Глава 4. Проблемы

Я не буду играть за Францию, пока ее тренирует Анри Мишель. Больше о нем не говорите. Это выбор между мной и Мишелем. Пусть все знают, что я считаю его одним из наименее компетентных людей в мировом футболе. И я недалек от того, чтобы считать его мешком с дерьмом».

Эти слова, произнесенные 20 августа 1988 года, были, готов признать, объявлением войны. Это заявление стало особенно дерзким оттого, что сделало 22-летнего игрока врагом тренера национальной сборной Франции.

И все же я не такой плохой, как вас, возможно, заставили думать, Не верьте всем тем моим портретам, которые рисует пресса, Не верьте слухам или словам, которые начинают перевираться сразу же после того, как я их произнес. Вы научились любить меня или ненавидеть, в зависимости от того, как вы смотрите на происходящее. В таком случае мне лучше рассказать, как все было на самом деле, ибо многие истории из моей французской карьеры отправились за мной и в Англию, увы, в еще более искаженном виде.

Самая идиотская из них касается событий, имевших место в конце сезона 1989 года.

В то время в Шато Айя, фешенебельной штаб-квартире «Бордо», заправляли Клод Без и его ассистент Дидье Куэку. Однажды утром, перед уходом на тренировку, я увидел, что моя собака Балрин лежит, растянувшись на террасе. Она невыносимо жалобно скулила — это была мольба о помощи. Как я потом узнал, у нее только что случился сердечный приступ. В панике я позвонил ветеринару, но, к сожалению, то был выходной день. Я был убит видом страданий своей собаки. Только тот, кто любит животных, может понять, что значит потерять друга, который был со мной на протяжении двух лет. Я пропустил тренировку и появился в клубе лишь после полудня.

Много позже, когда я уже был в «Монпелье», президент клуба Луи Николлен дружески болтал со мной через несколько часов после того, как я подписал контракт. Но в его глазах было заметно беспокойство: «Скажи мне, Эрик, ты ведь не будешь пропускать тренировки, правда?»

Я хотел извинить этот вопрос тем, что организация сложного трансфера — дело хлопотное и утомительное. И потому мне пришлось отнестись с пониманием: двойной трансфер Кантоны и Стефана Пая в «Монпелье» был слишком серьезен, чтобы не отразиться на нервах президента. Я изобразил удивление: «Вы что, шутите, президент?» — «Нет, нисколько, В «Бордо» Дидье Куэку предостерег меня, что ты прогульщик».

На самом деле в «Бордо» я пропустил всего одну тренировку в то утро, когда умерла моя собака. Теперь вы видите, какой вред могут причинить недоброжелательность и любовь к вымыслам — из-за одного-единственного инцидента я приобрел дурную репутацию, которая сопровождала меня из клуба в клуб.

Я нисколько не жалею о том, что сделал в своей жизни, и, если бы мне снова пришлось повторить все завтра, поступил бы точно так же. Тот, кто сожалеет, не может смотреть на себя в зеркало. Разочаровывая других людей, он прежде всего разочаровывает самого себя.

Если ты взрослеешь, это вовсе не означает, что ты должен предать свою юность и ее склонность к крайностям. Я, несомненно, изменился: теперь я бы уже использовал иные слова, говоря об Анри Мишеле, но все равно был бы настроен против него так же, как и тогда. И точно так же я вступил бы в борьбу с Жан-Клодом Лему, если бы было нужно (эту историю вы сможете прочесть дальше в этой главе). И вместе, уверен, мы бы все равно выиграли Кубок Франции. Я бы никогда не стал уважать Раймона Гуталса, тренера «Марселя», потому что он никогда не уважал своих игроков. И я всегда буду повторять, что встретил истинного джентльмена в лице Франца Беккенбауэра, когда он пришел в «Марсель», и то же самое относится к Мишелю Платини.

Итак, со всей честностью, я буду вновь переживать все эти события, чтобы попытаться найти ответ на вопрос: почему я приобрел репутацию трудного игрока, создающего проблемы? И, проведя более десяти лет в профессионала ном футболе, должен сказать, что этих событий не так много, как некоторым хотелось бы верить.

Наверное, самый противоречивый инцидент случился летом 1988 года, когда я уже больше года играл за национальную сборную и выступал также за молодежную команду. Но начало истории было положено за год до этого.

12 августа 1987 года сборная Франции прибыла в Берлин, где еще стояла стена. Мы сыграли не лучшим образом, и Западная Германия выиграла — 2:1. Но именно в том матче я забил свой первый гол в футболке сборной — в день своего дебюта. Вскоре после этого люди стали говорить и писать о том, что Франция наконец нашла нападающего, которого ей не хватало долгие годы.

. Но в то время как в раздевалке молодежной сборной Марка Буррье рекой текло шампанское, национальная команда Анри Мишеля испытывала проблемы. 14 октября 1987 года Норвегия сыграла с нами вничью на «Парк де Пренс». Разница между двумя французскими сборными в то время казалась огромной.

Месяц спустя, 18 ноября, Восточная Германия приехала и устроила нам взбучку — 1:0. На, глазах 26000 зрителей мы проиграли последний отборочный матч чемпионата Европы. Вскоре мы не сумели попасть и на чемпионат мира. . А в молодежной сборной все было иначе. Мы сокрушали всех соперников без видимых усилий. Юность дерзка, особенно когда чувствует свою силу. Играя за первую сборную, я жалел о том, что не испытываю той радости, которую приносит каждый матч за молодежку, руководимую типичным южанином, добрым, мягким и полным энтузиазма Марко Буррье.

Анри Мишель, диспетчер великой команды «Нанта» 60-х, был, на мой взгляд, прекрасным игроком, но плохим тренером. Руководитель в любой области должен уметь выдерживать бремя давления и ответственности, как бы сурово его ни критиковали. Меньше чем за два года Анри Мишель попробовал в своей команде 50 игроков. Мне казалось, что при комплектовании сборной он слишком часто позволял себе поддаваться влиянию комментирующей его действия спортивной прессы.

Когда ты не уверен, ты боишься.

И тогда я взорвался. Как всегда, я сказал именно то, что думал, не скрывая ничего. Товарищи по команде думали точно так же, но им не хватило смелости сказать то, что могло бы сбросить их с пути, намеченного для них с самого детства. В специальных футбольных школах, как и в армейских тренировочных лагерях, главный закон прост и однозначен: не задавай вопросов! Многие из моих партнеров усвоили урок. Я, должно быть, позабыл его.

В предшествовавшие моему срыву месяцы в личном плане у меня все складывалось очень хорошо. 23 марта 1988 Года в Бордо мы выиграли у Испании — 2:1. На протяжении двух лет мы играли плохо и разочаровали своих болельщиков. Победа над Испанией, хоть это и был товарищеский матч, посеяла зерна надежды на возрождение. Голы Пасси и Луиса Фернандеса придали нам сил. Я чувствовал себя хорошо: я люблю выигрывать.

Но празднования только начинались. Месяц спустя в Греции наша молодежная сборная в первом финальном матче чемпионата Европы добилась ничьей — 1:1, что давало нам прекрасные шансы на победу дома.

Будущее французского футбола представлялось радостным и светлым.

«Марсель» купил меня летом за 22 миллиона франков (тогда это было около 2,3 миллиона фунтов). Я сразу оказался в центре внимания французского футбольного мира; у меня не было времени ни на ошибку, ни на адаптацию к новой команде. Прошло пять матчей в новой футболке, а я так и не забил ни одного гола, хотя несколько все же создал.

17 августа 1988 года я забил свой первый гол за «Марсель» «Матра-Рэсингу» — команде, в которую едва не перешел. На следующее утро тренер национальной сборной объявил состав из 16 игроков на матч с Чехословакией на «Парк де Пренс». Меня среди них не было. «Эрик сейчас не в лучшей форме», — прокомментировал Анри Мишель. После всего того, что произошло, это было жестокое разочарование.

И вот в субботу, 20 августа 1988 года, по-прежнему не в лучшей форме, я забил очередной гол «Страсбуру» в матче, в котором все у меня получалось. Мы выиграли 3:2 на глазах 40000 зрителей, а после матча я взорвался.

Свет, хлопушка, мотор! Камера включается, и в раздевалке Страсбурга происходит переполох. «Канто» теряет контроль и называет тренера сборной «мешком с дерьмом». Какая замечательная сцена!

Я очень быстро испугался, поняв, что попал в ловушку собственных слов. Но публика в тот вечер запомнила лишь эмоционально взвинченного молодого человека. Худшее она, без сомнения, додумала. Увидев себя позже на телеэкране и страницах газет, я испугался. Мрачное лицо во весь экран и акцент на словах «мешок с дерьмом».

Публика не зла. Она верит не всему, что видит, но то, что она увидела тогда, испугало меня. Я сказал все честно, но вид у меня был неуклюжий. Мне следовало постигать искусство коммуникации. История французского футбола запомнит, что я в определенном смысле подготовил почву для других.

Я выполнил роль бикфордова шнура. Когда меня подожгли, последовавший взрыв убедил всех в том, что страдания французской сборной могут закончиться и мы сможем возродиться. Я публично извинился за свое выступление и попытался объяснить ситуацию Анри Мишелю. Но наказание все же последовало. Вечером 9 сентября меня официально отстранили от сборной на год. Мне было запрещено проводить пять международных матчей, и я не смог сыграть в ответной финальной встрече за молодежную сборную с Грецией.

22 октября в Никосии национальная команда сыграла вничью 1:1 с Кипром. Результат был унизительный, и головы полетели. Первой — голова Анри Мишеля. Его сменил Мишель Платини.

Три месяца прошло после моей вспышки в Страсбурге. Все, что я сделал, — это сказал несколько глупых слов. Своим друзьям я объяснил, что в следующий раз буду правильно излагать свои мысли, но пусть мои враги знают, что я не собираюсь сворачивать с избранного пути. Молодой человек имеет право бунтовать. Я зажег факел, и битва началась. Многие решили воспользоваться возможностью и принялись стрелять в меня.

Но в конце концов все это было не так важно. Анри Мишелю пришлось уйти, и он ушел.

Игрок, который бросает футболку на землю, даже он забил три гола в матче, должен быть наказан, ибо не этого мы ждем от спорта. Это не сочетается с моим представлением о футболе в целом и о футболе марсельского «Олимпика» в частности».

Эти суровые слова были сказаны Бернаром Тапи 30 января 1989 года. Действительно, его взгляд на футбол противоположен моему. Недавние события показали, что его возвышенные идеи не препятствуют куда менее достойному поведению, по крайней мере в отношении того, что для меня представляется существом спорта.

В любом случае, в Седане а ходе товарищеского матча между «Марселем» и московским «Торпедо», сбор от которого шел в помощь пострадавшей от землетрясения Армении, я понял, какой силой может обладать созданный кем-либо образ. Я всего лишь бросил футболку на землю, и мое будущее в Марселе оказалось туманным. До меня подобное решился сделать английский игрок Лори Каннинхэм.

Это случилось на стадионе «Велодром» 14 мая 1985 года, когда «Марсель» играл с «Лансом» и должен был победить, чтобы остаться в первом дивизионе. В начале игры Каннинхэм был заменен на Эрика Ди Меко. Он был так расстроен, что бросил футболку на землю. Публика отреагировала на этот жест свистом,

В Седане на маленьком местном стадионе работали телекамеры, и единственное, что они показывали в тот момент, — игрок с обнаженным торсом, уходящий в раздевалку.

Каждый раз, видя свою куклу в сатирической передаче французского телевидения, я замечаю, что наиболее часто она повторяет мой жест, выражающий раздражение. Смешно. Мне нравится Пикассо (так назвали эту куклу из-за моей любви к искусству), и я думаю, что то, что он говорит и делает в студии, никому не приносит вреда. «Ах! Но какой же пример вы подаете молодым людям?» — скажете вы мне. На это я отвечу, что, по-моему, пора перестать относиться к сердцам и душам молодых, как к глине, из которой вы можете слепить все, что вам угодно. Я здесь не для того, чтобы кого-либо учить; не вижу себя в этой роли. Люди сами должны думать и работать над собой.

Дети тянутся туда, где находят искренность и подлинность. Работая так, как я работаю на протяжении всей своей карьеры, я никого не предаю, и люди это знают. Не думаю, что было бы правильно учить их подавлять свои эмоции во имя установленного порядка. Неужели процесс превращения молодого человека во взрослого гражданина заключается в том, чтобы научить его покорности?

В Седане, как потом в Ниме, я хотел сказать публике, что её обманывают, ибо чувствовал, что руководство хочет сделать из меня козла отпущения. Меня было слишком легко подставить под огонь.

Разумеется, пресса тоже подключилась к атаке, свидетельством чему может служить комментарий журналиста Дени Шомье на страницах газеты «Экип»: «Этим жестом Кантона практически потопил себя». Публике показали лишь одну сторону истории.

Эти замечания не очень помогли, и лучшим моим ответом является тот факт, что корабль по-прежнему плывет. В действительности этот жест — естественная часть моей личности. Я принимаю на себя ответственность за это. Наверное, есть более красивые и более отвратительные личности. Великое качество того, кто хочет нравиться любой ценой, — умение скрывать от публики определенные вещи, за которые его могут осудить. Для того чтобы хотеть нравиться, нужно иметь специфический талант. У меня этого таланта нет.

Для подобных критиков хуже всего то, что у меня есть огромный недостаток: я не придаю никакого значения тому, что обо мне говорят. То, что доставляет мне удовольствие, находится внутри меня: например, уверенность в том, что я провел хороший матч, а вовсе не то, что об этом говорят другие. Невероятно, но многие игроки предпочтут увидеть свою фамилию в газете в связи с упоминанием об автоголе, нежели забить мяч в чужие ворота, но чтобы об этом никто не знал.

Я никогда не изменю стиля отношений с публикой, прессой и телевидением. Если бы у меня не было силы характера отвечать за свои слова, за десять лет своей карьеры я бы непременно утонул. И никто не пришел бы мне на помощь. Я оставляю все политикам и нашим тренерам — пусть они будут достаточно гладкими, чтобы скрывать свои эмоции. Не думаю, что мне следует идти по этому же пути.

Должен признать: меня не огорчает тот факт, что я был осужден и дисквалифицирован человеком, чья деятельность, Как доказало правосудие, основывалась на лжи и махинациях. Президент «Марселя» через три дня после инцидента в Седане пригрозил отправить меня в клинику. Хвала Господу за то, что я избежал смирительной рубашки! Позже клуб осознал свою ошибку: после того как моя игра помогла «Монпелье» выиграть Кубок Франции в 1990 году, «Марсель» вернулся за мной.

Бросив майку, я был не прав. Но только с точки зрения того образа, который был создан после этого жеста, и с точки зрения моей карьеры.

За более чем восемь лет совместной жизни с Изабель мы, как мне кажется, нисколько не утратили определенных ценностей. Я заслужил право идти по жизни с высоко поднятой головой. И снова семья помогла мне и поняла меня.

После того как я был дисквалифицирован за бросание футболки, я решил отправиться в Барселону к моему другу Мишелю Пинеде, который играл за «Расинг» из Сантандера в первом испанском дивизионе. Воздух Рамбласа пошел мне на пользу. Каталонские ночи в то время были прекрасны, а встречи с моим дедом Педро помогли мне привести свои мысли в порядок. Мы не виделись уже несколько месяцев. Только слушая радио, он получал представление о моих трудностях. Насыщенная жизнь воспитала в нем прекрасное чувство юмора, так что мой дед лишь посоветовал мне быть чуточку благоразумнее.

Через две недели я собирал чемоданы, готовясь отправиться в Бордо. Меня одолжили «Жиронде» до конца чемпионата. Разочарование от провала в «Марселе», по крайней мере внешнего, не дало повода для сожалений. Игроки команды, которую Я покидал, забыли об этой дурацкой майке и не держали на меня зла.

Думаю, это доказывает, что в том обществе я никогда никому не пытался привить свои идеи. Мне не хотелось, чтобы другие думали так же, как я. Единственное, к чему я стремился — уважение к моему образу мыслей. Мир спорта изменился. Футбол настолько стал политической и коммерческой игрой, что его актеры — игроки — утратили право голоса. Так сложилось, что я совершил смертный грех, раскрыв рот, и если я допустил некоторые ошибки в выражениях, то по крайней мере у меня хватило мужества до конца придерживаться той идеи, которую я высказал.

Теперь я понимаю, что людей огорчил не сам факт бросания футболки, а тот человек, который ее бросил. И мои оскорбления в адрес Анри Мишеля уже не давят на меня так сильно, как раньше, ибо сегодня я знаю о плане его смещения, жертвой которого он стал несколько недель спустя.

Эдуард Мюнх, художник начала XX столетия, постоянно изменял свои работы под влиянием настроения. Он был честным человеком. Кто может утверждать, что каждое утро просыпается в одном и том же состоянии духа?

Вот почему я так восхищаюсь художниками: они должны воздействовать на наши чувства и отчитываются только перед собой. У них нет права хитрить перед кем-либо, поскольку такой обман очень быстро раскрывается.

В мире футбола очень мало людей, которые обрели такое чувство бессмертия: Пеле, Марадона, Платини. Их образы столь сильны, что одного упоминания их имен достаточно для того, чтобы вспомнить, как они играли. Что же касается меня, то, не желая показаться нескромным, скажу: я буду счастлив, если мои голы за Францию или «Манчестер Юнайтед» дадут вам что-то, о чем вы будете мечтать. Все остальное не имеет значения.

Я все еще верил в «Марсель». Я пришел в этот клуб потому, что в дни матчей он обладал силой возбуждения страсти в людях, живущих по соседству. И что из того, что я больше не нравился Бернару Тапи? Пусть не беспокоится: мне он тоже больше не нравился.

Жан Тигана ждал меня, когда мой самолет приземлился в аэропорту Мериньяк в Бордо. Дети Кайоля всегда находят друг друга. Мы отправились в «Новотель». Спать.

Однажды, я твердо это знал, я вернусь в Марсель.

Осуждение человека только за то, что он другой, называется лишь одним словом: нетерпимость».

(Мишель Нэ-Шалляль, «Экип», 26.10.89г.)

В «Монпелье» я подрался в раздевалке с товарищем по команде Жан-Клодом Лему. Пресса уничтожила меня, клуб грозил выгнать, а потом вернул в команду, которая в итоге выиграла Кубок Франции. Что за сезон!

Лето 1989 года началось так: два футболиста, два друга, долгое время мечтавшие играть вместе, наконец-то воссоединились под одним знаменем: Пай и Кантона в «Монпелье». Слово «единство» включает в себя множество чувств. Я вновь обрел брата, проделав около сотни километров на запад вдоль побережья от Марселя.

Клуб и город Монпелье жаждали побед. Монпелье-ля-Пайяд умер. Теперь город назывался Монпелье-Эро. 16 июля 1989 года, когда подписывались наши контракты, вокруг президента клуба Луи Николлена собралось много народу. Стефан Пай и я были счастливы. Это было простое счастье. Мы хотели вместе совершить много славных дел на глазах пылких зрителей стадиона «Моссон».

Я согласился на двукратное сокращение своей зарплаты, чтобы играть со Стефаном. Эта сумма была значительно меньше той, которую сулило клубу, городу и региону присутствие на футбольном поле игроков с такими именами, как Пай и Кантона. Стефан пришел из «Сошо». Потратив на нас солидные деньги, Луи Николлен взваливал на свои плечи огромное бремя ответственности.

Однако по другую сторону этого двойного трансфера потихоньку зрела горечь. Поначалу внешне она никак не проявлялась, но по прошествии нескольких недель все вылилось наружу.

В Лилле после поражения атмосфера разрядилась грозой. Следует помнить, что еще до моей стычки с Жан-Клодом Лему вопрос о попадании «Монпелье» в Европу по итогам сезона уже не стоял. Более того, впору было задуматься о том, как избежать вылета во второй дивизион. «Монпелье», закончивший предыдущий сезон в верхней половине турнирной таблицы, мечтал о славе, и эти мечты были широко разрекламированы перед началом сезона 1989/90. Но в итоге все превратилось в кошмар. Кислые выражения на лицах спонсоров, обеспокоенность руководства клуба, лихорадочные настроения в городе, поддерживаемые мэром и его помощниками. Эйфория после успеха иногда заставляет вас забыть небольшие разногласия, которые вполне естественно возникают среди группы людей. Но только поражения и неудачи позволяют реально оценить стабильность положения клуба.

Многие верили в то, что «Монпелье» тонет из-за нас с Паем. Клуб скатился на самое дно к субботе, 27 сентября 1989 года. Поражение в Лилле стало последней каплей.

Красивый план, разработанный Луи Николленом и тренером Эме Жаке, выглядел нормально на бумаге, но руководство «Монпелье» претворяло его в жизнь, не заботясь о страховке. Все ожидали, что сбалансированная команда в течение считанных недель сможет пережить процесс смены поколений и развиться. Нашей задачей было играть каждую субботу «Волшебную флейту» на «Моссоне». Идеальная гармония красоты и голов.

Подобные ожидания были ошибочными.

После финального свистка в ту самую субботу в раздевалку лилльского стадиона прошла группа израненных людей. В коридоре Жан-Клод Лему пробормотал что-то Дер Закарьяну — я понял это так, что нападающие, то есть Стефан и я, сыграли слабо. Стрела попала в цель. Теперь мне уже слишком поздно пытаться объяснить. Я бросил свои бутсы в лицо Лему. Жан-Клод ответил тем же. Внутри раздевалки драка развернулась с молниеносной быстротой. Дверь открылась, и все стихло. Но я уже был наказан. Исключен. В считанные часы радио и газеты приступили к раздуванию «дела Кантоны».

Позже Луи Николлен пожалел о тогдашнем решении не принимать никаких мер. Его действия против меня преследовали лишь одну цель — расшевелить всех, а не лечить болезнь, засевшую глубоко. Наш корабль уже дал трещину. Игроки практически не разговаривали друг с другом, и отрицательный заряд накапливался еще до того, как я пришел.

Однако было ясно, что именно меня будут считать символом падения «Монпелье-Эро».

Мне было 23 года, и на меня уже несколько раз жаловались. Я оскорбил тренера национальной сборной, бросил футболку «Марселя». А что еще было? Вечер с американским актером Микки Рурком, которым я восхищался за его независимость и бунтарство. Также признавался я и в симпатиях к Изабель Аджани, которая сумела сыграть сложные и неоднозначные роли в таких фильмах, как «Подземка» и «Камилла Клодель». Я восхищался ею за то, что она всегда была самой собой. Еще была моя страсть к бою быков и нетерпимость к несправедливости. И любовь к людям необычным, оригинальным — от общения с ними всегда можно получить больше.

Честно говоря, у меня никогда не было возможности сказать о том, каким благородным был Жан-Клод Лему. Признаю, я спровоцировал его в раздевалке в Лилле, а он лишь ответил мне. Мы подрались. Но девять месяцев спустя мы вместе несли по «Парк де Пренс» Кубок Франции, выиграв в финале у «Матра-Рэсинг» — 2:1.

Луи Николлен отстранил меня от всех занятий в клубе. Лишь десять дней спустя я вернулся в команду. Полдюжины игроков подписали петицию против меня, но через неделю трибуны «Моссона» скандировали мое имя. Стефан Пай был не единственным, поддержавшим меня. Заодно с ним были Жулио Сезар, Ноно, Суврейн, Лоран Блан и Карлос Вальдеррама.

С течением времени руководство «Монпелье» поняло, что короткий обмен ударами в раздевалке пошел всем на пользу, когда обо всем было забыто. Подобно шторму он расчистил небо.

К концу недели Жан-Клод выбросил из головы нашу стычку и отказался выть вместе с волками. Так или иначе, мы, похоже, все друг другу сказали. Страница перевернута. Было ясно, что мы дошли до этой крайности в результате не одного дня и даже не одной недели непонимания.

В среду, 1 ноября, я снова участвовал в тренировке.

А потом, возможно, по совпадению, мы стали играть лучше. Вскоре предстояло родиться спортивной сенсации года. Наше место в первом дивизионе было теперь вне опасности. Оставался еще Кубок Франции, о котором мечтает каждый. В мае и июне я играл с новым воодушевлением и был счастлив оттого, что вновь обрел свою лучшую форму.

Когда 15 мая 1990 года мы играли с «Сент-Этьенном», трудно было сказать, то ли горячий пот струился по лицу сидевшего на трибуне Луи Николлена, то ли капли дождя, промочившего до нитки всех зрителей.

В Сент-Этьенне я был на высоте. Полуфинал Кубка Франции. Играть с командой, увидевшей свет после долгого пребывания в подземелье, очень нелегко. Мы слишком жаждали победы, чтобы проиграть «Сент-Этьенну». И когда мяч попал ко мне после точно выверенного паса Кадера Ферауи слева, я ударил с лета — 1:0.

«Монпелье» — в финале Кубка Франции. Мы с Жан-Клодом Лему обнялись на поле. Вечером мы встретимся в одном из винных погребков Нима.

Через два дня в другом полуфинале «Марсель» на «Beлодроме» проиграл «Матре» — 0:1. Теперь, чтобы попасть в Европу, нам надо было выигрывать на «Парк де Пренс».

8 июня 1990 года «Монпелье», по-прежнему набиравший обороты, выиграл Кубок Франции на глазах 45000 зрителей. Это, конечно, был не самый красивый финал, но матч выдался очень напряженным. Драма, которая заставляет вас забыть обо всем.

Нам потребовалось дополнительное время, чтобы добиться победы — 2:1.

Кубок наш. «Монпелье» может пить шампанское на Елисейских Полях в честь победы. А мы с Жан-Клодом Лему поднимем бокалы друг за друга. Этот успех наш: он принадлежит игрокам и тренеру Мишелю Мези, сумевшему найти нужные слова, чтобы воодушевить упавшую духом команду.

На следующий день, когда мы вернулись в Монпелье, тысячи болельщиков ждали нас на площади Комеди, желая отпраздновать с нами эту выдающуюся победу и посмотреть на заветный трофей. Это радостное сборище заставило меня окончательно забыть обо всех проблемах, возникших в начале сезона.

«Тот, кто не знает, — дурак. Но тот, кто знает и ничего не говорит — преступник».

(Бертольд Брехт)

Моя книга не будет обвинительной речью против Бернара Тапи. Я уже признал, что как человек он мне не нравится. Но я хочу уничтожить систему, созданную такими людьми, как он, ибо, честно говоря, такую же систему используют и президенты других клубов. Я предоставляю другим право помогать следственным органам, которым наверняка потребуется больше свидетелей, чтобы добиться прогресса в своих расследованиях. Но, с другой стороны, никто не вправе заставить человека молчать.

Мне было шесть лет. Каждое утро, просыпаясь в своей комнате, где мы спали вместе с братом Жоэлем, я вскакивал, чтобы убедиться, что моя спортивная сумка не пропала, а бутсы начищены до блеска. С четырех лет я, охваченный страстью к футболу, играл каждый день. На залитых солнцем улицах, на клубном поле «Кайоля», на пустырях, на берегу, в саду дома моих прародителей. Где бы я ни был, без мяча я обойтись не мог.

Никто никогда не заставлял нас играть в футбол и не следил за тем, как мы это делали. И сегодня эта игра должна принадлежать нам — тем, кто ее любит. Футбол — достояние тех, кто влюблен в него настолько, что хочет сделать в нем карьеру. Мы жили в райском саду. Деньги и обман растоптали его и топчут до сих пор.

Моя мечта была разбита. Я расстроился, поняв, что мы, игроки, являемся лишь товаром, переходящим из клуба в клуб. Я был свидетелем обмана в работе и видел, таблетки, которые нам советовали принимать в раздевалках, чтобы лучше играть.

Да, мы всего лишь дорогой товар. Сознание этого поможет вам успешнее проводить переговоры с работодателем, потому что вы будете понимать, как вас видят другие.

Не секрет, что рынок товаров и рынок людей не приносит нам добра, и теперь европейский футбол включился в эту торговлю. На большой шахматной доске футболисты — это пешки, приносящие деньги и славу.

Сегодня президенту или председателю правления клуба приходится думать не только о том, как создать гармоничную и эффективно действующую команду. Он должен победить любой ценой, потому что победа приносит деньги, которые, в свою очередь, приносят власть. Не колеблясь, угрожай, изменяй правила, подчиняй себе игру, чтобы укрепить свою власть. Во имя этой цели нас, спортсменов, используют, как используют и судей, и зрителей.

Футбольный «бизнес» зародился не во Франции. Здесь мы лишь раболепно копируем методы и приемы, используемые повсеместно, копируем, доводя порой до абсурда.

Я никогда не привыкну к тем спектаклям, которые разыгрывают президенты французских клубов, делающие вид, что разбираются в игре, лучше нас, актеров. Они беспокоятся за свои деньги, за своих спонсоров, за свой имидж. Но они будут удивлены, узнав, что в Англии, например, президент клуба редко отважится выпячить себя. Публика зачастую даже не знает имен президентов клубов — она знает лишь тренеров и игроков. В

Англии, в «Лидсе», в «Манчестере» и других клубах, звездами являются игроки. Это они выигрывают и проигрывают матчи. Они заставляют трепетать трибуны «Элланд Роуд», «Анфилда» и «Олд Траффорда». Очень редко президенты попадают на страницы газет, хотя вкладывают в свои клубы ничуть не меньше денег, чем их французские коллеги. Посетив музей такого клуба, как «Манчестер Юнайтед» или «Ливерпуль», вы поймете, какое значение имеет история спорта в Великобритании, и какое уважение испытывают все к этике игры. В Англии клуб всегда остается верен духу спорта.

Я искренне считаю, что система, вынуждающая администраторов выдвигаться вперед, заслоняя собой игроков, представляет собой огромную опасность. Люди без совести используют худшие методы, какие только можно себе представить.

Там, где есть деньги, есть и обман — эти два понятия вместе идут по жизни. Я бы хотел, чтобы все знали, сколько есть футболистов, играющих не только для того, чтобы делать деньги. Так и в театре или кино актер, для которого самое главное исполнить роль, а не получить за это вознаграждение, — далеко не редкость. Для того чтобы понять это, нужно лишь любить игру.

Благодаря потоку репортажей и фотографий со всего мира в чемпионе часто видят примадонну. Он — звезда. Но когда Карл Льюис на чемпионате мира в Токио в августе 91-го побил мировой рекорд на стометровке, он плакал — это были слезы человека, переполненного эмоциями. На Олимпийских играх 1992 года в Барселоне, когда молодой бегун из Эфиопии Дерарту Тулу, чемпион в беге на 10000 метров, покидал стадион, держа за руку второго призера Элану Мейера из Южной Африки, мир вздрогнул, наблюдая за этой сценой примирения. Когда Ален Жиресс 13 июня 1982 года потрясал кулаками воздух Севильи, забив третий гол в ворота Германии, можно было быть уверенным в том, что его радость никоим образом не связана с премией за победу в матче.

Только спорт может дать нам это сокровище. Но такое богатство должно внушать уважение. Поэтому, говоря об обмане, я считаю, что необходимо включать в этот ряд и тех, кто стремится купить победу, подобно чемпиону, принимающему лекарства, чтобы быть сильнее. Что хорошего может случиться с бегуном, идущим на обман перед стартом на стометровке, или игроком, принимающим таблетки амфетамина до начала матча? Ничего.

То, что я видел, вращаясь в футбольных кругах за десять лет своей карьеры, приводят меня к грустной мысли: наша мечта растворилась в тумане лжи. Но мы должны выжить. Словно по совпадению, те, что наиболее испорчены коррупцией, были счастливы осудить Марадону. Какое лицемерие! Очень важно то, что Диего Марадона принимал кокаин вовсе не для того, чтобы быть лучшим игроком на поле. Его личная жизнь меня не касается. А вот Бен Джонсон использовал медицинские препараты, чтобы быстрее бегать, а значит, он обманщик.

Международный футбол избавляется от игрока, чья левая нога навсегда останется бессмертной, а в то же время каждую субботу во Франции футболисты творят куда более грязные дела, принимая таблетки перед выходом на поле. Я никогда не выходил на газон с помощью каких-либо препаратов — по ряду причин.

Спортсмен, принимающий лекарства, предает не только свой спорт. Он также разрушает и доверие публики, которая восхищается его выступлением. Как может футболист, глотающий таблетки, смотреть на себя в зеркало после душа в раздевалке, встречаться с журналистами, давать автографы, радоваться своим голам? По-моему, должно быть очень трудно играть в ложь и лгать в игре. Что касается меня, то я всегда отказывался от этого. Где бы я ни играл, это играли мое тело, моя голова, мои глаза. Даже если иногда это тело было измотанным, уставшим или травмированным, оно всегда оставалось чистым и здоровым.

Однажды я объясню своему сыну Рафаэлю, что спорт нельзя называть приносящей радость человеческой деятельностью, если ты при этом подстегиваешь себя подобно тому, как бьют лошадей перед скачками. Лучше я сыграю плохо, но не буду врать таким образом. Лучше свистки трибун, чем приветствия проходящему поезду, коптящему небо.

Обманывать зрителей, которые платят за то, чтобы посмотреть игру, обманывать соперника, обманывать себя самого — все это я нахожу неприемлемым.

Я могу сказать тем, кто подумывает о подобном обмане, лишь одно: пожалуйста, не губите нашу мечту! На солнечных улицах Марселя, посреди тумана и луж пригородов Ланса, у высотных домов Обервилье, на пляжах Атлантики, в холоде Лоррэна, на пустырях Сент-Этьенна всех мальчишек притягивает мяч. Во всем мире — в Рио и Буэнос-Айресе, Неаполе и Ливерпуле — дети лелеют одну мечту. Жить с мячом. Когда-нибудь, возможно, футбол станет их работой. Они убеждены, что нет ничего прекраснее радости трибун, сопровождающей мяч в сетку ворот. И они правы.

Когда я вижу их, когда они прикасаются ко мне, тихо разговаривают со мной, я хочу, чтобы эти манчестерские мальчишки были счастливы и убедились в том, что встретили игрока, похожего на них гораздо больше, чем они себе представляли. Они любят благородный спорт, даже сейчас, когда нашей мечте изо дня в день угрожают могильщики из футбольного бизнеса.