На первый взгляд кажется, что люди, о которых идет речь в этой главе, находились в ситуации, из которой нет выхода. Фашистский плен, советский концлагерь… Есть ли возможность вырваться из таких мест, где при малейшем подозрении на то, что узник собирается бежать, ему грозит смерть? Возможно ли решиться на побег, заведомо зная, что в девяносто девяти случаях из ста беглеца ловят и после жутких пыток расстреливают? Но, как известно, сильный человек ради сохранения своей жизни способен на многое. И если существует хоть один шанс из ста, благодаря которому можно обрести желанную свободу, он хватается за него, словно утопающий за соломинку. Сергей Александровский, Михаил Девятаев, Юрий Бессонов, Созерко Мальсагов, Алексей Светлов, Ганс Баймер… Каждого из них можно по праву назвать человеком-легендой. Эти люди вырвались из настоящего ада и прошли отнюдь не легкий путь к своей свободе. Что же принесла им свобода, к которой они так упорно стремились? У каждого из этих людей своя судьба. Михаилу Девятаеву – летчику, угнавшему самолет у фашистов, свобода принесла славу. Дипломата Сергея Александровского расстреляли якобы за измену Родине. Ганс Баймер погиб в Испании. Юрий Бессонов и Созерко Мальсагов, сбежавшие из Соловецкого лагеря и навеки отвергнутые Россией, вынуждены были жить до конца своих дней за границей точно так же, как и реабилитированный Алексей Светлов, чей побег из ГУЛАГа оказался неудачным…

Человек героической и вместе с тем трагической судьбы, коммунист и дипломат Сергей Сергеевич Александровский бежал из фашистского плена, воевал с оккупантами в партизанском отряде и в «награду» за все свои подвиги был расстрелян в застенках НКВД.

Прежде чем непосредственно обратиться к событиям, связанным с побегом Александровского, хочется немного рассказать о его жизни, которая была полностью подчинена служению России.

Сергей Александровский родился в 1889 году в семье следователя царской прокуратуры. Когда юноше исполнилось пятнадцать лет, он вступил в группу содействия социал-демократической партии. Это было в 1904 году. В то время многие молодые люди начинали таким образом свой революционный путь. Во второй половине 1908 года Сергей Александровский был впервые арестован и приговорен к полутора годам заключения. Он отсидел весь срок и вышел из тюрьмы в 1910 году, после чего по поручению партии выехал в Новониколаевск (ныне Новосибирск). Но в Новониколаевске Сергей прожил недолго: через несколько месяцев его послали на подпольную работу в Курск. Вскоре охранка напала на след курской организации большевиков, и Александровский по решению комитета эмигрировал в Германию.

В 1914 году Европу охватила война. Германская полиция приказала всем русским эмигрантам явиться на регистрационные пункты. Лагерь для интернированных в Донауэшингене, куда попал Сергей Александровский, стал местом заключения для многих русских из Карлсруэ, Манненгейма и Гейдельберга. Выбраться из этого лагеря удалось лишь одному человеку, который симулировал сумасшествие и был отправлен через нейтральную страну в Россию. Сергей Александровский вышел из лагеря только в 1918 году. В том же году он женился на примадонне Венской оперы Кларе Давидовне Спиваковской.

Не прошло и года, как Сергей опять попал в заключение: после Ноябрьской революции в Германии и последовавшего за ней контрреволюционного путча он был арестован и помещен в крепость Моабит. Лишь в январе 1920 года после трудных переговоров по настоянию советского полпреда Александровский был выпущен на свободу и назначен секретарем Бюро Российской Советской Республики по эвакуации русских военнопленных из Германии. Этот день положил начало дипломатической деятельности Сергея Сергеевича Александровского.

Через некоторое время Александровский был направлен в Россию, где, проработав несколько лет, он снова уехал в Германию. В Берлине его назначили советником полпредства. Итак, семья Александровских (к тому времени их сыну Саше было уже четыре года) в декабре 1931 года прибыла в Германию. В 1932 году Клара Давидовна отдала сына в пансион. Справляясь о здоровье и учебе мальчика, родители часто звонили хозяйке, которая каждый раз сухо отвечала, что мальчик гуляет или что он заснул после обеда. К телефону она по непонятным причинам ребенка не звала. Родители были обеспокоены, и Клара поехала в пансион. То, что она там увидела, едва не лишило ее чувств: маленький Саша, полуживой, лежал на кровати. Он был настолько слаб и так сильно похудел, что не мог самостоятельно передвигаться. Выяснилось, что ребенка почти не кормили, зато обильно потчевали ревеневым киселем. Хозяйка пансиона оказалась нацисткой. Родители забрали мальчика домой, и два месяца ребенок не вставал с постели.

30 января 1933 года Адольф Гитлер стал рейхсканцлером Третьего рейха. С этого дня в полпредстве, особенно в выдававшем визы консульском отделе, где работал Сергей Александровский, дел стало невпроворот. Ежедневно из Германии уходили поезда с политическими эмигрантами. Уезжали профессора и врачи, физики и химики, математики и биологи, писатели и юристы, художники и коммерсанты… После захвата власти нацистской партией осложнилось положение не только сотрудников полпредства, но и всей русской колонии в Германии.

В июле 1933 года Сергея Александровского направили работать в Прагу, где он был назначен полпредом. Обстановка в Европе все более осложнялась: вооружавшаяся фашистская Германия все откровеннее заявляла о своем стремлении перекроить всю политическую карту Европы. Эти события заставили правительство Чехословакии рассмотреть предложение СССР о взаимной помощи. В 1935 году министр иностранных дел Эдуард Бенеш и Сергей Александровский подписали в Праге Советско-Чехословацкий договор о взаимной помощи, согласно которому обе стороны взяли на себя обязательство оказывать друг другу помощь в том случае, если одна из сторон станет объектом нападения любого из европейских государств.

В 1938 году Александровский был вызван в Москву и не вернулся. Среди его знакомых в Праге распространились слухи, что будто бы он арестован. Вскоре в Москву приехали Клара Давидовна и Саша. Оказалось, что Сергея никто не арестовывал, ему просто отказали в возвращении за границу, не предложив взамен никакой конкретной должности. Народный комиссар иностранных дел Молотов вызвал полпреда и сказал, что оставляет его в резерве Наркоминдела и если он будет нужен, то его найдут. Подождав некоторое время, Александровский устроился на работу в юридическую контору.

В первый же день войны Сергей Александровский пошел в военкомат. Из-за огромной толпы народа до военного комиссара ему добраться не удалось, и свое заявление Сергей передал дежурному: «Прошу направить меня рядовым в действующую армию. Член партии с 1906 года. Владею винтовкой и пулеметом». Александровского вызвали в военкомат 26 июня. Военный комиссар спросил: «Вы не назвали свою граждан скую специальность. Кем работали последние годы?» «Партийным работником, а затем дипломатом – чрезвычайным и полномочным послом», – ответил Александровский. После его ответа военком отрезал: «Не могу выполнить вашу просьбу. Обратитесь выше».

Александровский последовал совету военкома и обратился «выше». Вскоре вопрос был решен положительно, и Сергей с очередной маршевой ротой отбыл на фронт.

В октябре 1941 года ополченская дивизия, в которой сражался Сергей Александровский, вела бой в окружении и отступала в район Семлёва (Смоленская область). В октябре под Вязьмой, Семлёвом и Дорогобужем в немецком плену оказались сотни тысяч русских солдат и офицеров. Среди пленных был и Сергей Александровский.

На первом же допросе Сергей назвался Семеном Николаевичем Тюриным, учителем немецкого языка. «Тюрин» был направлен в концлагерь № 6, располагавшийся в городе Борисове Минской области. Бараки, обнесенные тремя рядами колючей проволоки, казались надежной защитой от побегов. Как и все фашистские концлагеря, лагерь, в который был помещен Александровский, значился только в секретных документах под соответствующим номером. Пленным здесь была уготована только одна участь – смерть.

О побеге заключенных из концлагеря № 6 стало известно из трофейных документов, захваченных советскими войсками при наступлении в районе города Великие Луки. Вот некоторые выдержки из них.

«Строго секретно!

Господину генералу СС Глобоцнику.

Докладываю о побеге из лагеря № 6.

Ночью при не выясненных еще до конца обстоятельствах из лагеря бежала группа русских военнопленных в количестве 17 человек. По имеющимся данным, организатором побега был военнопленный Тюрин. Вечером в канун побега в лагерь прибыл представитель РОА капитан Ложкин. Бунт произошел в бараке № 13…

Ведется тщательное расследование обстоятельств побега, о чем вашему превосходительству будет доложено.

Специальная моторизированная часть прочесывает местность в радиусе тридцати километров».

Так что же все-таки произошло в тот день в лагере № 6? Как удалось Александровскому и другим узникам сбежать со строго охраняемой территории фашистского концлагеря? Известно, что в один из январских дней 1943 года военнопленных согнали на аппельплац, где на используемый вместо трибуны грузовик поднялись начальник лагеря и человек в необычной форме. Последний был некто капитан Ложкин, который прибыл по поручению РОА (Русской освободительной армии, воевавший на стороне фашистов). Он подробно рассказал о деятельности РОА, добавив, что прибыл по поручению своего командующего Власова. В лагере Ложкин намеревался отобрать «обманутых русских людей» для РОА. Всем вступившим в ряды организации Ложкин обещал выдать обмундирование, продукты и отправить в спецшколу, где они после обучения обязаны будут сражаться против Советского Союза. Полномочный представитель РОА особо подчеркнул, что после того, как «доблестная немецкая армия во главе с Гитлером» покончит с СССР, солдаты и офицеры РОА будут вознаграждены по заслугам: получат земельные участки или станут бургомистрами.

О дальнейших событиях, произошедших в лагере № 6, известно немногое. Вот некоторые выдержки из показаний немецкого военнопленного, бывшего охранника русских узников лагеря № 6.

«Я был вблизи аппельплаца и оказался свидетелем бунта. После речи начальника лагеря среди пленных воцарилась тишина. Русский, который стоял на грузовике, дал команду выйти из строя тем, кто готов служить в РОА…

Сначала из толпы не вышел никто. Русский, уже со злостью, повторил команду, после чего из центра толпы выскочил коренастый, очень худой человек с длинной седой бородой. Он швырнул в грузовик какой-то предмет. Раздался жуткий взрыв. Скорее всего, это была противотанковая граната…

Грузовик взорвался, а все, кто там находился, погибли… Толпа пленных, воспользовавшись паникой, ринулась к бараку охраны, который уже горел. Узники захватили оружие. В возникшей перестрелке я был ранен. О том, что нескольким пленным удалось бежать, я узнал только в лазарете».

Уже спустя полвека после окончания войны с фашистской Германией на всю эту историю пролила свет бывшая партизанка Александра Ивановна Столярова, которая в 1943 году участвовала в организации побега из лагеря № 6 Сергея Александровского и других заключенных. В 1988 году, после того как по телевидению был показан фильм «Прошедшее вернуть», в последних кадрах которого выступил сын Александровского, рассказавший о трагической судьбе своих родителей, Столярова написала Александру Сергеевичу Александровскому письмо (текст письма был впервые опубликован в книге З. С. Шейниса «Товарищ Сергей»).

«Это было в 1943 году, – писала бывшая партизанка. – Я была связана с рядом партизанских отрядов, выполняла поручения партизанских разведок, проводила работу среди населения и среди военнопленных советских солдат.

В городе Борисове был большой лагерь военнопленных. Однажды ко мне пришел связной лагеря… и сообщил, что в лагере среди военнопленных находится очень важный человек по фамилии Александровский, бывший наш полпред в Чехословакии. У него в руках была картотека военнопленных, его нужно срочно переправить к партизанам и сообщить об этом в Москву…

Мы приступили к разработке операции. Выйти из лагеря в то время было не очень трудно: пленных посылали на различные работы по просьбе местных городских властей… Мы подобрали штатскую одежду, а в качестве документа решили использовать паспорт моего мужа Дедюшко Николая Фомича…

Сергей Сергеевич благополучно выбрался из лагеря и в установленное место пришел вовремя… Переодевался он буквально на ходу…»

Далее Столярова рассказывала в своем письме, что, благополучно пройдя немецкие посты, она забрала у Сергея паспорт своего мужа и бывший узник направился в партизанский отряд. Столярова хорошо запомнила, как, прощаясь с ней, Александровский сказал, что его хорошо знает Михаил Иванович Калинин. И как только его поставят в известность, что он (Александровский) находится у партизан, то сразу же пришлет за ним самолет.

Расставаясь с бывшим узником, Столярова была уверена, что он вскоре будет переправлен на Большую землю. Уже после войны она часто вспоминала о нем, думая, что Александровский обязательно даст о себе знать. Однако многие годы Столярова о нем ничего не слышала. Во время одной из встреч бывших партизан в городе Борисове Столярова увиделась с Александром Мухиным и его женой Ксенией, сопровождавшими в 1943 году Александровского к партизанам. От них женщина узнала, что после освобождения Белоруссии в 1944 году Мухина вызвали к приехавшему из Москвы следователю НКВД для дачи показаний по делу Александровского. Мухин рассказал следователю все, что ему было известно о бывшем узнике, и, как он (Мухин) сам говорит, «еле унес ноги» после того, как спросил у энкавэдэшника о судьбе Александровского. «Вопросы здесь задаю я», – грубо оборвал Мухина следователь.

Жена и сын Александровского долго не знали ничего о его судьбе. Получив в 1941 году несколько писем от мужа, Клара Давидовна почти два года мучилась от неизвестности. Только в 1943 году она наконец получила письмо от Сергея. Вот некоторые выдержки из него.

«…Передаю тебе письмо из партизанского отряда. Был в плену, и только недавно мне удалось вырваться, и я снова у своих… Родная моя, ты не представляешь себе, как я ожил… Да, тяжко раненный, я попал в фашистский плен, за колючую проволоку. Ты меня не узнала бы – кожа да кости. Седую бороду я скоро срублю.

За свой плен я в неоплатном долгу перед Родиной. Этот долг я полностью оплачу. У меня снова в руках оружие, и враг получит свое…»

И опять долгие месяцы молчания. Клара Давидовна надеялась, что Сергей еще подаст о себе весточку или же сам приедет в Москву. Но от него не было никаких известий. Как-то Александровские получили письмо от того связного, который когда-то принес им долгожданное известие о Сергее. В кратком письме связной спрашивал о здоровье Сергея Сергеевича, а в конце письма были следующие строки: «Вы обещали писать, чего молчите? А я уже на „гражданке“… Пишите. Жду весточку. А может, и свидимся». Клара Давидовна и Саша не знали, что и думать. Получалось, что Сергей уже давно не в партизанском отряде. Тогда где он и что с ним? Впереди была неизвестность…

Только через много лет они узнали правду. Оказывается, за Сергеем Александровским действительно пришел самолет из Москвы. Прямо на аэродроме столицы Александровского ждала машина, на которой его подвезли к дому, где проживали его родные братья. «Мы вместе с вами пройдем в квартиру вашего брата Андрея Сергеевича, – сказал Сергею сопровождающий, – и вы ему скажете, что прибыли с фронта и направляетесь по делу в штаб партизанского движения». «К чему все это?» – спросил бывший узник. «На этот вопрос ответа не получите, – строго сказал сопровождающий. – Пойдемте».

Александровский поднялся в квартиру своего брата и сказал то, о чем просил его сопровождавший майор. После этого машина с Александровским направилась к большому зданию, вдоль которого ходил часовой с винтовкой. Проехав через открывшиеся глухие ворота в глубину двора, машина остановилась. Майор приказал Сергею выйти из машины и следовать за ним. «Куда вы меня привезли? Объясните, в чем дело?» – стал спрашивать Александровский. «Не разговаривать, – строго оборвал его майор. – Привезли, куда приказано».

Целый год Александровского водили от одного следователя к другому. На бесконечных допросах ему задавали одни и те же вопросы, и, когда ответы Сергея казались следователям не такими, какие они хотели услышать, они нещадно избивали узника. У каждого из следователей были свои особые приемы «выбивания» у заключенных признаний: одни били Сергея по голове, другие – ногами в живот, третьи – дубинкой по ногам, а четвертые превращали его лицо в кровавое месиво… После побоев Александровского обливали ледяной водой и волокли в одиночную камеру. От него требовали признания в государственной измене.

Как-то Сергея Александровского повели на высочайший допрос, где вопросы задавал не кто иной, как сам Лаврентий Павлович Берия. Маленький плешивый человек в пенсне, пронизывая насквозь своим злобным взглядом узника, говорил: «Вы зря упорствуете, Александровский. Расскажите всю правду: как вы попали в плен, как вас завербовали в лагере и устроили вам побег, как вам удалось втереться в доверие к партизанам… Признайтесь во всем».

Александровский повторил Берии то, что до этого неоднократно говорил другим следователям. Видимо, Сергей Сергеевич надеялся, что Берия поверит ему и наконец правда восторжествует, его отпустят, и он вернется к своей Кларе и сыну. Но Берия, как и его предшественники, допрашивавшие Александровского, не поверил ни одному слову узника. Все еще надеясь выбить признания Сергея в измене Родине, Берия подверг его самым изощренным пыткам. Допрос длился очень долго, до тех самых пор, пока измученный пленник не потерял сознание от боли. После этого подручный Берии оттащил Сергея в одиночную камеру.

Через три недели Александровского опять привели к Берии, который снова задавал подследственному те же вопросы. Узник так же упорно рассказывал правду и, к неудовольствию палача в пенсне, так и не признался в государственной измене. После допроса Александровского увели в подвалы Лубянки.

4 августа 1945 года Сергей Сергеевич Александровский, обвиняемый в шпионаже в пользу фашистской Германии, был приговорен к расстрелу. В тот же день приговор был приведен в исполнение. В том же году органы НКВД арестовали жену и сына Сергея Александровского. Постановлением Особого совещания НКВД Клару Давидовну и Александра Александровских как жену и сына «изменника Родины» выслали в Красноярский край.

Клара Давидовна, узнавшая о смерти мужа, долго пыталась выяснить, где и когда погиб ее Сергей, где он похоронен. Одна из справок, пришедших на ее запросы, говорила о том, что ее муж, Сергей Александровский, скончался от паралича сердца 18 ноября 1949 года. Только после реабилитации Клара Давидовна узнала правду: ее муж был расстрелян в застенках НКВД…

В сентябре 1956 года жена и сын Александровского были реабилитированы за отсутствием состава преступления. Тогда же Клара Давидовна получила документ, в котором было написано, что «постановление Особого совещания при НКВД СССР от 2 ав густа 1945 года в отношении Сергея Сергеевича Александровского отменено, дело за отсутствием состава преступления прекращено и он посмертно реабилитирован». Материалы следствия были признаны фальсифицированными.

В 1945 году заключенные фашистского концлагеря захватили на сверхсекретном полигоне военный самолет, подняли его в воздух, ушли от бросившихся вдогонку преследователей, пересекли линию фронта и благополучно приземлились в расположении советских войск. Пожалуй, эта история больше напоминает сюжет какого-нибудь приключенческого кинофильма, а не реальные события, произошедшие с узниками концлагеря. Так и хочется сказать, что такое бывает только в кино, а в жизни быть не может. Этот поистине фантастический подвиг совершил старший лейтенант Михаил Девятаев вместе со своими товарищами – Тимофеем Сердюковым, Федором Адамовым, Вадимом Емченко, Михаилом Емцом, Иваном Кривоноговым, Петром Кутергиным, Иваном Олейником, Николаем Урбановичем и Владимиром Соколовым.

Современники героев-девятаевцев, а также многие историки называют побег летчика и его товарищей фантастическим: ведь тот концлагерь, из которого сбежали узники, до них еще никто не покидал живым. И невольно вспоминаются строчки из стихотворения Е. Долматовского. Так и кажется, что поэт говорит в своем четверостишии именно о Девятаеве и его товарищах:

…Только мы не песчинками были
В этом вихре,
А ветром,
Не легендою были,
А былью.

На счету летчика Девятаева множество боевых вылетов, во время которых лично им были сбиты девять фашистских самолетов. Свой последний, девятый самолет он сбил 13 июля 1944 года. Это тот самый день, когда раненый летчик был вынужден прыгнуть с парашютом из своего горящего «ястребка». Приземлившись и потеряв сознание, Девятаев был захвачен фашистами и отправлен в концлагерь.

В первый же день его, обгоревшего, с перебитой ногой, в полубессознательном состоянии, привели на допрос к немецкому офицеру. Фашист всяче ски пытался узнать от него хоть какие-нибудь данные о численности и расположении советских частей, об их командирах, о том, где сосредоточиваются ударные силы авиационных полков. На послед ний вопрос Девятаев дерзко ответил: «Везде! Вы же на своей шкуре ощущаете наши удары на всех направлениях!» От такого ответа фашиста передернуло. Он выскочил из-за стола и с остервенением стал бить с трудом стоявшего на ногах Девятаева.

Через некоторое время Михаила Петровича и других пленных летчиков перевели в Лодзинский лагерь, где заключенные жили в мрачных бараках, обнесенных колючей проволокой, по которой был пущен ток высокого напряжения. У пленных отобрали ордена и документы, выдав взамен бирки. Теперь у них не было ни имен, ни фамилий – только номера.

Лагерь, в котором содержались узники, со всех сторон был заминирован. И по приказу коменданта его могли в любое время взорвать вместе с военнопленными. В сентябре 1944 года Девятаева переправили в другой лагерь – Карлсхаген, расположенный на острове Узедом (тогда германском, а ныне польском) в Балтийском море. Это было то место, откуда еще ни один узник не вышел живым. Заключенные концлагеря работали на предприятиях концерна Вернера фон Брауна, производившего ракеты «Фау», и обслуживали авиабазу «Пенемюнде-Запад».

К тому же в Карлсхагене фашисты испытывали на заключенных свои новые изобретения – самые страшные, изощренные методы массового умерщвления людей. Эшелоны узников, обреченных на смерть, поступали в лагерь, из которого был только один путь – в крематорий или под пулю. Сбежать из этого лагеря еще не удавалось никому, так как охрана острова, на котором располагался лагерь, осуществлялась одновременно несколькими ведомствами Германии, контролируемыми самим министром авиации Германом Герингом.

Однако Девятаев с того самого дня, как попал в плен, не оставлял мысли о побеге, прекрасно понимая, что это его единственный шанс выжить. Вскоре у летчика созрел план: недалеко от концлагеря находился фашистский аэродром, и если бы Девятаеву удалось каким-нибудь образом попасть на него, то при определенном стечении обстоятельств можно было бы захватить вражеский самолет и улететь на нем к своим. Узник прекрасно понимал, что осуществление этого плана связано со многими трудностями. Во-первых, попасть на аэродром пленному летчику было практически невозможно. Во-вторых, узник знал, что если бы даже ему представился этот шанс, то захватить безоружному человеку самолет, который находится под охраной вооруженных солдат, будет весьма проблематично. А если удастся избавиться от охраны и проникнуть в немецкую машину, то возникнут новые трудности: советскому летчику, летавшему только на отечественных машинах, чтобы завести и поднять в воздух незнакомый немецкий самолет, необходимо довольно длительное время, которого, как известно, быть не могло.

Но, несмотря на все свои сомнения, Девятаев не отказался от этого плана. Другие узники, с которыми летчик поделился идеей побега, полностью с ним согласились: из лагеря убежать немыслимо – можно только улететь. Девятаев все-таки попал в аэродромную команду, выполнявшую земляные и бетонные работы на летном поле. Благодаря почти мистическому стечению обстоятельств узнику удалось выдать себя за учителя Григория Никитенко (летчиков на аэродром не пускали). Это был первый шаг к свободе! Аэродром располагался на острове Свинемюнде, отрезанном от суши широким проливом Балтийского моря (поблизости находился секретный ракетный центр, откуда запускались ракеты). С первого же дня летчик стал присматриваться ко всему происходящему на аэродроме. Он запоминал, когда происходит смена караула, как ведет себя каждый охранник, какой самолет подлежит ремонту, а какой полностью готов к полету.

Вскоре Девятаев познакомился на аэродроме с Иваном Кривоноговым, Владимиром Соколовым, Петром Кутергиным, Михаилом Емцом, Федором Адамовым и другими, которые одобрили план побега и сразу же подключились к его осуществлению. Узники начали с того, что во время работы незаметно, с огромным риском для своей жизни отдирали с приборных досок фашистских самолетов разные таблички, прятали их в карманы, а вернувшись в барак, передавали Девятаеву, который старался разобраться в назначении приборов. По ночам пленники обдумывали до мелочей все детали дерзкого плана, прекрасно понимая, что любой просчет может стоить им жизни. Помышляя о побеге, узники не могли с уверенностью назначить его дату: все зависело от его величества случая.

Каждый день заключенные выходили на аэродром с надеждой, что вот именно сегодня им представится шанс вырваться на свободу. Но каждый раз им что-то мешало: усиленная охрана, неисправность самолета, нелетная погода или что-либо еще.

К февралю 1945 года план угона самолета был близок к осуществлению. Но все заговорщики прекрасно осознавали рискованность задуманного и ничтожность своих шансов на удачу. Хотя у Девятаева не было иного выхода, кроме как бежать: если бы он остался в лагере, то погиб бы через несколько дней. Дело в том, что летчик сильно повздорил с одним из главарей «органов самоуправления» – бандитом, сотрудничавшим с лагерным начальством. По заведенному обычаю, человек, не подчинявшийся бандитским главарям, должен был умереть. Девятаева «приговорили» к «десяти дням жизни». По такому приговору девять дней заключенного избивали, а на десятый, если он сам не умирал от истязаний, убивали. Десятидневный «счетчик» был включен бандитами 1 февраля. Бандиты каждый день избивали Девятаева, не давали спать и есть. Причем помочь летчику в этой ситуации не мог никто: любого заступившегося за «виновного» ждала смерть.

8 февраля 1945 года группу заключенных послали засыпать на аэродроме бомбовые воронки. Попав на аэродром, Михаил Девятаев сразу же увидел новенький четырехмоторный бомбардировщик «Хейнкель-111М». «Хорошо бы улететь на нем, – поделился он своими мыслями с другими заключенными. – Сегодня… Завтра может быть поздно…»

Интересно, что этот бомбардировщик был не чей-нибудь, а самого командира авиабазы «Пенемюнде-Запад», обслуживавшей запуски ракет серии «Фау» (этими ракетами с полигона, соседствовавшего с концлагерем, немцы обстреливали Великобританию), обер-лейтенанта Карла Грауденца.

Восемь человек засыпали воронки землей, а Девятаев с Соколовым утрамбовывали ее. Казалось, что время остановилось: каждая минута длилась целую вечность. Узники старались не переговариваться и даже не смотреть друг на друга, чтобы ничем не вызвать подозрения охраны. После звонка на обед немцы ушли с аэродрома. За пленными остался присматривать только один охранник.

Девятаев подал знак, по которому Иван Кривоногов незаметно приблизился к конвоиру сзади и ударил его железной клюшкой. Потерявший сознание фашист мешком свалился на землю. Заключенные, не посвященные в планы побега, испугались: за убийство немца всем грозила немедленная смерть. Кривоногов тут же их успокоил: «Ребята, Девятаев – летчик. Спокойно. Сейчас улетим…»

Засыпав лежавшего без сознания конвоира снегом, узники побежали к самолету. Девятаев с трудом открыл дверцу, поднялся в кабину, сел за штурвал. К его ужасу, мотор никак не заводился. План был на грани срыва. Через несколько минут фашисты должны были вернуться с обеда. «Скорее тащите аккумуляторы! – скомандовал Девятаев. – Они где-нибудь рядом…» Аккумуляторы были найдены, поставлены, и наконец мотор взревел. Самолет стал выруливать к взлетной полосе. Доведя обороты двигателя до полной мощности, Девятаев вывел самолет на взлетную полосу, по которой навстречу беглецам уже бежали вооруженные фашисты. Летчик среагировал мгновенно: отпустив тормоза и дав полный газ, отчаянный беглец направил самолет в толпу гитлеровцев, которые в ужасе разбежались. Через несколько секунд самолет поднялся в небо, а уже через два часа приземлился в расположении 61-й армии генерала П. Белова. Кажется невероятным, но команда Девятаева благополучно долетела на фашистском самолете до места дислокации советских войск.

В немецком журнале «Freie Welt» были опубликованы воспоминания очевидца этих событий, немецкого солдата, стоявшего в тот день, 8 февраля 1945 года, на наблюдательной башне. Вот некоторые выдержки из статьи: «В это время совсем неожиданно с западного аэродрома поднялся какой-то самолет… Что за самолет? Не может быть, что это машина обер-лейтенанта Грауденца, на которой он вместе с доктором Штейнгофом должен был подняться, чтобы проследить траекторию ракетного снаряда V-2. Но машина должна была стартовать только по голубому сигналу! Что случилось? Самолет пронесся на небольшой высоте над верхушками сосен, медленно и с трудом набирая высоту. Это был „Хейнкель-111“ с бортовым номером Грауденца… Спустя несколько минут на башню явился старший лейтенант Люфтваффе… Он сказал, что на этом самом самолете бежали русские военнопленные. Я почти лишился дара речи…»

Итак, «Хейнкель» с девятаевцами на борту приземлился в 10 км за линией Белорусского фронта. Первым рассказ узников услышал командующий батальоном капитан Курманов, который внимательно выслушав беглецов, воскликнул: «Как вам повезло! Это Бог вам помог!» И действительно, ни бросившимся за захваченным «Хейнкелем» на истребителях немецким асам, ни советским зенитным установкам не удалось подбить самолет беглецов.

В 1957 году за героический подвиг – дерзкий побег из фашистского концлагеря – летчику была присвоена высшая государственная награда: звание Героя Советского Союза.

Михаил Девятаев, переживший всех остальных участников побега, скончался 25 ноября 2002 года на 86-м году жизни.

Северные лагеря особого назначения (СЛОН) были впервые созданы в Архангельской губернии в 1919 году. Через четыре года в эту систему включили Соловецкий монастырь. Бывшая обитель монахов вскоре приобрела репутацию самого страшного лагеря в системе СЛОНа. Считалось, что побег из него совершить невозможно. Но в 1925 году миф о невозможности побега с Соловков был развенчан: пятеро заключенных совершили удачный побег – единственный в истории этого лагеря.

По словам бывшего соловецкого заключенного и участника побега Созерко Мальсагова, как бы арестант ни вел себя на Соловках, его никогда не освободят. «Любой сосланный советскими властями, – писал Мальсагов, – обречен на гибель во время своих странствий из тюрьмы в тюрьму, из одного места насильственной ссылки в другое. Ужасное осознание того, что он осужден пожизненно, что после Соловков его повезут на новые страдания... заставят выполнять еще более тяжелую работу, бросят в „каменный мешок“, сгноят в другой „Секирке“, приводит несчастного узника к убеждению, что это нескончаемое, безнадежное хождение по мукам должно быть раз и навсегда прекращено при помощи побега».

Как уже говорилось, сбежать с «адских островов» было практически невозможно. Все попытки побега с Соловков неизменно оказывались неудачными. Так, известно, что из Соловецкого лагеря как-то сбежали шестеро контрреволюционеров во главе с капитаном Цхиртладзе. Узники совершили побег в лодке, захваченной ими после убийства часового. Почти неделю измученных беглецов носило по бурному морю. Несколько раз они пытались пристать к берегу близ Кеми, но из этого ничего не вышло. У них не было ни пищи, ни воды, и через несколько дней странствий они даже стали помышлять о самоубийстве: было решено, что если в ближайшие два дня они не ступят на твердую землю, то сами опрокинут лодку. Но судьба сжалилась над несчастными, и в тот же день, когда было принято решение о сведении счетов с жизнью, беглецы увидели землю.

Причалив к берегу, истощенные и уставшие узники углубились в лес, развели костер и впервые за пять дней погрузились в сон, забыв обо всем на свете. Там их и обнаружил соловецкий патруль. Красноармейцы не стали возиться с задержанием и препровождением заключенных обратно в лагерь для разбирательства. Они просто кинули в костер гранату, от взрыва которой погибли четверо беглецов. Двое оставшихся в живых были тяжело ранены: капитану Цхиртладзе оторвало руку и перебило обе ноги, второй выживший беглец получил еще более страшные ранения. Раненых заключенных отвезли в тюремный лазарет, немного подлечили, а потом, после жестоких истязаний, расстреляли без суда и следствия.

Холодной зимой 1925 года на Кемский пересылочный пункт, куда всю зиму свозили уголовников и «врагов народа», которых после открытия навигации отправляли на Соловецкие острова, прибыла очередная партия заключенных. Среди вновь прибывших находился и бывший капитан драгунского полка из личной охраны Николая II Юрий Бессонов. За плечами у этого человека было уже 25 советских тюрем и концлагерей, из которых Бессонов неоднократно убегал. Последний побег бывший капитан совершил из Тобольской тюрьмы, после чего был пойман и приговорен к расстрелу. Но через некоторое время высшую меру наказания ему заменили пятью годами пребывания на Соловках с последующей высылкой в Нарынский район.

Бессонов был уверен, что нового срока ему уже не вынести. Истощенный и больной человек, прошедший ужасы тюрем и лагерей, знал четко: его организм уже не в состоянии перенести непосильные физические нагрузки и скудное питание. Помышляя о побеге, Бессонов отлично знал, что все предыдущие попытки бегства заключенных всегда заканчивались неудачей. Но у него был только один шанс выжить – убежать с Соловков.

Бывший капитан понимал, что бежать надо только за границу. Ближайшей страной, где можно укрыться от преследователей, была Финляндия, трехсоткилометровый путь до которой пролегал по болотам и трудно проходимым лесам. Но трудности не пугали Бессонова, больше его заботило то, каким образом можно сбежать из лагеря и оторваться от погони – охранников с натренированными собаками. Несколько дней заключенный строил всевозможные планы побега и наконец остановился на том, что в одиночку любой из задуманных планов осуществить невозможно: ему нужны помощники. Первым посвященным в планы Бессонова стал бывший офицер Созерко Мальсагов. По воспоминаниям самого Мальсагова, Бессонов через два дня после своего прибытия на Соловки подошел к нему и спросил: «Как Вы относитесь к мысли о побеге? Что касается меня, то я довольно скоро собираюсь бежать отсюда».

Но Мальсагов сначала не доверял Бессонову, считая его провокатором, и поэтому ответил: «Я и не думаю никуда бежать. Мне и здесь хорошо». Но совсем скоро он понял, что бывший офицер вовсе не агент ГПУ и не стукач, а такой же несчастный заключенный, как и он сам. И вскоре узники нашли общий язык.

Оказалось, что Мальсагов вместе с поляком Мальбродским уже давно планировал побег, а у последнего в куске мыла даже был спрятан компас, без которого, как известно, в полярный день практически невозможно ориентироваться на местности. Теперь заключенным оставалось только найти человека, который хорошо знал бы, как можно выжить в лесу. Вскоре такой человек был найден: бежать вместе с отчаянной тройкой согласился таежник Сазонов.

Часто собираясь вчетвером, узники детально разрабатывали план побега. Для претворения в жизнь задуманного необходимо было выйти за пределы лагеря. И такая возможность им вскоре представилась: периодически некоторых узников под охраной вооруженных красноармейцев выводили за территорию лагеря для работы по заготовке дров.

18 мая 1925 года группу из пяти заключенных, в составе которой по счастливой случайности оказались заговорщики, отправили в лес на заготовку прутьев. Пятым в этой группе был узник по фамилии Приблудин. Он ничего не знал о заговоре, но Мальсагов отзывался о нем как о надежном человеке, который обязательно согласится присоединиться к беглецам.

Благополучно пройдя обыск на вахте, заключенные под конвоем двух красноармейцев отправились в лес. Работая не разгибаясь, узники старались совсем не привлекать внимания конвоя и тем самым усыпить его бдительность. Приблизительно через два часа Бессонов подал своим товарищам условный знак (поднял воротник), по которому они все вместе набросились на охранников. Одного из красноармейцев Мальсагов и Бессонов сразу же разоружили, второму удалось вырваться, и он побежал в сторону лагеря, оглашая окрестности диким криком. Но скрыться ему не удалось. Бросившийся за ним вдогонку Мальсагов нагнал его и ранил штыком винтовки, отнятой у первого охранника. Раненый красноармеец упал без сознания. После долгих споров заговорщики решили не убивать конвоиров, а взять их вместе с собой. Причем Бессонов видел в этом особый смысл, намереваясь по ходу пути по одному отпускать красноармейцев, а отпустив, резко переменить направление движения. Это был ловкий ход: красноармейцы обязательно рассказали бы преследователям, по какому пути двигаются беглецы, тем самым направив их по ложному следу.

Заключенному Приблудину, который ничего не знал о готовившимся побеге, заговорщики предложили или присоединиться к ним, или отправляться на все четыре стороны. Но выбора у Приблудина не было: возвращение в лагерь означало для него неминуемый расстрел, поэтому он решил бежать вместе со всеми.

Группу беглецов повел Бессонов. Вырвавшиеся на свободу узники шли в некотором отдалении от железной дороги, держа путь на север. Пройдя 12 км, они отпустили первого охранника, а еще через 5 км – второго. Впоследствии оба заложника-конвоира направили преследователей по ложному следу, сказав, что беглецы идут на север. Их слова подтвердил и путевой обходчик, в домик которого заключенные заходили по пути, чтобы купить хлеба. Железнодорожный служащий отказался продать хлеб беглецам, и тогда они забрали силой все имеющиеся у него продукты.

Пройдя несколько километров в северном направлении, Бессонов и его группа перешли через железнодорожное полотно и по растаявшему болоту двинулись на запад. Этот ловкий маневр сбил погоню со следа и дал беглецам значительное преимущество во времени.

Лагерные власти, узнавшие о побеге пяти заключенных и о взятых в заложники конвоирах, поначалу выделили лишь незначительные силы для их поимки, так как считали, что истощенным и больным узникам далеко не уйти, точно так же как раньше не удавалось далеко убежать и другим заключенным. Группа красноармейцев с натасканными собаками двинулась в погоню. Как уже говорилось, преследователи были уверены, что беглецы двигаются на север. Но через некоторое время красноармейцы сбились со следа: узники словно сквозь землю провалились. Вскоре из Москвы поступил приказ: немедленно обнаружить и уничтожить беглецов.

После приказа московских властей на поиски группы Бессонова были брошены тысячи красноармейцев, перекрыты все дороги, в населенных пунктах устроены засады. На предполагаемом пути беглецов власти сосредоточили отряды милиции, пожарников и красноармейцев. Но все меры оказались безрезультатными. Бывшие узники, благодаря своему руководителю Бессонову, ни разу не нарвались на преследователей. Часто меняя направление, двигаясь практически без отдыха и сна, они еле стояли на ногах и даже были готовы сдаться властям. Но Бессонов не допускал и мысли о том, чтобы остановиться. Не обращая внимания на пессимистичные разговоры своих товарищей, он сказал, что пристрелит любого, кто ослушается его приказаний. Любое неповиновение бывший офицер объявил предательством.

Через несколько дней беглецам неожиданно пришел на выручку начавшийся снегопад. По глубокому снегу невозможно было передвигаться, и по распоряжению Бессонова измученные заключенные остановились в заброшенной лесной избушке, где три дня пережидали непогоду. Как только снегопад прекратился, Бессонов снова повел свою группу по болотам. Как-то на пути им встретились двое крестьян карельской национальности, от которых беглецы узнали, что за каждого из них власти обещают по десяти пудов муки. Но у беглецов не было выбора, и им все равно приходилось заходить в селения, чтобы добыть продовольствие. Причем местные жители, у которых заключенные брали хлеб и другие продукты, впоследствии обязательно докладывали властям о визите сбежавших заключенных.

В одной из деревень группа Бессонова попала в засаду, столкнувшись лицом к лицу с преследователями. Но все закончилось благополучно: благодаря боевой выучке Бессонова и Мальсагова беглецы справились с ситуацией и смогли скрыться. Этот инцидент произошел в небольшом селении, приблизившись к которому, странники несколько часов вели наблюдение из леса. Не обнаружив ничего подозрительного, Бессонов и Мальсагов отправились в село за продовольствием, оставив остальных участников побега в надежном укрытии.

Подойдя к крайнему дому, Бессонов распахнул дверь (Мальсагов двигался от него на некотором отдалении) и увидел наставленные на него три винтовки. Будучи на редкость хладнокровным человеком, бывший офицер молниеносно захлопнул дверь и стал стрелять сквозь нее. Воспользовавшись замешательством красноармейцев, Мальсагов и Бессонов скрылись в лесу.

Дальнейшее продвижение беглецов было сопряжено с еще большими трудностями. Путь узников лежал через болото, заросшее густым кустарником. Двигаться было тяжело, к тому же путешественники были ослаблены долгим переходом, голодом и холодом. Как писал в своих воспоминаниях Созерко Мальсагов, надежда сменилась в их сердцах отчаянием. Время от времени кто-нибудь падал без сознания в болотную воду, и тогда остальным приходилось некоторое время нести своего товарища по несчастью.

Как-то группа Бессонова вышла на берег огромного озера, где стояло несколько рыбацких хижин. Но ни в одном доме рыбаков не оказалось. Беглецы прихватили в одной из хижин немного продуктов, оставив в доме червонец и записку: «Простите, но нужда заставляет нас заниматься воровством. Вот вам червонец».

Несколько дней заключенные ходили вокруг озера, не представляя, каким образом через него можно перебраться. Они пытались обойти его вокруг, но, пройдя около десяти километров, поняли, что это безнадежно – куда ни глянь, везде была вода. Тогда Сазонов смастерил несколько необычных маленьких плотов, и беглецы переправились на противоположный берег.

Переправа отняла у несчастных узников последние силы. В воспоминаниях Мальсагова об этих страшных днях есть такие строчки: «Воскрешая теперь в памяти весь пройденный в те страшные дни путь, я не могу понять, как нам удалось выдержать такое напряжение и не пасть замертво где-то в карельских торфяниках. Но, очевидно, Богу было угодно сохранить нас, выведя из густых болотных зарослей, чтобы мы засвидетельствовали перед всем миром: святые пределы Соловецкого монастыря превращены нечестивым правительством в места неизбывной муки».

Итак, переправившись через озеро, уставшие и падавшие от голода бывшие заключенные, пройдя еще около 10 км, набрели на другое озеро. На противоположном берегу его виднелась довольно большая деревня. Беглецы стали кричать: «Эй, кто-нибудь!» Их услышали, и через некоторое время к ним подплыла лодка, в которой сидел карел. «Можно ли раздобыть у вас сколько-нибудь хлеба?» – спросили путешественники. «Хлеба раздобыть можно сколько угодно. Да и всего другого тоже, – ответил рыбак, – но в деревне чекисты с Соловков. Они разыскивают вас».

Заключенные опять углубились в заросли береговых кустарников и пошли дальше. Только через четыре дня они вышли к пустому деревянному домику, стоявшему среди болота, где нашли приличный запас продовольствия. Отдохнув некоторое время в домике, они захватили с собой хлеб и снова отправились в путь. Бывшие узники шли еще около недели и под конец своего путешествия представляли весьма печальное зрелище: их одежда была изорвана в клочья, обувь развалилась, лица и руки были покрыты слоем грязи… Как писал Мальсагов, они выглядели в тот момент «как людоеды или беглецы-каторжники».

Чем ближе была граница Финляндии, тем ожесточеннее становилась погоня. За беглецами охотились даже с самолетов, но все старания чекистов оказались безрезультатными – через 36 дней путешественники перешли финскую границу. Некоторое время советское правительство безуспешно пыталось добиться от Финляндии выдачи бежавших заключенных, представляя их опасными преступниками. Но финские власти встретили Бессонова и его друзей как героев.

Разумеется, пути назад, на родину, у этих людей не было. Все они до конца своих дней прожили за границей (Мальсагов несколько лет жил в Финляндии, затем в Польше, в Англии), лишь изредка и нелегально обмениваясь весточками с семьями, оставшимися в теперь уже далекой и чужой России…

Один из бесчисленных островков «архипелага ГУЛАГ» был расположен на станции Азанка (Свердловская область, Тавдинский район). На территории огромной зоны находились три шпалозавода, где за скудный паек выполняли изнуряющую работу «враги народа». Недалеко размещался сангородок, где трудились врачи-заключенные, арестованные в основном по делу Горького.

В один из августовских дней 1946 года по сангородку разнесся слух: из лагеря сбежали двое заключенных, одним из которых был Алексей Светлов. Вот как вспоминает об этом случае один из бывших узников ГУЛАГа Иннокентий Пасынков: «…Как Светлов? Я не поверил: кроткий, деликатный Алеша, сын священника, и вдруг пошел на верную смерть?! (Обычно такие попытки кончались расстрелом беглецов.) Но слух упорно ходил по палатам, и вот около пяти часов я увидел, как через внутреннюю дверь вахты конвоир вывел какого-то высокого человека в ободранной и окровавленной одежде, с совершенно безумным взглядом, устремленным в никуда... Было видно, что его вели в баню. И тут только, как молния, пронзила мысль: „Да это же Алешка! Мой друг с раннего детства, бок о бок с которым прошли юность, студенческие годы, а потом еще и путь в скотских вагонах из Харбина на Урал...“

Прежде чем коснуться непосредственно событий, связанных с побегом заключенного Светлова, хотелось бы немного рассказать о трагической и вместе с тем героической судьбе этого удивительного человека. Итак, до ареста Алексей Светлов жил в Харбине – центре российской эмиграции в Маньчжурии, куда его семья вынуждена была приехать из Приднестровья. Впоследствии глава семьи – протоиерей отец Владимир Светлов, священник Свято-Николаевского собора, – умер от инсульта в сталинском лагере на станции Новочунская Иркутской области в 1954 году (собор, где он служил, был сожжен хунвейбинами в 1956 году). В Харбине Алексей окончил реальное училище, а затем Ориентальный институт, получив квалификацию ученого-синолога (китаеведа). Кстати, в институте Светлов познакомился и подружился с Иннокентием Пасынковым, с которым затем по трагическому стечению обстоятельств оказался заключенным в один лагерь.

Вторая мировая война в корне изменила жизнь многих харбинцев. После разгрома в августе 1945 года Квантунской японской армии советские войска заняли Маньчжурию и вступили в Харбин. С восторгом и распростертыми объятиями встретили русские приход советских солдат: город сотрясал колокольный звон, толпы людей кричали «ура», всюду были цветы и ликующие лица людей.

Но ликование продолжалось недолго. Уже через несколько дней после взятия русскими Харбина эмигрантов прямо на улицах стали арестовывать, и они исчезали неизвестно куда. Стремительно разворачивавшиеся события происходили по уже налаженной схеме: людей арестовывали на работе, на улице, в гостях, дома – чаще по ночам.

В начале сентября 1945 года был арестован Иннокентий Пасынков, а вскоре дошла очередь и до его друга – Алексея Светлова. Невозможно описать все ужасы допросов, которым подвергались арестованные «враги народа». Палачи требовали от них признаний в измене Родине, а не получив желаемого, или убивали, или отправляли в лагеря. На глазах Иннокентия Пасынкова в Гродековской тюрьме (Приморский край) умер известный русский писатель и поэт Арсений Несмелов. Вот как описывает в своих воспоминаниях события тех дней Пасынков:

«Было это в те зловещие дни сентября 1945 года в Гродекове, где мы были в одной с ним камере. Внешний вид у всех нас был трагикомический… Как это случилось, точно сейчас не помню, но он вдруг потерял сознание (вернее всего, случилось это ночью – это теперь я могу предположить как медик), то есть у него произошло кровоизлияние в мозг (опять-таки могу судить ретроспективно, как медик) – вероятно, на почве гипертонии или глубокого склероза, а вероятнее всего, и того и другого. Глаза у него были закрыты, раздавался стон и что-то вроде мычания; он делал непроизвольные движения рукой (не помню – правой или левой), рука двигалась от живота к голове… В таком состоянии он пребывал долго, и все отчаянные попытки обратить на это внимание караула, вызвать врача ни к чему не привели, кроме пустых обещаний. Много мы стучали в дверь, кричали из камеры, но все напрасно. Я сейчас не помню, как долго он мучился, но постепенно затих – скончался. Все это было на полу (нар не было). И только когда случилось это, караул забил тревогу и чуть не обвинил нас же – что же вы молчали...»

После смерти Несмелова Пасынков, получив свой приговор, был отправлен этапом в Свердловскую область. Как потом оказалось, тем же этапом ехал и Алексей Светлов. Заключенных везли в вагонах для скота, огромных и холодных, и всю дорогу почти не кормили.

«В нашем вагоне умерло трое: Иноземцев, Отланов и Дандуров, – писал Пасынков. – Их трупы долго не убирали, и в темноте мы спотыкались о них. На 29-е сутки нас выгрузили на станции Азанка и препроводили в огромный, пустой и запущенный лагерь со ржавой водой в колодцах. После так называемой бани медики-чекисты бегло осмотрели и распределили на работу».

Пасынков вместе со Светловым попал на один из шпалозаводов, где его заставили заниматься тяжелейшим физическим трудом. Известно, что официальный лозунг тех лет гласил: «Только тяжелым физическим трудом можно искупить вину перед Родиной!». Плакаты с этими словами висели в ГУЛАГе буквально на каждом шагу, и, стоит заметить, большинство заключенных (в том числе Пасынков и Светлов) верили этим словам. Хотя если вдуматься, то какую вину должны были искупить тяжелым физическим трудом несчастные узники? Ту вину, которая никем не доказана и которой на самом деле вообще не было.? Ведь в отношении харбинцев, например, даже не было закончено следствие. Суда, разумеется, тоже не было. А что же было? Арест, отправка в лагерь и полная неопределенность дальнейших судеб, физические муки изнуряющего подневольного труда и ни с чем не сравнимые моральные страдания отвергнутых обществом ни в чем не повинных людей…

Итак, Алексей Светлов, кроткий и высоконравственный человек (так характеризует его Пасынков) не смог выдержать такой жизни... Как уже было сказано, в один из августовских дней 1946 года он, рискуя своей жизнью, бежал из ГУЛАГа.

Уже позже, в Австралии, Алексей Светлов написал воспоминания о событиях того времени и опубликовал их в сиднейской русскоязычной газете «Единение». Один из его очерков назывался «Побег». В нем Алексей Светлов подробно описал все то, что произошло с ним и его другом Афанасием Постниковым после их побега из лагеря.

Итак, вместе с Постниковым, который отлично знал тайгу, Светлов целый год строил планы побега. Друзья прекрасно понимали, что еще немного времени – и они погибнут в ГУЛАГе от голода, холода, непосильного труда и бесконечных издевательств охранников. Выжить можно было только одним способом – попытаться убежать. План побега был уже давно готов, и теперь друзья ждали только удобного случая, чтобы навсегда (как они думали) покинуть ненавистную территорию ГУЛАГа.

Как-то ночью погрузочную бригаду, в которую входили Светлов и Постников, в три часа ночи разбудил нарядчик и приказал отправляться на вахту (разгружать вагоны), где заключенных уже ждал конвой с собаками. Бригадир Валеев разбил всю бригаду по парам и указал каждой паре объект (вагон, который надо было разгрузить). Светлову и Постникову было приказано разгружать крайний вагон. Узники отправились работать. Вот как пишет о той ночи Светлов: «Погода была дождливая, ветреная, черные мрачные тучи заволокли все небо, на двигалась гроза. Внезапно ветер резко усилился, и разразилась буря с громом и молниями, а дождь полил такой, что трудно было различить даже ближайшие предметы. Мы ждали именно такого момента. Постников схватил меня за руку: „Бежим!“ И мы рванули! Шквалы дождя то усиливались, то обрывались. К счастью, никто из конвоя не обнаружил нашего движения к лесу. Собаки, как ни странно, тоже не отреагировали. Мы бежали, и каждый ждал автоматной очереди в спину… Расстояние до деревьев – 50 м – показалось бесконечным, но с Божьей помощью мы преодолели его незамеченными».

Миновав освещенную зону, беглецы остановились отдышаться. Они смотрели друг на друга, не веря себе: им удалось скрыться никем не замеченными. Отдышавшись, они побежали вдоль железной дороги. Надо было спешить: с минуты на минуту их отсутствие могли обнаружить охранники, и тогда начнется погоня. Пробежав некоторое расстояние вдоль железнодорожной насыпи, друзья свернули в тайгу. «Несмотря на гнетущую тяжесть ожидания погони, ее неизбежность, ощущение свободы буквально переродило нас, – писал Светлов. – Наши лица сияли, дышалось легко, даже привычный землистый цвет кожи будто бы исчез. Я смотрел на Афанасия и не узнавал его. Он помолодел, и не было в облике его суровости, свойственной старообрядцам. Это был верный друг и замечательный товарищ».

Всю ночь и следующий день узники бежали, останавливаясь лишь на несколько минут, чтобы отдышаться. Все это время моросил дождь, и это обстоятельство было для них весьма выгодным, так как дождь уничтожал следы беглецов. К тому же друзья старались бежать, прыгая время от времени с валежины на валежину, чтобы еще больше сбить преследователей с толку. Но, как оказалось, одна из собак все же напала на след заключенных.

К вечеру голодные и уставшие беглецы решили передохнуть на небольшой полянке, где, на их счастье, росло несколько кустов со спелой смородиной. Светлов жадно глотал утоляющие голод и жажду ягоды и вдруг, посмотрев на своего товарища, увидел в его взгляде неописуемый ужас. Алексей хотел спросить Афанасия, что случилось, но он в тот момент резко метнулся в сторону и побежал. Светлов, не понимая, что происходит, обернулся: в нескольких метрах от полянки, среди деревьев, стоял конвойный с овчаркой на длинном поводке и целился в него из пистолета. Видимо, собака мешала ему прицелиться, и он спустил ее с поводка.

Натренированная овчарка в несколько секунд преодолела расстояние от конвойного до беглеца и бросилась на Светлова. Инстинктивно он закрыл руками лицо, и собака стала рвать его запястья и кисти рук. «…Потом раздался какой-то крик, – писал в своих воспоминаниях Светлов, – собака отскочила, и я разглядел перед собой искаженное злобой, совершенно озверевшее лицо чекиста и сквозь площадную брань уловил приказ: „Поворачивайся! Расстреляю!“ Тут собака вновь набросилась на меня, и я опять защищался от ее укусов руками. Я не могу этого объяснить, но близость звериной морды заставила меня… улыбнуться! „Чего лыбишься?“ – услышал я срывающийся на визг голос и почувствовал холод от приставленного к затылку дула нагана. Затем раздался звук „дзинь“, и небо надо мной закачалось и опрокинулось…»

Светлов потерял сознание, а чекист, видимо решив, что он мертв, оттащил от него собаку и поспешно бросился вдогонку за другим беглецом. Несколько раз к Алексею возвращалось сознание, и в эти доли секунды он чувствовал только жуткую боль в темени, затылке и верхней челюсти, болели и разорванные овчаркой запястья… Всю ночь израненный беглец пролежал без сознания, а утро принесло ему новые страдания: придя в себя, он отчетливо вспомнил все, что с ним произошло, и, понимая, что конвойный обязательно вернется за его трупом, попытался подняться. С первого раза ему это не удалось, потому что вся правая часть его туловища отекла, руки двигались с большим трудом, правая нога не функционировала, а кашель с кровью и мучительная боль в горле не давали дышать (впоследствии в лагере Светлов узнал, что у него сквозное ранение шеи с повреждением язычка, а также вырвана часть верхней челюсти справа вместе с двумя зубами).

Превозмогая сильную боль, Светлов встал на ноги. С этого момента, как он пишет, начался ад. «Мучительное чувство жажды буквально грызло меня, но когда я стал слизывать капельки росы, вкус ее был столь горек, что последовал приступ кровавой рвоты,» – вспоминал Светлов. Сделав несколько шагов, он остановился: боль была адской. К тому же из-за отека правой части тела он не мог идти прямо, а передвигался, наклонившись вправо и не поднимая головы. «И в довершение всего, – писал Светлов, – мне казалось, что со всех сторон сразу слышался отдаленный собачий лай, вызывая тупую душевную боль»...

Беглец старался не идти проторенными тропами и, двигаясь среди кустарников и деревьев, в конце концов вышел к большому болоту. Невзирая на трудности, Светлов принял решение пересечь болото, так как оно как нельзя лучше могло скрыть его следы. Ступив в ледяную воду, измученный путник потерял равновесие и упал в грязную болотную жижу. С трудом поднявшись, он зашелся в мучительном кашле и, присев на болотную кочку, снова потерял сознание. Очнувшись, Светлов с невиданным упорством вновь пошел по болоту. Он несколько раз падал, терял сознание, но снова вставал и шел… «Человеческая память – удивительнейшая вещь! – писал Светлов. – По прошествии стольких лет я с потрясающей фотографической точностью помню все мгновения моих физических и душевных мук».

Весь день раненый и еле стоявший на ногах беглец перебирался через болото, и наконец к вечеру он, ступив на твердую землю, вышел на большую поляну с копнами скошенного сена. Ему снова послышался со всех сторон собачий лай… Разумеется, это были галлюцинации, но они доставляли Светлову ужасные душевные муки. Подойдя к копне сена, он попытался спрятаться там, но, ударившись о какую-то жердь, потерял сознание. Очнулся он только через несколько часов, днем. Где-то неподалеку слышались женские голоса, видимо, крестьянки пришли убирать сено. Светлов не мог двинуться: жутко болела голова, его тошнило и знобило. «До этого момента я помню отлично все, что делал, все, даже мельчайшие, подробности побега, – вспоминал Светлов, – а далее – какая-то притупленность сознания, безразличие к окружающему, что-то вроде полубреда и только слабый, но явственный голос инстинкта самосохранения пульсировал в мозгу: надо идти, надо идти...» Куда же идти? Смутно помню, как я выбрался из копны и пошел куда-то вниз, по уклону. Внизу оказалась речушка, на ней плотик из тоненьких бревен, а по берегу – могучие заросли спелой уральской малины. Помню рядом с плотиком черемуху с черными ягодами, а рядом лежали нанизанные на палочку подсушенные грибы. Первым делом, превозмогая боль, ложусь и пью, пью, пью... Какое это счастье – чистая, холодная вода! Ощущение такое, будто по жилам заструилась свежая кровь».

Попив воды и съев несколько ягод, путник побрел по тропинке (по тайге идти уже не было сил), потеряв счет времени. Он не помнил, сколько шел, помнил только, что на одном из поворотов тропы ему встретился «седой как лунь старик с горбовиком за плечами, наполненным ягодой». Сначала крестьянин испугался, отшатнулся от беглеца и даже уронил свой горбовик, а затем уже без тени страха осмотрел с ног до головы Светлова и быстрым шагом удалился прочь. Несчастный узник прекрасно понимал, что старик обязательно донесет властям о своей встрече с беглецом. Ведь за такой «подвиг» в те времена служба НКВД давала в награду муку, деньги и именные часы.

Но что оставалось делать Светлову? Бежать в тайгу он не мог – не было сил, а спрятаться ему было негде. И беглец в полубреду, почти бессознательно пошел по тропинке дальше. Через некоторое время он свернул в тайгу и, пройдя немного по лесу, потерял сознание. «Это были последние минуты (или часы) моей свободы...» – писал впоследствии Светлов. Когда он пришел в себя, то услышал собачий лай и голоса людей. Алексей попытался подняться на ноги, но так и не смог. Через минуту прямо перед своим лицом он увидел оскаленную собачью пасть. Он едва успел закрыть лицо руками, и огромные клыки вонзились в предплечья. Кстати, шрамы от собачьих укусов у Светлова остались на всю жизнь.

Овчарка с остервенением рвала предплечья беглеца, а два конвоира, стоявшие поодаль, кричали: «Сдавайся!» «Можно подумать, – вспоминал потом Светлов, – что перед ними была группа вооруженных бандитов, а не раненый, полумертвый и абсолютно беспомощный беглец. Казалось, они боялись меня больше, чем я их...» Один из чекистов стал целиться в беглеца из нагана, но второй остановил его: «Ты что, ведь его должны допрашивать. А тебе „катушку“ дадут за срыв задания» («катушкой» называли приговор к 25 годам заключения). Конвоир спрятал оружие, сломал упругую ветку, заострил ее конец и стал тыкать острием в грудь Светлову, заставляя того встать на ноги. Когда беглец с трудом поднялся, чекист стал тыкать ему острым концом палки в спину, вынуждая бежать. Конечно, бежать Светлов не мог, но, подгоняемый конвоирами, он двигался на пределе своих возможностей.

Несколько раз Алексей терял сознание, падал, но его били, заставляли вставать и с еще большим остервенением гнали вперед, в лагерь... Ему казалось, что время остановилось. Впоследствии Светлов писал, что не помнит, как они дошли до какой-то станции, где, дождавшись поезда, сели в вагон и приехали в лагерь.

Беглеца привели в штаб охраны лагеря, где в кабинете за массивным столом сидел человек в военной форме. «Садитесь, Светлов», – сказал он Алексею, и в его голосе, к удивлению беглеца, послышались сочувственные нотки. Светлов сел, а офицер долго рассматривал его и качал головой. Встав из-за стола, военный несколько раз прошелся вдоль кабинета, затем обратился к Алексею снова: «Ну и что? Чего вы добились? Достигли своей цели? Рады? А я вот как думаю: у вас жизнь и так покалеченная, а вы еще добавили. От нас вы никуда не убежите. Все тщательно, до мелочей, продумано. Мышь не проскочит! А вас мне, Светлов, по-человечески жаль. Посмотрите, во что вы превратились! Столько времени не есть!» «Принесите ему со столовой поесть!» – приказал он охраннику у двери.

Через несколько минут приказание было исполнено, и перед беглецом стояли миски с супом и кашей. Офицер с тоской смотрел, как жадно израненный и истощенный узник глотает нехитрую арестантскую пищу. Глаза начальника блестели от слез. Правда это или нет, но среди заключенных ходили слухи, что для чекистов Азанка считалась гиблым местом: сюда отправляли служить офицеров, которые слишком мягко и сочувственно обращались с «врагами народа». Возможно, тот военный и был таким офицером, сосланным на Азанку за доброжелательное отношение к «изменникам Родины».

Из кабинета штаба охраны Алексея повели на вахту. Там, по инструкции, полагалось посадить беглеца возле ворот, чтобы все заключенные видели, чем заканчиваются попытки к побегу. Стоит заметить, что по прибытии в лагерь Светлову никто не оказал медицинской помощи, более того, его даже не осмотрел врач. После вахты беглеца отправили в штрафной изолятор. Вот что писал об этом Светлов: «Кормили впроголодь отваром чечевицы, который заключенные называли „голубой Дунай“, ложку положенной каши-размазни, видимо, съедал надзиратель. И не только у меня… Тесная камера, клопы и никакой медицинской помощи. Я стал похож на скелет, обтянутый кожей, меня сотрясал то озноб, то жар...»

Осмотреть заключенного Светлова врач приехал только через три недели. После осмотра его сразу же поместили в стационар, где заведующим был доктор Приходько. Впервые за долгое время Светлова стали лечить: через некоторое время он пошел на поправку, раны стали понемногу заживать. Перед отправкой на окончательное излечение в сангородок узника осмотрел врач Крамаренко (попавший в лагерь по делу Горького). Увидев жуткие, едва начавшие затягиваться раны Светлова, он воскликнул: «Да, один из тысячи выживает при подобном ранении, но лечить беглецов мы не будем». Страшно подумать, что в лагере были люди в белых халатах, которых вообще нельзя называть врачами: «Увы, были и такие врачи, – писал Светлов, – с таким уровнем профессиональной морали, а скорее – аморальности».

Но, к счастью для Алексея и других заключенных, в сангородке работали и другие доктора, которые втайне от подобных Крамаренко лечили больных независимо от того, беглецы они или нет. Для них, как и для любого настоящего врача, больные – это прежде всего люди, нуждающиеся в медицинской помощи. Так, майор медицинской службы Коваленко по ночам приносил Светлову полоскания, опасаясь за его рану в горле.

Всем смертям назло Алексей Светлов не умер: он поправился и встал на ноги. После выписки из сангородка его отправили обратно в Азанку, заставив работать в штрафной бригаде. Люди из этой бригады жили в особом бараке и использовались на самых изнурительных работах, куда их выводили под усиленным конвоем. Алексей мужественно преодолел и эти трудности.

В 1956 году выжившие в ГУЛАГе харбинцы (а таких осталось мало) были досрочно освобождены со снятием судимости, а в дальнейшем реабилитированы. Среди реабилитированных был и Алексей Светлов, который после освобождения твердо решил стать медиком. Он заочно окончил медицин ское училище и вскоре уже заведовал фельдшерско-акушер ским пунктом на одной из станций трассы Тайшет – Лена. В 1970 году Светлов с женой и двумя детьми эмигрировал в Австралию, куда чуть раньше переехали жить его мать и старшая сестра.

Семья Светловых жила в Сиднее, где Алексей работал лаборантом в рентгеновском кабинете. Кроме того, до конца своих дней Светлов преподавал в русских школах историю и литературу. В декабре 1999 года Алексей Светлов скончался в Сиднее. Его хоронили торжественно: семья, друзья и близкие, трое священников, епископ, церковный хор…

Как труден был путь этого человека, прошедшего через все муки ада на земле! Алексей Светлов пережил ни с чем не сравнимые физические и душевные страдания, но не озлобился и не сломался, всю жизнь оставаясь добрым, чутким и искренне верующим человеком. Он верил в добро, и эта вера помогала ему жить в обществе, которое его отвергло и отправило в ГУЛАГ. Находиться вдали от России, без которой когда-то он не мыслил и дня…

Когда фашисты захватили власть в начале марта 1933 года в Баварии, повсюду развернулись преследования Коммунистической партии. 10 марта министр внутренних дел Баварии Вагнер по радио дал указание всем полицейским и жандармам «немедленно взять под арест всех коммунистических и рейхсбаннеровских функционеров, находящихся в пределах досягаемости». В ту весну среди арестованных антифашистов оказался и Ганс Баймлер.

Вот как вспоминает об этом дне сам Баймлер: «Я хотел уже расстаться с товарищем, как совсем рядом вдруг остановился автомобиль, из него выскочили шестеро служащих криминальной полиции, т. е. эсэсовцы, переодетые в штатское, и схватили нас. Прямо на месте один из полицейских проверил наши карманы, между тем как пятеро других окружили нас с пистолетами в руках. После обыска, который не дал совершенно никаких результатов, я спросил, что, собственно, все это значит. В ответ один из этих „героев“ заорал: „Заткнись!“ – и втолкнул меня в машину. Привязав к багажнику велосипед арестованного вместе со мной товарища, они доставили нас в полицей-президиум…»

Как только за арестованными закрылись ворота полицей-президиума, эсэсовцы стали во весь голос кричать о своем «подвиге»: «Мы схватили самого Баймлера! Баймлер попал к нам в руки!» Через несколько минут узников окружили другие эсэсовцы и штурмовики и стали осыпать их всевозможными ругательствами. Всюду слышались крики: «Ну что парень, попался? Теперь мировой революции – крышка!» и т. п. По лицам и разговорам фашистов было видно, что они очень рады своему сегодняшнему «улову». Еще бы! Поймать самого Баймлера – человека, о неуловимости которого ходили легенды.

Узников повели в политическое отделение, которое располагалось на первом этаже здания. Как во дворе, так и в помещении для вновь прибывших арестантов на легендарного Баймлера то и дело приходили смотреть солдаты и офицеры. Некоторые удивленно восклицали или осыпали антифашиста ругательствами, другие лишь молча оглядывали коммуниста с ног до головы. Пришел начальник, который довольно вежливо попросил арестованных раздеться, чтобы один из офицеров мог обыскать одежду. Узникам ничего не оставалось делать, как подчиниться, но, разумеется, эсэсовцы ничего не нашли. Господа офицеры были явно разочарованы тем, что у Баймлера не оказалось при себе ни «плана восстания в целях мировой революции», ни по меньшей мере «черного списка» с энным количеством фамилий фюреров СС и СА или хотя бы небольшого автомата, а то и «плана складов оружия» или же чего-нибудь еще компрометирующего.

Сразу после обыска начались вопросы. «Каковы ваши последние должности в партии?» – спросил офицер. «Партийный секретарь и депутат рейхстага», – спокойно ответил Баймлер. Эсэсовец взбеленился: «Бывший! Ты бывший депутат!» Но арестованный невозмутимо его поправил: «Если вы говорите „бывший“, то я могу лишь заявить, что уже дважды, в том числе и на выборах в рейхстаг 5 марта, был избран 60 тысячами рабочих по списку Коммунистической партии. И если сейчас я не могу воспользоваться своим мандатом, это никак не меняет того факта, что за меня проголосовали 60 тысяч рабочих». Выслушав речь Баймлера, эсэсовец хмыкнул: «Мы еще выбьем из тебя депутатский дух!»

После соблюдения необходимых формальностей Баймлеру объявили, что временно он находится под «превентивным арестом» и конвой отведет его в камеру. Ему тут же надели наручники и в сопровождении двух эсэсовцев повели по коридору. Позже Баймлер написал о том, что при аресте и доставке в полицию он «отделался довольно дешево».

Однако арестанта повели вовсе не в приемное отделение тюрьмы, как он полагал. Мысленно Баймлер был готов ко всему, он думал, что, скорее всего, его отправят в Дахау. Минуя Управление по делам населения, конвоируемый был доставлен в Белый зал, где раньше во время парламентских выборов проходили выставки и висели избирательные списки, а позже в нем разместилось спальное помещение и казарма для постов СА и «Стального шлема». Находившиеся в зале нацисты (около 50–60 человек) сразу же узнали Баймлера, окружили его со всех сторон, ругались и угрожали. Казалось, что ситуация может выйти из-под контроля, что случится самое худшее. Стоило больших усилий пробраться через эту орущую толпу. Когда Баймлер в сопровождении «проводника» с трудом добрался до широкой лестницы, ведущей к Нойхаузерштрассе, эсесовец что-то крикнул следовавшей за ними банде. До Баймлера донеслось только: «Всем остальным – назад!»

Только тогда, когда арестант миновал первую лестницу и повернул на вторую, ему удалось отделаться от преследовавшей орды. Следом шли всего пять или шесть эсэсовцев. Баймлера доставили в небольшую мрачную комнату, которая освещалась тусклой лампочкой. Арестованный предстал перед низкорослым эсэсовцем, который резко скомандовал: «Раздеться!» Баймлер медленно стал снимать пиджак, жилет, брюки. «Командир» орал: «Быстрее, быстрее!», а затем приказал лечь во весь рост на стол. Недовольный тем, как арестованный расположился, он захватил голову Баймлера правой рукой, левой зажал ему рот и приказал: «Давай, лупи!» Удары последовали один за другим. Эсэсовцы избивали арестованного резиновой дубинкой до тех пор, пока он не потерял сознание.

Сколько прошло времени, Баймлер не помнил. Когда он очнулся, ноги его не слушались, однако бандиты не унимались: «А ну, давай, натягивай брюки! Только быстро!» Грозили снова избивать, если арестованный будет медлить и отнимать у них время. Баймлер, с трудом превозмогая боль, начал натягивать брюки. Когда натягивал подтяжки, боль стала такой нестерпимой, что в глазах потемнело и он чуть не закричал. Но Баймлер все-таки нашел в себе силы одеться. Один из эсэсовцев спросил с издевкой, не думает ли он теперь, что он – депутат рейхстага.

И снова последовало жестокое избиение, и снова эсэсовцы били его до тех пор, пока он не потерял сознание из-за невыносимой боли. Все тело вспухло и стало иссиня-багровым.

Когда чудовищная пытка прекратилась, до избитого донеслось: «Ну что, доволен?» Баймлер с трудом сдержал стон.

В перерывах между постоянно повторяющимися пытками Баймлер думал о том, что уже, наверно, живым отсюда не выберется. Фашисты каждый раз избивали его с еще большей яростью. Небольшая надежда появилась лишь тогда, когда эсэсовец, который привел его сюда, приказав взять с собой шляпу и пальто, повел его вверх по лестнице в Белый зал. Но здесь Баймлер с ужасом увидел ту же банду, которая все еще ждала кровавого зрелища. Кругом слышались отборные ругательства, гневные крики: «Забейте его до смерти!»

Проходя сквозь строй этих орущих извергов, Баймлер отсчитывал каждый свой шаг как последний. Толпа негодовала. Арестант чуть не упал, когда один из толпы пнул его своим сапогом. Нестерпимая боль от побоев долго давала о себе знать. И вот Баймлера ввели в комнату с надписью «Отдел превентивного ареста».

В комнате к нему подошел человек со свастикой на рукаве и вежливо поинтересовался его самочувствием. Баймлер был в ужасном состоянии, все тело его нестерпимо ныло, в глазах было темно. Когда ему предложили сесть, он смог лишь с трудом опереться на край стула. Убедившись, что арестованный получил то, что заслужил, отдали приказ увести его.

В приемном отделении тюрьмы у арестанта вновь проверили все карманы. Затем толстый охранник, все время ругая коммунистов, сравнивая их со злодеями-убийцами, отвел Баймлера в камеру. Кроме Баймлера, здесь уже было четыре коммуниста, среди них и Эрих Ольшевски, отец которого находился в тюрьме Ландсберг. Баймлер с трудом превозмогал боль. Сокамерники помогли ему раздеться. Когда они увидели истерзанное до крови тело, то не могли сдержать слез.

Камера № 13, куда перевели Баймлера с товарищами, была набита до отказа: вместо 14 арестантов здесь находились 20–22 человека. В камере стояла ужасная вонь, а немыслимые полчища насекомых беспощадно осаждали ее обитателей. Для паразитов это был настоящий рай: камера практически не убиралась. Среди заключенных были и беспартийные, был даже один монархист, который попал сюда в связи с покушением на Эйснера.

Немного оправившись и начав ходить, Баймлер написал письмо президенту баварской политической полиции и рейхсфюреру СС, в котором просил разрешить ему заказывать газеты и табак. На следующий день он получил согласие на газеты и запрет курить.

Это событие вызвало бурное обсуждение. Дело в том, что некоторым арестантам разрешалось не только курить, но даже пить пиво и вино и вести довольно беззаботную жизнь, общаясь с женщинами. Руководители «Рейхсбаннера» были очень удивлены данным фактом.

Сокамерники Баймлера постоянно менялись: их переводили в другую камеру или тюрьму (Штадельхайм, Нойден, Корнелиус) или совсем отпускали. Постоянными обитателями оставались только Карл Ганс из Аллаха, шесть рейхсбаннеровцев, один заключенный из Дахау и сам Баймлер. Было много новых товарищей, в основном коммунистов. Молодежь попадала в тюрьму за распространение газет и листовок. Их отличала стойкость и выдержка, они мужественно переносили все издевательства эсэсовцев, когда те зверски избивали их и грозили расправой.

Баймлер вспоминает один такой случай, когда было арестовано несколько молодых людей из местной группы коммунистов Тутцинга. Патриотов доставили в камеру пыток и для начала назначили им десять ударов резиновой дубинкой. Но после этого избиваемые только выше поднимали головы, а один из них сказал: «Даже если забьете до смерти – умру за советскую звезду!» Эсэсовцы избивали до тех пор, пока все его тело не стало походить на одну кровоточащую рану. Истерзанного, но несломленного, его бросили в камеру. У его товарищей это вызвало еще большее негодование и ненависть к врагу.

За то время, что провел Баймлер в тюрьме (около 8 дней), он видел много избитых, истерзанных, но несдавшихся патриотов-коммунистов. Однажды дверь камеры открылась, и втолкнули функционера Союза единства строительных рабочих товарища Хорна. Никто не решился у него спросить, как и что произошло, по одному виду Хорна было ясно: он прошел все круги ада камеры пыток. Все находившиеся в камере застыли в тишине. Когда Хорн со стоном поднял голову и, оглядев всех присутствующих, увидел Баймлера, то на какое-то время забыл о собственных страданиях. Он был очень рад встретить своего товарища живым, хотя многие его соратники по партии уже не надеялись на это. Когда Хорн попросил помочь ему раздеться, открылась страшная картина: все его истерзанное тело было похоже на кровоточащее месиво.

Несмотря на все эти испытания, заключенные старались не падать духом. Лишь некоторые не выдерживали зверских пыток.

Прошло еще несколько дней, и Баймлер стал замечать, что большую часть заключенных через некоторое время выпускают, остаются лишь немногие. Баймлер неоднократно пытался установить хоть какой-то контакт с внешним миром, но из этого ничего не получалось. Обо всем, что происходит за стенами тюрьмы, узники могли узнавать только от вновь прибывших заключенных. Однажды один пожилой эсэсовец сказал Баймлеру, что арестовали не только его, бросили в тюрьму и его жену, находились в застенках также жены других коммунистов. Но не многие из них могли рассчитывать на освобождение. Освободить могли только тех, чьи мужья были убиты.

Своевременно «вскрывать планы покушений» – вот одна из основных задач нацистского правительства. Неоднократно под этим предлогом арестовывали большевиков из других стран. В апреле был арестован племянник индийского поэта и лауреата Нобелевской премии Р. Тагора. Он ехал из Италии, на границе его арестовали и без объяснений доставили в полицейскую тюрьму Мюнхена. Иностранца бросили в камеру, где сидел Баймлер.

На следующий день, во время пятнадцатиминутной прогулки, штурмбаннфюрер СС рассказал надзиравшему шуцману (полицейскому чиновнику), что итальянца вовремя задержали, так как он готовил покушение на Гитлера, и, если против него будут хоть какие-то улики, его расстреляют.

Все понимали, в каком положении оказался иностранец. Лишь он один не унывал и говорил всем: «Это величайший бред». Заключенные за него переживали, ибо понимали, что его положение незавидное и еще один расстрелянный ничего не значит для СС. Но вскоре итальянца освободили, и он беспрепятственно вернулся в Италию, где и написал о том, что пережил он сам и другие жертвы фашистского произвола в застенках германской тюрьмы.

Баймлер, находясь в тюрьме около двух недель, уже не думал, что его куда-то могут перевести. Но вскоре в числе узников, которых собирались транспортировать в другое место, оказался и он. Всем разрешили взять с собой вещи, кроме полотенца.

В приемном отделении заключенным также вернули их вещи, затем всех поместили в клетку из металлических прутьев.

От криминального чиновника заключенные узнали, что теперь они направляются в Дахау. В дороге им было запрещено курить и разговаривать.

Лагерь Дахау окружал лабиринт заграждений из колючей проволоки. Перед главным зданием стеной стояли эсэсовцы и штурмовики, у которых в руках, кроме длинноствольных пистолетов, были и кожаные плети.

Заключенных построили в две шеренги и провели перекличку. Баймлера выделили, повесив ему на грудь плакат с надписью «Добро пожаловать!». Каждого, кто недостаточно громко отвечал, называли снова и снова, сопровождая это издевательскими репликами. Особенно доставалось евреям.

Комендант лагеря отдал приказ группу, стоящую справа, отправить на избиение, обработав всех по «третьей степени». А вторую группу по его приказу надо было обработать по «второй степени».

После этой сортировки заключенных отправили в лагерь. Находящиеся здесь узники были заняты на тяжелых работах: большая часть – на строительстве дорог, где некоторым из них приходилось тащить за собой тяжелые дорожные катки. Другие были заняты ремонтом бараков, облицовкой отводного канала.

Прибывших в барак заключенных заставили опустошить свои карманы, выложив все вещи на стол. Один из эсэсовских бандитов, Штайнбреннер, сказал Баймлеру, что тот недостаточно быстро выполнил его приказание, и ему грозит строгий арест на две недели. Это был всего лишь предлог, чтобы изолировать коммуниста от своих товарищей.

Баймлера тут же схватили и увели. Когда проходили по участку мимо других заключенных, сопровождавший его Штайнбреннер несколько раз ударил арестованного плеткой со словами: «Мы схватили вашего Баймлера!»

Подошедший начальник барака открыл дверь, на которой было написано: «Караульное помещение». Очутившись в камере, Баймлер понял, что раньше она предназначалась для справления нужды, об этом свидетельствовали сточные и водопроводные трубы. Это навело его на мысль, что в таких помещениях должны предусматриваться вентиляционные отверстия. Обследовав камеру, Баймлер обнаружил маленькие оконца размером около 45 см2, снаружи закрытые железными прутьями.

Сидя на деревянном топчане, Баймлер обдумывал свое дальнейшее положение. Мысли его прервали трое эсэсовцев, которые ворвались в камеру во главе со Штайнбреннером, гневно вопя: «Ну теперь ты от нас не уйдешь, большевистская свинья!»

Посыпались удары по голове и плечам, а затем последовал приказ раздеться и лечь на топчан. И опять начались побои, на сей раз кожаной плеткой. Уже скоро с плетки свисали окровавленные клочья человеческой кожи. Штайнбреннер свирепствовал: «Сознаешься, что предавал рабочих?»

Баймлер невозмутимо отвечал: «Если из-за страха перед новыми побоями я и сознаюсь в этом, тогда я годен только на то, чтобы меня забили до смерти на этом самом месте». После этих слов, на удивление Баймлера, фашисты оставили его в покое.

Через некоторое время в камере появился начальник Фогель, держа в руках веревку. Фогель поинтересовался, есть ли у заключенного какие-то просьбы или жалобы. Получив отрицательный ответ, Фогель вручил Баймлеру толстую веревку и велел закрепить ее наверху. Немного помедлив, Баймлер выполнил приказ и прикрепил веревку к водопроводному крану. Уходя, Фогель предупредил заключенного о том, что ему надлежит вставать по стойке «смирно» каждый раз, когда кто-то войдет в камеру, ну а если у того возникнут какие-то сомнения – веревка всегда к его услугам!

В соседней камере оказался Зепп Гетц, который в течение многих лет был партийным секретарем. Он находился в лагере Дахау за «подстрекательство к неповиновению». После нескольких попыток достучаться до соседа Баймлер наконец-то был услышан. Товарища по партии также неоднократно избивали, но он предупредил Баймлера, что худшее может быть еще впереди. В другой камере находился бывший полицейский чиновник, которого арестовали по подозрению в предательстве. Бывший эсэсовец не мог долго выдерживать издевательства и побои, и вскоре начальник камер Фогель выдал ему веревку.

Баймлер ждал наступления ночи и думал, что же еще может принести ему ночь. Заключенный принял для себя решение: что бы то ни было, надо выстоять, все выдержать! О веревке надо забыть: если он сведет счеты с жизнью, то, значит, проявит слабость. Что подумают его товарищи по партии?

С наступлением ночи в бараке стало оживленно, слышались голоса и шаги эсэсовцев. Вот они зашли в первую камеру, в которой сидел их бывший товарищ. Послышались равномерные удары, а затем вопли заключенного, сменившиеся тяжким стоном и хрипом. Шаги раздались уже в другуй камере, где сидел Зепп Гетц. И опять все повторилось. Вот уже открылась дверь в камеру Баймлера, и в нее ввалились шестеро озверевших охранников, а впереди раскрасневшийся Штайнбреннер.

На этот раз было все гораздо хуже, чем то, что уже пришлось пережить Баймлеру. Безжалостные удары сыпались со всех сторон, от них было не увернуться. Когда на спине уже не было живого места, побои обрушились на руки и ноги. Особенно невыносимыми были удары плеткой по кончикам пальцев. Каждый из бандитов нанес примерно по 40–50 ударов. Ладони невероятно распухли, все тело было истерзано настолько, что невозможно было дотронуться до него или хотя бы прилечь. После очередной расправы с Баймлером бандиты стали избивать евреев в соседней камере.

На следующий день все продолжалось снова: опять побои и оскорбления. Казалось, жестокость этих нелюдей не знала границ. Они получали своего рода удовлетворение при виде чужих страданий. Майор Хунлингер, бывший эсэсовец, не выдержал очередных зверских пыток – он повесился.

После этого случая внимание к Баймлеру: и Гетцу усилилось в камеры заглядывали десятки раз в день, при малейшем непослушании следовало жестокое избиение. На четвертый день, когда в очередной раз в камеру Баймлера явился штурмбаннфюрер и вежливо поинтересовался, не желает ли он чего-нибудь, Баймлер попросил хлеба и воды. В тот же вечер заключенному выдали кружку теплого чая и кусок хлеба с колбасой.

На следующий день Баймлер неожиданно почувствовал острейшую боль в животе. Узнав, что в лагере есть врач, Баймлер попросил, чтобы тот осмотрел его. Вскоре узника перевели в лазарет. Его осматривал врач из заключенных, которого арестовали только за то, что он еврей. Врач обнаружил у больного все признаки аппендицита. В лазарете находились и другие заключенные, которые попали сюда после тяжких истязаний.

Вскоре на санитарной машине Баймлера отправили в больницу Мюнхена. Там его поместили в отдельную палату с зарешеченными окнами, около палаты посадили двух эсэсовцев.

Через несколько дней в палате появились два человека в штатском, на лацканах пиджаков у них была свастика. Заметно нервничая, они приказали Баймлеру одеться и приготовиться к отправке в больничное отделение в Штадельхайме. Транспортировать больного предполагалось на легковой машине, и у Баймлера сразу возникли нехорошие предчувствия, он вспомнил о Карле Либкнехте и Розе Люксембург. Их тоже увозили на легковой машине…

У Баймлера были сильные боли, он с трудом передвигался, фашисты решили транспортировать его в сопровождении санитаров. Перед транспортировкой больного сначала доставили в полицей-президиум, где к двум сопровождающим присоединились еще два чиновника криминальной полиции.

Вопреки всем ожиданиям, вместо больничного отделения, в Штадельхайме больного Баймлера бросили в камеру к уголовникам. На просьбу показать его врачам Баймлер услышал циничное: «Здесь тоже неплохо!» Уже через три дня его снова решили отправить в Дахау. Вместе с ним в лагерь Дахау были транспортированы несколько его товарищей по партии, в их числе Фриц Дрессель, Макс Холин и Йозеф Хирш. По дороге соратники попытались обменяться новостями, рассказали друг другу, как попали в полицию. А эсэсовцы обменивались зловещими репликами относительно коммунистов.

Не успела машина прибыть в лагерь, как три охранника вытащили молодого комсомольца Рама и стали его избивать сапогами. Удары не прекращались до тех пор, пока у Рама не потекла из ушей и носа кровь. Всех прибывших построили в помещении и сразу же огласили приговор: Баймлер – 14 дней строгого ареста, Дрессель – 5 дней, Хирш – 3 дня, Рам – 5 дней. Далее последовал обыск и барак пыток.

По прошествии нескольких дней камеры узников посетили охранники Штайнбреннера. Они приступили к своему обычному делу. Открыв дверь в камеру Баймлера, Штайнбреннер с яростью ударил его в грудь: «Когда же ты воспользуешься веревкой, большевистская свинья?» К тому времени Баймлер уже обдумывал детали своего побега и в ответ на гневный выпад эсесовца поймал себя на мысли, что возможно, уже завтра они не встретятся.

Спустя какое-то время узников повели на допрос. Кроме Баймлера, в коридоре ожидали допроса еще шесть заключенных, среди них были Эвальд Туниг из редакции «Нойе цайтунг» и товарищ Греф, работавший в издательстве «Фрайер ферлаг». Допрашиваемые были строго предупреждены о том, чтобы не предпринимать никаких попыток обменяться приветствиями или какой-либо информацией, при нарушении этого приказа последовал бы расстрел на месте. На допросе Баймлеру зачитали обвинение «в подготовке к государственной измене».

Присутствовавший Штайнбреннер без конца прерывал допрос своими гневными криками. «Ты паршивый лжец, свинья, все лжешь, скотина!» – постоянно вставлял подобные реплики, когда Баймлер, по его мнению, отвечал не так, как надо. Все его поведение говорило о том, что это матерый бандит, зверства и издевательства которого отличались особой жестокостью.

После допроса Баймлера доставили в камеру. Когда за эсэсовцами закрылась дверь, заключенный смог немного расслабиться. Он оглядел камеру, где накануне начал готовиться к побегу. Баймлер боялся, что Штайнбреннер увидет одну из отодранных досок в окне, но, очевидно, этот бандит был специалистом только в области пыток и зверских издевательств, поэтому ничего не заметил.

Во второй половине дня к Баймлеру зашел комендант лагеря в сопровождении Штайнбреннера. В руках комендант держал кожаную плетку. Оставаясь в дверях, он снова стал требовать то, что хотел услышать от заключенного. Баймлер в который раз узнавал от бандитов, что он «ненужный субъект для национал-социалистической Германии» и надо бы ему побыстрее избавить человечество от своего существования. Так как веревкой Баймлер все же не воспользовался, комендант ему принес на этот раз нож. На что заключенный с достоинством ответил: «Я член Коммунистической партии вот уже 14 лет, и все это время я боролся за свою жизнь и жизнь рабочего класса. Я не желаю добровольно отказываться от жизни. Если вы считаете меня ненужным элементом, расстреляйте меня. Но это не изменит развитие нашего движения». Эти слова сильно подействовали на Штайнбреннера, так что он готов был убить Баймлера прямо сейчас. Последовал удар кулаком в грудь, узник вскрикнул от пронзительной боли и упал. Комендант, злорадно засмеявшись, сказал: «Ори не ори, тебе уже ничего не поможет, мы все сделаем быстро!» С этими словами они покинули камеру.

Однако через несколько минут снова появились. На этот раз Баймлера вышвырнули из камеры и втолкнули в соседнюю, где уже лежал изуродованный труп коммуниста Фрица Дресселя. По словам Баймлера, это был самый страшный момент в его жизни. Находиться в камере рядом с трупом своего товарища, которого перед смертью подвергли жесточайшим пыткам и в конце концов заставили свести счеты с жизнью, было чудовищно страшно. После неудачной попытки перерезать себе вены Дрессель оставался какое-то время жив, ему можно было помочь, но его бросили в камеру умирать, хотя он истекал кровью. Баймлер полагал, что его ждет то же самое. Но спустя какое-то время его снова перетащили в его камеру, и тогда он понял, что ему просто решили потрепать нервы, чтобы он увидел своими глазами, что сделали с его товарищем и какой конец ждет его.

Эсэсовцы не оставляли Баймлера в покое. Когда в очередной раз комендант зашел в камеру узника, он сказал следующее: «Даю тебе время до 5 часов. Если через два часа ты это не сделаешь, мы это сделаем сами!»

В 4 часа заявился Штайнбреннер. На этот раз его издевательства были другого вида. Цинично спросив Баймлера, не хочет ли тот повеситься, он стал ему показывать, как из одеяла сделать веревку: оторвал от одеяла полоску около десяти сантиметров шириной, сделал из нее петлю и приказал заключенному просунуть туда голову. Поняв, что Баймлер не собирается выполнять его приказ, Штайнбреннер гневно бросил: «Ничего, живым ты отсюда все равно не выйдешь. Приказ герра коменданта должен быть выполнен!» С этими словами он резко хлопнул дверью.

Баймлер понял, что эсэсовцы во что бы то ни стало хотят покончить с ним сегодня. Если он не предпримет попытку самоубийства, они убьют его сами. Но заключенный все это время строил планы своего побега. Он задумал бежать ночью. Что теперь делать, если бандиты назначили час его смерти – сегодня в пять? И Баймлер решил пойти на хитрость. Когда в очередной раз к нему зашел Штайнбреннер и, накинув на шею узнику веревку, спросил, когда же он желает это сделать, Баймлер ответил: «Я не стану этого делать сегодня, сегодня у моего сына день рождения, и я не хотел бы, чтобы каждый раз в свой день рождения сын вспоминал, как его отец покончил жизнь самоубийством».

Штайнбреннер согласился попросить у коменданта разрешения на отсрочку, но поставил свое условие: чтобы завтра в семь утра Баймлера не было в живых. Заключенный согласился, они даже скрепили свое соглашение рукопожатием – палач и узник. Вскоре было получено разрешение о переносе смерти на утро завтрашнего дня.

Оставшись один в своей камере, Баймлер стал обдумывать все детали побега. Мысли в его голове проносились одна быстрее другой. Времени у него было мало. Эта ночь должна все решить. А если нет? Что тогда? Позволить этим мерзавцам довести себя до самоубийства или доставить им удовольствие самим прикончить заключенного? Нет, этого нельзя было допустить.

В ночь с 8 на 9 мая Баймлер осторожно покинул свою камеру. Постоянно думая о том, что его в любой момент может постигнуть неудача, он начал свой путь. Вот он уже преодолел тройную проволочную преграду, которая находилась под действием электрического тока, и оказался у стены высотой более двух метров. Здесь он ненадолго остановился. Каждую секунду ожидая пули, Баймлер решил убедиться, что его не обнаружили. Уже находясь на стене, узник смог увидеть, что на всех трех эсэсовских постах спокойно. Значит, путь открыт…

После удавшегося побега Ганс Баймлер проходил недолгий курс лечения и отдыха в СССР. Затем его опять можно было встретить в первых рядах коммунистов. По решению КПГ Баймлера направляли в Чехословакию, Швейцарию, Францию. Во время войны в Испании немецкий коммунист был направлен в эту страну в качестве уполномоченного КПГ для проведения политической работы среди немецких интернационалистов, был первым комиссаром батальона имени Тельмана. Погиб Ганс Баймлер на фронте под Мадридом 1 декабря 1936 года.