История — странная штука. Порой, чем дальше в прошлое уходит событие, тем больше приподнимается над ним завеса тайны, открывая факты и события, неизвестные даже его современникам. Наблюдение это вполне применимо и к величайшему инженерному замыслу XX века — экспедициям людей на Луну. Проект этот, как известно, был успешно осуществлен Соединенными Штатами в конце 1960-х — начале 1970-х годов. Официальная версия, озвученная советскими средствами массовой информации, состояла в следующем: СССР никогда не стремился высадить своих посланцев на Селене, а уж тем более — не пытался сделать это раньше американцев. Пилотируемый полет на Луну при том уровне развития техники — слишком небезопасное для космонавтов предприятие. Рисковать жизнями людей ради престижа — удел нации, живущей по «волчьим законам» капитализма, но отнюдь не «самого гуманного и прогрессивного» общества в мире, где «все для блага человека и все во имя человека». Да и кроме того — зачем выбрасывать деньги на ветер, проектируя и строя дорогостоящие обитаемые корабли для исследования Селены, когда автоматические аппараты, создаваемые передовой советской наукой и техникой, могут с успехом решить те же задачи куда за меньшие средства? Так говорили жителям СССР и в этом пытались их убедить. Однако посвященные в советскую космическую политику наверняка относились к подобным аргументам так же, как и генерал-полковник Н. П. Каманин, который уже в мае 1969 г. назвал их «безудержной ложью»[1]. Впрочем, мнение это Николай Петрович, руководитель подготовки космонавтов в 1960-1971 гг., высказал в своем дневнике. Его высокий государственный статус, а также звание Героя Советского Союза, не позволяли на публике отходить от принципа: «советское — значит лучшее в мире»[2].

И лишь во второй половине 1980-х годов, с введением в стране так называемой «гласности» на страницы печати стали просачиваться сведения о том, что у Советского Союза тоже, оказывается, была своя пилотируемая лунная программа и что СССР даже пытался опередить американцев в высадке на Луну. Ручеек информации о неудачной попытке Страны Советов достичь Селены постепенно превратился в довольно полноводную «реку», состоящую из мемуаров тех, кто непосредственно участвовал в проекте. В статьях и книгах приводились технические детали лунной пилотируемой программы, объяснялось, как и почему ее пытались реализовать и кто непосредственно участвовал в этом. Однако практически во всех этих публикациях упускалась важнейшая сторона так называемой «лунной гонки», а именно: величайшее соревнование в космосе могло стать примером величайшего научно-технического сотрудничества двух сверхдержав за пределами атмосферы. Почему этого не произошло и отчего взаимодействие в достижении естественного спутника Земли уступило место изнурительному соперничеству? Ответам на эти и другие неясные, а порой и спорные вопросы, посвящена эта книга. Расстановке, так сказать, точек над i.

Обвинять советских и российских авторов в невнимании к этому аспекту «битвы за Луну» было бы несправедливо. Переговоры о возможном объединении технологических и экономических ресурсов Советского Союза и Соединенных Штатов в их стремлении достичь Селены были делом «большой политики» и проводились в обстановке повышенной секретности. Последнее применимо, конечно, в первую очередь, к СССР. Если в США дилемма «сотрудничать или соревноваться» с Советским Союзом открыто обсуждалась в конгрессе, попадала на страницы СМИ и становилась достоянием широкой общественности, то в СССР тот же вопрос был предметом для размышления высших руководителей страны. Те же, как известно, предпочитали делать это либо в одиночку, либо в узком кругу особо приближенных лиц. Результатом подобных раздумий стали решения, практически никогда не сопровождавшиеся объяснением того, как они принимались, какие при этом рассматривались «за» и «против». Отсюда — парадоксальная и довольно обидная для российских исследователей истории космонавтики ситуация, когда о несостоявшихся совместных советско-американских космических проектах приходится узнавать в основном из заокеанских источников.

Именно по этой причине большинство россиян на вопрос: «Когда были сделаны первые попытки объединить усилия двух великих космических держав в области освоения внеземного пространства?» ответят: «Когда в космосе состыковались «Союз» и «Аполлон». Что касается даты события, то здесь у курильщиков со стажем — карт-бланш. Именно они с большей вероятностью увяжут данный эпизод советско-американских космических отношений с появлением в СССР в середине 1970-х годов известной отечественной марки сигарет. Совместный полет, состоявшийся в 1975 г., не только дал им название «Союз-Аполлон», но и украсил табачную коробку изображением двух соединенных космокораблей.

Впрочем, люди некурящие, но читающие газеты и интересующиеся историей, вероятно, вспомнят, что стыковке предшествовало обсуждение проекта, как среди инженеров, так и на высшем политическом уровне. Все это проходило в начале 1970-х годов и нашло свое документальное оформление в соглашении о сотрудничестве в области освоения космического пространства, подписанном в мае 1972 г. председателем Совета Министров Алексеем Николаевичем Косыгиным и президентом США Ричардом Никсоном. Пожалуй, ничего большего из советской прессы того периода узнать было нельзя.

А между тем сама возможность для взаимодействия в космическом пространстве сверхдержав возникла почти за 20 лет до «рукопожатия в космосе» (так с легкой руки журналистов стали называть полет двух кораблей) и примерно за пять лет до попытки «перекинуть мост через Луну» между Москвой и Вашингтоном. И было это в то время, когда Советский Союз возглавлял жизнерадостный оптимист, уверенный в скорой победе коммунизма в СССР, а Соединенные Штаты — боевой генерал, бывший командующий союзническими войсками в Европе. Имя одного было Никита Хрущев, а другого — Дуайт Эйзенхауэр. И тот и другой прошли войну, знали цену миру и стремились сохранить его в отношениях между СССР и США. В те времена жесткого противостояния двух стран основным способом сделать это представлялось сохранить баланс силы между ними и не допустить дальнейшего развертывания гонки вооружений.

Сразу оговорюсь — желающие узнать о каких-то секретных космических проектах, осуществленных Советским Союзом и Соединенными Штатами в конце 1950-х — начале 1960-х годов, будут разочарованы. Их не было. Но было другое — космос в качестве козырной карты пасьянса военно-стратегического равновесия, раскладываемого Кремлем и Белым домом. Проникновение во внеземное пространство использовалось, с одной стороны, как напоминание о могуществе, в том числе и военном, а с другой — как поле для возможной совместной деятельности двух сверхдержав.

Итак, в середине 1950-х годов между Советским Союзом и Соединенными Штатами Америки развернулась гонка в области создания оружия массового поражения (ОМП). Эйзенхауэру пришлось изыскивать способы противодействия угрозе, которую представляли для США советские водородные бомбы, новые дальние бомбардировщики, а также новейшие баллистические ракеты. Вот как описал данные поиски известный американский исследователь политической истории освоения космического пространства Уолтер Мак-Дугал: «Эйзенхауэр отчаянно нуждался в точной разведывательной информации о советских успехах (в области создания ОМП. — Ю. К.). Самолеты-разведчики У-2[3] представлялись лишь промежуточным решением проблемы, а космическая разведка сулила куда более заманчивые перспективы… Это-то и определило приоритеты администрации Эйзенхауэра в сфере ракетной и космической политики в середине 1950-х годов. Первый состоял в том, чтобы нагнать время, упущенное при разработке американских боевых ракет. Второй — войти в космический век таким способом, чтобы раз и навсегда обеспечить Америке возможность проникновения через железный занавес. Каждое из этих соображений по-своему оказало влияние на запоздалое решение о запуске первого американского спутника»[4].

Несмотря на то, что запуск искусственного спутника Земли (ИСЗ) должен был стать шагом, радикально обогащающим знания людей о Земле и Вселенной, решение Эйзенхауэра вывести на орбиту космический аппарат было вызвано не только научными соображениями. Как отметил глава вашингтонского бюро газеты «Лос Анжелес Экзами-нер», «Айк (неофициальное, но общепринятое прозвище Эйзенхауэра. — Ю. К.) вновь заработал очки, как боец психологической войны, когда объявил на весь мир, что Америка собирается запустить искусственный спутник… Понятно, что подобное устройство вполне могло бы превратиться в «парящего часового», заглядывающего в глотку Красной России в поисках каких-либо симптомов обострения агрессивности» [5].

Хотя Эйзенхауэр заверял, что американское устройство не создавалось в интересах обороны и что полученные с его помощью научные данные станут достоянием всех народов планеты, включая Советский Союз, президент США определенно «поигрывал мускулами». Не случайно решение о постройке и запуске ИСЗ было обнародовано всего лишь через несколько часов после официального публичного заявления о запасах водородных бомб, которые создавались в последние шесть месяцев по прямому указанию президента Эйзенхауэра[6].

Мало того, согласно высказываниям представителя Национального фонда науки США (National Science Foundation), одной из причин объявления о запуске американского спутника было желание «развеять серьезные опасения, будто Россия обогнала США в спутниковой» гонке»[7], ибо Советский Союз уже заявил о своих планах запустить ИСЗ (хотя и меньшего размера, чем тот, который первоначально планировал построить Вернер фон Браун). Что касается фон Брауна, то он вообще рассматривал идею создания орбитальной станции, вооруженной не только телекамерами, но и крылатыми атомными и обычными бомбами, которыми можно нанести удары по любой точке планеты. Перечень милитаристских планов и заявлений, так или иначе связанных с началом космической эры, можно продолжить, но и приведенных примеров вполне достаточно, чтобы понять — космос с момента появления возможности освоения его человечеством стал играть важную роль в военно-стратегическом противостоянии СССР и США.

8 сентября 1944 г., Лондон. Около семи часов вечера раздается звук, отдаленно напоминающий шум идущего по мосту поезда. Гул делается все громче и обрывается грохотом взрыва в районе Чизвик. Лондонцы переглядываются — кто с испугом, кто с удивлением. Ведь воздушной тревоги не объявляли, да и характерного рокота моторов над головами слышно не было. Понятно, уставшим от бомбардировок жителям Туманного Альбиона было все равно, что же в тот день, 8 сентября, разворотило городскую улицу. Но, думается, если б они знали — что, и были способны взглянуть на это событие через толщу последующих десятилетий, то наверняка поспешили бы на место падения таинственного разрушителя, а может, даже и попытались найти его остатки. Ведь именно в тот день Земля, пусть и таким печальным способом, по-настоящему вступила в ракетный век. А помогло ей сделать это похожее на веретено семнадцатиметровое металлическое тело с тремя крылышками-плавниками, плотно прижатыми к нижней части корпуса. За несколько минут до падения на Лондон оно оттолкнулось огненным хвостом от стартового стола, расположенного рядом с Гаагой — столицей оккупированной немцами Голландии. Данная ракета, обезличенная под ничего не говорящим индексом А-4 (А означало «агрегат»), также известная, как V-2, или «Фау-2», стала настоящим символом машинной мощи того времени. Почти 13 тонн ее веса выстреливались вверх с силой, превышающей 25 тонн, а двигатель, развивавший такую тягу, «съедал» 120 килограммов спиртово-кислородного топлива в секунду. Целых 460 лошадиных сил (две трети мощности мотора тяжелого танка «Тигр») вращали одни лишь турбонасосные агрегаты, подававшие горючее в этот маленький «вулкан». В тот же день, 8 сентября, пережить чувства удивления и страха пришлось и жителям Парижа, которых также «навестила» «Фау-2».

…16 июля 1969 года, четверть века спустя. Со стартовой площадки космодрома на мысе Канаверал в штате Флорида медленно поднимается гигантская ракета «Сатурн-5», своим «ростом» заметно обогнавшая символ Америки — знаменитую статую Свободы. Белый узкий цилиндр длиной 110 метров и массой 2 790 тонн сначала неохотно, а потом все быстрее уходит навстречу палящему солнцу. Пять двигателей первой ступени, толкающие огромную машину от Земли с силой в 3 375 тонн, пожирают каждую секунду почти 15 тонн кислородно-керосинового коктейля, а турбонасосные агрегаты, подающие эту смесь в камеры сгорания, развивают мощность 30 дизельных локомотивов. В некоторых домах, расположенных в радиусе десяти километров от стартового комплекса, вылетели стекла, а отдаленные отзвуки непереносимого рева долетели до Нью-Йорка, находящегося от мыса Канаверал более чем в 1 500 километрах. Проходит еще четыре дня, и с поверхности Луны на антенны центра управления полетом в Хьюстоне придет фраза, которую в режиме реального времени транслируют все ведущие телекомпании мира: «Орел» (название посадочного модуля «Аполлона-11») приземлился», а еще через шесть с лишним часов: «Один небольшой шаг для человека, но громадный скачок для всего человечества». Слова эти скажет Нил Армстронг — первый представитель земной цивилизации, ступивший на другую планету.

При всей несхожести данных событий — бомбардировке Лондона и высадке на Луне — было то, что их объединяло (а точнее — тот, кто их объединял). Основным техническим творцом достижения, которое, как когда-то запуск спутника и полет Гагарина, всколыхнуло всю мировую цивилизацию, был главный создатель «Фау-2» и «Сатурна-5», немецкий конструктор, эмигрировавший после окончания Второй мировой войны в США, Вернер фон Браун.

«…Вернер, если так будет продолжаться и дальше, нам придется либо вставить в окна фанеру, либо поселить в доме стекольщика», — барон Магнус фон Браун укоризненно смотрит на среднего сына. В оконном проеме их семейного особняка торчат блестящие осколки — результат поломки «системы управления» обычной фейерверочной петарды, из которой десятилетний сын пытался сделать некое подобие ракеты. Впоследствии барон фон Браун весело вспоминал: «Главное, что мне запомнилось о его детстве, — это абсолютная бесплодность всех моих попыток воздействовать на него родительским авторитетом. Наставления, отцовская строгость, дипломатичность — все было впустую. Любая попытка усовестить или убедить в неприемлемости такого поведения была для него не более чем каплей воды, или нет, даже ртути, не оставляющей после себя никакого следа. Вскоре я сдался и стал просто смотреть, как он растет. Как же я теперь рад, что так поступил — это было лучшее, что я сделал в своей жизни».

Фон Брауны могли проследить свою генеалогию начиная с 1285 года. В их роду имелись рыцари, землевладельцы, губернаторы, юристы, дипломаты, генералы и даже ректоры духовных семинарий. Но вот кем не могли похвастаться благородные фон Брауны, так это — инженерами и учеными. До Вернера среди них не было ни одного представителя точных дисциплин. Откуда же взялись подобные способности у будущего основоположника практического ракетостроения? «Он унаследовал их от матери, — уверенно заявлял его отец. — Она была исключительным сосредоточием различных талантов. Я вообще считаю, что у моих детей была лучшая мать, какую они только могли пожелать».

Что правда, то правда. Биографы фон Брауна считают, что отношения Вернера с его матерью были отмечены редко встречающейся печатью человеческой близости, искренности и тепла. Он мог бы сказать о ней те же слова, какие в свое время его отец произнес о своей матери: «Моя мама со своей идущей из самой глубины сердца неиссякаемой любовью к людям и животным, с неподдельным интересом практически ко всему на свете, была для нас, ее детей, просто центром Вселенной».

Баронесса Эмми фон Браун, урожденная Квисторп, была настоящей «гранд леди» с аристократичными манерами и не менее аристократическими предками. Знала шесть европейских языков и установила в семье традицию — каждый день разговаривать друг с другом на одном из них. Была вхожа в высшее общество, но при этом с одинаковой простотой, мягкостью и человечностью общалась как с графами и баронами, так и с садовниками и кучерами. Именно она купила Вернеру на тринадцатилетие телескоп, через который он, собственно, и увидел цель, к которой потом стремился всю жизнь.

Подарив сыну астрономический прибор, Эмми не только открыла ему двери в науку. Она же научила его играть на пианино — искусство, которым Вернер овладел в таком совершенстве, что уже в 15 лет написал несколько пьес. Впоследствии к фортепьяно добавилась еще и виолончель. С музыкой он не расставался никогда. Друзья и коллеги вспоминали, как фон Браун, будучи уже известным конструктором, иногда отбрасывал в сторону карандаш и садился за пианино, если таковое оказывалось поблизости. Его любимым композитором был Бах. Играл он, как правило, без нот, но при этом никогда не ошибался.

Когда Вернеру было десять лет, на вопрос Эмми, чем бы тот хотел заниматься, когда вырастет, он с той же интонацией, с какой дети его возраста обычно отвечают: «пожарником», «моряком» или «летчиком», ответил: «Хочу помочь колесу прогресса крутиться еще быстрее». Однако перспектива того, что он «выкатится» из школы раньше, чем доберется до этого «колеса», была вполне реальна: почти все время он мастерил какие-то машины и механизмы, а «успехи» по математике и физике — хуже некуда. Поэтому, когда в 1925 г. Вернеру исполняется 13 лет, родители приняли решение перевести сына в школу-интернат в Эттерсбурге, где тот будет почти под постоянным наблюдением педагогов и воспитателей. Из любимых вещей разрешено взять только телескоп — никаких ракет и «ракетомобилей».

Не дали захватить их с собой? Ну и что! Есть же книги, где написано, как построить еще большие и лучшие машины. Вот, например, одна из них: «Ракеты в межпланетном пространстве», написанная двадцатисемилетним теоретиком космических полетов Германом Обертом. Хорошо, что она попалась Вернеру на глаза. Теперь, после внимательного прочтения, Вернер точно знает, что нужно сделать в ближайшем будущем. Первое — основательно изучить математику, второе — стать пионером освоения космоса.

Первая цель блестяще достигнута: уже через пару лет директор школы попросил Вернера заменить заболевшего учителя математики и вместо него провести занятие по этому предмету со своими одноклассниками. Что касается второй, тут фон Браун в лучшем случае стал «одним из». Титула «пионер космонавтики» его лишил советский конструктор Сергей Павлович Королев, запустивший в 1957 г. в космос первый искусственный спутник Земли (ИСЗ).

Но до того момента еще 30 лет. А пока, 15 февраля 1927 года, в «Журнале для германской молодежи» Вернер публикует свою первую статью под названием «Путешествие на Луну: астрономические и технические аспекты». В том же году он, пятнадцатилетний юнец, отправляет самому Оберту письмо, в котором, в частности, есть такие строки: «Я знаю, Вы верите в будущее ракет. Я тоже. Оттого и беру на себя смелость послать Вам небольшую работу по ракетостроению, которую недавно написал». Оберт, с его поразительным чутьем на таланты, ответил парнишке: «Не останавливайтесь, молодой человек! Если Вы продолжите в том же духе, то наверняка станете способным инженером!».

Встреча двух ракетчиков произошла в 1930 году, когда Вернер стал студентом Берлинского технического университета. Летом того же года он уже помог Оберту и двум его соратникам в строительстве неподалеку от Берлина базы для ракетных экспериментов. Их совместная работа и дружба длилась почти 50 лет, до смерти будущего отца «Фау» и «Сатурна» (родившись на 18 лет раньше фон Брауна, Оберт пережил его на 12 лет). Там, в стенах одного из лучших инженерных учебных заведений страны Вернер понимает: чтобы построить ракету — концентрированное воплощение самых передовых знаний в области механики, нужно очень хорошо разбираться в технике вообще. И он проходит практику на локомотивном заводе Борзига в Берлине. Но ракета интересна ему не сама по себе, а лишь как средство, которое доставит человека к иным мирам.

Как представитель человечества перенесет стартовые и посадочные перегрузки? И вот уже крутится сделанная из велосипедного колеса центрифуга, на которой совершают «полет» белые мыши. Правда, эти эксперименты в области «космической медицины» довольно скоро прекратила квартирная хозяйка Вернера. Ей не понравилось, что стены комнаты ее квартиранта, где проходили опыты, забрызганы мышиной кровью. Впрочем, подобный запрет, как позднее вспоминал фон Браун, не очень-то его расстроил. Испытания, которым он подвергал несчастных созданий, не доставляли ему никакой радости, да и не очень-то он верил в то, что данные, полученные в результате подобных экспериментов, помогут людям быстрее освоить космос.

Там же, в техническом университете, проявилась еще одна страсть фон Брауна — полеты. Довольно скоро он становится опытным летчиком-планеристом. Позже, переехав в США после окончания войны, он получил все мыслимые пилотские категории, включая право совершать коммерческие полеты на многомоторных самолетах, да к тому же в сложных метеоусловиях. Последний «трофей» в его пилотской коллекции — лицензия на управление гидросамолетом, обладателем которой он стал в 60 лет.

Тепловозы, центрифуга, самолеты… Все это, конечно, способствует приближению к главной цели — полету в космос. Но без надлежащего финансирования данный полет так и останется мечтой. Где же взять деньги на столь дорогостоящее предприятие? В ослабленной Первой мировой войной и экономическими кризисами Германии есть только одна организация, способная выделить на это средства — армия.

В стране, униженной условиями Версальского мира 1918 г., идеи восстановления поруганной национальной гордости и прежнего влияния на мировой арене приобретали все большую популярность. Политики понимают — без мощных вооруженных сил, оснащенных по последнему слову техники, это сделать невозможно. Следовательно, есть шанс, что власть имущие профинансируют разработку и создание ракет как нового типа оружия, тем более что это, в отличие от военной авиации, не запрещено Версальским договором.

Понятно, откуда взять деньги, но как подступиться к этому «кошельку»? Помог случай. Однажды пассажирами таксомотора, который девятнадцатилетний Вернер водил для пополнения своего скудного студенческого бюджета, оказались Вальтер Дорнбергер и Риттер фон Хорстиг — руководители зарождавшейся ракетной программы вооруженных сил Германии. Пытаясь максимально соблюсти нормы приличия, фон Браун сделал несколько комментариев по предмету их профессионального разговора. Этого оказалось достаточно, чтобы получить приглашение на беседу в главный штаб сухопутных сил. Результатом встречи стал контракт, который в 1932 г. подписал фон Браун с военными на работы в области ракетостроения. Мог ли он предвидеть, что заключает союз с дьяволом? Позже он вспоминал: «Было очевидно, что деньги и материальная база армии давали единственную реальную возможность подступиться к космическому полету, Гитлер для нас в то время был не более чем напыщенным дураком»…

Первоначально работы ведутся на испытательном полигоне в Куммерсдорфе, в 100 км к югу от Берлина. Ракета «Мирак II», созданная при участии Вернера, поднимается на высоту 60 м., после чего начинает «беситься» и падает, прежде чем над ней раскрывается парашют. (Мирак означает «минимальная ракета», или ракета «проще некуда». Вот какой бесхитростный смысл скрывался в этом загадочном имени.)

Присутствовавшие на испытаниях представители департамента по боеприпасам не знают — продолжать финансирование «летающей петарды» или нет. Все заказы на изготовление необходимых деталей, которые фон Браун отсылает в Артиллерийское управление сухопутных войск, выполняются как «неприоритетные», с большой задержкой. Вернер и «штат» его сотрудников, состоящий из одного механика, находят нетривиальное решение: используя обычный телефонный справочник, обзванивают проживающих поблизости жестянщиков, инструментальщиков, сварщиков и так далее, с просьбой о помощи. Помощь приходит, а вместе с ней — удача. Ракеты «А-1» и «А-2» достигают высоты 2,5 км, что расценивается, как полный успех.

30 января 1933 г. «напыщенный дурак» становится рейсхканцлером Германии. Как отреагировал на это Вернер? Скорее всего никак. Он был слишком занят своими ракетами. Но известно — его отец вскоре после прихода Гитлера к власти вышел в отставку с высокого государственного поста и поселился в родовом имении в Силезии. А в 1935 г. для ракетного полигона находят новое место — на острове Узедом, расположенном в Балтийском море в 180 км к северу от Берлина. В 1937 г. после двух лет строительных работ там открывается центр германского ракетостроения, получивший имя расположенной поблизости рыбацкой деревушки Пенемюнде.

…Лето 1943 г. Безупречно стартовав, ракета А-4 (будущая «Фау-2») достигает высоты 30 м., после чего заваливается набок и через несколько секунд разносит в щепки несколько самолетов, стоящих на аэродроме в западной части Пенемюнде — там, где Люфтваффе испытывают управляемые ракеты (или крылатые бомбы) «Фау-1», запускаемые с бомбардировщиков. За стартом наблюдает небольшая группа людей. На лице одного из них, одетого в черную военную форму с высшими знаками различия СС, появляется саркастическая улыбка:

– Теперь у меня не осталось сомнений, что это оружие следует как можно скорее заказать для сухопутных сил в качестве крупнокалиберного артиллерийского снаряда.

– Рейсхфюрер, — один из сотрудников Пенемюнде нашел в себе мужество ответить Гиммлеру в его же духе, — зато теперь вы можете с полным на то основанием называть это «оружием возмездия».

Намек был более чем прозрачен: за несколько дней до этого инцидента «Фау-1» — продукт «смежников» с западной части Пенемюнде, сделала большую воронку рядом с цехами, где собирали А-4.

3 октября 1943 г. ракета А-4 достигла высоты 85 км, пролетев при этом 190 км. Машина явно продемонстрировала свой боевой потенциал. Вожди Третьего рейха наконец-то обращают более пристальное внимание на новое «чудо-оружие». Особую инициативу стал проявлять Гиммлер. Стремясь укрепить вес и влияние своего ведомства, он берет под личный контроль работы по А-4. Впрочем, подобные попытки предпринимались им и раньше. В мае 1940 г. фон Брауну был «пожалован» чин унтершарфюрера СС (примерно — старшего лейтенанта). Вернера весьма огорчило такое проявление благосклонности рейхсфюрера. По совету ближайших друзей и помощников он все же решил принять этот «дар». Отвергнуть его означало бы навлечь на себя гнев Гиммлера с непредсказуемыми последствиями. Теперь же, три года спустя, люди в черных мундирах зачастили в Пенемюнде. Вернер понимает — с этими типами лучше не связываться, но сдержать сарказм при виде их вызывающей самоуверенности порой оказывается выше его сил.

– Господин фон Браун, сколько вам потребуется времени, чтобы подготовить А-4 к войсковым испытаниям? — эсэсовец говорит таким тоном, словно отдает команду: «Смирно!».

– Три месяца.

– А если я отряжу 200 офицеров СС вам в помощь?

– В этом случае, господин штандартенфюрер, потребуется от шести до восьми месяцев, чтобы устранить те поломки, которые понаделают в ракете эти ничего не понимающие в ней люди.

Ладно, тот хоть пытался помочь, но этот самовлюбленный индюк, похоже, вздумал учить его организации труда.

– Доктор фон Браун, что за бумажный бардак вы развели у себя на столе! Просто видеть невыносимо! Когда мой генерал работает в своем кабинете в Берлине, перед ним всегда лежит только один лист бумаги.

– Охотно верю и даже знаю, что это за бумага — наверняка та, в которую жена завернула для него бутерброд.

Все эти мелкие стычки доводятся до сведения Гиммлера и постепенно вызывают в нем крайнее раздражение. Этот чертов интеллигент хочет быть чистеньким! Будто не знает, что на его производстве работают тысячи заключенных концлагерей. Пришла пора доказать ему, что он ничуть не лучше тех, от кого тщательно старается дистанцироваться. В июне 1943 г. фон Брауна повышают до звания штурмбанфюрера СС (майора). А в феврале 1944 г. рейхсфюрер вызывает его для личной беседы.

– Надеюсь, вы понимаете, что ваша ракета А-4 перестала быть игрушкой, — Гиммлер не сводит с лица фон Брауна своего ничего не выражающего взгляда, — полагаю, вам уже порядком надоели ваши начальники-фронтовики, которые не видят большой разницы между солдатами в окопах и инженерами, создающими новую технику. Почему бы вам не стать моим непосредственным сотрудником? Это бы дало вам прямой доступ к фюреру, от которого вы получили бы куда больше поддержки, чем от этих «великих» полководцев.

– Господин рейхсфюрер, — фон Браун старается тщательно подбирать слова, но его обычная манера использовать аллегории для иллюстрации своих мыслей, похоже, в этот раз оказывает ему сомнительную услугу. — Видите ли, задержки с испытаниями А-4 носят технический, а не организационный характер. Это пока еще маленький росток цветка, которому, чтобы распуститься, нужны строго определенные дозы солнечного света, воды, тепла, удобрений, а также умелый садовник. Боюсь, вы намерены вылить на наш цветочек большое ведро жидкого навоза, а это наверняка убьет его…

На этом разговор с Гиммлером закончился. Вскоре после их встречи, однажды в два часа утра Вернера разбудили трое сотрудников гестапо и вместе с еще двумя специалистами из Пенемюнде отвезли в тюрьму. Вернер провел там две недели, пока ему предъявили обвинение в том, что он использовал средства армии для разработки не боевой, а космической ракеты. Надо сказать, что основания для подобных подозрений у «черных мундиров» были. А-4Б — одноступенчатая ракета с крыльями, могла пролететь 450 км, а ее увеличенная двухступенчатая преемница А-9/А-10 — уже 3000 км.

«Зимой 1944-1945 гг., — вспоминал фон Браун, — мы произвели испытательные пуски двух ракет А-9. Первый был неудачным, а в ходе второго управляемая ракета с крыльями, видимо, впервые преодолела звуковой барьер». Впрочем, далеко улететь она не смогла. Вскоре после успешного старта А-9 перешла в глубокое пикирование, в ходе которого у нее отлетели крылья. «На наших проектных чертежах А-9, — продолжал фон Браун, — была уже герметичная кабина вместо боеголовки, а также посадочные шасси! Мы держали эти чертежи втайне от посетителей из Артиллерийского управления сухопутных войск, но при этом продолжали расчеты и выяснили, что А-9 сможет доставить пилота на расстояние 640 км за 17 мин».

Дальше — больше. Оказалось, если А-9 разместить в качестве второй ступени на более мощном носителе А-10, машина сможет перенести своего обитателя со сверхзвуковой скоростью уже через Атлантику. А за А-10 уже проглядывали контуры еще не существующей даже в виде чертежей А-11 — машины, которая могла бы стать первой ступенью трехступенчатого космического корабля.

«Подобная комбинация, — уверял фон Браун, — сможет запустить А-9 с человеком на борту на орбиту искусственного спутника Земли. Следующим шагом будет выведение в космос постоянно обитаемой станции…»

Разумеется, подобные планы по освоению внеземного пространства могли вызвать у руководства Третьего рейха какие угодно чувства, но только не симпатию. Трудно сказать, как сложилась бы судьба фон Брауна после ареста, если б не заступничество высшего армейского начальства. Вернер был условно освобожден на три месяца, а потом и амнистирован — нужно было «доводить до ума» А-4.

…Наступило 8 сентября 1944 г. Над Лондоном и Парижем оседает кирпичная пыль, поднятая взрывами ракет, отныне официально называемых «Фау-2» (означает «оружие возмездия» — имя, данное А-4 министром пропаганды Геббельсом). Доретт Кирстен, секретарь Вернера в то время, вспоминает: «Фон Браун был совершенно подавлен. Никогда — ни до, ни после — мне не приходилось видеть его таким печальным, таким опустошенным. „Это не должно было произойти, — сказал он. — Я всегда надеялся, что война закончится до того, как они запустят А-4 по настоящей цели. Мы создавали наши ракеты, чтобы проложить дорогу к другим мирам, а не сеять разрушение на земле. Неужели это и есть результат нашей работы?"».

Но, увы, был и еще один, не желаемый фон Брауном продукт его деятельности в Пенемюнде. Начиная с апреля 1943 г., Рейх все активнее начинает использовать узников концлагерей в широкомасштабном производстве А-4. В августе 1943 г. Пенемюнде был буквально смешан с землей 600 британскими тяжелыми бомбардировщиками «Ланкастер». Фюрер отдает приказ: «Стратегическую промышленность — под землю». В сентябре 1943 г. первые компоненты А-4 создаются в цехах завода Миттельверк, расположенного в полуторакилометровой пещере, прорытой в горе неподалеку от города Нордхаузен. Эта гигантская рукотворная «нора» была построена обитателями близлежащих концлагерей Дора и Элрих. Несмотря на приказ Гитлера не использовать никого, кроме немцев, в ракетном производстве, 90% из задействованных там узников были представителями других национальностей.

Знал ли фон Браун о том, что его ракеты создаются при участии рабов в арестантских одеждах? Да, знал. По его словам, то, что ему приходилось наблюдать в Миттельверке — ужасало. Стремясь облегчить положение узников, он и один из технических руководителей программы А-4 Артур Рудольф (по некоторым данным вначале с энтузиазмом одобривший использование подневольного труда в Миттельверке) апеллируют не к гуманизму (это было бы бесполезно), а к практичности эсэсовских бонз: «Как вы можете требовать от заключенных качественной работы, если они еле держатся на ногах?» Трудно сказать, в какой степени подобные аргументы облегчили жизнь и работу узников, но одно известно точно: за 5784 А-4/«Фау-2», покинувших цеха Миттельверка, было заплачено жизнями 20 000 гитлеровских невольников, как умерших от истощения и неимоверно тяжелых условий труда, так и казненных по обвинению в саботаже.

…Весна 1945 г. Фон Брауну и его сотрудникам ясно — впереди плен, либо советский, либо американский. Вернер выбирает второе, видимо, понимая, что ему, штурмбанфюреру СС, несмотря на пользу, которую он может принести СССР как конструктор, не придется рассчитывать на снисхождение со стороны Москвы. Любопытно, что впоследствии этот его шаг одобрили даже представители советской космической отрасли. Так, после завершения полета «Аполлона-11», ознаменовавшего собой поражение СССР в «лунной гонке» с Америкой, один из руководителей этой отрасли пошутил:

– Это все Черток виноват (Б. Е. Черток — один из ближайших соратников Королева, изучавший вместе с ним в Германии трофейную немецкую ракетную технику. — Ю. К.). В 1945 г. он задумал украсть у американцев фон Брауна и с задачей не справился.

– И очень хорошо, что эта авантюра мне и Васе Харчеву не удалась. Просидел бы у нас фон Браун без толку на острове, потом отправили бы его в ГДР. Там как бывшего нациста никуда бы не допустили. А так с помощью американцев он осуществил не только свою мечту, но и мечту всего человечества, — с обидой ответил Черток[8].

Но до реализации той мечты было еще 20 с лишним лет. А пока 2 мая 1945 г. брат Вернера Магнус, свободно говорящий по-английски, встречается с представителями передовых американских частей и обговаривает условия сдачи в плен фон Брауна с его командой. «Семена» упали на более чем благодатную «почву». Свидетельство тому — приказ генерала Дуайта Эйзенхауэра, главнокомандующего экспедиционными союзными войсками в Европе и будущего президента США: «Арестовать более 400 ведущих исследователей и разработчиков из Пенемюнде…Идеи научных руководителей этой группы обогнали американские на 25 лет… Рекомендую 100 наилучших специалистов немедленно переправить в США…» Германские конструкторы как «хлеб и воздух» были нужны для «Проекта Гермес» — американской программы создания ракет дальнего радиуса действия для военных и научных целей.

Так фон Браун и 500 его коллег оказались в Соединенных Штатах, а вместе с ними и комплекты для сотни «Фау-2». Чтобы их перевезти, потребовался 341 железнодорожный вагон. Со временем в США были переправлены и семьи творцов этой машины. Первоначально работы немецких инженеров развернулись в штатах Техас и Нью-Мехико. На территории последнего располагался Уайт Сендз — основной ракетный полигон Соединенных Штатов, где в основном и проводились испытания «Фау-2». В Америке у ракет этого типа была куда более долгая, хотя и менее интенсивная жизнь, чем в Германии. В Рейхе с момента первого испытательного запуска «Фау-2» до падения Берлина прошло лишь два с половиной года, но за это время было произведено более 3000 пусков машины. В США не менее 70 «Фау» оторвались от земли, но на это ушло шесть с лишним лет — с апреля 1946 по сентябрь 1952 г. Большинство из них вместо боеголовок были оснащены научной аппаратурой для исследования верхних слоев атмосферы.

Несмотря на теплый прием, оказанный американским правительством немецким конструкторам, фактически они были на положении если не пленных, то «находящихся на привязи» (включая ограничение свободы передвижения) в течение пяти лет после прибытия в США. Лишь в 1950 г., когда конгресс и Белый дом поняли, что германские инженеры необходимы для развития долгосрочной ракетной программы Соединенных Штатов, фон Брауну и его коллегам был предоставлен официальный статус иммигрантов. Сам «отец» «Фау-2» стал гражданином США в 1955 г.

Но еще до этого в жизни Вернера случилось событие, без которого он вряд ли когда-нибудь мог сказать, что его жизнь наконец-то вошла в нормальное русло. Однажды, в феврале 1947 г., он исчез из Форта Блисс, местечка рядом с техасским городом Эль Пасо, где жили германские специалисты, и появился лишь через пару недель, но уже не один. Вместе с ним была та, что сопровождала его потом всю жизнь. Мария фон Браун, урожденная Квисторп, была его «полукузиной» — у них был общий дед. Тридцатипятилетний Вернер был старше ее на 17 лет и потом в шутку говорил, что захотел жениться на ней в тот момент, когда еще юношей держал ее на руках в церкви во время обряда крещения. Они прожили вместе 30 лет. В 1948 г. у них родилась первая дочь Ирис, через четыре года — Маргит, а в 1960 г. — сын Петер.

Немцам создали максимально комфортные условия не только для жизни, но и для работы. Но вот парадокс — правительству будто и не нужны эти ракеты — по крайней мере если судить по крошечному финансированию, которое оно выделяет на их создание. Значит, опять к космическим далям через союз с «демоном» войны? Пусть так, если нет другого выхода. «Запад вынужден вооружиться до зубов в интересах сохранения хрупкого мира на этой истерзанной земле, — пишет Вернер в обосновании разработки и постройки многоступенчатой боевой ракеты. — Мы должны отыскать принципиально новый фактор сдерживания Третьей мировой войны — на том поле, где пробное «бурение» уже подтвердило наличие огромного количества «сокровища», которое мы ищем… «Поле», которое я имею в виду, — это ракеты». Впрочем, фон Браун предлагал вложить в руку американскому «Марсу» не только ракету. Позже он выдвинул идею орбитальной станции с атомными бомбами на борту, способной сбросить их на голову потенциального противника в любой точке траектории своего полета.

Холодная война между СССР и США действительно способствовала росту интереса в обеих странах к ракетному оружию как к фактору сдерживания. С 1950 по 1960 г. фон Браун занимает соответственно посты: руководителя отдела разработки управляемых ракет, затем — директора оперативного отдела развития баллистических ракет. Результатом его работы стали ракета «Редстоун» и ее более «дальнобойная» модификация «Юпитер». Обе они поступили на вооружение американских баз в Европе и Турции в конце 1950-х — начале 1960-х гг. Эти машины стали единственными в многочисленном боевом ракетном арсенале США, разработанными под непосредственным руководством фон Брауна.

Много лет спустя после прибытия в США фон Браун признался друзьям: «Когда я ступил на американский континент в 1945 г., у меня была одна жгучая надежда, а именно, что этот шаг позволит мне внести свой вклад в запуск первого искусственного спутника Земли».

Это произошло, но в СССР. Президент Эйзенхауэр не считал, как премьер Хрущев, что освоение космоса способно сыграть решающую роль в борьбе между капитализмом и социализмом, а потому он, в отличие от советского коллеги, не стал осуществлять тотальную мобилизацию научно-технического и экономического потенциала страны ради космических побед.

Не последнюю роль в неудачном для США начале «космической гонки» сыграло и отношение к космической деятельности американцев в погонах. Специальный технический комитет, созданный Пентагоном в 1947 г. для оценки перспектив использования спутников, не нашел возможностей для их военного применения. На основании выводов данного комитета министр обороны США Джеймс Форрестол заявил в 1948 г., что вся деятельность Соединенных Штатов в области создания рукотворных орбитальных объектов будет ограничена лишь предварительными исследованиями и разработками отдельных элементов спутников. Однако тормозящее воздействие военных на процесс появления первого американского спутника не ограничилось лишь их неспособностью увидеть его разведывательный потенциал. Даже когда в середине 1950-х годов работы по проектированию ИСЗ все же начались, они были в значительной степени затруднены конкурентной борьбой между сухопутными войсками, военно-воздушными и военно-морскими силами, которую те вели за первенство в запуске спутника. В основе борьбы лежали, в первую очередь, личные амбиции руководителей армии, авиации и флота. Данная ситуация была весьма четко отражена в карикатуре, появившейся 21 ноября 1957 г. в газете «Вашингтон Пост», через месяц с лишним после запуска первого советского ИСЗ. Двое военачальников, каждый из которых, очевидно, представлял свой вид вооруженных сил, смотрят вверх на пролетающий над ними спутник с серпом и молотом на борту. И тот и другой с облегчением вытирают пот со лба и говорят: «Слава Богу! Я уж подумал, что это запустил кто-то из «смежников» (в смысле, из другого вида вооруженных сил США)».

О том, какое влияние оказывало соперничество между ведомствами трех видов вооруженных сил США на планирование в американской космической программе, и как трепетно относилось руководство НАСА к тому, чтобы, не дай Бог, не обидеть кого-либо из них, говорит следующий эпизод.

В январе 1961 г. в агентстве решался вопрос — в какой очередности семь астронавтов, отобранных для программы «Меркурий» (с нее начиналась история пилотируемых космических полетов в США), отправятся в космос. Боб Гилрут, руководитель программы, расположил первую тройку в следующем порядке: Алан Шепард, Гас Гриссом и Джон Гленн. О том, почему сделан именно такой выбор и какую реакцию он вызвал среди «звездоплавателей» (так с греческого переводится слово «астронавт». — Ю. К.), лучше всего расскажет Дик Слейтон. Он был одним из наиболее опытных летчиков-испытателей из этой «семерки» и имел все основания надеяться на то, чтобы войти в число «самых первых»:

«[Я] не мог поверить, что не включен даже в первую тройку. То, что остальные трое испытывали такой же шок (от подобного выбора. — Ю. К.), [меня] не касалось. В какой-то момент [я] стал сомневаться — а удастся ли мне вообще слетать? Неужели в этом виновата аритмия? (у Слейтона были определенные проблемы со здоровьем. — Ю. К. ).

[Я] потерял контроль над чувствами. Я был шокирован, уязвлен и невероятно унижен… Я взглянул на Алана. Он побледнел и уставился в пол. Затем ему удалось растянуть губы в некое подобие улыбки. Несмотря на чувства, которые испытывал в тот момент, я напомнил себе, что Шепард не только офицер ВМС, но еще и чертовски классный летчик-испытатель.

Внезапно правда шарахнула меня между глаз. Ну конечно! Политика! Когда бюджет НАСА переживал не лучшие времена, Гилруту приходилось играть на «струнах банджо», натянутых конгрессом. [А потому не удивительно, что из-под его пальцев вышли следующие «ноты»]: представитель ВМС — Шепард, представитель ВВС — Гриссом и представитель корпуса морской пехоты (самостоятельный вид вооруженных сил в США. — Ю. К.) — Гленн. (Таким образом НАСА «потрафило» лоббистам флота, авиации и морской пехоты среди законодателей. — Ю. К.) Что касается сухопутных сил, то у них не было своих летчиков-испытателей. В общем, ни один из видов вооруженных сил не мог предъявить Гилруту претензий. Даже заступающий в должность новый президент. Шепард и Кеннеди — оба офицеры ВМС. Можно дать стопроцентную гарантию, что это никакое не совпадение. Кеннеди — знаменитый командир торпедного катера. Кеннеди — герой войны на море. Все вполне объяснимо»[9].

Попытка избежать ситуации, когда авиационный «лебедь», сухопутный «рак» и морская «щука» тянули в разные стороны «воз», на котором лежал проект первого американского спутника, была предпринята в 1955 г. Тогда уже упомянутый замминистра обороны Дональд Куарелс учредил комитет во главе с Гомером Стюартом — профессором физики из Калифорнийского технологического института. В задачу данного органа входило определить, какой из трех проектов ИСЗ является наилучшим. В августе 1955 г. голоса девяти членов комитета распределились так: шесть — за проект ВМС «Авангард», три — за представленный сухопутными войсками «Орбитер». Что касается спутника ВВС, он даже не рассматривался, поскольку под него не было носителя. Подчеркивая «плюсы» своего предложения, фон Браун, работавший под эгидой сухопутных войск, говорил: «Сравнивая наш проект с проектами, выдвинутыми ВВС и ВМС, необходимо отдавать себе отчет в том, что мы тщательно старались избежать использования техники, которая нуждалась еще в значительной разработке… У нас уже был носитель, который успешно прошел летные испытания…» То есть, как будет видно в дальнейшем, фон Браун исповедовал вполне «советский» подход к запуску Первого ИСЗ.

Решение комитета Стюарта имело довольно драматические последствия для судьбы спутника, предлагавшегося командой немецкого конструктора. Министр обороны отдал приказ сухопутным силам прекратить все работы по созданию ИСЗ и сконцентрироваться на разработке боевых ракет. Когда о распоряжении узнали те, кто проектировал «Орбитер», они не могли поверить в это. Их общее настроение можно выразить следующими словами: «В конце концов, мы хотели запустить американский, а не армейский, или хантсвиллский, спутник (город Хантсвилл, штат Алабама — место, где работала группа фон Брауна. — Ю. К.). Мы знали, что идем «ноздря в ноздрю» в «космической гонке» с Советами, и как трудно будет для команды «Авангард» выполнить свое обещание, с учетом тех абсолютно новых элементов конструкции, которые им предстоит создать, включая ракетный двигатель».

Однако фон Браун не потерял своего традиционного оптимизма. Он предложил продолжить работу над верхней ступенью носителя типа «Юпитер-С», который представлял из себя модифицированную ракету «Редстоун». Ступень эта разрабатывалась для испытания носового обтекателя «Юпитера». И вот когда придет время и их снова попросят подключиться к работам по ИСЗ (а фон Браун не сомневался, что это скоро произойдет), то они быстренько возьмут эту третью ступень, «посадят» на нее спутник, слегка модифицируют систему управления носителем и… готово дело! Первый рукотворный объект отправится на орбиту.

Когда изучаешь историю создания предтечи всех прочих американских ИСЗ, порой отказываешься верить в правдоподобность событий, вокруг него разворачивавшихся. Так, американские военные были куда больше озабочены тем, чтобы соблюсти все приказы и инструкции, чем тем, чтобы первыми запустить в космос спутник. Классический пример: 20 сентября 1956 г. от земли оторвался двухступенчатый «Юпитер-С». Но это случилось лишь после того, как представитель Пентагона убедился — под носовым обтекателем не скрывается третья ступень, способная «невзначай» запуститься и вывести полезную нагрузку на круговую околоземную орбиту.

Надо отдать должное способности фон Брауна подчинить личные амбиции пользе дела: когда стало ясно, что ВМС не «вытягивают» свой «Авангард», он и его коллеги стали (причем неоднократно) предлагать морякам свою помощь. Более того, они даже соглашались с тем, чтобы проект по-прежнему назывался «Авангард» и считался военно-морским. Но ВМС ответили «нет».

Когда фон Браун узнал о запуске ИСЗ в СССР, то был чрезвычайно удручен — если б не организационные просчеты военного командования и политиков, его носитель вывел бы искусственный спутник на орбиту Земли за два года до советского. В качестве объяснения причин проигрыша Советам начального, «спутникового» этапа «космической гонки», он привел выдержку из доклада, написанного одним из американских участников Международного астронавтического конгресса в Барселоне. Конгресс этот открылся в день запуска первого советского ИСЗ. В докладе содержалось изложение беседы этого делегата с профессором Леонидом Седовым — советским участником конгресса и одним из «околоспутниковых» персонажей (о нем пойдет речь далее). Вот, что сказал Седов:

«Одно мы [в Советском Союзе] не могли понять: почему вы выбрали такой сложный, трудный и [не связанный с уже имевшимися у вас разработками] путь создания носителя для вашего спутника. Ведь вам же пришлось все проектировать с нуля! И потом, у него же нет потенциала для развития. Все, что вы надеетесь запустить — это небольшое устройство весом в 20 фунтов (9 кг. — Ю. К.)… Почему, ради всего святого, вы не взяли один из ваших мощных двигателей, которые к тому времени были уже многократно испытаны в полетах? Это было бы как раз то, что нужно для вашего спутникового проекта… Мы просто не могли понять, почему вы не выбрали этот простой и наиболее целесообразный подход… Мы в России рассматривали спутник как проект исключительной важности для нашей страны, не только с научной, но и с политической точки зрения, — развивая свою мысль, добавил Седов. — Для нас это была первостепенная национальная задача… [И чтобы ее успешно решить] мы старались по возможности избегать экспериментов с новыми разработками. Мы просто не могли понять, почему вы не сделали то же самое. Вы бы сейчас находились в отличном положении [для запуска ИСЗ]».

Обратим внимание на один момент: практически дав понять, что советский спутник стал «побочным продуктом» создания ракетно-ядерного щита СССР, профессор Седов, тем не менее, не признал этого факта, заявив, что ИСЗ был самостоятельной программой его страны. Комментируя слова Седова, фон Браун отметил: «Русские прочитали нам, американцам, бесплатную лекцию. Нам следует использовать ее с максимальной пользой для дела… Истинная трагедия [для США] победы спутника состоит в том, что данную ситуацию можно было предвидеть два года назад, когда была учреждена самостоятельная (в смысле — независимая от уже имевшейся военной ракетной техники. — Ю. К.) программа запуска американского сателлита». Однако, с присущим ему оптимизмом, фон Браун добавил: «Мы проиграли битву и, может быть, проиграем еще несколько [сражений], но пока мы не потерпели поражения в войне. Если мы только будем помнить, что запустить спутник от имени всей Америки куда важнее, чем под эгидой сухопутных, военно-морских или военно-воздушных сил, то скоро вновь будем в хорошей форме [для выведения на орбиту ИСЗ]».

Уверенность фон Брауна в том, что, когда запуск в космос первого рукотворного объекта США станет общенациональной, поставленной выше амбиций отдельных лиц и организаций задачей, именно его команде поручат ее решить, оправдалась. Носитель «Юпитер-С» (известный еще под названием «Юно-1»), «выращенный» немецким конструктором из разработанного под его же руководством «Редстоуна», доставил 31 января 1958 г. первый американский автоматический аппарат «Эксплорер-1» в космос. Он весил 13,9 кг, или почти на 70 кг меньше первого советского ИСЗ (83,6 кг), запущенного на орбиту 4 октября 1957 г. Подобное соотношение масс двух аппаратов дало основание премьеру Хрущеву насмешливо сравнивать первый искусственный спутник США с апельсином, хотя по форме тот больше напоминал карандаш. Впоследствии с помощью «Редстоунов» было осуществлено два первых полета американских астронавтов: Алана Шеппарда в мае и Гаса Гриссома — в июле 1961 г. Оба полета были совершены по суборбитальной траектории и представляли собой подъем в корабле до высоты порядка 200 км, а после — практически отвесный спуск. Каждый из них длился около 15 мин. Отправить «звездоплавателей» США по круговой околоземной орбите, как это сделал «Восток» с кораблем Гагарина в апреле 1961 г., у «Редстоуна» просто не хватило бы мощи.

Эпилог же (более похожий на эпитафию) программы «Авангард» был такой. Спутник «Авангард-1» попробовали вывести на орбиту 6 декабря 1957 г., или примерно через два месяца после успешного запуска в СССР первого спутника. Попытка эта, как и следующая за ней — 5 февраля 1958 г., закончилась провалом. В первом случае носитель взорвался через две секунды после старта, а во втором — потерял управление на 57-й секунде полета. После этого ИСЗ «Авангард» приобрели в США созвучное российскому «спутник» насмешливое прозвище «флопник» — от английского слова «флоп» (flop), одновременно обозначающего провал и хлопок.

Успех улыбнулся программе «Авангард», начатой в марте 1955 г. (т. е. почти на 10 месяцев раньше выхода в Советском Союзе правительственного постановления, придавшего созданию спутника статус государственной задачи), лишь 17 марта 1958 т. В тот день одноименный носитель вывел на орбиту «Авангард-1» весом в один килограмм. Впрочем, американские ВМС могли и не спешить. К этому времени в космосе летали уже три спутника — два советских и один американский, запущенный командой фон Брауна за полтора месяца до «Авангарда-1». Вообще, РН типа «Авангард» оказался весьма ненадежной машиной. Из 11 запусков 8 закончились неудачей.

В 1960 г. фон Браун с командой переходят под юрисдикцию созданного в 1958 г. Национального управления по аэронавтике и исследованию космического пространства (НАСА), или, проще говоря, американского космического агентства, и приобретают статус гражданских служащих. Вернер становится директором одной из крупнейших научно-исследовательских организаций нового ведомства — Центра космических полетов имени Маршалла, расположенного в Хантсвилле. В том же году в Белый дом приходит сорокатрехлетний Джон Кеннеди — самый молодой президент за всю историю США, который принимает вызов, брошенный Советским Союзом в области освоения космоса Соединенным Штатам. 25 мая 1961 г. он ставит перед нацией задачу — до конца 1960-х годов осуществить высадку американца на Луне и его благополучное возвращение на Землю (программа «Аполлон»). Задача разработки сверхтяжелого носителя поручается фон Брауну, с которой тот успешно справляется. Представители семейства ракет-носителей типа «Сатурн», начиная с самого «маленького» — «1» и заканчивая самым мощным — «5», стартовали в космос в общей сложности 32 раза; 15 раз — с экипажами, а шесть «пятерок» доставили на Луну в 1969- 1972 гг. 12 астронавтов. При этом ни на одном из носителей не было сколько-нибудь серьезного отказа.

«Сатурн» стал пиком карьеры Вернера, но одновременно и началом ее заката. После победы над СССР в «лунной гонке» новые лидеры Америки, в первую очередь президент США Ричард Никсон, во многом потеряли интерес к мощной программе освоения внеземного пространства, отменив пять уже запланированных экспедиций на Луну. Космические «пассионарии» типа фон Брауна стране больше не были нужны. Вернер еще какое-то время работает в НАСА руководителем отдела планирования агентства, помогает разработать концепцию корабля типа «Спэйс Шаттл» и околоземной станции «Скайлэб», а также определяет схемы будущих экспедиций на Луну и Марс. Но не встретив должной поддержки своим идеям, он в 1972 г. уходит в отставку и тогда же становится вице-президентом частной аэрокосмической корпорации «Фэйрчайлд».

Если кто-то, знакомый с фон Брауном лишь по его профессиональным достижениям, но не знавший его лично, мог представить себе схимника, для которого ничего в мире, кроме ракет, не существовало, то действительность не могла быть дальше от подобного образа. Это был человек исключительно разнообразных интересов и любивший жизнь во всех ее проявлениях. Помимо полетов на самолетах и планерах увлекался водными видами спорта, дружил с известным ученым и писателем-фантастом Артуром Кларком, погружался вместе с ним с аквалангами у Большого барьерного рифа рядом с побережьем Австралии. Справедливо полагая, что для обеспечения широкой общественной поддержки освоения космоса нужно захватить этой идеей воображение публики, активно сотрудничал с мультипликационной студией Уолта Диснея во время строительства Диснейленда в Калифорнии.

Для того чтобы собрать необходимое количество средств для реализации этого проекта, Дисней задумал создать серию телефильмов, рассказывающих, в чем его суть. Одна из частей будущего Диснейленда называлась «Туморроу-лэнд» (Земля завтра). По совету друзей «отец» Микки-Мауса решил посвятить этому разделу несколько фильмов о космосе и обратился к немецкому конструктору с просьбой помочь в их создании. Фон Браун с готовностью согласился.

Первая серия под названием «Человек в космосе» (две других части назывались «Человек и Луна» и «Марс и далее») была показана по ТВ в марте и июне 1955 г. В ней давалась краткая история ракетостроения, обсуждались медицинские аспекты и потенциальные проблемы космических полетов, а фон Браун представил проект огромного носителя с крылатой верхней ступенью для доставки грузов на околоземную орбиту. О том, насколько серьезным делом может быть такое «несерьезное» дело, как телешоу, говорит один факт: после того, как «Человек в космосе» побывал через «голубые экраны» в каждом американском доме, пленка эта была продемонстрирована по личному приказу президента Эйзенхауэра пентагоновскому начальству. Совпадение это или нет, но через шесть недель после демонстрации глава Белого дома объявил о намерении США запустить ИСЗ к Международному геофизическому году.

Впрочем, как выяснилось уже в 2004 г., Эйзенхауэр был не единственный, на кого произвели впечатление серии диснеевских фильмов о космосе. Среди попавших под магию «кинематографии звездного неба» был и тот, кто в дальнейшем придал новое измерение полетам в атмосфере и за ее пределами. «Вы не поверите, как [эти ленты] изменили мою жизнь», — сказал известный конструктор авиационной и космической техники Барт Руган. Именно в том 1955 г. двенадцатилетний Рутан, посмотрев телевизионное творение Диснея и фон Брауна, «заболел» путешествиями в космическое пространство[10].

Элберт Барт Рутан родился 17 июня 1943 г. Закончил Калифорнийский политехнический университет. В 1974 г. основал компанию «Рутан Эркрафт Фактори», а в 1982 г.- «Скейл Композитс». Его брат Дик вместе с Джианной Егер совершил с 14 по 23 декабря 1986 г. первый в мире беспосадочный кругосветный полет без дозаправки в воздухе на специально сконструированном для этой цели под руководством Барта двухмоторным самолете «Вояджер». За 9 дней 3 минуты и 44 секунды они пролетели 40 212 км со средней скоростью 187 км в час на средней высоте 3,4 км.

В 2004 г. Рутан вновь вписал строку в историю освоения человечеством окружающей среды с помощью летательных аппаратов. Разработанный под его руководством первый в мире частный космический корабль для туристов три раза выходил за границы земной атмосферы. Машина под названием «Спэйсшипван» («Космический корабль первый») представляла из себя ракетоплан, который поднимался на высоту примерно 14 км с помощью специального реактивного самолета «Уайт Найт» («Белый рыцарь»), после чего отцеплялся от него и с использованием собственного ракетного двигателя достигал заданной высоты. 21 июня 2004 г. шестидесятитрехлетний летчик-испытатель Майк Мелвилл «забрался» на нем на 100 км (став первым в истории «коммерческим астронавтом»), 29 сентября — на 109,1 км., а 4 октября 51-летний пилот Брайан Бинни преодолел на «Спэйсшипван» «планку» на высоте 112,2 км. Два крайних полета туристического ракетоплана позволили команде Рутана выиграть так называемый «приз Анзари», или «Приз Экс» на сумму в 10 млн долларов. «Анзари» — имя состоятельной сем,ьи из Техаса, внесшей в призовой фонд 1 млн долларов, а «Экс» (латинская буква X) означает сразу три вещи: загадочный, экспериментальный и цифру 10 (количество млн долларов, предназначенных победителю). Главным идеологом этого приза был аэрокосмический инженер и энтузиаст освоения космоса Питер Диамандис.

По условиям конкурса приз должен был достаться тому, кто построит на частные средства первый практически пригодный трехместный космический корабль (один пилот + два пассажира) для туристов и совершит на нем два полета в течение двух недель на высоту не менее 100 км. Во всех трех полетах на борту «Спэйсшиван» был только один пилот, однако условия конкурса позволяли замену туристов их весовыми эквивалентами. Всего же за «Приз Экс» боролись 25 групп из семи стран, в том числе Англии, Канады, Германии, России (проект «Космополис XXI») и Аргентины.

Кроме того, фон Браун помогал юным астрономам в сооружении обсерватории. Чтобы лучше понять условия, в которых приходится действовать астронавтам, работал в космическом скафандре в бассейне гидроневесомости и летал на невесомость в специальном самолете. Был последовательным сторонником советско-американского сотрудничества в космосе. Когда некоторые политики в США хотели отменить совместный полет «Союз — Аполлон» (состоявшийся в 1975 г.), активно выступил в его защиту, утверждая, что без создания совместимых стыковочных систем невозможно говорить о международном освоении космоса.

Свое жизненное кредо (разумеется, уже после эмиграции в США) фон Браун однажды выразил такими словами: «Мы живем в условиях демократии, где учитываются настроения и пожелания людей. Если вы хотите осуществить нечто такое грандиозное, как полет в космос, вы должны завоевать расположение людей, чтобы они встали на сторону вашей идеи. Быть дипломатом, конечно, важно, но этого недостаточно. И должны быть наполнены жгучим желанием воплотить вашу идею в жизнь. Вы должны быть абсолютно уверены в правоте вашего дела и в его конечном успехе. Короче говоря, вы должны вести что-то вроде крестового похода».

Фон Браун действительно во многом был «крестоносцем, уверенным в правоте своего дела», но при этом отнюдь не бездушной машиной, не задумывающейся о последствиях своего фанатичного стремления к поставленной цели. Друзья и коллеги вспоминали, как фон Браун уже после того, как его ракеты проложили землянам дорогу на Луну, иногда спрашивал: «Вы думаете, это было правильно — то, что мы делали все эти годы? Я потратил свою жизнь на то, чтобы люди смогли летать в космос, и увлек за собой тысячи [последователей]. Мы потратили колоссальные суммы денег, а в мире еще столько человек живут в нищете и нуждаются в срочной помощи. Действительно ли мы делали то, что надо?»

Это был, конечно, во многом риторический вопрос — ведь поступки фон Брауна и его коллег диктовались не только их личными и профессиональными интересами, но и обстоятельствами, в которых им пришлось жить и работать. Однако сам факт, что он, не мысливший своей жизни без космоса и ракет, испытывал порой такие сомнения, много говорит о его человеческих качествах.

Обычно его товарищи и единомышленники приводили немало аргументов в пользу правильности и обоснованности того, чем они занимались. Во-первых, деньги не выброшены в космос. Они потрачены здесь, на Земле. Предлагали подумать о тысячах, а может о миллионах семей, живущих на зарплаты, получаемые в космической отрасли. Сколько из них смогли поднять свой жизненный уровень благодаря космической программе! Во-вторых, призывали вспомнить о бессчетном количестве сооружений и объектов, которые возникли во многом благодаря космической деятельности — домах, больницах, школах, церквях, библиотеках, торговых центрах, улицах, мостах, заводах, железных дорогах, авиакомпаниях.

В-третьих, наказывали не забывать о бесчисленных технических инновациях, таких, например, как компьютеры и микроэлектроника, рождением своим во многом обязанных космическим проектам. В-четвертых, спутники связи помогли сблизить государства планеты. В-пятых, космические проекты дали громадный толчок развитию науки и техники. В-шестых, миллионам людей будет легче получить образование и медицинскую помощь благодаря спутникам. В-седьмых, метеоспутники помогают лучше прогнозировать погоду, а следовательно, способствуют повышению эффективности сельского хозяйства. В-восьмых, не грех подумать о душевном подъеме, чувстве оптимизма и уверенности в своих силах, которые испытывали жители Земли, когда следили за полетами астронавтов на Луну. Не зря же сенатор Абрахам Рибикофф сказал в 1969 г., вскоре после посадки «Аполлона-11» на поверхность спутника Земли: «Если люди способны добраться до Луны, а теперь мы знаем, что способны, то нет ничего такого, что мы не смогли бы сделать. Видимо, в этом и состоит главное достижение „Аполлона-11"»[11]. Наконец, не следует забывать о тех «мостах», что перекинуло сотрудничество в области исследования космоса между США, Европой, Японией, Советским Союзом и Китаем.

Соединенные Штаты, напоминали они ему, тратят на борьбу с бедностью во всем мире почти в 20 раз больше, чем на свою космическую программу. Если США откажутся от деятельности за пределами земной атмосферы и все деньги, что расходуют на развитие космической отрасли (включая зарплаты ее сотрудников), добавят к бюджету программ ликвидации нищеты, то данные бюджеты увеличатся всего лишь на какие-то пять процентов. Но при этом число нуждающихся пополнится на несколько миллионов за счет ликвидированных рабочих мест в упраздненной космической программе.

Фон Браун всегда внимательно выслушивал эти бесхитростные, но в общем, обоснованные аргументы и говорил: «Что ж, это то, во что я всегда верил и что утверждал. Так ты думаешь, что это так?» — «Да, безусловно…»

Сомнения в правильности своих поступков не единственные качества, роднившие его с обычными «земными» людьми. Так, он ненавидел утро и нередко говорил, что «ни одно из крупных достижений человечества не было сделано до десяти тридцати или одиннадцати утра». Будучи в командировках, мог опоздать на встречу на полчаса, а то и на час, особенно если это происходило в утренние часы (вот вам и хваленая немецкая аккуратность!). Придавал очень большое значение полноценному отдыху. Однажды, отправившись на пару дней с компанией на пляж, насильно вытащил своего коллегу из-за письменного стола со словами: «Спорю, если ты поедешь с нами, то это ни на час не задержит будущую высадку людей на Луну».

Фон Браун всегда реально оценивал свои профессиональные качества. Он, например, считал себя «чистым» инженером и никогда не пытался «рядиться» в мантию ученого. Более того, нередко испытывал не свойственные ему при публичных выступлениях скованность и смущение, когда обращался к академической аудитории. Причины этого могли корениться в том, что Вернер, относясь с огромным уважением к создателям фундаментальных знаний, никогда не забывал, что многие из них смотрели на космическую программу как на «дыру», через которую неоправданно утекали колоссальные суммы денег на оплату «цирковых трюков». Под трюками этими, разумеется, понимались полеты за пределы атмосферы — то, что являлось главным смыслом деятельности фон Брауна. Разумеется, немецкого конструктора обижало такое отношение к его работе. Ведь созданные им ракеты были не просто «космическими такси», предназначенными для доставки людей из одной точки пространства в другую, но и платформами, которые могли предоставить ученым уникальную возможность для исследования внеземной среды. Достаточно лишь разместить на них космические аппараты с научными приборами.

Итак, «главный ракетчик» Америки, общепризнанный мировой авторитет в области освоения космического пространства, человек, сумевший воплотить в жизнь свою мечту, счастливый муж и отец, наконец, весьма обеспеченный человек. Казалось, есть все составляющие для душевного комфорта. Но вот прошлое… Как быть с ним? Нет-нет, да и напоминало оно о себе в виде арестантских роб тех, кто работал на его «Фау-2», или черных гестаповских мундиров, в изобилии мелькавших на ракетных полигонах.

Перед тем как прибыть в США, фон Браун был подвергнут тщательному допросу американскими следователями, в ходе которого рассказал о связи между Пенемюнде, «Фау-2» и концлагерем в Миттельверке. Его откровенные ответы, правдивость которых была подтверждена многочисленными документами и свидетельскими показаниями, были сочтены удовлетворительными. После этого главный конструктор «оружия возмездия» и его коллеги были, как известно, допущены в Соединенные Штаты, получили американское гражданство, а со временем — самые секретные допуски, уважение (надо сказать, вполне заслуженное), доверие и симпатии научно-технической элиты США.

Впрочем, определенные сложности, связанные с его прошлым, все же возникали. Так, в 1961 г. глава НАСА Джеймс Уэбб искал того, кто мог бы возглавить новорожденную программу «Аполлон». Рассматривались две кандидатуры: одна — фон Брауна, директора Центра космических полетов имени Маршалла, а другая — Эйба Силверстайна, начальника отдела космических полетов НАСА. Руководству агентства пришлось решать один весьма щекотливый вопрос: Силверстайн был евреем, а фон Браун работал на нацистский режим. Таким образом, независимо от выбора, были все основания ожидать возникновения между ними проблем, по крайней мере на уровне межличностного общения. Некоторые сотрудники высшего звена агентства выступили против кандидатуры фон Брауна, вплоть до угрозы подать в отставку, если он будет поставлен во главе программы «Аполлон». Другие, впрочем, не испытывали энтузиазма и по поводу Силверстайна, который явно стремился к расширению своих властных полномочий за рамки руководства лунным пилотируемым проектом. Дело разрешилось компромиссом: был назначен третий человек — сорокалетний Брейнард Холмс, один из управляющих компании «Радиокорпорация Америки». Он входил в число лучших технических менеджеров в США и в свое время возглавлял работы по созданию элементов системы раннего предупреждения о ракетном нападении на севере Аляски, в Гренландии и Шотландии[12]. Что же касается отношений между Силверстайном и фон Брауном, то, по крайней мере, первый, уже после смерти фон Брауна, признался, что всегда испытывал к нему уважение и что после ухода немецкого конструктора из НАСА американская космическая программа «лишилась чего-то существенного».

После «бескровного» разрешения потенциального конфликта между бывшим членом СС и представителем нации, ставшей одной из жертв гитлеровского геноцида, казалось, вопрос о прошлом фон Брауна был закрыт раз и навсегда. Однако прошло пять лет после событий, развернувшихся вокруг поиска «рулевого» программы «Аполлон», и 20 — после окончания войны, когда фон Брауну вновь пришлось объясняться, что он делал в Пенемюнде и как это соотносилось с Миттельверком. На это раз волна разоблачений по следам его деятельности на Третий рейх хлынула из Франции. Граждане этой страны были в больших количествах заняты на работах в концлагерях, обслуживавших производство фон Брауна.

А началось все так. В середине 1960-х годов все главные нацистские бонзы — идеологи подневольного труда и творцы «фабрик смерти» были уже мертвы. Что касается «фишек» среднего и нижнего звена, то они либо были неизвестны большинству узников, либо просто исчезли, замаскировавшись под добропорядочных граждан где-нибудь в Западной Европе или в Латинской Америке. Таким образом, по прошествии двух десятилетий после падения Рейхстага практически не осталось тех, кто бы ответил бывшим рабам гитлеровского режима за их страдания.

Однако уже в начале 1950-х годов на страницах газет и журналов, выходящих как в США, так и в Европе, все чаще начинает мелькать имя Вернера фон Брауна. О нем говорят как о горячем пропагандисте освоения космоса с помощью спутников, космических кораблей, а также как об идеологе пилотируемого полета на Марс. Но при этом становится известно, что он был «душой и мозгом» Пенемюнде и «отцом» Фау-2 — изделия, детали к которому изготавливались руками десятков тысяч заключенных. Не удивительно, что бывшие обитатели концлагерей связали имя фон Брауна с теми кругами ада, через которые им пришлось пройти. В особенности их, конечно, стало возмущать то, что бывший «слуга нацистов» теперь представлялся средствами массовой информации (и чем дальше, тем больше) чуть ли не героем, указывавшим человечеству пути его развития. Последней каплей стала серия хвалебных статей о фон Брауне и его команде, опубликованных во французском журнале «Пари-Матч» в 1964-1966 гг. Члены организации под названием «Друзья узников лагерей «Дора-Элрих» написали в 1965-1966 гг. ряд писем в этот журнал. По их мнению, если бы фон Браун не разработал «Фау-2» и не форсировал бы ее производство, не было бы ни «Доры» ни «Элриха», а следовательно — страданий их невольных обитателей. Авторы писем не придали большого значения тому факту, что концлагери существовали в гитлеровской Германии и до того, как «Фау-2» стали сходить с конвейера. Что касается Миттельверка, то никто не бросал людей в тюрьму с целью заставить их работать на этом заводе в качестве невольников. Они привозились туда из «Доры», «Элриха» и прочих находившихся в тех краях концлагерей. Не было бы «Фау-2», несчастных заняли бы на каких-нибудь других, как знать, может быть куда более тяжелых работах. Однако в письмах фон Браун представлялся главным виновником мучений заключенных, ответственным за их бесчеловечные условия труда и жизни, а также за высокую смертность среди них.

Разумеется, редакторы «Пари-Матч» не могли проигнорировать подобные послания. 4 апреля 1966 г. они обратились к шефу нью-йоркского бюро журнала со следующей просьбой: «Не могли бы вы, используя ваше знакомство с фон Брауном, попросить его как-то ответить на такого рода обвинения, в подтверждение которых, кстати, не приводится никаких достоверных фактов».

26 апреля 1966 г. редакция получила довольно пространный ответ от конструктора. В нем, в частности, были такие строки:

«Спасибо за то, что дали мне возможность ознакомиться с письмами, которые «Пари-Матч» получил от «Друзей узников лагерей „Дора — Элрих"». Я могу без труда представить себе раздражение, которое бывший французский заключенный германского военного лагеря принудительного труда должен испытывать, когда видит, как ведущий французский журнал разворачивает большую рекламную кампанию вокруг человека, чья инженерная деятельность в годы войны заставила [этого заключенного] пройти через немыслимые страдания и лишения. Однако моя роль в этих прошлых событиях была весьма отлична от той, как представляют некоторые из написавших вам письма…» Далее фон Браун объяснил, что обитатели застенков, в принципе, не могли знать о том, какие функции выполняли те или иные люди или организации в программе «Фау-2». «При том, что я полностью понимаю их горечь, — писал фон Браун, — я шокирован их ложными обвинениями против меня. Я знаю, каким страшным испытаниям они были подвергнуты, но, необоснованно делая из меня главного виновника своих несчастий, они не смогут смягчить воспоминаний о том кошмаре, который им пришлось пережить». После этого фон Браун кратко описал свой путь в Германии как инженера, включая годы работы на Третий рейх. При этом особо отметил, что работа была тщательно расследована представителями американского командования, и те не нашли в ней состава преступления. Что же касается непосредственного присутствия в местах использования подневольного труда, в частности на предприятии в Миттельверке, фон Браун признал, что периодически ему приходилось это делать. Однако каждый визит, особо отметил конструктор, «длился от нескольких часов до нескольких дней и был связан исключительно с необходимостью осуществлять контроль качества [изделий]». «Хотел бы со всей ответственностью заявить, — продолжил фон Браун, — что ни разу в ходе моего визита в Миттельверк я не видел мертвого заключенного, ни разу не был свидетелем избиения, повешения или какой-либо иной казни, равно как и никогда не принимал участия в каких-либо актах насилия или издевательств над узниками. Я также никогда не призывал других к такого рода действиям. Всякие свидетельства обратного могут быть только результатом того, что меня приняли за кого-нибудь другого». При этом конструктор признал, что в конце 1944 года в ходе поездок в Миттельверк ему стало известно, что многие невольники умерли в результате недоедания, болезней, нечеловеческого обращения, отсутствия медицинской помощи и прочих причин, а также что некоторые из них были повешены за саботаж. «Я с готовностью признаю, что сама среда Миттельверка была отвратительна и что работавшие там подвергались унижениям, — сказал фон Браун. — Мне стыдно, что подобные вещи могли происходить в Германии, даже в условиях войны, когда под вопросом было само выживание [немецкой] нации». Не забыл создатель «оружия возмездия» упомянуть и факт своего ареста гестаповцами весной 1944 г. по обвинению в том, что он фактически саботировал производство «Фау-2», уделяя слишком много времени разработке планов будущих космических полетов. «Думаю, — продолжал фон Браун, — подобное обвинение явно контрастирует с убежденностью некоторых несчастных узников „Доры" в том, что именно я несу персональную ответственность за страдания их и их погибших товарищей».

К своему ответу журналу «Пари-Матч» Вернер приложил письмо от 12 апреля 1963 г., которое он получил от другого бывшего заключенного концлагеря „Дора". «Содержание этого письма, — подчеркнул он, — сильно отличается от того, что вам писали «Друзья узников Доры-Элриха». Уже во время пребывания в США фон Браун получил несколько подобных писем, однако, воздержался от того, чтобы предать их огласке.

Ответ творца «Фау-2» французскому журналу многое прояснил, но, увы, не поставил точку в череде попыток ответить на вопрос: кто вы, господин фон Браун — преступник или гениальный конструктор? Последняя из них была предпринята в 1975 г., за два года до смерти Вернера. В том году увидела свет книга под названием «Дора», написанная Жаном Мишелем — бывшим заключенным этого лагеря. В ней он рассказал о днях, проведенных за колючей проволокой. Автор, как и многие до него, попытался возложить всю вину за мучения узников «Доры» на плечи создателя первой боевой ракеты, а также некоторых других руководителей полигона Пенемюнеде.

Несмотря на это, фон Браун, как и все его коллеги, был по-прежнему убежден, что, не будь А-4/«Фау-2», СС построила бы не меньше концлагерей. Разница была бы в том, что их обитателей заставили бы работать где-нибудь еще — он предпочел больше не оправдываться. Немалую роль в подобном решении, видимо, сыграла и прогрессировавшая болезнь, заметно ослабившая его. «С этими несчастными так жутко обращались, — сказал он как-то одному из близких друзей. — Наверное, я почувствовал бы себя еще хуже, если б стал до хрипоты доказывать им, что они обвиняют не тех, кого надо. Это не помогло бы смягчить воспоминания о Миттельверке [ни тем, кто там работал], ни тем из нас, кому пришлось хоть на короткое время побывать [на этом заводе]».

…Весна 1977 г. Из палаты госпиталя в Александрии, небольшого города неподалеку от Вашингтона, где лежал после курса химиотерапии и очередного переливания крови фон Браун, только что вышел астронавт Нил Армстронг. «Статистически моя перспектива выжить довольно бледна, — сообщил ему Вернер. — Но ты знаешь, насколько неверна может быть статистика. По ее прогнозам ты должен был погибнуть в космосе, а я — сидеть в тюрьме на Земле. Хотя, знаешь, у моего несчастья есть одна положительная сторона — я теперь все время вместе с женой и детьми».

Тяжело подводить итоги жизни в 65 лет, когда еще столько хочешь сделать! Он стоял у истоков, а после стал одним из руководителей космических программ — сначала в стране, где царил самый кровавый диктаторский режим, а потом в одном из наиболее демократических и сильных государств планеты. Однажды его спросили о самых счастливых и самых черных моментах жизни. «Она была ко мне очень благосклонна, — ответил фон Браун, — и подарила мне несколько счастливых моментов. Помню, какой невероятный восторг я испытал, когда, вдохновленный книгой Германа Оберта «Ракеты в межпланетном пространстве», а так-же на основании своих детских расчетов понял, что пилотируемые полеты на Луну и некоторые другие планеты с помощью ракет станут возможны в будущем, и я смогу помочь людям летать в космос, если буду достаточно много и целеустремленно работать».

Своим следующим счастливым моментом фон Браун назвал день 3 октября 1942 г., когда ракета А-4, стартовав с Пенемюнде, совершила первый успешный полет на дальнее расстояние. Не зря ведь его ближайший соратник полковник Дорнбергер устроил в тот день маленькую неформальную вечеринку, на которой произнес: «Дамы и господа, сегодня родился космический корабль. Наша работа открыла людям ворота в космос…»

Затем было 31 января 1958 г., когда «Эксплорер-1» — первый спутник «свободного мира», вышел на орбиту. «Я в особенности радовался этому успеху, — отметил фон Браун. — Ведь с его помощью я смог выразить свою глубокую благодарность американцам, которые так щедро предоставили моим коллегам и мне возможность заниматься освоением космоса».

Ну и конечно, 27 июля 1969 г., когда три астронавта в добром здравии вернулись с Луны после того, как несколько часов ходили по ее поверхности. «Это был миг всепоглощающего счастья, — вспоминал конструктор, — и, должен признать, невероятного облегчения».

Ну а как быть с самыми черными мгновениями? Те, кто знали фон Брауна, вряд ли могли сомневаться в его ответе на этот вопрос. «Я их запомнил и буду помнить всегда. Все началось осенью 1943 г., когда Гиммлер и его эсэсовцы принялись отодвигать нас от управления программой А-4. Они стали постепенно устанавливать над ней контроль, чтобы как можно скорее запустить ракету в серийное производство, несмотря на то, что до окончания ее разработки и летных испытаний было еще очень далеко… Самое удручающее в данной ситуации было то, что я никак не мог повлиять на развитие событий. Даже если б лично я полностью отошел от проекта, СС все равно бы продолжила производство и развертывание [«Фау-2»]… Самый же черный момент, — продолжал фон Браун, — наступил 8 сентября 1944 года, когда я узнал, что А-4, названная доктором Геббельсом «Фау-2», была запущена по Парижу. Мы хотели, чтобы наши ракеты летали к Луне и Марсу, а не били по нашей планете…»

Что и как лучше скажет об итогах жизненного пути конструктора, чем цифры, в которых выражаются его достижения? Если «Фау-2», размером с шестиэтажный дом, могла «закинуть» чуть меньше тонны на расстояние около 300 км со скоростью порядка 5000 км в час, то «34-этажный» «Сатурн-5» — 50 т на дистанцию 384 000 км (расстояние от Земли до Луны) со скоростью 40 000 км в час. (А если учесть, что вес этот мог быть направлен не только на Луну, но в любую точку космического пространства, то вместо 384 000 км мы фактически получаем бесконечность.) Итого: прирост в скорости — в 8 раз, в весе полезной нагрузки — 50 раз, а в расстоянии — 1280 раз. На свете не было и нет конструктора, творения которого прошли бы такую гигантскую эволюцию.

Но были еще и другие цифры: 20 000 погибших узников на его ракетном производстве в Германии. 3200 запущенных гитлеровцами «Фау-2», доставивших в 1944-1945 гг. к целям в Англии, Франции и Бельгии 3000 т взрывчатки. И пусть только за один налет тяжелых бомбардировщиков на землю падало до 10 000 т бомб. Пусть однажды сам британский премьер Черчилль сказал: «Это счастье, что немцы значительную часть своих усилий затратили на ракеты, а не бомбардировщики», применение которых против Англии нанесло бы ей куда больший ущерб, чем «Фау-2». Пусть люди соглашались с Вернером (или только делали вид, что соглашались), когда он говорил о практической невозможности избежать в современных условиях трагического дуализма, состоящего в том, что одни и те же ракеты могут убивать людей и помогать им познать окружающий мир. Пусть он оправдывал свое служение Рейху тем, что «во время войны гражданин должен стоять за свою страну, вне зависимости от того — простой ли это солдат, инженер или ученый, соглашается он или нет с политикой своего правительства». Но как убедить себя в том, что дома в Лондоне, Париже и Брюсселе, превратившиеся в руины под ударами его «Фау», или смерть миллионов человек, затаившаяся в ядерных боеголовках его послевоенных ракет — так называемого «оружия сдерживания» — были необходимой прелюдией к тому, чтобы люди благодаря ему, Вернеру, смогли воочию увидеть лунный пейзаж?

…16 июня 1977 г. фон Брауна не стало. Лишь очень узкий круг родных и по-настоящему близких друзей (так он захотел сам) проводили его на следующий день в последний путь. Когда до конца жизненной дороги Вернера оставалось всего ничего, к нему в госпиталь пришли два его старых товарища, долгие годы работавшие вместе с ним. Он уже почти не мог говорить, но чувствовалось — ему нужно сказать что-то очень важное, нечто, что не оставляло его даже в последние часы. Один из друзей наклонился к нему — иначе пришлось бы читать по губам. «Ты думаешь, мы правильно делали, что разрабатывали эти ракеты?… — голос фон Брауна был еле слышен. — Мы их строили для полетов в космос, но нам нужна была поддержка армии… мы надеялись, что они никогда не будут использованы против людей… Знаешь, оглядываясь назад, я по-настоящему счастлив, что управляемые ракеты оказались для мира нужнее, чем для войны».

Но действительно ли главный творец «Фау-2» и «Сатурна-5» нашел счастье и успокоение в этой мысли или только пытался себя в этом убедить? Вопрос, который навсегда останется без ответа[13].

Возвращаясь к стремлению Вашингтона иметь «космический глаз» над территорией СССР, следует отметить, что решение политических проблем, вызванных необходимостью «заглянуть в глотку Красной России», было так же важно, как и решение технических. После того, как Кремль в неприкрытой форме отверг идею «Открытого неба», предусматривавшую свободный облет американскими самолетами советских, а советскими самолетами — американских военных объектов, Эйзенхауэру требовалось найти политический предлог для пролетов спутников-шпионов США над территорией СССР[14].

Одним из возможных решений было создать прецедент свободного и законного облета различных стран космическими аппаратами Соединенных Штатов. Международный геофизический год (МГГ), намеченный на 1957-1958 гг., мог способствовать его созданию[15].

Аналогичные надежды питали и участники Международного астронавтического конгресса, который состоялся в Риме в сентябре 1956 г. Некоторые из выступающих прямо предупреждали — не поставите под международный контроль неудержимый прогресс в области создания ракет и спутников — пеняйте на себя. «К счастью, — с облегчением вздыхали другие, наивно полагавшие, что если звездное небо принадлежит всем одинаково, то в нем не может быть места соперничеству или конфронтации, — первые искусственные спутники Земли будут запущены Соединенными Штатами и, вероятно, Советским Союзом, как составные элементы международных научных исследований». Во всяком случае, американцы действительно преподносили грядущий запуск своей маленькой «рукотворной Луны» как вклад в расширение познаний человечества об окружающем мире. Нужно ли говорить, что благодарное человечество вполне благосклонно смотрело на грядущие полеты американских спутников над любыми странами и континентами, не особенно задумываясь при этом, какую аппаратуру несут они на своем борту — для измерения магнитосферы Земли или же для подсчета танков и самолетов потенциального противника.

Впрочем, нужно отметить, что помощь в решении этой непростой дипломатической дилеммы пришла не столько со стороны всего международного сообщества, сколько… СССР. Через несколько дней после запуска Советским Союзом 4 октября 1957 г. первого искусственного спутника Земли президент Эйзенхауэр и заместитель министра обороны США Дональд Куарелс обсуждали это событие. Как вспоминал потом Куарелс, «русские… невольно оказали нам услугу, установив принцип свободы международного пространства… После этого президент спросил о [состоянии работ] по разведывательному спутнику».

Нельзя исключить и еще одну причину, по которой США официально объявили о своем намерении запустить ИСЗ в конце июля 1955 г. Вспомним, что за несколько недель до этого завершилась женевская встреча, или, как теперь принято говорить — саммит, между руководителями Великобритании, Франции, Соединенных Штатов и Советского Союза. Встреча эта не принесла сколько-нибудь ощутимых результатов в плане решения насущных международных проблем, но при этом создала то, что журналисты впоследствии окрестили «духом Женевы». Возникло «четкое ощущение, легшее в основу всей последовавшей за саммитом дипломатии: нации, чьи лидеры могут общаться друг с другом лицом к лицу, вряд ли смогут стать врагами»[16]. Таким образом, можно было надеяться, что заявление о грядущей постройке и запуске американского спутника — явное напоминание миру об американской мощи — не будет в то же время воспринято СССР как скрытая угроза и не воспрепятствует пусть даже и небольшому взаимодействию Советского Союза и США в космосе.

Первоначальная реакция СССР на возможность сотрудничества с другими странами, в том числе и США, в деле исследования космического пространства с помощью ИСЗ была вроде бы положительной. Когда Хрущева спросили в 1955 г. на одном из дипломатических приемов в Москве, согласится ли Советский Союз взаимодействовать в этой области с Соединенными Штатами, он ответил: «Да… если это в интересах человечества». Однако добавил: «Я что-то слышал об этом, но внимательно не изучал, а поэтому не могу сказать ничего определенного»[17]. На следующий день академик Леонид Иванович Седов, председатель «Междуведомственной комиссии по координации работ в области организации и осуществления межпланетных сообщений», оценил как «весьма вероятную» перспективу объединения усилий СССР и США в сфере запуска ИСЗ. При этом, правда, Седов, действуя вполне в духе времени, заметил, что Советский Союз может обогнать Соединенные Штаты в «спутниковой гонке» и первым через два года запустить ИСЗ, который, к тому же, будет больше американского космического «баскетбольного мяча»[18].

Помните историю (а может быть, легенду) о том, как король Франции Людовик XIV заточил в темницу своего брата-близнеца, чтобы тот не смог претендовать на престол? Правда, и этого «королю-солнце» показалось мало. Опасаясь, что кто-нибудь может воспользоваться абсолютным сходством августейшего узника с действующим монархом и просто «тихо» заменить правителя Франции на его копию, Людовик приказал близнецу всегда носить на лице железную маску.

История эта в какой-то степени применима и к советским создателям ракетно-космической техники. Правда, никто из «власть предержащих» не опасался, что разработчики носителей, космических кораблей и аппаратов станут претендовать на их места. Их беспокоило другое — чтобы коварный «враг» (в смысле — Запад) не нашел к этим инженерам и конструкторам дорогу и не попытался выведать у них стратегические секреты, относящиеся к ракетному оружию — важнейшему фактору поддержания Советским Союзом статуса сверхдержавы. Сделали они это довольно простым и вполне достойным самодержцев способом — скрыли личности творцов нового вида вооружения под «железными масками» цензуры.

Так, Королев печатался только на страницах «главной» газеты страны «Правда» и только под псевдонимом «профессор К. Сергеев». А вышеупомянутая «Междуведомственная комиссия по координации работ в области организации и осуществления межпланетных сообщений» была чистой фикцией, созданной с целью ввести в заблуждение вероятных шпионов, охотившихся за советскими ракетными секретами. Она была призвана отвлечь их внимание от конструкторского бюро в подмосковном г. Калининград (переименованном в Королев в 1996 г.), где и создавалась ракетно-космическая техника.

Сам Л.И.Седов во многом выполнял те же функции, что и возглавляемая им комиссия. Вот как рассказал об этом известный российский историк космонавтики Ярослав Кириллович Голованов: «Леонид Иванович оказался в центре внимания. Ему преподносили шоколадные ракеты, фотографировали со знаменитыми красавицами, а через несколько лет, когда спутник действительно полетел, нарекли «отцом русского спутника». Он, насколько мне известно, подобные утверждения не оспаривал, хотя и не подтверждал, обаятельно и таинственно улыбался, вместо того чтобы с той же обаятельной улыбкой сказать: „Уважаемые дамы и господа! Я ученый-механик. У меня есть хорошие работы по гидро- и аэродинамике. Но к ракетной технике и изучению космического пространства я никакого отношения не имею, а служу лишь ширмой, за которой прячутся те, кто имеет…"

Но Седов этого не сказал, полмира объездил и «отцом русского спутника» пребывал несколько лет. Мне его всегда было жалко. Мне кажется, это унизительно для настоящего ученого…»[19].

О степени технической осведомленности Леонида Ивановича в «спутниковых» делах говорит такой эпизод, хорошо запомнившийся всем на космодроме. Уже после запуска первого ИСЗ Королев пригласил Седова на очередной старт, показывал ему МИК (монтажно-испытательный корпус) и стартовую площадку. Там уже стояла очередная «семерка» (ракета Р-7, известная, как «Союз»). Расхаживая вокруг нее, Седов спросил простодушно:

– Сергей Павлович, а где, собственно, спутник?

Королев опешил. Потом присел на корточки, протянул указующий перст к верхушке ракеты и не своим, писклявым голосом запел:

– Во-о-о-он там![20]

По словам Голованова, «те же, кто был хоть немного в курсе, например А. А. Благонравов[21], С. Н. Вернов[22], были опутаны такими подписками о неразглашении государственных секретов, что говорили одни банальности, а потому мало отличались от непосвященных».

То же происходило и с теми, кто на самом деле имел прямое отношение к космической программе. Именно потому, что они действительно знали свое дело, цензура проявляла к ним особенную строгость. Их статьи были абстрактны, отрешенны и понять, какая связь между автором и тем, о чем он пишет, было невозможно. Так писали все: «профессор К. Сергеев» (С. П. Королев), «профессор В. Петрович» (В. П. Глушко[23]), «профессор В, Иванченко (Б. В. Раушенбах[24]), «М. Михайлов» (М. С. Рязанский[25]), «Б. Евсеев» (Б. Е. Черток), «О. Горлов» (О. Г. Газенко[26]) и другие замаскированные специалисты[27].

Был у первого ИСЗ и еще один «эрзац-отец» — академик Благонравов. Как и Седов, он был «выдвинут» на эту роль ревностными оградителями советских секретов. Роль он эту не любил, тяготился ею, но сказать правду не имел права.

Знаменитый ученый в области химической физики, лауреат Нобелевской премии академик Н. Н. Семенов рассказывал Голованову, что Келдыш[28] якобы получил предложение Шведской Академии наук присудить Нобелевскую премию человеку, руководившему запуском первого ИСЗ, для чего шведам надо было, как минимум, знать, кто этот человек. Бумага эта была переправлена Хрущеву, который быстро решил сложный вопрос: «Автор спутника? Весь советский народ!»[29] Комментарии излишни…

Абсурд секретности, окружавшей советскую космонавтику в самом начале ее существования, достиг апофеоза в 1962 г. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 9 апреля 1962 г. в ознаменование полета Гагарина был установлен День космонавтики — 12 апреля. В зале Кремлевского дворца съездов прошло торжественное собрание, посвященное первой годовщине полета. На нем выступил Гагарин. Но в президиуме не было ни одного главного конструктора, ни одного из действительных участников создания ракеты и корабля[30].

Обратим внимание на два весьма характерных момента в словах главы советского государства, сказанных им по космической тематике на вышеупомянутом дипломатическом приеме в Москве в 1955 г. Первый — Хрущев признается, что не очень-то разбирается в вопросах освоения внеземного пространства, а тем более — сотрудничества в космосе. Можно, конечно, предположить, что глава страны таким образом пытался предотвратить саму возможность ознакомления американцев с передовой советской технологией. Но тогда обратимся ко второму моменту — как это Седов, ученый, а не государственный деятель, может проявлять инициативу в вопросах сотрудничества с главным потенциальным противником Советского Союза, да еще и в области технологий двойного использования, если сам Никита Сергеевич еще не определил своего отношения к подобному партнерству или же пытался его избежать? Загадку эту невозможно решить, если не вспомнить об одной могущественной советской государственной структуре и тесно связанной с ней прослойкой советского общества, игравших важную роль не только в освоении космического пространства, но отчасти и в формировании государственной политики страны. Это…

АН СССР традиционно состояла из ученых, чьи профессиональные карьеры нередко подразумевали высокие посты либо в промышленных, либо в военных организациях. В силу данной особенности академики и члены-корреспонденты уже не могли быть глашатаями «чистой» науки и неизбежно становились лоббистами интересов тех отраслей производства или областей государственной деятельности, из которых они вышли. Простор для лоббирования был достаточно широким, ибо, по словам Бориса Евсеевича Чертока, члена-корреспондента АН СССР и Российской академии наук (РАН), ответственного за разработку систем управления космическими аппаратами и ближайшего сподвижника Королева, «высшие партийные руководители понимали, что определенная суверенность и самоуправляемость технократам необходима. Ученым-аграрникам, биологам, художникам и поэтам приходилось хуже»[31].

Однако только лишь предоставлением большей самостоятельности представителям технических дисциплин дело не ограничивалось. Стремление тоталитарной политической системы взять под контроль научно-техническую интеллигенцию путем назначения ее представителей на высокие партийные и государственные посты приводило к парадоксальной ситуации. С одной стороны, подобный контроль со стороны Кремля за научной элитой действительно усиливался, но с другой — ученые также получали возможность влиять на принятие политических и правительственных решений. Как отметил академик Роальд Сагдеев[32], бывший директор Института космических исследований (ИКИ) АН СССР и советник первого и последнего президента СССР Михаила Горбачева, «окутанное аурой престижа и уважения, членство в академии манило, как магнит.

Сам Сталин был почетным академиком»[33]. Известный советский/российский конструктор механизмов и инженерных, в частности, стыковочных, систем для космических кораблей Владимир Сергеевич Сыромятников, начинавший свой путь в «большую технику» во времена, наступившие сразу за сталинскими, вспоминал:

«Получение научных званий приобрело большой практический смысл, после того как по знаменитому указу Сталина все ученые страны получили огромные привилегии. Преподаватели вузов, имевшие ученые степени, а также доктора и кандидаты наук в НИИ и КБ, которые создавали новую технику и специальными постановлениями включались в списки привилегированных организаций, стали получать гораздо большую зарплату, продолжительный отпуск и продвижение по службе. Так что затраты времени и усилий на подготовку и защиту диссертации могли окупиться с лихвой, игра стоила свеч. Тогда и родилась почти научная поговорка: ученым можешь ты не быть, а кандидатом быть обязан»[34].

По мнению Сагдеева, АН СССР была «государством в государстве». На нее «возлагалась ответственность за окончательные решения по любым инициативам национального масштаба, шла ли речь об инвестициях в новую отрасль промышленности или же в объект, строительство которого могло иметь последствия для окружающей среды»[35].

Попутно заметим, что подобным статусом советские ученые заметно отличались от заокеанских коллег — членов американской Национальной академии наук, которые в массе своей были и остаются выходцами из университетов или исследовательских центров, напрямую с производственной инфраструктурой или институтами государственной власти не связанными. Эту особенность «главного штаба» науки США подметил Сыромятников, принимавший активное участие в ряде совместных космических проектов двух стран. По его словам, «в отличие от нашей, советской [американская академия]… не обладала такими возможностями и полномочиями и формировала лишь общественное мнение»[36]. Именно эта черта — удаленность научной элиты США от политического Олимпа страны, позволяла президенту Соединенных Штатов прислушиваться к мнению ученых лишь в тех случаях, когда он этого хотел, и не обращать на него внимания, если оно шло вразрез с его собственным.

По воспоминаниям Сергея Хрущева, сына Первого секретаря ЦК КПСС и председателя Совета Министров СССР Никиты Хрущева, его отец принял решение о развертывании в Советском Союзе широкомасштабной космической программы во многом под влиянием Сергея Павловича Королева. И произошло это в 1956 г., когда Хрущев посетил его конструкторское бюро (КБ). Кто же был этот человек, мысли и поступки, которого сыграли ключевую роль в зарождении современного этапа развития цивилизации, получившего неофициальное название «космического века»?

О Королеве, особенно после начала перестройки и открытия многих до того секретных архивов и материалов, написано множество статей и несколько книг. Повторять то, что изложено в них, вряд ли имеет смысл. Желающих больше узнать о Сергее Павловиче адресую к двум, пожалуй, наиболее полным, добросовестным и объективным исследованиям его жизни и деятельности. Первое принадлежит известному российскому писателю и историку космонавтики (собиравшемуся, кстати, в 1960-е годы полететь в космос в качестве журналиста) Ярославу Голованову: «Королев: Факты и мифы». Второе — его американскому коллеге Джеймсу Харфорду: «Королев: Как один человек создал в Советском Союзе целую программу для победы над Америкой в „лунной гонке"»[37]. Ну а тем, кто не пожелает тратить время на хождение по книжным магазинам или библиотекам, напомню, что С. П. Королев (1907-1966) был главным конструктором советских ракетно-космических систем. Его наибольшие достижения — первые советские баллистические ракеты, а позже — носители, которые вывели в космос первый спутник (4 октября 1957 г.), первое живое существо — собаку Лайку (3 ноября 1957 г.), первый аппарат, достигший Луны (14 сентября 1959 г.), и первый — сфотографировавший ее обратную сторону (7 октября 1959 г.). Но главный «бриллиант» в «короне» его профессиональных заслуг — это бесспорно полет 12 апреля 1961 г. первого человека в космос — Юрия Алексеевича Гагарина.

Фон Браун и Королев — два главных основоположника практической космонавтики. Личности вполне сопоставимых масштабов. Сравнивать их вклады в освоение космоса с точки зрения всего человечества — все равно, что пытаться выяснить, кто сделал больше для развития физики — Исаак Ньютон или Альберт Эйнштейн. Оба конструктора подверглись репрессиям со стороны властей за верность выбранному пути. Правда, «терновый венец», возложенный на голову фон Брауна Третьим рейхом, был намного легче того, что надел на голову Королева сталинский режим. Если первый находился всего лишь пару недель в заключении весной 1944 г. (при этом с ним вполне прилично там обращались)[38], то второму, по стандартному в те времена обвинению во вредительстве, пришлось с июня 1937 по сентябрь 1943 года пройти все «круги ада». Это в первую очередь сопровождаемые пытками допросы в подвалах Лубянки. Об их тяжести и жестокости говорит такой факт, упомянутый Головановым: «В феврале 1988 года я беседовал с членом-корреспондентом Академии наук СССР Ефуни. Сергей Наумович рассказывал мне об операции 1966 года, во время которой Сергей Павлович умер. Сам Ефуни принимал участие в ней лишь на определенном этапе, но, будучи в то время ведущим анастезиологом 4-го Главного управления Минздрава СССР, он знал все подробности этого трагического события.

„Анестезиолог Юрий Ильич Савинов столкнулся с непредвиденным обстоятельством, — рассказывал Сергей Наумович. — Для того чтобы дать наркоз, надо было ввести трубку, а Королев не мог широко открыть рот. У него были переломы обеих челюстей…"».

Факт этот подтверждается и тогдашним министром здравоохранения Б. В. Петровским, который лично оперировал Королева (Петровский занял пост главы Минздрава за пять месяцев до операции). По словам Петровского, главный конструктор «скрывал, что у него были сломаны челюсти и он не мог широко открыть рот. Оперируя людей, прошедших ужасы репрессий 30-х годов, я довольно часто сталкивался с этим явлением. У меня нет никаких сомнений, что во время допросов в 1938 году Королеву сломали челюсти…»[39]

После «задушевных бесед» на Лубянке последовали нечеловеческие условия колымских лагерей (в которых от голода и холода умирало столько людей, что данные «исправительные учреждения» вполне могли бы быть названы «лагерями смерти»), а также все «прелести» подневольного (хоть, правда, интеллектуального) труда в бригаде таких же конструкторов-«вредителей», как и он сам[40]. И все же, несмотря на куда более тяжкие лишения, выпавшие на его долю, Королев, в итоге, приобрел для советской космической программы большее значение, чем фон Браун — для американской. У немецкого коллеги Сергея Павловича функции были фактически сведены лишь непосредственно к разработке ракетно-космической техники. Пусть благодаря фон Брауну люди впервые ступили на поверхность Луны — достижение, не превзойденное до сих пор. Пусть фон Браун со всевозможной страстью доказывал на страницах печати, на радио и телевидении, на различных форумах и конференциях важность и необходимость пилотируемых полетов в космос, а в будущем — и его колонизации. Но сказать про него то же, что и про Королева — «создал целую программу», направленную на достижение в космосе определенной цели, Харфорд бы явно не смог. И дело здесь отнюдь не в фон Брауне, а в американской системе взаимоотношений власть — наука, в рамках которой наука, в отличие от АН СССР, не играет самостоятельной роли и не выходит за границы отведенного ей властью места.

К тому же так уж сложилось — хорошо это или плохо — но спроектированная в середине 1950-х годов под руководством Сергея Павловича знаменитая «семерка» — «Союз», начиная с полета Гагарина в 1961 г., и в наши дни остается единственной «рабочей лошадкой», выводящей в космос российские пилотируемые корабли. А всего, начиная с запуска в космос первого ИСЗ в 1957 г. и по конец 2004 г., «Союзы» стартовали более 1 660 раз, в подавляющем большинстве случаев успешно вынося за пределы земной атмосферы как экипажи, так и автоматические аппараты. Более того, у «Союзов» есть все шансы находиться на службе вплоть до 2015 г. — ориентировочного срока окончания работы Международной космической станции (МКС). Ведь именно они периодически доставляют к ней «спасательные шлюпки», сделанные на базе кораблей, также именуемых «Союз», и транспортные корабли типа «Прогресс». Запускают в космос модифицированные «семерки» и некоторые типы спутников.

Что же касается фон Брауна, то из четырех основных типов американских носителей, вывезших на себе пилотируемую программу США до «Спэйс Шаттла» — «Редстоун», «Атлас», «Титан» и «Сатурн», лишь два — «Редстоун» и «Сатурн» — созданы под его непосредственным началом. К тому же немецкий конструктор, в отличие от советского коллеги, не принимал активного участия в разработке американских пилотируемых кораблей. «Союз — Аполлон» поставил точку в блистательной и триумфальной истории освоения космоса машинами фон Брауна. Она длилась 17 лет — с момента запуска первого американского ИСЗ и до первого «рукопожатия на орбите»[41].

Впрочем, справедливости ради нужно отметить, что под занавес своей конструкторской деятельности фон Браун внес некоторый вклад и в определение будущего американской пилотируемой космической программы. В начале 1970-х годов в США уже активно обсуждался вопрос, какой носитель и корабль станут преемниками «Сатурнов» и «Аполлонов». Подавляющее большинство инженеров и политиков склонялось к мысли, что это должен быть корабль многоразового использования «Спэйс Шаттл» (в переводе на русский — «космический челнок»). Однако, что касается степени этой многоразовости, то тут мнения разнились. Некоторые отдавали предпочтение двухступенчатой системе, каждая ступень которой возвращается на Землю и вновь используется. Фон Браун же с рядом других специалистов полагал, что более простой вариант, при котором назад возвращалась лишь одна ступень, будет одновременно и более дешевым[42]. Последнее было особенно важно в свете выделения в 1971 г. Белым домом ассигнований на разработку «Спэйс Шаттла» в два раза меньше ожидаемых (с 10 до 5 млрд. долларов). В итоге «шаттл» получился полутораступенчатым. Прилепленные по бокам кислородно-водородного бака «карандаши» — твердотопливные ускорители, отделяются от корабля примерно через две с небольшим минуты после старта и возвращаются на Землю (а точнее спускаются на парашютах в океан). После этого они, как и «челнок», готовятся к очередному использованию. «Карандаши» считаются половиной ступени, а «шаттл» — ступенью целой. Вполне вероятно, что «полутораступенчатость» «челноков» как раз и стала результатом компромисса между «двуступенчатостью», предлагаемой оппонентами фон Брауна, и «одноступенчатостью», предлагаемой им самим. Если это так, нынешнее руководство космической программой США должно быть благодарно за то, что невероятно дорогой «шаттл» (стоимость некоторых полетов доходит до 450 миллионов долларов, что в 20 с лишним раз больше стоимости полета «Союза) не стал еще дороже[43].

Но в любом случае сыграть сколько-нибудь заметную роль в разработке «шаттлов» фон Браун уже не мог. В 1972 г. он официально ушел из НАСА (National Aeronautics and Space Administration — Национальное управление по аэронавтике и исследованию космического пространства), а проще говоря — американского космического агентства, и стал сотрудником частной корпорации «Фэйрчайлд Индастриз». Начиная с 1975 г. — времени наиболее активной разработки «челнока», здоровье человека, проложившего людям дорогу на Луну, постепенно ухудшалось, и в 1977 г. его не стало[44].

Первый же «шаттл» отправился на орбиту лишь через четыре года после этого — 12 апреля 1981 г., ровно через два десятка лет, день в день, после полета Гагарина[45].

Таким образом, детища Королева пережили непосредственные творения немецкого конструктора почти на 30 лет и имеют шанс увеличить эту цифру до 40.

Но вернемся в 1956 г. До встречи с Сергеем Павловичем Хрущев даже не помышлял о том, чтобы опередить американцев в области освоения космоса. Такая мысль просто не приходила ему в голову. Заинтересовался же подобной идеей Первый секретарь ЦК КПСС и председатель Совета Министров СССР именно благодаря Королеву. Вот как рассказывает об этом сын Н. С. Хрущева Сергей: «Королев убеждал, что мы можем опередить американцев, запустить свой аппарат (первый искусственный спутник. — Ю. К.) не только раньше их, но и весом во много раз больше. При этом, говорил он, затраты потребуются мизерные, основные расходы уходят на создание носителя, а у нас ракета уже есть.

– Будет, — поправился он.

Возможность утереть нос американцам понравилась отцу. Оживившись, он стал расспрашивать Королева, насколько серьезным переделкам придется подвергнуть ракету? Не повлияет ли погоня за престижем на решение основной задачи создания столь необходимого для страны оружия (баллистических ракет — Ю. К.)…

Примерно так вспоминал отец о своей реакции на рассказ Королева. Тогда же он только сказал: „Если главная задача не пострадает, действуйте"»…

Вскоре после посещения конструкторского бюро, 30 января 1956 г., вышло специальное постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР, посвященное исследованию космоса. Запуск искусственного спутника Земли стал одним из разделов государственного плана[46].

А по мнению Чертока, «главный вождь партии — Хрущев оказался, может быть, большим романтиком космических исследований, чем Королев и Келдыш. Поэтому поддержка самых смелых и еще сырых космических программ с самого верха была обеспечена»[47].

С учетом влияния, которое имел Королев на Хрущева, не будет преувеличением сказать, что главный конструктор вместе со своим бюро во многом определили космическую политику СССР в начале «космической эры» и наметили стратегические ориентиры для дальнейшего развития деятельности Советского Союза в космосе. Так, в 1960 г. Сергей Павлович разрабатывает и утверждает в высших правительственных инстанциях развернутую программу широкомасштабного космического наступления. Этот документ, датированный 23 июня того же года, назывался Постановлением ЦК КПСС и Совета Министров СССР «О создании мощных ракет-носителей, спутников, космических кораблей и освоении космического пространства в период 1960-1967 годов». Наиболее далеко идущими пунктами программы были пилотируемые полеты на Луну и Марс, а также исследование «дальнего» космоса при помощи автоматических аппаратов. Обратим внимание на тот факт, что все это должно было быть реализовано до 1967 г.[48] Вполне возможно, что, зная силы, как собственные, так и коллег по работе, а также присущую ему способность убеждать тех, кто держал руку на «бюджетном кране», Королев считал подобный план вполне осуществимым в эти временные параметры.

Огромная степень личного влияния Королева на правительственные круги подтверждается современниками Сергея Павловича, хорошо его знавшими или имевшими какое-либо отношение к космонавтике.

Академик Сагдеев сравнивает главного конструктора с «могущественным феодалом», способным «ногой открывать дверь кабинета Хрущева»[49]. Почему? Ответ на этот вопрос дает Голованов: «Начиная с первого спутника и далее, через лунники к гагаринскому кораблю и потом вплоть до полета первого «Восхода», во время приземления которого и произошел первый в советской истории государственный переворот, космонавтика оставалась для Хрущева сильнейшим козырем в его политической борьбе, и это определяло его отношение, а следовательно, отношение государственного и партийного аппарата, к Королеву и его трудам.

Лунниками назывались советские автоматические межпланетные аппараты, запущенные к Луне в 1959 г., включая «Луну-1» — первый рукотворный объект, покинувший околоземное пространство. Прошел рядом с Луной на расстоянии около 6000 км. Безусловное достижение, хотя и не совсем то, которое планировалось, ибо «Луна-1» должна была попасть на естественный спутник Земли. «Луна-2» — первый земной объект, достигший лунной поверхности. «Луна-3» — первая фотография обратной стороны Луны.

Все же исследование естественного спутника Земли Советским Союзом выглядит с точки зрения статистики так: с 1958 по 1966 г. СССР произвел 21 пуск по Луне. Из них только в трех был достигнут полный, а в одном — частичный успех.

Став лидером столь важного научно-технического направления, определяющего в какой-то мере политику всей страны, Сергей Павлович уже помимо своей воли превращался в деятеля политического[50].

Полет первого в мире многоместного корабля «Восход-1» проходил 12-14 октября 1964 г. Экипаж — Владимир Комаров (военный летчик, командир), Константин Феоктистов (бортинженер), Борис Егоров (врач). Во время полета состоялся Пленум ЦК, который и освободил Хрущева от всех занимаемых должностей, отправив в политическое небытие. 19 октября новый хозяин Кремля Леонид Ильич Брежнев решил продолжить добрые традиции своего предшественника и устроить на Красной площади праздник в честь новых героев космоса. Во время полета экипажа в Москву кто-то в шутку предложил Комарову доложить новоиспеченному главе страны так: «Готовы выполнить любое новое задание любого нового правительства».

Формирование экипажа этого «Восхода» шло достаточно трудно. Дело в том, что уже тогда установилось негласное соперничество между ВВС и создателями космической техники за право отправлять в полет своих представителей. Командование военно-воздушных сил, сознавая, насколько усиливает его авторитет и влияние участие в освоении космоса, хотело, чтобы все космонавты были военными летчиками. Конструкторы понимали — пилотирование космического корабля настолько отличается от пилотирования самолета, что обладание пилотными навыками дает летчику (если вообще дает) минимальный карт-бланш перед инженерами с космических предприятий, в то время как последние, в силу более глубокой технической и научной подготовки, смогут значительно больше рассказать о поведении корабля в полете, чем летчики. Так и произошло в случае с «Восходом-1». По словам Голованова, бортинженер с королевской «фирмы» Феоктистов (первый «гражданский» на орбите) поведал Королеву «о корабле в космосе больше, чем все другие летавшие до него космонавты вместе взятые».

Но еще до миссии «Восхода» командование Центра подготовки космонавтов настаивало на том, чтобы вместо гражданского врача Бориса Егорова летел военный врач и летчик Василий Лазарев. Генералы еще могли смириться с нахождением на борту одного гражданского — Феоктистова, но двух — было выше их сил[51]. Склонил чашу весов в пользу Егорова его меньший рост — он лучше вписался в корабль, чем Лазарев. Дело в том, что в спускаемом аппарате «Восхода» было очень тесно. От скафандров отказались не только потому, что главный конструктор систем жизнеобеспечения Гай Ильич Северин был уверен в надежности своей продукции, и не оттого, что, по утверждению американского журнала «Лайф», русские хотели сделать «просто показной жест». Космонавтов лишили «космических доспехов» по той причине, что троих «покорителей Вселенной» в их традиционном обмундировании разместить в корабле было чрезвычайно трудно. Поэтому требования к росту, а точнее — к относительным размерам туловища и ног космонавтов были весьма жесткие. Так вот, фигура Егорова оказалась оптимальной — он отлично вписывался в «шарик»[52].

Попутно замечу, что похожая ситуация наблюдалась в начале 1960-х годов и в США, где ВВС также хотели монополизировать всю космическую деятельность в стране, фактически взяв на себя функции НАСА. Далее вы узнаете о том, как был достигнут компромисс между этими ведомствами.

Как свидетельствуют современники Сергея Павловича Королева, для него существовала только одна форма взаимоотношений в космосе между Советским Союзом и США — «космическая гонка». В некотором смысле он, движимый профессиональными амбициями, без которых не может состояться настоящий конструктор, был озабочен «побитием» американцев в космосе даже больше, чем Хрущев. Не зря же радовался Королев в Германии тому, что советским войскам не удалось взять в плен фон Брауна и заставить работать на СССР[53]. И правда — зачем ему немец? Дал кое-какую пищу для размышлений своими «Фау-2», и довольно. Далее — своим путем, постоянно доказывая всем, в том числе и фон Брауну, очередными космическими победами над Америкой, что свой путь — эффективнее, надежнее, выгоднее, а попросту говоря — лучше. Как подчеркивал Голованов, Королева «…просто ужас охватывал, когда он представлял, что „американы" (словечко, изобретенное Сергеем Павловичем) его обгонят. Он и думать об этом не хотел!»[54] По воспоминаниям кандидата медицинских наук А. Д. Серяпина, участвовавшего в подготовке полетов собак в космос, приблизительно в середине 1950-х годов «Сергей Павлович высказал предложение послать на ракете в суборбитальный полет уже не собаку, а человека. Четверо медиков — и я в том числе — подали рапорт о готовности совершить такой полет. Мы уже готовились приступить к тренировкам, но этому плану не суждено было осуществиться: создание новой межконтинентальной ракеты и последовавший вскоре запуск первого искусственного спутника поставили перед исследователями совсем иную неотложную задачу…»[55]

Впрочем, дело здесь, конечно, не только в профессиональных амбициях. Анализ последующего развития отечественной космической программы, густо замешанной на политике, говорит о том, что стремление Королева быть первым было точно рассчитанным политическим ходом. Он не дал себе расслабиться даже после специального правительственного решения, снимавшего с него всякую ответственность за опоздание с пуском первого ИСЗ. Причина подобного шага руководства страны состояла в том, что в создании спутника большую роль играла формально неподконтрольная Королеву организация — комиссия по космосу в рамках АН СССР, возглавляемая Келдышем. В задачу этой комиссии входила разработка научных приборов для ИСЗ.

Более того, по воспоминаниям космонавта Георгия Гречко, подтвержденным многими испытателями, работавшими на космодроме Байконур, срок пуска ПС («простейший спутник» — так иногда назывался первый ИСЗ) Королев сдвинул на два дня раньше.

Причиной тому был листок экспресс-информации, в котором говорилось, что на совещании по координации запусков ракет и спутников, которое проходило в Вашингтоне по линии МГГ, на 6 октября [1957 г.] намечен американский доклад «Спутник над планетой». Что это значит? Королев встревожился. Может быть, просто доклад — один из многих на эту тему. А может быть, констатация факта! Он звонил в КГБ. Ему сказали, что никаких сведений о том, что американцы запустят на днях спутник, нет. Королев знал, что запуск американского спутника планируется примерно на март 1958 г. Но вдруг! Ведь в одном из своих выступлений — Королев читал их внимательнейшим образом — Джон Хаген, руководитель проекта «Авангард», заявил как-то неопределенно: «Быть может, мы предпримем испытания до исхода этого года…»

Сейчас, когда счет шел на дни, даже на часы, сама мысль о том, что его могут опередить, была для Королева невыносима. И несмотря на то, что работы шли по очень напряженному графику, Главный принимает решение: сдвинуть его на два дня, провести пуск не 6 октября, как намечалось, а 4 октября[56].

Приказ о летных испытаниях С. П. Королев подписал 2 октября — за два дня до старта. Обратите внимание на один характерный момент: приказ шел не из Москвы в Байконур, а из Байконура в Москву[57].

Фактически Королев отдавал приказ Кремлю, требуя от последнего только завизировать его, что и было сделано 4 октября — в день запуска первого ИСЗ[58]. Но уже не дожидаясь никаких вышестоящих разрешений, ранним утром 3 октября ракету со спутником вывезли на стартовую позицию[59].

Такое же отношение Сергей Павлович проявлял и к первому пилотируемому полету в космос. «Освободившись от «Луны», — вспоминает Черток, — он весь ушел в азартную гонку за вывод в космос человека. Кто будет в космосе первым: русский или американец? Мы отлично понимали, что уступить приоритет американцам через три года после запуска первого спутника недопустимо»[60].

Проявляя инициативу, торопя смежников и фактически указывая руководству страны, что нужно делать, Королев и его соратники, безусловно, приблизили момент старта первого спутника, а после — и первого человека в космос. А теперь представим, что было бы, если б американцы опередили СССР в космосе? Ведь в запуске первого ИСЗ Советский Союз обогнал Соединенные Штаты чуть меньше, чем на четыре месяца, а Гагарин «обошел» Алана Шепарда и того меньше — лишь на три недели. И пусть Шепард совершил 5 мая 1961 г. только суборбитальный полет, все равно — лавры нации, первой отправившей своего представителя за пределы атмосферы, достались бы американцам.

Случись все это, не было бы того политического эффекта первенства, не было бы фанфар Кремлю как внутри страны, так и за ее пределами, не было бы такой заинтересованности руководителей государства в ускоренном развитии отечественной космической программы. Заинтересованности, которую Королев стремился всячески обострить, еще больше усиливая ее политическую подоплеку. Вот как вспоминал об этом Сергей Хрущев: «Второй спутник Сергей Павлович предложил запустить к празднику, в этом году исполнялась круглая дата — 40-летие революции. Отец засомневался, не принесла бы спешка вреда, вместо подарка получим сплошное расстройство. Королев уговорил его. Он не сомневался в успехе, ну а ежели что, то просто промолчим. Дома отец поделился со мной новостью: к празднику на орбиту выйдет новый спутник с собакой на борту.

Хочу прояснить одно недоразумение. Не раз в воспоминаниях свидетелей и участников событий тех лет мне приходилось читать, как Королев передавал своим коллегам то пожелания, а то и требования отца запустить спутник или космический корабль к очередной знаменательной дате. В самой такой постановке с точки зрения принятых у нас стереотипов нет ничего предосудительного. В те годы мы сдавали дома, заводы, мосты к дате. Не было бы ничего удивительного и в подобных просьбах отца, если б они попросту были. Скорее всего, авторы искренне заблуждаются, память подводит. А возможно, Сергей Павлович, желая прибавить обороты, использовал не только свой авторитет, но и отца.

От отца я не раз слышал о предложениях Королева запустить что-нибудь новенькое, невиданное к «красному» дню. Желание понятное, а подогнать сроки, особенно если впереди несколько месяцев, несложно. Отец же шутил: «Поспешишь — людей насмешишь». Пока спутники запускались в беспилотных вариантах, его еще удавалось уговорить. Неудача не заставила себя ждать. Третий тяжелый спутник Сергей Павлович подгадывал запустить к Первомаю. Старт назначили на 27 апреля пятьдесят восьмого года. Закончился он аварийно, спутник потеряли. Имевшийся в запасе второй экземпляр вывели на орбиту только 15 мая.

Отец сделал для себя выводы и, когда начались пилотируемые полеты, стал непреклонен. Любые предложения приурочить запуск космонавта к дате отвергал с порога, запрещал. Перелистайте календарь: до конца 1964 г. пилотируемых запусков к праздникам не делали, об автоматических не могу сказать, здесь запреты действовали не так строго»[61].

Свидетельством того, что на автоматические пуски действительно не распространялись строгие запреты «не гнаться за датами», стала запись, которую 5 января 1961 г. оставил в своем дневнике генерал-лейтенант авиации Николай Петрович Каманин. Правда, как следует из нее, гонка со временем даже при запуске беспилотных носителей могла привести к человеческим жертвам: «…попытка пуска новой ракеты Р-16 (24 октября 1960 г. — Ю. К.) закончилась ее взрывом на старте и гибелью 74 человек, в том числе маршала Неделина. Причины этих неудач точно не установлены, и их никто не рискнет установить. Дело в том, что пуски приурочивались к выступлению Хрущева в ООН в Нью-Йорке, и поэтому были допущены преступная спешка и неорганизованность. Начальство «давило на всех и вся» и «выдавило грандиозные провалы». А 25 января в дневнике Каманина появилась следующая запись: «Дважды был у Главкома ВВС Вершинина, подробно доложил ему о ходе подготовки пуска ракеты на Венеру. Он также считает, что только требования престижа толкают нас на поспешный и недостаточно подготовленный эксперимент»[62].

А вот как описывает Голованов встречу Королева и Хрущева после запуска первого ИСЗ:

«Беседа была совершенно непринужденной. В благодушном настроении Никита Сергеевич был очень милым, веселым человеком, общение с которым доставляло истинное удовольствие, но в гневе зверел, становился неуправляем и дик. Сейчас, начитавшись правительственных вестников ТАСС и радиоперехватов с восторгами по поводу спутника, Хрущев был очень оживлен, разглядывая Королева своими умными лукавыми глазками, говорил откровенно:

– Когда вы нам писали о спутнике, мы вам не верили. Думали, это так, фантазирует Королев, хвастается, да… Но теперь другое дело… Близится годовщина Октября, Сергей Павлович, 40 лет Советской власти как-никак, да… Хотелось бы что-нибудь к празднику, а?

– Например, спутник, который бы вместо сигналов передавал «Интернационал», — подсказал сидевший рядом Анастас Иванович Микоян[63].

– Ну что ты со своим «Интернационалом», — одернул его Хрущев, — что это тебе — шарманка[64], что ли?

Идея Микояна о «шарманке» на орбите получила свое неожиданное воплощение в первом китайском спутнике «Донгфангхонг-1», запущенном в космос 24 апреля 1970 года. Он транслировал на Землю любимую мелодию Мао Цзэдуна «Алеет восток».

– А что, если запустить спутник с живым существом, с собакой? — предложил Королев с таким выражением лица, будто идея эта его только что осенила.

– С собакой? — встрепенулся Хрущев. — А что? Здорово! Представляешь, Анастас, собака в космосе, а? Это годится! Давайте собаку! Но к празднику! Договорились, Сергей Павлович, а? Можете просить все, что хотите, но к празднику, договорились? — Хрущев расхохотался.

– Будем стараться, Никита Сергеевич, — улыбнулся Королев.

Королев, как хороший инженер, знал, что сделать и запустить спутник с собакой за месяц — невозможно, даже если люди будут весь месяц работать круглосуточно. Но он знал, что сделать его придется, и он его сделает»[65].

Однако независимо от того, подстраивались ли космические старты под «великие даты» или нет, «высшие политические руководители Советского Союза, — отмечал Черток, — никогда не упускали случая воспользоваться ракетно-космическим козырем во внешнеполитической игре и для напоминания народу, что только под руководством Коммунистической партии и ее Центрального Комитета могут быть обеспечены свершения, доказывающие явное превосходство социалистической системы»[66].

Аналогичного мнения об истинных причинах интереса Кремля к освоению космоса придерживался и посол США в СССР в 1962-1967 гг. Фой Колер. По его словам, «буквально за одну ночь достижение в области науки и техники уже само по себе придало новый мировой статус Советскому Союзу и нанесло серьезный удар по престижу и влиянию США не только в глазах других наций, но, прежде всего — американцев. И в течение многих лет после этого советское руководство с большим умением и эффективностью использовало это новое научно-техническое достижение в области освоения космоса для преследования еще более глобальных политических целей. Причем делало это в такой степени, что советская внешняя политика в конце пятидесятых и начале шестидесятых годов часто называлась „дипломатия спутника"»[67].

Хорошо это или плохо, что освоение космоса Советским Союзом было во многом подчинено решению отнюдь не космических задач, но ясно одно: не было бы «дипломатии спутника», не было бы сегодня на «визитной карточке» России слов «космическая держава». А это — единственный «титул», который, в основном, и поддерживает ее имидж как современного, высокотехнологичного индустриального государства.

Впрочем, объяснять внимание, уделявшееся космосу Кремлем лишь стремлением поразить воображение соотечественников и всех людей планеты, было бы неверно. Как отмечал Колер, «русские использовали свои космические успехи в качестве главного орудия в непрекращающихся попытках достичь мирового превосходства в области науки и техники, то есть в том, что расценивалось советским руководством как „самый важный трамплин в борьбе между двумя системами на мировой арене"»[68]. Другими словами, космические технологии рассматривались правительством СССР как важнейшая движущая сила прогресса в других отраслях промышленности, играющих ключевую роль в экономике современного государства. К числу таких относятся, в частности, приборостроение и электроника, исключительно сильным стимулом для развития которых стала ракетная техника[69].

Столь значительная роль космонавтики в жизни советского государства и общества не могла не способствовать еще большему увеличению влияния АН СССР на политику государства, а внутри самой академии — так называемого ракетно-космического лобби. В июне 1958 г. прошла сессия общего собрания Академии наук. Несмотря на полную секретность работ по созданию межконтинентальных ракет и спутников, ученое академическое общество понимало, что творцы данной техники достойны самых высоких ученых степеней и званий. Глушко и Королев были на этом собрании избраны академиками. Бармин[70], Кузнецов[71], Пилюгин[72], Рязанский и Мишин[73] — членами-корреспондентами.

Как вспоминает Черток, итоги выборов в Академию способствовали существенному повышению авторитета Совета главных конструкторов не только в «верхах», но и среди рядовых инженеров. У руководителей многих смежных предприятий появился весьма ощутимый стимул для активизации работы в сфере ракетно-космической техники. «Дальнейшие события подтвердили, что перспектива быть избранным в Академию за заслуги в области решения научных проблем ракетной техники и исследования космического пространства привлекла к нашим работам многих талантливых ученых, которым отнюдь не чуждо было честолюбие»[74].

Однако избранные в Академию представители космической отрасли не считали членство в ней ценностью самой по себе. Высший научный орган страны должен был стать инструментом осуществления их планов. Перспективы подобной трансформации АН СССР были более чем реальны. Ведь в начале 1960-х годов, ракетчики составляли самое многочисленное (102 академика и члена-корреспондента), а главное — самое могущественное и наиболее щедро (если не считать атомщиков) финансируемое отделение Академии — мозг военно-промышленного комплекса Советского Союза. От президента АН СССР Александра Николаевича Несмеянова (он занимал эту должность в 1951-1961 гг.), кстати, очень положительно относящегося к работам Королева и его коллег, ракетчики требовали поставить «космонавтику в положение исключительное, ломать в угоду ей научные планы множества институтов и отдавать ей лучшие людские и материальные ресурсы Академии»[75]. Несмеянов же не собирался жертвовать во имя освоения заатмосферного пространства интересами фундаментальных наук.

У этого драматического противостояния была вполне ожидаемая развязка. Представители «космического лобби» добились смещения Несмеянова и назначения на его место «своего человека» Келдыша. Интересно отметить, что даже руководитель тоталитарного государства Хрущев не мог своим приказом отправить в отставку президента Академии. Для этого потребовались формальные перевыборы. Другим примером значительной независимости ученых от партийных функционеров стала ситуация с назначением Р.3.Сагдеева на пост директора ИКИ. Партбюро института, поддержанное руководством партийной организации Москвы, противилось этому. Причина — Сагдеев не был членом КПСС. Однако Келдыш проигнорировал партийные протесты, и Сагдеев возглавил ИКИ[76].

Наиболее ярко автономность гильдии ракетчиков была продемонстрирована в конце 1950-х — начале 1960-х годов, когда между Королевым и Глушко разгорелся конфликт сначала из-за разногласий в оценках причин катастроф первых ракет, а после — из-за разных взглядов на грядущие типы ракетных двигателей[77]. Впрочем, главная подоплека коллизии заключалась в споре за лидерство в космической программе, который вели эти две ярчайшие как в личном, так и в профессиональном плане личности. Несмотря на то, что конфликт этот, безусловно, наносил ущерб всей отрасли, даже Хрущев не мог заставить Королева и Глушко оставить в сторону личную неприязнь и, как прежде, объединить усилия ради создания новой техники[78].

Приведенных примеров вполне достаточно, чтобы понять — ракетно-космическая промышленность, имевшая своих представителей в АН СССР и во многом ее контролировавшая, была вполне независимой структурой, оказывавшей значительное воздействие на формирование космической политики страны. Это важно знать, ибо данная промышленность была отнюдь не заинтересована в снижении темпов «космической гонки» между СССР и США, а уже тем более в сотрудничестве между двумя странами за пределами атмосферы. Так, одним из сильнейших аргументов, приводимых представителями «космического лобби» в пользу увеличения финансирования какого-либо их проекта, был следующий: на аналогичные работы в США выделено N миллионов долларов[79]. А в сентябре 1960 г. заместитель администратора (руководителя) НАСА Хью Драйден так доложил о своей встрече с академиком Седовым в итальянском городе Стресса, на X международном конгрессе по вопросам прикладной механики: «Седов обсуждал сотрудничество, но весьма неконкретно… Он считает, что если мы действительно станем сотрудничать в подготовке и осуществлении полета человека в космос, ни у нас, ни у них не будет соответствующей программы, изза того, что [данный полет] является предметом соревнования [между СССР и США] и обусловлен политическими мотивами»[80].

Если в СССР ученые, имеющие отношение к изучению и освоению космоса, в массе своей были весьма политизированы и буквально «болели» идеей космического первенства, то их заокеанские коллеги являли собой скорее обратный пример. Видимо, сказывалась их большая, чем у советских исследователей, близость к фундаментальным дисциплинам, достижения в которых традиционно считаются «благом всего человечества» и, как правило, делаются достоянием всеобщей гласности. Но не будем забывать и о духе, царившем в те годы в обществе «победившего социализма» — догнать и перегнать Америку. Задача эта была официально сформулирована в высшем программном документе партии — «Программе КПСС», принятом на XXII съезде КПСС в 1961 г.: «в ближайшее десятилетие (1961-1970) Советский Союз, создавая материально-техническую базу коммунизма, превзойдет по производству продукции на душу населения наиболее мощную и богатую страну капитализма — США…». Отсюда и соревновательная пассионарность, свойственная советским ракетчикам: действительно, разве можно допустить саму мысль о сотрудничестве с тем, кого во что бы то ни стало хочешь опередить, тем более на направлении, где победа наиболее очевидна и впечатляюща?

Дух «космической гонки» представителям страны, не сомневающейся в своей мощи и могуществе, был свойствен, конечно, в меньшей степени, нежели их советским «преследователям». Во всяком случае, до первых космических успехов СССР. Так, даже после известий о том, что Советский Союз разрабатывает свой проект искусственного спутника и не собирается делать его объектом международного сотрудничества в рамках МГГ, ученые США по-прежнему продолжали настаивать на необходимости запуска американского ИСЗ под эгидой Международного геофизического года. И это при том, что первоначально Соединенные Штаты, как и СССР, также собирались сделать спутник чисто национальной программой.

Нельзя, правда, сказать, что представители научного сообщества США не понимали: приоритет Советского Союза в запуске первого ИСЗ может нанести ущерб престижу США. Эту проблему они обсуждали в ходе второй встречи в рамках специального комитета по Международному геофизическому году, состоявшейся в Риме в сентябре 1954 г. И все равно рекомендовали данному комитету предложить запуск спутника под эгидой МГГ[81]. Предложение в принципе было принято, но лишь через 10 месяцев после этого, в июле 1955 г., президент Эйзенхауэр объявил о своем решении одобрить создание американского ИСЗ. Возможно, он прислушался к рекомендации своего специального помощника Нельсона Рокфеллера, который в специальном меморандуме Белому дому отметил: «Если мы позволим инициативе русских опередить нашу собственную и первыми приписать себе достижение в той области, которая символизирует научно-технический прогресс для всех людей планеты, последствия этого для нас будут весьма дорогостоящими. Поставленный на ставку престиж делает для нас проигрыш в этой гонке недопустимым»[82]. Во всяком случае, по мнению американских исследователей, Эйзенхауэр стремился успеть сделать подобное заявление до аналогичного шага со стороны русских[83].

Насколько ученые в СССР были последовательны в политическом прагматизме, настолько их коллеги в США — в научном идеализме. По словам Хью Одишау, исполнительного секретаря американского комитета по проведению МГГ, после того как в Соединенных Штатах было принято решение о запуске спутника, «никто в научной среде не вел разговоров о том, чтобы запустить спутник лишь с целью опередить русских»[84].

Забегая вперед, скажу, что одним из наиболее важных ответных шагов Эйзенхауэра на «бип-бип», переданные с орбиты советским первенцем, было привлечение ученых к участию в формировании государственной политики на высшем уровне. Во-первых, глава государства учредил должность специального помощника президента по вопросам науки и техники (Special Assistant to the President for Science and Technology). А во-вторых, он перевел консультативный комитет по науке (Science Advisory Committee) из относительно малозначимого отдела оборонной мобилизации[85] в администрации президента США в непосредственное подчинение Белому дому[86].

Но даже после этого американские идеалисты от науки опасались, что политически мотивированная космическая программа потребует больше средств на свою реализацию, чем если б она коренилась на чисто научной почве, и что это, в свою очередь, понизит внимание к другим научным проектам. «Выиграть гонку у русских» — стояло в ряду политических целей, достижение, которых в США традиционно было уделом политиков, а не ученых.

Впрочем, не стоит думать, будто в Соединенных Штатах все те, кто сколько-нибудь были причастны к освоению космоса, мечтали о взаимодействии в этом деле с СССР. Вовсе нет. Более того, оппозиция этой идее была со стороны мощного государственного органа, призванного управлять космической программой США.

В 1958 г. в США было учреждено Национальное управление по аэронавтике и исследованию космического пространства, или НАСА (NASA — National Aeronautics and Space Administration). Устав организации, или Национальный акт по аэронавтике и космосу (National Aeronautics and Space Act), нацеливал ее, в частности, на решение следующих задач.

Раздел 102. Деятельность Соединенных Штатов в области аэронавтики и освоения космического пространства должна строиться таким образом, чтобы реально способствовать… сотрудничеству Соединенных Штатов с другими нациями и группами наций, с одной стороны — в деле, осуществляемом в соответствии с этим Актом, а с другой — в мирном использовании результатов этого дела.

Несмотря на то, что создатели НАСА неоднократно подчеркивали, будто одной из целей учреждения данного агентства было отделить гражданские космические программы от военных, граница между ними была сознательно сделана весьма расплывчатой. Это и понятно — космическая техника является технологиями двойного использования, которые могут быть с одинаковым успехом задействованы как с мирными, так и с военными целями. Понимая это, авторы Устава НАСА специально отметили в разделе «Декларация политики и целей [агентства]»: «Конгресс заявляет, что общее благополучие и безопасность Соединенных Штатов требуют принятия соответствующих мер в сфере авиационной и космической деятельности. Конгресс также заявляет, что данная деятельность будет находиться в компетенции гражданского агентства и управляться им. [Это агентство] осуществляет контроль над авиационной и космической деятельностью США, за исключением тех случаев, когда речь идет о деятельности, связанной в основном с разработкой систем вооружения, военными операциями или обороной Соединенных Штатов… и которая будет находиться в компетенции министерства обороны и управляться им. Окончательное решение о том, какая из организаций (НАСА или Пентагон. — Ю. К.) будет отвечать за то или иное направление такого рода деятельности, будет приниматься президентом…»[87]

Раздел 205. Администрация (НАСА. — Ю. К.), руководствуясь внешнеполитическими директивами президента, может участвовать в программе международного сотрудничества в области деятельности, определяемой данным Актом, а также в мирном использовании результатов этой деятельности, в соответствии с соглашениями, заключенными президентом по совету сената и по согласованию с ним.

Однако, несмотря на то, что международное сотрудничество было составной частью идеологии НАСА с момента рождения этой организации, растущий бюджет агентства зависел от продолжающегося соревнования в космосе между США и СССР (и в этом плане, как видно, НАСА ничем не отличалось от советской космической отрасли). Была, впрочем, и еще одна причина, по которой американское аэрокосмическое агентство не было в восторге от перспективы сотрудничества с Советским Союзом. Многие сотрудники НАСА того времени вышли из вооруженных сил. Два десятилетия холодной войны, контроль, установленный СССР над Восточной Европой, а также советское термоядерное оружие выработали у них, как и большинства американцев, чувство скорого начала войны «горячей»[88].

Не случайно поэтому работники аэрокосмического агентства США, искренне верившие в то, что речь идет о выживании западной цивилизации, описывали первые годы «космической гонки» как самые настоящие фронтовые сражения[89]. Как отметил один из ведущих американских специалистов в области теории государственного управления Говард МакКерди, «сотрудники НАСА были призваны на одну из крупнейших битв холодной войны, вести которую должны были на пределе своих профессиональных возможностей»[90].

Ясно, что подобная философия, исповедовавшаяся работниками аэрокосмического агентства, не позволяла им даже гипотетически рассмотреть возможность сколько-нибудь существенного сотрудничества в космосе с Советским Союзом. Это особенно четко проявилось в 1960 г., когда руководитель НАСА Кейт Гленнан призвал Эйзенхауэра, планировавшего свой визит в СССР в этом же году, воздержаться от обсуждения с советскими официальными лицами каких-либо форм взаимодействия в космосе, помимо полезного обмена безобидными метеорологическими данными[91].

Военно-стратегическое противостояние между СССР и США, а главное разные политические и экономические системы двух стран, стали причиной одной весьма существенной разницы между программами первого ИСЗ, осуществлявшимися в Советском Союзе и Соединенных Штатах. Причем разница эта оказала впоследствии довольно заметное воздействие на сотрудничество в космосе между двумя государствами.

Как Эйзенхауэр, так и Хрущев, были озабочены тем, чтобы спутники не помешали осуществлению в их странах программ межконтинентальных баллистических ракет (МБР)[92]. С учетом технических особенностей рождения обоих первенцев, основания для подобного беспокойства были: ведь и тот и другой проекты как бы «вырастали» из МБР. Правда в разной степени. Если американский «Юпитер», запустивший в космос «Эксплорер-1», представлял собой значительно модифицированную баллистическую ракету «Редстоун» (наибольшие изменения коснулись трех верхних ступеней)[93], то создатели советского ИСЗ пошли по еще более простому пути: практически они всего лишь заменили спутником боеголовку «семерки».

Однако, имея с инженерно-технической точки зрения одинаковых «родителей» — программы МБР, проекты спутников по разным сторонам железного занавеса[94] получили весьма разных «воспитателей».

Хрущев не желал ни малейшего отвлечения интеллектуальных, производственных или экономических ресурсов страны от создания стратегического ударного потенциала страны. Королев получил от него «добро» на создание ИСЗ только после того, как смог убедить премьера: все, что потребуется для запуска спутника — это сменить «начинку» под головным обтекателем ракеты с ядерного заряда на блестящий шар с длинными усами-антеннами[95]. Таким образом, советская спутниковая программа не только с технической, но и с политической точки зрения стала обязательной частью программы развертывания МБР.

К данной особенности появления на свет советских ИСЗ (даже предназначенных для решения исключительно мирных задач) прибавился тот факт, что «все стартовые площадки страны и полигоны для испытания космической техники с первых дней советской космической программы были поставлены под непосредственный контроль военных»[96]. А в сочетании эти два явления вполне логично привели к тому, что вся космическая деятельность в СССР стала окутываться плотным покрывалом секретности. Какие же после этого могли быть серьезные разговоры о сотрудничестве с американцами в области запуска ИСЗ, если для этого пришлось бы делиться высшими военными секретами с потенциальным противником?

Впрочем, как следует из воспоминаний Сергея Хрущева, была и еще одна причина для скрытности, которую проявляло советское руководство в вопросах, касающихся отечественной ракетной техники. Так, когда вице-президент США Ричард Никсон посетил Москву в 1959 г., ему «показали все, что он пожелал, кроме ракетных позиций. Показывать пока было нечего». А когда одного из руководителей партии Фрола Романовича Козлова американцы предложили свозить на Мыс Канаверал — город в штате Флорида, где располагается главный космодром США[97], …отец (т.е. Н.С.Хрущев. — Ю. К.) посоветовал ему вежливо отказаться.

– Они это делают, чтобы потребовать взаимности. Мы им ничего показать не можем, и ему там нечего делать, — подвел он итог обсуждению шифровки из США, в которой запрашивались инструкции[98].

Правда, по мнению Сагдеева, советские специалисты, работавшие в сфере освоения космического пространства, были вполне удовлетворены режимом секретности, накрывшим их деятельность своим непроницаемым пологом. Поскольку все, что они делали, было «тайной за семью печатями», всегда имелся шанс скрыть истинную причину какой-либо неудачи в их работе, даже если она вызвана чьей-либо халатностью или разгильдяйством. Всегда можно было представить собственную, выгодную для себя версию случившегося, не особо опасаясь, что кто-нибудь проведет параллельное расследование и выяснит реальные причины произошедшего[99]. Более того, «система секретности, — как считал Сыромятников, — устраивала и высшее руководство (страны. — Ю. К.), позволяя покрывать недостатки, придавая ореол таинственности и внося фактор неожиданности при покорении новых вершин на пути к новым победам социализма»[100].

Впрочем, не будем столь однозначны в оценке восприятия секретности людьми, вольно или невольно отмеченными ее грифом. Кто-то, может быть, действительно извлекал из нее пользу, покрывая ею собственную недобросовестность. Однако Черток вспоминал, что и Королев, и Глушко, люди весьма честолюбивые и имевшие уже академические звания, «очень болезненно» воспринимали славословия мировой прессы в адрес тех, кто, выполняя «партийное поручение», выступали в роли «родителей» спутника, а после — полета Гагарина[101]. Скорее отношение конструкторов к тайне, поглотившей их вместе с работой, которую они делали, можно назвать «смех сквозь слезы». Шофер Королева, очень переживавший, что его Главного никто не знает, однажды спросил у Сергея Павловича, когда его «откроют», когда люди о нем узнают? «Вот умру, и сразу все узнают!» — ответил Королев с какой-то веселой удалью. Он угадал точно: только смерть, которая никому не подчиняется, рассекретила его…»[102]

А вот как описывает Голованов один из своих разговоров с Королевым:

«Во время одной из встреч с Сергеем Павловичем я попросил его прочесть небольшое мое сочинение и высказать свое мнение. Он согласился.

– Куда вам привезти рукопись — спросил я, — в Подлипки[103] или домой? Мне домой удобнее, я живу рядом с вами…

– Да нет, домой не надо, — ответил Королев, помолчал и добавил, — тут такое дело было… Стреляли в меня…

– Как стреляли?! — я подскочил в кресле.

– В окно моего кабинета… Перед этим к дому подъехала машина, и какие-то люди хотели пройти в дом: говорили, что они со студии документальных фильмов. Охрана их не пустила. Записали номер машины. Оказалось, что такого номера не существует… КГБ разбирается… Так что домой не надо, начнут к вам приставать: кто да что…

Помню, я был поражен: надо же, в Королева стреляли!…

Уже после смерти Сергея Павловича я как-то рассказал об этой истории Нине Ивановне (жене Королева. — Ю. К.). Она рассмеялась:

– Ну, фантаст! Третий Стругацкий! Знаете, как было дело? Мальчишки из рогатки стреляли по окну спальни металлическим шариком, разбили только наружное стекло. Приезжали, действительно, из КГБ, исследовали этот шарик и установили, как и откуда им «стреляли», нашли еще несколько шариков около дома. Потом я позвала стекольщика, и на этом история «покушения» закончилась…

Ему хотелось, чтобы в него стреляли! Таинственные убийцы на таинственной машине, и стрельба, и баллистическая экспертиза КГБ — весь этот сплав былей, вымыслов и домыслов говорит о том, что какое-то, пусть во многом мальчишеское, удовлетворение из своей «великой бесфамильности» он все-таки получал. Или, точнее, стремился получить»[104].

Но вернемся к спутникам. Создание ИСЗ в Америке, в отличие от СССР, было намеренно отделено от программы МБР[105], в основном по двум причинам. Первая — уже упомянутая озабоченность Эйзенхауэра по поводу возможной помехи, которую мог представить спутник сотворению американской «ракетно-ядерной дубинки». Вторая — маскировочная. Департамент обороны США[106] так же, как и его коллега — Министерство обороны СССР, не был чужд пусканию возможных охотников за секретами по ложному следу.

В середине 1950-х годов Пентагон стал разрабатывать программу WS-117L, которая предусматривала создание ряда спутников, способных как заниматься разведкой, так и предупреждать о возможном ракетном нападении. Стремясь интегрировать запуск своего ИСЗ в комплекс мероприятий, осуществляемых в рамках Международного геофизического года, США пытались максимально привлечь внимание мировой общественности, а вместе с тем и иностранных разведок, к своему открытому научному проекту. Это повышало шансы WS-117L остаться в тени[107].

Итак, в тот период времени американское правительство пробовало одновременно решить две довольно противоречивые задачи: с одной стороны, придать космической программе США определенную открытость, а с другой — оградить ее от посторонних глаз. Создание НАСА способствовало в известной степени решению этой дилеммы. Однако попытка связать воедино «коня и трепетную лань» стоила Соединенным Штатам, по мнению некоторых членов кабинета Эйзенхауэра, пальмы первенства в запуске первого в мире ИСЗ. Вот что говорилось в «Меморандуме о встрече с президентом 8 октября 1957 года» (через четыре дня после запуска спутника. — Ю. К.), подготовленном бригадным генералом США Гудпастером:

«Президент [Эйзенхауэр] задал вопрос секретарю Куарелсу[108] о представленном ему докладе, согласно которому «Редстоун» могла бы вывести на орбиту искусственный спутник много месяцев назад. Секретарь Куарелс подтвердил, что «Редстоун» без сомнения мог бы запустить спутник на орбиту год назад или более. Однако консультативный комитет по науке придерживался мнения, что создание искусственного спутника Земли должно проходить отдельно от разработок в военной сфере. Одна из причин этого состояла в том, чтобы подчеркнуть мирный характер данной программы, а другая заключалась в стремлении избежать использования технологий, применяемых в боевых ракетах, к которым могли бы получить доступ зарубежные ученые»[109].

Вопрос не праздный. Разве американцы в меньшей степени, чем русские, были озабочены возможностью «перетекания» своих современных технологий двойного использования в руки тех, кто мог обратить их против Соединенных Штатов? Отнюдь. Но был при этом и еще ряд факторов, обусловливавших во второй половине 1950-х годов интерес США и лично президента Эйзенхауэра к объединению в космосе усилий с Советским Союзом. Что же это были за факторы?

Для простоты и четкости восприятия поместим их в два хронологических периода. Первый — с середины 1950-х годов и до конца 1956 г. Тогда Белый дом был, как отмечалось выше, озабочен созданием на международном уровне юридической основы для запуска и эксплуатации спутников-шпионов.

Начало второго периода совпало с началом 1957 г. К этому времени у Соединенных Штатов выдвинулись на передний план три новые причины, по которым взаимодействие с русскими в космосе представлялось американским политикам весьма неплохой перспективой.

Первая — растущая в Вашингтоне тревога относительно ускорявшейся гонки с Москвой в области создания МБР. В США всерьез опасались того, что соревнование с СССР в сфере постройки и запуска спутников не только еще более обострит эту гонку, но и неизбежно приведет к размещению в космосе оружия. Лихие заявления Хрущева о том, что советские ракеты «собьют муху в небе», не пошатнули веры Эйзенхауэра в превосходство американской бомбардировочной мощи над советской, а МБР в глазах президента явно блекли в тени разного рода летающих «крепостей»[110].

Следовательно, в интересах Белого дома было эту гонку если не прекратить, то замедлить, при сохранении военно-стратегического status quo с Кремлем[111].

Попытаться решить подобную задачу можно было двумя способами: с одной стороны, стремиться заключить соглашение об использовании космического пространства исключительно в мирных целях, а с другой — продвигать идею международного сотрудничества в области мирного освоения космоса[112].

Не все на Капитолийском холме[113] разделяли энтузиазм по поводу обмена с другими странами, в частности с Советским Союзом, данными, полученными с помощью спутников[114].

Однако 17 ноября 1958 г. сенатор Линдон Джонсон, будущий вице-президент, а после трагической смерти президента Джона Кеннеди — президент США, обращается к Организации Объединенных Наций (ООН) с призывом принять резолюцию, учреждающую Специальный (Ad Нос) комитет по использованию космического пространства в мирных целях. Обратим внимание — он говорит от имени всего американского политического истеблишмента. Вот что он, в частности, сказал: «Наше правительство, наши партии и наши люди едины в своем стремлении использовать космос лишь с мирными целями на благо всего человечества. Между исполнительной и законодательной властью государства также нет противоречий по этому вопросу…

Мы знакомы с плодами сотрудничества. Мы знакомы с потерями, которые бывают, когда сотрудничество не удается. Если мы не сможем использовать полученные уроки или же не будем спешить с их использованием, то можем с уверенностью сказать — проникновение в космос будет означать только придание войне нового качества. Но если мы сможем организовать полноценное сотрудничество, то уже самим фактом сотрудничества сможем сделать самый весомый вклад, когда-либо сделанный в укрепление мира. Вряд ли люди, которые работали бок о бок, чтобы достичь звезд, когда-нибудь ввергнут друг друга в пучину войны и разрухи»[115].

Вторая причина интереса Вашингтона к сотрудничеству с СССР в космосе состояла в следующем: находившийся в то время под контролем демократов конгресс был озабочен перспективой проигрыша Америкой «космической гонки» с Советским Союзом. Чтобы не допустить подобный весьма досадный промах, конгресс рекомендовал двусторонний подход:

1. Соединенные Штаты должны стать лидером с точки зрения конкретных космических достижений, которые будут свидетельствовать о технологическом и политическом лидерстве Америки.

2. Соединенные Штаты должны взять на себя руководящую роль в деле организации международного сотрудничества в космосе[116].

Однако, если по-боевому настроенный конгресс был готов выделить средства на реализацию первой части подхода, то Эйзенхауэр не испытывал энтузиазма по поводу дополнительных трат из федерального бюджета. Вторая сторона подхода, а именно лидерство через сотрудничество, могла помочь найти компромисс между позициями президента и конгресса.

Наконец, третья причина повышенного внимания Вашингтона к возможности взаимодействия в космосе с Советским Союзом состояла в следующем. Как известно, Эйзенхауэр испытывал растущее беспокойство по поводу усиливающегося влияния военно-промышленного комплекса (ВПК) и научно-технической элиты на общественную и политическую жизнь страны. «Космическая гонка», неизбежно укреплявшая авторитет ВПК и данной элиты, могла сделать их роль в жизни США еще более весомой. Запуск первого спутника нанес бесспорный урон имиджу США как внутри Америки, так и за ее пределами, а соответственно — требовал адекватного ответа. По мнению Уолтера МакДугалла, известного американского исследователя политической истории освоения космоса, «являясь технократическим продуктом, ставшим возможным благодаря интеграции последних достижений в области науки и техники под эгидой государства, [спутник] поставил под сомнение сами основы политики США в военной, экономической и образовательной сферах, а также все способы проведения интеллектуальной мобилизации страны. Будучи непревзойденным техническим подвигом, он предполагал усиление зависимости народных представителей (депутатов конгресса. — Ю. К.) от круга экспертов — зависимости, при которой у первых не было иного выбора, кроме как принимать на веру все, что делали вторые. Короче говоря, спутник грозил подорвать усилия Эйзенхауэра войти в ракетный век, избежав при этом централизованной мобилизации и планирования (т.е. того, с чем обычно ассоциировался Советский Союз. — Ю. К.)[117].

В подобных опасениях Эйзенхауэр был не одинок. Еще 30 апреля 1953 г. Совет национальной безопасности США выразил мнение, что над Соединенными Штатами нависли две главных угрозы. Одна из них — внешняя, заключающаяся в военной опасности, исходящей от СССР. Другая — внутренняя, состоящая в том, что цена противостояния «свободного» и «коммунистического» миров «может серьезно ослабить экономику Соединенных Штатов, а также разрушить саму свободу, ценности и институты, которые мы стремимся сохранить»[118]. «Космическая гонка», как уже отмечалось выше, была важнейшим проявлением данного противостояния. Одним из способов для американского президента смягчить воздействие данной гонки на американское общество было снижение ее темпов за счет сотрудничества.

Точкой отсчета второго периода в истории подхода США к международному сотрудничеству в космосе во второй половине 1950-х гг. стал меморандум, направленный Соединенными Штатами первому комитету Генеральной ассамблеи ООН 12 января 1957 г. В нем, в частности, говорилось:

«Ученые многих стран в настоящее время предпринимают усилия, направленные на вывод объектов в открытый космос, а также на путешествия в отдаленные области за пределами земной атмосферы. Диапазон соответствующих программ обозначается различными терминами, включающими в себя «околоземные спутники», «межконтинентальные ракеты», «дальнобойные непилотируемые вооружения» и «космические платформы». Никто не может с точностью предсказать, что получится из проникновения человека в эту новую сферу. Однако совершенно очевидно: если мы хотим, чтобы это познание неведомого стало благом, а не проклятием, то должны сделать усилия всех стран, предпринимаемые в данном направлении, объектом надежного контроля над вооружениями. В качестве первого шага, направленного на обеспечение того, чтобы всякая деятельность в космическом пространстве преследовала исключительно мирные и научные цели, Соединенные Штаты предлагают проводить испытания подобных объектов с участием разных стран и поставить данные испытания под международную инспекцию. В этом, как и в остальных вопросах, США выражают готовность участвовать в разумно сбалансированной, надежной системе контроля»[119].

В марте 1958 г. в ответ на вышеприведенный меморандум, как и на более ранние предложения Соединенных Штатов об установлении международного контроля над космической деятельностью, Советский Союз предложил включить в повестку дня грядущей 13 сессии Генеральной ассамблеи ООН следующий пункт: «Запрещение использования космического пространства в военных целях, ликвидация иностранных военных баз на территориях других стран и международное сотрудничество в изучении космического пространства». В приложенном меморандуме, поясняющем данное предложение, советское правительство представило отказ от ядерного оружия и ликвидацию иностранных военных баз в качестве ключевых предпосылок обеспечения безопасности всех государств планеты, а также использования достижений науки на благо международного сообщества[120].

Причина, по которой Кремль настаивал на ликвидации военных баз в непосредственной близости от СССР, коренилась в различном восприятии опасности Советским Союзом и Соединенными Штатами. СССР и его предшественница — царская Россия, не имея естественных преград вдоль границ в виде океанов, морей или гор, неоднократно становились объектом агрессии с территорий сопредельных государств. Это выработало у правителей страны своеобразный подход к обеспечению ее безопасности: главное, чтобы потенциальные противники находились как можно дальше от границ России/СССР. Заметим попутно, что у американской политической элиты наблюдается иной подход к оценке возможной угрозы Соединенным Штатам. Будучи отгороженной от остального мира двумя океанами и имея у своих континентальных границ соседей, которые не могли и не могут представлять для нее опасность ни сами по себе, ни как плацдарм для агрессии, Америка с подозрением относится лишь к тем странам, которые не разделяют ее демократические принципы[121]. В основе этого лежит достаточно распространенное на Западе убеждение, будто государства, где правит демократия, по своей природе не могут быть агрессивными.

В свете разницы между восприятием опасности Советским Союзом и Соединенными Штатами становится понятно, что невозможность для СССР создать угрозу для США, аналогичную той, какую США после начала холодной войны создали у границ СССР, разместив там свои военные базы, создавала немалый дискомфорт для Кремля.

Позиция Эйзенхауэра по вопросу предотвращения милитаризации космического пространства была ясно выражена в его письме председателю Совета Министров (предсовмину) СССР Николаю Александровичу Булганину[122] от 15 февраля 1958 г., в котором он назвал «страшной опасностью» возможность милитаризации космоса.

«Пришло время покончить с этой опасностью, — писал американский президент советскому премьеру. — Будет настоящей трагедией, если советские лидеры закроют глаза на эту опасность или проявят к ней равнодушие так же, как они, очевидно, не разглядели или проигнорировали десять лет назад атомную и ядерную опасность в самом начале ее возникновения»[123].

Хрущев, сменивший Булганина в марте 1958 г. на посту предсовмина, увязал сотрудничество в космосе с разоружением, и в первую очередь, с ликвидацией иностранных военных баз: «Мы не можем оставить без внимания тот факт, что атомные и водородные бомбы могут быть доставлены к цели не только с помощью межконтинентальных ракет, но также и с помощью ракет среднего и ближнего радиуса действия, а также с помощью обычных бомбардировщиков, базирующихся на многочисленных военных базах в районах, прилегающих к Советскому Союзу»[124].

Хрущева, связавшего воедино две весьма разные вещи — сотрудничество в космосе и разоружение, понять можно: в самом деле — вы активно настаиваете на сотрудничестве, следовательно, оно нужно больше вам, чем нам. Тогда извольте хоть что-то дать взамен: уберите, например, свои базы от нашей территории. В этом случае с геостратегической точки зрения СССР и США оказались бы в равной ситуации.

Трудно сказать, верил ли Хрущев в возможность принятия Вашингтоном своего предложения. Ведь чтобы согласиться на такое, Эйзенхауэру пришлось бы поставить под вопрос верность США союзническим обязательствам перед западными странами — базы на их территории как раз и были частью подобных обязательств, а также составным элементом политики «сдерживания» коммунизма[125].

Позиции двух глав государств, выраженные в их письмах друг другу, стали отражением подходов, которые СССР и США проявляли к двустороннему сотрудничеству в космосе вплоть до окончания президентства Эйзенхауэра. Суть же этих подходов была кратко охарактеризована в одном из документов сената США:

«Подход США подчеркивал необходимость, с одной стороны, стремиться к заключению соглашения об использовании космического пространства только в мирных целях, а с другой — прикладывать усилия для развития международного сотрудничества в области мирного использования космоса. Данный подход прямо противоречил советскому, согласно которому ни о каком международном сотрудничестве в области мирного использования космоса и речи не может быть, если оно не будет сопровождаться ликвидацией всех иностранных военных баз»[126].

Таким образом, Кремль и Белый дом зашли в тупик и в конечном итоге перестали касаться этой темы. Эпилогом, если не эпитафией попыткам установить сотрудничество в космосе между Советским Союзом и Соединенными Штатами на заре космической эры стала последняя встреча Хрущева и Эйзенхауэра, прошедшая в сентябре 1959 г. в Вашингтоне и Кэмп-Дэвиде. Ни тот, ни другой больше не подняли вопрос о международном контроле над использованием космического пространства или о сотрудничестве в области его исследования[127].

Не стоит, впрочем, думать, будто Кремль с порога отвергал все попытки Белого дома вовлечь Советский Союз в международное сотрудничество в космосе. В течение какого-то времени позиция Москвы могла быть истолкована так, что Советский Союз не возражает против доступа всех участников МГГ к информации, полученной при помощи спутников. Так, Булганин в письме к Эйзенхауэру от 10 декабря 1957 г. расценил запуск первого ИСЗ как вклад в СССР в программу Международного геофизического года[128].

Однако на деле очень мало что удалось осуществить. Советский Союз отказался предоставить сведения о параметрах орбит своих спутников, обнародовать данные, которые позволили бы точнее отслеживать полет ИСЗ с помощью радиосредств, а также не принял предложение об автоматическом «сбросе» полученной с помощью спутников информации в мировые информационные центры. Ну а в конечном счете Кремль, не мудрствуя лукаво, просто отказался дать какие-либо гарантии того, что кто-либо за пределами СССР вообще когда-нибудь увидит данные с советских спутников[129]. Соответственно Арнольд Фруткин, директор отдела международных программ НАСА (NASA Office of International Programs) и бывший директор по вопросам информации в рамках Национального американского комитета МГГ, пришел к следующему выводу: «Согласие Советского Союза выполнить даже самые незначительные требования в области космических исследований, проводимых под эгидой МГГ, было сделано в основном pro forma. Попытки изменить ситуацию в лучшую сторону, хоть и предпринятые посредством международного научного аппарата МГГ, совершенно не увенчались успехом»[130].

В 1958 г. США сделали еще одну попытку выделить освоение космического пространства из общего контекста отношений, отмеченных печатью холодной войны. Они предложили организовать Специальный комитет под эгидой ООН. Шаг этот получил мощную поддержку со стороны сенатора Линдона Джонсона, что, впрочем, не заставило Москву изменить свое отношение к подобной идее. СССР, как обычно, не отверг ее напрямую, а сделал зависимым согласие с ней от разоружения[131].

Однако Соединенным Штатам удалось собрать достаточное количество голосов, чтобы провести резолюцию 1348, учреждающую Специальный комитет по использованию космического пространства в мирных целях. Главной задачей комитета стало изучение проблем, связанных с созданием в рамках ООН постоянно действующего органа, препятствующего милитаризации космоса и способствующего развитию в нем международного сотрудничества, а также подготовка соответствующих докладов. Членами этого комитета стали 18 государств, из которых только три были из «Восточного блока» — Советский Союз, Польша и Чехословакия. Однако СССР вскоре отказался от своего членства на том основании, что деятельность данного комитета «носит односторонний характер и не соответствует объективному рассмотрению этой важной проблемы»[132]. После того, как Советский Союз вышел из спецкомитета, за ним вскоре последовали Индия и Объединенная Арабская Республика[133], мотивируя тем, что в деятельности этого комитета нет смысла, если в его работе не участвуют как США, так и СССР.

Несмотря на негативную позицию советского правительства, Вашингтон продолжал лоббировать идею создания постоянного Комитета ООН по использованию космического пространства в мирных целях. В отличие от специального комитета, новый орган имел бы значительно ограниченные полномочия. Он был создан 12 декабря 1959 г. и существует по сей день. Часто употребляется его полуофициальное и более краткое название — Комитет ООН по космосу, а иногда — аббревиатура его полного официального названия — COPUOS (Committee on Peaceful Uses of Outer Space). Приобрел статус постоянного комитета в 1961 г.

Вначале Советский Союз вроде бы согласился принять участие в работе, но оформление членства в нем погрязло в бюрократических проволочках, и, в конце концов, 14 ноября 1961 г. СССР заявил о своем нежелании иметь дело с новым комитетом. Советская сторона так объяснила причину отказа: поскольку только СССР и США способны отправлять космические аппараты за пределы земной орбиты, решения комитета должны приниматься лишь на основе соглашения между этими двумя странами. По мнению представителя СССР при ООН Зорина, Соединенные Штаты «пытались поставить Советский Союз в заведомо невыгодную позицию», поскольку СССР, «несмотря на свои достижения в космосе, оказывался бы в меньшинстве при голосовании, ибо членами комитета являются 12 стран «Западного блока», 5 — нейтральных и 7 — коммунистических»[134].

Логику Советского Союза понять можно — к чему делиться уникальными данными, полученными при помощи спутников, со странами, которые не могут дать ничего аналогичного взамен? И дело здесь даже не в неоправданном альтруизме. Поступить так означало бы во многом обесценить монопольное преимущество страны, которое могло бы использоваться как разменная карта в переговорах с США по ряду проблем, в том числе и по разоружению.

США пытались вовлечь СССР в какое-либо, пусть и ограниченное, сотрудничество в космосе, не только в рамках ООН. Так, в ноябре 1959 г. заместитель администратора НАСА Драйден обратился с предложениями о сотрудничестве к академикам Седову, Благонравову и профессору В. И. Красовскому[135] во время их визита в Американское ракетное общество в Вашингтоне.

Администратор НАСА Кейт Гленнан предложил советским специалистам использовать систему слежения США за космическими объектами, а Драйден в письме к Седову соблазнял последнего широким спектром возможных совместных проектов. В том числе: научной обработкой результатов телеметрии, полученных с помощью американского спутника «Эксплорер-7», экспериментами США на советских спутниках и, наконец, совместными экспериментами с использованием американского экспериментального спутника связи «Эхо». Все эти предложения остались без ответа[136].

Советские космические «мускулы», явно обгоняющие в своем росте американские, а также впечатляющие достижения СССР в космосе стали восприниматься американской политической элитой как признаки явной сдачи Соединенными Штатами позиций в глобальном противостоянии с Советским Союзом. Советские спутники, чертящие ночное небо над Вашингтоном, превратились в символы угрозы национальной безопасности США, исходящей от «красных» ракет. Надежды смягчить эту угрозу путем сотрудничества двух держав в освоении заатмосферного пространства оказались иллюзией. Космос становился одним из важнейших залогов победы в холодной войне, а это означало существенный пересмотр американской космической политики. Между способностью успешно сотрудничать и успешно конкурировать с СССР в космосе рука «дяди Сэма» постепенно вырисовывала знак равенства.

По вкладу в освоение космического пространства из всех глав государств, как бывших, так и действующих, нет равных двоим. Один из них Н. С. Хрущев. Во многом благодаря его политике рукотворный объект, а следом и человек впервые вышли на орбиту вокруг Земли. Второй — Джон Фицджеральд Кеннеди, избранный в 1960 г. президентом США. Именно он принял решение о полете людей на другую планету — Луну. Решение, воплощенное в жизнь в июле 1969 г., когда на поверхность искусственного спутника Земли впервые ступили два человека — американцы Нил Армстронг и Баз Олдрин.

Таким образом, имя Кеннеди навсегда будет связано в истории космонавтики с триумфальной лунной программой США. Однако мало кто знает, что цель, поставленная президентом перед НАСА, — опередить Советский Союз в высадке экипажей на Луну — была отнюдь не первоначально сформулированной 35-м хозяином Белого дома задачей в рамках лунной пилотируемой программы США. О том, каким глава Соединенных Штатов хотел видеть осуществление лунной экспедиции, сказал через несколько десятков лет после описываемых событий Теодор Соренсен — один из ближайших помощников Кеннеди. По его словам, «не секрет, что Кеннеди предпочел бы сотрудничать с Советами» в осуществлении полетов на Луну[137].

Новые возможности для советско-американского сотрудничества в космосе возникли при самом молодом президенте в истории США в силу двух причин[138].

В основе первой лежал избранный Кеннеди новый подход к отношениям с СССР. В чем же была суть этого подхода?

Во-первых, он признал, что советская военная мощь сравнялась с американской[139].

Не последнюю роль в этом признании сыграли и космические успехи СССР. «Советские спутники, — писал американский военный специалист профессор Б. Броди, — нанесли удар по самодовольству американцев, впервые показав, что русские способны опередить нас в технических достижениях большого военного значения»[140]. Осознание данных факторов заставило Кеннеди пересмотреть политику «с позиции силы» в отношении Советского Союза, которая исповедовалась его предшественниками — президентом Эйзенхауэром и госсекретарем Даллесом. Главное для нового президента было не допустить, чтобы геополитическое противоборство СССР и США привело к вооруженному конфликту[141].

Дальше — больше. Если конфронтация теряет смысл, нужно подумать о «наведении мостов» с потенциальным противником. Кеннеди выдвигает идею о поиске и развитии «сфер общих интересов» с СССР, которые помогли бы смягчить климат холодной войны. «Где бы мы ни нашли сферу, совпадение в которой советских и американских интересов позволит наладить эффективное сотрудничество между двумя странами, необходимо эту сферу выделить и развивать», — заявил Кеннеди в одном из предвыборных интервью[142].

Во-вторых, 35-й президент США не считал, что противостояние Советского Союза и Соединенных Штатов ограничено лишь рамками двусторонних отношений, но является отражением глобальной борьбы. Борьбы, которая, по мнению Кеннеди, велась между «свободой и тиранией». Выражаясь в том же духе, президент назвал «великим полем боя, на котором оборонялась и отвоевывала новые позиции свобода… все южное полушарие, включая Азию, Латинскую Америку, Африку и Ближний Восток — земли поднимающихся народов»[143]. В-третьих, Кеннеди считал, что наука и техника призваны сыграть столь же важную роль в исходе этой борьбы, как и оружие.

Но существовала и еще одна причина, по которой при Кеннеди шансов установить взаимодействие в космосе между СССР и США было больше, чем при Эйзенхауэре. Новый хозяин Белого дома имел совсем иное видение освоения космического пространства и его роли в международных отношениях. Для него деятельность за пределами земной атмосферы была не только средством восстановления американского престижа и самоуважения, сильный урон которым был нанесен выведением на орбиту Земли советского спутника и полетом Гагарина[144], и не только инструментом обеспечения будущего экономического, политического и стратегического лидерства Америки[145]. Кеннеди рассматривал космос, как одну из «сфер совместных интересов» с Советским Союзом[146].

Однако подобный подход к освоению космического пространства поставил перед Кеннеди три дилеммы, правильное решение, которых требовало незаурядного дара политического и дипломатического предвидения.

1. Для того чтобы восстановить попранные престиж и самоуважение, необходимо было создать дорогую космическую программу, нацеленную на победу в «космической гонке» с СССР. Для этого, в свою очередь, нужно было отбросить тревоги Эйзенхауэра по поводу несовместимости свободы и динамизма гражданского общества с централизованной мобилизацией и планированием, то есть с теми управленческими мерами, которые как раз и требовались для успешного осуществления амбициозной космической программы. Кеннеди считал, что подобная программа «потребует самопожертвования, дисциплины и организованности: нация не сможет более позволить себе остановки работ, завышенные стоимости [товаров и услуг], бессмысленные свары между государственными службами или же высокую текучесть высококвалифицированного персонала»[147]. Однако сотрудничество с Советским Союзом в области космоса размыло бы основание для «гонки», а следовательно, и для «ударного» рывка в космос американской нации.

2. Допустим, США и СССР станут сотрудничать в каких-либо второстепенных проектах, но при этом продолжат соревнование в тех, где победа сделает либо одну, либо другую страну бесспорным мировым лидером в области науки и техники. Как тогда? Будут ли они по-прежнему вовлечены в стратегическую гонку в космосе с сопутствующими негативными последствиями для их двусторонних отношений, или же у космоса все же сохранится шанс стать «сферой совместных интересов»?

3. Что нужно сделать в первую очередь — хоть немного улучшить отношения между Советским Союзом и Соединенными Штатами перед возможным началом какого-либо крупного совместного проекта или же наоборот — сделать подобный проект средством «отогрева» этих отношений?

Данные дилеммы были, наверное, одними из труднейших вопросов, на которые нужно было ответить администрации Кеннеди при формировании космической политики. Состояние советско-американских отношений, равно как и достижения СССР и США в космосе, давали Кеннеди разные варианты решений этих дилемм в течение его президенства.

В начале своего правления Кеннеди, как уже было отмечено, отдавал предпочтение идее сотрудничества, а не соперничества. Немалую роль в этом сыграла и рекомендация, полученная им от группы по формированию космической политики США в переходный период, то есть от Эйзенхауэра к Кеннеди. Возглавлял эту группу не кто иной, как Джером Визнер — советник Кеннеди по науке и технике. В докладе группы, представленном вниманию президента 10 января I960 г., говорилось, в частности, следующее: «…наша космическая деятельность, особенно в области связи и исследования нашей солнечной системы, предоставляет прекрасные возможности для международного сотрудничества со всеми странами мира. Самые амбициозные и долгосрочные космические проекты только бы выиграли, если б были не предметом национального соперничества, а осуществлялись бы в атмосфере сотрудничества, как проекты всего человечества»[148].

В своей инаугурационной речи, произнесенной 20 января 1961 г., Кеннеди призвал Советский Союз «вместе с США исследовать звезды»[149]. А через десять дней в своем первом «Послании конгрессу о положении страны»[150] особо подчеркнул: «Эта администрация (Кеннеди. — Ю. К.) намерена безотлагательно исследовать все возможные сферы сотрудничества с Советским Союзом и прочими нациями, «чтобы наука давала пищу пытливым умам, а не несла человечеству смерть и разрушения».

В частности, я сейчас же приглашаю все нации, включая и Советский Союз, начать вместе с нами разработку программы предсказания погоды, новой программы спутниковой связи, а также начать сотрудничество в подготовке полетов автоматических зондов на Марс и Венеру. Зондов, которые однажды помогут нам разгадать глубочайшие тайны Вселенной.

В настоящее время эта страна (США. — Ю. К.) находится впереди в области космических исследований и технологий, в то время как Советский Союз имеет преимущество по средствам выведения на орбиту тяжелых аппаратов. Обе нации могли бы помочь друг другу, а также другим нациям, если бы не делали (вышеперечисленные программы. — Ю. К.) предметом жесткого и бессмысленного соперничества в духе холодной войны. Соединенные Штаты желали бы объединиться с Советским Союзом, а также учеными всех стран мира, чтобы общими усилиями сделать плоды этих новых знаний доступными всем…»[151]

В общей сложности можно насчитать пять причин, по которым Кеннеди отдал приоритет сотрудничеству, а не соперничеству в космосе.

1. У него не было твердой уверенности в том, что США смогут догнать и перегнать Советский Союз в космосе. Перспектива ввязаться в гонку, в результате которой СССР еще больше подчеркнул бы свое космическое превосходство, была президенту явно не по душе.

2. Не был Кеннеди убежден и в научной значимости широкомасштабной пилотируемой космической программы. Сомнения в его душе посеял вышеупомянутый доклад группы, возглавляемой Джеромом Визнером (иногда данный документ называют «Докладом комитета Визнера»). В нем программа «Меркурий» была охарактеризована как «второстепенная» и к тому же «способная дискредитировать страну и, в частности, администрацию Кеннеди»[152].

3. Предупреждение Эйзенхауэра о возможном воздействии на политику государства военно-промышленного комплекса и научно-технической элиты также не прошли мимо ушей нового главы Белого дома. Ввязаться в «космическую гонку» — явно способствовать укреплению политического влияния этих экономических и социальных структур. А они, в свою очередь, будут не только ускорять данную «гонку», сулящую им большие куски от бюджетного «пирога», но и пытаться распространить ее на другие, в первую очередь военные сферы, также манящие перспективами больших госзаказов.

4. Как в силу вышеотмеченной причины, так и вследствие создания новых ракетных технологий, «гонка» в космосе могла привести к ускорению гонки вооружений, а следовательно, к еще большему усилению холодной войны.

5. Наконец, беспокойство Кеннеди вызывала и стоимость космической программы, особенно ее возможное воздействие на другие государственные программы, в том числе социальные. Беспокойство вполне объяснимое — ведь он не мог сказать, что получил поддержку явного большинства избирателей. Перевес Кеннеди над Ричардом Никсоном, его конкурентом от республиканской партии на президентских выборах, был весьма незначителен. Данный фактор неизбежно вынуждал нового президента особо внимательно учитывать в своих шагах и действиях мнение американского электората[153].

Впрочем, возможно, была и еще одна причина, по которой новый президент с большим воодушевлением смотрел на перспективу сотрудничества, чем соперничества с СССР в космосе. Есть основания предполагать, что еще до президентских выборов Кеннеди знал: Хрущев симпатизирует ему в большей степени, чем кандидату-республиканцу Никсону. Как вспоминал об этом сын Хрущева, «…в случае его избрания отец рассчитывал найти с ним общий язык, в первую очередь по германскому вопросу[154].

В общем, отец с лета начал «болеть» за Кеннеди. Помочь он ему, конечно, не мог. Отец прекрасно понимал, что если в США проведают, что он на стороне Кеннеди, то это обойдется кандидату в президенты потерей немалого количества голосов»[155].

Понимал это, судя по всему, и сам Кеннеди. Иначе как объяснить тот факт, что многочисленные попытки Хрущева встретиться с ним до избрания его президентом, по свидетельству бывшего первого заместителя министра иностранных дел СССР Георгия Корниенко, закончились безрезультатно[156].

Однако, по словам Сергея Хрущева, устраниться от выборов нового главы Белого дома его отец «тоже не пожелал, решил действовать исподволь, из-за кулис».

Эта «закулисная» поддержка выразилась отчасти в следующем. Незадолго до выборов в США Хрущев принимал Генри Кэбота Лоджа-младшего[157], который в качестве вице-президента баллотировался вместе с Ричардом Никсоном.

Никсону очень хотелось до дня голосования добиться от Хрущева освобождения из советских тюрем американских летчиков-шпионов: Пауэрса, сбитого на У-2 над Свердловском 1 мая 1960 г., и двух оставшихся в живых пилотов уничтоженного 1 июля 1960 г. над Северным морем РБ-47 (вариант шестидвигательного реактивного бомбардировщика Б-47 с экипажем из трех человек). Одной из целей визита Лоджа-младшего в Москву было решить этот вопрос. В случае положительной реакции Кремля, Никсон смог бы записать в свой предвыборный актив важное дипломатическое достижение и тем самым увеличить шансы на победу над Кеннеди.

Понимая это, Хрущев отказался обсуждать судьбу пилотов с Лоджем-младшим. Впрочем, это не означало, будто глава Кремля к тому времени еще не решил, что с ними делать. Пауэрса он собирался обменять на советского разведчика полковника Рудольфа Абеля (настоящее имя — Вильям Фишер), осужденного в США в 1957 г. Обмен этот и состоялся в 1962 г. Что же касается летчиков с РБ-47, содержавшихся под стражей без суда как нарушители границ, то Хрущев собирался решать данный вопрос с новой администрацией. По воспоминаниям Сергея Хрущева, «конечно, он не знал, кто победит. В случае поражения Кеннеди пилотов вернули бы Никсону. Но после выборов, а не до. Пока же отец и Лодж мило поговорили, вспомнили прошлогоднюю поездку (Хрущева в США. — Ю. К.) и разошлись. Хочу отметить, что затее с передачей пленных американских летчиков отец придавал большое, чуть ли не решающее, значение. Не знаю, оказал ли этот шаг какое-то влияние на исход выборов, но он часто возвращался к нему в разговорах. Не преминул он упомянуть об этом эпизоде и во время беседы с глазу на глаз с президентом Кеннеди в Вене. По словам отца, собеседник поблагодарил за своеобразную поддержку в предвыборной борьбе».

По свидетельству его сына, Хрущев «сиял от удовольствия», узнав об избрании Джона Фицджеральда. «Он в шутку говорил о победе Кеннеди, как о своеобразном подарке к празднику годовщины Октябрьской революции, а себя ощущал до некоторой степени участником выборов». Сразу после церемонии вступления Джона Кеннеди в Белый дом, 26 января 1961 года, Советское правительство возвратило пленных американских летчиков РБ-47[158].

Шаг этот, свидетельствующий о намерении Кремля «не поминать старое», давал основания надеяться, что руководство СССР вместе с администрацией Кеннеди откроет новую главу в советско-американских отношениях, куда будут вписаны в том числе и совместные космические проекты двух стран.

Если кто и мог обвинить молодого президента в том, что его призыв к международному сотрудничеству в космосе, в частности с Советским Союзом, больше носил пропагандистский характер, чем преследовал конкретные цели, то лишь до начала февраля 1961 г. Именно тогда Белый дом учредил «Оперативную группу по международному сотрудничеству в космосе» («Task Force on International Cooperation in Space»). Так «вкратце» называлась «Совместная оперативная группа НАСА — консультативного комитета по науке при президенте — Государственного департамента по [рассмотрению] возможностей международного сотрудничества в космическом пространстве» («Joint NASA -President's Science Advisory Committee-Department of State Task Force on Possibilities for International Cooperation in Outer Space»)[159]. У этого совершенно неудобоваримого названия было, однако, одно преимущество — оно давало довольно четкое представление о том, какие организации участвуют в работе группы. Возглавлял ее Бруно Росси — профессор физики из Массачусетского технологического института. Привлекались к работе группы и консультанты, такие, как Филип Фарли — специальный помощник госсекретаря по атомной энергии и космическому пространству, или же Ричард Портер — представитель компании «Дженерал Электрик». Их задача состояла в периодической подготовке меморандумов.

Одной из главных целей группы было определить «весь диапазон возможностей для совместных действий», а также описать «оптимальные варианты возможного международного сотрудничества в космосе… на основе объединения или даже слияния усилий в проектах мирового масштаба… Подобное описание оптимальных вариантов международного сотрудничества в космосе могло бы стать важным вкладом в переоценку целей и программ США в космическом пространстве»[160].

Оперативная группа работала до середины апреля. За это время она провела ряд собраний, по результатам каждого из которых подготавливался небольшой отчет, где суммировались результаты каждого этапа работы группы. Конечный же ее продукт был представлен в виде «Доклада группы по международному сотрудничеству в космосе» от 20 марта 1961 г. и «Предварительных предложений по сотрудничеству в космосе между США и СССР» от 14 апреля 1961 г.[161]. Идеи и рекомендации, содержащиеся в этих документах, могут быть сведены к трем основным положениям.

Первое. Любые совместные проекты не должны иметь никакой, пусть даже косвенной связи с военной деятельностью. Это был первый урок, извлеченный из безуспешных попыток Эйзенхауэра вовлечь Советский Союз в сотрудничество в космосе с США. Напомним, что Кремль воспринимал соответствующие инициативы президента, как попытки навязать свою идею «Открытого неба» с использованием спутников-шпионов вместо самолетов.

Второе. Для преодоления политических проблем советско-американских отношений, которые могут стоять на пути реализации совместных проектов, необходимо четко определить масштабы последних. Данные проекты должны быть или очень простыми и небольшими, чтобы их осуществление диктовалось исключительно экономической выгодой и научно-техническим интересом, неподвластными колебаниям политического барометра. Или же наоборот — настолько грандиозными и завораживающими, что перед ними просто поблекли бы все серьезные разногласия между Белым домом и Кремлем.

В общей сложности оперативная группа выдвинула 22 конкретных предложения, направленных на организацию сотрудничества в космосе между СССР и США. Их диапазон простирался от координации усилий в реализации отдельных проектов до сотрудничества в таких широкомасштабных программах, как пилотируемая экспедиция на Луну или же исследование планет Солнечной системы, в частности Марса, с помощью автоматических аппаратов. Интересно, что Портер подготовил меморандум, предлагающий осуществить советско-американское «рандеву на Луне», предусматривающее строительство на естественном спутнике Земли международной базы. Любопытно, как он объяснял, почему участие в подобном проекте — «предложение, от которого» СССР «не сможет отказаться»: «…Если подобный проект будет заявлен и станет очевидно, что остальные страны мира смогут с успехом принять в нем участие и без Советского Союза, то представляется… маловероятным, что Советский Союз откажется присоединиться к нему»[162].

Оперативная группа сочла данное предложение весьма интересным, ибо «если СССР и Соединенные Штаты смогут договориться о совместном осуществлении такого крупного проекта, то все прочие двусторонние и многосторонние проекты с участием СССР станут вполне вероятными и реализуемыми»[163].

Третье положение заключалось в том, что Соединенные Штаты должны сотрудничать непосредственно с Советским Союзом, ибо «только эти два государства способны в настоящее время запускать в космос ракеты и аппараты». Данная рекомендация была явным отходом от политики Эйзенхауэра, который, как известно, пытался вовлечь СССР в международное сотрудничество в космосе в контексте международных соглашений и механизмов контроля над вооружениями.

В одном из вариантов «Доклада группы по международному сотрудничеству в космосе», получившем название «Предварительные предложения по сотрудничеству в космосе между СССР и. США», так объяснялась политическая необходимость расширенного советско-американского сотрудничества в космосе:

«А. Конкретно подтвердить, что Соединенные Штаты предпочитают осваивать космическое пространство совместными усилиями, а не превращать его в арену для конкурентной борьбы.

B. Способствовать смягчению климата холодной войны путем демонстрации возможности сотрудничества между США и СССР в сфере, находящейся в центре общественного внимания и…

C. Получить наибольшую выгоду от сотрудничества в рамках крупнейших проектов, реализация которых только одним участником привела бы к значительной нагрузке на его экономические и людские ресурсы»[164].

В целом Визнер высоко оценил работу группы. В своем письме к Бруно Росси он, в частности, отметил, что она «великолепно» решила задачу «предоставления научно обоснованных выводов, которые станут предпосылкой для любых возможных политических шагов»[165]. Документы оперативной группы должны были лечь в основу разговора между администратором НАСА Джемсом Уэббом, госсекретарем Дином Раском и советником президента по науке Джеромом Визнером. Цель данного обмена мнениями «достичь соглашения между непосредственными советниками президента относительно масштаба предложений», которые планировалось сделать Советскому Союзу касательно сотрудничества в космосе[166].

Джеймс Уэбб (1906-1992) — глава НАСА в 1961-1968 гг. Руководитель программы «Аполлон». До Даниэля Голдина — рекордсмен по длительности непрерывного пребывания на посту администратора агентства — более 7 лет.

Так, наверное, можно было бы «по-анкетному» выразить космический послужной список Уэбба. Однако емкость и образная точность характеристики, которую дал главе НАСА американский исследователь Генри Ламбрайт, когда сказал про него, что тот «вдохнул мощь в „Аполлон"», невольно заставляют уделить Уэббу больше внимания, чем это мог бы сделать составитель энциклопедического словаря.

Итак, ко времени, когда Уэбб (по образованию школьный учитель, юрист и пилот) вплотную подошел к тому, чтобы возглавить космическую программу США, он был уже опытным административным работником, чиновником, как в сфере бизнеса, так и на государственной службе. Что касается последней, то наиболее крупными постами, которые занимал Уэбб до своего прихода в НАСА, были директор бюджетного бюро в администрации Трумэна, а после — заместитель госсекретаря США.

В январе 1961 г. Уэбб находился в городе Оклахома, на обеде, устроенном в честь сенатора Роберта Керра, назначенного главой сенатского комитета по космосу. Тут-то его и застиг звонок Визнера. Советник президента по науке спросил Уэбба, не прибудет ли тот в Вашингтон, чтобы обсудить с вице-президентом Джонсоном, а после и с самим Кеннеди вопрос о том, чтобы возглавить аэрокосмическое агентство.

По словам Ламбрайта, Уэбб, несмотря на стремление занимать руководящие посты в правительстве, никогда не хотел быть администратором НАСА. Должность эта была непростая. (Сложно руководить новой космической деятельностью, возраст которой в США едва насчитывал три года.) Наверное, поэтому трудно было подобрать подходящего кандидата на этот пост. А когда таковой появлялся, то порой отказывался сам. Во всяком случае, к моменту прибытия Уэбба в столицу США в качестве потенциального претендента на пост главы НАСА в этой ипостаси побывало уже 20 человек.

Уэббу оказалось достаточно поверхностного взгляда на положение дел в агентстве, чтобы сразу заметить четыре наиболее существенных проблемы, связанные с руководством американской космической отраслью. Первая заключалась в том, что два лобби — «ученых», персонифицировавшееся в Визнере, и «политиков», олицетворявшееся Линдоном Джонсоном, не могли найти общего языка по одному немаловажному вопросу, а именно — кто должен возглавить НАСА? Ученые хотели видеть на этом посту человека с серьезной инженерной подготовкой, а также хорошо разбирающегося в космических исследованиях. Что касается Джонсона, то он предпочел бы, чтоб агентством руководил человек, знающий, как договариваться с конгрессом, а заодно и с исполнительной властью, то есть включая самого вице-президента.

Кеннеди устал от постоянного «перетягивания одеяла» между Джонсоном и Визнером и, в конце концов, сказал обоим, что если они сообща не выдвинут единого кандидата, то он это сделает сам. Джонсон обратился за советом к сенатору Керру. Тот порекомендовал Уэбба. Подумывал об Уэббе, как о человеке, хорошо разбирающемся в науке и технике, и Визнер. В общем, кандидатура бывшего заместителя госсекретаря США устроила обоих.

Вторая проблема, с которой пришлось столкнуться Уэббу, также была вызвана учеными, связанными с администрацией Кеннеди. Оперативная группа, возглавляемая Визнером, представила президенту доклад, резко критикующий «Меркурий» — пилотируемую программу НАСА. По мнению членов этой группы, агентство слишком увлеклось заброской астронавтов на околоземную орбиту и, как следствие, недостаточно внимания уделяло космическим исследованиям.

Третья проблема заключалась в том, что Пентагон, а точнее ВВС, намеревались прибрать к рукам космическую программу США, фактически вытеснив из данной сферы гражданское аэрокосмическое агентство. Наконец, Кеннеди, несмотря на то, что отвел космосу больше места в повестке дня своей деятельности, чем Эйзенхауэр, все же вначале не имел четко сформулированной космической политики и не собирался тратить слишком много усилий на решение космических вопросов. Отчасти для того, чтобы не отвлекаться с дел «земных» на «космические», президент поручил Джонсону заниматься национальной программой исследования и освоения внеземного пространства.

Впрочем, была и еще одна причина, по которой Кеннеди передал космос в ведение вице-президента. Как считает Джон Логсдон, один из ведущих специалистов в области космической политики США, «если бы Джонсону не дали конкретную работу, он мог стать слишком неутомим как вице-президент и потребовать для себя полномочий, какие Кеннеди не хотел бы ему давать»[167]. В итоге общее впечатление у всех, кто так или иначе рассматривался на должность главы НАСА, складывалось следующее: рассчитывать на особую поддержку Белого дома в деятельности на посту руководителя агентства не приходится, и дело в лучшем случае придется иметь с Джонсоном — не самым популярным человеком в правительстве Кеннеди. Этот фактор также сыграл свою роль в том, что многие кандидаты в главные «рулевые» космической программы США отказались от этой роли[168].

Но вернемся к Уэббу. В то утро, когда он должен был встретиться с Джонсоном по поводу своего предстоящего назначения на пост руководителя агентства, Уэбб думал о том, как бы повежливее отказаться. Увидев в приемной вице-президента своего давнего знакомого Хью Драйдена, исполняющего обязанности главы этого ведомства, он так объяснил причину нежелания стать администратором НАСА: «Не думаю, что я подходящий человек для этой работы. Я не инженер и к тому же никогда не видел ракеты в полете». Драйден согласился с доводом Уэбба. Однако последующий разговор с Джонсоном закончился своего рода компромиссом. Уэбб намекнул, что вступит в эту должность, только если его попросит об этом непосредственно президент, а Джонсон, в свою очередь, намекнул, что Кеннеди, возможно, и сделает это ближе к вечеру.

Встреча состоялась. Президент тут же разрушил главную «линию обороны» Уэбба, считавшего, если НАСА — агентство, занимающееся вопросами техники, то кандидат на эту должность никогда техникой не занимался. Кеннеди сказал, что на данном посту ему нужен не инженер, а политик. «Эта космическая программа имеет огромное внутри- и внешнеполитическое значение, — сказал президент. — Я выбрал вас, потому что вам приходилось заниматься политикой на уровне Белого дома и Госдепартамента». Уэбб спросил Кеннеди и о том, есть ли у него уже сформированная концепция космической политики. Президент ответил, что нет, и создание такой концепции как раз и будет частью работы собеседника. После того, как Кеннеди согласился с просьбой Уэбба оставить Дрйдена заместителем администратора НАСА, Уэбб принял предложенную должность[169].

Итак, первая проблема, а именно достижение компромисса между «техниками» и «политиками» в вопросе о назначении главы агентства, была урегулирована. Следующий вопрос, требовавший своего решения, состоял в том, чтобы найти баланс между двумя программами НАСА — пилотируемой и научной (замечу, что агентство было структурно организовано таким образом, чтобы управлять тремя главными направлениями своей деятельности — «вояжами» астронавтов на околоземную орбиту, космическими исследованиями и изучением космоса с научно-прикладными целями).

В самом начале деятельности Уэбб четко обозначил свою позицию: только полеты людей в космос помогут Соединенным Штатам создать такой ракетно-космический потенциал, который в дальнейшем позволит им решать любые задачи в сфере космической деятельности. Следовательно, главная задача НАСА — доставить людей за пределы атмосферы и обеспечить там их жизнь и работу. Фундаментальные космические исследования, спутники связи и погоды — все это, конечно, тоже нужно, и Уэбб отнюдь не забывал о них, но на первом месте для него всегда стояли полеты астронавтов во внеземное пространство[170].

Подобное отношение администратора НАСА к пилотируемой космонавтике было продиктовано и политическими соображениями. Уэбб прекрасно понимал, что соревнование Восток — Запад проходило, в основном, на «поле» полетов кораблей с экипажами на борту. Здесь он мог рассчитывать на поддержку ключевых политических фигур в сфере как исполнительной, так и законодательной власти. К числу первых относился вице-президент Джонсон, а к числу вторых — руководитель сенатского комитета по космосу Керр. И тот и другой были горячими сторонниками пилотируемой программы и страстно желали видеть обитателей капсул типа «Меркурий», летящих «быстрее, выше и дальше» (правда, в случае с космическими кораблями — «дольше») своих соперников в капсулах типа «Восток».

Но, как опытный и вдумчивый политик Уэбб понимал насильно обратить ученых в «пилотируемую» веру не удастся, да и не нужно. Без серьезных космических исследований НАСА рискует превратиться в конструкторское бюро, занимающееся созданием средств доставки людей на орбиту, а не в штаб, руководящий комплексной программой изучения и освоения внеземного пространства. Именно поэтому новый глава НАСА и настоял на том, чтобы его заместителем стал Драйден — известный ученый, один из руководителей Национальной академии наук США, а кроме того, человек, отвечавший в правительстве за организацию и координацию научных исследований, уважаемый в академической среде и имевший в ней многочисленные связи. В задачу Драйдена (деятельность которого на посту второго человека в НАСА была, впрочем, ограничена в основном консультативными функциями) входило не допустить излишнего перекоса агентства в «пилотируемую» сторону. Да и само присутствие такого специалиста в высшем руководстве агентства как бы посылало сигнал американскими ученым — не волнуйтесь, НАСА не забудет о ваших профессиональных интересах[171].

Оставалась последняя крупная проблема из числа тех, с которыми Уэббу пришлось столкнуться в начале своей работы на посту главного «рулевого» космической программы США, а именно — выяснить отношения с ВВС и определить наконец, кто «главнее» в этой программе. Отсутствие ясности в этом вопросе создавало заметные организационные сложности в реализации пилотируемых полетов в космос. Так, в феврале 1961 г., уже через несколько дней после назначения на пост главы НАСА, Уэбб одобрил намеченное на конец месяца испытание ракеты-носителя типа «Атлас» с кораблем типа «Меркурий». Данная связка должна была обеспечить астронавту полет по орбите. Напомню, носитель типа «Редстоун», на котором американцы в «Меркуриях» должны были совершить первые выходы за пределы атмосферы, мог позволить этому кораблю осуществить лишь суборбитальный полет.

Однако ВВС воспротивились такому решению. «Атлас» был в первую очередь баллистической ракетой и, по мнению авиационных начальников, его несостоятельность в качестве носителя пилотируемого корабля могла дать русским основание усомниться в надежности всей американской системы ядерного сдерживания. У них были основания для подобных опасений. Пробный старт «Атласа» в середине 1960 года закончился неудачей. Но, несмотря на многочисленные протесты военных, глава агентства решил не отступать.

Испытания прошли успешно. Уэбб укрепил свой авторитет в глазах не только работников НАСА, но и корпуса ВВС. Первые уверовали в его техническую компетентность и способность к предвидению, а вторые убедились в твердости характера. Видимо, второе качество Уэбба сыграло не последнюю роль в достижении следующего компромисса с военными: ни НАСА, ни Пентагон не станут предлагать разработку новых типов космических кораблей или носителей без взаимного согласования. А более конкретно роли распределились так: НАСА будет отвечать за разработку новой техники, а военные — за определение путей ее применения и использования. Однако министерство обороны США хотело сохранить контроль над пилотируемыми космическими полетами, а потому предложило следующий вариант разделения полномочий: Пентагон отвечает за все околоземные полеты, а НАСА — за те, что осуществляются за пределами земной орбиты. Первую «скрипку» в тандеме все равно играли бы ВВС. В конце концов, в 1963 г. оба ведомства согласились на следующем: главная руководящая роль в пилотируемой программе остается за НАСА, а ВВС платит за военное оборудование, установленное на корабле, а также за эксперименты, проводимые экипажами на орбите в интересах обороны. Кроме того, космическое агентство и Пентагон договорились, что будут «только совместно» предлагать и разрабатывать крупнейшие пилотируемые проекты, предназначенные к осуществлению в околоземном пространстве[172].

Несмотря на последовательность, с какой Уэбб отстаивал скорейшее введение «Атласа» в эксплуатацию в качестве носителя обитаемых кораблей, он в то же время критиковал тех, кто связывал будущее пилотируемой программы США с этой ракетой. Показательна встреча, состоявшаяся в начале 1961 г. между Кеннеди, Уэббом, Джонсоном, Визнером и рядом других высокопоставленных государственных чиновников. На ней Уэбб охарактеризовал решение Эйзенхауэра не выделять средств на пилотируемые полеты после окончания программы «Меркурий», как попытку «кастрировать десятилетний план [космических полетов] до того, как он достигнет годовалого возраста. И «до тех пор, пока [это решение] не пересмотрят, можно гарантировать, что в течение последующих десяти лет каждый впечатляющий исследовательский полет будет за русскими, а не за нами». Слова эти Уэбб подкрепил конкретным примером: в то время, как основной российский носитель (королевская «семерка») развивал тягу почти в 340 тонн, «Атлас» — лишь около 150. Дополнительные средства, которые Уэбб хотел «выбить» из федерального бюджета, должны были ускорить работу НАСА по созданию носителя тягой в 675 тонн (концепция данной машины в то время представляла собой связку из восьми двигателей «Атласа»), а заодно начать разрабатывать следующую, еще более мощную «рабочую лошадь» — «Нову»[173].

Наконец, Уэбб запросил средства для проектирования нового типа космического корабля, который и должен был выводиться в космос «Сатурном». Данный корабль, получивший впоследствии название «Аполлон», был, по мнению Уэбба, необходим «для полетов вокруг Земли экипажей из нескольких человек, а также для экспедиций в окрестности Луны».

Кеннеди, в то время еще не принявший окончательного решения, как ответить на вызов, брошенный ему русскими в космосе, решил побалансировать между теми, кто отвечал за формирование федерального бюджета (а потому по долгу службы всячески стремящимися сократить государственные расходы), и теми, кто отстаивал необходимость «космического рывка». В итоге президент одобрил инициативу Уэбба лишь наполовину — на «Сатурн» деньги выделили, но с «Аполлоном» решили подождать[174]. К тому же и сам Кеннеди, как покажут последующие события, все еще сомневался — к чему тратить миллионы долларов на разработку техники, которая может быть создана совместными финансовыми, интеллектуальными и промышленными усилиями США и СССР?

В дальнейшем нам еще не раз придется встретиться с Уэббом, а пока вернемся в апрель 1961 г., когда члены администрации президента вырабатывали совместные космические рекомендации главе Белого дома. Сразу замечу — сам Кеннеди тоже не терял времени. Он продолжал планомерную «осаду» Кремля, пытаясь понять отношение руководства СССР к идее космического сотрудничества с Америкой. Так, 13 февраля 1961 г. президент отправил Хрущеву телеграмму, в которой поздравил его с запуском советской автоматической станции к Венере. В ответе от 15 февраля Никита Сергеевич упомянул о предложениях по взаимодействию в космосе, сделанных Кеннеди в инаугурационной речи и в «Послании конгрессу о положении страны». Правда, при этом Хрущев вновь подчеркнул, что создание «благоприятных условий» для космического сотрудничества потребует «урегулирования проблемы разоружения»[175].

Нельзя сказать, что ответ Хрущева не обескуражил Кеннеди. Однако глава Белого дома продолжил попытки убедить Первого секретаря ЦК КПСС в важности и полезности объединения в космосе усилий СССР и США. 22 марта Кеннеди встретился с главой НАСА Уэббом. По словам последнего, «…президент в разговоре со мной подчеркнул свое пожелание к нам выработать как можно больше идей для предстоящей конференции с русскими по международному сотрудничеству. Он выразил надежду, что мы отнесемся к его просьбе с очень большим вниманием»[176].

В поздравительном послании, отправленном Хрущеву по случаю полета Гагарина, Кеннеди, в частности, отметил: «Я искренне желаю, чтобы в своем продолжающемся познании космического пространства наши страны смогли работать вместе на благо всего человечества»[177]. Настойчивость Кеннеди нетрудно понять: ведь именно сотрудничество в космосе он собирался сделать одним из важнейших пунктов повестки дня будущей встречи на высшем уровне с Хрущевым, устроить своей мысли о «сферах совместных интересов» Америки и Советского Союза своеобразный экзамен.

Правда, применительно к космосу идея эта пока не могла сдать даже «зачет». Успех полета Гагарина отнюдь не сделал советское руководство более расположенным к перспективе разделить славу космических первопроходцев с Соединенными Штатами, да и вообще — тянуть за собой «отсталых» американцев. Не случайно ведь президент АН СССР Келдыш, выступая примерно через месяц после посадки «Востока-1» на общем собрании Академии, подчеркнул: американские космические достижения в космосе столь незначительны, что даже не могут сравниться с советскими[178]. Ощущение великой победы, по крайней мере, на одном из важнейших научно-технических направлений глобального противостояния Советского Союза и Соединенных Штатов, всячески поддерживалось средствами массовой информации СССР. Вот как вспоминал об этом один из ведущих американских политологов Арнольд Горелик, современник описываемых событий:

«Никакое иное событие после смерти Сталина не получало такой огласки в СССР, как состоявшийся 12 апреля 1961 г. полет майора Юрия Гагарина в космическом корабле «Восток-1» и его возвращение на Землю после одного витка вокруг планеты. Это событие освещалось в передовых статьях специальных выпусков центральных советских газет — редкое явление в стране, где события обычно становятся новостями не тогда, когда они происходят, а когда о них официально объявляют. Торжественные собрания были проведены в Москве, а также в других крупных городах, и были транслированы по каналам советского и зарубежного телевидения. Советское радио в своих передачах, рассчитанных как на внутреннюю, так и на внешнюю аудиторию, практически исключило из эфира что-либо еще, кроме сообщений и комментариев, посвященных последнему советскому достижению»[179].

Все это было проявлением уже упоминавшейся «дипломатии спутника», о которой Хрущев уже после того, как был лишен всех государственных и партийных постов, откровенно сказал: «Конечно, мы старались извлечь максимальную политическую пользу из того факта, что первыми запустили ракеты в космос. Мы хотели оказать давление на американских империалистов, а также повлиять на умы наиболее здравомыслящих политиков с тем, чтобы Соединенные Штаты стали бы относиться к нам с большим уважением»[180].

Одним из наиболее ярких проявлений данной дипломатии стал берлинский кризис 1961 г. Вот как описывает в своих мемуарах Сергей Хрущев встречу его отца с Королевым незадолго до августовского обострения ситуации вокруг Германской демократической республики (ГДР):

«На прощание Королев, суеверно постучав по деревянной крышке летнего садового столика, еще раз напомнил, что полет Титова намечен на начало августа[181].

Неожиданно для меня отец не приказал — попросил осуществить запуск не позднее десятого. Обычно он в такие дела старался не вмешиваться. На сей раз он изменил своему правилу.

Королев с готовностью согласился.

– Давайте назначим на седьмое, — улыбаясь, произнес он.

– Ну вот и договорились, — отозвался отец.

Только потом я догадался, почему первая декада августа была для него предпочтительнее второй. В голове у отца запуск Титова увязывался с установлением границы в Берлине, но тогда это была тайна за семью печатями»[182].

Напомним, что установление данной границы было сделано с помощью так называемой «Берлинской стены», отгородившей Западный Берлин от территории ГДР. Начало ее строительства — 13 августа — фактически стало пиком берлинского кризиса 1961 г.

Итак, к лету 1961 г. советско-американские отношения в космосе оказались под влиянием двух главных факторов. С одной стороны, космические достижения СССР продолжали питать стремление Кремля и дальше демонстрировать неоспоримое превосходство советской науки и техники над американской. При таком подходе о каких-либо формах взаимодействия с США в космосе, разумеется, не могло быть и речи.

С другой стороны, общественность в Соединенных Штатах, а также члены конгресса, как от партии республиканцев, так и демократов, начинали все сильнее критиковать Кеннеди за его пассивность перед лицом космических успехов Советского Союза. Успехи эти воспринимались, как явный вызов, брошенный американскому мировому лидерству и безопасности. Тон выступления некоторых конгрессменов в ходе их встречи с Уэббом и другими представителями НАСА на специальной сессии комитета по космосу говорит сам за себя:

«Фултон, штат Пенсильвания:

– Я считаю, что мы находимся в состоянии гонки, и я много раз говорил Вам, господин Уэбб: „Скажите, сколько вам нужно денег, и мы прямо здесь, в этом комитете выделим Вам требуемую сумму…" Я устал от того, что мы все время вторые после Советского Союза. Я хочу быть первым. Я считаю, что это хорошее, мирное соревнование. Я не вижу в нем ничего плохого… Понимаете ли вы, господа, что вы несете ответственность за то, как капиталистическая система выглядит в глазах остального мира с точки зрения ее эффективности и научного прогресса? Понимаете ли вы, господа, что это может оказать влияние на переговоры с Советским Союзом, в частности, по Лаосу?

Конгрессмен Анфусо был еще более прямолинеен:

– Я хочу, чтобы страна провела мобилизацию, как в военное время, потому что мы находимся в состоянии войны. Я хочу, чтобы наши рабочие графики были бы урезаны вдвое. Я хочу, чтобы работа, которую НАСА собирается сделать за 10 лет, была бы сделана за 5. Я хочу, чтобы НАСА наконец-то хоть в чем-нибудь стало первым, как, например, посадка на Луну, что, как я знаю, может быть осуществлено…

Военные параллели Анфусо поддержал и его коллега Кинг:

– Я согласен с тем, что нам нужна собственная программа. Но, кроме того, я очень остро ощущаю, что мы вовлечены в самое настоящее соревнование с русскими. Не вижу, как мы можем его избежать. Линии фронта, я надеюсь — мирные линии фронта, уже проведены. Здесь нет никакого сомнения. Надеюсь, это будет дружественное соревнование, которое таким и останется. Но оно самое настоящее. Как до этого отметил господин Фултон, а также остальные, наш имидж в глазах нашей нации совершенно очевидно зависит от того, как мы выйдем из этого соревнования»[183].

Фиаско в заливе Свиней[184] на Кубе в апреле 1961 г. вынудило Кеннеди обратить особое внимание на свой имидж внутри страны.

Ехидные поздравления с успехом американской технологии, которые направил Хрущев главе Белого дома после майского полета Алана Шепарда, возможно, стали последней каплей, переполнившей чашу терпения президента. Кеннеди стал пересматривать стратегические ориентиры космической политики США[185].

Теперь их стало два. Первый и самый главный — восстановить подорванные престиж и самоуважение Америки. Подобная задача могла быть решена только успешным осуществлением какого-либо проекта, который затмил бы советские космические достижения. Причем Кеннеди был готов рассмотреть возможность и «несимметричного» ответа на заатмосферные триумфы СССР. Еще до того, как было принято решение о программе «Аполлон», президент сказал Визнеру: «Если у Вас есть захватывающий воображение проект, осуществить который можно на Земле и от которого было бы больше пользы, скажем, опреснение океана, или что-нибудь такое же драматичное и убеждающее, как освоение космоса, то мы должны сделать это»[186].

Но, судя по всему, ничего более «драматичного и убеждающего», чем проникновение во внеземное пространство, советник Кеннеди не нашел, а потому 14 апреля, через два дня после полета Гагарина (но еще за три недели до первого полета американца в космос), в «кабинетной комнате» Белого дома прошло совещание. Его свидетелем стал Хью Сайди, корреспондент крупнейшей американской печатной корпорации «Тайм-Лайф». В этот день Хайди должен был взять интервью у президента, но тот, вместо того чтобы сделать это с глазу на глаз, пригласил его с собой в «кабинетную комнату», видимо, желая придать как можно большую огласку теме, которая там обсуждалась. А она того стоила. Еше до появления в комнате главы Белого дома там уже находились его советники — Теодор Соренсон и Визнер, «насовцы» Уэбб и Драйден, а также руководитель бюджетного отдела[187] в администрации президента Дэвид Белл, активно обсуждавшие «следующие шаги в космической гонке».

Кеннеди присоединился к дискуссии. Вот как описывает Хайди один из ее эпизодов:

«- Поставим вопрос так, — с нетерпением произнес Кеннеди, — есть ли область, где мы их сможем догнать? Сможем ли мы облететь Луну до них? Сможем ли мы раньше их высадить человека на Луну? Как обстоят дела с «Новой» и «Ровером»?[188] Когда будет готов «Сатурн»? Можем ли мы сделать рывок?

Возможным решением проблемы, пояснил Драйден, стала бы организация ускоренной программы по типу Манхэттенского проекта (создание атомной бомбы. — Ю. К.). Однако подобная мера может обойтись в $40 миллиардов, и даже в этом случае шансы победить Советский Союз оценивались, как пятьдесят на пятьдесят.

Слово взял Джеймс Уэбб.

– Мы делаем все возможное, господин президент. И благодаря вашему руководству, мы продвигаемся вперед быстро, как никогда… Но вот цена, — он запнулся, как бы взвешивая свои слова, — вот о чем я не перестаю думать.

Он повернулся к ответственному за бюджет Беллу с вопросом в глазах.

– Цена космических исследований взлетела в геометрической прогрессии, — пояснил Белл…

– Сейчас не время для ошибок, — предостерег Визнер.

Кеннеди повернулся к людям, полукругом обступившим его, и на мгновение задумался. Затем заявил:

– Когда у нас будет больше информации, я смогу решить — стоящая эта затея или нет. Если бы кто-нибудь мог сказать мне, как догнать…

Кеннеди вновь ненадолго замолчал, глядя в лица присутствовавших в комнате. После этого тихо проговорил:

– Сейчас нет ничего более важного»[189].

Возможно, по следам совещания в Белом доме Кеннеди отправил 20 апреля меморандум вице-президенту Линдону Джонсону. В этом документе, в частности, говорилось:

«В соответствии с нашим разговором, мне хотелось, чтобы Вы, как председатель совета по космосу[190] (орган внутри администрации президента. — Ю. К.) возглавили работу по общей оценке нашей ситуации в области освоения космического пространства.

Несмотря на то, что Совет был создан еще при Эйзенхаyэре, тот фактически не прибегал к его услугам. Кеннеди придал данному органу «второе дыхание», одновременно изменив закон, согласно которому Совет мог возглавлять толь ко президент. По новой версии закона, Совет по космосу мог возглавить вице-президент, что и случилось в 1961 г. когда его председателем стал Джонсон.

Национальный совет по аэронавтике и космосу существовал вплоть до 1973 г., после чего его деятельность была временно прекращена. Он был воссоздан в 1989 г. уже под сокращённым названием — Национальный совет по космосу (National Space Council). В 1993 г. данный Совет был вновь распущен, а его функции взял на себя Национальный совет по науке и технике при президенте (National Science and Technology Council).

1. Есть ли у нас шанс опередить Советский Союз посредством запуска в космос лаборатории, или же полета вокруг Луны, или же ракеты, которая сядет на Луну, или же ракеты с человеком на борту, которая доберется до Луны и обратно? Есть ли какая-либо другая космическая программа, которая обещала бы нам впечатляющую победу?

2. Каких это потребует дополнительных затрат?

3. Работаем ли мы 24 часа в сутки по уже имеющимся программам? Если нет, то почему? Если нет, то не посоветуете ли Вы мне, как можно ускорить эту работу?

4. При строительстве крупных ракет-носителей должны ли мы сделать основной акцент на ядерном, химическом или жидком топливе или же на сочетании всех трех типов топлива?

5. Работаем ли мы с максимальными усилиями? Добиваемся ли мы необходимых результатов?

Я попросил Джима Уэбба, доктора Визнера, секретаря МакНамару (Роберт МакНамара — министр обороны в правительстве Кеннеди. — Ю. К.) и прочих ответственных служащих оказать Вам полное содействие. Я был бы признателен, если бы Вы мне как можно скорее предоставили доклад» (по этому меморандуму. — Ю. К.)[191].

К моменту встречи в Белом доме и появлению меморандума Джонсона, лунный пилотируемый проект уже обсуждался в НАСА. Информация, поступившая к Уэббу из разных источников, в том числе секретных, еще больше убедила администратора НАСА: именно посадка на Луну — «основной проект, в отношении которого мы сможем убедить президента, что сможем его осуществить, и осуществить раньше русских, или по крайней мере у нас имеется достаточно шансов сделать это»[192].

Не стоит думать, что, отстаивая данный проект, Уэбб руководствовался только лишь интересами всей американской нации. Думал он и о своей организации — НАСА. Тонкий и умелый политик, Уэбб понимал: НАСА — дитя холодной войны, а, следовательно, будущее процветание агентства — в советско-американском космическом соперничестве. Поддержание мирового престижа США требовало догнать, а в конечном счете и перегнать Советский Союз в космосе[193]. В итоге НАСА пришло к выводу, что лунная экспедиция «не только возможна, но, что самое главное — станет прекрасной осью, вокруг которой станет вращаться большинство мер, направленных на всестороннее развитие возможностей, которые потребуются Соединенным Штатам для достижения лидерства в космосе»[194].

8 мая 1961 г. Кеннеди получил из рук Джонсона меморандум, подготовленный Уэббом и МакНамарой. В нем содержалась рекомендация президенту сделать лунную посадку национальной целью, поскольку заработанный на этом престиж станет «частью битвы, ведущейся на непрерывно меняющемся фронте холодной войны»[195]. Кеннеди принял рекомендацию к сведению и собирался огласить ее в виде официального решения перед общим собранием конгресса. Но после решил не торопиться. Впереди была намеченная на июнь встреча с Хрущевым в Вене, и Кеннеди хотел предпринять еще одну попытку сделать, на этот раз из лунного проекта, «сферу совместных интересов» США и СССР.

Согласно Фою Колеру, «У президента не было никакого конкретного плана проведения этой встречи… Кеннеди хотел оставить за собой возможность маневра с минимальным количеством заранее выработанных позиций, с тем, чтобы иметь возможность максимально использовать перспективные направления для сотрудничества, которые могут обозначиться в ходе беседы… Несмотря на это, у президента имелись конкретные идеи, как улучшить [советско-американские] отношения, если представится возможность (изложить эти идеи Хрущеву. — Ю. К.). Одна из таких идей, на которые он возлагал особенные надежды, — сотрудничество в космосе»[196].

Следуя установке президента на космическое партнерство с Советским Союзом, сотрудники аппарата Белого дома продолжали готовить к саммиту соответствующие документы. Так, 16 мая Джером Визнер передал Кеннеди аналитическую записку о возможности сотрудничества с СССР в космосе. Документ, вышедший из стен госдепартамента 12 мая, представлял собой еще одну «обработку» доклада группы Росси с участием сотрудников госдепа, НАСА и отдела Визнера. Записка не была связана напрямую с подготовкой к предстоящему саммиту, ибо президент к тому времени еще не принял окончательного решения о встрече с Хрущевым. В документе предлагалось вначале прозондировать на высоком правительственном уровне отношение Кремля к идее космического сотрудничества, но сделать это «тактично и без лишнего шума». Правда, авторы записки допускали: несмотря на то что «Советский Союз будет, вероятнее всего, заинтересован в координации простых проектов, мы не должны исключать из нашего списка [предложений] возможность сотрудничества и в более амбициозных проектах, связанных с пилотируемым освоением Луны и исследованием планет». В документе отмечалось, что «недавний полет нашего астронавта (речь идет о суборбитальном полете 5 мая Алана Шепарда. — Ю. К.) и кристаллизация планов расширения и ускорения нашей космической программы помогут занять нам более выгодную позицию в переговорах с Советским Союзом»[197].

Кеннеди не собирался ждать июня, чтобы выяснить отношение Кремля к перспективе партнерства двух стран за пределами атмосферы. Он начал подготовку своего «космического наступления» уже в середине мая. Кеннеди попросил госсекретаря Раска обратиться с этим вопросом к министру иностранных дел СССР Андрею Андреевичу Громыко[198].

Ответ Громыко, полученный Раском 20 мая, не содержал ничего нового: без прогресса в области разоружения любое сотрудничество в области ракетно-космической техники, включая передачу информации о советских достижениях в данной сфере, немыслимо. Кеннеди, однако, не пал духом. Вскоре после начала кризиса в заливе Свиней он организовал своего рода секретный канал связи с советским руководством.

Его брат — министр юстиции США Роберт Кеннеди, установил неофициальные отношения с сотрудником ГРУ Георгием Никитовичем Большаковым. Большаков работал под крышей посольства СССР в Вашингтоне в качестве атташе по культуре и редактора журнала «Soviet Life» («Советская жизнь»). Некоторые историки считают его роль в связи между Белым домом и Кремлем «беспрецедентной в истории современной дипломатии миссией»[199]. По словам Большакова, познакомил его с Робертом Кеннеди Фрэнк Хоулмен, корреспондент газеты «Нью-Йорк дейли ньюс», которого Большаков знал с 1955 г. Хоулмен и Большаков дружили семьями, «часто ходили друг к другу в гости» и обсуждали «самые острые проблемы». Однако Хоулмен также находился в дружеских отношениях с пресс-секретарем Роберта Кеннеди Эдом Гатманом, и «самые интересные места» этих бесед передавал ему. Гатман затем суммировал «наиболее существенную информацию» и передавал ее своему начальнику. Хоулмен не скрывал, что делился информацией с Гатманом для передачи министру юстиции, который «живо интересовался положением дел в американо-советских отношениях».

В какой-то момент Хоулмен предложил Большакову познакомиться непосредственно с Робертом Кеннеди, чтобы тот получал информацию «из первоисточника». Большаков согласился, став, таким образом, «послом по особым поручениям на высшем уровне», обеспечивая связь между руководителями СССР и США в сложные периоды двусторонних отношений. Если судить по записям в настольном календаре Роберта Кеннеди, за период с мая 1961 г. по декабрь 1962 г. они встречались либо разговаривали друг с другом по телефону 31 раз, хотя на самом деле количество контактов могло быть намного больше. Сам Кеннеди вспоминал позднее, что встречался с Большаковым регулярно, в среднем один раз в две недели[200].

21 мая, на следующий день после получения отрицательного ответа Громыко относительно возможности советско-американского сотрудничества в космосе, министр юстиции воспользовался каналом «Большаков-Кремль», чтобы повторить предложение. Ответа не последовало. Только тогда президент Кеннеди принял окончательное решение выступить 25 мая 1961 г. перед общим собранием двух палат конгресса с обращением, названным «Неотложные нужды нации». Обращение это получило официальный статус второго традиционного ежегодного послания президента нации под не меняющимся названием «О положении в стране». Именно в этом послании он и сделал историческое заявление о начале реализации в США проекта лунной пилотируемой экспедиции «Аполлон». Попутно заметим, что название это было придумано Эйбом Силверстайном (Abe Silverstein), который отвечал за разработку космических программ НАСА до 1961 г. включительно. Именно Силверстайн дал имя «Меркурий» и первой американской пилотируемой программе. Что же касается «Аполлона», то первоначально это название было применено к программе — предполагаемой преемнице «Меркурия». О ней было объявлено в августе 1960 г. Она включала в себя длительные полеты трехместных кораблей на околоземной орбите, а возможно и облеты Луны. Когда Кеннеди официально объявил о программе полета на Луну, название «Аполлон» автоматически перешло к ней. Интересно отметить, что к моменту выступления главы Белого дома в конгрессе программа «Джемини» (Gemini), следующая сразу за «Меркурием», официально даже не существовала. О ней официально было объявлено лишь в декабре 1961 г.[201]

Итак, задача в рамках «Аполлона» была сформулирована президентом таким образом: доставить человека на Луну и благополучно вернуть его на Землю до конца 1960-х годов. В первоначальном варианте обращения, правда, ставилась более конкретная и амбициозная цель — сделать все до 1967 г. включительно. Коррективу внес Уэбб. Понимая, что в таком новом и сложном деле, как освоение космического пространства, случиться может все, он убедил президента обозначить срок, к которому нога астронавта должна была ступить на поверхность Луны, словами «до конца этого десятилетия»[202].

В обращении Кеннеди дал понять, что рассматривает полет на Луну как средство одержать победу над Советским Союзом в «космической гонке». «Ни один [другой] космический проект, — подчеркнул президент, — в данный период времени не произведет на человечество большего впечатления, не будет более важным для долгосрочного освоения космоса или же более трудным и дорогим в осуществлении»[203].

Это не означает, что Кеннеди или его ближайшие помощники отбросили идею космического партнерства с СССР. Сотрудники аппарата Белого дома подготовили к предстоящему венскому саммиту записку, в которой обозначили четыре потенциальных сферы для сотрудничества Советского Союза и США. В их число вошли космос, ядерные исследования, изучение Земли, биология с медициной. В записке содержалась рекомендация президенту Кеннеди «в случае, если ход встречи будет к тому располагать» поднять вопрос о сотрудничестве в одной из этих сфер во время бесед с Хрущевым[204]. А 29 мая специальный советник президента по национальной безопасности Мак-Джордж Банди представил президенту к грядущей встрече на высшем уровне «новый и значительно улучшенный меморандум из отдела Визнера». В документе говорилось уже только о четырех вероятных сферах для сотрудничества, две из которых были связаны с ядерной физикой, а две — с космосом. Что касается космических проектов, то в их число входили использование наземной инфраструктуры для совместных экспериментов, а также исследование планет с помощью автоматических аппаратов. Передавая документ президенту, Банди, однако, предостерег: «Когда будете делать предложения Хрущеву (относительно научно-технического сотрудничества. — Ю. К.) от своего имени, Вам, видимо, не следует идти дальше выражения личного интереса [в этих проектах]. Выскажите мысль о том, что данный вопрос должен быть обсужден экспертами на встрече, организованной послом [Льюэллином] Томпсоном»[205].

Подобная предосторожность, по мнению Банди, не будет лишней, ибо «на практике процесс научного сотрудничества может идти очень трудно даже с друзьями и Вам ни к чему ставить собственный престиж на карту конкретных переговоров, которые в любой момент могут забуксовать по вине Советов»[206].

Суммируя итоги встречи на высшем уровне в июне 1961 г., Сергей Хрущев сказал следующее: «Переговоры в Вене не дали результата. И с новым президентом отец не нашел общего языка. А это означало продолжение ядерной гонки»[207]. Основные причины разногласий остались. Хрущев угрожал Кеннеди тем, что подпишет договор с ГДР до конца года, после чего новое правительство этой республики отрежет доступ американцам в Западный Берлин. Со своей стороны, президент США заявил, что подобное неприемлемо, и в случае необходимости его страна применит силу, чтобы сохранить за собой подобный доступ. Не желая уступать американцу, Никита Сергеевич пригрозил ответить силой на силу, после чего какие-либо дальнейшие попытки «навести мосты» между Советским Союзом и Соединенными Штатами потеряли всякий смысл. Это и выразил в аллегорической форме хозяин Белого дома, когда сказал, что «грядущая зима будет холодной»[208].

Впрочем, говорить о том, что Кеннеди не предпринял никаких «мостонаводящих» шагов, было бы несправедливо. Во время обеда в резиденции американского посла в Вене, по завершении первого заседания в рамках саммита, Кеннеди откровенно спросил Хрущева, «должны ли США и СССР вместе осуществить пилотируемый полет на Луну». Вопрос этот, несмотря на прямоту, был задан не официально, а как бы между прочим (сказалась, видно, рекомендация Визнера). Никита Сергеевич сначала по инерции ответил отрицательно, а потом полушутя добавил: «А собственно, почему бы и нет?». Когда же президент попробовал развить эту тему во время ответного обеда в резиденции советского посла, к главе Кремля, видимо, вернулось его серьезное настроение, и он прочел Кеннеди небольшую лекцию о внутренних и внешних факторах, способных повлиять на сотрудничество в космосе между СССР и США. Так, Никита Сергеевич, в частности, сказал, что в настоящее время он вообще накладывает «определенные ограничения» на советские лунные пилотируемые проекты, ибо осуществление их будет весьма дорогим. А это, в свою очередь, может отвлечь необходимые средства от укрепления обороны страны (недвусмысленный намек президенту).

Но Кеннеди, видимо с заложенным в его ирландском характере упрямством, вновь спросил Первого секретаря «в лоб», может ли вообще реализоваться совместная советско-американская лунная экспедиция. Пришлось Никите Сергеевичу объяснять «непонятливому» президенту, что сотрудничество в космосе невозможно без разоружения, ибо главные «действующие лица» в этом партнерстве — ракеты, — «могут быть использованы как для военных, так и для научных целей»[209].

Позднее Хрущев так обосновал в своих мемуарах нежелание сотрудничать в космосе с США: к тому времени у СССР была только одна «работающая» межконтинентальная баллистическая ракета — «семерка». Согласись Советский Союз участвовать с Соединенными Штатами в совместных космических исследованиях — и пришлось бы ему раскрыть перед потенциальным противником особенности конструкции этой МБР. А в инженерных способностях американцев Хрущев не сомневался. Стоит им, полагал он, взглянуть на советскую ракету, как они легко смогут ее воспроизвести. Дальше — больше. Иллюзий относительно боевых возможностей «семерки» Никита Сергеевич, оказывается, не питал, ибо опасался, что, скопировав ее, заокеанские специалисты тут же узнают о том, насколько эти возможности ограниченны. Значит, показав американцам свою ракету, заключает Хрущев, Советский Союз только продемонстрировал бы им свою слабость[210].

Таким образом, во многом из-за боязни руководства СССР раскрыть перед США свои «военно-стратегические карты», советско-американские «космические» отношения зашли в тупик. 6 сентября 1961 г. глава НАСА Уэбб, обращаясь к членам Американской ассоциации политических наук, в частности, заявил: «Очень жаль, что возможности для истинно международного сотрудничества в космосе не могут реализоваться из-за господствующей в мире политической ситуации. Советский Союз говорит о «желательности международной координации усилий всех стран и народов…» и заявляет, что «…для Советского Союза естественно и неизбежно играть ведущую роль в международных программах космических исследований…» Однако СССР лишь усиливает зависимость космической деятельности от политической конъюнктуры до такой степени, что даже подвергает резкой критике совершенно открытую программу метеорологических спутников «ТИРОС» (TIROS)[211].

И это при том, что СССР, как и другим странам, предложили открытый обмен данными по облачному покрову. СССР в самом деле был приглашен принять участие в данной программе[212]. Впрочем, начав «за упокой», Уэбб закончил «за здравие»: «Несмотря на сложившуюся ситуацию, НАСА продолжит свои усилия по вовлечению всех наций в международное сотрудничество, включая СССР. Президент Кеннеди подтвердил свою решимость «продолжать попытки сделать Советский Союз партнером по совместной (космической) деятельности»[213].

Слова Уэбба о намерениях Белого дома вскоре были подтверждены конкретными шагами американской администрации.

На этот раз Кеннеди решил действовать иначе и вернуться к казалось бы не оправдавшей себя тактике Эйзенхауэра в организации космического сотрудничества, а именно, использовать механизм ООН для недопущения милитаризации космоса. Подход этот, получивший название «всемирного» (all-nation), наглядно проявился в выступлении Кеннеди перед Генеральной ассамблеей ООН 25 сентября 1961 г. Суть его, с точки зрения американских национальных интересов, заключалась в следующем: Америка станет ведущей космической державой за счет главной роли, которую она сыграет в объединении усилий разных стран в области освоения космического пространства. То, что предшественник Кеннеди не смог ничего достичь на данном направлении, не остановило молодого президента. Очевидно, некоторые дипломатические новшества Белого дома, касающиеся международной космической деятельности, давали Кеннеди надежду на успех.

После венского саммита на формирование политики США в отношении СССР оказывал заметное влияние госсекретарь Дин Ачесон. По его мнению, Советский Союз должен чувствовать «твердую американскую руку» до тех пор, пока не смягчит свою позицию по Западному Берлину. Ачесон не рекомендовал руководству Соединенных Штатов обращаться к советским коллегам с какими-либо предложениями о сотрудничестве, ибо Кремль мог расценить их как проявление слабости со стороны США[214]. Понятно, что в подобных условиях Вашингтон не мог сделать Москве прямое предложение о сотрудничестве.

Но если нельзя напрямую, то можно попробовать косвенно, через ООН. В Белом доме так и решили поступить. Правда, учли при этом предшествующий опыт.

Во-первых, Соединенные Штаты согласились с существованием связи между сотрудничеством в космосе и разоружением, то есть с тем, на чем настаивал Советский Союз. Хотя рассматривали они эту связь как бы с другого конца: с их точки зрения, именно успешное партнерство могло стать прологом к разоружению. Как отметил постоянный представитель США при ООН Адлай Стивенсон, «если мы без промедления сможем начать [сотрудничать], это послужит основой для ослабления напряженности, а также облегчит продвижение к общему и полному разоружению»[215].

Во-вторых, американское предложение преследовало цель не только «сохранить космическое пространство для мирного использования», но также «установить глобальную систему спутников связи, объединившую бы весь мир с помощью телеграфа, телефона, радио и телевидения»[216]. Это было четкое следование рекомендациям группы Росси, советовавшей сотрудничать в «проектах, участники которых смогли бы избежать глубокого привлечения собственных ресурсов для их осуществления, а соответственно и связанных с этим трудностей».

Наконец, администрация Кеннеди, хоть и с трибуны ООН, но признала особую роль СССР и США в международном сотрудничестве в космосе, подчеркнув тем самым двухполюсной характер мировой космической деятельности. США пошли на компромисс в рамках Комитета по использованию космического пространства в мирных целях с тем, чтобы согласиться с требованием СССР, а именно: члены данного комитета должны принимать решения не голосованием, а на основе консенсуса. Напомним, что причина, по которой Советский Союз настаивал на этом, состояла в несправедливой, по мнению Кремля, расстановке сил внутри комитета — среди его членов было 12 «западных» стран, 5 — нейтральных и 7 — коммунистических. Таким образом, несмотря на достижения в космосе, СССР имел вполне реальные шансы оказаться в меньшинстве при голосовании.

Причина, по которой США пошли на компромисс, была выражена в выступлении представителя Австралии при ООН господина Плимсоли. Он сказал, что «с практической точки зрения соглашение между Советским Союзом и Соединенными Штатами желательно, а во многих случаях — и необходимо, если мы хотим, чтобы международная кооперация, да и решения Соединенных Штатов, имели бы какой-нибудь практический эффект»[217]. Суть же компромисса состояла в следующем: комитет будет стремиться выработать решение методом консенсуса и прибегать к голосованию лишь в том случае, если консенсуса достигнуть не удалось[218]. Во многом благодаря этому шагу предложенная Соединенными Штатами резолюция 1721 (XVI) под названием «Международное сотрудничество в деле мирного освоения космического пространства» была единодушно одобрена 20 декабря 1961 г.[219] Ее значение выходит за рамки вклада в предотвращение милитаризации космоса. Резолюция эта стала первым реальным результатом почти трехлетней деятельности ООН в области регулирования использования космического пространства[220].

Тот факт, что Советский Союз согласился с данным документом, стал для многих свидетельством нового подхода СССР к сотрудничеству в космосе, в частности, с США. Во-первых, Советский Союз принял выдвинутую США инициативу. Во-вторых, не возражал против того, чтобы отделить вопросы космического партнерства от вопросов разоружения. В-третьих, СССР согласился с резолюцией, призывающей к международному сотрудничеству в космосе в областях, где Соединенные Штаты, а не Советский Союз, «были готовы к тому, чтобы играть ведущую роль, а именно — использование спутников в развертывании глобальных систем наблюдения за погодой и связи»[221].

Впрочем, помимо определенной гибкости, продемонстрированной администрацией Кеннеди в отношении СССР, была и еще одна причина, по которой Кремль в целом согласился с американским подходом к международному сотрудничеству в космосе. Обостряющийся конфликт между Москвой и Пекином, одновременно с растущей зависимостью СССР от поставок зерна из США, вынуждали советское руководство смягчать жесткость конфронтационного тона в диалоге с Белым домом.

Следующим шагом Кремля, намекающим на его согласие, по меньшей мере, рассмотреть вопрос о сотрудничестве, стала поздравительная телеграмма, которую Хрущев направил Кеннеди 21 февраля по случаю полета Джона Гленна[222].

В этой телеграмме он признал, что если Советский Союз и США «…объединят свои усилия — научно-технические и материальные, для покорения Вселенной, это будет чрезвычайно благоприятно для прогресса науки и будет с радостью воспринято всеми людьми, которые хотели бы видеть, как научные достижения идут на благо человеку, а не служат холодной войне и гонке вооружений»[223].

Готовность Кеннеди перевести разговоры о советско-американском космическом партнерстве в практическую плоскость была продемонстрирована скоростью, с какой он откликнулся на телеграмму Хрущева. В ответном послании президента, в частности, говорилось:

«Я тепло благодарю Вас за Ваше поздравление по случаю успешного полета полковника Гленна. Я также приветствую Ваше заявление о том, что наши страны должны сотрудничать в освоении космоса. Я давно так считаю и ясно выразил это в своем первом Послании конгрессу о положении страны.

Мы, разумеется, верим в важность ощутимой поддержки нашей деятельности в данной области со стороны ООН, а, кроме того, напрямую сотрудничаем в этой сфере со многими другими странами. Но совершенно очевидно, что наши две страны имеют особые возможности, и в этой связи на них ложится особая ответственность.

Я отдаю распоряжение соответствующим сотрудникам этого правительства подготовить новые и конкретные предложения для проектов, которые можно было бы совместно осуществлять уже в ближайшем будущем»[224].

23 февраля помощник президента по национальной безопасности МакДжордж Банди направил госсекретарю меморандум № 129 по действиям в области национальной безопасности (National Security Action Memorandum), предписывающий государственному департаменту вместе с НАСА, отделом науки Белого дома, а также Национальным советом по аэронавтике и космосу «как можно скорее подготовить» новые предложения, о которых шла речь в ответе президента Хрущеву, а также «рекомендации, как лучше начать обсуждение данных вопросов с советскими представителями»[225]. Стремясь предотвратить возможную обиду со стороны Уэбба («как же так, госдеп — организация, в компетенции которой общие политические вопросы, «задает тон» в разработке рекомендаций по космосу, а моя организация — НАСА, профессионально занимающаяся космической деятельностью — лишь „подпевает"»), Банди направил отдельный меморандум и главе аэрокосмического агентства. В нем, в частности, объяснялось: просьба была адресована в первую очередь госдепу по той причине, что ее выполнение связано с международными переговорами. Но при этом, подчеркнул Банди, Кеннеди хочет, чтобы Вы знали, «как хорошо он понимает центральную роль Вашей организации в решении данного вопроса». Более того (тут Банди уже перешел на «доверительный шепот», насколько это было возможно в письменной форме), президент попросил его передать кое-что Уэббу в «частном порядке»: Кеннеди отдает себе отчет, что «с такого рода сотрудничеством связано множество проблем, как и то, что у Вас голова переполнена проектами, осуществление которых не должно ни остановиться, ни замедлиться». Это явный намек на развертывание программы «Аполлон». Однако, как отмечает Банди, «если мы сможем ясно дать понять, что намерены энергично и прямо добиваться сотрудничества с Советами в данной сфере, это может принести нам реальную политическую выгоду. Не исключено, что прогресс в данном направлении автоматически окажет смягчающий воздействие на Берлинский кризис». «По этой причине, — высказал свое предположение Банди, — президент надеется, что Вы призовете Ваших людей проявить немного творчества, чтобы найти хорошие проекты (для сотрудничества с СССР. — Ю. К.)»[226].

Уже 6 марта госсекретарь Раск отправил Кеннеди черновик письма Хрущеву, который содержал «ряд конкретных предложений,…сформулированных таким образом, чтобы Советам было легче дать положительный ответ». «Если Вы одобрите данное письмо, — продолжал Раск, — мы вскоре доставим его [адресату]… и в течение довольно длительного времени не будем предавать его огласке, чтобы у Советов была возможность дать нам обдуманный ответ. Мы, тем не менее, в конфиденциальной форме проинформируем несколько заинтересованных стран об этом шаге»[227].

Кеннеди одобрил письмо, которое 7 марта было отправлено Хрущеву. В послании содержался ряд проектов, в рамках которых США и СССР могли бы объединить свои усилия, в том числе: а) метеорологические спутники; б) взаимное предоставление услуг, связанных со слежением за космическими объектами, или, проще говоря, сотрудничество советских и американских НИПов — наземных измерительных пунктов; в) составление магнитного поля Земли из космоса; г) обмен информацией по спутникам связи, а также д) совместные работы в области космической медицины.

Как видно из письма, Кеннеди не повторил своего предложения Хрущеву сделать лунную пилотируемую программу совместным советско-американским предприятием. Это неудивительно — НАСА, политические круги США, аэрокосмическая индустрия Америки да и общественное мнение этой страны все больше и больше предпочитали видеть отношения Советского Союза и Соединенных Штатов в космосе в форме гонки, а не партнерства. Но даже если бы Кеннеди и сделал подобное предложение — насколько велика была бы вероятность положительного ответа Хрущева? Рискну предположить, что не очень. В начале 1962 г. Советский Союз тоже начал понемногу втягиваться, хоть и довольно неуклюже (об этом речь чуть дальше), в «лунную гонку». После околоземной орбиты Луне предстояло стать главной ареной для продолжающегося «состязания» в космосе двух стран, а дух соперничества, как известно, плохо сочетается с духом сотрудничества.

Впрочем, умолчав о лунной экспедиции, Кеннеди вместе с тем оставил возможности и для расширения партнерства за пределы, обозначенные в его письме: «Помимо этих конкретных проектов, мы готовы обсудить и более широкое сотрудничество в куда более грандиозных проектах, которые должны быть предприняты в области освоения космического пространства. Задачи, которые придется при этом решать, столь сложны, а риск для храбрецов, занимающихся освоением космоса, столь велик, что мы обязаны по велению совести использовать каждую возможность, чтобы совместными усилиями, в том числе и финансовыми, решать эти задачи с целью уменьшения риска»[228].

В своем послании Кеннеди намекнул на возможность будущего сотрудничества СССР и США в области «пилотируемого и беспилотного исследования космоса», в частности изучения лунной поверхности автоматическими средствами. Не исключил он даже «взаимное определение шагов, которые необходимо предпринять в развитии всестороннего научного исследования Марса и Венеры, включая рассмотрение возможного использования пилотируемых полетов в осуществлении подобных программ». Наконец, президент вновь подчеркнул, что рассматривает сотрудничество в космосе в первую очередь как взаимодействие между Советским Союзом и Соединенными Штатами: «По мере достижения соглашений между нами по каким-либо элементам этих или подобных им программ, предлагаю информировать об этом Комитет ООН по использованию космического пространства в мирных целях». Как видно, глава Белого дома предложил лишь post factum ставить ООН в известность о советско-американской космической деятельности, не более того[229].

Никита Сергеевич ответил Кеннеди почти через две недели после того, как получил от него письмо. Глава Кремля согласился практически со всеми предложениями американского президента о возможных сферах сотрудничества в космосе, включая спутники связи, метеорологические ИСЗ, составление карты магнитного поля Земли, а также космическую биологию и медицину. Хрущев отверг только возможность взаимодействия в использовании НИПов. Согласиться на такое даже на взаимной основе было, по мнению Никиты Сергеевича, все равно, что узаконить доступ «американских шпионов» к секретной информации о размещении и характере перемещения в космосе советской орбитальной группировки.

Благосклонно отреагировав на письмо президента, Хрущев не был бы Хрущевым, если бы не попытался представить дело так, будто от него, а не от Кеннеди исходила инициатива о советско-американском партнерстве, и американский президент лишь внял совету своего мудрого советского коллеги: «Ознакомившись с Вашим посланием от 7 марта сего года, я с удовлетворением отмечаю, что мое письмо к Вам от 21 февраля, содержащее предложение об объединении двух наших стран в покорении космоса, нашло должное понимание со стороны правительства Соединенных Штатов».

В подтверждение своих слов Никита Сергеевич сослался на предложения о сотрудничестве в космосе, с которыми советское правительство обращалось в марте 1958 г., в апреле 1961 г. и в феврале 1962 г. к международному сообществу и прежде всего — к США. Но Хрущев «забыл», что все предложения, за исключением февральского, были прочно увязаны с разоружением и ликвидацией иностранных военных баз. Теперь глава Кремля признался Кеннеди, что по прочтении его письма понял: «Направление Ваших мыслей, в сущности, не отличается от того, в котором и мы рассматриваем практические шаги в области подобного сотрудничества». Видимо, стремясь подтвердить серьезность отношения к возможному космическому партнерству с Америкой, Хрущев прямо спросил президента: «С чего начнем?». Список вероятных совместных проектов, предложенных Кеннеди, глава Кремля дополнил двумя, включая «помощь в поиске и спасении космических кораблей, спутников и капсул, совершивших аварийную посадку», в особенности когда это «связано со спасением жизней космонавтов — этих отважных исследователей дальних уголков Вселенной». Второй проект «от Хрущёва» состоял в «решении важных юридических проблем, поставленных космической эрой перед самой жизнью». К числу такого рода проблем Никита Сергеевич отнес ситуацию, когда кто-то (читай — США) создает «препятствия для исследования и изучения космоса, осуществляемых в мирных целях»[230].

Эти две новых сферы для потенциального партнерства, добавленные к перечню предложенных Белым домом, были отнюдь не проявлениям душевного порыва Хрущева, наконец-то оценившего «открытость и дружественность» американского президента. Никита Сергеевич преследовал вполне конкретные цели, связанные, прежде всего, с обеспечением национальной безопасности СССР. В начале 1960-х гг. спутники-шпионы США стали доставлять все большую головную боль политическому и военному руководству Советского Союза. Их растущее количество было напрямую связано с новой стратегической доктриной Кеннеди, получившей название «за исключением городов» («no-cities»). Суть доктрины в нанесении ударов по избранным целям, по возможности исключая неоправданные жертвы среди мирного населения, сосредоточенного в основном в городах. Напомним, что до этого вооруженные силы США руководствовались выдвинутой Эйзенхауэром доктриной «массированного возмездия». Разумеется, новую стратегию Кеннеди было невозможно претворить в жизнь без составления детальных карт СССР, с указанием точного местонахождения ракетных частей, баз подводных лодок, аэродромов, подразделений ПВО и т. д. И к сентябрю 1961 г. при помощи спутников-шпионов задача эта была в целом решена[231].

Вначале Хрущев даже намеревался написать Кеннеди формальный протест, но после отказался от этой мысли, как бесполезной — наверное, вспомнил, что только уничтожение самолета-разведчика У-2 смогло остановить полеты машин этого типа над Советским Союзом. Возвращаемые капсулы некоторых американских спутников-шпионов совершили незапланированные посадки на территории СССР и даже были найдены, но в руки «компетентных органов», к сожалению, попали в плачевном состоянии. Причина — любопытство обнаруживших их местных жителей, желавших посмотреть, а что там внутри[232].

Таким образом, есть основание предположить, что, говоря о спутниках и капсулах, совершивших «аварийную посадку», Никита Сергеевич косвенно намекал Кеннеди на возможность быть «схваченным за руку» при очередной попытке фотографирования территории Советского Союза при помощи спутника-шпиона.

Что же касается препятствий для исследования и изучения космоса в мирных целях, которые «кто-то» может создать, то Никита Сергеевич имел в виду не только довольно успешный опыт советско-американского сотрудничества в области космического законотворчества (совместное принятие резолюции ООН), но и так называемый «Проект Вест Форд» (Project West Ford). Суть проекта ВВС США, разработанного Массачусетским технологическим институтом, состояла в следующем: на околоземную орбиту «забрасывалось» 350 млн тончайших медных нитей. Каждая из них длиной 17,78 мм и 0,254 мм в диаметре. Летя «роем» вдоль орбиты, они должны были стать своего рода отражающей антенной для коротких волн (8 000 MHz). Цель эксперимента — создание глобальной системы радиосвязи, нечувствительной к «глушению».

Проект был одобрен Белым домом 4 октября 1961 г. Однако реакция на него в международных научных кругах оказалась неоднозначной. Многие посчитали, что «медное облако» может создать помехи для работ радиотелескопов, да и вообще — изменить характеристики околоземного пространства. Тем не менее, представители политических кругов стран-членов НАТО отнеслись к «Вест Форду» весьма благосклонно, ибо разглядели в нем весьма существенное подспорье к системе стратегического «сдерживания».

Вывести спорный груз на орбиту удалось лишь со второй попытки — 10 мая 1963 г. «Нитки» образовали довольно компактное облако, вращающееся вокруг Земли с периодичностью 166 мин. по околополярной орбите на высоте 3 704 км. Журнал «Сайенс» (Science — «наука») сообщил в номере от 16 декабря 1963 г., что почти все «нитки» к этому времени прекратили свое существование в плотных слоях атмосферы[233].

Пожалуй, один из наиболее важных моментов письма Хрущева к Кеннеди состоял в признании отсутствия жесткой зависимости между партнерством в космосе и разоружением:

«В то же время мне кажется очевидным, что масштабы нашего сотрудничества в мирном освоении космоса, так же, как и выбор направлений, в которых данное сотрудничество будет возможно, в некоторой степени связаны с решением проблемы разоружения. До тех пор, пока соглашение о всеобщем и полном разоружении не будет достигнуто, обе наши страны будут ограничены в своих возможностях сотрудничать в области мирного использования космоса. Не секрет, что ракеты, запускаемые с военными целями, и космические корабли — с мирными, создаются на основе одних и тех же научно-технических достижений… Куда более широкие перспективы для сотрудничества и объединения наших научно-технических достижений, включая совместное строительство космических кораблей для полетов к другим планетам — Луне, Венере и Марсу, откроются вместе с заключением соглашения о разоружении»[234].

Подводя итог подобной эволюции в отношении Кремля к партнерству в космосе, госсекретарь Раск в своем меморандуме Кеннеди от 15 мая 1962 г. отметил: «Советы продолжают упоминать необходимость разоружения в качестве предисловия для тесного и широкомасштабного космического сотрудничества, но не обязательно — для более скромного сотрудничества»[235].

В своем письме к Хрущеву от 7 марта 1962 г. Кеннеди выразил надежду, что представители СССР и США «смогут встретиться в ближайшее время, чтобы обсудить наши и ваши идеи с точки зрения их практической реализации». В ответном послании от 20 числа того же месяца Никита Сергеевич также отметил, что представители СССР «получат инструкции встретиться с представителями Соединенных Штатов с целью обсуждения конкретных вопросов сотрудничества в исследовании и мирном использовании космического пространства в интересах наших стран». Намерения глав СССР и США воплотились в жизнь довольно быстро — 27 марта, или через неделю после того, как Кеннеди получил мартовское письмо Хрущева.

Итак, Соединенные Штаты и Советский Союз впервые от красивых слов о благе сотрудничества в космосе перешли к конкретным действиям, призванным это благо реализовать. Со стороны СССР в переговорах, посвященных практическим вопросам взаимодействия двух стран за пределами атмосферы, участвовал академик-секретарь Отделения технических наук АН СССР А. А. Благонравов, а со стороны США — заместитель администратора НАСА Хью Драйден. За время, когда у власти одновременно находились Кеннеди и Хрущев, между Благонравовым и Драйденом состоялось пять встреч. Первая — с 27 по 30 марта 1962 г. в Нью-Йорке, вторая — с 29 мая по 7 июня в Женеве, третья — в марте 1963 г. в Риме, четвертая — в мае того же года в Женеве и пятая — в сентябре 1963 г. в Нью-Йорке[236]. Информация о переговорах с советской стороны помечалась если не грифом «секретно», то «для служебного пользования». По воспоминаниям Сыромятникова, в то время аспиранта Института машиноведения, который возглавлял Благонравов, «меня, заочного аспиранта его института, он к этим проблемам (связанным с сотрудничеством в космосе с американцами. — Ю. К.) не привлекал, видимо, по соображениям секретности. Мне в то время об этих переговорах вообще ничего не было известно»[237].

Несмотря на отказ Благонравова обсуждать вопросы, связанные с взаимным использованием НИПов, а после — и перспективы партнерства двух стран в области космической биологии и медицины[238], ему и Драйдену удалось, по окончании встречи в Женеве в июне 1962 г., подписать 8 числа того же месяца двустороннее соглашение о сотрудничестве. Документ состоял из трех частей, в каждой охватывалась сфера для потенциального взаимодействия. Первая состояла в обмене данными с метеорологических спутников, включая их координированные запуски. Вторая — в совместном составлении карты магнитного поля земли. Третья — в совместных экспериментах в области космической связи с использованием американского спутника — пассивного отражателя радиосигналов «Эхо II» (ECHO II)[239], или же активных спутников связи, которые могут быть запущены в будущем СССР и США[240].

Позже Драйден упомянул, что он и Благонравов положительно рассмотрели возможность обмена опытом между советскими учеными, разрабатывающими космический аппарат для полета к Марсу, и американскими — для полета к Венере. Это планировалось сделать во время встречи в рамках программы КОСПАР (COSPAR)[241] в июне 1963 г. в Варшаве[242].

Стороны договорились о двухмесячном «тайм-ауте» для обсуждения на правительственном уровне подписанного документа и внесения необходимых изменений. По истечении срока в августе 1962 г. выяснилось — соглашение устраивает и Советский Союз, и Соединенные Штаты, что было отмечено в соответствующих нотах, которыми обменялись посольство США в Москве и МИД СССР. Окончательно закрепить официальный статус достигнутой договоренности и поднять ее на уровень отношений между правительственными организациями двух стран, курирующих космическую деятельность, должен был обмен соответствующим письмами между президентом АН СССР Келдышем и администратором НАСА Уэббом[243].

Процедура состоялась, но с задержкой, которая лишний раз продемонстрировала, насколько советско-американское сотрудничество в космосе зависит от общего состояния отношений между Советским Союзом и США. Осенью 1962 г. случилось то, что впоследствии получило название Кубинского (Карибского) ракетного кризиса. Он был вызван размещением на Кубе 42 советских баллистических ракет средней дальности (БРСД) типа Р-12 (SS-4) и Р-14 (SS-5) с ядерными боеголовками. Составление плана действий и его реализация пришлись на весну-осень 1962 г. 24 мая Президиум ЦК КПСС принял решение о переброске контингента советских войск на территорию Кубы (операция «Анадырь»), а 10 июня тот же орган утвердил решение о доставке на Кубу ракет[244].

Формально поводом для установки БРСД на острове была защита Кубы от возможной агрессии США. В то же время данная акция очевидно преследовала цель создания у границ Соединенных Штатов опасности, аналогичной той, которую США создали у советских границ, разместив в сопредельных с СССР государствах свои ядерные ракеты. Хрущеву приписывают такой обращенный к министру обороны Родиону Малиновскому вопрос: «Почему бы не запустить ежа дяде Сэму в штаны?»[245]

Проявив исключительную жесткость, Соединенные Штаты вынудили Советский Союз вывести с Кубы свои ракеты. Пик кризиса в советско-американских отношениях пришелся на октябрь 1962 г. По мнению большинства политиков и экспертов, никогда в послевоенные годы мир не стоял так близко к атомной войне, как во время «14 дней в октябре» (еще одно название Кубинского кризиса, по продолжительности его наиболее острого периода)[246].

Когда стало известно о ракетах на «острове Свободы», Кеннеди издал приказ, согласно которому американская сторона не «должна предпринимать никаких действий в рамках двустороннего [соглашения] по космосу между США и СССР, пока не урегулирована ситуация вокруг Кубы».

Но уже 30 октября, буквально через два дня после того, как Хрущев и Кеннеди достигли взаимопонимания по выходу из создавшегося положения (СССР убирал с Кубы БРСД, а США обязались не нападать на остров), Келдыш и Уэбб обменялись письмами. Очевидно, что Белый дом и Кремль спешили послать друг другу сигнал о намерении «не поминать старое», и взаимное стремление к космическому партнерству было лучшим символом желания двух лидеров «разогнать облака» в советско-американских отношениях. А 5 декабря Советский Союз и Соединенные Штаты совместно проинформировали Комитет ООН по космосу о достигнутой договоренности по взаимодействию в космосе[247]. После этого правительства СССР и США через Телеграфное агентство Советского Союза (ТАСС) и пресс-службу НАСА публично воздали должное этому соглашению, как средству развития международного научного сотрудничества в целом[248].

Интересно отметить, что переговоры Драйдена и Благонравова практически не касались тем, выходящих за рамки совместных действий Советского Союза и Соединенных Штатов в космосе. Дух холодной войны, правда, немного ощущался в начале встреч. Благонравов не принял предложение США сотрудничать в области исследования верхних слоев атмосферы при помощи стратостатов, отметив, что в Советском Союзе «вообще не любят стратостаты». Это был явный «камень», брошенный в американский «огород». Соединенные Штаты в тот период времени активно использовали высотные шары как для разведки, так и для разброса пропагандистской литературы над восточноевропейскими странами «социалистического лагеря». Для борьбы с «надувными шпионами» в СССР был даже создан специальной высотный самолет М-55, впоследствии названный «Геофизика».

Досталось от академика-секретаря и «Проекту Вест Форд», когда он заговорил о недопустимости ситуации, при которой одно государство в космосе мешает другому. Наконец, Анатолий Аркадьевич зачитал протест против ядерных испытаний, проводимых США в атмосфере, а затем сказал, что «советские ученые… приветствовали бы совместное заявление ученых США и СССР, ограничивающее использование космического пространства только для мирных целей и осуждающее применение спутников-шпионов»[249]. Интересно, что, по наблюдению американской стороны, Благонравов испытывал определенную неловкость, вручая своему американскому коллеге подобную «ноту протеста». Анатолий Аркадьевич говорил «почти извиняющимся» тоном и сказал к тому же, что ему «поручили» сделать это[250]. Однако после того, как Драйден в вежливой, но твердой форме дал понять, что «у нас (т. е. американцев. — Ю. К.) нет ни компетенции в данной сфере, ни полномочий, чтобы ее касаться, никаких попыток затронуть данные вопросы больше сделано не было». Более того, «обе стороны поняли, что единственная надежда (добиться конкретных результатов в ходе переговоров. — Ю. К.) — это оставаться в пределах областей, не находящихся в эпицентре холодной войны»[251].

Чтобы разработка плана совместных действий в космосе шла и в перерывах между встречами Драйдена и Благонравова, стороны договорились в ходе встреч, прошедших в марте 1963 г. в Риме и в мае того же года — в Женеве, о формировании рабочих групп, состоящих из советских и американских специалистов. Был подписан и еще один документ — «Первый меморандум о взаимопонимании относительно реализации двустороннего соглашения от 8 июня 1962 г.». Меморандум был официально одобрен Советским Союзом и Соединенными Штатами 8 июля и 1 августа того же года, правда скорее на уровне Драйден — Благонравов, чем Уэбб — Келдыш. Далее стороны проинформировали Комитет по космосу ООН о данном соглашении как о вступившем в силу[252].

Практическая реализация достигнутых договоренностей, как, впрочем, и следовало ожидать, вновь продемонстрировала — космическую деятельность, пусть преследующую и чисто научные цели, но все равно играющую немаловажную роль в балансе сил между участниками холодной войны, от «войны» этой полностью отделить нельзя. Вначале выяснилось, что раньше 1964 г. сотрудничество в области изучения погоды из космоса начаться не сможет, но даже если и начнется, то лишь на основе взаимности — американские комические снимки в обмен на советские. Драйден специально отметил этот момент в выступлении на слушаниях в сенате по бюджету НАСА на 1964 г., что дает основание предположить — со взаимностью возникли проблемы[253].

Что касается совместных геомагнитных исследований, для этого советским специалистам пришлось бы раскрыть американским коллегам точность работы своих НИПов, что им, как уже отмечалось, делать было запрещено. Наконец, о взаимодействии в сфере спутников связи не могло быть и речи до начала 1964 г. — времени вывода на орбиту «Эхо II». Соглашение, правда, предусматривало возможность альтернативы «Эхо» в виде специальных ИСЗ, запускаемых СССР и США, но ни та, ни другая сторона не приступили к ее реализации.

Не стоит думать, будто только советская сторона опасалась передать потенциальному противнику, пусть и непреднамеренно, сведения, содержащие военную тайну, или же что Кремль был одинок в своей озабоченности дать больше, чем получить взамен. Отнюдь. Как свидетельствует меморандум МакДжорджа Банди президенту Кеннеди, аналогичные тревоги испытывала и американская сторона. В документе Банди, в частности, отметил: «Я знаю, Вы озабочены перспективой политических нападок на соглашения, которые заключает Драйден. Думаю, эти три проекта (по которым удалось достичь взаимопонимания. — Ю. К.) вполне безопасны. ЦРУ и Министерство обороны рассмотрели их буквально «под микроскопом», подробно доложили (о результатах этой экспертизы. — Ю. К.) придирчивым и скрупулезным конгрессменам… и у тех это не вызвало никакой критики». В рамках проектов, продолжил Банди, «мы получаем столько же, сколько даем», и при этом «не раскрываем ни наших передовых технологий, ни базирующихся на их основе наших разведывательных возможностей»[254].

Подводя общий итог переговорам с Благонравовым, Драйден в выступлении 24 апреля 1963 г. перед сенатским Комитетом по аэронавтике и космическим исследованиям, в частности, сказал, что их главным результатом стал «…не прогресс в осуществлении совместных проектов, но (1) дальнейшее сокращение, возможно с целью сделать их более реализуемыми, и без того весьма узких областей, в которых обе страны решили сотрудничать, и (2) подтверждение в более конкретной форме намерений сотрудничать в новых рамках»[255].

Согласно сообщению газеты «Вашингтон Пост», обе стороны также исключили какое-либо взаимодействие в сфере пилотируемой экспедиции на Луну (это и понятно — «лунная гонка» ведь уже фактически началась). Благонравов отказался предсказать, кто придет к «финишной ленточке» первым. «Это ведь как скачки», — заметил он, а Драйден высказался: «Надеюсь, мы прибудем туда вместе». Впрочем, Анатолий Аркадьевич не стал полностью закрывать дверь перед возможностью пусть и ограниченного партнерства СССР и США в области пилотируемых полетов, обмолвившись, мол, если будем сотрудничать в области сбора сведений об условиях космической среды, сможем быстрее достичь цели повышения безопасности полетов людей в космос[256].

В целом достигнутые соглашения, по мнению Уэбба, предусматривали скорее «координацию, чем интеграцию» космической деятельности двух стран. А Фруткин, принимавший активное участие в переговорах Драйдена и Благонравова, так охарактеризовал границы советско-американского взаимодействия в рамках подписанных документов: «Не будет никакого обмена, ни секретной, ни закрытой информацией. Никакая из сторон не станет поставлять оборудование другой стороне (для совместных проектов. — Ю. К.). В отношениях между сторонами не будет никаких платежей. От НАСА не потребуется начинать какие-либо новые программы или изменять существующие. Поток информации от одной стороны к другой будет основан на принципе взаимности и может быть легко прерван, если взаимность будет отсутствовать»[257].

Однако, пожалуй, самым большим «отрезвляющим душем» для американских энтузиастов сотрудничества в космосе с Советским Союзом стало игнорирование Кремлем самого факта переговоров или заключенных соглашений. Ни Хрущев, ни кто-либо другой из высших руководителей СССР не упомянули о шагах, сделанных в направлении космического партнерства между Советским Союзом и Соединенными Штатами[258]. Вашингтон воспринял это, как сигнал со стороны Москвы — подписанные Драйденом и Благонравовым документы, возможно, и могут стать материалом для «бумажного кораблика», призванного создавать благодушное настроение ученым и общественности двух стран, но отнюдь не для «ледокола», способного взломать лед холодной войны.

Но жизнь даже такого «кораблика» могла оказаться под угрозой. Надежды на конструктивное взаимодействие между СССР и США в рамках Комитета по космосу ООН также во многом оказались иллюзорными. Вся работа данного органа, по сути, свелась к мелочному выяснению различных юридических аспектов освоения космического пространства, сопровождаемому столкновениями по любому поводу между американскими и советскими представителями. Единственным реальным результатом работы комитета стал доклад 17 Генеральной ассамблее ООН от 14 сентября 1962 г., в котором констатировалось отсутствие прогресса по выяснению спорных вопросов[259]. Все, что смогла сделать ООН — выразить сожаление по поводу создавшейся ситуации и призвать членов Комитета по космосу к «сотрудничеству в целях дальнейшей разработки законодательства по космическому пространству»[260].

Впрочем, призыв генассамблеи не смог не то что придать импульс работе данного органа, но более того — даже предотвратить конфликт между его членами, фактически заведший деятельность комитета в тупик. 24 мая 1963 г. представитель СССР при ООН Николай Федоренко отправил письмо Генеральному секретарю этой организации под названием «Опасные действия США в открытом космосе». Послание повторяло уже выдвигавшиеся против Соединенных Штатов обвинения. Первое — в связи с «Проектом Вест Форд», в частности, то, что в случае войны «400 миллионов медных иголок» будут использоваться для наведения на цели ракет с ядерными боеголовками и стратегических бомбардировщиков. Второе — в связи с ядерными испытаниями в атмосфере, представлявшими опасность для всего человечества. Составленное в резких тонах, письмо делало не менее резкий вывод: «Данные факты бесспорно свидетельствуют о том, что в космосе так же, как и на Земле, Соединенные Штаты действуют не в интересах мира и улучшения отношений между государствами, а в интересах собственной политики подготовки к войне — политики, ради которой они готовы нарушить все принципы международного права»[261].

Со своей стороны, США также не «остались в долгу». 6 июня американский представитель при Организации Объединенных Наций Адлаи Стивенсон распространил в качестве официального документа ответ на письмо Федоренко. В нем, в частности, отмечалось, что международное научное сообщество было поставлено в известность об особенностях «Проекта Вест Форд» и может подтвердить его мирную направленность. Америка проинформирует мировую общественность о его результатах, как делала это раньше в отношении собственных атмосферных ядерных испытаний. А что касается Советского Союза, то он «в резком отличии» от Соединенных Штатов «…никогда не объявлял о ядерных испытаниях в атмосфере, которые он проводил осенью 1961 г., следом за своим односторонним нарушением добровольного моратория на ядерные испытания, который действовал с 1958 г. Советский Союз также не объявил о трех атмосферных ядерных испытаниях, проведенных осенью 1962 г. Не признал он и факт их осуществления»[262].

Анализируя, как развивалось советско-американское взаимодействие в космосе, Кеннеди вынужден был признать, что его надежды построить «космический мост» между США и СССР оказались во многом призрачными. Он и сказал об этом на пресс-конференции, состоявшейся 17 июля 1963 г.[263] Настроение президента разделил конгресс, который сначала положительно отнесся к переговорам с Советским Союзом о партнерстве в космосе. Причем разочарование у законодателей наметилось раньше, чем у главы Белого дома. Еще в 1962 г. сенатор Керр, комментируя доклад Драйдена перед сенатом о советско-американском соглашении, заключенном в июне 1962 г., сказал: «…Прослушав Ваше выступление, я был вынужден прийти к выводу, что причина, по которой оно было столь кратким, заключалась в ограниченности результатов (реализации подписанных документов. — Ю. К.)»[264]. Примерно через год сенатор Маргарет Чейз Смит прямо спросила Драйдена в ходе слушаний по поводу «Первого меморандума о взаимопонимании…»: «…в течение всего времени, что Вы проводили переговоры [с Благонравовым], что реального удалось нам получить от Советского Союза? Не могли бы Вы назвать полдюжины сколько-нибудь существенных примеров научных знаний, полученных в СССР, которые он передал бы нам в рамках этого соглашения?»

В ответе Драйден смог упомянуть лишь о согласии советской стороны использовать так называемый «абсолютный магнетометр» в совместных работах с американцами, но после вынужден был признать: «…не думаю, что мы сможем много сказать о том, действительно ли ведет данное соглашение к обмену информацией, пока его пункты не станут выполняться»[265].

Впрочем, к лету 1963 г. как НАСА, так и другим правительственным органам США стало ясно, что переговоры Драйдена с Благонравовым идут в никуда и продолжат следовать в этом направлении до тех пор, пока не произойдут кардинальные изменения в структуре взаимодействия между советскими и американскими специалистами. Это и имел в виду Драйден, когда сказал на слушаниях в сенате: «Первая возможность проверить, получим ли мы какую-либо конкретную отдачу от этого соглашения, будет во время встречи в Варшаве в рамках КОСПАРа, где соберутся вместе ученые, работающие по проектам исследования Марса и Венеры»[266].

Однако, по свидетельству Фруткина, советские специалисты в ходе данной встречи были скованы «оковами секретности». Именно вследствие этих «оков» все их контакты с американскими коллегами носили весьма ограниченный и чисто формальный характер. Представители СССР не могли предоставить никакого доступа ни к информации по советским приборам, предназначенным для космических исследований, ни к «сырым» данным, полученным в результате исследований. Они не были готовы даже намекнуть на используемые носители или же на наземное приборное оборудование. Не дали они общих сведений об их инфраструктуре слежения за космическими объектами и приема данных[267]. Причины подобной молчаливости своих «братьев по космонавтике» объяснил Сыромятников:

«В 60-е годы, благодаря инициативе Хрущева, специалистов передовых промышленных отраслей, включая РКТ (ракетно-космическая техника. — Ю. К.), стали иногда посылать за границу. Высшее руководство осознавало, что для сохранения передовых позиций необходимо наладить непосредственный контакт с зарубежными коллегами, в том числе на международных конференциях, организация которых приобретала все больший размах. Работники «почтовых ящиков» (так на жаргоне назывались предприятия, единственным адресом которых был номер их почтового ящика. — Ю. К.) вроде нашего п/я 651 были засекречены. Даже сам факт участия в создании «закрытой» техники считался большим секретом. При оформлении на работу мы давали подписку о неразглашении государственной и военной тайны и даже о том, что не будем никогда, ни при каких обстоятельствах общаться с иностранцами. Внутри предприятия существовало еще несколько барьеров, которые ограничивали доступ к секретной информации. Секретным считалось все новое, еще не летавшее, представлявшее интерес, а значит — соблазн для шпионов. Чтобы преодолеть это противоречие — сохранить тайну и избежать полной изоляции от бурно развивавшейся техники в США и в других странах, чтобы не отстать от научно-технического прогресса, была создана целая система защиты и фильтрации. Эту систему непосредственно курировал ЦК КПСС. Поездка каждого специалиста на конференцию требовала специального разрешения ЦК с подачи оборонного отдела, который курировал ВПК. Перед первым выездом все специалисты, партийные и беспартийные, посещали ЦК и давали дополнительную подписку, как у нас говорили, «расписывались кровью», почти как подпольщики и партизаны времен войны, что ни при каких обстоятельствах не выдадут „тайны"»[268].

В итоге, пожалуй, даже самый большой оптимист, проанализировав развитие советско-американского сотрудничества в космосе в 1962-1963 гг., не нашел бы иных слов для его описания, кроме как «дорога в никуда».

Наверное, если бы Кеннеди преследовал цель объединить усилия США и СССР за пределами земной атмосферы только в основном ради освоения космического пространства, вряд ли из Белого дома последовало еще хоть одно предложение Кремлю о космическом партнерстве. Но космос для президента был прежде всего средством решения политических задач, в число которых входило и улучшение отношений с Советским Союзом.

Из этого, впрочем, не следует, что Кеннеди как заведенный снова и снова приглашал СССР вместе с США «направиться к звездам». Отнюдь. Более того, молодого президента все сильнее охватывал азарт «лунной гонки». Когда он объявил о национальной цели доставить человека на Луну, его обуревали сомнения — а сможет ли нация сделать это. По словам его ближайшего советника Визнера, если бы Кеннеди «смог выйти из крупной космической программы без того, чтобы не нанести стране тот урон, который, по его мнению, мог последовать за этим шагом, он бы сделал это»[269]. Однако по мере того как космическая программа США набирала обороты, а американские достижения в космосе становились все более очевидными и весомыми, глава Белого дома «все больше отождествлял себя с космическими успехами своей страны и с астронавтами, их олицетворявшими»[270]. Причем подобные тенденции в отношении Кеннеди к космосу наметились еще до его июльской пресс-конференции в 1963 г., где он фактически признал тщетность своих усилий организовать космическое сотрудничество с СССР. Так, в речи, которую он произнес перед студентами университета им. Райса (Rice University) в г. Хьюстон, штат Техас, 12 сентября 1962 г., президент сказал прямо: «Те, кто были до нас, сделали все возможное, чтобы эта страна «оседлала» первые волны промышленной революции, первые волны современных открытий и первые волны ядерной энергетики. И это поколение не намерено плестись в хвосте наступающей космической эры…

…Мы решили лететь на Луну. Мы решили лететь на Луну в этом десятилетии, а также сделать другие вещи не потому, что они просты, но потому, что сложны. Потому, что цели, которые в этой связи мы ставим перед собой, помогут организовать и выявить наши лучшие силы и таланты. Потому, что этот тот вызов, который мы желаем безотлагательно принять и над которым одержать победу, равно, как и над другими [вызовами].

Именно в силу данных причин, я расцениваю прошлогоднее решение переключить «коробку» наших усилий в космосе на «повышенную передачу», как одно из наиболее важных решений, которые будут сделаны в ходе моего пребывания на посту президента…»[271]

По мнению исследователей политической истории советско-американского сотрудничества в космосе Додда Харви и Линды Сиккоритти, по мере того, как Кеннеди все больше узнавал о разных аспектах космической деятельности и все больше вовлекался в нее, он стал расценивать космическую программу США не только как средство демонстрации национальной мощи. Она стала для него средством дальнейшего наращивания и расширения этой мощи. Истинное значение экспедиции на Луну состояло не просто в победе над русскими в рамках конкретного космического проекта. Пилотируемый полет на естественный спутник Земли должен был стать осью, вокруг которой предстояло организовать и осуществить целый спектр мероприятий. Их цель — навсегда увести Соединенные Штаты «в отрыв» от Советского Союза в любой области освоения космического пространства[272].

К настоящему времени у читателя должно было сложиться довольно четкое мнение: экспедиция на Луну была для 35-го президента США «политическим рычагом», с помощью которого он намеревался изменить баланс внутриамериканского и мирового общественного мнения в пользу Америки. Однако, выступая на открытых форумах или давая интервью прессе, Кеннеди все-таки пытался маскировать довольно узкотщеславную цель «утереть нос» русским в космосе на фоне разговоров о том, как программа «Аполлон» поможет «организовать и выявить… лучшие силы и таланты» Соединенных Штатов.

Но в кругу ближайших советников и помощников Джон Фицжеральд мог позволить себе большую прямоту и открытость, чем на трибуне конгресса или же перед объективами телекамер. Он и продемонстрировал это 20 ноября 1962 г. во время встречи в Белом доме с администратором НАСА Джеймсом Уэббом, директором бюджетного отдела в администрации президента Дэвидом Бэллом, ассоциированным администратором НАСА Робертом Симансом, заместителем администратора НАСА Хью Драйденом, советником по науке Джеромом Визнером, а также рядом других лиц, имевших непосредственное отношение к программе «Аполлон». Магнитофонная запись дискуссии была рассекречена лишь в августе 2001 г., т. е. почти через 40 лет после того, как она состоялась. Расшифровали ее сотрудники Института космической политики в г. Вашингтон. Несмотря на то, что качество звучания было весьма хорошим, особенно если сравнивать с другими подобными пленками, сохранившими для нас речь Кеннеди, принадлежность некоторых голосов все же определить не удалось. Поскольку разговор был очень откровенный, лучше дать его участникам возможность самим рассказать о целях, которых они намеревались достичь при помощи пилотируемой экспедиции на Селену, а также о тех вопросах и озабоченности, возникавших у них в этой связи. О том, что слова, прозвучавшие в тот день в Белом доме, не были предназначены для посторонних ушей, а уж тем более — для средств массовой информации, говорит и стиль общения их авторов. Он — угловатый, рубленый, который обычно бывает у людей, когда они озабочены лишь доведением мыслей до сведения друг друга, не слишком думая о том, в какой форме это произойдет. По причине большого объема стенограммы (почти 30 машинописных страниц), в книге будут приведены лишь выдержки из нее, сопровождаемые моими пояснительными комментариями.

Кеннеди: (спрашивает Джеймса Уэбба)… Считаете ли Вы, что данная программа («Аполлон». — Ю. К.) наиболее приоритетная программа агентства?

Уэбб: Нет, сэр, не считаю. Я думаю, это одна из самых приоритетных программ, но я также считаю, что здесь очень важно признать… понять, что можно делать с ракетой, как выйти за пределы земной атмосферы, в космос, и произвести необходимые исследования. В этой области пересекаются несколько очень серьезных научных дисциплин.

Кеннеди: Джим, я считаю, что эта (программа «Аполлон». — Ю. К.) — самая важная. Думаю, что нам очень четко нужно это осознавать. Реализация некоторых других программ может задержаться на шесть или девять месяцев, и нечего кардинального не произойдет… Но это важно по политическим причинам, международным политическим причинам. Ведь это, хотим мы того или нет, по сути — гонка. Будет прекрасно, если мы доберемся до Луны вторыми, но это все равно, что быть вторыми всегда. (выделено мною. — Ю. К.) Так что если мы будем на шесть месяцев позже (русских на Луне. — Ю. К.) из-за того, что мы не придали этому должного значения, это будет очень серьезно. Так что, я думаю, нам нужно согласиться с тем, что (эта программа. — Ю. К.) — самая приоритетная для нас.

Уэбб: Но там, где придется летать «Аполлонам» и совершать посадки — космос.

Кеннеди: Послушайте, я все это знаю. И спутники, и связь, и погода, и все такое прочее — все это желательно, но может подождать.

Уэбб: Я не ставлю их… Я имею в виду научную программу, чтобы лучше понять ту космическую среду, в которой «Аполлонам» предстоит летать и садиться на Луну.

Кеннеди: Подождите-ка… Хотите ли вы сказать, что программа полета человека на Луну является самой приоритетной для агентства, не так ли?

Неизвестный: (принадлежность голоса не удалось определить): Равно как и наука, которая с этим связана…

Симанс: Ну да, если вы это упоминаете, наука, которая нужна…

Кеннеди: Наука… Лететь на Луну является самым важным проектом. Конечно, его реализация будет связана с получением огромного количества научной информации и прочих важных вещей. Однако главные усилия агентства, с моей точки зрения, должны быть сконцентрированы на лунной программе. Все остальное может подождать шесть-девять месяцев.

 Уэбб: Но проблема… в том, что как только нам удастся физически выйти в космос и провести там необходимые исследования, их научный результат послужит развитию технологий, и в результате инженеры смогут построить лучший космический корабль. Это, в свою очередь, даст вам лучшие приборы и лучшие шансы на то, чтобы что-то узнать. В настоящее время некоторые из блестящих ученых в наших университетах понимают это. Данная идея начинает их завораживать, и вы (своей программой «Аполлон». — Ю. К.) способствуете развитию здесь и сейчас такого величайшего интеллектуального усилия, какое я когда-либо наблюдал в этой стране за все те годы, что «валяю дурака» с ее национальной политикой. Вот для них-то это вопрос вопросов. У людей, которым предстоит напрячь свои мозги, напрячь по-настоящему, чтобы решить, на какой основе будет зиждиться будущее космическое могущество этой нации через двадцать пять или через сто лет, есть некоторые сомнения насчет этого и…

Кеннеди: Сомнения в чем, в программе?

 Уэбб: В том, что действительно ли посадка на Луну то, что вы называете главным приоритетом.

Кеннеди: А что, по их мнению, главный приоритет?

Уэбб: Они думают, что главный приоритет — понять среду и…законы природы, которые действуют в космосе. Можно так сказать…Ученые в области ядерной физики смогли проникнуть в самую сердцевину ядерного ядра и в его субчастицы. Теперь здесь, во Вселенной, мы обнаружили такую же общую структуру, но которую можно изучить в гигантском вселенском масштабе.

Кеннеди: Я согласен, что все это интересно, но мы можем подождать полгода.

Уэбб: Но вам потребуется эта информация для…

Кеннеди: Да, но лишь в том случае, если эта информация имеет непосредственное отношение к программе («Аполлон». — Ю. К.). Джим, я думаю, нам нужно это (неразборчиво)…

Визнер: …Но мы ни черта не знаем о поверхности Луны. И мы делаем самые невероятные предположения о том, как сядем на Луну, и в итоге может произойти страшная катастрофа при попытке посадить что-либо на поверхность Луны, которая весьма отличается от наших представлений о ней… Оттого научные программы, благодаря которым мы получим данную информацию, должны быть самыми важными. Но они связаны с лунной программой. Те научные программы, которые не связаны с лунной программой, могут занимать любое место в иерархии приоритетов, которое мы захотим им дать.

Симанс: Да. Хотел бы сказать, что я согласен с тобой, Джерри (уменьшительное от Джером. — Ю. К.). Мы должны собрать самую разную научную информацию с тем, чтобы осуществить лунную экспедицию. Например, нам нужно узнать об условиях на лунной поверхности. Вот почему мы продолжаем строить «Кентавр» — с тем, чтобы беспилотный аппарат «Сервейер» успел добраться до Луны (и собрать там необходимую информацию. — Ю. К.), которая могла быть учтена при разработке «Аполлона»[273].

Кеннеди: Еще, на что я точно не хотел бы тратить шесть или семь миллиардов долларов — так это изучать космос, даже если мы и не выбиваемся из графика (осуществления программы «Аполлон». — Ю. К.). Я бы растянул эту сумму на пять-десять лет. Но мы можем потратить ее на… Зачем мы тратим семь миллионов долларов на добывание пресной воды из соленой, когда мы в то же время, тратим семь миллиардов долларов на исследование космоса? Очевидно, вы не стали бы так расставлять приоритеты, кроме как в военных целях. А второе — это то, что Советский Союз сделал (освоение космоса. — Ю. К.) средством проверки своей (социально-экономической и политической. — Ю. К.) системы. Вот почему мы делаем это. Поэтому, думаю, нам нужно согласиться с тем, что это («Аполлон». — Ю. К.) — ключевая программа. (выделено мною. — Ю. К.) А что касается остального… все это мы сможем исследовать, но есть также множество других вещей, которые мы сможем исследовать, как, например, рак и все остальное.

Уэбб: Но, видите ли, когда вы говорите об этом, очень трудно провести грань между…

Кеннеди: Все, что мы делаем, должно быть подчинено тому, чтобы добраться до Луны раньше русских. (выделено мною. — Ю. К.)

Уэбб: Но почему это не может быть завязано на обеспечение превосходства в области освоения космоса, о котором вы сами…

Кеннеди: Да потому, Господи, что мы уже пять лет говорим всем о нашем превосходстве в космосе, и никто не верит в это, потому, что у них (русских. — Ю. К.) есть спутник и носитель. Мы знаем, сколько спутников мы запустили, в два или три раза больше, чем Советский Союз… мы впереди с научной точки зрения. Это все равно, что то устройство, которое у вас в Стэнфорде, которое обошлось нам в 125 миллионов долларов и теперь все говорят мне, что мы обогнали всех в мире. Кстати, что это? Не представляю, что это такое.

Несколько человек отвечают: Линейный ускоритель.

Кеннеди: Простите, это замечательно, но никто не знает, что это такое… Я думаю, нам нужно очень четко понимать, что… это самая приоритетная программа агентства — одна из двух вещей, помимо обороны, которая является высшим приоритетом для правительства Соединенных Штатов. (выделено мною. — Ю. К.) Думаю, это именно та позиция, которую мы должны занимать. И еще — это, может быть, никак не повлияет на график (работ по «Аполлону». — Ю. К.), но по крайней мере у нас будет ясность, иначе нам не следует тратить такие суммы, потому что меня не так уж интересует космос (выделено мною. — Ю. К.). Я думаю, это нужно, я думаю, нам нужно исследовать его и мы готовы потратить на это разумные деньги. Но мы говорим о таких фантастических расходах, которые подкосят наш бюджет и все остальные внутренние программы, и единственное оправдание подобным тратам, с моей точки зрения, сделать это вовремя, то есть потому, что мы надеемся выиграть у них (русских — Ю. К.) и продемонстрировать, что, начав позже на два года, мы, с божьей помощью, обошли их.

Уэбб: Я хотел бы побольше поговорить об этом, потому что общественность страны довольно сильно озабочена превосходством в космосе.

Кеннеди: Если вы хотите доказать превосходство, это будет отражаться в том, как вы должны это сделать.

Уэбб: Нет, если у вас будет усовершенствованный носитель «Сатурн»… [далее — неразборчиво].

Кеннеди: Нам это следует обсудить. Ибо я считаю, что если это хоть в какой-то степени затрагивает то, как мы будем распределять ресурсы и все такое прочее, то это — серьезный вопрос, и, думаю, нам нужно иметь полную ясность. Мне хотелось, чтобы вы мне вкратце рассказали… изложите в письменном виде ваши взгляды. Я не думаю, что они сильно разнятся с моими. Я думаю, что все те программы, которые способствуют реализации лунной программы… объединяются в рамках, или существенно способствуют, или по сути… скажем так, необходимы, да, так именно и скажем — необходимы для успеха лунной программы, являются обоснованными. Те же, которые не являются необходимыми для лунной программы, которые просто помогают нам достичь превосходства в космосе в широком смысле этого слова, являются второстепенными. Вот что я думаю.

Уэбб: Хорошо, тогда позвольте мне сказать следующее: если я прямо заявлю, что это — самый главный приоритет и что все остальное должно быть ему подчинено, я потеряю значительную часть поддержки, как для вашей программы, так и для вашей администрации…

Кеннеди (перебивая): Поддержку со стороны кого? Кого? Кого именно? Кого?

Уэбб: Большого числа людей.

Кеннеди: Каких? Каких?

Уэбб: Ну, в частности, тех мыслящих людей, работающих как в промышленности, так и в университетах, которым нужно солидное обоснование (для какой-либо программы. — Ю. К.).

Кеннеди: Но им не нужно платить такие деньги, чтобы достичь цели, на которую мы собираемся столько потратить. Я хочу сказать, что единственная причина, которая оправдает расходы столь огромной… зачем тратить пять или шесть миллиардов долларов в год, когда все остальные программы на грани смерти от истощения?

Уэбб: Потому что в Берлине вы тратили шесть миллиардов в год в добавление к вашему военному бюджету из-за того, что русские вели себя, как им того хотелось. И у меня такое чувство, что ваш успех на Кубе (имеется в виду урегулирование «Карибского кризиса». — Ю. К.) не был бы столь очевидным, если бы не полет Джона Гленна, который продемонстрировал наши реальные технические возможности.

Кеннеди: Согласен. Оттого-то мы и хотим осуществить эту программу… Это будет несомненной демонстрацией нашего космического превосходства.

Уэбб: Но нам для этого не пришлось отправить его (Гленна. — Ю. К.) на Луну… (далее неразборчиво).

Драйден: Господин президент… Предположим, «Аполлону» потребуется на 500 миллионов долларов больше. Перераспределить 500 миллионов внутри космической программы (имеется в виду совокупность всех космических программ НАСА. — Ю. К.) означает просто выбросить ее…

Кеннеди: Слушайте, я думаю, что в письме (в котором Кеннеди попросил Уэбба изложить свое видение программы «Аполлон». — Ю. К.) вам следует упомянуть, как остальные программы агентства интегрируются в лунную программу, как связаны с ней и насколько важно их осуществление для того, чтобы мы уложились в график (реализации «Аполлона». — Ю. К.) о котором мы говорим. И если это лишь косвенная связь, то какой вклад они (эти программы. — Ю. К.) вносят в решение наших общих и конкретных задач в космосе… Большое спасибо[274].

[Встает и уходит].

Итак, какие выводы можно сделать на основании этого довольно «неотшлифованного» обмена мнениями по поводу «Аполлона»?

Первый — для Кеннеди космос важен постольку, поскольку это — «поле битвы». На нем он намерен одержать крупную победу в борьбе с Советским Союзом за «умы и сердца» людей, которые еще не решили, кому отдать симпатии — капитализму или социализму.

Второй: на общем «поле битвы» Кеннеди определил направление «главного удара». Это программа «Аполлон». Остальные космические программы носят второстепенный характер и должны быть подчинены основной цели — высадке американцев на Луну раньше русских.

Третий: не все с президентом согласны, даже среди ближайшего окружения. Уэбб полагает, что завоевание превосходства в космосе — задача более широкая, чем просто победа в «лунной гонке». Кроме того, по мнению главы НАСА, научное значение «Аполлона» для академического сообщества США отнюдь не очевидно, а это значит, что лунная программа, да и сама администрация Кеннеди, рискуют лишиться значительной поддержки среди интеллектуальной элиты Америки. Поэтому он предлагает разработать более универсальную машину, чем «Сатурн-5», которая смогла бы не только доставлять астронавтов на Селену, но и быть задействованной в реализации других космических проектов. Визнер же считает, что пилотируемой экспедиции на Луну должно предшествовать ее более тщательное и серьезное изучение с помощью автоматических аппаратов, иначе не избежать крупной неприятности или даже трагедии.

Но все эти предложения и сомнения Кеннеди не принимает. Создание более многоцелевого носителя, чем «Сатурн-5», более глубокая проработка научной стороны экспедиции на Луну, наконец более тщательное изучение Селены в преддверии высадки на нее людей — все это отнимет время и средства от достижения главной цели — победы в «лунной гонке». Очередного «космического» поражения с далеко идущими политическими последствиями, подобного тем, которые Америка потерпела в 1957 г. (спутник) и в 1961 г. (Гагарин), президент допустить не может, а потому «Аполлон» становится своеобразным стержнем, вокруг которого вращается остальная космическая деятельность США.

Надо отдать должное Визнеру, который, несмотря на то что работал в администрации президента, не пошел на сделку с собственной профессиональной совестью и не изменил свою точку зрения на научную значимость «Аполлона», а точнее — на ее недостаточность. Но в то же время, он был членом команды Кеннеди и не мог выступить против проекта, который отстаивал его непосредственный начальник. Со своей стороны, президент тоже не хотел «выкручивать руки» советнику по науке. Данная казалось бы тупиковая ситуация была разрешена благодаря такту и дипломатичности как Кеннеди, так и Визнера. Первый пообещал, что не будет пытаться представить «Аполлон» как исследовательский проект, а второй — что не станет просить научно-консультационный комитет при президенте дать научную оценку лунной пилотируемой программе[275].

Слово сдержали оба. Кеннеди не говорил о «раздвижении горизонтов познания» с помощью «Аполлона», а вышеупомянутый совет, равно как и американская академия наук, не выступали против проекта, как недостаточно обоснованного с научной точки зрения.

Теперь, когда мы знаем, чего на самом деле пытался достичь Кеннеди при помощи программы «Аполлон», шокирующе непонятным выглядит следующий поступок президента. Обращаясь к сессии Генеральной ассамблеи ООН 20 сентября 1963 г., Кеннеди впервые официально и публично пригласил Советский Союз присоединиться к Соединенным Штатам для совместной реализации экспедиции на Луну. Кулуарное предложение Хрущеву в ходе венского саммита в июне 1961 г. и зондирование советской реакции на подобный проект во время переговоров Драйдена и Благонравова не идут ни в какое сравнение с приглашением, с которым Белый дом обратился к Кремлю перед лицом мирового сообщества. Вот что президент, в частности, сказал:

«…в области, где Соединенные Штаты и Советский Союз обладают особым потенциалом — в области космоса, есть поле для нового сотрудничества, для дальнейших общих усилий в сфере регулирования [космической деятельности] и освоения космического пространства. Я включаю в число подобных возможностей и совместную экспедицию на Луну (выделено мною. — Ю. К.). В космосе нет проблемы суверенитета. Через соответствующую резолюцию на данной ассамблее члены Организации Объединенных Наций отвергли какие-либо претензии на территориальные права на открытый космос или на небесные тела, заявив, что (к внеземному пространству. — Ю. К.) будут применяться международное право и устав ООН»[276].

Почему, следовательно, первый полет человека на Луну должен стать предметом национального соперничества? Почему Соединенные Штаты и Советский Союз при подготовке подобных экспедиций должны бесчисленное количество раз дублировать исследования, создание техники и расходы? Естественно, мы должны рассмотреть вариант, при котором ученые и астронавты наших стран, а фактически — всего мира, смогли бы работать вместе по освоению космоса, послав на Луну в один из дней в этом десятилетии представителей не только одной нации, но представителей обеих наших стран»[277].

Подобный шаг Кеннеди изумил не только Советский Союз и международное сообщество. Немало удивлены были и сотрудники правительственных органов США, таких, как НАСА и Госдепартамент, с которыми обычно обсуждались такого рода инициативы. На этот раз, в отличие от 1961 и 1962 гг., никто не просил их высказать свое мнение по вопросу о сотрудничестве с СССР в космосе. Проще говоря, приглашение Советскому Союзу лететь вместе на Луну было личной идеей Кеннеди и его ближайших советников, а более конкретно — помощника президента, позже ставшего известным историком, Артура Шлезингера, а также младшего сотрудника госдепартамента Ричарда Гарднера, готовивших выступление главы Белого дома в ООН[278].

По словам Шлезингера, они с Гарднером в принципе говорили с работниками органов правительства, занимающимися научно-техническими вопросами, на тему о советско-американском сотрудничестве в космосе. В результате этих бесед обнаружили, что уже имеющиеся конкретные предложения по двустороннему партнерству «казались банальными по сравнению с колоссальными возможностями, которые предоставлял космический век». Далее помощник президента и сотрудник госдепа принялись искать более впечатляющие проекты, и вот тут-то, как вспоминает Шлезингер, «в наши головы и „вплыла"» идея о слиянии русской и американской экспедиций на Луну»[279]. Не обсуждая данную идею больше ни с кем, Шлезингер включил ее в черновик речи Кеннеди в ООН, просто чтобы «посмотреть, как она будет звучать»[280]. Интересно, что Шлезингер «забыл, как сам президент предложил это Хрущеву в Вене в 1961 г.», а потому не рассчитывал, что его и Гарднера план будет так быстро одобрен[281].

Отчего же Кеннеди согласился с рекомендациями своих советников? На этот счет есть немало объяснений, однако, в наиболее исчерпывающей и сжатой форме о них высказался Соренсон: «Думаю, у президента были в космосе три цели. Первая — обеспечить его демилитаризацию. Вторая — не допустить, чтобы в нем утвердилась Россия за счет вытеснения оттуда Соединенных Штатов. И, наконец, третья — добиться того, чтобы престиж и мощь американской науки были на недосягаемой высоте. Все три цели могли бы быть достигнуты в рамках той космической программы, которая завершилась нашей победой над русскими в «лунной гонке». Каждая из них была бы под вопросом, если б русские продолжали обгонять нас в космосе и были бы первыми на Луне. Но я считаю, что все три цели также могли бы быть достигнуты и с помощью совместной советско-американской экспедиции на Луну.

Проблема заключалась в том, что в 1961 г., несмотря на благожелательное отношение президента к совместной программе, мы мало что могли предложить. Очевидно, что в то время русские значительно опережали нас… Однако к 1963 г. наша программа резко ускорила свой темп. Появилась весьма реальная возможность наконец-то сравняться с Советами в космосе. Кроме того, наши отношения с Советами после завершения Кубинского кризиса и заключения договора о запрещении испытания ядерного оружия значительно улучшились[282].

Исходя из этого, президент полагал, что мы, не нанося ущерба ни одной из этих трех целей, были в состоянии предложить Советам присоединиться к нам и сделать [эту программу] эффективной и необременительной для обеих стран[283].

И все же почему Кеннеди вновь пригласил Советский Союз присоединиться к Соединенным Штатам в осуществлении пилотируемого полета на Луну? Ответ на этот вопрос прольет свет как на советско-американские отношения в тот период, так и на некоторые особенности осуществления программы «Аполлон», и даже отчасти — на лунную программу СССР. Следовательно, он заслуживает, чтобы мы немного вернулись назад и посмотрели на события, предшествовавшие выступлению американского президента в ООН.

Несмотря на то, что многие в Вашингтоне буквально смаковали победу США в противостоянии с СССР вокруг ракет на Кубе, у президента был иной взгляд на положение вещей. Администрация Кеннеди дала понять, что глава Белого дома «не желает видеть никаких попыток словом или делом эксплуатировать поражение Советского Союза». Известно высказывание Кеннеди: «Если кто-нибудь и выиграл в данном кризисе, то это будущие поколения». Вскоре после разрешения конфликтной ситуации вокруг Кубы президент в ходе встречи с первым заместителем Председателя Совета Министров СССР А. И. Микояном весьма прозрачно намекнул, что США добровольно уберут свои ракеты из Турции и Ирана и что США «искренне стремятся» к улучшению отношений с СССР, невзирая на события вокруг Кубы[284].

В последующие после этой встречи месяцы «главной заботой президента в области внешней политики было найти пути, которые могли бы привести к истинной разрядке в отношениях с СССР и создать для этого соответствующие предпосылки»[285].

Об этом Кеннеди прямо сказал в ходе выступления в Американском университете в Вашингтоне 10 июня 1963 г.: «…И Соединенные Штаты, и Советский Союз со своими соответствующими союзниками одинаково глубоко заинтересованы в справедливом и настоящем мире, а также в прекращении гонки вооружений. Соглашения по данным вопросам как в интересах Советского Союза, так и в наших. Даже от наиболее враждебно настроенных государств можно ожидать соблюдения обязательств по договорам, если эти договоры соответствуют их интересам.

Так что давайте не закрывать глаза на существующие между нами различия, но, в то же время, давайте обратим внимание на наши общие интересы и средства, посредством которых эти различия могут быть преодолены»[286].

Несмотря на то, что цель, поставленная Кеннеди — первыми высадиться на Луну, восстановив тем самым престиж и самоуважение нации, была в целом положительно воспринята в обществе и политических кругах США, ее достижение столкнулось с немалой долей критики и непонимания внутри страны. Первыми, кто проявил недостаток солидарности с политикой президента в космосе, были, как ни странно, руководители НАСА — организации, чье благосостояние напрямую зависело от мощной космической программы.

21 ноября 1962 г., в ходе одного из совещаний в Белом доме Кеннеди подчеркнул, что экспедиция на Луну была «наиболее важной целью США». Тем самым он дал понять, что основные средства, отведенные на национальную космическую деятельность, будут «влиты» именно в лунную программу. Глава НАСА Уэбб выразил несогласие с подобной постановкой вопроса, отметив, что цель — не просто полет на Луну, а достижение всеобъемлющего «превосходства в космосе». И добавил, что не возьмет на себя ответственность за недостаточно сбалансированную программу. Подобное высказывание неприятно удивило президента — он считал руководителя НАСА своим единомышленником. Видимо, стремясь не дать чувству огорчения и разочарования повлиять на профессиональные отношения с Уэббом, Кеннеди попросил его изложить свою позицию в письменном виде. Президент, по собственным словам, хотел на основе этой записки понять, действительно ли глава агентства работает вместе с ним или нет[287].

Уэбб такую записку предоставил. Среди важнейших элементов «превосходства в космосе» он отметил следующие:

• самый широкий спектр научных исследований как космоса, включая планеты Солнечной системы и само Солнце, так и Земли из космоса;

• разработка передовых технологий, позволяющих выводить большие грузы на околоземную орбиту, а также обеспечивать полеты к другим планетам;

• кардинальное развитие двигательных установок;

• создание новых приборов и систем жизнеобеспечения для длительных пилотируемых полетов;

• разработка методов передачи значительных объемов данных на большие расстояния;

• отработка маневрирования и стыковки в космосе, в том числе с «недружественными» космическими аппаратами, в военных целях;

• создание технологий, обеспечивающих посадки на Луну и другие планеты, а также вхождение в плотные слои атмосферы с высокими скоростями;

• отработка процесса изготовления, сборки и проверки качества космических аппаратов с целью увеличения продолжительности их эксплуатации в космосе от месяцев до лет;

• постоянное повышение уровня компетентности государственных исследовательских и испытательных центров, а также промышленности и высших учебных заведений в вопросах освоения космоса, с целью более эффективного выполнения ими поставленных задач[288].

Кеннеди согласился со многими доводами этой записки и впоследствии преподносил грядущие полеты американцев на Луну именно как способ комплексного развития «космических мускулов» США. Но ощущение того, что даже в глазах руководства НАСА лунная программа не обладает магнетизмом, способным оправдать притяжение к ней всех средств, отводимых в Соединенных Штатах на космос, у президента, безусловно, осталось.

Следующая волна критики накатилась на программу «Аполлон» со стороны научного сообщества США. Фили Абельсон, редактор престижного журнала «Сайенс» [«Science»] (русск. — наука) заявил, что провел опрос среди «ученых, не связанных собственными интересами с НАСА». Согласно результатам опроса, 110 человек высказались против этой программы и лишь 3 — «за». Выступая на слушаниях в сенате, Абельсон отметил, что «пилотируемое исследование космоса имеет ограниченную научную ценность, и ему была предана весьма неадекватная значимость». Кроме того, по мнению редактора, «отвлечение талантов на космическую программу наносит или нанесет прямой и непрямой ущерб практически каждой области науки, техники и медицины»[289].

Досталось лунной программе и со стороны американского политического истеблишмента. Сенатор Уильям Фулбрайт, председатель комитета по международным отношениям, заявил, что «приоритет, отдаваемый [«Аполлону»], является рецептом несчастья». И даже бывший президент Дуайт Эйзенхауэр отметил в популярной американской газете «Сэтурдэй Ивнинг Пост» [«Saturday Evening Post»], что «гонка к Луне, которая неизбежно приведет к расходу больших денежных сумм и увеличит наш долг, является неверным шагом»[290]. Впрочем, возможно, экс-президент, критикуя энергичные действия Кеннеди в области космоса, пытался таким образом оправдать собственную пассивность в данном направлении, из-за чего Америка упустила шанс стать первооткрывателем космоса.

По мнению американских исследователей программы «Аполлон», ее «медовый месяц», состоявший в беспрекословном выделении конгрессом требуемых сумм на лунную экспедицию, неком эйфорическом порыве всей американской нации — «Вперед, на Луну!» и единодушии основных «кормчих» данной программы относительно путей и темпов ее осуществления, закончился уже в 1962 г. В первой половине этого года в НАСА начались дебаты о том, по какой схеме лучше реализовать пилотируемый полет на Луну. Рассматривались два варианта. Первый, отстаиваемый центром в Хьюстоне, предлагал разделение подлетевшего к Луне комплекса на командный и лунный модули, после чего все операции по доставке астронавтов на естественную спутницу Земли, а затем обратно на командный модуль, должен быть взять на себя лунный модуль. Этот вариант назывался «рандеву на лунной орбите». Однако существовал и другой, предлагаемый центром в Хантсвиле, который возглавлял сам фон Браун. От первого он отличался тем, что лунный пилотируемый комплекс собирался на земной орбите, оттуда летел на Луну, садился на ее поверхность, как единое целое, а после в таком же виде взлетал и возвращался на околоземную орбиту. Назывался этот вариант «рандеву на земной орбите».

Разногласие между двумя центрами могло стать гибельным для всей программы «Аполлон», ведь Хьюстон разрабатывал корабль, а Хантсвилл — носитель для него. После долгого и трудного согласования позиций фон Браун принял точку зрения Хьюстона, как гарантирующую наибольшую вероятность осуществления [программы «Аполлон»] в течение десятилетия[291].

Другую проблему создали «Аполлону» в 1962-1963 гг. сами астронавты. Вознесенные прессой, общественным мнением и политиками на пьедестал «героев нации», приобретшие в круг друзей самого Кеннеди, они в заметной степени утратили чувство меры. Все эти «звездоплаватели» подписали эксклюзивные контракты с одним из наиболее престижных американских журналов «Лайф» (произошло это, впрочем, еще до назначения Уэбба на пост главы НАСА). Согласно контрактам, все, что касалось их подготовки к космическим полетам, а также личной жизни, могло появляться только на страницах данного издания. За это им от «Лайфа» полагалось щедрое вознаграждение, а именно 500 000 долларов на три года (на такой срок была рассчитана программа «Меркурий»). Таким образом, каждый из семи астронавтов получал около 25 000 долларов в год. Большие это были деньги или маленькие? Для сравнения: в бытность свою просто военными летчиками, «герои нации» зарабатывали 5000-8000 годового жалования, плюс 2000 на квартплату и питание и чуть более полутора тысяч за дополнительные полеты. Следовательно, гонорары от «Лайфа» улучшали их благосостояние в два с лишним раза[292].

Однако в мае 1962 г. до Уэбба дошли слухи, что астронавты стали заходить слишком далеко. Так, некоторые из торговцев недвижимостью в Хьюстоне подарили им целые дома-коттеджи. Все бы ничего, но кое-кто из «звездоплавателей» собирались не жить в них, а продать, оставив себе вырученные деньги. Уэбб предвидел колоссальный урон «рыцарскому» имиджу агентства, который мог быть ему нанесен подобным «лавочничеством» астронавтов. Необходимо было срочно вмешаться в ситуацию, призвать «звездоплавателей» к порядку, а заодно напомнить, кто в НАСА «хозяин». Необходимость безотлагательных действий усиливалась и еще одним обстоятельством. Некоторые СМИ попытались увязать щедроты, обрушившиеся на астронавтов со стороны частных лиц, с Белым домом (мол, не прослеживается ли тут «рука Кеннеди», подталкивающая бизнесменов к благотворительности по отношению к «звездным» любимцам президента). Когда Кеннеди узнал о подобных предположениях, он позвонил Уэббу и спросил, мол, каким образом Белый дом стал одним из «героев» такого рода сплетен? Уэбб ответил, что и сам не знает. Однако дал президенту следующую рекомендацию: «Скажу вам, как покончить с этим. Скажите СМИ, что, администратор НАСА разбирается с этим вопросом»[293]. Уэбб вызвал всех семерых астронавтов и их руководителя Роберта Гилрута из Хьюстона в Вашингтон для беседы. О ее подробностях не сообщалось, но вскоре стало известно — «звездоплаватели» отказались от подаренных им домов[294].

Впрочем, на этом проблемы с первыми астронавтами Америки не прекратились. После того, как полет Гордона Купера в мае 1963 г. завершил программу «Меркурий» (кстати, Купер заодно стал последним американским «звездоплавателем», летавшим в космос в одиночку), астронавты стали добиваться осуществления еще одного полета по этой программе. Это нужно было, чтобы заполнить, по их мнению, слишком большой промежуток между окончанием «Меркурия» и началом «Джемини» — программы полетов двухместных космических кораблей (первый «Джемини» отправился на орбиту с экипажем лишь в марте 1965 г.). Уэбб попытался образумить излишне горячих сторонников «Меркурия», подчеркивая, что сейчас все силы следует сосредоточить на переходе к «Джемини». Слова администратора НАСА не возымели нужного эффекта, и «звездоплаватели» заявили, что обратятся с соответствующей просьбой к президенту. Уэбб не стал препятствовать этому порыву. Вскоре ему позвонил Кеннеди. «Вы ведь знаете, кто должен принять такое решение, не так ли?» — спросил глава Белого дома. «Похоже, что — да», — ответил Уэбб. «Вы должны его принять», — на всякий случай уточнил президент. После этого разговора Уэбб отправил в Хьюстон своего представителя, чтобы тот официально объявил астронавтам — программа «Меркурий» закончилась. Впереди — «Джемини»[295].

Читатель наверняка задаст вопрос: а как советские космонавты? Ощущали они себя такими же «пупами Земли», имевшими право на всеобщее почитание, восхищение и потакание желаниям и капризам, как их американские коллеги? Скорее «да», чем «нет». Вот один характерный пример. В январе 1970 г. умер космонавт Павел Беляев, совершивший в марте 1965 г. на корабле «Восход-2» полет с Алексеем Леоновым, в ходе которого Леонов впервые в мире вышел в открытый космос. Космонавты стали настаивать, чтобы Беляева похоронили на Красной площади у кремлевской стены, как одного из руководителей государства или человека, имеющего исключительные заслуги перед СССР. Генерал Каманин вспоминал:

«Особенно покоробило всех заявление [космонавта] Шаталова о том, что Беляеву при жизни народ поставил памятник, а мы собираемся похоронить его «где-то на Новодевичьем кладбище». Никто из присутствовавших не поддержал космонавтов, а мне было страшно неудобно за них.

Космонавты слишком переоценивают значение своих подвигов и принимают за чистую монету все, что пишется, говорится и показывается по поводу каждого пилотируемого космического полета в наших средствах массовой информации (выделено мною. — Ю. К.). Все это делается с целью ознакомления нашего народа и народов зарубежных стран с достижениями в космосе советской науки и техники, но делается, по установившейся традиции, в основном так, что все эти достижения представляются заслугой одних лишь космонавтов. Такая традиция очень вредна, но, к сожалению, круг людей, связанных с космонавтикой (а их тысячи), крайне ограничен для показа широкой общественности.

Помимо подготовки космонавтов к полетам я и мои помощники много занимались их воспитанием, но надо признать, что наши успехи в этом деле весьма скромные. Бремя большой славы и далеко не всегда педагогически выверенное отношение к героям космоса со стороны министров, секретарей ЦК и обкомов и других высокопоставленных лиц калечат характеры космонавтов гораздо быстрее, чем мы можем их воспитать. (выделено мною. — Ю. К.) На Новодевичьем кладбище похоронены сотни героев войны, многие генералы, адмиралы и маршалы. Там покоится прах многих дважды Героев Советского Союза, трижды Героев Социалистического Труда. Выдающиеся писатели, художники, ученые и крупные государственные деятели удостоены чести покоиться на этом кладбище. А для наших космонавтов это не высокая честь, а всего лишь „где-то на Новодевичьем…"»[296]

Если одна сторона медали — «звездная болезнь» — была одинакова у первых «космоплавателей», как американских, так и советских, то другая — свобода и независимость в вопросах, связанных с их профессиональной деятельностью — совершенно разной. Возможно, генерал Каманин был прав, когда говорил о чересчур завышенной самооценке собственных достижений, свойственной космонавтам. Но тот же Каманин, по свидетельству Голованова

«…держал их в кулаке строжайшей дисциплины, беспрекословного послушания и той унижающей всякого, тем более молодого и незаурядного, человека обезлички, которую он упорно насаждал в отряде первых космонавтов. Ему льстило, что эти всемирно известные люди слушаются его, как новобранцы ефрейтора. Еще легче было управлять теми, кто только готовился к полету. Ведь в первую очередь именно от Каманина зависело, кто полетит, с кем, когда и по какой программе[297]. Будущие космонавты часто вообще этого не знали или знали в общих чертах, понаслышке. Все это создавало атмосферу неопределенности, зыбкости, неуверенности в завтрашнем дне…»[298]

Сравним эти строки с другими, принадлежащими Тому Вулфу — автору документальной повести «Нужная вещь» о первых американских астронавтах. В одном из эпизодов он описывает ситуацию, когда вице-президент Джонсон хотел поговорить перед телекамерами с супругой Джона Гленна, который в это время уже находился в корабле в ожидании старта. Это был первый орбитальный полет США, состоявшийся в 1962 г. 

«Джонсон, как и многие другие, кто исполнял до него обязанности вице-президента, уже начал страдать от недостатка популярности. Он решил войти в дом Гленнов и утешить Энни в ее испытании — этом изматывающем давлении пятичасового ожидания и расстраивающей отмены полета. А чтобы сделать это визит сочувствия более запоминающимся, Джонсон решил прихватить с собою людей из Эн-Би-Си, Си-Би-Эс и Эй-Би-Си — пусть они по трем своим каналам донесут эту трогательную сцену до миллионов людей… Джонсон и не догадывался, что единственное испытание, через которое проходила Энни Гленн, — это пугающая перспектива выйти из дома и секунд шестьдесят заикаться над несколькими фразами (у супруги Гленна был дефект речи, от которого она с годами смогла избавиться. — Ю. К.). А теперь… различные чиновники ж сотрудники секретных служб звонили по телефону и колотили в ее дверь, чтобы сообщить: вице-президент уже в Арлингтоне (пригород Вашингтона. — Ю. К.), в служебном лимузине. Он хочет войти в ее дом и минут десять изливать на нее свою ужасную техасскую душу перед национальным телевидением. Для нее это было самым страшным во всей американской космической программе, за исключением того, что под Джоном взорвется ракета… Наконец… [помощники Джонсона]… поняли: им с нею не справиться. Они обратились к людям из НАСА, чтобы те заставили ее сыграть свою роль… Время поджимало, и делегация направилась в ангар С, чтобы встретиться с самим астронавтом.

И вот перед ними Джон, который еще не снял сетку от компенсирующего костюма и не отсоединил провода датчиков от грудной клетки… Джон, покрытый потом, измученный, очень уставший после пяти часов ожидания того, как сотни тонн жидкого кислорода и керосина взорвутся у него под спиной… А начальство из НАСА думает только об одном — как осчастливить Линдона Джонсона. Джон звонит Энни и говорит ей:

– Слушай, если ты не хочешь, чтобы вице-президент, телевизионщики или еще кто-нибудь вошли в дом, я поддерживаю тебя на все сто, передай им это. Я не хочу, чтобы Джонсон и все детальные переступали порог нашего дома!

Это было именно то, что требовалось Энни, и она просто превратилась в каменную стену. О том, чтобы пустить Джонсона в дом, теперь и речи не шло… Уэбб едва мог поверить в происходящее. Астронавт и его жена захлопнули дверь перед носом вице-президента. (выделено мною. — Ю. К.)

…Вскоре после этого Уэбба в его тайном офисе навестил старый друг, и Уэбб раскрыл перед ним душу.

– Посмотри на этот офис, — он обвел рукой комнату со всеми атрибутами министерского уровня. — А я… не могу… заставить… выполнить… простой… приказ».(выделено мною. — Ю. К.)[299]

К этому следует добавить, что американские астронавты сыграли самую активную роль в проектировании корабля типа «Меркурий». То, что первоначально требовалось от них в полетах, дало основание одному из них — Дику Слейтону, ехидно назвать себя и своих коллег «обученными в колледже шимпанзе». Вот как писал об этом Вулф:

«Семеро парней (астронавты первого набора. — Ю. К.) были на пределе. Их раздражала «капсула», и само слово, и заявления о том, что внутри ее будет сидеть не пилот, а подопытное животное. Постепенно в публикациях и отчетах НАСА начали употреблять термин «космический корабль». Затем подняли вопрос об окне кабины. В капсуле «Меркурия» окна не было — лишь маленький люк сбоку от головы астронавта. Окружающий мир можно было рассмотреть исключительно с помощью перископа. Считалось, что наличие окна может вызвать пробой обшивки из-за перепадов давления. Теперь же астронавты настаивали на том, чтобы окно было (выделено мною. — Ю. К.). И инженеры начали проектировать его. Затем парни стали требовать люк, который они могли бы открывать самостоятельно (выделено мною. — Ю. К.). Люк в его нынешнем виде запирался на болты. Чтобы выбраться из капсулы после приводнения, астронавту нужно было либо протиснуться через горловину, словно вылезая из бутылки, либо ждать, пока болты открутят. Теперь инженеры стали проектировать люк с разрывными болтами: астронавт мог открыть его с помощью детонатора… Вот во что все упиралось — быть пилотом, а не подопытным кроликом. Но парни не остановились на окне и люке. Теперь они хотели… ручного управления ракетой… Они еще хотели полностью контролировать процесс вхождения в атмосферу. Они желали устанавливать угол атаки капсулы самостоятельно и запускать тормозные двигатели без всякой автоматики (выделено мною. — Ю. К.). Все они считались опытными военными летчиками… поэтому они собирались отправиться в космос как пилоты, а не в какой-либо другой роли»[300].

Справедливости ради отмечу: большинство космонавтов первого набора, в отличие от американских коллег, не могли назвать себя «опытными военными летчиками». Они были новоиспеченными пилотами ВВС, от которых требовалось не столько проявлять операторские навыки, полученные ими в авиационных училищах, сколько обладать «абсолютным» здоровьем. Это и неудивительно — ведь главная задача, стоявшая перед «первопроходцами Вселенной», состояла в том, чтобы благополучно перенести космические полеты. По этой причине, кстати, если возраст шестерки космонавтов, летавших по программе «Восток», лимитировался в диапазоне 25-34 года, то у шестерки астронавтов программы «Меркурий» — в 35-40 лет.

Требование «главное — выжить» было отчасти связано с тем огромным пропагандистским значением, которое придавалось первым советским космическим миссиям. Они должны были пройти абсолютно гладко, чтобы лишний раз подчеркнуть мощь науки и техники СССР. Всякое усложнение программ полетов на той, еще весьма несовершенной технике, увеличивало возможность отказов и даже аварий, а потому было крайне нежелательно. Как тут не вспомнить печальную шутку Гагарина: «Никак не могу понять, кто я: то ли первый человек в космосе, то ли — последняя собака».

Впрочем, была еще более глубокая причина, по которой из советских космонавтов, особенно на заре освоения космоса, делали «придатков» к кораблю. Об этом написала Валентина Пономарева — одна из дублеров первой женщины-космонавта Валентины Терешковой[301]. В 1960-е годы Пономарева, а также несколько других женщин (всего пять, включая Терешкову), были кандидатами на космический полет, однако, в силу ряда причин никому из них слетать не удалось. Как вспоминала Пономарева: «Мне казалось, что наша безоговорочная ориентация на автоматику — это просто чье-то заблуждение и неразумное упорство, и лишь значительно позже, «перелопатив» много книг и архивных документов и много «передумав», я поняла, что это вовсе не заблуждение и не концептуальная ошибка, а именно естественный ход событий: «ставка на автоматику» была следствием и составной частью свойственного нашей идеологии тотального недоверия человеку.

А корни этого недоверия, как я думаю, надо искать в периоде индустриализации страны, когда огромные массы людей ручным трудом, почти что «топором и долотом», как в гоголевские времена, строили фабрики и заводы и практически с нуля за короткий срок создали мощную промышленность. Это был вопрос выживания молодого советского государства, и пропаганда постаралась внедрить в сознание людей мысль, что техника решает все.

Отсюда непосредственно вытекало, что отдельный человек мал и ничего не значит, что он лишь «винтик» огромного механизма. Под мощным идеологическим прессом и сформировались два радикально различающихся типа сознания: стереотип «винтика» в массовом сознании и сугубо технократическое сознание у руководящей партийно-хозяйственной верхушки. А при технократическом типе сознания предпочтение всегда отдается технике.

Вот потому-то «железке» доверяли, а человеку — нет.

Не доверяли изначально — при разработке корабля заложили приоритет автоматики; не доверяли при подготовке — за разрешение на ручное управление космонавтам приходилось бороться; не доверши в полете — при отказах техники космонавт если и получал разрешение на ручное управление, то тогда, когда было уже поздно. И по существу получалось так, что это не совсем его полет, что скорее он сам «при полете», а это принципиально. И это, как никто, остро чувствовали космонавты.

Преемник Королева на посту Главного конструктора Мишин в интервью «Независимой газете» от 12 апреля 2001 г. так объясняет причину, по которой советские космические корабли были в большей степени автоматизированы, чем американские: «Наша ракета-носитель „Восток" была мощнее американской и позволяла выводить в космос корабль полностью в автоматическом режиме. Управлять им вручную не рекомендовалось. А американцы вынуждены были довольствоваться ручным управлением, что, конечно же, требовало и больших интеллектуальных потенций, и умения, и хладнокровия».

В своих действиях наши космонавты были жестко ограничены бортовой инструкцией и указаниями Земли. «Самодеятельность исключается», — пишет [летчик-космонавт] В. А. Шаталов. И при этом вину за срыв программы сваливали на экипаж.

В полете Сарафанова и Демина на «Союзе-15» (август 1974 года) при сближении со станцией «Салют-3» автоматика вместо тормозного отрабатывала разгонный импульс, и они едва избежали столкновения. Земля не дала разрешения на сближение в ручном режиме. А после посадки космонавтов предупредили, чтобы они не очень усердствовали в «разоблачении» недостатков техники — это, мол, не понравится разработчикам… Потом их (космонавтов. — Ю. К.) обвинили в срыве программы, хотя ответственность на человека можно возлагать только когда он, во-первых, имеет возможность действовать и, во-вторых, имеет свободу действий.

Ведь аварийная ситуация, как правило, бывает чревата недостаточностью информации, дефицитом времени, другими негативными свойствами и требует принятия решений, не только выходящих за рамки инструкций, а иногда вопреки им. Человек в опасной ситуации должен иметь право на самостоятельное принятие решения, иметь право на риск. И должен думать о выходе из ситуации, а не об ожидающем его «разносе» за самостоятельно принятое решение.

И как тут не вспомнить, что уже на «Меркурии» астронавт мог принимать решение самостоятельно, сообразно обстановке!».

Следует помнить, что данные строки относятся к советской космонавтике I960-1970-х годов, когда участие экипажа в пилотировании «Союза» действительно было сведено к минимуму. С началом осуществления программы многоразового корабля «Буран» во второй половине 1970-х годов (по существу — космического самолета) стало очевидно, что экипажу этого «челнока» придется брать на себе реальные пилотские функции в ходе полета. Это способствовало пересмотру роли космонавтов на борту корабля в направлении придания им более активной функции в управлении летательным аппаратом. Но тогда, в начале 1960-х годов, «Меркурий» был в большей степени зависим от действий человека в кабине, чем «Восток» или впоследствии «Союз».

Добавлю в заключение: значительное количество из требований астронавтов, в частности то, что касалось активной роли пилота в управлении кораблем, было учтено инженерами и отражено в конструкции «Меркуриев». Более того, при всех издержках практически прямого доступа американских «звездоплавателей» к высшим эшелонам власти США, они могли донести до сведения президента свои мысли и заботы о состоянии национальной космической программы, не опасаясь при этом за последствия, которые могло иметь для них такого рода обращение. Когда же советские космонавты собрались в 1970 г. отправить письмо в ЦК и правительство, в котором хотели обратить их внимание на серьезные проблемы космической отрасли, то их начальник Каманин оставил такую запись в своем дневнике: «…не надо забывать, что обнажение всех причин наших провалов в космосе не доставит удовольствия самым высоким руководителям партии и государства. Уверен, что все космонавты согласятся подписать письмо Брежневу, но имею ли я право на риск подвести их под мощный ответный удар? (выделено мною. — Ю. К.)[302].

Но вернемся к окончанию «медового месяца» программы «Аполлон». Пожалуй, одним из наиболее серьезных проявлений его завершения были разногласия между Уэббом и Брейнердом Холмсом — человеком, которого сам же Уэбб и назначил руководить данной программой. Поясню — несмотря на то, что глава НАСА возглавлял все четыре крупнейших подразделения агентства, подразделение Холмса, а именно отдел пилотируемых полетов, контролировал по меньшей мере три четверти бюджета агентства и большинство сотрудников этой организации. Это, впрочем, было вполне естественно, ведь под эгидой отдела осуществлялись важнейшие и крупнейшие программы НАСА — «Меркурий», «Джемини» и «Аполлон».

К лету 1962 г. реализация «Аполлона» стала отставать от графика — от четырех до шести месяцев. По мнению Холмса, ему нужно было дополнительно 400 млн долларов, чтобы ликвидировать отставание. Вначале он призвал Уэбба обратиться к конгрессу с соответствующей просьбой. Уэбб, понимая, что может уронить свой авторитет в глазах законодателей, как человек, неспособный выдерживать финансовую дисциплину, отказался сделать это. Если так, продолжал настаивать Холмс, то почему бы главе НАСА не перекинуть часть средств с других, менее важных, непилотируемых программ, на «Аполлон»? Подобное предложение вывело Уэбба из себя. Ведь под «менее важными» программами подразумевались космические исследования, как фундаментальные, так и прикладные, а также меры, направленные на вовлечение в науку, посредством пропаганды космических достижений, как можно большего числа молодых людей. Вспомним, что, несмотря на приверженность проекту высадки человека на Луну, Уэбб считал, что «Аполлон» станет трамплином для комплексного изучения и освоения космического пространства — процесса, в котором астронавты, может быть, и будут играть главную, но отнюдь не единственную роль.

Получив очередное «нет» от руководителя НАСА, Холмс, человек весьма амбициозный и не терпящий возражений даже со стороны непосредственного начальства, объявил открытую войну главе агентства. В интервью одному из крупнейших американских журналов «Тайм» он заявил: «Крупнейший камень преткновения на пути к Луне — Джеймс И. Уэбб. Он не станет бороться за нашу программу»[303].

Дальше так продолжаться не могло. С учетом исключительной важности для национальных интересов США программы «Аполлон», в конфликт между Уэббом и Холмсом вмешался сам президент. Оба были приглашены в Белый дом, где в присутствии Кеннеди отстаивали свои позиции. Словесный поединок между ними окончился скорее вничью или даже с определенным проигрышем главы НАСА. Кеннеди показалось, что у него и Уэбба разные взгляды на значимость «Аполлона». Президент подчеркнул, что пилотируемая лунная программа является самой важной целью США, на что глава агентства возразил, сказав, что главное — добиться превосходства в космосе. Превосходство же для Уэбба, как уже отмечалось выше, состояло в комплексном и многостороннем развитии космического потенциала Америки, а не только в скором и успешном осуществлении лунных экспедиций.

Уэббу не удалось до конца убедить Кеннеди. Президент все же полагал, что администратор НАСА в своих планах и намерениях слишком далеко заходит за цели и задачи «Аполлона». В глубине души Кеннеди был ближе к Холмсу, который любой ценой хотел как можно скорее достичь Луны[304]. Однако президент доверял руководителю агентства — человеку, которого сам назначил на этот пост. Он уверил Уэбба, что поддержит его позицию[305]. Исход противостояния Уэбб — Холмс был предрешен. В июне 1963 г. руководитель отдела пилотируемых полетов НАСА подал в отставку.

Восприимчивость Кеннеди к тому, как оценивались лично он и его политика средствами массовой информации, общеизвестна. Неудивительна поэтому его реакция на статью, появившуюся в августе 1963 г. в журнале «Ридерз Дайджест» [Reader's Digest]. Статья называлась «Наша никчемная космическая гонка с Россией». По мнению ее авторов, лунная пилотируемая программа отвлекала ресурсы от других, с военной точки зрения более важных проектов.

22 июля Кеннеди направил записку Джеймсу Уэббу и Роберту МакНамаре с просьбой дать оценку утверждению статьи, будто «Советский Союз предпринимает огромные усилия, чтобы утвердить свою гегемонию в космосе, в то время как мы остаемся равнодушными к этой угрозе»[306]. Через неделю Кеннеди отправил аналогичный меморандум вице-президенту Джонсону, в котором отметил, что «атаки на лунную программу продолжаются и, похоже, усиливаются». После этого президент спросил: «В какой степени наша нынешняя мирная космическая программа может быть использована с военными целями? Сколько из того, что мы делаем для нашей лунной программы, также потребуется для установления военного господства в космосе?» Не желая произвести впечатления человека, одержимого идеей-фикс и навязывающего ее окружающим, Кеннеди добавил: «С интересом узнал бы о каких-либо иных Ваших соображениях относительно тех больших денежных сумм, которые мы тратим, и как они могут быть оправданы»[307].

В ответ на просьбу президента, Джонсон спешно собрал совещание в Национальном совете по аэронавтике и космосу. Оно состоялось 31 июля 1963 г. В нем участвовали глава НАСА Уэбб, заместитель министра обороны Розуэлл Гилпатрик, заместитель госсекретаря Алексис Джонсон и председатель Комиссии по атомной энергии Глен Сиборг. Перед началом совещания вице-президент сообщил присутствовавшим, что космическая программа входит в «очень непростой период» своего существования. Она, отметил Линдон Джонсон, подвергается критике с разных сторон, а на редакторов ряда изданий «оказывается политическое давление с тем, чтобы они выступали против программы». Что касается критики со стороны научного сообщества, Уэбб сказал, что пригласил в Вашингтон 18 скептически настроенных по отношению к программе ученых, чтобы они более детально ознакомились с ней. После этого «некоторые из приглашенных изменили свои позиции и выразили восхищение программой». Сиборг, сам будучи лауреатом Нобелевской премии, рассказал о своих попытках «изменить критичное отношение некоторых нобелевских лауреатов [к «Аполлону»]»[308].

Общий итог встречи явно благоволил грядущим пилотируемым полетам на Луну. В кратком ответе на меморандум президента участники заявили, что «оценить в количественном отношении военную отдачу от невоенной части космической программы невозможно. Однако весь научный и инженерный потенциал и опыт, накопленный в рамках космической деятельности, имеет прямое или косвенное [военное] значение». При этом они отметили, что космическая программа «дорога, но ее [высокая стоимость] может быть оправдана, поскольку программа эта является серьезной инвестицией в безопасность, престиж, знания и материальные блага и поможет принести крупные плоды в каждой из этих сфер»[309].

Но в любом случае, к 1963 г., по словам Соренсона, Кеннеди «по вполне понятным причинам, не желал дальнейшего увеличения стоимости программы. Он хотел найти способы сделать ее менее дорогостоящей». Правда, бывший советник президента признался, что не знает, в какой степени данное соображение мотивировало желание Кеннеди разделить вместе с СССР финансовое бремя полета на Луну[310].

Именно такой вопрос возник у всех причастных к программе «Аполлон», когда 17 июля 1963 г. британский астроном сэр Бернард Ловелл, директор радиообсерватории «Джодрел Бэнк», являющейся участью университета г. Манчестер, заявил следующее: «Еще месяц назад я думал, как и все на Западе, что советско-американская гонка к Луне была истинным состязанием. Теперь я всерьез сомневаюсь в этом»[311]. Вес словам Ловелла придали не только его громкий титул и высокая должность. Накануне заявления британский астроном вернулся из Советского Союза, где имел встречи с представителями научного сообщества СССР. Представитель НАСА охарактеризовал попытки Ловелла повлиять на ход освоения космического пространства в 1963 г., как «по всем статьям одну из наиболее странных глав в советско-американских космических отношениях»[312]. Впрочем, те, кто знал мэтра, в частности, его отношение к американской космической программе, отнеслись к заявлению с настороженностью — Ловелл был известным критиком политики США в области космоса. Причем критика его, видимо, досаждала Вашингтону. Не случайно за год до описываемых событий представитель госдепа Уолтер Уитман обратился с письмом к американскому атташе по науке в Лондоне. В нем были, в частности, следующие строки: «Появившиеся недавно в прессе комментарии профессора Ловелла из «Джодрел Бэнк» о космических достижениях [США] вызвали достаточно негативную реакцию в [Соединенных Штатах], и мы в настоящее время пытаемся решить, что можно сделать, чтобы его позиция приобрела более взвешенный характер»[313].

Заявление Ловелла вынудило Кеннеди еще раз обозначить свое отношение к «Аполлону», в том числе и к тому, насколько эта программа зависит от продолжающегося соревнования с русскими в космосе. На вопрос, заданный ему на пресс-конференции 17 июля: «Если [русские] выйдут из космической гонки, продолжим ли мы свою лунную программу?», Кеннеди ответил следующее: «…во-первых, мы не знаем, какие планы у русских… Несмотря на то, что я знаком с мнением господина Ловелла о действиях русских, информация, полученная от него, не является исчерпывающей. Их потенциал велик. Есть достаточно свидетельств того, что они осуществляют крупнейший проект и тратят столь необходимые [для решения других задач] ресурсы на свою космическую деятельность. Принимая это во внимание, я считаю, что мы должны продолжать. Наше предположение… что они не летят к Луне, может через год оказаться неверным. Что, если к тому времени мы откажемся от борьбы в области, где Советский Союз уже захватил лидерство и делает колоссальные усилия, чтобы это лидерство сохранить? В области, которая может не только иметь отношение к нашей национальной безопасности, но и придать сильнейший мирный импульс нашему национальному развитию? Я считаю, что мы должны двигать нашу программу вперед и отправиться к Луне до конца этого десятилетия».

Этот ответ, видимо, не до конца удовлетворил присутствовавших в зале представителей прессы, ибо президента попросили уточнить: что будет делать Америка, если русские выйдут из «лунной гонки»? Ответ Кеннеди свидетельствовал — программа «Аполлон» не лишится поддержки Белого дома ни при каких обстоятельствах: «…главное — не восторг или интерес, которые могут вызвать у нас полеты на Луну, но способность доминировать в космосе, которая появится у нас благодаря лунной программе. Я думаю, что это исключительно важно для Соединенных Штатов как ведущей державы свободного мира. Вот почему я заинтересован [в этой программе] и вот почему считаю, что нам нужно продолжать, и меня не сможет разубедить в этом газетная статья».

Не оставил в стороне президент и вопрос о возможном сотрудничестве США и СССР в подготовке и проведении экспедиции на Луну. Пожалуй, это был первый раз, когда Кеннеди публично сказал об этом. При этом, правда, он вольно или невольно разделил «реализм» Кремля, полагавшего, что без общего улучшения двусторонних отношений ни о каком взаимодействии в сфере технологий двойного использования быть не может. «…Мы уже говорили Советскому Союзу, что были бы очень заинтересованы в сотрудничестве… [Однако] подобное объединение усилий, которое потребуется для совместного полета на Луну, невозможно без разрушения слишком многих барьеров подозрительности, недоверия и враждебности, которые существуют между коммунистическим миром и нами.

Пока нет признаков того, что эти барьеры падут, хотя совершенно очевидно, мы хотели бы, чтобы это произошло. Разумеется, если бы Советский Союз был таким же открытым обществом, как и мы, подобное сотрудничество могло бы иметь место, и я бы приветствовал его. Я бы приветствовал его, но пока у меня, к сожалению, для этого нет оснований[314].

Казалось бы, на этом в дебатах по поводу готовит СССР экспедицию на Луну или нет, спровоцированных заявлением Ловелла, можно было поставить точку. Но оказалось, что слова британского астронома произвели на общественное мнение США эффект камня, брошенного в воду, — круги от него продолжали расходиться, захватывая все новые личности, увидевших в информации Ловелла четкое намерение Советского Союза выйти из «лунной гонки». Попытка прояснить ситуацию была сделана с помощью официального письма, направленного астрономом заместителю администратора НАСА Драйдену 23 июля 1963 г. В нем Ловелл представил подробный отчет о своем пребывании в СССР, длившемся с 25 июня по 15 июля.

Действительно, директор обсерватории, приглашенный АН СССР, имел две встречи с Келдышем, в ходе которых в основном обсуждалось сотрудничество между «Джодрел Бэнк» и «крупнейшими советскими оптическими и радиообсерваториями». Что же касается предмета, возмутившего спокойствие, Ловелл сообщил буквально следующее: «Очевидно, что в стенах академии было немало дискуссий о направлении, в котором должна развиваться космическая программа, однако, по моему мнению, итогами данных дискуссий в настоящее время являются следующие:

…(с) Отказ от планов (по крайней мере на данный момент) от пилотируемой экспедиции на Луну. Президент [Келдыш] объяснил это тремя причинами:

I. На сегодняшний день у советских ученых нет способа защитить космонавтов от смертельно опасного воздействия интенсивных солнечных вспышек.

II. Нет экономически приемлемого способа, с одной стороны, отправить необходимую технику на Луну для проведения на ее поверхности значимых экспериментов с участием людей, а с другой — гарантировать их безопасное возвращение на Землю.

III. Академия убеждена, что научные проблемы, связанные с исследованиями Луны, могут быть решены быстрее и дешевле с использованием автоматических аппаратов.

…[Келдыш] также сказал, что пилотируемый проект может быть возрожден, если развитие науки в ближайшие несколько лет даст повод решить данные проблемы. Кроме того, он выразил надежду, что будут созданы необходимые механизмы для осуществления проекта на международной основе. [Келдыш] заявил, что, по мнению академии, настало время для ученых ряда стран совместно: а) сформулировать причины, по которым желательно осуществить пилотируемую экспедицию на Луну, б) определить список задач, которые мог бы решить человек на Луне, но которые были бы не под силу автоматам»[315].

НАСА оказалось в непростом положении. Отказ СССР от соревнования с США в «лунной гонке», мог подорвать важнейшую политическую основу программы «Аполлон», а вместе с этим — и главный стержень деятельности агентства. Перед НАСА встала задача дезавуировать утверждения англичанина. Что и было сделано.

Поскольку Драйден был в отпуске, ответ на свое письмо Ловелл получил лично от Уэбба. В нем глава НАСА вновь отметил «сильное желание» своего агентства развивать сотрудничество в космосе между Соединенными Штатами и Советским Союзом. Кроме того, он подчеркнул, что если новые возможности для двустороннего взаимодействия в космосе действительно появились, то они будут соответствующим образом рассмотрены доктором Драйденом и академиком Благонравовым[316].

НАСА подождало, пока Ловелл получит письмо Уэбба, а после опубликовало тексты обоих писем, снабдив их собственным комментарием следующего содержания: «Письмо сэра Бернарда Ловелла доктору Драйдену основано на личных впечатлениях частного лица о чрезвычайно скрытом предмете — советской космической программе. Соответственно, придавать данному письму излишнее значение было бы неразумно, хотя, естественно, мы были рады получить его». В комментарии агентства было специально отмечено, что в письме директора «Джодрел Бэнк» «не содержится никаких предложений советской академии относительно сотрудничества США и СССР в осуществлении их лунных программ. В нем упоминается только о возможности обсуждения некоторых причин научного характера, по которым следовало бы реализовать пилотируемую лунную экспедицию»[317].

Впрочем, не стоит упрекать НАСА в тенденциозной трактовке сообщения Ловелла. В октябре 1963 г. на пресс-конференции Келдыш заявил, что никогда не говорил британскому астроному, будто Советский Союз отказался от лунной пилотируемой программы и что «профессор Ловелл очевидно сам пришел к такому выводу, ибо мы никогда не говорили ему ничего подобного»[318].

Итог дебатам, вызванным письмом Ловелла, подвел Хью Драйден в своем выступлении 19 августа на слушаниях в палате депутатов: «…В письме не содержится никаких предложений относительно двустороннего сотрудничества между Соединенными Штатами и СССР… Что же касается бесед с господином Келдышем о пилотируемых космических программах, то их подразумевалось провести на международных научных симпозиумах. Причем в центре дискуссий должно было быть то, что считают наши ученые, и только ученые, о ценности лунной программы. Другими словами, русские предложили организовать международный научный форум для обсуждения нашей программы, а не своей… Я вам рекомендую прочесть письмо профессора Ловелла, потому что в нем нет ничего из того, что напечатали газеты в своих заголовках»[319].

Однако настойчивое стремление Кеннеди начать с Советским Союзом широкомасштабное сотрудничество в космосе, в частности в рамках экспедиции на Луну, и соответствующие установки, данные Белым домом НАСА, все же сделали свое дело. Не случайно Арнольд Фруткин, ответственный за международную деятельность НАСА, в своем меморандуме Уэббу отметил следующее: «Можно предположить, что администрация [Кеннеди] пожелает расширить область оттепели, порожденной договором о запрещении испытаний ядерного оружия. Распространение оттепели на космос будет иметь как внутреннее, так и международное значение и, возможно, облегчит решение проблем безопасности, связанных с доступом к боевым ракетам для проведения их инспекций»[320].

Поэтому, несмотря на официальное дезавуирование информации, полученной от Ловелла, «в НАСА было ощущение, что намерения Советов должны быть тщательно проверены»[321] на предмет того, что «СССР, может, и в самом деле приветствовал бы замедление космической гонки или же ее приведение к взаимоприемлемому финалу». Что касается конкретных шагов в данном направлении, Фруткин рекомендовал не использовать Ловелла в качестве, канала для связи с АН СССР, а обратиться Драйдену напрямую к Келдышу с целью: «…(1) Выяснить, что на самом деле русские хотят дать нам понять, и (2) укрепить русских во мнении, будто мы по-прежнему желаем обсуждать, без каких-либо обязательств, любые конструктивные предложения по совместному исследованию и освоению космического пространства»[322].

В соответствии с данной рекомендацией, 21 августа Драйден отправил письмо Келдышу, в котором подтвердил «постоянную готовность» США обсудить «без предварительных обязательств возможные формы сотрудничества в космосе так широко, как Вы этого пожелаете»[323]. Примерно такие же заверения содержались и в письме Драйдена Благонравову[324].

Ни Келдыш, ни Благонравов не ответили на письма Драйдена. Правда, Драйден и Благонравов участвовали в работе сессии Комитета ООН по космосу, проходившей в сентябре в Нью-Йорке. 11 числа этого месяца они встретились за обедом, чтобы обсудить некоторые вопросы советско-американского взаимодействия в космосе. По словам Благонравова, наблюдение Ловелла о том, что Советский Союз временно затормозил свою лунную программу, «могло на данный момент быть верным». Анатолий Аркадьевич не исключил «возможность совместной экспедиции на Луну после того, как на ее поверхности побывают автоматы». По мнению Драйдена, это свидетельствовало о серьезном изменении подхода СССР к вопросу о взаимодействии с США в области пилотируемых полетов на Луну, ибо раньше Благонравов считал, что «нет смысла обсуждать сотрудничество в этой области из-за политической ситуации». Возможно, подобному восприятию Драйденом слов Благонравова косвенно способствовал и тот факт, что Советский Союз несколько смягчил требование, выдвигаемое в Комитете по космосу, признать незаконным использование спутников-шпионов. Это могло быть истолковано как желание СССР отойти от политики жесткого противостояния с США в космосе»[325].

В целом Драйден пришел к выводу, что русские, равно как и американцы, продолжают дебатировать вопрос о научной и практической ценности лунной экспедиции и что в оценке лунной программы Советского Союза было бы «опасно» полагаться только на мнение представителей АН СССР, поскольку программа «была разработана и осуществляется военными»[326]. Как в первом, так и во втором случае предположения Драйдена, как станет видно в дальнейшем, были не так уж далеки от истины.

Думаю, читателям будет интересно узнать, какие источники, из числа тех, что пользуются наибольшим доверием официального Вашингтона, сообщали в июле-сентябре 1963 г руководителям США о состоянии космической программы СССР. Один из них, безусловно, Центральное разведывательное управление (ЦРУ). 1 октября 1963 г. оно подготовило записку под названием «Поверхностный взгляд на советскую космическую программу». По оценке экспертов этой организации, дальние цели пилотируемой деятельности Советского Союза в космосе, «…несомненно, включают высадки людей на Луну… однако, нет никаких свидетельств того, что данная программа продвигается вперед сверхбыстрыми темпами… Считается, что Советы намерены жестко соревноваться в области первоначального исследования Луны и что подобные попытки будут включать в себя пилотируемые полеты, хотя, вероятно, без посадок на поверхность на раннем этапе…

Пока невозможно с точностью утверждать, осуществляют ли Советы пилотируемую лунную программу, соизмеримую с американской. Бесспорные признаки того, что Советы вовлечены в подобную гонку, не обнаружены, однако они могут быть скрыты до такой степени, что могут оставаться незамеченными. В декабре 1962 г. предполагалось, что шансы на наличие у Советов конкурентоспособной лунной пилотируемой программы были лучше, чем 50x50, хотя однозначного вывода на этот счет сделать было невозможно. Последующая оценка соответствующей информации привела к аналогичному заключению. В настоящее время явное свидетельство существования подобной программы по-прежнему отсутствует. Однако с учетом прошедшего времени есть основания полагать, что конкурентоспособная программа, вероятнее всего, нацелена на осуществление [лунной экспедиции] в 1968-1970 гг. Несмотря на предсказанные летные испытания нового носителя и пилотируемого корабля, нет пока четких признаков того, что это вскоре произойдет…

…Все это приводит к выводу о том, что Советы к данному моменту не настолько далеко ушли вперед [в осуществлении своего лунного проекта], чтобы внести существенный вклад в совместную программу. На подобную мысль наводят и беседы Ловелла [с Келдышем], которые, впрочем, не могут быть расценены в качестве бесспорного показателя решения Советов отказаться от своей лунной программы»[327].

Таким образом, очевидно, что к осени 1963 г. у руководства НАСА, да и у всей администрации Кеннеди, включая самого президента, отсутствовало четкое представление о состоянии и целях космической программы СССР. Однако, как отметил сотрудник агентства Арнольд Фруткин, письмо Ловелла, равно как и переговоры Драйдена с Благонравовым, «очевидно, способствовали формированию целостного впечатления о готовности Советского Союза или отказаться от своей лунной программы, или же придать ей международный характер». Это был «опасно дезориентирующий взгляд доверчивых и плохо информированных мечтателей, как среди официальных, так и среди частных лиц»[328]. Остается только гадать — занес ли Фруткин в категорию подобных «мечтателей» Кеннеди.

Таким образом, в основе предложения «отправиться вместе на Луну», с которым Кеннеди обратился к Советскому Союзу в ООН, лежали четыре фактора. Первый — стремление главы Белого дома улучшить отношения с СССР, второй — критические выступления американских политиков и даже представителей НАСА в адрес американской лунной программы, третий — озабоченность ее высокой стоимостью и четвертый — пусть во многом иллюзорная надежда на согласие Советского Союза объединить усилия с США в реализации экспедиций на Луну.

Разумеется, перед тем, как предпринять столь масштабное «космическо-дипломатическое» наступление, Кеннеди решил произвести «разведку» подхода Кремля к вопросу о сотрудничестве с Соединенными Штатами в космосе, а точнее — стала ли Москва смотреть более благосклонно на подобную перспективу. Роль «разведчика» исполнил госсекретарь Дин Раск, находившийся в Москве в августе 1963 г. по случаю подписания договора о запрещении испытаний ядерного оружия. Однако все, что услышал Раск от Хрущева в ответ на предложение рассмотреть вопрос о советско-американском полете на Луну, была шутка вполне в духе Первого секретаря ЦК: «Разумеется. Я доставлю человека на Луну, а вы вернете его обратно»[329].

Вероятно, Кеннеди отнесся к словам Хрущева по принципу: «В каждой шутке есть доля шутки (остальное правда)». Иначе как объяснить, что 26 августа президент лично затронул тему советско-американской экспедиции на Луну в разговоре с послом СССР в США[330] А. Ф. Добрыниным[331].

Примечательно, что советский посол, вспоминая о своей, как потом оказалось — последней, встрече с 35-м главой Белого дома, отметил, что «в ходе длительной беседы с президентом были затронуты также вопросы… сотрудничества в мирном использовании космоса». Добрынин поставил их последними в списке тем, которые он в тот день обсудил с Кеннеди, не уточнив, какие именно «космические» вопросы были предметом разговора[332]. Это — одно из косвенных свидетельств того, что совместные пилотируемые полеты на Луну как фактор отношений между СССР и США не вызывали интереса у советского руководства.

Не только президент считал, что настало время для мирного «космического наступления» на СССР. Кеннеди обсудил вопрос о взаимодействии с Советским Союзом в деле проведения лунных экспедиций с конгрессменом-демократом Робертом Сайксом. 3 сентября в письменном ответе главе Белого дома Сайкс напомнил президенту, что тот уже говорил с ним на эту тему. Однако, продолжил Сайкс, «теперь, когда имеются явные признаки того, что Россия готова к конструктивному разговору с Соединенными Штатами, не настало ли время сделать подобное предложение?»[333].

Кеннеди не спешил обсуждать вопрос с НАСА о своей очередной космической инициативе в отношении СССР. Для этого у президента было две причины. Одна состояла в том, что НАСА формально не играло никакой самостоятельной политической роли в правительстве США, а следовательно, этой организации можно было просто поручить выполнить решение высшего руководства страны. Но вторая причина заключалась в том, что Кеннеди хотел заручиться максимальной поддержкой своего плана со стороны политических кругов, прежде чем довести его до сведения агентства. У главы Белого дома были для этого довольно веские основания.

Встреча с Уэббом была запланирована у президента на 18 сентября — за два дня до выступления в ООН. После глава агентства вспоминал, что Кеннеди действительно не спрашивал его совета, делать русским очередное «лунное» предложение или нет[334]. Однако Уэбб был в курсе «идущего от Благонравова шума о возможности сотрудничества…». «Шум» же этот был предан огласке не кем иным, как Драйденом. После уже упомянутого обеда с Благонравовым в сентябре в Нью-Йорке, в интервью прессе он сказал, что его советский коллега намекнул на «возможность обсуждения» сотрудничества в сфере пилотируемой лунной экспедиции «после того, как на поверхность Луны опустятся автоматы». По мнению Драйдена, реакция академика на идею советско-американских полетов на Луну была в общем более благожелательной, чем раньше, когда СССР настаивал на разоружении в качестве непременного условия разговоров о подобном проекте[335].

Как видно из этой ситуации, в Вашингтоне действительно было немало, по меткому определению Фруткина, «доверчивых мечтателей», готовых услышать «шум» в еле слышном «шорохе» — термин, каким только и можно охарактеризовать намек Благонравова лишь на «возможность обсуждения» сотрудничества с США в полетах на Луну. Тем не менее, видимо не столько вследствие искренней веры в возможность подобного взаимодействия, сколько стремясь подыграть политической конъюнктуре (ведь за сотрудничество — сам президент), Уэбб тоже поспешил предаться такого рода «мечтам». И это несмотря на то, что НАСА действительно было «в смятении», ибо с [агентством] никто «не проконсультировался по вопросу, имеющему непосредственное отношение к его целям и графику работ»[336]. Более того, американские исследователи политической истории освоения космического пространства полагают, что «…в действительности у Уэбба были серьезные возражения против подобного объединения [СССР и США], но он полагал, что если президент не спрашивает его, а говорит, что нужно сделать, то лучше всего просто выполнить его желание. Уэбб опасался того, что с русскими не удастся ничего достигнуть, но ущерб американской программе при этом все равно может быть нанесен. Он также считал, что вопрос этот недостаточно обсуждался, ни внутри администрации президента, ни с руководителями конгресса»[337].

Однако, будучи членом «команды Кеннеди», Уэбб заверил специального советника президента по национальной безопасности МакДжорджа Банди, что «…весьма открыт к рассмотрению идеи о возможном сотрудничестве с Советами и полагает, что они могут пожелать использовать нашу большую ракету в обмен на передовые технологии, которые у них, вероятно, появятся в ближайшем будущем (например… советские приборы, доставленные на Луну, могут в любой момент установить связь между Луной и Землей)»[338].

По словам Уэбба, 18 сентября Кеннеди, поделившись с ним планами предложить через ООН Советскому Союзу вместе с США осуществить экспедицию на Луну, спросил: «Достаточно ли Вы держите ситуацию в НАСА под контролем, чтобы избежать каких-либо выступлений против того, что я собираюсь сделать?». Руководитель агентства заверил президента, что вверенная ему организация находится под его полным контролем, и он обеспечит благосклонное отношение НАСА к инициативе Кеннеди. Президент горячо поблагодарил Уэбба за это[339].

Озабоченность главы Белого дома возможностью отрицательного отношения агентства к его идее вновь подчеркивает уже отмеченную относительную самостоятельность этой организации в формировании космической политики США — самостоятельность, которую порой было трудно ограничить даже руководителю агентства. Дело в том, что утром того дня, когда состоялся его разговор с Уэббом, президент узнал о выступлении в Национальном ракетном клубе в Вашингтоне Роберта Гилрута — директора Центра пилотируемых полетов НАСА в г. Хьюстон, штат Техас. Этот центр играл ключевую роль в разработке и осуществлении программы «Аполлон». Гилрут, в частности, говорил о перспективах советско-американского сотрудничества в полетах на Луну. Отметив, что объединение квалифицированных кадров, опыта и средств «может иметь некоторую ценность», он в то же время сказал: «Однако, я трепещу от одной мысли об интеграции советской ракеты с американским кораблем… ибо при этом думаю о проблемах, с которыми нам приходится сталкиваться, даже когда мы имеем дело с американскими подрядчиками, говорящими на том же языке, что и мы». Поделившись с аудиторией мыслями на этот счет, Гилрут суммировал их в виде следующего вывода: «Предложение [объединиться с Советским Союзом] было бы очень интересным и важным, но трудно выполнимым на практике… Оно вызывает у меня смешанные чувства, но я говорю, как инженер, а не как политик, занимающийся международными отношениями»[340]. Видимо, перспектива того, что Гилрут, а также те в НАСА, кто наверняка разделял его скепсис по поводу возможного сотрудничества с СССР, дадут волю своим «смешанным чувствам», была достаточно серьезна, если Кеннеди поинтересовался у Уэбба, насколько тверда будет поддержка агентством планов Белого дома.

С намерениями Кеннеди создать советско-американский «лунный альянс» был солидарен и сам МакДжордж Банди. Правда, будучи ответственным за безопасность страны, а следовательно, призванным особо тщательно следить за соблюдением ее национальных интересов, он в первую очередь позаботился о беспроигрышности любого варианта развития событий:

1) Если мы будем соревноваться, то должны сделать все возможное для объединения всех органов американского правительства в рамках единой космической программы с тем, чтобы она как можно полнее соответствовала обязательствам, которые мы взяли на себя;

2) Если мы будем сотрудничать, это снимет с нас напряжение, и мы сможем с легкостью заявить, что именно наши беспрецедентные усилия [предпринятые в области реализации лунной экспедиции] вынудили Советы начать сотрудничество с нами.

Лично я выступаю за сотрудничество, если таковое возможно, и думаю, что и в рамках правительства, и за его пределами нам следует действительно активно попытаться ответить на вопрос: можно ли его осуществить»[341].

19 сентября Банди позвонил Уэббу и сообщил, что Кеннеди после того, как проект его речи в ООН был рассмотрен в госдепартаменте, министерстве обороны, а также в недавно созданном Агентстве по контролю на вооружениями и разоружению, принял окончательное решение выступить в ООН с предложением к Советскому Союзу о «лунном» сотрудничестве. Уэбб тут же «дал по телефону инструкции всем центрам [НАСА] никак не комментировать и не развивать данный вопрос»[342].

И все же почему Кеннеди избрал именно крупнейший международный форум для того, чтобы огласить с его трибуны свое очередное приглашение СССР присоединиться к США в деле осуществления лунной экспедиции? Сделал он это по трем причинам.

Первая заключалась в том, что новая инициатива, в свете предшествующих отвергнутых Кремлем предложений Белого дома установить в космосе партнерство между Советским Союзом и Соединенными Штатами, могла невольно представить Америку в роли «побирушки», «выклянчивающей» у СССР согласие объединить с ней свои усилия за пределами Земли. Это, соответственно, могло иметь весьма негативные последствия для престижа США. С целью избежать подобного восприятия нового «космическо-дипломатического» шага, президент представил его в качестве неразрывной части своих глобальных миротворческих усилий, направленных на создание «конструктивной и примиряющей атмосферы, в которой Соединенные Штаты и Советский Союз смогли бы серьезно обсудить основные политические аспекты холодной войны»[343].

Вторая причина состояла в стремлении Кеннеди «обелить» программу «Аполлон», отведя от нее обвинения в том, что она — лишь средство удовлетворения эгоистических амбиций США. А подобная критика в ее адрес раздавалась в том числе и со стороны ближайших союзников Соединенных Штатов. Так, британский физик сэр Джон Кокрофт сказал американцам: «Мы улыбаемся, глядя на ваши полеты по телевизору. Усилия, которые Вы предпринимаете ради этого, представляют из себя извращение науки во имя соревнования с Советским Союзом»[344]. Приглашение к сотрудничеству, сделанное в рамках крупнейшей международной организации, призванной объединять народы Земли, было явным посланием всему человечеству — «Аполлон» осуществляется в интересах не только США, но и всей планеты.

Наконец, в открытую предложив СССР отбросить в сторону национальные амбиции и создать с США единую программу полета на естественный спутник Земли, Кеннеди желал показать миру, кто хочет прекратить «лунную гонку», а кто способствует ее продолжению. Если Кремль отвергнет его инициативу, Белому дому будет легче оправдать эту «гонку» как перед избирателями, так и в глазах международного сообщества. Однако, поскольку президент не выдвинул Советскому Союзу никаких требований в качестве непременных условий принятия американского предложения, можно с большой долей уверенности сказать — Кеннеди хотел, чтобы предложение было принято.

«Здравая мысль» — это словосочетание, наверное, лучше всего характеризует отношение американской публики к идее Кеннеди осуществить экспедицию на Луну совместными усилиями с СССР. Ряд влиятельных американских газет довольно положительно оценили намерение президента. Вот что они напечатали на следующий день после речи главы Белого дома в ООН.

«Вашингтон Пост» назвала инициативу президента «весьма разумным предложением», отметив, что «…нация, первая достигнувшая Луны, получит огромные дивиденды в политическом и пропагандистском планах. Однако они будут меньше тех дивидендов, которые получило бы человечество от расширения человеческих познаний, которое станет продуктом усилий, направленных на достижение Луны». «Вашингтон Стар» посчитала, что выступление президента «взбудоражило воображение людей планеты… и направлено на открытие закрытого советского общества», а, по мнению «Нью-Йорк Таймс», «выгоды от подобных совместных действий говорят в пользу этого крупнейшего шага, направленного на улучшение международных отношений, которое уже наметилось после заключения договора об ограничении ядерных испытаний»[345].

Аналогичное мнение высказали и американские ученые, принимавшие участие в работе 11-й конференции Пагуошского движения. 25 сентября они выразили твердую поддержку инициативе Кеннеди.

Однако одобрение планов президента заключить с Советским Союзом «лунный пакт» довольно быстро стало «палкой о двух концах», другой конец которой довольно чувствительно ударил по «Аполлону». В США все больше стали говорить о том, что настало время положить Конец бессмысленной «лунной гонки», коль скоро из нее вышел СССР, и вернуться к «здравомыслию» в определении целей американской космической программы. Причем вскоре именно эти ноты в хоре, певшем хвальбу Кеннеди, стали доминирующими. В своей наиболее «мелодичной» форме они были выражены в уже упоминавшейся заметке Уолтера Липпмана:

«Президент сделал предложение о сотрудничестве в полете на Луну в то время, когда в отношениях между СССР и США наблюдается некоторое улучшение. Вместе с тем, как в среде американских ученых, так и среди обычных людей усиливается сомнение в целесообразности высадки американца на Луне к 1970 г.

Предложение, сделанное президентом в ООН, представляется мне замечательным, даже если совместные усилия как с политической, так и технической точек зрения, ни к чему не приведут. Оно замечательное хотя бы потому, что может указать нам достойный способ исправить ошибки, которые мы совершили, приняв на себя обязательство лететь на Луну.

Были сделаны две ошибки. Одна состояла в решении высадить человека — живое существо, а не приборы — на Луну. Вторая состояла в выборе срока — 1970 г., к которому человек должен был совершить посадку на Луну…»[346]

Примерно такое же мнение было высказано в статье «Уолл Стрит Джорнал»:

«Первоначальным обоснованием [полета на Луну]… было стремление США опередить русских, поскольку считалось, что они нацелены на Луну так же, как и мы. В этом случае президент Кеннеди сам подорвал данное обоснование, предложив недавно сделать лунную экспедицию совместным американо-советским предприятием. Таким образом, если Хрущев действительно не собирается играть (имеется в виду — продолжать «лунное» соревнование с США), от первоначального аргумента в пользу престижа ничего не остается…

В любом случае, сейчас, как никогда ранее, необходимо провести переоценку [программы «Аполлон»]. Нация может получить большие выгоды от более медленного, но стабильного освоения космоса, более управляемой программы с точки зрения ее стоимости и масштабов»[347].

В то время как общественное мнение США, выраженное в ряде американских газет, в целом положительно восприняло идею объединить усилия с Советским Союзом для совместной экспедиции на Луну, американский политический истеблишмент воспринял инициативу президента куда более критически. Исключением, пожалуй, стал лишь сенатор Фулбрайт. По его мнению, предложение Соединенных Штатов Советскому Союзу «…во-первых, значительно понизило бы стоимость освоения космического пространства, что высвободило бы средства для важных внутренних программ, таких, как образование, городское строительство, а также сохранение природных ресурсов. Во-вторых, оно послужило бы дальнейшему уменьшению международной напряженности, открыв новую значительную область советско-американского сотрудничества»[348].

Однако противников идеи Кеннеди на Капитолийском холме оказалось куда больше, чем сторонников. Главное, что вызвало критику — очевидный пересмотр президентом своего же обязательства обеспечить лидерство США в космосе, по причине якобы имевшего места намерения СССР отказаться от «битвы за Луну». Законодатели задавали следующие вопросы: почему Хрущеву позволено определять американскую космическую политику? Если в 1961 г. в интересах США было опередить русских в «лунной гонке», то почему Соединенные Штаты в настоящее время демонстрируют готовность реализовать это предприятие вместе с ними? Какие гарантии можно дать тому, что СССР выполнит взятые на себя обязательства в рамках подготовки и проведения экспедиции на Луну, если он нарушал соглашения, заключенные в других областях? Не попал ли Белый дом в ловушку, расставленную для них хитроумным Кремлем, как раз в то время, когда «лунный локомотив» космической программы США стал набирать ход?[349]

Пожалуй, наиболее показательными образцами подобной критики стали письма конгрессменов Альберта Томаса и Олина Тига президенту Кеннеди. Напомнив главе государства о его же речи от 25 мая 1961 г., в которой тот провозгласил высадку человека на Луне национальной задачей, Тиг в своем письме отметил следующее:

«В свете Вашего выступления в ООН, в котором содержалось предложение объединить усилия вместе с русскими для полета на Луну, мне чрезвычайно хотелось бы узнать — отказались ли мы от этой национальной цели или пересмотрели ее?

Это предложение меня разочаровало. Я был очень горячим сторонником космической программы, полагая, что мы должны стать нацией, представитель которой первым ступит на Луну. Я также считал, что мы должны решить эту задачу, чтобы обеспечить использование космоса исключительно в мирных целях. Кроме того, я считаю, что наша национальная безопасность, а также безопасность всего свободного мира, чрезвычайно зависит от успеха нашей космической программы»[350].

Письмо Томаса, написанное, кстати, на следующий день после выступления Кеннеди в ООН, отличалось не меньшей прямотой, если не сказать резкостью. Отчасти это было связано и с тем, что сей конгрессмен от штата Техас использовал свой пост председателя подкомитета палаты представителей по закупкам — органа, контролировавшего бюджет НАСА, — для размещения Центра пилотируемых полетов в Хьюстоне, столице штата. Распределение работы по подготовке лунной экспедиции между США и СССР неизбежно привело бы к сокращению персонала данного центра (как и ряда других), занятого осуществлением программы «Аполлон».

Не слишком утруждая себя поиском дипломатических оборотов, Томас высказал мнение, что речь президента в ООН «очевидно подрывает» его авторитет «как мирового лидера в международных делах». Конгрессмен подчеркнул, что «пресса и многие частные лица восприняли Ваше предложение о сотрудничестве с русскими в полете на Луну, как ослабление Вашего призыва предпринять большие и целенаправленные усилия для осуществления посадки на Луну». Томас запросил от Кеннеди письмо, которое прояснило бы его позицию по ближайшим действиям США в области реализации программы «Аполлон»[351].

Член палаты представителей Томас Пелли обвинил Кеннеди на заседании палаты в том, что тот поменял ориентиры космической политики США на прямо противоположные. По мнению Пелли, президент превратил полет на Луну из международного соревнования за мировой престиж в средство для развития сотрудничества с русскими. Правда, выступив против инициативы президента, он все же нашел в ней и положительную сторону, а именно, возможность сократить пилотируемую программу и увеличить количество полетов более дешевых автоматических аппаратов[352].

Досталось Кеннеди и со стороны верхней палаты конгресса США. Сенатор Клинтон Андерсон, председатель комитета по космосу, выступил против предоставления «Хрущеву права определять космическую политику» США, отметив, что не видит «существенных причин» для изменения программы «Аполлон». «Соревнование в космосе между Соединенными Штатами и Советским Союзом продолжается, — подчеркнул Андерсен. — Переориентировать крупномасштабную космическую программу страны (США. — Ю. К.) всякий раз, когда Советский Союз делает заявление о своих целях [в космосе], было бы настоящей глупостью»[353].

Silencium videtur confessio (молчание означает признание — лат.). Кеннеди хорошо это понимал. Необходимо было дать ответ разноголосому хору критиков его инициативы, направленной на совместный полет с русскими к Луне, или же coгласиться с тем, что критика справедлива. Отвечать всем — означало на несколько недель, а то и больше, отложить другие дела, чего Кеннеди позволить не мог. Поэтому президент выбрал одного из наиболее рьяных противников своего предложения — конгрессмена Альберта Томаса, чтобы в письме ему дать заодно ответ и всем, кому не понравилась затея главы Белого дома.

Прежде всего, президент подчеркнул, что «идея сотрудничества в космосе не нова» и что его «выступление в ООН является прямым развитием политики, которой Соединенные Штаты придерживаются уже в течение длительного времени». В подтверждение своих слов Кеннеди напомнил о прежних попытках, предпринятых им в этом направлении, в частности, во время встречи с Хрущевым в Вене в середине 1961 г., а затем и в письме руководителю СССР от 7 марта 1962 г. Далее он написал:

«Великое усилие нации и данное тщательно продуманное заявление о готовности сотрудничать с другими, не находятся в конфликте друг с другом. Они являются взаимодополняющими элементами единой политики (выделено мною. — Ю. К.). Мы не рвемся в космос лишь ради достижения узкой цели национального величия. Мы делаем это для того, чтобы Соединенные Штаты играли бы ведущую и почетную роль в освоении человечеством космического пространства. Именно это великое усилие позволяет нам предложить углубленное сотрудничество без боязни, что данное предложение может быть расценено как проявление нашей слабости. Таким же образом наша готовность сотрудничать с другими оттеняет международное значение нашей собственной мирной американской космической программы.

Поэтому наша вновь сформулированная и углубленная цель сотрудничества, не имеющая ничего общего с поиском оправдания снижения интенсивности или слабости нашей космической деятельности, является, с моей точки зрения, причиной для движения вперед еще с большей скоростью ради великой программы, которую мы как нация начали осуществлять более двух лет назад.

Таким образом, позиция США ясна. Если сотрудничество возможно, мы будем сотрудничать и делать это с позиции, укрепленной и упроченной нашими национальными усилиями в области освоения космоса. Если сотрудничество невозможно, а как реалисты мы должны предусмотреть и такой вариант, тогда то же самое великое национальное усилие послужит интересам всех свободных людей в космосе, а также защитит нас от возможных угроз нашей национальной безопасности. Так что давайте не сбавлять темпа»[354].

Трудно сказать, насколько смог Кеннеди убедить скептиков в том, что программа «Аполлон» в любом случае достигнет цели подъема американского национального престижа — как в случае ее осуществления лишь Соединенными Штатами, так и в случае ее реализации в партнерстве с Советским Союзом. Однако определенные финансовые трудности новая инициатива президента в области космического сотрудничества программе «Аполлон» все же создала. В течение первых двух лет после принятия решения о полете на Селену конгресс проявлял необыкновенную щедрость в отношении этой программы. В 1961 г. бюджет НАСА был увеличен на 50%, а в следующем году превысил все предыдущие бюджеты агентства, вместе взятые[355]. Однако в 1963 г., когда президент вновь призвал к значительному увеличению бюджета НАСА, законодатели решили повнимательнее присмотреться к тому, как расходовались средства агентства. И вот в то время, как вокруг «кошелька» НАСА разгорелась настоящая схватка, глава Белого дома заявил о возможности советско-американской экспедиции на Луну.

Ко времени выступления Кеннеди в ООН нижняя палата уже единодушно решила урезать президентский запрос по бюджету НАСА на $600 миллионов. Намерение главы государства объединить усилия Соединенных Штатов и Советского Союза в рамках программы «Аполлон» было воспринято конгрессменами как возможность разделить часть расходов на эту программу вместе с СССР. В итоге Клэренс Кэннон, председатель комитета по закупкам нижней палаты (данный комитет играл и продолжает играть одну из ключевых ролей в формировании бюджета НАСА), выдвинул идею вынуть еще $900 миллионов из «кошелька» агентства. Подобная «усушка» бюджета НАСА могла нанести серьезный ущерб «Аполлону». Уэбб и законодатели, которые были последовательными сторонниками экспедиции на Селену, сделали все возможное, чтобы этого не произошло[356]. В итоге конгресс сократил бюджет НАСА на 1964 финансовый год с 5,7 млрд долларов, запрошенных президентом в начале 1963 г., до 5,1 млрд долларов, т. е. на 11%. И если около 400 млн долларов из этого сокращения уже были изъяты из бюджета агентства до сентябрьской речи президента в ООН, то дополнительные 250 млн — после, в период октября-декабря 1963 г. Остается лишь гадать — потерял «Аполлон» четверть миллиарда долларов из-за уменьшения интереса в нем политиков, как средства утверждения национального величия, или нет. Но у тех, кто допускает наличие подобной связи, есть довольно веский аргумент. Конгресс специально включил в законопроект, одобряющий выделение финансов для НАСА, следующую фразу: «Никакая часть из каких-либо средств, предоставленных данным актом в распоряжение Национального управления по аэронавтике и исследованию космического пространства, не может быть использована для финансирования программы пилотируемой посадки на Луну, если эта программа будет осуществляться Соединенными Штатами совместно с какой-либо страной без согласия конгресса»[357]. Подобная оговорка, фактически запрещавшая НАСА использовать свои финансы на какие-либо совместные проекты, сопровождала выделение средств агентству в течение трех последующих лет.

Официально ее не было. Впрочем, не совсем так. Подконтрольные властным структурам средства массовой информации обрисовали выступление Кеннеди как очередной пропагандистский шаг, нацеленный на то, чтобы отвлечь внимание мировой общественности от борьбы за мир и разрядку международной напряженности. «Правда» перепечатала фельетон известного американского сатирика Уолтера Липпмана, с точки зрения которого единственная ценность предложения Белого дома состояла в том, что позволяла ему с честью отказаться от своих «лунных» обязательств[358].

Пока Кеннеди ждал ответа Кремля на свое выступление; в ООН, газета «Вашингтон Пост» от 8 октября сообщила, что «отец» первого спутника Л. И. Седов заявил, будто первая попытка Советов высадиться на Луне будет предпринята не раньше, чем через два-три года. «Пост» так и озаглавила свою статью: «Красные намерены отправиться на Луну через 3 года». Естественно, утверждение это привлекло к себе немалое внимание Вашингтона. Разобраться поручили советнику по науке Визнеру. Внимательно изучив заметку, тот доложил президенту, что в ней нет ничего такого, «что в действительности соответствовало бы ее заголовку»[359]. Сведения о скорой готовности СССР отправить своих посланцев на Луну оказались такой же непроверенной информацией, как и известия о намерении Москвы якобы вообще отказаться от планов лунной экспедиции.

Никак не отреагировали на слова Кеннеди и советские космонавты Юрий Гагарин и Валентина Терешкова, посетившие ООН в октябре того же года.

Справедливости ради следует отметить, что Гагарин во время своей речи перед Генеральной ассамблеей ООН упомянул о возможности советско-американского сотрудничества в космосе, в частности, в области обмена научными данными, поиска и спасения экипажей космических кораблей, совершивших аварийную посадку, а также развертывания международной системы радиосвязи. Что касается взаимодействия в области пилотируемых полетов, первый космонавт Земли сказал, что «здесь следует кое-что уточнить», но при этом никак не коснулся предложения Кеннеди[360].

А 25 октября и сам Никита Сергеевич прокомментировал в прессе выступление Кеннеди в ООН. Он признал, что слетать на Луну действительно было бы «очень интересно», однако сказать, станет ли СССР заниматься этим, Первый секретарь не мог. Более того, Хрущев отметил, что хотя советские ученые и работают над проблемой экспедиции на Селену, проводя необходимые исследовательские работы, у его страны в настоящий момент таких планов нет. И вот почему (тут Никита Сергеевич через обоснование почему СССР не нужно на Луну, подверг «разгромной» критике программу «Аполлон»). Во-первых, Советский Союз (в отличие от «людоедской» Америки) не станет посылать людей на Луну без тщательной подготовки. Во-вторых, ясно, что никакого блага такое соревнование не принесет (так что, «глупые» янки, тратьте миллиарды долларов на гонку сами с собой). Более того, подобное соперничество может привести к гибели людей (еще один «камень в огород» «человеконенавистническому» заокеанскому обществу, готовому ради удовлетворения своего «мелочного» честолюбия жертвовать человеческими жизнями). Не отказал себе Хрущев и в удовольствии «уесть» американцев с помощью русского народного фольклора, который он так любил. «Есть у нас поговорка, — сказал Никита Сергеевич, — мол, кому не живется на Земле — может лететь на Луну (тут уж прямее некуда — чувствуете вы, господа империалисты, чувствуете, что ваше время на нашей планете вышло, вот и рветесь на Селену, наивно думая, что таким образом сможете избежать ждущей вас «свалки истории»). Но советские люди чувствуют себя на Земле прекрасно (еще бы — самый передовой строй, где царят внутренняя гармония и процветание и который пользуется любовью всего «прогрессивного» человечества). Поэтому, если подходить к делу серьезно (а не так, как «дядя Сэм», для которого что техасское родео, что полет на Луну — все одно), то над экспедицией на Селену нужно много и основательно работать и хорошо к ней подготовиться, чтобы она была успешной.

Не упустил Хрущев и шанс проявить осведомленность в той сфере, о которой шла речь. По его словам, ему сообщили, что к 1970-1980 годам американцы хотят высадить человека на Луне. (И откуда только Первый секретарь взял такие цифры? Ведь Кеннеди ясно сказал — до конца текущего десятилетия, то есть не позднее 1970 года. Не иначе, как в словах главы Советского Союза содержался скрытый намек американцам — все равно раньше, чем лет через 20, ничего у вас из этой затеи не выйдет). Верный принципу «мирного сосуществования» с «империалистами», пожелал Никита Сергеевич американцам удачи. Правда, сделал это так, что было ясно — в успех он не верит совершенно. «Посмотрим, — сказал «главный коммунист» СССР, — как они долетят дотуда, как сядут на Луну, а самое главное, как взлетят с нее и как вернутся домой. Мы же, — заметил Хрущев, — примем во внимание их опыт (это — в духе заветов Ленина, который призывал учиться хозяйствовать у капиталистов)»[361].

Очевидно, что, произнося такую пространную речь, Никита Сергеевич пытался, с одной стороны, замаскировать «лунные» планы СССР, а с другой — «размыть» поддержку «Аполлона», прежде всего внутри США. Во всяком случае, именно последнее углядели в словах главы Кремля сотрудники ЦРУ, о чем свидетельствует меморандум разведывательного ведомства, отправленный на имя советника по национальной безопасности МакДжорджа Банди. В документе этом, в частности, отмечалось, что «главной целью заявления Хрущева было поменять ориентиры в космической гонке». ЦРУ подчеркнуло, что слова руководителя СССР, с одной стороны, весьма напоминали высказывания, которые он уже делал перед представителями печати в 1961 и 1962 годах, а с другой — перекликались со взглядами, «сознательно доводимыми до сведения западных ученых официальными представителями советской науки в начале этого года». Таким образом, заключили американские разведчики, заявление Хрущева не должно расцениваться в качестве показателя того, что «советские руководители в течение последних нескольких недель приняли какие-либо серьезные решения, затрагивающие масштабы или темпы осуществления их лунной программы». Скорее утверждение главы Кремля было «сознательной попыткой девальвировать срочность высадки человека на Луне», повлияв таким образом «на мнение американского конгресса и общества по вопросу о затратах на лунную программу США и темпы ее реализации»[362].

Возможно, Хрущев отчасти и достиг целей, в преследовании которых его заподозрили в ЦРУ (вспомним, что немалое количество американских газет и некоторые из политиков действительно призвали к «здравомыслию» в определении целей и задач космической программы США). Однако при этом Никита Сергеевич невольно предстал в образе лисы из небезызвестной басни И. А. Крылова «Лиса и виноград». Во всяком случае, американская газета «Нью-Йорк Таймс» посчитала, что глава СССР ополчился на экспедицию на Луну, потому что ее у него «хоть видит око, да зуб неймёт»: «Отсутствие какого-либо интереса в достижении Луны к 1970 г., неприкрыто продемонстрированное премьером Хрущевым, является продуктом нынешних экономических трудностей [СССР] — серьезных проблем, которые, как он дал понять, вынуждают Советский Союз урезать планы развития некоторых ключевых отраслей промышленности. О давлении на [Хрущева] можно судить по статье в «Комсомольской правде», опубликованной в начале этого месяца. В ней, в частности, спрашивалось:

«Зачем вообще нужны космические полеты? Разве на Земле нет более важных задач, которые имеют к людям более прямое отношение?» Аналогичные вопросы задаются в этой стране и применительно к программе «Аполлон». Но независимо от намеченных темпов освоения космоса, оно будет продолжено обеими странами. Господин Кеннеди был прав, призывая к тому, чтобы это освоение было совместным»[363].

Осознав, что бумеранг, которым он хотел «пооббить перья» программе «Аполлон», вернулся и ударил по нему, Никита Сергеевич поспешил исправить положение. Предлог для этого ему, как обычно, предоставили советские конструкторы. 1 ноября королевской «семеркой» на орбиту Земли был выведен спутник «Полет-1», снабженный аппаратурой и системой двигательных установок, обеспечивающих изменение высоты в плоскости орбиты во время полета. Первый в мире маневренный ИСЗ был разработан в КБ В. Н. Челомея[364].

Сославшись на успех этого полета, продемонстрировавший новые возможности советской ракетно-космической техники, он заявил следующее:

«Что касается вопроса о том, закрыли мы лунный проект по экономическим или каким-либо другим причинам, мы никогда не говорили, будто закроем наш лунный проект. Вы это сказали. Когда мы говорим о технических возможностях осуществления этого, то подразумеваем наличие у нас полной уверенности в том, что кто бы ни отправился на Луну, сможет безопасно вернуться. Только тогда это будет вполне осуществимо и возможно. Когда — я не знаю. Однако вы продолжаете рассчитывать, что мы откажемся от нашей программы из-за экономических трудностей. Что ж, господа, скажу вам — откажитесь от таких надежд раз и навсегда и просто выбросьте их»[365].

Читая подобные высказывания Хрущева, невольно видишь его стучащим по трибуне ООН своим ботинком или грозящим американцам «ракету в форточку засунуть» (речь шла, естественно, не о ракете, предназначенной для советско-американского полета на Луну). А между тем, по воспоминаниям сына Хрущева, уже в конце лета 1963 г., еще до знаменитого выступления Кеннеди в ООН, Никита Сергеевич начал размышлять о предложении американского президента. Вот как описывает это Сергей Хрущев:

«В последние недели лета 1963 года отец несколько раз вспоминал о своем разговоре с Кеннеди в Вене о возможности объединения наших усилий в лунном проекте. Тогда он отверг предложение президента об установлении сотрудничества, опасаясь за военные секреты, и ограничился соглашением о совместной деятельности в области мирного космоса. Это была скорее декларация об обмене информацией, чем серьезная программа работ.

Постепенно взгляды отца трансформировались. Возможность раскрытия перед американскими учеными некоторых наших секретов переставала казаться ужасной. Раньше отца особенно беспокоило, что за океаном узнают, что межконтинентальных ракет у нас раз-два и обчелся. К тому же уровень их боеготовности не шел ни в какое сравнение с возможностями противной стороны. Такая информация, по мнению отца, могла толкнуть горячие головы на превентивные действия. Пока не поздно…

С 1963 г. положение начало изменяться. Ракетная программа приобрела законченный вид. Если там узнают, что Советский Союз обладает массовыми межконтинентальными ядерными носителями, вреда не будет. То, что ракеты только начали проектировать, отца не смущало: пройдет не так уж много времени — и они появятся на боевых стартах. Первый шаг сделали той же осенью. В сентябре успешно начались летные испытания янгелевской Р-36[366].

Встреча с Королевым и Глушко заставила отца еще раз задуматься о лунной программе. Уж больно дорого запросил Сергей Павлович за свою Н-1 (носитель, предназначенный для доставки советских космонавтов на Луну. — Ю. К.). Впервые слова отца, точнее мысли вслух, о возможности заключения соглашения с США в осуществлении лунной программы я услышал где-то во второй половине сентября (выделено мною. — Ю. К.). Он еще ни с кем не делился своими идеями, но я знал по опыту: раз они возникли, то пробьют себе дорогу. Постепенно отец созреет и тогда пойдет напролом.

Не могу сказать, чтобы его идея меня вдохновила. Мне казалось, наше разоблачение перед противником чрезвычайно опасно. Сегодня они к нам подходят со своими мерками и преувеличивают наши возможности, а тут легко поймут, кого кому следует догонять. Сегодня их гнетет миф о нашем превосходстве: мощные носители, таинственное горючее, фантастически точные приборы и кто знает, что еще. Но мы-то знаем, что ничего этого нет, наши ракеты, возможно, не хуже, но уж никак не лучше стартующих с мыса Канаверал.

В 1957 году, до какой-то степени в 1961-м, еще можно было говорить об исключительной грузоподъемности «семерки». Сегодня это все ушло в прошлое, а УР-500 (кодовое название ракеты-носителя «Протон», расшифровывающееся как «Универсальный ракета-носитель»-500. — Ю. К.) и Н-1 здорово уступают «Сатурну». Я не мог не высказать свои опасения отцу. Он согласился с моими доводами, но выводы у него оказались противоположными. Отец повернул их в подтверждение своей точки зрения: если мы не в состоянии сохранить первенство, то тем более имеет смысл объединить усилия (выделено мною. — Ю. К.).

Мои страхи насчет военных секретов он не отбрасывал, но считал их преувеличенными. Отец снова повторил признание Кеннеди о нашей способности уничтожить Соединенные Штаты. Он только чуть перефразировал свой ответ: «Используем ли мы более или менее совершенные ракеты, не имеет никакого значения. Если там убедятся, что подобное в принципе возможно, все остальные соображения отойдут на второй план»[367].

Сейчас уже трудно сказать — заговорил ли глава Кремля о возможности сотрудничества с США в полете на Луну после выступления Кеннеди в ООН или же пришел к подобному заключению под воздействием трех упомянутых факторов. Напомню, что к их числу относилось укрепление ракетной мощи СССР, связанное с этим уменьшение озабоченности сохранением секретности и осознание того, что «лунную гонку» Советский Союз скорее всего все равно проиграет.

Была, правда, и еще одна причина, по которой Хрущев стал задумываться о принятии «лунного» предложения Кеннеди. Никита Сергеевич все больше доверял американскому президенту. По воспоминаниям Сергея Хрущева

«…отец прилаживался к длительному сотрудничеству с Джоном Кеннеди. Он считал, что раз им удалось договориться, не пострадав и не уронив достоинства своих стран, выйти из столь серьезного испытания, как Карибский кризис, то окажутся по плечу и другие проблемы, требующие совместного решения»[368].

Естественно, советско-американский полет на Луну был с политической точки зрения проблемой менее масштабной, чем урегулирование ситуации, грозившей СССР, и США взаимным уничтожением. А уж коль скоро политические вопросы сотрудничества могут быть решены, то технические, как менее сложные, — и подавно. Видимо, так рассуждал руководитель Советского Союза, когда на приеме в Кремле 1 ноября сказал, что с ослаблением международной напряженности не только морально, но и практически, то есть когда это подкреплено практическими шагами по разоружению, можно говорить о реальном расширении сотрудничества между государствами в области освоения космоса. При таких условиях мы, то есть советское руководство, с должным вниманием относимся к предложению президента США о целесообразности объединения усилий СССР и Соединенных Штатов в деле освоения космического пространства с научными целями, особенно что касается совместного полета на Луну. Действительно разве не замечательно, если бы советский мужчина и американский, или советский космонавт и американская женщина вместе слетали на Луну? Разумеется, замечательно[369].

Однако буквально через несколько дней после столь сладкого для слуха Кеннеди и всех, кто поддерживал идею президента о советско-американском «лунном альянсе», заявления, Хрущев делает другое, прямо противоположное. Это произошло накануне очередной годовщины Октябрьской революции, когда Советский Союз впервые открыто показал свою противоракету (предназначенную для уничтожения ракет противника). Данный вид оружия, вероятно, еще больше укрепил веру Никиты Сергеевича в неминуемую победу коммунизма, ибо он заявил тогда: «До революции Россия была нишей. Теперь же она стала Советским Союзом и превратилась в хозяина земли. Из беднейших она стала второй страной в мире и, максимум через семь лет, мы будем первыми»[370]. Что же касается космоса, то он по-прежнему оставался для Первого секретаря «полем боя», на котором тот был намерен выиграть одну из генеральных битв между двумя мировыми системами. «Даже наши противники, — отметил Хрущев, — осознают, что мы лидируем в космосе. Им все еще не удалось нас обогнать, и мы не дадим им сделать это»[371].

Как объяснить подобные «шарахания» главы Кремля? Присущей ему непоследовательностью, которая проявлялась почти во всем, что он делал, шла ли речь о борьбе с пережитками сталинизма или об экономических реформах в стране? Или это был рецидив «дипломатии спутника», когда Советский Союз использовал свои успехи в сфере создания новых образцов ракетной техники для доказательства превосходства социалистической системы над капиталистической? А может, новая ракета усилила «влюбленность» Никиты Сергеевича в данный вид техники? Тогда чисто по-человечески его нежелание сотрудничать с американцами в этой области можно понять. Все влюбленные — эгоисты, не желающие делить предмет своего обожания ни с кем другим, а уж эмоциональность была Хрущеву свойственна, пожалуй, не в меньшей степени, чем холодный политический расчет.

Впрочем, возможно, была и еще одна причина. По замечанию сына Хрущева, для того, чтобы советско-американский полет на Луну стал реальностью, его отцу «нужно было набраться твердости для преодоления отношения военных к этому вопросу, весьма непростому, если учесть, какого рода секреты могли перестать быть таковыми при осуществлении подобного совместного проекта»[372]. А как «набраться твердости», если в тот период времени нарастало недовольство командного состава вооруженных сил реформами Хрущева в военной сфере, и Первый секретарь, он же — верховный главнокомандующий, не мог об этом не знать. Быть может, Никита Сергеевич воспользовался столь подходящим моментом, как презентацией нового типа оружия, чтобы «потрафить» своему генералитету, подчеркнув — ни о какой, пусть даже ограниченной, передаче секретов потенциальному противнику и речи не может быть?[373]

Как бы то ни было, слова, произнесенные на фоне противоракеты, подписали «смертный приговор» иллюзиям, которые политики на другой стороне океана могли иметь относительно сотрудничества с СССР в области космоса, в частности, в сфере осуществления экспедиции на Луну. Напомню, что иллюзии эти основывались вначале на сообщении Ловелла от 17 июля 1963 г. о том, что Советский Союз якобы выходит из «лунной гонки». Затем последовали обнадеживающе-дезориентирующие статьи в американской прессе, пытавшейся разглядеть в результатах переговоров Драйдена и Благонравова в сентябре того же года желание СССР поискать формы взаимодействия с США в рамках пилотируемого лунного проекта. Заключение договора о запрещении испытаний ядерного оружия и несколько смягчившееся отношение Советского Союза к статусу спутников-шпионов также питали надежды некоторых «мечтателей» на возможность будущего советско-американского «космического альянса». А кульминацией иллюзий стало выступление Кеннеди в ООН, где он прямо пригласил СССР лететь на Луну вместе с США.

Итак, после ознакомления с событиями осени 1963 г., в частности с речью президента США в ООН и реакцией на нее советского руководства, может сложиться следующее впечатление: США горячо и беззаветно предлагали построить СССР «космический мост» между двумя странами, а Советский Союз на это не соглашался. Не принимал же Кремль данную идею по тем причинам, что полагал — по данному «мосту» коварные янки будут проникать в СССР с целью «разнюхивания» его стратегических секретов или же данное «сооружение» замаскирует «пропасть», разделяющую обе страны в виде гонки вооружений и иностранных военных баз вдоль советских границ.

Но даже если все не так, насколько искренне было стремление НАСА образовать с СССР «лунный альянс»? Вспомним, что подобное сотрудничество могло привести к сокращению ассигнований, выделяемых на деятельность агентства, да и сложности взаимодействия с русскими, по словам Гилрута, могли вызвать «трепет» у работников НАСА.

Чтобы ответить на этот вопрос, посмотрим на отношение агентства к предложению Кеннеди, озвученному в ООН. В течение нескольких недель, прошедших после речи главы Белого дома и в условиях отсутствия на нее внятного советского ответа, НАСА ощущало себя на распутье. Через несколько дней после выступления Кеннеди глава агентства Уэбб набросал «общие руководства к действию для персонала НАСА». Копию документа он отправил в Белый дом, где ее в тот же день одобрил МакДжордж Банди. Уэбб провел настоящий лингвистический анализ речи Кеннеди, выделив в ней моменты, вольно или невольно соотносящиеся с намерениями агентства не спешить бросаться «в объятия» СССР. Глава НАСА особенно отметил следующее: президент сказал только, что «мы должны рассмотреть» возможность совместной лунной экспедиции, и что ключевым словом здесь является «рассмотреть», а что касается слова «совместной», это — цель, на которую мы должны ориентироваться в ходе «рассмотрения» и оценок [возможности советско-американского полета на Луну]». Уэбб специально подчеркнул в своей записке:

«В то время, как мы предоставляем русским шанс работать вместе и предстаем в глазах всего мира нацией, готовой взяться за решение любых проблем, связанных с сотрудничеством в этой чрезвычайно важной области, где пока еще не получили распространения системы вооружений, мы должны продолжать двигаться вперед со своей собственной программой (выделено мною. — Ю. К.)»[374].

Аналогичных с Уэббом взглядов придерживался и ответственный за международные связи НАСА Арнольд Фруткин. По его мнению, «ринуться от предложения рассмотреть вопрос к выводу, что президент открыто попросил установить американский космический корабль на советский носитель для полета на Луну, или наоборот, или же предполагать, что американские и советские астронавты должны составить совместный экипаж для лунной экспедиции…» были бы явно необоснованными умозаключениями. Как подчеркнул Фруткин, слова Кеннеди явились не более чем «пробным камнем» для оценки возможности осуществления подобного двустороннего проекта[375].

Что касается варианта, при котором Советский Союз дал бы положительный ответ на инициативу президента, НАСА предпочитало осторожный и неспешный образ действий. Первым шагом, по мнению Уэбба, могли бы стать совместная работа Советского Союза и США по выбору места посадки на Луне, да и вообще, обе страны, как считал глава НАСА, могли бы вместе сделать «массу вещей, близко подводящих к тому, чтобы представители [СССР и США] оказались на одном корабле»[376].

С точкой зрения работников НАСА солидаризовались и сотрудники администрации президента. Так, один из членов «команды» советника по науке Джерома Визнера отметил, что «переговоры о совместной программе, скорее всего, будут долгими и насыщенными обсуждением множества технических, административных и политических проблем… Таким образом, затормозить реализацию нашей программы лишь исходя из предположения о том, что Советский Союз сделает то же самое и что план [советско-американского полета на Луну] будет успешно реализован, противоречило бы нашим коренным интересам». Скорее Соединенным Штатам следует «разработать такой предварительный план для совместной программы, который предусматривал бы не только эффективное использование объединенных потенциалов двух стран… но и пошел бы на пользу программе «Аполлон», укрепив нашу позицию в совместных переговорах, если НАСА или Белый дом поторопятся представить данный план конгрессу»[377].

Что касается Белого дома, то в конце октября он вновь напомнил о своем интересе к «лунному» сотрудничеству с СССР. 25 числа того же месяца МакДжордж Банди попросил у всех лиц и организаций, которым так или иначе пришлось бы «выковывать» формы и пути взаимодействия с Советским Союзом в космосе, подготовить конкретные предложения относительно переговоров с СССР по данной тематике. 29 октября Визнер передал Кеннеди меморандум с предложением стратегии подготовки к переговорам. Визнер специально подчеркнул, что «для НАСА нет ничего трудного в том, чтобы составить развернутый план совместной программы… и достаточно быстро представить его президенту для дальнейшего рассмотрения»[378].

А как же сам Кеннеди? Неужели после своей речи в ООН «ушел в тень», наблюдая оттуда за реакцией Кремля на предложение о «лунном альянсе», предоставив своим помощникам думать о том, как придать этому «альянсу» четкие очертания? Некоторые основания для подобного предположения были. Президент действительно не спешил предпринимать последующие шаги, не дождавшись ответа Хрущева или какого-либо высокопоставленного представителя советского правительства на свою инициативу. Однако он отнюдь не потерял интереса к идее сотрудничества с СССР в полете на Луну. 23 октября он послал Уэббу копию заметки о встрече Драйдена и Благонравова в сентябре 1963 г. в Нью-Йорке, опубликованной в «Нью-Йорк Таймс» 18 сентября. Заметку президент сопроводил запиской следующего содержания: «Думаю, было бы полезно собирать вырезки, подобные этой, демонстрирующие интерес русских высадиться на Луне. Это предоставит нашим усилиям дополнительную поддержку»[379]. Кеннеди, правда, не уточнил, что он имеет в виду под «усилиями» — действия США, направленные на установление сотрудничества с СССР в космосе, или же попытки Белого дома договориться с Кремлем о взаимодействии между двумя странами в освоении внеземного пространства.

После того, как 25 октября Хрущев довольно скептически обрисовал советские «лунные» планы, президента спросили на пресс-конференции, состоявшейся 31 октября: «Считаете ли Вы, что премьер Хрущев вывел Советский Союз из «лунной гонки», и полагаете ли Вы, что Соединенные Штаты в любом случае должны продолжать [работать над своей лунной программой] так, как если бы «лунная гонка» продолжалась?» Кеннеди ответил так:

«Я не увидел этого в его заявлении… Я не получил никаких убедительных подтверждений того, что господин Хрущев или Советский Союз окончательно вышли из «космической гонки»…

Факт заключается в том, что Советы предпринимают чрезвычайно большие усилия в космосе, и все имеющиеся свидетельства говорят о том, что они будут их продолжать и что у них есть потенциал для этого. Я бы с большой осторожностью отнесся к словам господина Хрущева. Как я понял, он сказал, что экспедиции на Луну должна предшествовать соответствующая подготовка. Мы согласны с этим.

С моей точки зрения, та космическая программа, которая сейчас есть у нас, играет ключевую роль в обеспечении безопасности Соединенных Штатов, поскольку, как я уже неоднократно говорил ранее, дело не в полете на Луну. Дело в приобретении необходимой компетенции для контроля над окружающим миром…

Думаю, нам нужно продолжать нашу программу. Думаю, это лучший ответ господину Хрущеву».

На той же пресс-конференции Кеннеди признал, что его обращение к Советскому Союзу с предложением объединить усилия с Америкой для полета на Луну осталось без ответа[380].

Однако заявление Хрущева, сделанное им 1 ноября, на следующий день после пресс-конференции президента, в котором руководитель СССР неожиданно выразил готовность сотрудничать с Америкой в осуществлении пилотируемого полета на Луну, ускорило в США подготовку к началу сотрудничества с Советским Союзом в данном направлении. Сотрудник администрации главы Белого дома Артур Шлезингер, а также сотрудники Бюро по делам международных организаций госдепартамента[381] Харлан Кивленд и Ричард Гарднер посетили 5 ноября НАСА.

Цель визита — брифинг, который они дали в агентстве по вопросу планирования «этапов, через которые, вероятно, придется пройти в ходе рассмотрения возможности сотрудничества». Встреча в НАСА стала лишним свидетельством по меньшей мере скептического отношения агентства к идее советско-американского «лунного альянса». По завершении брифинга Шлезингер отметил, что планы НАСА «носили скорее процедурный, чем содержательный характер», предусматривая обмен информацией по уже существующим программам и планам. При этом у помощника президента сложилось общее впечатление, что «у НАСА сохраняется весьма негативный подход к идее» сотрудничества в деле осуществления экспедиции на Луну. По мнению агентства, «действительные и существенные шаги будут зависеть от доверия, установленного в ходе взаимодействия процедурного характера». Понимая, что единственный способ расшевелить НАСА — напомнить, что оно должно следовать в фарватере политики Белого дома, Шлезингер предлагает советнику по национальной безопасности МакДжорджу Банди еще раз «выразить интерес президента в прогрессе» в формировании партнерства с русскими для полета на Луну[382].

Впрочем, говорить о том, что все агентство выступало против сотрудничества с СССР, несправедливо. Был, по меньшей мере, один сотрудник НАСА, заинтересованный в том, чтобы участвовать в переговорах с Советским Союзом о сотрудничестве в области пилотируемых полетов. Звали его Джон Гленн. Напомню, это первый американский астронавт, совершивший в феврале 1962 г. орбитальный полет. По возвращении на Землю Гленн установил дружеские отношения с президентом Кеннеди и его братом Робертом — шаг, как показала дальнейшая карьера астронавта, объясняемый не только его тщеславием. Гленн всерьез увлекся политикой и в 1964 г. ушел из НАСА, чтобы целиком отдаться новоприобретенному занятию. В 1975 г. он был избран сенатором от штата Огайо и пребывал в этом качестве вплоть до 1999 г. Впрочем, уже под занавес политической карьеры, «первая любовь» взяла верх, и в 1998 г. Гленн совершил второй в своей жизни космический полет. Правда, на этот раз уже не в стесненной «консервной банке» корабля типа «Меркурий», а в просторной кабине «шаттла» «Дискавери»[383]. После этого он стал самым пожилым человеком, когда-либо летавшим по земной орбите — в возрасте 77 лет.

Но вернемся в 1963 г., когда Гленну был еще только 41 год и он был сотрудником НАСА. 4 ноября он отправил меморандум МакДжорджу Банди. Собственно, это был ответ на запрос советника по национальной безопасности от 25 октября 1963 г. относительно «переговоров с русскими [по обмену] информацией, полученной в ходе космических полетов». Гленн предложил «работать вместе с доктором Драйденом, а также сопровождать его на встречи, где присутствие [Гленна] будет желательно, с тем, чтобы исследовать возможность взаимного обмена информацией, в частности, в области пилотируемых полетов». По мнению астронавта, популярность, которую он приобрел после орбитального полета, привлечет необходимое внимание к такого рода встречам и переговорам с русскими. Если Советский Союз, рассуждал Гленн, пошлет на переговоры с американцами представителя своей пилотируемой программы, возможно — космонавта, «это продемонстрирует, что предложение президента и впрямь открыло новый канал связи в условиях холодной войны». Соответственно, «отказ русских… только продемонстрирует всему миру, что они не хотят сотрудничать… Президент перехватил инициативу у русских (в плане предложения партнерства. — Ю. К.), и один из способов удержать ее — принять данное предложение»[384].

Белый дом довольно быстро подхватил идею Шлезингера — напомнить НАСА об интересе президента в скорейшем составлении плана сотрудничества с Советским Союзом. 8 ноября Шлезингер и сотрудник Совета по национальной безопасности Чарльз Джонсон набросали черновик директивы президента, выдержанной в соответствующем духе. Затем они попросили «надежных людей в НАСА и госдепартаменте проверить ее содержание». Те доложили, что восприняли данный документ «с энтузиазмом». Понимая, что деваться больше некуда, глава НАСА Уэбб также «сердечно» приветствовал черновик директивы[385].

Директива была подписана Кеннеди и 12 ноября приобрела официальный статус меморандума № 271 по действиям в области национальной безопасности. Официальное название документа было «Сотрудничество с СССР в вопросах освоения космического пространства». Вспомним, что подобная официальная бумага уже выходила из стен Белого дома. Речь идет о меморандуме № 129, увидевшем свет в феврале 1962 г. Документ этот предписывал государственному департаменту вместе с НАСА, отделом науки Белого дома, а также Национальным советом по аэронавтике и космосу подготовить предложения и рекомендации по переговорам с Советским Союзом по сотрудничеству в области космоса. Тогда главную роль в выполнении этого поручения играл госдеп, а НАСА — лишь вспомогательную.

Теперь ситуация изменилась. Главе агентства Уэббу был отдан прямой приказ «взять на себя личную инициативу и главную ответственность в рамках правительства за разработку программы существенного сотрудничества с Советским Союзом в области космического пространства, включая разработку конкретных технических предложений…

Эти предложения должны быть разработаны с учетом их возможного обсуждения в ходе переговоров с Советским Союзом, которые могут стать прямым результатом моего призыва от 20 сентября к более широкому сотрудничеству между Соединенными Штатами и СССР в космическом пространстве, включая сотрудничество в программе полета на Луну»[386].

Почему на этот раз Кеннеди сделал НАСА главным действующим лицом в подготовке переговоров с СССР по «существенному» взаимодействию в космосе? Видимо, здесь было две причины. Первая заключалась в том, что период политической подготовки такого рода обсуждений, как считал Кеннеди, закончился и настало время конкретных действий. А кто лучше аэрокосмического агентства знает, какие практические шаги нужно предпринять, чтобы советско-американское партнерство в космосе наконец-то наполнилось реальным содержанием? Вторая причина личная. Видимо, со временем у президента укрепилась уверенность в том, что «саботажа» его инициативы со стороны НАСА не будет, и Уэбб со своими сотрудниками, какие бы задние мысли они ни имели о сотрудничестве с русскими в космосе, неукоснительно выполнят волю Белого дома.

Кеннеди попросил Уэбба представить ему «промежуточный отчет о ходе планирования [переговоров с Советским Союзом] к 15 декабря 1963 г.»[387] Главе Белого дома не довелось узнать, выполнил ли руководитель НАСА его просьбу. 22 ноября, ровно через десять дней после того, как Кеннеди обратился с ней к Уэббу, выстрелы в Далласе оборвали жизнь самого молодого президента в истории США.

Наверное, многие, прочитавшие о тех поистине титанических усилиях, которые прикладывал Кеннеди к тому, чтобы советско-американская экспедиция на Луну стала явью, невольно задают вопрос: а что было бы, останься «Джей Эф Кей» жив? Смог бы он убедить несговорчивый Кремль, никак не способный решить, что ему более выгодно — соперничать или сотрудничать с американцами в космосе, а также собственный конгресс, недопонимающий стремления президента к партнерству с русскими, и скептически смотрящее на взаимодействие с советскими специалистами НАСА в необходимости подобного предприятия? Трудно сказать. История не признает сослагательного наклонения. Но есть несколько косвенных свидетельств того, что Кеннеди и дальше продолжал бы попытки в том же направлении. Вспомним, что совместный полет на Луну был для него не самоцелью, но средством оздоровления отношений между Советским Союзом и Соединенными Штатами. А эту задачу в области внешней политики он считал одной из первостепенных. Дадим слово бывшему послу СССР в США Анатолию Добрынину, рассказавшему о своей встрече с вдовой президента Жаклин Кеннеди в день прощания с главой Белого дома.

«Иностранные делегации по очереди проходили мимо стоявшей в зале супруги покойного президента и выражали свое соболезнование. Она, как правило, молча, кивком головы выражала свою благодарность. Но когда подошли мы с Микояном и передали глубокие соболезнования от Хрущева и его супруги, Жаклин Кеннеди со слезами на глазах сказала: «Утром в тот день, когда убили мужа, он неожиданно сказал мне в гостинице до завтрака, что. надо сделать все, чтобы наладить добрые отношения с Россией. Я не знаю, чем были вызваны эти слова именно в тот момент, но они прозвучали как результат какого-то глубокого раздумья. Я уверена, что премьер Хрущев и мой муж могли бы достичь успеха в поисках мира, а они к этому действительно стремились…»[388]

…На следующий день Томпсон[389] передал Добрынину конверт, «в котором было трогательное личное письмо Жаклин Кеннеди Хрущеву».

Письмо было написано от руки.

«…В одну из последних ночей, которую я проведу в Белом доме, в одном из последних писем, которые я напишу на бланках Белого дома, мне хотелось бы написать Вам это послание. Я посылаю его только потому, что я знаю, как сильно мой муж заботился о мире и какое место в этой заботе занимали в его мыслях отношения между Вами и им… Вы и он были противниками, но вы также были союзниками в решимости не допустить, чтобы мир был взорван. Вы уважали друг друга и вы могли иметь дело друг с другом…»[390].

Мнение бывшей первой леди о том, что Хрущев и Кеннеди могли бы достичь успеха в поисках мира и могли иметь друг с другом дело, перекликается с мнением Добрынина. Он полагает, что «…дело шло к известному улучшению отношений, особенно если бы состоялась новая встреча в верхах на высшем уровне в 1964 г. Хрущев, как и Кеннеди, надеялся на эту встречу, но он, как и президент, не хотел повторения неудачной встречи в Вене в 1961 году. Для его репутации как государственного деятеля такой исход был бы неприемлем. Он должен был продемонстрировать определенный успех на второй встрече, учитывая общественное мнение в СССР[391].

В чем мог бы заключаться этот «определенный успех» грядущего саммита между главой Кремля и главой Белого дома? Предположений на этот счет можно строить много. Но давайте вспомним, что одной из неудач переговоров в столице Австрии была провалившаяся попытка установить «лунное партнерство» между двумя странами. При этом и Хрущев, и Кеннеди, видимо, учли «венские уроки», были настроены на «отогрев» отношений между СССР и США, а Кеннеди был, ко всему прочему, преисполнен решимости сделать советско-американскую экспедицию на Луну реальностью. Сложив эти факторы вместе, мы увидим, что совместный полет космонавтов и астронавтов на естественный спутник Земли вполне мог стать одним из пунктов повестки дня грядущей встречи в верхах. А стремление глав Кремля и Белого дома к преодолению пропасти, разделявшей их страны, имело достаточно шансов сделать этот полет одним из факторов сближения между Советским Союзом и Соединенными Штатами.

Итак, мы рассмотрели первый этап в истории советско-российско-американского взаимодействия в космосе. Период этот, начало которого совпало с началом космической эры, был временем активных попыток решить дилемму — сотрудничать или соперничать во внеземном пространстве?

Инициатива образования «космического альянса» между СССР и США принадлежала Эйзенхауэру и Кеннеди. У каждого из этих президентов были свои причины для установления партнерства с русскими в космосе, а также свои подходы к достижению этой цели.

Начнем с Эйзенхауэра. «Айк» вообще не считал освоение космоса особенно важным занятием. Когда он думал о сотрудничестве в космосе, то представлял его скорее в виде марафонского забега со множеством участников, чем в виде теннисного корта, партию на котором разыгрывали бы только представители Советского Союза и США. Отсюда и его выбор ООН в качестве главного инструмента развития международного партнерства в деле исследования и освоения космического пространства. При этом у Эйзенхауэра было три вполне конкретных причины добиваться того, чтобы космос стал ареной сотрудничества, а не соперничества.

Первая заключалась в его намерении легализовать на международном уровне использование спутников-шпионов. Взаимодействие ряда стран в запуске и эксплуатации ИСЗ с научными целями могло создать необходимый прецедент для полетов «космических разведчиков» над любыми районами земного шара.

Вторая вытекала из запоздалого согласия «Айка» с точкой зрения конгресса о важности космической деятельности, а уж тем более — лидерства в ней для имиджа государства. Но при этом Эйзенхауэр все равно постарался приобрести «пальму» космического первенства по максимально дешевой для США цене. Одним из способов добиться этого было сделать Соединенные Штаты координатором и организатором международных усилий в области освоения внеземного пространства.

Наконец, «Айк» всеми силами старался избежать «космической гонки» между СССР и США, максимально смягчив ее сотрудничеством. Для нелюбви к такого рода соревнованию в космосе у него, в свою очередь, было еще три причины.

1. «Космическая гонка», по мнению президента, могла придать дополнительный импульс «гонке» в области создания баллистических ракет.

2. Стремление выиграть «космическую гонку», полагал глава Белого дома, неизбежно потребует введения в экономике и политике США элементов центрального планирования и мобилизации — того, что противоречило взглядам Эйзенхауэра, как человека и как руководителя страны.

3. «Айк» был убежден, что одним из следствий победы в «космической гонке» будет чрезмерное усиление влияния военно-промышленного комплекса и научно-технической элиты на правящие круги государства, что, в свою очередь, наверняка приведет к милитаризации жизни страны и росту агрессивности ее внешней политики.

Советское руководство восприняло инициативу США сделать освоение космоса международным предприятием без энтузиазма. Столь прохладное отношение базировалось на трех «китах». Первый — тесная родственная связь между гражданской космической программой СССР и его ракетными силами. Это предопределяло плотную завесу секретности, окутывающую даже ту деятельность Советского Союза в космосе, которую формально нельзя было назвать военной.

Второй «кит» — корпоративная заинтересованность АН СССР и советской космической отрасли в продолжении «космической гонки», оправдывавшей отведение немалых сумм в бюджете СССР на работы, связанные с освоением космического пространства. Напомню, что, в отличие от американского научного сообщества, советское, объединенное в рамках мощной государственной организации — Академии наук, имело довольно большие возможности оказывать влияние на принятие государственных решений в области научно-технической и промышленной политики.

Третий — Кремль стремился извлечь максимум политического капитала из советского «первопроходства» в космосе, не желая делить лавры первенства ни с кем другим, тем более с потенциальным противником. Таким образом, именно в основном из-за несговорчивости Москвы в силу указанных причин, советско-американское сотрудничество в космосе в период Эйзенхауэра — Хрущева так и не приобрело реальных очертаний.

Наконец, советское руководство намекало, что могло бы «обменять» свое согласие на космическое партнерство на ликвидацию американских военных баз вдоль советских границ, но подобный «обмен» был явно неприемлем для Вашингтона.

Избрание Кеннеди президентом привнесло некоторые серьезные изменения в подход США к сотрудничеству с СССР в космосе. Изменения эти отражали новый взгляд Белого дома как на саму космическую деятельность, так и на советско-американские отношения. Во-первых, в отличие от своего предшественника, «Джей Эф Кей» придавал исключительное значение политической стороне освоения космического пространства. Во-вторых, он активно стремился уменьшить напряженность в отношениях между Советским Союзом и Соединенными Штатами. В-третьих, Кеннеди полагал, что одним из способов понижения данной напряженности будет развитие «сфер совместных интересов» с СССР. Космос, по его мнению, был именно такой «сферой». В-четвертых, в начале своего правления «Джей Эф Кей» не был уверен ни в победе США в «космической гонке», ни в ценности пилотируемой космической программы. Сомневался он и в том, что Соединенные Штаты могут позволить себе столь дорогое удовольствие, как широкомасштабное освоение космоса. Наконец, подобно Эйзенхауэру, Кеннеди не хотел чрезмерного усиления военно-промышленного комплекса, а также ускорения гонки вооружений за счет «космической гонки». Все эти факторы и предопределили четкое намерение нового президента построить «космический мост» между США и СССР.

Для придания большей искренности и убедительности своим «космическо-дипломатическим» инициативам в отношении Советского Союза «Джей Эф Кей» стремился установить взаимодействие в космосе между СССР и США не в рамках неких глобальных и многосторонних проектов по исследованию внеземного пространства, а исключительно по линии двустороннего сотрудничества в области реализации конкретных проектов. Данный подход президента к взаимодействию с Советским Союзом отчетливо прослеживался даже в его знаменитом обращении к СССР через ООН, в котором содержалось приглашение объединить с США усилия для осуществления полета на Луну. В самом деле — почему нет? Ведь Советский Союз поставил перед собой такую же «лунную» цель, что и Соединенные Штаты, и так же, как и США, мобилизовал значительную часть интеллектуальных и экономических ресурсов для ее достижения. Президент полагал, что трудности, связанные с реализацией пилотируемой лунной программы, а также ее масштаб, убедят Кремль разделить бремя «лунопроходцев» с американцами.

В своем стремлении добраться до Луны совместно с Советским Союзом Кеннеди пришлось преодолевать сопротивление конгресса, «заболевшего» идеей «лунного первенства» больше, чем глава Белого дома, а также НАСА. Что касается аэрокосмического агентства, то помимо нежелания иметь головную боль, связанную с организацией общей работы советских и американских специалистов, была у него и еще одна причина, невольно породнившая НАСА с советским «космическим лобби» в своем негативном взгляде на идею сотрудничества. Если не жизнь, то во всяком случае процветание «главного штаба» американской космической программы во многом зависело от продолжения «космической гонки» с СССР.

А как же советское руководство? Сменило ли оно скепсис на благожелательство в своем отношении к инициативам Вашингтона? Вначале казалось, что да. Хрущев приветствовал избрание Кеннеди президентом и явно был настроен на поиск с ним общего языка по ряду ключевых проблем, разделявших СССР и США. Так почему бы не удовлетворить небольшую «прихоть» нового главы Белого дома? И вот создана «рабочая группа», состоявшая, правда, всего из двух членов — Благонравова и Драйдена. И даже каких-то конкретных соглашений им удалось достичь (в большинстве своем, увы, не реализованных). При этом, правда, лунная программа — «святая святых» и «секретная секретных» советской космонавтики, фактически осталась за бортом даже этих весьма ограниченных контактов. А еще по прошествии небольшого времени стало ясно — те же факторы с советской стороны, что препятствовали сотрудничеству во времена Хрущева-Эйзенхауэра, остались в силе и во времена Хрущева-Кеннеди. И хотя имеется ряд косвенных свидетельств того, что настрой Москвы и Вашингтона на сближение мог создать на грядущем саммите 1964 г. благоприятный политический фон для советско-американской экспедиции на Луну, убийство Кеннеди и отставка Хрущева через год после этого навсегда оставят подобную возможность в разряде предположений.

Примечания:

1

Каманин Н. П. Скрытый космос (1969-1978). М.: Новости космонавтики, 2001. Т. 4. С. 57.

2

Н. П. Каманин (1908-1982) — помощник Главкома ВВС по космосу в 1960-1971 гг. Получил звание Героя Советского Союза в 1934 г., став одним из первых, удостоенных этой высшей государственной награды СССР.

3

Однодвигательный 18-тонный реактивный самолет-разведчик «У-2» был разработан фирмой «Локхид», группой конструкторов под руководством Келли Джонсона. Свой первый полет совершил в 1955 г. Предназначен для выполнения разведывательных миссий на высотах, превышающих 20 км. Неоднократно модифицировался. Последние модули были поставлены на вооружение ВВС США в 1989 г. Дальность полета последних модификаций достигает порядка 11 000 км. В мае 2002 г. на вооружении американских военно-воздушных сил находилось 37 У-2. С У-2 связан самый громкий скандал в истории авиационного шпионажа, когда 1 мая 1960 г. над территорией СССР в районе г. Свердловска был сбит самолет данного типа (пилот Фрэнсис Гарри Пауэрс).

4

McDougall, W. A…The Heavens and The Earth. A Political History of the Space Age, Basic Books, Inc., Publishers, New York, 1985, 113.

5

Sentner, D. «Ike Scores Again with Satellite Revelation», Los Angeles Examiner, 1 August 1955. NASA Historical Reference Collection, NASA History Office, NASA Headquarters, Washington, DC.

6

Ibid.

7

«Satellite Only in "Panning Stage"; Aircraft Industry Not Consulted», Aviation Week, 8 August 1955, p. 23. NASA Historical Reference Collection, NASA History Office, NASA Headquarters, Washington, DC.

8

Черток Б. Е. Ракеты и люди. Лунная гонка. М.: Машиностроение, 1999. С. 199-200.

9

Shepard, A., Slayton, D., Moon Shot. The Inside Story of America's Race to the Moon, Turner Publishing, Inc., Atlanta, 1994, p. 78-79.

10

Leonard David, «Burt Rutan: Building Tomorrowland One Launch at a Time»,Space.com, 14 October 2004.

11

Цитировано в Michael A. G. Michaud Reaching for the High Frontier: The American Pro-Space Movement, 1972-1984, Praeger, New York, 1986, p. 13.

12

W. Henry Lambright, Powering Apollo. James E. Webb of NASA, Baltimore, The Johns Hopkins University Press, 1995, p. 108.

13

Использованный для написания раздела о фон Брауне материал был взят в основном из: Stuhlinger, Е., Ordway III, F.I., Werhner von Braun. Crusader for Space, Malabar, Florida, Krieger Publishing Company, 1994, pp. 4- 6, 10, 11, 15-16, 17, 18, 32, 33, 37, 44-45, 50-53, 55, 63, 66, 84, 87, 92, 95, 116, 117, 121, 133-134, 221-222, 241, 301-302, 327-329, 333.

14

План «Открытого неба» был предложен Эйзенхауэром Хрущеву во время их встречи в Женеве в 1955 г. Вдохновителем идеи был подающий надежды исследователь и теоретик международных отношений Генри Киссинджер, впоследствии 56-й госсекретарь США (1973-1977). Автором же плана был известный бизнесмен и политик Нельсон Рокфеллер (1908- 1979), в то время занимавший пост специального помощника президента по вопросам действий правительства. Составной частью предложения Эйзенхауэра была также передача СССР всех схем расположения вооруженных сил США при условии, разумеется, проявления аналогичной открытости с советской стороны. Как рассказывают очевидцы, обратившись к делегации СССР с подобной инициативой, американский президент вздохнул и, взглянув на небо, произнес: «Я желаю только одного — чтобы Бог дал мне возможность убедить вас в искренности и последовательности нашего предложения». Увы, призыв к небесам не произвел впечатления на Кремль. Москва отвергла план «Открытого неба» как попытку легализовать шпионаж на советской территории.

«Открытое небо» обсуждалось главами СССР и США М. С. Горбачевым и Джорджем Бушем в конце 1980-х годов, но стало реальностью лишь в 1992 г., когда правительства 29 стран, включая Россию и США, подписали соответствующий договор. Он вступил в силу в 2002 г.

15

Международный геофизический год — совместная работа ученых 67 стран по согласованным программам и методикам, с 1 июля 1957 г. по 31 декабря 1958 г. В разных точках земного шара были созданы научные станции, на которых выполнялись регулярные геофизические наблюдения и исследования в земной коре, атмосфере и океанах.

16

Gaddis, J. L., Russia, the Soviet Union and the United States: An Interpretive History, McGrow-Hill, New York, 1990, p. 223.

17

Hillaby, J., «Flight into Space by 1970 Expected», The New York Times, 2 August 1955. NASA Historical Reference Collection, NASA History Office, NASA Headquarters, Washington, DC.

18

«We'll Launch 1st Moon, and Bigger, Says Russ», Los Angeles Examiner, 3 August 1955. NASA Historical Reference Collection, NASA History Office, NASA Headquarters, Washington, DC.

19

Голованов Я. К. Королев: Факты и мифы. М.: Наука, 1994. С. 521-523.

20

Голованов Я. К. Королев: Факты и мифы. М.: Наука. С. 553.

21

Анатолий Аркадьевич Благонравов (1894-1975) — советский ученый в области механики, академик АН СССР (1943), генерал-лейтенант артиллерии, дважды Герой Социалистического Труда (1964, 1974). В 1957-1963 годах академик-секретарь Отделения технических наук АН СССР.

22

Сергей Николаевич Вернов (1910-1982) — специалист в области космических лучей и ядерной физики. Академик АН СССР (1968). Директор Научно-исследовательского института ядерной физики (НИИЯФ) Московского государственного университета в 1960-1982 гг.

23

Валентин Петрович Глушко (1908-1989) — главный конструктор двигательных установок, в 1974-1989 гг. генеральный конструктор Научно-производственного объединения (НПО) «Энергия». Академик АН СССР (1958). Данное НПО — основанное Королевым ведущее конструкторское и производственное предприятие в области создания пилотируемой космической техники. В настоящее время именуется Ракетно-космической корпорацией (РКК) «Энергия».

24

Борис Викторович Раушенбах (1915-2001) — специалист в области теории управления космическими аппаратами. Академик АН СССР (1986). Герой Социалистического Труда. Внес также большой вклад в искусствоведение, в особенности в теорию перспективы в живописи и, в частности, иконографии.

25

Михаил Сергеевич Рязанский (1909-1987) — главный конструктор системы радиоуправления. Член-корреспондент АН СССР (1958). Герой Социалистического Труда.

26

Олег Григорьевич Газенко (р. 1918) — член-корреспондент по отделению физиологии (физиология, медицина) а с 1 июля 1966 г. — академик по отделению физиологии (физиология) с 23 декабря 1976 г. АН СССР. Награжден золотой медалью им. И. П. Павлова за «Цикл исследований, заложивших основы и обеспечивших успешное развитие космической физиологии» (1988). Был директором Института медико-биологических проблем (ИМБП) в Москве. Сотрудник отделения физиологии Российской академии наук (РАН).

27

Голованов Я. К. Королев: Факты и мифы. М.: Наука. С. 553-554.

28

Мстислав Всеволодович Келдыш (1911-1978) — выдающийся математик и механик, трижды Герой Социалистического Труда, Президент Академии наук СССР (1961-1975), директор Института прикладной математики АН СССР (1953-1978). Его вклад в освоение космоса был оценен присвоением ему неофициального титула «Главный теоретик космонавтики».

29

Голованов Я. К. Королев: Факты и мифы. М.: Наука. С. 586-587.

30

Черток Б. Е. Ракеты и люди. Фили — Подлипки — Тюратам. М.: Машиностроение, 1999. С. 204, 438.

31

Черток Б. Е. Указ. соч. С. 237.

32

P. S. Сагдеев в настоящее время проживает в США. Профессор физического факультета университета штата Мэриленд. Женат на внучке президента Эйзенхауэра Сюзан Эйзенхауэр.

33

Sagdeev, R., The Making of a Soviet Scientist, Willey, New York, 1994, p. 146.

34

Сыромятников В. С. 100 рассказов о стыковке и о других приключениях в космосе и на Земле. Ч. 1: 20 лет назад. М.: Логос, 2003. С. 261.

35

Sagdeev, op. cit., p. 148.

36

Сыромятников В. С. Указ. соч. С. 342.

37

Harford, J. Korolev: How One Man Masterminded the Soviet Drive to Beat America to the Moon, John Wiley & Sons, 1997, 432 p.

38

Stuhlinger, Ordway, op. cit., pp. 32, 41, 53.

39

Голованов Я. К. Указ. соч. С. 253, 777.

40

Голованов Я. К. Указ. соч. С. 242-312.

41

«Редстоун» был спроектирован в рамках ракетной программы американских сухопутных сил. Он, как уже отмечалось выше, использовался для суборбитальных полетов. Следующим за «Редстоуном» идет «Атлас» — машина, способная выводить корабли на орбиту. «Атлас» вместе с «Редстоуном» были задействованы по программе «Меркурий» (первые полеты одиночных американских астронавтов в космос: 2 — на «Редстоуне» и 4 — на «Атласе» в 1961-1963 гг.).

«Титан» — более мощная ракета-носитель, которая использовалась уже для полетов экипажей из двух человек по программе «Джемини». «Титан», как и «Атлас», был создан группами конструкторов, работавших под руководством ВВС США. «Титаны» вывели в космос в 1965-1966 гг. 10 кораблей типа «Джемини».

Семейство носителей типа «Сатурн», включая его самого мощного представителя — «Сатурн-5», использовалось для лунной пилотируемой программы. В рамках данной программы в 1968-1972 гг. было совершено 11 полетов, из них 2 — на земной орбите, 2 — к Луне, а 7 — непосредственно на Луну (включая «Аполлон-13», экипаж которого из-за аварии на борту корабля не смог высадиться на поверхность спутника Земли). Каждая экспедиция состояла из трех человек.

После завершения лунной программы один «Сатурн-5» вывел в 1973 г. на околоземную орбиту первую американскую орбитальную станцию «Скайлэб», а его «меньшие» братья» типа «Сатурн-1Б» в 1973-1974 гг. поочередно доставили на нее три экипажа, каждый из которых состоял из троих астронавтов. Последний пилотируемый полет с применением носителя типа «Сатурн» (как и в случае со «Скайлэбом» — вариант «Сатурн-1Б») состоялся в 1975 г., когда на орбите американский корабль «Аполлон» состыковался с советским «Союзом».

Начиная с 1981 г. и по наши дни единственным типом пилотируемого корабля США является «Спэйс Шаттл».

42

Stuhlinger, Е., Ordway III, F.I., Werhner von Braun. Crusader for Space, Malabar, Florida, Krieger Publishing Company, 1994, pp. 301-302.

43

Вообще «шаттл», формой своей более напоминающий самолет, чем традиционный космический корабль, был призван стать космическим транспортным средством, доставляющим грузы на орбиту практически по цене обычных авиаперевозок. Те, кто строили подобные прогнозы, исходили из того, что «челноки» будут летать в космос чуть ли не каждую неделю. Этого не произошло и отчасти в силу данного обстоятельства: у «шаттлов» по-прежнему столь высокая стоимость эксплуатации. В настоящее время флот пилотируемых кораблей США состоит из трех «шаттлов» — «Дискавери», «Атлантис» и «Эндевор». Один из «шаттлов» — «Челленджер», взорвался в январе 1986 г. вместе с экипажем из семи человек во время выхода на орбиту, а другой — «Колумбия», разрушился при входе в атмосферу в феврале 2003 г. Как и в случае с «Челленджером», экипаж «Колумбии» погиб.

44

Почти мистическое совпадение, невольно «роднящее» двух главных конструкторов: фон Браун и Королев умерли практически от одной и той же причины. У первого был рак кишечника, у второго — прямой кишки.

45

Я пытался выяснить у сотрудников НАСА, был ли скрытый смысл в том, чтобы отправить «шаттл» в свой первый полет в двадцатую годовщину старта Гагарина, но все они утверждали, что это не более чем совпадение.

46

Хрущев С. Н. Никита Хрущев: Кризисы и ракеты. М.: Новости, 1994. Т. 1. С. 111-114.

47

Черток Б. Е. Указ. соч. С. 307, 308.

48

Более подробно об этом постановлении говорится у Голованова Я. К. Указ. соч. С. 710-711.

49

Sagdeev, op. cit, p. 201.

50

Голованов Я. К. Указ. соч. С. 571-572.

51

Попутно замечу, что похожая ситуация наблюдалась в начале 1960-х годов и в США, где ВВС также хотели монополизировать всю космическую деятельность в стране, фактически взяв на себя функции НАСА. Далее вы узнаете о том, как был достигнут компромисс между этими ведомствами.

52

Голованов Я. К. Указ. соч. С. 736-738.

53

Черток Б. Е. Ракеты и люди. М.: Машиностроение, 1999. С. 131.

54

Голованов Я. К. Указ. соч. С. 530.

55

Александр Добровольский. «32 хвостатых космонавта» // Московский комсомолец. 12 апреля 2004 г.

56

См.: Голованов Я. К. Указ. соч. С. 537-538.

57

Очередной пример «игр в секретность». Настоящее название места, где расположен космодром, — Тюратам. Там он был заложен в июне 1955 г. Байконур — небольшой городок, расположенный примерно в 500 км от космодрома и никакого отношения к космосу не имеющий. Говорили, что от подобной игры больше всего в советское время выиграл «тезка» главной стартовой площадки страны. Все официальные просьбы на бланках, где стояло название Байконур, выполнялись незамедлительно.

Город в Тюратаме, где поселились специалисты, работающие на космодроме, получил имя Ленинск.

58

Интересно, что 4 октября вообще стало знаменательной датой в истории покорения воздуха и космоса. Так, именно 4 октября 1905 г., как считают историки авиации, родился первый самолет, пригодный для практического использования. В этот день аэроплан братьев Райт продержался в воздухе. 33 минуты 17 секунд, пролетев за это время 20 миль (32 километра). 4 октября 1959 г. с Байконура ушла в космос «Луна-3», впервые сфотографировавшая обратную сторону Луны. А 4 октября 2004 г. пилот Брайан Бинни преодолел, как уже отмечалось, на первом коммерческом космическом корабле «Спэйсшипван» «планку» на высоте 112,2 км., доказав практическую пригодность данной машины и позволив ее создателям выиграть «приз Анзари».

59

Голованов Я. К. Указ. соч. С. 538.

60

Черток Б. Е. Фили — Подлипки — Тюратам. С. 379.

61

Хрущев С. Н. Указ. соч. Т. 1. С. 340, 341.

62

См.: Каманин Н. П. Скрытый космос (1960-1963). М.: Инфортекст, 1995. С. 11, 15.

63

Анастас Иванович Микоян (1895-1978) — один из руководителей Советского Союза, занимавший ряд ключевых постов в партии и правительстве, начиная с 1923 и по 1965 г. В 1955-1964 гг. Микоян был Первым заместителем Председателя Совета Министров СССР, а 1964-1965 гг. — Председателем Президиума Верховного Совета СССР. Что касается его последней должности, то, возглавляя высший правящий орган Советского Союза, он с юридической точки зрения был главой государства. Фактическим руководителем страны был Генеральный секретарь ЦК КПСС, как человек, возглавлявший правящую партию. Микоян стал своего рода символом политического долгожительства в СССР. В народе о нем в шутку сложили стишок: «От Ильича до Ильича без инфаркта и паралича», имея в виду, что он начал свою государственную карьеру еще при Владимире Ильиче Ленине, а закончил при Леониде Ильиче Брежневе.

64

Идея Микояна о «шарманке» на орбите получила свое неожиданное воплощение в первом китайском спутнике «Донгфангхонг-1», запущенном в космос 24 апреля 1970 года. Он транслировал на Землю любимую мелодию Мао Цзэдуна «Алеет восток».

65

Голованов Я. К. Указ. соч. С. 544-545.

66

Черток Б. Е. Фили — Подлипки — Тюратам. С. 222.

67

Kohler, F. D., «An Overview of US-Soviet Space Relations» in Harvey, D. L., and Ciccoritti, L. C, U.S.-Soviet Cooperation In Space, Center for Advanced International Studies, Miami, 1974, ix.

68

Ibid. См. также Правда, 7 ноября 1968 г.; Правда, 5 апреля 1970 г.; Вопросы экономики, № 2, Февраль 1971 г., с. 98-102; Отчетный доклад Л. И. Брежнева XXIV съезду КПСС, Правда, 31 марта 1971 г.

69

Черток Б. Е. Фили — Подлипки — Тюратам. С. 214.

70

Владимир Павлович Бармин (1909-1993) — главный конструктор наземного испытательного комплекса (космодрома). Академик АН СССР (1966). Герой Социалистического Труда.

71

Виктор Иванович Кузнецов (1913) — главный конструктор командных приборов. Академик АН СССР (1968). Дважды Герой Социалистического Труда.

72

Николай Алексеевич Пилюгин (1908-1982) — главный конструктор автономной системы управления. Академик АН СССР (1966). Дважды Герой Социалистического Труда.

73

Василий Павлович Мишин (1917-2001) — преемник Королева на посту главного конструктора НПО «Энергия» в 1966-1974 гг. Академик АН СССР. Герой Социалистического Труда.

74

Черток Б. Е. Фили — Подлипки — Тюратам. С. 219, 220.

75

Голованов Я. К. Указ. соч. С. 705.

76

Sagdeev, op. cit., p. 161-162.

77

Ibid., pp. 506-509, 709, 712.

78

Более подробно о «миротворческой» миссии Хрущева в крнфликте между Королевым и Глушко см.: Хрущев С. Н. Указ. соч. Т. 2. С. 449-454.

79

Голованов Я. К. Указ. соч. С. 523.

80

Hugh L. Dryden to Dr. Т. Keith Glennan, 7 September 1960. Цитировано в Harvey and Ciccoritti, op. cit., p. 46.

81

Harvey and Ciccoritti, op. cit., pp. 2, 3.

82

Ibid., p. 3.

83

Ibid., p. 3.

84

«U.S. Experts Deny a Satellite Race», The New York Times, 8 October 1955. NASA Historical Reference Collection, NASA History Office, NASA Headquarters, Washington, DC.

85

Office of Defense Mobilization — отдел оборонной мобилизации. Существовал в 1950-1958 гг.

86

Logsdon, J. М., The Decision to Go to the Moon: Project Apollo and the National Interest, MIT Press, Cambridge, MA, 1970, p. 17.

87

Public Law 85-568, approved July 29, 1958, 85th Cong., 2nd Sess., H.Rep. 12575. National Aeronautics and Space Act of 1958. NASA Historical Reference Collection, NASA History Office, NASA Headquarters, Washington, DC.

88

Так неформально характеризовались отношения между Советским Союзом и Западом, в первую очередь с США. Официально считается, что начало холодной войне было положено речью бывшего премьер-министра Великобритании Уинстона Черчилля в американском городе Фултон в 1946 г. В этом выступлении содержался призыв к созданию военно-политического союза Англии и США, направленного против СССР и его восточноевропейских союзников. Холодная война знала и «оттепели», или периоды разрядки, пришедшиеся на середину 1950-х — начало 1960-х гг. (Хрущев-Эйзенхауэр, Кеннеди); конец 1960-х — середина 1970-х годов (Брежнев-Никсон). Окончательно холодная война пошла на убыль в середине 1980-х гг. (Горбачев-Рейган, Буш-старший) и полностью завершилась лишь в 1991 г., после распада СССР.

89

McCurdy, Н. Е., Inside NASA: High Technology and Organizational Change in the U.S. Space Program, Johns Hopkins University Press, Baltimore, 1990, p. 84.

90

Ibid.

91

McDougall, op. cit., p. 206.

92

Divine, R. A., The Sputnik Challenge: Eisenhower's Response to the Soviet Satellite, Oxford University Press, New York, 1993, p. 7.

93

U.S. Congress, House, Committee on Science and Astronautics, A Report on Chronology of Missile and Astronautics Events, 87th Congress, 1st session., 1961, H. Report 67, p. 40.

94

Обычно это выражение ассоциируется с Уинстоном Черчиллем, который призвал отгородить железным занавесом «свободный мир» от «коммунистических диктатур». Именно железный занавес, разделявший социалистическую и капиталистическую системы, стал одним из символов холодной войны.

Попутно замечу, что приписывать Черчиллю авторство этого политического клише вряд ли справедливо. Первое зафиксированное использование данного словосочетания имело место еще в 1914 г. После того, как Германия, будучи гарантом нейтралитета Бельгии, вторглась на ее территорию, бельгийская королева Елизавета грустно произнесла: «Теперь между мною и Германией словно упал железный занавес». Говорил о «железном занавесе между Россией и Германией» перед самым концом Второй мировой войны и министр пропаганды Третьего рейха Йозеф Геббельс.

95

Хрущев С. H. Указ. соч. Т. 1. С. 111.

96

Sagdeev, op. cit., p. 166.

97

Город Мыс Канаверал (Cape Canaveral) назывался Мыс Кеннеди в 1963-1973 гг. в честь президента Кеннеди, убитого в 1963 г. В 1973 г. городу было возвращено первоначальное имя. На его территории находится Космический центр им. Кеннеди — официальное название главного космодрома Соединенных Штатов, откуда, в частности, осуществляются все пилотируемые пуски США. Космодром начал свое функционирование еще в 1947 г. в качестве полигона для испытания ракет большого радиуса действия.

98

Хрущев С. Н. Указ. соч. Т. 1. С. 445.

99

Sagdeev, op. cit, pp. 234, 235.

100

Сыромятников В. С. Указ. соч. С. 340.

101

Черток Б. Е. Фили — Подлипки — Тюратам. С. 206.

102

Голованов Я. К. Указ. соч. С. 687.

103

Подлипки — подмосковная железнодорожная станция, располагающаяся рядом с предприятием Королева.

104

Там же. С. 689.

105

Logsdon, The Decision to Go to the Moon, op. cit., p. 13.

106

Департамент обороны — это точный перевод названия американского военного ведомства. В российской литературе также используется название Министерство обороны, или Пентагон.

107

Divine, op. cit., p. 11.

108

Дональд Куарелс — заместитель министра обороны США по вопросам научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ (НИОКР).

109

Memorandum of Conference With The President, 8 October 1957, 9 October 1957, NASA Historical Reference Collection, NASA History Office, NASA Headquarters, Washington, DC.

110

Американцы любят сравнивать свои бомбардировщики с «крепостями». Так, их основной стратегический бомбардировщик Второй мировой войны Б-17 назывался «летающая крепость», пришедший ему на смену Б-29 — «сверхкрепость», а состоящий до сих пор на вооружении Б-52 — «стратосферная крепость».

111

Jacobsen, С. G., «Soviet Strategic Policy Since 1945» in Jacobsen, C. G., ed., Strategic Power. USA/USSR, St. Martin's Press, New York, 1990, p. 107.

112

U.S. Congress, Senate, Committee on Aeronautical and Space Sciences, International Cooperation in Outer Space: A Symposium, No. 92-57, 92nd Congress, 1st session, 1971, p. 304.

113

Капитолийский холм — возвышенность в центре Вашингтона, где расположилось здание конгресса США, почти точно копирующее своего далекого предшественника — римский Капитолий.

114

Baker, R., «Earth Satellite Already Stirring Political Battle», The New York Times, 31 July 1955. NASA Historical Reference Collection, NASA History Office, NASA Headquarters, Washington, DC.

115

U.S. Congress, Senate, Special Committee on Space and Astronautics, Final Report, No. 100, 85th Congress, 1st session, 1958, pp. 10-11.

116

U.S. Congress, House, Select Committee on Astronautics and Space Exploration, House Report on International Cooperation in the Exploration of Space, No. 2709, 85th Congress, 2nd session, 1959, pp. 7, 8, 15, 16.

117

McDougall, op. cit… p. 139.

118

David Callahan and Fred I. GreenStein, «Eisenhower and U.S. Space Policy», in Roger D. Launius and Howard E. McCurdy, ed… Spaceflight and the Myth of Presidential Leadership, University of Illinois Press, Urbana and Chicago, 1997, p. 18.

119

United Nations, General Assembly, 11th Session, 12 January 1957, United States Memorandum Submitted to the First Committee of the General Assembly, A/C. 1/783, Agenda Item 22, pp. 5, 6.

120

International Cooperation in Outer Space: A Symposium, op. cit., p. 300.

121

Более подробно о разнице между восприятием опасности Россией/СССР и США см. Jones, D. R., «Soviet Strategic Culture» и Kincade, W., «American National Style and Strategic Culture» в Strategic Power. USA/USSR, op. cit.

122

Н. А. Булганин (1895-1975) — советский государственный деятель. В 1953-1955 гг. министр обороны СССР, в 1955-1958 гг. председатель (по международным стандартам — премьер-министр) Совета Министров СССР, член ЦК КПСС. В 1958 г. смещен с поста главы правительства по обвинению в нелояльности к Хрущеву. После этого председателем Совета Министров стал сам Хрущев, объединивший в своем лице таким образом должности руководителя партии (Первый секретарь ЦК КПСС) и правительства.

123

Public Papers of the Presidents of the United States: Dwight D. Eisenhower, U. S. Government Printing Office, Washington, DC, 1958, pp. 154-155. Цитировано в Harvey and Ciccoritti, op. cit., p. 17.

124

Khrushchev, N., «Letter to President Dwight D. Eisenhower, 22 April 1958», U.S. Department of State Bulletin, May 19, 1958, p. 814.

125

Строго говоря, военно-стратегическая политика Эйзенхауэра в отношении СССР называлась доктриной «массированного возмездия». Суть ее состояла в том, чтобы сделать нападение на Америку неприемлемым для потенциального агрессора с точки зрения ущерба от ответного удара Соединенных Штатов. Однако ко времени официального объявления этой доктрины Госсекретарем США Джоном Даллесом в январе 1954 г. она уже во многом изжила себя. Укрепившийся ракетно-ядерный потенциал СССР мог, в случае использования против Америки, лишить ее самой возможности ответить «массированным возмездием».

126

International Cooperation in Outer Space: A Symposium, op. cit., p. 304.

127

Harvey and Ciccoritti, op. cit., p. 22.

128

Bulganin, N., «Letter to president Dwight D. Eisenhower, 10 December 1957», U.S. Department of State Bulletin, January 27, 1958, p. 128.

129

Newell, H. E., Jr., «1GY Conference in Moscow», Science, January 9, 1959, p. 80.

130

Frutkin, A. W., The Character of International Cooperation in Space, Address Delivered Before the American Rocket Society, New York City, 9 October 1961. Цитировано в Harvey and Ciccoritti, op. cit., p. 47.

131

United Nations, General Assembly, 13th section, 1st Committee, November 18, 1958, A/C. 1/L. 219/Rev. 1.

132

Harvey and Ciccoritti, op. cit., p. 42.

133

Объединенной Арабской Республикой в 1958-1971 гг. назывался Египет. Дело в том, что Египет и Сирия были первоначальными членами Организации Объединенных Наций с 24 октября 1945 года. После плебисцита 21 февраля 1958 года в результате объединения Египта и Сирии была создана Объединенная Арабская Республика, которая далее участвовала в Организации в качестве одного члена. 13 октября 1961 года Сирия возобновила свой статус независимого государства и одновременно возобновила членство в Организации Объединенных Наций. 2 сентября 1971 года Объединенная Арабская Республика стала называться Арабской Республикой Египет.

134

Ibid, р. 197.

135

Валериан Иванович Красовский — специалист по оптике атмосферы.

136

Harvey and Ciccoritti, op. cit., pp. 44, 45.

137

Цитировано в Fursenko A. and Naftali, Т., One Hell of a Gamble: Khrushchev, Castro and Kennedy, 1958-1964, New York, Norton, 1997, p. 121.

138

Кеннеди, или как его еще называют — Джей Эф Кей (JFK), по инициалам полного имени, родился в 1917 г. Он вступил на пост главы государства в 1961 г., в возрасте неполных 44 лет, став самым молодым хозяином Белого дома за всю историю США. Увы, Кеннеди принадлежит и другой, уже печальный рекорд: в 46 лет он стал самым молодым из погибших или умерших американских президентов.

139

На самом деле равенство СССР и США в стратегических силах в годы правления Кеннеди было во многом иллюзорным. Вот как пишет об этом Сергей Хрущев: «…к октябрю 1962 г. было оборудовано всего около двух десятков стартов Р-16, к ним добавилось еще шесть стартов «семерок». Вот и все. О том, что мы сможем, как это делалось не раз раньше, опираться в своей политике на мифическое превосходство в этом виде вооружений, не приходилось и мечтать. Об этом знали в Вашингтоне, но не догадывались в Москве. Осведомлены американцы были и о том, что приведение наших ракет в боеспособность занимает значительное время». Однако первоначально в Белом доме не знали о реальном положении в советских стратегических силах. На это администрации Кеннеди помог «открыть глаза» предатель из Главного разведывательного управления (ГРУ) полковник Олег Пеньковский. По информации, полученной как от него, так и из других источников, в Вашингтоне в 1962 г. подсчитали, что соотношение ракетно-ядерных сил было 18:1 в пользу США. См. Хрущев, ор. cit., т. 2, с. 195, 254.

140

Цитировано в Зотова М. В. Отечественная история. С древнейших времен до конца XX века. М.: Логос, 2002. С. 504.

141

См. Sorenson, Т. С, Kennedy, New York, Harper and Row, 1965, pp. 509-516; Beschloss, M. R., The Crisis Years: Kennedy and Khrushchev, 1960-1963, New York, HarperCollins, 1991; Ball, D. «United States Strategic Policy Since 1945: Doctrine, Military-Technical Innovation and Force Structure», pp. 88-90 in Jacobsen, ed., op. cit.

142

«An Interview with John F. Kennedy», Bulletin of the Atomic Scientists, November 1960, p. 347.

143

Public Papers of the Presidents of the United States: John F. Kennedy, «Special Message to the Congress on Urgent National Needs», 1961, U.S. Government Printing Office, Washington, DC, 1962, pp. 396-406. Цитировано в McDougall, op. cit., p. 302.

144

Ibid.

145

Kennedy, J. F., «If the Soviets Control Space, They Can Control Earth», Missiles and Rockets, 10 October 1960, pp. 12, 13.

146

«An Interview with John F. Kennedy», op. cit., p. 347.

147

McDougall, op. cit., pp. 139, 303.

148

Logsdon, J. М., ed. with Day, D. A. and Launius, R. D., Exploring the Unknown: Selected Documents in the History of the U.S. Civil Space Program, Vol. I, Organizing for Exploration, NASA-SP-4407, Washington, DC, U.S. Government Printing Office, 1995, p. 417.

149

Public Papers of The Presidents of the United States: John F. Kennedy, 1961, U.S. Government Printing Office, Washington, DC, 1962, p. 2. Цитировано в Harvey and Ciccoritti, op. cit., p. 65.

150

Ежегодное выступление президента США перед обеими палатами американского конгресса. Это — одно из немногих выступлений главы Белого дома, которые передаются в прямой трансляции всеми ведущими американскими телекомпаниями в лучшее эфирное время. Традиция восходит к 1790 г., когда первый Президент Соединенных Штатов Джордж Вашингтон выступил со своим «Ежегодным посланием», как оно называлось тогда, в соответствии с требованиями Конституции. Статья II, раздел III гласит, что Президент «время от времени дает Конгрессу информацию о положении страны и рекомендует на его рассмотрение такие меры, которые он считает необходимыми и целесообразными». Эти «безобидные фразы наделили американского Президента тем, что после ряда перипетий стало основным средством в его отношениях с Конгрессом и мощным инструментом руководства страной», — пишет историк Артур Шлесинджер в своей книге «Обращения Президентов о положении страны». Информация получена на сайте Госдепартамента США по адресу: http://usinfo.state.gov/russki/topics/life/01241-address.htm.

151

Ibid., pp. 26, 27. Цитировано в Ibid., р. 65.

152

Harvey and Ciccoritti, op. cit., p. 62.

153

Ibid., р. 64.

154

Так называемый «германский вопрос» в конце 1950-х — начале 1960-х гг. был связан с попытками советского правительства добиться от западных стран признания Германской демократической республики (ГДР).

155

Хрущев С. Н. Указ. соч. Т. 2. С. 89.

156

Корниенко Г. Холодная война: свидетельство ее участника. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 1994. С. 55, 56.

157

Генри Кэбот Лодж-младший — представитель одной из политических династий Америки, внук известного сенатора-республиканца Генри Кэбота Лоджа. Лодж-младший к моменту участия в президентской кампании 1960 г. был постоянным представителем США при ООН. Похоже, Лоджу-младшему было «на роду написано» терпеть поражение от Джона Кеннеди: сначала Кеннеди победил его на выборах в сенат 1952 г., а после одержал победу над его «патроном» Никсоном на президентских выборах 1960 г. После этого Лодж-младший занимал ряд дипломатических постов.

158

Хрущев С. Н. Указ. соч. Т. 2. С. 88-90.

159

Harvey and Ciccoritti, op. cit., p. 66.

160

«Terms of Reference for Task Force on Possibilities for International Cooperation in Outer Space», February 9, 1961. Papers of the Office of Science and Technology (OST), Box 16, JFK Library. Цитировано в Logsdon, J. M., «То the Moon Together? John F. Kennedy and U.S.-Soviet Space Cooperation», Washington, DC, Space Policy Institute, 2002, unpublished paper, p. 5.

161

Информация о вышеуказанных документах, составе и работе оперативной группы по международному сотрудничеству может быть найдена в Harvey and Ciccoritti, op. cit., pp. 66-74.

162

Ibid.

163

Ibid.

164

«Draft Proposals for US-USSR Space Cooperation», April 4, 1961. Документ воспроизведен в Logsdon, J. M., ed., xploring the Unknown, op. cit., Vol. II, External Relationships, p.143.

165

Letter, Wisner J. В., to Rossi, В., April 6, 1961, Papers of Jerome Wisner, Chronological Files, Box 2, JFK Library. Цитировано Logsdon, «То the Moon Together?», op. cit., p. 6.

166

Memorandum from Philip Farley, April 14, 1961. Цитировано в Harvey and Ciccoritti, op. cit., pp. 72-73.

167

Logsdon, The Decision to Go to the Moon, op. cit., p. 67.

168

W. Henry Lambright, Powering Apollo. James E. Webb of NASA, Baltimore, The Johns Hopkins University Press, 1995, p.83.

169

Ibid, p.84. Logsdon, The Decision to Go to the Moon, op. cit., p.85.

170

Lambright, op. cit., p. 89.

171

Ibid., pp. 86, 87.

172

Ibid., pp. 83, 89, 90, 120.

173

«Нова» — рассматривавшийся в начале 1960-х гг. носитель сверхтяжелого класса для доставки пилотируемой экспедиции на Луну. Для сравнения: на первой ступени «Новы» планировалось установить восемь двигателей F-1, в то время как на «Сатурне-5» их было всего пять. «Сатурн» предпочли «Нове» после того, как была выбрана схема экспедиции, при которой на поверхность Луны садился не весь лунный комплекс «Аполлон», а только его часть — «лунная кабина». Командный модуль с одним членом экипажа оставался на орбите в ожидании двух астронавтов, которые возвращались к нему во «взлетной кабине» (отстыкуемая верхняя часть «лунной кабины») после завершения работы на поверхности спутника Земли. Подобная схема значительно уменьшала вес той части «Аполлона», которая садилась на Луну, а следовательно, и всего комплекса. Соответственно, можно было обойтись меньшим ракетой-носителем для «заброски» лунной экспедиции в космос.

174

Ibid., р. 93.

175

U.S. Department of State Bulletin, March 13, 1961, p. 369.

176

Webb, J. E., Memorandum to Dryden H. L., 23 March, 1961. Цитировано в Harvey and Ciccoritti, op. cit., p. 74.

177

Public Papers of the Presidents of the United States: John F. Kennedy, 1961, p. 257. Цитировано в Harvey and Ciccoritti, op. cit., p. 74.

178

Протокол № 4 общего собрания АН СССР по случаю первого пилотируемого полета в космос, 19 мая 1961 г., архив Российской академии наук.

179

Golsden, J., ed., Outer Space in World Politics, Frederic A. Praeger, New York, 1963, p. 57.

180

Перевод из книги Khrushchev, N., Khrushchev Remembers: The Last Testament, Little, Brown and Co., Boston, 1974, p. 53.

181

Герман Степанович Титов (1935-2000) — второй космонавт планеты, совершивший орбитальной полет. Если полет Гагарина длился около полутора часов, то Титова — сутки.

182

Хрущев С. Н. Указ. соч. Т. 2. С. 124-125.,

183

Harvey and Ciccoritti, op. cit., pp. 74-75; U.S. Congress, House, Committee on Science and Astronautics, Discussion of Soviet Man in Space Shot,87th Congress, 1st session, 1961, pp. 7, 9, 13, 14, 26.

184

Залив Свиней, или как его более благозвучно называют на испанском — залив Кочинос, стал самым ярким и крупным примером неудачных попыток правительства США свергнуть режим Фиделя Кастро. 15 апреля 1961 г. американские бомбардировщики типа Б-26 времен Второй мировой войны, без опознавательных знаков, нанесли удары по крупнейшим кубинским городам, включая столицу Кубы Гавану. 17 апреля около 1300 обученных Центральным разведывательным управлением США (ЦРУ) наемников из числа кубинских эмигрантов, прозванных «гусанос» (по-испански — «черви»), высадились в этом заливе. 20 апреля высадка завершилась полным разгромом и пленением оставшихся в живых «гусанос».

185

Хрущев С. Н. Указ. соч. Т. 2. С. 102.

186

Цитировано в Harvey and Ciccoritti, op. cit., p. 110.

187

Бюджетный отдел — часть администрации президента, назывался до 1971 г. «бюджетным бюро». После этого он получил свое нынешнее название — отдел управления и бюджета (Office of Management and Budget, или, как его называют, — ОМВ).

188

«Ровер» — прототип ядерного ракетного двигателя.

189

Sidey, Н., John F. Kennedy, President, Atheneum Press, New York, 1964, pp. 121-123. Цитировано в Logsdon, The Decision to Go to the Moon, op. cit., p. 106.

190

Национальный совет по аэронавтике и космосу (National Aeronautics and Space Council) был учрежден тогда же, когда и НАСА — в 1958 г. В его состав входили президент, госсекретарь, министр обороны, глава НАСА, председатель Комиссии по атомной энергии, а также ряд официальных лиц, назначаемых главой государства. Функции Совета, согласно Национальному акту по аэронавтике и космосу, заключались в предоставлении рекомендаций президенту по следующим направлениям:

• Надзор за осуществлением любой сколько-нибудь значительной деятельностью США в области аэронавтики и исследования космического пространства.

• Развитие комплексной программы действий США в области аэронавтики и исследования космического пространства.

• Определение и утверждение важнейших направлений деятельности США в области аэронавтики и исследования космического пространства.

• Налаживание сотрудничества между НАСА и министерством обороны.

• Разрешение споров между различными правительственными организациями о деятельности США в области аэронавтики и исследования космического пространства.

Несмотря на то, что Совет был создан еще при Эйзенхаyэре, тот фактически не прибегал к его услугам. Кеннеди придал данному органу «второе дыхание», одновременно изменив закон, согласно которому Совет мог возглавлять толь ко президент. По новой версии закона, Совет по космосу мог возглавить вице-президент, что и случилось в 1961 г. когда его председателем стал Джонсон.

Национальный совет по аэронавтике и космосу существовал вплоть до 1973 г., после чего его деятельность была временно прекращена. Он был воссоздан в 1989 г. уже под сокращённым названием — Национальный совет по космосу (National Space Council). В 1993 г. данный Совет был вновь распущен, а его функции взял на себя Национальный совет по науке и технике при президенте (National Science and Technology Council).

191

Kennedy, J.F, Memorandum for Vice President, April 20, 1961. JFK Library.

192

Lambright, op. cit., p. 96.

193

Ibid., p. 86.

194

Harvey and Ciccoriti, op. cit., p. 76.

195

Цитировано в Logsdon, The Decision to Go to the Moon, op. cit., p. 126.

196

Kohler, op. cit., p. XXIV.

197

Memorandum for the President from Jerome B. Wisner with attached paper «Department of State Memorandum for the President», POF, Box 126, JFK Library. Цитировано в Logsdon, «То the Moon Together?», op. cit., pp. 9, 10.

198

Громыко А. А. (1909-1989). В 1943-1946 годах посол СССР в США. После этой должности назначен заместителем министра иностранных дел. Вся последующая профессиональная деятельность Громыко связана с внешней политикой СССР: в 1946-1948 гг. — постоянный представитель СССР в Совете Безопасности ООН, в 1949-1952 гг., 1953-1957 гг. — заместитель министра иностранных дел СССР, в 1952-1953 гг. — посол СССР в Великобритании. Однако наиболее стабильная должность А. А. Громыко — министр иностранных дел СССР (1957- 1985). После отставки с поста главы МИДа Громыко перешел работать в Президиум Верховного Совета СССР: в 1985-1988 годах он был его председателем.

199

См., например: Фурсенко А. А. Георгий Большаков — связной Хрущева с президентом Кеннеди // Звезда. 1.997. №76. Информация получена на сайте: http://magazines.russ.ru/zvezda/1997/7/furs.html.

200

О контактах между Большаковым и Кеннеди см. Фурсенко, op. cit.; Beschloss, М. R., The Crisis Years: Kennedy and Khrushchev, 1960-1963, HarperCollins, New York, 1991, pp. 152-157; Хрущев С.H. Указ. соч. Т. 2. С. 253, 341.

201

В рамках программы «Джемини», осуществленной в 1965-1966 гг., было совершено 10 полетов в космос экипажей, состоявших из двух человек. В ней приняли участие 16 астронавтов (четверо совершили полеты дважды). Основные заслуги «Джемини» — первые полеты американских многоместных кораблей, первый выход американца в открытый космос, первые стыковки и маневрирования на орбите. «Джемини» была генеральной репетицией «Аполлона».

202

Lambright, op. cit., p. 101.

203

Public Papers of the Presidents of the United States: John F. Kennedy. 1961, pp. 403-404. Цитировано в Harvey and Ciccoritti, op. cit., p. 77.

204

White Paper, «President's Meeting with Khrushchev, Vienna, June 3-4, Scientific Cooperation», no date, National Security Files (NSF), Box 234, JFK Library. Цитировано в Logsdon, To the Moon Together?, op. cit., p. 10.

205

Льюэллин Томпсон (1904-1972) — посол США в СССР в 1957-1962 гг. и в 1967-1969 гг.

206

Memorandum from McGeorge Bundy to the President, «Specific Answers to Your Questions of May 29th Related to the USSR», May 29, 1961, POF, Box 126, JFK Library. Цитировано в Logsdon, To the Moon Together?, op. cit., pp. 10, 11.

207

Хрущев С.H. Указ. соч. Т. 2. С. 119.

208

Хрущев С.H. Указ. соч. Т. 2. С.116.

209

Harvey and Ciccoritti, op. cit., pp. 78, 79.

210

Перевод из Khrushchev, N., op. cit., p. 54.

211

В рамках программы TIROS, осуществлявшейся в США с 1960 по 1966 г., было запущено 12 метеорологических спутников.

212

James E. Webb, «International Cooperation in Space», Address Delivered Before the American Political Science Association, St. Louis, Mo., September, 1961, NASA News Release, September 6, 1961. Цитировано в Harvey and Ciccoritti, op. cit., pp. 78, 79.

213

Ibid.

214

Корниенко Г. Указ. соч. С. 65.

215

United Nations, General Assembly, First Committee, 14th Session, 4 December 1961, Address of US Representative Adlai Stevenson, A/C.l/PV. 1210, pp. 6, 16, 17.

216

Public Papers of the Presidents of the United States: John F. Kennedy, 1961, pp. 622-623. Цитировано в Harvey and Ciccoritti, op. cit., p. 81.

217

United Nations Doc. А/С.1/PV.1211, 5 December 1961, pp. 26, 27.

218

Staff Report on International Cooperation and Organization for Outer Space, op. cit., pp. 199, 200.

219

Ibid.

220

Harvey and Ciccoritti, op. cit., p. 83.

221

См. United Nations, General Assembly, Resolution 1721 (XVI): International Cooperation in the Peaceful uses of Outer Space, 20 December 1961; Harvey and Ciccoritti, op. cit., pp. 83-86.

222

Джон Гленн — первый американский астронавт, совершивший 20 февраля 1962 г. орбитальный полет. Первоначально планировалось, что Гленн сделает семь витков вокруг Земли в корабле типа «Меркурий» под названием «Фрэндшип-7». «Фрэндшип» переводится на русский, как «дружба». Дело в том, что у всех американских пилотируемых кораблей, в отличие от советских, были и есть еще и собственные имена. Причем имена эти, по крайней мере до начала эры «шаттлов», выбирали экипажи, которым на этих кораблях предстояло лететь.

Однако вскоре после старта выяснилось, что у корабля Гленна возникли проблемы с теплозащитным экраном. Данный экран — устройство, призванное защищать экипаж от высоких температур, вызываемых трением корабля о воздух при входе в плотные слои атмосферы. Вследствие этого было принято решение ограничить полет Гленна тремя витками, хотя количество оборотов вокруг Земли никак не могло повлиять на температурный режим корабля во время посадки.

Гленну действительно пришлось пережить довольно высокую температуру (до 70 градусов Цельсия) в кабине спускаемого аппарата при торможении в атмосфере. Это дало Хрущеву повод с ехидцей заметить, что американский астронавт «чуть не зажарился». Интересно, что Гленн получил за свой полет денежную компенсацию в размере месячной «летной» надбавки к окладу — $ 245.

223

U.S. Department of State Bulletin, 12 March 1962, p. 411.

224

Цитировано в Harvey and Ciccoritti, op. cit., p. 86.

225

National Security Action Memorandum № 129, «U.S.-U.S.S.R. Cooperation in the Exploration of Space», February 23, 1962 (Revised February 27, 1962), NSF, Box 334, JFK Library. Цитировано в Logsdon, To the Moon Together?, op. cit., pp. 14, 15.

226

Memorandum from McGeorge Bundy to the Honorable James Webb, February 23, 1962, NSF, Box 334, JFK Library. Цитировано в Logsdon, To the Moon Together?, op. cit., p. 15.

227

Memorandum for the President from Dean Rusk, «US-USSR Cooperation in the Exploration of Space», March 6, 1962, NSF, Box 334, JFK Library. Цитировано в Logsdon, To the Moon Together?, op. cit., p. 15.

228

John F. Kennedy, to Soviet Union Chairman Nikita Khrushchev, March 7, 1962. Документ воспроизведен в Logsdon, J. M., ed., Exploring the Unknown, op. cit., Vol. II, External Relationships, p. 148.

229

Ibid., p. 149.

230

Nikita Khrushchev, to President John F. Kennedy, March 20, 1962. Документ воспроизведен в Logsdon, J. M., ed., Exploring the Unknown, op. cit., Vol. II, External Relationships, pp. 149-152.

231

Ball, op. cit., p. 89.

232

Зимой 1961 г. лесорубы нашли в лесу под Калинином (ныне Тверь) возвращаемый аппарат американского спутника-шпиона «Дискавери». Не будучи в состоянии вскрыть «штуковину» «цивилизованным» способом, они просто разрубили ее. То, что было внутри аппарата — провода, транзисторы, фотопленка — никакого интереса для лесорубов не представляло, и они свалили все это в сарай. Через несколько дней, когда слухи о странной находке дошли до властей и КГБ, от содержимого спутника почти ничего не осталось — мальчишки порастащили все занятные детальки.

Возвращаемый аппарат другого спутника США — «САМОС» совершил посадку осенью 1962 г. в Казахстане, на целине. Поначалу ему повезло больше — его не стали разрубать, а «квалифицированно» разобрали. Однако «внутренности» аппарата, как и следовало ожидать, ни у кого интереса не вызвали. Извлеченную фотопленку сначала старались разорвать вручную, а когда это сделать не удалось — разорвали трактором. После чего использовали ее остатки для обертывания стенок… общественного туалета. Как в первом, так и во втором случае, никому в голову не пришло известить о странных находках КГБ или по крайней мере местные власти. Когда же «компетентные органы», опять же благодаря слухам, узнали о «подарке с неба», им достались только его обломки. Особенно горевали разведчики — им очень хотелось проявить пленку, чтобы узнать — что же американцы смогли увидеть сверху.

Когда известия о подобном «несознательном» отношении к «заблудившимся» американским спутникам-шпионам дошли до Хрущева, он издал циркуляр, предписывающий сдавать властям все непонятные находки. Однако призыв запоздал. Американцы отладили систему спуска отснятой пленки, и больше она на территорию СССР не попадала. См. Хрущев С. Н. Указ. соч. Т. 2. С. 54-56.

233

Ezell and Ezell, op. cit., L.N., The Partnership: A History of the Apollo-Soyuz Test Project, NASA, Washington, DC, 1978, p. 43.

234

Nikita Khrushchev, to President John F. Kennedy, March 20. 1962, op. cit., p. 152.

235

Dean Rusk, Memorandum to President John F. Kennedy, 15 may 1962. Цитировано в Harvey abd Ciccoritti, op. cit., p. 95.

236

Более подробно данные переговоры освещаются в Harvey and Ciccoritti, op. cit., pp. 92-102, и Ezell and Ezell, pp. 42-102.

237

Сыромятников В. С. Указ. соч. С. 341.

238

Frutkin, A., International Cooperation in Space, Prentice-Hall, Englewood Cliffs, NJ, 1965, p. 95.

239

Спутники серии «Эхо» были первыми американскими экспериментальными спутниками связи, запускаемыми в первой половине 1960-х гг. Представляли из себя надуваемые в космосе шары диаметром 30-40 м (размером практически с 10-13-этажный дом), изготовленные из прочной полиэстерной майларовой пленки толщиной 0,0127 мм. Данный тип пленки применяется для изготовления магнитофонных лент.

240

Memorandum for the President from George Ball, July 5, 1962. Документ воспроизведен в Logsdon, J. M., ed., Exploring the Unknown, op. cit., Vol. II, External Relationships, p. 163.

241

КОСПАР (Commitee on Space Research — COSPAR) был учрежден Международным советом научных объединений (International Council of Scientific Unions — ICSU), который в настоящее время называется Международный совет по науке (International Council for Science). Это произошло в 1958 г. в Лондоне, вскоре после запуска Советским Союзом первого ИСЗ. Во время противостояния «Восток-Запад» КОСПАР играл важную роль международного научного форума, который позволял ученым разных стран поддерживать профессиональные контакты вне зависимости от политических различий между их странами. С уходом холодной войны в прошлое главной целью КОСПАРа стало обеспечение прогресса в области исследования космического пространства с помощью специальных средств, в том числе стратостатов.

242

US Congress, Senate, Committee on Aeronautical and Space Sciences, NASA Authorization for FY 1964, Hearings, Senate Report on S.1245 Pt. 1, 88th Congress, 1st Session, 1963, p. 31. Цитировано в Harvey and Ciccoritti, op. cit., p. 100.

243

Harvey and Ciccoritti, op. cit., p. 97.

244

Высшим руководящим органом КПСС являлся съезд КПСС, созывавшийся обычно один раз в четыре-пять лет. Однако в промежутках между его созывами управление партией осуществляло избираемое на съездах Политбюро (в 1952-1966 гг. — Президиум) ЦК КПСС.

245

Цитировано в Хачатуров К. Уроки Карибского кризиса. Они универсальны и актуальны // Независимая газета. 21 октября 2002 г.

246

Окончательно кризисная ситуация вокруг Кубы была разрешена, лишь когда СССР вывел с острова реактивные бомбардировщики Ил-28, способные нести ядерные бомбы и достичь с ними территории США.

247

Harvey and Ciccoritti, op. cit., p. 98.

248

См. James Е. Webb, «US-USSR Join in Outer Space Program», NASA News Release, December 5, 1962; TASS International Service, December 8, 1962; Harvey and Ciccoritti, op. cit., p. 98.

249

Hugh L. Dryden, Preliminary Summary Report, US-Soviet Space Cooperation Talks, March 30, 1962, p. 1. Цитировано в Harvey and Ciccoritti, op. cit., p. 93.

250

Record of the US-USSR Talks on Space Cooperation. Held in New York City on March 27, 28 and 30, 1962. Topical Summary of Bilateral Discussions With Soviet Union. Документ воспроизведен в Logsdon, J. M., ed., Exploring the Unknown, op. cit., Vol. II, External Relationships, p. 161.

251

«Joint US-USSR Talks on Cooperative Space Research Projects Held in Rome, Italy», NASA News Release, March 23, 1963. Цитировано в Harvey and Ciccoritti, op. cit., p. 99.

252

U.S. Department of State Bulletin, September 9, 1963, p.405. Цитировано в Harvey and Ciccoritti, op. cit., p. 101.

253

NASA Authorization for FY 1964, op.cit. p. 31. Цитировано в Harvey and Ciccoritti, op. cit., p. 99.

254

Memorandum for the President from McGeorge Bundy, July 13, 1962. Документ воспроизведен в Logsdon, J. M., ed., Exploring the Unknown, op. cit., Vol. II, External Relationships, p. 163.

255

Цитировано в Harvey and Ciccoritti., p. 99.

256

The Washington Post, 21 March 1963.

257

Frutkin, International Cooperation in Space, op. cit., pp. 100, 101.

258

Harvey and Ciccoritti, op. cit., p. 102.

259

United Nations, Committee on the Peaceful Uses of Outer Space, Report of the Committee for the General Assembly, September 27, 1962, A/5181.

260

United Nations, General Assembly, Resolution 1802 (XVII): International Cooperation in the Peaceful Uses of Outer Space, December 19, 1962. Цитировано в Harvey and Ciccoritti, op. cit., p. 104.

261

United Nations, Letter from N. Fedorenko, Permanent Representative of the USSR to the Secretary General of the United Nations, May 24, 1963, A/AC.105/13, May 28, 1963, pp. 4, 5.

262

United Nations, Letter from A. Stevenson, US Permanent Representative, to the Secretary General of the United Nations, June 6, 1963, A/AC.105/15, June 7, 1963, p. 1.

263

Public Papers of the Presidents of the United States: John F. Kennedy, 1963, p. 568. Упомянуто в Harvey and Ciccoritti, op. cit., 102.

264

US Congress, Senate, Committee on Aeronautical and Space Sciences, NASA Authorization for FY 1963, Hearings Before the Committee on Aeronautical and Space Sciences, Senate on H.R. 11737, 87th Congress, 2nd Session, 1962, p. 47. Цитировано в Harvey and Ciccoritti, op. cit., p. 102.

265

NASA Authorization for FY 1964, op.cit. p. 34. Цитировано в Harvey and Ciccoritti, op. cit., p. 103.

266

Ibid.

267

Frutkin, A. W, «International Cooperation in Space Research», Astronautics and Aerospace Engineering, March 1963, p. 103.

268

Сыромятников В. С. Указ. соч. С. 276, 277.

269

Logsdon, The Decision to Go to The Moon, op. cit., p. 111.

270

Harvey and Ciccoritti, op. cit., pp. 108, 109.

271

Public Papers of the Presidents of the United States: John F. Kennedy, 962, p. 669. Цитировано в Harvey and Ciccoritti, op. cit., p. 109.

272

Harvey and Ciccoritti, op. cit., p. 110.

273

«Кентавр», а точнее «Атлас Кентавр» — носитель, использовавшийся для доставки беспилотных аппаратов типа «Сервейер» на Луну с целью выбора мест для посадок «Аполлонов», а также определения физических условий на поверхности Селены. «Сервейер-1» совершил первую когда-либо произведенную США мягкую посадку на Луну в мае 1966 г. Он подтвердил — лунная поверхность сможет выдержать лунный модуль «Аполлона», а, кроме того, передал на Землю 11 150 чистых телевизионных изображений Селены. Отправившийся по «его стопам» в сентябре того же года «Сервейер-2» потерпел неудачу. За него «отквитался» «Сервейер-3». Он совершил мягкую посадку на Луну в апреле 1967 г., провел анализ лунного грунта и передал на Землю снимки лунной поверхности. Словно соблюдая некую мистическую последовательность, согласно которой каждый второй полет «Сервейера» должен был заканчиваться неудачей, «Сервейер-4» потерпел катастрофу при посадке на Луну в июле 1967 г. А «Сервейер-5», по этой же закономерности, оказался «везунчиком». В сентябре 1967 г. он плавно опустился на Селену, по традиции сфотографировал и проанализировал ее поверхность, а после еще поработал двигателем, чтобы определить, как при взлете с Луны «рикошетирующие» от ее грунта ракетные выхлопы будут взаимодействовать с двигателем, откуда они вылетают. Два последующих «Сервейера» окончательно нарушили принцип «каждый второй — неудачник». В ноябре 1967 г. «Сервейер-6», а в январе 1968 г. «Сервейер-7» благополучно коснулись Луны, совершили традиционное исследование и съемку ее поверхности, а «шестерка» еще и «подпрыгнула» на Селене, кратко имитируя взлет с нее. В ноябре 1969 г. экипаж «Аполлона-12» прилунился неподалеку от места, где уже два года «отдыхал» на Селене «Сервейер-3». Его навестили астронавты Питер Конрад и Алан Бин. Они доставили на Землю некоторые части этого «Сервейера», на которых, как показал анализ, сохранились земные бактерии, попавшие туда еще во время подготовки к старту этого космического аппарата.

274

A Historic Meeting at the White House on Human Spaceflight, 20 November 1962, NASA Historical Reference Collection, NASA History Office, NASA Headquarters, Washington, DC.

275

Данный комитет (President's Science Advisory Committee — PSAC) был учрежден еще в 1951 г. президентом Гарри Трумэном. Правда, в то время он относился к отделу оборонной мобилизации при президенте, существовавшем в 1951 — 1958 гг. органе, призванном осуществлять руководство переводом жизни страны на военные «рельсы» в случае необходимости. Однако в ноябре 1957 г. президент Эйзенхауэр подчинил комитет непосредственно администрации главы государства (собственно, тогда PSAC и получил статус «президентского»). В функции PSAC не входило давать какие-либо директивные указания. Его восемнадцать членов, наиболее выдающиеся американские ученые, консультировали президента, да и все правительство США, по различным вопросам науки и техники. В 1973 г. президент Никсон упразднил комитет заодно с отделом науки и техники при Белом доме. Однако в 1976 г. оба органа возродились, правда под несколько измененными названиями. Первый стал называться президентский совет консультантов по вопросам науки и техники (President's Council of Advisers for Science and Technology), a второй — отдел по вопросам научно-технической политики. Под этими названиями они существуют и по сей день.

276

Речь идет о резолюции 1962 (XVIII) под названием «Декларация правовых принципов, регулирующих деятельность государств по исследованию и использованию космического пространства», официально принятой 13 декабря 1963 г. В ней, в частности, провозглашено: «Космическое пространство и небесные тела не подлежат национальному присвоению ни путем провозглашения суверенных прав, ни посредством оккупации, ни любыми другими средствами». Поскольку эта резолюция была одобрена ООН лишь через три месяца после выступления Кеннеди, видимо, президент ссылался на ее проект.

277

Public Papers of the Presidents of the United States: John F. Kennedy, 1963, p. 695. Цитировано в Harvey and Ciccoritti, op. cit., p. 123.

278

Logsdon, To the Moon Together?, op. cit., pp. 19, 20.

279

Schlesinger, A., Jr., A Thousand Days: John F. Kennedy in the White House, Boston, Houghton Miffin, 1965, p. 919. Цитировано в Logsdon, To the Moon Together?, op. cit., p. 20.

280

Memorandum for the President from Arthur Schlesinger, Jr., September 16, 1963. Schlesinger White House papers, Box 45, JFK Library. Цитировано в Logsdon, To the Moon Together?, op. cit., p. 20.

281

Schlesinger, op. cit., pp. 919, 920. Цитировано в Logsdon, To the Moon Together?, op. cit., p. 20.

282

Полное и официальное название документа: «Договор о запрещении испытаний ядерного оружия в атмосфере, космическом пространстве и под водой». Договором предусмотрено запрещение испытаний ядерного оружия в атмосфере, за ее пределами, включая космическое пространство, под водой, включая территориальные воды и открытое море.

Договор запрещает ядерные взрывы также в любой другой среде, если такой взрыв вызывает выпадение радиоактивных осадков за пределами территориальных границ государства, под юрисдикцией или контролем которого он проводится. Участники договора не должны также побуждать, поощрять кого-либо к проведению указанных взрывов или принимать в них какое-либо участие.

Договор этот был предложен тремя государствами — СССР, США и Великобританией, которые подписали его 5 августа 1963 г. Договор вступил в силу 10 октября 1963 г. и был открыт для подписания другими странами с 8 августа 1963 г. в Москве, Вашингтоне и Лондоне. Депозитариями Договора являются СССР (Российская Федерация), США и Великобритания. Участниками Договора является 131 государство.

283

Oral history interview of Theodore С. Sorenson by Carl Kaysen, March 26. 1964, JFK Library. Цитировано в Logsdon, To the Moon Together?, op. cit., p. 21.

284

Микоян сыграл немалую роль в дипломатическом разрешении Карибского кризиса, в частности, путем разъяснения позиции Кремля главе Кубы — Фиделю Кастро. Последний был готов пойти на вооруженное столкновение с Америкой даже с использованием ядерного оружия.

285

Harvey and Ciccoritti, op. cit., p. 107.

286

Public Papers of the Presidents of the United States: John F. Kennedy, 1963, pp. 460-462. Цитировано в Harvey and Ciccoritti, op. cit., p. 108.

287

Notes of the meeting taken by Robert C. Seamans, Jr., Associate NASA Administrator, November 11, 1962. Цитировано в Harvey and Ciccoritti, op. cit., p. 111.

288

James Е. Webb, Letter to President John F. Kennedy, November 30, 1962. Цитировано в Harvey and Ciccoritti, op. cit., p. 111.

289

Цитировано в Logsdon, The Decision to Go to the Moon, op. cit., pp. 175, 176.

290

Цитировано в Harvey and Ciccoritti, op. cit., p. 113.

291

Lambright, op. cit., p. 112.

292

См. Том Вулф. Нужная вещь. М.: ООО «Торнтон и Сагден», 2000. С. 155, 156.

293

James Webb, interview by Martin Collins and Allan Needell, November 4, 1985, National Air and Space Museum (NASM). Цитировано в Lambright, op. cit., p. 113.

294

Ibid.

295

Webb interview, October 3, 1986. Цитировано в Ibid., p. 114.

296

Каманин Н. П. Скрытый космос (1969-1978). С.116, 117.

297

Словно предвидя подобную критику в свой адрес, Каманин записал в дневнике: «Героев космоса все безудержно прославляют, но редко кто решается замечать присущие им недостатки. А моя роль в том и заключается, чтобы развивать в космонавтах лучшие их качества и отсекать все сомнительное и наносное». Вот как сформулировал генерал один из принципов его воспитательной работы с «покорителями Вселенной»: «уступчивость требованиям космонавтов и излишнее внимание к ним наносят вред самим космонавтам». См. Каманин Н. П. Скрытый космос (1969-1978). С. 118, 202.

298

Голованов Я. К. Указ. соч. С. 665.

299

Том Вулф. Нужная вещь. М.: Торнтон и Сагден, 2000. С. 333-336.

300

Там же. С. 211-213.

301

Валентина Владимировна Терешкова (род. 1937). Совершила свой полет 16-19 июня 1963 г. на космическом корабле «Восток-6». Одно время носила фамилию Николаева-Терешкова, когда была замужем за космонавтом Адрианом Николаевым. После развода с Николаевым вновь вернула фамилию Терешкова.

302

Каманин Н. П. Скрытый космос (1969-1978). С. 123.

303

R. P. Young, memo for the record, November 20, 1962; P. T. Drotning, memos to Col. Young, November 19, 20, 1962. Webb papers, Truman Library. Цитировано в Lambright, op. cit., p. 115.

304

Wiesner interview, November 15, 1990. Цитировано в Lambright., op. cit., p. 116.

305

Webb interview, October 15, 1985. Цитировано в Lambright, Ibid.

306

Memorandum from the President for Secretary McNamara and Jim Webb, July 22, 1963. NSF, Box 308, JFK Library. Цитировано в Logsdon, To the Moon Together?, op. cit., p. 24.

307

Memorandum from John F. Kennedy to the Vice President, July 29, 1963, Files of National Aeronautics and Space Council (NASC), Microfilm Reel 2, JFK Library. Цитировано в Logsdon, To the Moon Together?, op. cit., p. 25.

308

National Aeronautics and Space Council, «Summary — Meeting regarding the Lunar Program», July 31, 1963, ibid. Цитировано в Logsdon, To the Moon Together?, op. cit., p. 25.

309

Letter from Lyndon В. Johnson to the President, July 31, 1963, ibid. Цитировано в Logsdon, To the Moon Together?, op. cit., p. 26.

310

Interview of Sorenson, op. cit. Цитировано в Logsdon, To the Moon Together?, op. cit., pp. 23, 24.

311

New York Times, July 17, 1963, p. 12; Bernard Lovell, «Soviet Aims in Astronomy and Space Research», New Scientist, July 25, 1963, p. 175. Цитировано в Logsdon, To the Moon Together?, op. cit., p. 26.

312

Frutkin, International Cooperation in Space, op. cit., p. 105. Цитировано в Logsdon, To the Moon Together?, op. cit., p. 26.

313

Letter from Walter С. Whitman to William W. Greulich, OST, Box 68, JFK Library. Цитировано в Logsdon, To the Moon Together?, op. cit., p. 26.

314

Public Papers of the Presidents of the United States: John F. Kennedy, 1963, pp. 567-568. Цитировано в Harvey and Ciccoritti, op. cit., pp. 112-113.

315

Sir Bernard Lovell, Letter to Hugh L. Dryden, July 23, 1963. Цитировано в Harvey and Ciccoritti, op. cit., pp. 114, 115.

316

James E. Webb, Letter to Sir Bernard Lovell, August 6, 1963. Цитировано в Harvey and Ciccoritti, op. cit., p. 115.

317

NASA News Release, August 9, 1963. Цитировано в Harvey and Ciccoritti, op. cit., pp. 115, 116.

318

Frutkin, International Cooperation in Space, op. cit., p. 111. Цитировано в Logsdon, To the Moon Together?, op. cit., p. 54-55.

319

U.S. Congress, House, Subcommittee of the Committee on Appropriations. Independent Offices Appropriations for 1964, Pt. 3, 88th Congress, 1st Session, 1963, pp. 104-105. Цитировано в Harvey and Ciccoritti, op. cit., p. 116.

320

Arnold W. Frutkin, Memorandum to James E. Webb, August 15, 1963. Цитировано в Harvey and Ciccoritti, op. cit., p. 117.

321

Harvey and Ciccoritti, op. cit., p. 117.

322

Arnold W. Frutkin, Memorandum to James E. Webb, August 15, 1963, op. cit.

323

Hugh L. Dryden, Letter to M. V. Keldysh, August 21, 1963. Цитировано в Harvey and Ciccoritti, op. cit., p. 117.

324

Hugh L. Dryden, Letter to A. Blagonravov, August 23, 1963. Цитировано в Harvey and Ciccoritti, op. cit., p. 118.

325

Gaddis, J. L., «Evolution of Reconnaissance Satellite Regime», in George, A. L., Farley, P. J., and Dallin, A., eds., U.S.-Soviet Security Cooperation: Achievements, Failures, Lessons, Oxford University Press, New York, 1988, p. 358.

326

Hugh L. Dryden, Memorandum for the Record, «Luncheon with Academician Blagonravov in New York, September 11, 1963», NASA Historical Reference Collection, NASA History Office, NASA Headquarters, Washington, DC.

327

Bureau of Scientific Intelligence, Central Intelligence Agency, «A Brief Look at the Soviet Space Program», October 1, 1963, pp. 2-2. NSF, Box 308, JFK Library. Цитировано в Logsdon, To the Moon Together?, op. cit., pp. 29, 30.

328

Frutkin, International Cooperation in Space, op. cit., p. 113. Цитировано в Logsdon, To the Moon Together?, op. cit., p. 30.

329

Harvey and Ciccoritti, op. cit., p. 120.

330

Khrushchev, S., «The First Earth Satellite: A Retrospective View from the Future», in Launius, R. D., Logsdon, L. M., and Smith, R. W., ed., Reconsidering Sputnik. Forty Years Since the Soviet Satellite, Hardwood Academic Publishers, Amsterdam, 2000, p. 282.

331

Анатолий Федорович Добрынин (р. 1919 г.), безусловно, один из наиболее ярких и успешных послов за всю историю СССР/России. Выпускник Московского авиационного института, он был направлен в Высшую дипломатическую школу в 1946 г. Советник, а затем советник-посланник посольства СССР в США (1952-1955), заместитель Генерального секретаря ООН (1957-1959), заведующий Отделом стран Америки МИД СССР (1959-1961), посол СССР в США (1962-1986). На протяжении многих лет был дуайеном дипломатического корпуса в Вашингтоне. По мнению бывшего госсекретаря США Генри Киссинджера, партнера Добрынина по переговорам, «человек тонкий и организованный, обаятельный внешне и внутренне неизменно осмотрительный, Добрынин парил в верхних эшелонах Вашингтона с редким искусством. Сочетание незаурядного дипломатического таланта с апогеем подпиравшей его личные усилия советской геополитической мощи позволило Добрынину стать самым влиятельным послом СССР в Вашингтоне за всю историю советско-американских отношений». Добрынин был послом в Вашингтоне 24 года при шести президентах США — абсолютный рекорд среди глав советских/российских дипломатических миссий в этой стране как до революции 1917 г., так и после, включая Россию после 1991 г. См. Иванян Э. А. Энциклопедия российско-американских отношений. XVIII-XX века. М.: Международные отношения, 2001. С. 193, 194.

332

Добрынин А. Ф. Сугубо доверительно. M.: Автор, 1997. С. 92, 93.

333

Letter from Bob Sikes to John F. Kennedy, September 3, 1963, Weisner, Box 11, JFK Library. Цитировано в Logsdon, To the Monn Together?, p. 31.

334

Hugh L. Dryden, «Material relative to Oral History Interview for the John F. Kennedy Library», March 26, 1964, p. 25. Цитировано в Harvey and Ciccoritti, op. cit., p. 122.

335

Hugh L. Dryden, Memorandum for the Record, September 17, 1963. Цитировано в Harvey and Ciccoritti, op. cit., p. 120.

336

Skolnikoff, E. В., Science, Technology, and American Foreign Policy, MIT Press, Cambridge, 1967, p. 37. Цитировано в Logsdon, To the Moon Together?, op. cit., p. 33.

337

Harvey and Ciccoritti, op. cit., pp. 122, 123.

338

McGeorge Bundy, Memorandum for the President, «Your 11:00 a.m. Appointment with Jim Webb», September 18, 1963. POF, Box 84, JFK Library. Цитировано в Harvey and Ciccoritti, op. cit., p. 121.

339

Interview with James E. Webb, September 19, 1972. Цитировано в Harvey and Ciccoritti, op. cit., p. 122.

340

Цитировано в Harvey and Ciccoritti. op. cit., p. 122.

341

McGeorge Bundy. Memorandum for the President, «Your 11:00 a.m. Appointment with Jim Webb», op. cit.

342

Harvey and Ciccoritti, op. cit., p.122.

343

Gaddis, J. L., «Evolution of Reconnaissance Satellite Regime», op. cit., p. 358.

344

«An Interview with Sir John Cocroft», Bulletin of the Atomic Scientists, October 1966, p. 13.

345

Цитировано в Harvey and Ciccoritti, op. cit., p. 127.

346

The Washington Post, September 24, 1963. Цитировано в Ibid.

347

The Wall Street Journal, Editorial, October 29, 1963. Цитировано в Ibid., pp. 127, 128.

348

U.S. Congress, Senate, Congressional Record, October 2, 1963, p. 17 598. Цитировано в Ibid., p. 128.

349

Ibid.

350

Olin Teague, Letter to the President, September 23, 1963. Цитировано в Ibid., pp. 128, 129.

351

Letter from Albert Thomas to the President (signed only «Thomas»), September 21, 1963. NSF, Box 308, JFK Library. Цитировано в Logsdon, To the Moon Together?, op. cit., pp. 34, 35.

352

U.S. Congress, House, Congressional Record, October 3, 1963, p. 17 666. Цитировано в Harvey and Ciccoritti, op. cit., p. 129.

353

New York Times, October 28, 1963; U.S. Congress, Senate, Congressional Record, November 6, 1963, p. 20140. Цитировано в Ibid.

354

Letter from John F. Kennedy to Representative Albert Thomas, September 23, 1963. Цитировано в Ibid., pp. 130, 131.

355

Michael R. Beschloss, «Kennedy and the Decision to Go to the Moon», in Roger D. Launius and Howard E. McCurdy, ed., op. cit., p. 61.

356

Lambright, op. cit., p. 121.

357

U.S. Congress, Senate, Report No. 641, 88th Congress, 1st session, November 13, 1963, p. 21.; Public Law 88-215, December 19, 1963. Цитировано в Ibid., p. 130.

358

См. За рубежом, 28 сентября 1963 г.; Правда, 2 октября 1963 г.

359

The Washington Post, October 8, 1963, p. 1; Jerome Wisner, Memorandum for the President, October 8, 1963. Weisner, Box 11, JFK Library. Цитировано в Logsdon, To the Moon Together, op. cit., p. 37.

360

The New York Times, October 17, 1963. Цитировано в Harvey and Ciccoritti, op. cit., p. 124.

361

Известия. 26 октября 1963 г. Цитировано в Ibid., р. 124.

362

Memorandum from Ray S. Cline, Deputy Director (Intelligence), CIA, to the Special Assistant for National Security, October 29, 1963. NSF, Box 308, JFK Library. Цитировано в Logsdon, To the Moon Together?, pp. 37-38.

363

The New York Times, October 25, 1963. Цитировано в Ibid., pp. 124, 125.

364

Челомей Владимир Николаевич (1914-1984) — советский ученый в области механики и процессов управления. Академик, дважды Герой Социалистического Труда. Под руководством Челомея разработаны самая тяжелая из ныне эксплуатируемых российских ракет-носителей — «Протон», ИСЗ «Протон», ИСЗ «Полет», «Космос-1267» и др., орбитальные станции «Салют-3 и 5».

365

Речь Хрущева дана в изложении The Washington Post, November 7, 1963. Цитировано в Harvey and Ciccoritti, op. cit., p. 125.

366

Михаил Кузьмич Янгель (1911 — 1971) — один из ведущих советских конструкторов баллистических ракет. Академик, дважды Герой Социалистического Труда.

367

Хрущев С. Н. Указ. соч. Т. 2. С. 459-461.

368

Хрущев С. Н. Указ. соч. Т. 2. С. 459.

369

Правда. 2 ноября 1963 г. Цитировано в Harvey and Ciccoritti, op. cit., p. 125.

370

The New York Times, November 8, 1963. Цитировано в Ibid., p. 126.

371

National Aeronautics and Space Administration, Astronautics and Aeronautics, 1963, US GPO, Washington, D.C., 1964, p. 439.

372

Данная фраза Сергея Хрущева взята из книги Siddiqi, A. A., Challenge to Apollo; The Soviet Union and the Race to the Moon, 1945-1974, NASA SP-2000-4408, GPO, Washington, D.C., 2000, p. 400. Цитировано в Logsdon, To the Moon Together?, op. cit., p. 38.

373

Более подробно о реформах Хрущева в области вооруженных сил и об отношении военных к этим преобразованиям, см. Хрущев С. Н. Указ. соч. Т. 2. С. 413-429, 468.

374

James Е. Webb, «Policy Guidance for NASA Staff», Draft, September 23, 1963, with handwritten note «agreed by phone», initialed MgB and dated 9/23. NSF, Box 308, JFK Library. Сведения о том, насколько широко данный документ был распространен среди сотрудников НАСА, отсутствуют. Цитировано в Logsdon, To the Moon Together?, op. cit., pp. 39, 40.

375

Frutkin, A., International Cooperation in Space, op. cit., pp. 116, 117. Цитировано в Ibid., p. 40.

376

The New York Times, September 26, 1963, p. 8. Цитировано в Ibid.

377

D. Н. Steininger, Memorandum for Dr. Jerome Weisner, «Jmplications of the President's Proposal for a Joint Lunar Program», September 25, 1963. Office of Science and Technology Files, Box 67, JFK Library. Цитировано в Ibid.

378

Memo for «Маc» [McGeorge Bundy] signed «Jerry» [Jerome Wisner], October 30, 1963, NSF. Box 308, JFK Library. Меморандум Визнера президенту Кеннеди от 29 октября 1963 г. на момент написания данной книги (2002-2003 гг.) все еще не был рассекречен. Цитировано в Ibid., р. 41.

379

POF, Box 84, JFK Library. Цитировано в Ibid.

380

Public Papers of the Presidents of the United States: John F. Kennedy, 1963, pp. 831, 832. Цитировано в Ibid., pp. 41, 42.

381

Данное бюро является одним из подразделений госдепартамента США, возглавляемым заместителем главы госдепа. В функции бюро входят разработка и претворение политики США в ООН, в специальных агентствах ООН, а также в других международных организациях.

382

Arthur Schlesinger, Jr., Memorandum for McGeorge Bundy, November 7, 1963. NSF, Box 308, JFK Library. Цитировано в Ibid., p. 42.

383

Все американские корабли многоразового использования типа «Спэйс Шаттл» имеют или имели имена собственные: «Атлантис», «Дискавери», «Эндевор», «Колумбия», «Челленджер» Был построен и еще один «челнок» — «Энтерпрайз» — предтеча остальных «шаттлов», но он использовался лишь для атмосферных испытаний.

384

Lt. Colonel John Н. Glenn, Jr., Memorandum for McGeorge Bundy, «Proposals Concerning Space Flight Information Negotiations with the Russians», November 4, 1963. NSF, Box 308, JFK Library. Цитировано в Ibid., p. 43.

385

Charles E. Johnson, Memorandum for Mr. Bundy, November 8, 1963. NAF, Box 342, JFK Library. Цитировано в Ibid.

386

John F. Kennedy, National Security Action Memorandum 271, «Cooperation with the USSR on Outer Space Matters». Документ воспроизведен в Logsdon, J. M., ed., Exploring the Unknown, op. cit., Vol. II, External Relationships, pp. 166, 167.

387

Ibid.

388

Добрынин А. Ф. Указ. соч. С. 97.

389

Льюэллин Томпсон — посол США в СССР в 1957-1962 и 1967- 1969 гг. В период описываемых событий — советник госдепартамента.

390

Добрынин А. Ф. Указ. соч. С. 97, 98.

391

Добрынин А. Ф. Указ. соч. С. 99.