Андрей Георгиевич Елчанинов, ординарный проф. Императорской Николаевской Военной академии, генерал-майор

Александр Васильевич Суворов (1729 или 1730–1800) происходил из старинного, но незнатного дворянского рода[29].

Родители не готовили Суворова к военной службе: он был худ, хил, мал ростом, плохо сложен и некрасив. Однако, едва узнав грамоту, Суворов непреодолимо пристрастился к военным книгам, и когда ему минуло 11 лет, генерал Ганнибал, воспитанник Петра Великого, после жалобы отца Суворова на военные склонности сына, разговорился с ним и посоветовал не мешать этим склонностям.

Тогда отец Суворова в 1741 г. записал его рядовым в Лейб-гвардии Семеновский полк, и с 15 лет Суворов начал службу. К этому времени он успел изучить походы Александра Македонского, Цезаря, Ганнибала, Густава II Адольфа, Тюренна, Евгения Савойского, историю военную и общую, географию, философию, иностранные языки; рядовой Суворов знал больше многих офицеров того времени. Всего он достиг самоучкой; лишь фортификацию, артиллерию и языки проходил с помощью отца и в кадетском корпусе.

В полку Суворов с особой любовью взялся за солдатскую науку — делал даже то, чего ему не полагалось. Ружье он называл «женой»; вместе с нижними чинами исполнял черные работы. Здесь он и привык к суровой жизни, чем навсегда закалил свое здоровье. Но главное, здесь зародилась прочная связь Суворова с солдатом, основа всей его деятельности.

Продолжая читать все свободное время, Суворов к 20 годам приобрел знания, которые ему не могли дать тогда учебные заведения. Но он не останавливался на достигнутом и продолжал учиться — до конца дней.

Только в 24 года Суворов, пройдя нижние звания, был произведен в поручики Ингерманландского пехотного полка, когда многие его сверстники были уже штаб-офицерами и генералами. Но Суворов сам отчасти не хотел быстрого производства в офицеры. Он стремился в совершенстве изучить солдатскую среду, и эта настойчивость, отличительная черта его жизни, вполне вознаградилась: за девять лет казарменной жизни он сделался неограниченным властителем сердца и ума солдата. Один иностранный писатель говорит: «Суворов завоевал сперва область наук и опыт веков, а затем — победу и славу».

Первый боевой опыт и командование полком ¦ Суворов в войне с польскими конфедератами 1768–1772 гг. ¦ Участие Суворова в Первой турецкой войне 1773–1774 гг. ¦ Деятельность Суворова в 1774–1787 гг. ¦ Третья турецкая война: Кинбурн, Фокшаны, Рымник, Измаил ¦ Суворов в Финляндии и в Херсоне ¦ Вторая война с Польшей ¦ Штурм Праги.

Первый боевой опыт и командование полком. К началу Семилетней войны Суворов — уже штаб-офицер, получив за четыре года два чина.

В 1758 г. ему поручено набрать в Лифляндии и Курляндии 17 батальонов и отвести их в Пруссию. Затем он — комендант Мемеля, а в 1759 г. в чине подполковника попал к Фермору «дивизионным дежурным» — чем-то вроде начальника штаба корпуса. Это было первым шагом его боевой службы в качестве офицера Генерального штаба.

1 августа 1759 г. — первое боевое крещение Суворова под Куннерсдорфом. Здесь бог войны сразу принял молодого русского витязя под свое особое покровительство. И яркое сияние победы осенило Суворова, а его «глазомер» сразу же обрисовался словами: «На месте главнокомандующего я бы пошел теперь на Берлин». В 1760 г. Суворов принимает участие в известном набеге Чернышева на Берлин. Многие начальники уже знали Суворова как дельного и перспективного штаб-офицера, в том числе Берг, просивший Фермора «уступить» ему Суворова. У Берга Суворов и получил первое свое боевое крещение как боевой командир.

Много раз проявлял он здесь свою смелость, особенно у Старгарда, где с горстью конницы напал на целый полк, а будучи окружен, быстро пробился и сохранил взятых пленных.

Вообще, все дела Суворова в эту войну были сплошным подвигом личной храбрости, находчивости и хладнокровия. Он был оценен как отличный офицер Генерального штаба и пехотный командир, но особенно как выдающийся офицер конницы[30].

Два раза он был ранен, и довольно сильно.

После войны Суворов, посланный в Петербург с депешами, явился к Императрице и вскоре, приказом ее от 26 августа 1762 г., был произведен в полковники с назначением сначала командиром Астраханского пехотного полка, а затем и Суздальского.

Семилетняя война произвела на Суворова сильное впечатление. Войска наши отличались необыкновенной храбростью и стойкостью, но сама постановка военного дела, особенно хозяйства, оставляла желать лучшего. Суворов, получив полк, начинает его учить и воспитывать на свой, суворовский образец: явилось знаменитое «Суздальское учреждение». Когда даже выдающиеся деятели Европы были увлечены слепым подражанием пруссакам, Суворов оставался самобытным, и ничто не могло изменить его личного взгляда на военное дело.

Главная задача Суворова была обучить полк только тому, что необходимо на войне; строевые учения велись живо, наглядно. Главное внимание обращалось на порядок ведения огня и быстроту перестроений. Каждое занятие кончалось обучением владению штыковым ударом. Часто, подняв полк по тревоге, Суворов водил его по несколько суток, днем и ночью, через густые леса, холмы и овраги, по бездорожью, вброд и вплавь через реки. После учений Суворов делал разбор учения, каждый раз высказывая свое требование идти навстречу опасности, всегда наступать, никогда не отступать и не обороняться. Вместе с тем, воспитывая солдата, Суворов укреплял в нем веру в Бога, столь присущую русскому человеку, внушая, что на войне ничего невозможного нет, а дисциплину основывал не на страхе наказания, а на осознании ее необходимости. Он почти не прибегал к жестоким наказаниям и никогда не попирал человеческое достоинство.

В 1765 г. в Красном Селе на смотре в присутствии императрицы Суздальский полк резко выделился из девятнадцати других по всем воинским показателям.

В 1768 г., во время волнения в Польше, Суворов, уже в чине бригадира, был направлен туда с суздальцами (входившими в его бригаду).

Суворов в войне с польскими конфедератами 1768–1772 гг. Суворов выступил к Смоленску из Ладоги в ноябре, в самое тяжелое время. Несмотря на бездорожье, множество болот, сильную непогоду и короткие ноябрьские дни, суздальцы прошли за 30 дней более 850 верст, и за весь поход заболело только шесть человек и один пропал без вести.

В Смоленске Суворов был задержан, так как зимой волнения в Польше утихли. Но весной 1766 г. Суворов со своей обученной по собственным правилам бригадой вновь двинулся в Польшу. От Минска до Варшавы 600 верст он прошел за 12 дней, частью пользуясь подводами.

Немедленно из-под Варшавы он сделал набег к Бресту, а далее, за сутки преодолев 70 верст к Орехову на разгром банды Пулавских (400 солдат против 2 тысяч). Один из предводителей банды был убит, а банда рассеяна.

^{Карта военных действий 1768–1771 и 1794 гг.}

После этой победы Суворов был назначен главой «Люблинского района», и под его командованием собралось до 4 тысяч человек. Несмотря на трудности, Суворов скоро прибрал край к рукам. Но Александр Васильевич все же тяготился своим положением: не мелких деяний жаждал он, а крупных, решительных ударов по конфедератам. Кроме того, раздражали несогласия с главнокомандующим войск в Польше, Веймарном — генералом опытным, но болезненно самолюбивым. Но вот в 1771 г. Турция, по наущению Франции, объявила войну, а прибывший с небольшим числом войск французский генерал Дюмурье начал удачно поход, отбросив наши передовые части за Вислу. Суворов воспрял духом.

С 1600 человек и при восьми орудиях двинулся он из Люблина, по пути разбил несколько отрядов и в 28 верстах от Кракова, у д. Ланцкроны, пополнив войско до 3500 человек, 10 мая неожиданно напал на конфедератов (4 тысячи человек). Сражение было выиграно за два с половиной часа благодаря умению Суворова оценивать противника. Конница дерзко сбила врага, главные силы довершили победу.

Ланцкронское поражение произвело потрясающее впечатление. Дюмурье вернулся во Францию. Но остался еще Пулавский — глава дела, самый смелый и способный конфедерат. Суворов немедля двинулся за ним, настиг у Замосцья, разбил и стремительно преследовал.

Поляки сделали еще одно усилие. Великий гетман Литовский, граф Огинский, уклонявшийся до того от вхождения в конфедерацию, открыл в Литве военные действия.

Вейнмарн приказал Суворову не отлучаться из Люблина до особого распоряжения и лишь наблюдать за Огинским. Однако Суворов счел необходимым скорее покончить с ним. 1 сентября он отправил Веймарну краткое донесение: «Пушка выстрелила, и Суворов пошел в поход». 12-го Суворов, у Несвижа, узнал, что Огинский с 4–5 тысячами человек находится у местечка Сталовичи. У Суворова было всего 822 человека. Он решил взять внезапностью, навязав противнику ночное сражение.

Бой был очень упорный. Лишь к 11 часам удалось сломить сопротивление поляков. Несмотря на помощь Беляка, выступившего с двумя полками улан, они бежали. Сталовичский поход — за четыре дня более 200 верст — и победа сделали Суворова весьма известным. Фридрих Великий советовал полякам его остерегаться. Однако Веймарн послал в военную коллегию донос на самовольство Суворова. Но Суворова не предали суду, как хотел Веймарн, а наградили орденом св. Александра Невского.

В начале 1772 г. Веймарна сменил Бибиков, человек разумный и справедливый. Решено было истребить конфедератов, для чего отобрать у них все их укрепления, где было немалое число и французов, под командованием генерала де Виомениля. Последний, по оплошности русских в Кракове, овладел замком, его оплотом.

^{Сдача Краковского замка в 1771 г. (с картины Шуберта)}

Суворов немедленно двинулся к Кракову, осадил замок и, обрушив артиллерией часть его и произведя в городе пожары, предложил сдаться. Требование немедленно было исполнено.

Из Кракова Суворов делал налеты на соседние укрепления, вплоть до раздела Польши между Россией, Пруссией и Австрией.

Описанные действия Суворова обращают на себя внимание невероятной быстротой передвижений и стремительностью нападений.

40–60 верст — обычный переход Суворова, а бывало, что он преодолевал за сутки до 85 верст. В итоге внезапность появления и стремительные удары даже с ничтожными силами приносили победы над многочисленным, но уже озадаченным врагом. «Удивить — победить», — говорил Суворов. «Быстрота и внезапность заменяют число», — было его же правилом.

Все бои Суворов начинает головными частями, не ожидая подхода хвоста. «Голова хвоста не ждет» и «атакуй с чем Бог послал», — говорит он, держась правила, что лучше бить врага хотя бы и малыми силами, но неожиданно, чем идти на него со всеми силами, но дать возможность обнаружить себя. Такие действия не всеми были поняты, и успехи Суворова приписывали его дерзости и счастью. Так, Дюмурье, осуждая Суворова за ведение боя у Ланцкроны, говорил, что русские могли быть жестоко биты по частям. Поляки также порицали Суворова: он не имеет понятия о военном деле, ему драться только с медведями. «Бывало, займешь позицию, ждешь русских с фронта, а он бросается либо с тылу, либо во фланг. Мы разбегались более от страха и внезапности, нежели от поражения»[31].

Участие Суворова в Первой турецкой войне 1773–1774 гг. Еще во время борьбы с конфедератами разгорелась война с Турцией. Она шла пять лет — с 1769 по 1774 г. Первый год мы вели себя бесцветно, робко. Но в 1770 г. Румянцев победами у Ларги и Кагула почти полностью сокрушил сухопутные силы Турции, а в Чесменском бою мы разбили ее флот. Затем 1772-й и часть 1773 г. прошли в бесплодных переговорах, и пришлось снова взяться за оружие, вызвав из Польши и Суворова с назначением его начальником войск, дислоцированных у Негоештского монастыря (против крепости Туртукай), для связи дивизии Салтыкова (начальника Суворова) с Потемкиным.

Дабы перейти Дунай неожиданно, Румянцев решил мелкими нападениями приучить турок к тревоге. Первое нападение указано было сделать Суворову на Туртукай. У Суворова было всего 500 пехотинцев, в Туртукае — 4-тысячный гарнизон. Он просил усиления, ему отказали. Разведав силы противника, Суворов отдал приказ, где, в частности, говорилось: «Турецкие набеги отбивать наступательно. Подробности зависят от обстоятельств, разума и искусства, храбрости и твердости командующих».

В полночь 9 мая суворовцы сели в лодки, а в четыре часа ночи все было закончено: турки бежали, потеряв шесть знамен, 16 орудий, 30 судов, 21 лодку и более 1 тысячи убитыми и ранеными. Мы потеряли 88 человек. Суворов дважды был в опасности: разорвало турецкую пушку, осколком которой его ранило в ногу; и наскочил на него янычар.

«Слава Богу, слава вам, Туртукай взят, и я там», — писал Суворов Салтыкову, причем получалась игра слов: Я там — название селения у Туртукая.

Бой у Туртукая замечателен еще и тем, что Суворов внес новые начала в действия войск. Несмотря на малое их число, он выстраивает две колонны и организует поддержку, а колонны прикрывает стрелками. Такое построение[32] было тогда совершенно новым, и его стали применять шире лишь через 50 лет после Суворова.

4 июня Суворов, больной лихорадкой, получил приказ Румянцева вторично идти на Туртукай, где 4 тысячи турок снова сильно укрепились. Как Суворов ни был слаб, он все же решил снова овладеть Туртукаем и в ночь с 16 на 17 июня произвел нападение. Всего у него было до 3 тысяч воинов, в том числе 680 солдат, едва обученных. Приказ был очень прост, в нем сказано: «Командиры частей и колонны ни о чем не докладывают, а действуют сами собой с поспешностью и благоразумием». К рассвету турки были обращены в бегство и, преследуемые пять верст, оставили 14 орудий, 35 судов, продовольствие, 600–800 убитых. Мы потеряли 102 человека.

В самом бою Суворов явил образец силы воли: истощенный лихорадкой, он передвигается с помощью двух человек, а для повторения приказаний — при нем особый офицер. Однако под конец боя Суворов все же сел на коня.

Что касается тактики, оба боя у Туртукая — образцы наступательной переправы.

^{Карта театра войны 1769–1774 и 1787–1791 гг.}

7 июня, согласно новому расписанию полков, Суворов назначен в Гирсово, единственное место, которым мы овладели на правом берегу реки и через которое Румянцев предполагал перейти Дунай. Потому удержать его в наших руках было весьма важно.

В ночь на 3 сентября Суворов одержал здесь блестящую победу, заманив 12 тысяч турок к нашим окопам с 3 тысячами солдат, а затем нанеся встречный удар и преследуя врага 30 верст конницей. Потери турок превысили 1100 человек наши — 200. Это образец выжидательного с решительной целью боя.

Зимой 1773 г. Суворов взял отпуск и отбыл в Москву, где неожиданно женился[33], но к началу 1774 г. вновь прибыл к войскам.

Румянцев полагал открыть действия в начале мая. Главные силы собирались у Браилова, западное крыло Репнина — у Слободзеи, восточное крыло Каменского — у Измаила, Суворов поддержкой — у Гирсова. Салтыков оборонял Верхний Дунай и Журжево. Суворов был подчинен Каменскому, для совместных с ним действий они условились наступать к Базарджику и далее к Шумле.

Это привело к упорному встречному бою у Козлуджи, в котором Суворов, не дожидаясь Каменского, с 8 тысячами солдат обрушился на 40 тысяч турок. Под быстрым натиском Суворова турки начали терять голову: они рубили для ускорения бегства постромки артиллерийских лошадей, убивали своих всадников. Когда же к Суворову подоспели 10 орудий, все турецкое войско обратилось в ужасе в бегство. Суворову досталась богатая добыча: 29 орудий и 207 знамен. Потеря турок показывается различно: наименьшая — 500 убитых и 100 пленных, наша — 200 человек.

Несмотря на утомление, Суворов преследовал неприятеля до наступления ночи.

Сражение у Козлуджи было случайным для обеих сторон[34]. В подобных боях и берет верх тот, кто раньше быстрыми, смелыми действиями убедит противника в своем превосходстве.

После победы Суворов подвергся упрекам Румянцева за действия вопреки приказанию, отдельно от Каменского, и за уклонение от подчинения ему. Но вот в чем дело — Суворов и Каменский были упрямы, самолюбивы, недолюбливали друг друга. Совместные действия могли кончиться крупной ссорой в ущерб делу; Суворов постарался этого избежать[35]. Наконец, Суворов чувствовал себя достаточно сильным и без Каменского. В общем, самостоятельность Суворова увенчалась успехом, и сам Каменский донес, что признает Суворова единственным виновником победы.

Победой при Козлудже турки так были потрясены, что вскоре Порта подписала Кучук-Кайнарджийский мир на условиях, предложенных русским правительством.

В первую Турецкую войну все главные победы были одержаны Суворовым. Под Туртукаем он дважды бьет многочисленного неприятеля с 4 тысячами солдат. Под Гирсовом 3 тысячи воинов бьют 12-тысячное войско; наконец, под Козлуджи 8 тысяч человек бьют 40 тысяч.

Обыкновенно принято думать, что турки были противником слабым; что бить их было легко; что их нестройные, хотя и многочисленные толпы готовы были бежать при первой к тому возможности и что «европейское качество всегда побьет азиатское количество», — как говорит историк Соловьев. Однако те же беспорядочные толпы турок били хорошо обученные австрийские войска и вынуждали Австрию подписывать постыдный мир, вроде Белградского. Следовательно, наши победы над турками, помимо выучки войска, одерживались еще и превосходством духа. Попутно Суворов не оставлял без внимания и тактические приемы.

Румянцев первым, в нарушение традиций, стал строить войска в несколько каре. Суворов пошел дальше; у него в каре строились даже роты. Это давало большую подвижность, а одно или несколько разбитых каре не мешали остальным, тем более что Суворов строил их в два ряда. Кроме того, суворовские каре всегда могли поддержать друг друга перекрестным огнем. Это его знаменитое высказывание: «подвижные кареи, не закрывая крестных огней».

В общем, Суворов вложил в свои построения прерывчатость по фронту и в глубину, основав ее на самостоятельности, выучке и вере вождя в войска, а войск — в вождей, как это было в Риме, в революционных войсках и должно было еще больше закрепиться теперь, при здравом понимании глубокой тактики.

Деятельность Суворова в 1774–1787 гг. После войны общественное мнение указало на Суворова как на надежнейшего усмирителя все еще бушевавшего Пугачевского бунта. За девять дней прошел Суворов 600 верст, но ему не удалось сразиться с Пугачевым, который был разбит и взят в плен Михельсоном. Суворову осталось лишь распорядиться отправить Пугачева в Москву.

После казни Пугачева Суворову было поручено умиротворить край. Менее чем за год Суворов выполнил задачу не силой оружия, к которому старался не прибегать, а человечностью и целесообразными мерами.

После умиротворения восточных окраин Суворова направляют в Крым. Однако здесь он пробыл недолго: попав под начальство Прозоровского, человека посредственного, Суворов отпросился в отпуск, в Полтаву, и в Крым больше не явился, несмотря на предписание Румянцева.

Томимый жаждой деятельности, Суворов с помощью Потемкина был назначен на Кубань. За три месяца Суворов сделал больше, чем его предшественник за несколько лет. Румянцев, оценив это, назначил Суворова в Крым на место Прозоровского. Здесь Суворов проявил и дипломатический дар, убедив крымцев в необходимости принять наше подданство. Обращением с населением Суворов и его войска приобрели добрую славу. Морское побережье было искусно охранено.

Однако Суворов из-за недоразумений с Румянцевым просил другого назначения; снова при содействии Потемкина получил Малороссийскую дивизию и уехал в Полтаву, к жене с дочкой. Но и здесь он пробыл недолго. В Петербурге будировалась несбыточная тогда затея: завязать торговлю с Индией через Персию и Каспийское море, для чего тоже понадобился Суворов. Целых два года жил он в Астрахани без дела. «Боже мой, долго ли еще мне в таком тиранстве томиться», — пишет он. Наконец Потемкин вызвал его снова в Крым, где происки турок произвели волнения. Пользуясь этим, мы заняли не только Крым, но и Тамань и Прикубанский край. Надо было привести к присяге новых русских подданных. Хорошо зная нравы туземцев, Суворов прибегнул к любезности и угощениям, и ногайцы присягнули. Но вскоре, в отсутствие Суворова, изменили и, хотя и были разбиты, ушли за Кубань, не признав нашей власти. Суворов с 16 ротами, 16 эскадронами, 16 казачьими полками и 16 орудиями выступил за Кубань и настиг ногайцев, прежде чем они ушли в недоступные горы.

^{Генералиссимус князь А. В. Суворов}

Прибегнув к ночным передвижениям и распространив ложные слухи, Суворов ночью 30 сентября перешел Кубань вброд по шею, а утром, близ урочища Керменчик, неожиданно напал на ногайцев и после 8-часового жестокого боя разбил их, вынудив к полной покорности. Крымские татары, боясь подобной участи, начали переселяться в Турцию, а Турция в феврале 1774 г. признала подданство России Крыма и Кубанского края.

После Крыма и Кубани, Суворов получил на два года Владимирскую дивизию. Это время Александр Васильевич признавал за «бездействие», и тут-то разошелся он с женой, отдав дочь в институт, а малютку-сына оставив при матери.

В конце 1786 г. Суворов по старшинству произведен в генерал-аншефы (полный генерал) и по желанию Потемкина поставлен во главе войск в Кременчуге, ибо Потемкину во время путешествия Екатерины в Крым нужно было представить и войска в должном виде.

30 апреля был смотр войскам Суворова, который в ходе него провел свое обычное учение. Все были поражены щегольским снаряжением солдат, их видом и особенно точностью и живостью движений и действий. Спутник Екатерины, император Иосиф II, признался, что не видел лучших войск. После этого смотра имя Суворова прогремело по всей Европе, и к его боевым подвигам прибавилась слава выдающегося военного учителя. В общем, созрело всеобъемлющее дарование, способное и бить врага в открытом поле, и мирным путем присоединять целые области, и обучать войска истреблению врага, и покорять без выстрела сердца целых народов.

Третья турецкая война: Кинбурн, Фокшаны, Рымник, Измаил. Присоединение Крыма к России нанесло удар Турции как главе магометанского мира, а в европейских враждебных нам государствах поселило зависть. По наущению Англии и Пруссии Турция потребовала в 1787 г. возвращения Крыма и ликвидации Кучук-Кайнарджийского договора, а получив отказ, 13 сентября объявила войну.

Нам эта война была нежелательна. Дела в Польше ухудшились, назревал разрыв со Швецией, и Пруссия была враждебна. Но вызова турок нельзя было не принять, и война началась при почти полной нашей готовности. Целью турок было овладеть Крымом и крепостью Кинбурн, которая затрудняла вход в Днепр и прямое сообщение Очакова с Крымом.

У нас было две армии: Екатеринославская, под началом Потемкина, численностью в 70 тысяч для обороны Крыма и вторжения в Турцию с берегов Черного моря; и 30-тысячная Украинская, под командованием графа Румянцева, для обеспечения связи с австрийцами (обязавшимися прибыть нам на помощь) и с Потемкиным, а также для охраны пространства от Киева до Хотина и прикрытия тыла Потемкина от Польши. В ожидании общего сбора приказано было Суворову с 30 тысячами солдат оборонять Херсон и Кинбурн и поддержать наши войска в Крыму.

У Суворова — с растяжкой от Херсона до Кинбурна, в Кинбурне и окрестностях — было лишь до 3 тысяч человек, но здесь был сам Суворов, оценивший значение Кинбурна, который хотя и мало был пригоден для обороны, но все же запирал выход из лимана вдоль Кинбурнской косы, где турки могли высадиться лишь с востока и запада.

Турки, уверенные в неготовности нашей, решили неожиданно овладеть Кинбурном. Весь день 30 сентября и с рассветом 1 октября они обстреливали с судов крепость, но Суворов приказал не отвечать. В девять часов утра к западной оконечности косы подошел большой флот и начал высаживать 6 тысяч отборных янычар. На востоке от Кинбурна высадились запорожцы, но были прогнаны.

Под руководством иностранных офицеров турки принялись быстро рыть окопы поперек косы и ставить рогатки, а суда были отведены далеко в море, чтобы янычары не помышляли об отступлении. Суворов, молясь в церкви, приказал не мешать высадке: «Пусть все вылезут». Было лишь указано стянуть к крепости войска из окрестностей. Когда, при полном нашем безмолвии, турки вырыли 15 рядов окопов и были в одной версте от крепости, Суворов спокойно построил шесть батальонов и пять рот пехоты в шахматном порядке в две линии, а конницу поставил южнее, вдоль берега моря (уступ). В крепости и в обозе за крепостью было оставлено по две роты.

^{Спасение Суворова мушкетером Новиковым в бою под Кинбурном}

В три часа дня передовой отряд турок подошел на 200 шагов к гласису. Суворов дал залп из всех орудий, а первая линия с двумя казачьими полками и двумя эскадронами драгун мгновенно уничтожила турецкий авангард. Затем, несмотря на огонь 600 орудий с моря, первая линия генерала Река заняла 10 рядов турецких окопов, но здесь остановилась: коса очень сузилась, упорство турок, очнувшихся от первого удара, возросло. Суворов ввел вторую линию и два эскадрона. Но янычары, опрокинув наших, взяли обратно все окопы.

Суворов был в первых рядах, пеший (лошадь была ранена). Несколько турок бросились на него, но рядовой Шлиссельбургского полка Новиков одного застрелил, другого заколол, остальные бежали. Отступавшие гренадеры заметили Суворова; кто-то закричал: «Братцы, генерал остался впереди», — и все как один бросились снова на турок. Опять окопы один за другим начали переходить в наши руки. Но и этот успех был непродолжителен: огонь с суши и с судов нас отбросил.

В довершение Суворов был ранен картечью ниже области сердца и потерял сознание. Казалось, все было потеряно. Но огонь турецкого флота был ослаблен дерзостью лейтенанта Ломбарда: турки приняли его галеру за брандер и быстро начали уходить, а Суворов скоро пришел в себя. «Я в третий раз обновил сражение, — писал он, — победа совершенная». Немедля были двинуты четыре роты из обоза и крепости, и тут же прискакала находившаяся за 36 верст от Кинбурна легкоконная бригада, вызванная утром[36]. Свежие войска пошли бурным прорывом. Конница рубила в лоб, пехота штыками шла с севера, казаки с юга. Артиллерия картечью била почти в упор.

В конце боя Суворов вновь был ранен — в руку пулей навылет, но не покидал строя, хотя от потери крови и падал часто в обморок.

Из 6 тысяч высадившихся турок осталось в живых 700. Мы потеряли до 1000 убитыми и ранеными. Победа под Кинбурном — следствие превосходного руководства боем Суворовым. Благодаря необыкновенной настойчивости Суворова, доблести войск, общему подъему духа, как сказал поэт, «Наша Кинбурнска коса вскрыла первы чудеса», — тем более, что турки были, по словам самого Суворова: «Молодцы: с такими я еще не дрался».

Начало войны Кинбурнской победой удручило турок, а Суворов получил орден cв. Андрея Первозванного при рескрипте. «Чувствительны Нам раны ваши», — писала Екатерина. Потемкин не находил слов благодарить Суворова. Но плодами победы не воспользовались: войска не были в сборе; наставала зима. Военные действия прекратились.

Зиму Суворов пробыл в Кинбурне, плохо поправляясь от ран.

К марту 1788 г. наши армии были почти готовы. Австрия, объявив войну, выставила помощь, но действия все не начинались. Только в июле Потемкин наконец приступил к осаде Очакова. Осада, как всегда, затянулась, вспыхнули болезни. Суворов мучился, язвил Потемкина. «Не такими способами бивали мы поляков и турок, — говорил он, — одним глядением крепости не возьмешь. Послушались бы меня, давно Очаков был бы в наших руках».

Преследование турок без разрешения Потемкина осложнило отношение. Потемкин послал офицера за объяснениями к Суворову, у которого в это время вынимали пулю из шеи. Суворов ответил:

«Я на камушке сижу,
На Очаков гляжу».

^{Князь Г. А. Потемкин-Таврический}

^{Осада Очакова 6–17 декабря 1788 г. под начальством князя Потемкина}

После этого Суворову пришлось уехать в Кинбурн, где он слег. Лечение шло плохо: произошел взрыв лаборатории, и Суворов снова был ранен — в лицо, грудь, руку и ногу. Пришлось лечиться в Херсоне, а потом, до следующего года, в Кременчуге.

Наконец, после долгой, томительной осады, Очаков был взят 6 декабря все же приступом, а следующий год пришлось начать при неблагоприятных условиях. Швеция объявила войну, Польша тоже грозила разрывом. Но компания 1789 г. началась удачно: Дерфельден дважды разбил турок, и еще лучше пошли дела, когда в конце апреля Дерфельден сдал дивизию Суворову, который получил ее, однако, лишь после личного обращения к Екатерине. Став у Бырлада, Суворов явился ближайшим соседом только что прибывших в Аджуд 18 тысяч австрийцев, под командованием принца Кобурга.

Так как мы бездействовали, турки решили быстро двинуть на австрийцев к Фокшанам 30-тысячное войско Османа-паши. Принц просил Суворова о помощи. Суворов, оставив в Бырладе часть войск, выступил с 7 тысячами солдат, известив принца запиской: «Иду, Суворов». Пройдя за 28 часов 50 верст по дурной дороге, Суворов прибыл к австрийцам в 22 часа 17 июня так неожиданно, что Кобург поверил, только сам увидев русских.

Весь день 18 июня ушел на наводку мостов через р. Тротуш, и наши хорошо отдохнули. Утром принц послал приветствие Суворову, прося о встрече. Суворов ответил уклончиво. Второму посланному ответили, что Суворов Богу молится, третьему — что Суворов спит. Позже Суворов говорил: «Мы все время провели бы в прениях дипломатических, тактических, энигматических[37]; меня бы загоняли, а неприятель решил бы наш спор, разбив тактиков».

В 11 часов Суворов послал Кобургу записку на французском: «Войска выступают в 2 часа ночи тремя колоннами, среднюю составляют русские. Неприятеля атаковать всеми силами, не занимаясь мелкими поисками вправо и влево, чтобы на заре прибыть к р. Путне, которую перейти, продолжая атаку. Говорят, что перед нами турок тысяч 50, а другие 50 дальше. Жаль, что они не всегда вместе, лучше бы было покончить с ними разом».

^{Фокшаны 21 июля 1789 г. У союзников — 25 тысяч, у турок — 30 тысяч}

Кобург согласился не без колебания. Но, во-первых, уже было не время противоречить, а во-вторых, принц невольно подчинился Суворову, хотя и был старше.

Союзники выступили 19-го ночью. За р. Тротуш перестроились в две колонны: западная — австрийцы, восточная — наши. Впереди наших, чтобы скрыть их прибытие, шла австрийская конница Карачая, и остановки наши делали укрыто.

Утром 20-го продолжали идти к р. Путне, где были передовые войска турок. Главные силы их были в укрепленном лагере, у Фокшан. В четыре часа дня турки были сбиты за Путню, и союзники под проливным дождем навели мосты. На рассвете 21 июня Суворов пошел к Фокшанам.

Австрийцы построились в две линии, конница сзади; Суворов — в пять линий, конница — впереди. Турецкая конница окружила союзников и особенно плотно Суворова. Однако испытанная в боях с турками пехота наша была несокрушима: движение продолжалось. На пути лежал густой лес, занятый турками. Суворов решил его обойти, двинув австрийцев с запада, а русских с востока. Турки толпами отступали в главный лагерь. Обойдя лес, Суворов подошел еще ближе к востоку, болотистым камышом, чтобы выйти в бок турецкому лагерю, австрийцы продолжали движение в лоб.

Турки открыли сильную пальбу, но союзники, примкнув теперь друг к другу, уверенно шли на врага. В 1000 шагах от турок их артиллерия открыла огонь, а когда наша конница опрокинула турецкую конницу и часть пехоты, первая линия союзников, под начальством Дерфельдена, без выстрела, с музыкой и барабанным боем, бросилась в штыки.

Разбитые наголову, войска Османа бежали на Рымник и Бузео. Легкие войска союзников преследовали противника до наступления ночи. Через несколько недель Осман собрал едва несколько сотен человек.

После победы, которая обошлась всего в 400 человек убитыми и ранеными, Суворов и Кобург впервые увиделись; они обнялись, поцеловались. Принц, совершенно очарованный умом и обращением Суворова, сделался на всю жизнь его другом.

Фокшанский разгром был неожидан и для нас, и для турок. Мы наступать еще не думали; как вдруг слабые силы Суворова присоединяются к австрийцам, увлекают их и могучим ударом наносят врагу поражение. Турки, шедшие раздавить одиноких австрийцев, вдруг сами терпят поражение. Без сомнения, было чему подивиться. Екатерина заплакала от радости и при милостивом рескрипте пожаловала Суворову бриллиантовый крест и звезду к ордену св. Андрея Первозванного. Австрийский император прислал при рескрипте дорогую табакерку с бриллиантовым шифром. Общественность России выражала громко восторг. Суворов был везде героем. Турки начали суеверно бояться Суворова, маленький «Топал-паша»[38] сделался для них едва ли не пугалом: с ним стали побеждать и австрийцы!

Победа вновь была одержана благодаря воинскому искусству и силе духа войск. Непреклонная воля Суворова увлекла на победный путь и союзников. Полная его уверенность в победе заставила и их смотреть на дело уверенно и спокойно. Воинское искусство проявилось в нанесении встречного удара, который разрушил наступательный замысел турок. Оно же видно и в напряженности действий, и в глубоком построении с умелым сочетанием родов войск, и в громовом ударе на поле сражения, и в преследовании. Но главное: «Фокшаны зажмут рот тем, кои рассеивали, что мы с австрийцами в несогласии», — как сказала Екатерина.

Однако и плодами Фокшанской победы мы не воспользовались, поскольку снова не были готовы к общему наступлению. Суворов ушел обратно в Бырлад, Кобург остался в Фокшанах. Великий визирь вновь решил наступать. Искусно обманув Потемкина, он, лично возглавив 90–100-тысячное войско, устремился на Рымник, чтобы разбить Кобурга.

Суворов разгадал намерение турок и перешел из Бырлада в Пуцени с намерением помочь австрийцам. 6 сентября ночью он получил известие о движении против Кобурга великого визиря и просьбу о помощи. Суворов, не убежденный пока в ее своевременности, остался наблюдать за Галацем, но усилил разведку. 7-го явился второй гонец: громадные силы турок находятся всего в 16 верстах от принца. Теперь Суворов уже повел свое 7-тысячное войско и, преодолев за двое суток более 75 верст по отвратительным дорогам при ливне и затратив время на наводку ряда мостов, 10 сентября соединился с австрийцами. Турки между тем, остановясь в укрепленном лагере на р. Рымнике, ограничились стычками.

Решением Суворова было немедленно напасть самому. Принц не соглашался, говорил, что несоразмерность сил слишком велика, русские войска очень изнурены, позиция турок очень сильна и т. п. Суворов раздраженно отвечал: «Числительное превосходство неприятеля, его укрепленная позиция, потому-то именно мы и должны атаковать его, чтобы не дать ему времени укрепиться еще сильнее. Впрочем, делайте что хотите, а я один с моими русскими войсками намерен атаковать турок и тоже один надеюсь разбить их».

Принцу оставалось исполнить волю Суворова. Суворов сделал разведку. У д. Тырго-Кукули стояло до 15 тысяч турок. Западная опушка леса Крынгу-Мейлор была занята 40 тысячами человек, в длинном ретраншементе с засеками, обеспеченными топкими болотами. Остальные 35–45 тысяч турок расположились в укрепленном лагере у Мартинешти на р. Рымнике.

Суворов предписал союзникам начать движение ночью на лес Крынгу-Мейлор, против крыла и середины неприятеля; на себя Суворов брал самую трудную задачу: двинуться боком на д. Тырго-Кукули, зайти правым плечом на д. Богчу и одновременно с австрийцами ударить по главным силам турок. Связь между русскими и австрийцами обеспечивала конница Карачая. Построение наше было таким же, как и под Фокшанами, причем оно же предписывалось и австрийцам. Преодолев (два батальона фанагорийских гренадер) крутой овраг и отбив яростные удары конницы турок, наши овладели передовым лагерем.

^{Рымник. 11 сентября 1789 г. У союзников — 25 тысяч, у турок — 90 тысяч}

Принц Кобург двигался в направлении леса Крынгу-Мейлор. Великий визирь приказал всей коннице (свыше 20 тысяч коней) ударить в большой промежуток между союзниками. Три раза бросались турки, но безрезультатно. Преследуемые союзной конницей, они понеслись к д. Богчу. Заняв д. Тырго-Кукули, Суворов быстро зашел на восток, в направлении на д. Богчу. В 3–4 верстах от леса, пользуясь близостью колодцев, он дал истомленным войскам напиться. Через полчаса, тщательно осмотревшись, Суворов вновь пошел на д. Богчу. В это время прибыл великий визирь со свежей конницей.

Земля задрожала от топота 40 тысяч коней, и турецкая конница окружила наши войска со всех сторон. Но, соперничая с русскими в храбрости, австрийцы мужественно встретили противника, а конница Карачая рубила турок с боков и тыла.

Между тем Суворов овладел д. Богча. Увидев у себя в тылу русских, турки отхлынули частью к лесу, частью к Мартинешти.

Австрийцы скоро примкнули к нашему северному крылу. Теперь предстояло овладеть лесом Крынгу-Мейлор, где стояли 40 тысяч не бывших еще в бою янычар. Мгновенным наитием свыше, дабы поразить турок неожиданностью и меньше терпеть от их огня, Суворов пустил вперед всю конницу и за ней бегом пехоту. В 300 саженях от турок союзная конница сквозь пехоту бешено понеслась на укрепления. Стародубский карабинерный полк с полковником Миклашевским во главе первым перескочил окопы, за ним влетели австрийские гусары. Казаки и арнауты ворвались с тыла. Не успели янычары прийти в себя, как союзная пехота с криками «ура» и «да здравствует Франц» хлынула вслед за конницей. Началась страшная резня. Турки бросились к Мартинешти. Великий визирь пытался остановить их, читал Коран, умолял, грозил, стрелял из орудий — ничто не помогло. Только наступившая ночь спасла остатки беглецов.

Победа была полная: 15–20 тысяч турок лежали на поле битвы, остальные рассеялись. Великий визирь собрал впоследствии только 15 тысяч человек. Потери победителей не превосходили 600–800 человек. Добыча была огромная. Суворов получил достоинство графа Рымникского, Георгия I степени, бриллиантовый эполет, богато изукрашенную шпагу и ценный перстень; австрийский император возвел его в звание «графа Священной Римской империи».

Силой воли Суворов увлек колеблющегося союзника. Так же, как и под Фокшанами, решил он действовать самым страшным оружием: неожиданностью. Соединение его с австрийцами было столь невероятно быстрым, что визирь приказал отрубить голову лазутчику, донесшему, что Суворов 7 сентября находился в Пуцени.

Турки были разбросаны в трех местах, и визирь, ожидавший подкрепление, был разбит по частям.

Боковое движение с 7 тысячами войск — при наличии впереди 15 тысяч противника, а сбоку 40 тысяч — было выполнено с поразительным искусством. Распоряжение об ударе конницей на укрепления Крынгу-Мейлорского леса относится к числу блистательнейших решений гениального полководца.

Сила духа Суворова, его уверенность в победе передалась в войска, которые проявили необыкновенный подъем, особенно русские. Один из австрийских офицеров писал: «Как ни хороши наши люди, но русские еще превосходят их в некоторых отношениях; почти невероятно то, что о них рассказывают. Нет меры их повиновению, верности, решимости и храбрости. Они стоят как стена, и все должны пасть перед ними». Рымникская победа была столь потрясающа, что, перейди мы в общее наступление, война кончилась бы в том же году. Суворов и дал смелый совет похода за Дунай, но Потемкин продолжал бездействовать, и зима опять отдалила поход до будущего года.

Все же Потемкин решил до зимы овладеть крепостями по Нижнему Дунаю. Корпус Мелера-Закомельского (10 тысяч) был собран на Нижнем Дунае, корпус Суворова (12 тысяч) — у Галаца. Кроме того, в устье Дуная прибыли содействовать сухопутным войскам гребные суда де Рибаса. В середине октября Мелер-Закомельский овладел Килией, а в половине ноября де Рибас овладел Тульчой и Исакчей.

Вторично (первый раз в 1787 г.) войска наши подошли к Измаилу и под начальством трех равновластных начальников: Мелера-Закомельского, Потемкина (племянника князя) и де Рибаса — приступили к осаде.

Измаил к 1790 г. был сильно укреплен иностранными инженерами. Главный вал на протяжении 6 верст имел семь бастионов и большое число входящих и исходящих углов. В юго-восточной части, лицом к реке, был кавальер до 40 футов[39] высотой, с 22 орудиями. Вал крепости был высотой в 3–4 сажени[40], ров шириной 6 саженей и глубиной 3–5 саженей, местами с водою до плеч. Все верки были земляные, за исключением двух каменных бастионов; кроме того, Бендерский бастион в северном исходящем углу был обделан камнем. Приречная сторона была слабее, но турки не полагали, что мы войдем в устье Дуная. Вооружение крепости состояло из 200 крупных орудий. Сам город высился уступами; прочные ханы, гостиницы, мечети способствовали обороне. Сообщения шли через четверо ворот: Царьградские (Броские) и Хотинские на северо-западной стороне, Бендерские и Килийские на северо-востоке. Число защитников достигало 35 тысяч, из них 8 тысяч конницы, 17 тысяч янычар, несколько тысяч татар.

^{Штурм Измаила 11–12 декабря 1790 г. под начальством А. В. Суворова}

Комендант Измаила, старый, поседевший в боях Айдозли Мехмет-паша, был человеком решительным, твердым и дельным. Султан обещал, что, если Измаил будет взят, оставшиеся в живых защитники будут казнены. Боевых припасов было в изобилии, продовольствия — на полтора месяца. Таким образом, Измаил был крепостью сильной, хорошо вооруженной и снабженной, с многочисленным храбрым гарнизоном и с опытным, решительным вождем.

Скорое овладение Измаилом было весьма трудным. Между тем оно было крайне необходимо политически, дабы заключить мир с Турцией, пока враждебные нам державы не успели помочь ей, для чего и надо было кончить войну сильным ударом. Однако дела наши шли плохо. В сырое, холодное время в войсках вспыхнули болезни, не хватало довольствия. 26 ноября на военном совете было решено, ввиду неодолимости Измаила, отойти на зиму подальше. Некоторые части уже приводили в исполнение это решение; де Рибас объявил, что уходит к Суворову, в Галац, как вдруг пришло известие, что начальником войск, собранных под Измаилом, Потемкин назначил Суворова. Известие это, как искра, облетело войска. Все ожили, все знали, чем кончится дело. «Как только прибудет Суворов, крепость возьмут штурмом», — говорили все, а особенно пылко де Рибас, иначе и не называвший Суворова, как героем.

Суворов отправил из Галаца под Измаил фанагорийских гренадер, 200 казаков, 1 тысячу арнаутов и 150 охотников Апшеронского полка, 30 лестниц и 1 тысячу фашин, продовольственные запасы, а сам поскакал вперед.

Рано утром 2 декабря, предварительно преодолев свыше 100 верст, к Измаилу подскакали два всадника, забрызганные грязью: это были Суворов и казак, который в крохотном узелке вез все имущество полководца. Раздалась приветственная пальба, общая радость распространилась в войсках: в маленьком, сморщенном старичке видели символ предстоящей победы!

Суворов немедленно приступил к делу. Ежедневно выезжал он с офицерами на разведку, изучал внимательно каждую складку местности, давал указания, где и как вести войска на приступ. Были заложены батареи с целью убедить турок в желании вести осаду. Рибас выстроил сильные батареи на острове Сулин и учил войска посадке на суда. В лагере были выстроены валы и рвы наподобие измаильских, и ночью под руководством Суворова войска учились преодолевать их; готовились лестницы, фашины[41].

7 декабря Суворов послал в Измаил письмо Потемкина с предложением сдать крепость и к письму приложил свою записку: «Сераскиру, старшинам и всему обществу: я с войсками сюда прибыл. 24 часа на размышление для сдачи и воля; первые мои выстрелы — уже неволя; штурм — смерть. Что ставлю вам на рассмотрение». Сераскир ответил письмом, прося перемирия на 10 дней, а на словах прибавил: «Скорее Дунай остановится в своем течении и небо рушится на землю, чем сдастся Измаил».

Суворов ответил сераскиру, что, вопреки обыкновению, дает на размышление еще 24 часа. В назначенный срок ответа не было, и на 11-е число было назначено взять Измаил. Оставшиеся сутки пошли на завершение вещественной части и на небывалую по умению и объему нравственную подготовку. Суворов ходил по бивакам, говорил с солдатами и офицерами, вспоминал прежние победы, указывал на трудности овладения Измаилом. «Видите ли эту крепость, — говорил он, указывая на Измаил, — стены ее высоки, рвы глубоки, а все-таки нам нужно взять ее. Матушка-царица приказала, и мы должны ее слушаться». — «С тобой все возьмем», — восторженно отвечали солдаты. Гордый ответ сераскира Суворов приказал прочесть в каждой роте, чтобы еще больше поднять жажду победы. Казакам с короткими пиками внушалось, что они в условиях тесноты наиболее способны к эффективным действиям.

^{Штурм Измаила 11 декабря 1790 г.}

Но надо было повлиять и на генералов. Еще несколько дней назад они считали взятие Измаила невозможным и решили отступать. Суворов созвал военный совет и произнес воодушевленную речь, подчеркнув, что уже два раза русские безуспешно подступали к Измаилу, третья неудача немыслима, надо или взять крепость, или умереть. «Я решился овладеть крепостью либо погибнуть под ее стенами», — так закончил свою речь Александр Васильевич.

Общее постановление было — начать приступ… Участь Измаила была решена!..

У Суворова под Измаилом было всего 31-тысячное войско, из них 15 тысяч пеших казаков, плохо вооруженных. Войска разделились на три крыла, по три колонны каждое. Рибас (9 тысяч человек) с речной стороны, правое крыло Потемкина (7,5 тысячи человек) ориентировано на западную часть крепости, левое крыло Самойлова (12 тысяч) — на восточную, конная поддержка Вестфалена (2,5 тысячи всадников) — на сухопутной стороне.

Колоннам дано задание: первой, под командованием генерала Львова, взять редут Табию с тыла; второй, руководимой Ласси, — куртину у Броских ворот; третьей, возглавляемой Мекнобом — Хотинские ворота; каждая колонна состояла из пяти батальонов. В голове — 128–150 стрелков, за ними рабочие с шанцевым инструментом, затем три батальона с фашинами и лестницами, наконец, поддержка — два батальона в общем каре. Четвертой колонне, под командованием Орлова (2 тысячи казаков), поручалось взять вал восточнее Бендерских ворот; пятой, во главе с Платовым (5 тысяч казаков), идти по лощине против восточной части крепости и помогать флоту. В поддержку казакам придавались два батальона Полоцкого мушкетерского полка. Впереди колонн — 150 отборных казаков с ружьями, затем рабочие, за ними казаки с короткими пиками. Шестая колонна, под командованием Голенищева-Кутузова (пять батальонов казаков), должна была взять Килийские ворота.

С речной стороны первой колонне Арсеньева (три батальона, 2 тысячи казаков) приказывалось идти против кавальера и ближайшего к берегу бастиона; второй, бригадира Чепеги (три батальона, 1900 казаков) — против средней части крепости; третьей, Маркова (пять батальонов, 1 тысяча казаков) — против старой крепости. В лагере оставлено по 100 человек от каждого батальона поддержки[42]. Колонным начальникам дана полная свобода действий в оперировании резервами.

Распределение войск свидетельствует о направлении главного удара с речной стороны, которая была слабее; остальные войска, особенно казаки, должны были отвлекать на себя силы противника. Чрезвычайно важным моментом является отсутствие общей поддержки пехотой и замена ее конницей: сразу введены все силы.

Для усиления эффекта внезапности Суворов избрал для начала боя ночь. Кроме того, ожидая упорного сопротивления турок, он хотел действовать возможно дольше при светлой части дня (рассвет в Измаиле в семь часов утра, закат в четыре часа дня). По третьему сигналу ракеты, в пять часов ночи, войска должны были прийти в движение. Во избежание недоразумений приказано было всем начальникам сверить свои часы, а чтобы «басурманы» не догадались, что означают ракеты, решили пускать их в лагере каждую ночь.

Войскам даны подробные наставления: что делать стрелкам, рабочим; как пользоваться лестницами и фашинами; как вести себя при овладении валом; когда открывать ворота; кому охранять пороховые погреба и пр. В общем, все знали свои места и обязанности.

Стать в ружье приказано лишь за полчаса до начала движения, «дабы медлениями не угашать стремления к приобретению славы». Строго запрещалось грабить город во время боя, трогать мирных жителей и особенно женщин и детей.

Накануне приступа, с восходом солнца, все батареи открыли сильный огонь по крепости, произведя значительные повреждения. В тот же день Суворов отдал приказ, который кончался словами: «Два раза осаждала Измаил русская армия и два раза отступала; нам остается в третий раз или победить, или умереть со славою».

Ночь 11 декабря была темная, пасмурная; деятельный комендант Измаила объезжал валы, поверяя сторожевую службу. Несколько казаков перебежали к туркам. Эффект неожиданности частично пропал, но и утомление турок возросло. Никто не спал и у нас; офицеры и солдаты собирались у костров, говорили о предстоящем сражении. Суворов ходил по бивакам и заводил разговоры. «Какой полк?» — спрашивал он; получив ответ, хвалил солдат, припоминал минувшие дни. «Славные люди, храбрые солдаты, — восклицал он, — тогда они делали чудеса, а сегодня превзойдут самих себя». Простые, проникновенные слова обожаемого полководца воспламеняли сердца солдат и офицеров, все жаждали показать себя достойными похвал.

В первом часу ночи Суворов прилег к костру, но заснуть не мог. В три часа взвилась первая ракета, и войска заняли назначенные места. В половине шестого пошли на приступ. Густой туман скрывал движение. Вдруг огненное кольцо опоясало крепость, раздался грохот 250 крепостных орудий, а вслед за тем начался огонь по крепости 500 орудий с прибрежной стороны. Войска быстро приблизились ко рву и, забросав его фашинами, приступили к спуску, приставляли лестницы к стенам, карабкались на них. Первым вошел на вал Ласси. Войска Львова, перейдя ров, наткнулись на высокий палисад; Львов первым прыгнул через него, за ним все остальные — и овладели Броскими и Хотинскими воротами, в которые и влетела немедля часть конницы.

Кутузов, произведя отчаянный удар на бастион Килийских ворот, замялся в нерешительности. Суворов, заметя это, послал сказать, что Кутузов назначается комендантом Измаила и что послано донесение в Петербург о взятии крепости.

У Мекноба лестницы оказались коротки: пришлось связывать их по две, под страшным огнем; наконец, удается взойти на вал, но тут удальцов встретил сам сераскир с отборными янычарами. Мекноб смертельно ранен, почти все офицеры перебиты, но вал все же наш.

Орлов уже карабкался на стены, как вдруг толпа турок бросилась сбоку на казаков. Пики разлетаются под ударами, безоружные казаки гибнут. Суворов двигает на помощь им конницу и два батальона Полоцкого мушкетерского полка — и только часть турок спаслась в крепости, но противник успел затворить ворота.

Платов перейдя по пояс в воде, взбирался на вал. Услышав победный крик «Алла» турок, двинувшихся против Орлова, казаки, потеряв и сами многих убитыми, остановились, но атаман с криком: «С нами Бог и Екатерина, братцы за мной!» — бросился вперед. Помощь 1-го батальона Бугских егерей от Кутузова решает дело: казаки входят в связь с Рибасом, войска которого в быстром порядке высадились на берег и тоже овладели валом.

Наступил день. Главный вал был в наших руках. Турки отступили в город, готовясь к последней, отчаянной обороне. После короткого отдыха, с ружьями наперевес, с музыкой, неудержимо хлынули наши со всех сторон, и к двум часам дня, после отчаянной борьбы за каждое здание, проникли внутрь города. Суворов приказал восьми эскадронам и двум казачьим полкам очистить улицы от турок. К четырем часам дня, строго по расчету Суворова, из 35-тысячного турецкого войска 26 тысяч были убиты, 9 тысяч человек, почти все с ранениями, взяты в плен. Из крепости ушел случайно только один раненый турок, а Дунай на полверсты в ширину был красным от крови.

Наши потери составили, по одним данным, 4500 убитыми и ранеными, по другим — 10 тысяч. Измаил на три дня отдан был солдатам на разграбление — печальный обычай времени!..

11 декабря 1790 г. произошло беспримерное событие в истории всех времен и народов. Действительно, «не Измаил, но армия турецкая истреблена в укреплениях пространных». Не только взяты стены, считавшиеся неодолимым препятствием и обороняемые многочисленным и храбрым врагом, но и совершенно истреблен весь враг, засевший за стенами. И все это благодаря великому дару Суворова подготовить приступ и блистательно его выполнить.

Распоряжения, даваемые Суворовым со 2 по 11 декабря, отличаются несравненной прозорливостью и основательностью. Потемкин дает средства, слишком слабые для овладения крепостью, и Суворов принимает все меры, дабы увеличить их: стягивает из Галаца дополнительные войска и средства; ведет на приступ даже пеших казаков, плохо вооруженных. Ни один человек не остается не у дел.

Местность у Измаила и сама крепость, за короткий срок изучены войсками так, что никто не сбился ночью с пути. Расчет движения и его выполнение следует признать образцовыми: все у цели одновременно — разница в несколько минут.

Из-за наступления войск с разных сторон неприятель в темноте не мог определить, где будет нанесен главный удар, вследствие чего не было известно, куда вести поддержку, а когда стало светло — валы уже пали. Порядок движения прост и искусен: стрелки бьют защитников стен, пока рабочие с инструментом и батальоном с фашинами и лестницами переходят ров, поддержка ведет главный удар. Конница назначена для отражения вылазок, что и выполняет, выручив Орлова, а затем подкрепляет развитие успеха. Все твердо знают свои обязанности, все заранее выяснено, и нет ни одного недоразумения. Между тем для подготовки было выделено всего восемь дней.

Еще выше — подготовка нравственная. Уже с появлением Суворова под Измаилом начинается перерождение взглядов в войсках, а на военном совете 9 декабря, под влиянием его силы духа, совершается внутренний переворот в настрое всех военачальников, и насколько прежде они были неуверены в успехе, настолько теперь уверовали в него. Искусно поддержав нравственный подъем и доведя его до высшего напряжения к самому нужному мгновению, Суворов в ходе сражения пожинает зрелые плоды, и в бою его участие сравнительно мало: все делается благодаря нравственному подъему как бы само собой.

Впечатление от Измаильского погрома на Турцию было оцепеняющим, многие крепости сдавались без сопротивления, боясь участи Измаила. Путь в сердце Турции был открыт. Но Потемкин и тут, ввиду наступления зимы, завершил кампанию. Только в 1791 г., после незначительных действий с нашей стороны, был подписан Турцией мирный договор, однако все еще под впечатлением падения Измаила.

В России восторгам и изумлению общества не было границ. Целый ряд произведений, начиная с Державина, был посвящен Суворову. Но он сделался центром всеобщего внимания, уважения и удивления и в Европе. Позднее Байрон посвятил целые главы Суворову в своем «Дон-Жуане». Сам Суворов признал взятие Измаила делом необыкновенным и впоследствии говорил: «На такой штурм, как Измаильский, можно пуститься один только раз в жизни». Правда, это не помешало ему взять так же и Прагу четыре года спустя.

После взятия Измаила Суворов приехал в Яссы, к Потемкину, который встретил его любезно и спросил: «Чем я могу наградить ваши заслуги, граф Александр Васильевич?» Суворов, ждавший фельдмаршальства, оскорбился и раздраженно ответил: «Я не купец и не торговаться сюда приехал. Кроме Бога и государыни, никто меня наградить не может». Озлобленный Потемкин, донося о взятии Измаила императрице, писал, что для воздаяния Суворову за его заслуги достаточно будет выбить медаль в память штурма Измаила и зачислить Суворова подполковником в Преображенский полк[43]. Екатерина согласилась на это. Суворов остался без награды. Но этим дело не кончилось.

Суворов в Финляндии и в Херсоне. 25 апреля Потемкин устроил в Петербурге в честь взятия Измаила торжество, на котором присутствовала сама государыня, главного же виновника падения Измаила — Суворова — послали в Финляндию намечать укрепление побережья.

Суворов исполнил задание за четыре недели, но, вместо ожидаемого им назначения в Турцию, 25 июня получил новое повеление: «Полагаемые вами укрепления построить под ведением вашим». Суворов не любил строительного дела, но был сведущ в нем. Он пробыл в Финляндии полтора года и укрепил границы.

Деятельностью этой государыня была довольна, но Суворову нужна была служба боевая, даже «хоть в Японь». Однако 10 ноября он получает начальство над войсками в Екатеринославской губернии, Крыму и присоединенных землях, причем поручалось и укрепление южных границ по замыслу инженера де Волана.

В Херсоне, как и в Финляндии, Суворов тяготился «тиранством судьбы». В 1793 г. он просил уволить его «по здешней тишине и отсутствию практики» и позволить отправиться добровольцем в союзные войска, против Франции. Просьба не была уважена. В 1794 г. вспыхнул мятеж в Польше. Суворов вновь писал: «Всеподданнейше прошу всемилостивейше уволить меня волонтером к союзным войскам, как я много лет без воинской практики по моему знанию». Императрица вторично отказала.

Суворов был в отчаянии. Но судьба сжалилась над ним. Начальник всех войск на польской границе и против Турции, Румянцев, 7 августа, не сносясь с Петербургом, приказал Суворову выступить на войну, и 14 августа Суворов начинает свой знаменитый польский поход.

Вторая война с Польшей. Штурм Праги[44]. Второй раздел Польши в 1794 г. Россией, Пруссией и Австрией вызвал восстание. Его главой избран литовец Тадеуш Костюшко, даровитый военный человек высоких нравственных качеств. Он провозгласил всеобщее вооружение, произвел нужные сборы, возвысил налоги и создал войско.

Профессор Н. А. Орлов считает, что боевые силы поляков превышали 70 тысяч человек: у Костюшко 20–25 тысяч, у Заиончика в Люблинском воеводстве — 20 тысяч, у Ясинского близ Гродно — 6 тысяч, у Грабовского близ Вильна — 12 тысяч, остальные — в разных частях Польши. У нас было: у Репнина на границе Литвы, у Риги — Дриссы — Пинска — 23–25 тысяч; у Дерфельдена на пути к Владимиру — Волынску с юга — 19 тысяч; у Ферзена в Краковском и Сандомирском воеводствах — 12–13 тысяч. Пруссаки выставили 10 тысяч. Всего 64–67-тысячное войско, да еще мог присоединиться Суворов с 4500 воинами.

До прибытия Александра Васильевича дела наши шли удачно, но развить успех мы не старались. Варшавой овладеть упустили случай. Костюшко оправился, укрепил Прагу. Приближалась осень. Казалось, война будет прервана, но в это время Суворов дал делу другой оборот.

14 августа Суворов выступил из Немирова с 4500 солдатами и 10 орудиями. Присоединив по пути войска под командованием Буксгевдена и Маркова (6500 человек и 16 орудий), он 22 августа прибыл в Варковичи (за девять дней преодолел 270 верст), 23-го выступил на Ковель (125 верст), куда прибыл 28-го. 31 августа двинулся на Кобрин. 4 сентября у Кобрина, близ монастыря Крупчицы, были разбиты передовые части Сераковского. Сераковский отошел к Бресту с 6000 войск и 10 тысячами косиньеров. На рассвете 8-го 9-тысячное войско Суворова после шестичасового жестокого боя, преимущественно на холодном оружии, взяло верх: Сераковский был совершенно истреблен. У нас выбыло из строя до 1000 человек. «Брестский корпус… сего числа кончен», — доносил Суворов.

Победа эта произвела удручающее впечатление. Сам Костюшко растерялся. Еще недавно ходили слухи, что идет не знаменитый Суворов, а другой, теперь же у всех закралось мрачное предчувствие.

Движение Суворова от Немирова к Бресту с разгромом противника — выдающийся образец военного искусства. Владея Брестом, Суворов способен был отрезать от Польши поляков, бывших в Литве и выступавших против Репнина; давал возможность Ферзену отойти на соединение с Репниным; подготовлял поход на Варшаву и, наконец, занимал р. Буг в обеспечение приобретений по назревшему третьему разделу Польши. Вообще мы приобрели господствующее положение. Суворов мог двинуться прямо к Бресту, но тогда он подвергал бы опасности свои сообщения от Сераковского и Макрановского, между Дивином и Пружанами, а потому он выбирает несколько кружной путь, на Дивин и Кобрин, чтобы здесь обеспечить свой тыл победой. Кроме того, Суворов выходил бы на соединение с войсками Репнина от Пинска. Войска двигались весьма быстро, несмотря на крайне плохие дороги.

Суворов ехал среди солдат, говорил с ними, узнавал старых сподвижников, хвалил их. Во всех частях раздал он свою «Науку побеждать», которую унтер-офицеры должны были знать наизусть, а солдатам прочитывать ежедневно.

В Бресте Суворов оставался месяц. Его принудили к тому убыль людей и нелады с Репниным по обеспечению тыла и флангов. Пока Суворов перепиской с генералами добивался обеспечения задуманного им похода на Варшаву, Костюшко сам помог ему. Неумело пытаясь помешать соединению Ферзена и Суворова, он 29 сентября, у Мацеиовице, был разбит Ферзеном и взят в плен. «Finis!»[45] — воскликнул здесь Костюшко. Теперь Суворов был вполне обеспечен с юга и решил немедленно идти на Варшаву, приказав[46] Ферзену и Дерфельдену идти на соединение: первому — на Минск, второму — на Белосток.

Ферзен был подчинен Суворову. Но Суворов не знал, захочет ли и Дерфельден исполнить его приказание, не даст ли ему Репнин другого задания, а потому решил для обеспечения себя с севера двигаться к Варшаве кружным путем на Бельск. Кроме того, он просил австрийцев протянуться до Лукова и далее до Вислы, против устья Пилицы, до соединения с пруссаками, а пруссаков приглашал содействовать в покорении Варшавы.

Но поскольку Дерфельден послушался Суворова, Суворов решил идти на Варшаву прямо. 7 октября, оставив в Бресте небольшую часть, он с 8-тысячным войском выступил на Янов. 14 октября в Станиславове присоединился Ферзен с 11 тысячами солдат. Дерфельден был близ Вышкова, на Буге. В Станиславове узнали, что в Окуневе и Кобылке сосредоточены большие силы поляков. Суворов ночью идет на Кобылку, а Ферзена двигает на Окунев. Ферзен противника не нашел, а Суворов в Кобылке полностью разбил (15-го утром) часть сил Макрановского (отступившего из Литвы спасаясь от Дерфельдена). С нашей стороны бой велся стремительными ударами в лоб с охватом, лесом и болотом, преимущественно спешенной конницей. Удар в сабли Мариупольского легкоконного полка и двух эскадронов Глуховских карабинеров был так блестящ, что Суворов говорил одному французскому эмигранту: «Если бы ты был при Кобылке, ты бы увидел то, чего я никогда не видал».

В Кобылке Суворов остановился, хотя до Праги оставалось несколько верст. Необходимо было ждать Дерфельдена и подготовить приступ. Овладение укрепленной Прагой с несколькими десятками тысяч защитников было дело не легкое, а между тем падение Праги означало и падение Варшавы — главного и последнего очага восстания.

Прага представляла собой бедное еврейское поселение на восточном берегу Вислы (200 саженей в ширину); в Варшаву вел мост. Она и ранее была обнесена валом, но Костюшко впереди старого вала насыпал укрепления от Вислы до болотистого, непроходимого вброд ручья. За ним простиралось на полверсты поле, местами шириной в полторы версты. Укрепления шли в три ряда: 1) засеки и волчьи ямы, 2) сплошной земляной вал и ров для сохранности пехоты и артиллерии; 3) 43 батареи для стрельбы поверх вала; 4) в исходящем углу — два прочных кавальера. Орудий на вооружении — 104. Укрепления не были окончены. Самым сильным местом был исходящий угол с прочным «Зверинцем».

Сменивший Костюшко Вавржецкий предложил оборонять саму Варшаву, но поляки рассчитывали, что Суворов будет осаждать Прагу, начнется зима и русские отступят. Между тем Суворов решил Прагу взять приступом.

19 октября в Кобылку прибыл Дерфельден, и у Суворова собралось до 31 тысячи войска: 18 тысяч пехоты, 7 тысяч конницы и 5 тысяч казаков. (Как под Измаилом!)

18-го Суворов со всеми старшими чинами произвел разведку. Деятельно готовясь к приступу, 22-го, по окончании приготовлений, войска подошли к Праге, став вне зоны выстрела из укреплений. Генералы повторили разведку. В полночь начали возводить батареи, чтобы как и под Измаилом, убедить поляков в приступе к осаде. 23-го батареи вели весь день огонь. Приступ был назначен на полпятого ночи семью колоннами. Конница вошла в колонны и в четыре отдельные поддержки. Первой колонне (Ласси) указано было отрезать неприятеля от моста с севера; четвертой (Буксгевдена) — взять Песочную гору и «Зверинец»; Пятой (Тормасова) — восточный фронт по кратчайшему направлению к мосту; второй (Лобанова), третьей (Исленева) и шестой (Рахманова) — поддерживать остальные и занимать вал предместья; седьмой (Денисова) — выступить на два часа раньше других и содействовать первой колонне отрезать неприятеля от моста с юга. Для подъема духа Суворов 18 октября созвал военный совет, на котором и заразил подчиненных уверенностью в победе, а 22-го разговорами с солдатами поднял их дух до возможных пределов. Перед самым приступом был прочитан приказ, столь же краткий и внушительный, как под Измаилом.

^{Штурм Праги 24 октября 1794 г.}

Поляки не ждали нападения, и наступление наше было замечено поздно. При звуках выстрелов, польские начальники бросились к войскам, но распоряжений не было дано; бой принял случайный и беспорядочный характер. Быстро овладели наши валами и отрезали врага от моста. Ища спасения от огня артиллерии почти в упор, поляки бросались в Вислу и тонули сотнями. Вавржецкий пытался остановить бегущих, но все было напрасно. Он приказал разрушить мост, чтобы спасти Варшаву, но Суворов и сам приказал зажечь мост: разорение столицы не входило в его расчеты.

Вслед за мостом запылала Прага, превратясь в настоящий ад. Суворов разослал офицеров, чтобы те направили жителей в русский лагерь, но большая часть их погибла раньше. Побоище кончилось только к полудню.

Поляки потеряли 23 тысячи человек и 104 орудия, мы — до 3 тысяч воинов. Варшава содрогалась от ужаса. Рано утром 25 октября к Суворову явились представители варшавского законного правительства. В грозном победителе они увидели великодушного человека. Впоследствии они поднесли Суворову табакерку с надписью: «Варшава своему избавителю».

29 октября Суворов торжественно вступил в Варшаву. Войскам приказано было идти с незаряженным оружием и на выстрелы из домов не обращать внимания. Власти поднесли Суворову хлеб-соль и городские ключи. Суворов поцеловал ключи и, подняв глаза к небу, сказал: «Благодарю Тебя, Всемогущий, что я не должен был купить эти ключи, как…» — он взглянул в сторону Прагу и прослезился.

Последствием взятия Праги стал третий раздел Польши, после чего она как государство перестала существовать. Могучим умом Суворов понимал, что только сильный удар может сокрушить Польшу, а его военный дар дал возможность блистательно достигнуть цели.

Взятие Праги по образцовой подготовке во многом схоже с взятием Измаила: то же тщательное изучение местности, искусное распределение войск, такой же подъем духа солдат. Каким было воздействие Суворова, видно из того, что многие генералы, проявившие героизм, были совершенно слабы телом; сам Суворов писал, что «едва ноги таскает»; Шевич страдал лихорадкой; Поливанов с момента выступления из Бреста едва мог говорить от слабости, но под Прагой первым врубился в неприятеля; Исаев остался в строю с рукой, пронзенной пулей, нанесшей ему одновременно рану и в грудь; Ферзен давно перемогался через силу. Могли ли плохо действовать войска при таких вождях? Поистине, «дело сие Измаильскому подобно!».

Причины жестокости боя были неустранимы: храброе сопротивление поляков вначале, бегство в конце; память об апрельской резне в Варшаве, когда народ резал даже и в церквах безоружных солдат.

В итоге, как пишет Петрушевский, «пролилась река крови, но устранялось хроническое кровопролитие затягивающейся войны». Сам Суворов говорил: «Миролюбивые фельдмаршалы при начале польской кампании провели все время в заготовлении магазинов. Их план был воевать 3 года с возмутившимся народом. Какое кровопролитие! И кто мог поручиться за будущее. Я пришел и победил. Одним ударом приобрел я мир и положил конец кровопролитию». Наконец, ужас, охвативший поляков после 24 октября, был причиной их дальнейшего умиротворения и главным двигателем в плодотворных сношениях с русскими.

С военной точки зрения весь поход Суворова, закончившийся молниеносным ударом под Прагой, является необычайно высоким образцом. Еще из Немирова Суворов писал, что для окончания войны ему нужно 40 дней. Если вычесть 29 дней вынужденного «Брестского сидения», то окажется 42 дня. Вот какова точность расчетов Суворова!

Решив взять Прагу, Суворов замечательно смело и осмотрительно идет к цели. Дабы присовокупить к своему 8-тысячному войску дополнительную силу, он приказывает Ферзену и Дерфельдену присоединиться к нему, хотя последний и не был ему подчинен; по собственному почину сносится с австрийскими и прусскими войсками, прося их о содействии. Словом, стремится использовать все наличные силы, а когда они достаточны, наносит быстрый и громоподобный удар. Только величайшие полководцы мира давали образцы подобных же действий.

Австрийский император и король прусский прислали Суворову ценные награды. Екатерина была в восторге. «Взятием Варшавы вы сами себя сделали фельдмаршалом», — писала она. Сверх сего, она подарила полководцу имение польского короля «Кобринский ключ» с 7 тысячами крестьян.

Главный виновник третьего раздела Польши, Суворов стал, естественно, центром особого внимания и пользовался уважением не только в России, но и за границей.

4 января 1796 г. Суворов прибыл в Петербург. При торжественной встрече, несмотря на 20-градусный мороз, 66-летний Суворов ехал в карете в мундире и без шляпы, держа пожалованную Екатериной шубу на коленях. Заботы о нем государыни и всего общества приняли характер баловства. Однако Суворов с радостью принял предложение осмотреть пограничные укрепления Финляндии, которые им были сооружены в 1791–1792 гг., но закончены другими.

По возвращении Суворов получил самую большую из трех существовавших тогда армий в Ярославской, Пермской, Екатеринославской, Харьковской губерниях и Таврической области, всего 19 пехотных и 13 кавалерийских полков, Черноморский гренадерский корпус, три егерских корпуса, 147 осадных орудий, 48 понтонов, три полка чугуевских казаков и Екатеринославское пешее и конное войско.

В марте 1796 г. Суворов прибыл в Тульчин. Прежде всего он озаботился состоянием здоровья войск. Ежегодная убыль в связи со смертью достигала в некоторых частях 25 %. Суворов добился того, что к августу этот показатель достиг соотношения 1: 792, т. е. снизился до 0, 012 %.

С обычной увлеченностью приступил он к обучению войск. Казалось, разразись война, Суворов явится во главе своей, суворовской силы, — и Екатерина уже готова была помочь Европе в борьбе с Францией, планируя откомандировать за границу именно Суворова. Но 6 ноября 1796 г. императрица скончалась, и на престол вступил Павел I. Желая избежать войны, он отменил распоряжение об отправке наших войск и вместо того приступил к нововведениям в армии.

Здесь столкнулись два взгляда, и «екатерининские орлы», в полном расцвете самодеятельности, как морозом, были прибиты «Гатчиной», с ее муштрой и недоверием.

Суворов не мог сочувствовать такому повороту дела, и это стало причиной его падения. За предлогами дело не стало. И после резкого рескрипта в высочайшем приказе от 15 января 1797 г. Суворову был объявлен выговор.

Суворов подал прошение об увольнении в годичный отпуск, ссылаясь на «многие раны и увечья». Ему было отказано. Тогда 3 февраля он подал прошение об отставке. 14 февраля последовал жесткий ответ: «Государь император, получив донесение вашего сиятельства от 3 февраля, соизволил указать доставить к сведению вашему, что желание ваше предупреждено было и что вы отставлены еще 6-го числа сего месяца».

И вот Суворов на 67-м году жизни был «отставлен от службы» даже без мундира. Он поехал в свое Кобринское имение, надеясь в тиши кончить свои дни. Но ночью 22 апреля его спешно отвезли в глухое имение Кончанское (Боровичский уезд Новгородской губернии). Здесь Суворова водворили в маленький дом, в котором можно было жить лишь летом, а на зиму полководец перебирался в крестьянскую избу. Кроме того, особый чиновник (Николаев) следил за каждым его шагом, и вообще Суворова содержали, как важного государственного преступника.

Несправедливые казенные взыскания, поборы жены и грабежи в Кобринском имении грозили великому полководцу разорением.

14 февраля 1798 г. к нему прибыл племянник, Андрей Горчаков, флигель-адъютант, с повелением немедленно явиться в Петербург. Суворов долго не соглашался, но Горчаков уговорил своего дядю. Павел I встретил Суворова радушно и беседовал с ним около часа наедине. Потом оба пошли на парад. Государь думал ученьем произвести приятное впечатление. Между тем Суворов вел себя непозволительно и, не дождавшись конца учения, уехал домой.

Через две недели фельдмаршал попросил у государя разрешения вернуться в Кончанское, на что Павел согласился.

Теперь надзор был снят, но все же Суворов сильно томился бездействием. Однако он зорко следил за событиями в Европе и успехами Франции, и уже тогда у него зародился план войны с французами, так что, когда в сентябре 1798 г. к нему прибыл генерал Прево по поручению Павла узнать мнение Суворова о войне с Францией, Суворов смело высказал свои воззрения.

Но время шло, и в декабре 1798 г. Суворов даже подал прошение о позволении постричься ему в монахи.

Вдруг 6 февраля 1799 г. в Кончанское прискакал флигель-адъютант Толбухин и привез Суворову следующий высочайший рескрипт от 4 февраля: «Сейчас получил, граф Александр Васильевич, известие о самостоятельном желании Венского Двора, чтобы вы предводительствовали армиями его в Италии, куда и мои корпуса Розенберга и Германа идут. И так, посему и при теперешних европейских обстоятельствах, долгом почитаю не от своего только лица, но от лица других предложить вам взять дело и команду на себя и прибыть сюда для отъезда в Вену».

Пораженный таким оборотом дела, обрадованный до слез, Суворов забыл все перенесенные страдания и срочно поскакал из Кончанского, чтобы стать во главе войск для совершения новых, дотоль еще неслыханных подвигов.

Переход через реку Адду ¦ Переход Суворова от Милана к Турину ¦ Трехдневные бои на Тидоне и Треббии ¦ Сражение при Нови ¦ Выступление Суворова из Италии ¦ Начало Швейцарского похода. Взятие Сен-Готарда ¦ Переход через Чертов мост и движение к Альторфу ¦ Переход через хребет Росшток. Военный совет в Мутенской долине ¦ Двухдневные бои в Кленской и Мутенской долинах ¦ Окончание Швейцарского похода ¦ Возвращение Суворова в Россию.

Переход через реку Адду. Каким образом случилось, что Суворов понадобился Австрии? Почему она неожиданно вспомнила опального русского полководца?

Когда в 1799 г. между Францией и Австрией произошел новый разрыв после разгрома Австрии Бонапартом в 1796/97 г. и Франц Иосиф просил помощи у России, Павел I согласился, будучи перед тем неоднократно задет и оскорблен Францией. Вскоре примкнули к союзу Англия, Турция и Неаполь.

Кроме флота, Россия должна была послать два корпуса в Северную Италию и один в Швейцарию. Но у австрийцев был лишь один даровитый полководец, эрцгерцог Карл, которого и назначили в Южную Германию. В Италию же послать было некого. В таких-то обстоятельствах в Вене вспомнили о Суворове и после долгих колебаний на почве самолюбия, по настоянию Англии, обратились к Павлу I с просьбой назначить в помощники эрцгерцогу Карлу «знаменитого мужеством и победами» Суворова.

8 февраля вечером к Зимнему дворцу подъехала кибитка, и из нее вышел сгорбленный, худенький старичок, гроза турок и поляков, будущий победитель французов.

«Боже, спаси царя!» — воскликнул он, падая на колени перед государем. «Тебе спасать царей», — ответил Павел.

В ходе беседы обнаружилось, что Суворов имел замысел, сходный с государем: перенести войну во Францию, овладеть Парижем и там уже диктовать условия мира.

Таким образом, политика и стратегия, хотя и случайно, совпали. Мало того, Суворову над русскими войсками давалась полная свобода действий. «Веди войну, как умеешь», — сказал государь[47]. Но не так смотрела на это Австрия. Всеми делами ее ведал первый министр, барон Тугут, неограниченно доверенное лицо у императора, самонадеянный, властолюбивый, упрямый и злой. Он твердо держал в руках политические и военные дела, — последние как председатель гофкригсрата.

Тугут и гофкригсрат перед началом войны с Францией составили, по обыкновению, «подробный план действий». Решено было обороняться, а при случае овладеть Италией — цели домашние, личные, — и Суворову для достижения своих целей приходилось вести войну не с противником, а с Тугутом.

К началу 1799 г. Франция выставила пять армий: 1) Батавская — Брюна (27 тысяч) в Голландии; 2) Дунайская — Журдана (37 тысяч), в Эльзасе, на западном берегу Рейна; 3) Гельветическая — Масены (30 тысяч), в Швейцарии; 4) Итальянская — Шерера (58 тысяч), в Северной Италии, на западном берегу Минчио; 5) Неаполитанская — Макдональда, в Ср. и Южн. Италии. Всего до 180 тысяч, не считая 57 тысяч вспомогательных войск (весьма ненадежных).

Австрия имела: 1) армию эрцгерцога Карла (80 тысяч) за р. Лехом; за нею, в Богемии, корпус Старaя (15 тысяч); 2) корпус Готце (26 тысяч) в Граубиндене и Форарльберг; 3) армию Бергарда (48 тысяч) в Тироле; 4) в итальянских владениях и в южных пределах Австрии — 86 тысяч Меласа. Всего 255 тысяч человек.

Русские корпуса (58 тысяч) к началу войны не прибыли; они направлялись: Римского-Корсакова (28 тысяч) в Швейцарию, Розенберга (20 тысяч) и Ребиндера (10 тысяч) в Северную Италию.

Несмотря на превосходство сил противника, Франция решила наступать. Но к прибытию Суворова Журдан дважды потерпел поражение от эрцгерцога Карла и отступил за Рейн, Масена проник в Граубиндер, а из Тироля был вытеснен, Шерер же после сражения у Маньяно отступил к р. Адде.

14 марта Суворов торжественно прибыл в Вену. Император и Тугут уверяли, что ему будет дана полная свобода действий, лишь бы он сообщил свой план войны. Через несколько дней к нему прибыли четыре члена гофкригсрата с мельчайшими подробностями действий. Суворов зачеркнул все и внизу написал: «Я начну действия переходом через р. Адду, а кончу кампанию там, где Богу будет угодно».

Сразу же начались трения. Франц Иосиф вручил Суворову наставление: «Мое желание состоит в том, чтобы первые наступательные действия армии имели целью прикрытие собственных владений и постепенное удаление от них опасности неприятельского вторжения». Наступление разрешено вести только до р. Адды, причем предписывалось: «Сообщать мне предложения свои о дальнейших военных действиях». Продовольственная часть, что оказалось губительным, возложена была на Меласа и австрийское интендантство.

3 апреля Суворов был в Вероне, одновременно с Багратионом (авангард Розенберга). Народ выпряг лошадей и сам вез карету Суворова. Затем Суворов 4 апреля выехал в Валеджио, где оставался до 7-го, выжидая прибытия хотя бы половины войск Розенберга, а чтобы не терять времени, принялся за обучение австрийцев, переведя «Науку побеждать» на немецкий язык и послав русских офицеров приучать австрийцев к стремительным штыковым ударам.

7 апреля прибыла в Валеджио вся дивизия Повало-Швейковского, и Суворов отдал распоряжение о движении к р. Адде. Движение шло быстро, по особому указанию Суворова. Выступали ночью, шли 7 верст, затем делали привал на один час, через 7 верст отдых часа на три-четыре для варки пищи. Пройдя еще 7 верст, снова делали привал на час, наконец, еще 7 верст — и ночлег. Таким образом войска шли большею частью утром и вечером, в жару отдыхали и без особой усталости проходили в сутки 28 верст. Австрийцы считали такое движение утомительным и иногда самовольно останавливались для отдыха, за что получали от Суворова резкие выговоры. «Марш был слишком быстр и лишен всякого военного расчета», — писал Мелас.

После взятия 10 апреля крепости Бреши под угрозой приступа — гениально обставленное предприятие с целью начать войну успехом — Суворов 14-го подошел к Адде.

Шерер, имея не более 28 тысяч войск, отступил за Адду для обороны. Опасаясь за фланги, Шерер растянулся от оз. Комо до р. По на 100 верст, оставив часть войск даже за р. По. Кроме того, французы удержали зачем-то мосты с тет-де-понами у Касано, Лоди и Пичигетоне — большая их ошибка.

Суворов (50 тысяч) сосредоточился против северного Крыла и центра французов, заняв 42-тысячным войском 40 верст. На самом севере было выставлено 19 тысяч против 8 тысяч французов, в середине 23 тысячи против 8 тысяч.

Казаки открыли растянутое расположение французов. Суворов решил прорвать его.

17 апреля Шерер сдал войска Моро, молодому генералу, любимцу французского народа. Узнав об этом, Суворов сказал: «Не штука разбить шарлатана. Лавры, которые мы отобьем у Моро, будут цвести зеленее». Моро распорядился собрать к середине разбросанные войска, но быстрота действий Суворова помешала ему. Французы были прорваны.

^{Итальянский поход}

Оставалось отступать на Милан, но половина дивизии Серюрье у Ваприо была отрезана и сложила оружие. В общем, французы потеряли 2500 убитыми и ранеными, 5 тысяч пленными и 27 орудий. Союзники — до 2 тысяч человек. Победой на Адде Суворов открыл путь на Милан, куда немедленно и двинулся. Французские власти бежали вместе с Моро, и в городе восстановлено законное правительство.

18 апреля, в первый день Пасхи, толпы народа в Милане восторженно встречали русского полководца. Суворов стал центром особого внимания. Хорошо владея итальянским языком, он очаровывал всех своей вежливостью, обходительностью, весельем и остроумием. Французы, взятые в плен при Адде, были приведены в восторг ласковым обращением победителя. Русские войска заслужили общее расположение.

С занятием Милана в Ломбардии началась народная война, волна которой прокатилась по Пьемонту, Тоскане и Римской области, что сделало положение французов опасным.

Всего две недели прошло со времени прибытия Суворова, а дела в Италии изменились в корне.

Переход Суворова от Милана к Турину. В Милане Суворов оставался два дня. Заметив за десять дней похода много различий в уставных и тактических положениях у русских и австрийцев, он разослал общие правила, а также разработал дальнейшие военные действия против французов. Сущность их заключалась в том, чтобы, осаждая в тылу Мантую (Край), броситься на Макдональда (Средняя Италия), а затем на Моро (Турин). Покончив же с ними — идти, притянув все силы, на Париж. Когда Суворов продиктовал это генерал-квартирмейстеру Шателеру[48], австрийский стратег был поражен обстоятельностью всех мероприятий и спрашивал Суворова, когда он все это успел обдумать.

Однако с такими замыслами гофкригсрат согласиться не мог. В рескрипте от 2 мая Франц Иосиф напоминал о прежнем оборонительном плане действий и необходимости заняться покорением крепостей в Северной Италии, особенно Мантуи.

Но Суворов, не дождавшись ответа, уже продолжал наступление. Моро, отступая от Адды, имел двоякую цель: охранение Турина и поддержание сообщений с Макдональдом в Неаполе. Поэтому он отступил: частью на Турин, а частью — через Валенцу на Александрию. Затем, оставив в туринской цитадели гарнизон, Моро с остальными силами, в ожидании Макдональда из Неаполя, расположился между Валенцей и Александрией, за реками По и Танаро.

Суворов, имея в виду сначала уничтожить Макдональда, а потом Моро, 20 апреля направился (36 тысяч) из Милана к переправам на По, а к р. Тичино двинул 5-тысячное войско Вукасовича. 26 апреля союзники стояли по обоим берегам По у Павии, вклинившись между Моро и Макдональдом, которые беспрепятственно соединиться уже не могли.

Здесь 2 мая авангард корпуса Розенберга под начальством Чубарова, стремясь в Валенцу, об оставлении которой Моро получены были ложные сведения, потерпел неудачу у Басиньяно. Выманить Моро из крепости Валенцы также не удалось.

Вскоре после Басиньяно Суворов узнал, что Макдональд задержан в Южной Италии и соединение его с Моро откладывается.

15 мая союзники овладели Турином, заставив французов отступить в цитадель. Население Пьемонта, возбужденное воззванием Суворова, начало народную войну. Моро, не надеясь более на успех, отступил сначала на Кони, а затем в Ривьеру Генуэзскую. Таким образом, за шесть недель Суворов прошел свыше 400 верст и завоевал всю Италию к северу от р. По. Во власти французов были только крепости Мантуя и Кони и цитадели в Александрии, Тортоне и некоторые другие, но и те обложенные союзниками.

Однако и союзники разбросались по всей Италии. Под Турином было лишь 29 тысяч человек. Такая разброска, противная ведению войны Суворовым, объясняется приказом из Вены брать крепости, куда отвлечено 39,5 тысячи войск, а 23 тысячи обеспечивали 400 верст операционной линии. Разбросав против желания свои силы, Суворов принял все меры обеспечить сообщение с Австрией: привел в оборонительное состояние крепости, взятые у французов, в Пьяченце устроил промежуточную базу.

«Недорубленный лес опять вырастает», — говорил всегда Суворов. Этим лесом теперь был Моро. Суворов решил прикончить его в Ривьере. Но в это время были получены сведения о движении Макдональда в Северную Италию, и это заставило Суворова изменить решение.

По соглашению с Моро Макдональд (28 тысяч) должен был двигаться на Тортону, по южному берегу По, а Моро — также к Тортоне, через Гави, выслав дивизию Виктора к Парме на усиление Макдональда, а для обеспечения его с запада 3 тысячи человек под командованием Ляпоипа, вдоль Треббии, к Бобио.

^{Суворов, объезжающий войска в Италии (с картины Нофелли)}

Усилившись, таким образом, до 35,5 тысячи, Макдональд двинулся к Тортоне, но временно оставил дивизию Оливье у Модены, а Монришара — у Карпи для наблюдения за Краем. Это создало большую растяжку в глубину — до 100 верст.

29 мая Суворов узнает о движении Виктора на восток. Значит, Моро усилил Макдональда, а следовательно главный враг — Макдональд. Поэтому Суворов принимает решение: бить с наивозможной быстротой и силой Макдональда, а против Моро оставить лишь заслон. Раз решение принято, оно немедленно же приводится в исполнение, — и началось беспримерное в истории военного искусства движение Суворова навстречу Макдональду с боями на Треббии. Приказано: Бельгарду, который был уже в Александрии, немедленно притянуть к себе Ота (двигался от Пармы на Пьяченцу) и Фрелиха (от Кони); Гогенцоллерну от Модены усиленно спешить к Александрии. Кроме того, Бельгарду требовать помощи из-под Мантуи, от Края. В Валенце устроить промежуточную базу. 30 мая, оставив в Турине 8-тысячное войско Кейма для обеспечения тыла со стороны Савойи и Дофине, Суворов выступает к Александрии с остальными силами, послав и Краю приглашение прибыть туда же.

Клаузевиц не находит слов восторгаться замыслом Суворова, которому в то время исполнилось 69 лет и в руках которого были на три четверти чужие войска, а свои — не переучены по-суворовски.

Но всякому замыслу дает цену его исполнение. И вот Суворов спешит, как никогда. «Любезный генерал, — пишет он Кейму, — поторопитесь взять цитадель, чтобы я раньше вас не пропел Te Deum».

1 июня Суворов, пройдя при страшной жаре по отвратительным дорогам 100 верст за два с половиной дня, прибыл в Александрию, где у него с войсками Бельгарда было уже 34 тысячи. Кроме того, в Александрию могли еще поспешить: Вукасович от Кераско, От — от Вогеры; всего было бы 45 тысяч. Но вот начинаются трения. Край вместо выступления из-под Мантуи прислал Суворову приказание гофкригсрата не выделять ни одного солдата до сдачи крепости. Клаузевиц впоследствии в негодовании назовет такой поступок венского правительства «преступным вмешательством в естественный ход военной машины». И все же Суворов собрал уже до половины всех войск на театре войны, а с войсками Края у него было бы более 60 тысяч человек, т. е. свыше двух третей от запланированной численности войск. Вспомним правило Наполеона о хорошо соображенных предприятиях!..

Прибыв в Александрию, Суворов 2 июня вечером получает подтверждение, что Макдональд, не соединясь с Моро, двигает войска прямо на Модену и Реджио и что 1 июня Гогенцоллерн был отброшен от Модены значительными силами французов к Мантуе.

Суворов, мгновенно оценив обстановку, решил не упустить верный случай нанести Макдональду отдельное поражение, — и вот 4 июня начинается знаменитое в летописях войн движение к р. Треббии.

Трехдневные бои на Тидоне и Треббии. Макдональд после победы над Гогенцоллерном ускорил движение, и 3 июня авангард его (дивизии Виктора и Домбровского) был уже у Фьоренцолы. От, немедленно по прибытии в Вогеру, повернул назад, к Пьяченце, и стал здесь для обороны.

Между тем Суворов, решившись идти навстречу Макдональду, делает соответствующие распоряжения: приказано спешно окончить предмостные укрепления у Валенцы и Басиньяно; укрепить Павию; усилить цитадели в Милане и Пичигетоне, снабдив их продовольствием и боевыми припасами; на По, Танаро и Бормиде навести мосты.

С оставшимся 24-тысячным войском (русских 22 батальона и четыре полка казаков, австрийцев девять батальонов и 18 эскадронов) Суворов 4 июня в 22 часа перешел Бормиду, имея на южной дороге русские войска, на севере австрийские. Уже здесь виден замысел охватом с юга, русскими войсками, отрезать Макдональда от гор и, прижав к р. По, уничтожить. Двигаясь всю ночь, войска 5-го утром достигли Кастельнова-ди-Скривиа. Отдохнув всего три часа, достигли Кастеджио, голова — Страделы. Первая задача захватить эту знаменитую в истории теснину ранее Макдональда — разрешена. Во имя нее за одни сутки войска Суворова, двигаясь в сильную жару, преодолели 45 верст. Из Кастеджио генерал Валецкий был отряжен с одним батальоном, 50 казаками и 50 драгунами на Бобио. Припомним, что сюда противник направил 3 тысячи французов под командованием Ляпоипа: провидение сверхъестественное!..

Суворов полагал выступить далее в С-Джиовани в четыре часа ночи, но, получив донесение Ота, что он отступает перед главными силами французов от Пьяченцы за р. Тидону, приказывает Меласу немедленно идти на поддержку, а вслед за тем идет и сам к Страделе.

6 июня в 10 часов утра Суворов — в Страделе, полагая здесь встать на отдых. Но пришло новое донесение, что на Ота обрушились французы уже на р. Тидоне. Действительно, Макдональд, узнав о движении Суворова из-под Александрии, решил разбить Ота до прибытия Суворова; дивизии Виктoра, Сальма, Домбровского и Руска назначены для удара, Оливье и Монришару приказано спешить на помощь.

С 8 часов утра он выдерживает упорный бой с французами, но принужден отступить в крайнем расстройстве. В это время прибыл Мелас, и австрийцы отбивают французов у д. Сармато.

Между тем Суворов, не дав почти ни минуты отдыха войскам, идет навстречу французам с необыкновенной быстротой. В палящий зной люди не шли, а бежали. Многие едва не умирали от изнеможения, отсталые целыми десятками обозначали ужасный след похода. Растяжка была громадная, Суворов разъезжал вдоль колонны, повторяя: «Вперед, вперед, голова хвоста не ждет». По временам обгонял солдат, прятался где-нибудь в стороне, снова вскакивал на коня и нежданно появлялся. Это оживляло людей. Часто Суворов ехал рядом, забавляя солдат прибаутками. Чтобы заставить забыть об усталости, он приказал во время движения учить 12 французских слов. Как только войска растягивались, офицеры громко произносили эти слова, и солдаты спешили к голове, чтобы услышать их. Но были приняты и меры более крупные. Отдан знаменитый приказ, начинавшийся словами: «Неприятельскую армию взять в полон!..» Одновременно казачьи разъезды двинуты за 70 верст вперед, в тыл Макдональду, разрушать мосты на р. Таро. Ни на мгновение ни в ком не допускалось сомнения в победе.

Скоро поступает новое известие: неприятель уже за р. Тидоной, и От отступает к С-Джиовано. Здесь начинается область личного воздействия полководца на результат встречного боя, который так мощно был задуман, но на который тяжелой печатью легла неудача австрийцев. Суворов, передав начальство великому князю и приказав ему вести войска как можно поспешнее, сам с четырьмя казачьими полками и генералом Багратионом скачет к полю битвы. Уже несколько часов От и Мелас упорно дрались, но в три часа дня три дивизии противника повели одновременно удар в лоб и в охват с обеих сторон, и австрийцы начали отступать.

Но вдруг заклубились облака пыли, сквозь которые чернел густой лес казачьих пик: это Суворов летел на помощь. По его же правилу: «Умей пользоваться местностью», — он въехал на холм обозреть все поле сражения. Безотрадная картина представилась ему. Охваченные с трех сторон, отступают австрийцы. Клином между ними и избранным для нас более южным направлением победоносно, с громадным подъемом, врываются поляки (дивизия Домбровского). Но ведь недаром сам Суворов говорил: «Удивить — победить».

Ослепленный жаждой отомстить за поражение Моро, Макдональд и не думал здесь встретить самого Суворова — это первое. А второе то, что малейшее ошеломление противника, малейшая его приостановка во встречном бою есть уже великий залог успеха. И вот казачьи полки Грекова и Поздеева несутся на Домбровского с юга, а вслед за ними — австрийские драгуны Левенера и Карачая; казаки Молчанова и Семерникова ударили на французов с севера. Сразу оба крыла врага скованы, и подготовлена почва для вступления в бой конницы. За конницей прибегают на поле сражения два батальона русских гренадер. Суворов направляет их к северному крылу — прикрыть переход к наступлению австрийцев. Подходящие же постепенно наши войска выстраиваются уже южнее, дабы захватить сообщения врага.

Как только голова пехоты показалась на поле сражения, Суворов переходит в общее наступление. Багратион просит повременить, говоря, что много отсталых, в ротах нет и по сорок человек. «А у Макдональда нет и двадцати», — возразил Суворов, — «атакуй, с чем Бог послал!» Где мы найдем другое такое понимание природы встречного боя! Всем начальникам приказано, не теряя времени, идти прямо в штыки. Ни мгновения не отдыхая, с музыкой и барабанным боем, с веселыми песнями ринулись наши. Суворов разъезжал по войскам, повторяя: «Вперед, вперед, коли, руби». Французы дерутся с остервенением, но вскоре Домбровский опрокинут, шедшая на помощь полубригада сбита, все южное крыло французов опрокинуто за Тидону. Северное крыло еще держалось против австрийцев, но с поражением южного и оно ушло за Тидону.

В девять часов вечера сражение закончилось. Первый урок Макдональду был дан, наступление его 22-тысячного войска остановлено 19 тысячами союзников.

По причине истощения сил победители не преследовали противника и расположились на ночлег на западном берегу Тидоны: русские — южнее, австрийцы — севернее.

Ночью посланы офицеры подбирать отсталых, а у с. Парапанезе наведен мост для войск Края, идущих из-под Мантуи, и на случай неудачи боя: высший образец подготовки к смене операционной линии на поле сражения.

Макдональд отступил к Треббии, Оливье и Монришар были все еще в переходе. Но, рассчитывая на их скорый подход и действия Моро и Ляпоипа в тыл Суворову, Макдональд решил 7 июня вновь наступать. Однако Суворов не позволял предупреждать себя. Приказом от 7 июня наступление назначено тремя колоннами: южной — Повало-Швейковского; средней — Ферстера; северной — Ота. У Фрелиха восемь батальонов; поддержка сначала за северной колонной, а за Тидоной — за средней — для помощи южному крылу Розенберга (южной и средней колоннам; прочие войска вел Мелас). Чертеж при приказе не дает сомнения в направлении удара — с юга, т. е. на уничтожение — и в самое больное место.

Из-за утомления войск наступление отложили с семи на десять часов утра, и когда жарким утром союзники двинулись к Треббии, пересеченная местность сильно сдерживала их движение. В 14 часов Багратион у Казалиджио увидел дивизию Домбровского, готовую к бою. Суворов приостановил войска, дал оправиться и в два часа дня разослал приказ начать удар[49].

Домбровский снова взят в лоб русской пехотой, сбоку казаками Грекова и Поздеева. Поляки, ненавидя само имя Суворова, сражались яростно, но были сбиты. Поддержанные частями Виктoра и Руска, французы перешли в наступление против Багратиона, но подоспел Повало-Швейковский и частью влево, частью (сам Розенберг) вправо, ударил в штыки. Бой у Казалиджио вновь разгорелся. Средняя колонна, врезавшись клином, овладела д. Граньяно.

Но теперь к французам прибыли Оливье и Монришар, благодаря чему они стали в полтора раза сильнее Суворова. Немедля Монришар, видя потерю Граньяно, усилил своих, но безуспешно, так как Багратион и Пова-Швейковский уже сбили врага южнее, и Монришар, боясь обхода, тоже отошел. Однако развить успех мы не могли: Мелас, вопреки приказу, удержал Фрелиха у себя, где, и без того будучи сильнее, австрийцы уже потеснили французов за Треббию.

Исход сражения еще не был решен, а наступала ночь. Союзники стали на западном берегу Треббии, французы — за нею. Макдональд получил второй блистательный урок: 24 тысячи союзников отбросили за Треббию, охватив с юга, 35 тысяч врага.

8-го непреклонный Суворов снова решил наступать. Приказ остался тот же, что и накануне, только Меласу подтверждено вести Фрелиха и 10 эскадронов Лихтенштейна за средней колонной.

Макдональд тоже решил наступать, в связи с чем приказано: Виктoру, Руска и Домбровскому (14 тысяч) сбить и обойти союзников с юга; Ватреню и Сальму (7 тысяч) — с севера; Оливье и Монришару (11 тысяч) — бить в центр. Поддержек не оставлено: расчет на тактическое окружение (двойной охват) и быстроту действий (все силы сразу). Снова из-за утомления войск решили начать бой лишь в 10 часов.

Увидя обход Домбровского, Суворов двинул на него Багратиона и разослал общее приказание обратить особое внимание на юг. Дивизию Домбровского быстро уничтожили; лишь 300 человек бежали; гроза обхода миновала, но равновесие сил (у нас 23,5 тысячи, у французов 35 тысяч) еще не восстановилось. Наоборот, пришлось выручать Пова-Швейковского, пять батальонов которого окружены были пятнадцатью батальонами Виктoра и Руска, причем гренадерский полк Розенберга развернул даже кругом третью шеренгу. Под палящим зноем в неравной борьбе наши едва стояли на ногах. Судьба боя висела на волоске. Розенберг уже просил об отступлении. Суворов, в изнеможении от жары, лежа в рубашке у громадного камня, ответил: «Попробуйте сдвинуть этот камень, — не можете. Ну так и русские не отступают. Извольте держаться крепко и ни шагу назад». Розенберг уехал.

Но вот и сам любимец Суворова, Багратион, доложил, что убыль велика, ружья от грязи не стреляют, войска в изнеможении не могут больше драться. Это было последней каплей суворовского терпения. «Нехорошо, князь Петр, — сказал полководец и, крикнув: — Коня», — как был в рубашке, поскакал к войскам. Разом все воскресли, усталости как не бывало! Мало того, когда, наведя преследовавших одну нашу часть французов на искусно скрытую батарею и придав этому отступлению преднамеренный вид («Заманивай!»), Суворов бросил Багратиона в тыл Виктoру и Руска, то удар был так стремителен, что французы сочли — здесь свежие подкрепления. Виктoр и Руска, отброшенные за Треббию, уже не осмеливались более начинать боя.

Южное крыло французов было разбито, — равновесие сил установилось. Но, как и 7-го, успеха развить мы не могли: Мелас опять удержал Фрелиха, поскольку не понимал, что его роль второстепенная и что успех сражения зависит от действий правого фланга. Только по вторичному приказанию Суворова послал он Лихтенштейна, но собрал военный совет, постановивший, что «левая колонна теперь может действовать лишь оборонительно».

Лихтенштейн не поспел добить южное крыло французов, но много помог своему центру и северному крылу. Выручив Ферстера, отбивавшегося от всей дивизии Монришара, он кинулся на Оливье и Сальма, готовых опрокинуть Меласа, который, забыв постановление военного совета, перешел в наступление, тесня французов за Треббию.

Начинало темнеть. Уже три дня бились противники на одном месте; долина Треббии завалена трупами, а исход сражения еще не решен. Непреклонный Суворов решил преподать четвертый урок Макдональду; но, справедливо считая, что французы фактически разбиты, поздравил войска с победой. Действительно, ночью Макдональд собрал военный совет в Пьяченце[50]. Генералы единогласно заявили о невозможности продолжать бой. Многие полки были почти полностью истреблены, конница убавилась наполовину, все пали духом, зарядов почти не было. О Моро и Ляпоипе не слышно, а Край, Гогенцолерн и Кленау в тылу, в Модене, Реджио, Парме. Макдональд начал отступление.

Суворов, узнав о том на рассвете, обрадованный, выступил для преследования: с юга — русские, с севера — австрийцы. Но Мелас, остановясь у Пьяченцы, выслал лишь небольшой отряд Ота, который на р. Нуре стал для обороны, и преследовали противника безостановочно только наши. Два дня гнал Суворов остатки врага, но 10-го получил донесение о движении с тыла Моро. Тогда, поручив продолжить преследование Оту, он с остальными силами немедленно, с той же быстротой, поворачивает к Александрии, решив «угостить Моро, как угостил Макдональда».

К 10 июня из 35 тысяч французов налицо было едва 10–12 тысяч, совершенно павших духом. Кроме того, они потеряли шесть пушек, семь знамен и почти весь обоз. Убыль союзников за три дня боя: 850 убитыми, до 4 тысяч ранеными и 500 пленных (австрийцы).

Движение Суворова из-под Александрии к Треббии навстречу Макдональду, закончившееся полным поражением противника, относится к числу величайших образцов военного искусства. Все военные историки признают, что если бы за Суворовым даже не было раньше никаких подвигов, то за одно его движение к Треббии и бои 6–8 июня он заслуживает звания великого полководца.

Только великое дарование способно так искусно повернуть все неблагоприятные условия в свою пользу. Суворов с поразительной силой завершает успех конечным действием на войне — боем, направленным на уничтожение противника охватом его с юга нашими (лучшими) войсками. Успех первого боя на р. Тидоне предопределило понимание Суворовым природы встречного боя. Во второй день идет охват противника с юга. Третий день символизирует торжество духа и воли над силою, свидетельствует о почти сверхъестественном воздействии полководца на войска. Недаром Моро, ставя Суворова ни в чем не ниже Бонапарта, говорит: «Что вы скажете про человека, который уложит всех, ляжет сам, но не даст приказа отступать.» И эту настойчивость, это упорство так тщательно воспитывал в себе Суворов еще с юности.

Но вот враг уходит, еще не вполне уничтоженный, благодаря его перевесу в силах. «Победивши, обновляй по обстоятельствам, но гони его до сокрушения <…> Преследуй денно и нощно, доколе истреблен не будет», — учит Суворов. Макдональд теряет к 11 июня из 35-тысячного войска 23–25 тысяч, т. е. две трети, а Суворов тем временем, «глубоко схватывая природу действий по внутренним линиям», с той же быстротой «обновил по обстоятельствам» преследование Моро — и Моро ушел, не желая повторять уроков Макдональда.

Сражение при Нови. Едва прибыв в Александрию, Суворов получил 10 июня весьма суховатый по форме рескрипт Франца Иосифа. Напоминалось о необходимости осады Мантуи; приказывалось «совершенно отказаться от всяких предприятий дальних и неверных». Между тем, император Павел за победы в Италии возвел Суворова в звание «князя Италийского».

17 июня сдалась наконец Мантуя. Венский двор считал войну оконченной. Суворов, наоборот, полагал, что падение Мантуи развяжет ему руки для наступления на Ривьеру и Францию. Суворовым уже были сделаны все распоряжения о движении к Ницце и Генуе и совместных действиях с флотом.

31 июля долгожданный Край прибыл в Александрию, и в войска немедля был разослан приказ о движении в горы. Но на этот раз опередил противник.

Из-за поражений, нанесенных французам Суворовым, Северная Италия стала главным участком войны, что вынудило Директорию принять особые меры для обеспечения защиты Франции от вторжения врага. Было предложено собрать новую 50-тысячную армию под командованием Шампионе для обороны Альп со стороны Савойи и Дофине, а итальянской армией, усилив ее до 70 тысяч человек, действовать наступательно для освобождения Пьемонта и Мантуи. Масена в Швейцарии должен был сосредоточить значительные силы у р. Лимату.

24 июля молодой и талантливый Жубер принял начальство над итальянской армией, а Моро, предложив услуги, как помощник, остался при нем. На военном совете 29 июля было решено наступать с 35 тысячами человек; остальные 13 тысяч оставить в тылу и с боков.

Суворов начал получать сведения о наступлении французов с 24 июля. Но только 1 августа окончательно выяснилось, что они двигаются долинами Бормиды и Скривии. Куда же, однако, могли они идти: на Александрию? На Павию? На Тортону? Самым опасным было последнее направление, ибо здесь шли сообщения Суворова.

Суворов решил, дав французам спуститься в равнину, разбить их здесь. Передовым войскам было указано выманить врага из гор. В то же время Суворов расположился так, чтобы, в каком направлении ни появился Жубер, встретить его передовыми частями, а затем нанести решительный удар.

2 августа Суворов перенес ставку ближе к противнику — в Поцоло-Формигаро — и придвинул сюда шесть батальонов Милорадовича для поддержки Багратиона, очистившего Нови. Краю предписано, перейдя к Фресонаре, бить западное крыло французов при выходе его на равнину.

Перед рассветом 3 августа французы появились на всем кряже у Нови, на пути к Тортоне обложили форт Серавале (Домбровский) и по горам ушли на восток. Все это прикрывалось большими силами Сен-Сира, занявшими Нови. Если бы Край напал в это время на Жубера, то помешал бы французам соединиться у Нови, но, ссылаясь на сильное утомление войска, он просил у Суворова разрешения повременить, на что и получил согласие, так что до полудня остался в Александрии, а у Фресонары был только Бельгард (6 тысяч).

Весь день 3 августа Суворов ждал выхода врага на равнину.

Между тем французы приостановились. Жубер с Моро и Сен-Сиром взошли на высоты у Нови. С крутых предгорий Апеннин они увидели равнину, заполненную союзными войсками. Жубер впал в уныние. Он не верил в падение Мантуи и в сосредоточение войск Суворова, но теперь прямо перед ним, в двух с половиной верстах, у Поцоло-Формигаро, стояли 9500 солдат Багратиона и Милорадовича, в шести верстах, у Ривальты — 15-тысячное войско Меласа и Дерфельдена, на р. Обре — 27 тысяч человек под командованием Края и Бельгарда, а сзади, у Тортоны, — еще 13,5 тысячи (Розенберг и Алькаини). Самого Суворова легко узнали по его странной одежде: он ехал верхом в белье. Жубер был в смущении. Идти вперед безрассудно, отступать — стыдно. Он собрал военный совет. Почти все настаивали на отступлении к Генуе; Жубер не согласился. Целый день прошел в спорах; только ночью совет был распущен.

Жубер обещал скоро прислать приказ об отступлении, но утро 4 августа застало еще французов у Нови. Высоты, где расположились французы, — последние отроги Апеннин между долинами рек Скривии и Обры. Возвышенная, сильно пересеченная местность, виноградники и город Нови с высокой каменной стеной и садами давали все выгоды упорной обороне. Однако пути для отступления были неудобными: в тылу горы перерезаны речками и глубокими оврагами, хороших дорог только две: на Гави и (за западным крылом) на Пастурану.

Убедясь 3 августа, что французы не выходят на равнину, Суворов решил сам 4 августа бить их в горах. Краю (27 тысяч) указано идти с запада, отбросив французов к р. Скривии и отрезая остальные войска от Гави, Багратиону и Милорадовичу (9500 человек) взять Нови. Дерфельден и Мелас оставлены у Ривальты до особого приказа, но Меласу указано: добивать французов, отрезанных движением Края.

Сражение у Нови мало изучено и односторонне освещено. Между тем это высокий образец военного искусства и больше, чем Аустерлица, прообраз новейших боев чуть не на 100 лет вперед.

Суворов стоял уступами с запада, имея 65-тысячное войско на протяжении одного перехода (20 верст) по фронту и в глубину. Наиболее опасно было для него движение французов на Тортону. Знать наверняка, стоя внизу, то, что делается наверху, на высоте 700 футов — очевидно, нельзя.

^{Нови. 4 августа 1799 г. У Жубера — 35 тысяч, у Суворова — более 51 тысячи}

Между тем Серавале уже был занят, с запада производились какие-то передвижения к востоку, т. е. на Тортону. Ясно, что Суворову надо было не пустить противника сюда: ударить на него, приковать его с запада. Раз он на восток не пойдет, следовало, так сказать, забить его в кряж горы, т. е. взять Нови. Когда же взятием Нови и успехами с запада враг окончательно был бы сжат — выход остальных сил в тыл привел бы к полному уничтожению неприятеля. Каждый уступ имел при этом свое, определенное назначение и полную свободу действий. Глубина же последовательно вводимых уступов обеспечивала способность маневрирования на поле сражения и вступление, в общей маневренной связи, в бой прямо с похода.

Еще до рассвета Край (Суворов, пуская его в направлении ложного удара, писал: «Совершенно полагаюсь на моего друга-героя.») повел удар, но, несмотря на смерть в пять часов ночи Жубера, еще к восьми утра успеха не достиг. Край несколько раз просил Багратиона начать выступление, но тот не трогался с места, ссылаясь на неполучение приказаний. Около девяти часов утра Суворов приказал Багратиону брать Нови, Милорадовичу поддерживать его, Краю возобновить удар на западное крыло неприятеля[51].

Нови был занят тремя батальонами Гардана, а к западу от города стояла еще полубригада; в качестве поддержки выступали четыре батальона и шесть эскадронов.

Блестящими действиями — заставляя нас разбиваться о Нови, а затем делая вылазки — Гардан сдерживал Багратиона. Одно время грозила даже громадная опасность от вышедшего ему в бок Ватреня. Суворов ввел тогда третий уступ Дерфельдена. Но полного успеха все еще не было. Край вновь был потеснен с высот.

К часу дня оба противника, после 9-часового боя, были совершенно изнурены и нуждались в отдыхе. Затишье это, однако, было перед грозой, и от зоркого взгляда Суворова не ускользнуло, что победа уже у него в руках.

Он убедился, что у Нови находятся все силы французов, что теперь уже нечего опасаться за Тортону, и приказал Меласу обрушиться на восточное крыло неприятеля, а Розенбергу прибыть к Ривальте, т. е. вводился четвертый уступ, а пятый подводился к полю сражения. Но Мелас еще до приказания вслед за Дерфельденом направился вперед по обоим берегам Скривии. Это усердие Меласа объяснялось, однако, его коварными замыслами: он спешил продемонстрировать, как его тактика способствует развитию успеха, на что имел тайное указание гофкригсрата.

В четыре часа дня вдруг вновь разгорелся ожесточенный бой: Суворов возобновил удар всеми силами. Край по-прежнему шел на западное крыло французов, Дерфельден — на Нови и высоты к западу от него, Мелас — на высоты к востоку: двойной охват и отрез от путей отступления. Розенберг, нетронутый, еще в тылу, стоял уступом с востока.

Около шести часов вечера началось массовое отступление французов. Их западное крыло могло отступать только по дороге на Пастурану, где теснина была загромождена повозками и трупами лошадей, а тем временем австрийцы вышли почти в тыл Пастуране, когда русские неудержимо катились сюда с другой стороны. В это мгновение вся масса французских войск дрогнула, рассыпалась; пехота, артиллерия, кавалерия — все бросились опрометью через поля, овраги, рытвины, каждый искал спасения, как мог. Только часть войск Сен-Сира отступила в относительном порядке к Гави.

Наступление ночи спасло французов. Утомленные 16-часовым кровопролитным боем, союзники заночевали на поле сражения. Лишь Розенберг спешил на соединение: ему, со свежими силами, было приказано преследовать противника.

Победа была крупной, но доставшейся дорогой ценою — 8000 выбывших из строя. У французов — 6500 убитых и раненых, 4500 взяты в плен и до 2 тысяч самовольно бежали с поля боя, захвачены вся артиллерия (39 орудий), четыре знамени, весь обоз и парки.

Ночью Суворов отдал приказ о преследовании противника и движении на Ривьеру.

5-го Розенберг продолжал преследование, но вяло, путей отступления не отрезал. На следующий же день войска были остановлены совсем. Французы не были уничтожены, наши войска кипели негодованием. Что же тому причиной?

На другой день сражения Мелас доложил: продовольствия для горного похода нет, и мулы не заготовлены; гофкригсрат приказал выделить из войск Меласа 9 тысяч человек в Тоскану, и распоряжения об их выступлении уже сделаны, наконец, Кленау, направленному к Генуе, дан приказ идти обратно в Тоскану.

Скрепя сердце, Суворов временно отложил наступление на Ривьеру и собрал войска к северу от Нови, но судьба и на этот раз помешала движению к Генуе. 6-го он получил донесение, что австрийцы в горных проходах в тылу у него разбиты значительными силами и Шампионе готовится к наступлению. Когда же выяснилось, что из Швейцарии опасность не грозит, Суворов сам получил из Вены приказ двинуться в Швейцарию.

Из хода боя видно, что разновременность ударов Края и Багратиона была предумышленной: до часу дня Суворов ведет усиленную разведку, не предполагая еще наносить окончательного удара, но тесня французов на запад от Нови. Когда же соединенные удары Края, Багратиона и Милорадовича убедили Суворова, что перед ним все силы Жубера, он, притянув к себе Меласа, наносит удар противнику с востока и бьет его. Отсутствие же преследования противника — это уже «заслуга» перед Моро австрийского гофкригсрата.

В награду Суворову за Нови приходилось изыскивать что-либо необычайное. Император Павел приказал объявить в высочайшем приказе: «В благодарность подвигов князя Италийского, графа Суворова-Рымникского, гвардии и всем Российским войскам даже и в присутствии государя отдавать ему все воинские почести, подобно отдаваемым особе Его Императорскаго Величества».

Король Сардинский Карл Эмануэль за освобождение Пьемонта наградил Суворова званием фельдмаршала пьемонтских войск, гранда королевства Сардинского, с потомственным титулом принца и «брата» короля.

В Англии чеканили медали с изображением завоевателя Италии; в театрах пели оды в его честь; на торжественных обедах возглашали его здоровье вслед за тостом, адресованным королю.

Во Франции составлялись пари: за сколько времени дойдет он до Парижа.

Одна лишь Австрия держалась холодно, и в изобилии сыпались попреки гофкригсрата и выговоры императора.

Сражением при Нови закончился поход в Италии. Он является образцом высшего воинского искусства и примером проявления небывалой силы человеческого духа. Все задуманное приведено Суворовым в исполнение блистательно: три раза наносит он поражения сильному, искусному противнику и за несколько недель завоевывает обширную страну при условиях самых неблагоприятных. Происки и козни Венского кабинета тормозят все начинания полководца, зачастую расстраивают замыслы его, и надо удивляться, как и при таких условиях Суворов еще достигает содеянного. Невольно рождается вопрос: что мог бы сделать Суворов при полной его свободе?

^{Герб рода князя Италийского графа Суворова-Рымникского}

Припомним еще раз, что Суворову было в то время 69 лет, что он впервые попал в совершенно новую обстановку, что войска на три четверти были иноземными, и что, наконец, даже русские войска были уже сильно тронуты новыми веяниями — Суворову даже приходилось переучивать их вновь. Но он преодолел все — невзирая на тяжести и невзгоды давал всем пример силы воли и телесной выносливости и по праву мог говорить: «Я был счастлив, потому что повелевал счастьем».

Выступление Суворова из Италии. Раз Италия была завоевана, присутствие Суворова с русскими войсками становилось препятствием для исполнения тайных желаний Венского двора, а Англия опасалась, как бы Суворов не овладел для России Генуей.

И вот союзники решают: 1) русские войска сосредоточить в Швейцарии под начальством Суворова и действовать наступательно через Франш-Конте; 2) англо-русский корпус назначить для освобождения Голландии и вместе с войсками эрцгерцога Карла изгнать французов из Бельгии; 3) австрийцам действовать: эрцгерцогу Карлу — на Нижнем и Среднем Рейне, а Меласу — в Северной Италии, причем эрцгерцог Карл должен был находиться в Швейцарии до прихода Суворова.

В Вене добавили, что наступление австрийцев отложено до будущего года, а Суворову из Северной Италии идти в Швейцарию следует безотлагательно.

«Выдавя из меня сок, нужный для Италии, бросают меня за Альпы, и уже с неделю я в горячке больше от яду венской политики», — говорил Суворов в скорби и негодовании. Но Павел I даже обрадовался освобождению Суворова от прессинга гофкригсрата.

12 августа прибыл Римский-Корсаков. Тогда эрцгерцог Карл решил идти за р. Ааре, но, потерпев неудачу, отошел за Лимат, а, получив повеление выступить из Швейцарии в Германию, 20 августа покинул Римского-Корсакова перед лицом сильного врага и оставил в горах лишь 22-тысячное войско Готце.

Суворов ясно видел ужасное положение дел в Швейцарии, а потому, не дожидаясь сдачи Тортонской цитадели, за шесть дней прошел 150 верст — от Асти до Таверны (начало горного похода).

^{Памятник Суворову в Петербурге (проект)}

«Сия сова не с ума ли сошла, или его никогда не имела», — писал он про творца этого нового замысла, Тугута. Но сова не сошла с ума, она затеяла погубить нас и развенчать Суворова.

К этому времени у Римского-Корсакова (27 тысяч), имеющего главные силы у Цюриха, остальные войска были разбросаны по восточным берегам Лимата и Ааре. Войска Готце (южное крыло, 10 тысяч) стояли на Линте, Елачича (5 тысяч) — у Сарганса, Линкена (3500) — у Иланца, Ауфенберга (3 тысячи) — у Дисентиса, Штрауха и Гадика (12 тысяч) — на пути в Швейцарию из Северной Италии.

Французы были сильнее и более сосредоточены: Тюро (9500 человек) — против Штрауха и Гадика; Лекурб (12 тысяч) — на Сен-Готарде и в долине Рейсы до Альторфа; бригада Молитора — у Глариса; Сульт (11 тысяч) — на Нижней Линте и Цюрихском озере; Мортье (9 тысяч) — на Альбисе; главные силы (37 тысяч) — на западных берегах Лимата, Ааре и Рейна, до Базеля.

Разработка деталей оперативных действий была возложена на Суворова. О французах он знал только, что они растянулись в виде запятой, жирная часть которой расположилась против Римского-Корсакова, а хвост проходит через Сен-Готард. Зная это… 26 августа Суворов наметил следующий план действий: быстро устремясь к Сен-Готарду, бить южное растянутое крыло французов (Гюден и Лекурб); австрийцам били в лоб, помогая им и последовательно идя на сближение по мере углубления в страну; окончательное же соединение союзников для нанесения совместного удара по главным силам французов произойдет где-то у Глариса.

Все это до гениального просто и гарантирует эффективность действий, особенно в горах. Но, к несчастью, не имея подробных сведений о характере местности, не зная точного расположения союзных войск, Суворов не рискнул не посоветоваться с австрийцами, в том числе с Готце[52]. Готце взглянул на дело более широко: намеченное Суворовым соединение у Глариса он выносит вперед, к Швицу и Эйнзидельну; Суворов тянет австрийцев к себе, Готце направляет их в другую сторону и даже тянет к себе 5 тысяч человек от Римского-Корсакова; Суворов спрашивает, где и как соединиться, Готце говорит о том, когда он сам начнет наступление.

Умышленная незаготовка австрийцами вьюков с довольствием окончательно подорвала основные устои замысла Суворова еще до начала движения, и гроза назрела уже у подножия Альп, она была неизбежна.

Но и здесь распоряжение Суворова — в начале похода переходить Сен-Готард с охватом его с востока по двум дорогам, причем этот двойной охват должен открывать путь к дальнейшему продвижению — свидетельствует о том, что тактику действий в горах он разработал блистательно. Была доля трудности в обеспечении прочной связи между отдельными частями, но Суворову нужно лишь было на время его наступления сковать французов с фронта, чтобы самому выйти на фланг и тыл Масены.

Всего у Суворова было около 20 тысяч человек, сформированных в Таверне заново. Австрийцы дали 25 горных орудий. Полевая артиллерия и обозы пошли кругом, через Тироль. Мулов заменили казачьи лошади (по совету Великого князя), вьюки и довольствие заготовили сами.

Для действий в горах было дано особое наставление: каждой дивизии идти отдельной колонной, с 25 казаками и 20 пионерами впереди; при головном батальоне — одно орудие, прочие — по полкам. В хвосте — запасные орудия и 10 вьюков с ружейными патронами; остальные вьюки — позади корпуса под прикрытием одного батальона и спешенных казаков. Для боевых действий головным частям пехоты рассыпаться и быстро взбираться на вершины, следующим частям поддерживать цепь, по возможности в сомкнутых колоннах, шагах в ста от рассыпного строя, и действовать исключительно холодным оружием, не останавливаться под неприятельским огнем, а смело бросаться в штыки.

Начало Швейцарского похода. Взятие Сен-Готарда. 10 сентября, в пасмурное ненастное утро, мог наконец двинуться Суворов в горы, известив Готце и Римского-Корсакова о своем движении, сообщив свою диспозицию и прося содействия способом, какой сами признают удобным. При этом он писал Готце: «Никакое препятствие, никакие затруднения, никакие пожертвования не должны останавливать нашего стремления к той важной цели, для которой мы соединяемся». И далее: «Для общего нападения считаю нужным напомнить о необходимой во всех случаях предосторожности держать по возможности свои силы в совокупности, дабы бесполезным раздроблением их и добровольным ослаблением не сделать самую атаку безуспешною. Затем должно разузнать вернее стоящего перед собой неприятеля и настоящую силу его. Мы должны о первых своих шагах подробно извещать друг друга через ежедневных курьеров».

Понимал ли кто когда-либо глубже вопросы тактики действий в горах?!

Розенберг от Белинцоны пошел вверх по р. Тичино, а сам Суворов с корпусом Дерфельдена — от Таверны к Белинцоне. Несмотря на нездоровье, он бодро ехал на казачьей лошади, в обычной легкой одежде, и только сверху накинул ветхий, тонкий плащ, так называемый «родительский»[53].

Все дни похода войска дрогли от холода, ветра и ливня, особенно на ночлегах без топлива.

12 сентября Дерфельден, пройдя за три дня 68 верст и остановившись в десяти верстах от Айроло, дал время Розенбергу (преодолел за три дня 75 верст по весьма трудной дороге) выйти в тыл Сен-Готарда. Розенберг шел с рассвета до глубокой ночи; войска наши выбивались из сил, но в первый день прошли 24 верст, во второй — 30. На 12-е, в холодную бурную ночь, он ночевал на высоте в 8000 футов без бивачного огня, а днем спустился к Дисентису; после чего, без единого отставшего от войск, не отдыхая, двинулся к д. Урзерн. 13-го Розенберг уже брал Сен-Готард с тыла.

^{Швейцарский поход}

На Сен-Готарде было 8500 французов под командованием Лекурба. С глубочайшим пониманием сути боя в горах, Суворов лобовым ударом Дерфельдена сковал французов до назревания обхода Розенберга[54], а затем рядом частных охватов сбил их и отрезал с тыла как раз в то время, когда на подмогу прибыл сам Лекурб. Розенберг захватил у противника три орудия, 370 тысяч патронов и однодневный запас хлеба из расчета на корпус. Между тем Лекурб, обойденный Розенбергом, старался задержать Суворова хотя бы до ночи, упорно обороняя д. Госпиталь. Только с наступлением темноты Суворов наконец ворвался в деревню. Лекурб был окружен, и все пути в долину Рейсы были ему отрезаны. Он мог бы отойти на Фурку, но тогда открыл бы Суворову путь к Люцернскому озеру, где русские могли захватить суда. Лекурб решился, сбросив орудия в Рейсу, двинуться ночью, через Бетцберг (на высоте 7800 футов), в долину Гешенен. Французы, в экипировку которых входила обувь с шипами на подошвах, всю ночь карабкались по горам, где еще не ступала нога человеческая. К утру Лекурб вышел к единственной переправе через Рейсу — Чертову мосту, вновь преградив путь Суворову.

Утомленные трудным горным походом и боем, ночевали: Дерфельден — у д. Госпиталь, Розенберг — у д. Урзерн. Вьюки сильно отстали. Заснуть из-за холода и сырости почти никому не удавалось.

Первая встреча в горах с французами обошлась нам дорого, потери составили около 2 тысяч человек, но одно из самых трудных препятствий было пройдено, и неприятель, знаменитый Лекурб — побежден.

Появись Розенберг у д. Урзерн засветло, замысел Суворова на уничтожение врага осуществился бы. Все дело в обманчивости чувств в горах: на спуске в Урзернскую долину между двумя и тремя часами дня к Розенбергу выстрелы Суворова доносились как бы издалека. Розенберг ждал — и вышел только к вечеру.

^{Переход Суворова через Альпы в 1799 г. (с гравюры Вендрамини по рисунку Портера)}

Переход через Чертов мост и движение к Альторфу. Утром 14 сентября Дерфельден и Розенберг двинулись к Альторфу вместе. Поход был сопряжен со страшными затруднениями. Казалось, природа хотела проверить, точно ли для суворовцев нет невозможного. В одной версте от д. Урзерн горная тропа проходит сквозь Урзернскую дыру в отвесных утесах, после чего огибает гору карнизом и круто спускается к знаменитому Чертову мосту — каменному своду над р. Рейсой, которая здесь рвется через трещину шириной в 400 шагов и пенится на глубине в 75 футов водопадами. Затем тропа[55] дважды огибает крутые скалы и, переходя с берега на берег, перед д. Гешенен, в двух с половиной верстах от Урзернской дыры, выходит из ущелья.

Два-три десятка стрелков могли задержать наступление Суворова и в Урзернской дыре, и у Чертова моста, особенно если взорвать мост. Но мост был не тронут: Лекурб надеялся и так остановить Суворова, обороняя частью французов Урзернский проход, против которого стояла пушка, а два батальона расположив сзади моста.

На рассвете 14 сентября передовой батальон полка Мансурова (из корпуса Розенберга) двинулся к Урзернской дыре и в подземелье был встречен пушечным и ружейным огнем: пробиться было невозможно. Но когда 300 охотников полковника Трубникова, майор Тревогин с 200 егерей Кашкина и батальон полковника Свищова, пройдя в обход, горами, через Рейсу, неожиданно появились перед французами, те так изумились, что бросили дыру и спешно начали разбирать кладку съезда. Мансуров в суматохе прорвался сквозь подземелье и бросился на французов, которые, пытаясь спастись, стали спрыгивать с утесов и почти все погибли.

Однако два батальона, стоявшие за мостом, успели разобрать часть спуска, и перейти через него уже было нельзя. Открылась стрельба почти в упор. Но под угрозой нового обхода Тревогина, Свищова и генерала Каменского с Архангелогородскими мушкетерами французы начали отступать от моста. Наши бросились вперед; притащили бревна и доски из сохранившегося вблизи сарая; быстро связали их офицерскими шарфами и по этой зыбкой перекладине стали перебегать на тот берег, под сильным огнем французов. К четырем часам дня мост был годен для движения[56], и Тревогин и Свищов погнали врага.

В то время, когда Суворов пробивался через Чертов мост, Лекурб бросился назад, к Амштегу, и оттеснил шедшего сюда от Дисентиса австрийца Ауфенберга, после чего, испортив все мосты, отступил к Альторфу.

После напряженной работы ночью по исправлению дорог и быстрого наступления днем 15-го, причем авангард Милорадовича перебегал через горящие мосты, мы вынудили французов и здесь отступить, и Лекурб ушел за Рейсу, вновь уничтожив мосты.

Суворов провел ночь на 16-е у Альторфа.

Тяжелыми были дни 14 и 15 сентября, но, одолев храброго и искусного противника и не спасовав перед природными невзгодами, измученные доблестные войска могли, казалось бы, надеяться на благосклонность судьбы. Оставался всего один переход до Швица. Смелый замысел великого полководца готов был дать блестящие плоды. Но вдруг у Альторфа Суворов узнает, что дороги на Швиц нет. Горная тропа исчезла. Недоступные снеговые хребты преградили путь. Только теперь стало очевидно, куда завели их австрийцы. Были, правда, две тропинки из Шахенской долины в Мутенскую через снеговой хребет Росшток, но даже опытные швейцарские охотники считали их теперь непроходимыми. О Линкене не было известий, а среди жителей ходили слухи, что накануне в Швейцарии был жестокий бой и французы победили.

^{Сражение у Чертова моста 14 сентября 1799 г.}

Можно смело сказать, что если бы на месте Суворова был другой генерал, то в подобном критическом положении он созвал бы военный совет для обсуждения мер к спасению армии. Может быть, самый решительный избрал бы кружной путь через Шахенскую долину к Верхней Линте в надежде найти там Линкена, но едва ли кому бы то ни было пришло в голову избрать тот путь, который выбрал Суворов. Ни одного мгновения его великая душа не ведала сомнений, с обычною своей твердостью, без всякого военного совета, решается он идти, как можно скорее, к Швицу, чтобы не дать сильным французам разбить слабого Корсакова. Он не дает даже отдыха измученным, оборванным, полуголодным войскам и с рассветом 16 сентября приказывает двигаться в Мутенскую долину через Росшток, по прямому пути к Швицу. На такой подвиг способны были только Суворов и его чудо-богатыри!

Переход через хребет Росшток. Военный совет в Мутенской долине. В пять часов ночи 16 сентября началось движение. Багратион шел впереди, за ним корпус Дерфельдена и австрийская бригада Ауфенберга; Розенберг прикрывал сзади от возможного нападения Лекурба.

Не отдохнувшие войска от подножия грозного хребта пошли по едва заметной тропинке, которая чем выше, тем была уже, а местами совсем исчезала среди скал. Идти можно было только поодиночке и с нечеловеческими усилиями.

Суворов большей частью шел пешком при передних частях, у всех на виду. Вечно бодрый и веселый, он не давал хандрить людям. Увидев кучку людей, отказавшихся в отчаянии идти дальше, он весело затянул песню: «Что с девушкой сделалось, что с красной случилось», — и мигом все повеселели.

Спуск был еще труднее. Почва стала скользкой и вязкой; местами люди прямо скатывались вниз. Кто оступился или поскользнулся, летел в бездну. Лишь к пяти часам дня голова колонны спустилась в долину, к д. Мутен. Расстояние в 16 верст от Альторфа до Мутена авангард преодолел за 12 часов. В хорошую погоду опытные швейцарские охотники идут здесь восемь часов.

Спустившись, Багратион узнает, что в д. Мутен расположились французы. Отважный сподвижник Суворова с головными частями бросается на них: половина врагов переколота, другая сдалась.

Авангард Багратиона собрался у Мутена только поздно ночью. Вместо отдыха пришлось стоять под ружьем, так как у Швица находился неприятель, а хвост Розенберга был еще у Альторфа, и на всем протяжении между Мутеном и Альторфом тянется непрерывная цепочка одиночных людей и вьюков по страшной крутизне. В таком положении застала их холодная, ветреная ночь.

Переход русских через эти горы до сих пор еще живет в памяти местных жителей как предание полубаснословное; показывая тропинку, едва заметную на скалах и снежных пустошах, швейцарец говорит с благоговейным удивлением: «Здесь проходил Суворов». На картах Швейцарии тропинка эта обозначается надписью: «Путь Суворова в 1799 г.».

Два дня тянулись войска от Альторфа до Мутена, и еще два дня — вьюки. Все это время, 16-го и 17-го числа, Лекурб бросался на Розенберга, но был отбиваем, и вьючный обоз успел втянуться в Шахенскую долину.

Пришедшие в Мутенскую долину войска еле держались на ногах от усталости, холода и голода, но, несмотря на это, ничего не тронули у жителей.

Посланные к Гларису для связи с Линкеном казаки вернулись с донесением, что Гларис и долина Кленталь заняты французами, а о Линкене нет даже и слуху. Скоро и окрестные жители принесли страшные вести: 14 сентября Корсаков с громадными потерями отброшен из Цюриха к Шафгаузену. Готце разбит на Линте и пропал без вести. Елачич и Линкен отступили к Рейну. Масена спешит к Гларису и Швицу запереть Суворову выходы от Мутенской долины.

Изнуренное беспримерным походом, 18-тысячное войско Суворова оказалось среди неприступных Швейцарских гор окруженным многочисленным, гордым победами противником.

18-го числа Суворов окончательно убеждается во всем из донесения Линкена. Казалось, и собственное спасение было уже невозможно. Идти к Швицу — нет смысла: Массена не пустит, а если бы и пробились, то что могли сделать малочисленные, голодные войска без сухарей, зарядов и артиллерии — против многочисленного, сытого и хорошо снабженного врага? Идти назад к Альторфу? Но разве могли суворовские войска отступать? Да наконец, у Альторфа Лекурб. Оставалось идти на Гларис, пробиваясь к Куру и Иланцу, на соединение с австрийцами. Но как встретят это решение войска? Хватит ли у них сил преодолеть еще целый ряд неимоверных затруднений и выказать подвиги, может быть, еще более героические? И вот Суворов начинает свое обычное психологическое воздействие на войска: 18 сентября назначает он военный совет[57], впоследствии описанный Багратионом[58], где сказал такие слова: «Теперь идти нам вперед, на Швиц — невозможно. У Масены свыше 60 тысяч человек, а у нас нет полных и 20 тысяч; идти назад — стыд… Это означало бы отступать… а русские… и я… никогда не отступали. Мы окружены горами. У нас осталось мало сухарей; а менее того — боевых и артиллерийских снарядов. Мы будем окружены врагом сильным, возгордившимся победою. победою, устроенной коварною изменою.

Помощи теперь нам ждать не от кого; одна надежда на Бога, другая на величайшую храбрость и на высочайшее самоотвержение войск, вами предводимых. Это одно остается нам. Нам предстоят труды величайшие, небывалые в мире: мы на краю пропасти.

Но мы русские. С нами Бог. Спасите, спасите честь и достояние России и ее самодержца, Отца нашего Государя Императора!.. Спасите сына его, великого князя Константина Павловича, залог царской милостивой к нам доверенности!» — и с последним словом великий полководец пал к ногам Константина Павловича.

За всех ответил «благороднейший старец» Вилим Христофорович Дерфельден:

«Отец Александр Васильевич! Мы видим и теперь знаем, что нам предстоит; но ведь ты знаешь; знаешь, отец, ратников, преданных тебе душою, безотчетно любящих тебя: верь нам! Клянемся тебе перед Богом, за себя и за всех, что бы ни встретилось, в нас ты, отец, не увидишь ни гнусной, незнакомому русскому трусости, ни ропота. Пусть сто вражьих тысяч станут перед нами; пусть горы эти втрое, вдесятеро представят нам препон, — мы будем победителями того и другого; все перенесем и не посрамим русского оружия; а если падем, то умрем со славою!.. Веди куда думаешь; делай что знаешь: мы твои, отец!.. Мы русские!»

Суворов слушал эту речь с закрытыми глазами, поникнув головой, а после всеобщего клича «Клянемся!» он открыл глаза, блестящие райской радостью, и начал говорить: «Надеюсь… рад!.. Помилуй Бог… мы русские!.. Благодарю, спасибо! Разобьем врага, и победа над коварством… будет победа!..»

Вслед за этим Суворов подошел к столу диктовать приказ.

«Мы вышли, — писал Багратион, — от Александра Васильевича с восторженным чувством, с самоотвержением, с силою воли духа: победить или умереть со славою, закрыть знамена наших полков телами своими».

Велик народ, который имеет в своей истории подобный военный совет! Все лучшие качества выказались на нем в лице военачальников наших! А когда они зажгли своими чувствами офицеров и солдат, то войска снова были готовы на какие угодно подвиги, к каким угодно лишениям.

Двухдневные бои в Кленской и Мутенской долинах. Сущность приказа Суворова от 18 сентября заключалась в том, чтобы идти к Гларису, а если французы преградят дорогу, пробиться силой. В тот же день, 18 сентября, Ауфенберг должен был двинуться к горе Брагель (по дороге на Гларис), сбить здесь французов и теснить возможно дальше. На следующий день за Ауфенбергом назначено было идти Багратиону, за ним — дивизии Швейковского. Розенберг и Ферстер (из корпуса Дерфельдена) оставлены в Мутенской долине, чтобы удерживать стоявшего у Швица противника, пока все прочие войска и вьюки не пройдут через Брагель.

Ауфенберг 18-го же двинулся, сбил на горе Брагель неприятельский пост и спустился в Кленталь.

На другой день двинулся и Багратион, а за ним Швейковский (всего 6 тысяч). После перехода через хребет Росшток Брагель не удивила наших войск, хотя подъем и спуск были очень трудны. Только к трем часам дня Багратион спустился к Кленталь, где Ауфенберг с утра уже был в бою с Молитором, который, уверенный, что Суворов погибнет в Мутенской долине, послал Ауфенбергу предложение о сдаче. Ауфенберг уже вел переговоры, когда подоспел Багратион. Ударом в лоб и обходом егерями с обоих флангов он сбил Молитора и прижал к теснине между озером и отвесными горами.

После 16-часового боя выход в долину Линты был все же в наших руках.

В то же время и Розенберг блистательно выполнял свою задачу в Мутенской долине, имея 4 тысячи человек. Когда же на другой день Розенбергу предстояло отступить в виду сильного врага, он вышел из положения военной хитростью, послав в Швиц приказ приготовить на 21 сентября продовольствие на 12 тысяч русских войск, и французы в Швице весь день 21-го не трогались с места, ожидая нападения.

Между тем Розенберг тихо снялся с бивака и пошел к Гларису. К концу дня Масена обнаружил обман, но преследовать было поздно. Тогда он повел свои войска кругом на соединение с Молитором, а Розенберг продолжал движение. Испытав страшные лишения, проведя две ночи без топлива среди снежной пустыни, он только 23-го пришел в Гларис. Заслуги Розенберга громадны, и ими он совершенно искупил свои просчеты в Басиньяно и на Сен-Готарде.

Окончание Швейцарского похода. Ожидая Розенберга, Суворов стоял у Нетсталя. 23-го у Глариса собрались все войска. Изнуренные горным походом, голодом, тяжелыми боями, оборванные, босые, без патронов и артиллерии, они казались сборищем нищих. Лишения были столь велики, что даже генерал Ребиндер последние дни ходил, обернув ступни ног кусками сукна от мундира. Но по внутреннему своему состоянию это были все те же чудо-богатыри.

Двумя ночными переходами Суворов отделился от французов; французы заметили движение, когда большая часть войска уже снялась с биваков. Но этот путь был еще труднее, чем все прежние: по узкой тропе шло движение поодиночке. Тропа была почти непроходима и местами представляла узкий обледенелый карниз, покрытый снегом.

Только к полудню собрались войска в д. Паникс, а после небольшого привала перешли в Иланце. Здесь стоял Линкен; Ауфенберг был у Кура, Елачич и Петраш растянулись от Кура до Боденского озера. Грозный снеговой хребет прикрыл союзников от неприятеля. В Иланце наши обогрелись, а на следующий день в Куре нашли обильные запасы. Мгновенно все оживились; усталость и страдания были отринуты; раздалась веселая русская песня, слышались шутки.

Швейцарский поход был кончен. Из 20 тысяч человек, выступивших из Италии, в Кур пришло около 15 тысяч. Более 1600 человек были убиты, упали в пропасти и замерзли, 3500 человек ранены, — но ни одного отставшего. Масена говорил впоследствии, что за один этот поход он отдал бы все свои 48 походов.

Возвращение Суворова в Россию. Европа следила за Швейцарским походом с замиранием сердца, а когда в конце октября были получены верные сведения об исходе похода, то ликованию русского общества не было конца. «Побеждая всюду и во всю жизнь вашу врагов отечества, — писал Государь, — недоставало вам одного рода славы — преодолеть и самую природу; но вы и над нею одержали ныне верх».

29 октября Суворову пожаловано звание генералиссимуса, и Военной коллегии повелено вести с ним переписку не указами, а сообщениями.

О чем же думал сам великий полководец в это время? Еще из д. Паникс послал он эрцгерцогу Карлу свои предложения о новом вторжении в Швейцарию. Но судьба решила иначе: Суворов вынужден был ехать в Россию. Всюду по пути его встречали толпами, выказывая знаки удивления, уважения, благоговения.

Но с выездом из Праги[59] у Суворова появились признаки болезни, от которой он скончался. Он плохо себя чувствовал еще в Кончанском. Назначение в Италию подняло и дух, и тело. Но в Италии и особенно в Швейцарии здоровье опять пошатнулось. Общенародная слава после войны снова значительно подбодрила, но лета брали свое, и в Кракове, а затем и в Кобринском имении Суворов слег. «Тело мое во гноище», — писал он.

Весть о приготовлениях к великолепной встрече в Петербурге подействовала на Суворова лучше лекарств. Торжественный въезд в столицу России рисовался как утешение за все страдания. Но по дороге в Петербург разразился новый тяжкий удар — новая внезапная немилость государя.

20 марта при пароле отдано было высочайшее повеление: «Вопреки высочайше изданному уставу генералиссимус князь Суворов имел при корпусе своем, по старому обычаю, непременного дежурного генерала, что и дается на замечание всей армии».

Разгневанный Павел приказал отменить все распоряжения о встрече Суворова, и в родную столицу величайший полководец, так прославивший Россию, въехал 20 апреля в 10 часов вечера тайком, остановясь на Крюковом канале, у своего родственника Хвостова. Здесь от Павла I явилось извещение не являться к государю.

Это был последний удар. Суворов приобщился Св. Таин. «Долго гонялся я за славой, — говорил он, — все мечта; покой души у Престола Всемогущего». В агонии Суворов бредил новыми войнами, часто упоминал про Геную; 6 мая, около двух часов дня, великий витязь земли русской скончался, не будучи прощен государем.

Похороны состоялись 12 мая с уменьшенными почестями; народ горько плакал, и, как говорит очевидец, «только не смел рыдать». Государь все же стоял на углу Невского и Садовой; бывший с ним генерал Зайцев, сподвижник Суворова, увидев гроб, зарыдал навзрыд; государь не выдержал и заплакал. Пропустив гроб, он вернулся во дворец; весь день и всю ночь был очень печален, все время повторяя: «Жаль!»

Суворов похоронен в Александро-Невской лавре, в нижней, Благовещенской церкви, возле левого клироса. Над гробницей, по его просьбе, сделана простая надпись: «Здесь лежит Суворов».

В истории военного искусства Суворов является полководцем своеобразным и занимает место довольно особое. Все великие полководцы были в то же время или неограниченные государи, как Александр Македонский, Густав Адольф, Фридрих Великий, Петр Великий, Наполеон, или пользовались в военном отношении полной властью.

Суворов никогда не обладал самостоятельностью. До Итальянского похода он все время был в подчинении и самостоятельно исполнил только одно крупное поручение: взял Измаил. Остальные победы одержал он, или вырывая насильно себе самостоятельность действий, или пользуясь случаем, чтобы проявить ее (Фокшаны, Рымник, Прага). В итальянскую войну он хотя и был главнокомандующим, но на деле был связан по рукам и ногам.

Кроме того, Суворов в личной жизни много раз был несчастлив. Вспомним хотя бы столкновение его с Потемкиным и немилости государя. Даже после смерти Суворова изучение его великих деяний было заброшено из-за появления на военном поприще яркой фигуры Наполеона, а позднейшие исследования, сухие и с оглядкой на Запад, не дали нам полного образа нашего величайшего полководца. И однако, Суворов все же признан великим полководцем — за границей даже, быть может, более, нежели в России.

Он действовал в самой разнообразной обстановке: на равнинах, в лесах и болотах, в степях, в горах, во всякое время года, при всяких условиях. Он вел большую войну — сражения в открытом поле, взятие крепостей, переправы через реки, оборону морских берегов, — вел и войну малую. За свои 40 лет боевой жизни Суворов руководил 63 сражениями, где был всегда слабее противника (кроме Адды и Нови) и, несмотря на то, всегда наступал и не только не был никогда побежден, но, наоборот, все его победы были самые решительные.

Он старался окончить войну поражением живой силы противника. Каждый его замысел направлен он на уничтожение врага в поле; он совершенно не придает значения сидению под крепостями, которые должны пасть сами собой с уничтожением живой силы врага. А если крепости и являлись предметом действий Суворова, то брались им быстро, мощными ударами, без сидения под крепостными стенами.

«Брестский корпус сего числа кончен»; «Неприятельскую армию взять в полон» — вот свидетельства решительности Суворова. Но если ему не удавалось «кончить» в бою, то шло неотвязное преследование. «Преследуй денно и нощно, доколе истреблен не будет: недорубленный лес опять вырастает», — урок Суворова и в стратегии, и в тактике.

Все предприятия Суворова вместе с тем были всегда строго соотнесены с общим положением дел на войне. «Смотри на дело в целом», — учил он и при этом никогда не решал задачи за противника для обоснования своих действий, а, наоборот, ставил сам врагу неразрешимые для него задачи, и всегда самого крупного значения.

«Не лучше ли одна кампания вместо десяти», — говорил он в 1799 г. Или: «Не лучше ли иметь цель направить путь на Париж, нежели остроумными степенями преграждать дорогу к своим вратам?» (т. е. к 4-угольнику крепостей: Верона, Мантуя, Пескьера, Леньяго).

Такой взгляд тем более замечателен, что даже один из лучших представителей тогдашнего военного дела — эрцгерцог Карл — держался «стратегии местности», прочие же прямо вязли в разного рода ложных методических измышлениях. Однако Суворов при этом сам далеко не пренебрегает местностью. В одном из своих заветов нам он указывает: «Умей пользоваться местностью», — и сам пользуется ею несравнимо, но лишь как пособником в достижении своей главной цели — уничтожение силы сопротивления врага ударом в наиболее больное место.

Но для правильной постановки цели нужно знать общую обстановку. Суворов и достигал этого знания с помощью замечательного своего «глазомера». Из сбивчивых, иногда противоречивых примет Суворов умел вычитывать истинное положение вещей, и тогда решение вопроса о цели являлось само собой. Это он называл: «верный взгляд военный».

Не менее искусно выбирал Суворов и направление для достижения цели — операционную линию. Выигрыш во времени, в связи с выбором кратчайшего операционного направления, он считает весьма важным.

Вот как он скорбит по случаю остановки под Брестом в 1794 г.:

«Время драгоценнее всего. Юлий Цезарь побеждал поспешностью. Я терплю до двух суток для провианта, запасаясь им знатно на всякий случай. Поспешать мне надлежит к стороне Бреста, ежели между тем мятежники не разбиты, но не для магазейн-вахтерства (как прежде кондукторства); есть младшие… или оставить все. Там мне прибавить войска, идти к Праге, где отрезать субсистенцию из Литвы к Варшаве.

Тако, сиятельный граф, близ трех недель я недвижим, и можно здесь сказать, что Магербал Ганнибалу — ты умеешь побеждать, но не пользоваться победой. Канна и Брест подобие имеют; время упущено, приближаются винтер-квартиры».

Многие говорили, что Суворов «дикий самородок», склонный только к лобовым ударам. Между тем он был в высшей степени гибок в своем творчестве и действовал всегда сообразно с обстановкой. Так, в 1794 г. при движении к Бресту Суворов выбирает кружной путь, в 1799 г. в походе в Швейцарию — кратчайший, на Сен-Готард. Наконец, в 1799 г. он двигается против Макдональда, хотя и более удаленного, чем Моро, но зато более опасного — и по наиболее прямому пути.

Свои замыслы Суворов выполняет с необыкновенной быстротой и нечеловеческой силой воли. «На войне деньги дороги, жизнь человеческая еще дороже, а время — дороже всего», — учит он и так действует всегда сам.

Никакие препятствия его остановить не могли, пока общая обстановка не менялась. «Имей цель определенную», — говорил он. Но, отличаясь неимоверной решительностью, иногда дерзостью, Суворов был осторожен в лучшем значении этого слова. Он никогда не пускался в предприятие, не обеспечив его со всех сторон, для чего порою жертвовал даже самым драгоценным на войне — временем.

5 октября 1794 г. он доносит Румянцеву: «К сожалению, вместо прямой дороги на венгров я должен взять кружный марш на Бельск, для боя с Макрановским, чтобы не дать ему моего крыла, обеспечить Брест и очистить Литву».

Следовательно, он двинулся кружным путем для обеспечения своей операционной линии. Наоборот, перед походом в Швейцарию в 1799 г. он, стараясь внезапно разбить французов, выбирает кратчайшее операционное направление, о чем и пишет Готце, приглашенному к совместным действиям:

«Истинное правило военного искусства — прямо напасть на противника, с самой чувствительной для него стороны, а не сходиться, робко пробираясь окольными дорогами, через что самая атака делается многосложною, тогда как дело может быть решено только прямым смелым наступлением». Короче, действия Суворова — это высшее соединение решительности и осторожности.

На пути к осуществлению своих мощных замыслов Суворов боролся за едино- и полновластие как основу военных действий, высоко ценя значение вождя. «Присутствие опытного и дельного полководца стоит более целой армии» и «Полная мочь доверенному главнокомандующему», — говорил он, и ниже будет видно, как он это понимал. Но, переходя к самому венцу своих деяний, к их решению, Суворов признавал и военные советы. Однако, как и другие наши великие вожди, он не искал от подчиненных этого решения, а сам вливал в их души свою железную волю.

При всем изложенном, Суворов ясно устанавливает разницу между замыслом войны, похода и действий, и никогда он не был во власти предвзятости. Так, предполагая в июле 1799 г. вторгнуться в Генуэзскую Ривьеру, чтобы покончить с Моро, причем главные силы полагалось двинуть через Тенденский проход, он пишет:

«Многие обстоятельства еще могут измениться, так что теперь слишком было бы преждевременно начертать план для нападения через Тенденский проход или сделать распределение войск.»

Следовательно, «план действий» будет составлен после, а замысел похода готов. Вообще «будущие действия» Суворов определял вперед «на сутки или двое», — а что советуют передовые тактики теперь?..

Шателер говорил: «Обширные планы его превосходительства господина фельдмаршала, которые я, конечно, разделяю, он применяет сообразно обстановке и местности. Эти планы кажутся сумасшедшими и баснями тем ограниченным гениям, благодаря которым мы потеряли Савойю и Италию».

Решительный, смелый, проникающий всегда духовным оком в обстановку, Суворов не мог не придавать значения разведке и производил ее всеми способами, но он был, конечно, враг злоупотребления «рекогносцировками» и «демонстрациями», предпринимаемыми, как говорил Наполеон, «когда полководец ни на что не решается».

В 1799 г. на предложение Шателера «произвести рекогносцировку» Суворов с досадой отвечал: «Рекогносцировки — не хочу; они годны только для трусов, чтобы предостеречь противника; а кто захочет, тот и без них всегда отыщет неприятеля. Колонны, штыки, холодное оружие, атаки, удар… вот мои рекогносцировки». То есть моя усиленная разведка есть завязка боя — и ничто иное.

Уверенный в победе, Суворов, однако, всегда принимал меры на случай неудачи, чтобы и тогда его положение не могло быть тяжелым (Треббия).

Суворов всегда старался собрать возможно больше сил и держать их сосредоточенно. Именно наиболее важной заслугой Суворова, выдвигающей его из ряда других полководцев, и следует признать установление им правильного соотношения между положительной деятельностью войск (борьбой с противником) и расходом их в тылу.

С необычайной простотой, как всегда, кратко и ясно Суворов говорит: «Идешь бить неприятеля, умножай войска, опорожняй посты, снимай коммуникации. Победивши, обновляй по обстоятельствам, но гони его до сокрушения. Коли же быть перипатетиком, то лучше не быть солдатом», — т. е. Суворов сосредоточивает войска для решительных действий, рискуя даже сообщениями. «Победа все покрывает», — говорит он в другом месте.

Так ни до него, ни после него еще никто не смотрел на этот страшный вопрос. Сам Наполеон считает, что сосредоточение двух третей сил на решающем участке — уже предприятие, превосходно соображенное.

Перед походом в Швейцарию Суворов пишет в распоряжении от 25 августа 1799 г. генералам Готце, Линкену и Римскому-Корсакову: «Для общего нападения считаю нужным напомнить о необходимой во всех случаях предосторожности держать по возможности все силы свои в совокупности, дабы бесполезным раздроблением не сделать самую атаку безуспешною. Затем должно разузнать вернее стоящего перед собой неприятеля и настоящую силу его. Мы должны о первых своих шагах подробно извещать друг друга через ежедневных курьеров». Как это все свежо, и в особенности конец, для действий в горах!.. «Сия Сова не с ума ли сошла, или его никогда не имела», — пишет он про Тугута, решившего вывести австрийцев из Швейцарии вместо соединения с Суворовым.

Всякая разброска сил, тем более тогдашний излюбленный кордон, были особенно противны Суворову. «Дефенсив — офенсив… По первому славен Лассиев кордон от Триеста до Хотина. Сей прорывали варвары по их воле; в нем много хранительных пунктов; слабейшие больше к пользе неприятельской, чего ради меньше его силы, ударяя в один, препобеждает. Так делал здесь Бонапарт, так погибли Болье и Альвинчи. Мне повороту нет — или также погибнуть.» — говорил он.

И еще: «Кордонная линия всегда может быть опрокинута, неприятель по своему произволу устремляет силы на один пост, между тем как обороняющийся, оставаясь еще в неизвестности, имеет свои силы рассеянными.»

Если же Суворов и приходил на поле сражения с силами меньшими, чем у противника, то это было помимо его воли. Однако в этом случае он быстротой достигал внезапности перед противником и всегда его побеждал.

«Воюют не числом, а уменьем» и «Быстрота и внезапность заменяют число, натиски и удары решают битву», — учит он нас.

«Удивить — победить», — добавляет он в другом месте. Или: «Кто напуган, тот наполовину побит.» Наконец: «Штыки, быстрота, внезапность. Неприятель думает, что ты за сто, за двести верст, — а ты, удвоив шаг богатырский, нагрянь быстро, внезапно. Неприятель не ждет: поет и веселится; а ты из-за гор высоких, из-за лесов дремучих, через топи и болота пади на него, как снег на голову. Ура, бей, коли, неприятель вполовину побежден, не давай ему опомниться. Гони, доканчивай, победа наша: у страха глаза велики».

Где найдем мы лучшее истолкование внезапности, этого вернейшего залога победы, основанного на скрытности (из-за гор, лесов, через топи, как снег на голову) и быстроте (удвоив шаг богатырский, нагрянь быстро), как и во всех высочайших образцах военного искусства?!.

Суворов никогда не уступал почина действий противнику и всегда господствовал над его волей. Все дела его ведены им как по нотам. Всегда и всюду он делал все, что хотел, а неприятель шел по его воле. Даже в то роковое мгновение под Треббией, когда сами «чудо-богатыри» частью дрогнули и бежали, он сумел обратить это в военную хитрость («заманивай»), и враг был разбит. Даже в Швейцарии из безвыходного, казалось бы, положения он вышел наступательными боями, обманув все расчеты врага, — а под Кинбурном прямо сказал про турок: «Пускай все вылезают».

Необыкновенно твердый и настойчивый, он не признавал возможности отказаться от своего замысла. «Что вы скажете про человека, который уложит всех до последнего, ляжет сам, но не даст приказа отступать», — говорил Моро. Наоборот, чем больше возникало трудностей, тем горячее было стремление их преодолеть у Суворова. И вот мы видим, как, весь израненный, еле живой и, казалось бы, исчерпавший все силы войск, он под Кинбурном «в третий раз обновил сражение — победа совершенная».

«Атакуй, с чем Бог послал», — учит Суворов. Или: «Жаль, что не все 100 тысяч здесь — было бы легче покончить с ними одним разом».

Если же противник хотел овладеть почином (Макдональд, Жубер), то Суворов опережал его и жестоко бил. Вся стратегия его была наступательная, и никогда он не вел войны оборонительной. Иногда, в частных случаях, ему приходилось обороняться (Кинбурн, Гирсово), но и тогда он переходил в наступление по строгому расчету.

^{Форма одежды лейб-гвардии Измайловского полка: штаб- и обер-офицеры, рядовой барабанщик и унтер-офицер}

«Оборонительная война нехороша, — говорил он князю Ауерспергу, встретившись с ним на балу во дворце перед отъездом в Вену, — наступательная лучше. Французы на ногах, а вы на боку. Они бьют, а вы заряжаете. Взводи курок, прикладывайся, а они ринфрески [по-итальянски прохладительное] — пропорция три против одного. Пойдите за мной, и я вам докажу».

Будучи сторонником смелости, решительности сражений, Суворов даже вышучивал такие слова, как опасность, поддержка (по-тогдашнему «сикурс»), резерв и т. п. «Сикурс, опасность и прочие вообразительные в мнениях слова служат бабам, которые боятся с печи слезть, чтобы ног не переломить, а ленивым, роскошным и тупозрячим для подлой обороны, которая по конце худая ли, добрая ли, рассказчиками также храброю называется».

Об отступлении Суворов слушать не хотел: слово «ретирада» произносил он нараспев, а о defensif он говорил, что на русском языке соответствующего слова нет.

Давая для обучения войска наступные плутонги, он прибавлял: «хотя и отступные, только с толкованием, что то не для отступления, но только для приучения ног к исправным движениям».

В Италии он дает Багратиону поручение: «вы таинство побиения неприятеля холодным оружием Бельгардовым войскам откроете и их к сей победительной атаке прилежно направите; а от ретирад — отучите».

Но это вовсе не значит, что Суворов совершенно отрицал отступление как прием действий на войне. Раз завязался бой, он не допускал мысли о неудаче, и по его словам: «Проигранное сражение — это такое, которое считают проигранным». Но, например, перед Нови, под Александрией и т. д. он прямо указывает, отходя, выманивать врага, а Бельгарду, идя на Макдональда, для действий против Моро дает указание: «Перед превосходными силами отступают». Наконец, Краю он пишет: «Нет стыда уступить пост превосходному в числе неприятелю».

Понимая бой как конечное и грозное средство войны, он стремился всегда довести его до самого решительного исхода и победу старался закончить жестоким преследованием. «Победивши, обновляй по обстоятельствам, но гони его до сокрушения». И еще: «Преследуй денно и нощно, пока истреблен не будет», — вот наставления Суворова; ибо «Недорубленный лес опять вырастет.»

Еще одно его выражение: «Бегущего неприятеля истребляет одно преследование».

«Будучи победителем, мы остановились, засели в унтеркунфт, в унбештимтгезагт. Вы должны были, разбив неприятеля, преследовать его; в подобном случае можно и с малым отрядом отрезать противника», — укоряет он Бельгарда.

А ведь тогда не придавали преследованию особого значения и предпочитали строить противнику так называемый «золотой мост», давая свободно уйти с поля сражения.

Что касается ночных действий, которые якобы «выдвинула впервые русско-японская война», то Суворов говорил об этом следующее: «Ночное поражение противников доказывает искусство вождя пользоваться победою не для блистания, но для постоянства. Плодовитостью реляций можно упражняться после».

Всегда уверенный в победе, Суворов, однако, предостерегал от последствий недооценки противника: «Никогда не презирайте вашего неприятеля, каков бы он ни был, и хорошо узнавайте его оружие, образ действовать им и сражаться, его силы и слабости». И наконец, венец всего: «В бою надо стремиться к единой главной точке и забывать о ретираде. Быстрота и внезапность заменяют число. Натиск и удары решают битву».

Горячий поклонник разумной свободы действий, он мечется душой, когда Венский двор требует от него не предпринимать ничего важного, не испросив предварительно разрешения из Вены. Вот как писал об этом Суворов графу Разумовскому:

«Его Римское Императорское Величество желает, чтобы, если мне завтра баталию давать, я бы отнесся прежде в Вену. Военные обстоятельства мгновенно переменяются. По сему делу для них нет никакого верного плана. Я ниже мечтал быть на Тидоне и Треббии по следам Ганнибала, ниже в Турине, как один случай дал нам пользоваться тамошними сокровищами, ниже в самом Милане, куда нам Ваприо и Кассано ворота отворили. Фортуна имеет голый затылок, а на лбу длинные висящие власы. Лёт ее молниин; не схвати за власы — уже она не возвратится».

В другом же письме, от 1 июля, он пишет: «Я в Милане — получаю из Вены ответы о моем приезде в Верону; я только что в Турин перешел — пишут мне о Милане.» А дальше читаем у него: «В Вене любят только посредственность; а талант не охотник до узды<…>. Из четырех углов за тысячу верст отнюдь в мои операции не входить».

Ясно, что Суворов, при таком отношении к вопросу проявления воли на войне, самым решительным образом обосновал свои успехи на самостоятельности своих подчиненных.

«Способность видна лишь из действий», — говорил Суворов. Так, в польскую войну он заявил своим подчиненным: «Спрашиваться старших накрепко запрещаю; но каждому постовому командиру в его окружности делать мятежникам самому собою скорый и крепкий удар, под взысканием за малую деятельность»

Под Туртукаем дважды им говорилось, что все должны действовать самостоятельно, и главное — прямо бросаться на врага. То же — под Измаилом.

Но лучше всего отражает концепцию Суворова его высказывание, обращенное к Розенбергу: «Местный в его близости по обстоятельствам лучше судит; он проникает в ежечасные перемены течения их и потому направляет свои поступки по воинским правилам.

Я вправо, должно влево — меня не слушать.

Я велел вперед, ты видишь — не иди вперед».

Но частный почин покоится на ясном сознании каждым своей цели. Только тогда каждый смело может идти вперед, не оглядываясь робко назад.

Вот каковы основные взгляды Суворова:

«План операционный в главную армию, в корпус, в колонну. Ясное распределение полков. Везде расчет времени. В переписке между начальниками войск следует излагать настоящее дело ясно и кратко, в виде записок без больших титулов; будущие же предприятия определять вперед на сутки или на двое. Не довольно, чтоб одни главные начальники были извещены о плане действия. Необходимо и младшим начальникам постоянно иметь его в мыслях, чтоб вести войска согласно с ним. Мало того: даже батальонные, эскадронные, ротные командиры должны знать его по той же причине, даже унтер-офицеры и рядовые.

Каждый воин должен понимать свой маневр. Тайна есть только предлог, больше вредный, чем полезный. Болтун и без того будет наказан.

Вместе с планом должен быть приложен небольшой чертеж, на котором нет нужды назначать множество деревушек, а только главные и ближайшие места, в той мере, сколько может быть нужно для простого воина; притом нужно дать некоторого рода понятия о возвышениях (горах)» (в целях наблюдения). Пусть нам укажут что-нибудь лучше этого.

Широкий ум Суворова охватывал, однако, не только тактику ведения войны. Политика у него, подобно Наполеону, Фридриху и другим полководцам, входит в его соображения как один из важных устоев военного успеха.

Умиротворение Польши после падения Праги в 1794 г., предложения о восстановлении Пьемонтской армии и Тосканских ополчений с целью освободить действующие силы от забот по обеспечению тыла в 1799 г. превосходно обрисовывают Суворова и с этой стороны, не говоря уже о Кубани и особенно о Крыме, где все сделано им одним, о замысле идти на Париж в 1798/99 г. и пр.

Но при всей властной суровости своих действий Суворов не любил бестолкового пролития крови.

«Мудрый Бельгард, — говорил он, — между прочим, привык терять людей: в начале кампании он доставил неприятелю в Тироле через Лаудона с лишком 10000 человек; ныне, в нужде моей, он с ранеными проиграл с лишком 2000 человек.<…> Для короны — размен есть; для них — не их люди; чего же жалеть.<…> Бештимтзагеры убавили у меня из-под ружья в три раза почти больше, нежели мне на трех баталиях стоили Тидона, Треббия и Нура».

Люди, не понимавшие Суворова, говорили, что ему только сопутствует счастье. «Один раз счастье, другой раз счастье, помилуй Бог. Когда-нибудь да и уменье», — справедливо говорил Суворов. Доходили до него слухи, что австрийцы иначе об его успехах и не думают. В одном из рескриптов к Суворову даже австрийский император выразил надежду, что, при всегдашнем его счастье, есть надежда скоро достигнуть желаемого. Это, наконец, взбесило старого фельдмаршала, и он в письме к Разумовскому (от 25 июня) пишет: «„Счастие“, — говорил римский император. Ослиная в армии голова тоже говорила мне — слепое счастие.»

Да, скажем мы: «Он был счастлив, но потому, что повелевал счастьем».

Мы видели, какой путь избрал Суворов для этого. Он был один из образованнейших людей своего века. Потемкин только тогда убедился в обширном и глубоком уме Суворова, когда однажды императрица доставила ему возможность, спрятавшись, подслушать разговор Суворова по важнейшим государственным вопросам. Правда, для вида Суворов вышучивал современную ему науку, называл военных ученых его времени «бедными академиками», а в то же время придавал настоящей, живой науке, основанной на изучении деяний великих полководцев, огромное значение.

«Генералу необходимо, — говорил он, — непрерывное образование себя науками с помощью чтения. Ему нужно мужество, офицеру — храбрость, солдату — бодрость<…>.

Всякая война различна; здесь масса в одном месте, а там гром. Беспрерывное изучение взгляда сделает тебя великим полководцем. Никакой баталии в кабинете выиграть не можно. Умей пользоваться местностью, управляй счастием: мгновение дает победу. Властвуй счастием быстротою Цезаря, столь хорошо умевшего захватывать внезапно врагов, даже днем, обращать их, куда ему угодно, и побеждать когда угодно. Приучайся к неутомимой деятельности. Будь терпелив в военных трудах и не унывай при неудаче. Будь прозорлив, осторожен, имей цель определенную; умей предупреждать обстоятельства ложные и сомнительные, но не увлекайся местною горячностью.<…>

Возьми себе в образец героя древних времен, наблюдай его, иди за ним вслед, поравняйся, обгони — слава тебе. Я выбрал Кесаря. Альпийские горы за нами, Бог перед нами. Я с вами — ура. Орлы российские облетели орлов римских».

Однажды, желая знать мнение Суворова о лучших военных сочинениях и выдающихся полководцах, граф Растопчин назвал нескольких. При каждом имени Суворов крестился, наконец сказал на ухо: «Юлий Цезарь, Ганнибал, Бонапарте, домашний лечебник, пригожая повариха». Здесь особенно поразительно то, что он поставил Бонапарта в один ряд с Ганнибалом и Юлием Цезарем, основываясь на впечатлении от первого его похода 1796/97 г. Это показывает, насколько было велико чутье этого человека. А между тем Наполеон признавал в Суворове только душу великого полководца, но отрицал его ум.

И вот на этой-то почве непостижима порой для непосвященных глубина мышления Суворова. Между тем у него все так просто, и, уважая душою военную науку, он не вязнет в дебрях ее и проповедует то, что стало каноном спустя лет 150, да и то не вполне решительно. У него нет особых стратегии и тактики. У него одна только великая, всеобъемлющая наука — «Наука побеждать». И в самом деле, к чему же должны мы стремиться всегда и во всем, как не к победе над врагом. Но раз «правильно называть есть правильно понимать», то кто же более Суворова достоин быть отцом и этой первейшей и важнейшей мысли о единстве военной науки на почве главенства победы, главенства боя над всем остальным на войне, — и кто когда-либо лучше него ощутил природу и сущность войны, которая живет и дышит победой?! Недаром же он говорил: «Смотри на дело в целом.»

Но что же тогда лучше всего обеспечит нам всегда достижение этой великой цели — успех во всем на войне. «Глазомер, быстрота, натиск», — вот, по мнению Суворова, три главнейшие основания победы, т. е. надо уметь оценить обстановку (разведка), быстро принять решение и увенчать предыдущие действия решительным натиском, не выжидая удара со стороны противника.

А вот и другое разительное доказательство суворовского «взгляда на дело в целом».

Долго считали мы, а инженеры упорствуют и до сих пор, что действия против крепостей — это особая «крепостная война», с ее «особыми принципами». «Баталия на окопы на основаниях полевой», — учит Суворов. Он даже не признает в обучении войск слова «крепость» как чего-то неодолимого, — а мы считаем ныне, что немцы открыли нам эту истину, и не хотим знать своего.

Таков Суворов-стратег, Суворов — начертатель высшего отдела «Науки побеждать».

^{Форма одежды лейб-гвардии Измайловского полка: адъютант и знаменные ряды}

Что касается Суворова-тактика, т. е. его деятельности на поле сражения и на пути к нему, то в этом отношении он еще более непревосходим. Да оно и понятно, раз дело это обосновано у него на глубоком уважении к военной истории. «Тактика без истории потемки», — говорил он.

В бою он всегда умел схватить истинную обстановку, быстро оценить положение противника и свое; искусно пользовался он чужими ошибками, не давал врагу пользоваться его выгодами. Тактический «глазомер» Суворова никогда не давал сбоя, и если обстановка не выяснялась до сражения, то Суворов раскрывал ее самим боем (Нови).

Для удара он выбирал наиболее важную точку неприятельского расположения и тоже вовсе не вел здесь одних равномерных лобовых ударов. «В бою надо стремиться к единой главной точке и забывать о ретираде», — учил он. «В баталии полевой три атаки: первая на крыло, которое послабее… в середину нехорошо, самого сожмут. Атака в тыл всеми силами хороша только для малаго корпуса», — учит он. Что изменилось здесь? И знаменитые немецкие «окрыления», и «резиновая лента при прорыве врага» разве взяты не отсюда?

Но разнообразие приемов покоится прежде всего на понимании местности. Суворов и говорил: «Умей пользоваться местностью», — и пользовался ею сам неподражаемо, — вспомним его приемы везде, и особенно в Италии (Треббия) и Швейцарии (более всего — в последней). Недаром он говорил: «Где пройдет олень, там пройдет солдат, а где пройдет солдат, там пройдет целое войско.»

Управление боем оставалось всегда в руках Суворова. Он был полным хозяином поля сражения и, в зависимости от обстановки, давал делу тот или другой оборот (Рымник, Козлуджи, Треббия, Гларис).

Француз Дебокаж говорит: «Когда он являлся перед противником, все уже им было предвидено заранее. Но если какой-нибудь случай или местные обстоятельства требовали перемены, он делал ее с такою быстротой, что никто не мог заметить, есть ли эта перемена самопроизвольное творчество данного мгновения или исполнение первоначального решения».

Подготовка Суворова к сражению была крайне простой. Письменные диспозиции отдавались им только тогда, когда обстановка не допускала сомнений в своей неизменности, т. е. перед самым исполнением. Чаще распоряжения делались простыми записками за подписью или самого Суворова, или доверенного лица. Чаще же всего Суворов отдавал распоряжения прямо на словах, собирая у себя подчиненных обыкновенно «к обеду», т. е. около семи часов утра. Но это вовсе не исключало основных письменных распоряжений, одно дополняло другое, о чем уже и говорилось выше применительно к «плану операционному».

Отличаясь всегда точностью и обстоятельностью в отдаваемых распоряжениях, Суворов и подчиненных учил тому же, — как это тоже уже указывалось выше.

Но, осуждая излишнюю скрытность, Суворов вовсе не опровергал необходимости тайны. Наоборот, он высоко ее ценил, и все меры скрытности всегда были приняты, — например, в нужных случаях войска стояли укрыто, подход подкреплений скрывался, выступление с ночлега назначалось «по петуху», и петухом пел сам великий старец, хлопая попутно в ладоши, — пел именно тогда, когда ему нужно было поднять своих чудо-богатырей, не выдавая тайны своего выступления.

Как все великие вожди, Суворов дрался всегда всеми родами войск, которые действовали у него необычайно дружно и на началах взаимной выручки. Каждый род войск при этом Суворов применял в зависимости от обстановки, а не исходя из одних прописных истин об «основных свойствах». В Фокшанском и Рымникском сражениях у него конница идет брать окопы, в сражении у Кобылки она блистательно действует в пешем строю, на Треббии успех дают налеты казаков, а под Измаилом и в Альпах казаки дерутся пешие пиками. Наконец, во время войны с конфедератами Суворов сажает пехоту на повозки и двигается со скоростью 60 верст в сутки. Конная артиллерия у него «скачет как сама хочет», — но пешая строго работает на свою пехоту, бок о бок с нею. Далее, например, он глубоко чтил казаков как силу самобытную и своеобразную и взял их в Италию по строгому расчету удивить врага, а значит, и победить этим средством.

Недосягаемые образцы дал Суворов своими походными движениями. «Суворовские переходы» известны всему миру. Основывая свои успехи на неожиданности появления перед противником, он доводил быстроту передвижения до поразительных результатов и появлялся на поле сражения как снег на голову.

Принято считать, что можно делать по одной дороге корпусу в сутки 15–20 верст без особого утомления. Если движение продолжительное, то в неделю даются войскам две дневки, и можно пройти 100–125 верст. С нашей точки зрения, все «походные движения» Суворова являются «форсированными», ибо его обычный переход 28–30 верст, а в походе на Треббию он преодолел за 36 часов 80 верст. Но, несмотря на то что суворовские войска ходили очень быстро, они, в общем, мало утомлялись и мало имели отсталых. Это достигалось искусным распределением движения, строгим порядком и нравственным воздействием на войска.

В более широкие строи переходили только при сближении с врагом, походом шли четверо в ряду, пробегая головами теснины, чтобы не задержать хвоста, — и вообще: «Голова хвоста не ждет, и солдат не объедается», а также: «Пища поддерживает силы человека. В случаях особенных надо довольствоваться малым». Дневной переход Суворов разделял как бы на несколько малых, перемежая их между собою часовым, а в середине движения 3–4-часовым отдыхом.

Из его «Науки побеждать» видно, что после первых 10 верст назначался привал на 1 час, после вторых 10 верст — варка пищи и отдых на 3–4 часа, затем остальная часть перехода — и ночлег. Таким образом, люди отдыхали часто и всегда были бодры. Конница идет «своим походом вперед, отдыхает мало и свыше десятка, чтобы дать коням в лагере выстояться», и «кавалерия сама снабжает фуражом», а полевая артиллерия «от ? до 1 версты впереди, чтобы спускам и подъемам не мешала».

На походе Суворов требовал безусловного порядка. Отбившихся из строя, покидавших ряды под разными предлогами он жестоко наказывал и взыскивал за них с начальников. Офицеры всегда шли на своих местах, со стороны противника. По выстрелам все они бросались вперед, к следующему по рангу начальнику, за приказаниями и разъяснениями обстановки. Передние взводы не ждали задних и, приходя к месту привала или ночлега, немедленно снимали снаряжение и располагались на отдых. Ночлеги были глубокие на походе, широкие перед боем.

Большинство сражений выиграно именно благодаря неожиданности появления перед противником. Но одной быстроты подхода к противнику мало, надо уметь с похода вступить в бой. Встречный бой, т. е. бой одновременно с подходом к полю сражения и развертыванием сил, — само понятие о котором не существует у нас ни в уставах, ни в учебниках, — составлял долговековую нашу славу, и все лучшие бои Суворова именно и были встречными боями.

«Атакуй, с чем Бог послал», — ибо первое дело во встречном бою именно и есть ударить на врага, ошеломить его; остальное — дело быстроты развертывания.

Все изложенные военные приемы Суворова вовсе не были обоснованы на том якобы презрении к огню, которое, совершенно не понимая истинного уклада суворовской мысли, так усердно прививали у нас в виде «тактики удара» извратившие Суворова его истолкователи второй половины XIX в. Суворов именно и постиг эту-то высшую тайну войны — правильное соотношение огня и удара. Его построения для боя — это верх уважения к огню. Его поучения в «Науке побеждать» — тоже. Весь уклад его обучения и воспитания войск — тем более. Суворов требовал на обучение стрельбе по 23 патрона в год на человека, когда их отпускалось от казны по три. В бой он давал по 100 патронов на человека. Узаконив у нас рассыпной строй стрелков, он широко пользовался им, применяя особенно искусно тогда, когда нужно было поддерживать огнем особо трудную работу идущих на приступ или преодолевающих какие-либо препятствия войск. Здесь у него еще с Туртукая были выработаны приемы стрельбы пехоты через головы своих впереди действующих частей, по выказывающемуся из-за валов и укрытий противнику.

В основу обучения стрельбе Суворов ставил огонь одиночный, с точнейшим прицеливанием, редкий, но меткий, и непременно со «скорым» заряжанием. Залп, по его мнению, годится только «в разводе, коли с пальбою, для очищения ружей. В ином строю — только для исправности», а «против неприятеля не годится! Он может сколоть и порубить, пока опять заряжают». Иное дело — одиночная стрельба: «Исправный приклад править пальбою. Здесь он расстраивается по неминуемой торопливости, но во взводной пальбе он виден. Одиночка пальбы на баталии выйдет сама собою. Для сбережения пули тут на каждом выстреле всякий в своего противника должен целить, чтоб его убить.»

Пусть беспристрастный читатель скажет, на чем мы проиграли главным образом русско-японскую войну, как не на неумении стрелять — и особенно на слепом пристрастии к залпам, промежутками между которыми японцы пользовались, чтобы давать свои толчки вперед, особенно ночью, и при голосе команд или огне которых они бросались на землю, пропускали пули над собою почти без потерь для себя. Между тем против нас они вели огонь отдельный, и именно по-суворовски, имея «каждый своего определенного врага, чтоб его убить». Далее, у Суворова управление огнем — во взводах.

Еще одно суворовское правило: разрешать даже без команды огонь в каждом капральстве «для вернейшего застреливания старших и наездников».

Необычайное уважение Суворова к огню и понимание его свойств заставляло его всюду и везде применять «крестные огни», так что и свои знаменитые «подвижные кареи» он строил, не закрывая «крепостных огней».

Мало того, даже при отражении противника встречным ударом в штыки пехота Суворова сначала выпускала в него с 60 шагов свою верную пулю и затем с 30 шагов бросалась в штыки, а в обучении он прививал: «Марширование, повороты всякого рода, скорый заряд и конец удар в штыки», — т. е. без огня штыку он даже и не учил, как правило.

Наконец, указание Суворова: «Когда неприятель бежит, то его провожают ружейным огнем. Он не стреляет, не прикладывается, не заряжает. Много неудобств спасаться бегством». Есть ли где большее уважение именно к огню, отсутствие возможности вести который и есть первейшее, у Суворова, неудобство отступлений. И дальше: «Когда за ним штыки, он еще реже стреляет; а потому не останавливаться, а ускорять бегство штыками».

Глубоко уважая также артиллерию, Суворов широко применял артиллерийский огонь, особенно продольный, для чего она и маневрировала преимущественно в охвате противника, но во всяком случае ее определенно учил он наносить наибольший вред врагу, — а свою пехоту Суворов обучал быстро и легко проходить наиболее опасные полосы обстрела неприятельской артиллерии и пехоты. Огонь этот он делил на дальний огонь «большой полевой артиллерии», более близкий — артиллерии полковой и, наконец, на огонь ружейный. Конница тоже обучалась у Суворова пальбе, но лишь пешком, а конная артиллерия имела у него завидное право: «Конная артиллерия скачет, как сама хочет», — глубокое понимание того, что именно этот драгоценный род войск и должен пользоваться наибольшей свободой в бою для быстрого уравновешивания огня, где нужно. Наконец, приказывалось в боях: «быстро на батареи пускаться, что особливо внушить». Но исходя из относительных свойств разных видов огня Суворов определенно выказывал особое уважение к огню пехотному. «Пехотные огни открывают победу», — говорил он, ставя тем самым пехоту как род войск на первое место. Что можем мы добавить к этим величайшей мудрости словам, когда война 1904–1905 гг. дала общие потери от пехотного огня 85 %, от артиллерийского и от штыка — остальные 15 %.

«Пуля дура, штык молодец», — говорил он, и имел, конечно, на то основание. Да позволено будет спросить, при всех прочих равных условиях не возьмет ли все же верх тот, у кого дух (решительность сойтись на штык) выше.

Но победа ведь одним лобовым ударом не получается: мы видим у Суворова прежде всего маневр, подвижность, и он, в сущности, соединяет силы не перед сражением, а на поле сражения, даже на месте расположения врага, т. е. делает то, что Шлихтинг приписывает Мольтке как величайшую заслугу перед историей военного искусства, даже в ущерб всей славе Наполеона.

^{Форма одежды лейб-гвардии Гренадерского полка}

В итоге суворовская пехота была уверена в себе, глубоко верила в свой штык, но и чтила огонь, как средство расчистить дорогу этому штыку при всяких обстоятельствах, а средство сочетать их обычно видела в маневре, в подвижности, в избытке дееспособности над врагом.

Конница Суворова не боялась никакого врага. Его артиллерия всюду шла с пехотой и конницей. В частности, наступательный порыв пехоте прививался настолько, что она шла сама вперед и на конницу. «Сквозные же атаки» при этом учили одновременно: пехоту — сноровкам против конницы, конницу (коней) — бесстрашию против пехоты, всех их — стойкости против артиллерии.

Для достижения бешеной стремительности удара войска не смели останавливаться до его завершения прохождением насквозь, ибо «порыв не терпит перерыва». И наоборот, Суворов останавливал конницу, непременно лишь пройдя сквозь цель удара, но здесь приказывал спешиться и ласкать и прикармливать лошадей. Ожидая себе и в бою того же облегчения, кони неслись, как бешеные, и в этом простом донельзя приеме — весь смысл знаменитых ударов суворовской конницы.

Вообще, избрав себе образцом римлян, а любимым героем Цезаря, Суворов взял себе за правило: «Учить в мирное время только тому, что придется делать на войне». Вместе с тем его обучение действительно давало понятие «каждым предшествующим шагом, к чему ведет последующий», а вся работа в поле, непременно на ряде местных предметов или двухсторонняя, завершала выручку войск соблюдением и третьего основного правила: «Учить не рассказом, а приказом.»

Добавив к этому, что Суворов лично наблюдал за всеми видами обучения, что он во всем служил образцом своим подчиненным, легко понять, почему его войска были действительно «победительные войска, усердием и ревностью генералов весьма исправные в дневных. ночных баталиях и штурмах и всегда готовые увенчать себя новыми лаврами».

Как и у римлян, у Суворова «бои были кровавыми ученьями, а ученья — боями без пролития крови». Как и у римлян, у него было: «Тяжело на ученье — легко в походе», — и необыкновенная выносливость «чудо-богатырей», всегда бывших «и в мирное время на войне», вошла в поговорку.

Сам Суворов определил свое обучение так: «Экзерцицирование мое было не на караул и не на плечо, но прежде поворотливость, затем различное марширование, а потом уже приемы, скорый заряд и конец — удар в штыки».

Самая тщательная подготовка каждого боевого действия была отличительной чертой Суворова. От него была взята, например, иностранцами сноровка строить городки по образцу неприятельских укреплений и препятствий и на них учить войска преодолению этих укреплений и препятствий непосредственно перед приступом. Он первым разработал правила, когда открывать ворота взятых с боя крепостей, как окарауливать погреба в них от взрыва и т. д.

Он дал высшие образцы обмана врага ложными тревогами, изнурения его постоянной бдительностью. У него всегда кипела заготовка всякого рода средств, все он предвидел, ничего не упускал из виду, чтобы заранее сделать каждого чудо-богатыря «на себя надежным — основание храбрости». Он первым снабдил каждую свою дивизию конницей, пионерами и вспомогательными войсками всякого рода, дав ей полную самостоятельность для развертывания действий.

Но всего важнее подойти к главному ключу суворовских побед, к его отношению к бойцу-человеку.

Хорошая стратегия покоится на хорошей атаке, а эта последняя требует прежде всего хороших солдат и начальников, — таких, на которых можно возложить любую боевую задачу, которые не растеряются ни при какой неожиданности, везде найдутся, нигде не проявят немогузнайства, — иначе говоря, солдат и начальников с высокими, непоколебимыми душевными качествами.

Достижение этой задачи он основал на том простом начале, что если в войсках нравственная упругость не только не подорвана, а, наоборот, по возможности развита, то можно решиться на самые отчаянные предприятия, не рискуя потерпеть неудачи. В этом отношении он упредил Наполеона с его правилом: «На войне важнее не то, что делается, а то, как оно делается.»

Суворов и создал прежде всего великого русского чудо-богатыря, а во главе него поставил великого офицера и генерала. «Господа офицеры, какой восторг!» — заканчивал он свои поучения о приемах обучения, а про генералов говорил: «Вашего Императорского Величества победительные войска усердием и ревностью своих генералов весьма исправны к дневным и ночным баталиям и штурмам и готовы увенчать себя новыми лаврами».

Всякого человека убеждал он прежде всего в его силах, и высшим пределом обоснования своих успехов он ставил требование, чтобы «каждый был на себя надежен — основание храбрости».

Но для этого надо было начертать путеводную звезду, надо было указать, что каждого ожидает. И вот Суворов все поглощает понятиями «победа» и «слава» и обращает горячий призыв к народной гордости: «Чудо-богатыри, мы русские».

Войска наши в руках Суворова были тем более драгоценным оружием, что они умели быть грозными в боях, но милостивыми с побежденными, и чистота духа, чистота взаимных отношений была их отличительной чертой.

Безраздельно влияя на душу своих подчиненных, Суворов берег эту душу от ненужных тревог и испытаний. Нравственную подготовку он вел, внушая веру в непобедимость русского чудо-богатыря, который ему за это и отвечал неизменно: «С тобой все возьмем». До наивысшего же подъема духа доводил Суворов исполнителя лишь непосредственно перед самым действием, и войска вступали в бой без замедления: «Дабы медлениями не умалить стремления к приобретению славы.»

Уважение к чужой личности прививалось Суворовым и внутри самих войск, и по отношению к «обывателю». Указывалось: «поражать противника человеколюбием»; «обывателя не обижать». В век бессловесного унижения низшего Суворов допускал «возражения высшему, но с тем, чтобы оно делалось пристойно, наедине, а не в многолюдстве, иначе выйдет буйство; излишние рассуждения свойственны только школьникам и способностей вовсе не доказывают — способность видна лишь из действия».

Во всем — и в бою, и в мирной деятельности — у Суворова было «равнение по передним». Он приветствовал все идущее вперед, работающее, осуждал застой, карал отсталость.

«Шаг вперед, 2–3, 10 позволяю; один назад — смерть», — говорил он всегда, определяя этим попутно размеры и смысл поступательного движения военного дела.

Сам он не застывал в мертвом шаблоне. При бесконечной гибкости приемов в отдельных боях, мы видим у него видоизменения, соответствующие обстановке данного времени. Указания совершенствуются, приемы крепнут и пополняются новыми. «Победивши, обновляй по обстоятельствам».

В одном лишь неизменен Суворов — в его требовании к солдату как к человеку: «Солдату надлежит быть здорову, храбру, твердо решиму, справедливу, благочестиву. Молись Богу! От него победа! Чудо-богатыри, Бог нас водит. Он нам генерал!.. Ученье свет, неученье тьма. За ученого трех неученых дают. Нам мало трех, давай нам шесть, давай нам десять на одного — всех побьем, повалим, в плен возьмем.»

И чудо-богатырь был действительно учен. Но он был и воспитан, он знал все, что было нужно, он любил свое ружье-«жену», верил в свой клинковый (а не граненый) штык, умел его вытаскивать из врага, не оставляя его в нем (а ныне именно из-за трудности вынимать у нас и не применяется снова штык-кинжал), верил в другие рода войск, верил в то, что его ведут только к победам, а не к бедам, верил в Бога и величие русского народа и желал им — и, конечно, себе в том числе — «Славы, Славы, Славы».

Необходимо еще оговорить, что Суворов знал почти всех своих сподвижников в лицо, что он свято чтил войсковые предания и славу, что никто бережнее его не относился к неприкосновенности и нерушимости на войне тактического устройства войск мирного времени и что заботливость его о довольствии и здоровье войск была прямо трогательная, причем он сам жил с войсками одной жизнью.

Обаяние Суворова на войска было удивительное. «Довольно возить изображение этого странного чудака по войскам, чтобы они сделали самые необыкновенные подвиги», — говорил Дерфельден Фуксу на поле сражения под Треббией.

Наряду со всем изложенным, нельзя, конечно, не сказать и о чудачествах Суворова. Но ведь этот крупный самородок, эта «соль земли русской», эта знаменательная личность, чьи меткие высказывания и теперь способны взбодрить русскую душу — был все же человек, и у него могли быть свои недостатки, свои особые свойства, с ним родившиеся, с ним и ушедшие в могилу. Но вместе с тем они необычайно сближали его с его людьми и делали «своим», «Божьим» человеком. Нельзя также обойти молчанием славолюбие Суворова, его высокое о себе мнение, явное осознание превосходства над другими. Но они основывались на действительных его заслугах, а все, что было в нем лишнего — если только было, — искуплено прощальными с миром словами: «Долго я гонялся за славою: все суета. Истинный покой у престола Всевышнего».

Когда гроб с телом Суворова поднесли к вратам Александро-Невской лавры, возникли опасения, что он не пройдет. «Везде проходил, и здесь пройдет», — раздался из толпы голос чудо-богатыря, боевого соратника почившего. Действительно, Суворов «везде проходил», руководимый горячей любовью к Богу, твердой преданностью Отечеству и непреклонной верой в своих чудо-богатырей.

«Славный подвигами на защиту Русской земли, великий учитель и воспитатель армии, генералиссимус, князь Италийский, граф Суворов-Рымникский, неизменно являл собою пример самоотверженного служения Престолу и Родине.

Грозный к врагу, милостивый к побежденному, поборник правды, радетельный о младшем и преданный военной науке, он представляет высокий образец человека и воина, сильного верою в Бога, преданностью царю и любовью к Родине», — так говорится в высочайшем приказе от 6 мая 1900 г., приуроченном к столетию со дня кончины Суворова.

Суворов — воистину великий полководец. Разбитый им Моро ставит его нисколько не ниже Наполеона и оценивает его поход на Треббию как «верх военного искусства». Масена готов отдать все свои 48 походов за 17 дней Швейцарского похода Суворова. Сам Наполеон, не любивший соперников и не изучавший как следует деяний Суворова, признает все же за ним «душу великого полководца».

Немецкий писатель Гюнтер говорит, что военное искусство Суворова было той же тайной ведения войны, которой владел Наполеон и которой немцы обязаны своими беспримерными успехами в 1870–1871 гг. Австриец Биндер Кригльштейн в сочинении «Дух и материя на войне», описывая действия Суворова в войне 1799 г., восхищается как личностью нашего полководца, так и его высокими качествами русского солдата. О Суворове он говорит: «Мы вполне понимаем то фанатическое почитание, каким до сих пор пользуется память Суворова в рядах русской армии, и мы смело и с полным убеждением признаем в этом величественном отпрыске славянского племени величайшего полководца, наряду с Фридрихом и Наполеоном».

Наша гордость — Суворов-полководец — высоко чтил чисто русские устои и понимал величие славянской души. Вот почему заветы Суворова никогда не умрут, вот почему они навсегда сохранят свою актуальность.

Суворов и его чудо-богатыри взращены на исконно русской почве. Они — прямые наследники по духу дружин Святослава, Ярослава и Александра Невского, ратей Дмитрия Донского и Иоанна Грозного, «регулярства» Петра, победителей Фридриха при Елизавете. Они же отцы героев «Священной памяти Двенадцатого года», героев Забалканских наших походов, витязей покорения Кавказа и Средней Азии.

А в заключение напомним поэтичное народное предание о великом старце, Александре Васильевиче Суворове:

«В дремучем лесу, средь болот, лежит огромный камень с пустым нутром. Дурная слава про то место ходит: там блуждают синие огни, носятся белые тени, раздаются тоскливые стоны. Всегда здесь мертво; только ворон каркает над мшистым камнем да вьется хищный орел. Путник, нечаянно сюда попавший, торопится уйти, кладя на себя крестное знамение. В камне видно малое отверстие; брезжит оттуда тусклый свет неугасимой лампады, и раздается чуть слышное, глухое поминовение рабу Божию Александру. Там спит Суворов, склонив седую голову на уступ камня; давно он спит и долго спать будет. Только тогда, когда зальется русская земля кровью боевому коню по щиколотку, проснется вещий дедушка, выйдет из своей неволи и избавит Отечество от лютой невзгоды».

Примечания:

2

Так об этом пишут историки Н. М. Карамзин, Н. С. Арцыбашев и В. Г. Чертков.

3

Позднее Дм. Донской перешел за Дон, князья на Калке — за нее.

4

Ср. с «бенефициями» на Западе.

5

«Победивши, обновляй по обстоятельствам…» (Суворов).

29

Его дед, Юда Сувор, прибыл в Москву из Швеции при Симеоне Гордом.

30

Во время войны Суворов командовал несколько месяцев Тверским драгунским полком, из-за болезни его командира, а также Новоархангельским.

31

Дубровин Н. Суворов среди преобразователей Екатерининской армии. С. 87.

32

Позднее у Измаила, в Праге.

33

Брак этот был несчастливым.

34

Т. е. встречным.

35

Суворов говорил про Каменского: «Каменский военное дело знает, да оно его не знает, а Суворов военного дела не знает, зато оно его знает».

36

«Счастье не изменило своему любимцу в это роковое мгновение», — говорит историк И. П. Петрушевский.

37

Загадочных, непонятных.

38

«Хромой генерал». Суворов хромал еще после Туртукая.

39

1 фут равен 0,3048 м, или 304,8 мм.

40

1 сажень равна 2,1336 м.

41

Байрон говорит: «Так он учил свои молодые войска выходить невредимыми из огня, подобно саламандрам».

42

Сборная поддержка — обеспечение действий из глубины.

43

Полковником Преображенского полка числилась сама Екатерина II.

44

См. карту на с. 392.

45

«Конец!» (лат.).

46

По одним источникам, Суворов отдал приказания именем Румянцева, по другим — именем императрицы.

47

Это, однако, не помешало назначить к Суворову «умерять его неограниченное воображение» тупицу Германа, а зачисления фельдмаршалом в приказ не отдать.

48

Шателера Суворов ценил как разумного генерала, хотя и называл его «милый ветрогон» и «моя разрозненная библиотека».

49

Из южной колонны, где был вместе с великим князем.

50

Он лежал там, раненый еще до боев саблей в стычке и сильно страдавший.

51

Получая просьбы Края об одновременном с ним ударе, Багратион посылал ординарцев к Суворову за разрешением, но ординарцы не возвращались. Багратион поехал сам. Суворов, окруженный генералами, лежал на земле, завернувшись в плащ, и спал или делал вид, что спит. Едва Багратион заговорил с Дерфельденом, как Суворов вскочил и принялся задавать вопросы своему любимцу. Узнав про неудачу Края, он отдал указанные выше распоряжения об ударе.

52

Кроме того, к Суворову был приставлен, как особый знаток гор, получивший впоследствии известность Вейротер.

53

Рядом с Суворовым ехал старый швейцарец Антоний Гама, хозяин дома, в котором жил Александр Васильевич в Таверне. Антоний так привязался к великому полководцу, что позабыл про свои годы и, невзирая на протесты и слезы семьи, решил сопровождать Суворова в походе, сдержал свое слово и был очень ему полезен.

54

По некоторым сведениям, войска Розенберга, по примеру Милорадовича, скатились с кручи под Урзеном — сидя.

55

Здесь теперь стоит с 1898 г. памятник Суворову.

56

Рассказывают, что австрийские саперы очень медленно чинили мост. Тогда Ребиндер вызвал рабочих своего полка, которые и исправили мост. Говорят также, что под удары топора бывший здесь Суворов приговаривал: «Ту-гут, ту-гут!»

57

Австрийцы на совет приглашены не были.

58

Рассказы старого воина. С. 211–221.

59

Где Суворов провел Святки.