16

Билла пришлось отправить в больницу снова скорее, чем я ожидала. Он пошел добровольно, приняв это как действительность жизни — бесконечную действительность своей жизни, во всяком случае.

После того как Билла зарегистрировали, я встретилась с его психиатром, крупным мужчиной среднего возраста с усами и в очках без оправы, эдаким величественным, но добродушным авторитетом, который тут же перечислил мне мои ошибки в порядке убывания важности.

— Вы не должны были подстрекать его к употреблению наркотиков, — заявил доктор Гриби. Перед ним на столе лежала раскрытая история болезни Билла.

— Вы траву называете наркотиками? — спросила я.

— Для лиц с неустойчивым психическим равновесием, как у Билла, опасно любое токсическое вещество, каким бы легким оно ни было. У него начинается приход, но он никогда по-настоящему не выходит из него. Сейчас мы держим его на галоперидоле. Судя по всему, он переносит побочные эффекты.

— Знай я, какой вред наношу, я поступила бы по-другому.

Он взглянул на меня.

— Мы учимся на ошибках, — попыталась оправдаться я.

— Мисс Арчер…

— Миссис Арчер.

— Прогноз относительно Билла неважный, миссис Арчер. Думаю, вам следует это знать, поскольку вы, кажется, единственная, кто близок ему. — Доктор Гриби нахмурился. — Арчер. Вы родственница покойного епископа Тимоти Арчера?

— Мой свекор.

— Билл считает себя им.

— Вот же черт.

— У Билла мания, что благодаря мистическому опыту он стал вашим покойным свекром. Он не просто видит и слышит епископа Арчера, он и есть епископ Арчер. К тому же Билл действительно знал епископа Арчера, как я выяснил.

— Вместе меняли покрышки.

— А вы за словом в карман не лезете, — заявил доктор Гриби.

Я ничего не ответила.

— С вашей помощью Билл вернулся в больницу.

— Пару раз мы неплохо провели время. У нас с ним были и весьма печальные времена, когда умирали наши друзья. Я думаю, их смерти все-таки способствовали ухудшению состояния Билла больше, чем курение травки в парке Тилдена.

— Пожалуйста, не навещайте его больше, — сказал доктор Гриби.

— Что? — переспросила я, потрясенная и испуганная. Меня охватил ужас, я почувствовала, что захлебываюсь болью. — Подождите, подождите, — взмолилась я. — Он мой друг.

— У вас вообще высокомерное отношение ко мне, да и к миру во всех отношениях. Вы, несомненно, высокообразованная личность, продукт государственной университетской системы. Полагаю, вы закончили Калифорнийский университет в Беркли, вероятно, кафедру английского языка. Вы уверены, что все знаете. Вы наносите огромный вред Биллу, который довольно наивен и отнюдь не искушен. Вы также наносите огромный вред и себе самой, но это меня не касается. Вы неустойчивая, агрессивная личность, которая…

— Но они были моими друзьями.

— Найдите кого-нибудь в общине Беркли, — отвечал доктор, — и держитесь подальше от Билла. Как невестка епископа Арчера вы лишь усиливаете его манию. Фактически, его мания, вероятно, есть интроекция[106] на вас, вытесненная сексуальная привязанность, не поддающаяся eгo сознательному контролю.

— А вы переполнены заумной чушью.

— За свою профессиональную карьеру я перевидал десятки таких, как вы. Вы нисколько не удивляете меня, и вы совершенно мне не интересны. В Беркли полно женщин вроде вас.

— Я изменюсь, — пообещала я в совершенной панике.

— Я сомневаюсь в этом, — ответил доктор и закрыл историю болезни Билла.

Покинув его кабинет — фактически выгнанная, — я бродила по больнице, в замешательстве, оглушенная, напуганная, а также разгневанная — разгневанная больше на себя, за то что раскрывала рот. Я раскрывала рот, потому что нервничала, но в итоге лишь себе навредила. Вот дерьмо, сказала я себе. Теперь я потеряла последнего из них.

Я вернусь в магазин, сказала я себе, и проверю задержанные заказы, посмотрю, что прибыло, а что нет. У кассы выстроится с десяток покупателей, а телефоны будут звонить. Альбомы «Флитвуд Мэк» будут продаваться, а Хелен Рэдди нет. Ничего не изменится.

Я могу измениться, сказала я себе. Бочонок с жиром ошибся, еще не слишком поздно.

Тим, подумала я, почему я не поехала с тобой в Израиль?

Когда я вышла из здания больницы и направилась к автостоянке — издали я видела свою маленькую красную «хонду-цивик», — то заметила группу пациентов, плетущихся за психиатром. Они вышли из желтого автобуса и теперь возвращались в больницу. Держа руки в карманах пальто, я направилась к ним, гадая, был ли среди них Билл.

Я не увидела в группе Билла и продолжила свой путь — мимо каких-то скамеек, мимо фонтана. С дальней стороны больницы росла кедровая роща, где там и сям на траве сидело несколько человек, несомненно пациентов — тех, что с пропусками, достаточно здоровых, чтобы их на время освобождали от строгого надзора.

Среди них был Билл Лундборг, в своих обычных брюках не по размеру и рубашке. Он сидел у основания дерева, поглощенный чем-то, что держал в руках.

Я медленно и бесшумно приблизилась к нему. Он не отрывался, пока я не подошла к нему почти вплотную. Вдруг, почувствовав мое присутствие, он поднял голову.

— Привет Билл, — сказала я.

— Эйнджел, посмотри, что я нашел.

Я присела посмотреть. Он нашел россыпь грибов, росших у основания дерева: белые грибы с — я обнаружила, когда отломала один, — розовыми гимениальными пластинками. Безвредные — грибы с розовыми и коричневыми пластинками в основном не ядовитые. Избегать нужно грибов с белыми, потому что зачастую это поганки, вроде мухомора вонючего.

— И что это?

— Он растет здесь, — ответствовал Билл в изумлении. — То, что я искал в Израиле. За которым я поехал так далеко. Это vita verna, который Плиний Старший упоминает в «Естественной истории». Забыл, в какой книге. — Он захихикал в той привычной добродушной манере, что была так хорошо мне знакома. — Наверное, в Восьмой. Этот точно соответствует описанию.

— По мне, так это обычный съедобный гриб, который можно увидеть в это время года повсюду.

— Это энохи, — настаивал Билл.

— Билл… — начала я.

— Тим, — поправил он машинально.

— Билл, я ухожу. Доктор Гриби говорит, что я разрушила твой разум. Мне жаль. — Я поднялась.

— Нет, ты не делала этого. Но жаль, что ты не поехала со мной в Израиль. Ты совершила большую ошибку, Эйнджел, и я сказал тебе это тем вечером в китайском ресторане. Теперь ты заперта в своем обычном образе мышления навсегда.

— И мне никак не измениться? — спросила я.

Бесхитростно улыбнувшись мне, Билл ответил:

— Меня это не заботит. У меня есть то, что я хочу. У меня есть это. — Он осторожно протянул мне сорванный гриб, обыкновенный безвредный гриб. — Это мое тело, — объявил он, — и это моя кровь. Ешь, пей и обретешь ты жизнь вечную.

Я наклонилась и сказала, прямо ему в ухо, чтобы только он слышал меня:

— Я буду бороться, чтобы ты снова был в порядке, Билл Лундборг. Чинил автомобили, красил их и занимался другими реальными вещами. Я увижу тебя, каким ты был. Я не сдамся. Ты снова вспомнишь землю. Ты слышишь меня? Ты понимаешь?

Билл, не глядя на меня, прошептал:

— «Я есмь истинная виноградная Лоза, а Отец Мой — Виноградарь; Всякую у Меня ветвь, не приносящую плода, Он отсекает; и всякую…»

— Нет, ты человек, который красит автомобили и чинит коробки передач, и я заставлю тебя вспомнить это. Настанет время, когда ты покинешь эту больницу. Я буду ждать тебя, Билл Лундборг.

Я поцеловала его в висок. Он поднял руку утереться, как ребенок вытирает поцелуй, рассеянно, без всякого намерения или осмысления.

— «Я есмь воскресение и жизнь».

— Увидимся снова, Билл, — сказала я и пошла прочь.

B следующий раз, когда я была на семинаре Эдгара Бэрфута, он заметил отсутствие Билла и после лекции спросил меня о нем.

— Снова под наблюдением, — ответила я.

— Пойдем со мной.

Бэрфут повел меня из лекционной комнаты в гостиную. Я никогда не была там прежде и не без удивления обнаружила, что его вкусы тяготеют к искусственно состаренному дубу, нежели к восточному стилю. Он поставил пластинку с игрой на кото, которую я узнала — это моя работа — как редкую пластинку Кимио Ето фирмы «Уорлд-Пасифик». Это издание, отпечатанное в конце пятидесятых для коллекционера стоит многого. Играла «Midori No Аsа», которую Ето сочинил сам. Она очень красива, но звучит совсем не по-японски.

— Я дам вам пятнадцать долларов за эту пластинку, — предложила я.

— Я перепишу ее на кассету для тебя.

— Я хочу пластинку. Саму пластинку. У меня то и дело ее спрашивают. — А сама подумала: и не говори мне, что красота в музыке. Для коллекционеров ценность заключается в самой пластинке. Это не тот вопрос, по которому можно спорить. Я знаю пластинки: это мой бизнес.

— Кофе? — предложил Бэрфут.

Я согласилась на чашечку кофе, и мы вместе с Бэрфутом стали слушать величайшего живого исполнителя на кото.

— Он всегда будет то лежать в больнице, то выходить из нее, как вы понимаете, — сказала я, когда Бэрфут переворачивал пластинку.

— Это что-то еще, в чем ты чувствуешь себя виновной?

— Мне сказали, что это я виновата, но это не так.

— Хорошо, что ты это понимаешь.

— Если кто-то считает, что в него вернулся Тим Арчер, то ему место в больнице.

— И принимать аминазин.

— Сейчас уже галоперидол. Усовершенствование. Новые антипсихотические лекарства более действенны.

— Один из ранних отцов церкви верил в Воскресение, «потому что это невозможно». Не «вопреки тому, что это невозможно», а именно «потому, что это невозможно». Кажется, это был Тертуллиан. Тим как-то рассказывал мне об этом.

— Но насколько это разумно? — спросила я.

— Да не очень. Но я не думаю, что сам Тертуллиан подразумевал разумность.

— Я не знаю никого, кто выжил бы с таким убеждением. Для меня оно отражает всю эту глупую историю: верить во что-то, потому что это невозможно. Я знаю лишь то, что люди сходят с ума, а затем умирают. Сначала безумие, потом смерть.

— Tак ты думаешь, что Билл умрет?

— Нет — ответила я, — потому что я буду ждать, когда он выйдет из больницы. Вместо смерти он получит меня. Что вы об этом думаете?

— Много лучше смерти.

— Значит, вы меня одобряете. В отличие от доктора Билла, который считает, что с моей помощью он угодил в больницу.

— Ты живешь сейчас с кем-нибудь?

— Да нет, в действительности я живу одна.

— Я хотел бы увидеть, как Билл переезжает к тебе жить, когда выйдет из больницы. Не думаю, что он когда-либо жил с женщиной, за исключением своей матери, Кирстен.

— Мне пришлось обдумывать это весьма долго.

— Почему?

— Потому что так я делаю подобные вещи.

— Я не имею в виду ради него.

— Что? — поразилась я.

— Ради тебя. Таким образом ты выяснишь, действительно ли это Тим. На твой вопрос будет дан ответ.

— У меня нет вопроса. Я знаю.

— Прими Билла, пусть он поживет с тобой. Заботься о нем. И, быть может, ты обнаружишь, что заботишься о Тиме, в самом настоящем смысле. Что, как я думаю, ты делала всегда или же хотела делать. Или, если не делала, то должна была делать. Он крайне беспомощен.

— Билл? Тим?

— Человек в больнице. О котором ты беспокоишься. Твоя последняя связь с другими людьми.

— У меня есть друзья. У меня есть младший брат. Персонал в магазине… и мои покупатели.

— И у тебя есть я, — сказал Бэрфут.

Помолчав, я кивнула:

— И вы тоже, да.

— Предположим, я сказал, что думаю, что это может быть Тим. Тим действительно вернулся.

— Что ж, тогда я перестану посещать ваши семинары.

Он внимательно посмотрел на меня.

— Я серьезно, — подтвердила я.

— Тобой не так-то легко помыкать.

— Не очень. Я совершила несколько серьезных ошибок. Я просто стояла и ничего не делала, когда Кирстен и Тим говорили мне, что Джефф вернулся, — я ничего не делала, и в результате они теперь мертвы. Я не повторю подобную ошибку.

— Тогда на самом деле ты предвидишь смерть Билла.

— Да, — согласилась я.

— Прими его. И знаешь что. Я подарю тебе пластинку Кимио Ето, которую мы слушаем. — Он улыбнулся. — Эта песня называется «Kibo No Hikari». «Свет надежды». Думаю, это подходит.

— Неужели Тертуллиан и вправду сказал, что верует в Воскресение, потому что оно невозможно? Тогда эта фигня началась давным-давно. Она не началась с Кирстен и Тима.

— Тебе придется прекратить посещать мои семинары.

— Вы действительно думаете, что это Тим?

— Да. Потому что Билл говорит на языках, которых не знает. Итальянский Данте, например. Еще на латыни и…

— Ксеноглоссия. — ответила я. Признак, подумала я, присутствия Святого Духа, как указывал Тим в тот день, когда мы встречались в ресторане «Неудача». Тим сомневался, что он все еще существует. Он сомневался, вероятно, что он вообще когда-либо существовал. Во всяком случае, на основании того, что он мог разглядеть, насколько он был способен разглядеть. И вот теперь это в Билле Лундборге, заявляющем, что он Тим.

— Я приму Билла. — заявил Бэрфут. — Он может жить здесь со мной, в плавучем доме.

— Нет — возразила я. — Нет, раз вы верите в эту фигню. Лучше я приведу его в свой дом в Беркли, чем так. — А затем меня осенило, что мною манипулировали, и я уставилась на Эдгара Бэрфута. Он улыбнулся, и я подумала: именно так Тим и мог это делать — управлять людьми. В некотором смысле епископ Тим Арчер в тебе живее, нежели в Билле.

— Хорошо, — сказал Бэрфут. Он протянул руку. — По рукам, чтобы заключить сделку.

— Я получу пластинку Кимио Ето?

— Когда я перепишу ее.

— Но я получу саму пластинку.

— Да, — подтвердил Бэрфут все еще держа мою руку.

Его рукопожатие было сильным, и это тоже напомнило мне Тима. Так может, Тим действительно среди нас, подумала я. Так или иначе. Это зависит от того, как вы определяете «Тим Арчер»: способность цитировать на латыни, греческом, средневековом итальянском или же способность спасать человеческие жизни. По любому, Тим, кажется, все еще здесь. Или снова здесь.

— Я буду продолжать ходить на ваши семинары.

— Не ради меня.

— Нет. Ради себя.

— Однажды, быть может, ты придешь за бутербродом. Но я сомневаюсь в этом. Думаю, тебе всегда будет необходим предлог для слов.

Не будь столь пессимистичным, сказала я про себя. Я могу и удивить тебя.

Мы дослушали пластинку с игрой на кото до конца. Последняя песня на второй стороне называется «Haru No Sugata», что означает «Настроение ранней весны». Мы дослушали ее, и затем Эдгар Бэрфут убрал пластинку в конверт и протянул мне.

— Спасибо, — поблагодарила я.

Я допила кофе и ушла. Погода показалась мне хорошей. Я чувствовала себя намного лучше. И я вполне могла получить около тридцати долларов за пластинку. Мне она не попадалась годами, ее уже давно не перепечатывали.

Подобные вещи нужно держать в голове, если заведуешь магазином грампластинок. И получить ее в тот день означало нечто вроде приза: за то, что я и так намеревалась сделать. Я перехитрила Эдгара Бэрфута и была счастлива. Тиму бы это понравилось. Если бы он был жив.

Примечания:

1

Финансируемая слушателями FM-радиостанция в Беркли. — Здесь и далее примеч. пер.

10

Имеется в виду книга Энтони Берджесса «Здесь подходит любой: введение в Джеймса Джойса для обыкновенного читателя» о романе Джойса «Поминки по Финнегану».

106

Интроенция — включение индивидом в свой внутренний мир воспринимаемых нм взглядов, мотивов и установок других людей, т. е. отождествление себя с другим.