечатлений, сердце пламеннее прилепится к Творцу, пораженное проявлениями всемогущества и благости Божией в самых колоссальных размерах, и ум вынесет большой запас полезного, заимствованного прямо от природы. Не то бывает с путешественником по нашей образованной Европе. Впечатления, получаемые им в ее странах, почти везде одинаковы: потому что все края Европы, все ее жители более или менее сходны между собою». И все же у киргизов (казахов) нет еще «гражданственности», – и, следовательно, наук и искусств. Киргиз-кайсаки (так все время именует их Ягмин), «составляя отдельный от образованных наций народ, чуждались сих последних и, избегая всякого с ними столкновения, оставались в грубом и почти диком состоянии. Причины тому заключались: во-первых, в кочевом характере киргиз-кайсаков – общем свойстве магометанских народов, к числу которых они принадлежат по своей вере; во-вторых, в самом географическом положении их страны, потому что река Сыр, или Сейхун, отграничивала это племя от племен оседлых…». В известном (особенно на Западе, где оно впервые и появилось на французском языке: G. de Meyendorf. Voyage d’Orenbourg a Bouchara. P. 1826) «Путешествии из Оренбурга в Бухару» Е.К. Мейендорфа (М., 1975. С. 46) читаем об «идеологии киргизов»: «дети пустыни, они, за исключением отношения к религии (как мы потом отметим, Мейендорф в целом положительно оценивал роль ислама не только для кочевых, но и для оседлых народов. – М.Б.), остались вне зависимости от всякого влияния чужеземной цивилизации» и т. п.

67 Пестель П.И. Русская Правда. С. 16.

68 Там же. С. 17. (Курсив мой. – М.Б.)

69 Там же. С. 17–18. (Курсив мой. – М.Б.)

70 Там же. С. 21, 23.

71 Там же. С. 23.

72 Там же. С. 26.

73 Там же. С. 45. (Курсив мой. – М.Б.)

74 Там же. (Курсив мой. – М.Б.)

75 Уже одно то обстоятельство, что Кавказ граничит с Персией и Малой Азией, дало бы России возможность установить «деятельнейшие и выгоднейшие торговые сношения с Южной Азией, и, следовательно, к обогащению государства». Но все это бесполезно, ибо «кавказские народы суть столь же опасные и беспокойные соседи, сколь ненадежные и бесполезные союзники».

И так как опыт доказал «неоспоримым образом невозможность склонить сии народы к спокойствию средствами кроткими и дружелюбными», то надобно: «1) решительно покорить все народы, живущие, и все земли, лежащие к северу от границы… между Россиею и Персиею, а равно и Турциею, в том числе и приморскую часть, ныне Турции принадлежащую; 2) разделить все сии кавказские народы на два разряда: мирные и буйные. Первых оставить в их жилищах и дать им российское правление и устройство, а вторых силою переселить во внутренность России, разбросав их малыми количествами по всем русским волостям; 3) завести в Кавказской земле русские селения и сим русским переселенцам раздать все земли, отнятые у прежних буйных жителей, дабы сим способом изгладить на Кавказе даже все признаки прежних (т. е. теперешних) его обитателей и обратить сей край в спокойную и благоустроенную область русскую» (Там же. С. 47–48).

76 Там же. С. 46. (Курсив мой. – М.Б.)

77 Здесь Пестель выражал мнение множества различных людей – притом не только своих современников. Так, популярный в XVIII в. поэт и историк М.Н. Муравьев (1757–1807) – бывший, в частности, сторонником тезиса об относительности, исторической детерминированности любых оценок (см. подробно: Фоменко ИЮ. Исторические взгляды М.Н. Муравьева // XVIII век. Сборник 13. Проблемы историзма в русской литературе. Конец XVIII – начало XIX в. Л., 1981. С. 172) – оставил несколько любопытных суждений о роли татар в истории России. Именуя их варварами, поработившими эту страну в ту эпоху, когда «в Европе редела тьма невежества от первых лучей просвещений» (Муравьев М.Н. Сочинения. СПб., 1847. T. II, С. 19), он далее пишет: «Без сомнения, обращение с татарами имело влияние на характер народа (русских. – М.Б.). Присвоение восточных обыкновений изменило чистоту русских нравов. Заимствовались нечувствительным образом обряды, одеяния, увеселения. Оттуда можно произвести сей недостаток уважения высшего состояния людей к низшему и трудолюбивому, сии изъявления рабского почтения, унижающие человека…» (Там же. С. 36–37. Курсив мой. – М.Б.). Князья, «утверждаемые на престолах политикою татар, препирались о позорной чести властвовать в отечестве, воздыхающем под игом варваров» (Там же. С. 24. Курсив мой. – М.Б.) и т. п. Но зато ныне «татары… полезные граждане, умножают население России и упражняются в миролюбивых трудах земледелия и торговли» (Там же. С. 37–38). К сказанному выше о слове «татарин» добавим следующее. История его восприятия русской лексикой показывает, что это слово из категории номенклатурных, именующих слов (собственно номинативная лексика) зачастую переходило в категорию признаковых, квалифицирующих (которые не просто называли реалию, но и давали ей определенную оценку и в разной степени обладали экпрессивно-эмоциональной окраской).

78 Пестель П.И. Русская Правда. С. 46.

79 Там же. С. 55–56.

80 Там же. И для этой и для других задач Пестель полагает совершенно необходимым «тайные розыски или шпионство» (Там же. С. 111).

81 Там же. С. 239.

82 Избранные социально-политические и философские произведения декабристов. T. I. С. 221.

83 Там же. С. 244.

84 Там же. С. 245. (Курсив мой. – М.Б.)

85 Там же. С. 259. (Курсив мой. – М.Б.)

86 Там же. С. 366. (Курсив мой. – М.Б.)

87 На Аахенском конгрессе (1818 г.) Россия предложила организовать особое международное и постоянно-нейтральное учреждение – «Institution Africaine». Оно должно было бы не только пресекать работорговлю, но и «распространять европейскую цивилизацию в Африке» (Кожевников Ф.И. Русское государство и международное право (до XX в.). М., 1947. С. 113. (Курсив мой. – М.Б.)

А в 1812 г. Александр I жаловался на французов, арестовавших одного из русских генералов, посланного царем в качестве парламентера: «Даже турки и азиатские народы умеют уважать выезжающих на переговоры…» (Цит. по: Мартенс Ф.Ф. Восточная война и Брюссельская конференция. СПб., 1879. С. 60. (Курсив мой. – М.Б.)

88 См. например: Петров П. О духовной культуре индусов // ЖМНП. 1845, ноябрь.

89 Наверное, не случайно лермонтовский Печорин собирается ехать умирать в Персию. Для Лермонтова всемогущество смерти – этой меры всех вещей, конечной и определяющей истины жизни, не знающий препятствий инструмент освобождения человека от иллюзий и обнажения реальности, ужасный опыт и вместе с тем великая возможность познания – всего наглядней локализуется на Востоке. Еще интересней впечатление о Персии другого великого представителя русской литературы (и одновременно – недюжинного дипломата и знатока Востока) – Александра Сергеевича Грибоедова. В его описаниях Кавказа доминируют ветхозаветные античные образы, тогда как Иран – где он погиб мученической смертью – «со всей остротой воскрешает образы Древней Руси» (Нечкина М.В. Функция художественного образа в историческом процессе. М., 1982. С. 98–99), причем образы далеко не радужные: «рваные уши и батоги при мне», – записывает Грибоедов (1819 г.), употребляя древнерусский термин «батоги» для иранских палок. И еще одно сообщение из Персии: «Рабы, мой любезный!.. Недавно одного областного начальника, невзирая на его 30-летнюю службу, седую голову и алкоран в руках, били по пятам, разумеется, без суда» (Там же. С. 99). Приведу далее обширную, но очень тонкую оценку отношения Грибоедова к мусульманскому Востоку, данную М.В. Нечкиной: «Персия воспринималась (Грибоедовым. – М.Б.) как сгусток крепостничества, от этого вывода путь лежал к мыслям о России. Иранская обстановка напоминала русское средневековье. Он жил (в Иране. – М.Б.) как бы в сгущенном прошлом своей страны, был отброшен в это крепостное прошлое, против которого в настоящем уже был пробужден его протест. Наблюдение над упомянутой выше расправой, когда областного начальника, невзирая на его 30-летнюю службу и седую голову, били по пятам, «разумеется, без суда», непосредственно предшествует мысли (Грибоедова. – М.Б.): «В Европе даже и в тех народах, которые еще не добыли себе конституции, общее мнение по крайней мере требует суда виноватому…» Раздумье над деспотическим правлением рождалось в потоке мыслей о закономерной исторической смене одного социального строя другим: «в деспотическом правлении старшие всех подлее» (1819 г.)… Деспотизм – постоянная тема размышлений Грибоедова: «И эта лестница слепого рабства и слепой власти здесь (в Персии. – М.Б.) беспрерывно восходит до бега, хана, беглер-бега и каймакама, и таким образом, выше и выше». «Всего несколько суток, как я переступил границу, и еще не в настоящей Персии, а имел случай видеть уже не один самовольный поступок» (Там же. С. 99–100). В путевом дневнике (1819 г.) записаны такие наблюдения над «велеречивым персиянином»: «В Европе, которую моралисты вечно упрекают порчею нравов, никто не льстит так бесстыдно» (Там же. С. 100) и т. п.

90 Хотя царская дипломатия на раз металась «между двумя несовместимыми принципами – легитимизма и подрыва могущества Османской империи» (Виноградов В.Н. Герцог Веллингтон в Петербурге // Балканские исследования. Вып. 8-й. Балканские народы и европейские правительства в XVIII – начале XIX в. С. 121). Что же касается Персии, то мнение о ней правительства Николая I было примерно таким: «у персиян не хватает… сил, решимости, а главное, – у них не было государственного человека, воодушевленного патриотизмом…» (Зиссерман АЛ. Фельдмаршал ген. Александр Иванович Барятинский 1815–1879. T. I. М., 1883. С. 319).

91 Как полагает П.С. Шкуринов (Цит. соч. С. 78), текстуальный анализ произведений Виссариона Белинского показывает, что именно в первой половине 40-х годов XIX в. шел активный процесс усвоения этим мыслителем понятий, категорий и всего комплекса идей позитивистской философии и социологии. Употребление терминов «цивилизация», «прогресс», «истинное знание» часто связывалось у Белинского с понятиями «органическое развитие», «позитивный вывод», «положительное понимание – т. е., имеем мы все основания добавить, с понятиями, подразумевающими лишь европейско-христианские социумы.

92 Вспомним, что писал в те же примерно времена, которым посвящена эта глава, Томас Маколей: «Западная культура превыше всего» (Цит. по: Curtin Ph.D. Imperialism. N.Y., 1971. P. 182). Что такое, по Маколею, культура на санскрите и на арабском? Это «фальшивая история, фальшивая астрономия, фальшивая медицина, фальшивая религия» (Там же. С. 188). Ратуя за широкое внедрение английского языка в Индии, он призывает брать пример с России (Там же. С. 184–185). И конечно, и русский колониализм пытался – как и любой иной колониализм – решить грандиозную задачу того типа, которую ставил перед британскими властями в Индии Маколей: «Мы должны сейчас сделать все возможное, чтобы сформировать класс, который стал бы промежуточным звеном между нами и миллионами индусов, класс, представители которого были бы индусами по крови и цвету кожи, но англичанами – по вкусам, взглядам, морали и интеллекту» (Там же. С. 190).

93 Но здесь я бы хотел напомнить и о том, что на тогдашнем Западе расцветали разнообразные расистские теории, всевозможные варианты националистического мессианизма (см. подробно: Klemm A. Die Sakularisierung der universal – historischen Auffasung. Gottingen, 1960), нередко прямо направленные против Homo Asiaticus. Кант твердо верил в превосходство белой расы; Гердер – в превосходство Севера над Югом и т. д. Что касается «особенно усердно проповедовавшегося Вильямом Джонсом культа Индии и санскрита (словом, «индомании»), то он, как известно, нашел множество сторонников уже в первой половине XIX в. среди влиятельных философов, ученых и т. п. (F. Schlegel, Boop, J.V. Klaproth, Т. Young, Betticher-Leyarde и др., не говоря уже о Мах Muller). Оперируя терминами «индо-германцы» и «индо-европейцы», они – акцентируя азиатское происхождение европейцев – поносили других обитателей Азии – семитов, тюрок, монголов. «Индомания» вполне уживалась с индофобией, как мы только что убедились на примере Маколея. Влияние всего этого откровенного расизма на Россию было еще очень мало в первой половине минувшего века, но зато конец его и начало нынешнего дают ряд впечатляющих примеров прямой трансплантации расистских – ариоцентристских и антитюркских преимущественно – воззрений и прочих разновидностей «георасизма» даже в академическую науку, не говоря уже о непрофессиональной литературе. Но с другой стороны, разве могли оставить в первой половине XIX в. равнодушным любого русского – даже если он и был чужд какого-либо «национального чванства» – такие слова Меттерниха: «Европа состоит из трех племен: германского, романского и славянского. В германском племени слово «честь» имеет могущественное значение; в романском оно выражается в понятии point d’Honneur (дело чести. – Прим. ред.):, в славянском его даже не существует в языке» (Цит. по: Татищев С.С. Внешняя политика императора Николая Первого. Введение в историю внешних сношений России в эпоху Севастопольской войны. СПб., 1887. С. 451–452).

94 А ведь поэт – это (по определению A. Beguin) «тот, кто спонтанно, или повинуясь жизненной необходимости, отвечает мифами (или мифом) на вопросы, которые ему задает его удел, удел человеческого существа лицом к лицу со Вселенной! (Цит. по: P. Grotzer. Albert Beguin, ou la passion des autres. Paris, 1977. P. 147).

95 При всем при том, что внимание русских писателей (романтиков преимущественно) привлекают экзотические культуры Востока. Так, В. Жуковский перевел с немецкого «индейскую повесть» «Наль и Дамаянти» и «персидскую повесть» «Рустем и Зораб». Традиции восточной повести нашли отражение в творчестве А. Бенитцкого и – в меньшей мере – знаменитого ориенталиста, писателя и журналиста О. Сенковского («Барон Бромбеус»), В связи с установкой ряда романтиков «на необычное, удивляющее, на приковывающий к себе колорит чужого» (Булаховский Л.А. Русский литературный язык первой половины XIX в. Киев, 1957. С. 225), заметно усилился приток в литературное употребление XIX в. и так называемой восточной лексики. Этому способствовали, с одной стороны, русско-турецкие и русско-кавказские войны (см.: например, составленную О. Сенковским «Карманную книгу для русских воинов в турецких походах», содержащую «словарь употребительнейших российско-турецких слов». Ч. I. СПб., 1854), а с другой стороны – интерес романтиков к национальным культурам и литературам, этнографии и языку (труды И.Ф. Яковкина, Ф.И. Эрдмана, Я.О. Ярцова). Тюркизмами интересовался и В. Даль – в его Словаре их очень много. Ведь именно в период увлечения романтизмом были признаны свежими и «национально значимыми «первобытность», сила и живописность простонародных выражений, воплощавших как бы квинтэссенцию «национального духа» (Виноградов В.В. Очерки по истории русского литературного языка XVII–XIX вв. М., 1938. С. 210). Как пишут исследователи истории русской лексики, «в очерках, повестях, поэмах, письмах, дневниковых записях, путевых заметках перед читателем раскрывается пестрый мир разных народов: быт… киргизов, башкир… чеченцев, черкесов, осетин, татар… К этой эпохе относится освоение литературным языком таких слов, как брынза, нарзан и др.» (Лексика русского литературного языка XIX – начала XX века. М., 1981. С. 39). Но все же вышеописанный процесс – спорадичен и мелкомасштабен в сравнении с интенсивным притоком западноевропейских слов в литературный язык 20-30-х годов XIX в. (Там же. С. 36; более подробно см.: Сорокин Ю.С. Развитие словарного состава русского литературного языка. 30-90-е годы XIX в. М.-Л., 1965).

96 О русском романтизме см.: Гуковский ГЛ. Пушкин и русские романтики (2-е изд.). М., 1965; Манн Ю.В. Русская философская эстетика. М., 1969; Янковский Ю.З. Из истории русской общественно-литературной мысли 40-50-х годов XIX столетия. Киев, 1972; Европейский романтизм. М., 1973; Возникновение русской науки о литературе. М., 1975; История романтизма в русской литературе. М., 1979 и др.

97 С его позиций (или, точнее, с позиций его ренессансного этапа) творчество сродни божественному деянию, и потому задача в том, чтобы «из хаоса материи вычленить формы, из изначального беспорядка элементов создать гармонию» (Brillet R. Le monde politique d’Ariosto // Essai d’interpretation du Roland Furieux. Lion, 1977. P. 299).

98 В 1829 г. Михаил Лермонтов написал стихотворение «Жалобы турка»:

Ты знал ли дикий край, под знойными лучами,
Где рощи и луга поблекшие цветут?
Где хитрость и беспечность злобе дань несут?
Где сердце жителей волнуемо страстями?
И где является порой
Умы и хладные и твердые как камень?
Но мощь их давится безвременной тоской,
И рано гаснет в них добра спокойный пламень,
Там рано жизнь тяжка бывает для людей,
Там за утехами несется укоризна,
Там стонет человек от рабства и цепей!
Друг! Этот край… моя отчизна!
PS. Ах! если ты меня поймешь,
Прости свободные намеки:
Пусть истину скрывает ложь:
Что ж делать? – все мы человеки!..

Конечно, прежде всего, «турок» был турком воображаемым, его «жалобы» были сугубо русскими (Андреев-Кривич С.А. Всеведение поэта. М., 1978. С. 63). Но Лермонтов столь же пессимистически смотрел и на тогдашнюю Турцию и на весь мусульманский Восток, да, пожалуй, и на все вообще современное ему человечество.

99 Кажется правильным вывод о том, что «фрагментарность, перенесение эстетического центра с общего плана композиции на отдельные образы и сцены», отсутствие причинно-временной последовательности в изложении, антитетические параллелизмы, пропуски и недосказанность – все эти особенности художественной структуры произведений восточных авторов (как их истолковывали европейские исследователи) были так или иначе освоены европейским романтизмом, но всякий раз применительно к своей национальной литературной традиции (Лобикова Н.М. Пушкин и Восток. С. 57). Надо, далее, учитывать и то, что для русского так называемого гражданского («декабристского») романтизма «восточный стиль» стал не только модой, но… символом освободительной героики по преимуществу» (Гуковский Г.А. Пушкин и русские романтики. М., 1965. С. 257). Отличительные признаки «восточного стиля» русских романтиков «просты, немногочисленны и имеют внешний характер… Восточный стиль ищет воплощения «роскоши» и пестроты первобытного южного вдохновения; он сгущает великолепные сравнения, параллелизмы, контрасты, анафоры. Он скопляет «роскошные» слова, вроде розы, неги, лобзаний, знойный и т. д.; он скопляет страстные слова и формулы; и он любит больше всего экзотические восточные имена, названия, внешние знаки стиля» (Там же. С. 267). Но как полагает С.Л. Каганович, «если литературу европейского романтизма рассматривать как законченную эстетическую систему, то одним из немаловажных структурных признаков этой системы является… ее типологическая соотнесенность с эстетическими системами персидско-таджикской и тюркоязычных литератур Средневековья» (Каганович СЛ. «Восточный романтизм» и русская романтическая поэзия // Контекст 1982. М., 1983. С. 192). Он далее считает, что вследствие этой типологической соотнесенности русская романтическая лирика «по своему эмоционально-оценочно-му характеру сравнений… как бы движется в русле восточной поэзии» (Там же. С. 203) и т. д.

100 Множество интересных данных на сей счет см.: Савельев П.С. Восточные литературы и русские ориенталисты // Русский вестник. 1856. Т. 2, кн. II; T. III, кн I).

101 Ведь путевые записки, дневниковые записи – это приемы и способы выражения внутренней проблематики личности, находящейся в состоянии перманентного кризиса (расщепление на роли; диалог с самим собой; рефлексия). Этюд предстает единственно подходящей формой художественного познания (каждый «осколок» несет в себе образ целого). Что же касается дневника, то «это, может быть, единственная маска, которую можно носить без стеснения». Он требует тесного контакта с читателем, который в воображаемом диалоге с автором домысливает то, что недосказано в дневнике (Frisch М. Aspekte der prosawerks. Bern etc., 1978. S. 32).

102 Там же. С. 171.

103 Его книгу, где содержится эта типология, я излагаю по статье Todorov (1979).

104 С точки зрения Достоевского, русский национализм должен преодолеть узость европейского национализма и достичь высшей формы тождественности в создании «всеобщей человечности» (см.: Kabat G.S. Ideology and Imagination: The Image of Society in Dostoevsky. N.Y., 1978. P. 50).

105 Пушкин А.С. Полное собрание сочинений. T. I–XVI. Изд. АН СССР, 1937–1949. T. XII. С. 82. Далее цитаты из произведений и писем Пушкина будут даваться по этому изданию; римская цифра означает номер тома, арабская – номер страницы.

106 Красиво, но в целом как преувеличение звучат слова известного русского историка и философа М.О. Гершензона о том, что творчество Пушкина представляло собой «положительный полюс мировой гармонии», характеризуясь «врожденным чувством законности мирового порядка, полным согласием собственного разума с закономерностью господствующей в природе…» (Гершензон М.О. История Молодой России. М., Пг., 1929. С. 189).

107 Достоевский Ф.М. Полное собрание художественных произведений. М.-Л., 1929. Т. 12. С. 388.

108 Фомичев С.А. «Подражания Корану». Генезис, архитектоника и композиция цикла // Временник Пушкинской комиссии. 1978. Л., 1981. С. 22.

109 См. подробно: Кашталева К. «Подражания Корану» Пушкина и их первоисточник // Записки коллегии востоковедов. Л., 1930. T. V; Новикова Н.М. Пушкин и Восток. Очерки.

110 Теме «Пушкин и Восток» посвящено немало работ советских авторов (см.: Алексеев М.П. Пушкин и Китай // Пушкин и Сибирь. Моевка – Иркутск, 1937; Брюсов В.Я. А.С. Пушкин. Песни и стихотворения разных народов. М., 1919; Фридман Н.М. Образ поэта-пророка в лирике Пушкина // Ученые записки МГУ. Вып. 118. Кн. 2. М., 1946; Брагинский И.С. Заметки о западно-восточном синтезе в лирике Пушкина // Народы Азии и Африки. 1965, № 4; 1966, № 4; Нольиан M.Л. Западно-восточный синтез в произведениях Пушкина и его реалистическая основа// Народы Азии и Африки. 1967, № 4; Белкин Д.И. Тема зарубежного Востока в творчестве А.С. Пушкина. Канд. дисс. М., 1970). По мнению Н.М. Лобиковой, Пушкин «лучше всего и больше всего знал именно мусульманский Восток, причем в его время и Малая Азия, и Левант, и Египет со странами Магриба, и даже часть Закавказья входили в одно государство – Османскую империю. Кроме нее, с Россией соседствовало государство Каджаров. Страны Южной Азии и Дальнего Востока были известны Пушкину гораздо меньше и поэтому слабее отразились в его произведениях» (Лобикова Н.М. Пушкин и Восток. Очерки. С. 5).

111 Вследствие этого вскроется и гиперболизированность частых в наши дни (см., например: Peyre H. Quest-ce que le romantism? Paris, 1971) взглядов на романтизм как на принципиально новую методологию эстетического и гносеологического постижения мира, станет ясной абсолютизация масштабов и глубины «вживания» романтиков во внутреннюю структуру вещей и явлений. Реуге прав, когда упрекает в игнорировании этой стороны традиционное литературоведение, сводящее, как правило, романтизм к сумме таких внешних признаков, как интерес к экзотике, путешествиям, средневековью и т. д. Но не стоит, однако, преувеличивать интенсивность традиции «к универсальному постижению мира со всеми его крайностями и противоречиями» – в отличие от «одностороннего представления» теологов и просветителей о «едином и одноликом мире». Неверно именно романтикам приписывать прочную насыщенность европейской культуры идеями и мотивами античной мифологии, Библии и Ренессанса. Равным образом и их «ориентофильство» имело, как я уже подчеркивал, довольно лимитированный характер – во всяком случае, в России, – как и вообще идея космического единства в многообразии, способная в лучшем случае порождать риторику каталога, основанную на ощущении единства всех объектов мира как проявлений божественной субстанции. Обычно много говорят о «восточных идеях» («идеях», а не «сюжетах», «мотивах», «образах» и т. п.!) в творчестве того или иного романтика. Но это обращение к другой – восточной – культурной традиции для объяснения природы русской, скажем, культуры – лишь один из путей, и только. Русский романтизм – да и любой иной, конечно, – находит в «восточных идеях» не то, что искал, а то, что давно уже чувствовал в себе.

112 Неверно поэтому утверждение, что Пушкин «читал в подлиннике Коран» (Лексика русского литературного языка XIX – начала XX века. С. 167). И еще одна принципиально важная деталь, ясно раскрывающая сугубо отрицательное отношение Пушкина к «кочевому Востоку», – и в первую очередь к татаро-монголам. Признавая роль иноязычных источников в обогащении лексики литературного языка, Пушкин подчеркивал, что далеко не всегда нужно это влияние, ибо оно не может быть слишком сильным при достаточном развитии собственной культуры. Показательно высказывание: «Г. Лемонте (автор предисловия к первому переводу басен И.А. Крылова. – М.Б.) напрасно думает, что владычество татар оставило ржавчину на русском языке. Чуждый язык распространяется не саблею и пожарами, но собственным обилием и превосходством» (Пушкин А.С. T. II. С. 32). И далее, в связи с вопросом о татарском влиянии на русский язык в эпоху ига: «Какие же новые понятия, требовавшие новых слов, могло принести нам кочующее племя варваров, не имевших ни словесности, ни торговли, ни законодательства?» (Там же. Курсив мой. – М.Б.)

113 Книга Аль-Коран, аравлянина Магомета… СПб., 1790. С. XXV.

114 О сравнительно значительном притоке еще на Древнюю Русь (и даже в Киевский период ее истории) различных древнееврейских – преимущественно ветхозаветных – произведений см.: Перетц В.Н. К вопросу о еврейско-русском литературном общении // Slavica V/ 1926; Мещерский Н.А.: 1) К вопросу об изучении переводной письменности Киевского периода // Ученые записки Карело-Финского пед. ин-та. T. II. Вып. I. Петрозаводск, 1956; 2) К истории текста славянской кн. Еноха // Византийский временник. T. XXIV. М., 1964; 3) К вопросу о составе и источниках Академического хронографа // Летописи и хроники. М., 1974; 4) К вопросу о культурно-исторической общности литературно-письменных языков // Вестник ЛГУ. 1973, № 14; Алексеев А.А. «Песнь Песней» по русскому списку XVI в. в переводе с древнееврейского оригинала // Палестинский сборник. Вып. 27 (90). Л., 1981.

115 Фомичев А.С. «Подражания Корану»… С. 29.

116 Так, 55-я сура Корана, послужившая, по-видимому, первоисточником стихотворения «Земля неподвижна – неба своды», традиционно сопоставляется арабистами с 135-м псалмом Давида (см.: Коран. Перевод И.Ю. Крачковского. М., 1963. С. 602). И если образность данного пушкинского «Подражания» обогащается вследствие включения в него стихов из других сур (см.: Томашевский Б.В. Пушкин. М.-Л., 1961. Кн. 2. С. 23–25), то сходные параллельные места нетрудно найти и в Библии. Сходство это было обусловлено как обильным заимствованием самим Кораном библейских мотивов (например, спора Авраама и Нимврода – ср. у Пушкина «С тобою древле, о всесильный…»), так и стилистикой перевода М. Веревкина, которым пользовался в данном случае Пушкин (Фомичева С.А. «Подражания Корану». С. 29–30). По мнению Н.М. Лобиковой (Пушкин и Восток. С. 74), «в хвале Аллаху, творцу Вселенной, Пушкина привлекает не мусульманская космогония, а яркая художественная фантазия Мухаммеда». В примечаниях к «Подражаниям» такой взгляд на природу Пушкин называл «плохой физикой», однако, восхищался его поэтичностью: «Но зато какая смелая поэзия!» (Пушкин А.С. T. II. С. 358).

117 Фомичев С.А. «Подражания Корану». С. 31.

118 Вероятно, в издании 1822 г.: Le Coran traduit de l’arabe, accompagne de notes, et precede d’un abrege de la vie de Mahomet par M. Savary. L’an de l’Hegire 1165. Другое издание этой книги (Париж, 1828) сохранилось неразрезанным в библиотеке Пушкина (см.: Модзалевский Б.Л. Библиотека А.С. Пушкина. Библиографическое описание // Пушкин и его современники. СПб., 1910. Вып. IX–X. С. 212).

119 Фомичев С.А. «Подражания Корану». С. 40.

120 Лобикова Н.М. Пушкин и Восток. С. 68.

121 Там же. С. 77.

122 Тут надо будет вспомнить и о том, что уже переведена на русский язык в начале XVIII в. книга Дмитрия Кантемира об исламе (первоначально она была написана на латыни под названием Historia inirementorum atque decre-mentorum Aubae Othomanical; латинский текст никогда не публиковался) обогатила тогдашнюю русскую лексику значительным числом абстрактных, философских и научных терминов. Румынский исследователь А.И. Ионеску в своей статье «La contribution de Demetri Cantemie a la modernisation du lexique de la langue russe (Bucurejti Limbi ji lit straine, Bue. 1978, a 26, № 2. P. 53–67) описывает, в ряду прочих типов введенных Кантемиром неологизмов (их более 300), термины, заимствованные из турецкого, арабского и персидского языков и обозначающие понятия мусульманской религии (азами – «ступень в изучении Корана»; джин – «ум, рассудок»; биргими – «магометанская книга»; фыкача – «священник»; годжа, геджра, или время, от которого мусульмане ведут свое летосчисление и др.). Не менее важно и то обстоятельство, что «система мусульманской религии» – это, согласно Кантемиру, не только религия, но весь порожденный исламом культурный комплекс. Для этой эпохи это было в высшей степени прогрессивное понимание исламского феномена. В наши дни такой подход к исламу общепризнан.

123 Который писал (в «Письме королю Прусскому о трагедии «Магомет») о мусульманском пророке: «Перед нами – всего лишь погонщик верблюдов, который взбунтовал народ в своем городишке, навербовал себе последователей среди несчастных корейшитов, внушив им, будто его удостаивает беседы архангел Гавриил, и хвалился, что бог уносил его на небо и там вручил ему сию непонятную книгу, каждой строкой своей приводящую в содрогание здравый смысл. И если, чтобы заставить людей уважать эту книгу, он предает свою родину огню и мечу; если он перерезает горло отцам и похищает дочерей; если он не оставляет побежденным иного выбора, как принять его веру или умереть, – то его, безусловно, не может извинить ни один человек, если только это не дикарь и не азиат, в котором фанатизм окончательно заглушил природный разум (Вольтер. Орлеанская девственница. Магомет. Философские повести. М., 1971. С. 644. Курсив мой. – М.Б.). Вольтеровская пьеса была давно известна в России (см.: «Магомет». Трагедия в пяти действиях из театра Вольтера. 2-е изд. Перевод П.С. Потемкина. СПб., 1810).

124 Фомичев С.А. «Подражания Корану». С. 41, 42.

125 О том, что Пушкин брал сведения о его культуре из различных западных трудов, см.: Зубков Н.Н. О возможных источниках эпиграфа к «Бахчисарайскому фонтану» // Временник пушкинской комиссии. 1978.

126 Roy С. (Les soleils du romantisme. Descriptions critiquies. XIX siecle. Paris, 1974. R 151) склонен видеть в романтизме прежде всего «гигантскую операцию по открытию новой религии», иногда имеющей много аналогий с христианством, иногда далекой от него, но в основе своей являющейся именно религией, более универсальной и общечеловеческой, чем предыдущие (Там же. С. 9).

127 Krasuski J. Wielkie grzechy Rmantyzma Provokacja do dyskusji // «Kultura», Wars. 1974, 19 maja. S. 1–5.

128 С момента выхода в свет крупнейшей историографической работы эпохи Просвещения (Gibbon Е. History of the Decline and Fall of the Roman Empire. T. 1–5. L., 1776–1788) и высказываний Руссо на эту же тему, принято связывать упадок античной рационалистической философии с развитием христианства. Это, утверждает Красуски, неверно. Еще в XIII в. Фома Аквинский сконструировал внушительное здание схоластических предпосылок и выводов, призванных доказать рациональную познаваемость Бога. Поэтому, когда в XVI в. вспыхнула Реформация, то возникло поразительное противоречие: католическая церковь осталась на рационалистических позициях, а Лютер перешел на платформу абсолютного фидеизма.

129 Ibid, S. 4.

130 Там же.

131 Представляется, что именно в таком ключе надо понимать слова Пушкина о том, что «климат, образ правления, вера дают каждому народу особенную физиономию, которая более или менее отражается в зеркале поэзии. Есть образ мыслей и чувствований, есть тьма обычаев, поверий и привычек, принадлежащих исключительно какому-нибудь народу» (Пушкин А.С. T. XI. С. 40. Курсив мой. – М.Б.). Эти взгляды нашли свое отражение и в «Бахчисарайском фонтане». Поэта-романтика увлекло сопоставление мусульманского Востока и христианского Запада, с их разными историческими судьбами, религиозными верованиями и массовой психологией (Лобикова Н.М. Пушкин и Восток. С. 51). Но Лобикова видит пафос поэмы «Бахчисарайский фонтан» лишь в «выражении романтической любви» (Там же). Между тем кажется более верным тезис Н. Свирина о том, что в этом произведении Пушкин «довольно отчетливо утверждает идею превосходства европейской цивилизации и христианства над мусульманским Востоком, – с его бытом, религией, миросозерцанием» (Свирин Н. Пушкин и Восток // Знамя. 1935, № 4. С. 208). Учтем здесь и неослабевающий интерес Пушкина к Ветхому и особенно к Новому Завету (он даже собирался писать драматическое произведение об Иисусе) и, наконец, то, что тему Поэта он всего глубже и последовательней разрабатывал на европейском (Овидий, Гораций, Шенье и т. д.), но не на восточном материале.

132 Первым русским теоретическим трактатом о романтизме была книга Ореста Сомова «О романтической поэзии» (СПб., 1823), где, в частности, очень высоко была оценена арабоязычная поэзия (как первая из «поэзий романтических». С. 23). Заслугу Гете, Байрона, Томаса Мура Сомов видел в том, что они «умели перенести воображение европейцев в страны мавров, индейцев, персов, османов и через то распространили область поэзии романтической» (Там же). Но для целей нашей работы интересней то, что Сомов, оспаривая мнение, что в России не может быть поэзии народной, т. е. воплощающей этническое своеобразие русского и других народов, указывал на многонациональный состав страны: «Сколько разных обликов, нравов и обычаев представляется испытующему взору в одном объеме России совокупной! Все они (народы. – М.Б.)… носят черты отличия в нравах и наружности» (Там же. С. 86). Среди упомянутых автором народов фигурируют и представители русского Востока, «остатки некогда грозных России татар» и «буйные жители Кавказа… Сколько в России племен, верующих в Магомета и служащих в области воображения узлом, связующим нас с Востоком. Итак, поэты русские, не выходя за пределы своей родины, могут перелетать от суровых и мрачных преданий Севера к роскошным и блестящим вымыслам Востока» (Там же. С. 87, 88). Обращая внимание на географическое разнообразие России (Там же. С. 89), Сомов акцентирует проблему местного колорита. Это, повторяю, характерно для романтизма, который не примирялся «с отвлеченным идеалом прекрасного, с изображением человека по условным канонам классицизма, с нивелированием национальных особенностей персонажей» (Лобикова Н.М. Пушкин и Восток. С. 36).

133 Лобикова Н.М. (Пушкин и Восток. С. 64, 66, 67) считает, что в своих «Подражаниях Корану», который он именовал «сладостный Коран» (Пушкин А.С. T. II. С 457), Пушкин использовал не только перевод М.И. Веревкина («1/5 текста «Подражаний» – буквальная передача текста Веревкина», – утверждает К.С. Кашталева в статье «Подражания Корану» Пушкина и их первоисточник» // Записки коллегии востоковедов. T. V. С. 256) и приложенную к нему статью Ладвоката. Об исламе и Коране юноша Пушкин слышал на лекциях профессора истории И.К Кайданова; о деятельности Мухаммеда, «пророка, завоевателя и поэта», он мог читать и в статье С.С. Уварова «Проект Академии Азиатской» (1818 г.). Из книги того же Кайданова «Руководство к познанию всеобщей политической истории» (ч. II. СПб., 1821. С. 20–21) он мог узнать, как Мухаммед из «кроткого проповедника» (в Мекке) превратился (в Медине) в «страшного завоевателя»; он знал вольтеровскую оценку Мухаммеда как «Тартюфа с оружием в руках». Равным образом и Веревкин полагал, что за проповедью новой веры скрывались узурпаторские намерения проповедника – стремление к тому, чтобы «все народы повиновались Магомету, яко пророку, посланнику божьему, который со временем возможет распространит учение свое силою оружия по всему лицу земному, а будет признан от всех же онаго концев единым верховнейшим первосвященником и единым же верховнейшим обладателем рода человеческого» (Книга Аль-Коран, аравлянина Магомета… С. XXVI). Попутно отметим, что Вольтер пользовался в России XVIII в. громадной популярностью еще и потому, что с сочувствием относился к бесчисленным идеям борьбы с Османской империей. Поэтому-то в 1787 г. Москве вышла (притом даже вторым изданием) «Поэма о нынешних делах, или Увещевание о восприятии против турок оружия. Соч. г. В/ольтера/. – В кн.: Переписка г. Вольтера с епископом А.

134 Для Гёте исламская культура была (как полагает Annemarie Schimmel) «единственной неевропейской культурой, которой он действительно глубоко интересовался. Никогда он не чувствовал себя легко и свободно среди многочисленных странных божеств индийского пантеона, хотя ему и очень нравилась «Шакунтала» Калидасы. Именно поэтому немецкие поэты-роман – тики и основатель санскритской филологии А.В Шлегель обвиняли его в том, что он был «новым фанатическим приверженцем Аллаха», что он игнорировал Индию – «колыбель всего прекрасного» (Шиммель А. Икбал и Гёте // Переведена на русский язык и опубликована в сб-ке «Творчество Мухаммеда Икбала». М., 1982. С. 228). Пушкин же – да и никто другой из сколько-нибудь видных представителей русской культуры XIX в. – не был ни исламо-, ни индофилом. Ему вполне хватало его, русской, культуры, культур других славянских народов, а также античной и западноевропейских. В пушкинских произведениях, выписанных четкими и лаконичными штрихами, и ислам, и все вообще восточное, остается только фоном, плацдармом, на котором развивается Действие, всего более важное и понятное русской в первую очередь культуре. Замечу также, что и проблема «Гёте и ислам» оказывается не столь простой, как это кажется Шиммелю. Гёте, для которого наивысшими и эстетическими, и нравственными, и философскими образцами были Ветхий Завет (или некоторые его компоненты) и древнегреческое искусство (Аветисян В.А И.В. Гёте и культура древнего Востока // Народы Азии и Африки. 1982, № 3. С. 118), писал, что Мухаммед «накинул на /корейшитов/ мрачное покрывало религии и сумел подавить всякую надежду на свободное развитие» (Цит. по: Восточная филология. Вып. I. Душанбе, 1978. С. 151. Курсив мой. – М.Б.). Как видим, Гёте «дает негативную оценку религиозной деятельности Магомета… В оценке деятельности основателя ислама у Гёте произошли принципиальные изменения, ибо Магомет был одним из кумиров молодого поэта и выступал рупором его бунтарских настроений в 70-х годах» (Там же. С. 119–120).

135 Combs В. Vision of the Voyage: Hart Crane and Psychology of Romanticism. Memphis, 1978. P. 1–3.

136 Bratu H., Marculescu I. Aesthetics and Phenomenology // Journal of Aesthetics and Art Criticism. Baltimore, 1979. Vol. 37, № 3. P. 337.

137 Независимо от того, что «Подражания…» могут быть «отнесены к героической лирике Пушкина, воплотившей резкие, волевые черты индивидуальности поэта. Это не пестрые узоры, расшитые по канве Корана или Библии, но значительные признания, раскрывающие пушкинскую трактовку задач независимого писателя» (Фридман Н.А. Образ поэта-пророка в лирике Пушкина // Ученые записки МГУ. Вып. 118. Кн. 2. М., 1946. С. 84).

138 Пушкин А.С. T. II. С. 358. В год создания «Подражаний Корану» Пушкин был, как отмечает его первый биограф Анненков, «до того увлечен гиперболической поэзией произведения (Корана. – М.Б.), что почел за долг распространять имя Магомета, как гениального художника, в литературных кругах, и К.Ф. Рылеев недаром, умоляя Пушкина покинуть рабское служение Байрону… употребил в письме своем фразу: «хоть ради твоего любезного Магомета» (Анненков П.В. Пушкин в александровскую эпоху 1799–1826 гг. СПб., 1874. С. 303–304).

139 Combs R. Vision of the Voyage… P. 22.

140 Фомичев C.A. «Подражания Корану». С. 42–43, 44, 45.

141 А пожалуй, именно они, благодаря воздействию западных языков, особенно французского, сумели осложнить и обогатить сферу выражения качественных оценок внутреннего и внешнего мира и привить русскому языку «изощренные приемы отвлеченно-оценочного и пластического изображения свойства признаков предметов» (Виноградов В.В. Русский язык (Грамматическое учение о слове). М., 1972. С. 153) – в том числе и «ориентальных».

142 Тут приходит на ум параллель с Эмерсоном. В «восточном миросозерцании» он увидел прежде всего пассивность, стремление к достижению нирваны путем отказа от желаний и страстей, отрицание прогресса. Благосклонно приемля их, Эмерсон пришел к осуждению романтической экзальтации; экстатическому вдохновению романтиков он противопоставил идеал умеренности, спокойствия и уравновешенности. Начиная с 1840-х годов в его дневниках появляется герой под именем Османа или Саади: простой, добрый, скромный, полный готовности к самоотречению, бедности и безвестности. Оставаясь пророком, «кроткий Саади» избегает битв, конфликтов и столкновений (Yoder R.A. Emerson and the Orphic Poetry in America. Berkeley etc., 1978. P. 2). Но Эмерсон, я бы сказал, «даже Эмерсон», отнюдь не был последовательным «востоко-центристом». Он явно связывал себя с Платоном (Emerson R.W. Plato or the Philosopher), который объединил в себе «все лучшее Европы и Азии» – цельность и «бесконечность» азиатской души со склонной к определению деталей, «жаждущей результатов» Европой – и этим синтезом усилил каждую из них.

143 Yoder R.A. Emerson… P. 51, 205.

144 В определенной мере Пушкин был близок к Гердеру – в частности, в своем понимании народности как «образа мыслей и чувствований», присущих носителям определенной национальной культуры определенной эпохи (см.: Пушкин А.С. О народности в литературе. 1825–1826 // T. II. С. 40). С Гердером же связывали современники распространение восточной тематики в произведениях русского романтизма (см.: Данилевский Н.Я. Н.Г. Гердер и сравнительное изучение литератур в России // Русская культура XVIII века и западноевропейские литературы. С. 205–206).

145 Надо иметь в виду и более глубокую, чем это кажется на первый взгляд, причину культа «пророка» у многих романтиков – в том числе и у русских. Их собратья-историки (и прежде всегоЖ. Мишле) акцентировали необходимость перейти от «прерывной» истории отдельных человеческих индивидуальностей к истории родной стороны как целого, неделимого организма. Они выдвигали понятие «народа», коллективного существа, которое делалось предметом почти религиозного поклонения. Индивид, по мнению Мишле (или Леру), способен обрести себя, познать свое предназначение, лишь осознав себя частью народного целого, слившись с тотальностью (нацией, человечеством). И только пророку дано право на отдельное, обособленное существование. Но такое решение вопроса о «спасении» отдельной личности устраивало далеко не всех. Несомненно, и Пушкин, как и, скажем, Жерар де Нерваль (см. подробно: Dann S. М. Nerval et le roman historique. Paris, 1981), основное внимание уделяли поиску своих собственных духовных «архетипов» в истории человечества; он искал в ней не столько «душу народа», сколько предшествовавшие воплощения своей собственной души. Религия сакрализованного народа не удовлетворяла Пушкина: он хотел увидеть в истории залог собственного индивидуального бессмертия. Поэт стремился не просто найти в прошлом священные мифы, но и соотнести их со своей собственной духовной сущностью, и потому в его произведениях история и биография сливались в единое целое. Описывая давно минувшие события, Пушкин отожествлял себя с одним из тогдашних деятелей и наделял его собственной душевной структурой. Добившись большей экспрессии, Пушкин все чаще использовал прием «маски», позволявшей множить авторское «Я» в галерее персонажей, в том числе и основателя ислама.

146 Warning W. Thomas Carlyle. N.Y. 1978. S. 94.

147 В романтическом понятии «гения» отразилась и ностальгия по утраченному единству с природой, и тяга к грядущей универсальности. Природа гения, по мнению романтиков, представляет собой синтез разума и чувственности. Именно гений является носителем особого «критического отношения», делающим возможным проверку рефлексии созерцанием и созерцания – рефлексией.

148 И в этом плане его оригинальность заключалась не столько в отходе от идей современников и предшественников, сколько в глубине познавательного опыта, в той силе, с которой он трактовал общеизвестные цели и стремления.

149 И американские трансценденталисты (Эмерсон, Торо, Теодор Паркер и др.) превратили поэта во вдохновенного демиурга, который в своем творчестве уподобляется Богу (см. подробно: Buell i.Literary Transcendalism. Style and Vision in the American Renaissance. Ithaca – London, 1973. P. 30). Вместе с тем, Христос и пророки (а «тем более» Мухаммед!) – это, в представлении трансценденталистов, всего лишь поэты. Их слова следует воспринимать не буквально, как сумму религиозной премудрости, а метафорически – как творение, исполненное поэтического вдохновения.

150 Но Пушкин неоднократно подчеркивал, что не только среда определяет человека, поэта, но и великий поэт «очеловечивает», преобразует историю (см. подробно: Лотман Ю.М. Александр Сергеевич Пушкин. Биография писателя. Л., 1981).

151 Вот русский образованный офицер, тщательно каждый раз подчеркивающий свою принадлежность к Европе, Цивилизации, Образованности, описывает посещение им лагеря персидского шаха: «Я привык к нашим стройным рядам однообразных палаток; к нашему классическому порядку в лагере, где на каждый шаг есть свой закон, на каждый клочок земли – своя форма; словом, я привык к нашей военной дисциплине, доведенной до совершенства, исполняемой с точностью и говорящей сама за свою пользу! Вообрази же себе мое удивление (книга написана в форме писем к оставшемуся в России другу. – М.Б.), когда я въехал в так называемый шахский лагерь: сперва меня поразил ужасный шум; солдаты в разноцветных, изодранных куртках и широких шальварах толпились перед палатками своих товарищей, обратившихся в маркитанов и обративших палатки свои в мелочные лавки! На ружьях висело мясо, на шамполах жарился шашлык» и т. п. (Н.М. Письма Русского из Персии, часть первая. СПб., 1844. С. 121–122. Курсив мой. – М.Б. Н.М. – псевдоним Н. Масальского).

152 И как раз восточномусульманскии менталитет, всего ярче и последовательней запечатленный в литературе, казался наиболее явственным подтверждением этой дискретности и индетерминированности. И Пушкину и другим представителям русской интеллектуальной элиты были хорошо знакомы такие, скажем, доминирующие оценки арабо– и персоязычной поэзии со стороны и западных, и русских ориенталистов. В опубликованной в видном журнале «Вестник Европы» за 1815 г. (ч. XXXI, № 9. С. 37) статье французского ученого А. Журдена «О языке персидском и словесности» говорилось: «Заслуги персидской поэзии состоят почти в одних мыслях, в подробностях, но не в составлении целого, и притом такого, которого бы части были искусно расположены и зависели бы одна от другой. Но сей недостаток есть общий всем восточным стихотворцам». J. Simondr de Simond в книге об арабской литературе, которую читал и Пушкин и отрывки из которой были помещены во все том же «Вестнике Европы» (1818, ч. CII, № 23), писал о Коране (как об образце арабской поэзии): «Коран написан был не по правилам риторики; беспорядок в мыслях, натурально происшедший от излишнего исступления, темнота, противоречия делают, что книга сия не имеет единства…» (Цит. по: Лобикова Н.М. Пушкин и Восток. С. 56. Курсив мой. – М.Б.). Известный русский востоковед, современник Пушкина, О.И. Сенковский видел прелесть и оригинальность древнеарабской поэзии «в непостижимой быстроте поэтической речи, стремящейся с силой горного потока, пропускающей все, что может быть дополнено воображением, набрасывающей одне только краски, широко, резко, как в театральной декорационной живописи, где художник старается единственно произвести эффект в целом, посредством искусного освещения…» (Сенковский О.И. Поэзия пустыни // Собрание сочинений. Т. 7. СПб., 1859. С. 175. Курсив мой. – М.Б.). Спустя почти сто лет другой исследователь укажет, что поэту – подражателю арабским стихам, приходится проделать трудную работу: «он должен служить одновременно двум господам… В подражании арабскому поэту приходится заботиться о сохранении европейской законченности композиции, очень редко встречающейся в арабских стихах… Кроме того, для близости к подлиннику поэт-подражатель должен так построить каждый отдельный стих, чтобы он был законченным целым и мог рассматриваться независимо от предыдущих и последующих стихов…». В восточной литературе строки нанизаны «как бы независимо друг от друга» и т. д. (Эберман В. Арабы и персы в русской поэзии // Восток. Кн. 3. М.-Пг., 1923. С. 116, 121. Курсив мой. – М.Б.). А в 1973 г. особенностью газелей Хафиза объявлена «нарочитая дезинтеграция стиха…» (Кессель Л.М. Гёте и «Западно-восточный диван». М., 1973. С. 48). Что такое «порядок» в европейском понимании этого термина, хорошо сказал некогда известный славянофил Иван Киреевский в своем отзыве о прослушанных им (в 1830 г.) лекциях Гегеля, Шеллинга и ряда других немецких философов: «Все факты, все частности, но в таком порядке, в такой связи, что каждая частность кажется общею мыслив» (Киреевский И.В. Полное собрание сочинений в 2 т. М., 1911. T. I. С. 25).

153 Обычно романтикам (в первую очередь немецким) приписывается (и это идет еще со времен Д. Лукача) прославление хаоса в противовес рациональному началу. Однако не стоит (см. подробно: Menhennet A. The Romantic Movement. L., 1981) трактовать это прославление однозначно, как безусловный разрыв с традицией Просвещения. Как достаточно убедительно показано в только что упомянутой книге, романтический «рационализм» вовсе не вредит «фантазии и любви», а прославление хаоса сочеталось в немецком (да и не только в нем) романтизме с культом Разума (vernunft), перешедшем к нему от того же Просвещения, а от него – к Гегелю и XIX веку. Послушаем А. Гелена: «Реальными предпосылками нашего духовного облика, – пишет он, – являются два века Просвещения. Даже все иррационалистические контртечения… развиваются в пространстве, завоеванном Просвещением» (Gehlen A. Die Seele imtechnisenen Zeitalter. Hamburg, 1975. S. 75). Впрочем, не будем ограничиваться лишь этими выводами о романтизме, самая суть которого состоит в непрерывном «выхождении за пределы», в развоплощении объектов познания, в развеществлении исторических эпох. Вопрос о подлинной сущности романтизма – и в частности, его ориентофильства, – настолько сложен, что требует серии исследований его конкретно-исторических особенностей и типологических признаков. Но хотелось бы здесь же подчеркнуть целесообразность рассмотрения романтизма вообще как самодостраивающейся системы, в качестве таковой стремившейся подчинить себе все остальные элементы культуры, или, как выразился по иному поводу К. Маркс, «создать из них еще недостающие ей (системе. – М.Б.) органы» (К. Маркс u Ф. Энгельс. Соч. Т. 46. Ч. I. С. 229). Было бы наиболее важным обрисовать структуру романтизма, которая на высших ступенях развития этого движения выступала не только системообразующим, но и системосохраняющим фактором.

154 Таким образом, оно, это мышление, не было монополией одних лишь либералов и прочих «западников», только на Западе искавших модели прогресса и будущего (см. подробно: Leontovitsch V. Geschichte des Liberalismus in Russland. Frankfurt-a-M., 1957).

155 И все-таки существовала глубинная связь идеи романтизма с «рационалистической метафизикой» конца XVIII – начала XIX в., с проблематикой натурфилософии, философии истории и теории познания того времени. Так, столь видного представителя раннего немецкого романтизма, как Novalis, нельзя считать сторонником и апологетом идей «творческой спонтанности», «творческого озарения», «интуиции гения» и т. п. В своей эстетической теории он выдвигает культурно-созидательную функцию искусства. Да и вообще романтизм – «движение к новой рациональности, которая не только не исключает чувственность, но для которой освобождение чувств становится высшей потребностью» (HaslingerJ. Die Astetik des Novalis. Konigstein, 1981. S. 24). Именно этим аспектом эстетической программы романтизм отличается от всех других концепций рефлексии в искусстве, логическим завершением которых стал натурализм. С точки зрения Новалиса, история, например, является процессом взаимного развития разума и нравственности, процессом становления человека, целью которого является единство чувственности и рассудка (Там же. С. 28).

156 Перед нами, очевидно, еще одно проявление, как выражается Jaeques Derrida, «Трансцендентального Означаемого» плода «западной логоцентрической традиции», стремящейся во всем найти порядок и смысл, во всем отыскать первопричину (или, как чаще выражается Деррида, навязать смысл или упорядоченность всему, на что направлена мысль человека). Для Дерриды – как и для Ницше, на которого он часто ссыпается, – это стремление обнаруживает присущую западному сознанию «силу желания» и «волю к власти». В частности, вся восходящая к гуманистам традиция работы с текстом выглядит в глазах Дерриды как порочная практика насильственного «овладения» текстом, вызванного ностальгией по утерянным первоисточникам и жаждой обретения истинного смысла. Понять текст для них означало «овладеть им», «присвоить» его, подчинив его смысловым стереотипам, господствовавшим в их сознании. Наш фактический материал показывает, что чтение в России XIX в. восточных произведений – или произведений о Востоке, созданных европейскими авторами, – действительно влекло за собой активную их интерпретацию читателями. Каждый читатель овладевал данным произведением по той или иной причине и налагал на него определенную схему смысла. Миллер замечает, – вслед за Ницше, что самосуществование бесчисленных интерпретаций любого текста свидетельствует о том, что чтение никогда не является объективным процессом обнаружения смысла, но вкладыванием его в текст, который «сам по себе» не имеет смысла (HJ. Miller. Tradition and Difference // Diacritiesm. Baltimore, 1966. V. 2, № 4. P. 6, 12).

157 Опять-таки и в этом плане очень показателен Иван Киреевский. Вот как энтузиастически он говорил о роли «просвещения» (т. е. западогенного феномена) в истории России: «Начало девятнадцатого столетия в литературном отношении представляет резкую противоположность с концом восемнадцатого. В течение немногих лет просвещение сделало столь быстрые успехи, что с первого взгляда они кажутся неимоверными. Кажется, кто-то разбудил полусонную Россию» (Киреевский И.В. T. II. С. 15). Борясь с «иностранными влияниями», страстно ратуя за самобытное развитие русской национальной литературы (см. подробно: Сахаров В.И. От «движущейся эстетики» к литературной теории // Контекст. 1980. М., 1981. С. 171 и след.), Киреевский понимал «мировую литературу» (она же – «заграничная» и «европейская») как естественное соединение национальных литератур, имеющих одну основу. Как бы он ни относился ко многим явлениям «заграничной литературы», этот ярчайший теоретик славянофильства тем не менее не видел ничего принципиально чуждого в ней русской литературе, которая также есть порождение общеевропейских культурных ценностей. Для Киреевского вершиной и абсолютным мерилом стиля являются «классические творения Гомера, Гёте, Пушкина – гармоничных творцов, добившихся равновесия, соответствия стиля и образа…» (Сахаров В.И. От движущейся эстетики… С. 187. Курсив мой. – М.Б.), т. е. все то, что подходит под понятия «Порядок», «Симметрия», «Равновесие», «Завершенность» и прочие атрибуты Европейской Цивилизации.

158 Ойзермаи Т.И. Понятие торжества и проблема личности в философии Гегеля // Философские науки. 1981, № 6. С. 77.

159 Соответственно затруднялась задача установления большего взаимопонимания между региональными культурами, несмотря на – искренние, быть может, – попытки создания того, что можно, говоря современным языком, назвать информационными и коммуникационными полиэпистемологическими системами. Анализ и дипломатических документов, и специальной литературы о Востоке показывает, что нередко информация, изъятая из культурологического контекста, теряла свое значение. Партнеры (т. е. в нашем примере – Европа и мусульманский Восток), встретившиеся в процессе коммуникации, далеко не всегда отдавали себе отчет в том, что они руководствуются различными эпистемологическими установками, и стремились представить противоположную сторону неразумной, алогичной, намеренно вводящей в заблуждение, неискренне, неэтичной (Оценку этих ситуаций см.: Woodward (ed). The Mythos of Information // Technology and Postindustrial Society. London and Menley, 1980. P. 40).

16 °Cогласно Гердеру, идеям которого так много обязаны и русскии романтизм, и русское славянофильство, и прочие разновидности русского же национализма, каждая культура в законченном цикле своего развития достигает высшей красоты (см. подробно: Weber H.-D. Friedrich Schlegels «Transcendetal Poesie». Untersuchungen zum Funktionswandel der Literatur-kritik im 18 Jahrhundert. Munchen, 1973). Это убеждение преграждало путь к признанию категориальной разнородности современных и Гердеру и его последователям инокультурных зон, в том числе (или, вернее, – особенно!) неевропейских.

161 «Религия национализма» – или, если угодно, «романтического национализма» – по своей сути связана с пантеистической философией (см. подробно: H. Peyre. Qu’est-ce que le romantisme? P. 163). Но на мой взгляд, вряд ли стоит ее так решительно ставить на одну доску, как это делает Пейре, с принципом отожествления «Я» с другими явлениями универсума – в том числе с чужими культурами. Скорее наоборот: романтизму, ориентированному на национальную атомизацию Европы, был гораздо более близок курс на эмоциональную и интеллектуальную интенсификацию метафор и образов, характерных для пантеизма лейбницевского типа. С другой стороны, романтизм, который пришел в Россию как литературно-критическое течение, но вскоре же стал идеологией и после декабристов влиявший на значительные круги русского общества (Christoff РК. The Third Heart. P. 47), значительно раздвинул интеллектуальные горизонты христианства. Он позволил ярче преподносить и элите и массам представление о трансцендентальном абсолюте, к которому должен устремляться человек в поисках смысла мира и бытия человека в нем и который вместе с тем символизирует потребность человека в абсолютной истине, а главное – потребность в прочном основании своей жизни. Кажутся в данном контексте очень показательными следующие строки из писем Пушкина П.А. Вяземскому (1825 г.): «Слог восточный был для меня образцом, сколько возможно нам, благоразумным, холодным европейцам. Кстати еще – знаешь, почему не люблю я Мура? – потому что чересчур уж восточен. Он подражает ребячески и уродливо – ребячеству и уродливости Саади, Гафиза и Магомета. Европеец, и в упоении восточной роскоши, должен сохранить вкус и взор европейца. Вот почему Байрон так прелестен в Гяуре в Абидосской невесте и проч.» (Пушкин А.С. T. XIII. С. 160). Интересно и одно из современных Пушкину (1824 г.) высказываний о его «Бахчисарайском фонтане»: «…стихи поэмы проникнуты духом восточных обычаев и цветут азиятскойроскошью, подчиненною законам образованного вкуса» (Цит. по: Лобикова Н.М. Пушкин и Восток. С. 37. Курсив мой. – М.Б.). Таким образом, слова В.Г. Белинского о том, что пушкинской поэме переданы «живые картины мухаммеданского Крыма» (Белинский В.Г. Сочинения Александра Пушкина // Т. 7. М., 1955. С. 381) надо понимать лишь с поправкой на корректирующий пушкинский «вкус и взор европейца». Пушкин мог искренне умиляться тем, как…

/в тишине/ простых татар семьи
Среди забот и с дружбою взаимной
Под кровлею живут гостеприимной.

(Пушкин А.С. T. II. С. 190); он мог восхищаться «энергией и дикой свободой» пограничных казаков и воинственных горцев. Но ни Пушкин, ни другие русские интеллектуалы (а я уже цитировал соответствующие пассажи из персидских впечатлений Грибоедова) никогда не забывали – и при всем при том, что и они нередко пытались онтологизировать Власть, придать ей, если можно так выразиться, априорный характер, – что в восточных странах царит деспотизм. А к нему-то отношение было единодушно-отрицательным, и едва ли не каждый из представителей русской культуры повторял вслед за Руссо, что повсюду, где царит деспотизм, «которому не свойственно ничто порядочное», он не терпит, наряду с собой, никакого иного повелителя»; «как только он заговорит, не приходится уже считаться ни с честностью, ни с долгом, и слепое повиновение – вот единственная добродетель, которая оставлена рабам» (Руссо Ж.-Ж. Трактаты. М., 1969. С. 95).

162 Но можно толковать романтизм – во всяком случае, его радикальные версии – как своеобразную контркультуру, как некий «ритуал отрицания», служащий отдушиной для периодически скапливающихся асоциальных и агрессивно-анархических устремлений, как такую оппозицию, которая позволяла «спускать пары» негативной энергии. Можно, наконец, увидеть в («ориентофильском» особенно) романтизме некое сакрально-оргиастическое действие, стремящееся оглушить читателя (или зрителя), обрушить на него лавину образов, красок, экстравагантных ситуаций, экзотических имен и т. д. – и все это для того, чтобы читательское (или зрительское) «Я», испытав очистительный катарсис, растворилось в ощущении нерастворимой связи со Всеобщим. Что же касается антизападного (“«антибуржуазного») настроя такой разновидности русского романтизма, как славянофильство, утверждавшего, что лишь в конструируемом по его идеалам обществе человеческое «Я» достигнет своей оптимальной духовной формы, то в его словаре – словаре, альтернативном западной культуре, – понятие «антибуржуазность» чаще всего употребляется как синоним антиматериальности. Таким образом, западнобуржуазному образу жизни и мышления противопоставлялся еще больший спиритуалистический идеализм, ведущий в глубины «экстрарационального общества» и презирающий все материальное как таковое. Но было бы совершенно неверным – вновь и вновь подчеркну эту мысль – считать всех славянофилов какими-то фанатичными антизападниками. Так, Хомяков слыл убежденным англофилом. Правда, и он отдал дань усердно формировавшейся в русском общественном мнении тенденции к критике «коварного Альбиона» (это выражение – perfide Albion – давно пришло в Россию из Франции). Накануне Крымской войны Хомяков утверждал, что Англия «добивается… первенства в бесчестии» (Хомяков А.С. Т. 3. С. 185). О положительном отношении к английской культуре и некоторых других видных славянофилов (например, Шевырева) см.: Ерофеев Н.А. Туманный Альбион. Англия и англичане глазами русских. 1825–1853 гг. М., 1982. С. 230.

163 Явным преувеличением кажутся слова о том, что в «Подражаниях Корану» воссоздан, «хотя и очень обобщенно… восточный характер, раскрывающийся в страстном монологе», что в своем стихотворении «Памятник» Пушкин «имел в виду из древних поэтов не только Горация, но и Саади», что «оптимизм и эротизм “Руслана и Людмилы” есть плод влияния восточной литературы, в частности “Тысячи и одной ночи”» и т. п. (Лобикова Н.М. Пушкин и Восток. С. 12, 55, 85).

164 Тартаковский П. От составителя // Тартаковский П. Русская поэзия и Восток. 1800–1950. Опыт библиографии. М., 1975. С. 5.

165 Круг слов, вводимых в художественный текст и эпистолярную литературу лишь при описании малоизвестного иноземного быта, был довольно значителен. Преобладающую часть среди экзотизмов составляли слова, заимствованные из языков народов Кавказа; они обычно пояснялись – например, Пушкиным в его «Путешествии в Арзум» (см. подробно: Лексика русского литературного языка XIX – начала XX века. М., 1981. С. 49–50).

166 Булаховский Л.А. Русский литературный язык. С. 224. И еще. В первой половине XIX в. закономерно возрастали требования к официально-делово-му языку, главными свойствами которого объявлялись (см. подробно: Магницкий М. Краткое руководство к деловой и государственной словесности. М., 1835) правильность, чистота, краткость, «благородная простота», точность, т. е. то, что считалось имманентным языком «цивилизованных», европейских народов, но отнюдь не восточным с их обилием нефункциональной патетичности, необузданной полисемичностью, отсутствием отвлеченной лексики современного типа. И вот почему термины «восточный стиль», «азиатская пышность речи» и т. п. несли, как правило, отрицательную эмоциональную экспрессивную окраску.

167 Но зачастую это оборачивалось явной безвкусицей – и даже у такого изысканного ценителя, как Виссарион Белинский. Так, в начале 1839 г. он посвятил обширную статью-рецензию роману И. Лажечникова «Ледяной дом» (см.: Белинский В.Е. Т. 3. С. 7–23), где признал «самым лучшим лицом» возлюбленную Артемия Волынского Мариорицу: она «дитя пламенного Юга… питомица гарема, дивный цветок Востока, расцветший для неги, упоения чувств и перенесенный на хладный Север» и т. п. (См. любопытные возражения по этому вопросу (т. е. о «восточной» и «европейской» любви) известного историка русской литературы С.А. Венгерова в его статье «Иван Иванович Лажечников. Критико-библиографический очерк» // Лажечников И.И. Собрание сочинений. СПб., 1901. T. I. С. XCIV.)

168 Михаила Лермонтова никак нельзя назвать энтузиастическим поклонником традиционного Востока. Правда А.А. Краевский передал слова поэта, сказанные накануне его последнего отъезда на Кавказ: «Я многому научился у азиатов, и мне бы хотелось проникнуть в таинства азиатского миросозерцания, зачатки которого и для самих азиатов и для нас еще мало понятны. Но… там, на Востоке, тайник богатых откровений» (Цит. по: Лермонтов М.Ю. Собрание сочинений. T. I. М., 1964. С. 595). И все же в целом доминирует образ Востока – притом не только мусульманского, но и христианского – как сонного царства. Наиболее показательно в этом смысле стихотворение «Спор» (1841), тематическая схема которого – «контраст сонного “востока”, отрекшегося от мира, и деятельного, наступающего “севера”» (Гаспаров МЛ. «Спи, младенец мой прекрасный»: семантический ореол разновидности хореического размера // Проблемы структурной лингвистики. 1981. С. 184), олицетворяемого «полками могучими» русской армии, неуклонно движущейся «прямо на восток». А на «дряхлом Востоке»:

Род людской там спит глубоко
Уж девятый век.
Посмотри: в тени чинары
Пену сладких вин
На узорные шальвары
Сонный льет грузин;
И, склонясь в дыму кальяна
На цветной диван,
У жемчужного фонтана
Дремлет Тегеран.
Вот у ног Ерусалима,
Богом сожжена,
Безглагольна, недвижима
Мертвая страна;
Дальше, вечной чуждый тени,
Моет желтый Нил
Раскаленные ступени
Царственных могил.
Бедуин забыл наезды
Для цветных шатров
И поет, считая звезды,
Про дела отцов.
Все, что здесь доступно оку,
Спит, покой ценя…

169 Тартаковский П. От составителя… С.5.

170 Там же. С.6.

171 Там же.

172 Там же.

173 Как и многие другие имена собственные, оно давно уже было освоено (в точно воспроизводящих речь простонародья ряде произведений А. Островского, А. Чехова и других русских писателей таких примеров множество) в качестве нарицательного наименования, т. е. наполнено определенным семантическим содержанием, – притом всецело отрицательного плана.

174 В своем отзыве о поэме Пушкина «Руслан и Людмила» современник поэта критик А. Воейков отнес это слово к «низким», «просторечным выражениям», которым не место в «изящной словесности» (см.: Лексика русского литературного языка XIX – начала XX века. С. 164).

175 Интересно, что даже такой очень близкий к славянофилам историк, как М.П. Погодин (в статье «О Петре Великом» – см.: Погодин М.П. Историко-критические отзывы. М., 1846) полагал, что с Петра I началась новая эпоха в истории человечества – западно-восточная, европейско-русская, в которой «западная пытливость» будет освящена «восточной (т. е. грекоправославной. – М.Б.) верой».

176 Gehlen A. Die Seele Imtechnischen Zeitalter. S. 36ff.

177 О сильнейшей тяге не только русской, но и других славянских культур к рациональности, отожествляемой прежде всего с наукой, см.: Кульмин М., Ритчик Ю. Наука и славянские культуры XVIII–XIX вв. // Общественные науки. М., 1981, № 5. С. 210–213 (Обзор материалов международной конференции «Роль науки в развитии славянских культур XVIII–XIX вв». Прага, 4–6 ноября 1980 г.).

178 Хосе Ортега-и-Гассет жил намного позднее описываемых нами событий, но следующее его высказывание весьма точно передает типичнейший для эпохи Просвещения и его последователей в XIX в. (разумеется, тех, кто в общем был далек от расизма) культ научной рациональности: «Если Европа превосходит чем-либо азиатский или африканский тип, то благодаря науке. Европа – Наука: все остальное у нее общее со всей планетой» (J. Ortega у Gasset. Obras completas. V. Madrid, 1969. P. 102). Таким образом, проблема «европеизации» любой страны становилась в первую очередь как «педагогическая проблема», говоря словами того же Ортеги, а прогресс общественных институтов и морали сам собой вытекал из развития науки (“Цивилизации).

179 См., например: Письма Русского из Персии. Ч. I. С. Tl (курсив мой. – М.Б.).

180 Там же. С. 6–7.

181 Там же. С. 10–11. См. также с. 110.

182 Там же. С. 25.

183 Там же. С. 57.

184 Своеобразное переложение строфы пушкинской поэмы «Руслан и Людмила» о «златой цепи», в которую закован «кот ученый», ходящий «день и ночь» вокруг «дуба зеленого».

185 Письма… С. 70.

186 Там же. С. 91.

187 «…Находить здесь хорошее может только персиянин, привыкший ко всему с младенчества; т. е. надо родиться, жить и умереть в Персии, чтобы она могла нравиться» (Там же. С. 182).

188 А вот жители Азербайджана «красивы, бодры, сильны и деятельны, не будучи подвержены той восточной лени, которою так славится Восток, благодаря своему всегда голубому небу и своему вечно ясному солнцу» (Там же. С. 59).

189 См. там же. С. 137; см. также с. 140.

190. Автор даже задает такой вопрос в связи с – говоря нынешними терминами – «усилением прогресса межкультурной коммуникации»: взятки в Персии «так обыкновенны, что считаются необходимостью, почти законом! Смотря на это, спрашиваешь себя: Восток ли обязан Европе этим злом, или обратно Европа Востоку? (Там же. С. 179).

191 Там же. С. 173.

192 Там же. С. 259.

193 Там же. С. 276.

194 Там же С. 277.

195 Там же.

196 А этим понятием широко пользовался в топ же первой половине минувшего века и Маркс. Осуждая колониализм, он тем не менее полагал, что стабильность традиционных образцов деятельности представляет собой препятствие на пути развития социального опыта, и потому видел в разрушении «традиционных» культур не просто зло, но и историческую необходимость. «Мы все же, – писал он, – не должны забывать, что эти (речь в данном случае шла об Индии. – М.Б.) идиллические сельские общины, сколь безобидными они бы ни казались, всегда были основой восточного деспотизма, что они ограничивали человеческий разум самыми узкими рамками, делая из него покорное орудие суеверия, накладывая на него рабские цепи традиционных правил, лишая его всякого величия, всякой исторической инициативы» (Маркс К. и Энгельс Ф. Т. 9. С. 135).

197 Она же – «Порядок». «Ровность» и т. п. Так, славянофил Киреевский хвалит романтика Баратынского за то, что его «муза, обняв всю жизнь поэтическим взором, льет ровный свет вдохновения на все ее минуты» и т. п. (Киреевский И.В. T. II. С. 29).

198 Употребляя термин «свобода», я имею в виду лишь ее классически европейскую интерпретацию, поскольку в «традиционно русской модели мира» есть только понятие «воля». Оно же предполагает «экстенсивную идею, лишенную целенаправленности и конкретного оформления…». Напротив, «свобода» – «понятие интенсивное и предполагающее целенаправленное и хорошо оформленное самоуглубляющееся движение. Если волю ищут вовне, то свободу обретают внутри себя, через серию последовательных ограничений, повторных возвращений к своему Я – в том локусе, где свобода и необходимость лишь ипостаси друг друга…» (Топоров В.Н. Пространство и текст // Текст: семантика и структура. М., 1983. С. 239–240).

199 В России уже с XVIII в. стал популярным термин «умственный», а в первой половине следующего столетия – «рационалист», «рационализм», в основном противопоставлявшиеся «сверхъестественному» (см.: Веселитский В.В. Развитие отвлеченной лексики в русском литературном языке первой трети XIX века. М., 1964. С. 36–37); «эмпиризм» (Там же. С. 37–38), «либерал» (Там же. С. 48) и, наконец, тесно сопрягаемое с ними, – слово «цивилизация». Последнее понималось как «смягчение нравов, просвещение, укрощение, облагонравливание» (Там же. С. 57). В конце XVIII – первых десятилетиях XIX в. употребительны были и иные средства, в разной степени совпадавшие по значению со словом «цивилизация». Ближе других по значению к нему было существительное «гражданственность», которое в дальнейшем постепенно вытесняется «более определенным по значению и более терминологическим существительным цивилизация» (Там же. С. 58).

20 °Cлово образованность выступало в различных сочетаниях и применительно к различным явлениям, не только к истории и развитию общества. Поэтому при обозначении понятий, соотносительных с существительным цивилизация, нередко требовалось наличие уточняющих определений: образованность – гражданская, нравственная, народная и т. п. Но в примечаниях к одной из статей в журнале «Маяк» за 1840 г. специально обращалось внимание на соотносительное употребление слов просвещение, образованность, гражданственность, воспитание. В частности, указывалось, что эти слова нередко употребляются как равнозначные, хотя значения их не совпадают. Например, слово гражданственность, которое автор примечаний соотносит с французским civilisation, «обнимает просвещение и образованность человека, живущего в обществе известной формы» (Там же. С. 58), – но исключительно европогенно-христианской, добавим мы.

201 И поскольку русской культуре в целом был чужд расизм, постольку во главу угла все же твердо ставилась идея о необходимости воздействовать на любое общество лишь «мирными», воспитывающими его членов (как элиту, так и массу) средствами просвещения. Еще с XVIII в. преобладал тезис о том, что «человек (притом любой – и европеец, и ориентал! – М.Б.) есть хамелеон, принимающий на себя цвет предметов, его окружающих. Общежитие вселяет в нас род своих мыслей и пробуждает нас называть добром то, что оно добром почитает» (Радищев. А.Н. Полное собрание сочинений в 3 томах. М.-Л., 1938–1952. Т. 2. С. 59). Значит, «дикое» («азиатское» или «азиатоподобное») общество способно к нравственному и социальному перерождению и совершенствованию под воздействием «мудрой и добродетельной власти», даже если она инородного и иноверческого происхождения.

202 Пушкин А.С. Собрание сочинений в 6 томах. Т.5. М.-Л., 1969. С. 222–223, 323, 253.

203 Мшль Д.С. Система логики силлогистической и индуктивной. Пер. с англ. М., 1914. С. 766. Недаром поэтому Виссарион Белинский рекомендовал: «Если вы выезжаете в чужую землю с целью изучить ее нравы и обычаи, вы должны забыть на время, что вы гражданин своей земли, и сделаться совершенным космополитом» (Белинский В.Г. Полное собрание сочинений в 13 томах. М., 1956. T. VII. С. 307).

204 Не только в народном, но и в дворянском сознании XVIII в. держалось еще средневековое представление о Западе как о погибельной, грешной земле. «На таком идеологическом фоне, – продолжают Лотман и Успенский, – особенно ярко выступали представления о Западе как царстве просвещения, источнике, откуда на Россию должен пролиться свет Разума. Если в средневековом сознании святые земли (Восток) были источником, откуда «искра благочестия доиде и до Российского царства» (Послания Ивана Грозного. М.-Л., 1951. С. 9), то XVIII век начался с демонстративного утверждения, что новый просветитель русской земли должен совершить паломничество на Запад – с «Великого посольства» Петра I. В дальнейшем поездка в Париж для русского дворянина XVIII в. приобретает характер своеобразного путешествия к святым местам» (Лотман Ю.М., Успенский Б.А. Роль дуальных моделей. С. 33. См. также: Лотман Ю.М. О понятии географического пространства в русских средневековых текстах // Труды по знаковым системам. II. Тарту, 1965; Лотман Ю.М., Успенский Б.А. К семиотической типологии русской культуры XVIII века// Художественная культура XVIII века. М., 1974). Но потому-то неверен тезис самих же только что процитированных авторов: «Запад в России (имеется в виду даже XVIII век! – М.Б.) воспринимался как «антихристианский» (Там же. С. 28. Курсив мой. – М.Б.). Даже если и не принимать всерьез отожествления «поездки в Париж» с «путешествием к святым местам», все равно в целом представление (уходящее своими корнями к самому начальному этапу христианизации Руси) о принадлежности (пусть и «неполной», во многом «ложной», скорее даже символической, а не существенной Запада (пусть и «еретического» Запада!) к христианству (а значит, в определенной степени и к «православному миру») не только не ослабевало, но, напротив, усиливалось, притом всего более в петровские и последующие времена. Это, в свою очередь, во многом определило и интенцию культурологических и политологических поисков – заставляя, в частности, решительней противопоставлять христианство с его «unity and diversity» «настоящему Антихристианству» в лице прежде всего ислама. Иное дело, что по мере секуляризации (=толерантизации) русской культуры путешествие «даже» в мусульманские земли теряло характер не просто экстраординарного, но и «грешного» действия. Более того: тексты о таких путешествиях по своей логико-повествовательной структуре, по онтологическому статусу содержащихся в них фактов, по тактике и стратегии поведения Автора, «коэффициенту искажения» и т. д. и. т. п. ничем не отличались от описаний и «поездок в Париж» или к иерусалимским святыням. Если подобного рода текст (т. е. о «путешествии на мусульманский Восток») был… высокоорганизованным, то и он становился «равноправным собеседником» (в диалоге между Автором и Читателем), обладающим высокой степенью автономности, «сложным устройством, хранящим многообразные коды, способным трансформировать получаемые сообщения и порождать новые, информационным генератором, обладающим чертами интеллектуальной личности» (Лотман Ю.М. Семиотика культуры и понятие текста // Структура и семиотика художественного текста. Тарту, 1981. С. 6, 7).

205 См. подробно: Sufin D. Metamorphoses of Science fiction on the poetics and history of a literary jenre. New (New Haven) Haven – London, 1979.

206 Bloch E. Experimentum mundi. Frankfurf-a-M., 1976.

207 Novum, согласно Сафину – это особая опосредствующая категория. Ее объяснительная сила прямо вытекает из ее пограничного положения между литературным и экстралитературным, вымышленным и эмпирическим, формальным и содержательным.

208 Этому исследованию придавалось государственное значение (см. подробно: Халфин Н.А, Рассадина Е.Ф. Ханыков Н.В. – востоковед и дипломат. М., 1977. С. 24).

209 Ханыков Н.В. Описание Бухарского ханства. СПб., 1843. С. 179.

21 °Cм. там же. С. 222–223.

211 Там же. С. 21.

212 См.: Халфин Н.А., Рассадина Е.Ф. Указ. соч. С. 29.

213 Ханыков Н.В. Городское управление в Средней Азии // Журнал Министерства внутренних дел. СПб., 1844. Ч. 6. С. 340–354.

214 Там же.

215 Там же.

216 См.: Ханыков Н.В. О населении киргизских степей, занимаемых Внутреннею и Малою Ордами // Там же. Ч. 8. С. 8. (Курсив мой. – М.Б.)

217 Там же.

218 Цит. по: Халфин Н.А., Рассадина Е.Ф. Н.В. Ханыков – востоковед и дипломат. С. 45.

219 Там же. С. 46.

220 Там же. С. 46–47. (Курсив мой. – М.Б.)

221 Там же. С. 47.

222 «Восточным поэтам, – утверждает Ханыков, – свойственно живое воображение… но они мало заботятся о том, чтобы свои представления привести в соответствие с наиболее элементарными законами времени и места… Отношения восточного писателя с окружающей действительностью выглядят странными и не очень естественными. Бесспорно, он видит вещи такими, какие они есть, но, описывая их, он считает необходимым исказить истину (курсив мой. – М.Б.), чтобы сообразовываться с незыблемыми принципами устаревшей теории, – вот поистине оковы, опутывающие одаренного человека на Востоке». Язык же Корана, утверждает Ханыков, оказал пагубное влияние на языки воспринявших ислам народов, особенно на их прозаическую литературу (Там же. С. 181).

223 Там же. С. 51.

224 Там же.

225 Там же. С. 52, 53.

226 Хивинское ханство надо, настаивает Мейендорф, как можно скорее присоединить к России. Это не только принесет «большую коммерческую выгоду», не только сократит работорговлю, но и усилит «благотворное влияние России на Западную Азию», даст возможность расшириться здесь, благодаря русской власти, «благодеяниям европейской цивилизации» (Мейендорф Е.К. Путешествие… С. 128).

227 Там же. С. 105.

228 Там же. С. 126.

229 Там же. С. 131. (Курсив мой. – М.Б.)

230 Там же. С. 132.

231 Там же. С. 135.

232 Там же. С. 136.

233 Там же. С. 150.

234 Там же. С. 132.

235 Там же. С. 142.

236 Там же. С. 143.

237 Там же. С. 142.

238 Там же. С. 143.

239 Там же. С. 152.

240 Там же. С. 143.

241 Вот любопытная цитата из воспоминаний Дениса Давыдова о борьбе с Наполеоном в дни его вторжения в Россию: «Все наши азиатские атаки не оказывали никакого действия против… европейского строя…» (Цит. по: Тарле Е.В. Наполеон // Сочинения. T. VII. М., 1959. С. 285. Курсив мой. – М.Б.)

242 А потому-то ему и удалось, вступив в беседу с двумя муллами, беспрепятственно пройти, с их согласия и «на удивление всем гяурам», в «главную святыню тебризских мусульман», Сеид-Гамзэ, о которой, пишет Березин, «я слышал очень часто, как о недоступном для христиан месте». Именно как знаток персидского языка и персидской истории предстает Березин на аудиенции у шаха (Березин И. Путешествие по Северной Персии. Казань. 1852. С. 73, 181–182).

243 Там же. С. 35. (Курсив мой. – М.Б.)

244 А это значит, что доминирует (во всяком случае, в литературе «среднего уровня») имманентная новоевропейской культуре (см. подробно: Heideggeri М. Die Kunst und der Raum. Sankt Hallem. 1969; Holzwege, Frankfurt am Main 1963; Chastel A. Le mythe de la Renaissance 1422–1520.Geneve, 1969; Лосев А.Ф. Эстетика Возрождения. М., 1978, С. 73–76) тенденция к известной объективизации пространства, с чем – как с ее продолжением – связаны и попытки материлизовать пространство, овеществить его, овнешнить, усреднить (сделать его доступным простым способам измерениям), оторвать от субъекта, познающего это пространство. Представление (противостоящее мифопоэтической архаичной модели мира) о геометризованном, гомогенном, непрерывном, бесконечно делимом и равном самому себе в каждой своей части пространстве, порождало установку на покорение (овладение им) и последующую его унификацию, устранение из него качественных различий (Топоров В.Н. Пространство и текст // Текст: семантика и структура. С. 229–230). Но одновременно же, как я убежден, в бытийственно-гносеологической структуре анализируемых текстов сквозит и иная идея – идея обживания, усвоения пространства, собирания его как иерархизированной структуры соподчиненных целому смыслов. Поскольку же эта иерархия вовсе не претендует на безвременное гоподство, постольку в ней устанавливаются такие многослойные связи, которые приведут к неоднократной мене местами детерминирующего («цивилизованная Европа») и детерминируемого («Не-цивилизованная Азия»), Став цивилизованной, Азия может добиться статуса детер минатора.

245 Правда, «в обычаях Восток есть большей частью оборотная сторона Европы: почти все, что у нас считается белым, в Персии кажется черным и наоборот. Самые мелочные привычки персиянина или даже вообще мусульманина отзываются своеобразностью, совершенно чуждою европейского характера» (Березин И. Путешествие… С. 275–276). Но весь этот кажущийся вначале каким-то антимиром комплекс не только довольно легко может быть изучен европейцем, но и принципиально им познаваем с позиций категориального строя европейского же стиля мышления.

246 Впрочем, можно и по-иному оценить композиционную структуру – если не всех, то, уж во всяком случае, многих – «текстов путешественников»: как структуру, имеющую принципиально нелинейный характер. Зачастую то или иное описание вояжа на Восток представляло собой монтаж фрагментов, не связанных друг с другом ни хронологической, ни причинно-следственной, ни даже тематической связью. Это – мозаика мотивов, объединяющихся только в сознании читателя как и уитменовский эпос. Например, такая книга требует не столько эмоционального, сколько интеллектуального восприятия (Huggins A. Leaves of Grass from the Perspective of Modern Epic Practice // «Midwest Quarterly». Pittsburg, 1982. Vol. 23, № 4. P. 388), ибо полагается на «внетекстовую» осведомленность читателя, стимулируя его понятия и воображение. Но при всей своей мозаичности, типичное описание путешествия на Восток обладает идейно-тематической целостностью. Единство ему придает доминирующий его образ – авторское «я», являющееся тем центром, куда стягиваются все многочисленные нити «фрагментарного» сюжета. Другими словами, оно, это «типичное описание», есть, по существу, история духовного становления Путешественника на фоне эволюционирующей («даже на Востоке!») истории.

247 Любители смелых параллелей могут, при желании, найти здесь влияние (никогда, быть может, не осознаваемое европейскими авторами о Востоке первой половины XIX в.) восточной эстетики. Ведь она привержена к традиционной форме (и к отсутствию формы), придавая особую ценность интервалу, паузе, монотонности, молчанию, инертности, пустоте (выражающейся, в частности, в отказе от Слова, или, вернее, Пышного Слова романтиков), тяготея к нерасчлененности, слитности, текучести.

248 По-видимому, на полифонические «тексты путешественников» 1 – й половины XIX в. большое влияние продолжал оказывать реалистический роман XVIII в. Он покоился на тщательном наблюдении картин своей эпохи, на знании «психологии людей, их языка, благодаря чему он дает нам в руки документ, по точности своей конкурирующий с историей» (Barguillet F. Le roman en XVIII siecle. P., 1981. P. 147).

249 Cm: Karpov A. The Legacy of Jackson Pollok // Art News. October 1951; Williams E. Stove Days. N.Y. 1967; Goodheart E. Culture and the Radical Conscience. Cambr. (Mass.). 1973; Gielmam B. The Confusion of Realms. N. Y. 1969; Dewey Y. Art as experience. L, 1934; McLuhan M. The Implications of Cultural Uniformity // Superculture, American Popular Culture and Europe. 1975; 2) Understanding Media. The Extensions of Man. London., 1969.

250 A y нашего путешественника были и в этом отношении достаточные предшественники, даже в эпоху средневековья, – и в первую очередь Джон Мандевиль (XIV в.), которого больше всего интересовали обычаи и верования различных народов. Мандевилю была свойственна объективность и толерантность. Языческий и мусульманский миры он изобразил в сравнении с католической Европой далеко не всегда в ее пользу. Не закрывая глаза на «заблуждения» иноверцев, Мандевиль с удовольствием отмечает их достоинства. Ему принадлежат поразительные для английской литературы эпизоды, в которых привычные представления перевернуты, где все исследуется, но ничто не подвергается осмеянию (Howard D.R. Writers and Pilgrims: Medieval Pigrimage Narratives and their Posterity. Berkely etc, 1980. P. 75). Изображение Мандевилем «обычаев и нравов разных стран» имело моральную направленность. Его характеризует дар видеть духовную сущность чужого культурного явления, умение взглянуть на людей и события с разных – иногда противоположных – точек зрения.

251 Когда, скажем, «главный правитель Азербайджана и Тебриза» Шах-заде Бегмен Мирза «суеверен и без предсказаний своего астролога… не решается на важные предприятия» (Березин И. Путешествия… С. 92). Впрочем, все время подчеркивает автор, «на Востоке свои порядки» (Там же. С. 93), – особенно в эпизодах, связанных с предпочтением и приемом подарков, процедурами взяткодательства, – там «обычай обязательнее всякого закона» (Там же. С. 123) и т. п.

252 Так, за Востоком – и только мусульманским – отрицали какую-либо возможность создавать сколько-нибудь эффективные философско-исторические концепции, притом глобального характера. Декларировалось, что «история каждого народа имеет свой особенный, отличительный характер и ход и в то же время гармонирует с историей всех прочих народов… Народы исчезают с лица земли, но всякий из них оставляет человечеству в наследие ту мысль, над развитием которой трудился в своей жизни» (Вышнеградский Н. Об историческом искусстве и постепенном его развитии у различных народов // ЖМНП. 1845, сентябрь. С. 172. Курсив мой. – М.Б.). Уже в древности, утверждает тот же автор, на Востоке был лишь «поэтико-религиозный взгляд на историю» – и не только потому, что в интеллектуальной жизни властвовала «каста жрецов», но и потому, что тамошний климат «ослаблял ум и воспламенял фантазию» (Там же. С. 177). На Востоке и по сей день «преобладают… фатализм… отречение от своего человеческого значения. И где еще конец им? Скоро ли воссияет над этою чудною страною заря истинного просвещения?» (Там же. С. 178).

253 Можно заметить во все том же корпусе текстов не только торжествующе-оптимистический настрой, но и острое ощущение дисгармоничности человеческого бытия, морального «дискомфорта», побуждающее Автора (или его героя – как, скажем, лермонтовский Печорин) вырваться из рамок привычного существования. А это значит, что постепенно шел – хотя и не всегда теоретически осмысливаемый – распад прежнего «центрированного» мира и воцарение бесформенного бытия, мира «полицентричного», хаотичного, приобретающего характер «лабиринта», «джунглей», «дебрей», мира, освобождение из-под власти которого может дать лишь «побег» (на сугубо современном материале это хорошо показано Thabti Sahbi В. Reisemotiv im zeitgenossischen Roman, dargestellt am Beispiel W. Koppelins, A. Anders und M. Frisch. Munster, 1981). Одним из вариантов его и является «путешествие на Восток».

254 Если, однако, помнить, что в XIX в. социология рассматривалась преимущественно как разновидность абстрактного, морально-философского рассуждения об обществе, а не как способ познания эмпирической действительности.

255 Березин И. Путешествие… С. 159.

256 И потому возмущающиися тем, что в русских и западноевропейских журналах нередко печатается «великолепный вздор» о Персии (Там же. С. 162, 163).

257 А потому отличающиися, в частности, и европейским же эстетическим вкусом (см., например, на с. 249 оценку «на взгляд европейца» персидской живописи; на с. 268 – утверждение, что «персидский вкус наклонен ко всему ненатуральному»; на с. 285 – вывод, что «персидская музыка для европейского уха дика» и т. п.).

258 Вследствие чего «персидское войско со времен Кирксов, когда миллионы не могли подавить горсти греков, до настоящего времени немного подвинулось в усовершенствованиях» (Там же. С. 211).

259 Так, лучшие ученые Персии едва ли могут выдержать по всем предметам экзамен на нашего уездного учителя» (Там же. С. 163).

260 Ьерезин уверяет, будто «из мусульманских нации персияне смело могут назваться первыми лгунами и хвастунами» (Там же. С. 263; см. также с. 267, 269, 264); они – хвастуны, хитрецы, трусы (Там же. С. 207, 263, 264) и т. д. и т. п.

261 В ней есть и «живые развалины» (Там же. С. 164) – это гербы, огнепоклонники, остатки древних персов, которые угасают в Персии «под гнетом мусульманского фанатизма» и потому вынуждены переселяться в Бомбей (Там же. С. 165). Сам же Березин выдвинул гипотезу о связи древнеиранской и древнеславянской мифологии (см.: Там же. С. 167).

262 Там же. С. 165. Поэтому Березин не скрывает своего сочувствия к тому факту, что при Мухаммед-шахе было «уничтожено влияние мулл» (Там же. С. 187; см. также с. 220).

263 Там же. С. 236.

264 Которые к тому же «славятся своею вежливостью и обходительностью» (Там же. С. 265).

265 См.: Там же. С. 265.

266 Березин далеко не всегда говорит лишь о персиянах вообще. Напротив, он нередко указывает на довольно контрастные различия в поведении низших и высших классов, притом зачастую его характеристики не в пользу последних (см., например: с. 268, 273, 279).

267 Там же. С. 265. Поэтому Березин осуждающе пишет и о том, что «препровождение времени у персиян… большею частью сводится… к пустословию и безделию» (Там же. С. 282).

268 Там же. С. 273.

269 Там. же. С. 274, 275.

270 Как видим, Березин, вопреки своей основной понятийной схеме, вовсе не всегда склонен подчеркивать причинно-следственные связи между исламом (и даже всего более им нелюбимым «растлительным шиизмом»!) и социокультурной деградацией (как плодом преимущественно «беспорядочного управления») стран его распространения.

271 Березин И. Путешествие… С. 290–291.

272 Здесь и далее цит. по: Мазитова Н.А. Изучение Ближнего и Среднего Востока в Казанском университете. С. 60. Всюду курсив мой – М.Б.

273 Подобного рода утверждения о характере государственности мусульманских народов были, разумеется, удобным предлогом не просто для колониальной экспансии, но и для того отношения к азиатским народам, которое проповедовал, скажем, уже знакомый читателю Ф. Мартенс.

274 Березин И.Н. Народные пословицы турецкого племени // Библиотека для чтения. 1856. Т. 136. С. 89. (Курсив мой. – М.Б.) Березин довольно отчетливо противопоставляет доисламские пословицы тем, которые сложились после мусульманизации «турецкого племени», считая, что последние в общем-то не привились в массах, оказались «чужды народу по духу».

И это – еще одно обоснование программы, согласно которой не только необходима христианизация (и руссификация) живущих в России тюрок, но и обещание этим акциям в общем-то быстрого успеха (коль ислам – нечто не только наносное, но и неприемлемое «народно-турецким» мировоззрением).

275 И не только он, но и, например, еще более видный деятель российской ориенталистики А. Казем-бек, автор множества работ, в том числе и такой высокоинформативной, как «Баб и бабиды» (см. подробно: Кузнецова Н.А. К истории изучения бабизма и бехаизма в России // Очерки по истории русского востоковедения. Сб. VI. М., 1963. С. 89–133). Но Казем-бек, как я уже отмечал, был выкрестом. М.А. Абдуллаев в своей книге «Казем-бек – ученый мыслитель» (Махачкала, 1963. С. 45) так оценивает переход в христианство этого человека: он «поднялся над установившимися веками религиозными традициями, преодолел национальную узость, связал свою судьбу (т. е. только благодаря крещению». – М.Б.) с передовой русской наукой и культурой». На это последовала такая реплика казанского автора Назифы Мазитовой: «Это (М.А. Абдуллаева. – М.Б.) утверждение является ошибочным, так как к передовой русской науке и культуре можно было приобщаться и не принимая христианскую веру» (Мазитова Н.А. Изучение Ближнего и Среднего Востока. С. 157). Но и сама Мазитова впадает в крайность, именуя Казем-бека «крупнейшим востоковедом XIX в.» (Там же. С. 162), идеализируя и его и его коллег-востоковедов по Казанскому университету, – где был, дескать, «высокий уровень теоретической подготовки» (Там же. С. 218), где «постоянно велась борьба против реакционных противопоставлений народов Европы и Азии» (Там же. С. 219) и т. п.

276 Чихачев П.А. Страница о Востоке / Пер. с фр. М., 1982. С. 96.

277 Там же.

278 «Бесспорно, мы живем в веке, отличающемся религиозностью: никогда еще так часто не прибегали к религии, чтобы мотивировать и оправдывать все поступки общественной или частной жизни… Но именно эта тенденция пользоваться Небом как услужливым земным адвокатом доказывает, насколько религиозное чувство нашего века покоится на совершенно иной почве, чем это было прежде» (Там же. С. 96).

279 Там же.

280 Она – «обветшалое и наполовину разложившееся тело» (Там же. С. 98).

281 «…Трудно для европейцев в самых горячих уверениях восточных правительств отличить намерения действительно искренние от лукавства и самой коварной хитрости» (Там же).

282 И русские, и западные авторы – или, вернее, те из них, кто предпочитал мыслить в первую очередь такими категориями, как «образованность», «терпимость» и прочими атрибутами коренного для них понятия «цивилизация», – видели главную причину отсталости мусульманского Востока именно в его низком культурном (по европейским критериям, конечно) развитии (см., например: Розен Г. История Турции от победы реформы в 1826 году до Парижского трактата в 1856 году. СПб., 1872. Пер. с нем. Ч. I. С. 141).

283 Там же. С. 34.

284 Там же. С. 99.

285 Там же. С. 99.

286 Здесь перед нами очередной пример того, как в описываемое время многие непосредственно связанные с мусульманским миром слова и понятия либо утрачивали значительную часть ранее присущей им смысловой нагрузки, либо даже получали новые коннотации. Однако привычность этих лексических единиц создавала иллюзию ясности и понимания (типа «раз ислам – значит, фанатизм, обскурантизм, застой» и т. п.), которых на самом деле уже нет.

287 «Шииты, сунниты, ваххабиты и т. д. представляют в исламе такие же течения, как в христианстве католики, православные, протестанты. Ненавидя друг друга, мусульманские сектанты все же образуют единую большую семью, члены которой связаны нерушимым чувством солидарности, которым они никогда не пожертвуют ни для какой сделки, особенно с христианами. Эти же последние поступают иначе. Взаимная ненависть католиков, православных и протестантов столь непримирима, что они не допускают никакой общности между собой и до такой степени, что несчастье одних встречает в других глубокое безразличие. Это печальная истина, которая подтверждается каждый раз, когда к тому представляется случай» (Там же. С. 99–100. Курсив мой. – М.Б.).

288 Там же. С. 100.

289 Там же.

290 Там же. (Курсив мой. – М.Б.)

291 Клинген И.Н. Среди патриархов земледелия. Народы Ближнего и Дальнего Востока. Ч. I. СПб., 1898. С. 411.

292 См. о нем подробно: К. М. Базили – российский дипломат и историк Сирии // Очерки по истории русского востоковедения. Сб. IV. М., 1959.

293 Они довольно подробно освещены в Предисловии, написанном Н.М. Смилянской к московскому переизданию: Базили К.М. Сирия и Палестина под турецким правительством в историческом и политическом отношениях. М., 1962.

294 Смилянская И.М. Предисловие. С. 13.

295 Под «мухаммеданами» (иногда он пишет «магометане») Базили подразумевал представителей всех мусульманских религиозных направлений и сект (суннитов, шиитов-мутуалиев, друзов, ансариев), а под «мусульманами» имел в виду только суннитов (хотя порой употребляет это понятие в современном научном смысле).

296 Базили К.М. Сирия и Палестина. С. 17. (Курсив мой. – М.Б.)

297 Там же. С. 32. Надо сказать, что нелестную оценку труда Ламартина давали и многие другие русские авторы. Так, П.А. Вяземский утверждал: «Чтобы определить и оценить Ламартина, довольно одного замечания: никто из путешествующих по Востоку не берет книги его с собою» (Полное собрание сочинений кн. П.А. Вяземского. T. IX. С. 283).

298 Базили К.М. Сирия и Палестина. С. 22.

299 Там же. С. 70. (Курсив мой. – М.Б.)

300 Там же. С. 77.

301 Там же. С. 94. (Курсив мой. – М.Б.)

302 Там же. С. 113.

303 Там же. С. 127.

304 Такого рода воззрения были типичны и для множества западных работ о мусульманском Востоке (см. подробно: Розен Г. История Турции. Ч. I. С. 130–131).

305 Цит. по: Татищев С.С. Внешняя политика императора Николая Первого. Введение в историю внешних сношений России в эпоху Севастопольской войны. СПб., 1887. С. 352.

306 Базили К.М. Сирия и Палестина. С. 117–118. (Курсив мой. – М.Б.)

307 Которого Базили считает гениальным (Там же. С. 122) «преобразователем Востока» (Там же. С. 162).

308 Там же. С. 118. Базили относит эти намерения султана к 1830 г. Вероятно, слухи о намерении Махмуда II принять христианство, «доверчиво воспринятые Базили, распускались Портой в начале 30-х годов с определенными политическими расчетами» (Там же. С. 118. Прим. 10).

309 Там же. С. 137. И тем не менее Базили не по душе то, что в период египетского правления Сирией почти все высшие египетские сановники, «питая в душе глубокое презрение ко всему арабскому племени и попирая его предрассудки, попирали в то же время коренные законы ислама… Вместо того чтобы ограничиться мудрым укрощением фанатизма народного, паша (речь идет о Мухаммеде Али. – М.Б.) бесполезно оскорбил самое религиозное чувство народа» (Там же. С. 139).

310 У завоевавших Сирию арабов Базили находит одни лишь «дикие инстинкты» (Там же. С. 236. Курсив мой. – М.Б.).

311 Там же.

312 Там же. С. 251.

313 Там же. С. 253.

314 Там же. С. 258.

315 См. подробно: Там же. С. 261–265, 272, 287.

316 О «творческом» и «нетворческом» характере изменения когнитивных структур см.: Batson C.D., Wentis W.L. The Religions Experience // Social Psycho logic he Perspective. N.Y., 1982.

317 См.: Crosby D.A. Interpretive Theories of religion. P. 12.

318 См. подробно: Bernstein R.J. From Hermereutics to Irazis // Revue of Metaphysics. Wosh, 1982. Vol. 35, № 4. P. 823.

1 См. подробно: LatourB., Woolgar S. Laboratory Life. The Social Construction of Scientific Facts. London 1979. P. 244.

2 Лишь разница между «эталонной» религиозной конструкцией и какой-либо иной – а вовсе не исследование ее только «изнутри» – дает нам подлинную «меру специфичности» последней. Поэтому религиоведческая компаративистика должна включать в себя не только определенные соотношения двух или более религиозных конструкций в целом или в определенным образом избранных фрагментах, но и сопоставление разных частей одной и той же конструкции друг с другом, системы религии в ее практической реализации в разных сферах культуры с другими видами семиотических систем. Вслед за лингвистами (см. подробно: Greenberg J.H. Essays in Linguistics. Chicago, 1957. esp. chapt. VI) выделим три типа сравнения – генетическое, ареальное и типологическое. Они отличаются друг от друга как выбором объектов сравнения, так и целями сравнения (определяющимися, впрочем, уже выбором сравниваемых объектов). В принципе осознавалось, что все эти виды сравнения не являются взаимоисключающими в том смысле, что можно типологически сопоставлять родственные верования или исследовать их в плане ареального сравнения, определяя влияние одного на другого. Тем не менее все еще чрезвычайно влиятельна тенденция отводить каждому виду компаративистики в сфере религиоведения свою довольно четко ограниченную область и свои особые критерии подобия. Ныне же речь должна пойти о необходимости универсализации типологического подхода. Ведь он: 1) позволяет исследователю каждый раз самому определять критерии сравнения и осуществлять таковое, исходя из любого первоначального выбора. Между тем при генетическом сравнении выбор критериев строго ограничен и потому непроизволен (выбираются лишь те единственные в своем роде единицы, которые только и позволяют провести сравнение и построить модель, отражающую в основных чертах действительно существовавшие факты); 2) допускает возможность того, чтобы в основу сравнения лег любой факт или любое отношение в данной семиотической системе, – тогда как при генетическом сравнении сравниваемые факты в совокупности составляют число заведомо меньшее, чем общее количество фактов этой же системы; 3) исключает фактор времени, непременно присутствующий в любом сравнительно-историческом исследовании. Элиминирование этого фактора, естественно, увеличивает возможности сравнения.

3 Здесь, несомненно, – последствие чрезмерной дани логике Гегеля, в которой безраздельно господствует над живым, реальным человеком именно «абстрактно-всеобщая сила». Абсолютная идея на каждом шагу демонстрирует отдельной личности ее абсолютное ничтожество.

4 Включающую «всевозможные разновидности такого самодвижения, практически не выражаемого вовне, – от расслабленного мечтательного ассоциирования и плавного течения воспоминаний до напряженного размышления и настойчивого стремления упорядочить и оценить впечатления о каком-либо сложном событии и т. п., от обыденного внутреннего диалога с собой и с другими, неспешного планирования предстоящих дел до вихря образов и мыслей в экстремальной ситуации и творческого озарения, рождающего новую идею, быструю цепкую реакцию увлекательных мыслей, открывающую вдруг новые «измерения» внутреннего мира или окружающей действительности» (Дубровский Д.И. Проблема идеального. М., 1983. С. 205).

5 Добролюбов Н.А. Первые годы царствования Петра Великого (История царствования Петра Великого Н. Устрялова. СПб., 1858. 3 тома.) //Добролюбов Н.А. Собрание сочинений. Т.11. СПб., 1862. С. 152.

6 Там же. С. 166.

7 Добролюбов Н.А. Жизнь Магомета. Сочинение Вашингтона Ирвинга. // Там же. С. 13.

8 Там же. С. 15.

9 Там же. С. 15–16 (курсив мой. – М.Б.). Еще намного раньше Радищев уподобляет силу и способ воздействия гения на своих современников «естественным силам природы, простирающим действие свое во все точки окружности». Он уподобляет значение гения для становления разума и душ своих соотечественников акту творения мира. (См.: Радищев А.Н. Полное собрание сочинений в 3 томах. М.-Л., 1938–1952. T. I. С. 288, 392.) Гений, по убеждению Радищева, является «порождением народного разума», а его первейшая цель – благо общества.

10 Там же. С. 16.

11 Там же. С. 18–19.

12 Так, он с сочувствием цитирует оценку Петра Великого журналом «Отечественные записки» (1841 г.): «Петр действовал совершенно в духе народном, сближая свое отечество с Европой и искореняя то, что внесли в нее татары временно азиатского» (Там же. С. 152. Курсив мой. – М.Б.).

13 Там же. С. 24. (Курсив мой. – М.Б.) Вот что пишет Добролюбов в другом месте о других «восточных людях» – индийцах: «религиозные идеи индийцев давно уже пришли к тому, к чему приводит всякий умственный застой. Лишившись права рассуждать, встретивши непреодолимые преграды на пути свободного умственного развития, индийцы поневоле должны были остановиться на внешности и удовольствоваться одними религиозными формами… религиозный формализм произвел бессмысленное факирство с бесчисленными видоизменениями его уродливости, и безотрадное прозябание индийца делалось еще жальче от неблагодарного влияния браминов» (Добролюбов Н.А. Сочинения. T. III. 1936. С. 39).

14 См. подробно: Смирнов Н.А. Очерки истории изучения ислама в СССР. М., 1954. С. 50–52.

15 См. подробно: Shannon R.T. Gladstone and the Bulgarian Agitation. London, 1963.

16 Наумов Е.П., Арш Г., Достян И.С., Виноградов В.Н. Балканы в международной жизни Европы (XV–XIX вв.) // Балканские исследования. Выпуск 7-й. Исторические и культурно-исторические процессы на Балканах. М., 1962. С. 61.

17 Короленко В.Г. Собрание сочинений в 10 томах. М., 1953–1956. Т. 8. С. 217–218.

18 Не случайно, что в августе 1876 г. в Москве по инициативе тамошних славянофилов было изготовлено (и отправлено в Сербию) знамя – копия знамени Московской великокняжеской дружины Дмитрия Донского, победившего татар-мусульман на Куликовом поле. (См.: Россия и национально-освободительная борьба на Балканах. 1875–1878 гг. Сборник документов. М., 1978. Док. 105.)

19 Погодин М.П. Собрание… С. 9.

20 Там же.

21 Там же. С. 11.

22 «Славян большая половина находится еще в Австрии, где хотя господствует не исламизм, но племенное и религиозное различие действует еще разительнее, чем в Турции. В Турции подвергается опасностям и мучениям тело славян, в Австрии – душа» (Там же. С. 24).

23 Там же. С. 11.

24 Там же. С. 24.

25 См.: Там же. С. 34, 40.

26 «Поляки берут сторону исконных врагов славян, как будто не принадлежа к их племени: они надевают чалму и служат Турции (имеются в виду бежавшие в Турцию поляки – борцы с царизмом. – М.Б.)» (Там же. С. 44).

27 См.: Там же. С. 11–12.

28 Славяне, пишет Погодин (Там же. С. 33), пришли «в Европу из Индии, колыбели человеческого рода (с которой они много до сих пор представляют сродства и в языке и в некоторых других отношениях даже более, чем другие европейские народы)».

29 «Славяне народ земледельческий, сидячий, тихий, миролюбивый, не ведший войн наступательных, а разве оборонительные. Они могли, следовательно, распространяться только вследствие естественного размножения, а не насильственного, как народы воинственные, например, древние немцы» (Там же. С. 29, 30).

30 Там же. С. 13–14.

31 Ибо, как заявил один из французских политиков, панславянизм, «утверждая единство языка и единство расы, стремится достигнуть тем единства территории, а потому Европа должна коалиции славянских сил противопоставить германские и латинские силы» (Там же. С. 60).

32 Хотя в общем-то он считает себя «европейским человеком» (Там же. С. 162).

33 Там же. С. 51.

34 Там же. С. 92.

35 Там же. С. 129. И Погодин цитирует (с. 162–163) известные некогда стихи поэта-славянофила Аполлона Майкова:

Опять горит восток… Опять и кровь и стон…
Спаленные поля, насилье, смерть, проклятье…
Опять блуждающих в горах детей и жен
По братьям во Христе молящие объятья.
Европа на сей раз внимает их мольбам!
Но взоры их следят за царственной Россией:
Там царь-помазанник, стратиг Востока там;
Туда указано пред смертью Византией!

36 Там же (курсив мой. – М.Б.). Погодин, конечно, сильнейше преувеличивал, выдвигая такие обвинения против Запада, и не раз противоречит самому себе, приводя уничижительные отзывы английских и французских государственных деятелей и публицистов об Османской империи (см.: Там же. С. 154–157). Еще целый ряд примеров такого же рода см.: Розен Г. История Турции от победы реформы в 1826 году до Парижского трактата в 1856 г. СПб., 1872. T. I. С. 1, 273–274; Татищев С.С. Внешняя политика… С. 581–582.

37 Там же. С. 123. Погодин бьет тревогу по поводу того, что на Востоке «западная пропаганда (религиозная прежде всего. – М.Б.) с ее богатыми средствами проникает не только к арабам, но и к грекам, к славянам…» (Там же. С. 148).

38 Между тем вот что говорил (летом 1839 г.) Гизо: «…Франция желает продлить существование Оттоманской империи в интересах равновесия Европы, но только сообразуясь с требованиями времени и в пределах возможного. Но возможно ли поддержание Турции?

Вопрос этот зависит от двух причин: от положения самой Турции и от поведения великих держав. Упадок Турции несомненный и отрицать его нельзя. Но государства умирают не скоро. Пройдет еще много лет, прежде чем наступит окончательная катастрофа… империя эта (Османская. – М.Б.) распадется естественным путем… не в пользу какой-либо из великих европейских держав, но основывая – или, по крайней мере, пытаясь образовать – новые и независимые государства. Никто в Европе не захотел бы допустить, чтобы такое расширение досталось путем завоевания на долю той или другой из прежде существовавших держав. Такова истинная причина направления, принятого прогрессивною дезорганизацией Османской империи. И Франция содействовала ему лишь при этом условии и в таких пределах» (Цит. по: Татищев С.С. Внешняя политика императора Николая I. С. 473–474).

39 Там же. С. 137.

40 Там же. С. 11. (Курсив мой. – М.Б.)

41 Так, под предлогом «заботы о судьбе единоверцев-христиан» (в чем и виделось «историческое призвание России на Востоке») российское правительство уже по одному лишь Адрианопольскому договору добилось фактической автономии для Молдавии, Валахии и Сербии. Татищев, напомнив, что еще Екатерина II сразу же оценила пользу в борьбе с Турцией подъема национально-освободительных движений подвластных последней христианских народов, приводит составленное самой императрицей воззвание к ним, где, в частности, говорится, что «многочисленные греческие (имеются в виду православные. – М.Б.) народы, попущением Божиим подвергнуты тяжкому игу злочестия агарянского», но «призвав в помощь Христа Спасителя, противу которого нечестие Магометово толико злости и хулы произносит», поднялись на борьбу против «их непримиримому врагу имени христианского» (Там же. С. 229–230. Курсив мой. – М.Б.). Не мешает в этой связи отметить, что, например, уже цитированный нами Розен не раз подчеркивал справедливость русских претензий к Турции (см.: История Турции… Ч. II. С. 30, 35, 68, 71, 112). А ведь, как гласил один из султанских фирманов, «русское царство… может считаться главным врагом Высокой Порты» (Там же. С. 62, 70). Но Розен осуждает и бесчинства христиан Османской империи против мусульман (см., например. Там же. С. 127). Он же видит серьезную ошибку Николая I в том, что тот, начав в 1853 г. войну с Турцией, призвал своих подданных «к самой опаснейшей из войн, к войне религиозной» (Там же. С. 212), – несмотря на то что надежды русского царя на всеобщее восстание подвластных султану христианских народов оказалось тщетным (Там же. С. 219).

42 В итоге Россия на юге встретила бы весьма опасных врагов «вместо беспечных турок» (Там же. С. 203. Курсив мой. – М.Б.).

43 Там же. С. 203.

44 Александр Маврокордато, например, принадлежал к числу тех греков, которые видели спасение своей родины «лишь в тесном сближении с Европой, в усвоении ею начал европейской культуры» и в политической ориентации на Запад (Там же. С. 252). Он же стремился «обратить Грецию в самый передовой пост конституционной Европы» (Там же. С. 304), что, разумеется, резко противоречило планам «жандарма Европы», императора Николая I.

45 Там же. С. 219–220.

46 Там же. С. 237.

47 Там же. С. 260. «Величие России, – утверждал в 1832 г. Нессельроде, – требует, чтобы она первая высказывалась в Европе каждый раз, как заходит речь о судьбах Востока» (Там же. С. 348).

48 Там же. С. 308.

49 И недаром Нессельроде убеждал Николая в том, что зачастую волнения христиан против султана – это плод происков «апостолов французской и польской пропаганды, прикрывающихся личиной славянства» (Там же. С. 334). Как с удовлетворением вспоминал в 1833 г. известный дипломат граф Алексей Орлов, «я придерживался с турками системы ласкать одною рукою, сжимая другую в кулак, и это привело меня к счастливому успеху (имеется в виду Ункяр-Искелесийский договор. – М.Б.)», – несмотря не только на «пространные (западноевропейские. – М.Б.) интриги», но и на «глупость турок» (Там же. С. 379).

50 Толстой Л.H. Полное (юбилейное) собрание сочинений в 90 томах. Т. 17. С. 361.

51 Франции приписывали желание заменить Турцию Арабской империей (под верховной властью Магомет-али-паши), что, однако, совершенно не устраивало ни Меттерниха, ни Николая I (см.: Татищев С.С. Внешняя политика… С. 390).

52 Там же. С. 385.

53 См.: Там же. С. 418. Татищев был очень невысокого мнения о приезжавших на дипломатические посты в Турции перербургских молодых востоковедах: «студенты наши не приобретают знания разговора турецкого языка и, по прибытии в миссии, не приносят ожидаемой пользы» (Там же).

54 Там же. С. 418.

55 Татищев С.С. Внешняя политика. С. 418–419.

56 Но гораздо более объективный, нежели Татищев, Розен (который, как помним, отдавал должное России в ее едва ли не бесконечных конфликтах с Турцией) напоминает, сколь бесчеловечно повела себя царская дипломатия тогда, когда в Османской империи свирепствовала чума (см. подробно: Розен Г. История Турции… Ч. I. С. 226). Розен отожествляет государственных деятелей Османской империи, Древнего Рима и современных ему Англии и России, которые не знают «ни сострадания, ни милости, ни мягкосердия там, где дело касается блага государства…» (Там же. С. 259).

57 Татищев С.С. Внешняя политика. С. 419.

58 Там же. С. 457. Ведь после Петра I, «при слабых преемниках великого императора, иноземцы, стоявшие во главе правления… стали отдавать силы России в распоряжение соседних государств… Но уже в царствование Елизаветы народное направление взяло снова перевес в политике русского двора: иностранцы были устранены от заведования нашими внешними отношениями… Направление это окончательно упрочилось в царствование Екатерины…» (Там же. С. 460). Татищев даже говорит о «екатерининских преданиях нашей восточной политики» (Там же. С. 462).

59 См. его особенно резкие выпады в адрес ксеногенной, «наносной, в полном смысле слова, внеземельной» дипломатической элиты России (Там же. С. 612).

60 Там же. С. 588.

61 Там же. С. 551.

62 Интерес к нему на сегодняшнем Западе огромен. См. особенно: Casparini Е. Le previsioni di Constantino Leontiev. Venezia, 1957; F. Stepun. 1) Essays in Russian Literature. Atnens, 1968; 2) Against the Current: Selections from the Novels, Essays, Notes and Letters of Konstantin Leontiev. N.Y., 1969; Ivanov A. K.N. Leontiev (il pensiero, il’honore, il destino). Pisa, 1979 и др.

63 Хотя сам же Данилевский в изобилии брал эти идеи (что блестяще доказал Владимир Соловьев) из книги Генриха Рюккерта (Lehrbouch der Weltgeschichte. 12 Bd. Leipzig, 1857).

64 См. особенно: Соловьев С.С. Национальный вопрос в России. Собрание сочинений. Изд. 2-е. Т. 5. СПб., /1912/; Кареев Н.И. Теория культурно-исторических типов. Собрание сочинений. Т. 2. СПб., 1912. Много соответствующих данных см. также в: Sorokin Р.А. Modern Historical and Social Philosophies. N.Y., 1963; Master R.E. Danilevsky. A Russian Totalitarian Philosopher. Camb. (Mass), 1967.

65 Помня о всевозможных – и нередко справедливых – обвинениях Данилевского в шовинизме, следует, однако, учитывать, что он, человек трезвого, скептического и острого ума, органически не воспринимал попытки элиминировать из истории роль национального фактора.

66 Скатов Н.Н. Критика Николая Страхова и некоторые вопросы русской литературы XIX века // Русская литература, 1982, № 2.

67 Данилевский Н.Я. Россия и Европа. Изд. 3-е. СПб., 1888. С. 537. Столь неожиданных, казалось бы, для него мыслей много, и потому кажутся преувеличениями такие, например, характеристики автора «России и Европы»: «Славянофильскую идею противостояния «мессианской» культуры России культурам Запада Данилевский вульгаризирует, облекая ее в проповедь борьбы российской государственности с другими народами. Тем самым Данилевский санкционирует политические устремления царизма, оправдывает его великодержавный шовинизм и политику национальной вражды» (БСЭ. Т. 7. М., 1972. С. 527).

68 Данилевский Н.Я. Россия и Европа. С. 2.

69 Там же. С. 3. Как бы ни относиться в целом к Данилевскому, можно вполне понять его чувства по поводу нередких на современном ему Западе унижений России как таковой. Вот что, к примеру, заявлял Роттек: «Всякое преуспевание России, всякое развитие ее внутренних сил, увеличение ее благоденствия и могущества, есть общественное бедствие, несчастье для всего человечества» (Цит.: Там же. С. 44). Разве не могли не оскорбиться русские – независимо от их политических симпатий – декларациями о том, что они «никогда не были и не будут европейцами», что «Средняя Азия – вот ваша мать» и т. п. (Цит.: Там же. С. 60, 63).

70 Там же. С. 24.

71 Там же. С. 37.

72 Так полагали и церковные авторы. В 1845 г. вышла статья «О мирном распространении христианства в России» (Прибавление к «Творениям Святых Отцов», в русском переводе. Кн. 3). С умилением описывая ведущуюся под мудрым патронажем царей миссионерскую деятельность русской православной церкви (которая «даже насилию и неистовству иноверцев» противопоставила одно лишь оружие – «слово Божие»), автор придает первостепенное значение славянскому переводу священных книг: «Он предохранил нас от исламизма… привязал к вере православной и дал народу русскому самое святое, религиозное направление… вспомним самое свойство религии Maгометовой, которая, до крайности льстя чувственности человеческой, легко могла прельстить наших предков-язычников, как показал было опыт над самим Владимиром, еще избиравшим веру, – вспомним весь фанатизм последователей лжепророка в распространении его учения, и особенно то, что такими распространителями могли явиться в России из Волжской Болгарии природные славяне; и мы поймем, какая великая опасность угрожала тогда предкам нашим, а через них и всему их потомству. Но, благодарение Господу, совершившему о нас благое! В это самое время совершался, и почти уже совершен был перевод священных книг св. Кириллом и Мефодием; славяне отправляли уже богослужение на своем языке. Радостная весть о сем… достигла и России. К нам начали вскоре… приходить благовестники Христовы с понятною для нас речью и, конечно, приносить с собою славянские книги. Против таких средств внешних, кроме внутренней силы самого христианства, трудно уже было действовать исламизму, и вера Христова действительно восторжествовала над ним…»

73 См.: Там же. С. 62, 63. (Курсив мой. – М.Б.)

74 Там же. С. 63. (Курсив мой. – М.Б.)

75 См.: Там же. С. 62, 63.

76 Там же. С. 66.

77 Там же. С. 72.

78 И потому не вполне точно звучат утверждения польского исследователя (Walicki Andrzej. W kregu konserwatywnej utopii. Struktura i przemiany rosyiskiego slowianofilstwa. Warszawa, 1964) о том, что западническая философия была философией сознательного действия, а славянофилы действительную творческую силу видели в иррациональной исторической стихийности. Славянофильство (особенно в его позитивистской обработке – Данилевский, Страхов) – это тоже Действие, это тоже апелляция к Историческому Закону, а значит, примат в ходе толкования Истории рациональных принципов и методов.

79 Данилевский Н.Я. Россия и Европа. С. 12.

80 Несомненно поэтому, что Данилевский пытается осуществить переход от формально-структурных категорий к таким содержательным смысловым категориям, как «интеграция», «завершенность», «целостность». И хотя сами по себе они вполне могут предполагать иерархическую организацию, однако не увековечивают ни ее конкретно-временную структуру, ни, наконец, ее же перманентную обязательность. Согласно методологии Данилевского, и Запад и Восток должны рассматриваться в единстве, но такое единство не есть ни тождество, ни разрыв. Надо, следовательно, вычленить комплекс таких признаков, которые свидетельствовали бы если не о противопоставлении Запада и Востока, то о существенных – но отнюдь не вечных – различиях между ними. И поскольку в связи с этим ведущими признаками единого, по сути дела, человечества становятся не формальные показатели связности, поскольку вышеназванные категории «интеграция», «завершенность», «целостность» суть одновременно психологические, коммуникативные явления. Для всех разновидностей Homo Sapiens доминирует явная и внутренняя форма. Именно на ней базируется истинная связность, целостность человечества, тогда как внешние признаки – лишь частичная ее экспликация на поверхностном уровне.

81 А это означало «национализацию» христианского бога. Ведь сакральный мир – синоним этого бога, который в своих вездесущности и всемогуществе существует в однородном, изотропном и бесконечном пространстве, и в абсолютном бесконечном времени – вечности. У славянофилов же лишь Россия может выступать в роли «чувствилища» вездесущего бога. Недаром, замечу мимоходом, русские же теологи так часто вступали в конфликт со славянофильскими идеологами, справедливо доказывая, что последние враждебны идеальному образу христианского Космоса. На мой взгляд, славянофильское (и, вообще, наверное, любое мессианско-националистическое) понимание религии аналогично древнеиудейскому «централизованному монотеизму». Он предполагает представление о едином пространстве, но оно центрировано. Русские могут приходить на помощь своим единоверцам – что коррелирует с представлением о «боге земли русской» (как любил выражаться и Николай I), распространяющим свое могущество на различные страны. Но при этом в пространстве существует один и только один центр, из которого устремляется мощь бога в мир – это Россия. Перед нами – явное противоречие с идеей алокализованности христианского Космоса.

82 Но евразийцы, многим вообще обязанные Данилевскому, доказали правомочность таких «кентаврных» понятий (или катахрез, т. е. соединений в одном предмете взаимоисключающих друг друга свойств).

83 Данилевский Н.Я. Россия и Европа. С. 72.

84 Там же. С. 73. (Курсив мой. – М.Б.)

85 Там же. С. 73, 74, 75.

86 Там же. С. 76. (Курсив мой. – М.Б.)

87 Там же. С. 76–77. (Курсив мой. – М.Б.)

88 Очевидно, были еще два «американских типа» – мексиканский и перуанский, «погибшие насильственной смертью и не успевшие совершить своего развития» (Там же. С. 91).

89 См.: Там же.

90 Там же. С. 92.

91 Там же. С. 91.

92 Там же. С. 93. (Курсив мой. – М.Б.) Понятна поэтому такая, в общем довольно снисходительная оценка Данилевским татаро-монгольского ига: «… был необходим новый прием государственности, и он был дан России нашествием татар… Когда читаешь описания татарского нашествия, оно кажется нам ужасным, сокрушительным. Оно, без сомнения, и было таковым для огромного числа отдельных лиц, терявших от него жизнь, честь, имущество; но для целого народа, как существа коллективного, и татарское данничество должно почитаться очень легкой формой зависимости. Степень культуры, образ жизни оседлых русских славян и татарских кочевников были столь различны, что не только смешение между ними, но даже всякая власть последних над первыми не могла глубоко проникнуть, должна была держаться одной поверхности» (Там же. С. 276–277).

93 Там же. С. 93. (Курсив мой. – М.Б.)

94 Такой авторитетный исследователь, как Леон Поляков, утверждает, что именно Данилевский – поклонник Кювье и прочих генераторов идей биологического детерменизма – ввел в России понятие «раса», «арийство» (см.: PolakovL. Moscou, Troisieme Rome. Les intermittences de la memoire historique. Paris, 1989, p. 72). О том, что концепция Данилевского – одна из разновидностей «натуралистического циклизма» см.: Рашковский Е.Б. Востоковедная проблематика в культурно-исторической концепция А.Дж. Тойнби (Опыт критического анализа). М. 1976. С. 17.

95 Данилевский Н.Я. Россия и Европа. С. 97. (Курсив мой. – М.Б.)

96 Цивилизация – «понятие более обширное, нежели наука, искусство, религия, политическое, гражданское и экономическое и общественное развитие, взятые в отдельности, ибо цивилизация все это в себе заключает… даже и религия есть понятие, подчиненное цивилизации. Это справедливо, конечно, только по отношению к государствам или вообще к человеческим обществам, а не к отдельным лицам, для которых религия имеет, без сомнения, несравненно большую важность, нежели все остальное, что мы разумеем под именем цивилизации, и не объемлется цивилизацией, потому что по самой сущности своей выходит за пределы земного» (Там же. С. 135. Курсив мой. – М.Б.).

97 Хотя и наука влияет на «национальный характер» (см.: Там же. С. 136).

98 Там же.

99 Там же. С. 132. (Курсив мой. – М.Б.)

100 «Религия составляла и для русского народа преобладающий интерес во все времена его жизни. Но он не ожидал проповеди энциклопедистов, чтобы сделаться терпимым. Терпимость составляла отличительный характер России в самые трудные времена». И дело тут не в православии, а в «самих… природных задатках» русских и вообще славян – в отличие о романо-германских народов (см.: Там же. С. 201). Так, в России «слабые, полудикие и совершенно дикие инородцы не только не были уничтожены, стерты с лица земли, но даже не лишены своей свободы и собственности, не были обращены победителями в крепостное право» (Там же).

101 Данилевский любит в изобилии приводить по этому поводу такие, скажем, примеры: «Немецкий историк Вебер, соответственно рифмованному разделению сословий, государств и вообще общества на Lehr – Wehr – и Nahrstand, разделяет на те же классы и народы, населяющие Европу, в общепринятом смысле этого слова и, конечно, относит славян к НЭР, а немцев к ЛЕР-штанду, т. е. обрекает славянское племя на материальный труд в пользу высших племен» (Там же. С. 185).

102

… мертвым покровом
Задернут Запад весь. Там будет мрак глубок…
Услышь же глас свободы, воспрянь в сияньи новом,
Проснися, дремлющий Восток! (Там же. С. 172).

103

Глас Божий: «собирайся на праведный суд,
Сбирайтесь к Востоку народы! (Там же. С. 324).

103 Там же. С. 326–327.

104 Там же. С. 327. (Курсив мой. – М.Б.)

105 Там же. С. 294.

106 Но скифы – это, по Данилевскому, совсем не турки.

107 Там же. С. 327–328.

108 Там же. С. 340.

109 Там же. С. 317.

110 Как вообще ошибочны были многие прогнозы Данилевского, видно и из таких его слов: евреи принадлежат к числу народов, которые «умерли для политической жизни», они «нигде не выказывают ни малейшего поползновения соединиться в особую политическую группу» (Там же. С. 239).

111 Данилевский и к евреям-то относится в общем довольно благожелательно. Он даже готов признать, что этот народ «по справедливости называется народом богоизбранным, так как среди его выработалось то религиозное миросозерцание, которое подчинило себе самые высокие, развитые цивилизации и которому суждено было сделаться религией всех народов, единою, вечною, непреходящею ее формой» (Там же. С. 518).

112 Там же. С. 340–341. (Курсив мой. – М.Б.).

113 См. подр.: Batunskij Mark. Alfred von Kremer ais der Begriinder der modernen Islamkunde Sonderdruck aus dem Anzeiger der Osterreichischen Akademie der Wissenschaften. Wien, 1980.

114 Данилевский Н.Я. Россия и Европа. С. 341. (Курсив мой. – М.Б.)

115 Там же.

116 Там же.

117 Там же. С. 342. (Курсив мой. – М.Б.)

118 Там же. С. 342–343. (Курсив мой. – М.Б.)

119 Там же. С. 343. (Курсив мой. – М.Б.) Тут же Данилевский напоминает, что константинопольский патриарх Анфимий высказал мысль (по мнению Данилевского, совершенно верную, хотя немецкому историку Гервинусу она «кажется дикою») о том, что «провидение избрало владычество Османов для замещения поколебавшейся в православии Византийской империи, как защиту против западной ереси».

120 Там же. С. 345. (Курсив мой. – М.Б.)

121 Там же. С. 365. См. также с. 346. (Курсив мой. – М.Б.)

122 Там же. С. 348. (Курсив мой. – М.Б.)

123 Там же. С. 348. (Курсив мой. – М.Б.)

124 Хотя и славяне – арийцы (Там же. С. 355. Курсив мой. – М.Б.)

125 Для германцев «насилие и господство составляют вторую природу как бы они ни прикидывались (надо: прикрывались. – М.Б.) фразами о равенстве и либерализме» (Там же. С. 381).

126 Там же. С. 349. Равным образом многими авторами продвижение России в Среднюю Азию, например, расценивалось как борьба не только и не столько с мусульманством, сколько с Западом, в первую очередь «с коварным Альбионом».

127 Там же. С. 401.

128 И оно, и «возвышенное учение Зороастра», и «философский пантеизм браманизма», и «глубокая метафизика буддизма» – все это выше древнегреческой религии (Там же. С. 520).

129 Heidegger М. Unterwegs zur Sprache. Pfallinden, 1959. S. 100.

130 Так, широко известный (особенно на Западе) позитивист Г.Н. Вырубов имел репутацию «защитника европейской либеральной культуры» (см.: Шкуринов П.С. Позитивизм в России. С. 193). Надо, впрочем, учесть, что, как заметил в конце 70-х годов прошлого века М. Антонович, «с одной стороны, либерализм проникает в сферу славянофильства, а с другой – славянофильство проникает в либерализм» (Цит.: Там же. С. 310). Словом, позитивизм вовсе не чужд и славянофильству.

131 В результате ум человека «вместо того, чтобы встретиться с самим собой в истине, теряется во множестве истин» (Zubiri X. Naturaliza, historia, Dios. Madrid, 1974. P. 10).

132 См. подробно: Jorland G. La science dans la philosophie. Les recherches epistemologiques d'Alexandre Koyre. P., 1981.

133 Федоров Н.Ф. Сочинения. М., 1982. С. 96. (Курсив мой. – М.Б.)

134 Там же. С. 98.

135 Там же. С. 101.

136 Там же. С. 111–112.

137 Там же. С. 112. (Курсив мой. – М.Б.)

138 Там же. С. 113. (Курсив мой. – М.Б.)

139 Там же. С. 126.

140 Тамже. С. 114. Написано в период русско-турецкой войны 1877–1878 гг.

141 А русские – «чужие Востоку, не свои Западу» (Там же. С. 122).

142 Там же. С. 123–124.

143 Там же. С. 125.

144 Там же. С. 126.

145 Там же. С. 127.

146 Там же. С. 127–128. (Курсив мой. – М.Б.)

147 Там же. С. 128.

148 Там же. С. 356.

149 Там же. С. 128. См. также с. 186. (Курсив мой. – М.Б.)

150 Там же.

151 Там же. С. 139.

152 И «семитское» (иудейское и финикийское) и эллинское движения совершались «насилием и обманом», вели не к объединению, а к порабощению (см.: Там же. С. 127).

153 Если Константинополь – это Царь городов, то Памир – Царь кладбищ и кремлей (Там же. С. 201).

154 Там же. С. 195. (Курсив мой. – М.Б.)

155 Там же. С. 216. Федоров предлагает представить Памир «(гипотетическую могилу праотца) черепом над скрещенными костями рук, а Константинополь (первое место, освященное крестом) – предполагаемым центром превращения разрушительной силы в живописную» (Там же. С. 216). Памир для Федорова имеет символическое значение «Всемирного Кремля» (Кремль в системе образных понятий автора «Философии общего дела» предстает как священная крепость, сторожащая прах предков). Рассматривая Памир как колыбель человека (а на сегодняшний день не может быть сомнений, что именно здесь – родина праязыка народов Евразии и Африки), Федоров учитывал также и возросший военно-стратегический статус Памира, где со второй половины XIX в. начали сталкиваться интересы России и Англии. Но Федорову, конечно, тут важней иное. «Всемирная история, – утверждает он, – есть не история западных народов, с которою, однако, ее отожествляют; она и не история греко-славянского мира; всемирная история есть отношение этих двух миров, центром которых был Константинополь; поэтому мы и отожествляем ее с историею этого города, не забывая, однако, что Константинополь всемирен только в связи с Памиром, хотя Памир не город, не жилье даже, а земля мертвых, но забвение мертвых и делает наше существование бесцельным, философским, буддийским, т. е. заставляет нас в смерти и уничтожении видеть спасение» (Там же. С. 250. Курсив мой. – М.Б.).

156 В него некогда превратилось сирииское и египетское христианство (см.: Там же. С. 235).

157 Там же. С. 236, 241, 242, 244–245. Ведь «Царьград был… восприемником России при крещении, был учителем ее в вере». Но он же был также «воспитателем в религии и искусстве, в промышленности и торговле Запада; источник арабской образованности был там же, в Константинополе». Этот город вел «созерцательную жизнь; он «думал» за всех, и потому воинственным латинянам и туркам было легко торжествовать над созерцательным городом» (Там же. С. 245). Любопытно в то же время, что Федоров признает за Западом монополию на всевозможные инновации, – чего не знало восточное христианство (см.: Там же. С. 244).

158 Там же. С. 242. (Курсив мой. – М.Б.)

159 Там же. С. 252. (Курсив мой. – М.Б.)

160 Там же. С. 252.

161 Там же. С. 260.

162 Там же. С. 264.

163 Там же. (Курсив мой. – М.Б.)

164 Там же. С. 265.

165 Там же. С. 266. (Курсив мой. – М.Б.)

166 Там же. С. 268. (Курсив мой. – М.Б.)

167 Как и с другими «формами антихристианства: языческим индивидуализмом и семитическим социализмом» (Там же. С. 283).

168 Там же. С. 272.

169 Там же. С. 276. По Федорову, на все войны Наполеона можно «смотреть как на авангардные дела, ведшие его к Константинополю…» (Там же. С. 276–277. Курсив мой. – М.Б.).

170 Там же. С. 286, 287.

171 Там же. С. 286.

172 Там же. С. 286–287.

173 Ибо он «осуществил идеал царя-завоевателя, мессию, по понятиям евреев» (Там же. С. 304. Курсив мой. – М.Б.).

174 Там же. С. 289.

175 Там же. С. 290.

176 Там же. С. 381.

177 Там же. С. 294.

178 Подробный обзор литературы о Леонтьеве см.: Рабкина НА. Исторические взгляды К.Н. Леонтьева // Вопросы истории. 1982, № 6.

179 В противном случае и сама Россия «погибнет, слившись так или иначе со всеми другими народами Запада в виде жалкой части какой-нибудь рабочей, серой, безбожной и бездушной федеральной мерзости» (Леонтьев К.Н. Собрание сочинений. Т. 6. М., 1912. С. 104).

180 О том, что Леонтьев отделял понятие «культура» от ненавистной ему «по-европейски понятой цивилизации», см.: Рабкина Н.А. Исторические взгляды К.Н. Леонтьева. С. 52.

181 Леонтьев К.Н. Собрание сочинений. Т. 5. М., 1912. С. 107–108. (Курсив мой. – М.Б.)

182 «Соединим ли мы эту китайскую (так он порой в раздражении именовал царское самодержавие. – М.Б.) государственность с индийской религиозностью и, подчиняя им европейский социализм, сумеем ли мы постепенно образовать новые общественные прочные группы и расслоить общество на новые горизонтальные слои или нет?» (Леонтьев К.Н. Собрание сочинений. Т. 6. М., 1912. С. 47–48).

183 Рабкина Н.А. Исторические взгляды К.Н. Леонтьева. С. 53.

184 Там же. С. 52.

185 Леонтьев К.Н. Т. 6. М., 1912. С. 340.

186 Там же. С. 77.

187 Там же. С. 46.

188 Там же. С. 30. (Курсив мой. – М.Б.)

189 Там же. С. 116.

190 Там же. С. 46.

191 Там же. Т. 7. С. 134.

192 Там же. Т. 5. С. 147.

193 Леонтьев К.Н. Моя литературная судьба // Литературное наследство. Т. 22–24. М., 1935. С. 446.

194 Леонтьев К.Н. Собрание сочинений. Т. 6. С. 241. (Курсив мой. – М.Б.)

195 Рабкина Н.А. Исторические взгляда К.Н. Леонтьева. С. 55.

196 Леонтьев К.Н. Т. 6. С. 242.

197 Там же. Т. 7. С. 421. (Курсив мой. – М.Б.)

198 «Настоящий» русский консерватизм впоследствии не раз предпочитал идти на компромисс с исламом – и даже объединяться с ним в одном фронте против «материализма и атеизма». Идею такого блока развивали Н. Бердяев, В. Розанов, Д. Мережковский, Л. Шестов и др. (см.: Кувакин В.А. Религиозная философия в России начала XX в. М., 1980). О том, что наличие религиозного плюрализма не только не наносит вред религии, а, напротив, является «неизбежным условием церковной жизни, церковного прогресса», писал и столь видный богослов как М.М. Тареев (см.: его «Философия жизни» (1891–1916). Сергиев Посад, 1916. С. 23).

199 Леонтьев К.Н. Т. 7. С. 251.

200 Там же. С. 252. (Курсив мой. – М.Б.)

201 Там же.

202 Там же. С. 253. (Курсив мой. – М.Б.)

203 Однако известному цензору и востоковеду В.Д. Смирнову (о нем см. подробнее ниже) даже традиционный ислам вовсе не казался гарантом социального и культурного консерватизма. Опровергая утверждение ряда татарских издателей о том, что ислам учит народ послушанию, Смирнов заявлял, что «если среди них (татар) не было политических преступников, это не от Корана», если «из мусульман не объявилось еще динамитчиков или социалистов, то это можно приписать чему угодно – общей неинтеллигентности, общественно-политической обособленности и замкнутому быту татар, – а уж отнюдь не каким-либо вышеизложенным свойствам ислама…» (Цит. по: Карамуллин А. Татарская книга пореформенной России. Казань, 1983. С. 121).

204 Замечу мимоходом, что в истории этой государственности элементы кумулятивности и дискретности постоянно дополняли друг друга, и в некотором отношении ее развитие можно сравнить с ростом биологического организма. Перед нами в таком случае не просто увеличение через прогрессирующее накопление элементов, а морфогенез, в котором образование структуры происходит путем последовательных кумулятивных трансформаций (короткие периоды нарушения равновесия под контролем регулирующего механизма) и структурных перестроек (внезапные скачки и переходы на новый уровень равновесия).

205 Леонтьев К.Н. Т. 7. С. 502.

206 Там же. С. 253. (Курсив мой. – М.Б.)

207 И уж конечно, в допетровской Руси, причем всего более ему импонировал XVII век, когда была сильная монархическая власть, строгая кастовая, сословная структура общества, религия, обожествляющая власть, «привинченность» крестьянина, резко выраженное имущественное и гражданское неравенство и т. п.

208 Леонтьев К.Н. Т. 7. С. 255. (Курсив мой. – М.Б.)

209 Там же. С. 252.

210 Там же. С. 260.

211 Хотя в то же время Леонтьев (и это вполне логично для него) иронизирует над Максом Мюллером, который стремился «примирить все религии земного шара в какой-то общей и никому не понятной вере»; каждая из них, как заверял Мюллер, принесет «свое лучшее», в том числе мусульманин – «серьезность своей души» (Там же. С. 304).

212 Там же. С. 287. (Курсив мой. – М.Б.)

213 Там же. С. 542. Интересно, что Леонтьев пророчит расцвет на Западе спиритизма, медиумизма и т. п. и даже «переходы в православие или иную не западную веру…» (Там же. С. 30).

214 Там же. С. 140.

215 Там же.

216 Там же. С. 140–141.

217 Одна из его работ так и озаглавлена – «Племенная Политика, как орудие всемирной революции».

218 Там же. С. 150.

219 См. там же.

220 Там же. С. 240.

221 «… дни Турции на самом Босфоре сочтены уже… Организм ее, перенесенный в Европу через века назад, лишь географический, связанный с историей Европы лишь по внешности равновесия, а не по сущности основ, не вынес и слабых приемов европейского, навязанного ему либерализма» (Там же. С. 241).

222 Опасность совсем с иной, но не с западной стороны: «славяне будут пожраны китайским нашествием» (Цит. по: Александров А. Памяти К.Н. Леонтьева. П. Письма К.Н. Леонтьева к А. Александрову. Сергиев Посад, 1915. С. 96).

223 Об этом см., в частности: Розенталь В.Н. А.Н. Герцен и либеральное движение в 1855–1857 гг. // Ученые записки Рязанского пединститута. 1965. Т. 36; Китаев В.А. От фронды к охранительству. Из истории русской либеральной мысли 50-60-х годов XIX века. М., 1972; Шмигельская М.А. Отражение политической борьбы в русской либеральной журналистике конца 50-х – начала 60-х гг. XIX в. (По материалам «Русского вестника»). Канд. дисс. Саратов, 1974; Подох И.В. А.И. Герцен в русском освободительном движении 50-х годов XIX в. Докт. дисс. Саратов, 1977; Революционная ситуация в России в середине XIX века. М., 1978; Твардовская В.А. Идеология пореформенного самодержавия (М.Н. Катков и его издания). М., 1978.

224 См., например: Леонтьев К.Н. Т. 8. М., 1912. С. 189–190; Т. 7. С. 98, 137.

225 Его называли «отечественным Ницше» (Рабкина Н.А. Исторические взгляды К.Н. Леонтьева. С. 60.) – но, право, уже одного этого вполне достаточно, чтобы именовать Леонтьева «великим».

226 Этот лозунг прямо был обусловлен поражением России в Крымской войне. Подытоживая сложившуюся в связи с этим ситуацию, К. Маркс писал: «Итак, для всероссийской империи путь в Европу ныне закрыт… Но если закрыт путь северо-западный, то остается южный и юго-восточный, Бухара, Персия, Афганистан, Ост-Индия, наконец, Константинополь» (Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Изд. 2-е. T. XVIII. С. 600). О том, как активизировалась в конце 50-х – 60-е годы русская «новая восточная политика», см., в частности: Халфин Н.А., Рассадина Е.Ф. Цит. соч. С. 120–123; Hopwood Derik The Russian Presence in Syria and Palestine. 1843–1914. Church and Politics in the Near East. Oxford, 1969).

227 Достоевский Ф.М. Полное собрание художественных произведений. Т. 12 (Дневник писателя за 1877, 1880 и 1881 годы). Дневник за 1877 г. С. 23.

228 Если Тургенев путь русского прогресса связывал с задачей усвоения Россией высших достижений своей цивилизации, то для Достоевского необходимейшая предпосылка этого прогресса – нравственное воспитание и совершенствование как отдельного человека, так и общества в целом. Высший русский национальный тип, по Достоевскому, – это «всечеловек», носитель идеи всечеловеческого служения и гармонического разрешения европейских противоречий. Этот тип должен возникнуть на основе синтеза лучших европейских и русских национальных начал, и прежде всего «всечеловечности» – отличительной и характерной, по мнению писателя, черты русской нации. «Мы, – утверждал Достоевский, – настолько же русские, насколько же и европейцы, всемирность и обще человечность – вот назначение России» (Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в 30 томах. Л., 1972–1982. Т. 24. С. 309). «Всечеловека», как истинно русского, а потому и истинного европейца, Достоевский противопоставляет «общечеловеку», т. е. русскому западнику-космополиту, утратившему свое национальное лицо (см. подробно: Буданова Н.Ф. Диалог с автором «Нови» в «Дневнике писателя» за 1877 г. // Достоевский Ф.М. Материалы и исследования. Т. 5. Л., 1983; О «почвенничестве» Достоевского 1860-х годов и его отношении к западникам и славянофилам см.: Кирпотин В. Достоевский в шестидесятые годы. М., 1966; Фридлендер Г.М. У истоков почвенничества (Ф.М. Достоевский и журнал «Светоч») // Известия АН СССР, 1971. Серия литературы и языка. № 5; Нечаева B.C. 1) Журнал М.М. и Ф.М. Достоевских «Время». М., 1972, 2) Журнал М.М. и Ф.М. Достоевских «Эпоха». М., 1975; Туниманов В.А. Творчество Достоевского. 1854–1862. Л., 1980).

229 Во всяком случае, довольно широкие круги русского общества уже достаточно явственно осознавали свою не только этническую и конфессиональную, но и расовую идентичность, хотя и вовсе не выдвигали ее на первый план. Интересна в данной связи та иерархия атрибутов русской интеллигенции, которую строит один из героев романа «Китай-город» (1882) П.Д. Боборыкина: «… у нас есть воспитание, ум, раса, наконец…». Но еще ранее, в 1867 г., министр иностранных дел А.М. Горчаков в письме императору Александру II, перечисляя факторы, объединяющие нас с христианами Востока, говорит о «расовых и религиозных симпатиях» (Цит. по: Зуева Н.В., Шатохина Е.М. Из истории балканской политики России 1856–1867 гг. // Балканские исследования. Вып. 8-й. С. 168). Можно здесь же курьеза ради отметить, что арабской мусульманской историографией к потомкам Афета (Иафета) причислялись не только славяне, но и… турки, а также мифический «народ Гога и Магога» (см.: Бартольд В.В. Сочинения. М., 1963. T. II. Ч. I. С. 870–871).

230 Так, в «Дневнике» за 1880 г. читаем: «Для настоящего русского Европа и удел всего великого Арийского племени так же дороги, как и сама Россия…» (с. 389).

231 Там же. С. 24.

232 Там же. С. 68.

233 Там же. С. 69. (Курсив мой. – М.Б.)

234 Нечего напоминать о том, что сам этот термин «агаряне» (как и, конечно, «исмаильтяне») всегда считался одним из наиболее одиозных в русской лексике. Так, Симеон Полоцкий (1629–1680) писал:

Агарь Аврааму сына Исмайла
скоро и удобно, но злого родила.
Сарра же не скоро, но чадо святое
Исаака роди, чадо преблагое.
Тако мы пред Богом во злых агарствуем,
во благих паки делах обычно сарствуем.

(Цит. по: Демин А.С. «Жезл правления» и афористика Симеона Полоцкого // Русская старопечатная литература XVI – первая половина XVIII в. С. 86. (Курсив мой. – М.Б.) Недаром, конечно, Симеон Полоцкий перевел с латинского отрывки из книги Петра Альфонса «О законе сарнцинстен» и «Иносказание о Махмете» в 29 главах по очень популярной средневековой энциклопедии «Зерцало историческое» Викентия, епископа Бове (см.: Крачковский ИЮ. Очерки по истории русской арабистики. М., 1950. С. 29).

235 Там же. С. 223–224.

236 Там же. С. 231.

237 Ее же пытались тесно связать с давней борьбой России против «неверной», «поганой» Золотой Орды. (См.: Нарочницкая Л.И. Национально-освободительное движение на Балканах и народные массы России во время Восточного кризиса 1875–1878 гг. // Балканские исследования. Вып. 7-й. Исторические и историко-культурные процессы на Балканах. С. 135. См. также: Никитин А.С. Русское общество и национально-освободительная борьба южных славян в 1875–1878 гг. // Общественно-политические и культурные связи народов СССР и Югославии. М., 1957; Григорьев Н.М. Участие народов Среднего Поволжья в национально-освободительной борьбе южных славян в период Восточного кризиса 1875–1878 гг. Автореф. канд. дисс. Куйбышев, 1978; Нарочницкая Л.И. Россия и национально-освободительное движение на Балканах. 1875–1878 гг. М., 1979.) О последующей роли России на Балканах см.: Rossos A. Russia and Balkans inter-Balkan Rivalries. Russian Foreign Policy. 1908–1914. Toronto etc, 1981. С точки зрения новейших советских исследователей, на заключительном этапе Восточного кризиса основной идеей русской внешнеполитической доктрины была идея образования независимых государств на Балканах, что максимально способствовало задачам национально-освободительного движения народов этого региона (см. подробно: Россия и Восточный кризис 70-х годов XIX в. М., 1981. В этом же сборнике – интересные данные об отношении к русско-турецкой войне консервативных, с их подчеркнутой агрессивностью и шовинизмом, славянофильских кругов).

238 Не следует, впрочем, думать, будто противники Достоевского – западники – только тем и занимались, что идеализировали Османскую империю. Скорее напротив: и для них она представала наиболее отрицательной точкой отсчета. Так, в толстовской «Анне Карениной» (часть III, глава XXXVI) либеральный помещик Свияжский с пессимизмом отзывается о России как о «стране вроде Турции». Но это, конечно, далеко не все. Вся русская – в том числе и революционно-демократическая, враждебная славянофилам, пресса с сочувствием следила за борьбой и сербов (см. подробно: Никитин С.А. Сербская политическая жизнь 60-х годов XIX века в русской периодической печати // Уi единьена омладина српска. Зборник Радова. Нови Сад, 1968), и герцоговинцев, и боснийцев, и черногорцев, и, наконец, болгар против турок (см., в частности: Кондратьева В.Н. Русские дипломатические документы об аграрных отношениях в Боснии и Герцоговине. 60-70-е гг. XIX в. М., 1971; Хитрова Н.И:. 1) Реакция русской прессы на черногорско-турецкую войну 1862 г. // Россия и славяне. М., 1972; 2) Русское общество и Черногория в 60-70-е годы XIX в. // История, культура, этнография и фольклор славянских народов. VIII Международный съезд славистов. М., 1973; Шатохина Е.М. К вопросу о социально-экономическом положении и национально-освободительной борьбе болгарского народа в 60-е годы XIX в. // Славяне и Россия. М., 1972; Ровнякова Л.И. Франьо Рачки и Россия (Из истории хорвато-русских отношений последней трети XIX в. // Зарубежные славяне и русская культура. Л., 1978; Владыко Н.Н. К вопросу об историографии и новых источниках по истории национально-освободительного движения в Герцоговине в 50-60-х годах XIX века // Советское славяноведение. 1979, № 5 и др.).

При этом «передовая печать России использовала все возможности для пропаганды революционного опыта других народов, для мобилизации русского общественного мнения в поддержку их освободительных стремлений. В Герцене, Добролюбове, Чернышевском и многих других деятелях русского революционного движения» демократы самых разных стран имели «надежных друзей и союзников» (Ровнякова Л.И. Вопросы национально-освободительной борьбы южных славян в русской демократической печати 1860-х годов // Взаимосвязи русской и зарубежных литератур. Л., 1983. С. 189). Сказанное относится и позиции этих русских радикалов к балканскому народу (см., в частности: Зарев П. Николай Гаврилович Чернышевский и передовая общественная мысль в Болгарии // Славяне. 1953, № 7; Дьяков В А. Славянский вопрос и политическая программа Н.Г. Чернышевского // Проблемы истории общественной мысли и историографии. М., 1976; Черепахов М.С. Роман Н.Г. Чернышевского «Что делать?» в славянских странах // Филологические науки. 1978, № 4; Ровда К.И. Чернышевский и славянские литературы // Н.Г. Чернышевский. Эстетика, литература, критика. Л., 1979 и др.).

Интерес руководимого Чернышевским и Добролюбовым «Современника» к «славянскому вопросу» (см. подробно: Козьмин Б.П. Журнал «Современник» – орган революционной демократии. Журнально-публицистическая деятельность Н.Г. Чернышевского и Н.А. Добролюбова. М., 1957) был связан со стремлением противодействовать культурной диффузии славянофильства. Это направление журнала высоко ценили Маркс и Энгельс, отмечавшие, что Чернышевский разоблачил «происки панславистов и рассказал славянским народам правду об истинном положении вещей в России и о корыстном мракобесии их лживых друзей панславистов» (Маркс К., Энгельс Ф. Т. 18. С. 430–431). Чернышевский решительно отвергал попытку славянофилов представить себя «монопольными печальниками» (Ровнякова Л.И. Вопросы национально-освободительной борьбы… С. 191) о судьбах угнетенных балканских славян, указывая, что их будущее далеко не безразлично и европобежным, в том числе революционно-демократическим, элементам русского общества (см., например: Чернышевский Н.Г. Полное собрание сочинений. T. III. СПб., 1906. С. 101, где сказано: «Сербы, вместе с болгарами, ближайшие к нам по родству из всех славянских единоплеменников наших, должны возбуждать в нас самое живое сочувствие»), В том же «Современнике» другие авторы не раз приводили факты о тяжелом положении христианских подданных Османской империи – этого «юного, сильного населения (Цит. по: Ровнякова Л.И. Вопросы национально-освободительной борьбы… С. 194). Что же касается Чернышевского, то он, в противоположность славянофилам, не выделял освободительную борьбу славян в какоето особое движение, призывая их к решительным революционным действиям (см.: Чернышевский Н.Г. T. VII. С. 839).

239 Появилось очень много людей с потребностью «особливого мнения», в частности, заявляющих: «… турки лучше болгар… я люблю турок» (Там же. С. 175).

240 Впрочем, в ряду идейных противников Достоевского были и такие великие писатели, как Лев Толстой и Иван Тургенев. В «Дневнике писателя» за июль – август 1877 г. Содержится непосредственная полемика с Толстым, поскольку тот устами Левина («Анна Каренина») усомнился в сознательном отношении темной народной массы к Восточному вопросу. Отдельные реплики персонажей «Нови», характеризующие их негативное отношение к тому же Восточному вопросу, Достоевский оценивает как непонимание Тургеневым (часто ратовавшему за «интересы европейской цивилизации») великой нравственной идеи всечеловеческого служения, лежащей в основе народного движения в защиту славян, т. е. непонимание «всеотзывчивости» русского народа, как национальной идеи, гениально угаданной Пушкиным. Тут, однако, Достоевский был несправедлив. Осуждая официальную политику России на Балканах, Тургенев в то же время горячо сочувствовал национально-освободительной борьбе южных славян («Крокет в Виндзоре», «Памяти Ю.П. Вревской» и др.). См. подробно: Назарова Л.H. И.С. Тургенев и Ю.П. Вревская // Русская литература. 1958, № 3; Никитина Н.С. Крокет в Виндзоре // Тургеневский сборник. T. III. Л., 1967; Велчев В. Тургенев и Болгария. София, 1961; Величкина И.И. И.С. Тургенев и война за освобождение Балканских стран // Вопросы русской литературы. М., 1970; Волгин И.Л. Нравственные основы публицистики Достоевского (Восточный вопрос в «Дневнике писателя» // Известия АН СССР. Отд-ние литературы и языка. 1971. T. XXX; Вилъчинский В.П. Славянская тема в русской литературе 1870-х годов // Русская литература. 1973, № 3.

241 Там же. С. 173–174.

242 «Вспомнили бы, однако, Магометов рай, чтобы уже совсем восполнить свое убеждение в чистоте турецких понятий о единстве Божием» (Там же. С. 175).

243 Там же. С. 174.

244 Более того: для Достоевского (в «Преступлении и наказании») не только Наполеон, но и Магомет (так он назван в размышлениях Раскольникова) олицетворяет собой бессовестно манипулирующее людьми и обрекающее их на гибель во имя своих узкокорыстных целей, антигуманное, мрачное и порочное начало.

245 Недаром для Достоевского русский солдат Фома Данилов, зверски замученный турками, но не отрекшийся от своей веры (о его героической смерти Достоевский узнал из газет), символизирует русский народ, его необъятные духовные силы. Это «проблема России, всей той самой России, в которой циники и премудрые наши отрицают теперь великие мысли и великие чувства» (Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в 30 томах. Л., 1972–1982. Т. 25. С. 14).

246 Достоевский Ф.М. Дневник за 1881 г. С. 449.

247 Там же. С. 450. (Курсив мой. – М.Б.)

248 Там же.

249 И поныне еще не утихают – и вряд ли когда-нибудь утихнут – споры о том, поддается ли мировоззрение Достоевского систематизации. А может быть, различия в подходах детерминированы различными типами сознания интерпретаторов: одни склонны дифференцировать, другие интегрировать? Короче говоря, это разные уровни осмысления. Можно говорить о «философии Достоевского» как о целостной системе на уровне единого и о ее различных, нередко диаметрально противоположных, вариантах на уровне тех или иных его отдельных произведений. Закончим этот наш тезис типично толерантной формулой: «одно другому не противоречит».

250 Впрочем, все это лишь в тогдашней России могло быть сочтено каким-то супероригинальным заявление. А между тем в Западной Европе немало представителей интеллектуалистского бомонда куда раньше Достоевского демонстративно гордо указало на азиатское происхождение европейцев, и фразы об Азии как «колыбели человечества» были всеобщим достоянием. К тому же, как помним, русский человек – это, по Достоевскому, представитель «великого Арийского племени», всего более имеющий, стало быть, основания претендовать на «истинно-азиатский» (= «арийский») дух. Иное, впрочем, дело, что на уровне массового (или, как любил говорить Достоевский, «лакейского») сознания слово «азиат» действительно воспринималось как одно из самых оскорбительных ругательств.

251 Достоевский Ф.М. Дневник за 1881 г. С. 450. (Курсив мой. – М.Б.)

252 Там же. С. 451.

253 Там же. С. 451–452.

254 Там же. С. 453.

255 Там же. (Курсив мой. – М.Б.)

256 Там же. С. 454. (Курсив мой. – М.Б.)

257 Там же. С. 455. (Курсив мой. – М.Б.)

258 Там же. (Курсив мой. – М.Б.)

259 Там же. С. 456. (Курсив мой. – М.Б.)

260 Там же. С. 457.

261 Достоевский Ф.М. Т. 11. Дневник писателя. М.-Л., 1929. С. 32. (Курсив мой. – М.Б.)

262 Полемизируя со славянофилами, Грановский провозглашал общность исторического развития России и Западной Европы. Но, принимая диалектику Гегеля, он в то же время подчеркивал, вопреки немецкому философу, и историческую роль славянства и необходимость изучения жизни народов Востока. (См. подробно: Грановский Т.Н. Сочинения. М., 1900; Письма Грановского // Звенья. 1935, № 5; 1936, № 6; Лекции по истории позднего средневековья. М., 1971; Лекции Т.Н. Грановского по истории средневековья. М., 1961.

263 Цит. по: Достоевский Ф.М. T. II. С. 347. (Курсив мой. – М.Б.)

264 См. там же.

265 Там же. «Дневник». 1876, сентябрь. (Курсив мой. – М.Б.)

266 Там же. С. 397.

267 Там же. С. 397–398.

268 Там же. С. 398–399. (Курсив мой. – М.Б.)

269 Цит.: Там же. С. 402–403. (Курсив мой. – М.Б.)

270 Там же. С. 404. (Курсив мой. – М.Б.)

271 «Нет-с, не нам с вами(либералами из «Вестника Европы». – М.Б.) учить народ (русский. – М.Б.) веротерпимости… В этом отношении он и вас, и всю Европу поучит» (Там же. С. 407).

272 Там же. С. 406. (Курсив мой. – М.Б.)

273 Ухтомский Э. От калмыцкой степи до Бухары. С. 8.

274 Там же. С. 9.

275 Там же. С. 12. (Курсив мой. – М.Б.)

276 Там же. С. 37.

277 Там же. С. 158.

278 Там же. С. 63.

279 Там же. С. 59–60.

280 Там же. С. 57.

281 Там же. С. 58.

282 Ухтомский Э. К событиям в Китае. С. 3–4.

283 Там же. С. 4.

284 Там же. С. 5.

285 Ухтомский, с сочувствием ссылаясь и на высказанное еще в 20-е годы XX в. мнение английского епископа Хебера, пишет: «Наше (т. е. русское. – М.Б.) прошлое и прошлое самой типичной восточной страны (Индии) до мелочей сходны и родственны, одинаково смутны и печальны в материальном отношении, в совершенно равной мере заключают в себе залог обновленного будущего и уверенной борьбы за свои исконные права» (Там же. С. 1).

286 Там же.

287 Там же.

288 Там же. С. 2. (Курсив мой. – М.Б.)

289 Там же. С. 5.

290 Там же. С. 4. (Курсив мой. – М.Б.)

291 Там же. (Курсив мой. – М.Б.)

292 Там же. С. 6.

293 Там же. (Курсив мой. – М.Б.)

294 Там же. С. 7–8. (Курсив мой. – М.Б.)

295 Там же. С. 8.

296 Там же. (Курсив мой. – М.Б.)

297 Там же. С. 9. (Курсив мой. – М.Б.)

298 Там же. (Курсив мой. – М.Б.)

299 Там же. (Курсив мой. – М.Б.)

300 Там же. С. 9.

301 «Запад нас умственно дисциплинирует, но в общем лишь тускло отражается на нашей жизненной поверхности. Все под ней и в недрах народного быта проникнуто и дышит глубоко восточными умозрениями и верованиями, овеяно жаждою высших форм бытия и широкими человечными стремлениями совершенно иного вида, чем в корне убиваемое материализмом миросозерцание современных европейцев среднего уровня. Азия бесчисленное число раз затопляла Русь своими ордами, крушила своим натиском, претворяла (Россию. – М.Б.) в нечто однородное с Персией и Туркестаном, с Индией и Китаем. Мы до сих пор не имеем, да и не можем найти за Каспием, Алтаем и Байкалом ясно очерченного рубежа, естественно точной демаркационной линии, за которой бы кончалось собственно «наше». Оттенки перехода особенно от русских владений к китайским, настолько неуловимы (Ухтомский напоминает, что среди уральских и донских казаков есть буддисты, имея в виду калмыков. – М.Б.), что выразить нельзя (хотя ниже Ухтомский предупредит о том, как опасно для России активно вторгаться в Китай. – М.Б.)» (Там же. С. 48. Курсив мой. – М.Б.). Далее следует не менее интересный пассаж: «Грандиозная панорама, представляемая природою наших старинных восточных окраин, совершенно соответствует той, среди коей складывались характеры недостаточно истолкованного историками «забайкальца» Чингисхана, выдающихся созерцателей и аскетов монгольской крови, но с чисто индийским миросозерцанием, наконец, также олицетворявших собою русско-инородческую удаль и мощь «казаков-завоевателей Востока» (Там же. С. 48–49. Курсив мой. – М.Б.)

302 Там же. С. 9. (Курсив мой. – М.Б.).

303 Там же. С. 10.

304 Там же.

305 Интересно будет по этому поводу вспомнить о следующем. Принятие русским великим князем Иваном Грозным царского титула связано с падением Византийской империи, которое повлекло за собой осмысление образа Москвы как нового Константинополя или Третьего Рима. Существенно, что завоевание турками Византии приблизительно совпадает по времени со свержением русскими татарского ига. Тем самым, если в Византии ислам торжествует над православием, то в России наоборот: православие взяло верх над «басурманством» (см.: Каптерев Н.Ф. Характер отношений России к православному Востоку в XVI и XVII столетиях. Изд. 2-е. М., 1914; Приселков М.Д. Некролог Н.Ф. Каптерева // Русский исторический журнал. Кн. 5. Петроград, 1918. С. 315; Лотман Ю.М., Успенский Б.А. Роль дуальных моделей… С. 8). Византия и Русь «как бы меняются местами», в результате чего Русь оказывается в центре православного (а тем самым и христианского) мира: Москва становится новым Константинополем (Успенский Б.А. Царь и самозванец: самозванчество в России как культурно-исторический феномен // Художественный язык средневековья. С. 223). При этом в свое время титул царя объединял императора (базилевса) Византии, которому Русь была подчинена в конфессионально-культурном отношении (русская церковь входила в юрисдикцию константинопольского патриарха), и хана Золотой Орды, которому русские земли были подчинены реально: и тот и другой правитель именовался на Руси «царем». В период татарского владычества русская церковь молилась за татарского «царя», т. е. он поминался за богослужением (см.: Прохоров Г.М. Повесть о Митяе: Русь и Византия в эпоху Куликовской битвы. Л., 1978. С. 53, 84). Можно предположить, что молитве за «царя» татарского предшествовала до татаро-монгольского завоевания молитва за «царя» греческого, т. е. императора Византии (Успенский Б.А. Царь и самозванец. С. 223). После крушения Византийской империи и падения Золотой Орды (с последующим завоеванием татарских земель) московский великий князь оказывается единственным православным правителем (если не считать Грузии, находящейся на далекой периферии), т. е. единственным независимым правителем православной ойкумены; предполагалось вообще, что есть один только царь в православном мире, это место, которое ранее занимал византийский император, занимает теперь русский великий князь. С другой стороны, ему же принадлежит теперь та территория, на которой ранее владычествовала Золотая Орда. Таким образом, русский царь объединяет в себе царя (императора) Византии и царя (хана) Золотой Орды: семиотически он оказывается преемником греческого императора, а территориально – татарского хана (Там же.). И далее, углубляясь в историю, напомним, что еще в X в. (и даже в XI в.) великий князь киевский носил восточный титул хакан (каган), равнозначный западноевропейскому императору (см.: Новосельцев А.П. Киевская Русь и страны Востока // Вопросы истории. 1983, № 5. С. 17).

306 Там же. С. 12.

307 Там же. С. 17.

308 Там же. (Курсив мой. – М.Б.)

309 Там же. С. 45. (Курсив мой. – М.Б.)

310 Там же.

311 Там же. С. 23.

312 Там же. (Курсив мой. – М.Б.)

313 Там же. С. 45.

314 См. там же. С. 23.

315 Там же. С. 43.

316 И уж наверняка России надобно быть предельно осторожной с Китаем. Хотя его и можно, как уверял знаменитый русский путешественник Николай Михайлович Пржевальский, покорить с горстью солдат, тем не менее: «…параллельно страшит самая мысль глубоко врезаться в тину жизненного строя желтой расы, где сравнительную молодость и энергию, идеалы и творчество России, быть может, ждет медленная смерть» (Там же. С. 47). И потому Ухтомский сочувственно относится (см.: Там же. С. 54) к такого рода утверждениям: Китай – «набальзамированная мумия, изукрашенная письменами и укутанная в шелк» (И. Гердер); китайцы – «слабоумно-варварский народ» (А. Токвиль). «Надобно удивляться, как народы Дальнего Востока, перебирающие в течение тысячелетий все одно и то же, не умерли от монотонности» (крупнейший русский синолог В.П. Васильев) и т. п.

317 Там же. С. 45. (Курсив мой. – М.Б.)

Там же. С. 49. (Курсив мой. – М.Б.)

319 Там же. С. 85.

320 Там же. С. 83.

321 Там же. С. 82.

322 Хотя Запад успел очень многое урвать на Востоке, тогда как Россия, негодует Ухтомский, запоздала: «мы остались дома с традиционной беспечностью и могучей ленью» (Там же. С. 45).

323 Там же. С. 76.

324 См. там же. С. 82.

325 Там же. С. 85. (Курсив мой. – М.Б.)

326 Ухтомский Э. Перед грозным будущим. К русско-японскому столкновению. СПб., 1904. С. 5

327 Особенно С.Н. Сыромятникова (псевдоним «Сигма») из журнала «Новое время».

328 Ему лично претят «традиционные условия сонливои китаищины, игнорирующей идеальное на земле…» (Там же. С. 16. Курсив мой. – М.Б.).

329 Итак, все-таки на первом плане у «протоевразийца» Ухтомского – христианство. И конечно, на знаменитый вопрос Владимира Соловьева:

О, Русь! в предвиденья высоком
Ты мыслью гордой занята…
Каким же хочешь быть Востоком —
Востоком Ксеркса иль Христа?

Ухтомский ответил бы, что он желает прежде всего «Востока Христа», а вместо Ксеркса – своего боготворимого «белого царя».

330 Ухтомский Э. Перед грозным будущим. С. 6–7. (Курсив мой. – М.Б.)

331 Там же. С. 7. (Курсив мой. – М.Б.) Лучше всего «бескровно» завоевать «желтый мир», где «миролюбие издавна насаждается не одним буддизмом, где в душе почтенно-трудолюбивых народных масс вполне созрели социальные идеалы высшего порядка (т. е. адекватные русским. – М.Б.), неосуществимые еще на Западе» (Там же. С. 12).

332 Там же. С. 9. (Курсив мой. – М.Б.)

333 Там же. С. 12.

334 Там же. С. 10. (Курсив мой. – М.Б.)

335 Там же. (Курсив мой. – М.Б.)

336 Там же. С. 11.

337 См.: Бадмаев ПЛ. Россия и Китай. С. 11–12.

338 Там же. С. 22.

339 Там же. С. 38.

340 Подробно об этом понятии см.: Орлов В.В. Психофизиологическая проблема. Философский очерк. Пермь, 1966.

341 Со временем, очевидно, можно будет дать более детализированную, нежели ныне, картину многоуровневой и иерархически организованной структуры явных и имманентных уровней содержания «имперской идеологии». Если воспользоваться эвристическим арсеналом школы нарративного семиотика A.-J. Greimas (высокоинформативный анализ ее см.: Everart-DesmedtN. Semiotique du recit: Methode et applications. Louvain, 1981), – в частности идеей семиотического квадрата в его парадигмической перспективе (объединяющей в себе «отношения», «актинты» и «аксиологические ценности» (Everart-Desmedt N. Opit. cit. P. 84), то удастся основательно показать, какие из иноверческих феноменов находились по отношению к друг другу и к господствующему, православно-русскому субстрату в позициях либо контрарности (противоположности), либо контрадикции (противоречивости), либо, наконец, импликации. По закону того же семиотического квадрата (являющегося выражением ахронической парадигматической структуры) удается выстроить и структуру отношений агентов действия – «актантов» и «аксиологических ценностей», специфических для данной социокультурной сферы в конкретный исторический момент, – в частности, стереотипы оценки способностей, качеств и недостатков Чужих, определяющие некоторые их действия, их «тематические роли», которые могут быть профессиональными, психопрофессиональными, семейными и т. д. (Натоп Ph. Pour un status se-miologique du personnage // Poetique du recit. Paris, 1977. P. 140).

342 Впрочем, как заметил Д. Мережковский, и Ницше «делает глазки не только Бисмарку, но и русскому самодержцу, как величайшим проявлениям «воли к могуществу» (Мережковский Д.С. Полное собрание сочинений. T. XIV. М., 1914. С. 24).

343 Для Достоевского, как верно подчеркнул Мережковский, христианство – истина не вселенская, а «истина одного народа, избранного, русского народа-богоносца, нового Израиля» (Там же. С. 208). На мой взгляд, не следует преувеличивать и значимость слов М.Ю. Лермонтова, сказанных им А.А. Краевскому: «Я многому научился у азиатов, и мне бы хотелось проникнуть в таинство азиатского миросозерцания, зачатки которого и для самих азиатов и для нас еще мало понятны. Но, поверь мне, там, на Востоке, – тайник богатых откровений» (Лермонтов М.Ю. Полное собрание сочинений. Т. 2. М.-Л., 1936. С. 250). И конечно, ни в коем случае не должно придавать принципиальной роли спорадическим интересам А.С. Пушкина к Китаю (см.: Белкин Д.И. Пушкин и китайская культура. Из истории русско-китайских литературных связей // Ученые записки Горьковского государственного университета им. Н.И. Лобачевского. Серия философская. Вып. X, XIII. 1958). В том же плане надо толковать и известные строчки Тютчева, для которого (во всяком случае, в этом стихотворении) Восток – это всецело христианский Восток:

Молчит сомнительно
Восток,
Повсюду – чуткое
молчанье.
Что это?.. Сон
иль ожиданье?
И близок день или далек?

344 «Позитивизм европейского типа – это «религия Китая» (Лао-Дзина, Конфуция)… «религия без Бога», «религия земная, безнебесная», как выразился Герцен о европейском научном реализме. Никаких тайн, никаких углублений и порываний к «мирам иным». Все просто, все плоско, несокрушимо здравый смысл, несокрушимая положительность…» (Мережковский Д.Т. T. XIV. С. 8). Как известно, точно такими же характеристиками наделяли (например, R. Dozy) и ислам.

345 Хотя главная «желтая опасность» – не извне, а внутри; не в том, что Китай идет в Европу, а в том, что Европа идет в Китай; лица у нас еще белые; но под белою кожею уже течет не прежняя густая, алая, арийская, а все более жидкая, «желтая» кровь, похожая на монгольскую сукровицу; разрез наших глаз прямой, но взор начинает косить, суживаться» (Там же. С. 10).

346 Там же. С. 9.

347 У китайцев нет «того творческого самозабвения, той вдохновленной народной фантазии, того священного Прометеева огня, которым так щедро одарила природа более молодые арийские и семитские племена. Без этого огня никакая культура, никакое развитие внешнего благосостояния, государства, быта и комфорта нейдут впрок Человечеству» (Там же. С. 41). Им, китайцам, «недоступен тот бесполезный, бесцельный восторг знания, который… величайший и чистейший представитель арийского миросозерцания – Гете назвал священным изумлением» (Там же. С. 59. Курсив мой. – М.Б.) и т. п.

348 Там же. С. 59.

349 Там же. С. 157. (Курсив мой. – М.Б.)

350 Так, Максим Горький в «Моих университетах», описывая тяжкий казанский период своей жизни (1884–1888), вспоминал: «… хотелось уйти в Татарскую слободу, где живут какой-то особенной, чистоплотной жизнью добродушные, ласковые люди; они говорили смешно искаженным русским языком; по вечерам с высоких минаретов их зовут в мечети странные голоса муэдзинов, – мне думалось, что у татар вся жизнь построена иначе, незнакомо мне, не похожа на то, что я знаю, и что не радует меня» (Горький М. Собрание сочинений в 30 томах. Т. 13. М., 1951. С. 525). Известный русский писатель Александр Куприн был татарского происхождения, о чем не раз открыто и с гордостью любил напоминать. Герою одного из его рассказов – «Последние рыцари» – татарскому князю (из Касимова), полковнику Тулубееву (чей дед «перешел из магометанства в христианство и женился на русской), один из крупных русских военачальников в годы Первой мировой войны говорит: «Отличный народ – татары; все они честны, верны слову, опрятны, смелы, прекрасные, прирожденные всадники и первоклассные воины. А до чего проста магометанская вера. Как она удобна, практична, не обременительна, и как возвышает человека. Эх, дал маху великий князь Владимир Красное Солнышко, когда из всех религий не остановился на магометанской! Сделай он так – и мы бы теперь…» (Куприн А.И. Избранное. Минск, 1981. С. 283). Гордится тем, что в жилах его матери «текут капли крови Тамерлана, хромого Теймура… голубой крови» и герой другого купринского произведения – романа «Колесо времени» (см.: Там же. С. 233).

351 Примем во внимание характерный для православной традиции высокий онтологический статус Страха в разных его модусах. По словам Константина Леонтьева, «любовь без смирения и страха перед положительным вероучением» своевольная любовь – привнесенное явление, даже излишнее. «Страх же доступен всякому: и сильному, и слабому, – страх греха, страх наказания и здесь и там, за могилой… И стыдиться страха Божьего просто смешно; кто допускает Бога, тот должен его бояться, ибо силы слишком несоизмеримы. Кто боится, тот смиряется, тот ищет власти над собой, власти видимой, осязательной…» (Леонтьев К. Восток, Россия и Славянство. М., 1886. T. II. С. 268–269).

352 Которому Владимир Соловьев посвятил такие, прогремевшие некогда, стихи:

Панмонголизм. Хоть имя дико,
Но мне ласкает слух оно…
И все твердят льстецы России:
Ты третий Рим! Ты третий Рим!
Ну что ж! Орудий Божьей кары
Запас еще не истощен…
Готовит новые удары
Рой пробудившихся племен.
…Как саранча, неисчислимы
И ненасытны, как она,
нездешней силою хранимы
Идут на север племена.

353 Череванский Н. Мир ислама и его пробуждение. T. II. С. 224–225. (Курсив мой. – М.Б.)

354 Там же. С. 225.

355 Там же. С. 227. (Курсив мой. – М.Б.)

356 Там же. С. 241.

357 А между тем еще в 1867 г. руководитель русской дипломатии А.М. Горчаков уверял Александра II в том, что «естественный ход вещей, постепенный упадок исламизма приведут в конце концов к преобладанию христианских народов» (Цит. по: Зуева Н.В., Шатохина Е.М. Из истории балканской политики России 1856–1867 гг. Балканские исследования. Вып. 8. С. 168). Впрочем, и Горчаков признавал, что мусульманский мир пробудился «от летаргического сна» – к тому же получая и моральную, и финансовую, и военную помощь от Запада для борьбы с «христианским Востоком», возглавляемым Россией (Там же. С. 170).

358 Череванский Н. Мир ислама. С. 249.

359 Там же. С. 255.

360 Там же.

361 Лексика русского литературного языка XIX – начала XX века. С. 207.

362 Там же. Интересно, что в период русско-турецкой войны 1877–1878 гг. из болгарского языка в русский пришло слово «беженец», означая «беглеца с оттенком вынужденного каким-либо бедствием удаления» (Там же. С. 223). А вот семантика слова «ренегат» претерпела большие изменения. Первоначально оно означало «отступник от веры, христианин, перешедший в магометанство»; «вероотступник», «переметчик от христианства». По «Словарю» Даля: «на Кавказе у осетин, числящийся официально православным, но исповедующий магометанство; заблудившийся между двумя верами». К началу XX в .ренегатство – «предательство вообще» (Там же. С. 258).

363 Пожалуй, по отношению к мусульманам всего чаще преобладали метафоры – наследие эпох борьбы русских с кочевниками, – акцентирующие черты озлобленности, коварства и т. д. у различных категорий «басурманства». Тут будет небесполезным вспомнить, что различие между денотацией (простым означением) и коннотацией (соозначением или комплексом ассоциаций, окружающих слово) столь существенно, что М. Black недаром назвал последнюю «системой ассоциируемых банальностей» (Black М. Models and Metaphors: Studies in Language and Philosophy. Ithaca, 1962. P. 40). Это означает, что, хотя каждый индивид может иметь свой собственный набор коннотаций того или иного слова, которые отражают его личный опыт, большинство слов, как правило, имеет «ядро коннотаций». Оно остается относительно стабильным в определенный период времени и для членов какого-то одного сообщества. Поэтому коннотации как «системы ассоциируемых банальностей» понятны всем (замечу тут же, что возражения против данного тезиса, выдвинутые Ricocur в его «La metaphore vive». P., 1975, кажутся мне не вполне убедительными). При этом (я здесь имею в виду и разработанную тем же Black теорию фильтра) одно какоето слово в метафоре «фильтрует» те качества, которые хотел выделить для нас автор (или авторы). В данном плане показательны, например, метафоры, щедро употребляемые Евгением Марковым (см. подробно главу VIII), беспрестанно уподоблявшего мусульман различным хищным животным.

364 На ином материале это интересно показано в книге Jenkins L. Faulkner and Black-White Relations. N.Y. 1981).

365 Чернышевский Н.Г. Избранные философские сочинения. Т. 3. М., 1951. С. 279.

366 Карамуллин А. Татарская книга пореформенной России. Казань, 1983. С. 6.

367 Bermann Dalton. Offenes Sendschreiben an den Oberprokuror der russischen Synod Herrn Wirklichen Geheimrat Konstantin Pobedonoszeff. Leipzig, 1889. S. 90.

368 Цит. по: КаримуллинА. Татарская книга пореформенной России. С. 115.

369 А это позволяло – в потенции по крайней мере – делать атрибутом мышления способность к множественности локализаций, вследствие чего такой объект, как ислам, включался бы в различные ситуации, в каждой из которых реализовывался тот или иной его аспект и те или иные его свойства.

370 Там же. С. 119. По словам Смирнова, возмутившегося тем, что татарские издатели напоминают об их гражданских правах и «свободе вероисповедования» в России, «Россия не есть «некоторое царство» или «некоторое государство», а царство, государство прежде всего русское, да еще православное»; в нем же мусульманство «может быть лишь терпимо, и то до поры лишь до времени, но уж никак не уважаемо» (Там же. С. 121).

371 Там же.

372 «…смелость татар, – сетовал Смирнов, – растет не по дням, а по часам, и переходит в явную назойливость. Вожаки их начинают требовать то того, то другого: то уравнения числа городских гласных мусульман с русскими, то отмены судебных разбирательств в дни магометанских праздников, то, наконец, даже удаления правительственного контроля над их школьным обучением и печатью, чего же еще больше?» (Там же).

1 Причислив русские церковные издания к категории «реакционно-охранительная пресса», В.И. Ленин в то же время отмечал, что они «не боялись» касаться «и иногда очень откровенно, самых щекотливых пунктов» (Ленин В.И. ПСС. Т. 5. С. 336), – тем более во времена, когда не только на Западе (см. подр.: Remond R. Anticlericalism. Some Reflections by Way of Interactions // Europe Studies Review. London.1983. Vol. 13. № 2), но и в России, особенно среди молодежи (см. подр.: Freeze G.L. A Case of Student Anticlericalism. Clergy and Society in Imperial Russia. // Europe Studies Review. London. 1983. Vol. 13. № 2) усиливался антиклерикализм. Тут же отмечу, что исламскую тематику всегда затрагивали – притом действительно в весьма острой форме – не только специализированные «Миссионерские противомусульманские сборники» и т. п., но и вся по существу огромнейшая православно-церковная периодика («Православный собеседник»; «Труды Киевской духовной академии»; «Душеполезное чтение»: «Руководство для сельских пастырей»; «Епархиальные ведомости»; «Православный благовестник» – орган Православного миссионерского общества; «Богословский вестник» – орган Московской духовной академии: «Православный собеседник» – орган Казанской духовной академии; «Церковно-приходская школа»; «Русский паломник»: «Кормчий»; «Миссионерское обозрение»; «Миссионерский сборник»; «Православный путеводитель» и т. д. и т. д.).

2 См.: Крачковекий И.Ю. Очерки по истории русской арабистики, с. 155, 173, 179–187; Смирнов FI.A. Очерки истории изучения ислама в СССР. С. 81–82.

3 Не мешает, впрочем, отметить, что в целом русское миссионерство не оказалось вовлеченным в треволнения экономической политики империи в ее мусульманских регионах – в отличие, например, от своих английских коллег (см. подр.: Stanley В. «Commerce and Christianity»: Providence Theory, the Missionary Movement, and the Imperialism of Free Trade. 1842–1860 // Hist. Journ. 1983. Vol. 26, № 1).

4 Как верно отмечает L. Landan, исследования по истории науки нагружены неявными философскими допущениями, решительно определяющими характер истории, которую они продуцируют. Ведь история науки, подобно самой науке, не имеет «нейтральных данных», и трактовка любого исторического эпизода находится в некоторой степени под влиянием исходных историко-философских концепций (см. подр.: Landan L. Progress and its Problems. Towards a Theory of Scientific Growth. London. 1977. P. 156).

5 He следует забывать, наконец, и о том, что вообще само по себе перманентное обращение к истории любой науки стало необходимым не только для выяснения того, что есть сама Наука, каковы ее основания в истории культуры и как она реально развивалась, но и для поиска альтернативных современных исследовательских программ. Они, по мнению, например, P. Feyerabend, могут быть взяты из прошлого для обогащения ими современной науки (хотя некоторые из них были в свое время или отброшены, или просто забыты). Прогресс науки часто достигается «критикой из прошлого», что позволяет улучшить ее современную и самую «развитую» стадию (см. подр.: Feyerabend P. Against Method. Outline of an Anarchistic Theory of Knowledg. London, 1975, P. 46, 48, 49).

6 Включение на паритетных началах с «чисто научной» (= «секуляризованной», «конфессионально-нейтральной») христианской (или, вернее, миссионерской) литературы об исламе в категорию «исламоведение» может повлечь за собой радикальный сдвиг в самом понимании истории этой дисциплины. Сдвиг этот прямо обусловлен кризисом классического – эмпирического, индуктпвпстского, кумулятивистского – представления о науке как таковой: первоначальные формы ее как «науки» не найдены и не могут быть найдены ни в Новое время, ни даже в новейшее. Они – атрибут уже средневековья. Говорить о «естественном» происхождении исламоведения в определенный период европейской истории невозможно: в той или иной форме оно существовало и много столетий назад и исторически и географически какой-либо «естественной» эволюции исламоведения от «низших» форм его к «высшим» нет (ибо вообще процедура редукции полностью снимается). Историк исламоведения должен феноменологически описывать функции компонентов той или иной исламоведческой теории, искать сходное в различных категориальных характеристиках ислама, принципиально, однако воздерживаясь от вопроса о происхождении и эволюции исламоведения как такового.

7 О том, как и по сей день трудно сколько-нибудь однозначно оценить социокультурные функции миссионерства (а тем более, добавлю тут же, миссионерской и промиссионерской литературы, скажем, об исламе). См.: Mаиrier H. Missiologie et sciences humaines: evangelisation et civilization. // Cultures et development. Louvain. 1981. Vol. 13. № 1/2. P. 3–25.

8 Значит, надо перестать оценивать исламоведение (как, разумеется, и любую иную научную дисциплину) по гносеологическим параметрам, а считать главными ее антропологические, т. е. этические, социальные и т. п., параметры. Одновременно, однако, следует ставить в «разумные границы» неизбежный отсюда плюрализм и по-прежнему придерживаться курса на дисциплинарно окрашенный образ исламоведения. Как бы ни обвиняли такую ориентацию в «монизме» и «абсолютизме», лишь она способна породить Единую Объясняющую Теорию Ислама, без которой нет исламоведения вообще и которая в то же время позволит ему стать подлинно «открытой» системой (см. подр.: Batunsky М. Carl Heinrich Becker: From Old to Modern Islamology // International Journal of Middle East Studies. Cambridge. 1981. Vol. 13. P. 307).

9 И потому прав G. Bachelard, утверждая, что науку следует рассматривать как явление историческое, т. е. закономерное, качественно определенное на каждом этапе своего развития, и потому несводимое к своим истокам. История науки – и тут Башлар отвергает традиционную кумулятивистскую эпистемологию – не склад готовой продукции, куда поступают все новые данные, а изменение всего исторического состава знаний в целом – в том числе, коль речь идет о нашей прямой тематике, и такого знания, в конструировании и обосновании которого немалую роль играло и миссионерское исламоведение. Целостный подход к истории науки (и здесь опять нельзя не упомянуть особо A. Koyre) совершенно иначе ставит проблему демаркации – противопоставления науки и ненауки, хотя и не снимает ее. Демаркация становится относительной, а традиционное метафизическое противопоставление истины и заблуждения (на котором, собственно, базируется кумулятивистская модель науки) лишается всякого смысла.

10 Даже если бы и не было этих «абсолютистских теологических конструкций христианства», все равно и тогда бы теоретические постулаты, лежащие в основании любой конкретной научной дисциплины и, как правило, принимавшиеся ее адептами за абсолютную истину, отличались бы субъективностью. И это было бы прежде всего потому, что социальная реальность очень сложна и неодинакова в своих проявлениях. А поскольку все то же исламоведение, например, не могло никогда обойтись без «абстрактных конструкций», постольку и субъективизм в оценке им этой реальности неизбежен как обязательный элемент любой исламоведческой теории, – как бы рьяно она, в претензиях на максимальную объективность, не противопоставляла себя «клерикализму» и т. п.

11 Георетическое мышление предполагает сложную систему идеализации, в т. ч. и введение в содержание мышления особого слоя мыслительных конструкций – т. н. идеальных объектов. Такие объекты находятся в сложноопосредованных взаимоотношениях с непосредственно фиксируемыми эмпирическим познанием свойствами или отношениями объектов, функционирующих и развивающихся по своим собственным закономерностям, присущим только теоретическому знанию. Подобная возможность внутреннего развертывания содержания теории не непосредственно на основе опытных данных, а путем определенных мыслительных операций с идеализированными и абстрактными объектами делает теорию эффективным средством познания всевозможных реалий. В известной мере сказанное можно, на мой взгляд, отнести и к «миссионерским теориям ислама». Они же в значительной части своей суть аксиоматические дедуктивные системы, поскольку: а) без доказательства принимается ряд исходных предложений (аксиом); входящие в них термины не определяются явным образом; в) фиксируются допустимые правила вывода; с) аксиоматическая система представляет собой последовательное выведение утверждений из (а) на основании (в).

12 См.: Андрюхин Л.М. Стиль мышления и его формы в научном познании. – В сб. «Диалектика, логика и методология науки». Свердловск, 1978. С. 67. (Курсив мой. – М.Б.)

13 Все это подводит нас и к еще одной важной проблеме, поднятой недавно Eichinger Ferro – Luzzi G. (в его статье «Abhireka, the Indian Rite that Defies Definition // Antropos. Freiburg. 1981. Bd. 76. № 5/6. P. 738). Совершенно естественно искать порядок в хаосе факторов культуры. Несомненно, некоторые части культуры структурированы, как это показал К. Леви-Строс и другие, и составные части многих народных представлений логически организованы в иерархические таксономии, парадигмы и т. п. Однако энтузиазму вызванный этим открытием, не должен вести к предположению, что структуру и порядок можно найти всюду. Явлений культуры, поддающихся анализу методами формальной логики, в общем-то немного. Порядок и точность имеют свои не только преимущества, но и недостатки, и потому, добавлю тут же, столь существенным кажется поэтому своевременное оперирование понятием «вероятность».

14 И конечно, принципа аналогии – вообще очень важного и для любой теологии (см. подр.: Jungel Е. La signification de l’analogie pour la theologie // Analogie et dialectique. Essais de theologie fondamentale. Geneve, 1982) и для сравнительного религиоведения (см. подр.: MatthesJ. Religion ais Thema komparativer Sozialforschung // Soziale welt. Gottingen. 1983. Jg. 34. № 1).

15 Т. н. семитическая концепция, конечно, есть в первую очередь редукционистская попытка смоделировать едва ли не весь спектр первоначально исламских представлений с позиций жесткого и узкого набора строго однозначных положений. Иными словами, это попытка объяснить сложный исторический феномен, исходя из лежащей в его основе более простого явления («семитский интеллектуально-психологический субстрат»). Но перед нами – отнюдь не эквивалентный механизм. Напротив, редукционизм как таковой способен ликвидировать метафизическую «специфичность» сложного явления (типа «ислам – христианская секта», «ислам – хилиастическая религия» и т. п.) и помочь выявить действительную специфику мусульманства. В сущности, редукционизм как методологически плодотворная доктрина не должен ограничиваться изучением простейших компонентов. Такое изучение есть лишь первый, аналитический шаг по пути редукционизма. Главная же его задача заключается в осуществлении дальнейшего теоретического воспроизведения более сложной предметной области в рамках выявления фундаментальных законов более простой области.

16 История науки весьма убедительно говорит о том, что ни самое кропотливое накопление единичных наблюдений, ни изощренные практические навыки (технология) сами по себе не ведут к формированию того особого типа знания, который именуется наукой. Для построения научного знания также необходима иного рода компонента – достаточно обобщенные представления, идеи и принципы. Но этой-то компонентой как раз и обладала миссионерская литература об исламе.

17 Которую можно понимать – как и любую развитую науку (см. подр.: Wilder R.L. Mathematics as a Cultural System. Oxford etc., 1981. P. 7) – в качестве достаточно целостной и самодостаточной культурной системы, т. е. упорядоченной и взаимосвязанной совокупности привычек, ритуалов, убеждений, инструментов, нравов и т. д., разделяемых некоторой группой и интегрированных посредством общности языка. Единство культурной системы (в нашем случае – исламистики) поддерживается коммуникациями между ее носителями, и эти же коммуникации оказываются проводниками изменений, сдвигов в философских основаниях, символике и методологии данной научной дисциплины. Нам здесь всего важнее подчеркнуть, что в этих «культурных изменениях» немалую роль играли и демонстративно-клерикальные авторы.

18 О сложностях термина «научная рациональность» см. подр.: Алексеев И.С. О критериях научной рациональности //«Методологические проблемы историко-научных исследований. М., 1982. С. 102 и след. Теоретические знания не обязательно выступают как строгая дедуктивная система. Средством их выражения отнюдь не всегда могут быть формальные математические исчисления. Более того, в отличие от теории в строгом смысле, включающих в свой состав лишь логически взаимосвязанные знания, теоретические знания, понимаемые в широком смысле слова, содержат гипотезы различных уровней, допущения, ограничения, принципы, условия и т. д. Отличительная черта их состоит в том, что они не эмпирического происхождения, по крайней мере в рамках данной формы познания. Таким образом, теория в строгом смысле слова оказывается наиболее развитой и совершенной, но отнюдь не единственной формой теоретических знаний (см.: Ракитов А.И. Историческое познание. М., 1982. С. 129).

19 См.: Там же, с.129.

2 °Cм. подр.: Огурцов АЛ. Дисциплинарное знание и научные коммуникации // Системные исследования. Ежегодник. 1979. М., 1980.

21 См. подр.: Троянская Е.С. О природе лингвистических признаков текстов, характеризующих различные функциональные стили // Лингвистические исследования научного текста. М., 1979. С. 219.

22 См. подр.: Славгородская Л.В. К вопросу о коммуникативной направленности научного текста. // «Функциональные стили и преподавание иностранных языков. М., 1982. С. 4.

23 Винокур Т.Г. Закономерности использования языковых единиц. М., 1980. С. 122. См. также: Славгородская Л.В. О функции адресата в научной прозе // Лингвистические особенности научного текста.

24 Структура же их текстов – особенно, на мой взгляд, Ренана и Шпренгера, во многом носящих философский характер, – имеет большую смысловую нагрузку. Способ построения, скажем, «Averroes et Averroisme» или «Das Leben und Lehre des Mohammad…» небезразличен их содержанию: последнее образуется не только средствами лексики (включая специальную философскую и обильную исламоведческую терминологию) и грамматики естественного языка, но также и структурой целого текста. Структура оказывается здесь не внешним способом выражения уже готового смысла, а одним из аспектов этого смысла, способом его бытия. Понять и объяснить ренановский (или шпренгеровский) текст можно, лишь выяснив смыслообразующую роль его структуры, переводя глубинные смысловые пласты на верхний уровень лексической семантики.

25 См. подр.: Зубов Л.В. О языковых средствах выражения категории оценки в современном английском языке (на материале англо-американской прессы). Новгород, канд. дисс. С. 6.

26 Об этих терминах см. подр.: Гальперин И.Р. Грамматические категории текста (опыт обобщения) // Известия АН СССР, СЛЯ, 1977. Т. 36, № 6.

27 Однако в конечном счете в миссионерско-антиисламских текстах преобладает одноплановая семантика, характерная прежде всего для научных текстов и вызванная стремлением к точности и однозначности. Это серьезно отличает христианско-конфессиональную обличительную литературу о мусульманстве от (христианских тоже) церковно-культовых текстов. Последние строятся по принципу многоярусной семантики, когда одни и те же знаки на разных структурно-смысловых уровнях несут различное содержание. Непосвященный читатель может понять лишь то содержание, которое лежит на поверхности и подлинное назначение которого – маскировать другой, частный, смысл, доступный лишь тем, кто достиг соответствующего уровня духовности. Когда читателю «открывается» новый семантический уровень, старый отбрасывается как уже не содержащий для него истины. Для профана текст несет один смысл, а для посвященного – другой. Вместе они не соединяются и не образуют чего-то целого (см.: Лотман Ю.М. Структура художественного текста. М., 1970. С. 87).

28 T. e. это аудитория, которой нужны не идеи, а нормы. Сами же по себе догматические утверждения принимаются априори. И в то же время надо было установить определенную эмоционально-нравственную атмосферу, особое – «православное» – мирочувствование (что функционально сближает миссионерские тексты и с житиями, и с агиографией; анализ последних см.: Берман Б.И. Читатель жития. (Агиографический канон русского средневековья и традиция его восприятия // Художественный язык средневековья. М., 1962. С. 162. Итак, миссионерская антиисламская литература (если брать лишь ее «ненаучный» аспект) – это литература, которая не просто сосредоточила конститутивные характеристики «клерикального образа мышления», но и выражала их на усредненном, общедоступном, массовом уровне.

29 И все же следует постоянно учитывать смысловую неоднозначность христианства, о чем не раз напоминали и различные русские авторы второй половины XIX – начала XX вв. Это было явственным отражением процесса «наступающего разложения церковного организма», в котором адепты ортодоксально-церковного православия склонны были видеть «разложение самой души народной», «обуяние самой соли, которою солится наша земля» (Аксаков И.С. Соч. T. II. М., 1886. С. 441). Как бы то ни было, в итоге становилось общепризнанным, что, как писал крупный религиовед Н.К. Никольский, «Евангелие не есть логическая система… На Евангелие одинаково опирались защитники смертной казни и ее противники, фанатики аскетизма… и проповедники распутства, теоретики созерцательной жизни и представители материалистического христианства. Вся разница исходных точек в подобных доктрина зависела от того, куда переносился тот центр тяжести в самом евангельском учении, вокруг которого вырастала односторонняя система» (Никольский Н.К. О древнерусском христианстве // Русская мысль, 1913, кн. VI. С. II). Намного ранее, в 1886 г., леворадикальный мыслитель Петр Лавров утверждал: «Христианское учение, как все сложные продукты непосредственной человеческой мысли, не стремилось к строгой логической последовательности…» (Лавров ПЛ. Философия и социология. Избр. произв. в 2 т. Т. 2. М., 1965. С. 578–579).

3 °Cм. подр.: Васильев С. Уровни понимания текста // Общественные науки, 1983, № 8. С. 91–93.

31 А между тем в конце 40 – начале 50-х гг. XIX в. уровень образования ее студентов «стоял несомненно выше университетского, высоту образования поддерживали светские профессора, большею частью враги монахов-на-чальников. Как ни старались последние теоретически унижать и практически топтать в грязь светские науки, студенты, под руководством дельных профессоров, шли своей дорогой и презирали схоластику…» (Аристов Н.Я. Афанасий Прокофьевич Щапов (Жизнь и сочинения). СПб., 1883. С. 7; см. также с. 10, 12). Что касается «монахов-начальников», то один из них, архиепископ Григорий, внушал студентам будто «диких монголов погнал кнутом дьявол в Русскую землю из глубины Азии…» (Там же. С. 16).

32 «Открытие курсов в академии с миссионерской целью обращения инородцев и раскольников в православие сразу сообщило занятиям студентов практическое направление. Издание журнала («Православный вестник». – М.Б.) при заведении также оживило деятельность их, придало силу и энергию в письменных работах: желание увидеть их в печати увлекало и подталкивало к литературным и ученым занятиям» (Там же. С. 23). Надо особо подчеркнуть, что поводом к учреждению «миссионерского противомусульманского отделения» при Казанской духовной академии послужил «длинный ряд явных отпадений крещеных татар в магометанство» в 1802–1803 гг., 1810, 1820, 1840, 1850 и 1860 гг. (Рождественский А. Николай Иванович Ильминский и его система инородческого образования в Казанском крае. Казань, 1900. С. 13). Этот процесс затронул и чувашей. Они не только объявляли себя татарами, но и заявляли, что «их отцы и прадеды искони были магометан» (Там же. С. 14). Но более того, как с тревогой писал Н.И. Ильминский Победоносцеву, «…целыми деревнями отпадают в магометанство не только язычники, но и крещеные черемисы, вотяки и чуваши… и делаются татарами, подготовленные к этому издавна и постепенно… Это неотразимый процесс, вроде гангрены, который, если ему не поставить преграды, может окончиться в какие-нибудь 50-100 лет окончательным переходом всех наших инородческих племен – чуваш, черемис, вотяков – в татар-магометан» (Цит.: Там же. С. 15).

33 Он хорошо был знаком в России. См. его: «Историко-критическое введение в Коран». Перев. с нем. Ефима Малова. Казань, 1875. См. также: Миссионерский противомусульманский сборник, вып. VI.

34 Заборовский А. Цит. соч. С. 57.

35 См.: Там же. С. 71.

36 См., напр.: Там же. С. 62, 64.

37 Казань, 1875 г.

38 Виноградов В. Метод миссионерской полемики против татар-мухаммедан // Миссионерский противомусульманский сборник. Казань, 1873, вып. I. С. 3–21.

39 Фортунатов Я. Цит. соч. С. 3–4.

40 Там же. С. 17–18.

41 Arnold J.M. Its History, Character and Relation to Christianity. London, 1874.

42 Миссионерский противомусульманский сборник, вып. VI. С. 1–2.

43 Здесь в первую очередь речь идет о возвращении в лоно ислама ряда крещеных татар из Казанской губернии.

44 Светлаков А. Цит. соч. С. 5.

45 Там же. С. 6. Светлаков имеет в виду не только нашумевшую книгу Де-ляпорта «Vie de Mahomet d’apres le Coran et les Historiens. Arabes», но и Г. Вейля, по словам которого, «если мы и не признаем Мухаммеда истинным пророком, то все равно он может быть сочтен таким посланником единого Бога, каким считают его сами мусульмане, т. е. не только богодуховенным, но еще и высочайшим из всех остальных» (Weil G. Mohammad der Prophet; sein Lebenund seine Lehre. Stuttgart. 1843. S. 101–102).

46 Светлаков ссылается, в частности, на мнение известного борца с исламом, профессора Казанской духовной академии, Е. Малова о том, что ощущается (особенно для Казанского края) крайний недостаток в работах об исламе «с христианско-полемическим против него характером». Продолжающиеся «отпадения крещеных татар в мухаммеданство подают постоянный повод православным пастырям вести беседу с отступниками в апологетическом духе, а между тем пастыри не имеют для этой цели необходимых руководств». На это же сетует отчет братства Св. Гурия в Казани (Там же. С. 7.).

47 Там же. С. 7.

48 Тут будет небезынтересным вспомнить, что в начале XVII в. на Украине и в Белоруссии иезуиты, стремясь доказать несостоятельность православия, подчеркивали «жалкое состояние восточных патриархатов под властью турок» (Харлампович К. Западнорусские православные школы XVI и начала XVII века. Отношение их к инославным, религиозное обучение в них и заслуга их в деле защиты православной веры и церкви. Казань, 1898. С. 104).

49 Там же. С. 117–118.

50 Там же. С. 139, 137, 188. Одновременно Светлаков считает правомочным и тезис (всего усердней защищавшийся Ренаном и Шпренгером) о том, что уже сама природа Аравии предрасполагала ее жителей к фатализму.

51 Там же, с. 176. (Курсив мой, – М.Б.) Явно не в ладу с идеально-миссионерской моделью и такая, скажем, фраза: «Чувство мести сильно развито у народов восточных» (Там же. С. 213); Мухаммед – «природный араб, в крови которого также кипела месть» (Там же. С. 214 и. т. д.).

52 Там же. С. 277.

53 И Агрономов с сочувствием цитирует Деллингера, сравнивавшего неподвижность жизни мусульман с одеждою, которая была прилична дитяти, но которую не должен был покидать и муж, хотя она далеко уже не соответствовала его большому росту (см.: Dollinger I. Mochammad’s Religion nach ihren inneren Entwiklung und ihrem Einfliisse auf das Leben der Volker. 1838. S. 7.

54 Агрономов А. Цит. соч. С. 5. И здесь Агрономов опирается на мысли уже известного читателю Березина из его статьи «Мусульманская религия в ее отношении к образованности» («Отечественные записки», т. XCVIII, отд. III. С. 92).

55 Там же. С. 6.

56 По этому поводу нередко бил тревогу известный русский синолог Василий Павлович Васильев (см. его «Две китайские записки о падении Куль-джи и о занятии ее русскими» // Русский Вестник. 1879, т. 99. С. 167, 169 и след.).

57 Свод законов, изд. 1857, т. 14. С. 97.

58 Васильев В.П. Цит. соч. С. 117.

59 Там же. С. 8.

6 °Cм. подр.: Воронец Е.Н. 1) Отпадения инородцев-христиан в мохаммеданство с русской государственной точки зрения; 2) О свободе веры по русским законам и о противных ей действиях мухаммедан в России. // Воронец Е.Н. Материалы для изучения и обличения мухаммеданства, вып. 3.

61 В 1872 г. бывший мулла М. Халитов был осужден за «совращение крещеных татар». После этого было и еще несколько подобных наказаний (Воронец. Материалы… С. 10).

62 Там же. С. 9. По словам В.П. Васильева, «мусульманство имеет все задатки для того, чтобы наэлектризовать своих прозелитов. Турки, персы, индийцы были в свое время тоже индифферентны, если еще не более, чем в наше время китайцы, для которых переменить свою веру на какую-нибудь другую, ровно ничего не значит, а между тем, исповедуя мухаммеданство, они готовы вспыхнуть при малейшем посягательстве на их религию…» (Васильев В.П. Цит. соч. С. 169). Русские миссионеры недаром, конечно, охотно публиковали Деллингера, по словам которого «ни одна религия не питает такой глубокой закоренелой ненависти против христианства, как исламизм, и эта бесконечная ненависть тотчас же передается всем народам, которые принимают мухаммеданство. Никакая религия не нанесла христианству такого вреда, как исламизм, потому что для мухаммеданской совести Коран – все, а Коран внушает только ненависть и презрение к христианам». (Беседы Деллингера о соединении христианских церквей // Православное обозрение, 1872, август. С. 155, 147 и 149).

63 Причем подчеркивалась необходимость сохранения прочной связи с «православной, восточной стариной» (Харлампович К. Западорусские православные школы. С. 411. Курсив мой, – М.Б.). Но любопытно тут же вспомнить, что, как резонно уверяли апологеты католичества, даже в XVII в., «Русь и алфавита греческого не знает, хотя и называется греческой» (Там же. С. 519).

64 Васильев В.П. Цит. соч. 9. С. 10.

65 Известный миссионер (и одновременно – крупный востоковед) Н.Н. Остроумов – фигура сложная, интересная, о которой мы еще не раз будем говорить далее, – писал: «…в мусульманский мир проникают, хотя и в незначительной степени, наши знания, плоды изобретений и открытий, словом, европейская цивилизация, насколько она вынуждается необходимостью, вследствие лености, апатии и неспособности мухаммедан к самостоятельному совершенствованию. Можно сказать, что мухаммедане вследствие своих сношений с христианскими народами, в сказанном отношении сделали некоторый шаг вперед. В религиозном же отношении христианские народы весьма мало успели у них. Проповедь христианских миссионеров, успешная в языческих странах, как, например, в Японии, мало успела в мухаммеданских странах. У нас в России, начиная со времен первого казанского Святителя Гурия и до наших дней, самой неблагодарной почвой, на которой сеяно было бы благотворное семя христианства, было и есть мухаммеданство. Из всех казанских инородцев исповедники мухаммеданства оказывались и оказываются [самыми] упорными врагами христианства» (Остроумов Н. Заметки о значении мухаммеданства в истории христианства и в истории человечества вообще // Православный собеседник, 1872, ч. 3. С. 21). Успеху миссионерства мешало многое – в т. ч. и сугубо коммерческие соображения.

Так, в Казани, по словам А. Казем-бека (1845 г.), «издание Корана и других азиатских книг (в т. ч. и мусульманско-религиозных. – М.Б.) приносило постоянный доход университетской типографии, без сего едва ли она могла бы существовать». А в 1859 г. Н.И. Ильминский фиксировал, что «татарское (т. е. опять-таки в значительной части своей традиционно-исламское! – М.Б.) книгопечатание составляет главный доход для университетской типографии» (Цит. по: Каримуллин А. Татарская книга пореформенной России. Казань, 1983. С. 57). В той же книге приведено множество данных о том, как – руководствуясь в основном все теми же меркантильными соображениями – целый ряд русских издателей охотно брался за издание мусульманской литературы. Обвиняя Екатерину II за печатание Корана, Павла I – за разрешение завести в Казани татарское книгопечатание, типографию Казанского университета – в приеме заказов татарских издателей, миссионеры не без оснований опасались, что татароязычно-мусульманская литература охватит (цитируется Ильминским И.Н.) «своим влиянием и татар крещеных» (Там же. С. 102). Факты отпадения крещеных татар от православия и их возврат к мусульманству (я бы назвал этот процесс ремусульманизацией) стали особенно заметны в 60-70-х годах XX века. В 1871 г. один из знатоков этого вопроса (Беллюстин. Татарский вопрос // Неделя, 1871, 27.XII. С. 869) писал: «Ни для кого не секрет, что притягиванием татар к православию» наиболее усердно занимались полиция и миссионеры. Но, вопрошает далее Беллюстин, «в состоянии ли они (миссионеры. – М.Б.) доказать, что зачисленные насильно в среду православных татары нашли в ней хоть что-нибудь нравственно-притягательное?». И тут же отвечает: «Едва ли».

66 Агрономов. Цит. соч. С. 13. Там же приведена выдержка из официального издания русского Министерства внутренних дел: «Из числа рекрут, взятых в 1855 г. (т. е. в период Крымской войны. – М.Б.) по одному Мамадышскому уезду Казанской губернии бежало до двухсот человек при посредстве богачей-мусульман. Вообще мусульмане говорили, что сражаться против единоверных турок запрещает им совесть. При заключении мира, когда двинулись в Турцию крымские татары, несколько семейств из казанских татар также изъявили желание выселиться из России. В них даже проявилась уверенность, что уже пора Казанскому мухаммеданскому царству восстановить свою самостоятельность». Во время все той же Крымской войны, продолжает Агрономов, крымские татары были «настроены в пользу турок и во вред России» (Там же. С. 14), а после войны муллы, по словам Васильева, «сумели распустить слух между татарами, что за них вступится султан и что он намерен выменять их у России на греков» (Васильев В.П. Две китайские записки о падении Кульджи и о занятии ее русскими // Русский вестник, 1872. Т. 109. С. 230). По данным русской прессы, на которые опирается Агрономов, русские мусульмане – особенно крымские и казанские татары – враждебно встретили введение всеобщей воинской повинности, всячески стремились избавиться от рекрутчины. А во время «славяно-турецкой войны» 1877–1878 гг. «татары… сочувствовали воинственному настроению турок, слушали проповеди софт, с участием следили за ходом войны, за успехами и неудачами турок и проч. В некоторых татарских селениях Казанской губернии ждали даже султана в Казань для восстановления самостоятельности татар» (Там же. С. 14–15).

67 Там же. С. 15.

68 Там же.

69 Агрономов А. Цит. соч. С. 38. (Курсив мой. – М.Б.)

70 Там же. С. 41. (Курсив мой. – М.Б.)

71 Там же. С. 76.

72 Имеется в виду: Laurent. Etudes sur l’histoire de la humanite, t. VI. P. 442 ff.

73 Агрономов A. Цит. соч. С. 77.

74 Наверное, и в те времена многие сторонники расовых теорий где-то смутно осознавали, что речь идет скорее не об унаследованных тем или иным этническим коллективом идеях и инстинктах, а о предрасположенности к формированию типических идей и инстинктов, т. е. об «архетипе» в понимании Jung.

75 Там же. С. 84.

76 Там же. С. 85–86. А характер («нрав») – это, по Агрономову, величина постоянная: «…возраст и воспитание, в особенности религиозное, в состоянии смягчить ту или другую черту характера и некоторым образом изменить ее, но никоим образом они не могут переделать характер совершенно» (Там же. С. 86).

77 Там же. С. 88–89.

78 «…Мухаммеданин, по Корану, есть солдат на службе у Бога; сражение с неверными составляет для него религиозную обязанность» (Там же. С. 127). И здесь Агрономов вновь проводит принципиальное различие между мусульманским джихадом и войнами, которые вели древние евреи. Эти войны «не были прозелитизмом и не простирались на неопределенное время. Война, возведенная в Пятикнижии, должна быть предохранительным средством…».

79 Там же. С. 117.

80 Там же. С. 217.

81 Гренков А. Вынужденное слово // Православный собеседник, 1873, № I. С. 155.

82 См., напр.: Чистович И. Курс опытной психологии, 2-е изд. СПб., 1876. С. 141.

83 Однако в ином порой направлении шла апологетико-католическая мысль, со многими образцами которой тем или иным путем ознакамливалась русская общественность. Так, в 1904 г. был издал перевод книги De Gasparin Agenor. Apres le paix: consideration sur le liberalisme et la guerre d’Orient. Автор, всячески обличая либерализм, восклицает: «Горе той стране, где общественная строгость получила чересчур большой перевес…! Восток, томящийся и неподвижный Восток, учит нас, какую получают выгоду общества, где так умело подавляется индивидуализм» (А. Де Гаспарэн. После мира: либерализм и Восточная война, ч. 1. М., 1904. С. 60). Под этими словами с радостью подписался бы Константин Леонтьев! Но далее и Гаспарэн вынужден вносить очень существенные коррективы: «…мы никогда не подвергаемся опасности спуститься до уровня восточного пантеизма или фанатизма мусульман; наш социализм, французский, никогда не сравнится с социализмом турецким, который уничтожает разом все, что составляет сущность особи, личную веру, семью, имущество, развитие артистическое или художественное…» (Там же. С. 80).

84 Агрономов А. Цит. соч. С. 218.

85 Градовский А.Д. Современные воззрения на государство и национальность. М., 1872. С. 33, 79.

86 Агрономов А. Цит. соч. С. 218–319.

87 Там же. С. 219.

88 «Отношения… к интересам государства самих мухаммедан страдают отсутствием всякой заботы об общем государственном благе, предпочтением общественным интересам частных, или же совершенною бездеятельностью и невниманием» и т. п. (Там же. С. 219, 220).

89 «Ныне, – писал Деллингер, – нельзя сказать ни об одной стране, находящейся под владычеством мусульман, что она отличается цветущим положением… И когда спрашивают о причине этого, поневоле отвечаешь: причина этого в ложной религии… И эта самая религия… везде производит тоже самое (опустошающее. – М.Б.) действие и от нее можно ожидать постепенного истребления уже доведенных ею до крайнего падения народов, ее исповедующих…» (Беседы Деллингера о соединении христианских церквей // Православное обозрение, 1872, август. С. 147–154 и 155).

90 Подпавший под власть мусульман-иноверец не только не может «предаваться труду без опасения, что… он лишится плодов своего труда от корыстолюбивых и своевольных чиновников…». Более того: «ленивый образ мухаммеданина, его поработителя, обольщает его, и он предпочитает трудовой жизни ублажаемую мухаммеданами праздность и сам делается лентяем… входя в сношения с мухаммеданами, иноверцы бессознательно усвояют их нравы, страсти и привычки, которые сначала являются вредными наростами на их здравом теле, а потом заражают собою все тело и разлагают его. Словом, мухаммеданские подданные-иноверцы под влиянием победителей оставляют завещания своих предков, остаются в своей вере только по имени или же совершенно переходят в веру своих победителей и окончательно теряют свой нравственный образ» (Агрономов А. Цит. соч. С. 222).

91 Об этом писали, конечно, и другие русские критики ислама из церковных кругов. См., наир.: Очерк новейшей западной противомусульманской литературы // Христианские чтения, 1875, август. С. 244–264; Кустодиев К. Исламизм французских писателей // Православное обозрение, 1866, май. С. 35–36.

92 Он пользуется ее французским переводом: Palgrave William Gifford. Une annee de voyage dans l’Arabie central. Paris, 1886.

93 Weil G. Mohammed der Prophet… S. 402; еще позже, в 1874 г., отмечает Воронец, француз Шолл называл «лжепророка Мухаммеда» – Envoye du Dieu (Scholl T.Ch. L’Islam et son fondateur. P., 1874. P. 457).

94 Saint-Hillaire J. Barthelemy. Mahomet et le Coran, 1865, t. II. XXI.

95 Le Blanc Hackluya F.. Histoire de l’islamisme, 1852. P. 20, 137, 136, 195.

96 Магомет и происхождение исламизма // Иллюстрированная газета, 1863, т. XII, № 23. С. 358.

97 Агрономов А. Цит. соч. С. 8. Неудовольствие автора вызвали и такие труды: «Турецкая империя, ее история и проч.» А де Бессе. 1860, ч. 4 («Религиозное состояние Турции»), с. 199–212 и особ., с. 201, 202, 205 и статья в журнале («научном и критико-библиографическом») «Знание» (1873, № IX, сентябрь), «Роль исламизма в истории», особ. с. 28, 37, 65–66.

98 Он ссылается на работу Малова Е. Православная миссия в Казанском крае в связи с историей мусульманства // Православный собеседник, 1868, январь. С. 22–33: Материалы для этнографии России. – Казанская губерния;

А. Риттиха, 1870, ч. II, с. 13 и пр.; «Московские ведомости», 1867, № 101 (8 мая), передовая статья.

99 Вопросительный знак и слово «кровопролитной» вставлены Агрономовым.

100 Восклицательный знак поставлен Агрономовым.

101 Напротив, по мнению Агрономова (Цит. соч. С. 8, прим. 3-е) до мусульманские верования арабов были «высокие и единобожные».

102 Вопросительный и восклицательный знаки вставлены все тем же темпераментным Агрономовым.

103 Цитата из книги Вашингтона Ирвинга «Жизнь Мухаммеда», перев. с англ. П. Киреевского, 1857, с. 14, 257, 255–256 и с. 15, 16, 282 и 284 той же книги в переводе на русский язык под ред. М.А. Антоновича (СПб., 1875).

104 Saint-Hillaire J. Barthelemy. Op. cit. p. V, VII, X, XII, XXI.

105 Цит. по: Агрономов А. С. 9.

106 Там же.

107 См. подр.: Там же. С. 10–13.

108 Восклицательный и вопросительный знаки поставлены негодующим Агрономовым.

109 Восклицательный знак поставлен Агрономовым.

110 Цит. по: Агрономов А. С. 14–15.

111 Там же. С. 17.

112 Там же.

113 Роль исламизма в истории. IX, 1873, сентябрь. С. 63–65.

114 Агрономов А. Цит. соч. С. 19–20.

115 Там же. С. 20.

116 В этой связи интересно напомнить, что писали о татаро-монголах и турках такие маститые официальные историки, как Н. Устрялов и М. Погодин, в своих учебниках для средних учебных заведений. Так, Устрялов заявляет: «В первой половине XIII в. величайшее бедствие постигло Русскую землю: на нее из глубины Азии нашла туча варваров… Русь наполнена была одними развалинами. Сокрушенная тяжкими ударами, она признала над собою господство дикой, степной орды, которая долго терзала ее, как жертву беззащитную» (Устрялов Н. Начертание русской истории для средних учебных заведений. Изд. 3-е, СПб., 1840. С. 36). Высоко оценивая политику Ивана III по отношению к Золотой Орде, Устрялов считает исключительно положительным и тот факт, что этот монарх «заботился о сближении своего отечества с Европою, вследствие простой мысли, что Россия по своему положению, по вере, по языку, должна войти в состав государств европейских» (Там же. С. 99). Молодому поколению внушалось, что Иван Грозный имел «цель высокую… избавить отечество от тягостного соседства татарских народов покорением русскому скипетру и раздвинуть пределы России до рубежей, указанных ей природою, до хребта Уральского «до берегов Каспийских, до Кавказа и Черного моря» (Там же. С. 110–111. Курсив мой. – М.Б.), что «покорение Крыма казалось столь же необходимым для безопасности России, как и завоевание Казани» (Там же. С. 113–114). Борис Годунов превозносится как мудрый государственный деятель, поскольку не только жаловал татарским царевичам русские титулы, но и «сеял между ними раздоры» (Там же. С. 128) и т. п. А Погодин весьма благожелательно повествует о проекте князя Потемкина (и, добавим, самой Екатерины II) «изгнать турок из Европы и восстановить древнюю Греческую империю, под управлением принца из Российского дома» и о том, что Потемкин же в 1783 г. «присоединил весь Крым, последнее гнездо монгольских разбойников…» (Погодин М. Краткое начертание русской истории. Сокращение гимназического курса. М., 1838. С. 91. Курсив мой. – М.Б.).

117 Аграномов А. Цит. соч. с. 21. (Курсив мой. – М.Б.)

118 Там же. С. 22–23.

119 Список см. на с. 24, сн. 2 («Неделя», «Беседа», и даже известные своим консерватизмом «Гражданин» и «Московские ведомости»),

120 Там же. С. 23.

121 Там же. С. 24.

122 Березин И. Мусульманская религия в отношении к образованности // Отечественные записки. T. XCVIII, отд. II. С. 32, 35.

123 Агрономов А. Цит. соч. С. 45.

124 См., напр.: Кутайсов П. Мухаммеданское религиозное движение в Индии // Вестник Европы. 1873, т. II, кн. 3, март.

125 Агрономов А. Цит. соч. С. 39, сн. 1.

126 Как ни старались миссионеры – и вообще все те, кто мнил себя «истинными христианами», – отмежеваться от расизма при оценках исповедников ислама (или «прочих азиатов»), им это далеко не всегда удавалось. Так, бывший студент Казанской духовной академии (впоследствии – профессор Историко-филологического института в Нежине) Николай Яковлевич Аристов вспоминает о своем умершем друге, крупном историке А.П. Щапове (который был по матери бурятом): ректор (Казанской духовной академии) «как человек крепкого рассудка и неумолимой логики (т. е. атрибутов «подлинного европейца». – М.Б.) умел смягчать его (Щапова) азиатскую натуру и умерять высокий полет горячей фантазии холодными доводами» (Аристов Н.Я. Цит. соч. С. 44).

127 Являвшиеся «язычниками» до конца XVIII в. черкесы «были мирны, покорны России и она беззаботно относилась к ним». Но как только турецкое правительство распространило среди черкесов и других кавказских народов ислам, они стали яростно сопротивляться русским.

128 Агрономов рекомендует по этому вопросу статьи известного востоковеда Л. Казем-бека «Мюридизм и Шамиль» и «Мухаммед Амин» (в журнале «Русское слово», 7 декабрь 1859 и июнь I860 г.).

129 Агрономов А. Цит. соч. С. 40. (Курсив мой. – М.Б.)

130 Агрономов А. Цит. соч. С. 40. (Курсив мой. – М.Б.)

131 Васильев Б. Религии Востока // Журнал Министерства народного просвещения, 1873, № 166, апрель. С. 241–250.

132 См.: Березин И. Мусульманская религия… С. 106–108.

133 Хомяков А.П. Записки о всемирной истории // Полн. собр. соч. Т. 4, ч. 2, М., 1873. С. 584–685.

134 См. подр.: Prophete J. Les para-personnages dans les tragedies de Racine. Paris. 1981.

135 См. подр.: Batunsky M. Carl Heinrich Becker. From Old to Moden Islamo-logy. // International Journal of Middle East Studies. Cambridge. Vol. 13. 1981. № 3. P. 296, 300 ff.

136 Bachelard J. La nouvel esprit scientifique. P. 1963. P. 138.

137 Ataturk: Founder of a Modern State. London. 1981. P. 127.

138 Конечно, ставилась и еще одна задача – не допустить, чтобы мусульмане приобрели равные с русско-православными политические права. Впрочем, один из современных Миропиеву авторов, сверхревностный охранитель (к тому же – цензор) П.Е. Афанасьев (которому и мистик Владимир Соловьев казался человеком весьма вольнодумным) писал: «…по самому существу своему религиозный» и чуждый «механистическому (т. е. материалистическому. – М.Б.) воззрению», русский «народный дух» стремится не к утверждению «царства Божия на земле», но единственно к «спасению предназначенной для вечной жизни души» и, что в силу этого, верный «инстинкту… нравственно-религиозного самосохранения», русский народ «никогда не отречется от своего нежелания принять на себя тяготы политических прав» (Афанасьев П.Е. Национальность и общечеловеческие задачи. (К русской народной психологии). М., 1890. С. 32–33).

139 Миропиев МЛ. Современное движение среди русских инородцев // Миропиев МЛ. О положении русских инородцев. С. 2. Еще ранее те же мысли он высказывал в другой своей книге – «Религиозное и политическое значение хаджа, или Священное путешествие мухаммедан в Мекку» (Казань, 1877. С. 232–233).

140 Там же. С. 3. Миропиев приводит слова одного из русско-мусульманских модернистов (С. 3–4). Мурзы-Алима (Мурза-Алим. Ислам и магометанство // Ведомости. СПб., 1882, № 180). Мы стоим накануне великой религиозной реформации в мусульманском мире, которая будет на дальнейшее развитие мусульман иметь то самое влияние, которое имела реформация Лютера на старый католический мир, и эта реформация неминуемо возродит к новой жизни и деятельности временно усыпленное мусульманство. Староверы и старообрядцы этой религиозной формы монотеизма останутся без всякого влияния на умственное развитие будущих мусульманских поколений и в неравной борьбе за существование будут ими поглощены… Библия, Евангелие и Коран не будут служить, как теперь, знаменем раздора, но будут служить лишь руководством к нравственному и умственному усовершенствованию людей».

141 А еще ранее, в 1881 г., Николай Иванович Ильминский писал: «…надвигается страшная туча магометанская, новое нашествие, но не монгольское, а мусульманское, не дикарей из Азии, а дикарей цивилизованных, прошедших университеты, гимназии и кадетские корпуса… Были прежде отпадения крещеных татар, но то были цветики, а теперь ягодки, то было нечто предварительное, а теперь начинается трактат» (Цит. по: Харлампович В.К. П.П. Масловский и его переписка с Н.И. Ильминским (Материалы для истории русской миссии). Казань, 1907. С. 3.).

142 Очень интересно, что эти лица стали довольно активно издавать книги и статьи на русском языке. Так, значительный резонанс вызвали: книга Исмаила Гаспринского «Русское мусульманство» (составлена из его же статей, опубликованных в 1881 г. в газете «Таврида»); книга Девлет-Кильдеева «Магомет как пророк» (СПб., 1881); книги Баязитова (петербургского ахунда-мударриса) «Возражение наречь Э. Ренана «Ислам и наука» (СПб., 1883) и «Ислам и прогресс» (СПб., 1898); статья за подписью «Мусульманин» – «Мусульманство и рационализм» (критика Э. Ренана) в «Восточном обозрении», 1883, № 24; статья Искандера-Мирзы (против Миропиева) «Русские школы для мусульман в Туркестане» (Там же, № 36–38) и т. д.

Видную роль в полемике с критиками ислама играла бакинская газета «Каспий» (редактор-издатель Топчибашев). Много интересных данных о всесторонней активизации татаро-мусульманской интеллигенции в описываемые Миропиевым годы см.: Гайнуллин. Татарская литература и публицистика начала XX века, 2-е изд. Казань, 1983. Вот как отзывался о мусульманских модернистах (именуя их «авторы из татар, прошедшие школу гимназическо– или даже университетского образования») усердный гонитель всего того, что казалось ему панисламизмом, пантюркизмом, культом мусульманской специфичности и т. п., цензор В.Д. Смирнов: «Эти авторы, бредящие о сохранении национальности и языка своих соплеменников, задаются задачей внушить татарам мысль о необходимости просвещения, но не в видах скорейшего приобщения их к гражданской жизни всех без различия граждан Российской империи, а, напротив, для упрочения еще большей особенности татар от коренных русских» (Цит. по: Каримуллин А. Татарская книга пореформенной России. С. 128). Один характерный пример (см.: Там же. С. 128–129). Сочинение Хабибрахмана Максудова «Ал фикер ал хогуси фи ал джадал» – «Частные мысли относительно спора») было запрещено к публикации все тем же Смирновым за то, что оно «способно питать в своих читателях мысль нежелательного с государственной точки зрения характера и обособленности татарского мусульманского инородчества и в племенном и в религиозном брожении». Смирнов делает далее и заключение о неправомочности параллелей при описании «известных явлений мусульманства и христианства, как господствующего в России вероисповедания».

143 Миропиев М.А. Современное движение. С. 5.

144 Там же. С. 8, 9, 13, 35–36, 30, 31.

145 Гаспринский И. Русское мусульманство. С. 13.

146 Там же.

147 Там же. С. 35–36. (Курсив мой. – М.Б.)

148 Там же. С. 30. (Курсив мой. – М.Б.) Но зато Миропиев кипит от гнева: «Статочное ли дело, спрошу я г. Гаспринского, воспитывать нам русское мусульманство для таких целей?» (Миропиев М.А. Современное движение. С. 7).

149 Гаспринский И. Русское мусульманство. С. 31.

150 Можно поэтому сравнить Гаспринского с его современником, легендарным американцем Р. Бурном (1886–1918), убежденным, что будущее Америки заключено в свободном развитии национальных культур всех народностей, населяющих эту страну и в результате способных создать «федерацию культур», вплетающихся в целое как нити разных цветов и размеров (J.R. Vitelli. Randolph Bourne. Boston, 1981. P. 155). Однако с точки зрения строго научной соотношение между понятиями «ассимиляция» и «аккомодация» (в терминах Piaget – принципиальная открытость данной системы для расширения, изменения и приспособления) куда сложнее: всегда имеет место примат ассимиляции над аккомодацией, что свидетельствует о перевесе роли организации над приспособлением (см. подр.: T. Kesserling. Entwicklung und Widerspruch: Ein Vergluch zwischen Piaget’s genetischer Erkenntnistheorie und Hegel’s Dialektik. Frankfurt am Main, 1981).

151 Гаспринский не имел в виду создание федерации, в которой Афанасий Щапов видел «единственно плодотворную форму народной жизни» (Цит. по: Аристов Н.Я. А.П. Щапов. С. 53), при этом всячески превознося Украину и особенно Сибирь в противовес «великорусским землям» (см.: Там же. С. 77). Что касается «инородцев» (а таковых насчитывалось в начале 60-х гг. 8 миллионов), то Щапов считал необходимым даровать им равные с прочими земские права (см.: Там же. С. 96). В статье «Новая эра. На рубеже тысячелетий» («Современное слово», 1863, прибавл. к № 5) Щапов основательно затронул проблему входящих в состав империи восточных народов. Европа, утверждал он, давно ждет через нас союза Востока с Западом; но наше стремление на Восток имело характер невольного переселения. Инородцы Востока «коснеют в первобытном состоянии без всякой культуры, пора осознать, что мы обязаны ввести их в общеевропейскую семью, дать просвещение и свободные права, как своим восточным братьям. В тот день, когда мы сделаем человеколюбивый призыв инородцев в состав общеевропейской семьи, Восток заключит ожидаемый Европой завет с Западом и (идут уже слова самого Щапова) «Европа признает Россию за великий народ» (Цит. по: Там же. С. 103. Курсив мой. – М.Б.).

152 Миропиев М.А. Современное движение… С. 9.

153 Гаспринский И. Цит. соч. С. 9.

154 Там же.

155 Главный теоретик и практик миссионерства, Н.И. Ильминский, решительно выступал против сохранения арабского алфавита, «так как алфавит есть тоже принадлежность культуры, то по этому соображению арабский алфавит мне представляется даже неуместным в христианских (имеются в виду татароязычные. – М.Б.) книгах. Христианство должно коренным образом во всех отношениях преобразовать татар», ибо оно, христианство, «несовместимо ни с какою иною культурою, в том числе и с магометанскою» (Ильминский Н. О переводе православных христианских книг на инородческие языки. – В сб-ке «О переводе православных христианских книг на татарский язык при христианско-татарской школе в Казани». Казань, 1875. С. 43).

156 Гаспринский И. Цит. соч. С. 32.

157 Там же. С. 39–41.

158 Правда, Н.И. Ильминский – как и, разумеется, прочие тактически опытные апологеты христианизации – уверял, что христианство «не посягает на народные особенности, не сглаживает их формальным или внешним уровнем, не обезличивает человека или народа, но соединяет народы и племена внутренним, искренним и прочным союзом любви, делая их сынами Божиими и братьями во Христе» (Цит. по: Рождественский А. Николай Иванович Ильминский и его система инородческого образования» в Казанском крае. Казань, 1900. С. 18). Нельзя все же не признать, что именно Ильминский добился введения богослужения на «инородческих языках» (см. подр.: Там же, с. 25 и след.).

159 Эта же власть долго стремилась сохранить «киргизскую (казахскую. – М.Б.) самобытность», но так, чтобы она ни в коем случае не могла бы стать конкуренцией господствующему этносу. «Я, – писал один из высокопоставленных чиновников оренбургскому военному губернатору, – не завлекаюсь гиперболическими желаниями филантропов… просветить их (казахов. – М.Б.) на степень, занимаемую европейскими народами. Я от всей души желаю, чтобы киргизы (казахи. – М.Б.) навсегда остались пастухами кочующими, чтобы они никогда не сеяли и не знали не только науки, но и ремесла» (Цит. по: Баишев С. Великие социалистические преобразования в Казахстане. Алма-Ата, 1950. С. 7).

В сущности, царизм так и делал: до Октябрьской революции на казахском языке вышли всего 42 книги и брошюры – по большей части христианско-миссионерские труды (см.: Каримуллин А. Татарская книга пореформенной России. С. 258–260). Только 22 человека из местного населения получили высшее образование. Под этот курс подводилась и своеобразная теоретическая база. В «Журнале Министерства народного просвещения» (1887, № 2. С. 37) читаем: «Утвердите язык («инородческий». – М.Б.) письменностью, дайте ему некоторую литературную обработку, изложите его грамматические правила, введите его в школы и вы тем самым (о, страшно выговорить!) утвердите и разовьете соответствующую народность». В то же время прав Каримуллин (Цит. соч. С. 291–292), замечая, что царизм не желал полностью запрещать мусульманоязычное – в первую очередь татарское – книгопечатание, желая тем самым продемонстрировать и восточным странам и присоединяемым к России различным исповедникам ислама наличие в этой империи должного уважения прав и интересов иноправославных конфессий. Что же касается татар, то надо учесть и следующее. В начале XIX в. царское правительство «значительно зависело от татар в проведении своей восточной политики. Дипломатические, торговые, экономические связи России с восточными народами в определенной мере осуществлялись через татар. Довольно значительная часть промышленных предприятий, в том числе рудников в районе Урала, также находились в их руках… во многих… учреждениях (русских. – М.Б.) на Востоке переводчиками (а нередко разведчиками. – М.Б.) были татары» (Там же. С. 278). Лишь со второй половины XIX в. началась «детатаризация» структур, связанных с царской Ostpolitik.

160 В 1834 г. студент-кандидат восточного разряда Казанского университета М. Никольский, обосновывая проект создания газеты на татарском языке, отмечал: «У татар каждый седьмой – грамотен, в женском поле эта пропорция идет выше… мне случалось видеть татарок, которые очень порядочно знают по-персидски и по-арабски» (Цит. по: Мазитова НА. Изучение Ближнего и Среднего Востока в Казанском университете (первая половина XIX в.). С. 5). Интересно, что зато у крещеных татар грамотных оказалось «очень мало» (Чачерина С. У приволжских инородцев. СПб., 1905. С. 76). Миссионерские методы «обучения «инородцев», доказывал известный педагог К.Д. Ушинский, надолго задерживали «естественное развитие дитяти» (Цит. по: Там же. С. 32). Миссионерское братство Св. Гурия открывало – при щедрой поддержке правительства – школы для «инородцев». Главной целью их ставилось православное «религиозно-нравственное воспитание» и знание русского языка, которое «есть, конечно, самое необходимое и полезное для русского подданного из всех других знаний» (Ильминский Н.И. Программа школ для крещеных инородцев Восточной России. Казань, 1898. С. 4). Один из учеников Ильминского писал: «Ильминский понимает обрусение не просто как знание русского языка, а прежде всего как православие. Ему дорого хорошее русское слово, – но без духа православия, без православной идеи и оно ему не нравится. Тогда для него дороже, какое ни есть, простое русское слово, только было бы оно с мыслью о Боге, от чистого сердца. Поэтому он даже против лучших произведений русской художественной литературы, если в них есть что-либо против православия», и вообще «хотел видеть в русском языке Русь, но непременно и нераздельную, святую, Православную Русь» (Цит. по: Каримуллин А. Татарская книга пореформенной России. С. 265). По мнению Ильминокого же, в школах для православных «орфография и грамматика совершенно излишни», а для «инородческих школ вредны и убийственны» (Там же).

161 См.: Там же. С. 9.

162 См. подр.: Веселовский Н.И. Сведения об официальном преподавании восточных языков в России. СПб., 1879; Булич С.К. Очерки истории языкознания в России, т. I. СПб., 1904; Кононов А.Н. Из истории отечественной тюркологии // Ученые записки института востоковедения, т. VI. М.-Л., 1953. Вовсе не звучали как преувеличение слова известного монголоведа Ковалевского о том, что «правительство не щадило значительных сумм на снабжение заведения (т. е. Казанского университета. – М.Б.) всеми возможными средствами, облегчающими изучение Азии (см. подр.: Ковалевский О. Обозрение хода и успехов преподавания азиатских языков в имп. Казанском университете до настоящего времени. Казань, 1842). Много аналогичных фактов см. также: Фойгт К. Обозрение хода и успехов преподавания азиатских языков за десятилетие с 1842 по 1852 год. Казань, 1852.

163 Преподавание восточных языков в ней началось еще с 1769 г. Это было единственное среднее учебное заведение в России такого рода. Как подчеркивает один старый автор, из гимназии «вышли многие знатоки татарского языка, которые на разных ступенях государственной службы оправдали ожидания правительства» (Владимиров В. Историческая записка о I Казанской гимназии. XVIII столетие. Казань, 1867. С. 39).

164 Мазитова Н.А. Цит. соч. С. 99.

165 См.: Каримуллин А.Г. У истоков татарской книги (от начала возникновения до 60-х годов XIX века). Казань, 1971. С. 133.

166 Там же. С. 34.

167 См. официальный сборник Министерства внутренних дел «Наиболее важные статистические сведения об инородцах Восточной России, Западной России, приверженных влиянию ислама». Казань, 1912.

168 См., в частности: «Православная противомусульманская миссия в Казанском крае, в связи с историей мусульманства в первой половине XIX века». Казань, 1870.

169 Каримуллин А.Г. У истоков татарской книги. С. 173.

170 За издание книг на татарском языке выступали многие русские ученые – и не только Казем-бек, но и ректор Казанского университета, гениальный математик Лобачевский (см.: Там же. С. 174). Как утверждает А. Каримуллин (Татарская книга пореформенной России. С. 132), «борьба против татарской светской и демократической литературы… во второй половине XIX века велась под ширмой борьбы против… религиозных сочинений. В печати шла непрерывная пропаганда против магометанства, ислама… Это была внешняя сторона борьбы против татарской книги. Не самом деле, не считая периодов 1845–1849; 1890–1892… религиозная мусульманская литература не знала преград со стороны цензуры… Но говорить об этом власти… не могли, не боясь при этом «гнева» массы православных. Поэтому они преследование демократической литературы стремились представить как преследование мусульманской духовной литературы, благо для верующей массы (православных. – М.Б.) все книги татар являлись «басурманскими».

171 Цит. по: Там же. С. 173–174. (Курсив мой. – М.Б.)

172 Там же. С. 174.

173 Там же. С. 181.

174 Там же. С. 179. Тут же следует обратить внимание на деятельность в среде мусульман России шотландских и швейцарских миссионеров. Первые, получив согласие на то царского правительства (а также и большие участки земли), обосновались в 1802 г. в селе Каррас (близ г. Бештау). Они стали усиленно изучать тюркские языки и, выписав из Англии арабский шрифт и печатные станки, начали издавать христианские книги на татарском (вернее, азербайджанском), арабском и персидском языках. В 1815 г. часть шотландских миссионеров переселилась в Астрахань (у них же, кстати говоря, учился и молодой Казем-бек), где развернули публикацию для тюрков Поволжья и Урала. По следам шотландцев двинулись на Кавказ миссионеры Базельского евангелического общества, которые также стали выпускать в свет литературу на разных восточных языках. Это был период, когда русские власти стремились к христианизации своих подданных мусульман любой ценой – даже вопреки интересам собственных, православных, миссионеров. Но уже в 30-е годы последние получили полную монополию и иностранные протестантские миссионеры были отстранены от каких-либо религиозных контактов с приверженцами ислама (см. подр.: «Акты, собранные Кавказской археологической комиссией». T. VII. Тифлис, 1881. С. 329–335).

175 Герцен А.И. Собр. соч. Т. 1. М., 1954. С. 132, 133.

176 Даже такой приверженец миссионерского курса, как Н. Остроумов, вынужден был признать: «Среди казанских татар уже достаточно определилась светская литература, стремившаяся дать читателям материал, доступный не только образованным членам татарского общества, но и вообще грамотным людям. Вместе с тем новые произведения татарской печати явились проводником в народные массы передовых идей и научных знаний в европейском смысле этого слова» (Остроумов Н.К. К истории мусульманского образовательного движения в конце XIX и XX столетиях // Мир ислама. Т. 2, 1913, вып. 5. С. 310–311).

177 Вот что писал один из них о татарском фольклоре: «Если взглянуть на поэтические произведения инородца, то Туманность и непонятность построения его песен прежде всего бросаются в глаза. В них мы встречаем отрывочность изложения, бессвязность, неясность сравнений, странные переходы от одной мысли к другой» (Ашмарин А. Очерк литературной деятельности казанских татар-мохаммедан за 1880–1895 гг. Москва, 1901. С. 4).

178 Многие русские либералы были сторонниками ассимиляции – притом путь к ней они видели тот же, что их французские, например, единомышленники. Они же, по словам Ф.Д. Куртена, сочли, что «и наилучшим, и наиболее приближенным к французскому национальному характеру является такой метод колонизации, который состоит во все большем привлечении коренного населения к цивилизации метрополии (mother country) при одновременном сохранении уважения к обычаям этого населения… во всех странах, попадающих под французское господство, колонизаторские усилия должны быть направлены в русло пропаганды среди коренного населения национального языка, традиций и привычек к трудолюбию на их родине» (Curtin PhD. Imperialism. N.Y. 1971. P. XXI).

179 Миссионеры – и прежде всего ведущий их идеолог, Ильминский, – были недовольны выпускниками Петербургского университета (и особенно – Лазаревского института восточных языков) – не тем только, что они «плохо знают языки, а потому главное, что они не имеют патриотическо-миссионерского направления, которое между тем существенно необходимо в этом крае (Поволжье. – М.Б.) и которое может воспитываться в миссионерском отделении Казанской (Духовной) «Академии». Эти выпускники «не пригодны для наших азиатских окраин, потому что они изучают литературу, историю и этнографию азиатских народов объективно и переносят на них свое сочувствие» (Письма Николая Ивановича Ильминского к обер-прокурору Святейшего Синода Константину Петровичу Победоносцеву. Казань, 1895. С. 77, 117. Курсив мой. – М.Б.).

180 Девлет-Кильдеев. Цит. соч. С. 5.

181 Миропиев МЛ. Современное движение… С. 12–13.

182 Дрепер Дж. В. История умственного развития Европы. Пер. с англ. под ред. А.Н. Пыпина. СПб., т. 1. С. 270.

183 Там же. С. 279–281.

184 «Магомет провозгласил себя последним из пророков, потому что он сказал народу всю истину» (Девлет-Кильдеев. Цит. соч. С. 24); «Магомету, – тут Миропиев цитирует Г. Вейля, – бесспорно, принадлежит слава распространения Библии и Евангелия (в этом месте Миропиев поставил сразу и вопросительный и восклицательный знаки. – М.Б.) в стране и народе, который не был осенен никаким лучом разумной веры в бессмертие души и загробную жизнь, а потому, ввиду этой заслуги, он может быть признан посланником Божьим даже народами, почему-либо не принявшими его закона» (Там же. С. 19–20). И еще: «Лучшего понятия о Боге, чем дает ислам, трудно себе представить» (Там же. С. 13); «религиозные понятия, изложенные в Коране, прекрасны, лучшего желать нельзя» (Там же. С. 35).

185 Миропиев МЛ. Современное движение. С. 22.

186 Там же. С. 3.

187 Там же. С. 34.

188 А ведь они – интеллигенты по всем тогдашним критериям – именно себя могли рассматривать как подлинных выразителей «национального уклада, национальных черт, национальных интересов». В доказательство этого мусульманские модернисты могли бы сослаться, скажем, на известного русского литературоведа, лингвиста и психолога Овсянико-Куликовского. Он полагал, что поскольку «национальность есть явление по преимуществу интеллектуального порядка» (Овсянико-Куликовский Д.Н. Психология национальности. Пг, 1922. С. 6; книга вышла после смерти автора), постольку интеллигенция полнее других слоев населения выражает «национальную подоплеку».

189 Цит. по: Миропиев М.А. Современное движение. С. 14.

190 Там же.

191 Там же. С. 15.

192 Так, Мурза-Алим заявлял: «…пророк Магомет не только поощрял учение во всех его видах, но сам восхищался философией греческих мудрецов Аристотеля, Платона и других». Ответ Миропиева: «Что это?! Сама наивность, или рассчитано на наивность других?! Вот то и худо, что эти г.г. предвозвестники мусульманской реформации, эти предтечи мусульманского Лютера, только и рассчитывают на незнакомство русской публики с затронутым ими вопросом. Кому из лиц, читавших Коран, неизвестно, что сам Мухаммед по этому поводу говорил следующее: «…веруйте в Бога и Его посланника, неученого пророка» (Коран, гл. 7, ст. 158)? Да если бы даже Мухаммед не заявлял об этом прямо, категорично, то уже одно учение Корана, которое в своей космологии не далеко ушло от учения первого греческого философа, Фалеса, ясно свидетельствует, что Мухаммед был совершенно незнаком с философскими системами /таких/ великих мудрецов Греции, как Платон, Аристотель и др.» (Там же. С. 17).

193 См.: Там же. С. 19–20.

194 Из них наиболее известна «Ислам и прогресс» (СПб., 1898).

195 Там же. С. 30.

196 См. о нем подробнее: История русской литературы конца XIX – начала XX вв. Библиографический указатель. М.-Л., 1963.

197 Цит.: Миропиев МЛ. Современное движение. С. 30.

198 Там же.

199 Восемь лет спустя после выхода в свет книги Миропиева апологет русского колониализма, генерал Грулев, подчеркивал, что если для Англии Индия все еще остается чужеродным телом, то, напротив, в Российской империи «окраины и ядро связаны между собой так же крепко и органически, как ветви и ствол одного дерева» (Грулев М. Соперничество России и Англии в Средней Азии. СПб., 1909. С. 27). Уже одни такие тезисы полностью оправдывали любые унификаторские программы – как конфессиональные, так и секуляризаторские. Примечательно и еще одно соображение Грулева. Он призывает «взглянуть на наши окраины (и прежде всего на Туркестан. – М.Б.) с новой точки зрения – как на источник силы и богатства для коренной России, а не как на этапы для новых бесконечных замыслов (экспансии. – М.Б.). Вместо того, чтобы держать эти окраины в виде сжатых кулаков, вечно направленных по чьему-нибудь адресу, гораздо продуктивнее разжать эти кулаки и направить их мускулистую силу на работу для коренной России. Много лет уже эта последняя тянется изо всех жил и без меры тратится на обогащение окраинных народностей — все ради каких-то фантастических затей мирового характера, а тем временем сарты, туркмены, китайцы и манчжуры насыщаются до отвала потом и кровью Самарской, Владимирской и иных губерний» (Там же. С. 366. Курсив мой. – М.Б.).

200 Вот что писал анонимный автор начала 70-х гг. XIX в. о политике царизма по отношению к татарам: «Мы должны производить на них значительное впечатление и привлекать их славою нашего ума и оригинального развития. Нам предлагают русификацию, но я не знаю, может ли это удастся. Прежде всего, не надо упускать из виду всех опасностей такой разрушающей политики – ведь это то же самое, что стеснение речи, религиозной терпимости и т. д. Подобная политика может… легко привести к результатам совершенно противоположным, чем те, которые от нее ожидали, она может не только ухудшить положение, но и сделать его невозможным» (Цит. по: Каримуллин А. Татарская книга пореформенной России. С. 142).

201 Миропиев М.А. Современное движение. С. 38.

202 Там же. С. 43.

203 В статье «Русские школы для мусульман в Туркестане» // Восточное обозрение, 1983, № 36 и 38.

204 Цит. по: Миропиев М.А. Современное движение. С. 43.

205 Там же. С. 43–44.

206 В 1894 г. на страницах «Нового времени» развернулась полемика между двумя мусульманами – Мехмандаровым («либералом и прогрессистом») и Кочарлу («консерватор и правоверный») о значении Корана в процессе распространения европейской цивилизации в мусульманском мире (см.: Там же. С. 45, прим. 1).

207 Там же. С. 44. (Курсив мой. – М.Б.)

208 Они же исходили из официальной теории народности, неразрывно связывавшей это понятие с официальной религией и с неограниченной монархией («православие, самодержавие, народность») и узаконивавшей примат русско-православного субстрата. Однако далеко не всегда представители довольно быстрыми темпами зарождавшейся в России этнопсихологии (см. подр.: Пыпин А.Н. История русской этнографии, т. 1–2. СПб., 1891) предпочитали делать доминирующим конфессиональный фактор. Скорее наоборот, «они трактовали его лишь как один из компонентов «этнографии психической» (Надеждин Н.И. Об этнографическом изучении народности русской // Записки Русского Географического общества. СПб., 1847, кн. 2. С. 77), которая объемлет «умственные способности, силу воли и характера… словом все, что возвышает «человека» над животностью…». Вслед за немецкими учеными М. Лацарусом и Г. Штейнталем (основателями «Журнала народной психологии и языкознания») русские этнопсихологи считали основным детерминатором «народного духа» язык, а не религию (см. подр.: Будилова Е.А. Социально-психологические проблемы в русской науке. М., 1983. С. 128–132). Тем самым многие русские ученые вступали в конфликт с непреклонно-русификаторским курсом. Так, великий языковед А.А. Потебня, исходя из того, что язык есть главный социально-психологический фактор, объединяющий общность людей в народность, рассматривал утрату языка как денационализацию. Если дети воспитываются вне семьи и получают образование в школе, которая не пользуется языком учеников, то они попадают в неблагоприятные условия по сравнению с другими детьми. Им надо заново создавать огромные дошкольные запасы мысли, заново создавать формы сознания уже на новом языке. «При подобной ломке, – писал Потебня, – неизбежно на месте вытесняемых форм сознания воцаряется мерзость запустения, и занимает это место до тех пор, пока вытесняющий язык не станет своим и вместе с тем не приноровится к новому языку. Люди, по правилу, добровольно не отказываются от своего языка между прочим в силу бессознательного страха перед опустошением сознания» (Потебия А. Мысль и язык. 3-е изд. Харьков, 1913. С. 204). Последователь Потебни, Д.Н. Овсянико-Куликовский (см., в частности, его «Психология национальности». Пг, 1922. С. 23) утверждал: «В национальном языке, в его звуковой норме, словаре и грамматическом строе выражается национальная психология, мышление и только «по прямому проводу» языка мы имеем возможность проникать в его тайники».

209 Миропиев. Цит. соч. С. 44–45 (имеется в виду статья в № 30 «Нового времени» за 1883 г.).

210 Миропиев тут же обвинил мусульманских модернистов в том, что они «с презрением смотрят на наше русское образование» (Там же. С. 44). Любопытны следующие слова В.Д. Смирнова о том, сколь опасно стимулировать мусульманский модернизм в сфере образования: «Если эта масса (татаро-мусульманская. – М.Б.) продолжала свое прежнее инертное существование, которое бы само собою заглохло, отставшись от культурного развития коренного русского христианства… Но в том-то и дело, что эта масса стремится выйти из своей неподвижности и тронуться куда-то, но только в каком-то своем, особом, направлении» (Цит. по: Каримуллин А. Татарская книга пореформенной России. С. 133). Но нельзя в то же время игнорировать тот факт, что именно в той же таро-мусульманской среде во множестве экземпляров распространялись привезенные из исламского зарубежья различные книги (см.: Там же. С. 136), идейно-политический стержень которых зачастую противоречил и духу и сути официальной доктрины. Однако, как признал другой цензор, Ш. Ахмеров, «нельзя отрицать любознательность татар; у них в большее количестве обращаются сочинения не только религиозного содержания, но и исторические, географические и прочие, но содержание подобных книг заимствуется не из русских источников, а из турецких…» (Цит.: Там же. С. 204).

211 Там же. С. 45.

212 См.: Рейснер М.А. Государство и верующая личность. СПб., 1905. С. 14–16.

213 Это было в первую очередь наследие Византийской империи, где, по словам Маркса, «государство и церковь были так тесно переплетены, что невозможно изложить историю первого, не излагая истории второй». Маркс же отмечал, что православие отличается от других разновидностей христианства отождествлением государства и церкви, гражданской и церковной жизни. Отличие такого отождествления в России по сравнению с Византией – превращение церкви «в простое орудие государства, в инструмент угнетения внутри страны и захватов вовне». (Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 10. С. 130–131).

214 В России взаимодействие государства, права и религии отличалось:

– наибольшим сохранением в отношениях государства и церкви пережитков феодализма;

– более тесной и открытой, чем в других европейских странах, связью государства с религиозными организациями, юридическим неравенством конфессий;

– наделением религиозных учреждений функциями государственных и судебных органов;

– тесным взаимодействием светских и духовных судов, правовых и религиозных норм;

– регулированием государственным правом основных внутрицерковных и межконфессиональных отношений, а религией – многих внецерковных отношении;

– сильным влиянием религиозной идеологии на правосознание;

– воспроизведением религиозных норм в ряде отраслей права;

– сакрализацией религией государства и права;

– недопущением законами вневероисповедного состояния граждан, принуждением их к исполнению религиозных обрядов;

– предоставлением привилегий религиозным организациям и служителям культа, особенно господствующего православного исповедания, – охраной их интересов и религии в целом (см.: Клочков В.В. Закон и религия. От государственной религии в России к свободе совести в СССР. М., 1982. С. 16).

215 В религии усматривался стимул для воинскои деятельности, для преодоления инстинкта самосохранения. Христианское учение о бессмертии души толковалось как «увеличение объема жизни в пространстве и времени», которое переходит в абсолютные и вечные категории загробной жизни. За павшими в бою оставалась награда вечной блаженной райской жизни. «Таким образом, – писал один из военных психологов, – религиозное чувство одновременно удовлетворяет стремление к расширению жизни и уничтожает поступки, мотивированные самосохранением. Это и передает энергию воинам, одухотворенным религиозным чувством. Забота полководца сводится к поддержанию и повышению этого чувства» (Зыков А. Как и чем управляются люди? Опыт военной психологии. СПб., 1898. С. 126). Религиозные обряды (не только, впрочем, православные) входили в структуру управления армейским контингентом наряду со строевыми мероприятиями и получали высокую социально-психологическую оценку. Обрядность эмоционально возбуждала участников боя, которому неизменно предшествовала церковная служба. Вместе с армией двигались походные церкви и воинские священнослужители (см.: Будилова Е.А. Социально-психологические проблемы в русской науке. М., 1983. С. 109–110). Религия использовалась как орудие тотальной интеграции солдат с их начальниками – в свою очередь, сакрализуемых как исполнители Божьих предначертаний. Рьяный монархист, Н.А. Ухач-Огорович, ратуя за безусловное отвержение атеизма и твердое восприятие всеми военнослужащими религиозной догмы о душе, как трансцендентной силе, вложенной в человека при его творении Богом, тут же проводит следующее различие между патриотизмом и национализмом. «…Для воинского чина нет войны непатриотичной или ненациональной, для него существует только знамя и воинский долг добросовестно сражаться, совершенно устраняя вопрос, ради чего ведется война. Не дело армии рассуждать: национальна война или нет; ее дело идти в бой, когда повелят, и одерживать победы» (Ухач-Огорович Н.А. Военная психология. Киев, 1911. С. 41). С точки зрения Ухач-Огоровича, «патриотизм – это любовь к отечеству, под коим в наши дни надо понимать государство»; он является «моральной платой за блага, получаемые от государства». Входя в состав государства, разные народы подчиняются покорившему их народу на почве патриотизма. Национализм совпадает с патриотизмом у господствующей, утверждает Ухач-Огорович, нации и противоположен патриотизму у подчиненных народов, а потому, являясь посягательством на целость государства, должен быть уничтожен. Нет, конечно, необходимости сколько-нибудь подробно доказывать, что все эти тезисы в первую очередь относились к активизировавшим свою роль в политической жизни империи мусульманским этносам.

216 Свод законов Российской империи. СПб., 1912. Т. 1, ч. 1, ст. 65.

217 Это – Таврическое магометанское духовное правление; Оренбургское магометанское духовное собрание; Шиитское духовное правление (ведало закавказскими шиитами); Суннитское закавказское духовное правление.

218 Цит. по: Клочков В.В. Закон и религия. С. 26. (Курсив мой. – М.Б.)

219 Цит.: Там же. С. 29.

220 Там же. С. 30, 31.

221 См.: Там же. С. 38.

222 Там же. С. 39.

223 Свод основных государственных законов. Свод законов Российской империи, т. 1,ч. 1, ст. 66.

224 Клочков В.В. Цит. соч. С. 59.

225 Цит. по: Крывелев И.А. Ленин о религии. М., I960. С. 131.

226 За все это официальное православие щедро отплачивало монархии. В одном из учебников, предназначенном для обучения будущих священников, писалось, что, поскольку в царях церковь «имеет своих земных кормителей, защитников и покровителей, православная церковь всегда считала своей обязанностью сообразовываться с узаконениями верховной власти, подчиняла свои распоряжения государственным» (Записки по нравственному православному богословию, составленные протоиреем П. Солярским. СПб., 1860. Т. 1. С. 125).

227 См.: Свод уставов о предупреждении и пресечении преступлении // Свод законов Российской империи. Т. 14, ст. 36, 38–39.

228 Свод учреждении и уставов управления духовных дел иностранных исповеданий христианских и иноверных // Свод законов Российской империи. T. II, ч. 1, ст. 5.

229 «Присоединение к православию иноверцев» производилось на основании их письменного заявления, в котором выражалось «решительное намерение» присоединиться к православной церкви и содержалось обещание «пребывать в послушании ее всегда неизменно». Процедура «присоединения» была довольно простой и не требовала согласия гражданских властей: священник делал соответствующую запись в метрической книге.

230 Православным священникам разрешалось крестить детей «иноверных родителей» с получением от последних письменного обязательства воспитывать крещеных детей в православной вере. Крещение иноверцев, достигших 14-летнего возраста, вообще производилось без согласия их родителей или опекунов.

231 Так, в одном лишь 1912 г. денежные поступления московского «Православного миссионерского общества», ставившего целью обращение в православие нехристиан и утверждение обращенных «в истинах святой веры» и «правилах христианской жизни», составили около миллиона рублей (см.: Церковь в истории России (IX в. – 1917 г.). Критические очерки. М., 1967. С. 280).

232 См. подробнее: Можаровский А. Изложение хода миссионерского дела по просвещению казанских инородцев с 1552 по 1867 г. Казань, 1870. С. 152.

233 Клочков В.В. Цит. соч. С. 67.

234 Цит. по: Климович Л.И. Ислам в царской России. М., 1936. С. 24, 25.

1 Не надо упускать из виду, что все же в России никогда не было инквизиции и что в допетровские времена, как справедливо отметил некогда А. Щапов, «наши пастыри никогда не преследовали так жестоко иудеев, волхвов, чародеев и еретиков, не сжигали их на кострах (во всяком случае, в таких масштабах, как это было в средневековой Европе), как это делали на Западе папы и епископы» (Щапов А.П. О просвещении русского народа, от XI до половины XV века // Аристов Л.Я. Афанасий Прокофьевич Щапов. С. 137).

2 Что в известной мере объясняет и неудачу откровенно-расистских движений (см. подр.: Степанов С.А. Банкротство черносотенных союзов и организаций (1907–1914). Автореф. дисс. канд. историч. наук. М., 1982). Надо, наконец, учесть и более важный фактор: развитие капитализма в мусульманских регионах (см. напр.: Куприянова Л.В. Города Северного Кавказа во второй половине XIX века. К проблеме развития капитализма вширь. М., 1981; Клейн ИЛ. Экономическое развитие Поволжья в конце XIX – начале XX веков. К вопросу о предпосылке буржуазно-демократической революции в России. Саратов, 1981; «Развитие капиталистических отношений в Азербайджане в конце XIX и в начале XX веков. Баку, 1981, на азерб. яз. и др.) неминуемо влекло за собой рост национально-освободительного движения их коренного населения (см., наир.: Ольмалиев М.М. Крестьянское движение в Азербайджане в последней четверти XIX века // Развитие капиталистических отношений в Азербайджане; Букшпан П.Я., Федосеева И.В. Работы историков Казани об освободительном движении второй половины XIX в. в Поволжье и Приуралье // Вопросы истории, 1981, № 10; Трудящиеся Киргизии в борьбе за социальное и национальное освобождение в конце XIX – начале XX вв. Фрунзе, 1982 и др.). Эти движения стимулировались расширением контактов мусульманских интеллектуалов с русской демократической мыслью (см., напр.: Гамзатов Г.Г. Роль передовых сил России в духовном развитии народов Дагестана (XIX – начало XX века) // Известия Сев. – Кавк. научного центра высшей школы. Общественные науки. Ростов н/Д, 1982, № I; Саянова А.М. Татарско-русские литературные связи в первой половине XIX века. Автореф. дисс. канд. философ, наук. Казань, 1982 и др.). Интересно и то, что христиане-грузины нередко выступали против миссионерско-русификаторских акций в исламизированной Аджарии (см.: Тартарашвили В.Г. Борьба грузинской общественности против церковно-просветительной политики царской России в Аджарии (1878–1919 гг.) // Вопросы истории религии и атеизма в Грузии. Тбилиси, 1980, сб. 6, на груз. яз.).

3 Об этом см. также в кн.: Тихомиров ММ. Присоединение Мерва к России. М., 1960. С. 60–62, 161. Не только некоторые представители туркменской элиты, например, получили русские воинские звания, но и дети их были определены в кадетские корпуса (Там же. С. 183). И конечно, из среды и коренных и пришлых (из других районов России) мусульман вербовались разведывательная и контрразведывательная агентура (см.: Там же. С. 210).

4 Цит. по: Грулев М. Соперничество России и Англии в Средней Азии. С. 172–173. (Подчеркнуто мною. – М.Б.)

5 Цит.: Грулев М. С. 37. (Курсив мой. – М.Б.) Но тот не Керзон полагал, что «вступление России на арену Средней Азии не было делом обдуманной дальновидной политики, а явилось лишь импульсом естественных причин» (Там же. С. 371–372. Курсив мой. – М.Б.).

6 Коялович М. Историческая живучесть русского народа и ее культурные особенности. СПб., 1883. С. 17.

7 Там же. С. 16.

8 Там же. С. 20.

9 Иную картину см.: Дмитриев В Д. Политика царского правительства в отношении нерусских крестьян Казанской земли во второй половине XVI – начале XVII веков // Вопросы аграрной истории Чувашии. Чебоксары, 1981. С. 3–19; Макаров Д.М. Самодержавие и христианизация народов Поволжья во второй половине XVI–XVII вв. Чебоксары, 1981.

10 Коялович М. Цит. соч. С. 20. (Курсив мой. – М.Б.) И поэтому он осуждает евреев: эти «наши инородцы, которые не смешиваются с нами этнографически, составляют самое большое для нас затруднение» (Там же).

11 Но семантическая глубина и размах их иерархии были по-своему тоже уникальны. Так, в своей книге «Российская городская и областная геральдика XVIII–XIX вв.» (М., 1981) Н.А. Соболева доказывает, что в российском герботворчестве образы зверей (кроме льва и единорога) символизировали в основном нехристианские народы России. С этих позиций ею произведен интересный анализ печати Ивана Грозного, выступающей как «теоцентрическая модель мира» (см. с. 166).

12 Коялович М. Цит. соч. С. 21. (Курсив мой. – М.Б.)

13 Там же. С. 23.

14 Там же. С. 25. (Курсив мой. – М.Б.)

15 Один из крупнейших востоковедов Василий Васильевич Григорьев – о котором подробно будет сказано дальше – был убежденным русификатором и христианизатором. В качестве такового он ненавидел не только ислам, но и иудаизм, причем ругал обе эти религии примерно за одно и то же («фанатизм» – прежде всего) и в одних и тех же примерно выражениях. Так, еще в 1846 г. он опубликовал специальную работу о еврейском сектантстве в России. Вот как Григорьев характеризует Талмуд: «К несчастью человечества, – ибо обстоятельство это имело гибельное влияние на участь миллионов людей, – то, что есть в нем хорошего, теряется в гораздо большей массе бесполезного, вздорного и вредного» (Григорьев В.В. Еврейские религиозные секты в России // Журнал Министерства народного просвещения, 1846. С. 468). В Талмуде царят «религиозный деспотизм»; «дух фанатизма», «дух гордости», который он «поселяет в своих последователях»; в нем сконцентрированы «антисоциальные правила, которые он внушает, это – вражда к другим народам, которую он проповедует» (Там же. С. 474–475); он укореняет в евреях «чувство превосходства над другими народами» (Там же. С. 492) и т. д. и т. д. А вот что за 11 лет до этого писал тот же автор (убежденный в том, что каждый народ «носитель одной черты») об исламе: «Любовь к отечеству воодушевляла грека, слава окрыляла римлян… славяне сражались за независимость», тогда как «монголы жаждали крови», а «аравитянами водил фанатизм» (Григорьев В.В. О древних походах руссов на Восток // Журнал Министерства народного просвещения, 1835, ч. V. С. 229–287. Перепечатана в сб-ке: Григорьев В.В. Россия и Восток. СПб., 1876. С. 1).

16 См. подр.: Тихомиров ММ. Присоединение Мерва к России. С. 43, 55.

17 Благо, как поучал генерал Скобелев, за свою жестокость прозванный туркменами «Гез-Канлы» («Кровавые глаза»), «Азию надо бить не только по загривку, но и по воображению (Там же. С. 47).

18 Там же. С. 81.

19 Там же. С. 85.

20 Ибо туркмены «никогда не отличались религиозным фанатизмом и не знали ничего похожего на кавказский мюридизм» (Там же. С. 105).

21 Там же. С. 81.

22 Об определенной гибкости колониализма в судебно-правовой сфере и в других вошедших в состав Российской империи мусульманских землях см., напр.: Тахиров Ф. К вопросу о праве дореволюционного Таджикистана // Конституционное развитие Таджикской ССР. Душанбе, 1980, вып. I; Мужухоева Э.Д. О влиянии буржуазных реформ 60-70-х годов XIX в. в России на административное устройство в Терской области (На примере Чечено-Ингушетии) // Взаимоотношения народов Чечено-Ингушетии с Россией и народами Кавказа в XVI – начале XX вв. Грозный, 1981.

23 Это был к тому же умелый демагог, что видно хотя бы из речи, обращенной к жителям Мерва, которых Алиханов уговаривал подчиниться русским. Ислам, уверял он, останется в неприкосновенности. «Одна пятая подданных Белого царя, – мусульмане, и они встречают тем больше уважения к себе, чем крепче держатся своей религии; мой отец служил русским 40 лет, я служу уже 20 лет… и таких, как мы, тысячи на службе русской» (Цит. по: Тихомиров М.Н. Присоединение Мерва к России. С. 218), Тут будет небесполезным вспомнить оценку Герценом славянофилов и «русских патриотов»: «Есть… в Петербурге императорские панслависты, а в Москве присоединившиеся славянофилы, как есть русские патриоты среди прибалтийских немцев и замиренных черкесов на Кавказе…» (Герцен А.И. Собр. соч. в 30 томах, т. 3. М., 1956. С. 487). Людей этого типа (Алиханов – лишь один из множества примеров) становилось в Российской империи все больше и больше.

24 Напечатаны и в «Отчете по ревизии Туркестанского края, произведенной по высочайшему повелению сенатором гофмейстером графом К.К. Паленом. Краевое управление». СПб., 1910. С. 31–32; приложение. С. 324.

25 Тихомиров М.Н. Присоединение Мерва к России. С. 153–154.

26 Все же положение в Мерве в первые годы после его присоединения значительно отличалось от того, которое сложилось в Ахал-Теке, «где царское командование и чиновники безраздельно (преувеличение! – М.Б.) господствовали над населением. Конечно, это было только кратковременным отличием, так как власть мервских ханов все более уменьшалась, а само население Мерва, как и в Ахал-Теке, фактически было отстранено от командования…» (Там же. С. 154).

27 Этот мой тезис не означает, конечно, полной реабилитации описываемой меры. Пункт 6-й «Условий» предусматривал: «Виновные в измене, разбое, грабеже и других уголовных преступлениях против русских и казенного имущества судятся и наказываются по русским законам». Тихомиров пишет: «Но где была гарантия того, что под рубрику преступления, совершенного “против русских”, нельзя было подвести самую обычную ссору, затеянную самим русским?» (Там же. С. 154). Конечно, можно было, но все-таки в целом царские власти стремились проявлять наивозможную осторожность по отношению к судебным делам, касающихся мусульман. По словам Тихомирова, «царизм, обладая всею властью в крае, тем не менее с большой осторожностью относился к старым туркменским обычаям, которые изменялись очень медленно» (Там же. С. 176). Прав Тихомиров и тогда, когда, проводя параллели между Туркменией и Бухарой и Хивой, замечает, что (в отличие от Туркмении) в этих ханствах «властители продолжали традиции прежнего времени со всеми чертами азиатской деспотии» (Там же. С. 176).

28 Там же. С. 155.

29 Там же. С. 157.

30 Патернализм был, конечно, и здесь неотъемлемой чертой колониализма. Так, в одном (касающемся Туркмении 80-х годов) официальном документе прямо утверждалось: «Взрослый туземец смотрит на представителя русской власти, как на своего собственного попечителя» (Цит. по: Тихомиров М.Н. Присоединение Мерва к России. С. 176). А уже известный читателю С.С. Татищев обобщал: «На Востоке уважается только сила, а главною побудительною причиною является страх» (Татищев С.С. Внешняя политика императора Николая Первого. С. 416).

31 Малое И.Н. Завоевание Ахал-Теке. СПб., 1887. С. 209.

32 Так, начальник Закаспийской области рассматривал и утверждал такие вопросы, как установление суммы калыма, судебные казусы, решавшиеся по адату и пр. По положению об управлении этой областью (подтвержденному в 1890 г.), начальник ее заведовал «туземным населением… во всех отношениях». Иными словами, он мог вмешиваться даже в гражданские дела (например, в иски, предъявляемые к воинским чинам) и т. д. (см.: Федоров К.М. Закаспийская область. Ашхабад, 1901. С. 200). Но дело заходило и дальше. «Даже в конце XIX в., – пишет Тихомиров М.Н., – возникали самые странные казусы, показывающие, как царское правительство вмешивалось в дела, связанные с шариатом. Так, в бумагах начальника Закаспийской области имеется дело об установлении возраста для девушек, после достижения которого они имеют право выходить замуж. Самое забавное в том, что по вопросу о возрасте для замужества мусульманских девушек запрашивали святейший Синод, который с подобающей важностью установил возраст замужества туркменских девушек, опираясь не столько на православную практику, сколько, видимо, на адат и шариат» (Тихомиров М.Н. Присоединение Мерва к России. С. 177).

33 Там же. С. 190.

34 См. подр.: Россия и Туркмения в XIX веке. К вхождению Туркмении в Состав России. Ашхабад, 1946.

35 См.: Исторический обзор деятельности Комитета Министров. Т. 4. СПб., 1902. С. 93–94. В результате Закаспийская область стала автономной административной единицей.

36 Климович Л.И. Ислам в царской России. М., 1936. С. 11–12.

37 Там же.

38 Там же.

39 Там же. С. 12–13.

40 Знаменитый обер-прокурор Священного Синода Константин Победоносцев (см. о нем: Byrnes R.F. Pobedonostsev, his Life and Thought. Bloomington – London, 1968; Simon G. Konstantin Petrovitsch Pobedonoscev und die Kirchenpolitik des Heiligen Sinod. 1880–1905. Gottingen. 1969) имел основания (конечно, с позиций верного и дальновидного руководителя церковной политики самодержавия) называть «роковыми ошибками» создание «ламаистской и мусульманской иерархии» (цит. по публикации: Из писем К.П. Победоносцева к Николаю II (1898–1905) // Религии мира. История и современность. Ежегодник. 1983, М., 1985. С. 191).

41 Как автор политических работ, Григорьев обрел настолько одиозную репутацию, что от него поспешили отмежеваться лидеры славянофилов (см. подр.: Дудзинская Е.А. Славянофилы и Герцен накануне реформы 1861 года. // Вопросы истории, 1983, № 11. С. 50, 51).

42 Хваля тех, кто «решительно восставал против авторитета немцев» (Цит. по: Веселовский Н.И. В.В. Григорьев – по его письмам и трудам. С. 71) и прочих западных ориенталистов, Григорьев, однако, надеялся, что одну его статью «сам Катрмер похвалит, а я уважаю его теперь паче всех ориенталистов, и хочу писать ему апологию» (Там же. С. 51).

43 Вот типично григорьевская тирада на сеи счет, сказанная в связи с деятельностью Географического общества: «География сама по себе далеко не интересует меня так, как археология или лингвистика, но я русский в душе и все, что в каком-либо отношении приносит пользу России, не может быть для меня чуждым. Общество (Географическое. – М.Б.) объявило, что оно трудится для России и я счел за счастье присоединить свои слабые усилия к общей массе его трудов. Если бы оно сказало, что главной целью его учреждения будет возделывание земледелия как науки на пользу человечества вообще и Западной Европы в особенности – я бы никогда и не подумал искать чести быть его членом» (Там же. С. 95. Курсив мой. – М.Б.).

44 Выступая против того, чтобы собранные Географическим обществом «достоверные сведения о России и сопредельных ей странах делать доступными и для других образованных государств», Григорьев говорил: «Я никогда не понимал – какая польза нам, русским, хлопотать о просвещении на наш счет Западной Европы; какая нужда нам – знает или не знает она нас? Если мы заслуживаем, чтобы нас знали, Европа узнает нас и без наших стараний; если не заслуживаем этого в ее глазах, нечего и навязываться ей со своим знакомством» (Там же. С. 96).

45 Там же. С. 33.

46 Которая, конечно, резко отлична от Запада: «…Россия и западные государства Европы развились и существуют под совершенно различными условиями… потому, не говоря уже о требованиях племенного различия, уместное и своевременное там, может быть у нас совершенно безвременным и неуместным, следственно, не только бесполезным, но и вредным… Россия, не чуждаясь Запада, следя внимательно за его успехами на поприще науки и промышленности, и усваивая себе из этого то, что в нем есть общечеловеческого (как видим, теперь уже Григорьев признает и «общечеловеческое»! – М.Б.), должна, тем не менее, развиваться и двигаться к общим целям человечества самостоятельно…» (Там же. С. 101–102. Курсив мой. – М.Б.).

47 Там же. С. 120.

48 Ибо казахи, «натерпевшись всяких обид и самоуправства» со стороны хана и его приближенных, стали (далее цитируется Веселовский, излагающий мысли по этому поводу Григорьева) «предпочитать ханской власти управление ими через добросовестных русских чиновников, а вследствие этого надо было ожидать, что орда способна принять всякое преобразование, всякое возможное сближение с общерусским устройством, лишь бы только произведено оно было осторожно и с умением» (там же. С. 125).

49 Григорьев ратовал за то, чтобы их представителей допустили на коронацию Александра II: «Несколько благообразных фигур в расшитых золотом высоких шапках и парчовых или бархатных с богатым галуном кафтанах, не повредили бы… эффекту торжества. Издержек больших это не потребует. Что же касается… правительственного значения подобной посылки, то я нисколько не сомневаюсь, что эта мера будет действительнее для внушения ордынцам расположения и уважения к России, чем десять военных экспедиций в Степь и всевозможные циркуляры… Киргизы, бывшие в Петербурге и видевшие великолепие двора нашего, многочисленность и блеск войск, множество городов и пр. и пр., возвращались (бы) в Орду совсем не теми уже людьми, какими выезжали из нее, и перемена эта выражалась (бы) потом благодетельно и в их служебной деятельности» (Там же. С. 146).

50 Там же. С. 137.

51 «В наших делах, – писал Герцен, – неимоверный беспорядок; грабят со всех сторон; порядок, кажется, изгнан отовсюду, – а империя, несмотря на то, стремится лишь к расширению своих пределов» (Герцен А.И. Собр. соч. в 30 томах. Т. 16. М., 1959. С. 43).

52 Григорьев, более того, доказывал, что «…стремление усилить производительность и потребление в Средней Азии было бы нелепостью с нашей стороны. Нелепостью меньшего размера, но опять-таки не чем иным, как нелепостью, было бы ожидать, что Средняя Азия сама за это примется. Если это возможно, почему же до сих пор не принималась она за это?., все предположения о возможности для Средней Азии движения вперед на пути промышленного развития нельзя считать не за что иное, как маниловские фантазии. Не так-то легко и Европе выбиваться из старых колей, а в Азии колеи эти куда глубже, чем в Европе, будучи набиты не столетиями, а тысячелетиями. Страны, в которых властвует полнейший произвол власти, где не обеспечены ни личность, ни собственность, нет безопасности ни внутренней, ни внешней, и в прибавок ко всему царят невежество и религиозный фанатизм, такие страны не могут развиваться в экономическом отношении, как бы ни были щедро наделены природою. Ожидать, что такие страны, косневшие века в застое, вдруг, сами собою, ни с того, ни с сего, кинутся на путь прогресса, было бы то же самое, что ожидать ананасов от яблони….» (Веселовский Н.И. В.В. Григорьев. С. 239. Курсив мой. – М.Б.).

53 А зато Веселовский утверждал: «История не имеет никаких законов, по которым совершались бы явления человеческой жизни…» (Веселовский Н.И. Лекции по истории Востока. СПб., 1887. С. 8).

54 Веселовский Н.И. В.В. Григорьев. С. 184. (Курсив мой. – М.Б.)

55 Там же. С. 198–199. (Курсив мой. – М.Б.)

56 Там же. С. 205 (Курсив мой. – М.Б.)

57 Там же. С. 210. Истый консерватор, Григорьев писал: «Опыт учит, что все насильственное не прочно, все несвоевременное гнило. Судьей же в вопросе о своевременности – может быть только народ. Когда почва для того или другого явления выработается, оно возникнет само собою, и возникнет несокрушимо. Возбуждать это явление искусственно, значит насиловать организм и производить выкидыши». А это, в частности, означает недопустимость сколько-нибудь интенсивного стимулирования процесса перехода кочевников к оседлому образу жизни (см.: Там же. С. 212). Но, наверное, Григорьев руководствовался не только боязнью эксцессов, но и тем соображением, что казахов легче было деисламизировать и русифицировать в их номадском статусе, нежели в оседлом.

58 Но одновременно Григорьев ослаблял и власть феодально-патриархальной верхушки в лице прежде всего султанов, опираясь на, так сказать, меритократический критерий: «…он стал обращать внимание на заслуги и способности простых киргизов и доставлять им в степи разные должности. Тогда значение султанов сильно поколебалось, прежнее раболепство перед ними киргизов исчезло» (Там же. С. 208).

59 В 1852 г. Григорьев настаивал на том, чтобы «обложить всех мулл в орде, наравне с прочими, сбором закята, воспретив им временно отправление обязанностей своего звания впредь до выдержания установленного испытания в оренбургском магометанском духовном собрании». Предлагалось далее: «взнос закята сделать обязательным для всех без изъятия ордынцев, в том числе и султанов» (Там же. С. 207).

60 Там же. С. 207. (Курсив мой. – М.Б.)

61 Там же. С. 15 (раздел «Приложения». – «Записки Григорьева по разным вопросам управления киргизами Оренбургского края»),

62 Там же. С. 14.

63 Там же. С. 47.

64 Там же. С. 17.

65 Там же. С. 275.

66 Веселовский приписывает Григорьеву чуть ли не главную роль в том, что «киргизы… из враждебных всякому порядку и нищенствующих дикарей обратились в покорных закону и обеспеченных в существовании граждан» (Там же. С. 217. Курсив мой. – М.Б.).

67 Там же.

68 Но со временем, сообщает Веселовский, Григорьев проникся «пессимистским взглядом на будущее и даже слово прогресс ненавидел» (Там же. С. 283).

69 Там же. С. 234.

70 Там же. С. 235.

71 Григорьев, кстати говоря, был ярым сторонником планов захвата русскими этой страны. По поводу этих – не столь уж малочисленных в истории России – упований Грулев писал: «…целыми веками общество наше воспитывалось идеей о походе в Индию. Вместе с молоком матери из рода в род мы всасывали давно взлелеянную мечту о распространении нашего оружия за Гиндукушским хребет, в самую колыбель человечества, свести здесь все старые счеты с Англией, нашим вековым соперником… при малейшем обострении наших отношений к Англии, руководители нашей внешней политики сейчас же старались производить какое-нибудь движение к стороне Индии» (Грулев М. Соперничество России и Англии в Средней Азии. С. 368. См. также: Чистякова Е.В. Контакты России с народами трех континентов – Азии, Африки и Латинской Америки – до XIX в. (к вопросу об источниках и историографии) // Историография и источниковедение. М., 1981). Множество интересных сведений см.: Райков А.В. Россия и Индия в начале XX века // Взаимоотношения России со странами Востока в середине XIX – начале XX вв. Иркутск, 1982.

72 Но как бы русские шовинисты ни хаяли Англию как свою соперницу на Востоке, тем не менее, когда вспыхнуло восстание сипаев, столп российского консерватизма, Михаил Катков, с возмущением писал о бессмысленном бунте «неблагодарных азиатов» против «облагодетельствовавшей их» «просвещенной Англии» (Цит. по: Шифман А.И. Лев Толстой и Восток. М., 1971. С. 113). В такого рода ситуациях даже заядлые ксенофобы предпочитали не распространяться на тему о том, что их конкуренты «незаконно» приобрели ту или иную территорию.

73 Веселовский Н.И. В.В. Григорьев – по его письмам и трудам. С. 231–232.

74 Там же. С. 232. (Курсив мой. – М.Б.)

75 Там же. С. 266–267.

76 Там же. С. 268.

77 Там же.

78 Как и положено эксперту, он верил в истинность собственных мнений о Востоке и не раз ругал за некомпетентность свое начальство. «Как ориенталист, – с горечью писал Григорьев, – я, на беду мою, понимаю Азию и азиатцев, а те, которые руководят моими действиями, не знают ни аза ни в том, ни в другом», ибо «мерят все на европейский аршин» (Там же. С. 175. См. также с. 205. Курсив мой. – М.Б.), – что в глазах этого западофоба (см.: Там же. С. 242), озабоченного лишь «подъемом русского национального духа» (см.: Там же. С. 246), было наибольшим грехом.

79 Но все же казаки «не должны обижать коренное население» (см.: Там же. С. 14 «Приложения»),

80 Там же. С. 5. (Курсив мой. – М.Б.) См. интересный материал в: Бекмаханова Н.Е. Формирование многонационального населения Казахстана и Северной Киргизии (последняя четверть XVIII-60-e годы XIX вв.). М., 1980; Короткий Е.И. Уральские казаки в Средней Азии // Вестник Каракалпакского филиала АН УзССР. Нукус, 1981, № 2; Касынбаев Ж. Русские военнооборонительные пункты в защите казахских земель от врагов // Военно-исторический журнал. М., 1981, № 11.

81 См. обильный материал в таких, например, работах: Будшович А.С. По вопросу об окраинах России в связи с теорией самоопределения народностей и требовании государственного единства. СПб., 1906; Балашов И. О национализме вообще и, в частности, о русском. СПб., 1911; Сидоров А.А. Инородческий вопрос и идея федерализма в России. М., 1917 и др.

82 Леонтович Ф. Что нам делать с еврейским вопросом? СПб., 1882. С. 28. (Курсив мой. – М.Б.) Ф.И. Леонтович, один из наиболее рьяных сторонников официального славянофильско-панславистского направления, известный как ярый полонофоб (см. подр.: Дьяков В.А. Польская тематика в русской историографии конца XIX – начала XX века (Н.И. Карев, А.А. Корнилов, А.Л. Погодин, В.А. Францев) // История и историки. Историографический ежегодник. 1978. 1981. С. 151).

83 Богородицкий П. По инородческому вопросу. Казань. Казанский университет, 1911. С. 3. (Курсив мой. – М.Б.)

84 Там же. С. 5.

85 Я здесь совсем не касаюсь – ибо он требует совершенно самостоятельных интенсивных исследований – вопроса о том, какую эволюцию претерпели эти установки в трудах представителей т. н. либерально-обновленчес-кого движения в русском православии начала XX в.

86 См. о нем: Грабарь В.Э. Материалы к истории литературы международного права в России. М., 1958. С. 310.

87 В том числе и на Л.А. Камаровском. Изображая международное право как «право человечества», распространяющее свое действие на все государства и на всех индивидов земного шара и развивающееся в сторону создания единой международной организации» (см. подр.: Комаровский Л.А. Основные вопросы науки международного права. М., 1898; Он же. Международное право. М., 1905), он все же ставил во главу угла идею о том, что «международная охрана лиц, в принципе, должна была бы исходить от международной организации, но за отсутствием пока таковой ее призваны оказывать отдельные цивилизованные государства, и притом не только обоюдным подданным, но и каждому человеку вообще, где бы таковой ни находился…» (Основные вопросы науки международного права. С. 7; см. также: Международное право. С. 4). Ученик Камаровского, А.С. Ященко, ратуя за то, чтобы международное право было заменено «космополитическим, как когда-то феодальное право было заменено государственным» (Ященко А.С. Международный федерализм. М., 1968. С. 253), толкует даже это «космополитическое право» всецело в европоцентристском духе.

88 Захаров Н.А. Курс общего международного права. Пг., 1917. С. 1. (Курсив мой. – М.Б.)

89 Капустин М.Н. Международное право. Конспект лекций. Ярославль, 1873. С. 17, 18.

90 Даневский В.П. Основания международного права, его принципы и цели // Юридический вестник, 1860, май. С. 124.

91 См.: Даневский В.П. Пособие к изучению истории и системы международного права. Харьков, 1892, вып. 1. С. 2.

92 Капустин М.П. Международное право. С. 14. (Курсив мой. – М.Б.)

93 Стоянов А.Н. Очерки истории и догматики международного права. Харьков, 1875. С. 35.

94 Даневский В.П. Пособие к изучению истории и системы международного права, вып. 1. С. 2.

95 Комаровский Л.A. Международное право. С. 20; Он же. Основные вопросы науки международного права. С. 68.

96 Казанский П.Е. Введение в курс международного права. Одесса, 1901. С. 206, 207.

97 Казанский П.Е. Учебник международного права публичного и гражданского. Одесса, 1902. С. V–VI.

98 Камаровский Л.A. Международное право. С. 22.

99 Там же.

100 Казанский П.Е. Введение в курс международного права. С. 255.

101 См.: Там же. С. 227–228, 230.

102 А он доказывал: «При сношениях с «полуцивилизованными» государствами вне отношений, регулированных договорами, и при всех отношениях с нецивилизованными государствами, правовое общение культурных государств охраняется только фактическим могуществом…последних и связано только началами христианства и гуманности» (Лист Фр. Международное право в систематическом изложении. Дерпт, 1912. С. 7).

103 См.: Эйхельман О.О. Очерки из лекций по международному праву. Киев, 1900, вып. I. С. 38; Он же. Введение в систему международного права // Университетские известия Киевского университета, 1889, № 9. С. 37.

104 Эйхельман О.О. Очерки… С. 38; См. также: Введение…. С. 37.

105 Там же. С. 38–39; См. также: Введение. С. 37–38.

106 Даневский В.П. Пособие к изучению истории и системы международного права, вып. I. С. 105.

107 Цит. по: Грабарь В.Э. Материалы к истории литературы международного права в России (1647–1917). М., 1958. С. 386–387.

108 Коркунов Н.М. Международное право. С. 83.

109 Камаровский Л.А. Основные вопросы науки международного права. С. 73.

110 Казанский П.Е. Введение в курс международного права. С. 233.

111 Камаровский Л.А. Основные вопросы науки международного права. С. 75. (Курсив мой. – М.Б.)

112 Эйхельман О.О. Очерки… Вып. 1. С. 38; см. также: Он же. Введение. С. 37–38.

113 См.: Левин Д.Б. Наука международного права в России в конце XIX и начале XX вв. М., 1982. С. 64.

114 Симеон Э.К. Система международного права. T. I. Основные понятия. СПб., 1900. С. 118–119.

115 Там же. С. 120–121 (Курсив мой. – М.Б.).

116 Капустин М.Н. Международное право. С. 7.(Курсив мой. – М.Б.)

117 Даневский В Д. Пособие… С. 95.

118 Камаровский Л.А. Основные вопросы… С. 97–98.

119 См.: Ульяницкий В.А. Международное право. Томск, 1911. С. 23.

12 °Cм. особ.: Горовцев А.М. Некоторые основные спорные вопросы учения о праве в связи с международным правом. Пг., 1916–1917.

121 Мартенс Ф.Ф. Современное международное право цивилизованных народов. T. I. С. 232–234.

122 Казанский П.Е. Учебник международного права публичного и гражданского. Одесса, 1902. С. 98.

123 Думается, такая точка зрения помогала оценивать и Российскую империю – как, впрочем, и любое иное тогдашнее государство – не как единство с единой волей, которая лежала бы в основе его правосубъектности, а как конгломерат различных правоотношений (см. подр.: Покровский П.А. К вопросу о субъектах международного права // Известия Министерства иностранных дел. 1912, кн. VI. С. 196).

124 См. много интересных данных в: 1) Живаго С.И. Верховенство и независимость (суверенитет) государства // Право на мир в международных отношениях. М., 1899; 2) Палиенко Н.И. Суверенитет. Историческое развитие идеи суверенитета и ее правовое значение. Ярославль, 1903.

125 См.: Камаровский Л.А. Начало невмешательства. М., 1874. С. 110–111.

126 Там же. С. 108.

127 Камаровский Л.А. О вмешательствах // Юридический вестник, 1886, т. XXIII. С. 756.

128 Там же. С. 757.

129 Мартенс Ф.Ф. Современное международное право цивилизованных народов. T. I. С. 300.

13 °Cм. Там же. С. 300–301.

131 Там же. С. 301.

132 Даневский В.П. Пособие… С. 130.

133 См.: Стародубцева Г.С. Вопросы теории и государственных границ в трудах русских ученых второй половины XIX – начала XX вв. // Прогрессивное развитие международного права и современность (Некоторые правовые институты). М., 1981.

134 Как правило, исследования подобного рода (а равно и переводы, в особенности переведенный с английского четырехтомный «Хидайя-фильфуру. Комментарии мусульманского права». Ташкент, 1893) предназначались в первую очередь для колониальной администрации (таково, например, исследование Ростиславова М.Н. «Очерк видов земельной собственности и поземельный вопрос в Туркестанском крае». СПб., 1876 и др.).

135 Н.Е. Торнау. Мусульманское право. СПб., 1866. С. 3–4.

136 Там же. С. 4.

137 Там же. С. 4–6.

138 Там же. С. 2.

139 Там же. С. 14–15.

140 Там же. С. 27.

141 Там же. С. 35.

142 Там же. С. 47.

143 Там же. С.34.

144 Там же. С. 99–100.

145 Соловьев B.C. Первый шаг к положительной эстетике // Собр. соч. СПб., 1912, т. 7. С. 74.

146 Лев Толстой и Владимир Соловьев – это «пророки и художники». А это – те, кто, по точной характеристике» V.W. Turner, суть «маргинальные люди». Они «со страстной искренностью стремятся избавиться от клише, связанных со статусом и исполнением соответствующей роли и войти в жизненные отношения с другими людьми – на деле или в воображении. В их произведениях можно увидеть проблески этого неиспользованного эволюционного потенциала человечества, который еще не воплотился в конкретную форму и не зафиксирован структурой» (В. Тэрнер. Символ и ритуал. Пер. с англ. М., 1983. С. 198).

147 Конечно, для Владимира Соловьева идеалом всегда оставалось восточное христианство.

148 См. подр.: Соловьев Владимир. Национальный вопрос в России. СПб., 1888. С. 3.

149 Там же. С. 21.

150 И это преимущественно славянофилы, единственным реальным результатом действий которых стал «бессмысленный и лживый патриотизм, выражающийся в делах злобы и насилия» (Там же. С. 103).

151 Там же. С. 72. (Курсив мой. – М.Б.)

152 Там же. С. 107.

153 Там же. С. 106.

154 Там же. С. 175.

155 Там же.

156 Там же. С. 174–175.

157 Это исследование высоко оценил даже такой придирчивыи критик, как В.В. Бартольд.

158 Соловьев Вл. Магомет. С. 17.

159 Там же. (Курсив мой. – М.Б.)

160 Там же. С. 37.

161 Там же. С. 78.

162 Там же. С. 77. (Курсив мой. – М.Б.)

163 Там же. С. 76–77. (Курсив мой. – М.Б.)

164 Там же. С. 77–78.

165 Там же. С. 77. (Курсив мой. – М.Б.)

166 Там же. С. 78.

167 Там же.

168 Там же. С. 79. (Курсив мой. – М.Б.) Если бы Лев Толстой подобным образом смотрел на ислам, то он подвел бы эту его медиаторскую (согласно Соловьеву) функцию под свою общую формулу истории человечества как движения ко все «большему и большему единению. Единение это совершается самыми разнообразными средствами, и служат ему не только те, которые работают для него, но даже те, которые противятся ему» (Толстой Л.H. Полное (юбилейное) собр. соч. в 90 томах, т. 41. С. 17).

169 Там же. С. 79–80.

170 Там же. С. 80. (Курсив мой. – М.Б.)

171 Там же. С. 79.

172 Соловьев B.C. Китай и Европа // Русское обозрение, 1890, № 1. С. 674. Одна любопытная деталь, упоминая о которой, я, конечно, вовсе не склонен видеть в этом какую-либо вину Владимира Соловьева. Но тем не менее поговорить об этом стоит подробней. В период русско-японской войны японские газеты называли русских солдат убийцами и насильниками, тогда как русская шовинистическая пресса постоянно говорила о японцах как о «низшей расе», представители которой могут быть лишь дикарями, людоедами и варварами. Это возмущало Льва Толстого. (См. подр.: Шифман А.И. Лев Толстой и Восток. Изд. 2-е. М., 1971. С. 247; Шацилло К.Ф. Либералы и русско-японская воина // Вопросы истории, 1982, № 7. С. 106).

173 В первую очередь я имею в виду упомянутый выше фундаментальный труд А.И. Шифмана.

174 См., в частности, сб-к «Русская классика в странах Востока». М., 1982.

175 Как утверждает К.Н. Ломунов, западные толстовцы обычно выделяют и подчеркивают (и эта трактовка сказалась на восприятии Толстого индийскими интеллектуалами) «одну сторону противоречивых взглядов писателя – его призывы к непротивлению злу насилием, к пассивному неучастию в событиях, к отказу от общественной борьбы» (Ломунов К. Лев Толстой в современном мире. М., 1975. С.371).

176 Шифман А.И. Лев Толстой и Восток. С. 11.

177 Ленин В.И. Л.Н. Толстой и его эпоха //Ленин В.И. Полн. собр. соч., Т. 20. С. 102.

178 См. об этом также: Челышев Е.П. Лев Толстой и индийская литература // Русская классика в странах Востока. С. 25–26.

179 См.: Квитко Д.Ю. Философия Толстого. М., 1928, гл. IV.

180 Шифман А.И. Цит. соч. С. 15.

181 Что, конечно, ни в коей мере не мешало официальной церкви видеть в Толстом своего злейшего врага. Более того. В 1897 г. в решении миссионерского съезда (в Казани) Толстой назывался «антихристом» (Цит. по: «По поводу отлучения от православной церкви графа Л.Н. Толстого. Сб-к «Миссионерского обозрения». СПб., 1904. С. 60).

182 См. подр.: Галаган Г.Я. Л.Н. Толстой. Художественно-этические искания. Л., 1981. С. 4.

183 О внимании молодого Толстого к понятиям «общее благо», «добродетель» и «порок» в связи с традициями их осмысления просветительной философией самосовершенствования см.: Куприянова Е.Н. Эстетика Л.Н. Толстого. М.-Л., 1966.

184 См.: Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. (юбилейное издание), т. 46. С. 4, 262. Для него понятие «справедливый» – эквивалент правильного и разумного (см. также с. 5, 10, 16, 17, 20, 25). И однако, у молодого еще Толстого возникает подспудное ощущение неправомерности отождествления этих категорий (см.: Там же. С. 7). О сложных воззрениях Толстого на этот вопрос см.: Бурсов Б.И. Лев Толстой. Идейные искания и творческий метод. 1847–1864. М., 1960. С. 30–43.

185 Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 2. С. 343.

186 Там же. С. 33.

187 Но и им владеют такие страсти, которые извращают и мужество и благоразумие, и мудрость, и справедливость.

188 Вновь хочу тут вспомнить об Александре Герцене, ибо и он вынужден был порой отказываться от этой древней антитезы «Запад/Восток», – во всяком случае, по отношению к России. Отрешившись от опыта Западной Европы, Герцен принялся искать приемлемый выход в других ситуациях, в других странах. В частности, он называет «два деятельных края» – Россию и Америку. Но Америка менее подготовлена к трансформации «в духе ассоциаций», тогда как Россия, напротив, «является совсем особенным миром, с своим естественным бытом, с своим физиологическим характером, – не европейским, не азиатским, а славянским». Но этот славянский мир – «наш родной Восток» (Цит. по: Дудзинская Е.А. Славянофилы и Герцен. С. 48).

189 См. подр.: Галаган Г.Я. Цит. соч. с. 22.

190 Толстой Л.Н. Поли. собр. соч. Т. 47. С. 37. (Курсив мой. – М.Б.)

191 Там же. Том 29. С. 73.

192 Ибо «различие христианского от языческого учения добра в том, что языческое учение есть учение конечного, христианское же – бесконечного совершенства» (см. подр.: Там же. Т. 29. С. 59–60).

193 См. подр.: Галаган ГЯ. Цит. соч. С. 31.

194 Или, как он часто говорил, «мироотношению» (Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 39. С. 16, 17).

195 Там же. Т. 26. С. 576.

196 Там же. Но есть одно примечательное рассуждение о том, какая, по Толстому, глубокая бездна отделяет нравственное учение «язычника» Аристотеля (в целом отрицательно им оцениваемое) и Будду и Христа (которых он ставит рядом, что, впрочем, вовсе не надо трактовать как признание полной тождественности буддизма и христианства): «Их обоготворили, потому что между ними бездна в постановке вопроса и в содержательности учения» (Там же. Т. 64. С. 100). В работе «Первая ступень» Толстой отнюдь не отрицает полностью «языческие добродетели», ибо в своем неизвращенном виде они – как и истинно христианское учение – ведут людей «к истине и добру» (Там же. Т. 29. С. 59). И потому «истинное христианство в своем проявлении не могло отвергнуть добродетели, которые указывало и язычество (как видим, Толстого интересует лишь его европейский вариант, а вовсе не, скажем, доисламская джахилийя! – МБ.)» (Там же. Т. 29. С. 60).

197 Галаган Г.Я. Цит. соч. С. 36.

198 Первые свидетельства этого внимания относятся к началу 1884 г. (см.: Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 49. С. 66) – периоду систематического изучения Толстым «китайской мудрости».

199 Там же. Т. 54. С. 58.

20 °Cм.: Там же. С. 62.

201 Как интересно заметила Галаган, «понятие “набег”, т. е. внезапное нападение (русских войск на горцев. – М.Б.), осмысляется в рассказе не в качестве одного из частных тактических вариантов стратегии войны. Оно вырастает в толстовском анализе в своеобразный символ разрушения жизни (я бы обязательно добавил: “мирной”, “патриархальной”. – М.Б.), символ “внутренних отношений” в мире существующем». Не случайно, продолжает Галаган, «это заглавие появляется уже после завершения работы над рассказом, заменив собою и первое нейтральное название “Письмо с Кавказа”, и последующее “Описание войны”. Но далее я уже не согласен с Галаган, когда она утверждает, что в ходе работы над рассказом Толстой в конце концов стремился выразить лишь «противопоставление жизни людей и жизни природы в качестве начал, олицетворяющих существующее и должное» (Галаган Г.Я. Цит. соч. С. 43). Помимо этого противопоставления, присутствует (а может быть, даже и доминирует) иное: «набег» европейской цивилизации на традиционно восточный (но – что всего важней в данном случаев – выступающий объектом экспансии!) уклад. До сих пор поэтому кажется совершенно неясным, с каких бы позиций Толстой нарисовал в своем задуманном, но так и ненаписанном, романе характер русских крестьян-переселенцев на востоке и юго-востоке России, в реке Белой, в Сибири и в районе Ташкента. По свидетельству его жены (см.: «Дневник Софии Андреевны Толстой», т. I. С. 37), писателю виделся характер русского Робинзона, который на новых землях начинает новую жизнь, движимый силой, «завладевающей» трудом и любовью. Но кто бы был Пятницей, и, главное, мусульманином– Пятницей?

202 См.: Галаган Г.Я. Цит. соч. С. 41.

203 Толстой Л.Н. Поли. собр. соч. Т. 3. С. 234–235. (Курсив мой. – М.Б.)

204 См.: Галаган Г.Я. Цит. соч. С. 42.

205 Толстой Л.Н. Поли. собр. соч. Т. 46. С. 128. Любопытно, что и движущиеся в набег на горцев – олицетворявших органическое течение жизни, ее стихийную силу, борющихся с «господством формы» в ее наихудшем, николаевском, варианте, – русские войска наделены такими определениями, которые соотносятся с понятиями «темнота» и «мрак»: «Перед собой я видел сплошную колеблющуюся черную стену, за которой следовало несколько движущихся пятен: это были авангард конницы и генерал со свитой. Сзади нас поднималась такая же черная мрачная масса\ но она была ниже первой: это была пехота» (Там же. Т. 3. С. 28. Курсив мой. – М.Б.). «Черная стена, черная мрачная масса, пятна» – это «качественно однородные образы, вторгающиеся в сознание повествователя и превосходящие по степени интенсивности своей «черноты» общий «непроницаемый мрак» ночи» (Галаган Г.Я. Цит. соч. С. 45). Выделившись на его фоне, эти образы-символы («черная стена», «черная мрачная масса», «пятна»), сопровождающие повествователя до рассвета (см.: Толстой Л.Н. Поли. собр. соч. Т. 3. С. 29), четко демонстрируют толстовское отношение к тем, кто совершает набег, неся с собой разрушение и смерть. Недаром и в одной из первых редакций «Хаджи-Мурата» есть такие слова о том, кто беспрестанно посыпал войска на Кавказ – императоре Николае I: «Как мог установиться в душе этого человека этот страшный мрак, заставлявший его принимать свою злодейскую жизнь за подвиг самоотвержения и образец добродетели?» (Там же. Т. 35. С. 551. Курсив мой. – М.Б.)

206 Там же. Т. 3. С. 43.

207 См. подр.: «Литературное наследство». Т. 90. У Толстого. 1904–1910. Яснополянские записки Д.П. Маковицкого. 1904–1905. М., 1979, кн. 1. С. 331.

208 Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 13. С. 41.

209 А например, война с турками (1877–1878 гг., на которую должен отправиться Вронский из «Анны Карениной») «застилает для меня все, – писал Толстой. – Не война самая, но вопрос о нашей несостоятельности… Мне кажется, что мы находимся на краю большого переворота» (Там же. Т. 62. С. 374–375).

210 Лев Толстой и музыка. М., 1977. С. 37.

211 Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 53. С. 45.

212 Толстой Л.Н. Полное (юбилейное) собрание сочинений в 90 томах. Т. 55. С. 145.

213 Там же.

214 Но известный критик-народник Н.К. Михайловский (см. подр.: Слинько А.А. Из истории русской демократической критики. Литературно-критическое наследие Н.К. Михайловского. Воронеж, 1977) категорически опровергал бытовавшее мнение о Толстом как о «квасном патриоте» и славянофиле, который «падает ниц перед всем, что отзывается пресловутой и едва ли кому-нибудь понятной «почвой» и «верит в какое-то мистическое величие России» (Михайловский Н.К. Соч. Т. 3. СПб., 1847. С. 450). В частности, толстовскому пониманию исторического процесса в корне чуждо представление «о великой роли, предназначенной провидением славянскому миру, совершенно посрамить мир романо-германский» (Там же. С. 44). Можно с уверенностью добавить: как и «мир мусульманский» и вообще «восточный», – ибо, по точному замечанию Михайловского, Толстой, в отличие от славянофилов, меряет цивилизацию «не началами русского духа и не какими-нибудь возвышенными мерками смиренномудрия и терпения, а «общим благосостоянием», он ее отрицает только потому, что она оказывается бесполезной «младшему брату» (в т. ч. «инородцам». – М.Б.) именно с точки зрения «благосостояния» (Там же. С. 458).

215 Как уверял Толстой, «восточные народы находятся в особенно счастливых условиях… Не оставив земледелия, не развратившись еще военной, конституционной и промышленной жизнью и не потеряв веры в обязательность высшего закона Неба или Бога, они стоят на том распутье, с которого европейские народы давно уже свернули на тот ложный путь, с которого освобождение от человеческой власти стало особенно трудно» (Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 36. С. 298).

216 Там же. Т. 8. С. 333. По поводу этих толстовских идей В.И. Ленин писал: «Взгляд “историков”, будто прогресс есть “общий закон для человечества”, Толстой побивает ссылкой на “весь так называемый Восток… Общего закона движения вперед человечества нет, – заявляет Толстой, – как то нам доказывают неподвижные восточные народы» (Ленин В.И. Л.Н. Толстой и его эпоха // Полн. собр. соч. Т. 20. С. 102). Ленин подчеркивал несостоятельность призыв Толстого к народам Востока само изолироваться тогда, когда «вслед за русским движением 1905 года, демократическая революция охватила всю Азию – Турцию, Персию, Китай. Растет брожение в английской Индии… Мировой капитализм и русское движение 1905 года окончательно разбудили Азию. Сотни миллионов забитого, одичавшего в средневековом застое населения проснулись к новой жизни и к борьбе за азбучные права человека, за демократию» (Ленин В.И. Пробуждение Азии // Полн. собр. соч. Т. 23. С. 145–146). и еще: «1905-й год был началом конца “восточной” неподвижности. Именно поэтому этот год принес с собой исторический конец толстовщине…» (Ленин В.И. Л.Н. Толстой и его эпоха// Полн. собр. соч. Т. 20. С. 102–103).

217 Шифман А.И. Лев Толстой и Восток. С. 29. Как писал Толстой, «учения буддизма и стоицизма, как и еврейских пророков… а также китайские учения Конфуция, Лаотзе и… Ми-ти (так он называл Мо-Ди. – М.Б.), все возникшие почти одновременно, около 6-го века до рождества Христова, все одинаково признают сущность человека, его духовную природу, и в этом их величайшая заслуга» (Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 74. С. 261).

218 «В наше время, – писал он в феврале 1909 г., – людям, хотя несколько просвещенным, нельзя притворяться, что они не знают того, что есть 500 миллионов китайцев и японцев, 400 миллионов индусов, турок, персов, татар, исповедовавших веками и теперь совершенно другие веры, чем наша» (ТолстойЛ.Н. Полн. собр. соч. Т. 79. С. 55).

219 См.: Там же. Т. 74. С. 260. Ряд данных об уникальной толерантности Толстого см.: Ячевский В.В. Общественно-политические и правовые взгляды Л.Н. Толстого. Воронеж, 1983.

22 °Cм.: Французские посетители Толстого // Литературное наследство. Т. 75, кн. 2. М., 1965. С. 47.

221 См.: Гольденвейзер Н.Б. Вблизи Толстого. T. I, М., 1922. С. 17.

222 И хотя они не равновелики христианству, все же Толстой испытывает пристальный интерес к конфуцианству, – в частности, тогда, когда он сам бился над проблемой о том, как преодолеть «статику» двоения личности (итогом которой может быть самоубийство), статику, обусловленную паритетным соотношением голоса общего и голоса совести. Вследствие этого личность обречена на постоянную внутреннюю, борьбу, которая в силу своей бесконечности и неизменности побудительных импульсов, ее порождающих, осмысляется как состояние неподвижное, застывшее (см.: Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 49. С. 66; Т. 51. С. 61, 70). И все-таки даже у Толстого многочисленные фрагменты «восточной мудрости» – это лишь «намотки» на христианоцентристский стержень, фрагменты, несомненно, усиливающие его, но в общем-то ничего существенно в нем не меняющие.

223 А интерес к буддизму в России все время нарастал – под влиянием Запада в первую очередь (и, следовательно, Толстой вовсе не был его первым – или одним из первых пропагандистов). Здесь, впрочем, нужны более подробные пояснения. Жизнепонимание (или отношение человека к миру), именуемое Толстым «всемирным» (или «божеским») покоится на неразумности и несовершенстве всего существующего и одновременно – на утверждении неизбежности движения от неразумности к разумности. Цель этого жизнепонимания – исполнение нравственного закона, вложенного в душу каждого человека. «Делатель «жизни» бескорыстная любовь. Жизнепониманию божескому в концепции Толстого предшествуют два иных отношения к миру – личное (или животное) и общественное (или языческое). И то и другое имеют единую основу – убеждение в совершенстве и разумности всего существующего. Различия же между ними не очень значительны и касаются прежде всего определения цели жизни и побудительных импульсов, эту цель утверждающих. Если жизнепонимание личное (или животное) сводится к удовлетворению воли одной личности, движущий стимул его заключается в личном наслаждении, то отношение к миру общественное (или языческое) преследует цель удовлетворения избранной совокупности личностей. При этом побудительным мотивом для достижения цели выступает желание славы. И личное и общественное жизнепонимание (порою их объединяя) Толстой называет низшим, а всемирное (или божеское) – высшим. Эта ценностная иерархия жизнепонимании, вполне логичная с точки зрения толстовской оценки сущностного наполнения духовных устремлений личности, тем не менее противоречит его же отрицанию даже относительной значимости каждого из сменяющих друг друга этапов в движении к бесконечному нравственному идеалу: «…даже христианин /…/ не может считаться ни один ни выше, ни ниже другого в нравственном значении; христианин только тем более христианин, чем быстрее он движется к бесконечному совершенству, независимо от той ступени, на которой он в данную минуту находится» (Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 29. С. 60). Хронологическая иерархия всех этих жизнепониманий (от личного к божескому) отнюдь не выдерживается, по мнению Толстого, в их историческом бытии (см.: Там же. Т. 39. С. 8). Поэтому вытекающие из них нравственные учения осмысляются им по типологическому принципу отношения человека к миру. Так, например, с личным жизнепониманием связываются учения: эпикурейское, церковнохристианское и светской утилитарной нравственности, а со всемирным, или божеским, – христианское учение в его «неизвращенном виде» и высшие проявления стоицизма и буддизма (см.: Там же. Т. 39. С. 9–10,17). В толстовской концепции всемирное, или божеское, жизнепонимание – нравственный эталон истинно гуманистических отношений человека к другим людям. Эти отношения – основа всемирного братства. Но, как видим, ислам (в любом его – даже бабидском – варианте) оказывается здесь излишним. Не исключено, что как бы высоко ни ценил Толстой патриархальность вообще, а восточную – в частности, он, однако, сознавал, что в конце концов патриархальность – это всегда статика, в том числе и интеллектуально-нравственная (пусть даже, и в общем-то, с его точки зрения, позитивная). А вот «истинное христианство» – это перманентная динамика: «Исполнение учения – в движении» (Там же. Т. 28. С. 77, 79).

224 См.: Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 49. С. 121; Т. 55. С. 274.

225 Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 28. С. 199–200. (Курсив мой. – М.Б.) Но и тут нужны комментарии. С понятием «любовь к человечеству» Толстой связывает искусственное приписывание личностью смысла собственной жизни (по аналогии с любовью к семье, роду, государству), освобождающее эту личность от необходимости духовного перерождения: «Есть государство, народ, есть отвлеченное понятие: человек; но человечество, как реального понятия, нет и не может быть /…/ Где предел человечества? Где оно кончается или начинается? Кончается ли человечество дикарем, идиотом, алкоголиком, сумасшедшим включительно? /…/ Любовь к человечеству, логически вытекая из любви к личности, не имеет смысла, потому что человечество – фикция (т. е. здесь волей или неволей он оказывается близок к Данилевскому! – М.Б.). Христианская любовь, вытекая из любви к Богу, имеет своим предметом не только человечество, но весь мир» (Там же. Т. 28. С. 83, 296). Можно проинтерпретировать вышеизложенное и так: мусульманин, например, не станет «истинным братом» христианину до тех пор, пока все они не объединятся в «истинном христианстве».

226 Там же. Т. 37. С. 270–271. (Курсив мой. – М.Б.)

227 Там же. Т. 23. С. 441.

228 Шифман А.И. Лев Толстой и Восток. С. 332.

229 См. сб-ки: «Круг чтения», «Мысли мудрых людей на каждый день», «Путь жизни» (Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 40, 41, 42, 43). В начале 60-х годов, заботясь о детском чтении, Толстой среди других книжек-приложений к педагогическому журналу «Ясная Поляна» издал книжечку под названием «Магомет». По его поручению книжку написала сестра жены Толстого – Е.А. Берс, а он сам стал автором предисловия, где высоко в целом оценивал личность и историческую роль основателя ислама, а также сделал ряд вставок (см.: Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 8. С. 315–316). Целью книжек «Ясной Поляны» было ознакомление крестьянских детей с жизнью и верованиями разных народов. Эта литература содержала и поэтические легенды народов мира, и различные сведения об их культуре и быте. Такой была и книжечка «Магомет». Наряду с общеизвестными легендами о пророке в ней содержались некоторые (но поданные в благожелательном духе) сведения о жизни турок и других исповедующих ислам народов, а также и отдельные исторические и географические факты о мусульманском мире.

23 °Cм.: Шифман А.И. Лев Толстой и Восток. С. 334. Как утверждает Л.О. Алькаева, «в годы ухудшения советско-турецких отношений (как, впрочем, было и в период Первой мировой войны) в явно политических целях тенденциозно (в Турции. – М.Б.) обыгрывались отдельные произведения русской классики с «восточной» тематикой: «Хаджи-Мурат», «Ильяс» Л. Толстого; «Путешествие в Арзрум» Пушкина и др.» (Алькяева Л.О. Русская классика в Турции. (К вопросу о влиянии русской литературы на турецких писателей) // Русская классика в странах Востока. С. 94.) Но хотя Лев Толстой «покорил турок не только силой своего громадного таланта, но также, пожалуй, беспрецедентным интернационалистским по своему существу гуманизмом, равно как и любовным отношением ко всем нациям и веротерпимостью», все же увлечение Достоевским частью турецких писателей и читателей было гораздо большим. Что же касается арабских интеллигентов, то они даже созданные Толстым художественные образы воспринимали как нечто свое, сугубо ориентальное (см.: Арабские писатели о русской и советской литературе // Современный Восток, 1958, № 9. С. 65–66).

231 Немало и других критических замечаний в адрес и ислама в целом и его сект высказано Толстым в письмах к ряду мусульманских интеллектуалов (Е.Е. Векиловой, М.М. Крымбаеву и многим другим).

232 Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 73. С. 320–321. (Курсив мой. – М.Б.)

233 Там же. Т. 73. С. 103–110; см.: Там же. Т. 39. С. 102.

234 См.: Там же. Т. 80. С. 219.

235 Там же. Т. 74. С. 207–208. (Курсив мой. – М.Б.)

236 См.: подр.: Шифман А.И. Лев Толстой и Восток. С. 339–343.

237 См.: Досев Х. Вблизи Ясной Поляны (1907–1909). М. /СПб./. С. 79.

238 См., напр., его ответ (от 28.ХП-1908 г.) на письмо иранского студента Фридуна-хана Бадапбекова (Л.Н. Толстой. Полн. собр. соч. Т. 78. С. 306).

239 См.: Шифман А.И. Лев Толстой и Восток. С. 359–360.

24 °Cм.: Там же. С. 363.

241 Наверное, читателю покажутся небезынтересными мысли о судьбах Турции одного из наиболее глубоких и ярких русских историков, Василия Ключевского. «Турция, – писан он, – европейская международная добыча.

Ощупью наталкивались на сущность вопроса – не делить между соседями, а дробить на части, из которых она состоит. Долго не уясняли интересы, во имя которых можно было действовать; под турецким игом сохранились народности, которые следовало освободить… На Западе этого национального существа дела не понимали: там Турция – только гиря на весах политического равновесия… Турция держалась не тем, что не надеялись ее разрушить, а тем, что не знали, что делать с ее развалинами: всех пугала не сила ее жизни, а следствия ее смерти. Присутствие народностей, которые могли бы составить независимые государства, стало уясняться Россией и Европой именно с восстания сербов и греков. Александр (Александр I, русский император. – М.Б.) это понял, но не хотел признавать по своим обязательствам главы Священного союза. Николай (Николай I, русский император. – М.Б.) не был связан такими обязательствами и мог взглянуть на дело проще. Свободный от меттерниховской точки зрения, он хотел видеть в вопросе то, что нашел: народности, стремящиеся к независимости, и начал их освобождать» (Ключевский В.О. Неопубликованные произведения. М., 1983. С. 273–274). Таким образом, уже в окончившейся Андрианопольским миром русско-турецкой войне Николай I, «только что подавивший у себя военную революцию (восстание декабристов. – М.Б.), выступал за народную революцию на Балканском полуострове – в интересах преобладания России на Востоке, поколебленного Александром» (Там же. С. 274).

242 Толстой был знаком с турецким фольклором и немало сделал для ознакомления с ним русского читателя. В частности, ряд турецких поговорок и пословиц он включил в известную свою брошюру «Изречения Магомета, не вошедшие в Коран» (1909 г.). Она была составлена на основе изданной в Индии книги Абдуллаха аль-Сухравади «Изречения Магомета», присланной автором в 1908 г. в Ясную Поляну. Л. Толстой отобрал из нее ряд изречений пророка (в подавляющей части своей фиктивных) и обработал их (см.: Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 40. С. 343–349). Об истории создания этой толстовской брошюры см. в комментариях Н.Н. Гусева (Там же. Т. 40. С. 499). С огромным интересом отнесся писатель и к древнеарабской культуре, к ее литературе и фольклору, не раз обрабатывая их (в особенности «Тысячу и одну ночь») для русской детской литературы (см. подр.: Зайденшнур Э.Е. Фольклор народов Востока в творчестве Л.Н. Толстого // Яснопольский сборник. Статьи и материалы. Тула, 1960).

243 Об этой страстной ориентофилке см. подр.: Лебедева О.С. Гульнар-Ханум // Народы Азии и Африки, 1977, № 3. С. 146–152.

244 См.: Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 67. С. 214–215.

245 Там же. Т. 75. С. 92.

246 Там же. Т. 35. С. 175.

247 Там же. С. 456.

248 Фадеев Р.А. Собр. соч. T. I. СПб., 1889. С. 150, 286.

249 Там же. С. 202. (Курсив мой. – М.Б.)

250 Там же. С. 287, 291. А теперь, пожалуй, пора подробно рассказать и о позиции по этому же вопросу Н.А. Добролюбова. Он выступил против объяснения причин национально-освободительного движения на Кавказе религиозным фанатизмом мюридов. Они, отмечал Добролюбов (в 1859 г.), «пользовались большим уважением мусульман в Персии, Бухаре, но никогда не воспламеняли массы народа и не приобретали политического значения. Тем не менее можно было опасаться их влияния на Кавказе среди разрозненных племен, да еще плохих мусульман. Объяснение этому нужно искать, конечно, не в успехах мюридизма; напротив, скорее самые его успехи нужно объяснять враждебностью горцев к русскому владычеству» (Добролюбов Н.А. Собр. соч. в 9 томах. Т. 5. Л., 1962. С. 433). Тем не менее Добролюбов был довольно критически настроен по отношению к Шамилю, указывая, что под его властью у горцев существовала «плохая свобода: наибы его действовали очень произвольно, грабили и наживались, а он, говорят, очень часто смотрел на это сквозь пальцы. Уважение к себе поддерживал он более страхом, нежели любовью…» (Там же. С. 448). См. более подр.: Пикман А.М. Великие русские революционеры о борьбе горцев Дагестана и Чечни. Махачкала, 1972.

251 Фадеев Р.А. Цит. соч. T. I. С. 19, 42. По мнению же фельдмаршала князя А.И. Барятинского, «распространению суфизма на Кавказе способствовал религиозный фанатизм в соединении с хищническими наклонностями горцев» (Зиссерман А.Л. Двадцать пять лет на Кавказе. Ч. I. СПб., 1879. С. 96). Подробно историографию вопроса о роли суфизма в движении Шамиля см.: Яндаров АД. Суфизм и идеология национально-освободительного движения. Алма-Ата, 1975.

252 См., наир.: Руновский А. Записки о Шамиле. СПб., 1861. С. 29; Фадеев Р.А. Собр. соч. T. I. С. 16, 168; Дубровин А.Е. История войны и владычества русских на Кавказе, кн. I. СПб., 1869; История Чечено-Ингушской АССР. T. I. Грозный, 1966. С. 108.

253 Эсадзе С. Историческая записка об управлении Кавказом, т. II, Тифлис, 1907. С. 35.

254 Фадеев РА. Соч. T. I. С. 141.

255 Цит. соч. С. 112. Так, во время Крымской войны к горцам явились представители Англии, обещая им ее помощь в борьбе с царизмом. Горцы ответили, что против русских, собственно, ничего не имеют, но воюют потому, что те занимают их земли. Если то же сделают французы и англичане, то и с ними будут драться не менее ожесточенно (см.: Берже А. Выселение горцев с Кавказа // Русская старина. СПб., 1882. С. 340).

256 Эти слова И. Покровского цит. по: Яндаров АД. Суфизм и идеология национально-освободительного движения. С. 113. Там же приведены данные о той свободе вероисповедания, которой пользовались при Шамиле бежавшие к нему раскольники. Интересно и то, что у Шамиля был «отдельный батальон из перебежчиков – русских и поляков» (История Дагестана, т. 2. М., 1968. С. 103–104).

257 Там же. Т. 57. С. 148.

258 Цвейг С. Три певца своей жизни. Казанова – Стендаль – Толстой. Пер. с нем. Л., 1929. С. 279.

259 Маковецкий Д.П. Яснополянские записки. Запись от 15.VIII—1909 г. (Цит. по: Шифман А.И. Лев Толстой и Восток. С. 485).

260 А надо помнить, что Толстому все же более всего импонировали рационалистические, а не последовательно-спиритуалистические и мистические идеологии Востока.

261 Шифман А.И. Лев Толстой и Восток. С. 485, 486.

262 А ведь, как отмечает J. Forrester, христианство – это «религия роста», совокупность кодифицированных представлений о ценности «во время роста», обязывающих человека развивать в себе «миссионерское честолюбие», дающее ему право властвовать над природой и утверждать, что святой долг христиан, как избранников Бога, состоит «в увеличении количества себе подобных» и в распространении своей религии по всему свету (см.: Forrester J. Churches at the Transition between Growth and Word Equilibrium // Toward Global Equilibrium, Cambridge, 1973. P. 347).

263 Нейман Дж. фон. Вероятностная логика и синтез надежных организмов из ненадежных элементов // В сб. «Автоматы». М., 1956.

264 См Дьяков В.А. Польская тематика в русской историографии конца XIX – начала XX века (Н.И. Кареев, А.А. Корнилов, А.Л. Погодин, В.А. Францев) //История и историки. Историографический ежегодник. 1978. М., 1981. С. 149. К. Маркс и Ф. Энгельс характеризовали борьбу кавказских горцев с царизмом как освободительное подлинно народное движение (см.: Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 17. С. 210); и поражение Шамиля и подавление восстания 1863 г. в Польше Маркс считал «самыми серьезными европейскими событиями» за полвека после 1815 г. (см.: Там же. Т. 30. С. 335). Надо отметить, что идеологи царизма тоже отдавали себе отчет в глубокой связи польского и кавказского движения. «Наружной связи между ними нет, – писал РА. Фадеев. – Эти страны (Польша и Северный Кавказ) составляют два совершенно отдельных центра, однако же внутренняя связь не только существует, но даже обнаруживается довольно явственно. Действительно, дело шло для России об одном и том же вопросе на Кавказе, как и в Польше: тот же момент выражается одинаково на двух концах империи» (Фадеев Р.А. Собр. соч. T. I. С. 99). Более того: «Кавказ – это Польша русско-азиатского предела» (Там же. С. 103). Об участии многих поляков на стороне горцев см: Р.А. Фадеев. Собр. соч. T. I. С. 130: Бушуев С.К. Борьба горцев за независимость под руководством Шамиля. М., 1939. С. 104. На Кавказ, как и в другие концы Российской империи (Дон, Черноморье), революционные демократы направляли прокламации с целью объединить восстание горцев с намечавшимся выступлением донского казачества и польским освободительным движением (см. подр: Яндаров АД. Цит. соч. С. 170).

265 Цит.: Там же. С. 151.

266 Цит.: Там же. С. 152.

267 Там же. С. 149.

268 Здесь мы всецело говорим лишь о русском либерализме – феномене сложном, противоречивом, пестром (см. подр.: Шацилло К.Ф. О составе русского либерализма накануне революции 1905–1907 гг. // История СССР. 1980, № 1). В начале русско-японской войны многие либералы с воодушевлением говорили о необходимости побороть «желтую опасность» и вообще заняли ура-патриотическую позицию (см. подр.: Шацилло К.Ф. Либералы и русско-японская война // Вопросы истории, 1982, № 7. С. 104–105), одновременно, однако, надеясь на то, что терпящий поражения на полях сражения царизм пойдет на определенные реформы. Даже «ура-патриоты» осуждали тот внешнеполитический курс, который вело тогда правительство (см. также: Иванов А.Е. Российские университеты и русско-японская война // Проблемы отечественной истории. Ч. I, М., 1973; Горякина B.C. Партия кадетов и национальный вопрос в период буржуазно-демократической революций 1905–1907 гг. // Непролетарские партии России в годы буржуазно-де-мократических революций и в период назревания социалистической революции. М., 1982). Так, считая Переднюю Азию «сферой естественного экономического и культурного влияния России», один из столпов российского либерализма Павел Борисович Струве утверждал, что России «необходимо искреннее соглашение с Японией и Англией, расширение и упрочение на этой базе франко-русского союза. Поддержание всех разумных стремлений, направленных на коренное преобразование Турецкой империи в интересах угнетенных народностей, рациональное решение македонского, критского и армянского вопросов» (Цит. по: Шацилло К.Ф. Либералы и русско-японская война. С. 107). Эта «сугубо ближневосточная ориентация» (Там же) лидеров либерального «Союза Освобождения» порождала осуждение ими дальневосточной политики царизма. Тот же Струве осуждал «нелепый призрак панмонголизма и желток опасности», который должен, по замыслу его изобретателей, вызвать «у русских людей жалость к двуглавому орлу, посрамленному желтыми деспотами» (Цит. по: Там же. С. 107–108). Как помним, Достоевский в период русско-турецкой войны 1877–1878 гг. в ярко шовинистическом духе осуждал «туркофилов» – или, точнее, «пораженцев», мечтавших, что военные неудачи заставят правительство трансформировать Россию в западно-либеральном духе. Таких людей стало еще больше в дни русско-японской войны, (см.: Там же. С. 110–111; см. также, с. 112, где говорится о том, что либералы считали главными врагами «внутренних хунхузов», – а в XIX в. говорили об «отечественных турках», – и приведены слова маститого либерала Б.Н. Чичерина о том, что последствия войны на Дальнем Востоке «помогут разрешению, наконец, внутреннего кризиса» и что «трудней решить, какой исход войны для этого более желателен»). Но если либералы «мечтали о приходе к власти “самотеком”», и революционное ниспровержение царизма их никак не устраивало, то большевиками «идея желательности военного поражения царизма связывалась с активизацией трудящимися борьбы против самодержавия и привлечением их к непосредственному решению коренных для судеб России вопросов» (Там же. С. 114).

269 Об участии некоторых из них – в т. ч. чеченцев и ингушеи – в русском революционном движении см.: Яндаров А.Д. Цит. соч. С. 152 и след.

270 Вопреки утверждениям публицистов черносотенного толка, далеко не все мусульманские модернисты (или, как их обычно называют советские авторы, «просветители») были противниками русской культуры. Совсем напротив: они не раз являли себя искренними почитателями ее «прогрессивных пластов», приобщиться к которым – задача, жизненно необходимая для мусульманских народов Российской империи. Заявление Кадимова, например, что «каждый русский мусульманин должен знать русский язык», что «без знания русского языка невозможно ни просвещение, ни овладение основами наук» (Цит. по: Каримуллин А.Г. Татарская книга начала XX века. Казань, 1974. С. 136), – типично для описываемой нами группы. Напротив, рьяные ортодоксы доказывали – вопреки модернистам – пагубность светского образования. Некто Г. Исламов в книжке «Халякатка каршы беренче адым» («Первый шаг против катастрофы») ссылался на участь древних греков и римлян, сочетавших культуру с оргиями и пьянством, и предсказывал такой же исход своим единоверцам, если они увлекутся немусульманскими духовными ценностями (см.: Там же. С. 157). Последние к тому же порой специально отождествлялись не только с русификацией, но и с православием, которое, как утверждал Габдуррахман Фахрутдинов (автор стенного календаря на 1915 г. – «Дивари календарь») не только «не запрещает пить водку», но и вообще «потворствует пьянству» (Там же. С. 146).

271 «Травля инородцев» – это особенно позорные страницы русской истории XIX и начала XX века» (Горький М. О литературе. Литературно-критические статьи. М., 1955. С. 27).

272 Бодуэн де Куртенэ И.А. Возможно ли мирное сосуществование разных народностей России? // Пути и достижения национальных литератур России. Пг„1911. С. 25–27.

273 Там же. С. 27.

274 Каримуллин А.Г. Татарская книга начала XX века. С. 11.

275 Там же. С. 12.

276 См.: Тамже.

277 Так, в одной лишь типографии братьев Каримовых в период с 1901 по 1917 гг. напечатано 17 полных и неполных текстов Корана (обычно он выходил двумя книгами и каждая из них считалась самостоятельным изданием). Общий тираж их – 261 800 экз. «Если Коран издавался здесь не так уж часто, то седьмая его часть – гафтияк – за этот период была издана 25 раз довольно большим тиражом – 1 046 100 экз… Кроме того, были напечатаны листками и брошюрами отдельные суры… общим тиражом 668 195 экз. Особенно часто и массовыми тиражами печатались (все в той же типографии! – М.Б.) молитвенники на все случаи жизни… их общий тираж составляет 2 382 106 экз. Всех изданий глав, отдельных частей Корана, молитв и молитвенников, отпечатанных здесь, было 139, а их тираж огромен: 4 358 200 экз.» (Каримуллин. Цит. соч. С. 38). Интересно, что очень видную роль в развитии татарского книгопечатания (и не только светского, но и религиозного) сыграли русские типографы – особенно Иван Николаевич Харитонов. Одна из татарских газет в 1909 г. писала, что Харитонов «вывел мусульманскую печать на новую дорогу, поднял ее на уровень передовых народов мира» (Цит. по: Там же. С. 53).

278 В 1909 г. в Астрахани Хабибуллой Лапиным был опубликован сборник стихотворений Джаббадова «Миллэт тавышы нам ашгари» («Голос нации»), Власти начали судебное преследование издателя, обвинив книгу в «возбуждении враждебных чувств среди татарского населения к русскому народу приведением воспоминаний о деяниях, совершенных русскими царями при завоевании татарских ханств, о политике, стремящейся уничтожить ислам, и притеснениях, которые будто бы терпят мусульмане от Правительства и администрации за свою веру и нацию» (Цит. по: Там же. С. 175). Это, утверждает Каримуллин, «яркий пример классической демагогии царской жандармерии и цензуры в отождествлении политики самодержавия с именем русского народа» (Там же. С. 175–176).

279 Цит. по: Там же. С. 145.

280 Там же. С. 147–152. На авторов и распространителей этой литературы из среды татар не раз доносили царским карательным органам их же соотечественники – убежденные консерваторы и клерикалы (см.: Там же. С. 152).

281 См.: Нафигов Р. Проникновение идей I Интернационала в Поволжье и Приуралье // Коммунист Татарии, 1964, № 9.

282 См.: Каримуллин А.Г. Татарская книга. С. 186–187.

283 Казанский историк Р.И. Нафигов в своей книге «Формирование и развитие передовой татарской общественно-политической мысли (Очерк истории. 1895–1917 гг.)», (Казань, 1964. С. 50) доказывает (что, впрочем, намного раньше, в 1936 г., в своей книге «Ислам в царской России» сделал Л.И. Климович), будто царские власти сочинили версию о панисламизме и пантюркизме, чтобы громить развивающуюся татарскую культуру. На той же позиции стоит и Каримуллин (Цит. соч. С. 187) и ряд других современных исследователей из Татарии. Однако все это – явная передержка: и панисламизм и пантюркизм находили себе самую благоприятную почву в России, и в первую очередь – у «новомодников», у различных сторонников джа-дидизма и т. п.

284 Известный тюрколог (профессор Петербургского университета) и одновременно – суровый преследователь мусульманских модернистов – В.Д. Смирнов имел основания видеть в последних гораздо более опасных для коренных интересов царизма идейных врагов, нежели «стародумы», ибо их пропаганда носила гораздо более утонченный и, главное, зачастую панисламский по сути своей характер. Смирнов, к примеру, так мотивирует свой запрет на публикацию «Соэл Вэжаваплы мохтасар жаграфия» («Краткая география в вопросах и ответах») не столько потому, что она была переведена с французского языка через турецкий на татарский, и в ней преобладала «терминология французская», а потому, что в ней «больше говорится о Турции, чем о России». Другая книга «Маданият ислам хакында бер назир» («Взгляд на мусульманскую цивилизацию») подверглась запрету Смирновым потому, что в ней восхвалялись прошлые достижения этой цивилизации, а главное, вышеназванная книга-сочинение «новоявленных просветителей нашего мусульманского инородчества, которые начали твердить ему о его самобытности, обязывающей его будто бы работать над созданием своей особой культуры и образованности». В марте 1901 г. Смирнов следующим образом оценивал рукопись Галиасгара Гафурова «Татартеле кемкулында вэ кай-чан ислах улыныз» («В чьих руках татарский язык и когда он усовершенствуется?»). Она «толкует о необходимости для татар образования, выработки собственного литературного языка и создания своей литературы. Среди всего наговоренного на эту тему вздора все же главное – это отправление татар в Германию для учения там разным премудростям или куда-нибудь в Бейрут в тамошнюю, американскую школу – словом сказать, всюду, кроме школ русских, о которых нигде не слова. Если упоминается о русских писателях Ломоносове, Тургеневе, то только как о примерах странствования в Германию для совершенствования в науках в немецких университетах» (Цит.: Каримуллин А.Г. Татарская книга. С. 190). Но зато рукопись на татарском языке «Для чтения в мечети имамом после пятничных ектений» Смирнов разрешил печатать, ибо она «содержит в себе пространную молитву, очень хорошую по такту и даже с особым выражением в честь Государя Императора…» (Цит. по: Там же. С. 195). В то же время Каримуллин не прав, ставя под сомнение чисто научные заслуги В.Д. Смирнова (см.: Там же. С. 195–196) и полностью присоединяясь к данной татарским писателем Ф. Амирхановым характеристике этого маститого востоковеда как «неграмотного, глупого и черносотенного психопата…» (Там же. С. 196).

285 Протоколы Высочайше утвержденного под председательством действ, тайн, советника Кобеко Особого Совещания для составления нового устава о печати (10 февраля – 4 декабря 1905 г.). СПб., тип. МВД, 1913. С. 591. В ответ А.Ф. Кони язвительно заметил: «При указанной малокультурности мусульманской литературы цензорам будет весьма легко судить о ее преступности. Там будет все сказано. До тонкого заимствования своей мысли инородцы, как их изображает В.Д. Смирнов, едва ли могут усовершенствоваться». (Там же).

286 Там же. С. 585.

287 Там же. С. 592. (Курсив мой. – М.Б.)

288 Там же. С. 481–682.

289 Каримуллин А.Г. Татарская книга. С. 220.

290 Цит. по: Статистика произведений печати, вышедших в России в 1913 году. СПб., 1915. С. 117. (Курсив мой. – М.Б.)

1 Миропиев М.А. Современное движение… С. 47.

2 Там же.

3 См.: «Письма Н.И. Ильминского». Казань, 1890. С. 63–64.

4 Миропиев М.А. Современное движение… С. 48.

5 Гаспринский (с. 17) цитирует отрывок из речи индийца-мусульманина Мухаммеда Абдуль Гани эффенди, произнесенной им в г. Ньюкасле на заседании местного географического общества: «Четвертая часть всего мусульманского населения земного шара находится под управлением Англии. Это налагает на этих мусульман известные обязательства гражданского и политического свойства. Но не должно забывать, что более деликатные и глубокие связи скрепляют это население с халифом всех мусульман, как главой религии… Не должно забывать, что, третируя где бы то ни было мусульман, тем самым восстанавливают против себя не только их, но и мусульман всего мира как единую религиозную общину».

6 Миропиев М.Л. Современное движение… С. 50–51.

7 Там же. С. 51.

8 Там же. С. 51–52.

9 Там же. С. 52.

10 «Это уж, – пишет Миропиев, – как заметил в одном из своих примечаний к моей статьей покойный И.С. Аксаков (лидер славянофильства. – М.Б.) какоето умственное нездоровье». Там же. С. 54. (Имеется в виду газета «Русь», 1884, № 17. С. 36, прим. 2-е.)

11 Там же. С. 56.

12 См. особ, его «Сибирские инородцы, их быт и современное положение». СПб., 1891.

13 Миропиев МЛ. Современное движение… С. 59.

14 См.: Ядринцев: 1) Сибирские инородцы… С. 39–49, 211–224; 2) Сибирь, как колония. СПб., 1882. С. 114.

15 Миропиев МЛ. Современное движение…. С. 66–67. (Курсив мой. – М.Б.) Еще в 1886 г. (№ 25) ведущий консервативный орган – «Московские ведомости» – обвинил (и, надо сказать, имел на то серьезные основания) газету Ядринцева в «духе сепаратизма», в превознесении самобытности развития Сибири и возможной независимости ее от метрополии. Речь идет о довольно влиятельной группе т. н. «сибирских областников».

16 Там же.

17 Там же. С. 70.

18 Там же. С. 72.

19 Там же. С. 73. (Курсив мой. – М.Б.)

20 Там же. С. 73–74. (Курсив мой. – М.Б.)

21 Wolfenstein Е. The Victims of Democracy. Malcolm X and the Black Revolution. Berkeley. 1981. P. 2.

22 Миропиев МЛ. Критика… С. 82–83. (Курсив мой. – М.Б.)

23 Там же. С. 83–84.

24 Там же. С. 84.

25 Когда это ему нужно, Миропиев ловко подменяет наиболее импонирующий ему субъект действия – «евангелическое христианство» – его мнемоническим заменителем – «верой в единого Бога, Его откровением через пророков» и т. п. (см., напр., с. 83), хотя на таковой субститут вполне могли бы претендовать и ислам, и иудаизм.

26 Там же. С. 85. (Курсив мой, – М.Б.)

27 См.: Там же. С. 83–85.

28 Имеется в виду книга немецкого теолога Иоанна Гаури «Ислам в его влиянии на жизнь его последователей». Пер. с нем. Ташкент, 1893. С. 21.

29 В своей книге «Ислам и прогресс». СПб., 1893. С. 22.

30 Миропиев М.Л. Критика… С. 85. (Курсив мой. – М.Б.)

31 Там же. С. 85–86.

32 Там же. С. 87. (Курсив мой. – М.Б.)

33 Там же. С. 88–89. (Всюду курсив мой. – М.Б.)

34 Там же. С. 91. (Курсив мой. – М.Б.)

35 См. подр.: Французская живопись второй половины XIX в. и современная художественная культура. Материалы научной конференции. М., 1972. С. 121–127.

36 Миропиев МЛ. Критика… С. 91–99.

37 Мюллер А. История ислама с основания до новейших времен. Пер. с нем., СПб., 1895. T. I. С. 62–65, 192.

38 Миропиев МЛ. Критика… С. 93.

39 Как правило, миссионерские и близкие к ним (зачастую – представители все тех же клерикальных кругов) авторы, пишущие об исламе, щедро прибегали к славянизмам. Особенностью же их семантики является большое количество метафорических и символических значений, абстрактность последних, утяжеленность различными церковно-книжными ассоциациями, семантическая подвижность, способность к сопряжению кажущихся далекими друг от друга идей. Все это предназначалось не столько для логического убеждения, сколько для эмоционального воздействия (см.'.Лихачев Д.С. Средневековый символизм в стилистических системах древней Руси и пути его преодоления // Академику В.В. Виноградову к его шестидесятилетию. Сб. статей. М., 1956. С. 170). Но если в XVIII в. приуготовленный для религиозно-философской тематики «высокий стиль», строящийся преимущественно на славянизмах, мог еще восприниматься как позитивная новация – ибо в нем утверждается «игра слов, канонизируются приемы образования резких и неожиданных метафор, принципы употребления смелых эпитетов, нарушающих логическую связь понятии» и т. п. (Виноградов В.В. Очерки по истории русского литературного языка XVII–XIX вв. М., 1934. С. 203), то в конце XIX – начале XX вв. он уже оказывался тотально-дисфункциональным (во всяком случае, для обличительной и полемической литературы).

40 Миропиев М.А. Критика… С. 94–95. (Курсив мой. – М.Б.)

41 Там же. С. 95–96. (Курсив мой. – М.Б.)

42 Там же. С. 96.

43 Там же.

44 Там же. С. 96–97.

45 Там же. С. 97.

46 Там же. (Курсив мой. – М.Б.)

47 Там же. С. 97–98. (Курсив мой. – М.Б.)

48 См.: Там же. С. 98–99.

49 Там же.

50 Ведь действительно, в Коране Аллах неоднократно (III, 61; VII, 156, 158; VIII, 65, 66, 71; IX, 74 и др.) называет Мухаммеда «пророком (наби) Своим», и даже «печатью пророков» (XXXIII, 40).

51 Миропиев МЛ. Критика… С. 99.

52 На с. 105 «Критики…» (сноска 2-я) читаем: «Существует предположение, что католичество заимствовано свою идею всемирного завоевания вооруженною силою от ислама. Не от арабов ли оно заимствовало и свои интердикты?»

53 См.: Там же. С. 109–110.

54 Там же. С. 109.

55 Там же. С. 111.

56 Там же. С. 125.

57 Там же.

58 Там же. С. 130.

59 Там же. С. 136.

60 Там же. С. 136–137.

61 См.: Там же. С. 157.

62 См.: Там же. С. 158–159.

63 Там же. С. 164–165.

64 См.: Там же. С. 174–176.

65 Агрономов. Мухаммеданское учение о войне с неверными (джихад). Казань, 1877; Машанов. Европейские христиане на мусульманском Востоке. Казань, 1889; Гиргас. Права христиан на Востоке по мусульманским законам. СПб., 1865; Ханыков. «Кавказ», 1846, № 20 и 21 (перепечатано в «Туркестанских ведомостях», 1898, № 77 и 78); Торнау. Изложение начал мусульманского законоведения. СПб., 1850; Нофаль. Курс мусульманского права. 1886 и др.

66 Миропиев М.А. Критика… С. 196.

67 См.: Там же. С. 217.

68 Интересно, что Миропиев вновь отдает дань расовым теориям, объясняя появление в «сухом, черством и весьма прозаическом исламе» суфизма «сильным воздействием иранского духа, склонного – всегда к таинственному, мистическому…» (Там же. С. 218. Курсив мой. – М.Б.)

69 Там же. С. 220. (Курсив мой. – М.Б.)

70 Там же.

71 Там же. С. 238.

72 Там же.

73 Напомню знаменитую фразу Гаспринского (см.: Гаспринский И. Цит. соч. С. 30–31, 38): «Я верую, что рано или поздно русское мусульманство, воспитанное Россией, станет во главе умственного развития и цивилизации остального мусульманства». (Курсив мой. – М.Б.)

74 Миропиев МЛ. Критика… С. 239.

75 Там же.

76 Там же.

77 Там же. С. 239–241.

78 Там же. С. 241–242. (Курсив мой. – М.Б.)

79 Там же. С. 245.

80 Я ранее определил миссионерское исламоведение как дисциплину прикладную par exellence – и, значит, в существенной мере и как экспериментальную. Для нее же характерна двуслойность знания (поскольку она дает не только знания о тех или иных классах объектов, но и знания о способах возможного воздействия на них). Эта двуслойность миссионерско-исламоведческого знания одновременно и обусловлена потенциальными возможностями его функционирования в контексте практических приложений (начиная от путей и форм проповеди христианства в мусульманской среде и кончая разработкой широкозахватывающих программ конкретных действий борьбы с панисламизмом, локально-исламскими национализмами и т. д. и определяет эти возможности. Как конечный вывод отмечу, что возможность эффективного функционирования какого-нибудь элемента «строго научного» знания в контексте его сугубо миссионерских практических приложений не зависела сколько-нибудь прямым образом от включенности этого элемента во входящую в корпус «светского» профессионального исламоведения ту или иную законченную теорию. Дело в том, что в целом такая включенность определялась требованиями, исходящими именно из только что названного контекста миссионерских «практических приложений».

81 Было бы очень интересно именно на «мусульманском материале» вскрыть особенности прохождения этим «усредненным мусульманином» трех фаз динамики жизненного процесса: «эволюционную», когда идет освоение новых жизненных обстоятельств; «плато», или фазу относительного развития; наконец, фазу, на которой Homo Islamicus начинает ощущать психологическую и поведенческую «недогруженность». Вот тогда-то он может либо застыть на фазе «приспособления», либо изменить жизненные обстоятельства и перейти на новые этапы жизненного пути (а таковыми могут быть активизация воинствующе-исламских установок или, напротив, явный – или неявный – отход от традиционно-мусульманских детерминантов в сторону религиозного индифферентизма и даже атеизма). Но при этом всего решительней следует избегать абсолютизации классически западных представлений о личностно-психологическом контексте жизненного пути личности, ибо «усредненный мусульманин» зачастую совсем по-иному, нежели «духовные потомки Фауста», понимает и ощущает такие, скажем, понятия, как «счастье», «ощущение полноты жизни», «самореализация». Если принять формулу (R. Spemmann): «счастливые мгновения – это те, в которых жизнь воспринимается как нечто целое» (Цит. по: Bien G. (Hrsg). Die Frage nach dem Gliick. Munchen, 1978. P. 19), то надобно будет признать, что как восточная культура традиционный ислам дает довольно много возможностей именно для такого рода жизнеощущения.

82 Но по-видимому, причины такого непонимания – кстати говоря, одна из причин ныне уже бесповоротного «развода» светской и миссионерской исламистик – надо искать еще и в ином. На мой взгляд, в исламоведении теперь преобладают три методологических подхода – структурный, функциональный и феноменологический. Первый исследует лишь внутреннюю структуру предмета в абстракции от содержания его элементов, а также от тех внешних структур, в которые он включен. При функциональном подходе (фактический синоним его – кибернетический метод «черного ящика») рассматривается лишь поведение объекта в абстракции от его внутреннего строения и внешних структур, элементом которых он является. Феноменологический подход – так же как и функциональный – абстрагируется от внутреннего состава предмета, но принимает во внимание и его функции и внешние структуры, в которые он входит. Возможны и комбинированные – кстати говоря, становящиеся все более характерными для нынешней исламистики – подходы (структурно-функциональный и структурно-феноменологический). Что же касается субстратного подхода, то он означает: установление наиболее общего характера рассматриваемых объектов – разложение объекта на неделимые на данном уровне элементы, совокупность которых образует его постоянный состав, – объяснение внутренних атрибутивных качеств рассматриваемого объекта; объяснение структуры объекта на основе качества его элементов и условий их объединения; установление и объяснение механизма реализации функций объекта. И до тех пор пока структурный, функциональный и феноменологический подходы (а равно и их комбинации) не уступят свое место в исламистике субстратному, всегда будет широчайший простор для бесчисленных (и, увы, бесплодных в значительной части своей) дискуссий между светскими и миссионерскими авторами о том, есть или нет исконная противоречивость мусульманства и христианства; какова настоящая природа ритмов их беспрестанного развития; будет когда-нибудь или нет достигнут некий синтез этих верований через синтез их же как противоположностей или же, напротив, они всегда будут фигурировать как полярно противоположные начала. До тех пор будут, следовательно, претендовать на вечно абсолютный статус дихотомические суждения (и даже в ущерб суждениям антиномическим, в которых, в отличие от дихотомических, утверждается одновременная заданность в рамках единой целостности двух прямо противоположных и противоречащих друг другу черт).

83 Миропиев МЛ. Критика… С. 246–248. (Курсив мой. – М.Б.) Но Миропиев противоречит собственному же тезису о непреодолимом интеллектуальном застое мусульман, приводя такие высказывания российско-мусульманских модернистов (особенно Девлет-Кильдеева и Гаспринского), которые не просто критиковали (и в немалой степени разрушали) наличные нормы, но и напряженно и, главное, открыто искали именно в европейско-христианском опыте некое «поле одухотворенности», куда должен войти и ислам, – и не только одухотворяясь сам, но и, главное, испытывая одухотворяющее воздействие ушедшей вперед иноверческой цивилизации и от нее получая ряд ориентаций для собственного экстенстивного и интенсивного развертывания.

84 Миропиев МЛ. Критика… С. 250. (Курсив мой. – М.Б.)

85 Там же.

86 «…мы, европейцы…» (Там же. С. 257).

87 Там же. С. 251.

88 Там же. С. 255. (Курсив мой. – М.Б.)

89 Там же. С. 264.

90 Как признает сам Миропиев, «торжество мутазилитов, а вместе с ними науки и вообще цивилизации, продолжалось и при преемниках Мамуна, Мутасиме и Васике» (Там же).

91 См.: Там же. С. 268.

92 См.: Там же. С. 266–267.

93 См.: Там же. С. 267–268.

94 Там же. С. 278.

95 Цит. по: Миропиев М.А. Положение инородцев в Сибири. – В кн.: Миропиев М.А. Положение инородцев в России. С. 292. Далее при цитировании: Миропиев М.А. Положение…

96 Там же. С. 292–293.

97 Там же. С. 297. (Курсив мой – М.Б.)

98 См.: Миропиев М.А. Положение… С. 357.

99 См.: Там же. С. 367–369.

100 Там же. С. 370. (Курсив мой. – М.Б.)

101 Там же. С. 370–371. (Курсив мой. – М.Б.)

102 Как народа, с одной стороны, «преданного лени», а, с другой, энергичного и инициативного (См. Там же. С. 369–370).

103 Там же. С. 371.

104 Там же. С. 375–376. (Курсив мой. – М.Б.)

105 Там же. С. 376.

106 См.: Там же. С. 376–377.

107 Там же. С. 377.

108 Там же. С. 380.

109 Там же.

110 Батунский МЛ. К проблеме взаимоотношений религиозной и политической элит на мусульманском Востоке // Общество, элита и бюрократия в развивающихся странах Востока. Кн. I. М., 1974. С. 90.

111 Миропиев. Положение… С. 381.

112 Там же. (Курсив мой. – М.Б.)

111 Там же. С. 381–382. (Курсив мой. – М.Б.)

114 Там же. С. 382.

115 Там же. С. 385.

116 Закончил ли мусульманин мактаб или медресе – все равно, Миропиев зачисляет его в категорию «дикарей и полудикарей», которым явно преждевременно было даровать «нашу либеральную выборную систему» (Там же. С. 389).

117 Там же. С. 386–388.

1 Марков Е. Очерки Кавказа. Картины кавказской жизни, природы и истории. М., 1887. С. 1. Вступление.

2

Там же. С. 2. Вступление.

3 Там же. С. 1.

4 Там же. С. 46. (Курсив мой. – М.Б.)

5 Там же. С. 52.

6 Там же. С. 141. (Курсив мой. – М.Б.)

7 Любопытные данные о прогрессирующей социальной стратификации в среде этих колонистов см.: Денискин Б.И. О социальном разложении теркского казачества и развитии отхожих промыслов во второй половине XIX века // Известия Северо-Кавказского научного центра высшей школы. Общественные науки. Ростов н/Д, 1981, № 3. С. 70–74; Абдурахманова НЛ. Политика царизма в административном управлении Туркестана сборник научных трудов Ташкентского государственного университета им. В.И. Ленина, 1981, № 582.

8 См. подр.: Целищев В.В., Карпович В.Н., Поляков И.В.. Логика и язык научной теории. Новосибирск, 1982. С. 73 и след.

9 См. также: Жоль К. Познавательные функции аналогии и их значение в истории философских учений о категориях. – В кн.: «Логико-гносеологи-ческое исследование категориальной структуры мышления». Киев, 1980.

1 °Cм.: Петров В.В. Семантика научных терминов. Новосибирск, 1982. С. 78.

11 См. подр.: Проблемы социально-экономического и политического развития Дагестана. Махачкала, 1981; Проблемы аграрной истории народов Северного Кавказа в дореволюционный период. Ставрополь, 1981.

12 Этот процесс имел много общего с британской политикой в Индии того же времени (см. подр.: Embree А. Т. India’s Search for National Identity. Delhi, 1981).

13

См.: Марков E. Путешествие на Восток, т. I. Царьград и архипелаг. В стране фараонов. СПб., 1890. С. 20, 177, 213.

14 У текинца «кровожадная морда тигра, – земляка и довольно близкого родственника текинца по вкусам хищничества»; «животное и даже зверское выражение лица» (Марков Е. Россия в Средней Азии. T. I. СПб., 1901. С. 263); у киргиз – «монгольские лица, безобразные до животности» (Там же, т. II. СПб., 1901. С. 117) и т. п.

15 Марков Е. Очерки Кавказа. С. 555–556. (Курсив мой. – М.Б.)

16 См.: Петров В.В. Семантика научных терминов. С. 114.

17 Здесь можно было ввести понятие «сфера воображаемого», в которой (речь идет о тех, кого с большей или меньшей уверенностью можно причислить к категории «романтиков») происходит борьба субъекта против угнетающей его внешней действительности, против враждебной необратимости времени, уничтожающей человека (смерть) и человеческую культуру с ее идеалами красоты. Искусство становится для художника «компенсаторной грезой», средством воображаемого преодоления действительности. В представлении романтика (а Марков в определенной мере и был таковым) искусство способно остановить «прекрасное мгновенье», выделить в будничной действительности момент праздника. Однако «солнечная мечта» об эстетическом идеале постепенно наталкивается на убежденность в невозможности и неуместности его в реальной жизни. «Компенсаторные грезы» дробятся, лишаются свободного развития, в тексте нередко приглушаются иронией и оттесняются в область фантастики. (Это интересно показано в кн.: Voisin М. Le soleil et la nuit: L’imaginair dans l’oeuvre de Theophile Gautier. Bruxelles, 1981.) И если y Gautier «законченной» – наиболее распространенной и красочной формой «компенсаторной грезы» (Там же. Р. 85) была «средиземноморская греза», то у Маркова – «кавказская греза», в первую очередь в ее, так сказать, грузинском варианте. В структуре этого смыслового комплекса центральным является мотив света – солнца и ясного неба, воплощающих чистоту, красоту и гармонию мира. Кавказ ассоциируется с легкостью, со свободной и благородной чувственностью, с горделивым изяществом людей и т. п. Подобного рода мифы у Маркова можно трактовать и как протест против обезличивания и обезображивания российских будней буржуазным делячеством. Антиподом казались Маркову чужие эстетически идеализированные культуры (особенно грузинская). Не будем, однако, преувеличивать удельный вес последовательно-романтических конструктов в творчестве Маркова. При всем своем отвращении к теневым сторонам модернизации, он отнюдь не предстает убежденным консерватором-идеалистом. «Материальные ценности» – это у Маркова доминирующее семантическое поле, как бы ни была значима для него в ценностно-иерархическом целом культуры роль «моральных ценностей». И в конце концов именно прагматические критерии являются для Маркова (при всем обилии лишь вводящих нередко читателя в заблуждение эмоционально-экспрессивных форм высказываний) главными при решении тех или иных коренных проблем российской внутренней и внешней политики.

18 Марков Е. Очерки Кавказа. С. 201. (Курсив мой. – М.Б.)

19 Там же. С. 202.

2 °Cм. подр.: Gerschenkron A. Europe in the Russian Mirror. Four Lectures in the Economic History. Cambridge (Mass.), 1976. P. 47. В советской историографии начало процесса становления буржуазного класса отводят на вторую половину XVIII в. (см. подр:.Яцунский В.К. Социально-экономическая жизнь России XVIII–XIX вв. М., 1973. С. 94–96).

21 См. подр.: Crisp О. Studies in Russian Economy before 1914. London, 1976. P. 14; Milward A., Saul S. The Development of the Economics of the Continental Europe, 1850–1914. London, 1973. P. 349; Kaser A. Russian Intrepeneurship // The Cambridge Economic History of Europe. Vol. 7. Cambr., 1978. P. 453.

22 См. подр.: BeckerS. Russia’s Protectorates in Central Asia: Bukhara and Khiva, 1865–1924, Cambr. (Mass.), 1968; Pierce R. Russian Central Asia, 1867–1917. Berckley, 1960; Wheeler G. The Modern History of Soviet Central Asia. London, 1964. P. 48–52; Kazemzadeh F. Russia and the Middle East // The Russian Foreign Policy. Essays in Historical Perspective. New-Haven – London. 1966. P. 489–530.

23 См.: В.И. Ленин. Полн. собр. соч. T. 3. С. 595.

24 См.: Там же.

25 См.: Там же. С. 596.

26 Марков Е. Россия в Средней Азии. T. II. С. 155.

27 Там же. С. 113.

28 Марков Е. Очерки Кавказа. С. 661.

29 Там же. С. 671.

30 Марков Е. Очерки Кавказа. С. 211; См. также: Россия в Средней Азии, т. I. С. 111–112.

31 Там же. С. 215. (Курсив мой. – М.Б.)

32 Там же. С. 216.

33 Там же. С. 217.

34 См.: Там же. С. 375, 383.

35 Там же. С. 514. (Курсив мой. – М.Б.)

36 Марков Е. Путешествие на Восток. T. I. С. 249–250. (Курсив мой. – М.Б.)

37 Там же. С. 514. (Курсив мой. – М.Б.)

38 Там же. С. 590.

39 Хотя у Шамиля «не хватило мужества погибнуть» (с. 605).

40 Там же. С. 651.

41 Там же. С. 670.

42 Там же. С. 673.

43 Там же. С. 231.

44 Марков Е. Россия в Средней Азии. T. I. С. 179.

45 Там же. С. VIII.

46 Там же. С. 576–577. (Курсив мой. – М.Б.)

47 Там же. С. 671.

48 См.: Там же. С. 48–49.

49 См.: Там же. С. 690–691.

5 °Cм.: Там же. С. 510–511.

51 Там же. T. II. С. 519.

52 Там же. С. 51, 529.

53 Там же. T. I. С. 411. (Курсив мой. – М.Б.)

54 Там же.

55 Там же. T. II. С. 89.

56 Там же. T. I. С. X.

57 Хотя и русский народ «непоколебимо уверен, что на православной Руси все делается по-Божьему, по-настоящему и что ни у кого другого ничего подобного быть не может» (Там же. С. 253).

58 Там же. С. 273.

59 Там же.

60 Там же. С. 427.

61 Там же. T. II. С. 20. (Курсив мой. – М.Б.)

62 Там же. T. I. С. 21.

63 Там же. С. 110.

64 Там же. T. II. С. 78.

65 О русских колонистах в Средней Азии см.: Коротии Е.И. Уральские казаки в Средней Азии // Вестник Каракалпакского филиала АН УзССР. Нукус, 1981,№ 2и№ 3; Черншов В. С. Развитие земледелия в Северном Казахстане (середина XVIII – начало XX вв.) // Вопросы истории, 1983, № 8; Губаева С.С. Этнический состав населения Ферганы в конце XIX – начале XX вв. Ташкент, 1983.

66 Уже «битва за Казань, за эти ворота Азии, была… роковою неожиданностью как для азиатского мира, так и для русского. Оттого-то Казанское взятие в истории России имело почти такое же значение, как Куликовская битва, и было торжествуемо современниками как величайшее и радостнейшее событие. Сломать Казань – значило сломить Азию в ее собственной твердыне, а не только свергнуть иго ее… Действительно, после присоединения к России царства Казанского сами собою, какою-то неудержимою силою, сейчас же присоединяются к России сначала царство Астраханское, а скоро после того и Сибирское…» и Московский царь «стад… один из великих владык Азии» (Марков Е. Россия в Средней Азии… с. 482). (Курсив мой. – М.Б.)

67 Марков Е. Россия в Средней Азии. T. I. С. VII–VIII; см. также.: T. II. С. 175–176. (Курсив мой. – М.Б.)

68 Там же. С. 345.

69 Там же. С. 507.

70 Там же. С. 525–526. (Курсив мой. – М.Б.)

71 Ведь индус во многом походит на сарта у обоих «необыкновенная воздержанность, выносливость, трудолюбие, к которым еще прибавляется серьезное образование, полученное индусом в английских школах Индии» (Там же. С. 527).

72 См. Там же. С. 527–528.

73 См. Там же. С. 529; там же. T. II. С. 165–166, 176, 195.

74 См. Там же. T. II. С. 211.

75 Там же. С. 213. Марков вовсе не склонен гипостазировать негативные черты этого «варварства» и даже как-то оправдывает Тамерлана, утверждая, что его ставшая нарицательной жестокость была вполне обычна для тех времен и, более того, не может быть сравнима «с новейшим европейским милитаризмом» (см.: Там же. С. 254).

76 Там же. С. 173. (Курсив мой. – М.Б.)

77 См. подр.: Там же. С. 172–173.

78 Там же. С. 173. (Курсив мой. – М.Б.)

79 Там же.

80 Там же.

81 Там же.

82 Там же. С. 174

83 Там же. С. 174–175.

84 Там же. С. 175.

85 См. подр.: Марков Е. Россия в Средней Азии. T. II. С. 283–284.

86 Судя по всему, речь идет не только о Средней Азии, ибо еще ранее Марков (как, впрочем, и многие другие русские авторы) подчеркивал, что «ненависть к Англии сделала из египтян сердечных друзей России, как я не раз имел случай заметить во время моего путешествия по Египту» (Марков Е. Путешествие на Восток. T. I. С. 175).

87 Марков Е. Россия в Средней Азии. T. II. С. 462.

88 White L. The concept of Cultural Systems. A Key to Understunding Tribes and Nations. N.Y., 1975. P. 68–70.

89 См.: Турсунбаев А.Б. Из истории крестьянского переселения в Казахстан. Алма-Ата, 1956; Фомченко А.П. Русские поселения в Бухарском эмирате. Ташкент, 1958; Касымов Н. Прогрессивное значение образования русских поселков в Ходжентском уезде. Душанбе, 1958; Канадо Н.Н. Переселенческие поселки в Закаспийской области (конец XIX – начало XX вв.). Ашхабад, 1973; Сидельников С.М. Аграрная политика самодержавия в период империализма. М., 1980; Алексеенко Н.В. Население дореволюционного Казахстана (численность, размещение, состав. 1890–1914 гг.). Алма-Ата, 1981; Оразбеков Е. Этнокультурные связи казахов и русско-украинских переселенцев в конце XIX – начале XX вв. (По материалам Южного Казахстана и Семиречья) // Известия АН КазССР. 1981, № 5. Надо при этом учесть, что в Средней Азии и Казахстане имелось огромное количество свободных, пригодных для организации крестьянского хозяйства, земель (см.: Якименко НД. Аграрные миграции в России (1861–1917 гг.) // Вопросы истории, 1983, № 3. С. 24).

90 Оппозитивные значения соотносятся как однородные значения, основанные на едином принципе членения, и при этом предполагают друг друга, либо обладают лишь первым из указанных признаков. При отношениях неоппозитивного различия взаимное предположение явно исключается.

91 По национальному составу различались два типа окраин: окраины азиатской части страны, где большинство составляло нерусское население, и Европейской России, где преобладало русское население. Кавказ и Средняя Азия относились, таким образом, к первому типу окраин (см.: Киняпина Н.С. Административная политика царизма на Кавказе и в Средней Азии в XIX веке // Вопросы истории. 1983, № 4. С. 35). Ленин не раз обосновывал тезис о прогрессивности присоединения ряда нерусских народов к России. Он писал, в частности, о включении Кавказа, стоявшего «в стороне от мирового хозяйства и даже в стороне от истории» (Ленин В.И. ПСС. Т. 3. С. 594–595), в общероссийский процесс утверждения капиталистических отношений. Так же он смотрел и на судьбы Средней Азии после ее включения в состав Российской империи.

92 Atkin М. Russia and Iran. 1780–1828. Minneapolis, 1980. P. 146–148.

93 Киняпина Н.С. Цит. соч. С. 38. (Курсив мой. – М.Б.)

94 См. подр.: Милъман А. Политический строй Азербайджана в XIX – начале XX века (Административный аппарат и суд, формы и методы колониального управления). Баку, 1966.

95 Киняпина Н.С. Цит. соч. С. 40; см. также: Халфин Н.А. Политика России в Средней Азии. М., 1960; Он же. Присоединение Средней Азии к России. М., 1965; Кастальская ЗД. Из истории Туркестанского края. М., 1980.

96 Это были, как мы уже бесчисленное количество раз в том убеждались, шаблонные для тогдашней русской литературы – притом не только официальной – характеристики Востока, (см. ряд примеров в кн.: Арапов Д.Ю. Бухарское ханство в русской востоковедческой историографии. М., 1981. С. 38).

97 Проект всеподданнейшего отчета генерал-адъютанта К.П. фон Кауфмана I по гражданскому управлению и устройству в областях Туркестанского генерал-губернаторства 7 ноября 1867 – 25 марта 1881 г. СПб., 1885. С. 5–6.

98 Цит. по: Киняпина Н.С. Административная политика… С. 43. (Курсив мой. – М.Б.)

99 Там же.

100 Проект всеподданнейшего отчета… С. 46. (Курсив мой. – М.Б.)

101 Там же.

102 Цит. по: Киняпина Н.С. Административная политика… С. 43.

103 См. подр.: Orlovsky D.T. The Limits of Reform: The Ministry of Internal Affairs in Imperial Russia. 1802–1882. Cambr. (Mass.) 1983.

104 См. Там же. P. 202.

105 Там же. P. 203.

106 Цит. по: К истории народного образования в Туркестанском крае. Константин Петрович фон Кауфман, устроитель Туркестанского края. Личные воспоминания Н. Остроумова (1877–1881 гг.). Ташкент, 1899. С. 5. (Курсив мой. – М.Б.)

107 Там же. С. 4. (Курсив мой. – М.Б.)

108 Там же. С. 43.

109 Там же. С. 206.

110 Курсив Кауфмана.

111 Там же. С. 11–13.

112 Так, английский генерал-майор Тоурель писал в статье «Заслуги России в борьбе с Востоком»: «До суворовских побед, в царствование императрицы Екатерины II, турки – вековые победители и ужас европейских стран – не знали страха перед европейским оружием и войсками. Суворов первый разбил их самоуверенность, заставив трепетать перед собою даже грозные отряды янычар» (Цит.: там же. С. 18–19). Кауфман – участник русско-турецкой войны (1877-78 гг.) – признавал: «Турки храбры и хорошо дерутся… мы, русские, всегда с трудом побеждали турков, а персов легко», хотя «те же персы легко побивали турок» (Там же. С. 18). Однако именно тогда царский генералитет был склонен переоценивать свои силы и недооценивать противника (см.: Золотарев В.А. Россия и Турция. Война 1877–1878 гг. (Основные проблемы войны в русском историковедении и историографии). М., 1983. С. 35, 99, 101, 107 и др.), в итоге чего «славянский крестовый поход», как именовала его официальная идеология (см.: Там же. С. 116 и след.) оказался весьма тяжким предприятием (см.: Там же. С. 144–145). Интересна в данном контексте оценка Осман-паши генерал-майором С.П. Зыковым, одним из первых «ура-патриотических» историографов русско-турецкой войны: «Осман-паша – это не Наполеон и не Мольтке»; он «такой же турок, как и все турки». «Отсюда – его ошибки, спасшие русскую армию от больших неприятностей под Плевной» (Цит. по: Там же. С. 129).

113 Остроумов Н. Цит. соч. С. 43. (Курсив мой. – М.Б.)

114 Там же. С. 44. (Курсив мой. – М.Б.)

115 Там же.

116 Там же. С. 44–45.

117 Там же. С. 45.

118 Православное духовенство увидело в ней лишь повод для еще более страстного обличения ислама и доколониального прошлого Туркестана (см. подр.: Там же. С. 70–71, 77).

119 Есть, наверное, основания уподобить связь Колониальный аппарат (Кауфман) Туркестан – системе. Генерал-губернатор тогда станет нечто вроде Оператора. В сознании же последнего отражается состояние управляемого объекта, которое должно быть достигнуто в процессе управления (образ – цель). Этот образ определяет критерии селекции информации, ее интеграцию, способы трансформации, формирование гипотез и принятие решений. Перцептивный образ преображается в концептуальную модель (оперативный образ актуального состояния объекта). Задача Оператора – перевести объект управления из одного состояния в другое – субъективно выступает как своего рода «рассогласование» между концептуальной моделью и образом – целью. Кауфман – практик в первую очередь – стремился минимизировать эту «рассогласованность» посредством гибкого и всестороннего прагматизма, и потому-то ему и следует отвести одно из ведущих мест в истории русского укоренения на Востоке.

120 Кауфман даже настаивал на том, что киргизским (казахским) детям, учащимся вместе с русскими, оставили их тюбетейки (см.: Там же. С. 50).

121 Там же. С. 49–50.

122 Его Кауфман пытался применить еще в бытность свою губернатором густозаселенного поляками-католиками Северо-Западного края (см.: Там же. С. 54, 55, 56).

123 О нем см. подр.: Фомченко А.М. Русские поселения в Туркестанском крае в конце XIX – начале XX вв. Социально-экономический аспект. Ташкент, 1983.

124 Остроумов Н. Цит. соч. С. 45. См.: Там же. С. 47, 78–84, 104–105.

125 Там же. С. 107.

126 Там же. С. 129.

127 См.: Там же. С. 168.

128 Там же. С. 129.

129 Завоеванию его православное духовенство пыталось придать чуть ли не сакральный характер, ибо парадигмой служило взятие православной армией в XVI в. мусульманской Казани (См. подр: Там же. С. 156).

13 °Cм.: Там же. С. 107.

131 Там же. С. 111.

132 Там же. С. 111–112.