Грудь в крестах или голова в кустах

Поздней осенью, ближе к зиме 1945 года, Як-15 выкатили на заводской двор, чтобы попробовать двигатель. При первой же гонке прогорела нижняя обшивка фюзеляжа и запылала резина хвостового колеса. Изотермы, снятые в ЦИАМе, показывали куда более низкие температуры в этих местах, чем оказалось. Пришлось зашить низ фюзеляжа позади выхлопного сопла двигателя листом из жаропрочной стали и обеспечить продув воздуха между внешней стальной и внутренней дюралевой обшивками. Хвостовое колесо с пневмати- ком заменили цельнометаллическим со стальным ободом. После этих доработок рулежка на Центральном аэродроме прошла без происшествий.

Теперь что? Летать? Как бы не так! Чеховский вопрос – как бы чего не вышло – привел к мысли: установить самолет в одной из натурных аэродинамических труб ЦАГИ и снять моментные характеристики с работающим ТРД.

Сказано – сделано. Правда, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Всю зиму 1945-1946 гг. мы ездили в г. Жуковский. Установили наш самолет на трех высоченных штангах в рабочей части трубы Т-104, спроектировали, изготовили и смонтировали дистанционное управление турбореактивным двигателем и соединили наземный пульт с кабиной пилота, вознесенной над полом лаборатории метров на двенадцать.

Наши труды были вознаграждены фантастическим зрелищем ревущего под потолком самолета Як-15, обдуваемого мощным воздушным потоком. Нас обрадовало официальное заключение ЦАГИ: ТРД работает нормально на всех эксплуатационных углах атаки и сноса, а в поведении самолета никаких отклонений от обычного не отмечено как в отношении устойчивости, так и управляемости. Значит, можно смело летать!

В день, назначенный для первого полета, 24 апреля 1946 года, Як-15 стоял в готовности на аэродроме ЛИИ с самого утра. Но с КП нам сообщили, что в первой половине дня действует запрет на полеты в связи с крупномасштабными воздушными тренировками авиационных соединений, занятых подготовкой к первомайскому параду.

Звоню Главному. Он отвечает:

– Что же, подождите.

А тем временем Микоян, пока мы сидели в аэродинамической трубе, не теряя времени, бешено гнал постройку своего МиГ-9. Когда мы получили, наконец, заключение ЦАГИ, на основе этих же продувок ЦАГИ выдало заключение и на МиГ-9.

Таким образом, в ЛИИ оказалось сразу два самолета с турбореактивными двигателями, которые одновременно были готовы к первому полету – Як-15 и МиГ-9. Когда Микоян узнал о запрете, он сам связался с командующим авиацией московского военного округа, который любезно ответил:

– Для вас, Артем Иванович, всегда готовы сделать исключение.

И вот, к нашему удивлению, стоявший по соседству с нами МиГ-9 преспокойно выруливает на старт, разбегается, взлетает, делает круг над аэродромом и прекрасно приземляется. Когда мы позвонили на КП, нас тоже выпустили в полет, но История была уже сделана: первым советским реактивным самолетом стал МиГ-9.

Дальше Последовало еще более странное поведение Яковлева. Словно задавшись целью покровительствовать Микояну во всем, он дал нам такую команду:

– Один полет в день, и точка.

Як-15 в полете

Тогда мы жили в железнодорожном вагоне, подогнанном к самому ангару, находясь на казарменном положении. Пользуясь светлыми весенними днями, спозаранку делали один полет, осматривали самолет и готовили его к следующему дню. Обрабатывали материалы сегодняшнего полета, докладывали их Яковлеву и уже часам к десяти утра начинали бить баклуши. Так было весной, продолжалось и летом. Мы тянули время, а Микоян кропотливо работал день и ночь, проводил огромный объем доводочных работ, которые неизбежно сопутствуют созданию опытного самолета.

Наконец, не выдержав, я по собственному почину отправился на завод для доклада Яковлеву о полном окончании заводских испытаний.

– Александр Сергеевич, давно пора передавать самолет на госиспытания.

– Зачем? Военные его наверняка забракуют.

– Ну и пусть. Тогда они возьмут на себя ответственность за отставание нашей авиации от западной. А так вы сами ее берете.

– Так уж и отставание. Откуда это вы взяли?

– Каждый студент МАИ знает, что у англичан есть «Метеор», у американцев – «Шутинг Стар», а у нас – ничего. И, потом, по расчету скорость получалась около 800 км/ч, при испытаниях получилось тоже что-то около этого. Зачем же тогда стоило начинать постройку, если, приблизившись к расчетной скорости, вы сами бракуете свой самолет?

– Нет, все-таки лучше подождать Микояна и вместе с ним выходить к военным.

– Тогда разрешите сходить в отпуск.

– Нет, нет, с отпуском пока подождите.

Так тянулось время, пока не подошло 18 августа – День авиации. Наш летчик-испытатель, ветеран испанской войны, Михаил Иванов спокойно и уверенно прошел над Тушино. МиГ-9 тоже прошел успешно. И опять наступило затишье…

И вдруг 12 сентября 1946 года в пожарном порядке десять конструкторов, не считая меня, вместе с директором Тбилисского завода Владимиром Саладзе, заместителем министра МАП Александром Кузнецовым, захватив пачки опытных чертежей Як-15, вылетают с Центрального аэродрома в одном самолете. Задание, немыслимое: построить в Тбилиси пятнадцать самолетов Як-15, доставить их в Москву, натренировать летчиков и подготовить их к воздушному параду над Красной площадью к 7 ноября этого же года. ОКБ Микояна и Горьковскому авиазаводу было поручено к этому же сроку справиться с постройкой и подготовкой к параду девяти самолетов МиГ-9.

По пути в Тбилиси, еще находясь в воздухе, мы начали совещаться.

– Сколько в Тбилиси можно найти светокопировальных установок?

– Одна у нас на заводе, другая на танкоремонтном заводе, да еще одна есть в Университете, – говорит Саладзе.

– Давайте разделим все чертежи на три части, пусть каждая светокопия сделает по двадцать синек со своей доли чертежей. Тогда мы в три раза ускорим их поступление в производственные цеха и техслужбы завода.

– Правильно, – одобрил Кузнецов, – а я смогу им всем заплатить по наивысшим расценкам за срочность.

– Договорились. Мне перед вылетом, – продолжаю я далее, – показали постановление правительства, где сказано, что самолет строится и принимается по чертежам и указаниям главного конструктора. Следовательно, в целях ускорения внесения изменений, без ксггорых не обойтись, придется скорректировать обычный порядок внесения изменений в чертежи.

– Что же вы предлагаете изменить? – спрашивает Кузнецов.

– Предлагаю, чтобы каждый из конструкторов ОКБ, являясь представителем главного конструктора по своей специальности, имел право вносить за своей подписью изменения в той синьке и на том рабочем месте, где данная ошибка обнаружена. Это изменение будет действительно в течение трех дней, за которые серийное конструкторское бюро должно успеть заменить все остальные синьки, расцехованные по своим адресам, на измененные. Такое распоряжение, Владимир Еремеевич, вы можете подписать еще здесь, в самолете, – обращаюсь я к Саладзе, – чтобы на месте все уже было ясно.

– Согласен, – говорит Саладзе.

– Еще одно. Раз такое необычное дело нам поручено, прошу устроить на заводе помещение с кроватями для конструкторов ОКБ. Будем жить на заводе на казарменном положении, чтобы не тратить время на поездки в город.

– Согласен и с этим, – сказал Саладзе. – Так будут оперативнее решаться возможные неполадки в работе.

– Тогда попробуем, может быть общими силами и справимся с этим заданием.

– А не заартачатся ли военные принимать самолет на таких условиях? – спрашивает Александр Иванович Кузнецов.

– А что же им остается делать? Ведь вся ответственность правительством все равно возложена на главных конструкторов. Тут уж, как говорится, «грудь в крестах или голова в кустах».

С непостижимой быстротой по авиазаводу, расположенному на окраине города, распространилась весть о срочном задании. Еще добавляли, что Кузнецов привез с собой мешок денег.

Рабочие из числа русских и украинцев, эвакуированные сюда еще в начале войны из Таганрога, теперь изрядно пообнищали и с нетерпением ожидали возможности подзаработать. В цехах, куда действительно быстро были спущены чертежи, жизнь забила ключом. Работа по Як-15 на самом деле довольно щедро оплачивалась. Завод заработал круглые сутки.

Мы поселились в одном из залов заводской столовой, отведенном под нашу спальню, где были расставлены койки, установлены телефоны.

Как-то раз, после совещания у директора, ко мне подошел старший военпред Быков и заявил:

– Что это вы тут за новшества решили заводить? Без подписи военной приемки изменения в чертежах недействительны.

– Чертежи мы сами чертили, сами и будем их изменять. А ваше дело проверять соответствие деталей и узлов чертежам.

– Нет, самовольства и анархии на заводе не будет!

– А вы почитайте постановление правительства, тогда и поговорим.

Во время этого разговора начальники цехов, выходившие из кабинета Саладзе, с интересом окружили нас, слушая, чем дело кончится.

Когда Быков в возбужденном тоне позвонил в Москву, ему спокойненько разъяснили: как чертежи, так и указания главного конструктора в данном случае – закон.

Дней через десять позвонил Яковлев. Я доложил, что работа развернута такими темпами, с таким размахом, что я не удивлюсь, если это задание будет выполнено к заданному сроку.

Через несколько дней Яковлев оказался в Тбилиси и позвонил с вокзала Саладзе:

– Если сможете, подъезжайте сюда.

Саладзе с Кузнецовым, захватив с собой и меня, отправились на вокзал.

На первом пути стоял министерский вагон, отцепленный от скорого поезда Москва-Тбилиси. К нему были присоединены телефон, электричество и прочее.

Войдя в вагон, мы замешкались в дверях. АэС, будто не замечая нас, с озабоченным видом что-то диктовал машинистке. Затем, словно очнувшись, приветливо нам улыбнулся, поворчав на машинистку:

– Что это вы тут завалили все бумагами, а к нам гости. – И снова приветливо, обращаясь к нам, – заходите, заходите, милости прошу, присаживайтесь.

Бумаги исчезли. Появился коньяк, а за ним стали расставлять закуски, посуду, рюмки.

– Я не пью, – засмущался Саладзе с деланной скромностью.

– И я, – присоединился к нему Кузнецов.

– А я так с удовольствием выпью, – и я налил себе рюмку. При этом едва удержался, чтобы не рассмеяться по поводу напускной застенчивости моих компаньонов.

Разговор что-то не клеился, мы вернулись на завод, а АэС отправился в гостиницу «Тбилиси», где ему был приготовлен лучший номер. Не зная, как и угодить, администрация распорядилась опрыскать стены и ковры одеколоном, чем обеспокоила клопов, один из которых нагло вылез на самое видное место. Увидев этого завсегдатая гостиницы, Яковлев с преувеличенным ужасом ретировался в свой вагон, чем вызвал отчаянный переполох у властей.

Я же по-своему решил воспользоваться приездом АэСа. После того, как вместе прошлись по заводу, побывали на сборке и сели переговорить, я положил перед ним бумагу: «Перечень работ по установке тяжелого спецоборудования на самолет Як-15». Сверху красовалась надпись: «Утверждаю. А.Яковлев».

Взяв красный карандаш, АэС размашисто расписался, проставил дату и добавил «г. Тифлис»(15*).

Еще уезжая из Москвы, я прихватил на всякий случай две новейшие опытные пушки Шпитального, которые он предложил Яковлеву для установки на Як-15, но тогда нам было не до них. А теперь, кажется, момент выбран подходящий. Пушки имели калибр 30 мм.

По-моему мнению, наши конструкторы, вынужденные дежурить круглосуточно на заводе, имели достаточно свободного времени, чтобы заняться «левой» работой.

Несмотря на эту озорную выходку, сверхплановый вариант Як-15 с двумя пушками 30 мм (вместо двух 20 мм) был нами спроектирован, построен в Тбилиси в те же сроки, что и основная партия самолетов, отстрелян в местном тире и вместе с другими переправлен в Москву. Наше вознаграждение также было выплачено еще здесь, на месте.

15* Старое русское название Тбилиси.

Эта фотография сделана на заводе в Тбилиси в 1946 году на фоне одного из первых построенных там истребителей Як-15. Стоят в первом ряду (справа налево): начальник цеха Шамров, старший военпред Быков, директор завода Саладзе, зам. министра Кузнецов, Адлер, парторг Гоглидзе, главный инженер завода Пивоваров, начальник цеха Цхадая

31 октября 1946 года последний, не пятнадцатый, а даже девятнадцатый Як-15, упакованный в ящик, погрузили на платформу и прицепили к скорому поезду Москва-Тбилиси. Этим же поездом поехал Саладзе со свитой и вся наша группа конструкторов.

В Москве гонка возобновилась. Прибывшие самолеты разгружались в Жуковском, срочно собирались на летной станции ОКБ, облетывались нашими летчиками-испытателями и передавались военным. Рядом в таком же лихорадочном темпе работали микоя- новцы, собирая свои МиГи, прибывающие из Горького.

Я опять очутился в центре этой катавасии, подписывая на ходу полетные листы и решая возникающие вопросы. Готовившие к полетам эти самолеты механики тоже были с нашей летной станции.

Подавая мне на подпись полетный лист подготовленного им самолета, здоровенный механик, фамилии которого я не запомнил, но лица, конечно, не забыл, небрежно бросил:

– Все в порядке, только керосиномеры не работают.

– Оба?(16*)

– Да.

– Давай, подгони-ка сюда керосинозаправщик.

Как только из шлангов пошел в крыльевые баки керосин, стрелки керосиномеров стали отсчитывать литры.

«Кто он – дурак или вредитель?», – промелькнуло у меня в голове. – «Выпускает в полет самолет с одним небольшим заправленным фюзеляжным баком, которого хватит только на взлет и на один круг, а потом… катастрофа?»

– Уходи, – говорю я ему со зверским выражением лица. – Уходи отсюда, уезжай в Москву, доложишь своему начальнику, как сумеешь, что я тебя прогнал отсюда.

– Как так?

– Уходи немедленно, чтобы я тебя здесь больше не видел! А то сдам, куда следует.

Дозаправленный самолет осмотрел заново другой механик и благополучно выпустил в воздух.

Меня не покидало приподнятое настроение от всей этой кутерьмы. Серьезные разговоры причудливо перемежались с шутками. И вдруг, словно холодный душ: сидящий в кабине одного из самолетов военный летчик подполковник И.П.Полунин бросает мне в лицо:

– Вы вот тут хихикаете на старте, а выпускаете в полет неисправный самолет.

– Неисправный, говорите? Вылезайте! мои глаза в эту минуту чуть не вылезли из орбит.

Пожилой подполковник, не ожидавший такого резкого отпора со стороны мальчишки, каким был я по сравнению с ним, не привыкший к неподчинению молодых, опешил и пошел на попятную.

– Да нет, этот самолет как будто в порядке, другие летчики жаловались на неисправности матчасти.

– Тогда нечего болтать: или вылезайте, или летите и пускай вам сопутствует удача, – проговорил я, уже успокаиваясь, ворчливым тоном.

Полетав в Жуковском самостоятельно на реактивных самолетах, военные летчики стали перебазироваться в Монино и Чкаловскую, где им предстояло слетаться на своих Як-15 тройками и отрепетировать проход колонной.

Почувствовав необходимость в присутствии сразу во всех трех местах, я выпросил у АэСа небольшой самолетик Як-10, на котором и стал поспевать всюду, к досаде Саладзе, которому тоже хотелось играть значительную роль.

Ранним утром мы с летчиком Федей Абрамовым вылетали с Центрального аэродрома, приземлялись в Жуковском, знакомились с ходом подготовки резервных Як-15, перелетали в Чкаловскую, где уже шли полеты тройками, выясняли неполадки и нужды по материальной части и, напоследок, садились в Монино, где базировалась меньшая часть военной группы.

16 * Поплавковые независимые керосиномеры располагались в крыльях, над каждым баком, а их стрелки можно было видеть через прозрачные крышки лючков.

Возвратившись на Центральный аэродром, я отправлялся на завод за техпомощью, а Абрамов готовился к полетам следующего дня.

В.Е.Саладзе, надеявшийся на получение Золотой звезды Героя соцтруда, почувствовал, что «жар-птица» ускользает из рук. Пользуясь своим Як-10, я поспевал повсюду, а он, на автомобиле, оказывался в хвосте событий.

– Слушай, – как-то говорит он мне, – я директор, а вы тут в Москве, будьте моим главным инженером.

– Владимир Еремеевич, у меня и без вас начальников хватает. Если нужен главный инженер – вызывайте из Тбилиси.

Это ему не понравилось. Переменив тактику, он обратился к Абрамову, бывшему транспортному летчику тбилисского завода:

– Федор Леонтьевич, по старой дружбе, сделай что-нибудь, ты сам знаешь что, чтобы Адлер хоть на время перестал всюду летать. Мотор заставь менять, или бак пусть потечет, или еще что-нибудь такое.

– И не думай, Владимир Еремеевич. Тут везде комитетчики нос суют, еще посадят.

Рассказывая мне об этом, Абрамов добавил:

– Ишь, налитый вином бурдюк, что придумал.

Неотлучно во всей суете принимал участие важный генерал Кувенев, начальник над всеми военпредами, аккредитованными при авиазаводах, по прозвищу «Генерал Стоп». Где бы что ни случилось, у него одна реакция – остановить постройку. Заводы садяться на мель, оставаясь без оплаты продукции.

Как-то раз я ему и говорю:

– Что-то мне непонятно, почему у вас к Якам и МиГам разный подход. Яки летают безотказно, особых претензий к ним нет, а о них молчат. МиГи идут туго, с утра до вечера неполадки и доработки, а их нет-нет да и похвалите.

– Як хорош, но он стоит на месте. МиГ плох, но он хорошеет.

Я пожалел, что Яковлев, не слышал этих слов. Генерал-то оказался прозорливым!

Но вот наступило, наконец, утро 7 ноября 1946 года. На трех подмосковных аэродромах застыли на взлетных полосах пятнадцать реактивных Як-15 и девять еще более быстроходных МиГ-9, не считая резервных, тоже готовых к полету. В кабинах сидят слетанные летчики, даже ракетные пистолеты заряжены зелеными ракетами.

…И вдруг туман. Надо же такому случиться, выдался довольно редкий в Москве полностью туманный день. Сенсационный военно- политический эффект, которого ожидали от этого воздушного спектакля, не удался. Парад, правда, все-таки состоялся спустя полгода, приуроченный к празднованию Первомая, но он опоздал, прошел вяло, хотя к этому времени успели подготовить побольше Як-15 и МиГ-9. Участники были, конечно, награждены, но не так щедро, как это могло-быть сделано полгода назад.