Как было ранее выяснено, низшими, первичными субъектами истории являются конкретные отдельные общества — социально-исторические организмы, более высокими, вторичными — системы социально-исторических организмов и, наконец, высшим, третичным субъектом истории является вся совокупность существовавших и существующих социально-исторических организмов — человеческое общество в целом.

Соответственно, существуют процессы истории отдельных социоисторических организмов (общин, племен, вождеств, стран), процессы истории систем социоисторических организмов (исторических регионов) и, наконец, процесс всемирной, или мировой, истории.

Сразу же отмечу, что такого взгляда придерживаются далеко не все. Никто не сомневается в том, что существуют отдельные социоисторические организмы и их истории, системы социоисторических организмов и их истории. Иначе обстоит дело с понятием человеческого общества в целом (или, что почти то же самое, человечества в целом) и понятием процесса всемирной истории.

Наряду с изложенной выше точкой зрения, согласно которой реально существуют не только отдельные социоисторические организмы и различного рода их системы, но и человеческое общество в целом, и, соответственно, процессы развития отдельных социоисторических организмов и их систем, вместе взятые, образуют один единый процесс всемирной истории, существует и прямо противоположная. Если первое понимание можно было бы назвать унитаристским (от лат. unitas— единство), то второе -плюралистским (от лат. plurails— множественный).

Суть плюралистического понимания истории заключается в том, что человечество подразделяется на несколько совершенно автономных образований, каждое из которых имеет свою собственную, абсолютно самостоятельную историю. Каждое из этих исторических образований возникает, развивается и рано или поздно с неизбежностью гибнет. На смену погибшим образованиям приходят новые, которые совершают точно такой же цикл развития.

В силу того, что каждое такое историческое образование все начинает с самого начала, ничего принципиально нового внести в историю оно не может. Отсюда следует, что все такого рода образования совершенно равноценны, эквивалентны. Ни одно из них по уровню развития не стоит ни ниже, ни выше всех остальных. Каждое из этих образований развивается, причем до поры до времени может быть даже поступательно, но человечество в целом не эволюционирует, и уж тем более — не прогрессирует. Происходит вечное вращение множества беличьих колес.

История человечества, таким образом, полностью раздроблена не только в пространстве, но и во времени. Существует множество исторических образований и, соответственно, множество историй. Вся история человечества есть бесконечное повторение множества одинаковых процессов, есть совокупность множества циклов. Поэтому такой подход к истории с полным основанием можно назвать не просто плюралистическим, а плюрально-циклическим. Исторический плюрализм неизбежно включает в себя циклизм.

Не составляет труда понять, что согласно такой точке зрения человеческого общества как целостного образование не существует. Нет человеческого общества в целом. Существует лишь человечество как простая сумма множества полностью самостоятельных общественных единиц. Соответственно всемирная история — простая совокупность историй этих единиц. Процессы их развития не образуют одного всемирного процесса. Нет мировой истории как единого процесса развития. Соответственно, не может быть и речи о стадиях развития человеческого общества в целом и тем самым об эпохах всемирной истории.

В последнее время выделяемые сторонниками такого понимания истории совершенно самостоятельные исторические единицы чаще всего называются цивилизациями. Поэтому такого рода подход к истории обычно именуется цивилизационным, что вряд ли можно считать удачным, хотя бы по той простой причине, что его основоположники использовали иные термины.

Так, например, Н.Я. Данилевский в работе «Россия и Европа» (1869), называл данные исторические образования культурно-историческими типами, а О. Шпенглер в первом томе своего «Заката Европы» (1918) — культурами, или великими культурами. В труде последнего плюралистский подход к истории получил наиболее рельефное воплощение. Для него идея единства человеческой истории совершенно неприемлема. Культуры у него выступают как совершенно самобытные, неповторимые, замкнутые в себе индивидуальности, связи между которыми отсутствуют. Каждая такая культура возникает, расцветает и гибнет совершенно независимо от других.

«...У «человечества», — писал О. Шпенглер, — нет никакой цели, никакой идеи, никакого плана, как нет цели и у вида бабочек или орхидей. «Человечество» — это зоологическое понятие или пустое слово. Достаточно устранить этот фантом из круга проблем исторических форм, и глазу тотчас же предстанет поразительное богатство действительных форм... Вместо безрадостной картины линеарной всемирной истории, поддерживать которую можно лишь закрывая глаза на подавляющую груду фактов, я вижу настоящий спектакль множества мощных культур, с первозданной силой расцветающих из лона материнского ландшафта, к которому каждая из них привязана всем ходом своего существования, чеканящих каждая на своем материале — человечестве — собственную форму и имеющих каждая собственную идею, собственные страсти, собственную жизнь, волнения, чувствования, собственную смерть». 1 Шпенглер О. Закат Европы. Т. 1. М., 1993. С. 151.

Говоря о культурно-исторических типах, великих культурах, цивилизациях и т.п., сторонники плюралистского подхода имели в виду либо отдельные социально-исторические организмы, либо, что гораздо чаще, те или иные совокупности социально-исторических организмов. Основанием для характеристики той или иной совокупности социоисторических организмов как исторического единства была обычно общность культуры. Но никакого единого критерия общности культуры, а тем самым и границы между культурами сторонники исторического плюрализма не выработали. Отсюда немало субъективизма и произвола в выделении границ исторических единиц.

Проще всего было, когда такой единицей объявляли реальный социально-исторический организм. И Н.Я. Данилевский, и О. Шпенглер, и А. Дж. Тойнби единодушно выделяют в качестве особой исторической единицы Древний Египет. Единодушие наблюдается и в том случае, когда имеется в виду региональная система социально-исторических организмов с более или менее четко очерченными границами. Так, например, все они в качестве особой исторической единицы называли Западную Европу. Но уже в вопросе об античности между ними существуют разногласия. Если О. Шпенглер говорит об античной, или греко-римской культуре, а А. Дж. Тойнби — об эллинской цивилизации, или эллинском обществе, то Н.Я. Данилевский — о двух различных культурно-исторических типах: греческом и римском.

Н.Я. Данилевский и О. Шпенглер подошли к истории человечества выборочно. Первый выделил десять развившихся культурно-исторических типов, добавив к ним два погибших насильственной смертью типа и еще один, которому еще предстоит расцвести. О. Шпенглер назвал восемь великих культур.

А.Дж. Тойнби же в своем «Постижении истории» попытался произвести полное историческое картографирование человечества. И делая это, он неоднократно менял точку зрения: то соединял несколько обществ, которые ранее считал особыми цивилизациями, в одну единицу, то разделял то, что ранее объявлял одной единицей, на несколько независимых цивилизаций.

Плюралистский подход к истории исключает существование стадий, имеющих всемирно-историческое значение. Но и унитаристский подход не обязательно связан с их признанием. Это можно наглядно видеть на примере «Философии истории» Л.П. Карсавина, в которой отстаивается унитаристское понимание истории и одновременно категорически отвергается идея исторического прогресса.

Выделение стадий всемирной истории с необходимостью предполагает соединение унитаристского понимания истории со взглядом на нее как на процесс не просто изменения, а развития, причем развития не вообще, а поступательного, т.е. прогресса. Унитарно-стадиальное понимание истории появилось первым. Оно возникло в результате длительного развития исторической и философско-исторической мысли.

Историология, или историческая наука, зародилась, как и вообще наука, только в античном обществе. Ранее такой науки не было, хотя и существовали различного рода описания исторических событий. Иногда их, чтобы отличить от исторической науки, называют историописаниями. Я буду называть это преисториологией. К преисториологии, в частности, относится ряд библейских книг (книга Судей Израилевых, две книги Самуила, две книги Царей, две книги Паралипоменон).

Древние греки тоже начали с преисториологии. В первой половине VI в. до н.э. появились произведения, который принято характеризовать как греческую историческую прозу. Авторов их называют логографами (от греч. логос — слово, прозаическое произведение и графо — пишу). Самый известный из них — Гекатей Милетский (ок. 546—480 до н.э.). Труды логографов подготовили появление историологии, которая началась тогда, когда люди, пишущие о прошлом, стали размышлять о нем, ставить перед собой проблемы и предпринимать попытки их решить.

Первым историологом, или просто историком принято считать Геродота (ок. 484-425 до н.э.), хотя его труд «История» носит во многом еще преисториологический характер. Первым подлинно историологическим трудом является произведение младшего современника Геродота — Фукидида (460-396 до н.э.), которое тоже носит название «История». В этой работе впервые поставлен вопрос о цели и методе исторического исследования и сделана первая попытка ответить на него.

Фукидид считал, что в отличие от поэтов, воспевающих исторические события «с преувеличениями и прикрасами» и прозаиков, сложивших «свои рассказы в заботе не столько об истине, сколько о приятном впечатлении для слуха», историк должен искать истину.2 Фукидид. История. Т. 1. М., 1915. С. 15-16.Им впервые был поставлен вопрос об исторических источниках и их критике.

«Столь мало, — писал Фукидид, — большинство людей озабочено отысканием истины и охотно принимает готовые мнения... Пусть знают, что события мною восстановлены, с помощью наиболее достоверных свидетельств, настолько полно, насколько позволяет древность их... Я не считал согласным со своей задачей записывать то, что узнавал от первого встречного, или то, что я мог предполагать, но записывал события, очевидцем которых был сам, и то, что слышал от других, после точных, насколько возможно, исследований относительно каждого факта, в отдельности взятого. Изыскания были трудны, потому что очевидцы отдельных фактов передавали об одном и том же неодинаково, но так, как каждый мог передавать, руководствуясь симпатией к той и другой из воюющих сторон или основываясь на своей памяти. Быть может, изложение мое, чуждое басен, покажется менее приятным для слуха; зато его сочтут достаточно полезным все те, которые пожелают иметь ясное представление о минувшем... Мой труд рассчитан не столько на то, чтобы послужить предметом словесного состязания в данный момент, сколько на то, чтобы быть достоянием навеки».3 Там же. С. 16.

С появлением историологии историописание не исчезло. Наряду с историологами на всем протяжении античной эпохи жили и трудились сочинители исторической прозы. И последние всегда преобладали. Для них главным была не историческая истина, а искусство словесного выражения. Такого рода историография развивалась не как наука, а как искусство, как один из жанров повествовательной художественной литературы.4 См.: Тройский И.М. Корнелий Тацит // Корнелий Тацит. Соч. в 2-х т. Т. 2. Л., 1969; Дуров B.C. Художественная историография Древнего Рима. Л., 1993.

История (везде, где это специально не оговорено, я имею в виду историю лишь цивилизованного, классового общества) всегда выглядит внешне как огромное множество индивидуальных событий, которые именуются историческими. И историк не может не заниматься их более или менее детальным описанием. Эта особенность историологии была в свое время абсолютизирована представителями баденской школы неокантианства — Вильгельмом Виндельбандом (1848 — 1915) и Генрихом Риккертом (1863-1936).

В своей речи «История и естествознание», произнесенной 1 мая 1894 г. В. Виндельбанд разделил все науки на два вида. Первые из них ищут в мире общее, законы. Это науки номотетические (от греч. номос — закон, тетос — установление)..К ним относится прежде всего естествознание. Вторые изучают единичное в его исторически обусловленной форме, изучают отдельные явления, то, что было только однажды.

Если номотетические науки стремятся перейти от установления частного к пониманию общей связи, то вторые — останавливаются на тщательном выяснении частного. «Одни из них, — писал В. Виндельбанд, — суть науки о законах, другие — науки о событиях».5 Виндельбанд В. История и естествознание // В. Виндельбанд Прелюдии. СПб., 1904. С. 320.Науки второго рода он именует идиографическими (от греч. идиос — частное, особенное и графо — писать) и прежде всего относит к их числу историологию.

В дальнейшем эта идея была обстоятельно разработана в трудах Г. Риккерта «Границы естественно-научного образования понятий. Логическое введение в исторические науки» (Ч. 1.1896; Ч. 2. 1902; русск. перевод: СПб., 1903; 1997), «Науки о природе и науки о культуре» (1899; русск. перевод: СПб., 1911; послед. изд.: Г. Риккерт. Науки о природе и науки о культуре. М., 1998) и «Философия истории» (русск. перевод: СПб., 1908; послед. изд.: Г. Риккерт. Философия жизни. Киев, 1998; Г. Риккерт. Науки о природе и науки о культуре. М., 1998).

Г. Риккерт пишет о двух качественно отличных методах научного познания: генерализирующем и индивидуализирующем. Первый из них характерен для естествознания, которое является генерализирующей наукой, второй — для исторической науки. Правда, Г. Риккерт отмечает, что и историческая наука пользуется общими понятиями и может применять наряду со своим главным, индивидуализирующим методом и метод генерализирующий. Но в целом она по сущности своей является наукой индивидуализирующей.

Нельзя не отметить, что в рассуждениях В. Виндельбанда и Г. Риккерта имеется много верного. Естествознание никогда не задерживается на единичных фактах. От них она идет к общим фактам, а затем к теории, в которой отражается сущность изучаемых явления. Естественнонаучное исследование есть процесс познания сущности, процесс эссенциализации (от лат. essentia— сущность). Историология всегда занимается не только общими, по единичными фактами. Она создает целостную картину, в которой каждый единичный факт занимает свое место, связывает эти единичные факты в одно единое целое. Историческое познание есть прежде всего процесс холизации (от греч. холос — целое).

Но обратив внимание на различие между естествознанием и историологий, В. Виндельбанд и Г. Риккерт в то же время абсолютизировали его. Их главный вывод практически заключается в том, что историология по самой своей природе не способна проникнуть в сущность изучаемых ею явлений, открыть их законы, что невозможно существование ни общих, ни частных исторических теорий. Тем самым они отказали историологии в возможность воспроизвести исторический процесс в его объективной необходимости.

В действительности в индивидуальных исторических событиях проявляется исторический процесс, идущий по объективным законам. Собственно, он и существует только в этих событиях. Вне событий и без событий его нет. Событийность и процессуальность в истории неотделимы друг от друга и друг без друга не существуют. И тем не менее исторический процесс не сводится к сумме событий. Отношение исторических событий и исторического процесса есть, по существу, отношение явлений и сущности. Чтобы глубоко познать любое историческое событие, нужно понять его как проявление исторического процесса. Историку нужна не только холизация, но и эссенциализация. Более того, только эссенциализация и может обеспечить не поверхностную, а глубокую холизацию.

В определенной степени это понимают все мыслящие историки. Крупный французский исследователь Анри Берр (1863 — 1954) особо подчеркивал, что история должна «выработать общее», ибо наука существует только как знание об общем.6 См. Таран Л. Теория «исторического синтеза» Анри Берра // Французский ежегодник. 1968. I., 1970. С. 370.Другой известный современный историк англичанин Эдвард Наллетт Kapp (1892 — 1982) писал: «Само использование языка принуждает историка, подобно естествоиспытателю, к обобщению. Пелопонесская война и Вторая мировая война очень различны, и обе уникальны. Но историк называет обе войнами, и только педант мог бы протестовать... Современные историки делают то же, когда пишут об английской, французской, русской и китайской революциях. В действительности историк интересуется не уникальным, а тем общим, что существует в уникальном... Историк постоянно использует обобщения, чтобы доказать свою правоту».7 Carr E.H. What is History? Harmondsworth, 1967. P. 63Поэтому «бессмыслицей является утверждение, что обобщение чуждо истории; история произрастает из обобщений и процветает на них».8 Ibid. P. 64

Это особенно важно подчеркнуть сейчас, когда некоторые российские историки, прежде всего уже упоминавшийся выше А.Я. Гуревич, не только сами принимают неокантианские взгляды, но и усердно их пропагандируют как последнее слово в развитии теоретико-познавательной мысли. Результат, если судить по их работам, довольно плачевен. Так, А.Я. Гуревич в одной из своих работ подвергает резкой критике Л. фон Ранке за то, что «тот воображает, что способен восстановить жизнь прошлого в том виде, в котором она некогда существовала», и Ж. Мишле за то, что тот говорить о «воскрешении» прошлого. «В действительности, — категорически утверждает он, — историк на «воскрешение» прошлого не способен, и лучше отдавать себе в этом ясный отчет».9 Гуревич А.Я. О кризисе современной исторической науки // ВИ. 1991. № 2-3. С. 32.И одновременно он же на той же странице той же самой работы говорит, что роль историка заключается в «осмыслении и реконструкции прошлого».10 Там же. С. 32.Таким образом, по мнению А.Я. Гуревича, «восстановить», «воскресить» прошлое нельзя, а «реконструировать» его можно. Но ведь слово «реконструкция» означает именно «воссоздание», «воспроизведение», «восстановление», «воскрешение».

И такого рода противоречиями переполнены все его работы, в которых он обращается к вопросам теории. В той же статье он на одной странице превозносит презентизм, а на следующей объявляет его несостоятельным.11 Там же. С. 32- 33.Правда, неокантианство здесь ни при чем. Просто автор не способен не только теоретически, но и просто логически мыслить.

Убедительнейшим опровержением неокантианской концепции исторического познания является развитие самой исторической науки.

Суть прогресса исторического знания состояла и состоит в движении мысли от событийной стороны истории к ее процессуальной стороне, от взгляда на историю как на совокупность, пусть связную, событий к пониманию ее как процесса.

Развитие исторической и философско-исторической мысли шло по двум линиям, которые на первых порах далеко не совпадали. Во-первых, историки и люди, разрабатывавшие проблемы философии истории (историософии), занимались поисками причин исторических событий, которые в дальнейшем дополнились поисками движущих сил исторического процесса.

Во-вторых, историки и историософы искали общее, особенное и повторяющееся в истории. Конкретно это выражалось в попытках создания типологий социально-исторических организмов и периодизаций истории. На первых порах типологизация социоров и выделение эпох истории не совпадали. Но в идеале, когда речь идет о научной периодизации всемирно-исторического процесса, она с неизбежностью должна представлять собой не что иное, как типологию социоисторических организмов, но не простую, а стадиальную.

С появлением стадиальных типологий социоисторических организмов проблема движущих сил истории, факторов исторического процесса вышла на первый план, оттеснив на второй вопрос о причинах исторических событий.

Исторические события всегда представляют собой действия людей и результаты этих действий. История всегда складывалась из поступков людей. Деятельность людей в норме всегда мотивирована и является сознательной и целенаправленной. Поэтому в поисках причин исторических событий историки всегда обращались к мотивам, побуждавшим людей к действиям, и к целям, которые они перед собой ставили. В трудах многих греческих историков люди, прежде всего великие люди, выступали как двигатели истории. Считалось, что их воля предопределяет ход исторических событий.

Но одновременно становилось все более ясным, что ход и исход событий далеко не всегда был таким, каким хотели бы его видеть действующие лица. Далеко не всегда это можно было объяснить только тем, что воля одних людей столкнулась с волей других, которая и пересилила, — тем, что ход и исход событий предопределили действия не этих, а иных людей. Нередко в результате сознательных и целенаправленных человеческих действий получалось то, что не планировал, не желал и не ожидал никто даже из самых выдающихся участников исторических событий.

Сказанное выше объясняет, почему у древнегреческих историков с самого начала присутствовало в трудах понятие судьбы. Оно было не только в труде Геродота, который допускал вмешательство в действия людей сверхъестественных сил, но и Фукидида, который исходил из того, что нужно искать естественные и только естественные причины исторических событий, в результате чего обрел славу атеиста.

Судьба понималась как нечеловеческая, объективная сила, которая предопределяла ход и исход событий. Когда люди сами своими действиями направляли ход событий, последние были одновременно предопределенными и предсказуемыми. Отсюда тенденция к отождествлению понятий предопределенности и предсказуемости. Когда ход и исход событий направлялся судьбой, они выступали перед людьми как непредсказуемые и тем самым как бы непредопределенные. Они действительно не были предопределены самими людьми, но предопределены господствовавшей над ними какой-то силой, которая и осознавалась как судьба. И в этом смысле они были одновременно предопределенными и неопределенными.

Существовало две основные трактовки судьбы как в обыденной жизни, так и в исторической науке. Одна из них — понимание судьбы как абсолютной предопределенности, т.е. как того, чего не могло не быть, как неизбежности, неотвратимости, необходимости. В языке такое понимание судьбы нашло свое выражение в словах «рок», «фатум». Неопределенность при такой трактовке выступала как нечто субъективное. Она сводилась к непредсказуемости, которая была следствием лишь незнания объективной неотвратимости, необходимости.

Другая трактовка предопределенности и неопределенности нашла свое выражение в словах «везение», «фортуна». В молодежном жаргоне ныне это обозначается как «везуха». Здесь предопределенность понимается как зависимость хода и исхода человеческих действий от случайного стечения обстоятельств. В данных условиях было именно так, но в принципе могло быть и иначе.

Во второй трактовке предопределенность неотделима от неопределенности и тем самым от непредсказуемости. Непредсказуемость здесь выступает как результат не отсутствия знания ситуации, а самой ситуации. Такая трактовка судьбы открывала дорогу для обоснования значения активной деятельности человека. Человек должен ловить миг удачи, использовать поворот колеса фортуны. Если он сам не будет активно действовать, удача может его обойти.

Через понятие судьбы античные историки вышли на понятия предопределенности и неопределенности, необходимости и случайности, альтернативности и безальтернативности в истории, предсказуемости и непредсказуемости хода исторических событий, а в дальнейшем и на проблему свободы и необходимости в истории.

На первых порах понятие судьбы играло не слишком заметную роль. История рассматривалась как предопределенная прежде всего волей людей. Но, начиная с эпохи эллинизма, понятие судьбы все больше выдвигается на первый план. Это была иллюзорная форма, в которой происходило осознание того, что история не представляет собой простой совокупности или даже цепи исторических событий, что в этих событиях проявляется исторический процесс, который протекает по законам, не зависящим от воли и сознания людей.

Свое завершение этот процесс нашел в трудах ранних христианских мыслителей, которые, в конечном счете, пришли к выводу о принципиальной слепоте человеческих действий. Людям кажется, что они своей волей предопределяют ход и исход событий, но в действительности их воля, а тем самым их действия и результат этих действий в конечном счете предопределяются не зависящей от них силой. Этой силой является бог. Вся история есть реализация божественного плана или провидения. Такой взгляд на историю носит название провиденциализма. Последний нашел свое классическое выражение в труде христианского церковного деятеля и богослова Августина Аврелия (354 — 430) «De civitate Dei» (413 — 427; русск. переводы: Блаженный Августин. О граде божием. Т. 1-4. М., 1994; Творения. Т. 3-4. СПб.- Киев, 1998; М.Минск, 2000).

Годы жизни Августина Аврелия пришлись на эпоху, когда Римская империя корчилась в предсмертных судорогах. В 378 г. под Адрианополем вестготы вместе с примкнувшей к ним массой недовольных римских подданных нанесли сокрушительное поражение войскам Валента — правителя восточной части Римской империи. Сам Валент был убит. В 395 г. Римская держава окончательно распалась на Западную Римскую империю и Восточную Римскую империю. В 410 г. вестготы во главе с Аларихом взяли и разграбили Рим. Затем они двинулись на запад, дошли до Галлии, где в 418 г. основали первое варварское королевство — Тулузское. Потом вестготы завоевали Испанию, вытеснив оттуда поселившихся там в начале V в. вандалов и аланов. Последние переправились в 429 г. в Северную Африку и основали свое королевство. Августин Аврелий умер в 330 г. в осажденном варварами североафриканском городе Гиппоне, в котором с 395 г. был епископом.

В подобные катастрофические эпохи перед людьми с особой силой встают вопросы о причинах происходящих бедствий и о будущем человечества. Имея в виду такие переломные периоды в истории, замечательный русский поэт Федор Иванович Тютчев (1803—1873) писал в стихотворении «Цицерон»:

Счастлив, кто посетил сей мир

В его минуты роковые!

Его призвали всеблагие

Как собеседника на пир.12 Тютчев Ф.И. Цицерон // Стихотворения. Письма. Воспоминания современников. М., 1988. С. 43.

Правда, существует и другое суждение о подобных временах. Его предельно четко выразил другой русский поэт — наш современник Николай Иванович Глазков (1919-1979) :

Я на мир взираю из-под столика.

Век двадцатый, век необычайный.

Чем эпоха интересней для историка,

Тем она для современников печальней.13 Существует несколько вариантов этого четверостишья. Привожу тот, который представляется мне наилучшим. Он был опубликован в газете «Московский комсомолец» 29 сентября 1993 г. Другой вариант см.: Русская поэзия. Антология. М.:, 1999. С. 447.

Не будем гадать, был ли счастлив Августин Аврелий тем, что жил в подобную рода эпоху, но мысль его работала напряженно, пытаясь ее осознать. Для нас его труд «О граде божьем» прежде всего интересен тем, что в нем, по существу, впервые в более или менее отчетливой форме вся история человечества представлена как один единый процесс. В этом смысле Августин Аврелий стоит у истоков унитаристского понимания истории. Соответственно, им был поставлен вопрос не просто о причинах исторических событий, а о движущих силах исторического процесса и предложено своеобразное его решение.

По существу, в его труде мы сталкиваемся с первой философско-исторической концепцией. Если Геродота именуют отцом истории (историологии), то Августина, вероятно, можно назвать прародителем философии истории (историософии), хотя эта дисциплина окончательно оформилась и получила название гораздо позже. Сам же термин получил гражданство лишь после появления книги Вольтера «Философия истории» (1765; русск. перевод: СПб., 1868).

В основе исторической концепции Августина лежит идея о взаимодействии в истории человечества «двух градов» — земного (terrena) и небесного (coelestes), божьего (Dei), которые различаются по своей ценностной ориентации и своему высшему предназначению. Земной град составляют люди, желающие жить «по плоти», небесный — живущие «по духу». Небесный град есть общность, скитающаяся по земле, но ей не принадлежащая. Августин не отождествлял небесный град с христианской церковью, а земной — с миром. Не все члены церкви — подлинные граждане божьего града. С другой стороны, праведники есть и вне церкви, в миру. Эти два града рассеяны по земле, перемешаны в реальном всемирном человеческом обществе. Между ними нет видимой границы. Люди не осознают своей принадлежности к Тому или иному граду.

Наиболее яркое проявление земного града — государство. Отношение Августина к нему двойственной. С одной стороны, он характеризует его как разбойничью шайку, отличающуюся от обычных банд лишь своей величиной14 См.: Блаженный Августин. О граде божием. В двадцати двух книгах. Т. 1. Кн. 1-7. М., 1994. С. 183-184., с другой, рассматривает его как организацию порядка. Так как государство, в том числе и римское, относится к земному миру, то его крушение не может сказаться на судьбах небесного града.

Борьба двух градов — столкновение добра и зла. Она должна завершиться полным отделением земного и небесного градов друг от друга. Это произойдет на страшном суде, который положит конец миру и истории. Праведники, предопределенные к спасению, обретут вечную блаженную жизнь в небесном царстве, остальные будут обречены на вечное наказание. Два града есть два общества людей, «из которых одному предназначено вечно царствовать с Богом, другому подвергнуться вечному наказанию с дьяволом».15 Там же. Т. 3. Кн. 14-17. С. 66.

Конечно, в концепции Августина нашла свое завершение эволюция понятия судьбы в античной историологии. Он выступает против идеи судьбы-фортуны и принимает понимание судьбы как рока, но при том непременном условии, что эта абсолютная предопределенность трактуется как проявление божественной воли и силы. Всякое другое толкование судьбы-рока он категорически отвергает. «Царства человеческие, -пишет Августин, — устраиваются вообще божественным провидением. Если же кто-либо приписывает это судьбе на том основании, что именем судьбы называет самую волю или силу божественную, такой пусть мысль удержит, но выражение ее исправит».16 Там же. Т. 1. С. 234.

Вряд ли можно сомневаться в том, что взгляд Августина на историю человечества как на единое целое связан с расширением кругозора поздних античных мыслителей и историков, нашедшего свое наиболее яркое выражение в написании последними множества «всеобщих историй». Однако рассматривать концептуальное построение Августина только как результат обобщения достижений античной исторической науки вряд ли возможно. Многое, если не основное, в его концепции проистекало из того, что находилось вне науки, а именно из религиозных, прежде всего иудаистских и христианских догм.

Важнейшим авторитетом была для него Библия. Целиком на библейских сказаниях была основана предложенная им периодизация всемирной истории. Им были выделены шесть периодов: первый — от сотворения мира до Всемирного потопа, второй — от Ноя до Авраама, третий от Авраама до Давида, четвертый — от Давида до вавилонского пленения, пятый — от вавилонского пленения до рождения Христа, шестой, начавшийся с рождением Христа, должен завершиться вторым его пришествием, страшным судом и концом мира. Таким образом, концепция истории, созданная Августином, была эсхатологической. К исторической науке его периодизация никакого отношения не имела и никогда не представляла научной ценности.

Вряд ли можно согласиться с теми, кто считает Августина основоположником концепции исторического прогресса. Разумеется, он рассматривал всемирную историю как движение по одной прямой линии. Его концепция действительно противостояла идеям круговорота, которые имели в то время хождения. Но идеи исторического прогресса у него не было. Выделенные им периоды всемирной истории были только определенными отрезками времени. Понятие о стадиях развития человечества у него полностью отсутствовало. Его понимание истории было унитарным, причем первым таким пониманием в истории человеческой мысли, но никак не унитарно-стадиальным.

Это не значит, что идея исторического прогресса была совершенно чужда античности. Она существовала в эту эпоху, равно как и идея исторического регресса. Причем последняя зародилась раньше. Она присутствует уже в поэме Гесиода (VIII—VII до н.э.) «Труды и дни» (послед. русск. изд.: Эллинские поэты. М., 1999), в которой говорится о пяти веках истории человечества: золотом, серебряном, медном, веке героев и, наконец, железном веке. С каждым из этих веков, исключая, может быть, героический, положение людей непрерывно ухудшалось. С исторической наукой эти построения Гесиода никак не были связаны: она тогда еще не существовала.

Идея прогресса человечества присутствует в трудах целого ряда древнегреческих философов. В частности, она обнаруживается у Демокрита (ок. 460 — 370 до н.э.), по мнению которого первые люди вели грубую и звериную жизнь, питаясь естественными кормами земли и случайными плодами деревьев. Составить более четкое представление о взглядах Демокрита по этому вопросу трудно, ибо ни одно его произведение до нас не дошло. В нашем распоряжении лишь разрозненные фрагменты (русск. переводы: Демокрит в его фрагментах и свидетельствах древности. М., 1935; С.Я.Лурье. Демокрит. Тексты. Перевод. Исследования. Л., 1970).

Более конкретными были представления одного из учеников Аристотеля — Дикеарха (350 — 290 до н.э.), который выдвинул идею развития форм человеческого хозяйства от охоты и собирательства через скотоводство к земледелию. Об этом свидетельствует римский писатель и ученый Марк Теренций Варрон (116 — 27 до н.э.) в своем труде «Сельское хозяйство» (русск. перевод: М.-Л. 1963), в котором он целиком присоединяется к мнению Дикеарха.

В достаточно четкой форме идея прогрессивного развития человечества присутствует в поэме последователя Демокрита и Эпикура римского философа Тита Лукреция Кара (ок. 99 — 55 до н.э.) «О природе вещей» (русск. перевод: Т. 1—2. М., 1946 — 1947; М., 1958). Трудно сказать, что из изложенного в поэме принадлежит самому Лукрецию, а что заимствованно им из работ Демокрита и Эпикура. Во всяком случае в ней говорится и о первоначальном зверином состоянии человечества, и о том, как люди выходили из него.

По Лукрецию, люди вначале занимались собирательством и охотой и лишь затем перешли к скотоводству и земледелию. Говорит он и об освоении ими огня. Как пишет Лукреций, сначала люди использовали орудия из дерева и камня, затем открыли медь и только вслед за этим — железо. Здесь отчетливо прослеживаются контуры будущей археологической периодизации, в которой в качестве стадий развития человечества выступают каменный, меднокаменный, бронзовый и железный.века.

Все это были замечательные догадки, но к современной им исторической науке они прямого отношения не имели. Она возникла как наука лишь о писаной истории человечества, т.е. об истории одних только классовых, цивилизованных обществ. Предшествующий период истории человечества находился вне ее поля зрения. И так обстояло дело на протяжении очень длительного времени. Наука о неписаной истории человечества, т.е. истории первобытного и предклассового общества, возникла, во всяком случае, не раньше второй половины XIX в.

Поэтому попытки усмотреть во всех изложенных выше взглядах, начиная с Гесиода и кончая Лукрецием, подлинное понимание истории как процесса и настоящую ее периодизацию лишены основания. Выявление реальных, а не фантастических движущих сил истории и создание научной ее периодизации предполагало выявление общего и повторяющегося в истории. А по этой линии античные мыслители продвинулись не очень далеко, хотя кое-что ими все же было сделано.

В отличие от Древнего Востока, в античной Греции существовало многообразие форм государственного устройства, для обозначения которых стихийно возникали различного рода термины. Все это дало основу для создания выдающимся древнегреческим философом Платоном (427 — 347 до н.э.) типологии форм государственного устройства, которая была одновременно и косвенной типологией социально-исторических организмов. Он несколько раз видоизменял ее. В одном из произведений, относящихся к самому позднему периоду его творчества, — диалоге «Политик» (русск. перевод: Соч. в 3-х т. Т. 3. Ч. 2. М., 1972) он выделяет правление одного (монархию), двумя разновидностями которого являются царская власть и тирания, правление немногих, подразделяющееся на аристократию и олигархию, и правление большинства — демократию.

В последующем типология форм государственного устройства разрабатывалась другим великим греческим мыслителем Аристотелем (384 — 322 до н.э.), который помимо всего прочего был и крупным историком. Его перу принадлежит такой выдающийся исторический труд, как «Афинская полития» (русск. перевод: М.-Л., 1936; М., 1995; 1997). В книге «Политика» (русск. перевод: Соч. в 4-х т. Т. 4. М., 1983; 1997) Аристотель выделил три правильные формы государственного устройства и три неправильные. К правильным он отнес царскую власть, аристократию и политию, к неправильным — тиранию, олигархию и демократию.

Еще меньше продвинулись античные мыслители по пути поисков повторяющегося в истории. Хотя в литературе часто утверждается, что в античной историографии чуть ли не господствовала теория исторического круговорота, согласиться с этим вряд ли возможно. Конечно, идея циклизма в античной мысли присутствовала. Но она, как правило, относилась к миру в целом, к космосу. К истории она почти не применялась, хотя основания для этого были: на глазах историков возникали, расцветали и гибли державы.

Если говорить о собственно исторической науке, то идею круговорота можно усмотреть лишь в созданной выдающимся греческим историком Полибием (ок. 200 — 120 до н.э.) схеме эволюции форм государственного устройства. В шестой книге его «Всеобщей истории» (русск. перевод: Т. 2. СПб., 1995) рисуется такая картина. Первоначальной формой государственного устройства была царская власть. Она уступает место тирании, которая сменяется аристократией. Аристократия перерождается в олигархию, которая рушится в результате выступления народа, учреждающего демократию. Демократия вырождается в охлократию, которая делает неизбежным установление единоличной власти. А затем все идет по новому кругу.

В результате того, что греческие мыслители не слишком далеко продвинулись в поисках общего и повторяющегося в истории, подлинная периодизация всемирно-исторического процесса в античной мире так и не возникла. Но в античной науке на смену трудам, в которых исследовались те или иные крупные исторические события, все в большей степени стали приходить работы, в которых воссоздавались истории социоисторических организмов, а затем и история всех известных античным историкам обществ вместе взятых — «всеобщие истории».

Все это вызвало нужду в хотя бы какой-то периодизации, если и не всемирной, то во всяком случае выходящей за пределы истории не только одного социоисторического организма, но и средиземноморской их системы. Так как подлинная периодизации «всеобщей истории» в античном мире так и не возникла, то в какой-то мере ее роль со временем стала играть концепция «четырех мировых монархий», оформившаяся в III в. до н.э.

У истоков концепции четырех мировых монархий — труд греческого историка Ктесия «История Персии». Сам Ктесий происходил из Книда (Малая Азия), попал в плен к персам и 17 лет (415 — 398 до н.э.) провел при дворе царя царей Артаксеркса II в качестве врача. Все его исторические труды написаны им после того, как освободившись от царской службы, он перебрался в Грецию.

Изложение истории Ктесий начинает с Ассирии. Не располагая слишком большими данными о реальной истории этой державы, как это видно хотя бы из того, что ее основателем Ктесий объявляет никогда ни существовавшего в действительности царя Нуна, он рисует это царство по образцу могущественной Персидской монархии, которую наблюдал воочию. Затем Ассирийскую державу сменила ставшая столь же могущественной Мидия, а далее эстафета перешла к Персии. Таким образом, в работе Ктесия фигурировали три великие мировые державы.

Когда в результате побед Александра Македонского возникла новая мировая империя, она вошла в этот список как четвертая. Концепция четырех монархий не получила распространения ни в Греции, ни в Египте, ибо история этих стран в ней по существу игнорировалась, но была подхвачена в той части бывшей державы Александра Македонского, которая оказалась под властью Селевкидов. И довольно скоро она стала идеологическим обоснованием борьбы против греко-македонского владычества.

В первых трех мировых державах: Ассирийской, Мидийской и Персидской -правителями были свои, восточные монархи, в четвертой у власти стоят чужеземцы, Господство их с неизбежностью должно рухнуть, и на смену четвертой державе придет новая, пятая, где снова будет править своя, восточная династия. И эта идея находила подтверждение в реальности. В середине III в. до н.э. отделились от державы Селевкидов и добились независимости Бактрия и Парфия.

Ко II в. до н.э. концепция четырех монархий получила широкое распространение. В частности, она нашла свое выражение в библейской книге пророка Даниила, которая была создана между 168 и 165 гг. до н.э., в разгар борьбы иудеев против Антиоха IV. В книге Даниила говорится о четырех монархиях (под которыми, по-видимому, понимались Халдейское, Мидийское, Персидское и Греко-Македонское царства) и идущей на смену державе Селевкидов пятой монархии. В такой форме автор выражал свою надежду на победу восстания под руководством Иуды Маккавея.

Во II веке до н.э. концепция четырех монархий проникает в Рим. В представлениях римлян их государство выступает как истинный преемник и наследник четырех мировых держав: Ассирии, Мидии, Персии и Македонии. Но если вначале данная концепция использовалась для апологетики Рима, то в последующем в ней начали находить выражение и оппозиционные Риму настроения. Рим стал в них выступал как четвертая монархия, на смену которой должна прийти пятая — с Востока.

В качестве четвертой монархии Римская держава выступает в работе римского историка Помпея Трога (I в. до н.э. — I в. н.э.), в которой предпринята попытка дать широкую картину развития человечества от царствования легендарных Нуна и Семирамиды до современных ему дней. История всех известных Помпею Трогу стран группируется вокруг последовательной смены четырех великих империй: Ассирийской, Персидской, Македонской и Римской. Правда, Риму в его работе уделено меньше всего внимания. В центре повествования — Македонская держава и ее основатель Филипп II— отец Александра Македонского. Поэтому труд Помпея Трога в том виде, в каком он дошел до нас, а именно в виде краткого изложения, сделанного Марком Юнианом Юстином, носит название «Филипповой история» («HistoriaePhilippicae»)

В последующем концепция четырех и пятой монархий проникает в христианскую историографию. Вокруг смены четырех мировых держав организована история всех известных стран и народов у Иеронима (ок. 340 — 419/20), который перевел на латинский язык, доработал и дополнил «Хронику» Евсевия Памфила (ок. 260—340) (русск. перевод последней части: Творения Блаженного Иеронима Стридонского. Часть 5. Киев, 1879) и написал «Одну книгу толкований на пророка Даниила» (русск. перевод: Там же. Часть 12. Киев, 1894). Картина смены четырех мировых царств: Вавилонского, Македонского, Карфагенского и Римского — рисуется учеником Августина Аврелия — Павлом Орозием (ок. 380 — ок. 420) в «Истории против язычников» (ок. 417; русск. перевод 1 —3 книг: СПб., 2001; 4 — 5 книг. 2002)

Большинство христианских мыслителей считало, что Римская империя является последним земным государством, падение которого приведет к светопреставлению и наступлению царства божьего.

Последние века существования античного мира характеризуются общим упадком науки и вообще теоретической мысли. Это в полной мере относится и к историологии. С гибелью этого мира наука исчезла совсем. Это верно и в отношении Восточной Римской империи (Византии), которая продолжала существовать вплоть до 1453 г. Исторические сочинения византийских авторов не были научными трудами. Они представляли собой историописания. В одном из самых последних трудов, посвященных византийской литературе, все эти произведения вместе взятые охарактеризованы как историческая проза.17 Бибиков М.В. Византийская историческая проза. М., 1996.Хроники и иные исторические произведения западноевропейского средневековья, равно как и русские летописи, также к науке не относятся. Все это — не историология, а преисториология, хотя своеобразная, ибо она все же кое-что унаследовала от античной историологии и историософии. В западноевропейской средневековой преисториологии почти безраздельно господствовал провиденциализм. И если не сразу, то довольно скоро возродились и концепция четырех мировых монархий, и шестичленная схема периодизации всемирной истории, созданная Августином Аврелием.

Наряду с ними возникает и третья схема — периодизация по трем «мировым эпохам», соответствующим трем ипостасям «божественной троицы». В ней в мистическо-религиозной форме была выражена идея исторического прогресса. Появилась она в трудах философа Иоанна Скота Эриугены (810 — 880).

Наиболее обстоятельно эта идея была разработана итальянским монахом Джоаккино да Фьоре, известным под именем Иоахима Флорского, или Калабрийского (1130-1202). Согласно учению Иоахима, изложенному в его трудах «Согласование Ветхого и Нового заветов» (в русск. переводе имеется извлечение: Антология средневековой мысли. Теология и философия европейского средневековья. Т. 1. СПб., 2001) и «Введение в Апокалипсис», история человечества есть проявление божественного откровения. С каждым лицом святой троицы связана своя особая ступень откровения, которой соответствует определенное «состояние мира» (status mundi).

Таким образом, человечество проходит в своем развитии три стадии. Первая фаза -от Адама до рождения Христа — время «бога отца», когда люди жили «по плоти», стремились прежде всего к «земному владению» и повиновались законам в силу страха. Они были полностью несвободны, находились в рабской покорности богу.

За ней следует вначале подготовка, а затем и само время «бога сына», когда божественное откровение достигает большего совершенства. Люди живут отчасти еще «по плоти», отчасти уже «по духу», стремление к «земному владению» у них все еще сильно, но уже не безраздельно. В этот период человек еще не свободен, хотя страх уже сменился сознательным поведением, дисциплиной. Он находится в сыновнем послушании богу. Этот период характеризуется организацией и расцветом христианской церкви.

Но уже со времени зарождения монашества закладываются семена нового, третьего состояния (tertius status), когда люди будут жить только «по духу». Третий период — время «святого духа». Для него будет характерна полная свобода духа. Единственной связью между людьми станет не страх и не дисциплина, а любовь. Произойдет освобождение от «всякого рабского труда». Восторжествует вечная справедливость. Государство и церковь с присущими им элементами насилия перестанут быть нужными и исчезнут. «Первый статус мира, — писал Иоахим Флорский, -прошел в рабском служении, второй — в сыновнем послушании, третий — в свободе Первый есть статус рабов, второй — сыновей, третий — друзей».18 Цит.: Стамм С.М. Учение Иоахима Калабрийского // Вопросы истории религии и атеизма. 7. М, 1959. С. 338.

Таким образом, Иоахимом Флорским, по существу, была создана первая в истории философской мысли унитарно-стадиальная концепция всемирной истории. Она была крайне абстрактной, ибо в ее основе лежал не исторический материал, а страстное желание обездоленных народных масс добиться счастливой жизни не в царствии небесном, а на земле.

Учение Иоахима Флорского находилось в резком противоречии с официальной церковной доктриной. С опровержением его выступил величайший авторитет того времени Фома Аквинский (1225/1226—1274), и оно было последовательно осуждено тремя церковными соборами.

Историческая наука стала возрождаться в Западной Европе лишь в эпоху Ренессанса, а окончательно оформилась только в новое время.

Поиски повторяющегося в истории привели некоторых мыслителей к созданию концепций циклического развития. В их основу легли факты мировой истории: возникновение, расцвет и гибель социально-исторических организмов и их систем, прежде всего державных: Вавилонии, Ассирии, Персии, Рима и т.п. Собственно, все предпосылки такого рода построений содержались уже в концепции четырех монархий. Ведь каждая из этих мировых держав возникла, расцвела и, наконец, сошла с исторической арены. Нужно было только все это концептуально осмыслить.

Идея исторического циклизма существовала давно. Как уже указывалось, она присутствует во «Всеобщей истории» Полибия. Но последний имел в виду не социоисторические организмы, взятые сами по себе, а только формы их государственного устройства. Его концепция циклизма касалась развития общества в целом лишь косвенно.

Циклизм особенно наглядно проявлялся в развитии стран как древнего, так и средневекового Востока. Его не могли не заметить и люди, которые по роду своей деятельности были далеки от науки. Так, например, китайский поэт Чжан Сяосун, живший в XII в., писал:

Цветы цветут, когда их не посадишь.

Но у истории свои законы:

За процветанием приходит гибель...

И вот уж нет прудов и павильонов!19 Голос яшмовой флейты. Из китайской классической поэзии в жанре Цы в переводах М. Басманова. М., 1988. С. 247.

Поэтому совершенно не удивительно, что первая подлинная концепция циклического развития общества была создана именно на Востоке. Ее творцом был великий арабский мыслитель Ибн Халдун (1332 — 1406). Самый крупный его труд нередко называют просто «Большой историей». Полное его название — «Книга поучительных примеров или диван сообщений о днях арабов, персов и берберов и их современников, обладавших властью великих размеров».

Но славу Ибн Халдуну принесло не столько само это произведение, сколько введение к нему, представляющее по существу вполне самостоятельную работу. По-арабски этот труд называется «Мукаддима», что передается как «Введение» или «Пролегомены». Написан он в основном в 1375—1379 гг. На русский язык «Введение» никогда не переводилось. Фрагменты из него опубликованы в книге «Избранные произведения мыслителей стран Ближнего и Среднего Востока IX—XIV вв.» (М., 1961) и в приложении к работе Александра Александровича Игнатенко «Ибн-Хальдун» (М., 1980). Именно в «Мукаддиме» Ибн Халдун изложил свои взгляды на человеческое общество и его историю.

По мнению Ибн Халдуна, исторически первой формой человеческой жизни является сельская, прежде всего кочевая. Суровые условия существования диктуют людям строгие нравы и заставляют их держаться друг друга. Подчинение одних племен другими имеет своим следствием появление царской власти и городов. Возникает вторая форма человеческой жизни — городская. В городах получают развитие ремесло и торговля, появляются достаток и роскошь. Все это ведет к порче нравов, утрате былых добродетелей. Люди становятся изнеженными, неспособными защитить себя.

Множатся траты и растут расходы власти и государственных людей. Все это имеет своим следствием увеличение налогового бремени. Податей не хватает, и государство начинает чинить несправедливость и насилие над подданными. Последние теряют всякую надежду на лучшую жизнь, и многие отвращаются от труда, что ведет к сокращению суммы сборов. В результате государство начинает клониться к бессилию и упадку и в конце концов разрушается.

Всего в развитии государства Ибн Халдун выделяет пять фаз. На последней наступает старость правящей царской династии, и ею овладевает затяжная болезнь, от которой она уже не может избавиться. Дряхлость настигает и одолевает династию даже тогда, когда нет внешних врагов. Но чаще всего гибель государства наступает в результате нашествия племен, которые до этого вели суровый кочевой образ жизни. Средняя продолжительность жизни династии — 120 лет.

Племена и племенные союзы завоевывают города потому, что стремятся к покою и удобству городской жизни. В результате завоевания к власти приходит новая царская династия. Ей, от отличие от первой, нет необходимости строить город. Нужно лишь обновить уже существующий. Большая часть победителей становятся горожанами. Начинается тяга к роскоши, теряются былые добродетели, растут пороки, усиливается налоговое бремя. Через 120 лет и эта династия дряхлеет и гибнет.

Приходят новые завоеватели, с которыми происходит то же самое. И так без конца. История есть вечный круговорот. Правда, каждый новый цикл начинается на основе, подготовленной предшествующими. В этом смысле в истории есть поступательное развитие. Но этот момент Ибн Халдуном почти совсем не разработан.

В Западной Европе идея исторического круговорота возродилась в эпоху Ренессанса. Мы ее находим в трудах выдающегося итальянского мыслителя и историка Никколо ди Бернардо Макьявелли (Макиавелли) (1469—1527). В первых главах своих «Рассуждений о первой декаде Тита Ливия» (1513 — 1517; русск. перевод: Государь. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия. О военном искусстве. М., 1996; новый перевод: Рассуждения о первой декаде Тита Ливия. Государь. М., 2002.), написанных в первой половине 1513 г., он полностью присоединяется к концепции круговорота форм государственного устройства, созданной Полибием.

В работе «Государь» (русск. переводы: М., 1990 и в указанных выше книгах), созданной во второй половине 1513 г., Н. Макьявелли дает уже типологию не форм государственного устройства, как это было у Платона, Аристотеля и Полибия, а самих социоисторических организмов, но при этом по признаку государственного устройства. «Все государства, все державы, обладавшие или обладающие властью над людьми, — писал он, — были и суть либо республики, либо государства, управляемые единовластно».20 Макиавелли Н. Государь. М., 1990. С. 4.По-видимому, это вообще первая прямая, а не косвенная, как у названных выше античных философов и историков, типология социоисторических организмов.

В своем последнем крупном труде «История Флоренции» (1520—1525; 1532; русск. перевод: Л., 1973; М., 1987) Н. Макьявелли говорит уже о циклическом развитии не просто форм государственного устройства, а самих государств, т.е. фактически социоисторических организмов. «Переживая непрерывные превращения, — читаем мы в этой работе, — все государства обычно из состояния упорядоченности переходят к беспорядку, а затем от беспорядка к новому порядку. Поскольку уже от самой природы вещам этого мира не дано останавливаться, они, достигнув некоего совершенства и будучи уже неспособными к дальнейшему подъему, неизбежно должны приходить в упадок, наоборот, находясь в состоянии полного упадка, до предела подорванного беспорядками, они не в состоянии пасть еще ниже и по необходимости должны идти на подъем».21 Макьявелли Н. История Флоренции. Л., 1973. С. 175.Как указывает Н. Макьявелли, упадок государства может завершиться его гибелью. Так исчезла Римская империя. Она уже не возродилась, но на ее развалинах возникли новые государства.22 Там же. С. 175-176.

Сходные мысли можно найти в трудах крупнейшего итальянского историка Франческо Гвиччардини (1483 — 1540), хотя вряд ли можно говорить о существовании у него какой-либо концепции исторического круговорота. «Все города, все государства, все царства, — писал он, — смертны; все когда-нибудь кончается, естественно или насильственно... ».23 Ф. Гвиччардини. Заметки о делах политических и гражданских // Сочинения. М., 1934. С. 167.

В последующем идея круговорота была подхвачена итальянским гуманистом, философом Франческо Патрици (1529—1597) и изложена им в работе «Десять диалогов об истории» (1560). По его мнению, все существующее вначале зарождается, развивается и растет, а затем вступает в период упадка и, наконец, гибнет. Этому закону природы подчинены и искусственные творения человека, в частности, общество и государство. Последнее зарождается в форме города, который перерастает в подлинное государство, превращающееся затем в империю. Империя по достижении зрелости клонится к упадку и, в конце концов, рушится.

Англичанин Уолтер Мойл (1672— 1721) в «Очерке об устройстве римского правления» не ограничился объяснением причины расцвета и упадка Рима. Он пришел к выводу, что «эти периоды и революции империй суть естественные переселения господства, от одной формы правления к другой; и они образуют общий цикл зарождения и разложения всех государств...».24 Moyle W. An Essay upon the Constitution of Roman Government (fragments) // REA. P. 389.

Первая в истории западноевропейской мысли детально разработанная концепция исторического круговорота была создана выдающимся итальянским мыслителем Джамбаттиста Вико (1668—1744). Она была изложена в вышедшем в 1725 г. его труде «Основания новой науки об общей природе наций» (русск. перевод: М., 1940; М. — Киев, 1994). Говоря о «нациях», Дж. Вико практически имеет в виду социально-историческое организмы.

Основная идея его труда — человеческая история подчинена таким же незыблемым законам, что и мир природы. Все «нации» независимо от внешних условий проходят одни и те же стадии развития. Свою задачу Дж. Вико видит в том, чтобы выявить повторяющееся в развитии «наций», вскрыть общие законы, управляющие этим процессом, нарисовать картину эволюции общества вообще. Он является рьяным приверженцем идеи единства человеческого общества и его истории.

Начальный пункт движения человечества — «звериное состояние», когда нет истории. Первые люди были тупыми, неразумными и ужасными животными. Они в одиночку бродили по великому лесу земли, всецело находясь во власти животных стремлений. Но вот небо заблистало молниями и громами. Люди решили, что небо — огромное одушевленное тело и назвали его Юпитером. Страх родил веру в богов.

Боязнь перед богами заставила людей обуздать свои животные стремления, прежде всего похоть. Произошел переход от звериного состояния к человеческому обществу. Возник брак, причем моногамный, а вместе с ним семья. Люди осели. Вначале они жили в пещерах, затем стали строить жилища. Оседлость привела к возникновению собственности. Когда выросло население и стало не хватать плодов природы, люди стали жечь леса, обрабатывать землю и засевать ее хлебом. Этот первый период истории человечества Дж. Вико называет веком богов, или божественным веком.

В этот период единственной формой объединения людей была семья, которую возглавлял отец. В его руках была неограниченная власть над всеми членами семейства. Он был монархом и законодателем. Всеми средствами, включая наказания, он обеспечивал соблюдение морали и права.

Первоначально вышла из звериного состояния только часть людей. Остальные продолжали вести прежний образ жизни. Но он их перестал устраивать. В поисках обеспеченного существования они присоединялись к тем людям, которые уже жили в обществе, и входили в состав их семей в качестве зависимых — клиентов. Жили они на положении рабов. Патриархи — главы семей — имели право на их жизнь и смерть.

Когда зависимых стало много, они поднялись на борьбу против патриархов. Это вынудило благородных объединиться для защиты своих интересов. Возникло государство, которое приняло форму аристократической республики. Вместе с ним возник город. Власть в государстве находилась всецело в руках патрициев, героев, которые образовали правящее сословие. Клиенты стали плебеями, не обладающими гражданскими правами. Так начался второй исторический период — век героев, или героический век.

Плебеи героических городов возросли в числе и начали борьбу с патрициями, добиваясь уравнения в правах. Страх перед их силой заставил патрициев уступить. На смену аристократической республике пришла республика народная, свободная. Наступил третий исторический период — век людей, или человеческий век.

Неравенство, связанное с различием происхождения, исчезло. Но начало нарастать новое — имущественное. В условиях гражданского равенства богатство обеспечивало человеку могущество. Богатые и могущественные люди повели борьбу за власть, привлекая на свою сторону рядовую массу. Появились партии, начались гражданские войны и взаимное истребление. Единственным выходом из положения оказалось возникновение монархии. Монарх брал на себя заботу об общих интересах, оставляя на долю подданных заботу о своих личных делах. Он стремился уравнять подданных, подавить могущественных и освободить остальных людей от их гнета.

А далее, по Вико, на смену монархии приходит состояние «вторичного варварства», «вернувшегося варварства». Как и почему это произошло, он в пятой книге своего труда, посвященной веку людей, ничего не говорит. Лишь вскользь замечает, что монархию разрушили внутренние и внешние причины. Имеется также упоминание о варварских вторжениях, начавшихся с V века. И это все.

Чувствуя, что читатель явно не будет этим удовлетворен, Дж. Вико снова обращается к этой проблеме в «Заключении произведения». Но все, что им здесь сказано, еще более запутывает вопрос. Возвращаясь к последнему этапу существования народной республики, ознаменованному борьбой партий, гражданскими войнами и взаимным истреблением, он пишет теперь, что если одним из выходов из создавшегося положения был переход к монархии, то вторым — установление чужеземного господства.

А там, где не случилось ни того, ни другого, произошла катастрофа: города превратились в леса, а леса — в человеческие берлоги. Наступили долгие века варварства, а затем все начало повторяться: век богов, век героев, век людей. Примером может послужить развитие Западной Европы вообще, Италии в частности в период после крушения Римской империи.

Кое-где у Дж. Вико проскальзывает мысль, что каждый новый цикл начинается на более высоком уровне, чем прежний. Но она не получает у него разработки. Но на чем он категорически настаивает, так это на том, что развитие каждой нации идет по восходящей линии, является поступательным движением. Таким образом, циклизму Дж. Вико сочетается с идеей прогресса.

К тому времени, когда жил и работал Дж. Вико, идея исторического круговорота уже стала архаикой. В западноевропейской мысли все шире утверждалась идея исторического прогресса. В начале нового времени эта идея уже пробила себе дорогу в труде Жана Бодена (1530 — 1596) «Метод легкого познания истории» (1566; русск. перевод: М., 2000) и сочинении Джордано Бруно (1548—1600) «Пир на пепле» (1584; русск. перевод: Дж. Бруно. Диалоги. М, 1949). К концу XVIII в. она окончательно победила.

Прочную основу для этого создали те периодизации всемирной истории, которые к тому времени утвердились в науке. Ими были, во-первых, подразделение всей истории человечества на периоды дикости, варварства и цивилизации, во-вторых, выделение в истории человечества периодов, отличающихся друг от друга способами обеспечения существования человека: охотничье-собирательского, скотоводческого, или пастушеского, земледельческого и торгово-промышленного. Эти две периодизации были теснейшим образом связаны, переплетались, но тем не менее полностью не совпадали.

Возникновение и разработка этих периодизаций были связаны с Великими географическими открытиями, расширившими кругозор европейцев, ознакомивших их с различными народами, жившими совершенно иначе, чем европейцы. Главный материал дала Америка. Более или менее детальное знакомство с народами Черной Африки, Австралии и Океании было еще впереди.

Значительная часть народов Америки не знала столь привычных для европейцев земледелия и скотоводства. Они жили охотой, рыболовством и собирательством. Не знали эти люди и металлов. Их орудия были каменными и деревянными. Не было у них не только городов, но и деревень. Они жили небольшими бродячими группами.

И, что сразу же бросилось в глаза европейцам, у многих из них отсутствовала частная собственность, на которой основывались все общества Европы. Одним из первых обратил на это внимание Христофор Колумб (1451 —1506). «Я не мог узнать, — писал он об индейцах Америки, — имеют ли они собственность. Мне, однако, приходилось замечать, что то, чем владел один, делили между собой все остальные».25 Путешествия Христофора Колумба. Дневники, письма, документы. М., 1950. С. 69.

Заметил это и Пьетро (Педро) Мартир — итальянский писатель-гуманист, состоявший на испанской службе в качестве «королевского советника по Индии», а затем «секретаря совета по Индии». На основе донесений, писем и устных рассказов командиров, солдат и матросов он создал труд «О Новом Свете». В первом его выпуске (1511) он писал, что туземцы Кубы не делят ресурсы на «мои и твои (что источник всех бед) ».26 См.: Voget F.W. A History of Ethnology. New York etc., 1975. P. 24.Французский мореплаватель Жак Картье (1491 — 1557), совершивший три путешествия в Канаду (1534; 1535 — 1536; 1541 — 1542) писал об ее обитателях: «Этот народ имеет общее имущество, как и бразильцы».27 Картье Ж. Краткий рассказ о плавании, совершенном к островам Канады, Хошелаге, Сагенею и другим с описанием нравов, языка и обычаев их жителей. М., 1999. С. 23.Не было у многих народов Америки социального неравенства и господства одних людей над другими.

Для европейцев все более ясным становилось, что в Америке они столкнулись с совершенно иным состоянием общества, чем то, которое существовало не только в Европе, но и в государствах Азии. И для обозначения этого состояния все чаще стало употребляться слово «дикость». Людей, живущих в таком состоянии, соответственно начали называть дикарями.28 Об истории представления о дикарях в западноевропейской мысли и общественном мнении см.: Jahoda G. Images of Savages. Ancient Roots of Modern Prejudice in Western Culture. London, 1998.

На вопрос о том, в каком отношении находилась дикость к европейскому состоянию, давалось два основных ответа. Первый из них состоял в том, что дикость есть результат деградации человека и общества. Концепция деградации человечества, начало которой положил Гесиод, после работ известного церковного деятеля и писателя Расция Цецилия Киприана (после 200 — 258 н.э.) вошла в христианскую традицию. В XVI в. ее отстаивал Эдмунд Спенсер (1552 — 1599), в конце XVII— начале XVIII вв. Томас Барнет (ок. 1635 — 1715). Давид Дойг (1719 — 1800), исходя из этой концепции, в «Письмах о диком состоянии» (1792) утверждал, что варварское и дикое состояния — результат деградации людей, которые ранее были цивилизованными.

Второй основной ответ: дикость есть состояние, представляющее собой более низкую стадию общественного развития, чем та, на которой находились европейцы. Люди, населяющие Европу, тоже раньше были дикарями. Но они в своем развитии ушли вперед, поднялись на более высокую стадию, а многие народы Америки не сумели этого сделать и остались на стадии дикости.

Последнее представление о дикости постепенно стало господствующим. К нему привело сравнение общественных порядков индейцев Америки с тем, что писали древнегреческие и римские авторы о социальном строе целого ряда тех народов Европы, которые именовались ими варварами. Соответственно многие авторы стали использовать для обозначения этого низшего состояний наряду со словом «дикость» также и слово «варварство».

Слова и «дикость», и «варварство» для обозначения первоначального состояния человека использовал уже Ж. Боден. В «Методе легкого познания истории», увидевшем, как уже указывалось, свет в 1566 г., он подверг резкой критики концепцию деградации человечества. Ж. Боден считал, что от дикости, или, что для него то же самое, варварства люди в последующем поднялись до состояния, которое он именовал гражданским обществом (civilsocietas).29 Боден Ж. Метод легкого познания истории. М. 2000. С. 25, 127, 265, 268.

Одним из первых, если не первым, попытался сравнить американских индейцев с древними обитателями Старого Света испанский иезуит Хосе де Акоста (1540 — 1600). В своей книге «Естественная и моральная история Индий» (1590) он отметил наличие значительного числа параллелей между культурами индейцев Америки и древних обитателей Старого Света. Называя тех и других дикарями и варварами, он тем самым практически обосновывал мысль, что и предки современных европейцев жили в состоянии дикости и варварства.

В более четкой форме эти идеи были изложены в труде Джона Огилби (1600 — 1676) «Америка: Последнее и наиболее точное описание Нового Света» (1671). Он указывал, что многие древние народы Европы и Азии вели точно такой же образ жизни, как современные индейцы Америки.

Английский философ Джон Толанд (1679 — 1722) в своих «Письмах к Серене» (1702; русск. перевод: Избранные сочинения. М.-Л., 1927; Английские материалисты XVIII в. Т. 1. М., 1967) писал: «Современные язычники, населяющие большую часть Африки, почти всю Америку и несколько уголков Европы, весьма приближаются по своим взглядам к древним».30 Толанд Дж. Письма к Серене // Избранные сочинения. М.-Л., 1927. С. 75.

Но самый большой вклад в обоснование положения о дикости как исходной стадии развития человека внес французский миссионер Жозеф Франсуа Лафито (1670 -1740) в своем двухтомном труде «Нравы американских дикарей в сравнении с нравами древних времен» (1724). «Я не ограничивал себя, — писал Ж. Лафито, — знакомством с характером индейцев и исследованием их обычаев и практики. Я искал в их практике и в их обычаях следы более отдаленной древности; Я читал, причем тщательно, наиболее древних авторов, которые описывали нравы, законы и обычаи людей, с которыми они были знакомы; Я сравнивал эти обычаи друг с другом; И я должен сказать, что если древние авторы помогли мне найти подтверждение некоторым моим счастливым догадкам о дикарях, то обычаи дикарей помогли мне более легко понять древних авторов и объяснить некоторые моменты в их работах».31 Lafitau J.F. Moeurs des sauvages ameriquans, comperes aux moeurs des premiers temps. V. 1. Paris, 1724. P. 3-4.

Одновременно с утверждением взгляда на дикость как на первоначальную стадию эволюции человечества шло развитие представление о характере общественных отношений, существовавших на этой стадии. Выше уже были приведены слова П. Мартира об отсутствии частной собственности у индейцев. Еще до трудов X. де Акосты, Д. Огилби и Ж. Лафито, выдающийся французский мыслитель Мишель Монтень (1533 — 1592), обобщая имевшиеся в его распоряжении материалы об индейцах Америки, писал в своих знаменитых «Опытах» (1580; русск. перевод: Кн. 1-3. М., 1954 и др. изд.) : «... Эти народы кажутся мне варварскими только в том смысле, что их разум мало возделан и они еще очень близки к первобытной непосредственности и простоте... Философы не были в состоянии вообразить себе столь простую и чистую непосредственность, как та, что мы видим своими глазами: они не могли поверить что паше общество может существовать без всяких искусственных ограничений, налагаемых человеком. Вот народ, мог бы я сказать Платону, у которого нет никакой торговли, никакой письменности, никакого знакомства со счетом, никаких признаков власти или превосходства над остальным, никаких следов рабства, никакого богатства и никакой бедности, никаких наследств, никаких разделов имущества, никаких занятий, кроме праздности, никакого особенного почитания родственных связей, никаких одежд, никакого земледелия, никакого употребления металлов, вина или хлеба».32 Монтень М. Опыты. Кн. 1. М., 1954. С. 266. См. также с. 143-144.Таким образом, М. Монтенем впервые была более или менее определенно сформулирована идея первобытного коммунизма.

Более глубокую разработку этой идеи мы находим в книге выдающегося голландского юриста Хейга де Гроота, известного как Гуго Гроций (1583 — 1645) «О праве войны и мира» (1625; русск. перевод: М., 1956; 1994). На основании данных об американских индейцах он пришел к выводу, что на ранних стадиях развития люди владели всем сообща. «...Общность имущества, — писал Г. Гроций, — как следствие чрезвычайной простоты, можно наблюдать у некоторых американских племен, которые в течение многих веков без особого затруднения пребывали в таком быту».33 Гроций Г. О праве войны и мира. М., 1994. С. 202.

Вначале люди довольствовались дикими растениями, жили в пещерах и одевались в древесную кору или звериные шкуры. Переход к земледелию и скотоводству привел к некоторому распределению имущества. Скот перешел в собственность отдельных лиц, произошел общий передел земли. Но пастбища оставались общими. С ростом населения землю стали делить не между родами, а между семьями. С появлением ремесла окончательно утвердилась частная собственность. Исчезло равенство и в труде, и в потреблении его плодов. Таким образом, по Гроцию, частная собственность есть сравнительно позднее явление.

Знаменитый философ Бенедикт (Барух) Спиноза (1632—1677) в «Политическом трактате» (1677; русск. перевод: Избр. произв. в 2-х т. Т. 2. М., 1957) писал, что в естественном состоянии все принадлежит всем, особенно земля и все связанное с землей. Лишь в государстве по общему праву решается, что принадлежит одному и что другому.

Возникнув, идея первобытной общности имущества сразу же стала объектом критики. В работе «Левиафан или материя, форма и власть государства церковного и гражданского» (1661; русск. перевод: М., 1936; Избр. произв. в 2-х т. Т. 2. М., 1964; Соч. в 2-х т. Т. 2. М., 1991) знаменитый английский философ Томас Гоббс (1588 — 1679) признавал, что на первоначальной стадии развития человечества, которое он называет естественным состоянием, не было различия между «моим» и «твоим». Но это было не проявлением общности имуществ, а результатом полного отсутствия собственности. Естественное состояние было звериным состоянием, временем борьбы всех против всех. В таком состоянии живут, например, дикие народности во многих местах Америки. Собственность возникла позднее, причем как собственность частная. Другой не было и нет.

Несколько по-другому подошел к этому другой известный английский философ — Джон Локк (1632 — 1704). Он не сомневался в том, что состояние, в котором жили американский индейцы, было когда-то характерно для всего человечества. «Так вот, -писал он в работе «О государственном правлении» (1690; русск. перевод: Избр. философ. произв. в 2-х т. Т. 1. М., 1960; Соч. в 3-х т. Т. 3. М., 1988), — вначале весь мир был подобен Америке, и еще в большей степени, чем теперь; ведь тогда не существовало нигде такой вещи, как деньги».34 Локк Д. О государственном правлении // Избр. философ. произв. в 2-х т. Т. 2. М., 1960. С. 31.

Бесспорно, считает Дж. Локк, что вся земля, все плоды, которые на ней естественно рождаются, все животные, которые она кормит, изначально принадлежали всем людям. Но как только человек своим трудом вырывал тот или иной объект из природы (срывал плод с дерева, убивал животное и т.п.), он сразу же становился его собственностью. То же самое относится и к земле. Когда человек начал обрабатывать той или иной участок земли, он тем самым переходил в его собственность. Таким образом, по Локку, частная собственность существовала с самого начала.

Мысли, в известной степени промежуточные между идеями Г. Гроция и Дж. Локка, развивались немецким правоведом и историком Самуэлем фон Пуфендорфом (наст. фам. — Фрайхерр) (1632 — 1694) в труде «О естественном праве и нраве народов» (1672). Согласно его взглядам, первоначально существовала общность всех вещи, но не столько позитивная, сколько негативная: все вещи были доступны для всех и принадлежали одному ничуть не больше, чем другому. Но вещи могут быть использованы человеком только тогда, когда они присвоены им, и то, что выбрано одним, не может быть использовано другим. Поэтому во избежание конфликтов было заключено первое соглашение между люди, суть которого заключалась в том, что все вещи остаются открытыми для всех, но когда тот или иной индивид взял ту или иную вещь с целью ее использования, остальные люди не могут претендовать на нее. Так была преодолена негативная общность вещей и утверждено индивидуальное господство над ними, но не над всеми сразу и не на все время. Все это происходило постепенно и зависело от характера вещей и численности и положения людей.35 См.: Pufendorf S. De jure naturae et gentum (fragments) // REA. P. 155.Уже у охотников существовала собственность на грубую утварь и жилища. С переходом к скотоводству возникла собственность на стада. Последней в частную собственность перешла земля.

Согласно взглядам крупнейшего философа шотландца Давида Юма (1711 —1776), изложенным в труде «Трактат о человеческой природе» (1739— 1740; русск. перевод: Соч. в 2-х т. Т. 1. М., 1965; 1996), первоначальное дикое необщественное состояние человека было непродолжительным. Люди нуждались в обществе и пришли к соглашению, устанавливающему общественный строй. И главным в этом соглашении был учреждение собственности, разумеется, частной. За каждым человеком было закреплено право владения тем, чем он к тому времени уже пользовался.

Состояние, при котором люди занимались охотой и собирательством, не знали металлических орудий и сообща всем владели, и то, которого достигли европейцы к началу нового времени, отличались друг от друга столь разительно, что трудно было допустить прямой переход от первого ко второму. Необходимо было допустить существование промежуточного между ними состояния.

Знакомство с трудами древнегреческих и латинских авторов, в которых приводились данные о жизни современных им варварских пародов Европы, а также с более поздними материалами о кочевниках степного пояса Евразии, помогло заполнить пробел. Было ясно, что, например, германцы времен Цезаря и Тацита (I в. до н.э. — I в. н.э.) по своему развитию стояли ниже римлян этой эпохи, не говоря уже об европейцах XVI—XVIII вв., но значительно выше многих американских племен. У германских племен уже существовали земледелие и скотоводство, орудия из металла, постоянные селения, определенное имущественное и социальное неравенство. В античном мире для обозначения подобных народов давно уже использовалось слово «варвары».36 См.: Toynbee A. The Meaning of Terms « Barbarian » and « Hellene » in Hellenic Usage // Some Problem of Greek History. London, 1969.Этоттерминнебылзабытивсредниевека.37 См.: Jones W.R. The Image of the Barbarian in Medieval Europe // CSSH. 1971. Vol. 13. № 3.Слово «варварство» прямо-таки само собой напрашивалось для обозначения этого промежуточного состояния.

Однако различение между низшим и средним состояниями утвердилось далеко не сразу. Многие авторы долгое время признавали лишь одно низшее состояние и называли его попеременно то дикостью, то варварством, не проводя различия между смыслом этих двух слов. Однако понимание того, что низшее состояние подразделяется на два отличных этапа, которые нужно называть по-разному, постепенно овладевало умами все большего числа авторов.

Уже с выделением дикости возникла нужда в термине, который бы означал более высокое состояние, столь характерное и для Европы, и для государств Азии. Как уже отмечалось, Ж. Боден в «Методе легкого познания истории», который был написан на латыни, назвал это состояние «civilsocietas», что в переводе на русский язык означает «гражданское общество». Но с наступлением нового времени латынь в научной литературе начала вытесняться национальными языками (английским, французским и др.). И на этих языках одни авторы стали называть это состояние цивилизованным, другие политесным, полисизированным, обтесанным (polished). Уже в XVII в. достаточно широкое распространение получило прилагательное «цивилизованный». Оно, в частности, встречается в знаменитой работе Рене Декарта (1596 — 1650) «Рассуждение о методе» (1637).

Во второй половине XVIII в. от этого прилагательного было образовано существительное «цивилизация», которое постепенно и утвердилось в качестве обозначения высшего состояния. Впервые слово «цивилизация» в смысле особого состояния общества и стадии его развития было употреблено в 1757 г. маркизом Виктором де Мирабо (1715 — 1789) в работе «Друг людей, или Трактат о населении», а затем в 1764 г. английским ученым Джоном Брауном (1715 — 1766) в книге «История возникновения и прогресса поэзии»38 Беневист Э. Общая лингвистика. M., 2002. С. 378-388; Brown J. The History of the Rise and Progress of Poetry (fragments) // REA. P. 402., а вслед за ним в 1766 г. Никола Антуаном Буланже (1722 — 1759) в труде «Древность, разоблаченная в своих обычаях».39 См.: Февр Л. Бои за историю. M., 1991. С. 242-243.Так как данная работа Н. Буланже вышла посмертно и под редакцией П. Гольбаха, то не исключено, что слово «цивилизация» было внесено в нее последним.

Понятие о дикости, варварстве и цивилизации как стадиях развития формировалось постепенно и стихийно. Люди долгое время пользовались этими понятиями, не пытаясь их теоретически осмыслить, провести четкие грани между обозначаемыми ими периодами. Первую теоретическую разработку этой периодизации мы находим в труде Адама Фергюсона (1723 — 1816) «Опыт истории гражданского общества», впервые увидевшего свет в 1767 г. (русск. перевод: М., 2000). А. Фергюсон был достойным представителем блистательно плеяды мыслителей шотландского Просвещения, которое сыграло в истории человеческой мысли не меньшую роль, чем французское Просвещение, хотя, к сожалению, значительно менее известно. Достаточно только назвать имена Фрэнсиса Хатчесона (1694 — 1746), Генри Хоума (лорда Кеймса) (1696 — 1782), Давида Юма (1711 — 1776), Уильяма Робертсона (1721 — 1793), Адама Смита (1723-1790), Джона Миллара (1735-1801).

А. Фергюсон, как и Дж. Вико, применяет для обозначения социально-исторического организма слово «нация» Он прежде всего различает «нации» развитые, воспитанные, цивилизованные и «нации» неразвитые, грубые, примитивные. Было время, когда все человечество находилось в грубом, примитивном состоянии. В последующем часть его в результате медленного и постепенного прогресса достигла более высокого состояния.

В свою очередь среди грубых «наций» можно выделить дикарские и варварские. Дикарские «нации» жили охотой, рыболовством, собирательством, а в некоторых случаях и земледелием. У них не было частной собственности. Весь продукт шел общине и делился между ее членами соответственно их нуждам. Все люди были равны. Не было ни бедных, ни богатых, ни правителей, ни управляемых.

Таким образом, у А. Фергюсона мы сталкиваемся не просто с идеей первобытного коммунизма, как это было в трудах М. Монтеня, Г. Гроция, а также в работах Морелли «Кодекс природы» (1755; русск. перевод: М.-Л, . 1957) и Габриэля Бонно де Мабли, а с достаточно разработанной его концепцией. В последующем эта концепция получила определенное развитие в трудах Генри Хоума (лорда Кеймса). В своей работе «Очерки истории человека» (1774) он указывает, что первоначально все было общей собственностью и продукты труда распределялись между членами общества по потребностям. Но такое распределение на определенном этапе стало тормозить развитие. В результате оно сменилось распределением по труду, которое стало мощным стимулом прогресса производства.

Варварское состояние А. Фергюсон связывает прежде всего со скотоводством. Но он не настаивает на том, что все варвары были кочевниками-скотоводами. В Западной Европе, например, они были земледельцами. С переходом от дикого состояния к варварскому зародились частная собственность, различного рода отношения зависимости, деление на ранги, власть одних людей над другими. Когда же возникло широкое разделение труда, появились общественные классы и государство, на смену варварскому состоянию пришло цивилизованное.

В последующем попытку нарисовать более детальную картину становления общественного неравенства и государства предпринял Дж. Миллар в работе «Наблюдения над различием рангов в обществе», вышедшей в 1771, и со второго издания (1773) получившей название «Происхождение различия рангов, или Исследование оснований, из которых возникают влияние и власть членов общества». Как показал Дж. Миллар, социальное неравенство и государство окончательно утвердились с наступлением цивилизации.

Таким образом, понятие «цивилизация» при своем возникновении означало определенную стадию в развитии человеческого общества, характеризующуюся существованием общественных классов, государства, а также городов, письменности и других подобных явлений.

Утверждение представлений о дикости, варварстве и цивилизации как трех этапах развития человеческого общества было одновременно возникновением определенной классификации социально-исторических организмов. Все они были подразделены на дикарские, варварские и цивилизованные. Это была первая достаточно четкая типология социоисторических организмов, а тем самым и их систем, причем типология стадиальная. В результате теоретической разработки, предпринятой прежде всего А. Фергюсоном, трехчленная периодизация истории человечества превратилась в более или менее стройную концепцию мировой истории.

Если не сама эта концепция, то во всяком случае периодизация, на основе которой она возникла, продолжала пользоваться большой популярностью не только в последней трети XVIII в. но и на протяжении почти всего XIX в. Ее, в частности, не только принял, но разработал уже известный нам Л.Г. Морган в своем «Древнем обществе» (1877). Но разработал он лишь две первые стадии, разделив каждую из них на три ступени: низшую, среднюю и высшую и выделив признаки, характеризующие эти ступени. Нарисовав картину перехода от высшей ступени варварства к цивилизации, Л. Морган на этом остановился. Развитии цивилизации он, по существу, не касался.

В работе Ф. Энгельса «Происхождение, семьи, частной собственности и государства» (1884) трехчленная периодизация истории человеческого общества, по существу, окончательно превращается в двухчленную (дикость и варварство с подразделением каждой стадии на три ступени) периодизацию истории доклассового общества.

В таком качестве эта периодизация долгое фигурировала в работах советских историков первобытности, археологов и этнографов, в частности в книге члена-корреспондента АН СССР Владислава Иосифовича Равдоникаса (1894—1978) «История первобытного общества» (Ч. 1. Л., 1939; Ч. 2. 1947.). Последнее по времени использование этой периодизации — книга югославского обществоведа Данило Ж. Марковича «Общая социология» (М., 1998) и учебное пособие российского экономиста М.З. Бора «История мировой экономики» (М., 1998).

В процессе исследования первобытного общества выяснилось, что подразделение его истории на дикость и варварство имеет под собой серьезное основание. Фактически под названием варварского общества мыслителями XVIII в., и особенно А. Фергюсоном, было выделено общество, переходное от собственно первобытного к классовому, цивилизованному, которое сейчас принято именовать предклассовым обществом (1.5.1; 4.3.2).

Параллельно с подразделение человеческой истории на стадии дикости, варварства и цивилизации в то же самое время и на том же самом материале складывалась и другая. Как уже отмечалось, идея развития форм хозяйства от охоты и собирательства через скотоводство к земледелию возникла еще в античную эпоху (Дикеарх). Но свое развитие она получила лишь в новое время. Первоначально в этой схеме присутствовали лишь охота с собирательством, пастушество и земледелие. И она была не столько периодизацией истории человечества, сколько картиной развития хозяйственной деятельности человека.

Однако в последующем со сменой «способов жизнеобеспечения» стали связывать изменения форм собственности и вообще общественных порядков. Зачатки такого представления имеются уже в трудах Г. Гроция и С. фон Пуфендорфа. В последующем эта идея получила довольно широкое развитие. В результате появились понятия об охотничье-собирательской, пастушеской и земледельческой стадиях развития человеческого общества. Некоторые мыслители разделяли охотничье-собирательскую стадию на две самостоятельных: первую — собирательскую, вторую — охотничью. Но этот взгляд не получил слишком большого распространения.

Вскоре к трем более или менее общепризнанным стадиям в качестве высшей добавилась торговая (коммерческая), или торгово-промышленная, стадия. Тем самым возникла и определенная стадиальная типология социально-исторических организмов. Таким образом, данная периодизация истории человечества стала одновременно и определенной концепцией всемирной истории.

Впервые в достаточно четкой форме концепция была изложена в работе французского экономиста Анн Робера Жака Тюрго (1727 — 1781) «Рассуждения о всеобщей истории» (ок. 1750; русск. перевод: Избранные философские произведения. М., 1937) и в лекциях, которые читал в начале 50-х годов XVIII в. в университете Глазго Адам Смит. Впоследствии А. Смит изложил свои взгляды в уже упоминавшемся труде «Исследование о природе и причинах богатства пародов» (1776).

В последующем эта концепция получила самое широкое распространение. Она излагалась и разрабатывалась в значительном числе работ, среди которых: «Очерки общей истории феодальной собственности в Великобритании» (1757) Джона Далримпла (1726 — 1810); «Очерки принципов морали и естественной религии» (1758) Генри Хоума (лорда Кеймса); «Об уме» (1758) Клода Антуана Гельвеция; «Происхождение законов, искусств и наук и их прогрессе у древних народов» (1758) Антуана Ива Гоге (1716 — 1758); «Философия земледелия» (1763) Виктора де Мирабо и Франсуа Кенэ; «Философские исследования об американцах» (1768 — 1769) Корнелия де По (1739—1799); «Происхождение различия рангов» (1771; 1773) Дж. Миллара; «Рациональная таблица принципов политической экономии» (1773) Пьера Самюэля Дюпона де Немура (1739 — 1817); «Древняя метафизика» (Т. 1. 1773) Джеймса Бернетта (лорда Монбоддо); «История Америки» (1777) Уильяма Робертсона; «Идеи к философии истории человечества» (1784 — 1791) Иоганна Готфрида Гердера.

В. де Мирабо в «Философии земледелия» особо подчеркивал, что образ жизни и поведение общества зависит от существующего в нем «способа жизнеобеспечения». «В любом исследовании деятельности людей, объединенных в общество, — писал шотландский историк У. Робертсон в своей «Истории Америки», — первым объектом внимания должен быть способ жизнеобеспечения. Когда он изменяется, другими должны стать и законы, и политика».40 Robertson W. The History of America. Vol. 2. London, 1821. P. 1.Сходные мысли высказывали и другие упомянутые выше мыслители.

Почти все они наряду с периодизацией истории по способам жизнеобеспечения широко использовали и ее подразделение на дикость, варварство и цивилизацию. Никто из них не рассматривал указанные выше периодизации, а тем самым и концепции мировой истории как взаимоисключающие. В зависимости от контекста они делали упор то на одну из них, то на другую.

Концепция четырех стадий проникла и в Россию. В 1781 г. с ее изложением выступил профессор Московского университета Семей Ефимович Десницкий (ок. 1740—1789), который в 1761—1767 гг. учился в университете Глазго и слушал лекции А. Смита. Его выступление носило название «Юридическое рассуждение о разных понятиях, какие имеют народы о собственности имения в различных состояниях общежительства...» (послед. публ.: Избранные произведения русских мыслителей второй половине XVIII века. Т. 1. М., 1952).

Возникшая в середине XVIII в. периодизация истории человечества, в основу которой была положена смена форм хозяйства, продолжала пользоваться популярностью в течении всего XIX в., особенно среди историков первобытности, археологов и этнографов, которые, разумеется отбрасывали торгово-промышленную стадию, как находящуюся за рамками первобытной истории. В измененном виде эта периодизация была возрождена некоторыми социологами во второй половине XX в. (2.8.3).

Рассмотренные выше две периодизации истории человечества подвели прочную основу под идею прогрессивного развития человечества, которая во второй половине XVIII в. стала господствующей в философии и науке. Не случайно поэтому идея человеческого прогресса была впервые совершенно четко сформулирована в уже упоминавшейся выше работе А. Р. Ж. Тюрго «Рассуждения о всеобщей истории».

Свое наивысшее выражение эта идея получила в написанном в 1794 г. труде Мари Жана Антуана Никола Кондорсе (1743—1794) «Эскиз исторической картины прогресса человеческого разума» (русск. перевод: М., 1936). Основываясь на работах своих предшественников, Ж. Кондорсе дает свою собственную периодизацию всемирной истории. Он выделяет в ней девять эпох. Эта периодизация была не самой удачной, ибо выделение эпох производилось по разными признакам. Поэтому она никем принята не была. Но дело не в конкретной картине развития. Труд Ж. Кондорсе интересен тем, что весь пронизан верой в безграничный прогресс человечества.

Как отмечает сам автор, цель его работы состоит в том, чтобы «показать путем рассуждений фактами, что не было намечено никакого предела в развитии человеческих способностей, что способность человека к совершенствованию действительно безгранична, что успехи в этом совершенствовании отныне независимы от какой бы то ни было силы, желающей его остановить, имеют своей границей только длительность существования нашей планеты, в которую мы включены природой. Без сомнения прогресс может быть более или менее быстрым, но никогда развитие не пойдет вспять...».41 Кондорсэ Ж.А. Эскиз исторической картины прогресса человеческого разума. М., 1930. С. 5-6.В будущем ему рисуется «картина человеческого рода, освобожденного от всех его цепей, избавленного от власти случая, как и от господства врагов его прогресса и шествующего шагом твердым и верным по пути истины, добродетели и счастья...».42 Там же. С. 258.

Однако эту уверенность Ж. Кондорсе разделяли далеко не все прогрессивные мыслители эпохи Просвещения. Из них прежде всего должен быть назван Жан-Жак Руссо (1712-1778).

В труде «Рассуждение о происхождении и основаниях неравенства между людьми» (1755; русск. перевод: Ж.-Ж. Руссо. Трактаты. М., 1969; Об общественном договоре. Трактаты. М., 1998) он выделяет два основных состояния человечества: первоначальное, которое он называет естественным, а также диким, и более позднее, которое именуется им и гражданским, и цивилизованным. Употребляет он и термин «варварство», но значение его остается не вполне ясным.

Естественное состояние не оставалось неизменным. Первым переворотом было выделение семей и появление «своего рода собственности», какой именно, автор не уточняет, по-видимому, все же отдельных людей или семей. Следующим крупным переворотом был переход к обработке железа и земледелию. Обработка земли привела к ее разделу. Возникла частная собственность и исчезло равенство. Проявились богатые и бедные. Началось господство и порабощение, насилия и грабежи. «Нарождающееся общество пришло в состояние самой страшной войны...».43 Руссо Ж.-Ж. Рассуждение о происхождении и основаниях неравенства между людьми // Руссо Ж.-Ж. Трактаты. М., 1969. С. 82.

Выходом из положения было возникновение государства, общества и законов, «которые наложили новые путы на слабого и придали новые силы богатому, безвозвратно уничтожили естественную свободу, навсегда установили закон собственности и неравенства, превратили ловкую узурпацию в незыблемое право и ради выгоды нескольких честолюбцев обрекли с тех пор весь человеческий род на труд, рабство и нищету».44 Там же. С. 84.Таковы, по мнению Ж.-Ж. Руссо, «блага», которые принесла человечеству цивилизация.

В работе «Происхождение языков» (начало 60-х годов XVIII в., опубликована посмертно) Ж.-Ж. Руссо несколько уточнил свои взгляды на историю человечества. Он пишет здесь о трех образах жизни: охотничьем, пастушеском и земледельческом. «Этому нарисованному выше деление, — продолжает он, — соответствуют три состояния отношений человек к обществу. Дикарь является охотником, варвар — пастухом, цивилизованный человек — земледельцем.»45 Цит.: Meek R. L. Social Science and Ignoble Savage. L. etc., 1976. P. 89.О торгово-промышленном образе жизни он здесь не говорит ничего, хотя в примечаниях к предшествующей работе обращалось особое внимание на то, что в последние века торговля и промышленность оттесняют на задний план земледелие и разоряют земледельцев, вынуждая их бежать из деревень в города. Но что осталось неизменным в работах Ж.-Ж. Руссо — это обличение зол, порожденных цивилизацией. Ж.-Ж. Руссо в этом не был одинок.

Сходные в ряде отношений взгляды развивались в работах Леже-Мари Дешана (1716—1774), в частности в труде «Истина, или Истиная система» (русск. перевод: М, 1973).

Морелли в «Кодексе природы» (1755; русск. перевод: М.-Л., 1957) исходил из того, что в прошлом человечества существовал золотой век, для которого характерны общая собственность и патриархальное правление. С возникновением частной собственности естественное состояние диких народов сменилось цивилизованным, что имело пагубные результаты: возникло огромное число пороков, прежде всего жадность, или любостяжание, и ее многочисленные проявления (тщеславие, честолюбие, хитрость, лицемерия, злодейство и т.п.)

Габриель Бонно де Мабли (1709 — 1785) в своих работах «Сомнения, предложенные философам-экономистам по поводу естественного и необходимого порядка политических обществ» (1768) и «О законодательстве или принципы законов» (1776; сокращ. русск. переводы в книге: Избранные произведения. М.-Л., 1950) указывал, что первоначально люди занимались собирательством и охотой и все было общим. Это был золотой век человечества. Затем произошел переход к земледелию и возникла частная собственность на землю.

«Как только вводится земельная собственность, — писал Г.Б. Мабли, — появляются неравные имущества, и разве не являются следствием этих неравномерно распределенных состояний неравные и противоположные интересы, пороки богатства, пороки бедности, порча нравов, одичание умов, предрассудки и страсти, постоянно заглушающие силу очевидности... Читайте историю всех народов, и вы увидите, что все они страдали из-за этого неравенства имуществ... Вы видите, как тут же нарождаются несправедливые и тиранические правительства, создаются пристрастные и притеснительные законы — вся та масса бедствий, под тяжестью которых народы стонут».46 Мабли Г. Сомнения предложенные философам-экономистам по поводу естественного и необходимого порядка политических обществ // Избранные произведения. М.-Л., 1950. С. 174-175.

На противоречивый характер прогресса указывали и другие мыслители XVIII в. Как подчеркивал А. Фергюсон в своем «Опыте истории гражданского общества» (1767) два важнейших двигателя прогресса — частная собственность и разделение труда неизбежно влекут за собой и определенное зло. Но он полагал, что человек, став цивилизованным, все же больше прибрел, чем потерял.

Об издержках цивилизации много писал Дж. Миллар и в «Происхождении различия рангов», и особенно в «Историческом взгляде на английскую форму правления» (4thedn., 1803). Одновременно он возражал Ж.-Ж. Руссо, указывая на необходимость исторического подхода. «Покойный знаменитый автор, — писал Дж. Миллар, — обладавший необычайной силой красноречия, зашел так далеко, что стал утверждать, вначале в популярном очерке, а затем в большой серьезной работе, что грубая и дикая жизнь — мать всех добродетелей, а пороки человечества — порождения богатства и цивилизации. Вместо того, чтобы отбрасывать или критиковать такое парадоксальное мнение, нужно исследовать влияние бедности и богатства, простоты и утонченности на практическую мораль; и сравнивать преобладающие добродетели и пороки на различных этапах развития общества».47 Millar J. A Historical View of the English Government. 4th edn. Vol. 4. London, 1803. P. 175.

Из двух рассмотренных выше периодизаций историков (в отличие от экономистов и философов) все же больше привлекало деление человеческой истории на стадии дикости, варварства и цивилизации. Но эта периодизация была для них явно недостаточной. Ведь историки вплоть до середины XIX в. занимались исследованием исключительно лишь писаной истории, т.е. историей только цивилизованных обществ. Историческая наука настоятельно нуждалась в периодизации писаной истории человечества.

И такая периодизация начала возникать, причем довольно рано — еще в эпоху Возрождения. Начало свое она берет в трудах выдающихся итальянских историков: Леонардо Бруни (1370/74— 1444), Флавио Бьондо (1392 — 1463) и уже упоминавшегося Николо Макьявелли.

Эпоха Возрождения означала крутой перелом в развитии не только Италии, но и всей Западной Европы. Внешне он выразился в появлении новой, более прогрессивной культуры и нового взгляда на мир. Эту новую культуру ее создатели резко противопоставляли той, что ей непосредственно предшествовала. Сама идея возрождения появилась вместе с эпохой. Идеологи новых, нарождавшихся социальных сил исходили из того, что с падением Западной Римской империи погибла великая античная культура, а тем самым и культура вообще. Вся эпоха после этого вплоть до самых недавних дней была временем, когда культура отсутствовала, временем бескультурья, варварства. И вот только теперь усилиями гуманистов стала возрождаться культура, причем не просто античная (как это нередко понимают), а культура вообще. Началось возвращение от варварства к культуре.

Великие подвижники Возрождения так или иначе осознавали, что живут в переломный период, что их деятельность открывает новую эпоху. Поэтому вполне естественным для историков-гуманистов было назвать время, в котором они жили и трудились, новым. Так возникло понятие «новое время».

Следуя позднеантичной христианской традиции, многие историописатели средних веков продолжали считать Римскую империю последней мировой монархией, которая будет существовать вплоть до «последнего суда». Но в действительности Западная Римская империя давно уже рухнула. Как средство согласования представления о том, что Римская империя все еще продолжает существовать, с исторической реальностью возникла идея «переноса империи» («translatioimperii»).

Одним из первых ее стал обосновывать автор «Хроники от начала мира до 1146 г.» Оттон Фрейзингенский (1113—1158). Он утверждал, что власть римских императоров была перенесена в начале к грекам, т.е. в Византию, затем к западным франкам в лице Карла Великого, от них к лангобардам, и, наконец, к немецким франкам в лице Оттона I. Таким образом, идея «переноса империи» имела и практическое, политическое значение. Она служила обоснованием представления о новой «Римской империи» (X в.), «Священной империи» (XII в.), «Священной Римской империи» (XIII в.) и, наконец, «Священной Римской империи германской нации» (XV в.).48 См. Балакин В.Д. Происхождение Священной Римской империи // ВИ. 1998. № Ю.

Историки-гуманисты бросили вызов господствующим взглядам. Понятию «переноса империи» («translatioimperii») они противопоставили понятие «падения империи» («declinatioimperii»). Крушение Западной Римской империи выступило у них как завершение одной всемирно-исторической эпохи и начало совершенно другой. Античная культура рухнула под ударами германцев и наступил «век варварства».

Уже великому итальянскому гуманисту и поэту Франческо Петрарке (1304 — 1374) было ясно, что история Римской империи отнюдь не «продолжалась» в его время, как утверждали средневековые преисториологи, а давно уже завершилась с приходом варваров и, соответственно, наступлением «темных веков». Эпоху, предшествовавшую «темным векам» он называл древней (античной).49 Петрарка Ф. Книга писем о делах повседневных // Ф. Петрарка. Эстетические фрагменты. М., 1982. С. 104.Л. Бруни в своей работе «Двенадцать книг об истории флорентийского народа» (1439) также настаивал на том, что с варварским вторжением история Римской империи закончилась. Конец Рима он датировал 412 годом.

Естественным для гуманистов было назвать давно отошедшую в прошлое эпоху, культуру которой они столь высоко ценили, античной, т.е. древней. Говоря о древности, они имели в виду не всякую, а лишь греко-римскую древность, т.е. период от VIII в. до н.э. по V в. н.э. Поэтому, например, в русском языке заимствованное из западноевропейских языков слово «античность» имеет только это узкое значение.

Столь же естественным было назвать период, лежащий между античностью и новым временем, средними веками. Ф. Бьондо был первым историком, который наметил хронологические рамки средних веков. Это он сделал в работе «Декады истории со времени падения Римской империи» (1440 —1452;1483). Как особую историческую эпоху он выделяет тысячу лет с 412 г. по 1412 г. Начало этого периода он связывает со взятием и разграблением Рима вестготами во главе с Аларихом (в действительности это произошло в 410 г.) Он описывает в своем труде и события, происходившие в 1412—1442 гг., но относит этот отрезок времени уже к другой эпохе.

Однако, хотя Ф. Бьондо и выделил средние века как особую историческую эпоху, специального термина для наименования этого периода он не ввел. Впервые, по-видимому, употребил прилагательное «среднее» для обозначения данного отрезка времени епископ Алерии Джованни Андреа Бусси (1417—1475) в работе «Похвальное слово философу Николаю Кузанскому» (1469). Она была посвящена знаменитому церковному деятелю, философу и ученому — кардиналу Николаю Кребсу, известному как Николай Кузанский (1401 — 1464). Характеризуя широкие познания ученого, Дж.А. Бусси отметил, что покойный знал историю всех времен, не только древнего и нашего, но и среднего (medietempestatis).

Трактовка эпохи безраздельного господства христианской религии как времени бескультурья, «готического варварства», «темных веков» была вызовом господствующим представлениям. И, разумеется, в резкое противоречие со средневековой церковной догмой о «старении» мира, о «близости его конца» вступала идея начала «нового века», «нового времени».

Таким образом, деление писаной всемирной истории на античную, средневековую и новую возникло в борьбе с господствовавшими в средние века представлениями о ходе человеческой истории. Эта периодизация складывалась постепенно и впервые нашла свое совершенно четкое выражение в трудах немецкого историка Кристофа Келлера (1637 — 1707), именовавшего себя на латинский лад Христофором Целлариусом (Целларием).

В 1675 г. он опубликовал работу, носившую название «Ядро истории средней между античной и новой» (Nucleushistoriaeinterantiquam et novam mediae). За этим последовала его «Трехчастная история» (Historia tri partita). Первая книга вышла в 1685 г. и называлась «Античная история» (Historiaantiqua). В ней изложение доводилось до Константина Великого. Вторая книга, увидевшая свет в 1688 г., носила название «История средних веков от времени Константина Великого до взятия турками Константинополя» (HistoriamediiaeviatemporibusConstantini Magni ad Constantinopolim a Turcis captam deducta). B 1696 г. появилась третья и последняя книга — «Новая история» (Historia nova).

Если «История средних веков» кончалась 1453 годом, то вразрез с этим в следующей книге К. Келлер исходил из того, что эпоха новой истории началась лишь с переходом к XVI в. Последняя точка зрения была преобладающей в исторической науке как того, так и последующих времен. Не все историки принимали данную К. Келлером датировку смены античности средневековьем. Большинство их вслед за итальянскими гуманистами и Эразмом Роттердамским, или Дезидерием (настоящие имя и фам. — Герхард Герхардс) (1469 — 1536) относило конец античности к V в. н.э. Такая точка зрения господствует и сейчас.

Конечно, историки с самого начала знали, что до Греции и Рима на Востоке существовали государства — Египет, Ассирия, Персия и др. Некоторые мыслители, в частности Жан Боден и Луи Леруа, еще в XVI—XVII вв. создавали схемы, в которых Древний Восток и античность выступали как качественно отличные стадии исторического развития (2.13.2. — 2.13.5). Но такие представления не получили широкого признания. О странах Древнего Востока тогда известно было очень мало. В результате их история нередко понималась как нечто второстепенное: в лучшем случае, как предварительный этап античности.

По существу, мир Древнего Востока стал представать перед европейцами во всем своем богатстве лишь с началом XIX в. (2.6.2). С этого времени историки все чаще стали выделять историю Древнего Востока в качестве особой самостоятельной эпохи, отличной от классической античности. Во второй половине XIX в. деление всемирной истории на четыре мировых эпохи: древневосточную, античную, средневековую и новую в основном утвердилось в исторической науке.

Однако наряду с четырехчленным делением в какой-то степени продолжало сохраняться и старое, трехчленное, но в обновленном виде. Противопоставляя средним векам и новому времени древность (античность) как нечто целое, ее в то же время рассматривали как состоящую из двух эпох: древневосточной и собственно античной. В отличие от русского научного языка, в котором слово «античность» обозначает лишь греко-римскую древность, в западных языках оно имеет более широкий смысл. Поэтому, когда там хотят подчеркнуть, что имеют виду не всю цивилизованную древность вообще, а только греко-римскую, то к слову «античность» добавляют прилагательное «классическая». В русской исторической литературе Древний Восток и античность объединяются под названием древнего мира.

С самого начала в делении истории на античность, средневековье и новое время в неявной форме присутствовала известная классификация социально-исторических организмов. В качестве типов в ней выступали античные и средневековые социоисторические организмы, а также общества нового времени. Однако эта типология была на первых порах крайне неопределенной. Да и стадиальной назвать ее было трудно. Ведь первоначально античная, средневековая и новая эпохи не понимались как связанные со стадиями поступательного развития человеческого общества.

Как уже указывалось, с точки зрения деятелей Возрождения переход от античности к средним векам был не шагом вперед, а глубоким регрессом, крушением культуры вообще. Соответственно и Ренессанс понимался многими гуманистами не столько как восхождение на новую, более высокую ступень развития, сколько как возвращение к великому прошлому, его возрождение, причем далеко не полное. Многие гуманисты рассматривали культуру, создателями которой были, как стоящую ниже античной.

В дальнейшем появилась и прямо противоположная точка зрения, состоящая в том, что человечество с переходом к новому времени достигло значительно более высокого уровня развития, чем тот, который был характерен для античного мира. Разгорелась полемика, в результате которой сторонники последнего взгляда в конце концов победили. В последующем подвергся пересмотру и взгляд на средние века как на черный провал в истории человечества. Стали накапливаться данные, свидетельствующие о том, что в целом ряде отношений средневековье стояло выше античности.

Первоначально историки практически мало что могли сказать о признаках, отличающих античные, средневековые и современные социоисторические организмы. Но постепенно эта типология стала наполняться все более конкретным содержанием.

Публикация античных источников и работы исследователей обществ древней Греции и древнего Рима, из числа которых особенно выделялся вышедший в 1776—1788 гг. семитомный труд Эдуарда Гиббона (1737 — 1794) «История упадка и разрушения Римской империи» (русск. переводы: сокр. однотом. издание: СПб, 1994; Т. 1 — 7. М., 1997; Ч. 1 — 7. СПб., 1998-2000) дали основание прийти к выводу, что античный мир базировался на рабстве.

Для характеристики средневекового общества все чаще начали использоваться термины «феодальное право», «феодальные порядки», «феодальный строй», «феодальное общество», а к концу XVIII в. появился и термин «феодализм». Принято связывать начало изучения феодального строя с работой Ш. Монтескье «О духе законов» (1748; русск. изд.: Избранные произведения. М., 1955; О духе законов. М., 2000). Однако в действительности вопрос о происхождении феодов (de origine feodorum), феодальных институтов и феодального права был поставлен еще гуманистами (Ф. Петрарка) и был объектом дискуссий историков и юристов в XVI в. Одни считали, что корни этих институтов уходят в античность, другие выводили их из порядков галлов или германцев, третьи склонялись к признанию их результатом германо-романского (романо-германского) или, шире, варварско-романского синтеза.50 См.: Kelley D.R. De Origine Feodorum // Speculum. 1964. Vol. 39. № 2.

Если первоначально под «феодальным порядком» понималась в основном лишь столь характерная для раннего средневековья иерархическая система, связывавшая сюзеренов и вассалов, то в последующем все больше внимания стало уделяться отношениям между господствующим классом и крестьянством, прежде всего крепостничеству. В этом отношении большую роль сыграла работа У. Робертсона «История государствования императора Карла V...» (1769; русск. перевод: Т. 1. М., 1839). Средневековое общество все в большей степени стало рассматриваться как основанное на крепостничестве.

Тогда же возник и вопрос о том, представляет ли феодализм специфически западноевропейское явление или же он существовал и за пределами этого региона. Большинство историков придерживались первой точки зрения. Напротив, Вольтер в своем «Опыте о нравах и духе народов» (1756; 1769) находил феодальные порядки и в Оттоманской империи, Персии, Монголии, Перу, России.

При попытке понять сущность социоисторических организмов нового времени все чаще стали обращаться к понятиям, разработанным сторонниками той периодиза ции истории человечества, в основу которой была положена смена «способов жизнеобеспечения», прежде всего к понятию торгово-промышленного общества.

Как наука об этом и только об этом обществе возникла политическая экономия. Зародившись в XVI в., она в XVIII в. стала подлинной теоретической дисциплиной. Появление первой системы политической экономии связано с именем Адама Смита. В его знаменитом труде «Исследование о природе и причинах богатства народов» (1776) дана анатомия и физиология нового общества, которое в последующем получило название капиталистического. Понятие «капитал», появившееся впервые в XII—XIII вв. в связи с бурным развитием в Западной Европе товарно-денежных отношений, получило к XVIII в. статус научной категории. Оно широко используется А. Смитом наряду с понятиями товара, стоимости, земельной ренты, заработной платы. В XVII в. возникло, а в XVIII в. получило права гражданства и слово «капиталист», но в качестве обозначения не столько предпринимателя, сколько финансового дельца, денежного спекулянта.51 См. Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм. XV — XVII вв. Т. 2. Игры обмена. М, . 1988. С. 222-228.

Немалую роль в осмыслении новой и не только новой истории сыграл многотомный труд Гийома Тома Франсуа Рейналя (1713 — 1796) «Философская и политическая история учреждений и торговли европейцев в обеих Индиях» (Т. 1—6. 1770; Т. 1 —12. 1780; русск. неполн. изд.: Философическая и политическая история о заведениях и коммерции европейцев в обеих Индиях. Ч. 1—6. СПб., 1805 —1811; 1834—1835). Кардинальным фактом истории нового времени он считал открытие «обоих Индий».

«Тогда, писал Г. Рейналь, — началась перемена в коммерции, в национальном могуществе, во нравах, промышленности и правлении всех народов... Все переменилось и еще переменяться будет».52 Рейналь. Философическая и политическая история о заведениях и коммерции европейцев в обеих Индиях. Ч. 1. СПб., 1805. С. V-VI.Это связано с тем, что торговля, вообще обмен играют огромную роль в истории. В последующих изданиях своего труда Г. Рейналь включил очерк истории торговли, начиная с финикийцев и кончая европейцами накануне эпохи Великих географических открытий. Его труд в огромной степени способствовал привлечению внимания историков к экономическому фактору. Хотя в центре труда Г. Рейналя находилась Западная Европы, но в ней присутствовали и восточные общества.

Но он не был здесь первым. Ровно за сто лет до его труда появилась книга тоже француза Франсуа Бернье (1620—1688) «История последних политических переворотов в государстве Великого Могола» (1670; русск. перевод: М.-Л., 1936). Автор несколько лет был придворным врачом правителя Индии — Аурангзеба. Книга появилась вскоре после возвращения Ф. Бернье во Францию. В ней было прекрасно показано качественное отличие отношений собственности и вообще всех общественных порядков стран Востока (Индии, Персии, Турции) от социального строя государств Западной Европы, причем как от того, что существовал в средние века, так и от того, который шел ему на смену. По существу, Ф. Бернье дал первое систематическое описание того, что в дальнейшем получило название азиатского способа производства.

В целом результатом развития философско-исторической, исторической и вообще обществоведческой мысли XVI—XVIII вв. было утверждение к началу XIX в. в исторической — и не только исторической науке — унитарно-стадиального понимания развития человечества.

В значительной степени утверждению такого понимания истории способствовала философско-историческая концепция, созданная выдающимся французским мыслителем Клодом Анри де Рувруа, графом де Сен-Симоном (1760—1825). В ней нашли свое концентрированное выражение если не все, то многие достижения исторической науки того времени. У А. Сен-Симона нет труда, специально посвященного изложению его концепции. Отдельные ее положения разбросаны по целому ряду его произведений (послед. русск. издание его трудов: Избр. соч. Т. 1 — 2. М.—Л., 1948).

А. Сен-Симон не сомневается в существовании первобытной эпохи в истории человечества, но на ней специально не задерживается. Почти совсем не учтено им все то, что связано с историей Востока вообще, Древнего Востока в частности. В его концепции присутствуют лишь античная, средневековая и новая эпохи мировой истории. Но здесь им сказано новое слово. Каждую из этих эпох он совершенно четко связывает с определенной общественной системой, определенной организацией общества.

С античной эпохой он связывает общественную систему, основанную на рабстве, причем в отличие от многих мыслителей XVIII в. он считает появление рабства огромным прогрессом в развитии человечества. Для средневековой эпохи была характерна феодально-богословская, или просто феодальная, система, базирующаяся на крепостничестве. Ее возникновение было большим шагом вперед в человеческой истории. Эпохе нового времени соответствует индустриальная (промышленная) система.

Каждая новая общественная система является более прогрессивной, чем предшествующая. Возникновение каждой из них означает подъем человечества на новую, более высокую ступень развития. Именно переход от одной такой общественной системы к другой лежит в основе смены эпох мировой истории.

Каждую из двух первых выделенных им стадий всемирно-исторического развития А. Сен-Симон связывает с определенной формой эксплуатации человека человеком: античную —с рабством, феодальную — с крепостничеством. Но хотя ему было прекрасно известно, что для индустриальной системы характерным был наемный труд, он это оставляет в тени.

Данная непоследовательность была преодолена в трудах его учеников и почитателей. В книге «Изложение учения Сен-Симона. 1828—1829» (русск. перевод: М., 1961), представляющей собой запись лекций Сен-Амана Базара (1791 —1832), которые были прочитаны по поручению сенсимонистской школы, история цивилизованного человечества предстает прежде всего как последовательная смена форм эксплуатации человека человеком. Первая из них — рабство, следующая — более мягкая — крепостничество, а последняя — еще более ослабленная — наемный труд. Следующий шаг в истории человечества должен состоять в полном уничтожении всякой эксплуатации и возникновения общества, в котором ее не будет совсем.

Следующим шагом в развитии унитарно-стадиального истории было появление марксистского материалистического понимания истории. Хотя эта концепция исторического развития была создана Карлом Генрихом Марксом (1818 — 1883) и Фридрихом Энгельсом (1820—1895) еще в середине XIX в., она, бесспорно, является учением и современным. У материалистического понимания истории немало сторонников, причем не только в бывших «социалистических» странах, но и далеко за их пределами.

Последние десятилетия характеризуются растущим внимание ученых-обществоведов ведущих капиталистических стран к материалистическому пониманию истории. Особенно оно популярно среди этнологов (социальных антропологов) и археологов. В странах дальнего зарубежья только за последние 20 дет опубликовано несколько десятков монографий и сборников (не говоря уже об отдельных статьях в периодических изданиях), посвященных использованию исторического материализма в этиологии (социальной антропологии) и археологии. Достаточно назвать монографии: Дж.У. Уэссмен «Антропология и марксизм» (Нью-Йорк, 1981), М. Блох «Марксизм и антропология» (Оксфорд, 1983), Р. Макгвир «Марксистская археология» (Лондон, 1992); Д. Донхэм «История, власть, идеология: Центральные проблемы марксизма и антропологии» (Беркли, 1999); сборники: «Марксистский анализ и социальная антропология» (Лондон, 1975); «Производственные отношения. Марксистский подход в антропологии» (Лондон, 1978); «По направлению к марксистской антропологии. Проблемы и перспективы» (Гаага, 1979); «Марксистские перспективы в археологии» (Кембридж, 1984); «Перспективы в марксистской антропологии в США» (Нью-Йорк, 1987); «Диалектическая антропология» (Гейнсвилл, 1992); «Марксистский подход в экономической антропологии» (Ланхем, 1992).53 Wessman J. W. Anthropology and Marxism. Mew York, 1981; Bloch M. Marxism and Anthropology: The History of Relationship. Oxford, 1983; McGuire R.H. A Marxist Archaeology. London, 1992; Donham D.L. History, Power, Ideology: Central Issues in Marxism and Anthropology. Berkeley, 1999; Marxist Analysis and Social Anthropology. Ed. by M. Bloch. London, 1975; Relations of Production: Marxist Approach to Economic Anthropology. Ed. by D. Seddon. London, 1978; Toward a Marxist Anthropology. Problems and Perspectives. Ed. by S. Diamond. The Hague, 1979; Marxist Perspectives in Archaeology. Ed. by M. Spriggs. Cambridge, 1984; Perspectives in US Marxist Anthropology. Ed. by D. Hakken and H. Lessinger. New York, 1987; Dialectical Anthropology. Essays in Honor of S. Diamond. Vols. 1—2. Gainesville, 1992; Marxist Approach in Economic Anthropology. Lanham, 1992.Работ такого рода в западной науке так много, что в издаваемых в Пало Альто (США) «Ежегодных обзорах антропологии» уже появилось три обзорные статьи: «Марксистский подход в антропологии», (Т. 4. 1975), «Материалистический подход к преистории» (Т. 10. 1981), «Маркс и антропология» (Т. 26. 1997), содержащиеобширнейшуюбиблиографию.54 O'Laughlin B. Marxist Approach in Anthropology // ARA. Vol. 4. 1975; Kohl P.L. Materialist Approaches in Prehistory // Ibid. Vol.10. 1981; Roseberry W. Marx and Anthropology // Ibid. Vol. 26. 1997.

Высоко оценивают материалистическое понимания истории и многие видные западные историки, не принадлежащие к числу марксистов. Вот что, например, говорил в 1982 г. известный американский историк Бернард Бейлин в своем обращении в качестве президента Американской исторической ассоциации к ежегодному ее собранию: «Разумеется, марксисты создали могучее средство для упорядочения материала в исторических трудах. Какими бы ни были их слабости, историки-марксисты искали — именно искали — позади всех обстоятельств и случайностей усилия и достижения человечества и сводили вместе самые разнообразные материалы в единую непротиворечивую картину, которая показывала как настоящее вырастает из прошлого. Они выделяли лежащие в основе силы, которые как прямо, так и через «доминирующие идеологии» формировали живые человеческие функции, и стремились объединить базисные силы и структуры социальной и культурной жизни во всеобъемлющую схему, которая концентрировала внимание на критических переходах. Взгляд с позиций марксизма остается мощной силой в осознании прошлого, каков бы ни был подход к истории...».55 Bailyn В. The Challenge of Modern Historiography // The American Historical Review. 1982. Vol. 87. № 1. P. 5-6.

Английский историк Джон Тош в книге «Погоня за историей. Цели, методы и новые направления в изучении современной истории» (3rdedn. 2000; русск. перевод: Стремление к истине. Как овладеть мастерством историка. М., 2000) в главе «История и социальная теория» характеризует материалистическое понимание истории как наилучшую социальную теорий из всех ныне существующих. И далее почти всю главу он посвящает изложению основных положений исторического материализма. «Мой продолжительный анализ марксистской исторической теории, — пишет в заключение Дж. Тош, — некоторые читатели могут расценить как субъективную приверженность автора вышедшему из моды радикализму. Разве марксизм не оказался на свалке истории теперь, после 1989 г., когда во всем мире сохранились лишь островки марксистских режимов, а международное коммунистическое движение потерпело полный крах?... Сейчас еще рано утверждать, какими будут долгосрочные последствия сдвига 1989—1992 гг. в интеллектуальном плане, но сразу по двум причинам можно предположить, что марксизм вряд ли удастся быстро списать со счетов. Во-первых, большинство историков-марксистов мало интересовались возможным влиянием их работы на политический процесс в прошлом и настоящем, придерживаясь мнения о минимальной связи между исторической теорией Маркса и и его революционно-политическим учением. Во-вторых, нынешнее враждебное отношение, как бы велико оно ни было, не изменит того факта, что марксизм оказал совершенно беспрецедентное воздействие на историческую науку и в качественном, и в количественном смысле. Эта теория не имеет равных по широте охвата и уровню научной проработки. Пока историки признают необходимость теории, они будут обращаться к марксистской традиции. Обоснованность этого прогноза станет совершенно бесспорной, если мы учтем сравнительную теоретическую бедность других направлений истории».56 Тош Дж. Стремление к истине. Как овладеть мастерство историка. М., 2000. С. 211.

И подобного рода высказывания можно было бы приводить без конца.

Согласно материалистическому пониманию истории, фундаментом, базисом любого конкретного общества, т.е. социально-исторического организма, является определенная система социально-экономических (производственных) отношений. Существует несколько типов социально-экономических отношений и, соответственно, несколько качественно отличных друг от друга их систем или общественно-экономических укладов (рабовладельческий, феодальный и т.п.). Каждая такая система социально-экономических отношений является общественной формой, в которой происходит процесс производства. Производство, взятое в определенной общественной форме, есть не что иное, как определенный способ производства (рабовладельческий, феодальный и т. п.).

Естественным поэтому для марксизма является положить в основу классификации социоисторических организмов господствующие в них общественно-экономические уклады или, что в данном отношении то же самое, способы производства. Социоисторические организмы, в которых господствует один и тот же общественно-экономический уклад, относятся к одному и тому же типу. Социоисторические организмы, в которых доминируют различные способы производства, относятся к разным типам.

Типы социоисторических организмов, выделенные по такому признаку, получили название общественно-экономических формаций. Последних существует столько, сколько существует основных способов производства. Общественно-экономические формации — не просто типы общества. Они суть такие типы общества, которые одновременно представляют собой стадии развития человеческого общества. Всемирная история с такой точки зрения есть прежде всего процесс развития и смены общественно-экономических формаций.

Теория развития и смены общественно-экономических формаций возникла как своеобразная квинтэссенция достижений всех общественных наук своего времени, прежде всего историологии и политической экономии. В основе созданной основоположниками марксизма схемы развития и смены общественно-экономических формаций лежала утвердившаяся к тому времени в исторической науке периодизация писаной всемирной истории, в которой в качестве мировых эпох выступали древневосточная, античная, средневековая и новая.

К тому времени, когда жили и творили основоположники марксизма, стало ясным, что эпоха нового времени есть период становления и утверждения капиталистического общества. Ранее же капитализма не существовало. Для эпохи средних веков были характерны социоисторические организмы качественно иного типа — феодальные, основанные на ином — не на капиталистическом, а на феодальном способе производства. Но феодальный способ производства появился во всяком случае не раньше VI—VII вв. В античном мире его не было. Античные социально-исторические организмы базировались на рабовладельческом способе производства. Но и они существовали не всегда. Об античном обществе можно говорить, лишь начиная с VIII в. до н.э.

Ему предшествовала более чем двухтысячелетняя история стран Древнего Востока. К. Марксу во многом был неясен характер социально-экономических отношений, господствовавших в древневосточных социоисторических организмах. Но их однотипность и в то же время качественное отличие не только от буржуазных и феодальных, но и от античных, рабовладельческих не вызывала у него сомнения. Поэтому им был сделан вывод, что на Древнем Востоке существовал особый антагонистический способ производства, который он назвал азиатским. Азиатскую общественно-экономическую формацию он рассматривал как первую историческую форму классового общества.

Классовому обществу, как свидетельствовали факты, положенные в основу представлений о дикости как первой стадии развития человечества, предшествовало общество первобытно-коммунистическое. Капитализм К. Маркс рассматривал как последнюю антагонистическую общественно-экономическую формацию, за которой должна последовать коммунистическая.

Эту созданную К. Марксом схему смены общественно-экономических формаций в основном принимало большинство сторонников марксизма. Единственным спорным моментом в ней был азиатский способ производства и, соответственно, азиатская общественно-экономическая формация.

Идеологическим руководством всех «социалистических» стран, а тем самым и их официальной общественной наукой эти понятия категорически отвергались. Всем ученым вменялось в обязанность считать общества Древнего Востока рабовладельческими. В периоды относительной свободы мнений проблема азиатского способа производства была предметом ожесточенных дискуссий. Первая из таких дискуссий имела место в конце 20-х — начале 30-х годов, вторая — во второй половине 60-х — начале 70-х годов. Ход их довольно полно, хотя и очень тенденциозно (в духе официальной точки зрения), был освещен в книге Владимира Николаевича Никифорова (1920 — 1990) «Восток и всемирная история» (М., 1975; 2-е изд., 1977).

Понятие общественно-экономической формации — одна из ключевых категорий материалистического понимания истории. Однако, как это ни странно, ему меньше всего уделялось внимания специалистами по историческому материализму. В учебниках исторического материализма 40 —50-х не было не только глав, но даже разделов, посвященных ему. 57 См. например: Исторический материализм. М., 1951. 129А когда такие разделы появились, то авторы, сказав буквально несколько слов о формации вообще, сразу же переходили к характеристике рабства, феодализма, капитализма и т. п. И если внимательно приглядеться к этим всем учебникам, то выяснится, что их авторы совершенно не понимали, что такое общественно-экономическая формация. Не лучше обстояло дело и в трудах по историческому материализму. И это неудивительно.

Чтобы разобраться в общественно-экономической формации, нужно было сопоставить ее с обществом. А как уже отмечалось, термин «общество» имеет по меньшей мере пять различных значений, важнейшее из которых — отдельное конкретное общество, социоисторический организм. Но все это оставалось для наших и не только наших истматчиков тайной за семью печатями.

И дело не просто в их догматизме. Понятие социоисторического организма с самого начала отсутствовало в понятийном аппарате марксистской теории общества и истории. И это с неизбежностью мешало понять категорию общественно-экономической формации. Определяя формацию как общество или как стадию развития общества, истматчики никак не раскрывали смысла, который вкладывали они при этом в слово «общество», хуже того, они без конца, сами совершенно не осознавая того, переходили от одного смысла этого слово к другому, что с неизбежностью порождало невероятную путаницу.

В какой-то степени проблема соотношения общественно-экономической формации и общества была уже поставлена и даже решена в первой части (1.2.6) при выявлении основных значений термина «общество» Но рассмотрена она была по необходимости кратко. Сейчас имеет смысл проанализировать ее более детально.

Каждая конкретная общественно-экономическая формация представляет собой определенный тип общества, выделенный по признаку социально-экономической структуры. Это означает, что конкретная общественно-экономическая формация есть не что иное, как то общее, что присуще всем социально-историческим организмам, обладающим данной социально-экономической структурой. В понятии конкретной формации всегда фиксируется, с одной стороны, фундаментальное тождество всех социоисторических организмов, имеющих своей основой одну и ту же систему производственных отношений, а с другой стороны, существенное различие между конкретными обществами с разными социально-экономическими структурами. Таким образом, соотношение социоисторического организма, принадлежащего к той или иной общественно-экономической формации, и самой этой формации есть отношение отдельного и общего.

Проблема общего (включая сущность) и отдельного принадлежит к числу важнейших проблем философии, и споры вокруг нее велись на протяжении всей истории этой области человеческого знания. Начиная с эпохи средневековья два основных направления в решении этого вопроса получили названия номинализма и реализма. Согласно взглядам номиналистов, в объективном мире существует только отдельное. Общего же, сущности либо совсем нет, либо оно существует только в сознании, является конструкцией человеческого ума.

Иную точку зрения отстаивали реалисты. Они считали, что общее существует реально, вне и независимо от сознания человека и образует особый мир, отличный от чувственного мира отдельных явлений. Этот особый мир общего, сущностей по своей природе духовен, идеален, и является первичным по отношению к миру отдельных вещей.

В каждой из этих двух точек зрения есть крупица истины, но обе они неверны, хотя и не в одинаковой степени. Для ученых несомненно существование в объективном мире законов, закономерности, сущности, необходимости. А все это — всегда общее. Общее таким образом существует не только в сознании, но и в объективном мире, но иначе, чем существует отдельное. И эта инаковость бытия общего состоит вовсе не в том, что оно образует особый мир, противостоящий миру отдельного. Нет особого мира общего, сущности. Общее существует не само по себе, не самостоятельно, а только в отдельном и через отдельное. С другой стороны, и отдельное не существует без общего. Такой взгляд можно назвать материалистическим эссенциализмом (от лат. essentia— сущность). Он противостоит как номинализму, так и объективно-идеалистическому эссенциализму (реализму).

Таким образом в мире имеют место два разных вида объективного существования: один вид — самостоятельное существование, как существует отдельное, и второй — существование только в ином и через иное: в данном случае в отдельном и через отдельное, как существует общее. К сожалению, в русском философском языке нет терминов для обозначения этих двух разных форм объективного существования. Иногда, правда, говорят, что отдельное существует как таковое, а общее, существуя, не существует как таковое. Я в дальнейшем буду обозначать самостоятельное существование как самосуществование, или как самобытие, а существование в ином и через иное как иносуществование, или как инобытие.

Чтобы познать общее (сущность, закон и т.п.) нужно «извлечь» его из отдельного, «очистить» от отдельного, представить его в «чистом» виде, т.е. в таком, в котором оно может существовать лишь в мышлении. Процесс «извлечения» общего из отдельного, в котором он в реальности существует, в котором оно скрыто, не может быть ничем иным, как процессом создания «чистого» общего. Формой существования «чистого» общего являются понятия и их системы — концепции, гипотезы, теории и т.п. В сознании иносуществующее, общее выступает как самосуществующее, как отдельное. Но это самобытие не реальное, а идеальное. Здесь перед нами — отдельное, но только не реальное отдельное, а идеальное отдельное.

Так как каждая конкретная общественно-экономическая формация есть общее, то она может существовать и всегда существует в реальном мире только в отдельных обществах, социоисторических организмах, причем в качестве их глубокой общей основы, их внутренней сущности и тем самым и их типа.

Общее между социоисторическими организмами, относящимися к одной общественно-экономической формации, разумеется, не исчерпывается их социально-экономической структурой. Но объединяет все эти социоисторические организмы, обусловливает их принадлежность к одному типу прежде всего, конечно, наличие во всех них одной и той же системы производственных отношений. Все остальное, что роднит их, является производным от этой фундаментальной общности.

Именно поэтому В.И. Ленин неоднократно определял общественно-экономическую формацию как совокупность или систему определенных производственных отношений. Однако вместе с тем он никогда не сводил ее полностью к системе производственных отношений. Для него общественно-экономическая формация всегда была типом общества, взятого в единстве всех его сторон. Он характеризует систему производственных отношений как «скелет» общественно-экономической формации, который всегда облечен и «плотью и кровью» других общественных отношений. Но в этом «скелете» всегда заключена вся сущность той или иной общественно-экономической формации.58 Ленин В.И. Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов? // Полн. собр. соч. Т. 1. С. 138-139, 165.

Согласно материалистическому пониманию истории, производственные отношения объективны, материальны. Соответственно, материальной является и вся система, образованная этими отношениями. А это значит, что она функционирует и развивается по своим собственным законам, не зависящим от сознания и воли людей, живущих в системе этих отношений. Данные законы и являются законами функционирования и развития общественно-экономической формации. Введение понятия об общественно-экономической формации, впервые позволив взглянуть на эволюцию общества как на естественно-исторический процесс, сделало возможным выявление не только общего между социоисторическими организмами, но одновременно и повторяющегося в их развитии.

Все социоисторические организмы, принадлежащие к одной и той же формации, имеющие своей основой одну и ту же систему производственных отношений, неизбежно должны развиваться по одним и тем же законам. Как бы ни отличались друг от друга современная Англия и современная Франция, современная Италия и современная Япония, все они представляют собой буржуазные социоисторические организмы, и развитие их определяется действием одних и тех же законов — законов капитализма.

В основе разных формаций лежат качественно отличные системы социально-экономических отношений. Это значит, что разные формации развиваются по-разному, по различным законам. Поэтому с такой точки зрения важнейшей задачей общественной науки является исследование законов функционирования и развития каждой из общественно-экономических формаций, т.е. создание теории каждой из них. По отношению к капитализму такую задачу попытался решить К. Маркс.

Единственный путь, который может привести к созданию теории любой формации, заключается в выявлении того существенного общего, что проявляется в развитии всех социоисторических организмов данного типа. Вполне понятно, что раскрыть общее в явлениях невозможно, не отвлекаясь от различий между ними. Выявить внутреннюю объективную необходимость любого реального процесса можно, лишь освободив его от той конкретно-исторической формы, в которой она проявилась, лишь представив этот процесс в «чистом» виде, в логической форме, т.е. таким, каким он может существовать лишь в теоретическом сознании.

Если в исторической реальности конкретная общественно-экономическая формация существует только в социоисторических организмах в качестве их общей основы, то в теории эта внутренняя сущность единичных обществ выступает в чистом виде, как нечто самостоятельно существующее, а именно как идеальный социоисторический организм данного типа.

Примером может послужить «Капитал» Маркса. В этом труде рассматривается функционирование и развитие капиталистического общества, но не какого-либо определенного, конкретного: английского, французского, итальянского и т.п., а капиталистического общества вообще. И развитие этого идеального капитализма, чистой буржуазной общественно-экономической формации представляет собой не что иное, как воспроизведение внутренней необходимости, объективной закономерности эволюции каждого отдельного капиталистического общества. Как идеальные социоисторические организмы выступают в теории и все другие формации.

Вполне понятно, что конкретная общественно-экономическая формация в чистом виде, т.е. как особый социоисторический организм, может существовать только в теории, но не в исторической реальности. В последней она существует в отдельных обществах в качестве их внутренней сущности, их объективной основы.

Каждая реальная конкретная общественно-экономическая формация есть тип общества и тем самым то объективное общее, что присуще всем социоисторическим организмам данного типа. Поэтому она вполне может быть названа обществом, но ни в коем случае не социоисторическим организмом. В качестве социоисторического организма она может выступать только в теории, но не в реальности. Каждая конкретная общественно-экономическая формация, будучи определенным типом общества, является тем самым обществом данного типа вообще. Капиталистическая общественно-экономическая формация есть капиталистический тип общества и одновременно капиталистическое общество вообще.

Каждая конкретная формация находится в определенном отношении не только к социоисторическим организмам данного типа, но к обществу вообще, т.е. тому объективному общему, которое присуще всем социоисторическим организмам, независимо от их типа. По отношению к социоисторическим организмам данного типа каждая конкретная формация выступает как общее. По отношению к обществу вообще конкретная формация выступает как общее менее высокого уровня, т.е. как особенное, как конкретная разновидность общества вообще, как особенное общество.

Говоря об общественно-экономической формации, авторы ни монографий, ни учебников никогда не проводили четкой грани между конкретными формациями и формацией вообще. Между тем разница существует и она значительна. Каждая конкретная общественная формация представляет собой не только тип общества, но и общество данного типа вообще, особенное общество (феодальное общество вообще, капиталистическое общество вообще и т.п.). Совершенно иначе обстоит дело с общественно-экономической формацией вообще. Она не есть общество ни в каком смысле этого слова.

Наши истматчики этого никогда не понимали. Во всех монографиях и во всех учебниках по историческому материализму всегда рассматривалась структура формации и перечислялись ее основные элементы: базис, надстройка, включая общественное сознание, и т.п. Эти люди считали, что если выделить то общее, что присуще первобытному, рабовладельческому, феодальному и т.п. обществам, то перед нами предстанет формация вообще. А на самом деле, перед нами в таком случае выступит не формация вообще, а общество вообще. Воображая, что они описывают структуру формации вообще, истматчики в действительности рисовали структуру общества вообще, т.е. рассказывали о том общем, что присуще всем без исключения социоисторическим организмам.

Всякая конкретная общественно-экономическая формация включает в себя два момента: 1) она — конкретный тип общества и 2) она же — общество вообще этого типа. Поэтому понятие конкретной формации включено в два разных ряда понятий. Один ряд: 1) понятие социоисторического организма как отдельного конкретного общества — 2) понятие о той или иной конкретной формации как обществе вообще определенного типа, т.е. особенном обществе, — 3) понятие об обществе вообще. Другой ряд: 1) понятие о социоисторических организмах как отдельных конкретных обществах — 2) понятие о конкретных формациях как типах социоисторических организмов, выделенных по признаку социально-экономической структуры, и — 3) понятие об общественно-экономической формации вообще как о социально-экономическом типе социоисторических организмов вообще.

Понятие общественно-экономической формации вообще, как и понятие общества вообще, отражает общее, но иное. Понятие общества вообще отражает то общее, что присуще всем социоисторическим организмам независимо от их типа. Понятие общественно-экономической формации вообще отражает то общее, что присуще всем конкретным общественно-экономическим формациям независимо от их специфических особенностей, а именно, что все они представляют собой типы, выделенные по признаку социально-экономической структуры.

Во всех трудах и учебниках, когда формация определялась как общество, причем без указания на то, о какой формации идет речь: конкретной формации или формации вообще, никогда не уточнялось, идет ли речь об отдельном обществе или об обществе вообще. И нередко и авторы, и тем более читатели понимали под формацией отдельное общество, что было совершеннейшей нелепостью. А когда некоторые авторы пытались все же принять во внимание, что формация есть тип общества, то нередко получалось еще хуже. Вот пример из одного учебного пособия: «Каждое общество представляет собой... целостный организм, так называемую общественно-экономическую формацию, т.е. определенный исторический тип общества со свойственным ему способом производства, базисом и надстройкой».59 Основы марксизма-ленинизма. Учебное пособие. М., 1959. С. 128.

Как реакция на подобного рода толкование общественно-экономических формаций возникло отрицание их реального существования. Но оно было обусловлено не только невероятной путаницей, которая существовала в нашей литературе в вопросе о формациях. Дело обстояло сложнее. Как уже указывалось, в теории общественно-экономические формации существуют в качестве идеальных социоисторических организмов. Не обнаружив в исторической реальности таких формаций, некоторые наши историки, а за ними и некоторые истматчики пришли к выводу, что формации в действительности вообще не существуют, что они представляют собой лишь логические, теоретические конструкции.60 См., например, Гуревич А. Я. К дискуссии о докапиталистических формациях: формация и уклад // ВФ. 1968, № 2. С. 118-119; Он же. О кризисе современной исторической науки // ВИ. 1991. № 2-3. С. 23; Израитель В.Я. Проблемы формационного анализа общественного развития. Горький, 1975. С. 16.«...Социально-экономическая формация, — писал, например, А.Я. Гуревич, — есть умственная конструкция, своего рода «идеальный тип», используемый историками для систематизации конкретного материала». И далее он критиковал К. Маркса за то, что «формации были в его системе реальными социально-экономическими образованиями, находящимися на грешной земле, а не в умах историков или социологов».61 Гуревич А.Я. О кризисе современной исторической науки... С. 23.

Понять, что общественно-экономические формации существуют и в исторической реальности, но иначе, чем в теории, не как идеальные социоисторические организмы того или иного типа, а как объективное общее в реальных социоисторических организмах того или иного типа, эти люди оказались не в состоянии. Для них бытие сводилось только к самобытию. Инобытия они, как и все вообще номиналисты, во внимание не принимали, а общественно-экономические формации, как уже указывалось, не имеют самобытия. Они не самосуществуют, а иносуществуют.

В этой связи нельзя не сказать, что теорию формаций можно принимать, а можно отвергать. Но сами общественно-экономические формации нельзя не принимать во внимание. Объективное существование их, по крайней мере как определенных типов общества — несомненный факт. И это не мог в какой-то степени не осознать тот же самый А.Я. Гуревич. Но так как он знал только объективное самосуществование, то, решительно осудив исследователей за превращение формаций в «нечто материальное, отождествленное с существующими в данном месте и в данное время конкретными общественными явления»62 Гуревич А.Я. К дискуссии о докапиталистических формациях... С. 119. (т.е. проще выражаясь, за их понимание как отдельного), он в этой же самой и в других работах и выступлениях сам трактует формации как нечто отдельное, самостоятельно существующее во времени и пространстве. Он говорит о существовании в недрах «любой формации» нескольких общественно-экономических укладов, об их многоукладности, о взаимодействии и даже сотрудничестве между разными одновременно существующими формациями и т.п.63 Гуревич А.Я. К дискуссии... С. 121-127; Философия и историческая наука. Материалы круглого стола // ВФ. 1988, № 10. С. 20-21.Несколько укладов действительно могут сосуществовать, но только не в недрах формаций, а в социоисторических организмах. И взаимодействовать могут не разные формации сами по себе, а социоисторический организмы, относящиеся к разным формациям. Здесь сказываются и полное непонимание природы формаций, и столь свойственная А.Я. Гуревичу неспособность логически мыслить, с неизбежностью заставляющая его на каждом шагу вступать в противоречие с самим собой.

В теории общественно-экономических формаций К. Маркса каждая формация выступает как общество вообще определенного типа и тем самым как чистый, идеальный социально-исторический организм данного типа. В этой теории фигурируют первобытное общество вообще, азиатское общество вообще, чистое античное общество и т.п. Соответственно смена общественных формаций предстает в ней как превращение идеального социально-исторического организма одного типа в чистый социально-исторический организм другого, более высокого типа: античного общества вообще в феодальное общество вообще, чистого феодального общества в чистое капиталистическое общество и т.п. Сообразно с этим человеческое общество в целом выступает в теории как общество вообще — как единый чистый социоисторический организм, стадиями развития которого являются общества вообще определенного типа: чистое первобытное, чистое азиатское, чистое античное, чистое феодальное и чистое капиталистическое.

Но в исторической реальности человеческое общество никогда не было единым социально-историческим организмом. Оно всегда представляло собой огромное множество социоисторических организмов. И конкретные общественно-экономические формации тоже никогда в исторической реальности не существовали как социоисторические организмы. Каждая формация всегда существовала лишь как то фундаментальное общее, которое присуще всем социально-историческим организмам, имеющим своей основой одну и ту же систему социально-экономических отношений.

И в самом по себе таком расхождении между теорией и реальностью нет ничего предосудительного. Оно всегда имеет место в любой науке. Ведь каждая из них берет сущность явлений в чистом виде, а в такой форме сущность никогда не существует в реальности, ведь каждая из них рассматривает необходимость, закономерность, закон в чистом виде, но чистых законов в мире не существует.

Поэтому важнейшим делом в любой науке является то, что принято называть интерпретацией теории. Она состоит в выявлении того, как необходимость, выступающая в теории в чистом виде, проявляется в реальности. Нуждается в такой интерпретации и теория общественно-экономических формаций.

В теории, претендующей на отображение действительности, любой реальный исторический процесс выступает в чистом, идеальном виде, в форме логического процесса. Как указывал Ф. Энгельс, логическое есть «не что иное, как отражение исторического процесса в абстрактной и и теоретически последовательной форме; отражение исправленное, но исправленное соответственно законам которые дает сам действительный исторический процесс, причем каждый момент может рассматриваться в той точке его развития, где процесс достигает полной зрелости, своей классической формы».64 Энгельс Ф. К. Маркс «К критике политической экономии» // К.Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Изд. 2-е. Т. 13. С. 497.Теория общественно-экономических формаций и претендует на отражение процесса развития человеческого общества в абстрактной и теоретически последовательной форме.

Теория каждой конкретной общественно-экономической формации отображает объективную необходимость развития всех социоисторических организмов, имеющих своей основой данную систему социально-экономических отношений, всех социоисторических организмов одного определенного типа. Соответственно теория общественно-экономических формаций в целом воспроизводит объективную необходимость развития всех вообще социоисторических организмов, т.е. человеческого общества в целом.

Но последнее положение нуждается в уточнении. В применении к теории той или иной конкретной формации, говоря о всех социоисторических организмах данного типа, мы имеем в виду каждый из них, взятый в отдельности. Другой интерпретации быть не может. В отношении же теории общественно-экономических формаций, взятой, в целом возможны две разных интерпретации понятия «все» в применении к социоисторическим организмам.

Одна из них состоит в том, что схема, претендующая на то, что она воспроизводит объективную необходимость развития человеческого общества в целом, т.е. всех существовавших и существующих социально-исторических организмов, представляет собой идеальную модель развития каждого социоисторического организма, взятого в отдельности. Другая интерпретация заключается в том, что теория общественно-экономических формаций воспроизводит объективную необходимость развития всех социоисторических организмов только вместе взятых, но ни одного из них, взятого в отдельности. И самый важный вопрос — какая из этих двух интерпретаций теории общественно-экономических формаций верна?

Как ни странно, но в марксистской литературе вопрос о том, представляет ли марксистская схема смены общественно-экономических формаций мысленное воспроизведение эволюции каждого социоисторического организма, взятого в отдельности, или же она выражает внутреннюю объективную логику развития лишь человеческого общества в целом, но не отдельных составляющие его социоров, в сколько-нибудь отчетливой форме никогда не ставился.

Во многом это связано с тем, что в марксистской теории отсутствовало понятие социоисторического организма, а тем самым и понятие системы социоисторических организмов. Соответственно, в ней никогда в достаточно четкой форме не проводилось различие между человеческим обществом в целом и обществом вообще, не анализировалось различие между конкретной формацией, как она существует в теории, и конкретной формацией, как она существует в реальности и т.п.

Но если данный вопрос теоретически не ставился, то на практике он все же решался. Фактически считалось, что марксова схема развития и смены общественно-экономических формаций должна реализовываться в эволюции каждого отдельного конкретного общества, т.е. каждого социально-исторического организма. В результате всемирная история представала как совокупность историй множества изначально существовавших социоисторических организмов, каждый из которых в норме должен был «пройти» все общественно-экономические формации.

Если не во всех, то, по крайней мере, в некоторых истматовских работах этот взгляд был выражен с предельной четкостью. «К. Маркс и Ф. Энгельс, — читаем мы в одной из них, — изучая мировую историю, пришли к выводу, что при всем многообразии общественного развития, во всех странах имеется всеобщая, необходимая и повторяющаяся тенденция: все страны проходят в своей истории одни и те же этапы. Наиболее общие черты этих этапов находят свое выражение в понятии «общественно-экономическая формация».65 Попов П.В., Сычев C.B. Методологические функции понятия «общественно-экономическая формация» // Методологический анализ некоторых философских категорий. М., 1976. С. 93.И далее: «Из этого понятия вытекает, что все народы независимо от особенностей их исторического развития проходят с неизбежностью в основном одни и те же формации».66 Там же. С. 95.

Таким образом, смена общественно-экономических формаций мыслилась как происходящая исключительно лишь внутри социоисторических организмов. Соответственно, общественно-экономические формации выступали прежде всего как стадии развития не человеческого общества в целом, а отдельных социоисторических организмов. Основание считать их стадиями всемирно-исторического развития давало только то, что их «проходили» все или, по крайней мере, большинство социально-исторических организмов.

Конечно, исследователи, сознательно или бессознательно придерживавшиеся такого понимания истории, не могли не видеть, что были факты, которые никак не укладывались в их представления. Но они обращали внимание в основном лишь на те из этих фактов, которые можно было истолковать как «пропуск» тем или иным «народом» той или иной общественно-экономической формации, и объясняли их как всегда возможное и даже неизбежное отклонение от нормы, вызванное стечением тех или иных конкретных исторических обстоятельств.

Трактовка смены формаций как последовательного изменения типа существующих социоисторических организмов, в известной степени находилась в соответствии с фактами истории Западной Европы в новое время. Смена феодализма капитализмом происходила здесь, как правило, в форме качественного преобразования существовавших социально-исторических организмов. Качественно изменяясь, превращаясь из феодальных в капиталистические, социоисторические организмы в то же время сохранялись в качестве особых единиц исторического развития.

Франция, например, превратившись из феодальной в буржуазную, продолжала существовать как Франция. Позднефеодальное и буржуазное общества Франции несмотря на все различия между ними, имеют между собой общее, являются последовательно сменившимися стадиями эволюции французского геосоциального организма. То же самое можно было наблюдать в Англии, Испании, Португалии. Однако уже с Германией и Италией обстояло иначе: даже в эпоху позднего феодализма не существовало ни общегерманского, ни общеитальянского социоисторических организмов.

Если же мы взглянем на мировую историю, какой она была до позднего феодализма, то вся она предстанет уж во всяком случае не как процесс стадиального изменения определенного числа изначально существующих социально-исторических организмов. Всемирная история была процессом возникновения, развития и гибели огромного множества социоисторических организмов. Последние, таким образом, сосуществовали не только в пространстве, рядом друг с другом. Они возникали и гибли, приходили на смену друг другу, замещали друг друга, т.е. сосуществовали и во времени.

Это было замечено давно и притом не только историками. Как писал замечательный русский поэт Гаврила Романович Державин (1743 — 1816) :

Река времен в своем стремленьи

Уносит все дела людей

И топит в пропасти забвенья

Народы, царства и царей.

А если что и остается

Чрез звуки лиры и трубы,

То вечности жерлом пожрется

И общей не уйдет судьбы.67 Державин Г.Р. «Река времен в свое стремлении...» // Стихотворения. М.-Л., 1963. С. 374.

Если в Западной Европе XVI—XX вв. наблюдалась (да и то не всегда) смена типов социально-исторических организмов при сохранении их самих в качестве особых единиц исторического развития, то, например, для Древнего Востока была характерна прямо противоположная картина: возникновение и исчезновение социоисторических организмов без изменения их типа. Вновь возникшие социоисторические организмы по своему социально-экономическому типу, т.е. формационной принадлежности, ничем не отличались от погибших.

Мировой истории не известен ни один социально-исторический организм, который «прошел» бы не только все формации, но хотя бы даже три из них. Зато мы знаем множество социоисторических организмов, в развитии которых вообще никогда не было никакой смены формаций. Они возникли как социоисторические организмы одного определенного типа и исчезли, не претерпев в этом отношении никаких изменений. Они возникли, например, как азиатские и исчезли как азиатские, появились как античные и погибли как античные.

Я уже отмечал, что отсутствие в марксистской теории истории понятия социально-исторического организма было серьезным препятствием для сколько-нибудь четкой постановки проблемы интерпретации марксовой схемы смены общественно-экономических формаций. Но оно же одновременно и в значительной степени мешало осознать то несоответствие, которое существовало между ортодоксальной интерпретацией этой схемы и исторической реальностью.

Когда молчаливо принималось, что все общества в норме должны «пройти» все формации, никогда при этом не уточнялось, какой именно смысл вкладывался в данном контексте в слово «общество». Можно было понимать под ним социально-исторический организм, но можно было — и систему социоисторических организмов и, наконец, — всю историческую последовательность социоисторических организмов, сменившихся на данной территории. Именно эту последовательность чаще всего и имели в виду, когда пытались показать, что данная «страна» «прошла» все или почти все формации. И почти всегда именно эту последовательность подразумевали, когда употребляли слова «регионы», «области», «зоны».

Средством сознательной, а чаще бессознательной маскировки несоответствия между ортодоксальным пониманием смены формаций и реальной историей было также и использование слова «народ», причем, конечно, опять-таки без уточнения его смысла. Например, как о само собой разумеющемся говорили о том, что все народы без малейшего исключения «прошли» первобытно-общинную формацию. При этом полностью игнорировался такой несомненный факт, что все современные этнические общности (народы) Европы сложились лишь в классовом обществе. В первобытности их не было.

Но все эти, чаще всего неосознаваемые, манипуляции со словами «общество», «народ», «исторический регион» и т.п. не меняли существа дела. А оно заключалось в том, что ортодоксальная версия смены общественно-экономических формаций бесспорно находилась в явном противоречии с историческими фактами.

Именно все приведенные выше факты и давали противникам марксизма основание для того, чтобы объявить материалистическое понимание истории чисто умозрительной схемой, находящейся в разительном противоречии с исторической реальностью. Ведь в самом деле, полагали они, если общественно-экономические формации в подавляющем большинстве случаев не выступают как стадии развития социально-исторических организмов, то тем самым они уж никак не могут быть и стадиями всемирно-исторического развития.

Возникает вопрос, было ли изложенное выше понимание смены общественно-экономических формаций присуще самим основоположникам исторического материализма или же оно возникло позднее и было огрублением, упрощением или даже искажением их собственных взглядов. Несомненно, что у классиков марксизма имеются такие высказывания, которые допускают именно подобную, а не какую-либо другую интерпретацию.

«Общий результат, к которому я пришел, — писал К. Маркс в своем знаменитом предисловии «К критике полической экономии», содержащем изложение основ исторического материализма, — и который послужил затем руководящей нитью в моих дальнейших исследованиях, может быть кратко сформулирован следующим образом. В общественном производстве своей жизни люди вступают в определенные, необходимые, от их воли не зависящие отношения — производственные отношения, которые соответствуют определенной ступени развития их материальных производительных сил. Совокупность этих производственных отношений составляет экономическую структуру общества, реальный базис, на котором возвышается юридическая и политическая надстройка и которому соответствуют определенные формы общественного сознания... На известной ступени своего развития материальные производительные силы общества приходят в противоречие с существующими производственными отношениями, или — что является лишь юридическим выражением последних — с отношениями собственности, внутри которых они до сих пор развивались. Из форм развития производительных сил эти отношения превращаются в их оковы. Тогда наступает эпоха социальной революции. С изменением экономической основы более или менее быстро происходит переворот во всей громадной надстройке... Ни одна общественная формация не погибает раньше, чем разовьются все производительные силы, для которых она дает достаточно простора, и новые более высокие производственные отношения никогда не появляются раньше, чем созреют материальные условия их существования в недрах самого старого общества».68 Маркс К. К критике политической экономии // К. Маркс, и Ф. Энгельс. Соч.. Изд. 2-е. Т. 13. С. 6-7.

Данное высказывание К. Маркса можно понять так, что смена общественных формаций всегда происходит внутри общества, причем не только общества вообще, но каждого конкретного отдельного общества. И такого рода высказываний у него много. Излагая его взгляды, В.И. Ленин писал: «Каждая такая система производственных отношений является, по теории Маркса, особым социальным организмом, имеющим особые законы своего зарождения, функционирования и перехода в высшую форму, превращения в другой социальный организм».69 Ленин В, И. Экономическое содержание народничества и критика его в книге г. Струве // Полн. собр. соч. Т. 1. С. 429.

По существу, говоря о социальных организмах, В.И. Ленин имеет в виду не столько реальные социально-исторические организмы, сколько общественно-экономические формации, которые действительно в головах исследователей существуют как социоисторические организмы, но, разумеется, только как идеальные. Однако он нигде этого не уточняет. И в результате его высказывание можно понять так, что каждое конкретное общество нового типа возникает в результате преобразования социоисторического организма предшествовавшего формационного типа.

Но наряду с высказываниями, подобным приведенному выше, у К. Маркса имеются и иные. Так, в письме в редакцию «Отечественных записок» он возражает против попытки Николая Константиновича Михайловского превратить созданный им «исторический очерк возникновения капитализма в Западной Европе в историко-философскую теорию о всеобщем пути, по которому роковым образом обречены идти все народы, каковы бы ни были исторические условия, в которых они оказываются, — для того, чтобы прийти в конечном счете к той экономической формации, которая обеспечивает вместе с величайшим расцветом производительных сил общественного труда и наиболее полное развитие человека».70 Маркс К. Письмо в редакцию «Отечественных записок» // К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Изд. 2-е. Т. 19. С. 120.Но эта мысль не была конкретизирована К. Марксом, и ее практически почти никогда не принимали во внимание.

Набросанная К. Марксом в предисловии к «К критике политической экономии» картина смены формаций в известной мере согласуется с тем, что нам известно о переходе от первобытного общества к первому классовому — азиатскому. Но она совершенно не работает, когда мы пытаемся понять, как возникла вторая классовая формация — античная. Дело обстояла вовсе не так, что в недрах азиатского общества вызрели новые производительные силы, которым стало тесно в рамках старых производственных отношений, и что как следствие произошла социальная революция, в результате которой азиатское общество превратилось в античное.

Ничего даже отдаленно похожего не произошло. Никаких новых производительных сил в недрах азиатского общества не возникло. Ни одно азиатское общество, само по себе взятое, не трансформировалось в античное. Античные общества появились на территории, где обществ азиатского типа либо совсем никогда не было, либо где они давно уже исчезли, и возникли эти новые классовые общества из предшествовавшим им предклассовых обществ.

Одним из первых, если не первым из марксистов, попытавшихся найти выход из положения, был Георгий Валентинович Плеханов (1856 — 1918). Он пришел к выводу, что азиатское и античное общества представляют собой не две последовательные фазы развития, а два параллельно существующие типа общества. Оба эти варианта в одинаковой степени выросли из первобытного общества, а своим различием они обязаны особенностями географической среды.71 Плеханов Г.В. Основные вопросы марксизма // Избр. философ. произв. в 5-ти т. Т. 3. М., 1957. С. 164-165.

В 20-е годы распространенным среди советских ученых был взгляд на азиатский способ производства как на восточную разновидность феодализма и, соответственно, на древневосточные общества как на феодальные. О феодализме на Древнем Востоке, как о чем-то само собой разумеющемся, писали, например, известные марксистские теоретики Николай Иванович Бухарин (1888— 1938) в книге «Теория исторического материализма. Популярный учебник марксистской социологии» (М., 1921 и др. изд.) и Август Тальгеймер (1884 — 1948) в работе «Введение в диалектический материа лизм» (М.-Л., 1928).72 Бухарин Н.И. Теория исторического материализма. Популярный учебник марксистской социологии. 3-е издание. М.-Пг. [1924]. С. 174, 219-220; Тальгеймер А. Введение в диалектический материализм., 1928. С. 198-203.А это предполагало признание феодализма первой формой классового общества. И такого взгляда придерживались в то время многие ученые.

Его отстаивали философ и экономист Александр Александрович Богданов (наст. фам. — Малиновский) (1873 — 1928) и публицист, специалист по политической экономии Иван Иванович Степанов (наст. фам. — Скворцов) (1870 — 1928) в «Курсе политической экономии» (4-е изд. доп. и исправл. Т. 1. М.-Л., 1925). «Феодализм, — писал социолог и этнолог Павел Иванович Кушнер (Кнышев) (1889—1968), — это именно та общественная формация, которая возникает при разложении родового общества».73 Кушнер (Кнышев) П. Предисловие // Гуковский А.И. и Трахтенберг О.В. Очерк истории докапиталистического общества и возникновения капитализма. М.-Л., 1931. С. XX.

Но тогда вставал вопрос о месте в мировой истории античного, рабовладельческого общества. A.A. Богданов и И.И. Скворцов-Степанов полагали, что от феодализма развитие может пойти по трем разным линиям. Первая ведет к восточному рабству, или восточному деспотизму, вторая — к античному рабству, третья — к крепостничеству. Алексей Исаевич Гуковский (1895 — 1969) и Орест Васильевич Трахтенберг (1889 — 1959) в книге «Очерк истории докапиталистического общества и возникновения капитализма» (М.-Л., 1931) выводили античность, как и феодализм, из первобытности и рассматривали ее как особый путь происхождения и развития классового общества. Таким образом, и тут получалось два варианта развития, но не азиатский и античный, как у Г.В. Плеханова, а феодальный и античный.

Своеобразным был взгляд П.И. Кушнера (Кнышева). Он считал, что в Древней Греции, как и на Древнем Востоке, разложение первобытного общества привело к появлению феодальных отношений, однако затем на их смену пришли рабовладельческие, которые в конце концов снова были заменены феодальными. Произошел своеобразный «исторический зигзаг».74 Кушнер (Кнышев) П. Указ. раб. С. XXVII-XXVIII.

Еще дальше по этому пути пошел историк Владимир Сергеевич Сергеев (1883 — 1941), который в книге «Феодализм и торговый капитализм в античном мире» (1926) утверждал, что античное общество вначале было феодальным, потом — торгово-капиталистическим. Разложение торгового капитализма открыло дорогу для перехода к новой фазе мировой истории, к «так называемому романо-германскому или христианскому феодализму».75 Сергеев B.C. Феодализм и торговый капитализм в античном мире. М., 1926. С. 213.Рабовладельческой общественно-экономической формации места в построениях B.C. Сергеева не нашлось.

После того как дискуссия об азиатском способе производства, имевшая место в конце 20-х — начале 30-х годов, была насильственно оборвана, советские философы и историки пошли по пути отрицания формационного различия между древневосточными и античными обществами. Как утверждали они, и древневосточные, и античные общества в одинаковой степени были рабовладельческими. Различия между ними заключались лишь в том, что одни возникли раньше, а другие — позже. В возникших несколько позднее античных обществах рабовладение выступало в более развитых формах, чем в обществах Древнего Востока. Вот, собственно, и все.

А те наши историки, которые не хотели мириться с положением о принадлежности древневосточных и античных обществ к одной формации (а это стало на некоторое время возможным после XX съезда КПСС), с неизбежностью, сами того чаще всего даже не осознавая, снова и снова воскрешали идею Г.В. Плеханова. Как утверждали они, от первобытного общества идут две параллельные и самостоятельные линии развития, одна из которых ведет к азиатскому обществу, а другая — к античному.

Ненамного лучше обстояло дело и с применением марксовой схемы смены формаций к переходу от античного общества к феодальному. Последние века существование античного общества характеризуются не подъемом производительных сил, а наоборот, их непрерывным упадком. Это полностью признавал Ф. Энгельс. «Всеобщее обнищание, упадок торговли, ремесла и искусства, сокращение населения, запустение городов, возврат земледелия к более низкому уровню — таков, — писал он, — был конечный результат римского мирового владычества». Как неоднократно подчеркивал он, античное общество зашло в «безвыходной тупик». Открыли путь из этого тупика лишь германцы, которые, сокрушив Западную Римскую империю, ввели новый способ производства — феодальный. А смогли они это сделать потому, что были варварами.76 См.: Энгельс Ф. Из подготовительных материалов к «Анти-Дюрингу» // К. Маркс К. и Ф. Энгельс. Соч. Изд. 2-е. Т. 20. С. 643: Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства // Там же. Т. 21. С. 148-155.Но написав все это, Ф. Энгельс никак не согласовал сказанное с теорией общественно-экономических формаций.

Попытку сделать это предприняли некоторые наши историки, которые пытались по-своему осмыслить исторический процесс. Это были те же самые люди, которые не желали принять тезис о формационной идентичности древневосточного и античного общества. Они исходили из того, что общество германцев бесспорно было варварским, т.е. предклассовым, и что именно из него вырос феодализм. Отсюда ими был сделан вывод, что от первобытного общества идут не две, а три равноправные линии развития, одна из которых ведет к азиатскому обществу, другая — к античному, а третья — к феодальному. С тем чтобы как-то согласовать этот взгляд с марксизмом, было выдвинуто положение, что азиатское, античное и феодальное общества являются не самостоятельными формациями и уж, во всяком случае, не последовательно сменяющимися стадиями всемирно-исторического развития, а равноправными модификациям одной и той же формации — вторичной. Такое понимание было выдвинуто в свое время китаеведом Леонидом Сергеевичем Васильевым и египтологом Иосифом Александровичем Стучевским (1927- 1989).77 Васильев Л. С., Стучевский И. А. Три модели возникновения и эволюции докапиталистических обществ // ВИ. 1966. № 5.

Идея одной единой докапиталистической классовой формации получила широкое распространение в нашей литературе. Ее разрабатывали и отстаивали и африканист Юрий Михайлович Кобищанов78 Кобищанов Ю. М. Феодализм, рабство и азиатский способ производства // Общее и особенное в историческом развитии стран Востока. М., 1966 и др., и китаевед Василий Павлович Илюшечкин (1915— 1996).79 Илюшечкин В. П. Система внеэкономического принуждения и проблема второй основной стадии общественной эволюции. М., 1970; Он же. Система и структура добуржуазной частнособственнической эксплуатации. Вып. 1 —2. М. 1980; Он же. Сословно-классовое общество в истории Китая. М., 1986; Он же. Эксплуатация и частная собственность в сословно-классовых обществах. М., 1990. и др.Первый называл эту единую докапиталистическую классовую формацию большой феодальной формацией, второй — сословно-классовым обществом.

Идея одной докапиталистической классовой формации обычно в явном или неявном виде сочеталась с идей многолинейности развития. Но эти идеи могли существовать и по отдельности. Так как все попытки обнаружить в развитии стран Востока в период от VIII до н.э. до середины XIX в. н.э. античную, феодальную и капиталистическую стадии кончились крахом, то целым рядом ученых был сделан вывод, что в случае со сменой рабовладения феодализмом, а последнего — капитализмом мы имеем дело не с общей закономерностью, а лишь с западноевропейской линией эволюции и что развитии человечества не однолинейно, а многолинейно.80 См., например, Данилова Л.В. Дискуссионные проблемы теории докапиталистических обществ // Проблемы истории докапиталистических обществ. Кн. I. M., 1968.Конечно, в то время все исследователи, придерживавшиеся подобных взглядов, стремились (кто искренне, а кто и не очень) доказать, что признание многолинейности развития вполне согласуется с марксизмом. В действительности же, конечно, это было, независимо от желания и воли сторонников таких воззрений, отходом от взгляда на историю человечества как на единый процесс, которое составляет сущность теории общественно-экономических формаций. Недаром же Л.С. Васильев, который в свое время всячески доказывал, что признание многолинейности развития нив малейшей степени не расходится с марксистским взглядом на историю, в последующем, когда с принудительным навязыванием исторического материализма было покончено, выступил как ярый противник теории общественно-экономических формаций и вообще материалистического понимания истории.81 См. например: Цивилизации в «третьем» мире («круглый стол») // Восток. 1992. № 3. С. 14-15.

Признание многолинейности исторического развития, к которому пришли некоторые отечественные историки еще во времена формально безраздельного господства марксизма, последовательно проведенное, неизбежно ведет к отрицанию единства мировой истории, к плюралистскому ее пониманию.

Но нельзя при этом не обратить внимания на то, что и изложенное выше внешне как будто бы сугубо унитаристское ортодоксальное понимание истории на деле тоже в конечном счете оборачивается многолинейностью и фактическим отрицанием единства истории. Ведь по существу мировая история при таком понимании выступает как простая сумма параллельно протекающих совершенно самостоятельных процессов развития отдельных социоисторических организмов. Единство мировой истории сводится тем самым лишь к общности законов, определяющих развитие социально-исторических организмов. Перед нами, таким образом, множество линий развития, но только совершенно одинаковых. Это, по сути, не столько однолинейность, сколько многоодинаковолинейность.

Конечно, между такой многолинейностью и многолинейностью в привычном смысле есть существенное различие. Первая предполагает, что развитие всех социально-исторических организмов идет по одним и тем же законам. Вторая допускает, что развитие разных обществ может идти совершенно по-разному, что существуют совершенно различные линии развития. Многолинейность в привычном смысле есть многоразнолинейность. Первое понимание предполагает поступательное развитие всех отдельных обществ, а тем самым и человеческого общества в целом, второе исключает прогресс человечества.

Правда, с поступательным развитием человеческого общества в целом у сторонников ортодоксальной интерпретации смены формаций тоже возникали серьезные проблемы. Ведь было совершенно очевидно, что смена этапов поступательного развития в разных обществах происходила далеко не синхронно. Скажем, к началу XIX в. одни общества все еще были первобытными, другие — предклассовыми, третьи -«азиатскими», четвертые — феодальными, пятые — уже капиталистическими. Спрашивается, на каком же этапе исторического развития находилось в это время человеческое общество в целом?

А в более общей постановке это был вопрос о признаках, по которым можно было судить о том, какой стадии прогресса достигло человеческое общество в целом в тот или иной отрезок времени. На этот вопрос сторонники ортодоксальной версии никакого ответа не давали. Они вообще его полностью обходили. Одни из них его вообще не замечали, другие — старались не замечать.

Если подвести некоторые итоги, то можно сказать, что существенный недостаток ортодоксального варианта теории общественно-экономических формаций заключается в том, что он концентрирует внимание только на связях «вертикальных», внутрисоциорных, связях во времени, диахронных, да и то понимаемых крайне односторонне, лишь как связи между различными стадиями развития внутри одних и тех же социоисторических организмов. Что же касается связей «горизонтальных», т.е. связей между сосуществующими в пространстве социоисторическими организмами, связей межсоциорных, синхронных, то в теории общественно-экономических формаций им места не отводилось.

Это не значит, что сторонники материалистического понимания истории вообще не замечали межсоциорных связей. Последние играли такую роль в истории, что не заметить их не только историкам, но вообще обществоведам было просто невозможно. Точно так же ни историки, ни все вообще обществоведы не могли не принять во внимание существования отдельных конкретных обществ, т.е. социоисторических организмов. Но, как уже указывалось, понятие социоисторического организма в марксистской теории отсутствовало. Оно принималось не эксплицитно, а лишь имплицитно.

С межсоциорными связями обстояло чуть лучше. Были даже попытки их специально осмыслить. Но делалось это в рамках ортодоксального подхода. Чаще всего на них обращали специальное внимания, когда ставился вопрос о причинах перехода тех или иных социоисторических организмов («народов») от низшей формации сразу к значительно более высокой, минуя промежуточные стадии развития.

Первоначально постановка этого вопроса, как правило, была связана с фактом перехода германцев и славян в I тысячелетии н.э. от предклассовой стадии развития прямо, как у нас тогда считалось, к феодализму, минуя рабовладельческую формацию. В последующем этот вопрос начал ставиться на материалах современности. Он был связан с проблемой будущего тех стран и народов, которые к XX в. находились на низших стадиях общественного развития, вплоть до первобытной. Возникли различного рода понятийные построения, включая концепцию «некапиталистического пути развития».

И, конечно, при попытке решить этот вопрос чаще всего обращались к влиянию на социоисторические организмы, находившиеся на низших стадиях развития, социоисторических организмов, принадлежавших к высшим стадиям. В этом влиянии нередко видели причину «пропуска» тем или иным «народом» промежуточных стадий.

Дальше всего в попытке более или менее общего осмысления этих явлений пошли историки Михаил Абрамович Барг (1915 — 1991) и Ефим Борисович Черняк. В их совместной работе «Исторические структуры и исторические законы», вошедшей в качестве раздела в коллективную монографию «Теоретические проблемы всемирно-исторического процесса» (M., 1979), они писали о «законе исторической корреляции», в силу которого «запоздавшие народы» подтягиваются до более высокого уровня. Однако, по их мнению, этот закон не действовал при переходе германцев к феодализму, ибо до этого перехода феодальных обществ не было.

В последующем об «исторической корреляции» стали говорить и другие обществоведы, в частности Карей Хачикович Момджян в работах «Социум. Общество. История» (М., 1994) и «Введение в социальную философию» (М., 1997). «Суть подобных отношений, — писал он, — появляется в целенаправленном или спонтанном «подтягивании» лидерами аутсайдеров путем «экспорта» новых общественных форм, благодаря чему последние пытаются миновать «естественные» в плане внутренней логики фазы своего развития».82 Момджян К.Х. Введение в социальную философию. М., 1997. С. 145.

О необходимости всестороннего исследования связей между конкретными отдельными обществами, странами писал Б.Ф. Поршнев в уже упоминавшейся выше статье «Мыслима ли история одной строки?» (1969).

Историки-медиевисты задолго до марксизма и совершенно независимо от марксизма при объяснении возникновения феодализма прибегали к понятию романо-германского синтеза. Некоторые сторонники материалистического понимания истории, подхватив это понятия, его расширили и стали говорить о «формационном синтезе», «синтезе традиционного и современного» и т.п. (См. например; Эволюция восточных обществ: синтез традиционного и современного. М., 1984; Непомнин O.E., Меньшиков В.Б. Синтез в переходном обществе. Китай на грани эпох. М., 1999).

Но все такого рода попытки не изменили характера ортодоксальной версии теории общественно-экономических формаций. Она продолжала оставаться такой, какой была раньше. И подобный подход делал невозможным понимание поступательного развития человеческого общества как единого целого, смены стадий этого развития в масштабе всего человечества, т.е. подлинное понимание единства мировой истории, закрывал дорогу к подлинному историческому унитаризму.

Рассмотренная выше господствующая интерпретация теории общественно-экономических формаций понимания истории требует названия. Исходя из того, что для обозначения такого взгляда на историю иногда применяют слова «линейный», «однолинейный» или «линеарный», я буду называть его «линейно-формационным» подходом. Подобного рода истолкование эволюции человеческого общества была характерна не для одной только теории общественно-экономических формаций, формаций. В определенной степени оно было присуще всем рассмотренным выше унитарно-стадиальным построениям, начиная с трехчленной концепции развития человечества (дикость, варварство, цивилизация) и кончая утвердившейся к середине XIX в. в исторической науке периодизации, в которой выделялись вначале три, а затем все чаще четыре эпохи всемирной истории (древневосточная, античная, средневековая и новая). Такую интерпретацию унитарно-стадиального понимания истории в целом можно было назвать линейно-стадиальной. Линейно-стадиальный подход практически чаще всего и имеют в виду, когда говорят об эволюционизме в исторической и этнологической науках.

Именно как реакция на унитарно-линейное понимание истории, господствовавшее в первые две трети XIX в., возник взгляд на нее, который выше был назван плюрально-циклическим. Характерной чертой всех плюрально-циклических концепций было отрицание единой линии развития человечества. Однолинейности они противопоставили многолинейность, смене стадий развития в масштабе человечества -чередование исторических единиц (культурно-исторических типов, культур, цивилизаций и т.п.), их возникновение, расцвет и гибель. Если линейно-стадиальные концепции абсолютизировали непрерывность развития, то плюрально-циклические — его прерывность. Но прежде чем переходить к истории плюрально-циклических концепций, имеет смысл рассмотреть, кто и как отстаивал в нашей исторической науке линейно-формационный и шире — линейно-стадиальный подход к всемирной истории.

Сейчас у нас принято изображать советских историков как несчастных жертв марксистского диктата. В этом, безусловно, есть доля истины. Но отнюдь не вся истина. В руках некоторых руководящих историков исторический материализм довольно быстро превратился из метода получения новых результатов в шаблон, по которому не только они сами кроили и перекраивали исторические факты, по и принуждали так же поступать и других.

Когда началась первая дискуссия о социально-экономической структуре обществ Древнего Востока, известный востоковед Василий Васильевич Струве (1889 — 1965) писал: «Для правильного решения вопроса о формационной принадлежности древневосточного общества необходима самостоятельная проработка всего дошедшего до нас материала, раскопанного в древнейших слоях городов Ближнего Востока. ГАИМК, поставив точное определение докапиталистических формаций в свой производственный план, создала материальную базу для научного решения вопроса о древневосточном обществе».83 Струве В.В. Советская наука о Древнем Востоке в период 1917-1932 гг. // СГАИМК. 1932. № 9-10. С. 29. 84 Там же.

А сразу же за этими строками следует такое заявление: «Определение, которое получится в результате проделанной работы, будет совпадать с тем определением древневосточного общества, которое дал еще в 1877 г. Энгельс: «В азиатской и классической древности преобладающей формой классового угнетения было рабство, т.е. не столько экспроприация земли у масс, сколько экспроприация их личности». «Этим пророчеством» я и закончу мою краткую статью, посвященную итогам развития советской науки в области науки о Древнем Востоке».84 Спрашивается, зачем же нужно проводить самостоятельную проработку всего фактического материала для выяснения характера строя Древнего Востока, когда результат и так заранее ясен?

Спустя год этот взгляд был изложен В.В. Струве в докладе «Проблема зарождения, развития и разложения рабовладельческих обществ Древнего Востока» (ИГАИМК. Вып. 77. 1934). Вскоре после этого данная точка зрения стала официально признанной и обязательной в советской исторической науке. После появления работы И.В. Сталина «О диалектическом и историческом материализме» (1938) выступление с критикой такого взгляда стало абсолютно невозможным.

Другой крупный востоковед — академик Николай Иосифович Конрад (1891 — 1970) не ограничился отстаиванием этой концепции. Он выступил как ярый защитник линейно-стадиальной интерпретации официальной пятичленной (первобытность, рабство, феодализм, капитализм, коммунизм) схемы смены общественно-экономических формаций. Если большинство советских историков лишь практически, но отнюдь не теоретически рассматривали всемирную историю как сумму параллельно протекающих процессов развития отдельных стран или регионов, то Н.И. Конрад сформулировал этот взгляд предельно четко или, как принято говорить, эксплицитно.

Во многих своих теоретических работах, которые в последующем составили книгу «Запад и Восток. Статьи» (М., 1966) он доказывал, что Европа, Ближний Восток, Индия, Китай развивались совершенно одинаково и проходили одни и те же стадии. В Китае I тысячелетия до н.э., как и в Греции того времени, существовала абсолютно та же самая формация — рабовладельческая. Н.И. Конрад даже нашел в Китае точно такие же, как в Древней Греции, города-государства. А далее, по мнению Н.И. Конрада, в первой половине I тысячелетия н.э. во всем мире с разрывом лишь в 200 — 300 лет произошла смена рабовладельческой формации феодальной. Везде произошел переход к средним векам, а затем во всех странах началась эпоха Возрождения.

Итальянский Ренессанс, по мнению Н.И. Конрада, лишь частный случай. Возрождение имело место в Китае, причем оно началось там раньше, чем в Италии, в арабском мире, Средней Азии. А затем последователи Н.И. Конрада стали искать и, конечно же, обнаружили Возрождение в Японии, Корее, Индии, Иране, Турции, Азербайджане, Армении, Грузии, России.85 Подробнее об этом см.: Петров М.Т. Проблема Возрождения в советской науке. Л., 1989.Вообще было сделано все, чтобы довести линейно-стадиальный подход к истории до полного абсурда. Казалось бы, что в этом отношении уже ничего больше сделать нельзя. Однако оказалось, что это не так.

Уже в постсоветское время вышла книга известного российского (ранее советского) исследователя Древнего Востока, историка и филолога Игоря Михайловича Дьяконова (1915 — 1999), которая носит название «Пути истории. От древнейшего человека до наших дней» (М., 1994). Она, как и упомянутые выше статьи Н.И. Конрада, является работой не столько исторический, сколько историософской. В ней, как сказано в аннотации, дается изложение «новой концепции хода исторического процесса, радикально отличающейся от марксистской».86 Дьяконов И.М. Пути истории. М., 1994. С. 2Понятно, почему оставить это сочинение без рассмотрения невозможно.

Книга начинается с заявления, что «марксистская теория исторического процесса, отражавшая реалии XIX в., безнадежно устарела — и не только из-за теоретической слабости коммунистической посылки, но и вследствие других как теоретических, так и чисто прагматических неточностей и ошибок».87 Там же. С. 7.Далее сразу же следует пример. Марксизм настаивал на том, что древневосточное общество было рабовладельческим. Но, как пишет И.М. Дьяконов, советским историкам древнего мира уже со времен второй дискуссии об азиатском способе производства 60-х годов стало ясно, что древнее общество рабовладельческим не было.88 Там же.

При этом И.М. Дьяконов молчит о том, что основоположники материалистического понимания истории не считали древневосточное общество рабовладельческим, что, по их мнению, на Востоке господствовал совершенно иной способ производства, который они именовали азиатским. А ведь это означает, что взгляд на древневосточное общество как на рабовладельческое никак не вытекает из сущности исторического материализма. Это просто-напросто точка зрения некоторого числа людей, считавших себя марксистами. И то, что такое представление в свое время стало в нашем обществе официальным и обязательным для всех советских и не только советских историков, никак не меняет сути дела. Молчит И.М. Дьяконов и о том, что именно марксисты, прежде всего философы, выступили с критикой такого взгляда и встретили поддержку со стороны марксистски же мыслящих востоковедов.

Во второй дискуссии о социально-экономическом строе Древнего Востока, которая длилась несколько лет, принял участие и И.М. Дьяконов. И какую же позицию занял человек, который уже тогда совершенно определенно знал, что древневосточное общество рабовладельческим не было?

После некоторых колебаний (выразившихся, в частности, в том, что в ряде работ он вместо рабовладельческого способа производства стал говорить просто о древнем способе производства) И.М. Дьяконов самым решительным образом выступил в защиту тезиса о принадлежности древневосточных обществ к рабовладельческой формации. Вышедший в 1983 г. под его редакцией первый том «Истории Древнего Востока» был демонстративно, в пику всем противникам официальной точки зрения, назван: «Зарождение древнейших классовых обществ и первые очаги рабовладельческой цивилизации. Часть первая. Месопотамия» (М., 1983).

«В странах древневосточных и странах греко-римского мира, — утверждалось во введении к этому тому, — существовала одна и та же формация, а также одни и те же фазы развития общества. Но эти фазы развития рабовладельческой формации те и другие страны проходили в разное время. Древневосточные классовые общества и цивилизации возникли из недр доклассового общества много раньше античных, на значительно более низком уровне развития производительных сил, и развивались они по сравнению с античными обществами и цивилизациями гораздо более медленными темпами. Именно в различии исходных уровней и темпах развития заключается объяснение того, что Греция и Рим дали образцы завершенности социальных процессов в эпоху древности. Но это вовсе не свидетельство того, что античный мир и древневосточный мир относились к разным формациям, а Восток и Запад качественно противостоят друг другу».89 История древнего Востока. Зарождение древнейших обществ и первые очаги рабовладельческой цивилизации. Ч. 1. Месопотамия. М., 1983. С. 22.

И в других работах 70 —80-х годов И.М. Дьяконов, вступая в непримиримое противоречие с фактами, элементарной логикой и самим собой, отстаивал концепцию рабовладельческого характера стран Древнего Востока.90 Подробнее об этом см.: Семенов Ю.И. Социально-экономический строй Древнего Востока: современное состояние проблемы // НАА. 1988. № 2.При этом И.М. Дьяконов был совсем не одинок. В защиту официальной точки зрения выступили из числа востоковедов академики Николай Иосифович Конрад и Михаил Александрович Коростовцев (1900 — 1980), доктора исторических наук Григорий Федорович Ильин (1914 — 1985), Илья Яковлевич Златкин (1898—1990), Афанасий Гаврилович Крымов (1905 — 1988), В.Н. Никифоров, античники Михаил Маркович Слонимский и Валентина Дмитриевна Неронова, а также еще целый ряд других исследователей.91 См.: Коростовцев М.А. Особенности рабовладельческого общества на Древнем Востоке // Общее и особенное в историческом развитии стран Востока. М., 1966; Ильин Г.Ф. Единство исторического процесса // Там же; Златкин Н.Я. Общие закономерности развития в полной мере действуют в странах Востока // Там же; Крымов А. Г. Марксистское учение об общественно-экономических формациях и критика теории азиатской формации // Там же; Никифоров В.Н. Восток и всемирная история. М., 1975; 1977; Слонимский М.М. Периодизация древней истории в советской историографии. Воронеж, 1970; Неронова В. Д. Введение в историю древнего мира. Пермь, 1973 и др.

Согласно И.M. Дьяконову, всем им было совершенно ясно, что древневосточное общество не было рабовладельческим. Спрашивается, чем же объяснить такую их позицию? Нельзя сказать, что они выступали за страх (в то время за защиту концепции азиатского способа производства не только уже не «сажали», но даже и с работы не выгоняли), хотя, может быть, и не всегда за совесть.

Начавшаяся в 1964 г. дискуссия о характера общественного строя Древнего Востока в начале 70-х годов была насильственно прервана. В адрес противников ортодоксальной точки зрения начали звучать угрозы. Так, например, заведующий отделом общих проблем Института востоковедения АН СССР Георгий Федорович Ким (1924 — 1989) в рецензии на книгу В.Н. Никифорова «Восток и всемирная история» (М., 1975) писал: «Большое место в книге занимают размышления автора о рабовладельческом обществе на Востоке. И это надо приветствовать, ибо особенно усиленным нападкам со стороны наших идеологических противников подвергается марксистское понятие рабовладельческой формации. Поскольку из всех классовых формаций она наиболее отдалена от пас, а изучение ее хуже обеспечено источниками, понятие рабовладельческого общества представляется буржуазным ученым слабым звеном в цепи учения о формациях. Отрицая существование рабовладельческого строя, они надеются опрокинуть все стройное здание материалистического толкования истории. Тем более отрицается ими рабовладельческий строй в странах Востока, где он имел свои особенности по сравнению с Европой. В то же время буржуазными социологами ставится под сомнение и факт существования феодализма в Азии и Африке. В этой связи перед марксистами, в первую очередь советскими историками, стоит важная задача обобщения накопленного материала по докапиталистической истории внеевропейских стран, объективного установления общего и особенного в развитии этих стран».92 Ким Г.Ф. Рец.: В.Н. Никифоров. Восток и всемирная истории. М., 1975 // ВИ. 1976. № 6. С. 153.

Формально вся эта инвектива направлена против буржуазных ученых. Но в действительности имелись в виду прежде всего советские ученые, выступавшие с критикой утвердившихся в нашей науке догм. Ведь именно они отрицали принадлежность обществ Древнего Востока к рабовладельческой формации, а некоторые из них шли дальше и ставили под сомнение или даже отрицали существование феодализма в Азии и Африке. Именно их фактически и обвиняли в стремлении «опрокинуть все стройное здание материалистического истории», именно их выступления приравнивались к «усиленным нападкам наших идеологических противников».

И чтобы создать впечатление, что речь идет вовсе не о отстаивании догм, а о защите научной истины против людей, не знающих истории и повторяющих буржуазные мифы, Г.Ф. Ким ссылается на авторитет таких ученых, как В.В. Струве, И.М. Дьяконов, Г.Ф. Ильин и других их единомышленников.

Раньше И.М. Дьяконов утверждал, что и древневосточное общество является рабовладельческим. Теперь же он категорически настаивает на том, что рабовладельческой формации вообще нигде и никогда не существовало. По его мнению, от этого понятия нужно раз и навсегда отказаться, даже применительно к античному обществу, хотя, как сам же он признает, в античности были и такие периоды, когда рабы играли ведущую роль в производстве.93 Дьяконов И. M. Пути истории. С. 7.

Ранее И.М. Дьяконов пытался, хотя и крайне неудачно, критиковать понятия азиатского способа производства и азиатской формации. Теперь он делает вид, что таких понятий вообще не существует. Но отвергать понятие азиатского способа производства — значит ничего не понимать в природе древневосточного общества. Но это еще не все. Приписывая К. Марксу введение понятия «феодализм», что, как мы видели, совершенно неверно, он на этом основании требует отказа от понятия не только рабовладельческой, но и феодальной формации.

На примере работ И.М. Дьяконова особенно наглядно видно, что знать и понимать историю — это далеко не одно и тоже. Вряд ли могут быть сомнения в его обширных знаниях о всех сторонах жизни обществ Древнего Востока. Авот с пониманием этих обществ обстоит гораздо хуже. Но если он плохо понимает даже те общества, которые исследовал всю жизнь, то трудно ожидать от него проникновения в сущность мировой истории. Всякая подлинная философско-историческая концепция всегда предполагает одновременно и знание, и понимание всей мировой истории, причем последнее в данном контексте — главное.

В предисловии к книге И.М. Дьяконов пишет, что он не считает себя специалистом по истории средних веков и нового времени. Зато, как полагает автор, он профессионально знает всю предшествующую историю, не только всю древнюю, но и первобытную. К сожалению, однако, все, что сказано им о первобытности, представляет собой невероятное нагромождение ошибок.94 См.: Семенов Ю. И. Рец.: И.М. Дьяконов. Пути истории. М., 1994 // ЭО. 1996. № 2.При чтении этих разделов невольно становится неловко за автора, который явно взялся не за свое дело. Увы, еще хуже обстоит с философско-историческими построениями автора.

В противовес когда-то бывшей официальной пятичленной схеме смены формаций И.М. Дьяконов выдвигает свою схему восьми фаз исторического развития. Эти фазы -первобытная, первобытнообщинная, ранняя древность, имперская древность, средневековье, стабильно-абсолютистское постсредневековье, капиталистическая, посткапиталистическая.

Формации в марксистской схеме выделены по одному единому признаку. Совершенно иначе обстоит дело у И.М. Дьяконова. Первая фаза отделена от второй по признаку формы хозяйства, вторая от третьей — по признаку отсутствия и наличия эксплуатации, третья от четвертой — по признаку отсутствия или наличия империй, наконец, «первым диагностическим признаком пятой, средневековой фазы исторического процесса является превращение этических норм в догматические и прозелитические...»95 Дьяконов И. М. Указ. раб., С. 69-70.и т.д.

Иначе говоря, вся периодизация И.М. Дьяконова построена с нарушением элементарных правил логики. Он непрерывно меняет критерий выделения фаз В результате членение на фазы приобретает чисто произвольный характер. Применяя подобного рода метод, можно выделить три фазы, а можно и тридцать три, и даже триста тридцать три. Все зависит от желания человека, который этим занимается. К науке все это никакого отношения не имеет.

Нелогичность пронизывает всю книгу И.М. Дьяконова. С одной стороны, например, автор видит важнейший, коренной недостаток всех существующих концепций исторического развития в том, что они построены на идее прогресса, а с другой, сам же выделяет восемь стадий поступательного, восходящего движения истории, т.е. сам строит свою схему на идее прогресса.96 Там же. С. 10.

Самое же удивительное заключается в том, что отбрасывая то положительное, что есть даже в официальной марксистской схеме, не говоря уже о созданной самим К. Марксом, И.М. Дьяконов не только принимает, но доводит до абсурда ее линейно-стадиальную интерпретацию. Все страны, все зоны, все регионы развиваются одинаково и проходят одни и те же стадии развития. «Единство закономерностей исторического процесса, — пишет И.М. Дьяконов, — явствует из того, что они равно прослеживаются как в Европе, так и на противоположном конце Евразии — в почти изолированной островной Японии... и даже Южной Америке».97 Там же. С. 14.

Для полноты картины стоит привести еще две цитаты. Первая: «Мы будем считать «средневековьем» в Европе период от III—V вв. н.э., в Китае от I в. н.э., в Японии с IX в. н.э. (в других регионах соответственно в пределах своих особых сроков) ».98 Там же. С. 71.Вторая: «Фаза капитализма впервые наступает в странах Западной Европы и в Северной Америке. Все остальные страны мира, кроме Японии, не успели дойти до седьмой фазы и в начале — середине XIX в. все еще находились в шестой, а то и в пятой фазе. Это означало не абсолютную отсталость этих обществ, а лишь небольшое в общеисторическом масштабе запаздывание, обусловленное более или менее случайными или второстепенными причинами...».99 Там же. С. 205-206.До такого не договаривались даже наиболее догматически настроенные марксисты.

Линейно-стадиальное понимание истории в любом его варианте, включая марксистский, линейно-формационный, начало вступать в противоречие с данными науки уже во второй половине XIX в. В первой половине XX в. оно окончательно стало анахронизмом. Концепция исторического развития И. М. Дьяконова появилась на свет даже не просто безнадежно устаревшей. Она была мертворожденной. Чтобы убедиться в этом, достаточно ознакомиться с развитием исторической и историософской мысли в XIX и XX веках.

К началу XIX в., как помнит читатель, в исторической науке довольно прочно утвердилось унитарно-стадиальное понимание истории. Получил всеобщее распространение термин «цивилизация». Как мы уже знаем, понятие цивилизации при своем возникновении означало стадию в развитии человечества, характеризующуюся существованием общественных классов и государства. Таким оно оставалось, пока им не начали пользоваться историки.

Европейцы в то время почти совсем не занимались специальным исследованием истории стран Востока. Но кое-какими сведениями о восточных обществах они располагали. Бесспорным для каждого историка было, что Китай, например, относился к числу цивилизованных стран. Однако столь же несомненным было и то, что китайская цивилизация существенно отличалась от господствовавшей в странах Западной Европы. Иначе говоря, стало выясняться, что между социоисторическими организмами, находящимися на стадии цивилизации, могут существовать качественные различия.

Так, наряду с понятием о цивилизации начало формироваться понятие о цивилизациях (отдельных, локальных цивилизациях). Впервые слово «цивилизация» было использовано в двух значениях по-видимому в книге французского писателя и историка Пьера Симона Балланша (1776—1847) «Старик и юноша» (1820). Затем такое же его употребление встречается в книге востоковедов Эжена Бюрнуфа (1801 — 1852) и Христиана Лассена (1800 — 1876) «Очерк о пали» (1826), в работах известного путешественника и исследователя Александра фон Гумбольдта (1769 — 1859), философа и публициста Жозефа Мари де Местра (1753 — 1821) и ряда других мыслителей.

Но больше всего способствовали утверждению второго значения слова «цивилизации» работы известного французского историка Франсуа Пьера Гийома Гизо (1787 — 1874) «История цивилизации в Европе» (1828; русск. перевод: СПб., 1860; 1905) и «История цивилизации во Франции» (1829; русск. перевод: СПб., 1861; Т. 1 —4. М., 1877 — 1881). В работе французского философа Шарля Ренувье (1815 — 1906) «Руководство к древней философии» (1844), по-видимому, впервые появился термин «локальная цивилизация». Среди этих цивилизаций Ш. Ренувье выделяет первичные, вторичные и третичные.

Параллельно с понятием цивилизации развивалось понятие культуры. Первоначально они были очень близки. Некоторые мыслители говорили, например, о народах бескультурных, полукультурных и культурных, что в общем и целом соответствовало делению на дикарей, варваров и цивилизованных людей. Но в дальнейшем стали считать, что в отличие от цивилизации культурой обладают все народы. Как уже было сказано раньше, наряду с понятием о культуре вообще стало формироваться понятие о культурах (локальных культурах) (1.4.2).

Несмотря на частое использование понятия «цивилизации» во втором его смысле, Ф. Гизо оставался приверженцем унитарно-стадиального понимания истории. Но затем начался отход ряда мыслителей от этого взгляда и формирование плюрально-циклического взгляда на историю.

Одним из его основоположников был уже упоминавшийся выше Ж.А. де Гобино. В книге «Опыт о неравенстве человеческих рас» (1853 — 1855) он выделил 10 цивилизаций (индийскую, египетскую, ассирийскую, эллинскую, китайскую, италийскую, германскую, аллеганскую, мексиканскую и андскую), каждая из которых проходит свой собственный путь развития. Возникнув, каждая цивилизация рано или поздно погибает. Не представляет собой исключения и западная цивилизация, созданная германцами. Ее тоже ждет подобная участь.

Другим основоположником плюрально-циклического подхода к истории был немецкий историк Генрих Рюккерт (1823 — 1875), опубликовавший в 1857 г. (через четыре года после появления первых двух томов сочинения Гобино) двухтомный труд «Учебник всемирной истории в органическом изложении». По существу, он одним из первых, если не первым попытался теоретически поставить и решить проблему субъекта исторического процесса, что с неизбежностью предполагало сосредоточение внимания на социоисторических организмах и их системах.

Социальные единицы, на которые распадается человечество, Г. Рюккерт именует историческими или культурно-историческими организмами, историческими или культурно-историческими индивидами (индивидуальностями), а также культурными типами. В качестве таких индивидов у него выступают то государства, то народы, то группы государств и народов. Сам он говорит, что историко-культурные индивиды могут иметь сложное строение: один крупный индивид может состоять из нескольких меньших. Сколько-нибудь четкого перечня культурно-исторических организмов Г. Рюккерт не дает. Из ныне существующих он выделяет пять высших «культурных типов»: германо-христианский (западноевропейский), восточно-христианский (славянский), арабский (исламский), индийский и китайский.

Каждый культурно-исторический индивид имеет свою собственную историю. Он возникает, развивается и рано или поздно исчезает. Потому история человечества — это не единый процесс, а сумма параллельно протекающих процессов развития культурно-исторических организмов, или индивидов, которые невозможно расположить на одной линии. Существует не одна линия, не одна нить исторического развития, а множество линий, множество нитей. Человечество есть не реальное, а лишь мыслимое единство.

В целом Г. Рюккерт явно склонялся к выводу, что не существует ни человечества как единого целого, ни мировой истории как единого процесса. И в то же время он не решался довести свою мысль до логического конца. Противореча себе, он одновременно говорит о человеческом прогрессе, о всеобщих стадиях культуры. В результате он размещает культурные типы вообще, высшие культурные типы в частности на разных ступенях развития. Наименее развит из числа последних индийский тип, более прогрессивен китайский тип, еще выше стоит арабский, следующий — восточно-христианский, а самый высокий — германо-христианский.

Как утверждает Г. Рюккерт, хотя существует несколько нитей исторического развития, но одна из них выделяется, преобладает над другими. Это — линия развития Западной Европы в новое время. Западноевропейский тип больше соответствует общей идее человечества, в большей мере воплощает в себе общечеловеческое. В связи с этим он ставит вопрос о приобщении неевропейских народов к западноевропейской культуре, об их европеизации.

Вопреки многочисленным трудам, в которых зарождение исторической и философской мысли на Руси относится чуть ли не к IX—XI вв., в действительности никакой историологии и никакой философии у нас не было, по крайней мере, до середины XVIII в. И историческая наука и философия у нас не возникли, а были привнесены с Запада. О более или менее самостоятельной философской мысли в России можно говорить лишь начиная с XIX в.

Все это полностью относится и к философии истории. Оригинальная философско-историческая мысль зарождается в России лишь в 30-е годы XIX в. Толкала русских мыслителей к постановке философско-исторических проблем вовсе не нужда научного исторического исследования. Главной проблемой, над которой они бились, был вопрос о том, куда идет Россия, какое будущее ее ожидает. А для решения этого вопроса нужно было знать и прошлое, и настоящее России. И всегда эта проблема первоначально выступала в форме вопроса об отношении России и Западной Европы, короче, Запада, который рассматривался как единое целое.

Тем самым в их построениях Россия и Западная Европа выступали как противостоящие друг другу обособленные исторические образования. И эти исторические целостности не просто занимали разные территории, не просто были не одним и тем же. Они по-разному развивались, были разными, качественно отличными цивилизациями.

Для первых русских историософов было очевидным, что Запад Превосходил Россию. Последняя отставала от него по уровню развития, прежде всего уровню образованности, просвещения. Но главное — Запад воплощал в себе общечеловеческие начала, он представлял собой магистральный путь развития человечества, Россия же была каким-то боковым ответвлением. Поэтому Россия, чтобы присоединиться к общему пути человечества, должна усвоить все достижения Запада. Огромный шаг в этом направление был сделан в эпоху Петра I. Нужно дальнейшее движение в этом направлении.

Таких представлений первоначально придерживались не только те мыслители, что получили название западников, но и те, что в последующем стали известны под именем славянофилов.

Обычно изложение истории философско-исторических идей в России начинают с «Философических писем» П.Я. Чаадаева (1794 — 1856), первое из которых было опубликована в 1836 г. (послед изд.: Сочинения. М., 1989; Полн. собр. соч. и избр. писем. Т. 1. М., 1991). П.Я. Чаадаев был предельно резок: «Одна из печальных особенностей нашей своеобразной цивилизации состоит в том, что мы все еще открываем истины, ставшие избитыми в других странах и даже у народов, в некоторых отношениях более нас отсталых. Дело в том, что мы никогда не шли с другими народами, мы не принадлежим ни к одному из известных семейств человеческого рода, ни к Западу, ни к Востоку, и не имеем традиций ни того, ни другого. Мы стоим как бы вне времени, всемирное воспитание человеческого рода на нас не распространилось».100 Чаадаев П.Я. Философические письма // Сочинения. М., 1989. С. 18.

Особенно П.Я. Чаадаева возмущает отсутствие у русских самостоятельного мышления. «Если мы хотим, — пишет он, — подобно другим народам, иметь свое лицо, мы должны сначала как-то переиначить у себя все воспитание человеческого рода. К нашим услугам — история народов и перед нашими глазами — итоги движения веков».101 Там же. С. 20.

П.Я. Чаадаева принято считать западником. Но будущий славянофил Иван Васильевич Киреевский (1806—1856) в опубликованной в 1832 г. статье «Девятнадцатый век» (послед. изд.: Киреевский И.В. Критика и эстетика. М., 1979; 1998; Избранные статьи. М., 1984) писал об отставании России от Запада, об общечеловеческом характере западной образованности и необходимости ее усвоения русскими.102 Киреевский И.В. Девятнадцатый век // Полн. собр. соч. Т. I. M., 1861. С.82 —83 и др.

Дальше пути разных русских мыслителей стали расходиться. Возник целый веер мнений. На одном крайнем фланге считали, что Россия по сути ничем не отличается от Запада, она лишь отстала от него. И в дальнейшем ей предстоит пройти все те ступени развития, что уже прошел Запад.

Другие мыслители подчеркивали, что в основе России и Запада лежали совершенно разные начала, что и определило принципиально разное развитие этих двух цивилизаций. Далее у них произошел постепенный отказ от взгляда на Запад как на носителя общечеловеческого просвещения. Западные и исконно русские общественные начала стали рассматриваться как одинаково важные. Следующий шаг — пропаганда идеи превосходства русских начал над западными.

В известной степени некоторые из этих моментов получили развитие в более поздней работе того же И.В. Киреевского «О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России» (1852; послед. изд.: Киреевский И.В. Критика и эстетика. М. 1979; 1998.). Он пишет, что конечным результатом европейского просвещения было «почти всеобщее чувство недовольства и обманутой надежды», «чувство недовольства и безотрадной пустоты».103 Киреевский И.В. О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России // Полн. собр. соч. Т. 2. М., 1861. С. 231. 104Там же. С. 249.И это, по его мнению, совершенно закономерно: в силу целого ряда названных им причин «образованность Европейская должна была окончиться разрушением всего умственного и общественного здания, ею самою же воздвигнутого».104

Но в наиболее яркой форме все эти идеи получили развитие в работах Алексея Степановича Хомякова (1804 — 1860), Константина Сергеевича Аксакова (1817 — 1860) и Юрия Федоровича Самарина (1819—1876). К.С. Аксаков в статье «О том же» (1850; послед. изд. в книге: Очерк русской философии истории. Антология. М., 1996) писал: «Россия — земля совершенно самобытная, вовсе не похожая на Европейские государства и страны... В основании государства западного: насилие, рабство и вражда. В основании государства Российского: добровольность, свобода и мир. Эти начала составляют важное и решительное различие между Русью и Западной Европой, и определяют историю той и другой. Пути совершенно разные, разные до такой степени, что никогда не могут сойтись между собой, и народы, идущие ими, никогда не согласятся в своих воззрениях».105 Аксаков К.С. О том же // Полн. собр. соч. Т. I. M., 1889. С. 16-17.Приобщение России к западной культуре К.С. Аксаков характеризовал как совращение.106 Там же. С. 16.У России — свой самобытный путь, и она должна идти по нему, ни в коем случае не сворачивая на совершенно чуждый ей западный.

Нетрудно заметить, что приведенное выше рассуждения К.С. Аксакова об коренном отличии основ российского общества от основ западного помимо всего прочего представляют собой апологетику существующих в России общественных порядков, включая самодержавие. Поэтому они были зло высмеяны неизвестным автором в стихотворении «Аксаковская мелодия», из которого я приведу первую строфу:

У них в Европе

Темно как в <...>.

Там волчий пир.

У нас же сладость,

Восторги, радость,

Любовь и мир.107 Неизвестный автор. Аксаковская мелодия // Вольная русская поэзия. М., 1975. С. 498.

Идею самобытности развития России отстаивал и замечательный русский поэт Федор Иванович Тютчев (1803 — 1873) в статье «Россия и Германия» (1844), незаконченном трактате «Россия и Запад» и многих стихотворениях. Хрестоматийными стали его строки:

Умом Россию не понять,

Аршином общим не измерить:

У ней особенная стать —

В Россию можно только верить.108 Тютчев Ф.И. «Умом Россию не понять...» // Стихотворения. Письма. Воспоминания современников. М., 1988. С. 129.

Там, где утверждается взгляд на историю как на совокупности развитии нескольких самостоятельных исторических образований, рано или поздно появляется и представление об исторических циклах. В русской философской мысли оно возникает прежде всего в форме идеи заката западноевропейского мира. Мы находим ее довольно рано. В написанном в начале 30-х годов XIX в. «Эпилоге» к, «Русским ночам» (1844; послед. изд.: Л., 1975) Владимир Федорович Одоевский (1803-1869) писал: «Осмелимся же выговорить слово, которое, может быть, теперь многим покажется странным и через несколько времени — слишком простым: Запад гибнет! Так! он гибнет! Пока он сбирает свои мелочные сокровища, пока предается своему отчаянию — время бежит, а у времени есть собственная жизнь, отличная от жизни народов; оно бежит, скоро обгонит старую, одряхлевшую Европу — и, может быть, покроет ее теми же слоями неподвижного пепла, которыми покрыты здания народов древней Америки -народов без имени».109 Одоевский В.Ф. Русские ночи. М., 1975. С. 147.

Эта идея нашла свое выражение в написанном в 1836 г. стихотворении великого русского поэта Михаила Юрьевича Лермонтова (1814 — 1841) «Умирающий гладиатор»:

Не так ли ты, о европейский мир,

Когда-то пламенных мечтателей кумир,

К могиле клонишься бесславной головою,

Измученный в борьбе сомнений и страстей,

Без веры, без идей — игралище детей,

Осмеянный ликующей толпою!.110 Лермонтов М.Ю. Умирающий гладиатор // Полн. собр. соч. Т. 1. М., 1948. С. 9.

Причина упадка Запада понималась по-разному. Одни полагали, что это следствие ложных начал, на которых базировался Запад. Другие считали, что дело просто в том, что Западная Европа исчерпала все возможности развития. И в том и в другом случае делался вывод, что России нужно идти путем совершенно иным, чем Западная Европа.

Самое интересное, что в наиболее отчетливой форме тезис об упадке Запада присутствует не столько в трудах славянофилов, сколько тех мыслителей, которых причисляли к западникам, причем не всех, а лишь демократически настроенных. К такому выводу их привели наблюдения над капиталистической действительностью Западной Европы. Эксплуатации трудовых масс, их нищета, лицемерный характер буржуазной демократии, упадок духовной культуры, прежде всего искусства — все это порождало у русских демократов неприятие капитализма и стремление найти для свой страны иной путь — дорогу некапиталистического прогресса.

Все это в наиболее яркой форме присутствует в работах Александра Ивановича Герцена (1812 — 1870). Впервые идея старения и гибели западного мира появляется уже в его работе «С того берега», в очерке «Перед грозой» (1847; Соч. в 9-ти т. Т.3. М., 1956). Затем она вместе с идеей особого пути развития России к социализму развивается в работах «О развитии революционных идей в России» (1850; 1851; Там же), «Русские немцы и немецкие русские» (1859; Там же. Т. 7. М., 1958), «Концы и начала» (1862-1863; Там же), «Порядок торжествует!» (1866—1867; Там же. Т. 8. М., 1958) и «Пролегомена» (1867; Там же).

Вопрос о закате Европы совершенно отчетливо был поставлен в стихотворении русского мыслителя Петра Лавровича Лаврова (1823—1900) «Отзыв на манифест» (1855) :

Недуг неверия, гражданского раздора,

Недуг себялюбивых дел,

Дух малодушия, продажности, позора.

Европой старой овладел.

Восстанет ли с одра болезни и мученья

От лихорадочного сна?

Придут ли для нее минуты исцеленья,

Провозвестит ли нам она

Законы новые общественного строя —

Любви и равенства закон?

И скажут новые гражданские герои:

«Европы род еще силен».

Или томит ее предсмертное страданье,

Последний старческий недуг,

И дети Запада, как всякое созданье,

Свершили свой заветный круг

И сходят мрачные с окровавленной сцены,

Как братья старшие сошли?

Затем, что час настал для новой перемены

Всей декорации земли <...>

И как отжившие владыки Вавилона,

Как гибнувший немой народ,

Как Рима древнего герои — легионы,

Умрет и европейский род.111 Лавров П.Л. Отзыв на манифест // Вольная русская поэзия второй половины XIX века. Л., 1959. С. 625.

Обращая главное внимание на предполагаемый упадок Запада, русские мыслители, разумеется, исходили из того, что циклы были обычным явлением в прошлом человечества, особенно в истории древнего мира. Россия и Запад были не единственными самостоятельными историческими образованиями. Их было множество. И все они возникали, развивались и исчезали. Но признавая бытие множества исторических образований и циклический характер их развития, русские мыслители в то же время рассматривали эти исторические единицы как части единого человечества, а их истории как составляющие единого мирового исторического процесса. Проблема единства и многообразия мировой истории была одной из важнейших, которую они стремились решить.

П.Я. Чаадаев неоднократно говорил о делении мира на Запад и Восток. Это подразделение не только географическое. «...Это, — писал он в «Апологии сумасшедшего», — два принципа, соответствующие двум динамическим силам природы, две идеи, обнимающие весь жизненный строй человеческого рода».112 Чаадаев П.Я. Апология сумасшедшего // Сочинения. М., 1989. С. 145.Казалось бы отсюда следует вывод о том, что нет единой истории человечества. Но П.Я. Чаадаев его не делает. Он пытается найти другое решение вопроса. Для него развитие, которое завершилось возникновение западной цивилизации, есть магистраль мировой истории. А развитие России, Абиссинии, Японии — отступление от магистрали.113 Чаадаев П.Я. Философические письма... С. 28.Указывает он и на застойность Азии.114 Там же. С. 105-107.

Бились над этой проблемой и другие русские мыслители. Снова и снова к ней обращался А.И. Герцен. Приведем последнее, что он писал по этому вопросу. «Общий план развития допускает бесконечное число вариаций непредвидимых, как хобот слона, как горб верблюда... Общее происхождение нисколько не обуславливает одинаковость биографий. Каин и Авель, Ромул и Рем были родные братья, а какие разные карьеры сделали. То же самое во всех нравственных родах и общениях... В природе, в жизни нет никаких монополей, никаких мер для предупреждения и пресечения новых зоологических видов, новых исторических судеб и государственных форм; пределы их — одни невозможности. Будущее импровизируется на тему прошедшего. Не только фазы развития и формы быта изменяются, но создаются новые народы и народности, которых судьбы идут иными путями».115 Герцен А.И. Концы и начала // Соч. в 9-х т. Т. 7. М., 1958. С. 532-534.

В конце концов некоторые из них, стремясь согласовать представление о различных путях развития множества самостоятельных исторических образований с идеей единства мировой истории, так или иначе приходили к идее исторической эстафеты (подробно: 2.14.7). Правда, она не всеми понималась и принималась. Но во всяком случае их философско-исторические работы создавали возможность движения русской мысли по пути к плюрально-циклическому пониманию истории. И эта возможность рано или поздно должна была превратиться в действительность. И она превратилась.

Работа Николая Яковлевича Данилевского (1822 — 1885) «Россия и Европа. Взгляд на культурные и политические отношения Славянского мира к Германо-Романскому» первоначально была опубликована в 1 — 6 и 8 —10 книжках журнала «Заря» за 1869 г. Отдельным изданием она впервые вышла в 1871 г. (послед. изд.: М., 1991; СПб.; 1995; М., 2002; 2003).

Существуют диаметрально противоположные точки зрения на отношение между данной работой Н.Я. Данилевского и упоминавшимся выше трудом Г. Рюккерта. По мнению уже упоминавшегося B.C. Соловьева, Н.Я. Данилевский просто-напросто повторил своими словами концепцию Г. Рюккерта.116 См.: Соловьев B.C. Немецкий подлинник и русский список // Соч. в 2-х т. Т. I. M., 1989. С. 561-591.Страстный поклонник Н.Я. Данилевского философ и публицист Николай Николаевич Страхов (1828 — 1896) категорически утверждал, что его кумир вообще не был знаком с работой немецкого историка.117 Страхов H.H. Исторические взгляды Г. Рюккерта и Н.Я. Данилевского // Русский вестник. Т. 234. 1894. Октябрь. С. 158.Вероятнее всего, что Н.Я. Данилевский испытал влияние взглядов Г. Рюккерта. Но труд последнего во всяком случае не был для него главным источником. Работа Н.Я. Данилевского во многом была логическим завершением эволюции русской философско-исторической мысли 30—60-х годов XIX в. Исторический плюрализм там явно вызревал, особенно в работах представителей славянофильского направления. Сам Н.Я. Данилевский был по своим убеждениям славянофилом. И он стремился подвести под славянофильство прочную теоретическую основу.

Славянский мир, включающий в себя Россию, развивался и развивается совершенно самобытно. И это не исключение, а правило. Этот мир является просто одним из самостоятельных исторических образований, каждое из которых развивается столь же самобытно. Другим историческим образованием является западный, романо-германский мир, который столь же самобытен. Славянский и романо-германский миры — два совершенно равноправных образования. Ни один из них не является ни лучшим, ни худшим, ни передовым, ни отсталым. Они просто разные. Таким был ход мысли Н.Я. Данилевского, который завершился созданием первой детально разработанной и достаточно последовательной плюрально-циклической концепция истории. В его работе в отличие от труда Г. Рюккерта были поставлены все точки над i.

Исторические индивиды, которые Н.И. Данилевский именует культурно-историческими типами, просто культурами, самобытными цивилизациями, историческими организмами, выступают у него как совершенно самостоятельные, неповторимые цельности. Он выделил десять основных культурно-исторических типов: египетский, китайский, ассирийско-вавилоно-финикийский (халдейский, или древнесемитический), индийский, иранский, еврейский, греческий, римский, ново-семитический (аравийский) и германо-романский (европейский). Этот список он пополнил двумя погибшими насильственной смертью американскими типами: мексиканским и перуанским, и славянским, которому еще предстоит расцвести.

Каждый из этих культурно-исторических индивидов совершенно самостоятельно проходит три этапа: древний или этнографический, когда происходит заготовление запаса для будущей деятельности, средний — государственный и, наконец, период цивилизации, который является временем растраты сил, а тем самым и их истощения (впрочем, буквально на тех же страницах автор говорит только о двух этапах: этнографическом этапе и этапе цивилизации). В результате народы впадают либо в апатию самодовольства, либо в апатию отчаяния. Выход из положения состоит в возвращение к первобытной этнографической форме быта, из которой снова может возникнуть историческая жизнь.

Кроме положительно-деятельных культурно-исторических типов существуют отрицательные деятели человечества, которые, появившись на исторической арене, добивают борющиеся со смертью цивилизации, а затем скрываются в прежнее ничтожество. Таковы гунны, монголы, турки. И, наконец, есть племена, которым не суждено ни положительной, ни отрицательной исторической роли. Они составляют лишь этнографический материал, входящий в качестве дополнительного в состав тех или иных культурно-исторических типов. Таковы финские и некоторые другие племена.

Никакой единой всемирной истории не существует. Подразделение истории на античную, средневековую и новую, рассматриваемое европейскими историками как периодизация всемирной истории, относится исключительно к истории Западной Европы. Для других частей мира она не имеет никакого значения. Это деление истории есть яркое проявление европоцентризма, от которого нужно раз и навсегда отказаться.

Ни один культурно-исторический тип не может претендовать на то, чтобы считаться более развитым, более высоким, чем остальные. Западная Европа в этом отношении не представляет исключения. Правда, эту точку зрения Н.Я. Данилевский до конца не выдерживает.

Прежде всего он отличает типы уединенные (китайский, индийский) и типы преемственные (египетский, древнесемитический, греческий, римский, еврейский и германо-романский). Плоды деятельности последних передавались от одного к другому, в результате чего они далеко превзошли уединенные цивилизации. «Самые богатые, самые полные цивилизации изо всех доселе на земле существовавших, — пишет он, -принадлежат, конечно, мирам греческому и европейскому».118 Данилевский Н.Я. Россия и Европа. М., 1991. С. 101.

Но тут же Н.Я. Данилевский добавляет, что цивилизация не передается от одного типа к другому. Имеет место не передача, а лишь воздействие одного типа на другой. Существует три способа распространения цивилизации: пересадка путем колонизации, прививка и, наконец, такое влияние, которое можно уподобить воздействию почвенного удобрения на растительный организм.

Далее Н.Я. Данилевский говорит о четырех разрядах культурной деятельности: деятельностях религиозной, культурной (в узком смысле), политической и общественно-экономической. В первых культурах (египетской, китайской, древнесемитической, индийской и иранской) ни один из этих видов деятельности не был выделен. Они были культурами подготовительными. В еврейском культурном типе была развита религиозная деятельность, в греческом — культурно-художественная, в римском -политическая. Эти культурные типы были одноосновными. Германо-романский тип -двухосновной. В нем развиты политическая и культурная стороны. В славянском типе будут развиты все четыре вида деятельности. Он будет четырехосновным культурным типом. В некоторых местах книги Н.Я. Данилевский и прямо говорит о превосходстве русского общественного строя над европейским. В конечном счете с равноценностью самобытных цивилизаций у него получилось примерно то же самое, что с равенством обитателей «Скотного двора» Джорджа Оруэлла: все равны, но некоторые равнее других.

Таким образом, будучи гораздо более последовательным, чем Г. Рюккерт, русский мыслитель в то же время допускает немалое число отступлений от своей концепции. Непоследовательность он проявляет и во взглядах на мировую историю. Доказывая на протяжении чуть ли не всей книги, что никакой единой всемирной истории не существует и существовать не может, на самой последней ее странице он вдруг говорит о «главном потоке всемирной истории», который подразделяется на несколько русел, которым суждено слиться «на обширных равнинах Славянства» в «один обширный водоем».119 Там же. С. 509.И это не случайно. Как ни стремился H.H. Данилевский быть последовательным в своих построениях, историю все же он знал. И известные ему исторические факты вынуждали его вносить в свой труд коррективы, несовместимые с его собственными идеями.

Идеи Н. Я. Данилевского были восприняты и разработаны целым рядом других русских мыслителей и ученых. Среди них прежде всего следует упомянуть Константина Николаевича Леонтьева (1831 — 1891). В его работе «Византизм и славянство» (1875; послед. изд. в книгах: Избранное. М., 1993; К.Н. Леонтьев. Восток, Россия и славянство. М., 1997) в качестве субъектов истории выступают не столько культуры, сколько государства, «государственные организмы». Каждая из исторически значимых исторических общностей проходит в своем развитии три стадии, что занимает, примерно, 1000 — 1200 лет. В 1892 г. в 1—4 номерах журнала «Славянское обозрение» был опубликован труд историка, слависта Владимира Ивановича Ламанского (1833 — 1914) «Три мира Азийско-Европейского материка», который затем был издан отдельной книгой (СПб., 1892; Пг., 1916), в котором также развивались взгляды Н.Я. Данилевского.

Когда излагается история плюрально-циклического подхода к истории, то обычно от Н. Я. Данилевского прямо переходят к О. Шпенглеру. При этом сразу же бросается в глаза необычайное сходство построений последнего с концепцией первого, что невольно наводит на мысль о заимствовании. И эта мысль была бы оправданной, если бы концепция Н.Я. Данилевского была совершенно уникальной.

Но мы знаем, что труду этого русского мыслителя предшествовали работы Ж.А. де Гобино и Г. Рюккерта. А главное — подобного рода представления получили в конце XIX — начале XX вв. самое широкое распространение в европейских общественных науках, причем явно не в результате знакомства с трудом Н. Я. Данилевского. Причин было несколько.

Одна из них — социальная. В результате распространения марксизма и мощного подъема рабочего движения, возглавляемого социал-демократическими партиями, господствующий класс Западной Европы стал испытывать страх перед прогрессом, что не могло не сказаться на общественных науках, в том числе и на исторической. Вторая — чисто научная: нарастающее осознание противоречия между господствующим линейно-стадиальным пониманием истории и исторической реальностью. Этот разрыв становился все более острым по мере развития исторической и других родственных ей наук.

Кое-что о Древнем Востоке европейцы знали и раньше, но настоящее изучение его истории началось в Европе только в XIX в. Огромную роль сыграла в этом египетская экспедиция Наполеона Бонапарта, в которой приняли участие ученые, включая ориенталистов. Собранные материалы легли в основу вышедшего в 1809—1813 гг. грандиозного, состоявшего из 24 огромных томов, труда «Описание Египта». Тем самым в современный мир была введена почти совершенно неведомая ранее ему цивилизация.

Памятники Древнего Египта были описаны, но они молчали. Настоятельной необходимостью стала расшифровка иероглифической письменности. Этим делом занялись многие ученые, в частности врач и физик Томас Юнг (1773 — 1829), но решающий вклад был внесен Жаном Франсуа Шампильоном (1790 — 1832). В 1822 г. в «Письме к г. Дасье... относительно алфавита фонетических иероглифов...» (русск. перевод: Шампольон Ж.-Ф. О египетском иероглифическом алфавит. [М.-Л.], 1950) он изложил основы дешифровки древнеегипетской письменности. За этой работой последовали другие. Памятники Древнего Египта заговорили.

Почти одновременно в Египте начались раскопки, но они первоначально имели характер кладоискательства (Д.Б. Бельцони и др.). Важный сдвиг в изучении истории Древнего Египта связан с именем Рихарда Лепсиуса (1810 — 1884). Во время экспедиции 1843—1845 гг. он открыл много новых памятников и провел первые подлинные археологические раскопки. Но самое главное — Р. Лепсиус первым систематизировал все знания о прошлом Египта и тем самым сумел разглядеть за нагромождением руин древнюю историю этой страны. В 1849 г. в Берлине вышла его книга «Хронология Египта», за которой последовала «Книга египетских фараонов» (1850).

В 1850 г. в Египет приехал Огюст Мариэтт (1821 — 1881), которым положил начало систематическому изучению памятников древнеегипетской истории. Им был основан Египетский музей и до самой своей смерти он оставался бессменным директором Управления по делам египетских древностей и главным инспектором всех раскопок.

Почти одновременно с Египтом начались исследования и Месопотамии. В 1808 г. резидентом Ост-Индской компании в Багдаде был назначен Клавдий Джеймс Рич (1787 — 1820). Значительную часть своего времени он посвятил посещению древних городищ и сбору предметов старины. В 1811 г. К. Рич изучил руины Вавилона и описал их в работах, увидевших свет в 1812 и 1818 г.г. А 1820 г. он произвел археологическую разведку Куюнджика, где впервые обнаружил руины Ниневии. В целом К. Рич сделал для изучения древностей Двуречья все, что только можно было совершить, не предпринимая раскопок.

Первые систематические раскопки были предприняты в 1843—1846 гг. Полем Эмилем Ботта (1802—1870). Он начал с холма Куюнджик, но почти ничего не нашел. Зато в Хорсабаде он раскопал Дур-Шаррукин — резиденцию царя Саргона II (721—705 до н.э.). Так был открыт первый дворец ассирийских владык. В 1849—1850 гг. вышел пятитомный труд П. Ботта, в котором были детально описаны сделанные им находки. Стало ясным, что в Двуречье существовала не менее блистательная древняя цивилизация, чем в долине Нила.

Третий и четвертый тома труда П. Ботта содержали огромное число клинописных надписей. И они заговорили. Первый шаг к расшифровке клинописи был сделан еще в 1802 г. Георгом Фридрихом Гротенфендом (1775 — 1853). Следующие шаги были предприняты лишь через тридцать лет. Среди ученых, которые занимались расшифровкой клинописи, особо следует отметить Генри Кресвика Роулинсона (1810 — 1895). В 1837 г. он с опасностью для жизни скопировал знаменитую надпись царя Дария I на отвесной скале близ Бехистуна, а в 1846 г. представил перевод древнеперсидской части текста. Затем учеными были расшифрованы и две другие части надписи: эламская и вавилонская.

В 1846 г. Остин Генри Лайярд (1817 — 1894) начал систематические раскопки на холме Нимруд и нашел вторую после Ашшура столицу Ассирийской державы — Калах. Затем им была раскопана третья и последняя столица Ассирии — Ниневия. Вначале помощник а потом продолжатель дела О. Лайярда — Ормузд Рассам (1826 — 1910) нашел там знаменитую библиотеку царя Ашшурбанипала (668 — 626 до н.э.), содержавшую 30 тыс. глиняных табличек. Среди них Джорджем Смитом (1840 — 1876) был обнаружен и прочитан один из величайших памятников мировой культуры — эпос о Гильгамеше. Библиотека Ашшурбанипала оказалась ключом ко всей ассиро-вавилонской культуре.

Детальное изучение ассиро-вавилонских глиняных табличек привело ученых к выводу, что клинопись была создана не вавилонянами и ассирийцами, а более древним народом, говорившим на языке, отличном от ассиро-вавилонского. Такое предположение было сделано Эдвардом Хинксом (1792 — 1866), а в 1869 г. Юлиус (Жюль) Опперт (1825 — 1905) определил этот народ как шумеров. Как когда-то планета Нептун, шумерская цивилизация была первоначально открыта на кончике пера.

Спустя восемь лет Эрнест де Сарзек (1837—1901) начал раскопки в пустыне Телло и нашел шумерский город Лагаш. Было обнаружено огромное количество глиняных табличек с надписями на шумерском языке. В последующем выяснилось, что шумерская цивилизация возникла одновременно с египетской — в конце IV тысячелетия до н.э.

В 1870 г. Генрих Шлиман (1822 — 1890) приступил к раскопкам на холме Гисарлык и открыл цивилизацию Трои, начало которой восходило ко II тысячелетию до н.э. В 1876 г. он начал новые раскопки, в результате которых миру была явлена Микенская цивилизация, существовавшая на территории Греции задолго до античной эпохи.

В 1834 г. французский путешественник и археолог Шарль Феликс Мари Текстье (1802 — 1871) около деревни Богазкей в Малой Азии обнаружил развалины огромного города, принадлежавшего неизвестному народу. Спустя сорок с небольшим лет ирландский миссионер Уильям Райт и английский профессор Арчибальд Генри Сейс (1845 —1933), сопоставив эту и множество других сходных находок со свидетельствами Библии, пришли к выводу, что тридцать или сорок веков тому назад на Древнем Востоке наряду с египетской, вавилонской и ассирийской империями существовала еще одна великая держава — хеттская. Это положение было обосновано У. Райтом в статье, опубликованной в 1878 г., А.Г. Сейсом в лекции «Хетты в Малой Азии», прочитанной в 1880 г. Затем в 1884 г. вышла книга У. Райта, которая назвалась «Империя хеттов». Так были открыты хетты и заложены основы хеттологии.

Во второй половине XIX в. окончательно оформилась в составе исторической науки такая дисциплина, как история Древнего Востока, включавшая в свой состав прежде всего египтологию и ассириологию. В результате писаная история человечества почти удвоилась — к 27 векам добавилось еще 23. А характерной особенностью развития древневосточных обществ был циклизм — чередование периодов их расцвета и упадка, а то и просто гибели. Мимо этого не мог пройти ни один востоковед. Как правило, мало кто из них стремился создать свою философско-историческую концепцию, но объяснить причины этого явления пытались почти все.

Крупнейший французский египтолог Гастон Камиль Шарль Масперо (1846 — 1916) в труде «Древняя история народов Востока» (1875; русск. перевод с 4-го изд.: М., 1885) писал: «Существование восточных монархий обуславливалось всегда беспрестанными войнами и беспрестанными завоеваниями. Они не могут ни ограничиваться определенной территорией, ни оставаться в оборонительном положении. С прекращением расширения границ начинается их распадение; теряя свой завоевательный характер, они перестают существовать».120 Масперо Ж. Древняя история народов Востока. М., 1895. С. 640.На естественно возникающий вопрос о том, почему же прекращаются завоевания, Г. Масперо общего ответа не дает.

Когда же он рассматривает крушение Персидской державы, то пишет: «Но не народ был виною тому, что распадение Персии совершилось так быстро. Персы остались такими же, какими были первоначально — трезвыми, честными и бесстрашными, — только царствующая династия и окружавшие ее знатные роды до такой степени выродились, что спасение стало почти невозможно».121 Там же. С. 670.

Крупный немецкий ассириолог Гуго Винклер (1863 — 1913) дает несколько иное объяснение крушению Персидской державы. «Правда, — пишет он, — персидское царство, как наследовавшее Вавилону, в противоположность грекам, владеет до известной степени высшей культурой; но оно дряхлеет, потому что не имеет носителей свежего народа. Жизненная сила греческого духа легко одержит над нею верх».122 Винклер Г. Западная Азия в древние времена // История человечества. Всемирная история. Под общей редакцией Г. Гельмольта. Т. 3. СПб., 1903. С. 91.

Выдающийся немецкий историк Эдуард Мейер (1855 —1930) в пятитомном труде «История древнего мира» (1884 —1902) также обращает внимание на циклический характер развития древневосточных обществ. Но он не ограничивается только Востоком. В работах «Экономическое развитие древнего мира» (1895; русск. переводы: СПб., 1898; М., 1910) и «Рабство в древнем мире» (1898; русск. переводы: СПб., 1899; М., 1907) он излагает и обосновывает концепцию циклического развития обществ Европы. Первый цикл, по его мнению, имел место в античную эпоху. Второй начался в Западной Европе в IV в. н.э. и пока не закончился.

Общество Гомеровской и Архаической Греции Э. Мейер характеризует как средневековое, основанное на крепостничестве. Оно было уничтожено в результате революций VII—VI вв. до н.э. На первый план вышли торговля и промышленность. Начавшийся период соответствует эпохе нового времени в Западной Европе с тем лишь различием, что место наемного труда занимает рабство. Но это рабство «стоит на равной линии со свободным трудом нового времени и выросло из тех же моментов, что и последний».123 Мейер Э. Рабство в древности. СПб., 1899. С. 24.Начиная со II в. н.э. роль рабства падает, и к IV в. снова воцаряется крепостничество. «Таким образом, — заключает Э. Мейер, — античная эволюция завершила свой кругооборот. Процесс развития возвращается к той же точке, из который он вышел: средневековый порядок вторично становится господствующим».124 Там же. С. 47.

Взгляды Э. Мейера получили широкое распространение среди историков, в частности среди русских. Уже в 1900 г. античник Михаил Иванович Ростовцев (1870 — 1952) в работе «Капитализм и народное хозяйство в древнем мире» не только полностью принимал идею циклизма, но и отрицал возможность выделения стадий развития человечества в целом.125 Ростовцев М.И. Капитализм и народное хозяйство в древнем мире // Русская мысль. 1900. № 3. С. 195-197

«Нам кажется, — писал в 1907 г. крупный русский медиевист Дмитрий Моисеевич Петрушевский (1863 —1942), — что пора совсем оставить всемирно-исторические иллюзии, раз навсегда признав их уже отошедшим в прошлое культурным фактом, и центр тяжести научных интересов окончательно перенести на изучение именно этих внутренних процессов, развивавшихся и развивающихся в человеческих обществах, на их социологическое изучении; пора окончательно расстаться с идеей единого и единственного процесса, какой будто бы представляет собой история обществ древнего и нового мира, и окончательно утвердится в мысли, что здесь мы имеем дело не с единым и единственным процессом, а с целым множеством аналогичных процессов, сравнительное изучение которых, щепетильно внимательное к индивидуальным особенностям каждого из них, и составляет содержание науки всеобщей истории, ставящей себе чисто социологические цели выяснения механики общественного процесса, как такового, и законов, по которым он развивается. Пока традиции всемирной истории сами окончательно не станут достоянием истории, пока они будут сохранять свое в исторической науке, до тех пор этой последней трудно будет окончательно стать на чисто-научную точку почву».126 Петрушевский Д. Очерки из истории средневекового общества и государства. М., 1907. С. 35.

Нетрудно заметить, что именно к идеям Э. Мейера уходят своими корнями рассмотренные выше (2.4.8) исторические построения П.И. Кушнера и B.C. Сергеева.

Переход к детальному исследованию истории Востока был движением исторической науки не только в глубь, но и в ширь. Расширился не только временной, но и пространственный кругозор историков. Раньше они занимались в основном лишь Европой. Теперь в сфере их внимания оказалась часть Африки и почти вся Азия.

Заниматься историки стали изучением не только самых древних классовых обществ Азии, но также и историей стран Востока в античное, средневековое и новое время. И здесь их ожидал сюрприз. Оказалось, что общества Востока в античное время не были античными в привычном понимании этого слова, т.е. рабовладельческими, и что эти же общества в средневековую эпоху не были средневековыми в привычном смысле этого термина, т.е. феодальными.

И переход к новому времени на Востоке вовсе не означал зарождение там капитализма. Все в большей степени становилось ясным, что нигде на Востоке капитализм не возник в результате самостоятельного развития тамошних обществ. Он был туда привнесен извне — из Западной Европы. Унитарно-стадиальная концепция в ее линейно-стадиальном варианте стала разваливаться на глазах.

Идеи циклизма получили такое широкое распространение, что получили выражение и в поэзии. Р. Киплинг в стихотворении «Города, троны и славы» писал:

Грады, троны и славы

Этой Земли,

Как полевые травы,

На день взросли.

Вновь цветы расцветают,

Радуя глаз,

Вновь города из руин возникают

На миг, на час.127 Киплинг Р. (в пер. В. Шубинского). Города, троны и славы // Р. Киплинг. Рассказы. Стихотворения. Л., 1989.С. 328.

Движение научного знания о прошлом человечества не исчерпывалось лишь новым постижением Востока. Во второй половине XIX в. возникла наука, которая получила название этнографии, или этнологии. Она имела два объекта исследования. Первый — сохранившиеся к тому времени первобытные и предклассовые общества, второй — традиционное крестьянство классовых обществ Европы. Соответственно она подразделялась на две во многом самостоятельные научные дисциплины — этнографию первобытности и этнографию крестьянства.128 Подробнее об этом см.: Семенов Ю.И. Предмет этнографии (этнологии) и основные составляющие ее научные дисциплины // ЭО. 1998. № 2.

Нас в данном случае интересует только первая из них — этнография первобытности. Возникновение ее означало новое расширение пространственного кругозора обществознания. С появлением этнологии объектом научного познания стали все человеческие общества. Раньше общественные науки, включая историческую, изучали лишь классовые социоисторические организмы. Теперь объектом исследования стали не только геосоциальные, но и демосоциальные организмы.

С чисто формальной точки зрения этнография не может быть отнесена к числу исторических наук. Она изучает не прошлое, как историология, а настоящее. Этнографы, в противоположность историком, вели и ведут полевые исследования, в ходе которых исследуют жизнь реально существующие в это время обществ. Но настоящее, с которым имеют дело этнологи, одновременно является и прошлым. Прошлым для большей части человечества. Они изучают такое прошлое, которое существует в настоящем, такое настоящее, которое одновременно есть и прошлое. Недаром же этнографию нередко именовали наукой о живой старине.

С возникновением этнологии расширился не только и даже не столько пространственный кругозор исследователей человеческого общества, сколько временной. Объектом исследования науки стало общество, каким оно было до возникновения общественных классов и государства. Человеческая мысль устремилась в глубь времен, причем она продвинулась не на два тысячелетия, как в случае с Древним Востоком, а на десятки тысяч лет. Однако одна лишь этнология этого сделать была бы не в состоянии. На помощь пришли иные науки.

Ко второй половине XIX в. окончательно оформился тот раздел археологии, который занимался изучением первобытности, археология первобытности. Еще в 1819 г. датский ученый Кристиан Юргенсон Томсен (1788 — 1865) — первый куратор Национального музея в Копенгагене разделил археологический материал на три группы, соответствующие, как он считал трем последовательно сменившимся векам истории человечества:каменному, бронзовому и железному. Эту экспозицию он комментировал в лекциях, а затем в изданном в 1836 г. «Путеводителе по северным древностям». Большое внимание обоснованию этой периодизации на материале собственных раскопок уделил другой датский археолог — Якоб Ворсо (1821 —1885).

Французский археолог-любитель Жак Буше де Кревкер де Перт (1788 — 1868) в результате систематических раскопок обнаружил массу грубых каменных орудий, которые он связал с древнейшими («допотопными») людей. Его первые выступления и публикации (1838— 1841), встретили резкую оппозицию со стороны ученого мира. Его обвиняли в научной безграмотности и даже подделке. Однако он упорно продолжал свои исследования, отстаивая свою правоту. В 1846 г. вышла его работа «Примитивная индустрия», в 1847 г. —первый том труда «Древности кельтские и допотопные», в 1860 г. —книга «Допотопный человек и его творения». В них Ж. Буше де Перт впервые поставил вопрос о первобытном обществе как едином целом.

Хотя научное исследование живой старины, современной первобытности развернулось, лишь начиная с середины XIX в., открыта она была раньше — в XVI— XVIII вв. И долгое время только ее одну и знали. Ж. Буше де Перту принадлежит честь открытия мертвой, исчезнувшей старины, доисторической, подлинно первобытной первобытности. В 1851 г. в работе Даниэля Уилсона «Археология и преисторические животные Шотландии» первые появился термин «преистория» (prehistory).

В 1865 г. в работе «Доисторические времена» (русск. перевод: М., 1876) английский этнограф и археолог Джон Лёббок, получивший за заслуги перед наукой титул лорда Эвербери (1834— 1913), подразделил век камня на древний каменный век (палеолит) и новый каменный век (неолит). В 70-х годах XIX в. французский археолог Габриэль де Мортилье (1821 — 1898) создал детальную периодизацию древнего каменного века. Первоначальный ее вариант после его использования на Парижской всемирной выставке 1867 г. был опубликован в 1869 г. В дальнейшем эта периодизация была разработана в целом ряде трудов, прежде всего в книге «Преистория» (1883, 1885; третье издание, доработанное сыном Г. де Мортилье Адрианом, было переведено на русский язык: Мортилье Г. и А.. Доисторическая жизнь. Происхождение и древность человека. СПб., 1903).

Г. Мортилье выделил шелльскую и ашельскую эпохи и объединил их под названием нижнего палеолита; мустьерская эпоха составила средний палеолит, а солютрейская и мадленская — верхний палеолит. По современным данным возраст ранних шелльских орудий Европы, которые были выделены Г. Мортилье, превышает полмиллиона лет.

В последующем развитии к археологии добавилась палеоантропология — научная дисциплина, изучающая костные остатки древних людей. Теоретическая база под эту науку была подведена трудом великого английского естествоиспытателя Чарльза Роберта Дарвина (1809 — 1882) «Происхождение человека и половой отбор» (1871; русск. перевод: Соч. Т. 5. М., 1953). В 1891-1892 гг. голландским врачом и анатомом Эженом (Евгением) Дюбуа (1858—1941) на Яве были открыты остатки питекантропа. По современным данным, возраст этих находок приближается к миллиону лет.

Возникновение первобытной археологии, этнографии первобытности и палеоантропологии подготовило почву для зарождения науки о первобытной истории. Нередко, характеризуя эту науку, говорят, что она отличается от науки, изучающей историю классового или цивилизованного общества, лишь тем, что лишена письменных источников. Но отличие первой от второй состоит не только и даже не столько в этом.

Между ними существует значительное различие, которое делает их во многом двумя разными, хотя и родственными науками. Это различие прежде всего заключается в том, что они изучают социоисторические организмы разных типов: первая -демосоциальные организмы, вторая — геосоциальные. Из этого вытекают и другие различия.

Историология цивилизованного общества прежде всего имеет дело с индивидуальными историческими событиями и конкретными историческими деятелями. Историология первобытности не исследует ни индивидуальные исторические события, ни деятельность конкретных лиц. И дело вовсе не в том, что последняя из-за отсутствия письменных источников не располагает данными обо все этом. Вся суть в том, что первобытные социоисторические организмы столь малы, что в них исторических событий в нашем понимании не происходит. Там имеют место лишь обыденные, бытовые события, описывать которые не имеет никакого смысла.

Недаром же этнографы, изучающие живые первобытные общества, описывают не события, а обычаи, ритуалы, нравы и т.п., иначе говоря, не отдельное, а общее. Если в их трудах речь и заходит о конкретных действиях отдельных лиц, групп, всех членов социора, вместе взятых, то все это служит лишь иллюстрацией к общим положениям. Не знает ни индивидуальных событий, ни конкретных лиц также и первобытная археология. Таким образом, первобытная историология в отличие от историологии цивилизованных обществ занимается только общим и особенным.

Как уже отмечалось, демосоциальные организмы очень малы по своим размерам. Поэтому первобытная историология исследует не столько демосоциоры, сами по себе взятые, сколько те или иные их совокупности, которые обычно именуются племенами или, чаще, народами (см. 1.5.2; 1.7.3). Историология же цивилизованного общества занимается прежде всего геосоциорами и лишь потом их системами.

Принципиальное различие между двумя этими науками интуитивно давно уже осознавалось всеми исследователями. Многие историки цивилизованного общества категорически настаивали на том, что понятие истории полностью совпадает с понятием писаной истории.

«Историей, — писал уже известный нам Г. Винклер, — мы называем то развитие человечества, которое засвидетельствовано письменными документами, которое передано нам в слове и письме. Все, что лежит до этого, относится к эпохе доисторической. История, следовательно, начинается тогда, когда нам становятся известными письменные источники».129 Винклер Г. Вавилонская культура в ее отношении к культурному развитию человечества. М., 1913. С. 3.

Нельзя в этой связи не привести строки из стихотворения русского прозаика и поэта Ивана Алексеевича Бунина (1870 —1953) «Слово», в которых нашла поэтическое выражение сходная мысль:

Молчат гробницы, мумии и кости, —

Лишь слову жизнь дана:

Из древней тьмы, на мировом погосте,

Звучат лишь Письмена.130 Бунин И.А. Слово // Собр. соч. в 8-ми т. Т. 1. М., 1993. С. 282.

В западной науке ни сама история первобытности, ни наука о ней, как правило, никогда не именуется историей. В ходу другие названия: доистория, преистория, праистория, протоистория и т.п. Термин «история» в применении к первобытности использовался в основном лишь в советской науке. Но и это не выдерживалось до конца последовательно. Многие ученые, прежде всего археологи, часто пользовались и терминами «доистория» и «праистория».

На мой взгляд, различие между историологией первобытности и историологией классовых обществ столь велико, что существование для обозначения этих двух наук разных терминов вполне оправдано. Кроме того, необходимо выделить в качестве совершенно особого периода длившуюся более полутора миллионов лет эпоху становления человека и общества, эпоху праобщества.131 Подробнее об этом см.: Семенов Ю.И. На заре человеческой истории. М., 1989.В применении к ней я буду говорить о праистории и, соответственно, о праисториологии.

Историю готового общества, какой она была до возникновения цивилизации, я буду называть первобытной историей, или палеоисторией, последующую историю — неоисторией. Соответственно науку об истории доклассового общества следует именовать палеоисториологией, а науку об истории цивилизованного общества — неоисториологией. Но так как на предшествующих страницах наука о писаной истории везде именовалась просто историологией, то для сохранения преемственности я там, где это возможно, буду называть ее прежним именем.

В археологии первобытности идея развития господствовала, по существу, с самого ее начала. В этнологию первобытности она проникла тогда, когда началось теоретическое осмысление собранного этой наукой фактического материала. Первые теории этнологии были эволюционистскими совершенно независимо от того, что находилось в центре внимания исследователя: культура или общество. Я уже упоминал книгу Э. Б. Тайлора «Первобытная культура» (1871), в которой была дана яркая картина развития первобытной религии.

В центре внимания уже известного нам Л.Г. Моргана находилась не культура, а общество. В его знаменитой работе «Древнее общество» (1877) была изложена первая научная концепция развития первобытного общества и его превращения в общество классовое. Это была теория одновременно двух наук: во-первых, этнологии первобытности, во-вторых, палеоисториологии, т.е. истории доклассового общества. Она была почти целиком построена на этнографическом материале. И это было неизбежно.

Ни первобытная археология, ни палеоантропология, взятые сами по себе, не в состоянии нарисовать картину развития общественных отношений первобытности. Это может сделать только этнология. Не все этнологические концепции являются теориями первобытной истории. Но любая подлинно научная теория первобытной истории может быть только этнологической и никакой другой. Работа Л.Г. Моргана положила начало науке о первобытной истории — палеоисториологии.

И снова бросается в глаза различие между неоисториологией и палеоисториологией. В неоисториологии движение познания шло от описания индивидуальных событий к пониманию истории как процесса. Исходным пунктом палеоисториологии явился взгляд на первобытную историю как на закономерный процесс. Движение познания в этой науке шло от самого общего понимания данного процесса, которое мы находим уже у А. Фергюсона, к все более и более конкретной картине, которая складывалась на основе не только данных этнографии, но и материалов археологии и палеоантропологии.

Эволюционизм господствовал в этнологии почти до конца XIX в. Широкое распространение он получил и в России. Его сторонниками были Максим Максимович Ковалевский (1851 —1916), Лев Яковлевич Штернберг (1861 —1927), Николай Николаевич Харузин (1865 — 1900), Митрофан Викторович Довнар-Запольский (1867 — 1934) и многие другие ученые.

А затем в западной науке начался крутой поворот к эмпиризму и антиэволюционизму. Как и в случае с исторической наукой, здесь также действовали социальные причины. Вот что писал об этом крупнейший американский этнолог и культуролог Лесли Олвин Уайт: «Использование эволюционной теории вообще и теории Л. Моргана, в частности, К. Марксом и радикальным социалистическим рабочим движением вызвало сильную оппозицию со стороны капиталистической системы. Вследствие этого антиэволюционизм стал символом веры определенных слоев общества... Он стал философией оправдания церкви, частной собственности, семьи и капиталистического государства подобно тому, как «социальный дарвинизм» стал философским оправданием безжалостной эксплуатации в промышленности».132 White L. A. The Concept of Evolution in Cultural Anthropology // Evolution and Anthropology: A Centennial Appraisal. Washington, 1959. P. 109.

Но сводить все только к действию социальных факторов нельзя. Были причины и сугубо научные. Эволюционистские концепции в этнологии являлись по своему существу унитарно-стадиальными. В центре их находилось развитие общества вообще или культуры вообще. И если они никак не интерпретировались, то выступали как абстрактные схемы, которые отталкивали исследователей, имевших дело не с обществом вообще, а с конкретными социоисторическими организмами, представлявшими собой части человеческого общества в целом. Если же они интерпретировались, то их истолкование было линейно-стадиальным. И тогда эти схемы нередко вступали в противоречие с этнографической реальностью.

Все это и вызвало к жизни диффузионизм, о котором уже было достаточно сказано (1.6.3), и различного рода другие концептуальные течения, сторонники которых либо совсем отвергали идею развития, либо, в лучшем случае, оттесняли ее на задний план. В числе этих течений — французская социологическая школа, созданная Э. Дюркгеймом, функционализм или школа структурно-функционального анализа, основателями которой были английские этнологи Бронислав Каспар Малиновский (1884 — 1942) и Альфред Реджинальд Радклифф-Браун (1881 — 1955), и американская школа исторической этнологии во главе с Ф. Боасом. Антиэволюционистские идеи проникли и в Россию. В русской науке с резкой критикой эволюционистских построений выступил этнограф Александр Николаевич Максимов (1872 — 1941), работы которого недавно были переизданы (Избранные труды. М., 1997).

Ранее уже было приведено высказывание виднейшего диффузиониста Л. Фробениуса, в котором говорилось о возникновении, расцвете и гибели культур. Не чужд идеям плюрализма и циклизма был и Э. Дюркгейм. «...Фактически, — писал он в работе «Метод социологии» (1895), возражая поборникам идеи поступательного развития человечества как целого, — этого прогресса человечества не существует. Существуют же и даны наблюдению лишь отдельные общества, которые рождаются, развиваются и умирают независимо одно от другого».133 Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. Метод социологии. М., 1991. С. 425.

В результате распространения всех этих течений эволюционизм из западной этнологической науки был на долгое время почти полностью вытеснен. Подобное явление наблюдалось и в археологии. К диффузионизму склонялся крупнейший шведский археолог, создатель типологического метода в археологии Оскар Монтелиус (1843 — 1921), еще в большей степени датчанин Софус Отто Мюллер (1846 — 1834). Австрийский этнограф и археолог Освальд Менгин (1888 — 1973) положил в основу своей книги «Всемирная история каменного века» (1931) гребнеровскую идею «культурных кругов». Наряду с диффузионизмом получил широкое распространение миграциоиизм (1.6.2).

Из исторической науки и этнологии идеи исторического плюрализма и циклизма проникли в конце XIX в. и в социологию. Выше уже говорилось о Э. Дюркгейме. Другим примером могут послужить работы известного австрийского социолога Людвига Гумпловича (1838—1909) «Расовая борьба» (1883), «Основы социологии» (1885; русск. перевод: СПб., 1899; Избранные главы в книге: Западно-европейская социология XIX — начала XX веков. М, . 1996), «Социология и политика» (1891; русск. перевод: М., 1895). В отличие от многих социологов своего времени Л. Гумплович признавал существование в ранней истории человечества первобытного коммунизма, считал, что государство возникло как орудие в руках меньшинства общества для подавления большинства, и не сомневался в бытии общественных классов и неизбежности классовой борьбы.

Одновременно он отстаивал концепцию исторического плюрализма и, тем самым, неизбежно, циклизма. «Социальное развитие, — писал Л. Гумплович, — насколько мы познакомились с ним, является частным, местным и временным: мы уже говорили, что мы не в силах представить себе развитие человечества как единого целого, так как у нас совсем нет общего представления о субъекте такого развития. Спрашивается теперь, можем ли мы иметь представление о развитии известного нам человечества помимо представлений о развитии отдельных групп и социальных обществ...?».134 Гумплович Л. Основы социологии. М, 1899. С. 342.«Все речи о «развитии человечества»... — продолжает он, — основаны на ошибочном и совершенно ложном взгляде, так как можно говорить только о социальном развитии в пределах одного и того же рода: «человек». Это развитие всегда и всюду начинается там, где существуют налицо соответствующие социальные условия; оно течет закономерно до конечного пункта, где оно, так сказать, завершается, где оно по недостатку необходимых социальных сил гаснет и умирает... Факты эти приведены для идеи круговоротного течения социального развития — идеи, имеющей опорным пунктом круговоротное развитие государства».135 Там же. С. 344-345.

Общий вывод Л. Гумпловича состоит в том, что нет никакого прогресса в рамках человечества и не может быть ничего существенно нового в сфере его умственной жизни. Истории человечества как единого целого в реальности нет. Поэтому философия истории, которая всегда претендует на создание целостного представления об истории человечества, не имеет никакого права на существование. Любая философско-историческая концепция в принципе несостоятельна. Достаточно одной лишь социологии. Под социологией Л. Гумплович в данном случае понимал не столько эту науку в привычном сейчас для нас смысле слова, сколько социальную философию.

Но вопреки его мнению и в начале XX продолжали возникать философско-исторические концепции, главным принципом которых было отрицание единства мировой истории. Первыми были учение О. Шпенглера и евразийство.

Освальд Шпенглер в своих историософских исканиях был далеко не одинок. Независимо от него и одновременно с ним идею исторического плюрализма развивал русский языковед и философ Николай Сергеевич Трубецкой (1890 — 1938) в труде «Европа и человечество» (София, 1920; послед. изд.: Н.С. Трубецкой. История. Культура. Язык. М., 1995; Он же. Наследие Чингисхана. М., 1999.). Эха книга положила начало очень своеобразному направлению философско-исторической мысли в среде русской послереволюционной эмиграции, за которым закрепилось название евразийства.

В последнее время это течение получило у нас немалую известность. Появилось множество антологий, содержащих статьи или фрагменты работ евразийцев: «Евразия. Исторические взгляды русских эмигрантов» (М., 1992), «Пути Евразии. Русская интеллигенция и судьба России» (М., 1992); «Россия между Европой и Азией: Евразийский соблазн. Антология» (М., 1993), «Мир России — Евразии: Антология» (М., 1995), «Исход к Востоку» (М., 1997); «Русский узел евразийства. Восток в русской мысли. Сборник трудов евразийцев» (М., 1997). Издаются работы и сборники трудов основных представителей этого течения. Выше уже были упомянуты два однотомника Н.С. Трубецкого. Вышли сборники трудов Петра Николаевича Савицкого (1895-1968) «Континент Евразия» (М., 1997) и Николая Николаевича Алексеева (1879-1964) «Русский народ и государство» (М., 1998; 2000). Издана пятитомная «История России» Георгия Владимировича Вернадского (1887—1973) (М. — Тверь, 1996 — 1997).

В общем подходе евразийцев к истории человечества мало оригинального. Это -типичная плюрально-циклическая концепция. Характерно, по крайней мере для некоторых ее представителей, резко отрицательное отношения к западноевропейскому (романо-германскому) миру. Наиболее ярко оно проявилось в работе Н.С. Трубецкого «Европа и человечество». Этот мыслитель категорически выступает против взгляда на западноевропейскую культуру как на самую высокую из всех ныне существующих, как на общечеловеческую, к которой должны приобщиться все прочие народы, все человечество. С точки зрения Н.С. Трубецкого, все культуры и народы равноценны.

«Момент оценки, — пишет он, — должен быть раз навсегда изгнан из этнологии и истории культуры... Нет высших и низших. Есть только похожие и непохожие. Объявлять похожих на нас высшими, а непохожих низшими — произвольно, ненаучно, наивно, наконец, просто глупо».136 Трубецкой Н.С. Европа и человечество // Н.С. Трубецкой. История. Культура. Язык. М., 1995. С. 81-82.Поэтому романо-германская культура ничем не лучше любой другой.

Совершенно невозможно, по мнению Н.С. Трубецкого, полное приобщение одного народа к культуре другого без антропологического смешения обоих народов. Поэтому никакой народ, который антропологически не смешался с романогерманцами, не может вполне европеизироваться, т.е. вполне приобщиться к романо-германской культуре. Но, как считает Н.С. Трубецкой, европеизация не только невозможна без потери народом своего исконного антропологического типа, но и не нужна, ибо вредна. «...Последствия европеизации настолько тяжелы и ужасны, — утверждает он, — что европеизацию приходится считать не благом, а злом».137 Там же. С. 97.

И отсюда следует главный вывод: «...Если европейская цивилизация ничем не выше всякой другой, если полное приобщение к чужой культуре невозможно и если стремление к полной европеизации сулит всем неромано-германским народам самую жалкую и трагическую участь, то, очевидно, что с европеизацией этим народам нужно бороться изо всех сил».138 Там же. С. 98.Здесь в общем виде было выражено настроение, которое в наше время наиболее отчетливо проявляется в исламском фундаментализме.

Но если в работе «Европа и человечество» Н.С. Трубецкой в основном ограничивался критикой претензий западноевропейцев на всемирную роль их исторического образования, то в последующих его трудах на первый план выходит другое историческое целое, которое он именует Евразией. Именно это образование и находится в центре всех построений сторонников рассматриваемого идейного направления, что отличает их от Н.Я. Данилевского и его прямых последователей.

Западной Европе Н.Я. Данилевский противопоставлял как особое историческое образование Россию, имея ввиду области, населенные русскими, украинцами и белорусам, или еще шире, весь славянский мир. Евразийцы фактически тоже выделяли в качестве особого исторического образования территорию России, какой она стала к началу XX в., но, с одной стороны, не всю эту территорию, ибо исключалась Польша, Финляндия, Прибалтика, с другой, не только эту территорию, ибо включалась Тува и Внешняя Монголия. Но самое главное, они исходили из того, что особое целостное историческое полиэтническое образования сложилось на этой территории задолго до того, как большая ее часть оказалась под властью России. Не Россия создала Евразию, она лишь завладела ею.

«Под названием Евразии, —писал Г.В. Вернадский в работе «Начертание русской истории» (Прага, 1927; СПб., 2000), — здесь имеется в виду не совокупность Европы и Азии, — но именно Срединный Материк, как особый географический и исторический мир. Этот мир должен быть отделяем как от Европы, так и от Азии».139 Вернадский Г.В. Начертание русской истории. Прага, 1927. С. 7.Так как Евразия сама по себе представляет особое целое, то отсюда вытекает необходимостью и неизбежность ее политического единства. Первыми всю ее объединили монголы. «...Чингисхану, — писал Н.С. Трубецкой, — удалось выполнить историческую задачу, поставленную самой природой Евразии, — задачу государственного объединения всей этой части света».140 Трубецкой Н.С. Наследие Чингисхана // Н.С. Трубецкой. История. Культура. Язык. М., 1995. С. 215.

В последующем эту задачу решила Россия. Российская империя была преемницей монгольской. «История русского народа, — писал Г.В. Вернадский, — с этой точки зрения есть история постепенного освоения Евразии русским народом. История России должна быть рассматриваема в свете истории Евразии, и только под этим углом зрения может быть должным образом понято все своеобразие русского исторического процесса. Но вместе с тем русская история до конца XIX в. далеко не совпадает с историей Евразии. Лишь с последней четверти XIX в. история России есть в сущности история Евразии».141 Вернадский Г.В. Начертание русской истории... С. 12.«Государство, созданное русским народом в процессе исторического развития, — продолжает тот же автор, — не есть только политический механизм; это государство есть огромный историко-культурный организм; это государство есть особый мир — особая часть света. В состав этого мира входит не только русский народ, но также народы иного этнического состава — турецко-монгольские, финские и иные племена... Стихийный исторический процесс сплотил и продолжает сплачивать все больше племена и народности Евразии в единое культурное целое... Российское государство есть государство Евразийское, и все отдельные народности Евразии должны чувствовать и сознавать, что это их государство».142 Там же. С. 230-231.

Таким образом, евразийство было не чем иным, как теоретически обоснованием единства и неделимости России, независимо от характера существующей в ней политической власти, будь она царской или советской. Другой его важнейшим момент -противопоставление России Западу и призыв к борьбе против влияния последнего. «Мы, — провозглашалось в своеобразном манифесте сторонников этого течения -«Евразийство (опыт систематического изложения) », — должны осознать себя евразийцами, чтобы осознать себя русскими. Сбросив татарское иго, мы должны сбросить и европейское иго».143 Евразийство (опыт систематического изложения // Мир России-Евразии. Антология. М., 1995. С. 256-257.

Трудно сказать, был ли Освальд Шпенглер (1880 — 1936) знаком с книгой Н.Я. Данилевского. Но очень вероятно, что он читал сочинения Ж.А. де Гобино и Г. Рюккерта, и несомненно, что он знал работы Л. Гумпловича и Л. Фробениуса. И совершенно бесспорно, что по существу его труд «Закат стран Запада» (Т. 1., 1918; Т. 2. 1922; русские переводы: Закат Европы. Т. 1. М.-Пг., 1923; М., 1993; 1998; Новосибирск, 1993; Минск, 1998; Ростов-на-Дону, 1998; Т. 2. М., 1998) не содержит ничего принципиально нового по сравнению с работой Н. Я. Данилевского. То же самое выделение нескольких совершенно самостоятельных исторических образований, которые в отличие от русского мыслителя он именует не культурно-историческими типа, а культурами, или великими культурами. Таких великих культур он насчитывает восемь: западную, античную, индийскую, вавилонскую, китайскую, египетскую, арабскую и мексиканскую. Тот же самый циклизм. Та же самая критика подразделения истории на древний мир, средние века и новое время, то же самое обличение европоцентризма.

Только все это сочетается у О. Шпенглера с непомерно высокой оценкой своего труда. Автор считает, что он совершил в понимании истории открытие равное тому, которое было сделано Коперником в понимании мироздания. Как утверждает он, им была разрушена птолемеевская система истории, в которой все вращалось вокруг Западной Европы «как мнимого центра всего мирового свершения», и создана принципиально новая, в которой существует несколько отдельных исторических миров, «имеющих одинаковое значение в общей картине истории».144 Шпенглер О. Закат Европы. М., 1993. С. 146-147.

Как и Н.Я. Данилевский, О. Шпенглер меньше всего исходил из нужд исторического исследования. У первого побудительным мотивом было стремление обосновать самобытность развития России. О. Шпенглер же прежде всего стремился дать ответ на вопрос, что происходит с западноевропейским миром вообще, западноевропейской культурой прежде всего. Этот вопрос в особенно острой форме встал перед интеллигенцией Западной Европы тогда, когда разразилась первая мировая война, когда великие достижения западноевропейской науки и техники были поставлены на службу небывалому в истории человечества массовому истреблению людей и плодов их рук.

И ответ, который дал О. Шпенглер, состоял в том, что каждая культура с неизбежностью обречена на гибель. Такая гибель постигла египетскую, античную и другие древние культуры. Теперь настал черед западной культуры, которая гибнет в результате всеобщей технизации мира, губящей все творческое и живое.

Как мы уже видели, положение о закате западного мира также не принадлежит к числу слишком оригинальных. Об этом задолго до О. Шпенглера писали русский мыслители 30—60-х годов XIX в. Имело оно хождение и в самой Западной Европе. Идея болезни западной искусства и западной литературу присутствует в труде Макса Нордау (наст. имя и фам. — Симон Зюдфельд) (1849 — 1923) «Вырождение» (1892 — 1893; послед. русск. изд.: М., 1995). В 1897 г. Р. Киплинг в стихотворении «Отпустительная молитва» писал, имея в виду прежде всего Британскую империю:

Исчезнет наш могучий флот,

Огни замрут береговые

И наша слава упадет,

Как пали Тир и Ниневия.145 Киплинг Р. (в пер. Н. Чуковского). Отходная // Честертон Г.К. Перелетный кабак. Возвращение дон Кихота. СПб., 1992. С. 24.

А ко второму десятилетию XX в. сознание того, что Европа находится на пороге потрясений, грозящих ей гибелью, стало чуть ли не всеобщим в достаточно широких кругах европейской интеллигенции, включая русскую. Выдающий русский поэт Валерий Яковлевич Брюсов (1973 — 1924) в одном из своих стихотворении 1919 г., обращаясь к интеллигентам России, писал:

Еще недавно, всего охотней

Вы к новым сказкам клонили лица:

Уэллс, Джек Лондон, Леру и сотни

Других плели вам небылицы.

И вы дрожали, и вы внимали,

С испугом радостным, как дети,

Когда пред вами вскрывались дали

Земле назначенных столетий.

Вам были любы — трагизм и гибель

Иль ужас нового потопа,

И вы гадали: в огне ль, на дыбе ль

Погибнет старая Европа?146 Брюсов В.Я. Товарищам интеллигентам. Инвектива. // Собр. соч. в 7-ми т. Т. 3. М., 1974. С. 53.

После начала Первой мировой войны в декабре 1914 г., т.е. за четыре года до появления книги О. Шпенглера, в журнале «Северные записки» была опубликована работа русского философа и публициста Григория Адольфовича Ландау (1877 — 1941) «Сумерки Европы», в первых строках которой говорилось: «Сумерки сгущаются над Западной Европой. Из сверкания небывало яркого дня современной культуры, восторженной возносившейся, казалось, в безграничные просторы, она без перехода погрузилась во внезапно развернувшуюся жуть».147 Ландау Г. Сумерки Европы // Северные записки. 1914. Декабрь. С. 28.В последующем эта статья вошла в сборник работ Г.А. Ландау под тем же названием (Берлин, 1923). За работой Г.А. Ландау вскоре последовала статья H.A. Бердяева «Конец Европы» (одно из послед. изд.: Бердяев H.A. Судьба России. М. — Харьков, 1999).

Если говорить о концепции О. Шпенглера в целом, то ее автор, не добавив ничего принципиального нового, просто довел все мысли своих предшественников до крайнего предела, граничащего с абсурдом: абсолютная замкнутость и непроницаемость культур, никаких связей и взаимного влияния и т.п. В этом отношении он является самым последовательным приверженцем плюрально-циклического понимания истории. После О. Шпенглера дальше двигаться в этом направлении было просто невозможно.

И у следующего классика плюрально-циклического подхода — Арнольда Джозефа Тойнби (1889— 1975), мы наблюдаем движение по существу уже в прямо противоположном направлении: от плюрально-циклического подхода к унитаристскому. Основной его философско-исторический труд «Исследование истории» (AStudyofHistory), выходил в течение 28 лет: первый три тома увидели свет в 1934 г., тома 4-6 — в 1939 г., тома 7—10 — в 1954 г., том 11 (атласы) — в 1959 и последний 12 том появился в 1961 г.. На русском языке имеется сокращенное изложение первых семи томов в книге под названием «Постижение истории» (М., 1991; 1996; 2001) и томов 8—10 и 12 в сборнике работ А.Дж. Тойнби, озаглавленном «Цивилизация перед судом истории» (М., 2002).

Внешне в труде А.Дж. Тойнби все обстоит по-прежнему. Автор выделяет множества совершенно самостоятельных и равноценных (эквивалентных) социальных единиц, которые он называет цивилизациями, или обществами.

Перечень полностью развившихся (full-blown) обществ А.Дж. Тойнби начинает с западного, которое существует и сейчас. Кроме него, живыми являются еще четыре общества: православно-христианское, исламское, индуистское (hindu) и дальневосточное. Таким образом живых обществ всего пять. Однако в дальнейшем выясняется, что исламское общество состоит из двух совершенно самостоятельных обществ: иранского и арабского. В результате число живых цивилизаций возрастает до шести. Еще дальше, православное общество подразделяется на основное православное и православное в России, а дальневосточное — на основное дальневосточное (в Китае) и на дальневосточное в Японии и Корее. Таким образом оказывается, что сейчас продолжают существовать восемь цивилизаций (правда, сам А.Дж. Тойнби почему-то упорно повторяет, что их семь).

Кроме этих восьми живых обществ в прошлом существовало еще 13 полностью развившихся цивилизаций. К ним А.Дж. Тойнби относит эллинское, сирийское, китайское, минойское, шумерское, хеттское, вавилонское, индийское (indie), андское, мексиканское, юкатанское, майянское и египетское общества. Всего, таким образом, у него первоначально фигурирует 21 развившаяся цивилизация. В 7 томе он добавляет к этому списку еще две: шанскую (в Китае) и индскую (indus).148 Toynbee A. A Study of History. Vol. 7. London, 1954. P. 772.В результате число развившихся цивилизаций возрастает до 23.

Кроме них существуют или существовали четыре приостановленные (arrested) цивилизации: эскимосы, кочевники, спартанцы, османы (иногда к ним причисляются полинезийцы и тогда их число доходит до пяти) и четыре недоразвитых (abortive) цивилизации (дальнезападная христианская, дальневосточная христианская, скандинавская и первая сирийская). В 5 томе появляется еще одно историческое образование, которое А.Дж. Тойнби именует «космосом средневековых городов-государств Запада» и никак не характеризует.149 Toynbee A. A Study of History. Vol. 5. London, 1939. P. 612-642.Такая картина предстает перед нами в первых десяти томах.

В 12 томе в нее были внесены существенные коррективы. Развившиеся цивилизации были разделены на две основные категории: независимые и сателлитные. К числу первых было отнесено 13 цивилизаций. Без каких-либо изменений вошли в этот список шесть цивилизаций: западная, индская, эллинская, сирийская, андская, египетская. Арабская была переименована в исламскую, минойская — в эгейскую, основная православная — в просто православную. Мексиканская, юкатанская и майянская цивилизации были слиты в среднеамериканскую, шумерская и вавилонская — в шумеро-аккадскую, индийская и индуистская — в индийскую, шанская, китайская и основная дальневосточная — в китайскую.

Еще 15 цивилизаций были отнесены к числу сателлитных. Без каких-либо изменений в этот список вошли лишь хеттская и иранская. Православная цивилизация в России была переименована в русскую. Дальневосточная цивилизация в Японии и Корее была разделена на японскую и корейскую. И было добавлено 10 новых цивилизаций: миссисипийская, юго-западная (в Северной Америке), северо-андская, южно-андская, эламская, урартская, вьетнамская, италийская, юго-восточно-азиатская, тибетская. В итоге — 28 развившихся цивилизаций.

Недоразвитая дальневосточная христианская цивилизация была переименована в несторианскую христианскую. Как недоразвитая цивилизация было охарактеризовано общество средневековых городов-государств Запада. Список недоразвитых цивилизаций был пополнен также монофизитской христианской цивилизацией, в результате чего число их дошло до шести. Категория приостановленных цивилизациях была отменена: кочевники были объявлены сателлитной цивилизацией (хотя в список таковых почему-то не были включены), о спартанцах и османах было сказано, что представляли собой не цельные цивилизации, а лишь фрагменты иных цивилизаций, эскимосы были охарактеризованы как находящиеся на стадии предцивилизованного общества.

В 1972 г. вышло в свет однотомное издание «Постижения истории», подготовленное автором в сотрудничестве с Джейн Каплан. Картина цивилизаций снова претерпела изменения. В списке на странице 72 в числе независимых цивилизаций была названа африканская. В таблице 54, приведенной на той же странице, фигурируют две африканских цивилизации: африканская цивилизация на Западе и африканская цивилизация на Востоке. Таким образом, независимых цивилизаций стало 14 или 15. В список сателлитных цивилизаций были дополнительно включены мероитская и кочевая. Тем самым число их возросло до 17, а всего развившихся цивилизаций стало 31 или 32. Состав недоразвитых цивилизаций остался прежним — 6.

В полном соответствии с основными канонами исторического плюрализма А.Дж. Тойнби считает, что все цивилизации не только существуют вполне самостоятельно, но и совершенно самостоятельно проходят одни и те же стадии: возникновения, роста, надлома и распада.

Однако к этому добавляется, что между цивилизациями существуют связи и взаимные влияния, причем не только в пространстве. Одни цивилизации могут выступать в роли «отцовских», другие быть «сыновними». Но тем самым А.Дж. Тойнби подрывает свой тезис об эквивалентности всех цивилизаций. Ведь «сыновние» цивилизации явно не могут считаться начавшими все с начала. Они неизбежно должны были усвоить что-то из достижений предшествовавших им «отцовских» цивилизаций. В противном случае понятия «отцовских» и «сыновних» цивилизаций лишается всякого смысла.

Все человеческие общества А.Дж. Тойнби делит на два основные Вида. Первый составляют примитивные, или доцивилизационные, общества, второй — цивилизованные общества, или просто цивилизации. И между первыми и вторыми существует генетическая связь. Примитивные общества существовали уже в эпоху нижнего палеолита, отстоящую от нас на сотни тысяч лет. Именно они в результате «мутации» дали начало цивилизациям. «Согласно с современными представлениями, — пишет А.Дж. Тойнби, — Эра Цивилизации началась примерно 5 тысяч лет тому назад».150 Toynbee A. A Study of History. London, 1977. P. 43.

Таким образом, в построениях А.Дж. Тойнби фигурируют по крайней мере две всемирно-исторические стадии развития: примитивное общество и цивилизованное. В первых десяти томах А.Дж. Тойнби более или менее последовательно отвергает идею поступательного развития человечества после возникновения цивилизации. А в последнем томе он допускает прогресс всего человечества, но ограничивает его лишь сферой религии.

Плюрально-циклический подход к истории имеет немало адептов. Можно назвать книгу Филипа Бэгби «Культура и история. Пролегомены к сравнительному исследованию цивилизаций» (1958). В ней выделены девять главных цивилизаций (египетская, вавилонская, китайская, индийская, классическая, состоящая из двух под-цивилизаций — древнегреческой и римской, перуанская, среднеамериканская, западноевропейская и ближневосточная) и 29 периферийных или вторичных (хеттская, митаннийская, сиро-финикийская, эгейская, индская, бирманская, цейлонская, сиамская, кхмерская, камбоджийская, малайско-индонезийская, аннамитская, тибетская, непальская, корейская, японская, этрусская, иберийская, кельтская, греко-бактрийская, арабская, эфиопская, тевтонская, русская, индо-мусульманская, кушитская, эламская, тюрко-татарская, западно-африканская).

В целом у Ф. Бэгби наметилась та же самая тенденция, что наличествует у позднего А.Дж. Тойнби, — увеличение числа цивилизаций. Под цивилизацией все чаще стала пониматься не столько система социально-исторических организмов, объединенных общностью культуры, сколько отдельный социоисторический организм с присущей ему культурой. И в дроблении цивилизаций Ф. Бэгби явно переусердствовал. Он отдельно выделяет кхмерскую и камбоджийскую цивилизации, по-видимому, забыв о том, что Камбоджа — название страны, в которой живут кхмеры.

Еще один видный сторонник плюралистского подхода — Кэрролл Квигли, перу которого принадлежит работа «Эволюция цивилизаций. Введение в исторический анализ» (1961). В отличие от А.Дж. Тойнби он выделяет в развитии цивилизаций не четыре стадии, а целых семь: смешения, созревания, экспансии, конфликта, универсальной империи, разложения и вторжения.

Последнее слово западной науки в этой области — работы известного политолога Сэмюэла П. Хантингтона: вначале статья «Столкновение цивилизаций?» (1993; русск. перевод: Полис. 1994. № 1), а затем книга «Столкновение цивилизаций и перестройка мирового порядка» (1996; русск. перевод: Столкновение цивилизации. М. 2003). Автор выделяет в современном мире 7 — 8 крупных цивилизаций: западная, конфуцианская, японская, исламская, индуистская, православно-славянская, латиноамериканская и, возможно, африканская. Кроме них существуют мелкие цивилизации, например культура англоязычных жителей островов Карибского бассейна. Именно между крупными цивилизациями, а не между нациями-государствами, проходит сейчас линия разлома. И самые значительные конфликты будущего развернутся вдоль ее.

К числу приверженцев плюрально-циклического подхода к истории, бесспорно, должен быть отнесен Л.Н. Гумилев. Как уже указывалось, в своей работе «Этногенез и биосфера земли» (Л., 1989; 1990; 1994 и др.) он именует выделяемые им обособленные единицы исторического развития этносами и суперэтносами. Каждый этнос в процессе развития (этногенеза) проходит несколько фаз. Начало этому процессу дает пассионарный толчок.

В книге «Этногенез и биосфера земли» в качестве первой выступает фаза пассионарного подъема. Она продолжается примерно 300 лет. В книге «География этноса в исторический период» (Л., 1990) ей предпослан инкубационный период, длящийся около 150 лет. Ведя в «Этногенезе и биосфере Земли» речь о пассионарном подъеме, Л.Н. Гумилев одновременно говорит о пассионарном перегреве, нигде четко его не определяя (Л., 1990. С. 379 — 380). На других страницах эти же книги пассионарный перегрев относится уже к следующей за фазой пассионарного подъема акматической фазе, продолжающейся 300 лет (с. 407).

Продолжительность фазы надлома — от 150 до 200 лет. Длительность фаз инерции и обскурации крайне неопределенна. За обскурацией в «Этногенезе и биосфере Земли» следует мемориальная фаза (с. 445). Говорит Л.Н. Гумилев он также и о реликтовой фазе, предшествующей гомеостазу, причем невозможно понять, является ли она особой самостоятельной стадией этногенеза или это просто иное название мемориальной фазы (с. 448). И, наконец, наступает «переход в никуда» — гомеостаз. Это - последняя фаза (с. 448).

Несколько иная картина (точнее — несколько иных картин) рисуется в «Географии этноса в исторический период». В этом сочинении на одних страницах говорится о наступлении за фазой обскурации фаз регенерации и реликтовой (с. 46), на других - о тождестве фазы гомеостаза и мемориальной фазе (с. 222), а на третьих о следовании за фазой гомеостаза сначала мемориальной фазы, а затем фазы вырождения (с. 239). Длительность всего цикла в целом Л.Н. Гумилев в «Этногенезе и биосфере Земли», следуя за К.Н. Леонтьевым, определяет примерно в 1200 лет.

Л.Н. Гумилев с огромной симпатией относился к евразийству. Подхватив определенные идеи представителей этого направления, он довел их до абсурда. Как утверждал он, никакого татаро-монгольского ига в действительности не существовало. Был братский союз русского и монгольского пародов, которые плечом к плечу дружно противостояли зловредному Западу и совместными усилиями отбили его натиск.

Сторонником циклической концепции развития культуры и общества был известный сначала русский, а затем американский социолог Питирим Александрович Сорокин (1889 — 1968), отстаивавший этот взгляд в большом числе работ, прежде всего в четырехтомной «Социальной и культурной динамике» (1937 — 1941; русск. перевод сокращенной однотомной версии работы, вышедшей в 1958 г.: М., 2000.). Некоторые из его трудов, посвященных этому сюжету, вошли в опубликованный на русском языке сборник «Человек. Цивилизация. Общество» (М., 1992). Более подробно взгляды П. Сорокина на развитие общества рассмотрены ниже (3.14.8).

В концепциях Г. Рюккерта, Н.Я. Данилевского, О. Шпенглера, А.Дж. Тойнби, Л.Н. Гумилева выделенные ими социальные единицы (культурно-исторические типы, культуры, цивилизации, этносы, суперэтносы) возникают, расцветают и с неизбежностью погибают. На этом основании их объединяют с построениями Ибн Халдуна и Дж. Вико и характеризуют все эти теории как концепции исторического циклизма, или исторического круговорота. Формальные основания для этого, безусловно, имеются. Однако между внешне сходными построениями тех и других существует принципиальное различие.

Дело не только в том, что и у Ибн Халдуна, и у Дж. Вико идея циклизма совмещается с идеей поступательного развития. Суть концепций Ибн Халдуна и Дж. Вико -поиски общего и закономерного в истории человечества. И тот, и другой стремились создать общую модель развития человеческого общества. Они, по существу, — сторонники унитарного понимания истории.

Суть же концепций Г. Рюккерта, Н.Я. Данилевского, О. Шпенглера, А. Дж. Тойнби, Л.Н. Гумилева состоит в отрицании единства человечества и человеческой истории, в раздроблении человечества на совершенно уникальные, непохожие друг на друга и самостоятельно развивающиеся единицы, а тем самым и в разложении истории человечества на множество совершенно независимые друг от друга потоков.

В отличие от широкой читающей публики профессиональные историки отнеслись к трудам О. Шпенглера и А. Тойнби не столько даже скептически, сколько иронически. Им претил поражающий дилетантизм О. Шпенглера в области истории, его страсть к многословию, перерастающему в пустозвонство. Они не могли не заметить, что А. Тойнби подгоняет реально существующие общества и системы обществ под свои схемы, не останавливаясь перед прямым насилием над фактами.

Поэтому типичной для историка была реакция, подобная той, что мы находим в статье известного французского исследователя, одного из основателей знаменитой школы «Анналов» Люсьена Февра (1878 — 1956). Она была написана в 1936 г. и называется «От Шпенглера к Тойнби».

«Стоит ли вглядываться в эти бойко раскрашенные картинки, — пишет Л. Февр о книге О. Шпенглера, — с таким вниманием, с которым коллекционер вглядывается сквозь лупу в пробный оттиск гравюры? Какое отношение имеют к нам эти одноликие и всеобъемлющие культуры, включающие в себя без разбора всех живых людей данной эпохи независимо от их общественного положения — будь то Бергсон или Бэббит, приказчик за прилавком, ученый в лаборатории или крестьянин на ферме? Неужели все они наделены фаустовской душой в ее неистовом величии? А что означают эти красивые слова, эти цветистые метафоры: зарождение, расцвет, гибель культур? Это всего лишь заново перелицованное старье».151 Февр Л. Бои за историю. М., 1991. С. 74-75.

А вот его мнение о первых трех томах труда А.Дж. Тойнби: «Сравнительная история глазами Тойнби... Что это такое, как не воскрешение в XX веке старого литературного жанра, бывшего в свое время популярным, давшим столько шедевров? От Лукреция до Фонтенеля жанр этот именовался «Диалогами мертвых». Подытожим в двух словах. То, что в «AStudyofHistory» достойно похвалы, не представляет для нас ничего особенно нового. А то, что есть в нем нового, не представляет особенной ценности... Нам не преподнесли никакого нового ключа. Никакой отмычки, с помощью которой мы бы могли открыть двадцать одну дверь, ведущую в двадцать одну цивилизацию. Но мы никогда и не стремились завладеть такой чудодейственной отмычкой. Мы лишены гордыни, зато у нас есть вера. Пусть до поры до времени история остается Золушкой, сидящей с краю стола в обществе других гуманитарных дисциплин. Мы отлично знаем, почему ей досталось это место. Мы сознаем также, что и ее коснулся глубокий и всеобщий кризис научных идей и концепций, вызванный внезапным расцветом некоторых наук, в частности физики... И в этом нет ничего страшного, ничего такого, что могло бы заставить нас отречься от нашего кропотливого и нелегкого труда и броситься в объятия к шарлатанам, к наивным и в то же время лукавым чудотворцам, к сочинителям дешевых (но зато двадцатитомных) опусов по философии истории».152 Там же. С. 95-96.

С этими словами Л. Февра вполне гармонирует то, что было сказано о концепции Л.Н. Гумилева известным археологом и одновременно крупным специалистом по методологии науки вообще, археологии в частности, Львом Самуиловичем Клейном. «...Изложение, — писал он о работе Л.Н. Гумилева в целом, о его претензии на естественно-научный подход к истории, в частности, — яркое, увлекательное, но клочковатое и совершенно непоследовательное, даже местами противоречивое... Автор блещет эрудицией, книга изобилует фактами. Горы фактов, факты самые разнообразные, это изумляет и подавляет, но... не убеждает (или убеждает лишь легковерного). Потому что факты нагромождены именно горами, навалом, беспорядочно. Нет, это не методика естествознания. Л.Н. Гумилев не естествоиспытатель. Он мифотворец. Причем лукавый мифотворец — рядящийся в халат естествоиспытателя... Безоглядная смелость идей, громогласные проповеди, упование исключительно на примеры и эрудицию — ведь это оружие дилетантов. Странно видеть профессионального ученого, столь подверженного дилетантскому образу мышления».153 Клейн Л. Горькие мысли «привередливого рецензента» об учении Л.Н. Гумилева // Нева. 1992. №4. С. 229, 231.

К сожалению, таковы не только философско-исторические, но и конкретные исторические работы Л.Н. Гумилева. Долгое время он занимался в основном кочевниками степей Евразии. И в этих его работах было множество натяжек, ни на чем не основанных положений. Но востоковеды, видя все это, щадили его. Л.Н. Гумилев был человеком, пострадавшим от власти, гонимым, и никому не хотелось присоединяться к гонителям. Однако полностью воздержаться от критики его построений они не могли. Китаисты, например, отмечая ошибочность его построений, связывали это с «органическими дефектами источниковедческой базы его исследований». В частности, они указывали, что «основными использованными источниками» являются у Л.Н. Гумилева такие материалы, которые в действительности «представляются второстепенными в общей совокупности источников, имеющихся сегодня в распоряжении исследователя».154 Крюков М.В., Малявин В.В., Сафронов М.В. Китайский этнос на пороге средних веков. М., 1979. С.8.

В последующем, не бросая кочевников, Л.Н. Гумилев обратился к русской истории. Это он сделал в книге «Поиски вымышленного царства» (М., 1970). В ней было такое обилие прямых нелепостей, что специалисты по русской истории не выдержали. Академик Борис Александрович Рыбаков (1904 — 2001) убедительно показал, что 13 глава книги, посвященная русской истории и носящая название «Опыт преодоления самообмана», не просто содержит массу небрежностей и ошибок, а представляет собой прямую фальсификацию истории. «Тринадцатая глава книги Л.Н. Гумилева, — писал он в статье «О преодолении самообмана», — может принести только вред доверчивому читателю; это не «преодоление самообмана», а попытка обмануть всех тех, кто не имеет возможности углубиться в проверку фактического оснований «озарений» Л.Н. Гумилева».155 Рыбаков Б. А. О преодолении самообмана (по поводу книги Л.Н. Гумилева «Поиски вымышленного царства». М., 1970) // ВИ. 1971. № 3. С. 153-159.

Своеобразно среагировал на книгу Л.Н. Гумилева польский медиевист Анджей Поппе. Он охарактеризовал ее как «красивую трепатню» (hubsche Plauderei), как «перфектологический» (от «перфект» — прошлое) роман, не имеющий никакого отношения к исторической науке. Поэтому его удивило, что Б.А. Рыбаков принял эту книгу «всерьез» и вступил с ее автором в научную полемику.156 См.: Russia Mediaevalis. T. 1. Munchen, 1973. S. 220.

Вслед за «Поисками вымышленного царства» появилась книга «Древняя Русь и Великая Степь» (М., 1989 и др.), в которой Л.Н. Гумилев снова наряду с кочевниками рассматривает Русь, а его следующее сочинение «От Руси к России: Очерки этнической истории» (М. 1992 и др.) почти полностью посвящено русской истории. Но к этому времени Л.Н. Гумилев из гонимого превратился в одного из самых почитаемых авторов, и специалисты перестали себя сдерживать.

Один из видных знатоков истории кочевых обществ — Анатолий Михайлович Хазанов дал совершенно недвусмысленную оценку «Древней Руси и Великой степи»: «Претенциозная монография Гумилева (1989) о кочевниках евразийских степей, опубликованная в России, примечательна лишь ничем не обузданной фантазией и плохо скрытым антисемитизмом».157 Khazanov A. M. Nomads and the Outside World. Madison, Wisconsin. 1994. P. XXXIV.

Развернутый разбор работ Л.Н. Гумилева предпринял крупнейший специалист по русской истории — Яков Соломонович Лурье (1926—1996) в своих статьях и монографии «История России в летописании и в восприятии нового времени» (Лурье Я.С. Россия древняя и Россия новая. СПб., 1997). Характеризуя применяемые Л.Н. Гумилевым методы, Я.С. Лурье писал: «При изложении истории Киевской Руси автор в основном опирался на пробелы в летописной традиции, позволявшие ему строить произвольные конструкции; описывая историю последующих веков, он систематически умалчивает о том, что повествуется в летописях, сообщая читателям нечто такое, чего в письменных источниках найти не удается».158 Лурье Я.С. Древняя Русь в сочинениях Л.Н. Гумилева // Звезда. 1994. № 10. С. 171.

Конечный вывод: «Критический разбор работ Гумилева в большинстве вышедших за последнее время статей (имеется ввиду и упомянутая выше статья Л.С. Клейна — Ю.С.) был посвящен именно их идеологии и теоретическим положениям. Но построение Гумилева не только теоретически уязвимо, но и фактически неверно. Поверка его на материале источников по истории Древней Руси обнаруживает, что перед нами не попытка обобщить реальный эмпирический материал, а плод предвзятых идей и авторской фантазии».159 Там же. С. 177. См. также: Лурье Я.С. История России в летописании и восприятии нового времени // Я.С. Лурье Россия древняя и Россия новая, СПб., 1997.

Как явствует из всего сказанного выше, собственные построения Г. Рюккерта, Н.Я. Данилевского, О. Шпенглера и А.Дж. Тойнби научной ценности не представляли. И тем не менее сочинения этих мыслителей (но отнюдь не их многочисленных поклонников и эпигонов) сыграли в целом положительную роль. Ценной была критика, которой они подвергли линейно-стадиальное понимание исторического процесса.

До них большинство приверженцев унитарно-стадиального подхода, включая марксистов, в своих философско-исторических построениях исходили из общества вообще, которое они не отличали от человеческого общества в целом и которое выступало у них как единственный субъект истории. Они в своих теоретических построениях не принимали во внимание, что человечество как субъект истории подразделяется на множество исторических единиц, которые тоже являются субъектами истории, что мировой исторический процесс состоит из множества частных исторических процессов. Стремясь выявить смену стадий всемирного исторического процесса, они в теоретического плане не обращали внимание на то, что в истории человечества имеет место и смена единиц исторического развития.

Исторические плюралисты в противоположность линейным унитаристам обратили внимание на то, что человечество в действительности разбито на несколько во многом самостоятельных образований, что существует не один, а множество субъектов исторического процесса. Но если линейники-унитаристы абсолютизировали единство человечества и единство мирового исторического процесса, то плюралисты — множественность и в результате пришли к отрицанию и того, что человечества в целом представляет собой субъект истории, и того, что существует единый мировой исторической процесс.

Если линейники-унитаристы абсолютизировали непрерывность исторического процесс и в пространстве и во времени, то плюралисты — его прерывность, дробность и в пространстве и во времени. Если первые видели смену только стадий всемирной истории, то вторые —смену только единиц исторического развития.

Но абсолютировав раздробленность человечества как социального целого на относительно самостоятельные исторические единицы, плюралисты, сами того не осознавая, переключили внимание исследователей с общества вообще на человеческое общество в целом. Был практически поставлен ими, хотя и не решен вопрос о социоисторических организмах и их системах.

В какой-то степени их работы ориентировали на выявление связей между социоисторическими организмами. Все они в качестве независимых единиц исторического развития выделяли не столько социально-исторические организмы, сколько их системы. И хотя сами они не занимались исследованием связей между социоисторическими организмами, образующими ту или иную конкретную систему, но такой вопрос с неизбежностью возникал.

Настаивая на полной самостоятельности развития каждого из выделенных исторического образования, плюралисты, исключая пожалуй О. Шпенглера, в той степени или иной степени обращали внимание на воздействие их друга на друга. Это особенно наглядно можно видеть на примере Н.Я. Данилевского. «Вся история доказывает, что цивилизация не передается от одного культурно-исторического типа к другому, -писал он и тут же добавлял, — но из этого не следует, что они оставались без всякого воздействия друг на друга, но только это воздействие не есть передача, и способы, которыми распространяется цивилизация, надо себе точнее уяснить».160 Данилевский Н.Я. Россия и Европа. М., 1991. С. 98.И далее он выделяет три таких способа: 1) «пересадка» путем путем колонизации, 2) «прививка» и 3) «удобрение».

В последующем пытался предпринять более или менее полное историческое картографирование человечества и нарисовать картину связей между выделенными им локальными цивилизациями А.Дж. Тойнби. В его историческом картографировании много субъективизма и даже прямого произвола, но все же оценить его усилия в этом направлении можно только положительно.

Труды исторических плюралистов не только привлекли внимание к связям между одновременно существующими отдельными обществами и их системами, «горизонтальным», но заставили по-новому взглянуть и на «вертикальные» связи в истории. Стало ясным, что их ни в коем случае нельзя свести к отношениям между стадиями развития внутри тех или иных отдельных обществ, что история дискретна не только в пространстве, но и во времени, что субъекты исторического процесса возникают и исчезают.

Стало ясным, что социоисторические организмы чаще всего не трансформировались из обществ одного типа в общества другого, а просто прекращали существование. И поэтому естественно возникает вопрос о характере связей между обществами исчезнувшими и обществами, занявшими их место.

Тем самым перед историками встала проблема циклов в истории. Социоисторические организмы прошлого исчезали не просто в результате внешнего насилия. Они действительного проходили в своем развитии периоды расцвета и упадка, а нередко и гибли. И естественно возникал вопрос о том, насколько совместимо существование таких циклов с представлением о всемирной истории как поступательном, восходящем процессе.

К настоящему времени тот подход к истории, который принято называть цивилизационным, исчерпал все свои возможности и отошел в прошлое. Попытки его реанимировать, которые сейчас предпринимаются в нашей науке, ни к чему, кроме конфуза привести не могут. Об этом наглядно свидетельствуют статьи и выступления наших «цивилизационщиков». Их еще можно понять, когда они ограничиваются пересказом взглядов своих кумиров. Когда же они пытаются сказать что-то свое, то все их писания по существу представляют собой переливание из пустого в порожнее.

Вот пример подобного рода пустословия: «И в заключение, поскольку в науке нет еще общепризнанного определения категории «цивилизация», позволю себе сформулировать ее парадигмальный — в рамках исторической науки — смысл: историко-антропологический — цивилизация — это историоризированная природа общественного индивида, ее носителя, раскрывающаяся как универсальный стиль различных сторон его жизнедеятельности; социо-культурный — это совокупность универсально-стилевых, духовных, материальных и нравственных средств, которыми данное сообщество вооружает своего члена в его противостоянии внешнему миру; социологический — это диалектическое единство двух субстратов общества как динамически целостного объективно необходимого и субъективно-волевого, разрешающееся в процессе целенаправленной человеческой деятельности; и, наконец, исторический — это культурно-исторический тип организации общества, в котором его фундаментальная конституитивная идея — синтезирующая бытие в нем парадигма — выступает «превращенное как его основание».161 Барг М.А. Цивилизационный подход к истории // Коммунист. 1991. № 3. С. 35.

Еще пример «цивилизационной» зауми. «Бытийные формы сознания создают единый предметный и понятийный континуум культурологических и цивилизационных исследований. Однако в отличие от культуры, которая практически целиком самоопределяется через указанную триаду, цивилизация, очевидно, представляет собой вырабатываемые в результате духовных прорывов в циклическом (природном) времени формы рефлекции и самопознания культурных (смысловых) континуумов, благодаря чему культура приобретает черты Личности».162 Следзевский И.В. Эвристические возможности и пределы цивилизационного подхода // Цивилизации. Вып. 4. М., 1997. С. 18.И этот «словопомол» продолжается на тринадцати страницах.

А вот образчик компетентности наших приверженцев цивилизационного подхода: «Становление цивилизационных исследований на Западе шло в основном по двум направлениям. Первое связано прямо или косвенно с набором технико-экономических критериев, предложенных еще в конце XIX в. Г. Спенсером и Г. Чайльдом.... Другое направление сформировалось на основе подхода, впервые получившего выражение в работах Н. Данилевского и О. Шпенглера».163 Ерасов B.C. Культура, религия и цивилизация на Востоке (очерки общей теории). М., 1990. С. 81.

Под названием «цивилизационных исследование» автор умудрился объединить два принципиально разных понимания истории — унитарно-стадиальное и плюрально-циклическое — только на основе того, что представители и того, и другого используют слово «цивилизация». Он, видимо, даже не подозревает, что слово «цивилизация» начало использоваться сторонниками унитарно-стадиального подхода еще в XVIII в. и что в XIX в. поборниками трехчленного (дикость, варварство, цивилизация) деления всемирной истории не было внесено ничего принципиально нового в понимании цивилизации как стадии развития человеческого общества в целом. В частности Г. Чайльд никак и ничего не мог предложить в конце XIX в. по той простой причине, что он тогда только что родился (1892). Не знает автор и о существовании Ж. А. де Гобино и Г. Рюккерта, стоявших у истоков плюрально-циклического похода к истории.

Другой наш «цивилизационщик» знаком с работой Г. Рюккерта, но и он не мог удержаться от ошибок. От него мы, например, узнаем, что крупнейший шаг в развитии цивилизационного подхода сделал «профессор из университета Бреслау, расположенного в глубине Польши, на самой границе Российской империи Г. Рюккерт (брат известного востоковеда Ф. Рюккерта) ».164 Ионов И.Н. Понятие и теория локальных цивилизаций: проблема историографического приоритета // Цивилизации. Вып 4. М., 1997. С. 144-145.Бреслау (Вроцлав) отошел от Польши в 1335 г. и вернулся в ее состав только после поражения Германии в 1945 г. И даже сейчас, когда границы Польши существенно сдвинулись по сравнению с 1918-1939 гг. на запад, этот город вряд ли можно назвать находящимся в глубине этой страны. Что же касается Фридриха Рюккерта (1788—1866), то он был не востоковедом, а известным немецким поэтом-романтиком, пропагандировавшим и переводившим восточную поэзию, и приходился Г. Рюккерту (1823—1875) не братом, а отцом.

Как мы уже видели, в конце XIX и в исторической, и в этнологической, и в социологической науках унитарно-стадиальные концепции или отступили на задний план, или были полностью вытеснены. На смену им пришел либо чистый эмпиризм, отказ от каких бы то ни было теоретических построений и вообще сколько-нибудь широких обобщений, что нашло свое выражение в трудах представителей уже знакомой нам баденской школы неокантианцев (В. Виндельбанд и Г. Риккерт), либо плюрально-циклический подход к истории. И так обстояло дело на протяжении почти всей первой половины XX в. Но начиная с 40-х годов положение начало меняться. Унитарно-стадиальный подход к истории стал возрождаться и распространяться, захватывая все новые и новые области общественных наук.

Во многом все это было связано с началом и последующим развертыванием той революции в развитии производительных сил человеческого общества, которая получила название научно-технической (НТР). Этот переворот привлек внимание к развитию производства в целом. И тогда стало совершенно ясным, что эта революция не является первой. Ей предшествовало еще два крупнейших перелома в развитии производительных человеческого общества.

Первый из них — переход от собирательства и охоты к земледелию и скотоводства, от присваивающего хозяйства к производящему. Этот переход был впервые охарактеризован как революция в труде крупнейшего английского археолога Вира Гордона Чайльда (1892 — 1957) «Человек создает себя» (1936). Писал он об этом и в других своих работах: «У истоков европейской цивилизации» (5thedn., 1950; русск. перевод: М., 1952), «Древнейший Восток в свете новых раскопок» (4thedn., 1952; русск. перевод: М., 1956), «Прогресс и археология» (1945: русск. перевод: М., 1949) и др. Но идея этой, неолитический, как называл ее В.Г. Чайльд, революции получила широкое распространение лишь после второй мировой войны. В последующем за этим переворотом закрепилось название аграрной, или агрикультурной, революции. Термин «агрикультурная революция» использовал и В.Г. Чайльд, но для обозначения перехода не к земледелию вообще, а к плужному, полевому земледелию (лат. слово «ager» буквально означает «поле»).165 Childe V.G. Man Makes Himself. London, 1937. P. 138.

Вторым переворотом был переход от ручного производства к машинному, который именуют промышленной (индустриальной) революцией. Данный термин, по-видимому, впервые был употреблен в работе французского экономиста Адольфа Бланки «История политической экономии от древности до наших дней» (1837).166 См.: Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм XV - XVIII вв. Т. 3. Время мира. М., 1992. С. 553.Его постоянно использовали основоположники марксизма. Впервые в их работах он встречается в статье Ф. Энгельса «Положение Англии. Восемнадцатый век» (1844). В первом томе «Капитала» (1867) К. Марксом был дан глубокий анализ сущности промышленной революции. Наряду с ними этим понятием широко пользовались и другие обществоведы. Поэтому вряд ли можно согласиться с Ф. Броделем, когда он утверждает, что этот термин стал классическим лишь после публикации прочитанных в 1880—1881 гг. английским историком и экономистом Арнольдом Тойнби (1852—1883) «Лекций о промышленной революции» (1886).

Одним из первых, если не первым, к выводу о том, что после Второй мировой войны в мире начался новый грандиозный переворот в развитии производительных сил, пришел крупный английский физик и одновременно известный общественный деятель Джон Десмонд Бернал (1901 — 1971). В написанной им совместно с философом Морисом Корнфортом (1909—1980) и опубликованной в 1949 г. книге «Наука для мира и социализма» (русск. перевод его частей работы: Дж. Д. Бернал. Наука и общество. М., 1953) ученый называет этот переворот второй промышленной революцией. В следующем труде «Мир без войны» (1958; русск. перевод: М., 1960) Дж.Д. Бернал наряду с этим термином применяет словосочетания «новая революция», «научная и техническая революция», «научно-промышленная революция» и, наконец, «научно-техническая революция». Последний термин и стал общепринятым. Выявление названных трех переворотов неопровержимо свидетельствовало о том, что, по крайней мере, в сфере производства, имело и имеет место прогрессивное развитие.

Другим фактором, который способствовал возрождению в западной науке эволюционных идей, было выдвижение после второй мировой войны в число первоочередных задач общественных наук проблемы будущего стран, составлявших так называемый «третий мир». Было совершенно ясно, что эти страны значительно отставали от развитых стран, социально-исторических организмов, составлявших «первый мир», что им нужно преодолеть это отставание, а для этого они должны развиваться. Возникла необходимость детальной разработки понятия развития, причем развития поступательного, восходящего, т.е. прогресса.

Вместе с возрождением унитарно-стадиальных концепций снова пробудился интерес к идее общественного прогресса. Появилось множество работ, посвященных истории этой идеи. Достаточно назвать только книги: Джон Бейли «Вера в прогресс» (1950); Моррис Гинсберг «Идея прогресса» (1953); А. Саломон «Тирания прогресса» (1955); Карл Беккер «Прогресс и власть» (1965); Чарльз ван Дорен «Идея прогресса» (1967); Сидни Поллард «Идея прогресса. История и общество» (1968); Роберт Нисбет «История идеи прогресса» (1980).

Раньше всего идея поступательного развития возродилась в этнологии. Это произошло в 40—60-е годы XX в. Некоторые исследователи все это направление в целом именуют неоэволюционизмом. Другие применяют последний термин для обозначения лишь некоторых течений внутри этого нового эволюционизма.

Огромную роль в деле возрождения эволюционистских идей сыграл уже упоминавшийся выше американский этнолог и культуролог Лесли Олвин Уайт (1900-1975). Важнейший его труд носит название «Эволюция культуры» (1959). В созданной им схеме исторического развития в качестве первой стадии выступает племенное (tribal) общество, базирующееся на собирательстве и охоте. Агрикультурная революция имела своим следствие превращение этого общества в цивилизованное (civilsociety). Средства производства перешли в частную собственность. Выделился правящий класс. Возникли города, а затем и империи. Первые великие культуры возникли на Ближнем Востоке. Затем наступил черед вначале Греции, а затем Рима. Античный мир рухнул под напором варваров. Но крушение империй еще не означало полной потери культуры. В недрах западноевропейского феодального общества зародились города, а вместе с ними гильдии, промышленность, купцы, банкиры. Была изобретена паровая машина и человечество вступило в век пара. Произошла топливная (fuel) революция. Возникли капитализм и демократия.

Другим видным представителем этого направления был американский этнолог Джулиан Хейнс Стьюард (1902 — 1972), выступивший с книгой «Теория культурных изменений. Методология многолинейной эволюции» (1955). Правда, он говорил о наличии в развитии не одной, а нескольких линий, что однако не помешало ему выделить такие последовательно сменившиеся формы общества, как примитивное, агрикультурное и индустриальное.

Элман Роджерс Сервис (1915 — 1996), среди трудов которого выделяются «Примитивная социальная организация. Эволюционная перспектива» (1962) и «Возникновение государства и цивилизации. Процесс культурной эволюции» (1975), в качестве основных стадий развития называет примитивные и цивилизованные общества. В свою очередь в первой из названных работ в эволюции примитивного общества он выделил этапы: 1) бродячих групп (bands), 2) племен (tribes) и 3) вождеств (chiefdoms). В более позднем труде он выделяет эгалитарные примитивные общества, затем вождества, которые он характеризует как промежуточную форму и, наконец, примитивные государства. В той же работе среди цивилизованных обществ он выделяет архаичные цивилизации, которые довольно подробно описывает, и современные (modern) цивилизованные общества, о которых он не говорит ничего.

Мортон Герберт Фрид в работой «Эволюция политического общества» (1967) говорит о таких стадия развития, как 1) простые эгалитарные общества, 2) ранжированные общества, 3) стратифицированные общества и 4) государства, которые он подразделяет на 4.1) первичные и 4.2) вторичные.

Новые эволюционисты в этнологии распространяли идею поступательного развития на все человеческое общество. Но практически почти все они занимались в основном обществом лишь первобытным и предклассовым. Цивилизованному обществу они уделяли мало внимания, а современного общества по сути дела почти совсем не касались. Этот недостаток концепций эволюции, созданных этнологами, попытались преодолеть специалисты в другой области — социологии.

Идея прогресса в 50 —60 годы проникает и в западную социологию. Это явление получило название неоэволюционистского возрождения.167 Smith A.D. The Concept of Social Change. A Critique of the Functionalist Theory of Social Change. London and Boston, 1973. P. 14.

Некоторые из социологов берут за основу уже знакомые нам трехчленную (охотничье-собирательская, скотоводческая, земледельческая стадии) и четырехчленную (те же три стадии плюс торгово-промышленная) схемы, внося в них определенные поправки, связанные с развитием знания в этой области.

Для этиологов, археологов, историков первобытности всегда существовала одна лишь трехчленная схема. И на определенном этапе она стала подвергаться серьезной критике. В 1896 г. вышел капитальный труд немецкого географа и зоолога Эдуарда Хана (1856—1928) «Домашние животные и их отношение к хозяйству человека», в котором был выдвинут ряд новых положений. Автор пришел к выводу, что первой стадией в развитии человеческого хозяйства была собирательская, за которой последовало охотничья. И хотя эта идея была подхвачена и получила довольно широкое распространение, она оказалась ошибочной. В свете новых данных науки совершенно ясно, что человек с самого начала был не только собирателем, но и охотником. Иначе обстоит дело с выводом Э. Хана о том, что на смену собирательству и охоте пришло не скотоводство (пастушество), а земледелие. Он получил полное подтверждение.

К настоящему времени наукой достаточно твердо установлено, что особой скотоводческой стадии в развитии хозяйственной деятельности человека не существовало. На смену охоте и рыболовству чаще всего приходило комплексное земледельческо-животноводческое хозяйство, а иногда и чисто земледельческое. Чистое скотоводческое хозяйство выделилось гораздо позднее из комплексного земледельческо-животноводческого.

Значительному уточнению подверглись взгляды на земледелие. Были окончательно выделены две основные стадии в его развитии. Как указывал в своей «Антропологии» (1881; русск. переводы: СПб., 1882; Пг., М., 1924 и др.) Э. Тайлор, раннее земледелие характеризуется использованием вначале копательной палки, а затем мотыги. Переход к следующей стадии связан с появлением плуга, который тянут животные (волы или лошади). Л.Г. Морган в «Древнем обществе» (1877) различал огородничество, или хортикультуру (от лат. hortos— огород, вообще огороженное место) и полевое земледелие, или полевую агрикультуру (fieldagriculture). Э. Хан говорил о мотыжном и плужном (пашенном) земледелии.

Наиболее последовательно идея классификации социоисторических организмов по формам хозяйства проведена в работе современного американского социолога Герхарда Ленски «Власть и привилегии. Теория социальной стратификации» (1966) и в его совместной с Джин Ленски книге «Человеческие общества: Введение в макросоциологию» (1970; 1974; 1978). Г. Ленски и Дж. Ленски особо подчеркивают, что они следовали сложившейся еще в XVIII в. традиции классифицировать общества по технологии жизнеобеспечения (subsistencetechnology).

Первая стадия в их схеме периодизации истории человечества — общества охотников и собирателей. Из них возникают, с одной стороны, простые хортикультурные (огороднические) общества, с другой специализированные рыболовецкие общества. Последние представляют собой боковую ветвь развития. Магистральная линия эволюции представлена простыми огородническими обществами, которые затем трансформируются в продвинутые хортикультурные общества. В обоих типах огороднических обществ земля обрабатывается при помощи копательных палок и мотыг, но в первых используются деревянные орудия, а во вторых — появляются орудия из металла.

Из простых огороднических обществ возникают не только продвинутые хортикультурные, но также и простые скотоводческие (пастушеские) общества, которые в последующем с началом использования в качестве транспортного средства лошадей и верблюдов превращаются в продвинутые пастушеские общества. Скотоводческие общества, как и рыболовецкие, — боковая линия развития.

На магистрали человеческой эволюции продвинутые хортикультурные общества дают начало простым аграрным обществам, а эти последние — продвинутым аграрным обществам. Во всех аграрных обществах используются плуги и тягловый скот, но в простых -орудия изготовляются из меди и бронзы, а в продвинутых — из железа. Параллельно с аграрными обществами могут существовать отделившиеся от них морские (maritime) общества, главное занятие в которых — заморская торговля. Но это — боковые линии развития. Между морскими обществами разных эпох не существовало преемственной связи. Они каждый раз возникали совершенно самостоятельно из аграрных обществ.

Из продвинутых аграрных обществ возникают индустриальные общества. Хотя начало современной технологической (т.е. промышленной) революции относится к XVIII в., но лишь в XIX в. самая передовая страна — Британия становится истинным индустриальным обществом. За ней последовали остальные страны. Кроме названных выше десяти типов общества могут существовать гибридные общества, которые основаны одновременно на двух или более базисных способах жизнеобеспечения.

В целом авторы выделяют в развитии человечества четыре главные эры: 1) охотничье-собирательскую (до 7000 г. до н.э.); 2) хортикультурную (от 7000 г. до 3000 г. до н.э.); 3) аграрную (от 3000 г. до н.э. до 1800 г. н.э.); 4) индустриальную (от 1800 г. до наших дней).

Довольно детальная периодизация истории человечества была разработана демографом и социологом Отисом Д. Дунканом в работе «Социальная организация и экосистема» (1964), на основе схемы, ранее предложенной этнографом Уолтером Голдшмидтом (р. 1913) в книге «Путь человека: Пролог к пониманию человеческого общества» (1959). В схеме О. Дункана семь типов обществ. Первый самый ранний -1) бродячие группы (bands) охотников и собирателей. Их сменяет 2) бродячие охотничье-собирательские племенные (tribal) общества, за которыми следуют 3) оседлые охотничье-собирательские племенные общества. Из них возникают 4) хортикультурные деревенские и племенные общества. Следующая стадия — 5) агрикультурно-государственные общества, включающие в себя крестьянские деревни и городские общины. Параллельно с ними и возможно из них возникают 6) кочевые скотоводческие племенные общества, представляющие боковую линию развития. Агрикультурно-государственные общества дают начало индустриальным государственным обществам, в которых доминирует город.

Демограф и социолог Джудит Матрас, принимая в книге «Народонаселение и общества» (1973) эту схему, добавляет к ней новую и последнюю стадию — метропольно-мегаполисные общества.

На исходе своей научной деятельности занялся разработкой идеи поступательного общественного развития крупный американский социолог Талькотт Парсонс (1902 — 1979). В работе «Общества: Эволюционные и сравнительные перспективы» (1966) он выделяет в развитии человеческого общества 1) примитивные общества, которые у него подразделены на 1.1) простые примитивные, представленные аборигенами Австралии, и 1.2) продвинутые примитивные, примером которых служат шиллуки Африки, 2) промежуточные общества, которые подразделяются на 2.1) архаичные общества (Древний Египет, Древняя Месопотамия) и 2.2) промежуточные империи (Китай, Индия, исламские империи, Римская империя). Несколько особняком у него стоят Древний Израиль и Древняя Греция.

Как пишет Т. Парсонс в следующей своей книге «Система современных обществ» (1971; русск. перевод: М., 1998), «современный тип возник в единственной эволюционной зоне — на Западе, который, по сути, представляет собой часть Европы, ставшую наследницей западной половины Римской империи к северу от Средиземного моря. Следовательно, общество западного христианского мира послужило отправной точкой, из которой «взяло начало» то, что мы называем «системой» современных обществ.168 Парсонс Т. Система современных обществ. М., 1998. С. 11.

Немецкий социолог и философ Юрген Хабермас в работе «К реконструкции исторического материализма» (1976) выделяет в развитии человечества четыре стадии: 1) неолитические общества, 2) ранние культуры, 3) развитые культуры и 4) современные общества.

Известный английский философ, социолог и этнолог Эрнест Геллнер (1925 — 1995) в книге «Нации и национализм» (русск. перевод: М., 1991), выделил в истории человечества три основные стадии: 1) доаграрную, когда люди жили охотой и собирательством, 2) аграрную, и 3) индустриальную. Характеризуя аграрные общества, он подчеркивает, что если не все из них, то большинство было облачено в государственную форму. Таким образом, говоря об аграрных обществах, он имеет в виду в основном лишь цивилизованные.169 Геллнер Э. Нации и национализм. М., 1991. С. 31.

Если новые эволюционисты из числа этнологов, говоря о развитии человеческого общества в целом, практически более или менее детально рассматривали лишь первобытное и предклассовое общества и в какой-то степени раннее классовое, то совершенно противоположным был подход создателей концепций вначале индустриального, а затем постиндустриального общества. Они тоже говорил об истории человечества в целом, но в центре внимания создателей концепции индустриального общества было не столько прошлое, сколько настоящее, в центре же внимания творцов концепции постиндустриального — не столько даже настоящее, сколько будущее.

Первым концепцию индустриального общества выдвинул французский ученый Жан Фурастье (1907—1990) в книге «Великая надежда XX века» (1949). В истории человечества он выделил две основные стадии: период традиционного общества (от неолита до 1750—1800 гг.) и период индустриального общества (от 1750—1800 гг. до настоящего времени). Термин «традиционное общество» был заимствован им у немецкого социолога М. Вебера, термин «индустриальное общество» — у А. Сен-Симона.

Основное внимание Ж. Фурастье уделяет индустриальному обществу, которое, по его мнению, кардинально отличается от традиционного. Индустриальное общество, в отличие от традиционного, — динамично развивающееся, прогрессирующее общество. Источник его развития — технический прогресс. И этот прогресс меняет не только производство, но и все общество в целом. Он обеспечивает не только значительное общее повышение уровня жизни, но и выравнивание доходов всех слоев общества. В результате в индустриальном обществе исчезают неимущие классы. Технический прогресс сам по себе решает все социальные проблемы, что делает не нужным социальную революцию. Указанная работа Ж. Фурастье дышит оптимизмом.

Но хотя эта и ряд последующих работ Ж. Фурастье нашли читателей, но в целом идея индустриального общества долгое время не получала широкого распространения. Она стала пользоваться известностью лишь после появления работ другого французского мыслителя — Раймона Арона (1905 — 1983), которому, по крайней мере в нашей литературе, нередко приписывается ее авторство. Свою концепцию индустриального общества он развивал в лекциях, которые читал в Сорбонне в 1955—1956 гг., а затем в книге «Восемнадцать лекций об индустриальном обществе» (1962) и ряде последующих трудов.

Р. Арон, как и Ж. Фурастье, выделял два основных стадиальных типа человеческого общества: традиционное (аграрное) и индустриальное (рациональное). Для первого из них характерно доминирование земледелия и животноводства, натуральное хозяйства, существование сословий, авторитарный способ правления, для второго — господство промышленного производства, рынок, равенство граждан перед законом и демократия. Переход от традиционного общества к индустриальному был огромным прогрессом во всех отношениях. Как и Ж. Фурастье, Р. Арон придавал огромное значение развитию техники, которое, по его мнению, должно обеспечить решение всех социальных проблем. Весь настрой работ Р. Арона данного периода был крайне оптимистическим.

Следующий шаг был связан с осознанием того, что индустриальное общество в его капиталистическом варианте даже на самой поздней стадии его развития раздираемо противоречиями, которое оно не способно разрешить. Оптимизма у создателей концепций индустриального общества поубавилось. Более того, некоторые из них впали в пессимизм и вообще усомнились в возможности социального прогресса, что нашло свое яркое выражение в названии новой книги Р. Арона «Разочарование в прогрессе: Диалектика современного общества» (1969).

Размышляя на проблемами современности, Ж. Фурастье пришел к выводу, что промышленная экспансия нового времени со всеми ее социальными, демографическими и психологическими пертурбациями всего лишь кратковременный период в истории человечества, причем период переходный. За индустриальным обществом должно последовать общество качественно нового типа — постиндустриальное. Такое понимание настоящего и будущего человечества было изложено Ж. Фурастье в книге «Открытое письмо четырем миллиардам людей» (1970).

К этому времени такого рода идея созрела не только у него, но и у значительного числа исследователей. Еще в 1959 г. понятие постиндустриального общества было использовано американским социологом Даниелем Белл ом в лекциях, затем в оставшейся неопубликованной работе «Постиндустриальное общество: Предположительный взгляд на Соединенные Штаты в 1885 и последующие годы» (1962) и, наконец, в «Введении» к книге Германа Кана и Энтони Вейнера «2000 год. Рамки для размышлений о следующих тридцати трех годах» (1967). Джордж Литгейм в книге «Новая Европа: Сегодня и завтра» (1963) говорил о «постбуржуазном обществе», Кеннет Боулдинг в работе «Значение двадцатого столетия: Великий переход» (1964) о «постцивилизационном обществе», Ральф Дарендорф в статье «Недавние изменения в классовой структуре современной Европы» (1964) об «обществе классовых услуг» («theserviceclasssociety»), Г. Кан и Э. Вейнер в книге «2000 год» (1967) о «постиндустриальном обществе», «пост-масс-консьюмерном обществе» («thepost-massconsumptionsociety») «обществе изобилия» («theaffluentsociety») «отчужденно-изобильном обществе» («thealienated-affluentsociety»), «постэкономическом обществе», Виктор Фукс в работе «Сервисная экономика» (1968) о «сервисной революции», Амитаи Этциони в труде «Активное общество» (1968) о наступлении постмодерной эпохи.

В 1969 вышла работа Алена Турена «Постиндустриальное общество». В том же году, что и названная выше работа Ж. Фурастье, т.е. в 1970, появились книги Олвина Тоффлера «Футурошок» (русск. перевод: СПб., 1997), Збигнева Бжезинского «Между двух веков. Роль Америки в технотронную эру» и Пола Халмоса «Общество личных услуг» («ThePersonalServiceSociety»). В 1971 г. вышла книги Мюррея Букчина «Анархизм после исчезновения дефицита (scarcity) », в которой отстаивалась идея «пост-дефицитного общества» («thepost-scarcitysociety»), и Питера Фердинанда Драккера «Идея прерывности. Руководство для понимания нашего изменяющегося общества», где говорилось об «общество знания» («theknowledgesociety»).

Наконец, в 1973 г. увидела свет работа Даниела Белла «Грядущее постиндустриальное общество» (русск. перевод: М., 1999). Этому автору в нашей литературе чаще всего и отдается приоритет в создании концепции постиндустриализма. Затем концепция постиндустриального общества стала разрабатываться большим числом людей самых различных профессий от философов, социологов, экономистов до журналистов. Из множества работ можно упомянуть книги Теодора Роззака «Где кончается страна пустых трат. Политика и возвышение в постиндустриальном обществе» (1972; 1973), Ивана Иллича «Орудия для праздности» («ToolsforConviviality») (1973), в которой пропагандируется идея «праздничного (пиршественного) общества» («theconvivialsociety»), Йонеджи Масуды «Информационное общество как постиндустриальное общество» (1983).

И почти всех поборников концепции постиндустриального общества подтолкнуло к созданию того или иного ее варианта осознание кризиса того общества, которое все они именуют индустриальным. «Индустриальное общество, — пишет, например, А. Турен, — находится в состоянии кризиса... Вызов брошен всей системе ценностей... Кризис поражает не только институты, но также наши мотивации и наше социальное поведение. Это действительно кризис цивилизации в целом, а не дисфункция лишь какой-либо определенной области социальной организации. Какова природа этого кризиса? Мы движемся прочь за рамки индустриального общества, но куда?.. Переживаем ли мы период упадка или же являемся свидетелями конца роста, длившегося несколько веков?.. Либо мы, возможно, движемся к обществу, отличающемся большей способностью к самоизменению, чем индустриальное общество, и которое условно может быть названо постиндустриальным обществом? Нет сомнения, что угроза упадка существует. Привыкшие быть в достатке, наши общества пресыщены и раздражительны, озабочены самосохранением и обладанием и, возможно, скатываются к будущему вырождению подобно Восточной Римской империи или более поздней Византии».170 Турен А. От обмена к коммуникации: рождение программированного общества // Новая технократическая волна на Западе. М., 1986. С. 410-411.

Взгляды различных поборников концепции постиндустриального общества значительно отличаются друг от друга. Они даже именуют это общество по-разному: называют его не только постиндустриальным, но и супериндустриальным (сверхиндустриальным), технотронным, сервисным, информационным, программируемым и другими терминами, часть которых была уже приведена выше.

Но при всех различиях во всех вариантах постиндустриального общества существует общее. Большинство постиндустриалистов в основу классификации социально-исторических организмов кладут один и тот же признак. Все они принимают данное в работе известного английского экономиста Колина Кларка (1905—1989) «Условия экономического прогресса» (1940; 1947; 1957) подразделение экономики на три сектора: первичный (сельское хозяйство), вторичный (обрабатывающая промышленность) и третичный (сфера услуг). Исходя из этого они выделяют три сменяющих друг друга типа общества: 1) аграрное (традиционное, доиндустриальное), в котором господствует сельское хозяйство; 2) индустриальное, в котором ведущая роль переходит к обрабатывающей промышленности; 3) постиндустриальное (сверхиндустриальное, технотронное, сервисное и т.п.), в котором на первый план выходит сфера услуг, а среди услуг ведущее место занимает обработка информации, создание, распространение и применений знаний, прежде всего научных.

Некоторые постиндустриалисты подразделяют сферу услуг на две сектора: третичный и четвертичный. К третичному сектору они относят торговлю, финансовую деятельность и управление, четвертичный в свою очередь делится ими на две группы: одну, связанную с наукой и вообще исследовательской деятельностью, и другую, включающую образование, культурные услуги, здравоохранение, социальное обеспечение и отдых. Переход к постиндустриальному обществу эти люди связывают прежде всего с развитием четвертичного сектора.

Однако, принимая в принципе рассмотренные выше критерии, различные постиндустриалисты расходятся, когда от общих положений переходят к конкретному рассмотрению проблемы. Не все они (как в прошлом и сторонники индустриального общества) одинаково решают вопрос о том, когда именно произошел переход от традиционного общества к индустриального. Одни (вслед за А. Сен-Симоном) принимают в качестве грани конец средневековья и начало нового времени, когда промышленность стала играть ведущую роль в хозяйстве, другие ведут отсчет от начала промышленной революции.

Нет среди постиндустриалистов единстве и в вопросе о переходе от индустриального общества к постиндустриального. Одни считают, что этот переход еще впереди, другие говорят о начале такого перехода, по мнению третьих, превращение, если не всех, то многих индустриальных обществ в постиндустриальное уже произошло.

Почти все адепты постиндустриального обществе первоначально полагали, что переход к нему и связанное с этим развитие техники и технологии решит все тревожащие их проблемы. В значительной степени их оптимизм поубавился после появления в 1972 г. знаменитого первого доклада Римскому клубу171 Римский клуб — возникшая в 1968 г. неправительственная организация, поставившая своей главной целью исследование и поиски решения глобальных проблем, ставших в наше время перед человечеством., подготовленного под руководством Денниса Медоуза и носившего название «Пределы роста» (русск. перевод: Медоуз Д. и др. Пределы роста. М., 1988; 1991; сокращ. изложение в книге: Римский клуб. История создания, избранные доклады и выступления, официальные материалы. М., 1997). В этом докладе доказывалось, что если современные тенденции роста численности населения, индустриализации, загрязнения природной среды, производства продовольствия и расхода невозобновимых ресурсов будут продолжаться, то в течение следующего столетия человечество придет к катастрофе, к мрачному полунищему существованию. Все это породило настроения, известные по названием алармизма (от англ. alarm— тревога).

Индустриалистов в первую очередь интересовало современное им общество, постиндустриалисты были прежде всего футурологами. И тех и других история, особенно давняя, интересовала меньше всего. Им было совершенно безразлично, что земледелие и скотоводство существовали не всегда, что этим формам хозяйства предшествовало время, когда люди жили охотой и собирательством. Да и говоря об аграрном обществе, они имели в виду не все вообще общества с земледелием и скотоводством, а только классовые, цивилизованные. Первобытность из их построений полностью выпадала.

Объединение под общим названием аграрного или традиционного общества восточных, античных и феодальных социоисторических организмов и противопоставление их всех вместе взятых более позднему — индустриальному обществу, разумеется, имело под собой реальное основание. Но поступая так, индустриалисты и постиндустриалисты полностью игнорировали качественные различия между восточным, античным и феодальным обществами, что для историков было совершенно недопустимо, ибо лишало их возможности понять особенности развития этих обществ. Естественно поэтому, что концепция постиндустриального общества совершенно не привлекла внимания историков — она мало что им давала.

Были попытки доработать концепцию постиндустриального общества с тем, чтобы она более точно отражала ход исторического процесса. В качестве примера можно привести работу Йохана Галтунга «О будущей интернациональной системе» (1969). В ней выделяются четыре сменяющиеся друг друга формы общества: примитивное, традиционное, модерное и неомодерное. Наряду с классификацией обществ по господству одной из трех сфер экономики (сельскохозяйственной, промышленной и сервисной) в схеме И. Галтунга присутствует и иная, тоже связанная с экономикой. Для примитивного общество характерна жизнеобеспечивающая экономика, для традиционного — бартерная, для модерного — денежная, а для неомодерного — кредитная.

Уже на самых ранних порах наряду с восторженным принятием идеи постиндустриального общества наметилось и критическое отношение к ней. Оно выразилось, например, в статье Роберта Хейлбронера «Экономические проблемы постиндустриального общества» (1973).

Постиндустриалисты, как ранее индустриалисты, вводя понятие индустриального общества, помимо всего прочего стремились заменить им понятие капиталистического общества как явно скомпрометированное в глазах очень многих. Но в отличие от некоторых индустриалистов они практически признавали, что индустриальное общество по сути есть общество капиталистическое. Иное дело — общество постиндустриальное. Разные постиндустриалисты понимали его по-разному, но всегда как общество, качественно отличное от капиталистического.

Р. Хейлбронер подвергает критике взгляд, согласно которому западное общество вошло в новую систему социоэкономических отношений, качественно отличную от прежней, и тем уже перешло на новую стадию исторического развития, что оно из капиталистического превратилось в посткапиталистическое. Как показывает он, и сейчас продолжается процесс концентрации капитала. Нарастает неравенство в распределении общественного продукта. 10% семей на верху общества получают 30% доходов, а на долю 30% семей на дне приходится всего 10%. 1—2% семей на верху владеют 1/3 всего общественного богатства. 2/3 всего корпоративного богатства находится под контролем 0,2% семей.

Не решена ни одна из проблем, которые присущи капитализму. Все основные структурные особенности и тенденции развития, присущие капитализму, продолжают существовать и действовать в постиндустриальном обществе. Специфически «капиталистические» отношение с третьим миром приобрели еще более тревожный характер, в результате чего проблема «капиталистического империализма» снова стала центральной. Заключая все сказанное им о постиндустриальном обществе, Р. Хейлбронер пишет, что «мы должны рассматривать его как стадию капитализма, а не как шаг за пределы капитализма».172 Heilbroner R. Economic Problems of « Postindustrial » Society // Dimensions of Society. Ed. by D. Potter and Ph. Sarre. London, 1974. P. 234.

В 1978 г. появилась книга британского социолога Кришана Кумара «Пророчество и прогресс. Социология индустриального и постиндустриального общества», в которой идея постиндустриального общества в целом принималось, но с множеством оговорок. Автор считал, что нужна иная модель постиндустриального общества, чем та, которая была создана Д. Беллом и принята большинством постиндустриалистов, и высказывал свои соображения на этот счет.

В последующем все в большей степени стало нарастать разочарование в концепциях постиндустриального общества.

Во многих странах Западу число людей, занятых в сфере услуг, стало превышать число работников в области производства материальных благ, получили необычайное распространение информационные технологии, возросло значение производства и распространения знаний, прежде всего научных и т.п. Но вопреки всем прогнозам ни университеты не стали основными центрами общества, ни власть в обществе не перешла в руки ученых. Западное общество как было капиталистическим, так и осталось им. Власть как находилась, так и осталась в руках капиталистов.

Даже многие постиндустриалисты пришли к выводу, что в постиндустриальном обществе не только сохранятся многие противоречия, свойственные индустриальному обществу, но возникнут новые, может быть еще более сложные. «Мы должны понять, — писал А. Турен, — что «исчерпанность» индустриального общества в странах, где оно достигло своего наибольшего развития, может возвещать трудный, но неизбежный переход к обществу нового типа, более активному и мобильному, но также более волюнтаристскому и опасному, чем общество, которое мы оставили позади».173 Турен А. Указ. раб. С. 411-412.

В результате в западной науке начало утверждаться все более и более скептическое отношение к концепциям постиндустриального общества. Они стали рассматриваться не как научные построения, а как очередные утопии. Это, в частности, нашло выражение в названии работы Бориса Френкеля «Постиндустриальные утописты» (1987), в которой дан обстоятельный обзор и разбор постиндустриализма.

Уже известный нам К. Кумар в своей новой книге «Возникновение современного (modern) общества. Аспекты социального и политического развития Запада» (1988) со всей определенность пишет, что современное западное общество как было индустриальным, так и осталось им, а вовсе не превратилось и даже не начало превращаться в постиндустриальное. Это индустриальное общество является капиталистическим и никаким другим. Если это общество и сможет трансформироваться в качественно иное, то это дело далекого будущего. В целом идею постиндустриального общества К. Кумар расценивает как утопическую в самой своей основе, столь же утопическую, какими были в свое время построения А. Сен-Симона и Ш. Фурье.

Вместе с отказом от идеи постиндустриального общества мы наблюдаем у К. Кумара довольно противоречивое совмещение унитарно-стадиального подхода к мировой истории с плюрально-циклическим. Если на одних страницах своего труда он рассматривает зародившееся на северо-западе Европы индустриальное общество как стадию, пришедшую на смену этапу традиционного общества, то на других — западное индустриальное общество выступает как одна из 26 цивилизаций. Но в отличии от других цивилизаций западное индустриальное, капиталистическое общество стало образцом для развития всех других общества. Все цивилизации обречены на упадок и гибель. Та же участь ожидает и западное общество, но когда это произойдет, неизвестно.

Когда-то в СССР концепции индустриального и постиндустриального общества подвергали критике, причем чаще всего не очень умной. Теперь в России концепции постиндустриального общества многими расцениваются как самое последнее слово науки и раболепно принимаются. Большинство наших восторженных их поклонников даже не пытается в них разобраться, тем более поставить под сомнение. Это особенно наглядно можно видеть на примере многочисленных статьей и книг экономиста и политического деятеля Гавриила Харитоновича Попова, свидетельствующих о том, что он не только не разобрался в концепциях постиндустриального общества, но не имеет никакого сколько-нибудь реального представления о современном западном обществе. Он, например, утверждает, что постиндустриальное общество возникло на Западе в 30-х годах XX в. и что он капиталистическим не является.174 Попов Г. Острова в Греции не имею // МК. 30.04.1994; Он же. «Россия не потеряна. Ее заблудили» // Там же. 11.03.1995; Он же. Месяц Скорпиона, год Красной Змеи // Известия. 06.11.1997.; Он же. Новый строй. Над чем думать и что делать // НГ. 30.06.1998; Он же. Будет ли у России второе тысячелетие. М., 1998; Он же. Политическая суть первого съезда // НГ. 04.06.1999. и др.

Не намного лучше обстоит дело и тогда, когда предпринимаются попытки развить эти концепции, о чем наглядно свидетельствуют работы Владислава Леонидовича Иноземцева, прежде всего его книга «За пределами экономического общества» (М., 1998), в которой автор попытался создать свой собственный вариант концепции постиндустриального общества. Это общество, следуя за Г. Каном и Э. Вейнером, он именует постэкономическим.

Во вступительной статье В.Л. Иноземцева к составленной им в целом весьма полезной антологии «Новая постиндустриальная волна на Западе» (М., 1999) делается попытка доказать, что концепция постиндустриального общества не только к настоящему времени не пришла в упадок, а наоборот, развивается и представляет собой и сейчас самую влиятельную социальную метатеорию. В действительности большинство работ, включенных в антологию, вообще не имеют или имеют весьма отдаленное отношения к концепции постиндустриализма в точном смысле слова. Это вынужден признать и составитель. «Заглавие этой антологии — «Новая постиндустриальная волне на Западе» — не может не вызвать если не возражений, то по крайней мере некоторого недоумения. В книге, как сможет убедиться читатель, представлены отрывки из работ современных американских, английских и французских социологов, каждого из которых в отдельности обычно не относят к числу приверженцев постиндустриальной теории в том ее каноническом виде, в каком она сформулирована в трудах Д. Белла и его сторонников».175 Иноземцев В.Л. Перспективы постиндустриальной теории в меняющемся мире // Новая постиндустриальная волна на Западе. Антология. М., 1999. С. 3.

А 1998 г. В.Л. Иноземцев проинтервьюировал нескольких крупнейших американских социологов и экономистов (Питера Фердинанда Драккера, Лестера Карла Туроу, Джона Кеннета Гэлбрейта, Маршалла Голдмана, Фрэнсиса Фукуяму) с целью выяснить их отношение к понятию и концепциям постиндустриального общества.Все опрошенные по существу отнеслись и к этому понятию, и к этим концепциям отрицательно. Все они считают, что живут в индустриальном обществе, хотя и изменившемся за последние десятилетия.176 См.: Переосмысливая грядущее. Крупнейшие американские экономисты и социологи о перспективах и противоречиях современного развития // МЭМО. 1998. № 11.

М. Голдман, например, совершенно определенно заявил: «Я полагаю, что употребление термина «пост-» стало неким анахронизмом... Я не думаю, что мы действительно находимся в постиндустриальной эре. Причиной является то, что промышленное производство не только остается весьма значимым, но в определенной степени становится даже более важным, чем когда бы то ни было ранее, хотя технологические основы его и меняются. Не нужно забывать, что даже производство программного обеспечения, хотя оно и отличается весьма существенно от сборки оборудования или автомобилей, остается одной из отраслей промышленности».177 Там же. С. 8.

Многие социологи давно уже пользовались понятием современного (modern) общества, подразумевая под ним в большинстве случаев капиталистическое общество. Это понятие сейчас все чаще стало использоваться и в нашей литературе, причем для его обозначения теперь употребляется не только словосочетание «современное общество», которое никогда не было научным термином, но и словосочетания «модерное (варианты — модерновое, модернистское) общество». Под влиянием индустриалистской и постиндустриалистской концепций все общества, предшествующие индустриальному стали называться по аналогии со словом «доиндустриальные» премодерными (домодерными), а под влиянием постиндустриалистской концепции возникло словосочетание «постмодерные общества». В результате появилась своеобразная стадиальная типология социоисторических организмов: премодерные, модерные и пост-модерные общества.

Капиталистические общества давно уже было принято называть европейскими (хотя при этом имелась в виду обычно Западная Европа и США), западными, а с некоторых пор было ясно, что в современную эпоху существует множество обществ, которые относятся к другому типу. Их обычно называли восточными, традиционными, аграрными. Столь же ясным было, что в традиционных (премодерных) обществах идет процесс индустриализации, возникновение «национальных» рынков, усвоения западной культуры и т.п., т.е. происходит их движение по пути, ведущему к превращению в подобные западному. Этот процесс обычно называли европеизацией, или вестернизацией. Он был замечен сравнительно давно, но он не столько изучался, сколько описывался. Примером может послужить работа Джеймса Харви Робинсона «Испытание для цивилизации: Очерк развития и всемирной диффузии наших сегодняшних институтов и идей» (1926).

По-настоящему названный процесс развернулся лишь после Второй мировой войны, что прежде всего было связано с крушением колониализм и возникновением в Азии, Африке и Океании множества молодых независимых государств, находившихся на значительно более низких стадиях общественного и культурного развития, чем страны Западной Европы и Северной Америки. В этих условиях необычайно остро встал вопрос о путях их дальнейшего развития, что предполагало детальное изучение социально-экономической и политической структуры этих стран. Это, кстати, послужило причиной бурного развития в 60 —70-е годы научной дисциплины, исследующей, во-первых, социально-экономические отношения доклассовых обществ, во-вторых, экономику традиционного крестьянства, которая на Западе получила название экономической антропологии, а у нас —экономической этнологии.

Протекавший в странах «третьего мира» процесс развития привлек к себе всеобщее внимание и стал детально разрабатываться учеными самых разных специальностей (экономистами, социологами, политологами и т.п.). Именнотогда за нимзакрепилосьназваниемодернизации.178 См.: Tipps D. С. Modernization Theory and Comparative Study of Societies: A Critical Perspective // CSSH. 1973. Vol. 15. № 2.Возникло множество концепций этого процесса. В разных концепциях модернизация понималась далеко не одинаково.

Некоторые ученые под модернизацией понимали подтягивание неразвитых стран до уровня развитых, которое происходило в результате распространения (диффузии) достижений передовых стран Запада среди отсталых обществ и усвоения их последними (аккультурации). Для них понятие модернизации было равнозначно понятиям европеизации, вестернизации. Так, например, трактовал модернизацию Даниел Лернер в книге «Уход традиционного общества: Модернизация Среднего Востока» (1958).

Но наряду с такого рода взглядом появилось значительно более широкое понимание модернизации. Сторонники его считали, что модернизация первоначально имела место в Западной Европе, а остальные страны, включая прежде всего государства «третьего» мира, в которых она уже развернулась или еще только разворачивается, просто-напросто с большим или меньшим запозданием повторяют путь, уже пройденный западными странами.

Возникло несколько вариантов широкого понимания модернизации. В основе их различия лежало выделение в качестве главного разных составляющих этого процесса. Все исследователи обращали внимание на комплексный характер процесса модернизации. «Мы, — писал американский социолог Нейл Смелзер, — употребляем термин «модернизация» для характеристики сложной совокупности перемен, происходящих почти в каждой части общества в процессе его индустриализации. Модернизация включает постоянные перемены в экономике, политике, образовании, в сфере традиций и религиозной жизни общества. Некоторые из этих областей меняются раньше других, но все они в той или иной степени подвержены изменениям».179 Смелзер Н. 1994. С. 620.

Как явствует из данного высказывания, ведущим среди всех названных процессов Н. Смелзер считал индустриализацию. Такого мнения придерживались многие исследователи. Поэтому важнейшей задачей науки они считали создания концепции индустриализации, а тем самым и теории экономического прогресса.

Самая известная такая концепция была создана американским экономистом Уолтом Уитменом Ростоу (р. 1916). Она была изложена в его нашумевшей в свое время книге «Стадии экономического роста. Некоммунистический манифест» (1960; русск. перевод: Нью-Йорк, 1961). В ней было выделено пять стадий экономического роста и вместе с тем развития общества.

В качестве первой стадии выступало традиционное общество: общество с ограниченными производственными возможностями, с преимущественно сельскохозяйственным производством, т.е. аграрное, иерархической социальной структурой, властью в руках земельных собственников, доньтонианским уровнем науки и техники. Вторая стадия — период создания предпосылок для подъема, или переходное состояние, третья — стадия подъема (взлета), четвертая — стадия быстрого созревания, пятая -век высокого уровня массового потребления.

Согласно взглядам У. Ростоу, в принципе все конкретные, отдельные общества должны в конечном счете пройти все эти стадии. В этом и заключается процесс модернизации. Впервые этот процесс начался в Великобритании. Она вступила в стадию подъема в 1783 г., а в стадию зрелости в 1802 г. За ней последовали Франция -1830-1860 гг., Бельгия - 1833-1860 гг., США - 1843-1860 гг., Германия - 1850-1873 гг., Швеция - 1868-1890 гг, Япония - 1878-1900 гг., Россия - 1890-1914 гг., Канада - 1896-1914 гг. В Аргентине стадия подъема началась в 1935 г., в Турции - в 1937 г., в Индии и Китае - в 1952 г.

Сейчас США, пройдя через стадию зрелости, вступили в стадию массового потребления. Приблизились к пятой стадии и частично вошли в нее страны Западной Европы и Япония. СССР, Аргентина и Мексика находятся на стадии зрелого общества, страны Восточной Европы (прежде всего Югославия и Польша), Индия, Китай, Бразилия и Венесуэла — на стадии подъема. Большинство стран Среднего Востока, Юго-Восточной Азии, Африки и Латинской Америки сейчас переживают переходную стадию. В течение ближайших 60 лет большинство стран мира достигнет стадии зрелости. Китай и Индия вступят в нее в 2000-2010 гг.

Нетрудно заметить, что размещая страны по стадиям, У. Ростоу не принимает во внимания существующие в них системы социально-экономических отношений. Например, СССР и Аргентина в равной степени относятся к четвертой стадии. Игнорирует он и ставшее к тому времени привычным подразделение стран на «первый мир» и «третий мир». Одни страны «третьего мира» он относит ко второй стадии, другие к третьей, а некоторые — даже к четвертой. Он обращает внимание на другое деление социоисторических организмов: 1) страны, в которых отправным пунктом модернизации было традиционное общество, и 2) страны, в которых такого общества не было — европейские переселенческие колонии (США, Канада, Австралия, Новая Зеландия).

По Ростоу, движения вперед от первой стадии к последующим обычно происходили не вследствие внутреннего развития общества. Главным было внешнее давление со стороны более развитых обществ. Внешнее вторжение — в буквальном или переносном смысле — давало толчок к разложению традиционного общества или ускоряло уже начавшийся ранее процесс. Наиболее важной и могущественной силой модернизации был «реактивный национализм», который возникал как протест против вмешательства в дела данной страны более развитой нации. Так было в Германии и России.

Так обстояло дело и в колониях европейских государств. Метрополия с целью укрепления своего господства предпринимала меры, которые с неизбежностью вели к модернизации. В таком полумодернизированном обществе возникали различного рода группы и организации, ставившие своей целью освобождение от чужеземного власти. Добившись независимости страна вступала на путь модернизации.

Но если модернизация была результатом «увлекающего примера» более развитых обществ, то чем же тогда был вызван этот процесс в Великобритании, которая первая пошла по этому пути. В одном месте работы У. Ростоу объясняет это необычайно редким стечением множества совершенно независимых друг от друга обстоятельств — статистической случайностью в истории, которая, раз случившись, уже не могла быть обращена вспять.180 Ростоу В.В. Стадии экономического роста. Некоммунистический манифест. Нью-Йорк, 1961. С. 52.При этом он забывает, что сам же писал о вступлении всей Западной Европы в это время в переходный период.

В другом месте У. Ростоу относит Англию к числу стран, в которых модернизация была национальной реакцией на вторжение или угрозу вторжения более развитых держав. Англии угрожала могущественная Испания, выступавшая в союзе с Римской церковью, затем она оказалась в квазиколониальной зависимости от Голландии, и, наконец, в XVIII в. вступила в борьбу с более могущественной в то время Францией.181 Там же. С. 56.

Таким образом, У. Ростоу понимал модернизацию не как только и просто процесс подтягивания отсталых стран к уровню, достигнутыми передовыми, а как процесс индустриализации и связанных с нею экономических, политических и социальных изменений вообще. Страны Запада вступили на путь модернизации давно и поэтому значительно продвинулись по нему. Теперь по этому пути предстоит пройти все остальным странам, отставшим от первых.

Концепция У. Ростоу — ярчайший пример линейно-стадиального понимания исторического развития. И недаром при классификации концепций модернизации ее нередко объединяли в одну группу с марксистским ортодоксальным пониманием истории. Действительно между концепций У. Ростоу и ортодоксальным марксистским взглядом на будущее отсталых стран было много общего. Официальная марксистская доктрина состояла в том, что отсталые страны застряли на стадии одной из докапиталистических общественно-экономических формаций, в большинстве случаев, —феодальной. И теперь каждой из них предстоит подняться на более высокую стадию исторического развития. Правда, при этом, в отличие от У. Ростоу, марксистские ортодоксы допускали, что эти отставшие страны могут подняться до самой высокой стадии, достигнутой к настоящему времени человечеством, минуя все промежуточные.

Чуть раньше У. Ростоу и одновременно с ним, примерно, такое же понимание модернизации развивалось в целом ряде работ, в частности в книге Уильберта Мура «Экономика и общество» (1955) и коллективной монографии Кларка Керра, Джона Данлопа, Фридерика Харбисона и Чарльза Майерса «Индустриализм и индустриальный человек» (1960).

Широкое понимание модернизации вскоре стало господствующим. Но в целом ряде более поздних работ, в частности, в книгах Шмуэля Ноаха Эйзенстадта (Эйзештадта) «Модернизация: Протест и изменение» (1966) и Сирила Блэка «Динамика модернизации: Сравнительное исследование истории» (1966), центр тяжести был перенесен с индустриализации на становление капиталистических социально-экономических отношений. В результате модернизация стала по существу трактоваться как процесс генезиса капитализма.

Так как капитализм возник в Западной Европе, то мнению Ш. Эйзенстадта, именно там нужно искать истоки модернизация. Она началась там в XVI—XVII вв., в Англии, например, при Тюдорах, в Голландии при Вильгельме Молчаливом. В отличие от У. Ростоу, придававшего огромное значение внешнему толчку, Ш. Эйзенштадт считал, что в Западной Европе, в отличие от других регионов мира, «первый исторический процесс модернизации развивался главным образом через трансформацию и действие различных внутренних сил и лишь в крайне незначительной степени под влиянием внешних событий».182 Eisenstadt S. N. Modernization: Protest and Change. Englewood Cliffs, 1966. P. 55.

Исходя из этого, III. Эйзенстадт давал свое определение модернизации. «Исторически модернизация, — писал он, — есть процесс изменений, ведущих к тем типам социальных, экономических и политических систем, которые сложились в Западной Европе и Северной Америке в период между XVII и XIX веками и распространились на все страны и континенты».183 Ibid. P. 1.Ш. Эйзенстадт придавал модернизации огромное значение. «Модернизация и стремление к модерности (modernity) — подчеркивал он, — вероятно наиболее сверхнаправляющая и наиболее всепроникающая черта современной мировой сцены.»184 Ibid.

Таких же взглядов придерживался и С. Блэк, который характеризовал модернизацию как «величайшую революционную трансформацию человечества» равную по значению двум другим великим революционным переворотам: возникновению человека и переходу от примитивных обществ к цивилизованным».185 Black C.E. The Dynamics of Modernization: A Study in Comparative History. New York etc., 1966. P. 1-2.

Если У. Ростоу рассматривал общества, которые было отправными пунктами модернизации (традиционные, или феодальные, общества) как сравнительно одинаковые, то Ш. Эйзенстадт выделял несколько разных форм таких обществ: феодальное или абсолютистское государство с развитыми городскими центрами в Западной Европе; авторитарное государство и менее урбанизированное общество в Восточной Европе; олигархически-завоевательные общества в Латинской Америке; централизованное феодальное общество в Японии; имперская система в Китае.186 Eisenstadt S. N. Ор. cit. P. 1-2.

В последующем идея разнообразия премодерных обществ получила довольно широкое признания. В какой-то степени с этим связано возникновение концепции конвергенции (К. Керр, С.П. Хантингтон, Д. Голдроп), суть которой состояла в том, что каковы бы ни были исходные формы премодерного общества процесс модернизации неизбежно ведет к единству. «Модернизация, — писал С. Хантингтон, — это процесс, ведущий к однородности. Если традиционные общества невероятно разнообразны и объединяет их только отсутствие современных черт, то модерные общества обладают одинаковым набором основных качеств. Модернизацияпорождаеттенденциюксходствуобществ».187 Huntington S.P. The Change to Change: Modernization, Development and Politics // Comparative Modernization. Ed. by C.E. Black. New York, 1976. P. 31.Но концепция конвергенции в основном использовалась не столько в отношении стран третьего мира, сколько для характеристики будущего развития стран первого (западного) и второго («социалистического») миров.

В 50 — 60 годы в господствующих теориях модернизация чаще всего определялась как процесс, которые в свое время имел место и в Западной Европе. Но так как он там давно завершился, то практически все их авторы, обращаясь к современности, имели в виду в основном страны «третьего мира», а нередко также и социоисторические организмы «второго мира», не исключая и СССР. В результате широкое понимания модернизации сосуществовало с узким. Чтобы различить эти два значения, процессы, протекающие странах, отстававших от Запада, нередко стали называть запаздывающей или догоняющей модернизацией. Этот термины получили в последние десять лет широкое распространение и в нашей литературе.

В одних концепциях модернизации, или движения от традиционного общества к модерному, трактовалась как процесс объективный. В других концепциях модернизация рассматривалась прежде всего в качестве особого рода политики, проводимой верхами премодерных обществ. Лидеры или элита неразвитых стран, обеспокоенные их отсталостью, выбрав в качестве образца ту или иную развитую страну (или несколько) вырабатывают планы движения в избранном направлении и прилагают усилия с тем, чтобы добиться реализации намеченной цели. Эти лидеры или элита — главная сила, обеспечивающая модернизацию. Преобразования начинаются «сверху». Желая заручиться поддержкой снизу, лидеры организуют пропагандистские компании, объясняя массам огромные выгоды модернизации.

Широкое понимание модернизации было теоретический основой самых радужных прогнозов развития стран «третьего» мира. Так как в отставших («развивающихся») странах идут абсолютно те же самые процессы, что происходили когда-то на Западе, то и результаты будет абсолютно такими же. Как считалось в 50 —60-е годы, все страны «третьего» мира в ближайшем времени догонят по основным показателям страны Запада. Они станут индустриальными государствами с высоким уровнем развития производства, науки, образования, культуры. Все они покончат с нищетой и обеспечат своим гражданам достойный уровень жизни. В них воцарится демократия, будут соблюдаться все права человека.

Однако вскоре все эти прогнозы и порожденные ими надежды стали рушиться. Экономический рост в отсталых странах шел крайне низкими темпами, а со временем во многих из них стал все больше замедляться. И даже там, где этот рост был значительным, он не только не вел к уменьшению нищеты населения, а наоборот, сопровождался ее возрастанием. Продолжал резко возрастать разрыв в уровне экономического развития между передовыми и отсталыми странами. Отсталость не только не сокращалась, но, наоборот, увеличивалась.

Появилась масса работ, в которых в которых давалась картина ужасающего положения большинства стран «третьего мира». Одной из них был трехтомный труд шведского экономиста Гуниара Карла Мюрдаля (1898 — 1987) «Драма Азии» (1968; русск. сокращ. перевод: Современные проблемы «третьего мира». М., 1972) с подзаголовком «Исследование о бедности наций». Тем самым он противопоставил и свой труд, и реальное положение изучаемых им стран классическому труду А. Смита «Исследование о природе и причинах богатства наций», написанному на материалах экономики Западной Европы, прежде всего Англии.

В результате линейно-стадиальные концепции модернизации с середины 60-х годов начали подвергаться самой резкой критике и в 70-е годы сошли со сцены. Начали отказываться от них и былые их горячие приверженцы. В этом отношении примечательно название опубликованной в 1970 г. статьи уже известного нам Ш. Эйзенстадта — «Крах модернизации». А статья американского экономиста Иммануэля Валлерстайна (Уоллерстайна), занимавшегося проблемами Африки, называлась еще хлеще — «Модернизация: Requiescatinpace» (1976).188 Слова произносимые над гробом или в память умершего: Да почиет в мире.

Концепции, в которых упор делался на внутрисоциорные, межстадиальные, «вертикальные», не проливали света на ситуацию, сложившуюся в мире. Поэтому стал неизбежным перенос внимания на межсоциорные, синхронные, «горизонтальные» связи. Возникли и получили распространение концепции, которые, в которых эти связи стали специально разрабатываться. К числу их прежде всего относятся концепции зависимости (или зависимого развития) и т.н. мир-системный подход.

Современный мир как единое целое, в котором группа развитых европейских держав господствует на всеми остальными социоисторическими организмами, впервые предстал в теориях империализма, созданных в начале XX в.

Первой была работа Джона Аткинсона Гобсона (1858—1940) «Империализм. Исследование» (1902; русск. перевод: Харьков, 1918; Л., 1927). В книге рисуется картина территориальной экспансии европейских держав, а также США, и установления их господства над всем остальным миром. Под маской осуществления цивилизаторской миссии идет ограбление колониальных и зависимых стран. Автор допускает, что в конечном результате возникнет объединение западных государств, которое целиком будет жить за счет народов остального мира. Таким образом, Дж. Гобсон предугадал появление того, что впоследствии получило названия ультраимпериализма и что стало реальностью в наши дни.

Вместе с такого рода союзом возникнет «чудовищная опасность паразитизма Запада». «Этот паразитизм, — пишет Дж. Гобсон, - породит группа промышленно-развитых народов, чьи высшие классы, собрав богатую дань с Азии и Африки, будут держать под своей властью огромные массы покорных им наймитов, не занятых уже в земледелии и промышленности, а исполняющих личные услуги и второстепенную работу в производственных предприятиях, подчиненных контролю новой финансовой аристократии».189 Гобсон Дж. Империализм. Л., 1927. С. 283.Этот паразитарный империализм, который воспроизвел бы многие черты позднейшей Римской империи, будет всячески маскировать свою сущность. «Но природу, — пишет Дж. Гобсон, — не обманешь; законы ее действуют всюду, они обрекают паразита на атрофию, на вымирание и полнейшее исчезновение, — этих законов не избежать ни народам, ни отдельным организмам».190 Там же. С. 286.

Теория империализма была в последующем разработана Рудольфом Гильфердингом (1877 — 1941) в книге «Финансовый капитал» (1910; послед. русск. изд: М., 1959), Николаем Ивановичем Бухариным (1888 —1938) в работе «Мировое хозяйство и империализм» (1915; послед. изд. в книге: Бухарин Н.И. Проблемы теории и практики социализма. М., 1989; значит. расшир. изд.: М., 1918; М.-Л., 1925 и др.) и Владимиром Ильичем Лениным (1870—1924) в труде «Империализм, как высшая стадия капитализма» (1916; изд. в 1917; Полн. собр. соч. Т. 27).

«Как доказано в этой книжке, — писал В.И. Ленин, — капитализм выделил теперь горстку (менее одной десятой доли населения страны, при самом «щедром» и преувеличенном расчете менее одной пятой) особенно богатых и могущественных государств, которые грабят — простой «стрижкой купонов» — весь мир».191 Ленин В.И. Империализм, как высшая стадия капитализма // Полн. собр. соч. Т. 27. С. 307-308.И еще: «...Империализм есть эксплуатация сотен миллионов зависимых наций малым числом богатейших наций».192 Ленин В.И. Замечания по поводу статьи о максимализме // Полн. собр. соч. Т. 30. С. 386.

Об эксплуатации кучкой западных стран всего остального мира много говорила Роза Люксембург (1871 — 1919) в своих работах «Накопление капитала» (1913; послед. русск. изд.: М., 1934) и «Введение в политическую экономию» (1912 — 1913; 1925; послед. русск. изд.: М., 1960).

«Таким образом, — писала она, характеризуя последние века мировой истории, — одна часть света за другой, а в каждой части света одна страна за другой, одна раса за другой попадают под господство капитала, но тем самым новые бессчетные миллионы людей подвергаются пролетаризации, порабощению, всем мукам необеспеченного существования, — одним словом, обнищанию. Образование капиталистического мирового хозяйства влечет за собой увеличение нужды, невыносимо тяжелого труда и все более растущей необеспеченности существования на всем земном шаре, которым соответствует накопление капитала в руках немногих. Капиталистическое мировое хозяйство все более означает подчинение всего человечества игу тяжелого труда, многочисленных лишений и страданий, при полном физическом и духовном вырождении, исключительно для целей капиталистического накопления».193 Люксембург Р. Введение в политическую экономию. М., 1960. С. 320.

Вообще, согласно взглядам Р. Люксембург, существование отсталых стран есть необходимое условия бытия капитализма как способа производства. С их исчезновением неминуемо исчезнет и капитализм.194 См.: Люксембург Р. Накопление капитала. Т. 1-2. М.-Л., 1931. С. 383-384.

Большое внимание выявление влияния колониальных и зависимых стран на развитие капитализма в странах Запада уделял в своих работах «Империализм» (1926), «Империализм и его критики» (1926) и «Империализм и кризисы» (М., 1930) немецкий социал-демократ Фриц Штернберг (1895 — 1963).

Концепции зависимости, или зависимого развития, были созданы первоначально на материалах Латинской Америки и лишь затем были распространены на весь «третий мир». Основы их были заложены выдающимся латиноамериканским экономистом Раулем Пребишем (1901 —1986). Р. Пребиш был не только профессором политэкономии, но и занимался практической работой. В 1925—1927 гг. он — заместитель директора Государственного департамента статистики Аргентины, в 1927—1930 гг. — директор Экономического института, в 1930—1933 гг. — помощник министра финансов, в в 1933—1935 гг. — экономический советник правительства, в 1935—1943 гг. — директор Центрального банка Аргентины. Именно в это время Р. Пребиш убедился в том, что неоклассические экономические концепции мало что дают, а чаще всего ничего не дают для понимания экономики как Аргентины, так всех вообще стран Латинской Америки.

С 1950 г. по 1963 г. Р. Пребиш был исполнительным секретарем Экономической комиссии ООН для Латинской Америки (испан. сокращ. — СЕПАЛ; русск. — ЭКЛА). Во время руководства СЕПАЛ (ЭКЛА) им была разработаны основы собственной экономической теории. Они были изложены в его труде «Экономическое развитие Латинской Америки и его главные проблемы» (1950). Основные постулаты этой концепции были приняты и развиты целой группой экономистов, работавших вместе с ним в СЕПАЛ. Это концептуальное направление получило название сепализма.

Главное в концепции Р. Пребиша состояло в том, что капиталистическая мировая экономика представляет собой единое целое, совершенно четко разграниченное на «центр», который включает в себя несколько высокоразвитых индустриальных держав («центров»), и «периферию», которую составляют в основном аграрные страны. Периферийные страны находятся в экономической зависимости от «центра» («центров»), что препятствует их развитие и обуславливает их отсталость. Важнейшая причина отсталости периферии — выкачивание центрами существенной части ее доходов.

С 1964 г. по 1969 г. Р. Пребиш — генеральный секретарь Конференции ООН по по торговле и развитию (ЮНКТАД). После завершения деятельности в центральном аппарате ООН он снова занялся теоретической разработкой экономических проблем Латинской Америки и «третьего мира» в целом. В 70-х годах им было создано несколько новых работ, которые были затем сведены в книгу «Периферийный капитализм: Кризис и трансформация» (1981; сокращ. русск. перевод: Периферийный капитализм: Есть ли ему альтернатива? М., 1992).

В этих работах в значительной степени под влиянием критики его первоначальной концепции со стороны более радикально настроенных исследователей (Т. Дус-Сантуса, P.M. Марини, Ф.Э. Кардозу и др.) она была обновлена и переросла в теорию «периферийного капитализма». Суть этой концепции в том, что периферийные страны, как и страны, составляющие центр, являются капиталистическими, но их капитализм качественно отличен от капитализма «центров». Он функционирует и развивается во многом по иным законам. Именно поэтому неоклассические экономические теории совершенно не пригодны для его анализа и понимания. Специфика периферийного капитализма определяет особый характер всего общества.

«Специфика периферии, — пишет Р. Пребиш, — проявляется во всем — в сфере техники и потребления, в производственной структуре, в уровне развития и демократизации, в системе землевладения и формирования излишка, в демографическом росте». 195 Пребиш Р. Периферийный капитализм: есть ли ему альтернатива? М., 1992. С. 200.Поэтому «рушится миф о том, что мы могли бы развиваться но образу и подобию центров».196 Там же. С. 21.Развитие периферийного капитализма есть «воспроизводство обездоленности». «Система..., — подчеркивает автор, — исключает широкие массы населения, которые оказываются обреченными на прозябание на дне социальной структуры».197 Там же. С. 22.Фактически периферийный капитализм представляет собой тупиковый вариант, не способный к сколько-нибудь существенному прогрессу. «Многолетние наблюдения за ходом событий, — подводит итоги Р. Пребиш, — убедили меня, что глубокие изъяны, свойственные латиноамериканскому капитализму, не могут быть преодолены в рамках существующей системы. Систему необходимо преобразовать».198 Там же.С. 21.

Крупная фигура среди сепалистов — Селсу Фуртаду, который во время президентства Жоао Гуларта был министром экономического планирования Бразилии, а затем возглавлял департамент развития ЭКЛА. В своей книге «Развитие и недоразвитие» (1964) он характеризует экономику, возникшую в результате проникновения капитализма в регионы с некапиталистическим хозяйством, как гибридную, сочетающее капиталистической ядро с архаичной структурой.

Первоначальный вариант теории Р. Пребиша возник еще до краха линейно-стадиальных концепций модернизации. Другие концепции зависимости возникли во время кризиса последних — в 60-е годы.

Во второй половине этого десятилетия возникла и оформилась концепция, начало которой положил бразилец Теотониу Дус-Сантус (Дос Сантос), которому за революционную деятельность пришлось дважды бежать, спасаясь от расправы: первый раз в 1966 г. из Бразилии, где он был осужден военным трибуналом за «организацию мятежа», второй раз в 1974 г. из Чили после совершенного там генералом Аугусто Пиночетом военного переворота. Эта концепция получила название депендетизма (от исп. dependencia— зависимость).

Т. Дус-Сантус указывал, что истоки теории зависимости уходят к теории империализма, в частности к трудам В.И. Ленина. Но в новых условиях положения теории империализма должны быть расширены и переформулированы. Т. Дус-Сантус выступает с критикой теорий модернизации, которые они именует теориями развития (development). Главный их недостаток он видит в линейно-стадиальном их характере. «Историческое время, — пишет он, — не унилинеарно, и будущие общества не способы достигнуть стадий, к которым пришли общества в предшествующее время».199 Dos Santos Т. The Crisis of Development Theory and the Problem of Dependence Latin America // Underdevelopment and Development. The Third World Today. Ed. by H. Bernstein. Harmondsworth, 1976. P. 59.

Но от идеи развития он при этом не отказывается. Он считает необходимым создание новых теории развития, которые не сводили бы его к унилинейному переходу от обществ одного типа к обществам другого, которые рассматривала бы развитие в масштабах всего земного шара. Необходим учет взаимосвязей между конкретными обществами, а в нашу эпоху прежде всего существование зависимых обществ и зависимого развития.200 Idem. P. 59-63.

Депендетисты упрекали сепалистов за то, что для них зависимость сводится к проблемам, возникающим в области внешней торговли периферийных стран, в то время как зависимость означает установление определенных пределов и возможностей развития зависимых обществ. «Мы видим, — писал Т. Дус-Сантус, — что зависимость — важнейшая черта социально-экономической системы слаборазвитых стран. Международное положение характеризуется растущей взаимосвязанностью национальных экономик в мировом масштабе при гегемонии одного или нескольких доминирующих центров, которые трансформируют это развития (зависимое — Ю.С.) в аккумулировании богатства и власти в свою пользу. В доминируемых странах такая ситуация имеет свой внутренний аспект. А этот внутренний аспект, между прочим, не выражается лишь проекцией внешних факторов. Обретается собственная манера -зависимый способ — участия в процессе развития мировой капиталистической экономики. Таким образом, зависимость есть специфический способ капиталистического производства в наших странах».201 Цит.: Давыдов В.М. Латиноамериканская периферия мирового капитализма. М., 1991. С. 34.

Так депендетисты вплотную подошли к идее, что в странах третьего мира существует иной капиталистический способ производства, чем в странах центра. Соответственно Т. Дус-Сантусом была поставлена задача исследования не просто особенностей эволюции зависимых стран, а создания «теории законов внутреннего развития» этих обществ.202 Dos Santos Т. The Structure of Dependence // Readings in U.S. Imperialism. Ed. by K.T. Farm and D.C. Hodges. Boston, 1971. P. 226.Эта идея была подвергнута резкой критике со стороны ряда марксистских ортодоксов, в частности руководителя коммунистической партии Уругвая Роднея Арисменди, заявившего, что концепция Дус-Сантуса не имеет ничего общего с марксизмом-ленинизмом. И так как подавляющее большинство депендетистов считало себя марксистами, то они, по крайне мере формально, отказались от этой идеи и стали говорить о специфической комбинации способов производства в Латинской Америке.

В процессе последующего развития этого направления один из депендетистов -бразилец Руй Мауро Марини создал концепцию «суперэксплуатации» трудящихся масс периферии в результате зависимости этих стран от центров.

Несколько позднее депендетизма, но в тех же самых 60-х годах, возникла концепция зависимо-ассоциированного общества. Ее основные фигуры — Фернанду Энрике Кардозу (в 1994 — 2002 гг. — президент Бразилии) и чилиец Энцо Фалетто. Ф.Э. Кардозу первоначально примыкал к левореформистскому крылу сепалистов, возглавляемому С. Фуртаду. Затем он пришел к идее «субкапитализма» — деформированного капиталистического общества и затем зависимо-ассоциированного, или просто зависимого капитализма. Как и Т. Дус-Сантус, Ф. Кардозу связывал свою концепцию с теорией империализма, созданной Дж. Гобсоном и развитой В.И. Лениным. При этом он подчеркивал, что в нашу эпоху не только продолжают существовать старые, но возникли и новые формы зависимости периферийных экономик от центральных.

В его совместной с Э. Фалетто книге «Зависимость и развитие Латинской Америки. Опыт социологических интерпретаций» (1971; англ. перевод: 1978; русск. перевод: М., 2002) подвергается критики положение большинства теорий модернизации о том, что недоразвитые страны повторят путь, который уже прошли нынешние развитые государства. Для авторов совершенно очевидно, что «теоретические схемы, созданные на основе опыта формирования капитализма в современных развитых странах, мало полезны для понимания ситуации в странах Латинской Америки. Различны не только исторический момент, но и структурные условия развития и общества».203 Cardoso F. H. and Faletto E. Dependency and Development in Latin America. Berkeley etc., 1978. P. 1727.

Недоразвитость латиноамериканских стран возникла в результате экспансии вначале торгового, а затем промышленного капитализма Запада и включения их в мировой рынок. «Историческая специфика ситуации недоразвития проистекает из отношений между «периферийными» и «центральными» обществами».204 Ibid. P. 16.

Но хотя авторы согласны с тем, что зависимые капиталистические экономики не идентичны центральными капиталистическими экономикам, они не ставят своей целью создать «теорию зависимого капитализма». Они полагают, что особых «законов движения» зависимой капиталистической экономики не существует. Нужно исследовать специфику действия общих законов капитализма в зависимых странах. Поэтому они предпочитают говорить не о «категории», или «теории» зависимости, а о «ситуации зависимости».205 Ibid. P. XXIII.В отличие от ряда сторонников теорий зависимости, которые полагали, что зависимость исключает экономический прогресс периферийных стран, Ф. Кардозу не считал зависимость и экономический прогресс взаимоисключающими явлениями.206 Cardoso F.H. Dependency and Development in Latin America // Introduction to the Sociology of « Developing Societies ». Ed. by H. Alawi and T. Shanin. New York and London, 1982.

Во второй половине 60-х годов в Мексике возникла еще одна школа экономистов и социологов, разрабатывавшая проблемы зависимости. Самая крупная фигура среди этих ученых — Алонсо Агиляр Монтоверде. Им была создана концепция капитализма субразвития. Говоря о Латинской Америке, он писал, что «капитализм не развивается здесь по классическому европейскому образцу. Наши страны никогда не знали «совершенства» в функционировании рынка, никогда не проявлялся здесь процесс, который провел бы их от классического сберегательства и свободной конкуренции к «экономическому процветанию» или «обществу благоденствия», как характеризуют иные авторы стадию, достигнутую крупными индустриальными государствами Запада».207 Цит.: Давыдов В.М. Указ. соч. С. 53.Говоря о «модификации» законов капитализма в латиноамериканском общества, А. Агиляр в то же время не принимает идею особого периферийно-капиталистического способа производства.

Создание концепции зависимого развития и периферийного капитализма первоначально как теории развития стран Латинской Америки совершенно не случайно. Прежде всего это связано с тем, что почти все эти страны еще в первые десятилетия XIX в. перестали быть колониями. Формально они давно уже были политически независимыми, полностью суверенными государствами. Но на деле все они в течение более чем сотни лет были во многом существенно зависимыми от ряда держав Запада, прежде всего США. И концепции зависимости возникли как ответ на естественно возникавший вопрос о природе этой зависимости. Эта зависимость была прежде всего экономической, с неизбежностью порождавшей зависимость и политическую.

Создатели и приверженцы теорий империализма не могли не видеть различия между капитализмом западных стран и капитализмом в колониях, полуколониях и прочих зависимых странах. Но оно трактовалось ими в основном как различие между капитализмом развитым, созревшим, безраздельно господствующим в стране и капитализмом еще возникающим, формирующимся еще не подчинившим себе прочие общественно-экономические уклады. В отношении стран Азии и особенно Африки южнее Сахары это было во многом справедливо не только тогда, но и в более позднее время. Но только не в отношении стран Латинской Америки. Во всяком случае в середине XX в. латиноамериканский капитализм явно уже не был ранним. Он был там не формирующимся, а вполне сложившимся и при этом господствующим способом производства. Страны Латинской Америки были к тому времени безусловно капиталистическими социоисторическими организмами, но при этом иными, чем государства Запада. В Латинской Америке существовал сложившийся, зрелый капитализм, но существенно иной чем, на Западе. Именно это и обусловило создание латиноамериканскими экономистами концепции периферийного капитализма.

В Азии и особенно в Африке даже после Второй мировой войны главной проблемой были отношениям между метрополиями и колониями. И только тогда, когда страны этих двух частей света окончательно освободились от колониальной зависимости, для них на первый план вышли понятия центра и периферии мировой капиталистической системы. И тогда в концепциях зависимого развития окончательно оформилось понятие о центре. В концепции зависимого развития в ее применении к Латинской Америке под центром прежде всего понимались США. Когда эти концепции стали разрабатываться на материале всего «третьего мира» под центром стали понимать систему, включающую в себя страны Западной Европы, США и Канаду, а затем и Японию.

Не в столь явной форме концепции зависимого развития стали разрабатываться и на Западе. Началось это еще до 60-х годов. Одним из первых был уже упоминавшийся шведский экономист Г. Мюрдаль. В работе «Мировая экономика. Проблемы и перспективы» (1956; русск. перевод: М., 1958) он подчеркивал, что весь несоветский мир представляет собой интегрированное экономическое целое. И этот несоветский мир есть не что иное, как классовое общество в международном масштабе. Жители развитых стран образуют «высший класс». «В своей основе, — писал Г. Мюрдаль, -различие между странами имеют черты сходства с различиями между классами внутри нации, если иметь в виду классы, как они существовали до того, как началось их быстрое размывание в связи с процессом национальной интеграции в наших современных государствах благоденствия. В этом смысле большая часть остального человечества образует низший класс наций, а ряд наций находятся в положении промежуточного слоя людей. В сущности, учитывая уровень жизни людей в этих странах, можно сказать, что термин «пролетариат» был бы более уместен при таком сравнении в международном масштабе, чем когда-либо, или во всяком случае, чем теперь внутри любой из развитых стран. Великое пробуждение отсталых стран постепенно пробуждает среди их народов классовое сознание, без которого общественная группировка является аморфной и разъединенной».208 Мюрдаль Г. Мировая экономика. Проблемы и перспективы. М., 1958. С. 479.

Американский экономист Пол Баран (1910 — 1964), как и Г. Мюрдаль, не пользовался терминами «центр» и «периферия». Но он так же как, и Г. Мюрдаль, пришел к выводам, сходным с идеей Р. Пребиша. В своей работе «Политическая экономия роста» (1957; русск. перевод: К экономической теории общественного развития. М., 1960) он говорил, что система современного капитализма состоит из двух секторов, один из которых образуют высокоразвитые страны, а другой — слаборазвитые. Отсталость третьего мира — неизбежное следствие развития мировой капиталистической системы хозяйства. Высокоразвитые страны эксплуатируют слаборазвитые и тем препятствуют их развитию. «Именно в слаборазвитых странах, — писал П. Баран, — ярко бросается в глаза та главная и часто не принимаемая во внимание черта нашей эпохи, что капиталистическая система, бывшая некогда мощным двигателем экономического развития, превратилась в не менее внушительное препятствие на пути прогресса человечества».209 Баран П. К экономической теории общественного развития. М., 1960. С. 368.

И Г. Мюрдаль, и П. Баран, фактически разделяя идеи зависимости, сами так свои взгляды не характеризовали. И в какой-то степени такая позиция присуща многим западным экономистам. Так, например, англичанин В. Джордж в книге «Богатство, бедность и голод: Мировая перспектива» (1988) даже прямо открещивается от теорий зависимости. Но это не мешает ему излагать взгляды, лежащие в их русле. «В конечном счете, — пишет он, — последствия разнообразных сложных взаимоотношений между развитыми и развивающимися странам являются фактором, усугубляющим существующее в мире неравенство. Этими взаимоотношениями, а не внутренними причинами объясняется в первую очередь бедность «третьего мира».210 George V. Wealth, Poverty and Starvation: An International Perspective. New York, 1988. P. 184.

Разработка концепций зависимого развития в иных, кроме Латинской Америки, частях «третьего мира» началась позднее. Для ученых и практиков Азии и Африки не было нужды доказывать существование зависимости их стран от центра. Это было уже показано латиноамериканцами, которые довольно детально раскрыли и механизмы этой зависимости. Поэтому азиатские и африканские специалисты занимались главным образом вопросом о том, какими способами избавиться от этой зависимости, какую политику нужно проводить, чтобы обеспечить прогресс своих стран, что сказалось и в названиях вырабатываемых ими концепций.

Одной из них была концепция альтернативного развития, которую разрабатывали индиец Р. Котхари, бангладешец А. Рахман, индонезиец Соеджатмоко, ланкиец П. Вигнараджа, египтянин И.С. Абдулла и многие другие другие исследователи, в том числе и из Латинской Америки (Э. Отейсу).

Другой была концепция опоры на собственные силы, которая была четко сформулирована на III конференции неприсоединившихся государств в Лусаке (1970). Между двумя названными концепциями нет принципиальной разницы. Поэтому многие из тех, что примыкали к первой, затем участвовали в разработке второй. Ее обосновывали и развивали ученые из Бангладеша (А. Рахман, В. Хак), Индии (А.К. Багчи, Н. Мехта), Шри-Ланка (П. Вигнараджа), африканский экономист Дж. Омо-Фадака.

Наконец, можно упомянуть концепцию нового международного экономического порядка, которая в общих чертах была сформулирована на IV конференции глав государств и правительств неприсоединившихся стран в Алжире (1973).

Среди исследователей проблем зависимости, представляющих страны Азии и Африки, особо выделяется директор Африканского института ООН по экономическому развитию и планированию в Дакаре (Сенегал) Самир Амин, который в последующем стал сторонником мир-системного подхода. Его перу принадлежит множество статей и книг, среди которых можно отметить монографии «Накопление в мировом масштабе. Критика теории недоразвитости» (1970; 1974) и «Неравное развитие. Очерк социальных формаций периферийного капитализма» (1973; 1976).

Современные апологеты капитализма всегда стремились опровергнуть концепции зависимости. Билл Уоррен в книге «Империализм: Пионер капитализма» (1980) назвал теории зависимости «национальной мифологией» и заявил, что под воздействием западного капитализма происходит стремительное развитие ранее отсталых стран. Питер Бергер в книге «Капиталистическая революция. 50 тезисов о процветании, равенстве и свободе» (1986; русск. перевод: М., 1994), всячески передергивая факты и цифры, пытался доказать, что несмотря на отдельные недостатки, страны «третьего мира» и живут не так уж плохо, а главное — успешно развиваются.

Нет никакой необходимости специально опровергать этих авторов. Достаточно сослаться хотя бы на книгу профессора Нью-Йоркского университета Микаэля П. Тодаро «Экономическое развитие» (5thedn., 1993; русск. перевод: М., 1997), которая вот уже два десятилетия используется в качестве учебного пособия по экономике третьего мира во многих странах мира. Содержащиеся в ней данные говорят сами за себя.

В качестве опровержения концепции зависимости П. Бергер ссылается на пример экономического развития четырех «азиатских тигров»: Южной Кореи, Тайваня, Гонконга и Сингапура. Также поступает и Петр Штомпка в книге «Социология социальных изменений» (1993; русск. перевод: М., 1996). Само по себе это не довод: и сторонники концепции зависимости не исключают, что отдельные страны могут вырваться из отсталости. Но в конце 1997 г. начался финансовый кризис, который до основания потряс экономику не только четырех «азиатских тигров», но и т.н. «новых индустриальных стран» Азии: Таиланда, Малайзии, Индонезии. Похоже, что сбывается предсказание С. Амина, который еще в 1991 г. писал, что в общей «перспективе «новые индустриальные страны», представляют собой не полупериферию, стоящую на пути превращения в новые центры, а подлинную периферию завтрашнего дня».211 Амин С. Будущее социализма // МЭМО. 1991. № 7. С. 9.

Не последнее место среди экономистов и социологов, выдвинувшихся в 60-е годы и принимавших активное участие в критике линейно-стадиальных концепций модернизации, занимает Андре Гундер Франк. Он родился в Берлине, но жил и получил образование в США, где проникся взглядами упоминавшегося выше П. Барана. С начала 60-х годов его жизнь и в прямом (продолжительная работа в Бразилии, Чили, Мексике), и в переносном смысле (объект научных интересов — данный регион) была связана с Латинской Америкой. В конце 70-х гг. Г.А. Франк переезжает в Западную Европу, где ведет работу в основном в университетах Западного Берлина и Амстердама.

Подобно Р. Пребишу, Т. Дус-Сантусу, Р. Марини, Ф. Кардозу и А. Агиляру А.Г. Франк выступил с защитой и разработкой идеи зависимости. Но существует определенное различие между его подходом к проблеме и подходом к ней названных выше исследователей. Все их концепции являются прежде всего экономическими, и в них рассматривается в основном современное положение вещей, причем главным образом в Латинской Америке. В ранних работах А.Г. Франка, таких, как «Развитие недоразвития» (1966) и «Социология развития и недоразвитие социологии» (1967), вопрос ставится значительно шире. Он подвергает критике теории модернизации и пытается заглянуть в глубину истории взаимоотношения ныне развитых стран Запада и недоразвитых (underdeveloped) стран остальных частей света.212 Английские слова « underdeveloped » и « underdevelopment » в нашей литературе чаще всего передаются русскими словами «слаборазвитый» и «слаборазвитость».

Прежде всего он обрушивается на линейно-стадиальные концепции модернизации, главным образом на теорию стадий экономического роста У. Ростоу. Как категорически заявляет А.Г. Франк, выделенные У. Ростоу стадии совершенно не согласуются ни с прошлой, ни с современной реальностью недоразвитых стран. Как следует из работы У. Ростоу, он ставит знак равенства между традиционным обществом и недоразвитым. Недоразвитость у него — это первоначальная стадия, с которой начинается развитие. Ныне развитые страны тоже в прошлом были недоразвитыми. Но все это противоречит фактам.

Сейчас в мире нельзя найти ни одного общества, которое можно было бы отнести к традиционным. Ныне развитые страны давно разрушили существовавшие до контакта с ними структуры всех прочих стран, будь они традиционными или какими-либо другими. Современные недоразвитые общества не представляют собой традиционных. Не относятся они и ко второй выделенной У. Ростоу стадии — переходной. В Латинской Америке, например, недоразвитость существует уже 400 лет, но никакого подъема нет и не предвидится.

Недоразвитость есть следствие эксплуатации ныне недоразвитых стран ныне развитыми странами. Поэтому последние никогда не были недоразвитыми (underdeveloped), они были в прошлом лишь неразвитыми (undeveloped). Недоразвитость не есть ни первоначальное, ни традиционное состояние. Ни прошлое, ни настоящее недоразвитых стран ни в одном важном отношении не напоминает прошлое развитых стран.

У. Ростоу и его последователи рассматривают ныне развитые страны так, как если бы они развивались в изоляции от остального мира. Это совершенно неправильный подход. Развитость этих стран неотделима от недоразвитости остальных. «На сам деле, — пишет А.Г. Франк, — экономическая и политическая экспансия Европы XV века привела к инкорпорации ныне недоразвитых стран в единый поток мировой истории, который одновременно породил нынешнюю развитостьоднихстранинедоразвитостьдругих».213 Frank A. G. Sociology of Development and Underdevelopment of Sociology // A. G. Frank. Latin America: Underdevelopment and Revolution. New York, 1969. P. 41.

Ныне развитые страны всемерно эксплуатировали ныне недоразвитые страны. Недоразвитые страны сыграли ключевую роль в финансировании капитализации ныне развитых стран. Именно в этом заключается основная причина развития первых и недоразвития вторых. Поэтому для того, чтобы какая-либо недоразвитая страна прошла стадии роста ныне развитых стран, она должна найти народы, которые можно эксплуатировать и довести до недоразвитости, как это делали в прошлом все ныне развитые страны.

Все эти идеи А.Г. Франка были использованы уже упоминавшимся выше американским ученым И. Валлерстайном, тоже вначале занимавшимся экономическими проблемами третьего мира, конкретно — Африки. Последним была создана еще более широкая концепция, касавшаяся мировой истории в целом. Она получила название мир-системного подхода, или мир-системного анализа (МСА). После возникновения этой концепции А.Г. Франк стал ее сторонником и пропагандистом, хотя у него всегда сохранялись определенные разногласия с И. Валлерстайном.

Взгляды, в известной степени перекликающиеся с мир-системным подходом, развивались в трудах крупнейшего представителя французской исторической школы «Анналов» Фернана Броделя (1902— 1985). Чисто внешне родство идей Ф. Броделя и И. Валлерстайна нашло свое выражение в том, что последний долгое время занимал должность директора Центра Фернана Броделя по изучению экономик, исторических систем и цивилизаций при Университете штата Нью-Йорк (г. Бингемптон). Этот Центр с 1977 г. издает журнал «Ревью» («Review»), в котором печатаются сторонники мир-системного подхода. Но несмотря на известное сходство, между взглядами Ф. Броделя и И.Валлерстайна имеются и определенные различия.

Общими для для Ф.Броделя и И. Валлерстайна было выделение единиц больших, чем социально-исторические организмы, что роднит его с «цивилизационным подходом». Но в основу выделения этих образований классики мир-системного подхода клали не культуру, а экономику. А главное, что отличает этот подход от «цивилизационного», это ориентация на исследование связей (прежде всего экономических) между обществами, которые входили в состав такого образования.

Ф. Бродель ввел понятие «мира-экономики» (l'economie-monde), подчеркивая при этом, что он имеет ввиду вовсе не мировую экономику в целом. Такая экономика («рынок всего мира») возникла, по его мнению, совсем недавно. В слово «мир» Ф. Бродель вкладывает понятие самодостаточности, независимости от других таких же образований. Как пишет он: «Мир-экономика... затрагивает лишь часть Вселенной, экономически самостоятельный кусок планеты, способный в основном быть самодостаточным, такой, которому его внутренние связи и обмены придают определенное органическое единство».214 Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм XV — XVIII вв. Т. 3. Время мира. М., 1992. С. 14.Мирами-экономиками были, например, Финикия, Карфаген, Рим, Индия, Китай, мир ислама.

Каждый мир-экономика пространственно ограничен и довольно стабилен. Он всегда имеет свой центр. Им является господствующий город. Центр мира-экономики может перемещаться, что имеет важные последствия для всей системы в целом. Центр всегда — «сверхгород», которому служат другие города. Возможно наличие двух борющихся за лидерство центров. Успех одного из них приводит к упадку другого.

Пространство мира-экономики делится на несколько зон, образующих иерархию. «Всякий мир-экономика, — пишет Ф. Бродель, — есть складывание, сочетание связанных воедино зон, однако на разных уровнях. В пространстве обрисовывается по меньшей мере три ареала, три категории: узкий центр, второстепенные, довольно развитые области и в завершение всего огромные внешние окраины... Центр, так сказать, «сердце», соединяет все самое передовое и самое разнообразное, что только существует. Следующее звено располагает лишь частью таких преимуществ, хотя и пользуется какой-то их долей; это зона «блистательных вторых». Громадная же периферия с ее редким населением представляет, напротив, архаичность, отставание, легкую возможность эксплуатации со стороны других».215 Бродель Ф. Указ. раб. С. 32.

Понятие мира-экономики присутствовало уже в работе Ф. Броделя «Средиземное море и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II» (1949; перераб. и дополн. двухтомн. издание: 1966; англ. перевод: 1972 — 1973; 1995; русск. перевод: Ч. 1. М., 2002; 4.02.2003), но лишь неявно (имплицитно). В четкой форме оно появилось в его работах «Динамика капитализма» (1976; русск. перевод: Смоленск, 1993) и «Материальная цивилизация, экономика и капитализм. XV—XVIII вв.» (1979; русск. перевод: Т. 1. Структуры повседневности: возможное и невозможное. М., 1986; Т. 2. Игры обмена. 1988; Т. 3. Время мира. 1992) В эти книгах он нарисовал становления и развития мировой капиталистической системы в XV—XVIII веках.

Идеи И. Валлерстайна были первоначально изложены в ряде статей. Широко известны они стали после выхода в свет в 1974 г. его книги «Современный мир-система I. Капиталистическое земледелие и возникновение европейского мира-экономики в шестнадцатом веке». За первым томом последовали еще два (II. 1980; III. 1989) и множество других работ. Именно в них его метод обрел название мир-системного подхода (перспективы), или мир-системного анализа.

В отличие от А.Г. Франка и Ф. Броделя И. Валлерстайн ставит самые общие вопросы методологии исторического исследования. Он подвергает критике подход к истории, который именует девелопменталистским (от англ. development— развитие). Согласно этому взгляду, мир состоит из множества «обществ». Называют эти образования по разному: «государства», «нации», «народы», но всегда имеют в виду какие-то «политико-культурные единицы». Понятие «индивидуального общества» выступает как «базисная единица анализа». Одни считают, что такие общества развиваются одинаково, другие полагают, что каждое идет своим собственным историческим путем.

После Второй мировой войны утвердилась перспектива, которую можно назвать девелопментализмом. Она состоит в том, что все общества вовлечены в развитие, причем прогрессивное. Все они развиваются параллельными путями и все они в одинаковой степени способны добиться желаемых результатов.

Одна из этих версий — либеральная, наиболее ярко представленная работой У. Ростоу «Стадии экономического роста. Некоммунистический манифест». «Ростоу, — пишет И. Валлерстайн, — рассматривает процесс изменения как серию стадий, через которые должна пройти каждая национальная единица. Это стадии, через которые, как полагает Ростоу, прошла Великобритания. А Великобритания представляет решающий пример, ибо она есть первое государство, которое вступило на революционный путь, ведущий к современному индустриальному миру. Отсюда следовало заключение, что этот путь представляет собой модель, которая должна быть скопирована другими государствами. Оставалось только анализировать, как происходит движение со одной стадии на другую, выяснять, почему некоторые нации движутся медленнее, чем другие, и предписывать (как врачи), что нация должна сделать, чтобы ускорить процесс «роста».216 Wallerstein I. The Present State of the Debate on World Inequality // World Inequality. Origins and Perspective of World Systems. Montreal. 1975. P. 14.

Другая версия — марксистская. «В социалистическом мире в этот период, -продолжает И. Валлерстайн, — не появилось книги, равной работе Ростоу. Вместо нее существовала устаревшая схема эволюционного марксизма, которая тоже выставляла жесткие стадии, через которые каждое государство или географическая общность должна пройти. Различия лишь в том, что эти стадии покрывали длительное историческое время, а страной-моделью был СССР. Эти стадии известны как рабство-феодализм-капитализм-социализм. Абсурдность этой жесткой схемы, которая идет от 30-х годов, и ее полную неприменимость на национальном уровне недавно хорошо показал индийский марксистский интеллектуал Ирфан Хабиб, который показал не только огромную значимость понятия «азиатского способа производства», но и нелогичность настаивания на том, что различные исторические способы извлечения излишка (прибавочного продукта — Ю.С.) необходимо должны иметь место во всех странах и следовать в специфическом порядке».217 Ibid. P. 15.

«...Я согласен, — заканчивает автор, — с его (И. Хабиба. — Ю.С.) фундаментальным положением, что эта версия марксистской мысли, преобладавшая между 1945 и 1965 гг.. есть «механическое копирование» либеральных взглядов. В сущности анализ тот же самый, что у Ростоу, кроме того, что названия стадий изменены, а роль страны-модели перенесена с Великобритании на СССР. Я называю этот подход девелопменталистской перспективой, независимо от того, кто ее придерживается — либералы или марксисты».218 Ibid.

Но несмотря на все подобного рода теории, разрыв между «развитыми» и «развивающимися» обществами не уменьшается, а растет. Все это свидетельствует, что такой подход не годится и должен быть заменен другим — «мир-системной перспективой».219 Wallerstein I. World-System Perspective on the Social Sciences // I. Wallerstein. The Capitalist World-System. Essays. Cambridge etc., Paris, 1979. P. 153-155Эта новая перспектива медленно прокладывает себе дорогу в научном мнении начиная с 1960-х годов. У ней нет пока общепринятого названия, ранние формулировки этого взгляда частичны, путаны и неясны. Но именно она проявилась в работах Р. Пребиша, С. Фуртаду, Д. Сиеры, А.Г. Франка, Т. Дус-Сантуса, А. Эммануэля, С. Амина, P.M. Марини, У. Мелотти.220 Wallerstein I. The Present State of the Debate on World Inequality... P. 15-16.

Девелопменталистский подход не только противоречит действительности. Он совершенно несостоятелен и методологически. Он предполагает создание «аисторических» (антиисторических) моделей социальных изменений. Использование понятия «развития» с неизбежностью предполагает выделение «стадии» в «развитии» социальной структуры. «Решающая проблема при сравнении «стадий», — пишет И. Валлерстайн, — это определение единиц, синхронными портретами (или, если желаете, «идеальными типами») которых эти стадии являются. И фундаментальная ошибка аисторической социальной науки (включая аисторические версии марксизма) заключается в материализации и превращении частей тотальности в такие единицы, и затем сравнение этих существующих лишь в теории, но выдаваемых теперь за существующие в цельности, единиц».221 Wallerstein I. The Rise and Future Demises of World Capitalist System: Concepts For Comparative Analysis // I. Wallerstein. The Capitalist World-System. Essays. Cambridge etc., Paris, 1979. P. 3.В целом, И Валлерстайн приходит к выводу, «что все «идеальные типы» различных версий девелопменталистской перспективы в одинаковой степени далеки от эмпирической реальности».222 Wallerstein I. The Present State of the Debate on World Inequality... P. 22.Поэтому от них нужно полностью отказаться.

Переходя от этих слишком абстрактных рассуждений к более конкретным, И. Валлерстайн объясняет, почему «национальное государство» нельзя принимать за единицу истории. Сейчас весь мир образует один-единственный капиталистический мир-экономику. «Из этой предпосылки следует, что национальные государства являются не обществами, которые имеют отдельные, параллельные истории, а частями целого, отражающими это целое. В той степени, в какой стадии существуют, они существуют для системы как целого».223 Ibid. P. 16.Поэтому «такой вещи», как «национальное развитие», не существует, и «истинным объектом сравнения является мир-система».224 Wallerstein I. The Rise and Future Demises of World Capitalist System... P. 4.

И это верно и по отношению к периоду до возникновения капиталистического мира-экономики. Существовавшие в предшествовавшие эпохи «племена», общины, так же, как и нации-государства, не были тотальными системами.225 Wallerstein I. The Modern World-System I. Capitalist Agriculture and the Origin of European World-Economy in the Sixteenth Century. New York etc., 1974. P. 348.

Вообще должно быть отброшено предположение, что существует «общество».226 Wallerstein I. World-System Perspective on the Social Sciences... P. 155.Нужна «альтернативная возможность организации материального мира», нужна иная «единица анализа». Ее и дает мир-системный подход. «Мир-системная перспектива принимает по контрасту, что социальные действия происходят в объекте, внутри которого существует разделение труда, и стремится открыть эмпирически, унифицирован или не унифицирован такой объект политически или культурно, выяснить теоретически, каковы следствия существования или несуществования такого единства».227 Ibid.И если даже мы будем говорить о стадиях, то «это должны быть стадии социальных систем, т.е. тотальностей. А единственными тотальностями, которые существуют или исторически существовали, являются минисистемы и миры-системы, а в XIX и XX веках существовал и существует один единственный мир-система — капиталистический мир-экономика ».228 Wallerstein I. The Rise and Future Demises of World Capitalist System... P. 4-5.

Наряду с понятием «социальная система» И. Валлерстайн пользуется понятием «способ производства», имея при этом в виду не столько производство, взятое в определенной общественной форме, сколько формы распределения и обмена. В основу своей классификации способов производства И. Валлерстайн положил представления основателя субстантивистского направления в экономической антропологии (этнологии) Карла Поланьи (1886—1964) о трех основных формах «экономической интеграции»: реципрокации (reciprocity), редистрибуции (redistribution) и рыночном обмене.

И. Валлерстайн называет все самодостаточные экономические образования социальными системами. Их он прежде всего подразделяет на минисистемы и миры-системы.

О минисистемах он пишет меньше всего. Это — очень небольшие недолговечные автономные образования, которых было необычайное множество. Они обеспечивали свое существование охотой и собирательством или простейшим земледелием, и в них существовал реципрокальный, линиджный, или реципрокально-линиджный (reciprocal-lineage) способ производства. В минисистемах существовало полное разделение труда и культурное единство. К настоящему времени минисистемы исчезли. По существу, говоря о минисистемах, И. Валлерстайн, имеет в виду первобытные общины, являвшиеся социоисторическими организмами. Таким образом, вся оригинальность подхода сводится здесь лишь к замене привычной терминологии новой.

Признак мира-системы — самодостаточность. Как подчеркивает И. Валлерстайн, «мир-система» — не «мировая система», а «система», являющаяся «миром». Мир-система — единица с единым разделением труда и множественностью культур. Существует два вида миров-систем. Один — с единой политической системой — миры-империи, другой без политического единства — миры-экономики. Миры-экономики — нестабильны, они либо исчезают, либо трансформируются в миры-империи. Миры-империи базируются на способе производства, который автор именует редистрибутивным, данническим, или редистрибутивно-данническом (redistributive-tributary).

Миры-империи сравнительно велики по размерам, их было много, но значительно меньше, чем минисистем. Они долгое время существовали рядом с минисистемами. Для характеристики миров-империй учеными часто применяется термин «цивилизация».

Фактически под мирами-империями И. Валлерстайн понимает державы, т.е. системы, состоящие из господствующего социоисторического организма и нескольких подчиненных. В результате из его поля зрения выпадают социоисторические организмы, которые не входили в состав держав. А таких было большинство в истории человечества. Выпадают, например, города-государства Шумера, какими они были до возникновения аккадской державы, полисы архаической и классической Греции. Да и постоянно приводимый И. Валлерстайном качестве примера Египет в эпоху Древнего царства никак не может быть отнесен к числу миров-империй. Он был в культурном отношении однороден.

Но больше всего неувязок получается у И. Валлерстайна с мирами-экономиками. Как он пишет, миры-экономики коренным образом отличаются как от минисистем, так и миров-империй и формальной структурой, и способом производства. Так как в мире-экономике нет единой политической власти, то перераспределение производственного излишка может происходить только посредством рынка. Поэтому способ производства в мире-экономике может быть лишь капиталистическим.229 Wallerstein I. World-System Perspective on the Social Sciences... P. 159.

Но сам же он неоднократно подчеркивал, с одной стороны, что миры-экономики существовали задолго до XVI в., 230 Wallerstein I. The Rise and Future Demises of World Capitalist System... P. 5; Idem. The Modern World-System I... P. 17, 348.а с другой, что капиталистический способ производства стал возникать лишь начиная с XVI в.231 Wallerstein I. The Rise and Future Demises of World Capitalist System... P. 6; Idem. The Modern World-System I... P. 348; Idem. World-System Perspective on the Social Sciences... P. 161.Стремясь найти выход из положения, И. Валлерстайн в более поздних работах говорит о «протокапиталистических элементах» и даже «протокапитализме».232 Wallerstein I. The West, Capitalism and the Modern World-System // Review. 1992. Vol. 15. № 4.

Хуже всего у него обстоит со средневековой Европой. С одной стороны, она была политически раздроблена и поэтому не могла быть мир-империей. С другой стороны, она не укладывалась и в понятие мира-экономики. В результате И. Валлерстайн то называет ее просто миром-системой, без отнесения к определенном виду 233 Wallerstein I. World-System Perspective on the Social Sciences... P. 161; Idem. From Feudalism to Capitalism: Transition or Transitions // I. Wallerstein. The Capitalist World-System. P. 142., то заявляет, что она вообще не была никаким миром-системой.234 Wallerstein I. The Modern World-System I... P. 17.

А там, где он называет Европу просто миром-системой, он определяет эту систему как редистрибутивную.235 Wallerstein I. World-System Perspective on the Social Sciences... P. 161; Idem. From Feudalism to Capitalism... P. 142.Тем самым он вступает в противоречие со своим собственным тезисом, что редистрибуция возможна лишь при наличии единой политической власти. Чтобы спасти положение, он выступает с утверждением, что политическое единство возможно не только в высоко централизованной форме (собственно «империи»), но и в административно крайне децентрализованной (феодальная форма).236 Wallerstein I. World-System Perspective on the Social Sciences... P. 158.

Характеризуя средневековую Европу как редистрибутивный мир-систему, И. Валлерстайн говорит, что она как раз базировалась на феодальном способе производства.237 Wallerstein I. From Feudalism to Capitalism... P. 142.Но и это не дает выхода из положения. Если в отношении, скажем, Франции X—XII вв. еще можно говорить о каком-то политическом единстве, пусть крайне децентрализованном (был король, вассалами которого считались все крупные феодалы Франции), то ничего подобного нельзя сказать о Западной Европе в целом, не говоря уже о всей Европе. Да и французский король в названный период меньше всего мог заниматься редистрибуцией в масштабе всей страны.

Но как бы то ни было, с XVI в. феодальная Европа трансформируется в капиталистический мир-экономику. Европейский мир-экономика — единственный, который выжил: не дезинтегрировался и не превратился в мир-империю. Развиваясь, он постепенно втянул в себя все существующие в мире социальные системы без малейшего исключения. Весь современный мир представляет собой один единственный мир-систему -капиталистическую мировую экономику. В названной выше многотомной монографии (должны появиться еще два тома — четвертый и пятый) И. Валлерстайн рисует картину становления европейской капиталистической системы и ее превращения в мировую.

Мир-экономика подразделяется на ядро, полупериферию и периферию. Границы между этими частями относительны. Отдельные государства могут переходить и переходят из одного подразделения в другое. Ядро мира-системы состоит из нескольких государств, т.е. фактически социоисторических организмов. Но они не равноправны. Одно из них является гегемоном. История ядра — история борьбы за гегемонию между несколькими претендентами, победы одного из них, его господства над миром-экономикой и последующего его упадка. Но главное — отношения ядра и периферии. Суть их заключается в том, что государства ядра безвозмездно присваивают излишек, созданный в странах периферии.

В применении к современности мир-системный подход И. Валлерстайна представляет собой одну из разновидностей концепций зависимости (зависимого развития). Критикуя концепции модернизации с чисто практической точки зрения, он говорил: «Великая иллюзия теории модернизации состояла в обещании сделать всю систему «ядром» без периферии. Сегодня вполне очевидно, что это невыполнимо».238 Валлерстайн И. Россия и капиталистическая мир-экономика, 1500 — 2010 // СМ. 1996. № 5. С. 42.

Капиталистический мир-система с неизбежностью поляризован на центр и периферию, и разрыв между ними не только не уменьшается, а напротив, непрерывно усиливается. Прежде всего выражается в растущем обнищании трудящихся масс периферийных стран. «Я думаю, — подчеркивает И. Валлерстайн, — Маркс оказался прав в одном из самых скандальных своих прогнозов, от которого впоследствии открестились сами марксисты. Эволюция капитализма как исторической системы действительно ведет к поляризации и к абсолютному, а не только относительному обнищанию большинства».239 Там же.

Если говорить в целом о построениях Ф. Броделя и И. Валлерстайна, то их ценность заключается в пристальном внимании к «горизонтальным», т.е. межсоциорным, связям и в стремлении разработать понятия, которые позволили бы их лучше отразить. Им хорошо удалось показать, что, по крайней мере в новое время, невозможно понять историю ни одного конкретного, отдельного общества без учета воздействия на него других таких же обществ, входящих в одну с ним социорную систему, без учета места, занимаемого им в этой системе. Исследование системы социоисторических организмов как целого — необходимое условие понимания развития каждого отдельного общества, входящего в эту систему. Много интересного было сказано И. Валлерстайном и мир-системниками о взаимоотношении центра и периферии капиталистической мировой системы в нашу эпоху.

Но концентрация внимания на межсоциорных отношениях привела и Ф. Броделя, и в особенности И. Валлерстайна к абсолютизации этих связей. Это проявилось в преувеличении роли социорной системы и недооценке относительной самостоятельности составляющих ее социоисторических организмов. И тот, и другой были склонны к растворению социоисторические организмы в системе. Абсолютизация межсоциорных, «горизонтальных» связей с неизбежностью привела не только к отрицанию существования отдельных конкретных обществ, но и к игнорированию внутрисоциорных межстадиальных, «вертикальных» связей.

И. Валлерстайн начал с во многом справедливой критики теории стадий экономического развития У. Ростоу и всех вообще линейно-стадиальных концепций модернизации, с критики ортодоксального линейно-стадиального понимания смены общественно-экономических формаций. Это привело его к теоретическому (но отнюдь не всегда практическому) отказу от понятия отдельного, конкретного общества (социоисторического организма), от понятия типа вообще и особенно стадиального типа такого общества, а тем и стадий его развития, и, в конечном результате — стадий всемирно-исторического развития.

Крах линейно-стадиальных концепций модернизации и вообще линейно-стадиального понимания истории был воспринят И. Валлерстайном как крушение унитарно-стадиального понимания истории вообще. И это случилось несмотря на то, что И. Валлерстайн знал из статьи И. Хабиба о возможности не только линейного, но совершенно иного понимание смены общественно-экономических формаций.

Дальше всего в этом направлении он пошел в книге «Переосмысление социальной науки: Пределы парадигм XIX века» (1991), в которой прямо высказался за отказ от понятий развития вообще, прогресса в частности.

И в своей критике понятий развития и прогресса И. Валлерстайн не одинок. Его взгляды по целому ряду существенных моментов смыкаются со своеобразным подходом к процессу всемирной истории, который может быть назван нигилистическим, или антиисторическим. Этот подход противостоит как унитарно-стадиальному, так и плюрально-циклическому пониманиям истории.

Антиисторический подход к истории наиболее полно был изложен и обоснован известным вначале австрийским, затем английским философом Карлом Раймундом Поппером (1902 — 1994) в работах «Открытое общество и его враги» (1945; русск. перевод: Т. 1—2. М., 1992) и «Нищета историцизма» (1957; русск. перевод: ВФ. 1992. №№8-10; М., 1993).

В этих работах К. Поппер обрушивается на то, что он именует историцизмом. Под историцизмом он понимает взгляд, согласно которому существует процесс исторического развития, подчиненный действию определенных, не зависящих от человека сил. Если эти силы не сверхъестественные, а естественные, то историцизм предполагает существование определенных объективных законов, определяющих ход исторического процесса.

В любом своем варианте историцизм предполагает если не абсолютную, то известную предопределенность исторического процесса, прохождение обществом тех или иных стадий развития, а тем самым и возможность для мыслителя и ученого предвидеть и предсказать ход истории. Для К. Поппера историцистами в равной степени являются и Августин Аврелий, и О. Конт, и К. Маркс, и О. Шпенглер, и А. Дж. Тойнби. Их концепции — это различные виды историцизма. Существует историцизм теистический, спиритуалистический, натуралистический, экономический и т.п.

Больше всего К. Поппера раздражает претензии «историцистов» на предвидение и предсказание будущего. Он именует их пророками, а их взгляды на будущее характеризует как пророчества. Если говорить о исходном пункте рассуждений К. Поппера, то это, конечно, его полное неприятие вывода К. Маркса о неминуемости гибели капитализма. Капиталистическое общество для К. Поппера «лучшее и справедливейшее общество из все доныне существовавших на земле».240

Именно стремление доказать ошибочность положения К. Маркса о грядущем исчезновении этого наилучшего общества побудило К. Поппера выступить с опровержением не только экономического учения этого мыслителя и не только созданного им материалистического понимания истории, но и всех вообще концепций, в которых история рассматривается как процесс развития, имеющий свои объективные законы, и даже любых концепций истории, в которых действуют объективные силы, пусть даже сверхъестественные.

Критику «историцизма» К. Поппер ведет с определенной общеметодологической позиции, которую он характеризует как «методологический номинализм». И он действительно настоящий номиналист, ибо признает существование только отдельного, только явлений. Мир для него есть только совокупность многообразных явлений. Объективное бытие общего он отвергает. Речь, разумеется, идет вовсе не том, что он отрицает наличие у предметов и событий сходных признаков. Сходства между вещами никогда ни отвергал ни один номиналист. К. Поппер отвергает существование общего как объективной основы вещей, как их объективной сущности.

К. Поппер отказывается использовать для обозначения противоположной позиции термин «реализм», ибо далеко не все мыслители, признающие объективное бытие общего, сущности, считают, что общее, сущности образуют особый самостоятельный мир, отличный от мира отдельного, мира явлений. Он называет этот совершенно чуждый ему общеметодологический подход «методологическим эссенциализмом» (от лат. essentia— сущность).

Все свое опровержение «историцизма» К. Поппер строит на основе «методологического номинализма» или, что по сути то же самое, — феноменализма. Как мир в целом, так и общественная жизнь людей представляет собой совокупность огромного множества явлений, прежде всего разнообразных действий людей. История есть просто «последовательность событий».241 И вообще «единой истории человечества нет, а есть лишь бесконечное множество историй, связанных с разными аспектами человеческой жизни, и среди них — история политической власти».242

Как пишет К. Поппер, мы часто описываем изменения в социальном устройстве, в способах производства и т.д. как движение. Но при этом нужно понимать, что «мы пользуемся метафорой, .и притом довольно обманчивой».243 «Идея о том, что общество, — продолжает К. Поппер, — подобно физическому телу, может двигаться как целое, по определенному пути и в определенном направлении, — есть просто холическое недоразумение. Надежда на то, что можно найти «законы движения общества», подобные Ньютоновым законам движения физических тел, зиждется именно на этих недоразумениях. Поскольку не существует движения общества, в любом смысле подобного или аналогичного движению физических тел, не существует и законов его движения».244Таким образом, по Попперу, история не есть процесс развития, идущий по определенным законом, в ней нет и быть не может никаких последовательно сменяющихся стадий.

Но эту точку зрения К. Поппер оказывается не в состоянии провести до конца. Он все время вступает в противоречие сам же с собой. Как мы уже видели, он категорически утверждает, что процесса развития общества не существует. Однако, когда у него появляется нужда в аргументах в пользу положения о невозможности открытия законов общественного развития, он заявляет, что «эволюция жизни на Земле или человеческого общества — уникальные исторические процессы».245

Выходит, что процесс развития общества все же имеет место, по только нельзя открыть его законы в силу невозможности сравнения и обобщения. И при этом К. Поппер явно лукавит. Ведь и он знает, что человеческое общество в целом всегда состояло из множества конкретных отдельных обществ, развитие которых, по крайней мере, в определенные эпохи можно составить и сравнить.

И ведь недаром же он, категорически в теории отвергая существование стадий в развитии человеческого общества, практически признает существование в развитии человечества по меньшей мере двух всемирно-исторических этапов. Один из них -«магическое, племенное, коллективистическое общество», которое К. Поппер предпочитает именовать «закрытым обществом», второе — общество цивилизованное, или открытое.246 Поппер К. Открытое общество и его враги. Т. 1. С. 131-132.«В свете всего сказанного, — пишет К. Поппер, — очевидно, что переход от закрытого к открытому обществу можно охарактеризовать как одну из глубочайших революций, через которые прошло человечество».247 Там же. С. 220.Выходит, по Попперу, что были и другие, кроме названной, глубочайшие революции в истории человечества, а тем самым и иные, кроме упомянутых, стадии всемирно-исторического развития! И таких противоречий в названных в работах К. Поппера немало.

Сходных с К. Поппером взглядов на историю придерживались уже известные нам экономисты Ф. А. фон Хайек и Л. фон Мизес. Первый отстаивал их в работах «Факты общественных наук» (1942; русск. перевод в книге: Хайек Ф.А. Индивидуализм и экономический порядок. М., 2000) и «Контрреволюция науки: Исследование злоупотребления разумом» (1952), второй излагал их в книге «Теория и история. Интерпретация социально-экономической эволюции» (1957). В сочинении «Пагубная самонадеянность. Ошибки социализма» (1988; русск. перевод: М., 1992) Ф. Хайек полностью присоединился к попперовский критике «историцизма».

А совсем недавно это сделал отечественный историк А.Я. Гуревич в выступлении, которое было опубликовано под названием «Не «вперед к Геродоту!», а назад -к анекдотам» (Историк в поиске. Микро- и макроподходы к изучению прошлого. М., 1999). Удивляться здесь нечему. От неокантианства до прямого феноменализма -всего один шаг.

Нельзя сказать, чтобы Ф.А. фон Хайек, К. Поппер и Л. фон Мизес в своих взглядах на историю были чрезмерно оригинальны. Еще в 1938 г. увидела свет работа Р. Арона «Введение в философию истории» (русск. перевод: Избранное: Введение в философию истории. М.-СПБ., 2000), в которой доказывалось, что история как целое, как единый процесс необъяснима. Поэтому невозможен прогноз будущего на основании изучения опыта прошлых веков. «История, — писал Р. Арон, — свободна, ибо она заранее не написана и не детерминирована, как природа или фатальность; она непредсказуема, как человек для самого себя».248 Арон Р. Введение в философию истории // Р. Арон. Избранное: Введение в философию истории. М.-СПб., 2000. С. 499.

Истоки такого взгляда уходят, что признает и сам Р. Арон, к работам французского математика, экономиста и философа Антуана Огюстена Курно (1801 — 1877) и прежде всего к вышедшему в 1872 г. его двухтомному труду «Рассмотрение хода идей и событий в новое время». В последнем сочинении А.О. Курно выступает против тех, кто претендует на открытие законов истории. Историю он сводит к последовательности событий и видит задачу не только исторической науки, по и философии истории в установлении причинных связей между явлениями, причем рекомендует изучать эти причины с точки зрения их независимости друг от друга и от их взаимодействия. Взгляды А.О. Курно на историю пропагандировал в сочинении «Ульмская ночь. Философия случая» (1953; Соч. в 6 кн. Кн. 6. М., 1996) русский писатель-эмигрант Марк Алданов (наст. фам. Марк Александрович Ландау, 1889—1957).

Идеи К. Поппера были подхвачены и развиты американским социологом Робертом Нисбетом в целом ряде работ, среди которых прежде всего следует отметить книгу «Социальное изменение и история. Аспекты западной теории развития» (1969). В этом и других трудах Р. Нисбет выступает против девелопментализма (developmentalism) — концепций развития человеческого общества, которые одновременно представляют собой и концепции его прогресса.

Р. Нисбет выделяет несколько положений, которые, по его мнению, присущи теориям общественного развития:

Изменения имеют естественную природу. Эти изменения естественны для базисных объективных общностей, каковыми являются цивилизации, институты, общественные формы.

Изменения носят направленный характер.

Изменения внутренне присущи объективным общностям, причем не только обществу как целому, но каждому из главных составляющих общество институтов.

Имманентность развития — ядро теории социальной эволюции.

Изменения непрерывны.

Изменения носят необходимый характер.

Изменения проистекают из однородных причин.249 Nisbet R. A. Social Change and History. Aspects of the Western Theory of Development. New York, 1969. P. 166-182.

Все эти положения Р. Нисбет объявляет несостоятельными и, как он сам считает, достаточно убедительно опровергает. Прежде всего он выступает против признания объективного существования общностей, которым девелопменталисты приписывают способность развиваться. Обращаясь к эволюционистской концепции Т. Парсона (2.8.3) Р. Нисбет подчеркивает, что «тотального общества», которое у этого социолога проходит три основные стадии развития (примитивную, промежуточную и модерную), в реальности не существует.

Это — «сконструированная общность», созданная умом ученого. Такими же «сконструированными общностями» являются фигурирующие в западной социологической литературе «цивилизация как целое», «человечество», «капитализм», «демократия», «культура» и т.п. Создав в своем уме эти общности, исследователи затем их «реифицируют» (от лат. rei. — вещь), т.е. переносят их в мир, рассматривают их в качестве реально, объективно существующих.

Из этого видно, что Р. Нисбет, как и К. Поппер, стоит на позициях номинализма. Действительно «тотальное общество», т.е. общество вообще, как особое явление не существует. Оно, как я уже говорил, не имеет самобытия. Но это отнюдь не означает, что оно существует только в уме ученых.

Общество вообще существует и в реальном мире. Но его бытие есть не самобытие, а инобытие. Если в голове ученого общество вообще существует в чистом виде, в идеальной форме, то в мире оно существует как то объективное общее, что присуще всем социоисторическим организма, т.е. как всякое общее оно имеет в мире бытие только в отдельном и через отдельное.

Если, по Нисбету, общество вообще существует лишь в умах ученых, то естественно, что процесс развития этого общества тоже представляет собой чисто умственную конструкцию, не имеющую ничего общего с реальностью. И историк, и социолог должны заниматься не подобного рода логическими конструкция, а изучением «социального поведения человеческих существ в специфических регионах и в определенные промежутки времени».

Нетрудно заметить, что Р. Нисбет практически выступает против схем развития, в которых фигурирует лишь общество вообще и игнорируется общество в целом как единство существовавших и существующих социоисторических организмов и которые естественно вырождаются в линейно-стадиальную интерпретацию истории. Но протестуя против такого подхода к истории, он приходит к отрицанию существования общего и необходимого в истории, а тем самым и понимания истории как процесса развития.

Р. Нисбет, как мы видели, довольно последователен в этом отношении: одновременно отрицает и субъект исторического процесса, и сам исторический процесс. Он не только отрицает объективное существование общества вообще. В его построении нет места и конкретным отдельным обществам, т.е. социоисторическим организмам. И это неизбежно. Хотя понятие общества вообще отличается от понятия отдельного, конкретного общества, но второе немыслимо без первого. Отвергая по существу не только общество вообще, но и отдельные общества Р. Нисбет в то же время ищет что-то конкретное. В результате вместо конкретных отдельных обществ у него в качестве объекта исторического исследования выступают действия каких-то человеческих существ в каких-то неопределенных «специфических регионах», или, что то же самое, в «специфических исторических областях».

Однако до конца отрицание объективного бытия определенных единиц исторического развития, т.е. практически социоисторических организмов, а тем самым и общества вообще, он выдержать не смог. Взгляду, согласно которому общество всегда находится в развитии, он противопоставляет точку зрения, заключающуюся в том, что нормальным, естественным для общества есть не изменение, а наоборот, отсутствие изменений — постоянство (constancy), неподвижность (fixity). Никакой внутренней необходимости, неизбежности изменений в обществе не существует. Если изменения в нем и происходят, то отнюдь не в результате внутренне присущих ему причин, а вследствие влияние внешних для него факторов. Поэтому нельзя говорить не только о необходимости изменений, но и об их необратимости.250 Nisbet R. Developmentalism: A Critical Analysis // Theoretical Sociology. Perspectives and Developments. Ed. By J.C. McKinney and E.A.Tiryakian. New York, 1970. P. 199-201.

И вот здесь, стремясь отделить внутренние факторы изменений от внешних, Р. Нисбет, сам того не замечая, признает объективное существование той самой социальной «общности» или «единицы», которую он с таким жаром отрицал. Внутренние факторы — это те, которые действуют изнутри «общности», а внешние те, что влияют на нее извне.251 Ibid.

Линию, намеченную К. Поппером и Р. Нисбетом, пытался продолжить французский социолог Раймон Будон в книге «Место беспорядка. Критика теорий социального изменения» (1984; русск. перевод: М., 1998). По его мнению, все современные теории социального изменения представляют собой «перевоплощение» давно уже мертвых старых идей философии истории. Не утруждая себя доказательствами, Р. Будон объявляет, что все эти концепции сейчас потерпели крушение и полностью дискредитированы. «Постоянно возобновляемая погоня за primummobile, — пишет автор, -так и остается безрезультатной. Законы изменений абсолютные, универсальные или причинно-следственные — представляют собой практически пустую конструкцию. Структурные закономерности имеют множество исключений».252 Будон Р. Место беспорядка. Критика теорий социального изменения. М., 1998. С. 218.Из всех конкретных концепций социального изменения особенно ненавистны автору теории зависимости, которые внушают иллюзии, «будто зависимость стран третьего мира является причиной их слабого экономического развития».253 Там же. С. 6.В целом автор, будучи также, как К. Поппер и Р. Нисбет феноменалистом, беспомощно путается в проблеме общего и отдельного, логического и исторического и ничего толкового сказать не может.

Если атака К. Поппера на «историцизм» имела под собой чисто идеологические причины — защиту капитализма, то взгляды Р. Нисбета помимо всего прочего были реакцией на возрождение линейно-стадиального понимания истории со всеми присущими ему недостатками. Еще в большей степени это проявилось в работе Чарльза Тилли «Крупные структуры. Масштабные процессы. Большие сравнения» (1984).

Он перечисляет восемь пагубных, как он выражается, постулатов (принципов), которыми руководствуется социальная мысль XX в., при характеристике социальных изменений:

Общество есть образование, существующее объективно. Мир как целое разделен на отдельные общества, каждое из которых имеет более или менее самостоятельную культуру, организацию власти, экономику и сплоченность.

Социальное поведение есть результат мыслей индивидов, которые определяются жизнью в обществе. Оно объясняется, таким образом, влиянием общества на умы индивидов.

«Социальное изменение» есть единый внутренне сцепленный феномен, который может быть объяснен только как целое.

Главный процесс социальных изменений на самом высоком уровне заключается в том, что отдельные общества проходят через последовательность стадий, каждая из которых более прогрессивна, чем предыдущая.

Неизбежная логика изменений больших масштабов состоит в дифференциации, которая обеспечивает продвижение вперед.

Состояние социального порядка зависит от равновесия между процессами дифференциации и интеграции. Быстрая или экцессивная дифференциация порождает беспорядок.

Многие виды осуждаемого поведения, включая сумасшествие, убийство, пьянство, преступление, самоубийство и мятеж, порождаются экцессивными, быстрыми социальными изменениями.

«Иллегитимные» и «легитимные» формы конфликтов, насилия и экспроприации представляют порождение существенно различных процессов: процессов изменения и беспорядка, с одной стороны, процессов интеграции и контроля, с другой.254 Tilly Ch. Big Structures. Large Processes. Huge Comparisons. New York, 1984. P. 11-12.

Все эти постулаты Ч. Тилли оспаривает. Рассмотрим его критику только первых четырех принципов, ибо только они имеют кардинальное значение для понимания исторического процесса. Все остальные — второстепенны.

Ч. Тилли объявляет, что отдельные общества есть фиктивные объекты.255 Ibid. P. 21.Но одновременно он признает, что «национальные государства» несомненно существуют.256 Ibid. P. 12.Спрашивается, почему же их нельзя назвать отдельными обществами? Никакого вразумительного ответа на этот вопрос Ч. Тилли не дает. Как пишет он, антропологи (этнографы) выделяют общины, «племена», «народы», «королевства» и т.п. Но эти же ученые наблюдают их сосуществование и взаимопроникновение. Поэтому общины, «королевства» и т.п. как отдельные самостоятельные объекты суть фикции.

Действительно, общины могут входить в состав других, более крупных образований. Но они могут существовать и как вполне самостоятельные социоисторические организмы. И наличие связи между такими общинами ничуть не исключает их самостоятельности. «Королевства», т.е. вождества, протополитархии, — всегда самостоятельные социоисторические организмы. В слово «племя» этнографы, как мы уже видели, могут вкладывать различный смысл. Племенем могут называть совокупность вполне самостоятельных общин. Но один из смыслов этого слова — самостоятельный многообщинный социоисторический организм. И здесь никакого опровержения не получается. Взамен понятия отдельного общества Ч. Тилли предлагает понятие мира-системы. Но никакого определения мира-системы он не дает. На примере И. Валлерстайна мы уже видели, что под миром-системой фактически понимается либо социоисторический организм, либо чаще система социоисторических организмов, т.е. все сводится к изменению терминологии.

Переходя к критике третьего постулата, Ч. Тилли категорически заявляет, что «не существует такой вещи, как социальное изменение в общем».257 Ibid. P. 337.Существует лишь много отдельных определенных крупномасштабных процессов: урбанизации, индустриализации, пролетаризации, демографического роста и т.п. А определенного целостного процесса социальных изменений нет. Такое опровержение никак нельзя признать убедительным.

В своей критике «теории стадий» Ч. Тилли прав, когда выступает против линейно-стадиальной концепции модернизации вообще, теории «стадий экономического роста» в частности. Но он не прав, когда считает, что тем самым он полностью опровергает представление о стадиях развития общества вообще.

Все концепции истории, в которых определенные объекты, будь то общества или цивилизации развиваются, проходя определенные стадии, Ч. Тилли характеризует как «естественные истории» (naturalhistories). К семейству «естественных историй» относятся не только линейно-стадиальные концепции истории (например, теории экономического роста и модернизации), но и схемы О. Шпенглера, А.Дж. Тойнби, П. Сорокина и т.п. Но отвергая и линейно-стадиальные (и вообще унитарно-стадиальные), и плюрально-циклические концепции истории, Ч. Тилли сам ничего вразумительного взамен им предложить не может.

Изложив в книге «Социология социальных изменений» взгляды К. Поппера, Р. Нисбета, Ч. Тилли и И. Валлерстайна, П. Штомпка пишет: «Постоянная критика теории развития на протяжении нескольких десятилетий привела к медленному размыванию ее и в конечном счете — к полному отрицанию. В настоящее время обе ее основные версии — эволюционизм и исторический материализм, похоже, уже принадлежат истории социального мышления».258 Штомпка П. Социология социальных изменений. М., 1996. С. 241.Но самое, пожалуй, удивительное в том, что отвергая на одних страницах своей работы концепцию развития, П. Штомпка на других выступает в защиту идеи общественного прогресса.259 Там же. С. 59.Концы у него явно не сведены с концами.

Линию антиисторизма продолжили последователи т.н. философии постмодернизма. Сторонники этого направления отрицают объективность фактов, объективную истину, объективность результатов исторического исследования. Они пропагандируют полный произвол, отрицание всякой преемственности, исторической необходимости и прогресса в истории. Вот что, например, пишет об истории и задачах истории француз Жорж Лардро: «Итак, не существует ничего, кроме дискурсов о прошлом, содержанием которых являются те же дискурсы. Достоверно поставленный балет масок, представляющих интересы и противоречия современности, с переменой ролей, но с неизменным местом действия — история как костюмерная воображаемых записей, историк — как художник-костюмер, оформляющий маскировки, которые никогда не повторяются: история соткана из материи нашей мечты, окутана нашим мимолетным воспоминанием о приснившемся».260 Цит.: Анкерсмит Ф.Р. Историография и постмодернизм // Современные методы преподавания новейшей истории. М., 1996. С. 162.

Не отстают от зарубежных авторитетов и наши соотечественники. «Мы, — пишут Ирина Максимовна Савельева и Андрей Владимирович Полетаев, — являемся сторонниками феноменологического изучения общества, в рамках которого социальная реальность тождественна социальному запасу знания о нем».261 Савельева И.М., Полетаев A.B. Микроистория и микроанализ // Историк в поиске. М., 1999. С. 107.

Американка Агнесса Хеллер в своем докладе на VI конференции философов Востока и Запада, происходившей в 1989 г. в Гонолулу, заявила, что всякая философия истории есть своего рода идеологический миф. Как уверяла она, жизненный опыт поколения, выросшего во время и после Второй мировой войны, враждебен унифицирующему и самодовольному величию концепций философии истории и не приемлет ни одну из них. Человечество вступило сейчас в постмодернистский период, когда оно не нуждается в костылях философии истории.262 См.: Степанянц М.Т. Восток-Запад: Диалог философов // ВФ. 1889. № 12. С. 156.«Новизна нашей эпохи, — говорила А. Хеллер, — заключается в открытости горизонта и плюрализме интерпретаций как настоящего, так и прошлого».263 Цит.: Там же.

Работы и Ф. Броделя, и И. Валлерстайна посвящены в основном возникновению и развитию мировой капиталистической системы. Более ранними периодами человеческой истории они специально никогда не занимались. С возникновения и развития мир-системного подхода перед его сторонниками возникла настоятельная задача показать не только его применимость, но и полезность для исследованиях всех эпох человеческой истории. А это можно сделать, лишь создав с его помощью целостную картину всей всемирной истории. Такая задача в достаточной четкой форме была поставлена И. Валлерстайном перед своими единомышленниками в статье «Мир-системный анализ: вторая фаза» (1990). В качестве первого пункта программы дальнейших изысканий значилось исследование миров-систем, отличных от капиталистического мира-экономики.264 Wallerstein I. World-System Analysis: The Second Phases // Review. 1990. Vol. 13. № 3.И сторонники мир-системного анализа действительно в течение уже многих лет стремятся нарисовать, используя этот подход, картину всемирной истории.

Но прежде чем перейти к рассмотрению результатов их деятельности в этом направлении, необходимо хотя бы кратко остановиться на предпринятых ранее попытках создать такую картину всемирной истории, в которой на первый план выступили бы «горизонтальные», т.е. межсоциорные связи.

Одна из форм межсоциорных связей была выделена этнографами на рубеже XIX—XX вв. под названием культурной диффузии. Диффузионизм во многом возник как реакция на эволюционизм XIX в., сосредоточивший внимание на «вертикальных» связях и нередко подменявший человеческое общество в целом обществом вообще, человеческую культуру в целом культурой вообще.

Не буду повторять всего того, что уже говорилось о культурной диффузии (1.4.3 и 2.6.5). Суть ее заключается в том, что тот или иной элемент духовной или материальной культуры, возникший в процессе развитии одного общества (или группы обществ) заимствуется членами других социоисторических организмов. Происходит распространение, растекание (диффузия) этого элемента культуры по человеческому миру.

Любая концепция культурной диффузии явно или неявно исходит из существования своеобразного центра и периферии. Центр — общество, в котором впервые в результате его внутреннего развития возникло то или иное культурное достижение. Периферия — общества, в которых этот элемент не возник и которые заимствуют его из центра. Когда речь идет об отдельных культурных элементах, различие центра и периферии относительно. Центр в отношении одного элемента культуры может быть периферией в отношении другого.

Концентрируя свое внимание на пространственном распространении культуры, этнографы-диффузионисты отодвигали на задний план или даже отвергали эволюцию, развитие. Зато они детально исследовали реальные отношения между локальными культурами, а тем самым между обществами и их различного рода группировками. Ими было предпринято картографирование культур, выделены «культурные круги», культурные ареалы, провинции, области и т.п. Сходную работу, но уже на материале, относящемся к первобытным временам, проделали археологи, причем не только те, что придерживались диффузионистских идей.

Но и этнографы, и археологи изучали в основном мир первобытности, одни — живую старину, другие — мертвую, ушедшую. Лишь немногие из ученых обращались к истории цивилизованного общества. И чаще всего они были не просто диффузионистами, а гипердиффузионистами.

До крайнего предела идеи диффузионизма были доведены в работах английских ученых Графтона Эллиота-Смита (1871 — 1937) «Миграции ранней культуры» (1915) и «Человеческая история» (1930) и Уильяма Джеймса Перри (1889 — 1949) «Дети солнца» (1923), в которых главное внимание уделялось не столько первобытным, сколько цивилизованным народам. Согласно их взглядам, был только один мировой центр цивилизации — Египет, откуда созданная древними египтянами высокая культура распространилась по всему миру. Их концепцию часто характеризуют как гипердиффузионизм, или панегиптизм.

Аналогичные идеи развивали и некоторые историки. В работах немецких ассириологов Гуго Винклера «Вавилонская культура в ее отношении к культурному развитию человечества (русск. перевод: М., 1913) и Фридриха Конрада Герхарда Делича (1850 — 1922) «Библия и Вавилон» (1902; русск. перевод: СПб., 1904; 1906 и др.) отстаивалась концепция панвавилонизма. Согласно взглядам этих ученых, почти все, если не все, цивилизации Земли имеют своим истоком вавилонскую. В России сторонником панвавилонизма был крупный историк Роберт Юрьевич Виппер (1859—1954), посвятивший пропаганде этой концепции небольшую книгу «С Востока свет» (М., 1907).

В работах сторонников как панегиптизма, так и панвавилонизма речь шла о распространении не просто отдельных элементов культуры или даже культурных комплексов, а целых культур или цивилизаций. Беда была в том, что и те, и другие не только и не столько открывали реальные связи, сколько изобретали их в угоду своей концепции.

Выступивший с резкой и во многом совершенно справедливой критикой панвавилонизма Э. Мейер большое внимание уделял выявлению реальных культурных и прочих связей между отдельными обществами мира и даже их системами. Он ввел понятие культурного комплекса. Но в целом в отношении ранних эпох классового общества сделано было не очень много.

До появления мир-системного подхода была по существу лишь одна серьезная попытка создать полную картину истории цивилизованного человечества, в которой учитывались бы по возможности все «горизонтальные», межсоциорные связи. Она была предпринята американским историком Уильямом Харди Мак-Ниллом в обширном труде, носящем название «Подъем Запада. История человеческой общности». Как говорит автор, замысел нарисовать историю человечества как единого целого возник у него еще в 1936 г. Труд его вышел в 1963 г. и неоднократно переиздавался.

О направленности труда У. Мак-Нилла достаточно красноречиво говорят заглавия разделов и подразделов: «Диффузия цивилизации», «Трансплантация цивилизации в районы дождевого земледелия», «Влияние цивилизации на окраины земледельческого мира», «Эллинистическая экспансия в варварскую Европу», «Экспансия и развитие неэллинистических цивилизаций Евразии», «Великие миграции», «Европейская экспансия на Новые Земли», «Подъем Запада. Космополитизация в глобальном масштабе» и т.п.

В развитии всемирной истории после появления первых цивилизаций У. Мак-Нилл выделяет три основных периода: 1) эру доминирования Среднего Востока (от 3100 г. до 500 до н.э.), 2) эру евразийского культурного равновесия (500 г до н.э. -1500 г. н.э.) и 3) эру доминирования Запада (с 1500 г. до современности). Но признавая прогресс человечества, У. Мак-Нилл не дает никакой сколько-нибудь четкой стадиальной типологии обществ. Он говорит лишь о разных «стилях жизни».

Обращаясь к грекам, он оценивает созданный ими около 500 г. до н.э. «стиль жизни» как новый и более привлекательный. Одновременно он пишет о том, что в это время греческая цивилизация, возникшая как периферийное ответвление средневосточной цивилизации, поднялась до уровня равенства с древними центрами развития и даже превосходства над ними. Все это можно было бы истолковать, как признание им древнегреческого общества стадиально более высоким, чем древневосточное.265 Мс Neill W. The Rise of West. A History of Human Community. Chicago and London, 1963. P. 116, 217.

Однако давая характеристику четырех главных цивилизаций, существовавшие в Евразии в период с 500 г. до н.э. по 1500 г. н.э., а именно 1) эллинистической (западной), 2) средневосточной, 3) индийской и 4) китайской, он пишет, что хотя каждой из них был свойственен свой «стиль жизни», все они находились на одном и том же уровне. Он не видит существенного различия между античной и средневековой Европой. Для пего это одна и та же цивилизация: эллинистическая, или западная, хотя в применении к более раннему периоду он чаще всего использует первый термин, а в применении к более позднему — второй.266 Ibid. P. 249-251.

С конца XVIII в. западная культура стала более высокой, чем все остальные. Главные достижения Запада — индустриализм и демократия. К 1917 г. история Запада растворилась в мировой истории. Это же произошло с другими цивилизациями, а также с народами, находившимися на стадиях дикости и варварства. Но в образовавшейся амальгаме Запад получил отчетливое преимущество над всеми остальными. Современная высокая культура почти полностью сформировалась на западной основе.

Труд У. Мак-Нилла несомненно интересен. Но отсутствие стадиальной типологии социоисторических организмов не позволило ему пойти дальше описания хода мировой истории. У него есть смена одних временных эпох всемирной истории другими, но пет процесса развития человечества.

В какой-то степени У. Мак-Нилл осознал это, и в последующем в статье «Организующие понятия мировой истории» (1986), опубликованной, кстати, в журнале мир-системников «Ревью», сделал попытку выделить, как он сам называл, «идеальные типы общества». По существу, он имел в виду стадиальные типы социоисторических организмов.

У. Мак-Нилл выделил три таких типа: 1) простые охотничье-собирательские группы (bands); 2) варварское общество; 3) цивилизация, или цивилизованное общество. Это, по существу, повторение старой привычной трехчленной схемы: дикость, варварство, цивилизация. Однако он не смог сделать самого главного: выделить стадиальные типы цивилизованного общества. Он ограничился лишь выделением двух фаз цивилизованной истории: 1) фазы возникновения отдельных цивилизаций и 2) фазы роста ойкуменной мировой системы, начавшейся примерно с 1000 г. н.э.

К настоящему времени сложилась целая школа мир-системного анализа, самые крупные представители которой, кроме уже известных нам А.Г. Франка и С. Амина, -Кристофер Чейз-Данн, Теренс Хопкинс, Джованни Арриджи (все три — США), Барри Гиллз (Великобритания), Жанет Абу-Лугход. И почти все перечисленные выше лица предприняли попытки создать, руководствуясь мир-системным подходом, картину если не всей мировой истории, то истории цивилизованного человечества или решающих ее эпох. Ими было опубликовано множество статей в различных журналах, но главным образом в «Ревью». Под редакцией А.Г. Франка и Б.К. Гиллза вышел сборник «Мир-система. Пять сотен или пять тысяч лет?» (1993), под редакцией К. Чейз-Данна и Э. Уилларда, книга «Отношения между ядром и периферией в докапиталистическом мире» (1993). Ж. Абу-Лугход опубликовала монографию «Перед европейской гегемонией. Мир-система 1250 — 1350» (1989).

Важным источником для многих из них была упомянутая выше работа У. Мак-Нилла, у которого, в частности, многими мир-системниками была заимствована схема периодизации мировой истории. Но, к сожалению, все их усилия не увенчались достижением поставленной цели. И главные причины их неудачи заключаются в том, что они в той или иной степени руководствовались обрисованной выше системой антиисторических положений И. Валлерстайна, которая предполагает абсолютизацию «горизонтальных» связей при игнорировании связей «вертикальных». Такой подход исключает создание стадиальной типологии социально-исторических организмов, а без нее сколько-нибудь четкую картину всемирной истории нарисовать невозможно.

Разные представители школы мир-системного анализа не совсем одинаково подходили к созданию картины всемирной истории. Одни из них, как и сам И. Валлерстайн, считали, что до появления капиталистического мира-экономики существовало много разных миров-систем (например, К. Чейз-Данн).

Иную позицию заняла другая группа мир-системников, в том числе А.Г. Франк. Последний считает, что у И. Валлерстайна в его подходе к истории сохраняется слишком много стадиальности. А.Г. Франк настаивает на том, что тот мир-система, который сейчас существует, не возник в XVI в. в Западной Европе и затем постепенно втянул в себя все общества, как полагает И. Валлерстайн, а появился пять тысяч лет назад и всегда охватывал Азию, Африку и Европу, а с XVI в. включал в себя и Америку.

По Франку, И. Валлерстайн ошибочно отождествил понятия «способ производства» и «система». Это и породило у него представление о капиталистическом мире-системе, возникшем в XVI в. В действительности ни о каком переходе от феодализма к капитализму говорить не приходится. Мир-система на протяжении пяти тысяч лет оставался в принципе одним и тем же. И вообще понятия «перехода» и «способов производства» не только бесполезны, но и препятствуют научному изучению преемственности и основных свойств мир-системы прошлого. От них нужно отказаться.267 См.: Франк А.Г. Формационный переходы и и мифологемы способов производства // Восток. 1992. № 2; Он же. Смещение мировых центров с Востока на Запад // ЛА. 1993. № 2.

Вся история этой возникшей пять тысяч лет мир-системы сводится к бесконечному чередованию периодов подъема и упадка и перемещению ее центра. Этот центр смещался по направлению с Востока на Запад. Продолжая движение в этом направлении, он пересечет Тихий океан и достигнет Японии, а затем Китая. В какой-то степени А.Г. Франк более последователен, чем И. Валлерстайн. В его схеме мировой истории совсем нет места развитию, тем более — прогрессу.

В целом все усилия как самого И. Валлерстайна, так и его последователей создать, пользуясь мир-системным подходом, картину всемирной истории, кончились крахом. У них ничего не получилось и, можно с уверенностью сказать, ничего не получится. Стало ясным, что понятия мира-системы вообще, мира-экономики в частности, в тех смыслах, которые вкладывали в них Ф. Бродель и И. Валлерстайн, применимы, да и то с определенными оговорками, только к одному единственному исторического образованию — тому, которое давно уже принято назвать мировой капиталистической системой. А это значит, что мир-системный анализ есть всего лишь один из нескольких подходов к изучению мировой капиталистической системы, точнее, даже один из вариантов концепции зависимости. Достоинство этого варианта — попытка взглянуть на мировую капиталистическую систему исторически, рассмотреть процесс ее возникновения и развития. Недостатки — теоретическое отрицание реальности существования социоисторических организмов (при практическом признании этого факта), и недооценка, а затем и отказ от стадиальной типологии обществ. Мир-системный подход, сыграв определенную позитивную роль в развитии философско-исторической мысли, к настоящему времени исчерпал все свои возможности и ушел в прошлое.

Линейно-стадиальное понимания истории, включая и линейно-формационное, находится в явном противоречии с исторической реальностью. Поэтому необходимостью является отказ от него. Но для большинства философов, социологов, историков и вообще обществоведов понятие унитарного-стадиального понимания истории было равнозначно понятию линейно-стадиального подхода к ней. Поэтому в их глазах выявление несостоятельности линейно-стадиального понимания истории выступало как крах унитарно-стадиального подхода к ней.

Но кроме унитарно-стадиального похода существуют еще только два: плюрально-циклический и агностический («антиисторицистский»). Получалось, что нужно выбирать один из них. Но, как мы уже видели, плюрально-циклический подход в целом к настоящему времени обнаружил свою полную несостоятельность. Отказ от него стал в настоящее время столь же настоятельным, как и отказ от линейно-стадиального понимания истории. Результатом выявления непригодности плюрально-циклического подхода к истории при достаточно ясном понимании несостоятельности линейно-стадиального ее понимания и было соскальзывание определенного числа обществоведов на позиции исторического агностицизма, что можно было наглядно видеть на примере эволюции взглядов И. Валлерстайна. Но это означало отказ от науки.

Еще один путь — попытка создания своеобразного гибрида унитарного-стадиального понимания истории в его линейно-стадиальной интерпретации и плюрального-циклического подхода, — концепции многолинейной эволюции. Как мы уже видели, по такому пути пошло развитие мысли некоторых советских историков, разочаровавшихся в ортодоксальной интерпретации теории общественно-экономических формаций (2.4.8) и Дж. Стьюарда (2.8.2). Сейчас он снова обрел некоторую популярность, что можно видеть на примере сборника «Альтернативные пути к цивилизации» (М., 2000), содержащего статьи как российских, так и зарубежных ученых. Но практически этот путь до сих пор ни к чему не привел и с уверенностью можно сказать, ни к чему не приведет.

Казалось, возникла ситуация абсолютного теоретического тупика. Но, к счастью, это только видимость.

В действительности же понятия унитарно-стадиального и линейно-стадиального понимания всемирной истории не совпадают. Линейно-стадиальный подход представляет собой всего лишь одну из интерпретаций унитарно-стадиального понимания истории. Кроме линейно-стадиального истолкования унитарного-стадиального понимания истории возможно и совершенно иная его интерпретация.

Напомню, что в применении к теории общественно-экономических формаций был поставлен вопрос (2.4.5 — 2.4.6.) : представляет ли собой схема смены формаций идеальную модель развития каждого социально-исторического организма, взятого в отдельности, или же она выражает внутреннюю необходимость развития только их всех вместе взятых, т.е. только всего человеческого общества в целом? Как уже было показано, практически все марксисты склонялись к первому ответу, что делало теорию общественно-экономических формаций одним из вариантов линейно-стадиального понимания истории.

Но ведь возможен и другой ответ. В таком случае общественно-экономические формации выступают прежде всего как стадии развития человеческого общества в целом. Они могут быть и стадиями развития отдельных социоисторических организмов. Но это совершенно не обязательно. Смена формаций в масштабах человечества в целом может происходить и без их смены в качестве стадий развития социоисторических организмов. Одни формации могут быть воплощены в одних социоисторических организмах и их системах, а другие формации — в совершенно иных социоисторических организмах и их системах. А это предполагает передачу исторической эстафеты от одних систем социоисторических организмов к другим системам.

Такая интерпретация унитарно-формационного, а тем самым и вообще унитарно-стадиального подхода к истории, может быть названа глобально-формационным, а более широко — глобально-стадиальным пониманием истории.

И такое понимание смены стадий всемирной истории не является абсолютно новым. Глобально-формационное понимание истории возникает только сейчас. Но сама идея исторической эстафеты и даже идея эстафетной смены стадий исторического развития, а тем самым и глобально-стадиального подхода к истории зародилась уже довольно давно, хотя и не пользовалась никогда широким признанием. Возник этот подход из потребности совместить идеи единства человечества и поступательного характера его истории с фактами, свидетельствующими о разделении человечества на обособленные образования, которые возникают, расцветают и погибают. И имеет смысл рассмотреть историю идеи исторической эстафеты и возникшего в результате ее разработки глобально-стадиального понимания истории.

Зачатки если не эстафетно-стадиального, то эстафетного подхода к истории присутствовали уже в знакомой нам концепции четырех монархий. Еще римлянин Эмелий Сура в труде о римской хронологии, написанном где-то между 189 и 171 годами до н.э., подчеркивал, что первоначально могуществом обладали ассирийцы, от них оно перешло к мидийцам, затем к персам и, наконец, верховенство оказалось в руках Рима.

В средние века идея исторической эстафеты проявилась, как мы помним, в форме концепции «переноса империи» («translatioimperii»). Согласно ей, власть римских императоров была перенесена сначала на западных франков в лице Карла Великого, а затем на германцев в лице Оттона I.

В XV в. концепция четырех великих монархий становится известной на Руси. Она широко использована в «Российском Хронографе», составленном, вероятно, в 1442 в. Вместе с ней в русскую мысль проникает идея исторической эстафеты.

Она лежит в основе возникшей в России XVI в. концепции «Третьего Рима». Согласно ей, ведущая роль вначале перешла от первого Рима ко второму — Константинополю, а после его падения к Москве, которая и стала третьим Римом. В совершенно четкой форме эта идея была сформулирована в послании псковского старца Филофея великому князю Василию III: «...Блюди и внемли, благочестивый царю, яко все христианская црьства спидошас в твое едино, яко два Рима падоша, а третей стоит, а четвертому не быти...».268 Филофей. Послание к великому князю Василию, в нем ж о исправлении крестного знамения и о содомском блуде // Памятники литературы Древней Руси. Конец XV — первая половина XVI века. М., 1984. С. 440.

В поэтической форме идея принятия Россией эстафеты от Константинополя была выражена в стихотворении B.C. Соловьева «Панмонголизм»:

Когда в растленной Византии

Остыл Божественный алтарь

То отреклися от Мессии

Иерей и князь, народ и царь,

Тогда он поднял от Востока

Народ безвестный и чужой,

И под орудьем тяжким рока

Во прах склонился Рим второй.269 Соловьев B.C. Панмонголизм // B.C. Соловьев. «Неподвижно лишь солнце любви». Стихотворения. Проза. Письма. Воспоминания современников. М., 1990. С. 89.

Еще в первой половине XV в., до крушения Византии, на Руси было создано «Сказание о Вавилоне граде», в котором рассказывалось о передаче царских регалий из пришедшего в упадок Вавилона в Константинополь.270 См.: Скрипиль М.О. Сказание о Вавилоне граде // ТОДРЛ. Т. 9. М.-Л., 1953 (в приложении к статье дан текст сказания); Черепнин Л.В. Образование русского централизованного государства в XIV - XV веках. М., 1960. С. 679-682.Уже после падения Константинополя в «Послании о Мономаховом венце» Спиридона-Саввы, современника Ивана III и Василия III, рассказывается о передаче византийским императором Константином царских регалий, в том числе царского венца, великому князю киевскому Владимиру Всеволодовичу, от которого они перешли к великим князьям владимирским, а тем самым и к московским. «И от сего времени, — сообщается в послании, — князь великий Володимер Всеволодович наречся Манамах и царь великий великия Росия, и от того часа тем венцом царским, что приела великий царь греческий Констянтин Манамах, венчаются вси великие князи Володимерские, егда ставятся на великое княжение руское, якоже и сие вольный и самодержец великия Росия Василей Иванович второйнадесят по колену от великого князя Володимире Манамаха...».271 Послание Спиридона-Саввы // Жданов И.Н. Повести о Вавилоне и «Сказание о князех Владимирских». СПб., 1901. СПб., 1901. С. 140.

И в последующем в «Сказании о Вавилоне граде» появилось дополнение, в котором говорилось о том, что доставленные из Вавилона в Константинополь царские регалии, через Владимира Мономаха перешли к московским царям.272 См.: Жданов И.Н. Указ. раб. С. 52; Скрипиль И.О. Указ. раб. С. 128.Здесь историческая эстафета идет от Вавилона к Константинополю, а от него через Киев в Москву. Рим из нее исключен.

Идею исторической эстафеты, но не стадиально-эстафетного развития, принимал Н. Макьявелли, который писал в своих «Рассуждениях о первой декаде Тита Ливия»: «Обдумывая ход подобных вещей, я прихожу к выводу, что мир всегда был устроен одинаково и всегда в нем было столько же хорошего, сколько и плохого, однако от страны к стране картина менялась; об этом можно судить по древним монархиям, которые сменяли друг друга вследствие изменения нравов, но мир при этом оставался все тот же. Разница была только в том, что вся его доблесть был сосредоточена в Ассирии, затем перенесена в Мидию, потом в Персию и в конце концов достигла Италии и Рима».273 Макиавелли Н. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия. Государь. М., 2002. С. 138.

С глобально-стадиальным подходом к истории мы впервые сталкиваемся лишь в работе уже упоминавшегося выше замечательного французского мыслителя Жана Бодена (1530—1596) «Метод легкого познания истории» (1566; русск. перевод: М., 2000).

Он исходил из того, что человечество представляет собой один единый организм, или, как он писал, «мировое государство». Оно состоит из народов, между которыми разделены различные его функции.

В развитии этого единого организма Ж. Боден выделяет три великие эпохи, каждая из которых длилась 2000 лет. Первая из них характеризуется доминированием во всемирной истории народов Востока, живших на юге в жарком поясе. Эти народы выявили секреты природы, открыли математические дисциплины, первыми осознали природу и власть религии и небесных тел. Таким образом, «2000 лет человечество провело в постижении религии и мудрости и ревностно изучало движение небесных тел и всеобщую силу природы».274 Боден Ж. Метод легкого познания истории. М., 2000. С. 108-109.

На следующем этапе господство перешло к народам, обитавшим в средней полосе, в умеренном поясе, среди которых особо выделяются греки и римляне. У этих пародов впервые появились государственные учреждения, законы, традиции и лучшие способы управления государством, от них пошла торговля, занятия риторикой, логикой и, наконец, педагогика. «В следующие 2000 лет, — пишет Ж. Боден, — люди занимались основанием государств, разработкой законов и основанием новых поселений».275 Там ж. С. 109.

Затем по всему миру прошла великая волна беспорядков и войны. Под натиском народов севера пали империи. Исчезло язычество. Народы севера менее, чем южане, склонны к размышлению. «В силу этого, — пишет Ж. Боден, — они правильно стали проявлять интерес к тем вещам, которые подвластны чувствам, упражняясь в ручных ремеслах и изобретениях. Поэтому от северян пришли так называемые механические изобретения — орудия войны, искусство литья, печатания и все, что связано с обработкой металлов».276 Там же. С. 100.

Таким образом, у Ж. Бодена мы наблюдаем выделение таких периодов истории человеческого общества, которые суть стадии развития только лишь человечества в целом, по не отдельных его частей (стран, народов и т.п.), т.е. глобально-стадиальный подход.

Как уже отмечалось, Ж. Боден выступает с критикой концепций деградации человечества. Никакого золотого века в истории человечества не было. Далекое прошлое было скорее железным, чем золотым веком. Люди первоначально были близки к животным. Затем зародилось общество и началось движение к все более совершенным его формам. От дикости и варварства люди перешли к гражданскому обществу. Такое общество впервые зародилось у халдеев, ассирийцев, финикийцев и египтян.

В ходе развития человечества происходили подъем и гибель государств, расцвет и упадок искусств. Особенно тяжелый удар был нанесен по всем искусствам во время варварских нашествий, погубивших Римскую империю. Были преданы огню библиотеки и разрушены памятники древности. «Этот ужасный факт подорвал большинство наук так, что они потеряли всякое значение, уважение к ним пропало на многие сотни лет, и казалось, что науки действительно погибли...».277 Там же. С. 266.Но уже арабы возродили их к жизни. Однако высшего расцвета знания получили в современной Ж. Бодену Европе. Как подчеркивает он, именно в наше время «после столь длительного упадка почти всего мира высветилось такое изобилие знаний, такое стремление к наукам, такое торжество талантов, какими не отличалась ни одна эпоха».278 Там же.У Ж. Бодена нет сомнения, что совершая свои открытия, его современники опирались на знания, накопленные в течение предшествующих эпох. Но они сумели продвинуться значительно дальше.

Ж. Боден был категорически не согласен с теми гуманистами, которые ставили античность выше современности. Он доказывает, что, наоборот, Западная Европа в его время ушла намного вперед по сравнению с древностью. Появился компас, о пользе которого древние ничего не знали. Если древние жили постоянно на своих территориях и плавали в своем внутреннем бассейне, то современные путешественники за несколько лет многократно пересекли всю Землю и проложили путь колонистам в другие миры. Получила необычайное развитие международная торговля, позволившая связать все человечество в действительно единое целое. Все народы, писал Ж. Боден, «неожиданно оказались работающими совместно в едином мировом государстве, словно в одном городе».279 Там же. 267.Было изобретено новое, ранее невиданное оружие — огнестрельное, получило развитие ремесло и ткачество, возникло книгопечатание. Вся работа Ж. Бодена пронизана верой в поступательное, восходящее развитие человечества, хотя сама идея прогресса не нашла в ней сколько-нибудь четкой формулировки.

Ж. Боден был не одинок. Сходные идеи развивал его современник Луи Леруа (1510 — 1577) в книге «О коловращении или разнообразии вещей во вселенной» (1575). По его мнению, развитие человечества шло от примитивной грубости и простоты к упорядоченному обществу. Обозревая историю египтян, ассирийцев, персов, греков, римлян, сарацин и народов современности, Л. Леруа делает вывод о том, что искусства ведения войны, красноречия, философии, математики, наконец, искусства, которые называют прекрасными, много раз проходили один и тот же цикл: начало, совершенствование, разложение и конец.

Но у разных народов и в разных частях света это происходило не одновременно. В одно время процветали одни народы или группы народов, затем происходил их закат и на арену выходили другие, к которым и переходило господство. Вчера на первом плане была, например, Азия, сегодня — Европа, а затем может наступить время для Африки. Так происходила смена великих периодов, для каждого из которых было характерно выдвижение на авансцену истории определенных пародов, живших на той или иной территории. Возникали и перемещались центры высокого развития. Все эти сменяющиеся империи наследовали друг другу. От одной страны к другой переходили добродетели и пороки, знания и невежество. Достижения архитектуры Европы базировались на наследии Азии. Письменность из Эфиопии и Египта распространилась на север.

Современное состояние Западной Европы не только равно наиболее блестящим эпохам прошлого, но в ряде отношений выше их. Все эти достижения стали возможными потому, что было усвоено наследие ушедших пародов и прошедших веков. Овладев им, современные европейцы смогли намного продвинуться вперед. Почти все гуманитарные и механические искусства, которые были потеряны 1200 лет тому назад, теперь восстановлены, и к ним добавились новые изобретения — прежде всего книгопечатание и компас. Изобретены пушки, хотя, по мнению Л. Леруа, этим вряд ли можно гордиться, ибо они служат скорее погибели, чем созиданию. В области астрономии и космографии превзойдены все достижения древних. Теперь стал известен весь мир и все живущие в нем расы. Торговля связала всех живущих на земле людей, которые стали тем самым подобны обитателям одного города, или одного мира-государства.

Л. Леруа допускает возможность того, что вслед за процветанием нашей культуры наступит ее упадок, в результате которого знание сменится невежеством, и произойдет возвращение к дикости и грубости. Не исключает он и нашествия пародов, которые могут все уничтожить. Но считая это нежелательным, он надеется, что современная ему эпоха будет исключением из правила. В целом же знание неистощимо, и прогрессу его нет конца.

В 1627 г. вышла в свет книга англичанина Джорджа Хейквилла (1578 — 1649) «Апология или декларация силы и провидения Бога в управлении миром, состоящая в исследовании и осуждении общих обычных ошибок, etc.». В пей дана резкая критика современных автору концепций деградации человечества.

Дж. Хейквилл рассматривает историю знаний и искусств как «своеобразный вид кругового (циклического) прогресса». Знания и искусства возникают, растут, цветут, слабеют, вянут, а затем воскресают и расцветают вновь. При этом способе прогресса светоч знания переходит от одного народа к другому. Вначале он перешел от пародов Востока (халдеев и египтян) к грекам, затем почти погасший в Греции светильник заново засиял в Риме. После тысячи лет варварства он был вновь зажжен Петраркой и его современниками.

Сходные мысли развивал английский мыслитель Уильям Темпл (1628 —1699) в работе «Очерк древнего и современного образования» (1692). «Наука, искусства и ремесла, писал он, — проходят свои циклы и имеют свои периоды в нескольких частях мира: как все согласны, они держат свой курс с Востока на Запад, возникнув в Халдее и Египте, они были оттуда пересажены в Грецию, из Греции в Рим, затонув, они после многих веков восстали из пепла, а затем расцвели в Италии и других западных областях Европы. Когда Халдея и Египет были образованными и цивилизованными, Греция и Рим были грубыми и варварскими, какими являются сейчас Египет и Сирия. Когда Греция и Рим достигли вершины в ремеслах и науке, Галлия, Германия, Британия были столь невежественными и варварскими, как многие части Греции и Турции сейчас».280 Temple W. An Essay upon the Ancient and Modern Learning (fragments) // REA. P. 111.

В XVIII в. идея исторической эстафеты встречается в труде А.Р.Ж. Тюрго «Последовательные успехи человеческого разума» (1750; русск. перевод: Избранные философские произведения. М., 1937). «Мы видим, — писал он, — как зарождаются общества, как образуются нации, которые поочередно господствуют и и подчиняются другим. Империи возникают и падают; законы, формы правления следуют друг за другом; искусства и науки изобретаются и совершенствуются. Попеременно то задерживаемые, то ускоряемые в своем поступательном развитии, они переходят из одной страны в другую».281 Тюрго А. Р. Последовательные успехи человеческого разума // Избранные философские произведения. М., 1937. С. 51.

Сходные взгляды излагал Г.Б. де Мабли в книге «Об изучении истории» (1755; русск. перевод: М., 1993). «Именно в Азии, которая заложила первые основы общества, — писал он, — законы с самого начала принесли безопасность и спокойствие. Вы видите, как возникают в одно и то же время могущественные империи Ассирии, Вавилона и Египта, между тем как остальная земля еще пребывает в варварстве. Наконец цивилизация переносится в Европу и вскоре населяются средиземноморские берега Африки».282 Мабли Г.Б. де. Об изучении истории. О том, как писать историю. М., 1993. С. 7.Идея исторической эстафеты присутствует в уже упоминавшемся труде Г.Т.Ф. Рейналя «Философская и политическая история учреждений и торговли европейцев в обеих Индиях» (1770;1780).

Глобально-стадиальный подход к всемирной истории довольно четко проступает в труде Иоганна Готфрида Гердера (1744 — 1803) «Идеи к философии истории человечества», который выходил отдельными частями с 1784 по 1791 годы (русск. перевод: М., 1977). И. Гердер рассматривал человечество как единое целое, но состоящее из множества частей. Эти части — нации или пароды, каждый из которых обладает особым, только ему присущим характером. Идея единства человечества органически сочеталась у него с идеей единства мировой истории, которую он рассматривал как процесс восходящего, поступательного развития.

Самые древние государства мира сложились у подножья великих гор Азии. Историю Востока И. Гердер начинает с Китая, который в то время считался первым очагом цивилизации. За ним идут страны Индокитая, Корея, Япония, Тибет и, наконец, Индия. Затем наступает очередь государств и народов Ближнего Востока: Вавилона, Ассирии, Халдейского царства, индийцев, персов, Финикии и Карфагена. Завершается этот обзор Египтом.

От Востока И. Гердер переходит к Греции, за которой следует Рим. Подводя после этого предварительные итоги своему обозрению всемирной истории, И. Гердер пишет: «...Одна цепь культуры соединяет своей кривой и все время отклоняющейся в сторону линией все рассмотренные у нас нации, а также все, которые только предстоит рассмотреть».283 Гердер И. Г. Идеи к философии истории человечества. М., 1977. С. 441.

В последующих разделах он рассматривает народы Западной и Восточной Европы, варварские королевства, возникшие на развалинах Западной Римской империи, арабские государства, и, наконец, снова обращается к истории Западной Европы в средние века. Произведение И. Гердера обрывается на 20 книге. Завершить его автору помешала смерть. До нас дошел лишь план следующих пяти книг, которые должны были составить пятую часть работы.

К глобально-стадиальному пониманию истории склонялся и великий немецкий философ Иммануил Кант (1724—1804). В своей небольшой работе «Идея всеобщей истории во всемирно-гражданском плане» (1784; русск. перевод: Соч. в 6-ти т. Т. 6. М., 1966) он отстаивает взгляд на историю человечества как единый процесс поступательного, восходящего развития. Отмечая, что Рим поглотил греческое государство, а затем сам погиб под натиском варваров, И. Кант в то же время особо подчеркивает, что греки оказали огромное влияние на римлян, а те в свою очередь на варваров. По его мнению, если все это учесть, то «будет открыт закономерный ход улучшения государственного устройства».284 Кант И. Идея всеобщей истории во всемирно-гражданском плане // Соч. в 6-ти т. Т. 6. М., 1966. С. 22.

«Далее, — пишет он, — если только повсеместно обращать внимание на гражданское устройство, на его законы и внешние политические отношения, поскольку они благодаря тому доброму, что содержалось в них, в течение долгого времени способствовали возвышению и прославлению народов (и вместе с ними также наук и искусств), в то время как то порочное, что было им присуще, приводило эти народы к упадку, однако же так, что всегда оставался зародыш просвещения, который развиваясь все больше после каждого переворота, подготовлял более высокую ступень совершенствования, — то, я полагаю, будет найдена путеводная нить, способная послужить не только для объяснения столь запутанного клубка человеческих дел... но и для открытия утешительных перспектив на будущее...».285 Там же.

Глобально-стадиальный подход к истории совершенно отчетливо проявляется в работе другого крупного немецкого философа Иоганна Готлиба Фихте (1762 — 1814) «Основные черты современной эпохи» (1806; русск. перевод; СПб., 1906; Соч. в 2-х т. Т. 2. СПб., 1993; И. Г. Фихте. Несколько лекций о назначении ученого. Назначение человека. Основные черты современной эпохи. Минск, 1998).

В 1791 г. в Париже французский просветитель и ориенталист Константен Франсуа Шосбеф, более известный под псевдонимом Вольней (1757 — 1820), опубликовал работу «Руины, или размышления о расцвете и упадке империй» (русск. перевод: Вольней. Избранные атеистические произведения. М., 1962) Назвать концепцию Вольнея глобально-стадиальной нельзя. Но идея исторической эстафеты в его работе не только присутствует, но и сочетается с глубоким убеждением в том, что постоянные взлеты и падения империй нисколько не исключают восходящего в целом развития человечества. «Моя мысль, — писал Вольней, — следовала за изменчивым ходом истории, которая поочередно передавала скипетр власти над миром различным народам, так отличавшимся один от другого своими религиозными верованиями и нравами, начиная от народов древней Азии до новейших народов Европы».286 Вольней. Руины, или размышления о расцвете и упадке империй // Избранные атеистические произведения. М., 1962. С. 35.

В работе немецкого философа, критика, языковеда Фридриха Шлегеля (1772 — 1829) «Философия истории» (1829; на русск. языке опубликован лишь небольшой фрагмент в книге: Шлегель Ф. Эстетика. Философия. Критика. Т. 2. М., 1983) тоже присутствует идея эстафетности. Но отнести его концепцию к числу глобально-стадиальных, или даже эстафетно-стадиальных вряд ли возможно. По крайней мере в современную эпоху человеческое общество по Шлегелю скорее регрессирует, чем прогрессирует. В поэзии, например, наблюдается полный «упадок вкуса». Поэтому сейчас философия истории, по Шлегелю, есть «род социальной патологии, которая рассматривает человечество как опасного больного, состояние которого делается с каждым днем все хуже и хуже».287 Цит.: Стасюлевич М.М. Философия истории в главнейших ее системах. 3-е изд. СПб., 1908. С. 206.

Огромный вклад в разработку глобально-стадиального понимания истории внес великий немецкий философ Георг Вильгельм Фридрих Гегель (1770—1831). К общим проблемам всемирной истории он обращался во многих своих работах, в частности в «Феноменологии духа» (1807), в «Философии духа» (1817), «Философии права» (1820). В 1822 — 1831 гг. Г. Гегель пять раз читал для студентов курс лекций по философии истории, причем каждый раз по-новому. После смерти философа его ученик и последователь Эдуард Ганс (1798—1839) на основе рукописных материалов Г. Гегеля и записей его лекций студентами создал первый вариант книги, получившей название «Лекций по философии истории». Она вышла в 1837 г. в свет в качестве 9-го тома первого собрания сочинений великого мыслителя. При подготовке второго издания этого собрания сын философа Карл Гегель (1813 — 1901), сам посещавший и записывавший лекции отца, внес в книгу некоторые добавления, в результате которых объем книги увеличился с 446 до 547 с. Этот вариант был опубликован в 1840 г. и на долгие годы стал классическим. С него был сделан русский перевод. У нас эта книга была опубликована трижды, один раз под названием «Философия истории» (Соч. в 14-тит. Т. 8. М.-Л., 1935), второй — под заглавием «Лекции по философии истории» (СПб., 1993; 2000).

Но на издании 1840 г. история книги не закончилась. В начале XX в. Георгом Лассоном было подготовлено новое, значительно расширенное ее издание. В нем были использованы различного рода рукописные материалы, которые ранее не были приняты во внимание. Было существенно дополнено и доработано «Введение», которое получило название «Разум в истории. Введение в философию всемирной истории». Его объем увеличился почти в два раза (с 133 с. в варианте К. Гегеля до 257). Значительно расширился раздел «Восточный мир» (с 136 до 248 с.). Удвоился «Греческий мир» (с 66 до 132 с.). В целом объем нового варианта вырос до 907 с.

Он был опубликован в 1917 — 1920 гг. в четырех томах под заглавием «Лекции по философии всемирной истории». Одновременно этот вариант вошел в состав нового (не доведенного до конца) издания сочинений Г. Гегеля в качестве состоявшего из двух полутомов восьмого тома (1917, 1919) и девятого тома (1919). В первом полутоме восьмого тома и девятом томе работа именуется «Философия всемирной истории», во втором полутоме восьмого тома даются два названия: «Философия всемирной истории» и «Лекции по философии всемирной истории».

В 1955 г. Иоганном Хофмейстером был создан еще один вариант «Введения», отличный от трех предшествующих, включая и лассоновского. Он был опубликован и отдельной книгой под названием «Разум в истории» (1955; англ. перевод: 1975), и в качестве первой части работы в целом, сохранившей данное Г.Ласоном заглавие «Лекции по философии всемирной истории». Все остальные части «Лекций по философии всемирной истории» — «Восточный мир», «Греческий мир», «Римский мир» и «Германский мир» были приведены в лассоновском варианте. На русский язык ни вариант Г. Лассона, ни вариант Лассона-Хофмейстера до сих пор не переведены.

Г. Гегель попытался дать законченную картину всемирной истории. Она предстает в его труде как единый закономерный процесс движения от низших форм к высшим, более совершенным. В основе его, по Гегелю, лежит развитие абсолютного духа. Конкретизируя это понятие, Г. Гегель говорит о народном духе, который воплощает в себе единство законов, государственных учреждений, религии, философии, искусства у того или иного конкретного народа.

Прогресс во всемирной истории каждый раз осуществляется одним определенным народом, дух которого является на данном этапе носителем мирового духа. Другие народы к этому времени либо исчерпали себя, либо еще не дошли до необходимой ступени развития. Имеются и такие народы, дух которых никогда не был и не станет воплощением мирового духа. Это — неисторические народы.

Подъем человечества как целого на новую, более высокую ступень развития предполагает смену народа — носителя абсолютного духа. Мировой дух, развиваясь, перемещается. Движение всемирной истории происходит не только во времени, но и в пространстве. «Всемирная история, — говорит Г. Гегель, — направляется с Востока на Запад, так как Европа есть безусловный конец всемирной истории, а Азия ее начало».288 Гегель Г. Философия истории // Соч. Т. 8. М- Л., 1936. С. 98.

Именно поэтому последовательно сменяющиеся стадии в истории человечества выступают у него не столько как временные эпохи, сколько как «миры», которые имеют либо территориальное обозначение («восточный мир»), либо называются по имени народа — носителя мирового духа («греческий мир», «римский мир», «германский мир»).

Критерием поступательного развития является степень осознания свободы. «Всемирная история, — провозглашал Г. Гегель, — есть прогресс в сознании свободы, который мы должны познать в его необходимости».289 Там же. С. 19.

Всемирную историю Г. Гегель начинал с возникновения государства. Первобытное состояние человечества, «распространение языка и формирование племен лежат за пределами истории».290 Там же. С. 107.Впервые государство возникло на Востоке. Поэтому началом истории является «восточный мир». Тремя его основными отделениями являются истории Китая, Индии и Персии. В «восточном мире» люди еще не осознали, что свобода составляет их сущность. Поэтому все они здесь — рабы, исключая верховного правителя — деспота. Но его свобода есть произвол.

С Востока мировой дух переместился в «греческий мир», а затем в «римский мир». Но хотя каждому из этих двух миров посвящен отдельный раздел, Г. Гегель иногда говорит не о «греческом мире» и «римском мире», а о «греческом и римском мире» (не мирах!). В этих двух крайне близких друг к другу мирах часть людей осознала, что свобода представляет их сущность. Они стали свободными в отличие от тех, которые этого не осознали и потому остались рабами.

Под «германским миром» Г. Гегель понимает не только Германию, но также и все те области Западной Римской империи и были в эпоху Великого переселения народов завоеваны германцами: Испанию, Португалию, Францию, Италию, Британию. Германские народы, приняв христианство, осознали, что человек свободен как таковой. Но для того, чтобы этот принцип был воплощен в жизнь, нужно было время.

Г. Гегель не отказывается от выделения периодов средних веков и нового времени. Но ту эпоху, которую в исторической науке принято именовать средневековьем, он подразделяет на два периода: один — от Великого переселения народов до падения империи Каролингов, другой — от крушения этой державы до начала Реформации. Название «средние века» он употребляет только по отношению ко второму. С Реформации, по Гегелю, начинается новая история. В результате в истории «германского мира» он выделяет три отдела: элементы христианско-германского мира, средние века и новое время.

Разработанная Г. Гегелем глобально-стадиальная концепция истории была усвоена целым рядом французских философов и историков. Первым среди них должен быть назван Виктор Кузен (1792 — 1867), который во время своего путешествия в Германию в 1817 г. познакомился с самим Г. Гегелем.

В сочинении «Курс истории философии. Введение в историю философии», опубликованном в 1828 г. в виде нескольких выпусков, В. Кузен изложил свой вариант эстафетно-стадиального понимания истории. Он выделяет три идеи, последовательно сменившиеся в человеческом сознании. Каждая из этих идей была воплощена в определенном регионе земного шара и осуществлена в определенную эпоху всемирной истории. Первая эпоха реализовала идею бесконечного, воплощенную в Востоке, вторая — идею конечного, воплощенную в классической древности, третья — эпоха нового времени - идею отношения бесконечного и конечного, воплощаемую в современной Европе.

Каждая смена эпох представляет собой революцию. «История разнообразна, — писал В. Кузен, — так как эпохи следуют одна за другой в последовательном порядке. Различие эпох — это их противоречие, борьба, война. Отжившая свое время эпоха не уйдет со сцены добровольно, следующая за за нею должна устранить ее насильственным путем. Цель подобных революций — полное развитие цивилизации, и в этой цели их оправдание. Каждая эпоха вместе с предыдущей и последующей содействует полному осуществлению человеческой природы».291 Цит.: Реизов Б.Г. Французская романтическая историография (1815 — 1830). Л., 1956. С. 312.Так В. Кузен в эпоху Реставрации обосновывал необходимость и оправдывал Великую французскую революцию.

Крупнейший французский историк Жюль Мишле (1798 — 1874) пытался в свой философии истории соединить идеи Г. Гегеля и В. Кузена с идеями Дж Вико. В работе «Введение во всеобщую историю» (1831) он утверждал, что содержанием мировой истории является развитие идеи свободы. В Индии — колыбели человечества господствовала необходимость. Затем история человечества, следуя солнцу, движется с Востока на Запад. Первые проблески свободы, зародившиеся еще в Индии, прослеживаются в Египте. В Персии и Иудее свобода могла уже остановиться и отдохнуть. Дальнейшее развитие свобода получает в Европе, где ее носителями поочередно становятся Греция, Рим и Франция.

В работе уже упоминавшегося выше Пьера Симона Балланша (1776 — 1847) «Опыты социальной социальной полигенезии» (1827), важной категорией является впервые введенное им в труде «Старик и юноша» (1820) понятие отдельной, конкретной цивилизации. Различные цивилизации выступают у пего как стадии некоего идеального, общего для всех народов исторического развития. Смена цивилизаций происходит болезненно. Отжившие цивилизации погибают. Но из огня социальных катастроф, из пепла старых форм человечество как птица Феникс возрождается к новой жизни. Впрочем, старые цивилизации не обязательно гибнут. Одни народы идут дальше, другие остаются на ранних стадиях. Цивилизации, уже пройденные европейскими народами, все еще сохраняются в Азии.

В истории русской общественной мысли идея исторической эстафеты, по-видимому, впервые встречается, хотя и в не в самой четкой форме, в «Записках русского путешественника» (первые неполн. публикации — 1791 — 1792, 1794 — 1795; первое отд. изд. — 1797 — 1801; послед прижизн. изд. — 1820) Николай Михайлович Карамзина (1766 — 1826). «Наблюдайте движение Природы, читайте историю народов; поезжайте в Сирию, в Египет, в Греции, — писал будущий историк, — и скажите, чего ожидать не возможно? Все возвышается или упадает: народы земные подобны цветам весенним; они увядают в свое время — придет странник, который удивлялся некогда красоте их; придет на то место, где цвели они... и печальный мох представится глазам его... Одно утешает меня — то, что с падением народов не упадает весь род человеческий: одни уступают место другим, и если запустеет Европа, то в средине Африки или в Канаде процветут новые политические общества, процветут науки, искусства и художества».292 Карамзин Н.М. Письма русского путешественника. Л., 1984. С. 212.Навеяно это рассуждение было уже упоминавшейся книгой Вольнея «Руины, или размышления о расцвете и упадке империй», которую Н.М. Карамзин высоко ценил и рекомендовал русскими читателям в одной из своих работ, опубликованной в 1792 г.

В последующем идея исторической эстафеты получила развитие в трудах русских мыслителей 30—60-х годов XIX в., обращавшихся к проблемам философии истории. Как уже отмечалось, они, с одной стороны, отмечали существование в истории человечества циклов, а с другой, рассматривали ее как единый процесс. (2.5.3) И согласовать эти положения можно было только путем принятия идеи исторической эста феты. Разработка проблемы исторической эстафеты занимала в трудах этих мыслителей заметное место. Это было связано и с тем, что многими из них эта идея использовалась для обоснования будущего места России в мировой истории.

«Когда азийские царства, которых имена, как грозные привидения, являются нам на страницах истории, в кровавой борьбе спорили о первенстве мира, — писал В.Ф. Одоевский, — свет истины тихо возрастал в пустыне евреев; когда науки и искусство Египта погасли в разврате, — Греция обновила их силу в своих объятиях; когда дух отчаяния заразил все общественные стихии гордого Рима, — христиане, этот народ народов, спасли человечество от гибели; когда в конце средних веков ослабевшая деятельность духа готова поглотить сама себя, новые части света дали новую пищу и новые силы ослабевшему старцу и продлили его искусственную жизнь».293 Одоевский П.Ф. Русские ночи... С. 148.

Сейчас, когда Европа одряхлела и идет к гибели, с неизбежностью появится новый, свежий, молодой народ, который, усвоив достижения Европы, обеспечит дальнейший прогресс. И этот молодой народ — русские. «Велико наше звание и труден подвиг! — продолжает В.Ф. Одоевский, — Все должно оживить мы! Наш дух вписать в историю ума человеческого, как имя наше вписано на скрижалях победы. Другая высшая победа — победа искусства, науки и веры — ожидает нас на развалинах дряхлой Европы».294 Там же.

Идею исторической эстафеты мы находим и у П.Я. Чаадаева. «Первым выступил Восток, — писал он, — и излил на землю потоки света из глубины своего уединенного созерцания; затем пришел Запад со своей всеобъемлющей деятельностью, своим живым словом и всемогущим анализом, овладел его трудами, кончил начатое Востоком и, наконец, поглотил его в своем широком обхвате».295 Чаадаев П.Я. Апология сумасшедшего... С. 146.Пишет он и об эстафетном характере перехода от античности к средним векам.296 Чаадаев П.Я. Философические письма... С. 97-107.И, наконец, в «Апологии сумасшедшего» он выражает надежду на великую будущую роль России.297 Чаадаев П.Я. Апология сумасшедшего... С.149-153.

«Просвещение человечества, — писал И.В. Киреевский, — как мысль, как наука развивается постепенно, последовательно. Каждая эпоха человеческого бытия имеет своих представителей в тех народах, где образованность процветает полнее других. Но эти народы до тех пор служат представителями своей эпохи, покуда ее господствующий характер совпадает с господствующим характером их просвещения. Когда же просвещение человечества, довершив известный период своего развития, идет далее и, следовательно, изменяет характер свой, тогда и народы, выражавшие сей характер своей образованностью, перестают быть представителями Всемирной Истории. Их место заступают другие, коих особенность все более согласуется с наступающей эпохой. Эти новые представители человечества продолжают начатое их предшественниками дело, наследуют все плоды их образованности и извлекают из них семена нового развития».298 Киреевский И.В. Девятнадцатый век... С. 81-82.

A.C. Хомяков писал об утрате Востоком своего превосходства и переходе первенства к народам Европы.299 Хомяков A.C. Черты из жизни калифов // Соч. в 2-х т. Т. I. M., 1994. С. 483.Что же касается грядущего, то в стихотворении «Россия» (1839) он писал:

И станешь в славе ты чудесной

Превыше всех земных сынов,

Как этот синий свод небесный —

Прозрачный вышнего покров!.300 Хомяков A.C. России // Русская поэзия XIX века. Т. I. M.. 1974. С. 493.

В стихотворении «Раскаявшаяся Россия» (1854) A.C. Хомяков вновь обратился к родине:

Иди! тебя зовут народы!

И, совершив свой бранный пир,

Даруй им дар святой свободы,

Дай мысли жизнь, дай жизни мир!

Иди! светла твоя дорога:

В душе — любовь, в деснице — гром,

Грозна, прекрасна, — ангел бога

С огнесверкающим челом!.301 Там же. С. 499.

Об эстафетно-стадиальном характере всемирной истории и о будущей роли России говорил А.И. Герцен.302 Герцен А.И. С того берега... С. 257-261; Былое и думы // Соч. в 9-ти т. Т. 6. М., 1957. С. 251; Концы и начала... С. 509-511; Порядок торжествует // Там же. Т. 7. С. 274-302; Пролегомена // Там же.. 322-331 и др.В приведенном ранее стихотворении «Отзыв на манифест» П.Л. Лавров после слов о возможной гибели Европы писал:

Быть может, суждено славянским поколеньям

Наследье славное принять,

Народам светлый луч гражданства, просвещенья

Возобновленный передать.303 Лавров П.Л. Отзыв на манифест... С. 626.

Известный русский историк Тимофей Николаевич Грановский (1813 — 1855), не будучи последователем Г. Гегеля, в то же время принимал развитую им идею единства истории и исторической эстафеты. «И в истории человечества, — говорил он в курсе, прочитанном им в 1843— 1844 гг., — совершается тот же великий процесс развития, вследствие тех же законов, которым подвержены растение, человек, народ. Дело в том, что в отношении всеобщей истории народы играют ту же роль, какую в отношении к истории народной играют лица и поколения. Один народ сменяет другой на поприще всемирно-исторической жизни, делаясь наследником всех умственных сокровищ, накопленных предшествовавшими поколениями. Эти сокровища умственные становятся семенами новой цивилизации, которую парод должен развить и в свою очередь передать поколениям грядущим».304 Задачи всеобщей истории. Отрывок из университетского курса Грановского // Сборник в пользу недостаточных студентов университета Св. Владимира. СПб., 1895. С. 323-324.

На Западе в середине XIX в. идею исторической эстафеты мы находим у известного бельгийского астронома, математика, статистика и социолога Ламбера Адольфа Кетле (1796— 1874). Он писал в книге «Социальная система и законы ею управляющие» (1848; русск. перевод: СПб., 1866) : «Но как распространялась по земному шару великое движение цивилизации и откуда родилась она? Движение ее в первобытные времена покрыто густым мраком; однако все заставляет полагать, что цивилизация родилась на Востоке и оттуда, позднее, перешла в Египет. Утвердившись затем в Греции, она блистала там ярким светом, пока, оставив побежденных, она последовала за победоносными орлами римского народа, который сначала как бы хотел задушить ее в избранном ею убежище, и потом сам сделался ее данником. После долгой борьбы с северными варварами, она проявилась с новой силой и направилась к северу, к тем самым странам, которые чуть не прекратили ее существования. Этот громадный поток мог иногда останавливаться перед сильными преградами, но никогда не обращался назад, к своей исходной точке».305 Кетле А. Социальная система и законы сю управляющие. СПб., 1866. С. 269-270.

Начиная с 70-х годов XIX в. глобально-стадиальное понимание истории оказалось в пренебрежении. Философы его почти совсем забыли. Не часто обращались к нему и историки. Только у немногих из них встречается чаще всего не столько собственно глобально-стадиальное понимание истории, сколько идея исторической эстафеты.

В.О. Ключевский в «Методологии русской истории» в качестве одного из трех моментов общего исторического процесса называет историческую передачу. «Вы легко догадаетесь, — писал он, — какие процессы я разумею. Культура эллинов, какой мы ее знаем на высшей ступени ее развития, завязалась под влиянием, шедшим с Востока, а потом оказала могущественное обратное воздействие на свою родоначальницу — культуру Востока. Таким образом замечаем двоякое течение в общем историческом процессе; он не остается на одних и тех же пунктах, только расширяясь; расширяясь, он передвигается исторически. В известное время общая жизнь сосредоточивается в передней Азии, и постепенно захватывает южно-европейские острова; а потом эта общая жизнь сосредоточивается на этих островах, распространяясь на среднюю Европу, но уже не все части передней Азии входят в круг союзов, живущих общей жизнью... Так исторический процесс обнаруживается в географическом перемещении. Вместе с тем мы замечаем последовательное изменение форм и начал общежития, совершающееся при этом географическом передвижении... Мы имеем определенное представление о культуре античной, и черты этой культуры мы встречаем на той территории, где некогда росла культура Востока; но сравните обе: это не только две местные формации общежития, но они — последовательные ступени человеческого развития. Итак вместе с географическим перемещением процесса мы замечаем и историческое движение».306 Ключевский В.О. Методология русской истории // Цивилизация: прошлое, настоящее и будущее человека. М., 1988. С. 194-195.

Если глобально-стадиальное понимание истории в целом было не в слишком большом почете, то идея передачи исторической эстафеты от мира Древнего Востока к античному получила достаточно широкое распространение. Она присутствовала в большинстве курсов всемирной истории. Выдающийся русской востоковед академик Борис Александрович Тураев (1868— 1920) в своем труде «История Древнего Востока» (Ч. 1 — 2. СПб., 1911; 1913; 1936) писал: «История Древнего Востока — первая глава истории цивилизаций, генетически предшествовавшая эллинству и христианству... Огромное влияние цивилизаций, развившихся в восточном углу Средиземноморского мира, на весь примыкающий район и на все протекавшие истории, до нашего времени включительно, не может подлежать сомнению».307 Тураев Б.А. История Древнего Востока. Ч. 1. СПб., 1913. С. 1-2.

И оно действительно долгое время никем не ставилась под сомнение. Лишь в 60-х годах XX в. крупный антиковед Елена Михайловна Штаерман (1914—1991) не просто усомнилась, а категорически заявила: «Античное общество возникло на основе разложения первобытно-общинного строя, а не в результате эволюции более ранних классовых обществ древневосточного типа и не может по отношению к ним считаться ни высшей или вообще какой бы то ни было стадией их развития».308 Штаерман Е.М. Античное общество. Модернизация истории и исторические аналогии // Проблемы истории докапиталистических обществ. Кн. 1. М., 1968. С. 647.

Идея исторической эстафеты легла в основу построения уже упоминавшейся выше знаменитой пятитомной «Истории древнего мира» Э. Мейера. Рисуя картину движения культуры от центров Древнего Востока к различным областям Средиземноморского бассейна, Э. Мейер писал: «Сначала греки, потом италики, затем народы Запада и Севера».309 Meyer E. Geschichte des Altertums. Bd. 2. Stuttgart-Berlin, 1893. S. 33.Если не об исторической эстафете, то о перемещении «культурно-географических центров» говорит Р.Ю. Виппер в книге «Очерки теории исторического познания» (М., 1911). Это перемещение он кладет в основу периодизации всемирной истории: 1) древний, или нильско-евфратский период, 2) средний, или средиземноморский, и 3) новый, среднеевропейский. О переходе первенства от одних конкретных обществ и групп обществ к другим много писал выдающийся русский востоковед Василий Владимирович Бартольд (1869—1930).310 См. Бартольд B.B. Культура мусульманства // B.B. Бартольд. Соч. Т. 6. M., 1966. С. 144-146, 199-201; Он же. Мусульманский мир // Там же. С. 207-211, 216; Он же. Турция, ислам и христианство // Там же. С. 414; Он же. К вопросу о франко-мусульманских отношениях // Там же. С. 461.

Лучше обстояло дело с идеей исторической эстафеты в поэзии. Она, например, нашла необычайно яркое выражение в творчестве В.Я. Брюсова, который не только хорошо знал историю, но и глубоко чувствовал и понимал ее. Достаточно назвать такие его произведениях, как «Светоч мысли. Венок сонетов», «Мировой кинематограф», «Магистраль», «В разрушенном Мемфисе». Вот что он писал в последнем стихотворении:

Как царственно в разрушенном Мемфисе,

Когда луна, тысячелетий глаз,

Глядит печально из померкшей выси

На город, на развалины, на нас. <...>

Я — скромный гость из молодой Эллады,

И, в тихий час таинственных планет,

Обломки громкого былого — рады

Шепнуть пришельцу горестный привет:

«Ты, странник из земли любимой небом,

Сын племени, идущего к лучам, —

Пусть ты клянешься Тотом или Фебом,

Внимай, внимай, о чужестранец, нам!

Мы были горды, высились высоко,

И сердцем мира были мы в веках, —

Но час настал, и вот, под волей Рока,

Прогнулись мы и полегли во прах.

В твоей стране такие же колонны,

Как стебли, капителью расцветут,

Падет пред ними путник удивленный,

Их чудом света люди назовут.

Но и твои поникнут в прах твердыни,

Чтоб после путники иной страны,

Останки храмов видя средь пустыни,

Дивились им, величьем смущены.

Быть может, в землях их восстанут тоже

Дворцы царей и капища богов, —

Но будут некогда и те похожи

На мой скелет, простертый средь песков.

Поочередно скиптр вселенской славы

Град граду уступает. Не гордись,

Пришлец. В мире все на время правы,

Но вечно прав лишь тот, кто держит высь».311 Брюсов В.Я. В разрушенном Мемфисе // Собр. соч. в 7-ми т. Т. 2. М., 1973. С. 180-181.

В числе других мыслителей прошли мимо глобально-стадиального подхода и сторонники материалистического понимания истории. Созданная К. Марксом и Ф. Энгельсом теория общественно-экономических формаций почти всеми марксистами практически понималась как линейно-стадиальная, что давало основания для достаточно убедительной ее критики.

К выводу о том, что эту теорию необходимо преобразовать в глобально-стадиальную, я пришел еще в 60 —70-х годах. В период с 1970 г. по 1980 г. мною было опубликовано несколько работ, в которых давалась эстафетная интерпретация смены ряда общественно-экономических формаций.312 Семенов Ю. И. Теория общественно-экономических формаций и всемирный исторический процесс // НАА. 1970. № 5; Он же. Марксистско-ленинская теория общественно-экономических формаций и исторический процесс // ФН. 1973. № 5; Он же. Теория общественно-экономических формаций и всемирная история // Общественно-экономические формации: Проблемы теории. М., 1978; Он же. Общественно-экономическая формация // Категории исторического материализма. М., 1980 и др.Почтивсеонибылипереведеныза рубежом.313 Semenov Iu. I. The Theory of Socioeconomic Systems and the Process of World History // Soviet Anthropology and Archaeology. 1977. Vol. 16. № 1; Idem. The Theory of Socio-Economie Formations and World History // Soviet and Western Anthropology. London, 1980; Idem. Die okonomishe Gesellshaftsformation // Kategorien des historischen Materialismus. Berlin, 1978 и др.Но наша философская и историческая научная общественность на эти работы никак не отреагировала.

Откликнулись на них лишь западные ученые. Высокая оценка концепции всемирной истории, изложенной в этих статьях, была дана известным английским философом и этнологом Эрнестом Геллнером 314 См. о нем: Хазанов А. Вспоминая Эрнеста Геллнера // Вестник Евразии. 1998. № 1—2 (4 — 5).в статье «Русская марксистская философия истории» (1980. Была переиздана в1988 г. подназванием«Одинглавныйпутьилимного?»).315 Gellner E. A Russian Marxist Philosophy of History // Soviet and Western Anthropology. London. 1880; Idem. One Highway or Many? // Gellner E. State and Society in Soviet Thought. Oxford. 1988.Он в высшей степени образно охарактеризовал ее как теорию передачи факела (светоча) от одних народов к другим, как эстафетную теорию всемирной истории. Как писал он, суть этой теории заключается в том, что «факел лидерства переходит в течение человеческой истории от одного региона к другому и от одной социальной системы к другой».316 Gellner E. One Highway or Many? P. 142.

В более ранних работах я называл данное понимание истории эстафетно-стадиальным. Сейчас я пришел к выводу, что точнее всего его нужно называть глобально-стадиальным.

Все рассмотренные выше глобально-стадиальные концепции истории носили слишком общий характер. По-настоящему теоретически они разработаны не были. И это вполне объяснимо: ни историология, ни другие общественные науки не давали для этого достаточного количества данных. К нашему времени все изменилось. Ограничиваться лишь общими положения теперь нельзя. И главное — общественными науками не только накоплен огромный материал, но сделаны определенные обобщения, которые могут лечь в основу не просто, как это было раньше, глобально-стадиальной концепции, а подлинной теории. Сейчас возникла и настоятельная необходимость, и одновременно реальная возможность создания новой, основанной на материале, накопленном к нашему времени исторической наукой, глобально-стадиальной теории всемирной истории.

Унитарно-стадиальная концепция истории может пробрести форму глобально-стадиальной только при условии введения в нее категорий, всесторонне отражающих «горизонтальные» связи, т.е. связи между одновременно существующими социоисторическими организмами. Как мы уже видели, такие попытки неоднократно предпринимались исследователями. Именно детальное исследование межсоциорных связей легло в основу концепций зависимости, или зависимого развития. Все они были обра-щепы в основном лишь к нашему времени, что, однако, не помешало Р. Пребишу ввести такие понятия, как «центр» и «периферия», которые важны для понимания всей истории классового общества.

Попытки более широкого, всестороннего учета межсоциорных связей привели к созданию мир-системного подхода. Но характерный для его создателей упор на «горизонтальные», межсоциорные связи привел к абсолютизации значения последних и, соответственно, вначале к фактическому игнорированию, а затем и к прямому отрицанию «вертикальных», т.е. межстадиальных связей, а тем самым и к отказу от какой бы то ни было стадиальной типологии социоисторических организмов и их систем.

Провал попыток мир-системников создать полноценный взгляд на историю свидетельствует о том, что построение новой концепции мирового исторического процесса, адекватно отражающей историческую реальность, требует, чтобы выявление «горизонтальных», синхронных, межсоциорных связей ни в коей мере не только не вытеснило бы, но и ни в коей мере не умалило бы значение связей «вертикальных», диахронных, межстадиальных. И речь идет не просто об учете как тех, так и других связей. В этой теории именно «вертикальные», а не «горизонтальные» связи должны быть на первом плане. Это возможно лишь при условии, что в основе такой концепции будет находиться определенная стадиальная типология социоисторических организмов.

Из всех существующих к настоящему времени стадиальных типологий общества серьезного внимания заслуживает лишь одна: та, в которой в основу выделения типов социоров положена их социально-экономическая структура, т.е. только марксистская теория общественно-экономических формаций. Задача заключается в том, чтобы дать этому варианту унитарно-стадиального понимания истории вместо линейно-стадиальной интерпретации глобально-стадиальное его истолкование. Иными словами, нужно создать глобально-формационную теорию всемирной истории.

Для этой теории должен быть характерен не только синтез «горизонтальных», межсоциорных, синхронных и «вертикальных», диахронных связей, но и новое понимание последних. Нужен учет того, что в мировой истории имеет место смена не только стадий всемирного развития, но смена конкретных единиц исторического развития — социоисторических организмов и их систем.

Иначе говоря, «вертикальные», диахронные связи могут быть не только междустадиальными, но и междусоциорными. С разделением «вертикальных» связей на два вида: межстадиальных и межсоциорных, последние в свою очередь подразделяются на два вида: синхронные, «горизонтальные» межсоциорными связи и диахронные, «вертикальные» междусоциорные связи.

В свете этого важнейшим становится вопрос о характере отношений между двумя типами «вертикальных» связей: межстадиальными и межсоциорными. Необходимо выявление того, как может сочетаться и сочетается смена стадий всемирно-исторического развития со сменой, с заменой одних социоисторических организмов и их систем другими, как может совмещаться возникновение, расцвет и гибель отдельных конкретных обществ с поступательным развитием человеческого общества, циклизм в развитии отдельных обществ с прогрессом человечества.

Межстадиальные и «вертикальные» межсоциорные связи не просто сосуществуют. Первые могут проявляться и проявляются во вторых. Разумеется, что не все межсоциорные связи являются межстадиальными, они могут быть и чаще всего бывают внутристадиальными, и не все межстадиальные связи — межсоциорные.

Но несомненно, что нужен отказ от трактовки межстадиальных связей как связей только внутрисоциорных, понимание того, что кроме внутрисоциорных, «вертикальных», межстадиальных связей, существуют «вертикальные», межстадиальные связи в масштабах человеческого общества в целом. Линейно-формационная концепция знала лишь одну форму смены общественно-экономических формаций — внутрисоциорную, стадиальное преобразование социоисторического организма в результате действия внутренних сил. Глобально-формационная теория предполагает существование и внесоциорной формы смены общественно-экономических формаций.

Любое повое теоретическое построение с неизбежностью предполагает не только использование уже существующих понятий, но и создание новых. Это связано с теоретическим анализом тех сторон исторического процесса, которые либо совсем не замечались, либо в лучшем случае описывались. То или иное явление, тот или иной процесс могут считаться открытыми только тогда, когда для их обозначения создается четкий определенный термин. Поэтому в последующих разделах предлагается и используется довольно много новых, совершенно непривычных терминов, что может вызвать у некоторых читателей реакцию неприятия и даже отторжения. Но другого выхода нет. Новое понимание истории требует и новых понятий.

Связи между одновременно существующими социоисторическими организмами всегда существовали (и существуют сейчас), если не всегда между всеми, то, по крайней мере, между соседними социорами. Всегда существовали и сейчас существуют региональные системы социоисторических организмов, а к настоящему времени возникла всемирная их система.

Связи между социорами и их системами проявляются в их взаимном воздействии друга на друга. Это взаимодействие выражается в самых различных формах: набеги, войны, торговля, заимствование достижений культуры и т.п. Все это можно назвать межсоциорным взаимодействием, или межсоциорной интеракциацией (от лат. inter— между и actio— действие)

Особую форму межсоциорного взаимодействия представляет собой слияние и разделение социоисторических организмов — социорная реорганизация, или социорная реконструкция. Социоры могут объединяться, но сохранять при этом известную самостоятельность, оставаться особыми организмами. Это — социорная унионизация. Социорная интеграция означает слияние социоров в один, единый социоисторический организм. И социорная уния, и социоисторический организм могут распасться на несколько самостоятельных социоров. В первом случае — это социорная дизунионизация, во втором — социорная дезинтеграция. В раннепервобытном и позднепервобытном обществах деление демосоциальных организмов в результате увеличения числа их членов — нормальное явление. Происходило и их слияние.

Один могущественный геосоциор мог присоединить к себе один или несколько слабых геосоциоров. Он мог также оторвать от более слабых социоров и включить в свой состав те или иные их части. При этом возникали три варианта последующего хода событий.

Первый заключался в том, что присоединенные социоры (реже — части социоров) сохраняли свою собственную организацию власти и тем самым продолжали существовать как, хотя и подчиненные (вассальные), но тем не менее социоры — инфрасоциоры (лат. infra— под). При втором — присоединенные социоры (или части социоров) лишались собственной организации власти, но не вливались полностью в состав присоединившего их социора, тем самым в известной степени оставались социорами, но не полными, а частичными — гемисоциорами (греч. геми — полу-). Такая ситуация складывалась всегда, когда присоединенные социоры по своему социально-экономическому типу отличались от присоединившего их. В результате такой социорной акцессии (лат. accessio— присоединение) образовывалась держава, или ультрасоциор (лат. ultra— сверх, более). Последний состоял из господствующего социора -нуклесоциора (лат. nucleus— ядро) и подчиненных ему инфрасоциоров и/или гемисоциоров. Третий вариант — превращение присоединенных социоров или оторванных от других социоров их подразделений в составные части подчинившего их социора. Это — уже не социорная акцессия, а социорная инкорпорация.

Социорная сецессия (лат. secessio— отпадение) означает отделение подчиненного социора или гемисоциора от державы и превращение его в полностью самостоятельный социоисторический организм. Социорная реинкорпорация — отделение от социоисторического организма какой-либо его части и трансформации ее в самостоятельный социор.

Своеобразной формой социорной реорганизации является колонизация, отпочкование — выселение части членов социора за пределы его территории и создание на свободной (или полностью либо частично освобожденной от былых насельников) земле нового социора, принадлежащего к одному типу с исходным.

Особенно сложная ситуация складывалась, когда сталкивались не геосоциальные организмы с геосоциальными, и не демосоциоры с демосоциорами, а выступали, с одной стороны, геосоциальные организмы, с другой, демосоциальные. Не может быть и речи о присоединении демосоциора к геосоциору. Возможно лишь присоединение к территории геосоциора территории, на которой живет демосоциор. В таком случае демосоциор, если он продолжает оставаться на этой территории, включается, вводится в состав геосоциора, продолжая в то же время сохраняться как особое общество. Это — демосоциорная интродукция (лат. introductio— введение).

Возможно и проникновение и поселение демосоциорных организмов на территории геосоциора — демосоциорная инфильтрация (от лат in — в и ср. лат. filtratio — процеживание). И в том, и в другом случае лишь в последующем, причем не всегда и не скоро, происходит разрушение демосоциора и прямое вхождение его членов в состав геосоциора. Это — геосоциорная ассимиляция, она же — демосоциорная аннигиляция.

Особый случай — вторжение союза, чаще даже сверхсоюза демосоциоров на территорию того или иного геосоциора с последующим установлением его господства над ней. Это — демосоциорная интервенция, или демоциорная интрузия (от лат. intrusus— втолкнутый). В результате происходит наложение демосоциорных организмов на геосоциорный организм. В таком случае власть высших органов управления союза (сверхсоюза) демосоциоров распространяется на всю территорию геосоциора и тем самым этот союз обретает границы и в пространстве, завоеванный геосоциор лишается своих собственных органов верховной власти и становится гемисоциором.

Создается ситуация, когда на одной и той же территории часть людей живет в системе одних общественных отношений (прежде всего социально-экономических), а другая — в системе совершенно иных. Слишком долго это длиться не может. Дальнейшее развитие идет по одному из трех вариантов. Первый вариант — демосоциоры разрушаются, а их члены входят в состав геосоциора, т.е. происходит геосоциорная ассимиляция, или демосоциорная аннигиляция. Второй вариант — разрушается геосоциор, а составлявшие его люди становятся членами демосоциорных организмов. Это -демосоциорная ассимиляция, или геосоциорная аннигиляция.

При третьем варианте происходит синтез социально-экономических и вообще всех социальных отношений наложившихся друг на друга обществ, в результате которого возникают социально-экономические отношения совершенно нового типа, а соответственно и остальные социальные отношения. Появляется геосоциальный организм нового, ранее не существовавшего типа. Это вариант крайне редок, но особенно интересен.

Одна из важнейших форм межсоциорного взаимодействия — такое влияние одних социоисторических организмов (или систем социоисторических организмов) на другие, при котором последние сохраняются как особые единицы исторического развития, но при этом под воздействием первых либо претерпевают существенные, надолго сохраняющиеся изменения, либо, наоборот, теряют способность к дальнейшему развитию. Это — социорная индукция (лат. inductio— возбуждение, наведение), которая может принимать различные формы.

По существу, одну из первых, если не первую попытку разработать проблему социорной индукции предпринял Н.Я. Данилевский, выделивший, как уже указывалось (2.7.7) три «способа, которыми распространяется цивилизация»: 1) «пересадка» путем колонизации, 2) «прививка» и 3) «удобрение».

Начиная с определенного времени важнейшей особенностью всемирной истории стала неравномерность развития социоисторических организмов и соответственно их систем. Результат — бытие в одно и то же время социоисторических организмов, относящихся к разным типам, к разным общественно-экономическим формациям, сосуществование и взаимовлияние разных исторических миров. Под историческим миром, или просто миром, я понимаю совокупность организмов одного типа, независимо от того, составляют ли они одну систему или не составляют.

В случае сосуществования нескольких исторических миров один из них представлен социоисторическими организмами самого нового, самого высокого для той или иной эпохи типа. Такие, самые передовые, социоры я буду называть супериорными (от лат. super— сверх, над), а все остальные — инфериорными (от лат. infra— под). Разумеется, что различие между теми и другими относительно. Социоры, которые были супериорными в одну эпоху, могут стать инфериорными в другую.

В супериорных социоисторических организмах воплощена наивысшая достигнутая к данному конкретному времени человечеством ступень эволюции. Они находятся на магистрали исторического развития, являются магистральными. Многие (но не все) инфериорные социоисторические организмы принадлежат к типам, которые ранее находились на магистрали всемирно-исторического развития. С появлением более высокого типа они из магистральных превратились в бывшие магистральные (эксмагистральные).

Такое подразделение социоисторических организмов подмечено уже давно. Историки и вообще все обществоведы говорили о передовых и отставших (или отсталых) странах и народах. В XX в. последние термины стали рассматриваться как обидные и заменяться другими — «слаборазвитые» и, наконец, «развивающиеся» страны.

Как супериорные социоисторические организмы могли влиять на инфериорные, так и последние на первые. Наибольший интерес для понимания мирового исторического процесса представляет воздействие супериорных социоисторических организмов на инфериорные, которое я буду называть супериндукцией. Я сознательно употребляю здесь слово «организм» в множественном числе, ибо на инфериорные организмы обычно воздействовал не единичный супериорный социор, а целая их система.

После окончания эпохи доклассового общества если не все, то, во всяком случае, значительная часть утверждающихся супериорных социоисторических организмов сразу или спустя некоторое время начинала образовывать систему, которая становилась центром всемирно-исторического развития, или историческим центром. Эту систему супериорных социоисторических организмов можно назвать центрально-исторической, или мировой. Мировой она была в том смысле, что ее существование сказалось на всем ходе мировой истории. Все социоисторические организмы, не входившие в состав мировой системы, состав исторического центра, образовывали историческую периферию.

Супериндукция может иметь своим следствием совершенствование инфериорного организма. В таком случае это воздействие может быть названо прогрессизацией. В случае противоположного результата можно говорить о регрессизации. Это воздействие может иметь следствием стагнацию. Это — стагнатизация. И, наконец, результатом супериндукции может быть частичное или полное разрушение инфериорного социора — деконструктизацию. Чаще всего процесс супериндукции включает в себя все три первые момента, обычно с преобладание одного из них.

Специальные концепции супериндукции созданы лишь в паше время и применительно лишь к новой и новейшей истории. Это, как уже указывалось, некоторые концепции модернизации (европеизации, вестернизации), концепции зависимого развития и мир-системный подход. В концепциях модернизации на первый план выступает прогрессизация, в концепциях зависимого развития — стагнатизация. Мир-системный подход пытался раскрыть всю сложность процесса супериндукции. Своеобразная оценка современной супериндукции дана в концепции евразийства и в современном исламском фундаментализме. В них этот процесс характеризуется как регрессизация или даже деконструктизация.

В применении к более отдаленным временам специальные концепции супериндукции не создавались. Но процесс этот был замечен диффузионистами и абсолютизирован гипердиффузионистами. Сторонники панегиптизма рисовали картину «египтизации» мира, поборники панвавилонизма — его «вавилонизации». Историки, которые держались фактов, подобного рода концепций не создавали. Но не заметить процессов супериндукции они не могли. В результате они вводили термины для обозначения конкретных процессов происходивших в те или иные эпохи подобного рода вводили. Это — термины «ориентализация» (применительно к архаической Греции и ранней Этрурии), «эллинизация», «романизация».

Результатом супериндукции может быть изменение типа инфериорного организма. В некоторых случаях он превращается в социоисторический организм того же типа, что и воздействующие на него, т.е. поднимается на самую высокую для данной эпохи стадию развития. Подобного рода трансформацию инфериорных социоров в супериорные можно назвать, формационным подтягиванием, формационным возвышением, или супериоризацией. Если инфериорный социор принадлежал к стадиальному типу, непосредственно предшествующему супериорному, то влияние супериорных организмов чаще всего лишь ускоряло процесс его стадиальной трансформации. Если же тип инфериорного организма был на несколько ступеней ниже супериорного, влияние супериорных организмов вызывало, инициировало процессе его превращения в супериорный.

Однако супериоризация — лишь один из вариантов изменения типа инфериорного социора в результате супериндукции. Под воздействием супериорных социоров инфериорные социоры могут превратиться в социоисторические организмы более высокого, чем исходный, типа, но такого, который находится не на магистрали, а на одном из боковых путей исторического развития. Этот тип является не магистральным, а латеральным (от лат. lateralis— боковой). Этот процесс я буду называть латерализацией. Латерализация — шаг одновременно и вперед, и в сторону.

Таким образом, кроме основных социально-экономических типов общества -общественно-экономических формаций существуют и неосновные его социально-экономические типы. Последние я буду называть общественно-экономическими параформациями (от греч. пара — около, возле, рядом). Если общественно-экономические формации являются не только типами общества, но и стадиями всемирной истории, поочередно сменяющимися на магистрали всемирно-исторического развития, то параформации — стадии развития лишь отдельных обществ или социорных систем.

Все сказанное выше приближает к пониманию форм смены общественно-экономических формаций в истории человеческого общества, однако пока еще не намного. Одна из этих форм известна давно. Это превращение социоисторических организмов одного типа в результате собственного независимого внутреннего развития в социоры другого, более высокого типа. Назовем ее эндогенной (от греч. эндон — внутренний, генез — происхождение) стадиальной трансформацией. При одном варианте развития смена стадий происходит внутри продолжающих свое существование социоисторических организмов. Эта смена формаций является внутрисоциорной в буквальном смысле слова. Так, в большинстве случаев происходила смена феодализма капитализмом. Именно ее прежде всего и имели в виду сторонники линейно-формационной концепции. От этого варианта они практически не отличали несколько иной, при котором при смене стадий происходило слияние нескольких социоисторических организмов в один более крупный или другие трансформации единиц исторического развития. Так нередко происходила смена первобытного общества классовым.

Выше было выявлено существование еще одной формы смены формаций — супериоризация: подтягивание в результате воздействия супериорных организмов инфериорных социоров до их уровня. Она — явно дополнительная. При этом происходит не возникновение новых формаций, а всего лишь увеличение числа социоров, относящихся к уже существующей супериорной формации. При латерализация происходит возникновение новых социально-экономических типов общества, но они не основные типы, не формации, а лишь параформации. Все эти понятия важны, но они дают ключ лишь к объяснению части (только части) явлений, которые обычно характеризуются как «пропуски» или «минование» теми или иными «народами» тех или иных формаций, но не смены формаций на магистрали мирового развития.

Эндогенная стадиальная трансформация может иметь место лишь тогда, когда внутри общества, относящегося к той или иной формации, действуют силы, способные превратить его в общество другого, более высокого типа. Но существуют общественно-экономические формации, в принципе не способные превратиться в более высокие. К таким тупиковым стадиальным типам относятся политарная и античная общественно-экономические формации. В таком случае часть инфериорных социоисторических организмов выступает в качестве своеобразного исторического резерва, в качестве материала, из которого могут возникнуть более высокие, чем существующие в данное время, супериорные социоисторические организмы.

Этот процесс возникновения новой формации, как и супериоризация, предполагает воздействие системы супериорных социоисторических организмов на инфериорные социоры. Но эти последние в результате такого воздействия претерпевают более чем своеобразную трансформацию. Они не превращаются в организмы того же типа, что воздействующие на них. Супериоризация не происходит. Но тип инфериорных организмов меняется. Инфериорные организмы превращаются в социоры такого типа, который, если подходить чисто внешне, должен быть причислен к латеральным. Этот тип общества действительно представляет собой не формацию, а параформацию.

Но это возникшее в результате супериндукции общество оказывается способным к дальнейшему самостоятельному прогрессу, причем особого рода. В результате действия теперь чисто внутренних сил оно превращается в обществе нового типа. И этот тип общества находится уже на магистрали исторического развития. Он представляет собой более высокую стадию общественного развития, более высокую общественно-экономическую формацию, чем та, к которой относились супериорные социоисторические организмы, воздействие которых послужило импульсом к такому развитию. Это явление можно назвать формационным сверхвозвышением, или ультрасупериоризацией.

Если в результате супериоризации инфериорные социоисторические организмы «подтягиваются» до уровня супериорных социоров, то в результате ультрасупериоризации они «перепрыгивают» через этот уровень и выходят на еще более высокий. Появляется группа социоисторических организмов, которые принадлежат к общественно-экономической формации более высокой, чем та, к которой принадлежали бывшие до этого супериорными социоры. Теперь первые становятся супериорными, магистральными, а последние либо превращаются в инфериорные, эксмагистральные, либо вообще исчезают.

Происходит смена общественно-экономических формаций, причем не внутри тех или иных социоисторических организмов, а в масштабах человеческого общества в целом. Разумеется, в процессе этого перехода имели место две последовательные смены социально-экономических типов внутри вовлеченных в этот процесс инфериорных социоисторических организмов, а именно 1) смена исходного инфериорного типа общества особой общественно-экономической параформацией, а затем 2) смена этой параформации новой, никогда ранее не существовавшей общественно-экономической формацией. Но ни один из сменившихся внутри этих социоров социально-экономических типов не был той формацией, которая ранее господствовала, которая ранее была высшей. Таким образом, смена этой ранее господствовавшей формации более высокой, к которой теперь перешла ведущая роль, не произошла внутри ни одного социоисторического организма. Она произошла исключительно лишь в масштабах человеческого общества в целом.

При такой смене общественно-экономических формаций происходит подлинная передача исторической эстафеты от одной совокупности социоисторических организмов к другой. Социоры второй группы не проходят той стадии, на которой находились социоры первой, не повторяют их развития. Выходя на магистраль человеческой истории, они сразу начинают движение с того места, на котором остановились ранее бывшие супериорными социоисторические организмы.

Такова вторая основная форма смены общественно-экономических формаций, которую можно назвать эстафетной. Она обязательно сопровождается пространственным перемещением центра всемирно-исторического развития. В истории человечества она имела место дважды.

Первый случай ультрасупериоризации — возникновение античного общества. Его появление было совершенно невозможно без воздействия ближневосточной мировой системы классовых обществ на бывшие до этого предклассовыми греческие социоисторические организмы. Это прогрессизирующее влияние давно подмечено историками, назвавшими этот процесс ориентализацией. Но в результате ориентализации предклассовые греческие социоры не стали политарными обществами, подобными тем, что существовали на Ближнем Востоке. Из предклассового греческого общества возникла вначале архаическая Греция, а затем классическая Греция.

Второй случай — возникновение феодального общества. Здесь ультрасупериоризации произошла в очень своеобразной форме. Выше (2.14.3) уже говорилось о наложении в результате демосоциорной интервенции демосоциорных организмов на геосоциорный и о трех вариантах последующего развития. Первый — геосоциорная ассимиляция и тем самым демосоциорная аннигиляции, второй — демосоциорная ассимиляция и тем самым геосоциорная аннигиляция. При третьем варианте происходит синтез геосоциорных и демосоциорных социально-экономических и других социальных структур. В результате такого синтеза возникает общество нового типа. Этот тип общества отличен как от типа исходного геосоциора, так и типа исходных демосоциоров.

Подобное общество может оказаться способным к самостоятельному внутреннему развитию, в результате которого оно поднимется на более высокую стадию магистрального развития, чем исходный супериорный геосоциальный организм. Именно такой процесс имел место при смене античности средними веками.

Рассмотренная выше смена общественно-экономических формаций произошла посредством исторической эстафеты. Но не следует думать, что всякая историческая эстафета предполагает смену общественно-экономических формаций. Кроме межформационных исторических эстафет вполне возможны и имели место и внутриформационные исторические эстафеты, когда вновь возникшие социоисторические организмы определенного типа усваивали достижения ранее существовавших социоров, относившихся к тому же самому социально-экономическому типу.

С открытием ультрасупериоризации стало окончательно ясным, что кроме смены ступеней социального развития внутри социоисторических организмов существует еще и другая форма подъема с одной стадии общественной эволюции на другую, которая происходит только в масштабах человеческого общества в целом, — эстафетная.

Открытие эстафетной формы смены ступеней общественного развития позволяет создать новый вариант унитарно-стадиального понимания всемирной истории, качественно отличный от линейно-стадиального. Представлялось вполне естественным назвать такое понимание истории унитарно-эстафетно-стадиальным, или просто эстафетно-стадиальным. Именно это я и сделал в целом ряде работ.317 См.: Семенов Ю.И.Секреты Клио. Сжатое введение в философию истории. М., 1996; Он же. Всемирная история в самом сжатом изложении // Восток. 1997. № 2 и др.

Однако такое название является не вполне точным. Ведь не всякая смена ступеней исторического развития в мировой истории происходит путем эстафеты. Ультросупериоризация имела место лишь при возникновении античного и феодального обществ. Что же касается перехода от первобытного общества к древневосточному и от феодального к капиталистическому, то она происходила в форме эндогенной стадиальной трансформации.

Но и в случае не эстафетной, а трансформационной смены стадий развития она происходила не только внутри социоисторических организмах, но и в масштабах человеческого общества в целом. Эстафетная смена стадий является только глобальной, трансформационная одновременно и внутрисоциорной и глобальной. Таким образом, в любом случае смена стадий развития носит всемирно-исторический, глобальный характер, а сами стадии выступают как всемирно-исторические, глобальные. Поэтому данное понимание истории можно с полным правом называть глобально-стадиальным.

Доказать правильность такого подхода к всемирной истории невозможно никакими общими рассуждениями. Сделать это можно только одним способом: нарисовать, руководствуясь этим подходом, такую целостную картину всемирной истории, которая бы более соответствовала исторической реальности, чем все ныне существующие. Однако для этого необходимо прежде всего выявить силы, определяющие ход истории. Решению этой проблемы посвящена следующая часть работы — третья. А за ней последует четвертая часть, в которой дана картина всемирной истории, какой она предстает в свете глобально-формационного подхода.