Глава 2. Солнце Кайоля

Я сын богатых родителей. Но для нас богатство — это вовсе не деньги, не роскошь и не большие траты. Я бы очень хотел, чтобы все дети, которые просят у меня автограф, были воспитаны в уважении к тем же человеческим ценностям, что и я, так, как воспитала меня моя семья на склонах марсельских холмов. Это было бы великолепное начало жизненного пути для каждого из них.

Я родился весной, 24 мая 1966 года. Спустя пару месяцев Англия выиграет на «Уэмбли» чемпионат мира благодаря бомбардиру Джеффу Херсту, Бобби и Джекки Чарльтонам, а также тому, кого называли «летучим голкипером», — Гордону Бэнксу. 30 июля на глазах 100000 зрителей Херст забьет Западной Германии три гола. Англия выиграет — 4:2, и в Лондоне наступит праздник. Этот праздник, прокатится по всей стране с севера на юг и с запада на восток и достигнет ее самых удаленных уголков.

1966 год. Гастон Дефер уже более 20 лет руководит «Марселем». А та, которая 20 лет спустя станет моей женой — Изабель, бегает где-то по улицам Оранжа. Маленькая девочка играет на солнце. «Битлз» уже давно покинули ливерпульскую «Пещеру», где они в свое время дебютировали в сердце кварталов, застроенных домами из красного кирпича. Их песня «Paperback Writer» скоро станет хитом и облетит весь мир. Жерар Филипп, величайшая звезда французского кино 60-х, овладевает сердцами молодых девушек. Русские посылают в космос ракеты с космонавтами.

И в это время, через три года после Жана-Мари, за полтора Года до Жоэля, я появляюсь на свет в ковчеге семейства Кантона. Не могу придумать другого слова, которое точно охарактеризовало бы дом моего детства. Словарь Лярусса так определяет слово «ковчег»: «Дом, в котором живут вместе, одной семьей, люди разных поколений — иными словами, мать, отец, дети и внуки».

И по сей день жители Кайоля удивляются, как Кантона сумели построить этот прилепленный, как гнездо к склону горы дом, из которого виден весь район. Но удивляться может лишь тот, кто не знает, каким решительным и сильным был мой дед Жозеф, каменщик по профессии.

Надо сказать, что наш дом весьма необычен. Летом 1955 года Люсьен, моя бабушка по отцовской линии (она занималась мелкой торговлей), путешествовала по окрестностям, покупая и продавая различные товары, и набрела на место, которое ей очень понравилось. Это место находится на границе 11-го и 12-го округов Марселя, куда вскоре Люсьен и переехала вместе с Жозефом и их единственным сыном Альбером. Они устроили свой дом в пещерке площадью девять квадратных метров, о которой вскоре заговорили в деревне. Ко времени моего рождения та пещерка стала лишь одной из комнат, а остальная часть дома была надстроена сверху.

Жители Марселя каждое воскресенье отправляются семьями на пикник и предпочитают останавливаться на холме, с которого открывается чудесный вид. Мне же не нужно было дожидаться воскресенья, чтобы полюбоваться на окрестности: этот замечательный пейзаж был у меня перед глазами все мое детство. Такую красоту трудно себе представить: мы видели весь город как на ладони, а вдали можно было разглядеть холмы Гардабана и Кассиса. В хорошую же погоду были видны и отдаленные поселения — Обань, Сен-Марсель и Вьерж-де-ля-Гард.

Во время войны немцы избрали этот район для своей штаб-квартиры, поскольку отсюда было видно все вокруг, а пещеру, которой предстояло стать нашим домом, они, придя сюда в 1940 году, использовали в качестве наблюдательного поста.

Первая зима моих прародителей в Марселе — в 1955 — 56 годах — была очень суровой и оставила у них тяжелейшие воспоминания. Лишь занавеска отделяла их комнату от улицы, а однажды выход завалило снегом, и дедушка с бабушкой весь день трудились, чтобы расчистить себе путь наружу.

И все же снега и сырости было недостаточно для того, чтобы отбить у Кантона любовь к средиземноморской кухне. Замурованная в своей пещере, бабушка колдовала у печи, замешивая тесто для булочек к обеду на талом снеге. Кушая их, дедушка вспоминал свое житье на бульваре Оддо, где собирались все семьи итальянских иммигрантов, прибывавших в Марсель. Ребенком Жозеф разговаривал по-сардински, на языке своих родителей.

Пережив ту ужасную зиму, Жозеф и Люсьен приступили к расширению своего жилища, и теперь пещера превратилась в настоящий семейный очаг, хотя он по-прежнему завален всяким хламом — такова судьба дома, который расширяется и разрастается из года в год. А в пещере сейчас маленькая спаленка.

Мой отец помнит те времена, когда он с родителями был заперт непогодой в пещере. До переезда в Кайоль ребенком он познал красоту Прованса в замке Гамбер. С той поры крепла его любовь к деревне, и поскольку наша часть 12-го округа Марселя окружена полями, он стал страстным любителем охоты и прогулок с собаками.

Жить в Марселе, если ты не купаешься в деньгах, — это то же самое, что жить в Барселоне, Алжире или Касабланке: над тобой всегда светит солнце, горы и море радуют твой взор. В такой жизни деньги играют не самую важную роль.

Мы с братьями быстро поняли, что нас никогда не бросят на произвол судьбы. Слово «семья» для нас имеет особое значение. Мы всегда ели вместе, даже в конце месяца, когда деньги иссякали, и еды было не так уж много. Когда я начал создавать собственную семью, одно событие заставило меня дать себе клятву, что я никогда не предам того духа, в котором был воспитан.

В октябре 1991 года мы с братом Жоэлем договорились встретиться ранним утром в Каркассоне и поохотиться. Я был удивлен, увидев его в костюме, мрачным и озабоченным. «Пепе умер утром», — сказал он мне.

Все стадионы мира могли обрушиться в тот момент, и я бы этого не заметил, ведь я только что потерял единственного человека, который был для меня маяком в детстве и юности, источником вдохновения в жизни, — Жозефа. Теперь ничто не имело для меня никакого значения. Я думал о бабушке, чья неиссякаемая жизнерадостность должна была получить тяжелейший удар. В течение нескольких лет мы встречались в маленькой деревушке в Верхних Альпах, куда они перебрались, чтобы оставить дом в Кайоле моим родителям. Там, у подножия горы, покоится теперь каменщик Жозеф. Мир праху твоему, Пепе, в этом году мы снова все вместе поедем туда повидаться с Люсьен и посетить могилу ее мужа в построенном ею семейном склепе.

В моих воспоминаниях о детстве главное место наряду с солнцем занимает спорт. Как и большинство марсельских мальчишек, я не стал дожидаться, пока смогу твердо стоять на ногах, а, едва научившись ходить, начал бить по всему, что напоминало футбольный мяч. В Марселе, этом прекрасном белом, заполненном солнечным светом городе, все дети играют в футбол на улицах. Я ничем не отличался от остальных. Мяч притягивал меня к себе с самых ранних лет. И в начальной школе в Кайоле, и в средней школе «Гранд Бастид» в Мазарге я был счастлив тем, что всегда мог рассчитывать на помощь двух братьев. Вместе мы образовывали очень хорошее трио.

Как Жан Тигана и Роже Жув до меня, я открыл для себя футбол в клубе «Кайоль». Это хорошо известная детская команда, обосновавшаяся на окраине Марселя, в десяти минутах езды на автобусе от центра. Клуб проводил тренировки и организовывал матчи для мальчишек от пяти до пятнадцати лет. Годы, проведенные там, принесли мне очень ценный опыт. Улицы и пустыри сделали все остальное. Прохладными светлыми летними вечерами в Марселе мы с моими друзьями Галтье, Фалзоном и остальными так усердно оббивали служившие нам воротами двери гаражей, что на них до сих пор сохранились следы мяча.

Игра в футбол на улицах воспитывала в нас великое чувство свободы и независимости. Нет ничего удивительного в том, что наши герои постигали футбол именно на улицах и пустырях. Посмотрите на Скоблара и Салифа Кейту, на мальчика с золотыми ногами — Марадону и даже на Платини. Все они гоняли консервную банку, направляя ее в воображаемые ворота, прежде чем у них появилась возможность восхищать стадионы всего мира.

Делая в «Кайоле» первые шаги в футболе, я был вратарем — несомненно, потому, что вратарем был мой отец. Но и когда я в конце концов решил играть в поле, отец, горячо любящий футбол, все равно продолжал давать мне полезные советы.

В школьные годы я часто ходил с ним в его мастерскую и играл рядом с ним, пока он работал над своими картинами. Там я открыл для себя мир красок. Он настолько очаровал меня, что я с радостью возвращался туда вновь и вновь.

Помимо охоты и живописи, другой страстью моего отца был футбол. Однажды, когда наша команда проиграла в Кайоле, я впервые усомнился в футболе, и поводом для этого стало разочарование не столько от поражения, сколько от того, что отец раскритиковал мою игру.

Он говорил: «Нет никого тупее, чем футболист, пытающийся сделать вид, что он в игре важнее мяча. Вместо того, чтобы бегать с мячом, заставь его работать самого, отдавай пас и быстро смотри по сторонам. И тогда ты станешь лучшим».

В тот вечер мне трудно было понять его, поскольку я находился под впечатлением великолепного дриблинга одного алжирского друга, с которым мы вместе играли. Он был лидером среди нас. А мы с Жаном-Мари и Жоэлем с восьми лет пытались определить, кто из нас дольше мог держать мяч. Именно это, а вовсе не игра в пас, казалось нам более важным. Теперь же мне пришлось учиться пасовать.

«Нет ничего проще, чем футбол, — говорил отец. — Осмотрись прежде, чем получаешь мяч, а затем отдай его и помни, что сам по себе он двигается быстрее, чем когда ты ведешь его». В тот вечер я плакал. Но это было лишь начало моего футбольного образования.

Лучшими днями моей жизни были те, которые мы с братьями проводили на пляже близ Эстака, где наша семья отдыхала во время летних каникул. Тогда, будучи еще ребенком, я познал, сколько вокруг тупости и несправедливости.

Лето 1978 года я не забуду никогда. Мы с друзьями — Галтье, Фалзоном, Бертоли (нас называли «жеребята Кайоля») — только что выиграли Кубок Прованса. Я был очень горд тем, что принял участие в финальном матче с «Витролем», в котором мы победили 3:0. Но наша радость продолжалась недолго.

Триумф в Кубке настроил нас на дубль, и для того, чтобы выиграть чемпионат, «Кайолю» было достаточно сыграть вничью с «Виво-Марронье». Тогда наша мечта сбылась бы.

Но, к сожалению, хотя мы доминировали в матче, «Виво» вел 1:0 за пять минут до конца. На трибуне бабушка Люсьен, никогда не пропускавшая ни одного нашего матча, очень переживала за нас. Она, как всегда, сидела под своим неизменным зонтиком от солнца, которым часто махала нам, и я знал, что она пристально следит за мной.

В этот момент я получил мяч в обороне и ринулся в сторону чужих ворот. Мне удалось обвести добрую половину дюжины соперников — такое даже во сне не приснится. И вот я уже один перед воротами, и, если забью, мы станем чемпионами.

Но судья дал свисток и остановил игру, потому что у меня развязались шнурки на бутсах. Правила гласят: футболист должен находиться на поле с завязанными шнурками.

Матч окончен, и слезы ручьями льются в раздевалке.

Я быстро позабыл об этом жестоком разочаровании. Вечером, лежа в своей кровати под плакатами Брюса Ли, я уснул с мыслью о белых футболках и голубых гетрах, которые носили мои идолы «Марселя» — Скоблар и Магнуссон.

С одиннадцати лет я воображал себя лидером буйной и непобедимой гвардии голландских футболистов. Я и Неескенс, и Круифф, и Реп и Ари Хаан одновременно. Мне всегда казалось, что команда финалистов чемпионата мира 1974 года, проигравшая Западной Германии 1:2, — это семья из одиннадцати братьев, которые всегда играли вместе.

Исключая Йохана Круиффа, чей стиль и чья элегантность не поддавались сравнению, все остальные футболисты с волосами до плеч выглядели одинаково.

Должен признать, что 7 июля 1974 года я спал очень плохо: победа Брайтнера, Майера, Беккенбауэра, радость Олимпийского стадиона в Мюнхене — все это казалось мне черным предательством по отношению к красивому голландскому футболу. Четыре года спустя — новое предательство в Буэнос-Айресе. На этот раз Голландия в финале проиграла Аргентине. Моя любовь к голландскому футболу была так велика, что в 1982 году мне едва ли не хотелось, чтобы Голландия обыграла Францию на стадионе «Парк де Пренс».

Я рос между мастерской отца, где он открыл мне свою страсть к живописи и Ван Гогу, и футбольным полем. И всегда буду чувствовать себя обязанным своей судьбой двум людям: отцу и Селестену Оливеру, бывшему игроку сборной, который затем стал учителем в средней школе «Гранд Бастид» в Мазарге и первым убедил меня в том, что моя сила, если можно так выразиться, не только в футболе. Во мне было и другое.

Я был марсельцем, привязанным к ароматам и запахам провансальских гор, к теплому и чувственному городу. Мне трудно было представить, что когда-нибудь придется распрощаться с морем и солнцем. Но в 14 лет я понял, что рано или поздно придется выбирать между своим делом и родным

городом. Станет ли это началом долгого пути по футбольной карте Европы?

Я был убежден, что для того, чтобы добиться успеха, мне придется покинуть, хотя бы на время, все, что я любил с тех пор, как помнил себя. Честно говоря, я не рисковал нанести удар своей семье, ибо, хоть и был молод, но знал, какой путь прошли в свое время мои прародители.

Семья отца родом с Сардинии, а предки матери из Испании. В нашем роду никогда не забудут, как ее отец Педро Раурих боролся с фалангистами среди иссушенных равнин Каталонии. Тяжело раненный в 1938 году, молодой испанский республиканец был вынужден отправиться во Францию на лечение. Этот 30-летний офицер, находившийся в яростной оппозиции духовенству и диктатуре Франко, окутавшей Испанию на сорок лет, избрал для жизни изгнанника Францию, а не США. Вместе со своей спутницей Пакитой, которой тогда было всего 17 лет, он прошел концентрационные лагеря в Виши, а затем был выслан в Сент-Прист.

В конце войны Педро обосновался в Марселе. Франция вновь была свободной, но по другую сторону Пиренеев старый генерал продолжал преследовать и сажать за решетку тех, кому не нравился его режим. Как многие испанцы, мой дед никогда больше не увидел своих родителей. После всего того, что знает история нашей семьи, разве стал бы трагедией мой отъезд из Марселя?

Мне всегда казалось, что в глубине души отец страстно любил путешествия, но ограничения семейной жизни не позволили ему полностью удовлетворить эту страсть. Лишенный возможности видеть мир, он находил спасение в искусстве. И вот я был готов к познанию мира.

Шел 1981 год, и я собирался перейти в «Ниццу», так как этот клуб находился недалеко от моего дома. В 14 лет не так-то легко собрать вещи и уйти. Я уезжал в Ниццу, вдохновленный советом своего учителя и наставника Селестена Оливера и взволнованный мыслью о том, что скоро буду членом клуба Жува и Каталински. Я вернулся разочарованным.

В детстве человек имеет право расстраиваться по пустякам. Тогдашние руководители «Ниццы» не давали новичкам ни сувениров, ни футболок. Все это мне пришлось покупать самому. Зато через несколько недель я возвращался из Осера, что примерно в ста километрах к юго-востоку от Парижа, куда меня позвали Серж Дюбор и Ги Ру, буквально нагруженный богатством. Руководители «Осера» великодушно вручили мне сразу несколько футболок, и хотя мне пришлось проделать около 400 километров, я чувствовал себя гораздо ближе к дому, чем в Ницце.

История французского футбола показала, что Ги Ру очень практичный человек. Возвращаясь из первой поездки в Бургундию, я уже принял решение: буду играть за «Осер». В том возрасте я, как и все остальные, был очень чувствителен к окружению и атмосфере нового места. Очень важна была и личность тренера, ибо, хоть я и ни за что бы не признался в этом друзьям, мысль о том, что я покину свою семью, заставляла меня ежиться от холода. Думаю, немногие искренне скажут вам, что чувствовали себя иначе.

Вручив мне футболку «Осера» с красными полосками и названием спонсора «Шайотин» на груди, тренер достиг своей цели и убедил меня остаться, не тратя на это лишних слов.

Я чувствовал, что мне рады. Никогда не забуду вида капустных полей по обе стороны поезда, мчавшего меня в Марсель. Эти поля, коровы, пасущиеся на лугах Осера, сладкий аромат холмов Морвана — все говорило о том, что впереди меня ждет светлое будущее, ради которого я покидаю солнечную землю, взрастившую меня.

Когда ты горд и счастлив от того, что сделал трудный выбор, ты не чувствуешь физической боли. По пути домой из Осера я всю ночь провел в поезде, и мое тело разваливалось на части. Придя домой, я больше был похож на разбитую провансальскую статуэтку, нежели на молодого амбициозного футболиста.

Ги Ру дал мне 15 дней на раздумья. Но в то утро, когда я распахнул дверь в спальню родителей, меня убеждать ему уже не приходилось.

«Но почему же ты едешь так далеко от дома, от семьи? Посмотри по карте: вот Ницца, совсем близко к Марселю. Мы с мамой могли бы приезжать к тебе каждый уик-энд». Мне нужно было находить весомые аргументы, потому что мой старший брат всегда удивлялся тому, как легко я готов собраться и уехать. Я прекрасно понимал, чего хотят родители, но при этом понимал и то, что должен ехать. Нужно было покинуть юг и всех тех людей, с которыми я вырос. «А Марсилья? Он вырос в Кайоле, но без колебаний уехал в Булонь-сюр-Мер, и теперь у него все хорошо складывается. Ты ведь знаешь, что большинство игроков с побережья ничего не добиваются, пока не уедут. А я хочу добиться успеха, и для этого мне надо уехать».

Отец ни на чем не настаивал. Я понимал, что по первому же звонку он будет готов бросить все и приехать вместе с мамой в Осер, если мне потребуется поддержка.

У меня было время отпраздновать день рождения, но надолго затягивать торжества было нельзя, так как с конца мая 1981 года мне предстояли тренировки с «Осером». В то лето 81-го обстановка в раздевалках стадиона «Аббе Дешам» и тепло общежития, в котором мы жили в течение недели, делали меня счастливым. У меня складывалось впечатление, что этот клуб совершенно по-особенному заботился обо мне.

Это ни с чем несравнимое чувство: когда ты меняешь обстановку, сохраняя при этом в душе стремление к главной цели. Какое значение имеет то, что небо над головой серое, или, хуже того, что я живу так далеко от дома?

«Осер» больше года находился в первом дивизионе, и Ги Ру предлагал мне перемену и безопасность. Я больше не хотел общаться с людьми с юга, чувствуя, что если хочу добиться успеха, то должен порвать с прошлым быстро и не терять времени.

Что можно сказать о силе и упорстве молодого человека, принявшего решение?..

Мне было всего 15, и я готовился покинуть родной дом. Позади я оставлял очень многое, в том числе и утреннюю охоту с отцом и братьями. Все теперь виделось мне в ином свете: лишь в тот момент, когда открываешь дверь, чтобы уйти, ты можешь понять, насколько привязан к своему месту, своему дому, своей семье.

Отец всегда любил охоту. Природа опьяняла его. Мы вставали на рассвете и охотились на жаворонков, вальдшнепов и дроздов. Но удовольствие мы получали от чего-то другого — от того, что отец называл «красотой охоты»: от красок рассвета, лая собак, запахов леса, земли и успокаивающих звуков природы.

Теперь я оставлял охоту позади. А вместе с ней и игры с друзьями Галтье, Бертоли и Фалзоном, купание по средам близ нашего дома. Да, я покидал все это, но был уверен, что рано или поздно вернусь и заставлю вскочить на ноги зрителей на марсельском стадионе, на котором так часто бывал, сидя на плечах отца.

Одно яркое событие в моей жизни сменялось другим. За несколько недель до этого меня включили в число 15 лучших игроков Франции среди школьников, и я получил возможность находиться рядом и иногда играть с лучшими футболистами лиги во время тренировочных матчей.

Оглядываясь назад сейчас, по прошествии многих лет, я понимаю, что радость от игры в «Осере» не имела никакого отношения к деньгам, которые я стал зарабатывать. Как гордился я тем, что играю в чемпионате первого дивизиона! Как приятно было сознавать, что тренеры такого клуба, идущего в гору, не

боятся доверять молодому игроку, которого перед этим одолжили «Мартигу» во второй дивизион!

В 1981 году «Осер» закончил свой первый сезон в первом дивизионе. Ги Ру не жалел о том, что купил польского нападающего Шармаха. Это был исключительный игрок, спокойный и скромный, который в одиночку обеспечил клубу место среди сильнейших на будущий сезон. Мы с моими новыми друзьями Марком Савро, Патриком Монье и Эриком Дюраном знали, какой долгий и тернистый путь придется нам пройти, чтобы стать такими же хорошими игроками. Больше дюжины лет прошло с тех пор, как я приехал в Бургундию. Никто из «трех мушкетеров», как мы себя называли, не играет сейчас в первом дивизионе, хотя Дюран подписал недавно профессиональный контракт с одной командой.

Мне повезло: многим обещающим молодым игрокам так и не удается достичь желанного уровня. К сожалению, это относится к Монье и Савро.

Ги Ру любит бросать вызов. Он знает, что одно-два столкновения в год между молодыми игроками клуба и командой могут привести к развенчанию одной-двух звезд. Вот почему, без всякого сомнения, я стал существовать в его глазах в один прекрасный весенний день 1982 года. В карьере любого игрока это… назовите, как хотите — поворотный момент, веха, откровение, — неважно, но это волшебный день.

Клуб заканчивал свой второй сезон в первом дивизионе спустя три года после выступления в финале Кубка Франции против «Нанта». Ги Ру организовал тренировочный матч: первая команда с такими звездами, как Бате, Шармах, Гаранд, против игроков из других команд клуба. Выйдя на поле во втором тайме, я вовсе не собирался кого-либо унижать. Мне хотелось лишь играть и играть хорошо — больше ничего. Защитник Люсьен Дени, на 15 лет старше меня, запомнит те несчастья, которые я вызвал на его голову. Полностью сбитый с толку, он при любом случае пытался сфолить против меня. Его товарищи по команде мягко старались остановить его, ведь нельзя же нарочито грубо играть против того, кто впервые появился на поле и хочет показать на что способен. Думаю, что та игра произвела впечатление на Ги Ру.

Мне все еще было лишь 15, и я только что получил место в четвертой команде. Жизнь была прекрасна. Однако большинство игроков, которые были старше меня, начали испытывать явное удивление: я находился в клубе лишь второй год и был моложе всех в группе, а в следующем году уже попал в третью команду, где играли 18 — 19-летние.

Они никак не могли понять, как можно было доверять 16-летнему парню.

Я старался не беспокоиться по этому поводу. В конце 1982 года меня призвали в юниорскую сборную Франции, и я начал мечтать о том, что все-таки смогу стать настоящим футболистом. Представить только, я даже буду зарабатывать на жизнь игрой! С каким волнением смотрел я на звезд национальной команды, с которыми мы жили вместе в лионском отеле в июне 1982 года.

Накануне товарищеского матча со Швейцарией, который проводился в качестве разогрева публики перед игрой первой сборной против Болгарии, мы с огромным уважением смотрели на будущих героев Севильи. Платини, Жиресс, Тигана еще не провели того сатанинского полуфинала чемпионата мира против Западной Германии, когда немецкий вратарь вышел сухим из воды после ужасающего фола против Баттистона. Но в наших юношеских глазах они и без того имели громадный авторитет.

На следующий день в Жерлане мы победили швейцарцев — 3:1, и я забил третий гол. Мы все мечтали о том, как в один прекрасный день окажемся по другую сторону занавеса, разделяющего в отеле первую и юниорскую сборные.

Осень 1983 года. Бернар Феррер по прозвищу «Нино» приходит в «Осер» из «Виши». Это был не единственный человек, появившийся в моей жизни студента колледжа: маленькая девочка, беззаботно игравшая на улицах Оранжа за несколько лет до этого — никто иная, как его сестра. Изабель выросла и училась в Университете Эз-ан-Прованса. Во время каникул она приезжала в район Шабли. Мне было 17, ей — 20.

До того как пойти в армию и валять там дурака, я много времени проводил с Нино. «Осер» в сезоне 1983/84 выиграл первенство третьего дивизиона (во Франции третий дивизион формируется из резервных составов команд, выступающих в первом), и Ги Ру был уверен в будущем своего клуба, во многом благодаря тому, что я забил 20 голов, став вторым бомбардиром после Феррера.

В том возрасте, в котором молодые люди выбирают свои пути, Ги Ру решил дать мне попробовать на вкус, что такое футбол в первом дивизионе.

22 октября 1983 года «Осер» в матче 18-го тура играл с «Нанси». Я вышел на поле вместе с поляком Шармахом. Гаранд, его партнер по нападению, переживал спад и никак не мог забить, поэтому Ги Ру посадил его на скамейку запасных. Я не очень хорошо знал Шармаха, но его простота, мягкость и скромность подбодрили меня. Оказалось, что он не только футболист величайшего таланта, но и прекрасный человек. Мы вели 4:1, и в голове у игрока польской сборной была лишь одна мысль: как бы сделать так, чтобы я забил. Мне это не удалось, но я все равно надолго запомнил тот матч, особенно эпизод в самом конце, когда я получил мяч в собственной штрафной. Не поднимая головы, я протолкнул мяч между ног нападающего, бросившегося на меня. Чистейшая и инстинктивная наглость!

Сезон подходил к концу, как говорят, на высокой ноте. Я играл вместе с Шармахом, Батсом и Кюперли против «Нанси» и «Нанта», а вместе с другом Нино стал чемпионом в составе дубля. Короче говоря, был на седьмом небе от счастья. Ги Ру, который никогда не питал особой любви ко всему военному, предложил мне как можно раньше откликнуться на призыв в армию. Во Франции по достижении 18-летнего возраста каждый обязан отслужить год. Он сказал мне, что год в армии так или иначе будет выброшенным из жизни, но уж пусть лучше я проведу его с удовольствием. Мы понимали, что уборка плаца и ночные марш-броски по морозу не для меня, а вот Жуанвильский батальон, в котором служили спортсмены высокого уровня, вполне мог сделать армейскую службу достаточно веселой и увлекательной.

Он базировался в Фонтенбло, близ Парижа, и был одной из нескольких спортивных частей французской армии. Мы с Нино готовились к тому, что будем спать целыми днями, а затем наслаждаться ночной жизнью.

Этот опыт никак не должен был оказаться печальным!

Футболист высшего класса спит, ест, играет и путешествует, не имея даже времени для того, чтобы посмотреть на страну, по которой колесит. К 20 годам он, как правило, женат или помолвлен. Для тех, кто служил в нашем батальоне, было очень важно выпустить пары, прежде чем вернуться к более разумной и уравновешенной жизни.

Временами я спрашиваю себя, внесли ли эти несколько месяцев каникул свой вклад в мой успех. Ведь все дело в том, что в конце каждой недели я возвращался в Бургундию и играл под недремлющим оком Ги Ру.

Теперь я понимаю, почему тренер «Осера» хотел, чтобы я прошел службу как можно быстрее. В 18 — 19 лет, фактически еще перед началом настоящей карьеры, нагрузки переносятся куда легче, а всякие переборы едва ли смогут оказать существенное влияние на дальнейшую жизнь.

Помимо «Осера», я играл и за команду французской армии, которая часто выступала за рубежом. Однажды я даже побывал в Африке, в Либревилле, на западном побережье в районе экватора. Неделя в Габоне — мое первое путешествие с армейской командой. В Африке очень любят праздновать, веселиться и всегда тепло принимают гостей. Страна Омара Бонго в этом отношении не отличалась от остальных.

То было памятное время — каждый старался сделать наше пребывание там приятным. Я с удовольствием вспоминаю организованные для нас прогулки по реке в длинных узких лодках, которые местные жители выдалбливают из стволов деревьев, приделывая сзади некое подобие руля. Мы были молоды, вечера теплы и долги; естественно, каждый из нас старался улизнуть из отеля в поисках прелестей ночной жизни. Это, конечно, было не самой лучшей подготовкой к дневным тренировкам и двум матчам против африканских команд, которые мы там провели. Помнится, соперники показали отличную технику обращения с мячом. Им не хватало разве что тактической подготовки, но было ясно, что Африка скоро станет великим футбольным континентом.

В сезоне 1984/85гг. Ги Ру по-прежнему мечтал о Европе.

28 мая. Мы в Страсбурге накануне матча с местным клубом на стадионе «Мейно». Две недели назад в Руане я забил свой первый гол в высшем дивизионе и был преисполнен уверенности в себе. Но именно в тот вечер я сделал свой выбор, решив, как буду жить дальше. Мне было всего 19, я понимал, насколько важен для нас тот матч, но при этом выражение «здоровый образ жизни», включающее в себя необходимость восстановления сил, физическую и психологическую подготовку к матчу, не входило в мой лексикон. И я вместе с Нино ушел из отеля на небольшую ночную прогулку по улицам Страсбурга.

Наступил следующий день, и Ги Ру забеспокоился. После часа игры 25000 зрителей на «Мейно» предвкушали победу. «Страсбур» впереди — 1:0. Путь в Европу для «Осера» заказан, если только… Если только какой-нибудь молодой и неизвестный игрок не придет на помощь и не возродит надежду.

За несколько минут до конца я получаю мяч в своей штрафной. Кажется, что передо мной распростерлось все поле и никто меня не атакует. Я пошел вперед. Я иду в Европу. Я уверен в себе. Гол еще не забит, но я чувствую, что должно произойти нечто важное. Это чувство объясняет нашу любовь к игре. С этого момента все в моей жизни меняется. Я бью с 25 метров. Мяч влетает в верхний правый угол ворот «Страсбург», и мой гол отправляет «Осер» в Европу!

В ночь перед матчем мы с Нино вернулись в отель в четыре часа утра. Думайте что хотите…

Мы раз и навсегда позабыли свои юношеские глупости, и для меня Страсбург стал лучшим и заключительным эпизодом из жизни, начатой год назад в казарме Жуанвильского батальона. Армейская служба помогла мне повзрослеть.

Но этот фильм должен был когда-то закончиться. Как режиссер, я сказал: «Снято!». Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять: такая жизнь несовместима с продолжительным успехом. Шутка затянулась. Нино собирался жениться. Пора было привести наш дом в порядок.

Ги Ру ясно дал мне понять, что хочет включить меня в первую команду в следующем сезоне. Я чувствовал, что готов принять вызов. Но не мог знать, что, будучи гостем на свадьбе Бернара Феррера, вновь встречусь с его сестрой, и что она изменит мою жизнь. В случае с Изабель дело было не просто в новой встрече. У студентки литературного факультета Эз-ан-Прованса, как и у меня, было на уме что-то более серьезное. Ги Ру тоже не потребовалось много времени, чтобы все понять. Может, это и было плохо для футбола, но моя богемная жизнь подошла к концу.