Второй разговор

Следуя наставлениям графа, я провел всю ночь в молитвах, а на следующий день, едва забрезжил рассвет, мне принесли от него записку, в коей говорилось, что он зайдет ко мне часов около восьми и что, если я не не против, мы могли бы вместе прогуляться. Он явился в назначенное время и после того, как мы обменялись приветствиями, сказал:

— Давайте-ка отправимся с вами в такое место, где можно чувствовать себя непринужденно и где ничто не помешало бы нашей беседе.

— Рюэль, — отвечал я ему, — кажется мне именнo таким местом, достаточно приятным и уединенным.

Мы сели в карету. По пути я внимательно вглядывался в моего нового знакомого. Ни в ком прежде не доводилось мне замечать та кой умиротворенности и безмятежности, какие сквозили в каждом его жесте и, как мне казалось, были вовсе не свойственны для колдуна. Во всем его обличье не было ничего, что говорило бы о муках нечистой совести, и я сгорал от нетерпения, ожидая, когда он начнет разговор. Я был не в силах уразуметь, как это человек, выглядящий во всех отношениях спокойным и рассудительным, может морочить себе голову видениями, о которых он мне давеча распространялся. А теперь он заговорил со мной о политике и был рад услышать, что я читал сочинения Платона, посвященные этой теме.

— Когда-нибудь все эти познания пригодятся вам, — молвил он, — и пригодятся в большей мере, чем вы думаете. И если уже сегодня мы с вами находим общий язык, вполне возможно, что со временем вы сможете употребить в дело сии мудрые изречения.

Добравшись до Рюэля, мы пошли в тамошние сады. Но вместо того, чтобы полюбоваться их красотами, граф направился прямиком к лабиринту. Удостоверившись, что теперь ничто не сможет нарушить нашего уединения, коего он так желал, мой спутник воскликнул, воздев глаза и руки к небу:

— Слава вечной мудрости за то, что она повелела мне не скрывать от вас ни одной из ее неизреченных истин. Как счастливы будете вы, сын мой, если она соблаговолит расположить вашу душу к принятию сих возвышенных тайн! Вы научитесь повелевать всею природой; только Бог будет вашим господином, только Мудрецы будут вашей ровней. Высшие разумные сущности почтут за честь исполнять все ваши желании, демоны не дерзнут появиться там, где вы пребываете; ваш голос заставит их трепетать в кладезях бездны, и все незримые существа, жители четырех стихий, пожелают стать наперсниками ваших наслаждении Славлю Тебя, великий Боже, за то, что Ты увенчал человека такою славой и поставил его самодержавным владыкой надо всеми творениями рук Твоих! Чувствительны ли вы, сын мой, — продолжал граф, оборотясь ко мне, — чувствительны ли вы к тем героическим порывам, кои составляют главную черту характера сынов мудрости? Достанет ли у вас мужества не служить никому, кроме единого Бога, и повелевать всем тем, что Богом не является? Уразумели ли вы, что такое быть человеком? И не разохотились ли оставаться рабом, ибо рождены, чтобы быть господином? И если вы успели проникнуться этими благородными мыслями — в чем я не сомневаюсь, зная ваш гороскоп, — поразмыслите хорошенько, достанет ли у вас храбрости и сил отречься от всего, что препятствует вам достичь того возвышенного состояния, к коему вы предназначены от самого рождения?

Тут он умолк и вперился в меня пристальным взглядом, словно ожидая моего ответа или пытаясь проникнуть в мои мысли.

Начало его речей вселило в меня надежду, что вскорости мы перейдем к сути дела, однако окончание их повергло меня в смятение. Слово «отречься» меня просто ужаснуло: я нисколько не сомневался, что граф предложит мне отречься от крещения и от веры в силы небесные. Не зная, как выпутаться из сего затруднительного положения, я пробормотал:

— Отречься, сударь? Неужели мне предстоит от чего-то отрекаться?

— Вот именно, — отвечал он, — вам предстоит кое от чего отречься, и отречение это настолько необходимо, что с него-то и следует начинать. Не уверен, способны ли вы сие уразуметь, но мне ли не знать, что мудрость не вселится в плоть, подверженную греху, не внидет в душу, исполненную заблуждений или злобы. Мудрецы никогда не примут вас в свое сообщество, если вы тотчас не отречетесь от одной вещи, несовместимой с мудростью. Надобно, — прошептал он мне на ухо, — надобно отречься от всякой плотской связи с прекрасным полом.

Громко расхохотавшись в ответ на это предложение, я воскликнул:

— Мы квиты, сударь, мы квиты! Я-то думал, что вы предложите мне что-нибудь непосильное, но поскольку речь идет всего лишь о женщинах, считайте, мое отречение уже свершилось: я, слава Богу, девственник! Но у меня к вам один вопрос: если самому Соломону, прослывшему куда большим Мудрецом, чем, быть может, стану я, его мудрость не мешала впадать в искушение, то каким средством пользуетесь вы, чтобы обойтись без прекрасного пола? И что дурного было бы в том, если бы в раю Философов у каждого Адама была своя Ева?

— Вы спрашиваете меня о слишком серьезных вещах, — молвил мой собеседник, помолчав и словно бы прикидывая, стоит ли отвечать на мой вопрос. — Но раз для вас не составит труда отказаться от женщин, я могу открыть вам причины, в силу которых Мудрецы требуют от своих учеников соблюдения этого условия; заодно вы узнаете, в каком невежестве прозябают те, кто не принадлежит к нашему числу.

Когда вы освоитесь среди питомцев Философии и зрение ваше укрепится благодаря употреблению святейшего Эликсира, вы увидите, что стихии населены совершеннейшими существами, знания о которых и общение с коими были утрачены несчастными потомками Адама из-за греха, совершенного их не менее несчастным праотцем. Безмерное пространство между землей и небесами служит приютом для созданий куда более благородных, чем птицы или мошки; ширь морская скрывает в себе не только дельфинов и китов; в недрах земных ютятся не одни лишь кроты, да и огненная стихия, самая благородная из всех, не остается бесполезной и пустой.

Воздух полон бесчисленным множеством существ с человеческим обличьем, гордых с виду, но по сути своей покладистых; это большие почитатели тонких наук, помощники Философов и недруги безумцев и невежд. Жены и дочери этих созданий отмечены мужеподобной красотой, роднящей их с амазонками.

— Не верю своим ушам, сударь, — воскликнул я, — неужели вы хотели сказать, что эти духи женаты?

— Полно, сын мой, не горячитесь из-за таких пустяков, — отвечал мне граф. — Поверьте, что все мною сказанное истинно и верно; я излагаю вам всего лишь первоосновы древней каббалы, и только от вас зависит, захотите ли вы удостовериться во всем этом собственными глазами; примите же со спокойным сердцем тот свет, который посылает вам Господь при моем посредничестве. Забудьте все, что вы могли слышать об этих материях в школах невежд, иначе, когда вы убедитесь в истинности моих речей на собственном опыте, вам будет стыдно за ваше неуместнос упрямство.

Выслушайте же меня до конца: да будет вам ведомо, что моря и реки населены точно так же, как и воздух; древние Мудрецы именовали сих насельников ундинами или нимфами. У них мало мужчин и преизбыток женщин, их красота неописуема, дщери человеческие не могут идти с ними ни в какое сравнение.

Земля, почти до самого своего центра, переполнена гномами, существами малого роста, хранителями сокровищ, рудных жил и драгоценных камней. Эти великие искусники дружат с людьми и охотно подчиняются их приказам. Они доставляют сынам Мудрецов все необходимое им серебро, ничего не требуя взамен, но лишь гордясь тем, что делают. Гномиды, их жены, малы ростом, но весьма милы и одеваются как нельзя более причудливо.

Что же касается саламандр, пламенных обитателей области огня, то они также служат Философам, но не слишком стремятся к общению с ними; их дочери и жены редко показываются на глаза человеку.

— И правильно делают, — прервал я его, — меня только радует, что они освобождают нас от необходимости их лицезреть.

— Почему же? — удивился граф.

— Да потому, сударь, что не великое это удовольствие — беседа со столь безобразной тварью, как саламандра, будь она мужеского пола или женского.

— Вы не правы, — вскричал мой собеседник, — вы не избавились от представлений, внушенных вам невежественными живописцами и скульпторами; женщины-саламандры прекрасны, их красота воистину совершенна, ибо они — порождение чистейшей из всех стихий. Я не упомянул вам об этом в своем кратком описании сих существ, поскольку вы, будь на то ваша воля, еще насмотритесь на них в свое удовольствие. Вы увидите, как они одеваются и чем питаются, познакомитесь с их нравами, управлением, восхитительными законами. Их духовная красота очарует вас более, чем телесная, но вы не сможете не проникнуться жалостью к этим несчастным созданиям, когда они поведают вам, что душа их смертна и они лишены малейшей надежды на вечное ликование в лоне высшего существа, коего они так благоговейно почитают. Они объяснят вам, что состоят из тончайших частиц того элемента, который служит им обиталищем, — всего лишь одного элемента безо всяких противоположных примесей, — вследствие чего умирают лишь по прошествии многих столетий. Но что такое эти столетия в сравнении с вечностью? Удел бедных духов — возврат к вечному небытию. Эта мысль так угнетает несчастных, что нам стоит большого труда их утешить.

Наши отцы-Философы, говоря с Богом лицом к лицу, сетовали на горестную судьбу сих существ, и Господь, в безграничном своем милосердии, открыл им, что это несчастье поправимо. Он изрек, что подобно тому как человек, заключив завет с Богом, стал причастен божественности, так и сильфы, гномы, нимфы и саламандры, заключив союз с человеком, становятся причастниками бессмертия. Какая-нибудь нимфа или сильфида становится бессмертной и способной к достижению вечного блаженства — а к нему стремимся и мы сами, — если ей посчастливится выйти замуж за Мудреца; равным образом какой-нибудь сильф или гном перестает быть смертным с той поры, как сочетается браком с одной из наших дочерей.

Вот тут-то и коренится заблуждение первых веков христианства, заблуждение Тертуллиана, великомученика Юстина, Лактанция, Климента Александрийского, христианского философа Атенагора и вообще всех писателей того времени. Они признали, что эти стихийные полулюди ищут общения с девицами, но вообразили себе, будто падение ангелов произошло по причине любви, которой они к ним воспылали. В самом деле, иные из гномов, всеми силами стремясь к бессмертию, пытались завоевать благосклонность наших дочерей, поднося им самоцветы, единственными хранителями коих они являются, а вышеупомянутые авторы, опираясь на превратно понятую книгу Еноха, заключили, что все это не что иное, как козни влюбленных ангелов, посягающих на честь наших жен. Вначале сии сыны небес, внушив к себе любовь дщерей человеческих, породили пресловутых исполинов; дурные каббалисты Иосиф Флавий и Филон Александрийский, невежественные, как и все евреи, а вслед за ними и все писатели, те, которых я только что перечислил, а также Ориген и Макробий, поспешили заявить, будто это были ангелы, не подозревая о том, что на самом деле речь идет о сильфах и других насельниках стихий, нареченных, в отличие от сынов человеческих, сынами Элохима. Сдержанность мудрого Августина, не решавшегося высказываться по поводу приставаний, которыми Сатирессы и Фавнессы одолевали его соотечественников, объясняется тем, что я только что сказал, а именно желанием всех этих обитательниц стихий соединиться с людьми, ибо для них это единственный путь к достижению бессмертия, коим они не обладают.

Ах, наши Мудрецы и не думали делать женскую любовь причиной падения первых ангелов, они и не помышляли обвинять мужчин в связях с демоницами, извращая таким образом приключения нимф и сильфов, коими переполнены все исторические сочинения. На самом же деле во всем этом не было ничего предосудительного. Здесь можно говорить лишь о сильфах, всеми силами стремившихся к бессмертию. Их невинные страсти, отнюдь не приводя в негодование Философов, показались нам столь оправданными, что мы единодушно решили навсегда отречься от земных женщин и целиком предаться иммортализации нимф и сильфид.

— О Боже, — вскричал я, — что я слышу! Куда же может завести такая философическая блажь?

— Не блажь, сын мой, а достойная восхищения благотворительность. Подумайте о женщинах, чьи недолговечные прелести вянут на глазах, сменяясь ужасными морщинами: Мудрецы могут даровать им неувядаемую красоту и бессмертие. Вообразите себе любовь и признательность сих незримых любовниц, представьте тот пыл, с которым они стремятся завоевать расположение сострадательного Философа, способного их обессмертить.

— Нет, нет, сударь, увольте, — воскликнул я.

— Да, да, сын мой, — вновь перебил он меня, не дав возможности договорить. — Отрекитесь от пустых и пресных наслаждений, которые могут вам даровать женщины; самая прекрасная из них показалась бы уродиной в сравнении с самой невзрачной сильфидой; вы никогда не почувствовали бы ни малейшего пресыщения, проводя ночь в ее нежных объятиях. О несчастные невежды, откуда вам знать, что такое философическое сладострастие!

— О несчастный граф де Габалис, — прервал я его смешанным тоном гнева и сострадания, — да позвольте же мне наконец сказать, что я отрекаюсь от этой бессмысленной мудрости, что мне кажется смехотворной вся эта визионерская философия, что мне омерзительны эти объятия с призраками! Как мне страшно за вас! А вдруг какая-нибудь из ваших пресловутых сильфид возьмет да и утащит вас в преисподнюю в самый разгар любовных упоений — утащит, опасаясь, что столь порядочный человек, как вы, может в конце концов осознать все безумие этих химерических страстей и покаяться в своем великом прегрешении.

— Ох, ох, — простонал граф, отступив от меня на три шага, — горе вам, непокорный дух!

Признаюсь, что его поведение перепугало меня, но еще большим страхом я проникся, когда он, отойдя еще дальше, достал из кармана клочок бумаги, испещренный письменами, коих я, за дальностью расстояния не мог разобрать. Состроив скорбную физиономию, он принялся вполголоса читать свою писанину. Я решил, что он вызывает духов, чтобы те погубили меня, и почти раскаялся в безрассудной своей откровенности.

«Если мне удастся выйти живым из этой переделки, — думал я, — каббалист уже ничего не сможет мне сделать». Я взирал на него как на судью, готового произнести мне смертный приговор, и вдруг заметил, что его лицо прояснилось.

— Бесполезно брыкаться, — сказал он, улыбаясь и подходя ко мне, — бесполезно переть против рожна. Вы — избранный сосуд. Самим небом вам предназначено стать величайшим каббалистом нашего века. Вот ваш гороскоп, он не может лгать. Если не сейчас и не при моем посредничестве, ваше обращение все равно свершится тогда, когда это станет угодно вашему попятному Сатурну.

— Ах, если уж мне суждено стать Мудрецом, я без сомнения сделаюсь им благодаря участию великого графа де Габалиса, но, по правде говоря, вам будет не очень-то легко склонить меня к участию в этих философических шашнях.

— Неужто вы такой дурной физик, — молвил он, — чтобы усомниться в существовали упомянутых мною существ?

— Не знаю, — ответил я, — но мне кажется, что это всего лишь переодетые бесы.

— Выходит, вы продолжаете больше верить россказням вашей няньки, нежели здравому смыслу, нежели Платону, Пселлу, Проклу, Порфирию, Ямвлиху, Плотину, Трисмегисту, Флудду, больше, наконец, нежели великому Филиппу Ауреолу Теофрасту Бомбасту Парацельсу и всем нашим собратьям?

— Я верю вам, — ответил я, — верю больше, чем всем названным вами персонам, вот только, любезнейший мой, не могли бы вы уладить дело с вашими собратьями так, чтобы мне не пришлось таять от страсти ко всем этим стихийным барышням?

— Что ж, — ответил он, — вы человек свободный, а любви, как говорится, не прикажешь; мало кто устоит перед чарами саламандр, но среди Философов были и такие, кто, целиком посвятив себя более возвышенным целям — вы в свое время узнаете о них, — отказывался оказать эту честь и саламандрам, и нимфам.

— Стало быть, мне суждено принадлежать к их числу и таким образом я буду избавлен от церемоний, которые, по словам одного прелата, необходимо выполнить каждому, кто захотел бы общаться с духами.

— Ваш прелат не знал, о чем говорит, — молвил граф, — когда-нибудь вы увидите, что это вовсе никакие не духи; впрочем, истинный Мудрец никогда не прибегает ни к церемониям, ни к прочим такого рода нелепицам ради общения с духами, а тем паче — с существами, о коих мы говорим.

Каббалист действует сообразно с законами природы, и если иногда в наших книгах попадаются диковинные слова, знаки или рецепты диковинных воскурений, все это объясняется лишь тем, что мы хотим сокрыть от непосвященных тайны природных законов. Не переставайте же изумляться простоте самых чудесных явлений природы и постарайтесь распознать в этой простоте гармонию вечную, великую, истинную и необходимую, которая, вопреки вашей собственной воле, отвлечет вас от ваших скудных фантазий. То, что я вам сейчас скажу, мы открываем ученикам, коих не хотим допускать в святилище природы, в то же время не желая лишать их общества стихийных существ из сострадания к самим этим существам.

Саламандры, как вы, может быть, уже поняли, состоят из тончайших частиц огненной сферы, сплоченных воедино и организованных действием вселенского огня, о котором я расскажу в следующий раз; вселенским он называется потому, что в нем первопричина всех природных явлений. Сходным образом сильфы состоят из чистейших атомов воздуха, нимфы — из текучих капель воды, а гномы — из легчайших элементов земли. Есть немало сходства между Адамом и этими столь совершенными существами, ибо, будучи сотворен из самых чистых основ всех четырех элементов, Адам заключал в себе качества всех существ, которые в них обитают, и являлся их естественным владыкой. Но едва лишь совершенный им грех низринул его в отбросы элементов, о которых я тоже поведаю вам как-нибудь в другой раз, гармония была нарушена и он, сделавшись нечистым и грубым, утратил связь с этими чистыми и тонкими субстанциями. Каким же образом можно противодействовать этому злу? Как настроить сию расстроенную лютню, вновь обрести утраченную царственность? О природа! Почему люди изучают тебя так небрежно? Разве не понимаете вы, сын мой, как просто было бы природе вернуть человеку утраченные им сокровища?

— Увы, сударь, я абсолютный невежда во всех этих простых истинах, — отозвался я.

— А было бы лучше, сын мой, если б вы были в них сведущи. Если вы хотите, например, обрести власть над саламандрами, вам нужно очистить и подвергнуть возгонке элемент огня, таящийся в вас самих, и таким образом подтянуть и настроить соответствующую космическую струну. Для этого стоит лишь сосредоточить мировой огонь в вогнутых зеркалах, помещенных внутрь стеклянного шара; этот секрет, который древние свято хранили от непосвященных, был заново открыт божественным Теофрастом. В этом шаре образуется пыль, которая, сама собой очистившись от примесей других элементов и будучи соответственным образом обработана, через малое время обретает чудесную способность подвергать возгонке таящийся в вас самих огонь и, фигурально выражаясь, наделять вас огненной природой. Тогда обитатели сферы огня осознают свою зависимость от нас, проникаются к нам подобающим почтением и начинают прилагать все усилия, чтобы добиться от нас бессмертия, коим они не обладают. Надобно признаться, однако, что, будучи самыми долголетними из всех элементалей, саламандры не очень-то спешат получить бессмертную душу. Сблизившись с кем-нибудь из них, но не поборов отвращения, в коем вы мне признались, можете быть спокойны: избранный вами дух никогда не заговорит о том, чего вы так боитесь.

Иначе обстоит дело с сильфами, гномами и нимфами. Поскольку их век короче, они больше в нас нуждаются, а посему добиться их благосклонности совсем не трудно. Для этого достаточно наполнить колбу смесью воздуха с водой или землей, запечатать ее и в течение месяца держать на солнце. Потом, следуя правилам священной науки, разделить содержащиеся в ней элементы, что особенно легко в отношении воды и земли. И вы бы только знали, каким волшебным магнитом, притягивающим к себе нимф, сильфов и гномов, становятся эти очищенные элементы! Каждый день на протяжении нескольких месяцев над вами будут парить воздушные легионы сильфов, нимфы толпой сбегутся к вам со всех окрестных берегов, а хранители подземных сокровищ примутся одаривать вас своими богатствами. Таким образом, не прибегая ни к какой тайнописи, ни к каким магическим церемониям, ни к каким варварским заклинаниям, вы станете абсолютным властелином этих народов. Они не требуют от Мудреца никакого поклонения, ибо знают, что он куда более высокороден, чем они. Так могущественная природа учит своих детей очищать одни элементы посредством других. Так восстанавливается гармония. Так человек вновь становится владыкой своего естественного царства и по своей воле управляет элементами без помощи демонов и недозволенных магических искусств. Из всего этого, сын мой, вы можете заключить, что Мудрецы не так уж грешны, как вам сие представляется. Но вы ни словечка не молвили мне в ответ…

— При всем моем восхищении вами, сударь, — сказал я, — меня берет оторопь при мысли, что вы хотите сделать из вашего покорного слуги какого-то алхимика-дистиллятора.

— Боже упаси, — воскликнул граф, — ведь, согласно вашему гороскопу, вы предназначены вовсе не для таких пустяков. Я, со своей стороны, строго-настрого запрещаю вам этим заниматься. Я уже говорил, что Мудрецы открывают эти вещи лишь тем, кого они не хотят принять в свою компанию. Вы же обретете все обещанные мною блага вкупе с другими, еще более возвышенными и пленительными, пустив в ход совсем иные, истинно философические приемы. Я не описал их лишь затем, чтобы вы почувствовали всю безгрешность этой философии, а также чтобы оберечь вас от ваших панических страхов.

— Благодарение Богу, сударь, — ответил я, — теперь они терзают меня куда меньше, чем раньше. И, как бы там ни обстояло дело с вашим предложением насчет саламандр, утолите прежде мое любопытство, разъясните мне, откуда вы взяли, что эти нимфы и сильфы смертны?

— Они сами говорят нам об этом, а кроме нам случается присутствовать при их смерти.

— Как же вы можете присутствовать при этом, если ваше общение с ними делает их бессмертными?

— Так оно и было бы, но Мудрецов не столько, сколько этих существ; к тому же иные из нимф или сильфов предпочитают умереть, не обретя бессмертие и, возможно, не разделив незавидную участь демонов. Подобные мысли внушает им не кто иной, как дьявол; он лезет из кожи вон, чтобы помешать им стать бессмертными с нашей помощью. Так что, сын мой, ваше отвращение к этому делу кажется мне, да и вам должно казаться, столь же безрассудным, сколь и жестоким.

В довершение всего тот, кто присутствует при их смерти, не может не вспомнить слова оракула Аполлона о том, что все существа, прорицавшие через оракулов, смертны точно так же, как и сам этот бог, — об этом можно прочесть у Порфирия. А как вы думаете, что хотел сказать голос, разнесшийся по всем побережьям Италии, наводя ужас на корабельщиков, находившихся в открытом море? Великий Пан умер! Ведь это сыны воздуха делились с сынами вод горестной вестью о том, что старейший из сильфов только что испустил последний вздох.

— Когда прозвучал этот голос, мир, как мне кажется, поклонялся Пану и нимфам. Стало быть, те существа, знакомство с коими вы мне навязываете, были не чем иным, как языческими лжебогами.

— Так оно и есть, сын мой, — подтвердил граф. — Мудрецы испокон веков считали, что демон не так-то уж силен, чтобы заставить кого-то поклоняться ему. Он слишком жалок и слаб — такое удовольствие ему не по зубам. Но он мог уговорить хозяев стихий являться людям, которые вслед за тем стали воздвигать им статуи в храмах; будучи владыками того или иного природного элемента, эти существа могли приводить в смятение воздух и море, колебать твердь земную и низвергать на нее огонь с небес; немудрено поэтому, что люди принимали их зa божества, забыв о верховном существе, отнюдь не стремящемся к спасению рода людского. Но дьяволу не суждено было воспользоваться плодами своей хитрости, ибо Пан, нимфы и прочие владыки стихий сумели превратить это культовое служение в служение любви — вы ведь знаете, что у древних Пан был царем тех божеств, коих называют инкубами, а они весьма падки на женские прелести. Таким образом, многие язычники ускользнули от когтей демона, а заодно и от пламени ада.

— Признаться, сударь, я вас не совсем понимаю, — вмешался я.

— Вы просто невнимательно меня слушаете, — продолжал насмешливым тоном мой собеседник, — с вами происходит то самое, что со всеми вашими хвалеными докторами наук, знать не знающими подлинной и прекрасной метафизики. Я имею в виду ту часть философии, которая изучает стихийные элементы; будь она знакома вам, вы — если у вас осталась хоть капля самолюбия — перебороли бы собственное отвращение, свидетельствующее лишь о нехватке истинно философского духа. Знайте же, сын мой, но не вздумайте разглашать сию великую тайну какому-нибудь недостойному невежде, — знайте же: если сильфы обретают бессмертную душу, вступая в союз с предназначенными для этого людьми, то есть люди, непричастные вечной славе; бессмертие для этих горемык — весьма сомнительный удел, и не для них был послан на землю Мессия…

— Выходит, что вы, господа каббалисты, заодно являетесь еще и янсенистами? — снова прервал его я.

— Мы, сын мой, понятия не имеем, что это такое, — резко возразил граф. — Нам не пристало разбираться во всех этих многоразличных сектах и религиях, к коим так привязаны глупцы и невежды. Мы держимся древней веры наших отцов-Философов, и я не оставляю надежды познакомить вас с нею. Но вернемся к моему прерванному из ложению-, эти людишки, для кого печальное бессмертие оборачивается вечным наказанием, эти заблудшие дети, от которых отвернулся их божественный Отец, еще имеют возможность стать бессмертными посредстством союза со стихийными духами. Таким образом, вы видите, что Мудрецы могут так или иначе удостоиться вечного блаженства: те из них, кто отмечен печатью избранничества, могут, вырвавшись из темницы собственного тела, прихватить с собою в небеса сильфиду или нимфу, которую они обессмертили; те же, кто не был избран, благодаря союзу с сильфидой обретают смертную душу, избавляющую их от ужасов вторичной смерти. Посмотрели бы вы, как скрежетал зубами демон, видя язычников, вырвавшихся из его когтей с помощью нимф! Именно таким образом Мудрецы и друзья Мудрецов, милостию Божией познавшие какую-нибудь из четырех стихийных тайн — я уже говорил нам о них, — спасаются от печальной участи грешников в аду.

— Честное слово, сударь, — воскликнул я, рискуя рассердить графа, выложив ему напрямик все, что я думаю, прежде чем он успеет открыть мне тайны своей каббалы, показавшиеся мне, судя по его последним речам, весьма странными и подозрительными. — Честное слово, сударь, вы стараетесь перемудрить самое премудрость! Но не могу с вами не согласиться: все это превосходит разумение наших ученых мужей. Да и разумение блюстителей закона: ведь, узнай они, каким образом вырываются из когтей дьявола ваши любимчики, они тут же встали бы на его сторону и устроили бы беглецам веселенькую жизнь!

— Вот потому-то, — сказал граф, — я и просил вас не разбалтывать каждому встречному и поперечному тайны, в которые вы посвящены. Странный это народ, ваши блюстители закона! Невиннейший поступок они готовы уравнять с самым черным преступлением! Каким варварством было сожжение тех двух священников, о коих писал Пико делла Мирандола, — их предали огню лишь за то, что они, по сорок лет каждый, сожительствовали со своими сильфидами! Столь же бесчеловечной была казнь Жанны Эрвилье, которая целых тридцать лет положила на то, чтобы обессмертить некоего гнома. И каким невеждой выказал себя Жан Боден, обругав ее ведьмой в своей мерзкой книге о так называемых колдунах и тем самым подлив масла в огонь простонародных предрассудков. Но я заговорился и совсем забыл, что вы еще не обедали…

— Помилуйте, сударь, я готов с удовольствием слушать вас хоть до самого утра, вот только чувствую, что и вы сами проголодались.

— Сразу видно, — усмехнулся граф, направляясь к воротам, — сразу видно, что вы имеете ни малейшего понятия о Философии. Мудрецы никогда не едят из необходимости, а лишь единственно ради удовольствия.

— У меня было несколько иное представление о мудрости, — возразил я. — В моем понимании Мудрец должен есть лишь затем, чтобы утолить насущную потребность.

— Вы ошибаетесь, — сказал граф. — Как думаете, сколько времени могут продержаться без пищи наши Мудрецы?

— Откуда мне знать? — удивился я. — Моисей и Илия продержались по сорок дней, ваши Мудрецы, должно быть, продержатся чуть меньше.

— Вот и не угадали, — продолжал он. — Ученейший человек на свете, божествен ным, почти богоподобный Парацельс утверждает, что водил знакомство со многими Мудрецами, у коих по двадцать лет маковой росинки во рту не было. Да и сам он, перед тем как отойти в царство премудрости, скипетр которого мы ему единодушно вручили, прожил долгие годы, подкрепляя себя лишь пылинкой солнечной квинтэссенции. А для того, чтобы простой человек мог, подобно ему, жить, не принимая пищи, достаточно лишь положить на живот щепоть земли, обработанной гномами, и менять ее, как только она высохнет. Так можно без малейшего труда продержаться сколь угодно долго без еды и питья; именно этим способом в течение полугода пользовался и сам правдивейший Парацельс.

Но всецелебная каббалистическая медицина избавляет нас и от многих других докучных обязанностей, навязанных природой невеждам. Мы едим лишь тогда, когда нам хочется; все излишки пищи незаметно испаряются из наших тел, так что нам не приходится испытывать стыда за свою телесность.

На этом граф умолк, ибо мы уже подошли к нашей карете и, усевшись в нее, отправились в соседнюю деревню, чтобы вкусить легкий обед, приличествующий поклонникам Философии.