Предисловие

Любки — это вид единоборств, существовавший когда-то на Верхневолжье. Я начал ему обучаться весной 1989 года. Ездил, можно сказать, на этнографические сборы в Ковровский район Владимирской области к учителю, прозвище которого было Поханя. Под этим именем я о нем рассказывал в предыдущих книгах и буду рассказывать в этой.

Обучать любкам я начал уже в том же 1989 году, скорее для того, чтобы освоить самому. В действительности я тогда совсем не считал себя мастером и не горел потребностью как-то ощутить себя им. Мне просто надо было понять то, с чем я столкнулся, поскольку это разрушало все мои представления и о боевых искусствах, и даже о мире. Пока был жив Поханя, я вел одну, можно сказать, подпольную группу в Иваново, где и осваивал полученные знания.

Поханя умер в 1991, осенью. И лишь зимой девяносто первого года я решил действительно обучать любкам. Перед его смертью я получил разрешение у Похани и его жены тети Кати. Можно сказать, выцыганил.

Надо сказать, что все мазыки — потомки живших на Владимирщине офеней, — к которым принадлежал и Поханя, не любили себя выставлять на обозрение и жили довольно скрытно. Поханя прямо показывал мне на своих родственников, и говорил: Ты уж помалкивай, затравят. Не меня, так их… Поэтому, когда я пытался заговаривать с мазыками о том, что люди должны знать их науку, мне каждый раз отвечали: Поучись пока. Все равно расскажешь не о том…

И Поханя отвечал так же, пока не пришло его время уходить. И лишь осенью 1991 года и он, и тетя Катя, сдались и сказали мне: Ладно, вы теперь сами умные, знаете, как жить правильно. Делай, что хочешь!

Так я получил разрешение рассказывать людям о любках, а заодно и о Хитрой мазыкской науке. Так называли они те знания, что хранили с древности, и благодаря которым считались в своих деревнях доками. И немножко колдунами.

На самом деле Хитрая наука оказалась почти целиком самопознанием. Хотя и не без чародейства. И в любках это необходимо учитывать, потому что в бою это важно.

В действительности, и это надо сказать изначально, никаких любков не было. Было искусство боя не на жизнь, а на смерть, похоже, идущее еще от пластунов. Тут, правда, надо сделать замечание.

Сейчас, с легкой руки украинских националистов, понятие пластуны почему-то стало связываться исключительно с украинским казачеством. Лично у меня в этом большие сомнения, поскольку в той местности, где я жил, то есть в Ивановской области, никаких украинских казаков отродясь не было. Стояли, правда, перед революцией астраханские казачьи части, сдерживали разбушевавшихся пролетариев.

Но вот понятия «пластун», "ползать по-пластунски" и даже «пластаться», то есть драться жестоко, и «пластаться» — идти скрытно, стелиться над землей, — были общераспространенными. И Поханя говорил, что его учили деды, которые были пластунами, то есть разведчиками в первую мировую. К тому же, не надо забывать, что эта земля была когда-то сердцевиной Ростово-Суздальского великого княжества, где воинское искусство было очень высоким, как это показывают летописи.

Поэтому у меня есть сильное подозрение, что словом «пластун» называли еще в глубокой древности разведчиков при русском войске. Но вот выжило оно только на окраинах России, в беглой казачьей среде. В России же ушло с приходом неметчины в восемнадцатом веке.

И уж точно, говоря о своих дедах, как о пластунах, Поханя не имел в виду казаков. Это значит, что даже если корни и общие, но последние века слово «пластун» имело независимое бытование как на Украине, так и в России. И в него вкладывались разные значения.

В любом случае, Поханя говорил о бое на смерть, как о том искусстве, которое передавали ему его собственные деды-пластуны, то есть войсковые разведчики. И сам он отслужил Вторую мировую войну разведчиком. Кажется, батальонным. Но это я забыл. Хотя помню удивительные рассказы про пластунов и про его собственные походы за линию фронта.

Так вот, никаких любков, как особого вида единоборств, как школы, кажется, не было. Был бой не на жизнь, а на смерть. И были стеношные бои между ватагами из разных местностей. И именно как вожак одной из ватаг Поханя и получил свое прозвище. Означает оно отца — Похана — или главу ватаги. Поханю подпоясали Поханей еще в тридцатых годах. Подпоясывали вязаными праздничными вожжами. А в девяносто первом году он слазил к себе на чердак и достал оттуда такие же для меня. Не подпоясывал, потому что не было у меня ни ватаги, ни мастерства…

Но сказал: На, время придет, сам подпояшешься.

Я так и не рискнул это сделать, поскольку не ощущаю себя мастером боевых искусств, да и ватагу так и не создал. Но когда я подпоясывал настычей — так назывались на языке мазыков наставники молодежи — мне приходилось брать на себя ответственность похани. И эта книга, пожалуй, тоже не меньшая ответственность…

Не было школы любков, как не было школы зверков или школы "бой на смерть". Дрались на смерть, на зверки и на любки.

Что такое бой на смерть, объяснять не стоит. Бой на зверки — это то, что мы сейчас знаем, как спортивные состязания, когда победить нужно любой ценой в рамках правил. Бой купца Калашникова тоже велся на зверки, почему его и наказывают за убийство противника. Он нарушил правила.

А вот бой на любки — это бой между своими без повреждений. И я до сих пор помню, как в детстве мы обязательно договаривались перед дракой, как деремся. Мы обговаривали, бьем ли под дых, ставим ли подножки и даже бьем ли в лицо. А вот старшие могли договариваться просто одним словом: на любки.

На любки дрались в стенку два конца одной деревни. С соседними деревнями дрались на зверки, а то и смертным боем. Можно ли говорить, что была школа стеношного боя? Называли ли стеношники своё искусство школой? Конечно, нет. И это не значит, что такой школы в действительности не было. Это искусство было, только оно не осознавалось так, как это привнесли нам восточные единоборства. Просто каждый деревенский парень должен был уметь драться в стенке. И учился этому с детства.

И так же каждый стеношник должен был уметь драться на любки. По крайней мере там, где у русского мужика еще не утратилось осознавание себя принадлежащим к единому крестьянскому миру. При этом, участие в стенках было почти что обязательным для молодежи, но мужики отходили от них с возрастом. А вот в любках могли повозиться до глубокой старости, выпуская молодецкую удаль там, где просто драка была уже недопустима.

На любки дрались на свадьбах и на сельских праздниках. Тоже не всегда. Но вот шутейное: Свадьба! А драку заказывали? — из того самого времени обрядовых драк, когда битва эта была необходима, чтобы очистился мир. Как битва между добром и злом на Святки, как битва между Зимой и Весной на Масленицу.

Любошники дрались на праздниках так, чтобы потешить толпу. Любошные драки велись внутри многих плясок, вроде Владимирского «Ворыхана» или Курского «Тимони». Обе эти пляски уходят корнями у глубокую древность, и явно связаны с подражанием звериным, в частности, птичьим движениям. В них ворыхан — тетерев-самец отбивает самочек у соперников. Бой здесь обязателен, но это бой за любовь, а не против врага. Чуть увлекся противником, и ты потерял цель, ты занят другим самцом, а свою любимую уже потерял…

Дрались на любки и в очистительных целях, чтобы обновить мир. Люди собирались на гулянье, и вот посреди толпы обнаруживались зачинщики будущей драки, которые начинали со сложных и хорошо узнаваемых всеми присутствующими кобений. Выкобениваться — слово до сих пор живое в нашей местности. Мало кто может объяснить, что оно значит, но зато все мгновенно узнают, что делает человек.

Сейчас пьяное выкобенивание бессмысленно, а еще век назад люди знали, зачем оно. В древности же глубина понятия была еще большей, потому что любошные кобенья уходят корнями к летописным кобям, известным на Руси с самой начальной ее поры, насколько только хватает памяти народа.

Драка на любки — это, конечно, бой, но это и не совсем бой. Это какое-то скоморошье искусство, призванное развлечь и повеселить празднующую толпу. Любошники, они же кобенщики, должны быть искусны и в слове и в бою. Настолько искусны, что толпа должна стоять очарованной.

Как вы понимаете, чтобы набить морду пьяному хаму, нужно не больше искусства, чем для того, чтобы получить от него в морду. А вот чтобы удерживать внимание людей на длинной драке, как на театральном зрелище, боем надо владеть как искусством. Такой бой, как говорили мазыки, пришел им по наследству от скоморохов. И я верю этому, потому что сам больше пятнадцати лет развлекал людей такими потешными боями. И развлекал без нареканий…

Не думаю, что любошники при этом смогут выступать на соревнованиях лучше тех, кто прямо готовит себя для соревнований. Все-таки боевые искусства требуют выбрать и посвятить себя чему-то определенному. Но любки вполне могут рассматриваться как класс спортивного совершенствования для бойцов, поскольку сохранили множество утонченных знаний о человеке и боевой схватке. Хотя лично я склонен рассматривать любки все же как оздоровительную гимнастику вроде китайского Тайцзи.

Это мягкая школа, мягкая по своей сути — деремся-то на любки.

От любков лишь один шаг до боя не на жизнь, а на смерть. Собственно, знания-то о том, как сражаться, одни и те же. Но нужно принять решение, для чего сделать выбор. Любки направлены в жизнь, любки — часть обрядов, несущих плодородие. Они — для использования внутри общины.

Если у кого-то появится желание использовать любошные знания для спортивного применения или для применения воинского, ему придется не просто изучать приемы, но и пересматривать само мировоззрение любков.

Впрочем, те же люди ходили на врага, и как Поханя, возвращались с войны без единой царапины…