ГЛАВА IX

Выглядывая из своего убежища, Манюсь следил за шумной толпой, устремившейся по главной аллее к воротам стадиона. Вот промелькнула соломенная шляпа пана Сосенки. Потом на момент возникла стройная фигура Стефанека. Рядом с ним он разглядел Жемчужинку и узкую стриженую голову Паука. Однако вскоре все они скрылись из глаз, невидимые за густыми ветвями каштанов.

Ребята шли, вероятно, к Слонецкому: отец Кшися пригласил всю команду к себе на обед. Будут толковать о матче, обсуждать каждый момент у ворот, каждый удар по мячу, а Манюся не будет с ними. Он не может пойти с товарищами, потому что ежеминутно, где бы он ни был, его подстерегает злобная физиономия Ромека Вавжусяка. Ромек думает, что это он, Манюсь, навел милицию на след Хромого Генека. Нет, Манюсь не хочет встречаться с Вавжусяком. Ведь теперь расправа будет еще злее.

Парк опустел. Только на светлой траве футбольного поля несколько мальчишек, завзятых энтузиастов футбола, еще гоняли тряпичный мяч. На аллеях, посыпанных желтым висленским песком, легли кружевные, легкие тени. По Мысливецкой пролетали троллейбусы, на нагретом асфальте посвистывали шины велосипедов.

Манюсь выбрался из зарослей и в раздумье остановился посреди пустой аллеи. Потом бесцельно медленно зашагал по направлению к главным воротам. Песок тихонько поскрипывал под его старыми тапочками.

На Лазенковской улице, проходя мимо теннисных кортов, Манюсь вспомнил, что когда-то проходил здесь с Рыжим Милеком. Это идея! Сейчас он отправится к товарищу, а вечером они снова будут вместе продавать газеты.

Манюсь еще издалека разглядел покрытые пылью кусты сирени и маленькое оконце, глядящее на залитую солнцем улицу.

Толкнув скрипучую калитку, он прошел небольшой палисадник и постучался в облупленные двери.

— Кто там? — донесся из глубины домика старческий, дребезжащий голос.

— Это я, Манюсь! — крикнул он почти весело и, не дожидаясь разрешения, вошел в сени.

Дверь в маленькую комнату была открыта. В глубине, у стола, сидел дедушка Милека и возился со старыми разобранными часами. При виде Манюся он поднял морщинистое лицо.

— Милек дома? — спросил Манюсь.

Дед жалостно покачал головой.

— Эх, какой там Милек!.. — проговорил он.

— А где же он?

— Милек построил себе плот и удрал из дому, — ответил старик почти безразлично. — Уже третий день, как его нету.

Манюсь удивленно свистнул.

— Ну и дела!..

— Да, да… Нет уже Милека. Сказал, что поплывет на Мадагаскар или еще куда-то. Начитался этих книжек, и помутилось у него в голове. На Мадагаскар! — коротко хохотнул дед и натужно закашлялся.

— На Мадагаскар? — прошептал Манюсь.

— Какой там Мадагаскар! — возмутился старик. — Милиция схватит его где-нибудь под Модлином. Срам только один.

— А если его не поймают? — задумчиво спросил мальчик.

— Тогда утонет. Плавать ведь он не умеет. Говорит, что Колумб тоже не умел плавать, а открыл Америку. Ох, уж эти ребята!..

«Вот так ситуация!» — подумал Манюсь.

— А далеко этот Мадагаскар? — спросил он вдруг.

— Э, парень, это где-то за Африкой… Да я и не знаю даже… А ты для чего спрашиваешь?

Манюсь усмехнулся:

— Жаль, что он не подождал меня, поплыли бы вместе… А он не написал вам?

— Какое там! Я ходил уже в милицию. По радио его разыскивают.

— По радио! — прошептал Манюсь.

«Прославился Милек, — подумал он. — Все заговорят о нем. Через каждые несколько часов по радио будут объявлять: «Пропал без вести мальчик лет тринадцати, рыжий, худенький… Отплыл от Черняковской пристани на плоту и до сих пор не вернулся… Отправился на Мадагаскар. Людей, знающих что-либо о его местонахождении, просят сообщить в ближайший комиссариат».

— Ох, эти ребята, эти ребята! — снова пробормотал дед и склонился над разобранными часами, мастеря что-то худыми, желтыми, как пергамент, пальцами.

Манюсь кашлянул.

— Ну, извините тогда, — пробормотал он и медленно вышел из дома.

На улице его обдало зноем. От усталости, голода и жары у мальчика кружилась голова. Ему показалось, что улица плавится в лучах палящего солнца, асфальт мостовой струится, как река, покрытая мелкими волнами. Мальчик облокотился о проволочную сетку чахлого садика и потной ладонью протер лоб и глаза. Все вокруг стало на свое место, однако чувство слабости и опустошенности не проходило.

Бредя вдоль улицы, Манюсь увидел на углу большой киоск, у которого мужчины в белых расстегнутых рубашках пили пиво. Густая рыжеватая пена стекала с кружек. От одного ее вида мальчику стало приятно и прохладно.

Он облизнул запекшиеся губы и высыпал из кармана мелочь. Быстро подсчитал. Набиралось больше двух злотых.

Манюсь жадно припал к кружке. Пена стекала по подбородку на грудь, приятно холодя разгоряченное тело. Казалось, в него вливаются новые силы. По потной спине Манюся пробежала мелкая холодная дрожь. Мальчик вытер рукавом губы, сплюнул и побрел дальше, к Висле.

В зеленом ивняке шелестел теплый ветер. Песок был сыпучий и мягкий, как бархат. Манюсь улегся в тени, закинул руки за голову и, прищурив глаза, следил за игрой солнечных зайчиков, прыгавших на воде. Гребешки волн то отливали золотом, как чешуя большой бронзовой рыбы, то вспыхивали мелкими искорками. Вода тихонько плескалась у низкого берега и уходила в нагретый песок. Тени лозняка скользили по ее поверхности, как гоняющиеся друг за другом змейки.

Далеко на том берегу в фиолетовой дымке тонула пристань. Белые треугольники парусов, точно кусочки нарезанного картона, лениво плыли по воде. Изредка показывалась лодка, напоминая опустившуюся на озаренную солнцем воду большую стрекозу.

Река плавно несла свою медную воду вниз, к мостам. Кое-где мутные воронки бороздили ее гладкую поверхность. Там запрокидывалась синяя грива волны и мелкими искорками рассыпалась по водной глади А река сонно и плавно продолжала свой бег. «Эта река унесла и Рыжего Милека, — думал Манюсь. — Может быть, он уже далеко-далеко… там, где река впадает в море. Почему же он не пришел ко мне, не сказал, что собирается в путь? Почему не подождал? Теперь, когда «Сиренка» обыграла «Ураган», мы могли бы поплыть вместе. Было бы веселее. А я избавился бы от Вавжусяка. Никто бы нас не разыскал, пускай бы радио хоть десять раз сообщало об исчезновении двух мальчиков. Эх, Милек, Милек, что ж ты не подождал товарища!»

Манюсь зажмурился и, укачиваемый мерным шумом воды, заснул.

Когда он открыл глаза, полоска реки казалась уже серо-стальной. Противоположный берег тонул в синем сумраке. Мальчик потянулся, выгоняя из тела дремоту. Волны все еще шептались, но рокот их казался теперь угрожающим, мрачным и враждебным. Над мостами висели светлые жемчужины фонарей. В зарослях лозняка квакали лягушки.

Манюсь поднялся, сорвал прутик и бездумно стал хлестать им по темной глади воды. Он не знал, что ему делать, куда идти, боялся тронуться с места. Мальчику казалось, что на каждом шагу его подстерегает Вавжусяк. Стоит с наглой, злой усмешкой на загорелом лице, а его сжатые кулаки уже готовы для удара.

Мальчик со злостью плюнул в воду.

— И что я ему сделал? — прошептал он. — Разве это я его засыпал? Ведь я и слова никому не сказал.

Неожиданно Чек вспомнил, что тетя Франя сегодня возвращается из больницы. Наверное, она уже дома и ждет его. Нужно показаться хотя бы на минутку, не то она будет волноваться. Мальчик решил, что ненадолго зайдет к тете. Не хотелось думать о том, что будет после. Манюсь надеялся, что Вавжусяк не знает о возвращении тети. Будет искать его у Стефанека, в мастерской пана Лопотека, но уж никак не в Голубятне. Мальчик глубже надвинул шапочку и двинулся в сторону моста, по которому светящимися гусеницами ползли трамваи.

Когда Манюсь входил в ворота, ему показалось, что на другой стороне улицы в развалинах шевельнулась чья-то тень. Заколебавшись, он остановился, раздумывая, входить ему в Голубятню или пройтись немного по улице, чтобы убедиться, что его никто не подстерегает. Однако он вспомнил, что в Голубятне есть множество скрытых переходов, которых никто из чужих не знает. Вот хотя бы эта боковая черная лестница — по ней всегда можно удрать.

Он еще раз глянул на развалины, которые высились по другую сторону улицы, но ничего угрожающего не заметил. «Показалось», — подумал он, входя в ворота. Двор был пуст. Только какая-то бездомная дворняжка рылась в мусорном ящике. Увидев мальчика, она оскалилась и, поджав хвост, удрала через пролом в стене.

В подвале у Пеховяков грустно заливалась гармонь. Чей-то осипший голос затянул незнакомую песню. На третьем этаже сквозь щель в лестнице пробивался желтоватый свет, озаряя кусочек покрытого выбоинами неметеного асфальта.

Неожиданно Манюсю показалось, что кто-то крадется вдоль темной дворовой стены. Оглянувшись, он вздрогнул и прислушался. Сзади прозвучали чьи-то тихие шаги, и в полосе света промелькнула тень.

Манюсь бросился бежать и в ту же минуту услышал за спиной голос Ромека Вавжусяка:

— Не бойся! Подожди!

Но слова Ромека только подогнали его. Перепрыгивая через несколько ступенек, Манюсь мчался вверх по лестнице. Пробежал второй этаж, добрался до третьего. Сзади слышались шаги и тяжелое дыхание.

На третьем этаже Манюсь оглянулся. Ромек Вавжусяк был уже недалеко. Мальчик на ходу выдернул железный прут и изо всех сил ударил им по рельсу лифта. Черная пропасть лестничной клетки заполнилась пронзительным лязгом.

— Что ты делаешь! — услышал он глухой крик Ромека.

Добравшись до деревянной площадки, Манюсь услышал, как на следующем этаже открылась дверь.

— Жемчужинка! Жемчужинка! — закричал он.

Но в эту минуту Вавжусяк успел схватить его за рукав. Манюсь рванулся, старенькая рубашка треснула, как бумага, и рукав остался в кулаке Вавжусяка. В несколько прыжков Манюсь очутился наверху. Бросившись к двери, он принялся стучать в нее кулаками.

Однако ответом ему было только глухое эхо.

— Тетя!

Вопль мальчика остался без ответа. За спиной его заскрипели ступеньки. Тень поднимающегося по ним Вавжусяка вырастала в конце коридора.

«Удрать черной лестницей», — подумал Манюсь. Он бросился в сторону и утонул в мрачном туннеле пустого коридора. Там, где начиналась черная лестница, он на секунду застыл на месте: две оборванные ступеньки свисали над пропастью, как трамплин. Внизу серел бетонный пол. Но Манюсь хорошо знал эту дорогу. Схватившись руками за выступ стены, он, свесив ноги, торопливо искал опоры. Наконец он нащупал ее, но в эту самую минуту над ним нависла темная фигура Вавжусяка.

— Что ты делаешь? — услышал он задыхающийся голос.

От испуга Чек резко отклонился назад, рука его соскользнула с шершавого железа. Еще секунду он искал опоры, но так и не нашел ее. Тогда, отчаянно взмахнув руками, словно уходя под воду, мальчик полетел вниз…

Больничный пустой коридор сверкал безукоризненной чистотой. На деревянной скамье молча сидели Стефанек, пан Лопотек и трое ребят с Голубятни — Жемчужинка, Манджаро и Паук. Все они не отрываясь глядели на дверь, ведущую в палату.

Когда дверь эта тихонечко скрипнула, все поднялись, как по команде.

На пороге показался врач в белом халате.

— Пан доктор, — с тревогой прошептал Стефанек.

Врач устало посмотрел на тренера.

— Положение тяжелое, — медленно и глухо сказал он. — Мальчик еще не пришел в себя.

Загорелое лицо Стефанека побледнело.

— Пан доктор, спасите паренька, — прошептал он.

Врач чуть пожал плечами:

— Делаем все, что в наших силах.

Маленький Жемчужинка, закрыв лицо шапкой и отвернувшись к белой кафельной стене, громко всхлипывал. Его худенькие плечи содрогались от плача.

Врач подошел к мальчику и положил ему на плечо белую тонкую руку.

— Не плачь, дружок, — сказал он мягко, — сделаем все, что можно.

Мальчик повернулся к нему, открыв веснушчатое, залитое слезами лицо.

— Пан доктор, — сказал он, — пожалуйста, спасите его, это наш самый лучший товарищ.

Белая рука врача погладила худенькое лицо парнишки.

— Хорошо… Хорошо… Успокойся, малыш.

Когда врач отошел, все снова уселись на скамью. Пан Лопотек, запустив огрубевшие пальцы в свою густую гриву, тихо вздохнул:

— Боже мой… Такой был всегда подвижный — живое серебро, а не мальчик.

Тренер прикусил губу:

— А мы его тогда заподозрили…

— Смелый парнишка, — прошептал пан Лопотек. — Хотел спасти грузовик. Все это я узнал, хоть кому скажу, в комиссариате. Вызывали меня. Спрашивали, что за парнишка забрался в машину. А что я мог сказать? Объяснил, что это Чек… И ничего больше…

— Воры думали, что это он их выдал.

— Сами они, хоть кому скажу, себя и выдали. Один из ящиков по дороге лопнул, и какао начало высыпаться. По этому какао их и проследили до самого притона. Того, что спрятал краденое, накрыли, а остальных разыскивают. — Механик сжал кулак и погрозил: — Эх, попали бы они ко мне в руки! Такого хлопца хотели погубить!

Жемчужинка с большим уважением поглядел на кулак пана Лопотека. Будь он такой же сильный, как слесарь, и будь у него такие же большие кулаки, ми за что бы он тогда на лестнице не выпустил Вавжусяка. А вот Ромек воспользовался замешательством и удрал.

— Пан Лопотек, — неожиданно тихо сказал Стефанек, — ребят нельзя оставлять без надзора. Я после матча беседовал с Радошем, руководителем футбольной секции… «Полония» возьмет над ними шефство.

— Стало быть, и над «Сиренкой»?

— Да…

— Это хорошо… Но ведь сколько таких ребят на нашей улице! А во всей Варшаве? Если даже десять клубов возьмут их под свое покровительство — все будет мало.

— Но зато хороший пример. Если мы возьмем под свою опеку «Скрепку» и сколотим дружный коллектив, то нашему примеру последуют другие. — Тренер замолчал, услышав рядом чей-то громкий храп.

Повернувшись, он увидел, что Польдек Пеховяк, прислонившись к его плечу, крепко спит, разинув рот. Рядом с ним дремал Манджаро. И только Жемчужинка мужественно продолжал бодрствовать. Однако и его веки слипались.

Тренер легонько потряс Паука за плечо:

— Ребята, уже поздно, пора по домам.

Паук громко зевнул и бессмысленно вытаращил глаза, Манджаро встряхнулся, как будто кто плеснул на него холодной водой, а Жемчужинка заморгал светлыми ресницами,

— Я не уйду, — сказал он упрямо. — Там ведь мой самый лучший товарищ. — Он указал головой на дверь палаты.

— Я тоже, — добавил Манджаро.

Паук был так утомлен, что поддержал товарищей только кивком головы.

Тренер уже хотел было запротестовать, но в эту минуту дверь палаты открылась, и в ней показалось бледное лицо дежурной сестры. Все вскочили, с волнением глядя на нее.

— Кто из вас Стефанек? — спросила она шепотом.

— Я. — Тренер выступил вперед.

— Мальчик просит вас в палату.

Жемчужинка схватился за голову.

— Жив! — закричал он радостно.

Стефанек вошел в палату, освещенную лишь бледным светом маленькой ночной лампочки. На подушке виднелась забинтованная голова мальчика. Стефанек подошел па цыпочках. Из-под белых бинтов на него смотрели затуманенные глаза Манюся.

— Пан Вацек, — прошептал он, с трудом протягивая руку.

Тренер взял эту горячую, пылающую руку.

— Чек, мой мальчик, — только и мог он выговорить.

— Пап Вацек, — глаза Манюся блеснули, — когда мы играем финальный матч?

— В субботу.

Рука мальчика сжала пальцы тренера.

— Пан Вацек… Мы должны выиграть… Должны…

Манюсь закрыл глаза. Его густые ресницы бросили тень на бледные щеки.

— Выиграем, — с уверенностью сказал тренер.

На плече он почувствовал ладонь сестры.

— Вам нужно уходить. Он еще очень слаб.

— Но ему уже лучше?

Она только кивнула головой.

Сестра привычным движением стряхнула термометр, сделала отметку на таблице температуры и улыбнулась мальчику.

— У тебя, Чек, железное здоровье, — сказала она своим певучим голосом, — через неделю уже сможешь встать.

— Только через неделю! — отозвался Чек, отвечая ей озорной улыбкой. — Хотелось бы уже сегодня.

— Какой быстрый! Другому на твоем месте целый месяц пришлось бы лежать.

— Да, но сегодня матч.

О том, что сегодня должен был состояться матч, знала чуть ли не вся больница. Личность левого крайнего «Сиренки» возбуждала у окружающих не только интерес, но и симпатию. Маленького пациента ежедневно навещали мальчишки с Воли, тетя Франя, мастер Сосенка, пан Лопотек. И вообще горячность, с какой мальчик повествовал о своей команде и о приближающемся матче, могла бы любого приохотить к футболу.

В этот день в больничных палатах с самого утра толковали только о матче. Больные разделились на два лагеря: один стоял за «Сиренку», а другой — за «Амброзиану», второго участника финального соревнования. Не нужно добавлять, что сторонников «Сиренки» было значительно больше. За «Амброзиану», болел только один каменщик со сломанной ключицей да продавец из магазина, которому упавшим ящиком с помидорами размозжило палец на ноге. Тут сказывался местный патриотизм — оба болельщика жили в Праге, которую и представляла на зеленом поле славная «Амброзиана».

Отходя от кровати Чека, сестра поддразнила:

— Без тебя твоя «Сиренка» проиграет.

Мальчик приподнялся на локте:

— А вот увидите, что не проиграет! Пан Вацек прекрасно их натренировал.

— А у тебя только мяч в голове, — укорила сестра.

— Нет, не только мяч, — защищался парнишка. — Я ведь после каникул пойду в школу… — И вздохнул.

— Тебя это огорчает?

— Немножко есть… Ведь еще неизвестно, как будет со школой. Не знаю, все ли в голове осталось на месте после моего полета.

— Не горюй, все в порядке. Может, даже еще лучше стало… — пошутила сестра.

Манюсь, закрыв глаза, погрузился в свои мысли. В больнице времени для размышлений было сколько угодно. Можно было путешествовать с улицы на улицу, странствовать, не завися от времени, рассуждать до отказа с кем хочешь, переноситься в мир мечтаний. Мысли неслись быстрой рекой.

До недавних пор мальчик ненавидел Королевича, ежеминутно готов был на стычку с ним. А теперь, когда узнал от ребят, что Королевича отправили в исправительный дом, он даже немного пожалел его. Да, нет Королевича — и весь «Ураган» разлетелся. Нет и их опекуна. «Шефа» арестовали где-то в Грохове, а Ромек Вавжусяк еще скрывается. Но и его скоро поймают. Разлетелся могучий «Ураган», команда, само название которой вызывало страх у мальчишек с Воли.

Зашелестела газета, и Манюсь открыл глаза. Его сосед слева, молодой токарь с Жерани, перевертывал листик «Жиця Варшавы».

— Тут, Чек, пишут о тебе, — заявил он.

— Наверное, редактор Худынский, — отозвался мальчик почти равнодушно. — Прочитайте, пожалуйста, — попросил он, однако, через минуту.

— «Сегодня на поле «Агриколы», — громко читал слесарь, — состоится финальный матч «диких» футбольных команд на кубок «Жиця Варшавы».

— Ну, это-то я знаю, — прервал его Манюсь, — а где же там обо мне?

— Сейчас… — Слесарь среди мелкого шрифта поискал глазами последние спортивные новости. Вот: «Сиренка» приступает к матчу в ослабленном составе, без своего лучшего игрока — Мариана Ткачика. Это большой шанс для и без того сильной «Амброзианы». — Токарь глянул на мальчика.

Тот кивнул головой:

— Понятно. Только пускай заранее не радуются. Футбол — это такая игра, в которой трудно все заранее предсказать. Каждый игрок мечтает выиграть, каждый хочет забить гол. Случается, что результат зависит от того, кто сильнее хочет выиграть.

Сказал он это с такой уверенностью, что токарь одобрительно кивнул.

Манюсь опустился в подушки и закрыл глаза.

— Который час? — спросил он.

— Пять.

Мальчик подскочил и горящими глазами обвел палату.

— Начинается матч! — закричал он. — Нужно всем крепко зажать палец, чтобы моя «Сиренка» выиграла!

Когда дверь в палату приоткрылась и в ней показалась сияющая веснушчатая рожица Жемчужинки, всем все стало ясно. За Жемчужинкой протискивалась вся команда. Манюсь, с трудом приподнявшись, взволнованно вглядывался в веселые лица товарищей.

— Выиграли четыре:два, братец! — первым закричал Жемчужинка.

За Жемчужинкой с торжественным видом выступал Манджаро, держа в обеих руках большой хрустальный кубок. А за Манджаро — вся команда: задумчивый Паук, маленький Игнась с курносым носиком, Кшись Слонецкий, рослый и чистенький, точно только что из химической чистки, приземистый Метек Гралевский и прочие славные игроки команды-победительницы. А за ними — их любимый тренер Стефанек. Он улыбался и многозначительно щурил глаза.

Рядом с ним лоснилась увлажненная потом физиономия пана Сосенки, а в самом конце процессии виднелась седая чуприна пана Лопотека. Механик оглядывался с таким озабоченным видом, точно он единственный нес ответственность за этот массовый налет на больницу.

Манджаро поставил хрустальный кубок на ночной столик и с облегчением перевел дыхание. Жемчужинка протянул Манюсю худенькую, не слишком чистую руку. Чек долго ее жал. Он хотел что-то сказать, но внезапно нахлынувшее волнение помешало ему.

— Выиграли, братец, — повторил Жемчужинка. — Первый гол забила «Амброзиана», но через пять минут Игнась сравнял счет. Другую штуку забил Манджаро, но перед самым концом они тоже сравняли… Ну, и… сам понимаешь — пришлось играть дополнительное время. И мы играли. Манджаро сунул им две бомбы… И получилось четыре: два.

Теперь, после этого короткого сообщения, Манюсь наконец обрел дар речи.

— Поздравляю! — произнес он и, чтобы подчеркнуть торжественность момента, добавил: — Заслуженная победа! — А напоследок одарил всех своей чудесной улыбкой.

Неожиданно за спиной пана Сосенки он в самом конце палаты разглядел Скумбрию. Бывший капитан «Урагана» стоял, смущенно оглядываясь по сторонам, точно не решаясь присоединиться к этой радостной компании.

— Как жизнь, Рысек? — приветствовал его Манюсь.

По лицу Скумбрии скользнула слабая, но искренняя улыбка.

— Ой, да! — закричал Жемчужинка. — Мы и забыли тебе сказать: Рысек перешел к нам. Все игроки «Урагана» переходят в «Сиренку».

— Завтра рассмотрим это дело на собрании, — пояснил, как всегда аккуратный, Манджаро.

Чек свесился с кровати, протянул Скумбрии руку и весело заявил:

— Здорово! Значит, наша команда будет теперь еще сильнее!