Сквозь тернии к звездам

Одним из лучших игроков матча с румынами был Пауло Цезар. Негр… Два гола забил Пеле. Тоже негр.

Один - Жаир, мулат…

Ну и что с этого? Негр, мулат, белый, какая, собственно говоря, разница?!

В самом деле, какая разница? Ведь всем известно, что негры, мулаты и белые смешались в бразильских футбольных командах в многоцветный «коктейль», и никто не обращает на это никакого внимания. Мало кто знает, однако, что такое положение сложилось сравнительно недавно.

Полвека назад футбол в Бразилии был совсем иным. И не столько с точки зрения тактических схем или стратегических идей, сколько по самой своей сути.

Тот, прежний футбол, можно было назвать как угодно, но только не «спортом миллионов». Это было развлечение аристократов. Субботнее «хобби» элиты Рио-деЖанейро или Сан-Паулу. Вроде гольфа или скачек.

Первые футбольные команды родились в недрах аристократических клубов, где убивали свободное время сильные мира сего. Сынки банкиров и преуспевающих негоциантов, гимназисты, студенты медицинских и правовых (самых модных!) факультетов, почтительно именуемые «академиками», их возлюбленные – девочки в накрахмаленных платьицах с кружевными зонтиками – вот что такое представляли собой первые футбольные команды Рио… «Но при чем тут, собственно говоря, девочки?» – воскликнет в недоумении читатель. Девочки – при мальчиках. Они, конечно, не играли в футбол. Для них, как и для их мальчишек, женихов и возлюбленных, футбол служил приятным времяпрепровождением. По пятницам эти мальчики и девочки кружились под звуки полек и вальсов в сверкавших паркетами салонах «Пайсанду» и «Флуминенсе». По воскресеньям ожесточенно страдали на скачках, проигрывая хрустящие ассигнации своих сиятельных предков, а по субботам отправлялись на стадионы, надежно защищенные заборами и полицейскими кордонами от вторжения любопытствующей черни. Девочки подымались на скрипящие трибуны, пропахшие краской, и хихикали, поглощая фруктовое мороженое, в то время как там, внизу, на неровной, бугристой площадке резвились их мальчики: двадцать два франта с подкрученными усиками, прямыми набриолиненными проборами, рассекавшими череп от переносицы к затылку, в элегантных шелковых рубашках и трусах, полощущихся парусами чуть выше щиколоток.

Ах, золотое время!… До сих пор седые завсегдатаи бетонной «Мараканы» вспоминают, смахивая слезу, плетеные кресла стадиона «Флуминенсе», благоухавшие парижскими духами (а не этой мерзостной жареной кукурузой – «пипокой»!), расцвеченные шелками нарядов. Фотографы, снующие между креслами и скамьями в поисках красивых мордашек, которые завтра украсят светскую хронику «А газеты» или «Дневника новостей». Почтенные сеньоры в котелках, с золотыми брелоками и тонкими пенсне (не то что нынешние колесообразные очки!). Радостные мелодии оркестра щеголеватых курсантов военной школы (а не эти грязные «батареи», заполняющие своими барабанами и тамбуринами «Маракану»!).

Цитата из пожелтевшей газеты тех времен с описанием футбольного матча поможет нам почувствовать, что представлял собой тот, прежний бразильский футбол: «Самые достойные семейства нашего общества вновь собрались вчера на очередной праздник элегантности и красоты. Поводом для этого волнующего социального события явился еще один матч по «фоот-балл» – так называется аристократический английский спорт, который ныне необычайно моден среди молодежи наших самых традиционных и видных семей. После игры в одном из старинных особняков был организован коктейль и бал с танцами под скрипичный оркестр, достойно увенчавший этот торжественный праздник. Как видим, социальная жизнь нашей столицы становится все более активной и разносторонней.

Кстати, счет игры был 2:1 в пользу местной команды…»

Да, описывая присутствующее на трибунах общество с протокольной подробностью дипломатического коммюнике, газеты частенько забывали сообщить итоги самих матчей, которые, по правде говоря, мало кого интересовали.

Ну а негры? Мулаты?! «Какие там негры! Извините, но неграм места на стадионах не было. Нет, дело, конечно, не в цвете кожи! Мы, бразильцы, никогда не были расистами. Я охотно готов поверить, что среди черных имеются очень даже порядочные люди.

Да, да! Вот, например, наша служанка Лурдес. Или этот, как его? Который метет у нас во дворе? Забыл, ну да и неважно. Короче говоря, среди негров, повторяю, попадаются очень даже порядочные люди, но, согласитесь, это не повод, чтобы пускать их на трибуну – социал «Флуминенсе», куда идет моя дочь?! Я лично ничего против не имел бы, но общественное мнение?! Знаете, мы как-то привыкли уже считать, что негр – это фавела, это наркотики, бандитизм и все такое прочее. Может быть, в этом много преувеличения, но лучше оставить все, как было. И вообще… они, говорят, там, в своих бараках, живут все вповалку. И не каждый день моются…».

Конечно, негру или мулату было дозволено «болеть» за «Флуминенсе» или «Ботафого». Им были отведены для этого специальные места. Стоячие места вокруг поля и за воротами, куда шли не только «цветные», но и белые, что победнее. Туда – пожалуйста! Но на трибуну? Пусти их сегодня на трибуну, а завтра, глядишь, они окажутся в сверкающем салоне или прохладном баре, заставленном импортированными из Шотландии, Франции или Германии бутылками.

Из своих загонов, отгороженных от «чистой публики», негры и мулаты почтительно взирали на странное развлечение господ, о котором газеты писали с такой же страстью, как о гребных гонках или парусных регатах. Вскоре начали разыгрываться городские чемпионаты. Чтобы участвовать в них, нужно было иметь специальное обмундирование: рубахи и трусы, бутсы и мячи… Нужно было обзавестись своим собственным полем. И эти чемпионаты поначалу еще более отдалили «великие» (как их звали тогда и продолжают звать сейчас) клубы от маленьких команд, появившихся в пролетарских кварталах. Однако эти «периферийные» команды стали плодиться гораздо быстрее, чем можно было предположить. Черные мальчишки, подававшие мячи за воротами тренирующихся «академиков» или кадетов, вскоре перестали довольствоваться ролью восторженных наблюдателей.

Они начинали гонять свои мячи – иногда самодельные, тряпичные, иногда, украденные у «академиков» – в красной пыли фавел, на грязных пустырях Жакарепагуа – квартала, который, хотя и числится частью Рио, но до Копакабаны и «Флуминенсе» от него так же далеко, как до парижских Елисейских полей. Появились какие-то районные чемпионаты, какие-то уличные турниры, любительские «лиги».

«Академики» взирали на эту возню со снисходительным раздражением и молчаливым презрением. Они были твердо убеждены в своей силе, в своей непобедимости, потому что они знали, что футбол играется не только ногами, но и головой, а как же можно считать настоящим атлетом черного, который и имени своего подписать не умеет?! Ведь «главный» чемпионат Рио-де-Жанейро и Сан-Паулу регулировался кодексом, который предусматривал обязательность подписания протоколов матчей всеми игроками.

Черные были неграмотны. Какие тут могут быть протоколы?

Конечно, иногда и среди них обнаруживались неплохие игроки, надо отдать должное. Однажды на этой почве случился даже конфуз. Или, точнее выражаясь, скандал. С одним парнишкой по имени Карлос Альберто. Пока он играл в своей убогой «Америке», никто не обращал внимания, что он мулат.

Но однажды кто-то из либеральствующих директоров «Флуминенсе» пригласил его в эту знаменитую команду, которая обладала крупнейшим в Америке стадионом. Карлос Альберто хотел как лучше. Он знал, что такое «Флуминенсе». И поэтому вымазал лицо рисовой пудрой перед тем, как выйти на поле. Думал, сойдет за белого. Номер не прошел. Его, конечно, не бросились линчевать, как это случилось бы где-нибудь в Миссисипи, но весь стадион заржал. Словно небеса разверзлись над тихим кварталом Ларанжейрас: «Пудра из риса! Пудра из риса!…»

(Так и прилипла эта «пудра из риса» к знаменитому «Флу». И сегодня торсида радостно встречает этим воплем своих любимцев, многие из которых и не помнят даже происхождения этой клички.)

Время шло, и однажды снисходительные «академики», демонстрируя свой демократизм и добрую волю, согласились на включение в розыгрыш чемпионата Рио-де-Жанейро нескольких «малых» команд, в которых белые и «цветные» были смешаны. «Малым» клубам это прощалось, ведь, в конце концов, Бразилия была демократической страной, не правда ли? И вскоре, в 1926 году, взорвалась первая бомба, потрясшая добрые старые традиции молодого бразильского футбола: чемпионом Рио-де-Жанейро стал «СанКристован», маленький скромный клуб негров и мулатов, который в финальном матче разнес «академиков» «Фламенго» со счетом 5:0. Вероятно, это было сделано специально, с целью уязвить «чистоплюев», отмести всякие сомнения в законности и неоспоримости победы… В тот жаркий ноябрьский вечер Рио увидел крупнейший в своей истории «баллон» – громадный десятиметровый шар, наполненный горячим воздухом от горевшей под ним плошки, раскачиваясь плавно, болтался над кварталом Сан-Кристован, а затем, к ужасу всех, кто наблюдал за ним, стал опускаться на гигантские резервуары газа неподалеку от центра города. Если бы не отвага пожарников, целый квартал взлетел бы в тот вечер на воздух.

Словно очнувшись от сладкого сна, «великие» клубы вдруг обнаружили, что «эти негры» не только не уступают тонконогим «звездам» «Флуминенсе» или «Ботафого», но, увы, иногда и превосходят их. И некоторые из «великих» клубов начали сначала робко, потом смелее открывать свои двери «цветным». Мулат Фейтисо в 1928 году вдруг оказался в составе сборной страны, повергнув в смятение борцов за незыблемую святость традиций. И не только «оказался», но и – подумать только! – забил целых четыре – представляете себе: четыре! – гола в ворота белокурых шотландцев. Четыре гола из пяти! На следующий день телеграф отстукал победную реляцию, и заголовки газет откликнулись на нее громким эхом: «ЕВРОПА ВНОВЬ СКЛОНЯЕТСЯ ПЕРЕД БРАЗИЛИЕЙ!…» И чуть пониже: фотография Фейтисо в короне, увитой лавровыми листьями и подпись: «МУЛАТ – ИМПЕРАТОР ФУТБОЛА!»

А ведь император сей был неграмотен как последний башмачник из фавелы с Телеграфной горы, что высится напротив порта Рио. Надо было видеть, как он подписывал в протоколах свое полное имя и фамилию: «Луис Матозо» – единственные два слова, которые он умел написать. Он выводил их, высунув язык, потея от напряжения, пять минут. Он страдал, малюя эти непонятные палочки и загогулины, которым его обучили в клубе (неграмотный на поле не выходит!), он сжимался в комок под язвительным взглядом арбитра, благоухающего французским одеколоном. Эти пять минут, повторявшиеся накануне каждого матча, были его пыткой, его тяжелым проклятием, его крестом, который он вынужден был нести ради футбола. Поставив последний крючок: круглую баранку, которой обозначается «о», он вздыхал облегченно, крестился и выбегал на поле, радостно вскинув руки навстречу воплям торсиды, но не забывая при этом ступить на поле обязательно с правой ноги. Здесь, на поле, он вновь становился самим собой: знаменитым Фейтисо – Чудотворцем, о котором даже писали газеты. Те самые газеты, которые рассказывают обо всем, что происходит в мире: о правительствах, ценах на фасоль и новых программах в кинозалах Синеландии, в центре Рио, писали о нем, о Фейтисо, как о «великом артисте», как о «волшебнике мяча». И когда друзья рассказывали ему об этом, он жалел, что так и не научился читать.

Время шло… То там, то тут в командах «великих» клубов все чаще стали появляться мулаты и негры.

Кое-кто продолжал сопротивляться: разве можно было позволить, чтобы элегантные дамы, чтобы девушки, столь утонченные, столь благородные, аплодировали, махали белыми платочками и кричали «браво!» какому-нибудь потному негру. Абсурдность этого понимали не только клубные администраторы – «картолы», но и чиновники СБД, которые, созывая накануне международных турниров или товарищеских матчей сборную страны, стремились всячески «обелить» ее. Конечно, никто не выпроваживал негра взашей! Но при прочих равных условиях «вакансия» в команде всегда доставалась белому, а не «цветному».

Об этом никто открыто не говорил, но это все хорошо понимали.

На рубеже двадцатых и тридцатых годов в лексиконе южноамериканского футбола появилось новое слово «профессионализм». И проблемы, вспухшие как злокачественная опухоль, вдруг показались простыми и легкими! Внезапно выяснилось, что футбольную команду гораздо проще содержать в виде бригады наемных работников, чем в качестве какого-то аморфного сообщества любителей весело отдохнуть. Любитель всегда имел полное право при отсутствии настроения или несварении желудка отправиться вместо матча на рыбалку или запрограммировать на день игры вылазку с девочками в загородный клуб. А профессионал, получающий в клубе зарплату, был лишен этой приятной возможности. Любитель всегда входил в клуб через парадный вход, подымался по устланной ковром лестнице, приветственно похлопывал президента клуба по животу и имел освященное традицией право потрепать за коленку директорскую секретаршу. Профессионалу можно было отвести боковую дверку, куда бочком протискивались разносчики молока для клубного бара, электромонтеры и инспектора газовой компании. Профессионал был служащим. Чернорабочим. Как прачка или садовник. Его можно было сегодня нанять, а завтра выгнать. Его можно было премировать, ежели забьет гол. И оштрафовать процентов на пятьдесят зарплаты, когда он опоздает на тренировку… Но мог ли пойти на это «академик» философии, метящий в чиновники губернаторской канцелярии? Moг ли позволить себе опуститься до унизительной обязанности расписываться в табеле на получение зарплаты племянник президента банковского консорциума «Братья Гимараес», который сам мог бы купить пару десятков клубов вместе со стадионами, секретаршами, бассейнами, цветниками, душевыми и салонами для игры в бридж?!

Черные – другое дело! Им нечего было стесняться. Для них футбол превращался из бесхитростного развлечения, из средства самоутверждения в источник заработка. Пусть не столь уж большого, не важно! Лучше зарабатывать те же три сентаво футболом, чем мытьем машин. Лучше наниматься в клуб футболистом, чем полотером! Одним словом, лучше гонять мяч за деньги, чем бесплатно! А что касается дверей, через которые входить, это негров не волновало. Они знали, что через парадную дверь им все равно не войти ни в каком качестве. Они знали, что парадная дверь – для людей в белых костюмах, с толстыми кошельками и красивыми женщинами. Раз и навсегда.

Такова жизнь. Черным оставался черный вход и зеленое поле. Так профессионализм открыл бразильским неграм дверь в футбол.

В 1933 году, устав бороться с капризами изнеженных аристократов «Флуминенсе», тренер Луис Виньяс ушел в «Бангу» – скромную команду ткацкой фабрики на северной окраине Рио-де-Жанейро. Прилежные и тихие негры «Бангу» с благоговением слушали нового наставника, величая его «доктором»: в те времена любой человек с дипломом вызывал в этой стране такое же почтение, какое сегодня внушают бразильцам таможенные чиновники в международном аэропорту «Галеао» или молчаливые агенты политической полиции «ДОПС». Негры и мулаты согласно кивали головами, кротко потупив глаза. С ними у Луиса Виньяса не было проблем. Он ввел железную дисциплину в команде, установив почти армейский режим. Вместо рюмки кашасы после матчей футболисты стали глотать апельсиновый сок. А по субботам, накануне игр, вместо засиженного мухами и пропахшего пивом и мочой «ботекина» с небритым и вечно сонным Зезе за стойкой команда собиралась в чистой даче, нанятой специально для этой цели хозяевами фабрики, покорно слушавшими распоряжения знаменитого тренера. И «академики» «Фламенго», «Флуминенсе», «Ботафого», «Васко-да-Гамы» дрогнули под неудержимым натиском не знавшего жалости и снисхождения механизма, в который превратил «Бангу» Луис Виньяс. Эти негры и мулаты выиграли чемпионат с еще большей помпой, чем несколько лет назад «Сан-Кристован». Эти негры и мулаты, эти чернорабочие, эти ткачи, «эти оборванцы, которые, пардон, никогда в жизни не видели приличных штиблет и не имели понятия о назначении носовых платков!…»

Так рушились мифы, так погибали святые традиции. И с каждым днем все чаще и чаще слышались на трибунах всхлипывания насчет «старого доброго времени», когда на футбол можно было выбраться всем семейством, как на воскресный пикник в Петрополис или на субботнюю регату у подножия «Сахарной головы». Канули в лету те времена, когда футбольные поля в городе можно было сосчитать по пальцам, когда обладание футбольным мячом считалось таким же несомненным признаком голубых кровей, как геральдический вензель на бронзовых воротах или постоянная ложа в Муниципальном театре. Теперь они продавались в лавках улицы Оувидор по цене, которая казалась обладателям уникальных импортных английских мячей оскорбительно низкой. И звон разбитых стекол уже не ограничивался Копакабаной и Ларанжейрас. Футбол расползался по всему городу, и газетные фельетонисты состязались в остроумии, комментируя этот социальный феномен.

Вторая половина тридцатых годов стала решающим этапом восхождении негров на футбольный Олимп: в эти годы ослепительным блеском вспыхнул талант Леонидаса, прозванного Черным Бриллиантом. Самый знаменитый бразильский негр и самый знаменитый бразилец в довоенные времена был тогда так же неистово боготворим, как сегодня Пеле… На матчи с его участием ходили как на театральные премьеры. Леонидас получал больше писем, чем кинозвезды «Атлантиды» – маленького бразильского «Голливуда». Это были не только истерические клятвы в вечной любви, не только стихи восторженных гимназисток, не только жадные расспросы о секрете изобретенного им «велосипеда»: удара в прыжке «через себя» с падением на спину… Какой-то болельщик из забытого богом и властями поселка в штате Пара в Амазонии, вечно безработный отец гигантского голодающего семейства, лишившийся надежды и собиравшийся наложить на себя руки, писал Леонидасу разрывающее душу письмо, в котором величал его «Вашим Превосходительством, Доктором, Черным Бриллиантом». Бедняга просил у Леонидаса не автограф, не футбольный мяч, не футболку, а какую-нибудь работу.

Леонидас поднялся до таких головокружительных высот славы, которых ранее никто не знал в этой стране. Ни знаменитые поэты, ни участники нескончаемых «революций», ни президенты гражданские или военные, ни храбрые генералы, ни пылкие кинодивы.

Дело дошло до того, что он мог позволить себе все.

Все, что угодно. Любой каприз… Ну, например, давить своей роскошной машиной людей на улицах. Как это случилось однажды. Нечаянно, конечно. Он мчался и, не обратив внимания на свисток полицейского и красный свет светофора, сшиб человека. Убил насмерть… Со всех сторон к машине ринулась толпа с криками: «Линчуй его! Смерть убийце!» Казалось, что все было кончено, чьи-то руки рванули дверцу машины, выволокли Леонидаса, бросили на тротуар, он закрыл голову, последнее, что бросилось ему в глаза, – высокая пальма над каналом Манге угрожающе раскачивалась где-то в небе и… раздались крики: «Леонидас! Да это Леонидас! Наш Диаманте Негро! Вива Леонидасу!…» Еще через минуту к нему тянулись сотни рук с бумажками, требуя автографов его подняли на руки, собрались торжественно нести по набережной канала, и это превратилось бы в многотысячную демонстрацию, если бы не подоспевшая полиция. Стражи порядка вызволили кумира из рук обожателей, распорядились отправить в морг труп нарушителя правил уличного движения, посмевшего с преступной неосторожностью пересекать мостовую и причинившего своей безответственной смертью тяжелый моральный ущерб великому Леонидасу, и, взяв под козырек, пожелали национальному герою счастливого пути, извинившись за беспокойство и не забыв при этом взять у него автограф.

Он стал первым негром, показавшим бразильским неграм, на что способен негр. До какой высоты он может подняться. Миллионы черномазых мальчишек, гонявших, сверкая коричневыми попками, на пустырях консервные банки, вдруг увидели героя, который оказался почти своим. Почти членом семьи. Таким же черным и белозубым. И поэтому куда более восхитительным, чем ковбои с пистолетами или летчики, летавшие за океан в далекую таинственную Европу.

На летчика надо учиться, а это невозможно. А чтобы стать таким, как Леонидас, достаточно раздобыть мяч, запастись терпением и… господи, неужели ты не окажешься благосклонным еще раз?! Господи, помоги мне стать таким, как Леонидас! Так футбольный мяч стал для миллионов будущих Диди, Сантосов, Гарринчей, Жанров и Пеле чем-то неизмеримо более важным, чем забава, каким он являлся для «академиков». Они почувствовали, как высоко он может взлететь, как много он может им дать, если… если укротить его, если подчинить его своей воле, если научиться управлять им.

Но дело было не только в оглушительной славе не только в овациях, сопровождавших каждый шаг Леонидаса, не только в слезливых письмах гимназисток, в автографах и газетных фотографиях. В мире, где счастье измеряется на сентаво и крузейро, где заботы о хлебе насущном являются единственным смыслом жизни, Леонидас стал первооткрывателем неслыханных и невиданных сокровищ. Если раньше для какого-нибудь мулата из фавелы «Катакумба» мечта о богатстве, о миллионах была столь же фантастической, как перспектива жениться на Грете Гарбо или стать президентом республики, то Леонидас показал всему миру, что футбол может делать деньги. Что под зеленым покровом этого чертовски привычного прямоугольника, расчерченного белыми линиями, скрываются клады, не уступающие сказочным россыпям далекой Рондонии или Мату-Гросу. Нужно было только уметь достать их!

И Леонидас первым продемонстрировал, как это делается. Он первым понял, что нужно успеть ковать железо, пока оно горячо. Пока есть слава и поклонение. В этом отношении он был первым и остался непревзойденным до сих пор. Даже славящийся сметкой и практицизмом Пеле со всеми своими банковскими счетами, телевизионными шоу, скотоводческой фазендой, со всей своей «движимостью» и «недвижимостью» кажется рядом с Леонидасом неумейкой. Леонидас высекал золото ив каменной мостовой авениды Рио-Бранко с такой же легкостью, с какой сегодня его преемники извлекают огонь из «ронсоновских» зажигалок. Он превращал в деньги все, к чему прикасался, все, на что обращал свой взор. О, это было сумасшествие! Нескончаемый лукуллов пир, вакханалия, безумие, какая-то нескончаемая беспроигрышная лотерея. Это было как если установить в комнате машину, которая печатает деньги. И причем крупными ассигнациями. Не успевал он подписывать очередной контракт с фармацевтической фабрикой на право использовать фотографию его ослепительно-белозубой улыбки на тюбике зубной пасты нового типа, как ему звонили улыбающиеся представители конкурирующей фирмы, предлагая еще более сногосшибательную сумму за право именовать маркой «Леонидас» лосьон против перхоти. Он подписывал и эту бумагу. Подписывал, не читая, не глядя, потому что его ждало письмо с радиостанции, которая почтительнейше испрашивала разрешения организовать передачу грандиозной биографической эпопеи «Жизнь Диаманте Негро».

– Пожалуйста, – великодушно кивал он головой, узрев искомый параграф: «Два контос в месяц».

Он не брезговал ничем. Нескончаемой вереницей несли ему в дом холодильники и патефоны, радиоприемники и костюмы, лакированные башмаки и наборы рюмок, синие окорока и круглые, истекающие кислыми слезами сыры Минас-Жерайса – все это плыли дары соседских лавочников и владельцев роскошных универмагов с просьбой разрешить выставить в витрине фотографию великого Леонидаса. Такая фотография делала чудеса: в мгновение ока у витрины собиралась толпа. А если фотография была с автографом, хозяин лавки мог отныне спать спокойно: имя Леонидаса было гарантией бизнеса. И Леонидас благосклонно принимал дары, разрешая вывешивать свои фотографии и называть своим именем лосьоны, одеколоны, сигареты, шоколад и даже модели мужских причесок.

Купаясь в деньгах, он изощрялся, отыскивая все новые и новые способы обогащения. Он открыл ресторан в центре Сан-Паулу, и, разумеется, «весь Сан-Паулу» обедал и ужинал у Леонидаса. Сам он, кокетливо напялив белый колпак, приветственно помахивал в дверях благоухающим дамам в русских мехах и фламандских бархатах. А сзади без устали звенел кассовый аппарат, отстукивая выручку, которую некогда было даже считать.

Однажды он появился на сцене Муниципального театра. Нет, он пришел туда не для того, чтобы петь или плясать. Он ничего этого не умел. На сцене, где когда-то порхали невесомые примы парижского балета и над которой некогда взвивались колоратуры теноров «Ла Скала», на сцене, где священнодействовали герои Мольера и Карлоса Гомеса, Леонидас рассказывал о своих голах, рисуя мелом на черной классной доске комбинации и тактические схемы. И все это – при аншлаге!

Да что значит «при аншлаге»?! Никакие сильфиды балета, никакие факиры колоратур не собирали столько народа: театр ломился, изнемогая под тяжестью потных тел. Перегруженная плебсом галерка грозила рухнуть на сверкающий генеральскими аксельбантами и дамскими кружевами партер. Леонидас, объясняя секрет удара, подымал ногу, и весь театр затаив дыхание впивался горящими глазами в его узконосый штиблет. Леонидас опускал ногу, и со вздохом облегчения вновь вспархивали перья вееров в ложах.

…Вслед за Леонидасом в большой футбол шли новые и новые негры и мулаты. Небрежно расталкивая «аристократов» локтями, они вселяли смятение в сердца чиновников СБД. «Отец бразильской спортивной журналистики» писатель Марио Фильо, именем которого, кстати говоря, назван стадион «Маракана», рассказал в своих мемуарах о том, что в конце тридцатых годов некоторые из высокопоставленных картол еще продолжали бороться за «арианизацию» бразильского футбола. Это были годы, когда фашистские идеи, пришедшие в Южную Америку из Германии и Италии, получили широкое распространение в интеллигентских кругах Бразилии. Фашистская партия «интегралистов» проповедовала расистские взгляды при благосклонном попустительстве диктатора Жетулио Варгаса, флиртовавшего с Гитлером.

Рецидивы этой политики сохранялись до пятидесятых годов, когда эти жалкие попытки остановить колесо футбольной истории потерпели окончательный провал.

Иначе и быть не могло, потому что на смену Леонидасу приходили Джалма Сантос и Диди, Зизиньо, Велудо, которого многие считают лучшим вратарем в истории бразильского футбола, Жаир да Роза Пинто и, наконец, Гарринча и Пеле. Они приходили в футбол Рио и Сан-Паулу из фавел и безымянных поселков, из трущоб и далеких провинций, о которых газеты пишут только в связи с засухами или наводнениями, эпидемиями верминоза или чудодейственными появлениями «летающих блюдец». Они взращивали свое мастерство в бесконечных «пеладах» на пыльных улочках, на мостовых, пустырях и песчаных пляжах. Великие артисты футбола, они любовно называли мяч «девушкой» (по-португальски слово «мяч» – «бола» – женского рода) и обращались с «ней» ласково. Как с возлюбленной. Как с первой любовью, родившейся еще в раннем детстве, да так и оставшейся на всю жизнь главной и единственной.

Что мог противопоставить им холодный чиновник с рыбьей душой? Делец и бюрократ, деловито добывающий в бурном водовороте футбольных страстей голоса избирателей для своей кампании по выборам в палату депутатов?

– О чем ты думаешь, когда получаешь «ее»? – спросил как-то раз Пеле у Нилтона Сантоса.

«Старик», которого прозвали «Энциклопедией футбола», задумался озадаченно. Потом покачал головой:

– Кто его знает… Многие говорят, что в этот момент ни о чем не успеваешь подумать.

– Э, брат, – усмехнулся Пеле, – когда я получаю мяч, у меня в голове в этот момент прокручивается целый полнометражный фильм.

Да, конечно, Леонидас научил их ковать футбольное железо, пока оно горячо. Зарабатывать деньги, холодильники и поместья, пока в руках бьется трепетная и неверная синяя птица славы! Но для большинства из них, для подавляющего большинства – для тех же Пеле, Джалмы Сантоса, Гарринчи, Пауло Цезаря и прочих – смысл футбола никогда не сводился к деньгам, к обогащению, к «бишьо», которые являлись, конечно, крайне желательным, но всего лишь дополнением к нему. Для них – вчерашних чистильщиков ботинок, окномоев и бродячих торговцев – футбол становился окном в мир, футбольный мяч проектировал на их разум, сердца и души волнующие фильмы, которые никогда не дано было видеть и чувствовать картолам. Если бы они родились на другой земле, в иное время, они стали бы инженерами или хирургами, художниками или поэтами, космонавтами или кинорежиссерами. Они выбрали бы себе, может быть, десятки других профессий и дорог, которые оказались для них закрытыми там, в их Бауру, в их Жаботикабе или Ботукату. Но, поскольку эти дороги были закрыты, а человек – именно поэтому он и является человеком! – где бы он ни родился, на каком бы языке он ни говорил, никогда не перестает мечтать и никогда не останавливается в своем вечно-неудержимом движении вперед и выше, они избрали этот единственный путь, оставленный им неласковой их судьбой.

«…неласковой их судьбой». Хорошо сказано, не правда ли?

Перечитав только что написанную главу «Сквозь тернии к звездам», автор отбросил в сторону ложную скромность и искренне поверил, что проблема расизма в бразильском футболе разработана им глубоко, обстоятельно и подробно. И что сама по себе эта проблема представляет сугубо теоретический интерес как любопытный, но безвозвратно канувший в Лету этап бразильской истории. Как пожелтевшая страница пыльного архива…

Отредактировав главу, выправив неизбежные опечатки и огорчительные стилистические погрешности, автор, распираемый гордым сознанием исполненного долга, уже перешел, было, к решению очередных задач, то бишь к написанию последующих глав, когда ему на глаза попалась заметка из газеты «Жорнал до Бразил» от 15 апреля 1971 года, опубликованная на 34-й странице. Я даю столь подробную ссылку для того, чтобы любой усомнившийся в правдивости того, о чем пойдет ниже речь, мог бы, как говорят научные сотрудники, «обратиться к первоисточнику»: взять в библиотеке газету и разыскать эту заметку.

Честно говоря, я сам отказываюсь верить в то, что подобные вещи могут еще иметь место в Бразилии.

И что факты, изложенные газетой, реальны, а не почерпнуты из черновых набросков Гарриет Бичер-Стоу, сделанных в период работы над «Хижиной дяди Тома». Поэтому я предпочел дословно изложить перевод этой заметки, предоставив выводы и комментарии читателю (для ориентировки сообщу, что Ресифе – это столица бразильского штата Пернамбуко на северовостоке страны, а Каруару – город, находящийся в 143 километрах от Ресифе):

«В КАРУАРУ ИМЕЕТСЯ ФУТБОЛЬНАЯ КОМАНДА, В КОТОРОЙ НЕ ИГРАЮТ НИ НЕГРЫ, НИ СЛИШКОМ ТЕМНЫЕ.

Рикардо Ноблат, Корпункт в Ресифе

РЕСИФЕ. В клубе «Наутико-де-Ипожука» футбольной лиги Каруару нет негров, и их прием в команду запрещен уставом клуба. Насколько известно, на северо-востоке страны это единственный футбольный клуб, официально являющийся расистским.

Препятствие для приема черных игроков в команду официализировано уставом клуба с целью «превращения «Наутико-де-Ипожука» в клуб, отличный от остальных». В одной из статей сказано, что исключение может быть сделано для футболистов со смуглой кожей, «если они не окажутся, слишком темными».

ТРАДИЦИЯ

Расизм в клубе «Наутико-де-Ипожука» родился одновременно с появлением в этом клубе первой футбольной команды, около десяти лет назад (подчеркнуто мной. – И. Ф.). Основатели клуба, которые живы до сих пор, решили, что негры не будут приниматься в футбольную команду, благодаря чему «Ипожука» всегда будет известен как «клуб, отличающийся от остальных».

Сказано – сделано, и этот принцип был увековечен в уставе клуба. Один из учредителей, будучи человеком более либеральным, сумел включить в устав статью, разрешающую контрактовать темных игроков, «если они не окажутся слишком темными», как гласит один из параграфов.

КОМАНДА

Клуб «Наутико-де-Ипожука» входит в спортивную лигу города Каруару и официально зарегистрирован в Региональном совете по делам спорта. На маленькой этажерке, в штаб-квартире клуба на улице Прета в Каруару, хранятся шесть или восемь кубков, завоеванных клубом в различных турнирах.

Недавно дирекция решила провести «чистку» футбольной команды, в которую просочились почти чернокожие и даже настоящие негры. Директор Бианор да Силва Сантьяго вызвал тренера Жозе Мария и отдал соответствующее распоряжение.

«Чистка» была проведена без особых проблем, потому что тренер уже привык к этой операции: негры и игроки, «слишком темные», сажаются навечно на скамейку запасных. Большинство не выдерживает такого режима и покидает команду. Некоторые ушли сразу же, послушавшись совета тренера. Были отстранены даже Жорже и Содема, считавшиеся лучшими игроками команды.

Количество членов этого клуба значительно уменьшилось в последние годы. Большинство покидает его, потому что не соглашается с царящим там расизмом».