XIII

Алло, море! Небо, солнце и бесконечность! Морская гладь в эти душные знойные дни не шелохнется. Море мертво, словно убито вертикальными лучами, и только нос парохода разрезает воду на своей бесконечной дороге. По обе стороны парохода вода пенится, и от него убегают в бескрайнюю даль две борозды, а кругом все мертво и неподвижно. Почти незаметно, что пароход движется, только порой на горизонте показываются розовые очертания гор, которые скорее похожи на сон, видение, фата-моргану. Иногда корабль приближается к ним и идет возле берега. Взору пассажиров предстает желто-красная пустыня, изредка мелькнут несколько пальм и домиков, запущенных селений, мужчины в белых бурнусах, женщины в полосатых юбках и вереницы привязанных друг к другу мерно раскачивающихся верблюдов.

Клапзубовцы расположились в шезлонгах под большим тентом и, болезненно щуря глаза от яркого света, молча смотрят на проходящую перед ними панораму арабского берега. Когда духота и мучительная жажда становятся невыносимыми, они вспоминают бесконечную красоту Средиземного моря. Еще неделю назад жара казалась им невыносимой, а какой в сущности там был умеренный климат по сравнению с пеклом Красного моря! А какими красками переливалось Средиземное море! Какие облака плыли там по небу! Как бились и убегали волны, как они гнались одна за другой, разбивались и вновь вырастали... Полузакрыв глаза, клапзубовцы предаются воспоминаниям. Мысли их убегают назад, к ароматным борам и сочным дубравам, к лужайкам с желтеющими одуванчиками, к ручейку, текущему из-под ольх, к спортплощадке на опушке леса, которая теперь уже перепахана; возле нее стоит хибарка, там хозяйничает старушка и все время что-то бормочет. Они еще ни разу ее не оставляли одну так надолго; сейчас с ней только подлиза Орешек, да и тот уже стареет, полеживает и на чужих лает слабым голосом. Хорошо еще, что те одиннадцать девушек на вокзале клятвенно обещали по очереди ездить в Буквички, утешать и развлекать одинокую матушку. И все-таки по вечерам, когда на луга и леса опустится туман, матушка будет одиноко сидеть на ступеньках у двери, сложив руки на коленях, смотреть на мерцающие звездочки и думать о тех удивительных странах, по которым проедут ее муж и сыновья, чтобы в последний раз снискать себе славу и почет.

Вечера на палубе «Принцессы Мэри» проходили иначе. Прохладный воздух выманивает из всех укрытий пассажиров, обессилевших от жары и духоты, зажигаются лампы, гремит пароходный оркестр, и путешественники могут несколько часов развлекаться. В основном, здесь собрались англичане и англичанки. Клапзубовцы встретили много почитателей. Даже у поджарой учительницы английского языка, которая едет в среднюю школу в Бенарес, сердце учащенно забилось, когда ей сказали, что эти одиннадцать молодых людей — чемпионы футбола. Юноши все вечера были окружены новыми знакомыми и поклонниками, но наиболее крепкую дружбу завел их отец

Это случилось вечером того дня, когда они вступили на палубу корабля в Бриндизи. Молодые люди, восторгаясь новым для них пароходным оборудованием, ходили и все осматривали, а старый Клапзуб унес свой складной стул на самый нос и уселся там. Вскоре явился коренастый верзила в помятом костюме и огромных башмаках, с трубкой, которая как две капли воды походила на королевскую трубку Клапзуба, и скрипучим голосом, напоминающим скрип немазанного колеса, спросил по-английски:

— Вы господин Клапзуб?

Клапзуб мгновенно собрал весь свой запас английских слов, немного подумал, выбирая

самое подходящее, и, наконец кивнул головой, ответил:

— Yes.

— Я полковник индийской армии Уорд, — сказал на это верзила, — вы мне нравитесь, я хочу посидеть здесь с вами. Что вы на это скажете, господин Клапзуб?

Это была слишком сложная фраза для Клапзуба; все слова у него перепутались, и он ответил очень просто:

— Проклятый Вавилон, yes!

После чего они с полковником Уордом долго трясли друг другу руки. Полковник развалился в своем кресле рядом с Клапзубом. Буквичский старик вначале было испугался, как ему быть, если этот господин разговорится, но все обошлось благополучно. Полковник сидел, курил и сплевывал, Клапзуб тоже сидел, курил и сплевывал, и так они сидели, курили и плевались вместе. Примерно через час полковник поднял руку, показал на белую птицу, которая летала вокруг, и сказал по-английски:

— Чайка.

Клапзуб кивнул:

— Yes!

Через час Клапзуб заметил ныряющего дельфина. Понаблюдав за ним некоторое время, он поднял руку и спокойно сказал:

— The рыба.

На что полковник Уорд важно кивнул головой:

— Yes.

И они продолжали сидеть, курить и плевать. Когда пароход впервые в Красном море приблизился к берегу, Уорд произнес:

— Аравия.

Клапзуб отозвался:

— Yes!

Позднее Клапзуб показал трубкой на берег и заметил:

— The верблюд.

Полковник кивнул:

— Yes!

Однажды утром они прошли Аденский залив и очутились в Аравийском море. Снова перед ними волновалось и ревело настоящее море, вечно мятежное, беспокойное, и, словно радуясь ему, влетела в его волны «Принцесса Мэри». Едва она вышла ив Аденского залива и очутилась в бурном море, где огромные валы то и дело вздымались и снова падали, нос корабля начал раскачиваться. Старый Клапзуб с полковником Уордом не покинули своих мест. Они остались на качалке, нос которой все время был обращен на юго-запад. Собеседники уходили только поесть и поспать и обычно коротали здесь все вечера, засиживаясь далеко за полночь.

В одну из чудесных ночей впереди засверкали огоньки города, маяк приветствовал их своими белыми и зелеными лучами, и пароход отозвался на привет гудком, а полковник Уорд сказал:

— Коломбо.

Старый Клапзуб добавил:

— The конец.

Оба закивали и подтвердили:

— Yes!

Утром они распрощались долгим молчаливым рукопожатием.

Оба чувствовали, что между ними завязалась дружба на веки вечные и ни один из них никогда не встретит человека, с которым пришлось бы так по душам поговорить, как во время этого плавания из Италии на Цейлон. А теперь друзья расставались, чтобы никогда больше не встретиться: Уорд срочно уезжал куда-то в Индо-Китай, а «Принцесса Мэри» в тот же вечер отчалила от Коломбо и направилась в Сидней.