Ростов

Тяжелые послевоенные годы. Наши недавние союзники по антигитлеровской коалиции не дают нам прийти в себя и оправиться после войны. По инициативе У. Черчилля создается «железный занавес» — широким фронтом ведется экономическая блокада нашей страны. Создаются военные блоки НАТО, СЕАТО, СЕНТО. В ответ страны Восточной Европы объединяются в Совет Экономической Взаимопомощи и заключают Варшавский Договор. Наступил длительный период военного противостояния, период «холодной войны».

Американцы испытали в конце войны свою атомную бомбу. Встал вопрос о создании носителя, который доставит это смертоносное оружие в любую точку планеты. В этом им помог немецкий конструктор — один из создателей ракеты Фау-2 Вернер фон Браун, которого американцы вывезли из Германии. Уже в 1945 году США имеет ракеты «Редстоун», «Юпитер», ракету-носитель «Сатурн».

В советской зоне оккупации Германии оказались заводы по производству Фау-2, жидкого кислорода, а также исследовательский центр в Пенемюнде. В Германию срочно командируется группа конструкторов под руководством С. П. Королева. Принимаются меры по отправке заводского оборудования на наши заводы. И уже в октябре 1947 года на государственном полигоне Капустин Яр осуществлен первый запуск ракеты Фау-2. Далее пошли модификации этой ракеты, разработанные Королевым. А в августе 1957 года Советский Союз объявил о создании сверхдальней межконтинентальной многоступенчатой баллистической ракеты, которая может доставить ядерную и термоядерную боеголовку в любую точку земного шара. Таковы темпы «холодной войны», навязанные нашими оппонентами.

Стране нужны военные кадры, высококлассные специалисты, знающие и умеющие обращаться с новым грозным оружием — ракетами, оснащенными ядерными боеголовками. И первым таким высшим военным учебным заведением, где начали готовить будущих ракетчиков, стало Ростовское высшее артиллерийское инженерное училище, образованное в 1951 году. И что примечательно, первыми слушателями этого сверхсекретного, покрытого завесой таинственности и неизвестности учебного заведения были в основном выпускники артиллерийских подготовительных училищ. Преемственность поколений! Вот что вспоминает про первые годы учебы в Ростове выпускник Харьковского подготовительного училища А. С. Кучеров: «.. Мы жили по установленной свыше легенде: якобы учились в обычном артиллерийском училище. А сами не знали, где учимся и на кого учимся. Нам даже никто не говорил о сроках обучения. С каждого слушателя взяли подписку о неразглашении деятельности войсковой части 86608 и запрещении каких-либо контактов с иностранцами. Все наши письма проверялись представителями КГБ, о чем нас официально предупредили…» К 1954 году, к моменту нашего прибытия в Ростов, завеса таинственности чуть спала, но порядки оставались суровыми. Помнится, одному слушателю из нашего уже потока пришло письмо с адресом «Ростов-на-Дону, Филиал Академии имени Дзержинского…». Пришлось здорово потрудиться представителям органов, пока разобрались, кто кому посылал письма с таким «откровенным» адресом.

Воодушевленный тем, что на Дону я все же не новичок и что в случае чего меня здесь есть кому защитить (станичники выручат!), я почти уверенно ступил на ростовскую землю летом 1954 года. Вступительные экзамены мы, выпускники подготовительных училищ, не сдавали, этому испытанию подвергались только немногочисленные гражданские абитуриенты, непонятно какими путями проникшие в наши ряды. Короткие учебные сборы, в ходе которых нас распределили по факультетам, определили учебные группы, представили нашим начальникам курсов и курсовым офицерам. После успешного прохождения «Курса молодого бойца» в октябре 1954 года мы торжественно приняли присягу. С этого момента и в течение ближайших 35 лет я — кадровый военный!

С сентября — мы слушатели факультета, который должен готовить специалистов по системам управления ракет. А что такое слушатель, мы и понятия не имели. Нам никто толком не объяснил, чем мы отличаемся от обычных курсантов и какие у нас есть права и привилегии. Мы это сами реально почувствовали, когда в конце сентября каждый получил свое первое денежное содержание — 750 рублей. По тем временам это была приличная сумма, а для большинства из нас это было целое состояние! Но недолго мы блаженствовали в роли Рокфеллеров. На эти деньги мы должны были самостоятельно прожить и, что самое главное, питаться в течение месяца. Естественно, что никто и не знал, как это делать, в первые две недели мы объедались в нашем буфете коржиками (ох уж эти коржики! До сих пор чувствую каменную твердость и упорную их сопротивляемость к уничтожению!), стаканами съедали сметану, запивая ее кефиром и ситро. Ассортимент по тем временам был не богатый, но сытный. Короче, вторую половину месяца мы дружно голодали, занимая в долг у наших коллег-офицеров или записываясь в долговую книгу у буфетчицы. Видя такое дело, начальство приняло мудрое решение — деньги на руки выдавать нам частично, основную часть нашей кровной получки пустить на обязательное трехразовое питание. Наше законное возмущение в учет принято не было и вплоть до окончания учебы нас кормили принудительно.

Училище как высшее инженерное образовалось недавно, во многом копировалась метода обучения «старшего брата» — Академии имени Дзержинского, но были и свои эксперименты. Так, сразу после окончания первого курса восемнадцатилетнему парнишке присваивалось первое офицерское звание — «младший лейтенант» и его отпускали на вольные хлеба: мог жить на частной квартире в городе, «обязаловку» с питанием ему никто не устраивал, принудительной самоподготовки (это коллективное выполнение домашнего задания) для него уже не было, то есть все время, свободное от занятий и нарядов, этот молодой представитель славного офицерского корпуса был сам себе хозяин. Вместе с обязательным комплектом офицерской формы (чего только туда не входило, вплоть до матраца и байкового одеяла!) этот счастливчик получал еще и холодное оружие в виде шашки и шпоры в придачу. Сколько же к моменту нашего появления в Ростове по городу ходило анекдотов, баек, слухов и сплетен про этого молоденького офицера с шашкой на боку! Обычно количество баек возрастало после очередного праздника, который начинался, как правило, парадом войск гарнизона, элитой которого были «коробки» нашего училища. После парада — праздничное застолье в какой-нибудь крепкой ростовской семье, где обязательно было милое создание на выданье — претендентка на роль офицерской жены. Очень по-разному заканчивались такие застолья! Частенько бывало, что молодой лейтенант (по-моему, именно в Ростове родилась крылатая фраза «Курица — не птица, младший лейтенант — не офицер») засыпал, как и положено, при полной парадной форме с шашкой на боку и, естественно, в шпорах, а просыпался — под боком это самое создание, а в дверях — ее папенька с маменькой с иконой, готовые благословить молодую пару. Чего только не случалось с нашими молодыми ребятами в славном, веселом городе Ростове! Был даже один трагикомичный случай, который произошел с одним нашим выпускником. Молодой лейтенант перед выпуском женится на прекрасной ростовчанке и, получив распределение, отправляется с любимой женой в отдаленный гарнизон где-то под Новгородом. Как-то так получилось, что молодая жена повела себя, мягко говоря, не очень адекватно местным моральным принципам и устоям, и в результате собрание гарнизонных жен принимает решение — выселить возмутительницу их спокойствия из гарнизона. Не без помощи парторганизации был оформлен развод, и бывший морально убитый муж остается дальше нести службу, а бывшая, но гордая и оскорбленная жена возвращается в Ростов. Успокоившись и придя в себя, она вновь выходит замуж за очередного выпускника, которого (превратности судьбы!) направляют служить в тот же злосчастный гарнизон под Новгород. Что делать? Новый молодой муж принимает мудрое решение: обратиться к командованию. Суть его пламенной речи сводилась к следующему: «Товарищи генералы! Я — солдат. Готов защищать рубежи моей горячо любимой Родины там, куда пошлет меня партия и правительство. Но давайте посмотрим на эту проблему в другом, морально-этическом аспекте. Может ли моя жена, нежное, легкоранимое создание, утонченная, но красивая женщина быть брошена в чуждую, враждебную для нее среду, может ли она вернуться в коллектив, так незаслуженно ее обидевший. А если она вспомнит про своего бывшего мужа и, не дай бог, встретится с ним в тот момент, когда я буду нести боевое дежурство. Пожалейте бедную, несчастную женщину! Отправьте меня служить в любую другую точку нашей необъятной Родины, вплоть до Москвы». «Товарищи генералы» пожалели бедную, несчастную женщину и направили служить рьяного защитника рубежей нашей Родины в Перхушково, что в нескольких километрах от Москвы. Ну вот, а еще говорят, что женщины только мешают делать карьеру. Не знаю, о каких женщинах идет речь, но к ростовским это не относится.

Задолго до приезда в Ростов мы уже настраивались на такую вольготную, полную романтических приключений жизнь. Кто же не хочет покрасоваться перед ростовской красавицей, поигрывая саблей и позванивая шпорой. Я даже привез с собой подарок отца — шпоры, изготовленные по индивидуальному заказу, которые он хранил как память о своей артиллерийской молодости. Особенность их в том, что по ходу движения они издавали мелодичный, «малиновый» перезвон и были просто элегантны и красивы. Но, увы! Нас всех и меня с моими серебряными шпорами ждало большое разочарование. К моменту нашего появления в училище вышел приказ министра, по которому слушатели высших военных учебных заведений получают первичное лейтенантское звание только после окончания этого учебного заведения. Вот мы и «трубили» все четыре года простыми слушателями, из которых год — в общей казарме на двухъярусных койках и только со второго курса нас разместили в офицерском общежитии по четыре человека в комнате. Ну и естественно, увольнение только по субботам и воскресеньям, да и то если за неделю у тебя не было проступков. Если учесть и МАПУ, то в общей сложности долгих четыре года я спал в коллективе, в одной огромной общей спальне с койками в два этажа, а выходил на свободу только по увольнительной.

И еще одна особенность нашей новой жизни немного смущала. Опять-таки именно с нашего набора на каждом факультете училища было по два учебных отделения — слушателей-рядовых и слушателей-офицеров. Нам, привыкшим по МАПУ относиться к офицерам как к воспитателям и учителям, было на первых порах как-то не по себе, когда рядом с тобой за учебной партой сидит капитан или даже подполковник, и мало того, что он добросовестно вместе с тобой конспектирует лекцию, но еще и умудряется списывать у тебя контрольные и домашние задания. Чудеса, да и только! Потом, конечно, привыкли друг к другу, подружились и активно обменивались шпаргалками на экзаменах. Многие из наших офицеров были женатыми, ютились на частных квартирах, воспитывали между лекциями и экзаменами детей, а некоторые даже успели за время учебы пополнить свое семейство. Я дружил со многими однокурсниками-офицерами и любил бывать у них дома. Приятно после однообразной училищной пищи в уютном семейном кругу попробовать горяченького, наваристого борща, а под настоящую котлету пропустить с хозяевами бокал хорошего донского винца или чего-либо покрепче. Приятные воспоминания вызывают хорошие, добрые отношения с нашими старшими товарищами — однокашниками. От каждого из них мы, молодежь, обязательно брали себе на вооружение пусть, может быть, маленькую, но полезную крупицу их жизненного и войскового опыта. И пожалуй, главное, это не жениться молодым, во всяком случае, до тех пор, пока не станешь твердо на ноги и не сумеешь содержать семью. Лично я этому правилу твердо придерживался до тридцати лет, пока не стал капитаном и не заимел свой собственный угол, куда я мог привести молодую жену и где никто не поучал бы нас, как жить дальше.

Четыре года жизни и учебы в Ростове, тот непосредственно учебный процесс представлялся как длинная, почти бесконечная вереница лекций, лабораторных работ, коллоквиумов, семинаров, курсовых проектов, зачетов и экзаменов. В приложении к нашему диплому об окончании училища числилось более 40 предметов и спецкурсов, за которые мы отчитывались за эти годы перед своими преподавателями. Беглый анализ этих предметов в приложении к моему диплому и особенно оценок по каждому из них дает основание для однозначных выводов: я не очень жаловал точные, фундаментальные и общеобразовательные науки, за что они и ответили мне четырьмя-пятью «тройками» в дипломе, зато по спецпредметам (они у нас назывались «К-14», «К-51» и т. д.), где изучалась реальная техника, у меня сплошные «пятерки». Что мне особенно нравилось и что мне несомненно пригодилось в моей дальнейшей службе и работе, так это ползание по различным схемам — электрическим, монтажным, комплексным (как правило, такая схема занимала место в полстены аудитории). На практических занятиях мы дружно под руководством преподавателя выискивали сложные, порой очень запутанные пути прохождения какой-либо команды или сигнала, гордились, когда находили с помощью схемы неисправность или отказ в технике. По одному из спецкурсов у меня был курсовой проект, цель которого — разработка схемы автоматического подзаряда аккумуляторной батареи. Это была моя первая самостоятельная работа по проектированию. Я сделал ее с любовью и добросовестно, а в отзыве руководителя записано, что курсовая работа выполнена грамотно, предложены оригинальные решения, схема получилась простой и удобной в эксплуатации. Вот какие комплименты можно заработать на элементарной схеме зарядки батареи!

Лекции и практические занятия проводились как гражданскими, так и военными преподавателями. Гражданские, как правило, преподаватели ростовских институтов, читали нам фундаментальные науки: высшую математику, начертательную геометрию, сопромат, а военные — специальные предметы, по которым и определялся профиль нашей будущей деятельности в войсках. Материальную часть — макеты самих ракет, огромные автомобильные КУНГи, напичканные сложнейшей аппаратурой подготовки и пуска ракет, электрооборудование, подъемные и транспортировочные агрегаты мы изучали в огромных ангарах, куда даже нас пускали по спискам. Базовым изделием, которое мы на всех факультетах изучали, была жидкостная ракета средней дальности Р-2 разработки все того же Королева. Эта ракета по своей конструкции, своим боевым и техническим характеристикам, а также эксплуатационным возможностям значительно превосходила своих предшественниц. Но еще в учебных классах на некоторых макетах и разобранных частях ракет стояло немецкое клеймо «Фау».

Из всех преподавателей мне наиболее запомнился и оставил хорошую, добрую память о себе по тем временам старший лейтенант Николай Михайлович Ходов, который как раз и читал нам эту самую, которая на полстены, комплексную схему электрооборудования ракеты. Так уж получилось, что именно Ходов был руководителем моего дипломного проекта. Темой моего проекта была какая-то очередная электрическая схема, реализованная в виде прибора. Пояснительная записка, расчеты, чертежи и схемы были выполнены, с моей точки зрения, безукоризненно и в заданные сроки. По-моему, «пятерка» была гарантирована. Но то ли руководитель толком не разобрался в моем проекте, то ли у него просто времени не хватило, но Ходов перестраховался и поставил мне «четверку». Внешний оппонент, который изучал мой диплом, решил не отставать от руководителя и, не мудрствуя лукаво, поставил тоже «четыре». Я, конечно, расстроился, и не потому, что это могло как-то повлиять на мое распределение, а просто было обидно, что так отнеслись к моему творению. Защита дипломных проектов перед госкомиссией проходила в августе 1958 года. Я по плану должен был защищаться где-то в двадцатых числах. Но госкомиссия на пару дней раньше решила начать свою работу, первые дипломанты оказались не готовы, и командование бросило клич: ну, кто смелый? Таким смелым, а точнее нахальным, оказался я. Здраво оценив ситуацию и смекнув, что члены комиссии еще не успеют «войти в роль», я храбро ринулся в бой и второго или третьего августа первым на факультете защитил диплом, получив справедливо заслуженную оценку «отлично»! Три недели я блаженствовал и снисходительно посматривал на своих товарищей, которые в поте лица готовились к защите. Мои расчеты оказались правильными. Когда я присутствовал на защите в той подкомиссии, где я так триумфально выступил, то понял, что, если бы я защищался в плановые сроки, то прыгал бы от радости, получив «четверку». Естественно, что мои родные в Москве очень за меня переживали, они с нетерпением и страхом (впрочем, как и я) ждали двадцатых чисел августа. Каков же был их восторг, когда я им позвонил после защиты и в конце разговора вроде бы как невзначай сказал, что я защитился и почти лейтенант. Прошел уже не один десяток лет с момента этого телефонного звонка, но до сих пор мой разговор с родителями, который я помню до мельчайших подробностей, вызывает во мне сильное душевное волнение! А с Николаем Михайловичем Ходовым с годами мы стали добрыми друзьями, и каждую нашу очередную встречу я начинал канючить: за что же вы мне, товарищ руководитель, поставили незаслуженную «четверку», которую комиссия заслуженно переправила на «пятерку». И каждый раз милейший Николай Михайлович вполне искренне и горячо приводил веские доводы в свое оправдание. И так при каждой встрече! Причем каждый раз оправдательные мотивы были новые. К сожалению, несколько лет назад ушел от нас и Коля Ходов.

Освоение азов науки шло своим чередом. Уже с конца третьего курса, когда мы побывали на заводской практике в Днепропетровске, Харькове, Саратове, войсковой стажировке и своими глазами увидели, а руками пощупали ту технику, которую заочно изучали в аудиториях и ангарах, стали подходить к учебному процессу «творчески» и даже с некоторыми элементами авантюризма. Например, в училище широко практиковалась и даже поощрялась нашими преподавателями и воспитателями досрочная сдача экзаменов до наступления очередной экзаменационной сессии. Я, например, широко пользовался такой возможностью. Но каждый раз очередной сдаче экзамена экстерном предшествовала большая творческая подготовительная работа, соучастником, а в последующем и соисполнителем которой был мой друг и однокурсник Анатолий Батюня. Стратегия была простая: накануне очередной сессии мы обращались к преподавателю с просьбой разрешить нам его экзамен сдать досрочно. Как правило, он соглашался, будучи полностью уверенным в нашем сверхвысоком уровне знаний предмета. А причину для досрочной сдачи можно было придумать любую, вплоть до того, что я, мол, возможно, в сессию планирую жениться. Получив принципиальное согласие, мы с Батюней в течение нескольких дней изучали повадки и линию поведения нашего преподавателя и находили нужный для нас момент — как правило, после обеда, когда на кафедре практически никого не было. Остальное — дело техники. Пара вопросов (экзаменационные билеты преподаватель еще не успел подготовить. Мы это тоже учитывали!), на которые мы готовили пространные, туманные ответы, по ходу — разговорчики про то про се, иногда анекдотец к месту вставишь — и «пятерка» в кармане! Наш расчет был прост: у преподавателя в голове не укладывалось, что так нахально можно прийти на досрочную сдачу, имея в голове лишь поверхностное представление о предмете. Здесь пальма первенства была за Анатолием. Он умел красиво, если надо, долго и нудно говорить и, как Сирена, заговаривать слушателя, причем не очень отступая от предмета и сути разговора. Я у него был на подхвате. Он иногда так «запудривал» мозги преподавателю, что я, выступая вторым голосом, зачастую путался и не успевал понять — а по какому же предмету мы получили свою законную «пятерку»? Ну, а если честно, то все было не так уж комично и не так просто. Мы, естественно, готовились, добросовестно учили предмет, волновались, переживали, шли со страхом, но все же с тайной надеждой в душе, что наша авантюра удастся. Кстати, сбоев не было.

В последней, преддипломной экзаменационной сессии мы с Толей умудрились почти все экзамены сдать досрочно, и этот факт имел для нас неожиданные последствия. Последний год мы, слушатели выпускных курсов, уже несколько вольготно себя чувствовали, поэтому после досрочной сдачи экзаменов последней сессии, имея в запасе две-три недели свободного времени, мы с другом почти нелегально отправились в Москву на заслуженный отдых. Живем у меня дома, гуляем, блаженствуем, ходим на танцы в ЦДСА. И вот однажды мы забрели в ГУМ (кто не знает — огромный магазин на Красной площади), слышим по трансляции — приглашают в демонстрационный зал на показ мод. Ну, мода нас особо не волновала, а вот на тех, кто ее демонстрирует, нам очень захотелось полюбоваться. Заходим (мы, естественно, в гражданском платье), садимся, оглядываемся вокруг и — ба! — кого мы видим: полковник Григорьев собственной персоной и при полном параде! Михаил Григорьевич был у нас заместителем начальника училища, затем его направили формировать первые части будущих Ракетных войск стратегического назначения. Мы, будущие выпускники училища, слышали о его миссии, и каждый из нас при распределении хотел попасть под его начало, хотя ходили слухи, что к нему будут направлены только выпускники офицерских отделений. И вот этот самый полковник Григорьев, не подозревая, что мы сидим рядом, жадным взором изучает образцы моды весны — лета 1958 года. После небольшого замешательства мы с Толей быстро пришли в себя и между выходами моделей браво представились своему бывшему (а может, и будущему?) командиру. Небольшой шок уже со стороны Михаила Григорьевича (вот, мол, зашел в перерыве между заседаниями в Генштабе чуть отдохнуть, глаз порадовать). Мы деликатно дали ему время прийти в себя и уже через пару минут оживленно, на равных, с элементами профессионализма обсуждали и образцы моделей весенне-летнего сезона, и объекты, которые демонстрировали эти модели. Результат: из тридцати выпускников нашего слушательского отделения только мы с Батюней были распределены во вновь формируемое соединение к тому времени уже генерала Григорьева. Вот что значит вовремя подсуетиться с экзаменами и хорошо разбираться в сезонной моде! Правда, если уж быть объективным до конца, то какую-то роль в распределении сыграли и наши с Толей отцы. Но это, по нашему глубокому убеждению, вторично. Все же первопричина — встреча профессионалов женской красоты в демонстрационном зале ГУМа. Здесь наша с Анатолием совесть чиста. Мы не просили наших отцов (у Толи — начальник штаба Северо-Кавказского военного округа, мой — в те времена полковник Генштаба) направить нас после окончания училища в Москву (такие прыткие среди нашего выпуска были), а попросились в строевую часть, которая только формируется, да еще и непонятно — где.

Четыре года жизни в Ростове это, конечно, не только познавательный, учебный процесс, но и время нашего возмужания, формирования нас как личностей, расширения жизненного кругозора и накопления житейского опыта.

Из воспитанников нашей 3-й батареи МАПУ в Ростов были распределены человек семь-восемь (Юра Проклов, Юра Тарелкин, Саша Кулаков, Женя Гайван, Виталий Дождев), из которых только я и Виталий попали вместе на один факультет, остальные были распределены по другим факультетам, хотя на первых порах, пока мы жили в казарме, это нас особо не отягощало. Первое время мы старались кучковаться вместе, нас как бы дух и традиции МАПУ оберегали от сложностей и неожиданностей нашей новой жизни. В последующем, по мере втягивания в учебу, стали формироваться уже группки и компании по факультетским интересам. Но это потом. А на первом курсе, когда учебные дисциплины для всех факультетов были практически одинаковыми и при этом первые курсы всех факультетов жили в одной огромной и неуютной казарме, мы частенько собирались и вспоминали с грустинкой о нашем МАПУ, о наших офицерах и преподавателях, о нашей милой, беззаботной школьной жизни. Но и в нашей теперешней ростовской действительности все чаще и чаще появлялись новые аспекты, которые со временем не оставляли места для грусти и воспоминаний о прошлом. Ну действительно, когда же здесь грустить, когда некая загадочная личность ходит по казарме, собирает с каждого из нас по рублю, обещая вечером показать фильм из серии «Взято в качестве трофея…» И верно, где-то уже после отбоя появляется передвижная киноустановка, мы, в нижнем белье и завернутые в одеяла (в казарме жуткий холод!), тесной кучкой рассаживаемся между рядами наших двухъярусных коек в ожидании чего-то прекрасного и волнующего. Как правило, предчувствие нас не обманывало. «Серенада Солнечной долины», «Сестра его дворецкого», «Большой вальс» — вот далеко не полный перечень фильмов, которые мы с восторгом смотрели в холодной казарме после отбоя. Не дремали и политработники. Как уличные зазывалы, они старались нас чем-то увлечь, агитируя за разнообразные кружки и секции. Поддавшись их агитации, а также учитывая, что нас поначалу вообще долго не пускали в увольнение, многие из нас, и я в том числе, решили от нечего делать записаться в хор (мужской, естественно). Руководила этим хором молодая, очень энергичная и увлеченная своим делом девушка. На первые занятия хора мы шли чуть ли не в приказном порядке под контролем курсового офицера. Но потом как-то незаметно и, в общем-то, к нашему всеобщему удивлению, мы не только стали с энтузиазмом посещать спевки, но и задерживались сверх отведенного времени. Эта маленькая девчушка сумела заразить нас своей любовью к музыке, заставила нас учить ноты и даже петь по ним! Когда мы уже достаточно хорошо спелись и выступали как единый музыкальный коллектив, подчиняющийся беспрекословно дирижерской палочке нашего кумира, нас стали выпускать в эфир. Местный, конечно. Вершина нашего мастерства — «Ноченька» Даргомыжского. Достаточно сложное сочинение на несколько голосов. До сих пор испытываю чувство почти профессиональной гордости, вспоминая, как с умилением слушал трансляцию Ростовского радио с записью нашей «Ноченьки». Для многих это было первое приобщение к музыкальной культуре. Но как-то со временем хор почему-то распался, и мы, его участники, демонстрировали свои вокальные возможности уже частным порядком, в основном за праздничным или дружеским застольем. Все последующие годы, когда мне приходилось попадать в общество любителей музыки, я всегда находил возможность небрежно вставить фразу о том, что мне, мол, приходилось исполнять сложные произведения Даргомыжского, а если было к месту, то и демонстрировал пару «ля» все из той же «Ноченьки». И сразу становился среди музыкантов своим человеком.

В те далекие трудные послевоенные годы театральная жизнь Ростова только еще восстанавливалась. Знаменитый некогда Ростовский драматический театр (огромный макет трактора ЧТЗ — пример советского кубизма) стоял еще в развалинах. Приезжие гастролеры выступали, как правило, в областной филармонии или в окружном Доме офицеров. Кинотеатры — вот основной вид нашего культурного отдыха, когда мы попадали в увольнение. Да еще вечера танцев все в тех же Доме офицеров и филармонии. А еще чаще — на вечерах отдыха в одном из ростовских институтов. На этой территории нам иногда приходилось вступать в схватку с извечными соперниками в борьбе за сердца очаровательных ростовчанок — курсантами мореходного училища. Мне думается, что ростовские студентки, зная о перспективах после выпуска каждой из воюющих сторон, пальму первенства отдавали все же нашему брату.

Помнится, на вечерах училищной самодеятельности мы с удовольствием слушали наших доморощенных артистов, среди которых особо выделялся своими голосом, обаянием и осанкой лейтенант Поцелуев. Как правило, аккомпанировала ему очаровательная женщина — Лилия Александровна. Романсы, песни советских композиторов в исполнении этой симпатичной пары пользовались у всех нас, и особенно молодежи, всеобщей любовью. Мы все любили Сашу Поцелуева. Одна фамилия чего стоит! Среди самых первых выпускников училища были только два золотых медалиста, и один из них — Саша. Пройдет много лет, и начальник кафедры Академии имени Дзержинского доктор технических наук, профессор, генерал-майор Александр Васильевич Поцелуев будет руководить моей диссертационной работой. Как-то так получалось, что наши жизненные пути периодически где-то пересекались, и мне приходилось общаться с приятным для меня семейством Александра Васильевича и Лилии Александровны и в казахских степях, и в Москве, и в хорошие времена, и в трудную годину. Эта семейная пара всегда была для меня примером для подражания и тогда, когда я ходил еще в холостяках, и даже сейчас, когда я сам уже глава большого семейства. Я глубоко убежден, что если в моей семье постоянно присутствуют любовь да согласие, то во многом я обязан этим Александру Васильевичу и его очаровательнейшей супруге. Время берет свое — наши контакты ограничиваются сегодня, к сожалению, лишь телефонными звонками, но они регулярны, длительны и, надеюсь, взаимно интересны.

Спорт — вторая после самодеятельности сфера приложения нашей молодой, кипучей энергии. Бокс, гимнастика, тяжелая и легкая атлетика, борьба — почти каждый из нас занимался в какой-либо секции. Ну а футбольные баталии между факультетами всегда были предметом жарких споров и даже стычек между наиболее ярыми болельщиками. Я выступал за факультетскую футбольную команду и продолжал заниматься своей любимой гимнастикой. Схема почти московская — три раза в неделю, кстати, включая субботу, я с группой таких же энтузиастов вечером, после самоподготовки, собственным ходом, по увольнительной записке отправлялся в спортзал окружного Дома офицеров. Тренировался много, с желанием, отдавая предпочтение тренировкам в ущерб субботним и воскресным свиданиям, дружеским вечеринкам и вечерам отдыха. Мне нравился сам процесс тренировки и все, что с этим связано, — возможность три раза в неделю прокатиться на трамвае по городу, общение с новыми людьми — тренерами, товарищами по команде. В эти времена я уже повадился летом в каникулы загорать на берегу Черного моря. Там уж есть где и кому продемонстрировать результаты моих упорных тренировок в спортзале. Чуть не заделался «моржом». Целый год упорно каждое утро зимой и летом принимал холодный душ с последующим обтиранием. Прекрасная зарядка бодрости на весь день! А зимой договорился с ребятами в очередное увольнение искупаться в проруби Дона. Но что-то не решился. Помню, в феврале, в день моего рождения родители прислали телеграмму: «Поздравляем с днем рождения. Умоляем не купаться в Дону». Я, как послушный сын, выполнил их просьбу.

Учеба, самодеятельность, спорт — на то уходило практически все наше время. Но сказать при этом, что мы не бегали на свидания, не влюблялись, не совершали ради любимых «самоволки», не страдали и не ревновали, не ссорились и не мирились, — это значит серьезно погрешить против истины! Никто, конечно, не поверит, что у восемнадцати-двадцатилетнего парня, да еще не где-нибудь, а в Ростове, не было юношеских увлечений, страстной, а может, и трагической безответной любви, томных свиданий и интимных прогулок по набережным Дона. Конечно, все это было! И этому способствовала сама ростовская атмосфера, его особая аура. Ведь Ростов особый город: красивый, очень зеленый, с крутыми спусками к Дону, с темпераментными, по-южному веселыми и любвеобильными жителями. Господи! Что творится в городе в весенние майские дни, когда цветет акация и сводит с ума дурманящий аромат сирени, а воздух прямо-таки пропитан любовью. Какая там весенняя экзаменационная сессия, какие там тренировки, какие там «Ноченьки» Даргомыжского, когда ты с огромным нетерпением ждешь увольнения, чтобы послушать соловушку с какой-нибудь казачкой где-нибудь или в тенистой аллее парка на Садовой, или на берегу Дона. Большинство моих коллег-однокурсников, как правило, не дожидались субботы с воскресеньем, а бегали на свидания тайком, через забор (по уставу это действо называется самовольной отлучкой). Конечно же в дурманящие майские дни количество таких самовольных отлучек резко возрастало. К слову сказать, за все время учебы я очень редко пользовался возможностью попасть в город не через проходную, а через забор. Это не значит, что в мае я переставал дышать или меня никто не ждал за забором училища. Наверное, высокое чувство ответственности и воинского долга удерживали меня от этого проступка. А может, просто боялся. Уже не помню. И тем не менее за законное время, отведенное мне увольнительной запиской, я успевал ускоренными темпами наверстать упущенное и догнать (а то и перегнать) своих ретивых однокурсников. В городе, где есть университет и около десятка институтов, сделать это было нетрудно.

Южный город Ростов испокон веков славился двумя вещами: красивыми женщинами и нездоровой, как сейчас принято говорить, криминогенной обстановкой (более просто — полно жулья, аферистов и хулиганья). По первому критерию достаточно пройтись летним вечерком по центральному проспекту — Садовой (помните: «Улица Садовая, скамеечка кленовая, Ростов-город, Ростов-Дон») и не надо никаких комментариев — одна другой краше. Выбирай любую! По второму критерию достаточно попасть в поезд, который следовал на южное побережье через Ростов: «Граждане пассажиры! Наш поезд прибывает на станцию Ростов. Стоянка — 20 минут. Просьба закрыть все окна, от своего вагона далеко не отходить, беречь кошельки и сумки». Такая уж реклама была у нашего города, особенно в послевоенные годы. Вот уж действительно: Одесса-мама, Ростов-папа!

В нашем слушательском отделении нас собралось человек тридцать, в основном воспитанники подготовительных и суворовских училищ, один даже из нахимовского училища, а также выпускники гражданских школ Москвы, Ростова и других городов. Компания довольно-таки разношерстная. Как-то практически по инерции после МАПУ меня назначают командиром отделения, присвоив звание «сержант». Это, я вам скажу, не МАПУ с его сознательной, образцово-показательной дисциплиной. Управлять коллективом в 30 слушателей оказалось куда сложнее, чем сотней воспитанников! На первых порах, пока народ присматривался, да и жили мы в одной общей казарме, куда хоть изредка заглядывал начальник курса или курсовой офицер, еще куда ни шло, можно было потренировать командирские навыки и отработать командирский голос. Сложнее стало на последних курсах, когда наше отделение занимало несколько комнат в офицерском общежитии. Мне, например, с огромным трудом удавалось разбудить по команде «Подъем!» мирно спавших по своим комнатам коллег, уговорить их встать, одеться (почти круглый год — брюки, сапоги, голый торс), спуститься с четвертого этажа, построиться и после легкой пробежки выполнить обязательный комплекс утренней зарядки. А вечером нужно было уговорить их (именно попросить, уговорить, ибо приказной тон не воспринимался тонкими натурами моих однокурсников) опять же спуститься вниз и строем, с песнями сделать пару кругов вокруг общежития. По уставу это вечерняя прогулка перед отбоем. Конечно, ребята уже взрослые, самостоятельные (один из нас — Толя Зарицкий успел даже жениться на третьем курсе), рядом — такие же «студенты»-офицеры, попробуй совладай с ними такой же слушатель, но с сержантскими лычками. Это сложно, несмотря на мое рвение и энтузиазм. Да здесь еще отцы-командиры иногда такое придумают, что хоть стой, хоть падай. Взять ту же баню (любимая тема!). В Москве — это марш победителей, в Ростове — дорога на Голгофу. В период нашей учебы в Ростове тогдашний министр обороны (кажется, Малиновский) издал приказ, по которому все передвижения личного состава в строю должны проводиться только строевым шагом (это когда ты задираешь прямую ногу на полметра, а потом с грохотом опускаешь ее на землю). И вот представьте картину, когда взвод из тридцати слушателей идет в баню. Это вам не триумфальное шествие воспитанников МАПУ под барабанный бой. Это нудная пятикилометровая дистанция по улицам и бульварам города, причем половина этого пути — дорога в горку. И никаких тебе оркестров и барабанов. Вот этот маршрут нужно было преодолеть строем и только строевым шагом! Независимо от времени года, холода или жары в баню мы приходили вспотевшие, усталые и злые. Конечно, при всем моем командирском усердии мне такая задача была явно не по силам, тем более что жаждущие попасть в баню с других факультетов преодолевали эту же дистанцию значительно более комфортно — на трамвае. Здесь уже рвение выполнить приказ министра проявлял наш начальник курса подполковник Волков, Герой Советского Союза. Под его суровым взором мы отрабатывали строевые приемы и туда, и обратно. Немного не повезло нам в этом отношении с командиром, хотя немножко было и приятно, что дубасим асфальт ростовских улиц под командой Героя всего Советского Союза. Сами бани почти в центре города, на Ворошиловском проспекте. Со временем, когда этот, мягко говоря, непопулярный приказ как-то сам собой забылся, процесс посещения центра города, а заодно и городских бань, был куда более приятен. Таковы уж наши войсковые будни: один и тот же параграф устава в одном случае — радость, в другом — мука.

Но вообще-то со своими коллегами — подчиненными я жил довольно-таки дружно и мирно, конфликтов и криминала не было, но это отнимало у меня много сил, да и учеба стала от этого страдать. В период моего командования много моей кровушки попили и Саня Меркулов, и Володя Семенов, и Гена Близнецов, и даже наш интеллигент Валера Платов. Каждый из них изощрялся по-своему, но больше всего мне доставалось от Меркулова — умнейшего парня, но разгильдяя. Бывали моменты, когда мне хотелось его просто убить! Вот как эту страшную крамольную мою тайну со временем он сам и прокомментировал при нашей встрече через много лет: будучи уже преподавателем в рижском училище, он в очередной раз «качал свои права» в кабинете у начальника политотдела училища и докачался до того, что замполит, доведенный до отчаяния, в качестве контраргументов врезал сгоряча Меркулову по физиономии. Саша, по его словам, быстренько сориентировался в ситуации и выиграл дело. Перепуганному замполиту ничего не оставалось делать, как согласиться с доводами оппонента. Вот такой был один из моих подчиненных! Валера Платов спорил со мной в основном по юридическим аспектам моей командирской деятельности (имею ли я, например, право в приказном порядке заставлять его заниматься самоподготовкой). А Володя Семенов, так тот вообще меня не видел в упор как командира. Короче, я подумал-подумал да и написал рапорт с просьбой освободить меня от столь высокой должности. Просьбу мою удовлетворили, правда, сержантское звание оставили. Я считаю, что это мое первое самостоятельное и продуманное решение. Поначалу было нелегко ходить в общем строю, выполнять команды моего преемника Виктора Кучеренко, но потом как-то привык и все стало на свое место. Конечно, этот юношеский экстремизм (и мой, и моих однокурсников) со временем прошел, и все последующие годы мы встречаемся уже как старые, добрые друзья. Но и в те годы со многими моими однокашниками у меня сложились хорошие товарищеские отношения. Это, прежде всего, ребята, с которыми я жил в одной комнате: Виталий Дождев (дружок еще по МАПУ), Толя Батюня, Леня Мурзаев, продолжал дружить с Юрой Тарелкиным, Юрой Прокловым, хотя и были они уже на других факультетах. Уже в училище познакомился и подружился с Витей Кучеровым, Сашей Морозовым, Витей Перемышлевым, Борей Лопусовым, Лешей Бичеровым да и со многими другими ребятами наладил и поддерживал хорошие отношения. Годы сводили и разводили нас, но на каком бы этапе нашей жизни мы ни встречались, ростовский период всегда вызывает у нас добрые, ностальгические воспоминания. К сожалению, нет уже среди нас Толи Батюни, Вити Кучерова, Саши Кулакова. О многих я уже просто не имею сведений и не знаю, где они и что с ними. О бывших моих однокашниках, осевших в Ростове (в основном преподавателями в родном училище), периодически сообщает Иван Бутко — наш однокашник, который в каждый свой приезд в Москву тщетно пытается собрать нас, старых ростовчан. Иногда с трудом, но собираемся, вспоминаем былое, хвалим Ивана за его инициативу, даем клятву встретиться еще, но что-то всегда нам мешает. А мешает-то понятно что: болезни и недомогания, старческая лень и инертность, нелегкая жизнь пенсионера и всякие бытовые неурядицы. Но что самое главное — когда мы все же собираемся, то болячек и проблем как и не бывало! Первые годы после окончания училища мы организованно приезжали в Ростов отмечать юбилейные даты: 10, 15, 25 лет со дня окончания училища. Интересные это были встречи! Мы с тайным любопытством придирчиво осматривали друг друга: кто в каком звании, у кого какая орденская колодка на груди, кто потолстел, а кто полысел, кто какую занимает должность и кто поможет решить какую-либо жизненную проблему (как правило, помочь с переводом или устроить детей). Такие встречи заканчивались обычно веселым застольем где-либо в ресторане или в каком-нибудь тихом пансионате на Левбердоне (левый берег Дона). Думаю, что командование училища с облегчением вздыхало, когда мы разъезжались. Со временем эта хорошая традиция как-то отмерла сама собой. А ведь в 1998 году мы должны были бы отметить 40-летие нашего выпуска. Но, увы! Не нашлись инициаторы такой исторической встречи.

Период учебы в Ростове был для меня знаменателен и еще одним событием — вступлением в ряды КПСС, кстати, первым в нашем слушательском отделении. Здесь я — сын своего отца, выпускника Московского военно-политического училища имени Ленина, кадрового политработника, воспитанного на основах марксизма-ленинизма и насквозь пропитанного идеями этого учения. Надо отдать должное моему отцу — он никогда не отказывался от этих идей и не предавал их. Правда, уже в последние годы жизни отец стал несколько критически оценивать действия наших идейных вождей — отцов перестройки, но все равно он их пытался оправдать и защитить. Еще в семи-восьмилетнем возрасте я был принят в пионеры (этот торжественный ритуал проходил в траурном зале Музея В. И. Ленина в Москве), а в 14 лет, как и положено, вступил в ряды комсомола. Поэтому, когда мне исполнилось восемнадцать, я, не задумываясь, подал заявление в факультетскую парторганизацию с просьбой принять меня кандидатом в члены КПСС. Как же я готовился к этому событию! До сих пор помню почти все 18 пунктов обязанностей члена партии, был в курсе всех международных событий, знал биографии всех членов Президиума ЦК КПСС, мог назвать имена всех лидеров международного коммунистического движения, почти прекратил все связи, которые могли бы опорочить моральный облик будущего молодого коммуниста, подтянулся с учебой. На собрание шел одухотворенный, физически и морально готовый вступить хоть сейчас в бой за наше правое дело. Первое мое разочарование наступило сразу же, как только я переступил порог аудитории, где собрались мои будущие товарищи по партии — преподаватели факультета, офицеры, — слушатели нашего курса. Аудитория маленькая, опоздавшим сидячих мест не хватало. За последним столом разместился один из наших преподавателей (молодой, симпатичный подполковник, который частенько вместе с нами лихо отплясывал на вечерах отдыха), который обложился тетрадями и приготовился заняться их проверкой. На традиционный вопрос: кого в президиум собрания? — один из опоздавших назвал фамилию этого подполковника. Проголосовали, подполковник со своими тетрадками ушел в президиум, а ретивый опоздавший на законных основаниях занял его место. Ну занял и занял, что здесь такого, если бы не бурная реакция на это перемещение со стороны этого преподавателя. Я, дрожащий, стоял рядом и слышал, как он ругал последними словами своего обидчика. Я был поражен до глубины души! Как же так — собираются идейные борцы, единоверцы, должны говорить о чем-то благородном, возвышенном (о мировой революции, например), а здесь — оскорбления, мат, угрозы. Это была маленькая трещинка, червоточинка в моих дальнейших многолетних отношениях с партией. Но это было потом. А пока меня, идейно напичканного, приняли в кандидаты. Проходит год кандидатского стажа. Зимняя сессия. Я получаю свою первую «тройку» по какому-то предмету. Терзает мысль: имею ли я моральное и этическое право вступать в партию с «тройкой» в зачетной книжке. Моя будущая партийная совесть подсказала — нет! И я подал заявление с просьбой о продлении моего кандидатского стажа еще на полгода. По-моему, даже мой отец не ожидал от меня такого самопожертвования. А на собрании, где рассматривалось мое заявление, меня приняли за какого-то ненормального, но стаж все же продлили (от греха подальше). Через полгода я уже почти автоматом стал членом нашей родной Коммунистической партии, в которой и пробыл около 35 лет, до момента ее расформирования. Все эти годы я был добросовестным, активным коммунистом, регулярно платил членские взносы, неоднократно избирался секретарем парторганизации, но случай с этим подполковником не выходил у меня из головы, он постоянно определял, регулировал мое отношение как к самой партии, так и к поступкам и действиям ее лидеров и функционеров различных уровней. Сегодня я бы уж точно не просил продлить мой кандидатский стаж, да и хорошо бы подумал, стоит ли вообще вступать в такую партию. Вот так жизненные реалии и время превратили восторженного юного ленинца в разочарованного критикана.

Ну что ж, годы учебы подходят к концу. Волнующая весна 1958 года — предварительное распределение по будущим местам службы, вызовы в отдел кадров для уточнения отдельных деталей биографии, поездки по ателье Ростова и близлежащих городов, где нам по индивидуальным заказам шьют офицерскую форму, свободное расписание занятий — идет подготовка дипломных проектов — все это волнует, возбуждает, настраивает на какой-то праздничный лад. И вот все треволнения позади — и мы все замерли в ожидании приказа министра о присвоении нам высокого лейтенантского звания. И вот где-то в конце августа такой приказ пришел! Помню, это были будни и тем не менее все дружно (и я в том числе!) отправились через забор в город, в ближайший ресторан. Мне даже кажется, начальство об этом нашем действии знало, но решило закрыть на это глаза и правильно поступило — кто бы смог удержать эту молодую, ревущую массу, жаждущую ворваться в ресторан не как какой-то там курсантишко, а как офицер с полным карманом денег. Но самое интересное, что практически все рестораны на Садовой нас уже ждали! По-моему, приказ о присвоении нам званий дошел вначале до общепита Ростова, а потом уже до училища. Так оно, наверное, и было. Ростов есть Ростов! Дальше — торжественный момент получения лейтенантских погон, напутствия отцов-командиров, получение предписаний о прибытии на свое первое место службы. Слушателей, точнее уже лейтенантов! — нашего отделения разбросали практически по всей стране, где стояли ракетные части. А мы с Толей Батюней отправились в Москву для получения направления к нашему другу генералу Григорьеву. Как-то он нас примет и что нас ждет впереди — с этими мыслями и чемоданами, набитыми офицерской амуницией, я сел в поезд Ростов — Москва.