Когда чья-либо сознательная ориентация определяется объективной реальностью, фактами, получаемыми из внешнего мира, мы говорим об экстравертной установке. Если такое положение вещей является привычным, обыденным, перед нами — экстравертный тип.[52]

«Экстраверсия характеризуется интересом к внешнему объекту, отзывчивостью и готовностью к принятию внешних событий и ситуаций, желанием влиять на них и находиться под их влиянием, потребностью присоединяться и быть „в“, способностью терпеть суматоху и шум любого рода и даже находить в этом радость; постоянным вниманием к окружающему миру, стремлением иметь друзей и знакомых, не очень тщательно их выбирая, и, в конечном итоге, сильной привязанностью к выделенной для себя фигуре, и, следовательно, мощной тенденцией демонстрировать самого себя. Соответственно, философия жизни экстраверта и его этика имеют, как правило, в высокой степени коллективную природу с сильной альтруистической чертой, и его нравственное начало, категория совести являются в значительной мере зависимыми от общественного мнения…

Его религиозные убеждения определяются, так сказать, большинством голосов[53].

В общем, экстраверт полагается на получаемое из внешнего мира и также не склонен подчинять личные мотивы критической проверке.

«Реальный субъект[54] является, насколько это возможно, погруженным в темноту. Он прячет свою личность от самого себя под покровами бессознательного… У него нет секретов, он не хранит их долго, поскольку делится ими с другими. Если, тем не менее случается что-то не могущее быть упомянуто, он предпочтет это забыть. Избегается все, что может сделать тусклым парад оптимизма и позитивизма. Все, о чем он думает, к чему намерен и что делает, производит впечатление уверенности и теплоты».

Согласно Юнгу, психическая жизнь данного типа разыгрывается снаружи, непосредственно, как реакция на окружающую среду:

«Он живет в других и через других; любое самообщение приводит его в содрогание. Опасности гнездящихся во внутреннем диалоге лучше всего топятся шумом. Если у него даже и есть какой-то „комплекс“, он находит убежище всоциальном кружении и разрешает себе быть уверяемым по несколько раз в день, что все в порядке».

Юнг заканчивает свое описание экстравертного типа благожелательным пониманием и высокой оценкой: «В том случае, если он не слишком хлопотун, не слишком суется в чужие дела, если он не сверхинициативен и не слишком поверхностен, то такой[55] может с лихвой быть полезным членом сообщества».

Юнг полагал, что типовая дифференциация начинается очень рано, «столь рано, что в некоторых случаях можно говорить о ней, как о врожденной»:

«Самым ранним признаком экстраверсии у ребенка является его быстрое приспособление к окружающей среде и его необычное внимание, которое он уделяет объектам, в особенности, тем результатам, которые он от них получает. Страх перед предметами минимален; он живет и перемещается среди них с уверенностью… и может, поэтому, свободно играть с ними и учиться, благодаря им. Ему нравится доводить свои начинания до крайности и подвергать себя риску. Все неизвестное его манит».

Хотя любой человек неизбежно подвержен воздействию объективных условий, у экстраверта мысли, решения, стереотипы поведения реально определяются этими условиями, а не просто оказываются под их влиянием, то есть объективные условия доминируют над субъективными взглядами.

Естественно, экстраверт имеет и свои собственные взгляды, но в текущей жизни они неизменно ставятся в зависимость от условий, обнаруживаемых во внешнем мире. Внутренняя жизнь всегда занимает второе место после внешней необходимости. Сознание человека, как целое, ориентировано наружу, потому что оттуда исходят существенные и решающие детерминанты. Интерес и внимание сфокусированы на объективных событиях, на предметах, и других людях, обычно сосредоточенных в непосредственном окружении. Юнг дает несколько примеров этого типа:

«Святой Августин: „Я не смог бы поверить в Евангелие, если бы авторитет Католической Церкви не заставил это сделать“.

Покорная дочь: «Я не могу позволить себе думать о чем-либо, что могло бы не понравиться моему отцу».

Некто, считающий произведение современной музыки прекрасным лишь потому, что все вокруг думают, что эта музыка замечательная. Мужчина женился с намерением доставить удовольствие своим родителям, сам совершенно того не желая. Есть люди, которые ищут способа выглядеть посмешищем, для того, чтобы развлечь других людей… Не так уж мало найдется таких, кто во всем, что они делают или не делают, живут единственным побуждением: что о них подумают другие?»

Преобладание моральных стандартов диктует экстраверту его личную точку зрения, его личностную позицию. Если сами нравы изменяются, экстраверт подстраивает свои взгляды и стереотипы поведения под новые образцы. Его способность и склонность к подстраиванию, к подгонке в соответствии с существующими внешними условиями выступает одновременно и как его сила, и как ограничение. Тенденция экстраверта столь мощно ориентирована вовне, что, в общем, он не обращает заметного внимания даже на собственное тело — до тех пор, пока с ним не случится чего-то серьезного. В данном случае, тело, как таковое, недостаточно «объективно», оно не «внешне», чтобы обращать на него внимание, следовательно, экстраверт смотрит сквозь пальцы на удовлетворение элементарных потребностей, необходимых для нормального самочувствия.

Страдает не только тело, но в равной степени и психика. В конце концов, тело «выдает» физические симптомы, которые даже экстраверт не может игнорировать; что же касается психики, то отклоняющиеся от нормы настроение и поведенческие стереотипы могут быть заметны только другим людям.

Экстраверсия, вне сомнения, ценное качество в общественных ситуациях и в реагировании на требования внешней среды. Но экстравертная установка в крайнем своем проявлении может непостижимым образом пожертвовать самим субъектом для того, чтобы осуществить то, что рассматривается как объективное требование — например, потребности других, или многочисленные требования расширяющегося бизнеса…

«В этом кроется опасность для экстраверта», — поясняет Юнг. — «Он засасывается объектами и совершенно в них теряется. Получающиеся в результате функциональные расстройства, нервные или телесные, обладают компенсаторной ценностью, как если бы они вынуждали его к невольному самоограничению».

Самая частая форма невроза у экстравертного типа — истерия. Это обычно проявляется в преувеличенном отношении к людям из окружающей среды; другим характерным признаком данного расстройства служит приямо-таки подражательная приноровленность к внешним обстоятельствам.

Основное качество истерика — это постоянное стремление делать себя интересным и производить хорошее впечатление на окружающих. Его внушаемость весьма заметна, истерик очень восприимчив к влияниям, идущим от других. Зачастую он прекрасный рассказчик, доходящий в своей сообщительности до весьма фантастических элементов (истерическая ложь).

Истерический невроз начинается с преувеличения всех обычных характеристик экстраверсии, а затем он усложняется компенсаторными реакциями из бессознательного. Эти реакции в противовес преувеличенной экстраверсии при помощи физических симптомов принуждают индивида к интроверсии. Это, в свою очередь, констеллирует подчиненную интроверсию экстраверта и создает другую категорию симптомов, наиболее типичными из которых является болезненно повышенная деятельность фантазии и страх остаться одному.

Экстраверт склонен жертвовать внутренней реальностью во имя внешних обстоятельств. Это не является проблемой до тех пор, пока экстраверсия не доходит до крайностей. Но в той степени, в какой это необходимо для компенсации односторонности, в бессознательном будет возникать нарастание субъективного фактора, а именно, заметная тенденция к самоцентрированию.

Все те потребности или желания, которые оказались заглушёнными или подавленными сознательной установкой, возвращаются, так сказать, через заднюю дверь в форме примитивных и инфантильных мыслей и эмоций, центрируемых на себе.

Приспособление экстраверта к объективной реальности приводит к тому, что мешает слабоэнергизированным субъективным импульсам достичь сознания. Однако, подавленные импульсы своей энергии не утрачивают; но поскольку они бессознательны, то могут проявлять себя в примитивном и архаическом виде. По мере того, как субъективные потребности подавляются или игнорируются все больше и больше, постепенно набирающая силу бессознательная энергия работает на подрыв сознательной установки.

Опасность здесь заключается в том, что экстраверт, столь пристрастно — и по-видимому самоотверженно — настроенный на внешний мир и на потребности других людей, может, фактически, стать совершенно индифферентным. Юнг пишет:

«Чем более полной делается сознательная установка экстраверсии, тем более инфантильной и архаичной будет установка бессознательная. Эгоизм, характеризующий бессознательную установку экстраверта, идет гораздо дальше детского эгоизма; он граничит с безжалостностью и жестокостью».

В тот момент, когда бессознательное делается сверхактивным, оно выходит на свет в симптоматической форме. Эгоизм, инфантилизм и примитивизм, обычно скомпенсированные и относительно безвредные, теряют свой компенсаторный характер и начинают подстрекать сознание к абсурдному преувеличению, нацеленному на дальнейшее подавление бессознательного.

Конечная драма может принять объективную форму, когда внешняя деятельность экстраверта станет неблагоприятной или искаженной субъективными соображениями.

Юнг рассказывает о типографе, который после двадцатилетнего упорного труда достиг положения владельца крупного дела. Дело расширялось и дальше, типограф все глубже и глубже в него втягивался, постепенно растворяя в нем все остальные жизненные интересы. Дело кончилось полным поглощением и катастрофой. Как же это случилось? В виде компенсации его исключительно деловых интересов, в нем бессознательно оживились некоторые воспоминания из детства, а именно: в юные годы ему доставляло большое удовольствие писать красками и рисовать. И тут, вместо того, чтобы принять эту способность, как таковую, и использовать ее в виде уравновешивающего побочного занятия, он сделал ее частью своего дела и начал фантазировать о придании своим продуктам внешнего «художественного» вида. К несчастью, фантазии стали действительностью: поскольку его вкус был примитивным и неразвитым, то бизнес вскорости захирел и дело окончательно лопнуло. Типограф зашел слишком далеко и подпал под власть субъективных инфантильных притязаний.

Результат может также носить и субъективную природу — нервный срыв. Вероятней всего это может случиться, когда влияние бессознательного, в конечном итоге, парализует сознательное действие:

«В этом случае притязания бессознательного навязываются сознанию категорически и тем самым производят пагубный разлад, проявляющийся в большинстве случаев в том, что люди или не знают больше, чего они, собственно говоря, желают, а от этого и не имеют ни к чему больше охоты; или же в том, что они сразу же хотят слишком многого и имеют слишком много желания к вещам невозможным. Подавление инфантильных и примитивных притязаний, необходимое часто по культурным основаниям, легко приводит к неврозу или к злоупотреблению наркотиками, такими, как алкоголь, морфий, кокаин и др. В еще более тяжелых случаях внутренний душевный разлад приводит к самоубийству».

В общем, компенсирующая установка бессознательного работает на поддержание психического равновесия. Следовательно, даже в норме экстравертный индивид временами действует интровертным путем. Пока экстравертная установка доминирует, наиболее развитая функция будет проявляться экстравертным образом, в то время как подчиненная функция оказывается более или менее интровертной.

«Ведущая функция всегда является выражением сознательной личности, ее целей, воли, достижений, в то время как менее дифференцированные функции принадлежат той категории, в которой события с человеком „просто случаются“.

Хорошим примером этого является экстравертный чувствующий тип, который в норме получает удовольствие от близкого контакта с людьми, однако, временами, выражает мнения или делает замечания, которые шокируют своей бестактностью. Он может предложить тост за упокой на свадьбе и принести свои поздравления на похоронах. Такие «ляпы» исходят из подчиненного мышления, четвертой функции, которая у данного типа находится вне сознательного контроля и поэтому не слишком хорошо связана с другими.

Бессознательное обычно проявляется через менее дифференцированные функции, которые у экстраверта имеют субъективную окраску и эгоцентрический уклон. Кроме того, как уже упоминалось во введении, постоянный наплыв бессознательных содержаний в сознательный психологический процесс оказывается таким, что наблюдателю часто трудно сказать, какие функции здесь принадлежат сознанию, а какие бессознательной личности. Как указывает Юнг, в дальнейшем это приводит к еще большей путанице, вносимой собственной психологией наблюдателя:

«Понятно, что это сильно зависит от установки наблюдателя, — постигает ли он больше сознательный или бессознательный характер личности. В общем, можно сказать, что наблюдатель, установленный на суждение[56], скорее всего будет постигать сознательный характер, тогда как наблюдатель, установленный на восприятие[57] будет больше поддаваться влиянию бессознательного характера, так как суждение интересуется, главным образом, сознательной мотивацией психического процесса, тогда как восприятие больше регистрирует сам процесс».

Поэтому, решая, какой установке принадлежит ведущая функция, необходимо внимательно смотреть, какая функция в большей степени находитея под сознательным контролем, а какие — имеют бессистемный случайный характер. Ведущая функция — если таковая вообще имеется — всегда более высоко развита, нежели другие, которые неизбежно несут в себе инфантильные и примитивные черты. Кроме того, необходимо всегда помнить о своей собственной типологической предрасположенности, которая неизбежно искажает все наблюдения.

Когда жизнь индивида управляется, главным образом, рефлексией, а его действия строятся на основе интеллектуально осмысленных мотивов, мы говорим о мыслительном типе.

Мыслительная функция не имеет обязательной связи с рассудком или качеством мысли, это просто процесс. Мышление имеет место, когда некто формулирует научное понятие, реагирует на дневные новости или подсчитывает расходы, просматривая ресторанный счет. Мышление может быть экстравертным или интровертным, в соответствии с тем, куда оно ориентировано: на объект или на самого субъекта.

Экстравертное мышление обусловлено объективными данными, передаваемыми через восприятие (иначе апперцепцию). Как рациональная функция или функция суждения, мышление содержит суждение в самом себе. В случае экстравертного мышления любое суждение строится на критерии, получаемом из внешних условий, то есть тех, которые передаются традицией или образованием.

Экстравертные мыслительные типы настолько увлечены объектом, что без него они просто не могут существовать. Их рефлексия все время вращается вокруг внешних условий и обстоятельств. Это может быть столь же плодотворным, что и в случае интровертного мышления, которое не ориентируется на непосредственный объективный опыт, или на общие и объективно сформулированные идеи. Согласно Юнгу, экстравертный мыслительный тип:«…человек, который — конечно лишь, постольку поскольку он представляет собой чистый тип, — имеет стремление ставить всю совокупность своих жизненных проявлений в зависимость от интеллектуальных выводов, в конечном счете, ориентирующихся всегда по объективно данному, — или по объективным фактам, или по общезначимым идеям. Человек такого типа придает решающую силу объективной действительности, или, соответственно, ее объективно ориентированной интеллектуальной формуле, — и, притом, не только по отношению к самому себе, но и по отношению к окружающей среде».

В лучшем случае, мыслители-экстраверты становятся государственными деятелями, адвокатами, учеными-практиками, почтенными академиками, успешными антрепренерами. Они превосходны в организации любого дела, будь то проект на бумаге, повседневная жизнь или деловая встреча. Владея хорошим чувством реальности, они вносят ясность в эмоциональные ситуации. Они составляют положительное качество любой организации, любого комитета; ибо знают букву закона и знают как эту букву применять на практике.

Наихудшим для этого типа является религиозный фанатик, политический оппортунист, зубрила, строгий учитель, не терпящий разногласий.

Согласно Юнгу, в своем крайнем выражении, экстравертные мыслительные типы подчиняют как себя, так и других, интеллектуальной «формуле»: системе правил, идеалов и принципов, которые, в конце концов, становятся жестким моральным кодом. Их отметкой являются справедливость и истина, основанные на том, что они рассматривают, как чистейшее постигаемое описание объективной реальности. «Обязан» и «должен» — типичные наиболее выпуклые аспекты их интеллектуальной точки зрения. Все окружающее их должно, для всеобщего блага, подчиниться «универсальному закону»:

«Если формула достаточно широка, то такой тип может сыграть в общественной жизни чрезвычайно полезную роль в качестве реформатора, общественного обвинителя и „очистителя совести“, а также пропагандиста важных новаций. Но чем уже формула, тем скорее этот тип превращается в брюзгу, резонера и пустослова, самодовольного критика, который хотел бы втиснуть и себя, и других в какую-нибудь схему».

Лучший аспект экстравертной установки находится на периферии их сферы деятельности, где неблагоприятные воздействия их тирании не столь заметны. Испытывать на себе дурные последствия экстравертной формулы приходится больше всего близким родственникам и друзьям, ибо они первые неумолимо осчастливливаются ею.

Наиболее пагубные эффекты экстравертного мышления приходятся на долю самого субъекта, поскольку, там, где основными параметрами существования оказываются объективные идеи, идеалы, правила и принципы, там очень мало внимания уделяется самому субъекту.

«То обстоятельство, что никогда не было и никогда не будет такой интеллектуальной формулы, которая могла бы вместить в себе и надлежащим образом выразить полноту жизни и ее возможности, — вызывает некоторую задержку и, соответственно, исключение других важных жизненных форм и жизненных проявлений. У человека этого типа, в первую очередь, подвергнутся подавлению все, зависящие от чувства, жизненные формы, как, например, вкус, эстетические представления, художественное чутье и понимание, культ и переживание дружбы и т.д. Иррациональные формы — религиозный опыт, страсти и т.п. — зачастую бывают полностью вытеснены из сознания… Существуют, правда, исключительные люди, которые могут всю свою жизнь принести в жертву одной определенной фомруле, однако, большинство не в состоянии жить в такой исключительности сколь-нибудь длительно. Рано или поздно, в зависимости от внешних обстоятельств и внутреннего предрасположения, вытесненные интеллектуальной установкой жизненные формы косвенно обнаружатся через нарушение сознательного образа жизни. Когда такое расстройство достигнет определенного уровня, то можно говорить о неврозе».

Функцией наиболее антитетичной по отношению к мышлению является чувство. Следовательно, у данного типа, интровертное чувство бесспорно окажется подчиненным. Это означает, что всякая деятельность, зависящая от чувства — эстетический вкус, чувство артистизма, приобретение друзей, время, проводимое с семьей, любовные взаимоотношения и так далее, — по большей части, будут страдать. Мария-Луиза фон Франц описывает интровертное чувство как «очень трудное для понимания»:

«Хорошим примером для этого является австрийский поэт Рильке. Однажды он написал: „Я люблю вас, но это не ваше дело!“ Это любовь ради самой любви. Чувство оказывается очень сильным, но оно не течет по направлению к объекту. Оно скорее предпочитает оставаться в состоянии любви с самим собой. Естественно, этот чувственный тип во многом непонятен, и такие люди рассматриваются, как очень холодные. Но они вовсе не таковы: просто само чувство полностью без остатка пребывает внутри них».

В той степени, в какой мышление экстравертно, чувственная функция останется инфантильной и подавленной (вытесненной). «Если подавление успешно», — пишет Юнг, — «то чувство исчезает из сознания и на подпороговом уровне развивает свою деятельность, противоборствующую сознательным намерениям и, при известных обстоятельствах, достигающую таких эффектов, происхождение которых представляется для индивида полнейшей загадкой. Так, например, осознанный альтруизм пресекается тайным и скрытым от самого индивида самолюбием, которое накладывает печать своекорыстия на бескорыстные, по существу, поступки. Чистые высоконравственные намерения могут привести индивида к критическим положениям, в которых, более чем вероятным сказывается, что решающие мотивы суть вовсе не этические, а совсем другие. Таковы, например, добровольные спасители или блюстители нравов, которые вдруг сами оказываются ищущими спасения, или скомпрометированными. Их ненасытное стремление спасать заставляет их же самих прибегать к таким средствам, которые способны повести, именно, к тому, чего хотелось бы избежать. Есть экстравертированные идеалисты, которые так стараются над осуществлением своего идеала для блага человечества, что не боятся даже лжи и других нечестных средств…

И все это по формуле: цель оправдывает средства. Только подчиненная функция, действующая бессознательно и вводящая в соблазн, может довести до таких заблуждений людей, в других отношениях, стоящих на высоте».

Подчиненное интровертное чувство обычно проявляется в сознательной установке, которая более или менее безличностна. Вот почему данный тип может казаться холодным и недружественным. Однако, с точки зрения самого типа, их просто больше интересуют сами факты, чем тот эффект, который их установка может произвести на других.

В крайнем случае, это ведет к умалению (пренебрежению) своих собственных жизненных интересов, равно как и интересов семьи, близких. В компенсацию к этому, бессознательные чувства становятся глубоко личностными и сверхсенситивными, проявляясь в мелочности, агрессивности, недоверчивости к другим.

Между тем, поддерживающая интеллектуальная «формула», которая, в действительности, может иметь существенную внутреннюю заслугу, становится более жесткой и догматичной, совершенно закрытой для любой модификации. Она может даже принять религиозное качество абсолютизма.

«Тем самым формула становится религией, даже если она, по своему существу, не имеет никакого отношения ни к чему религиозному. От этого она приобретает и присущий религии характер безусловности. Она становится, так сказать, интеллектуальным суеверием. Но все вытесненные ею психические тенденции скапливаются в бессознательном, образуют там оппозицию и вызывают приступа (пароксизмы) сомнений. Обороняясь от этих сомнений, сознательная установка становится фанатичной, ибо фанатизм есть не что иное, как сверхскомпенсированное сомнение. Такое развитие ведет, в конце концов, к преувеличенной защите сознательной позиции и к образованию противоположного бессознательного отношения, которое, например, в противоположность к сознательному рационализму является крайне иррациональным, а в противоположность к современной научности сознательной точки зрения, оказывается крайне архаичным и суеверным».

В этом случае, сохраняется опасность полного коллапса сознательной установки. С тем, чтобы не позволить расстраивающим бессознательным факторам войти в сознание, нормальное позитивное и творческое мышление экстраверта становится инертным, вялым и регрессивным. Сама формула дегенерирует в интеллектуальный предрассудок, в суеверие, а индивид делается замкнутым, мрачным, обидчивым педантом, или, в крайнем случае, затворником и мизантропом.

Подчиненное интровертное чувство этого типа также проявляется в том, что оказывается малоприятным, а для постороннего наблюдателя, сбивающим с толку: внезапные и необъяснимые вспышки любви; неистовая и длительная «беспричинная» преданность; сентиментальные привязанности или мистические интересы, которые начисто отметают всякую логику.

В таких случаях, сознательный мыслительный процесс ниспровергается примитивными реакциями, имеющими свой источник в бессознательном субъекта и в недифференцированном чувстве.

Чувство экстравертного типа, как и экстравертное мышление, ориентировано объективными данными и обычно пребывает в гармонии с объективными ценностями.

Из того, что это рациональная функция, определяющая «что чего стоит», можно предположить, что чувство основывается на субъективных ценностях. Однако, согласно Юнгу, это справедливо только для интровертного чувства:

«Экстравертное чувство отделило себя — насколько это возможно — от субъективного фактора и всецело подчинило влиянию объекта. Даже там, где экстравертное чувство обнаруживает свою видимую независимость от свойств конкретного объекта, оно, тем не менее, остается под обаянием традиционных или каких-нибудь других общепринятых ценностей».

Эта характеристика экстравертного чувства подчеркивает, что оно ищет творческих и поддерживающих гармонию условий в окружающей среде. Например, экстравертный чувствующий тип будет восхвалять нечто, как «прекрасное» или «хорошее» не из-за субъективной оценки, но потому что это подходит другим и находится в согласии с общественной ситуацией. И это не претензия, и не лицемерие, но подлинное выражение чувства в своей экстравертной форме — акт приспособления к объективному критерию.

«Так, например, картина может быть названа „прекрасной“ потому, что, повешенная в салоне и подписанная известным именем, она, по общему предположению, должна быть „прекрасной“, или потому, что, назвав ее „некрасивой“, можно огорчить семью или счастливого владельца картины, или еще потому, что посетитель имеет намерение создать приятную атмосферу, а для этого необходимо, чтобы во всем чувствовалось согласие и приязнь».

Без экстравертного чувства «цивилизованная» общественная жизнь была бы, фактически, невозможной. Коллективные выражения в культуре всецело от этого зависят. Экстравертное чувство ведет людей в театр, на концерт, в церковь и в оперу; люди принимают участие в деловых встречах, пикниках, именинах и т.п.; посылают друг другу рождественские и пасхальные открытки, посещают свадьбы и похороны, празднуют годовщины, отмечают Первомай или День Независимости.

Экстравертные чувствующие типы обычно очень добродушны и легко приобретают друзей. Они быстро оценивают требования внешней ситуации и с готовностью жертвуют собой для других. Они, буквально, «излучают» атмосферу теплого одобрения, именно, они чаще других «получают» мяч, перебрасываемый в компании. Исключая крайние случаи, чувство несет в себе определенное личностное качество — непосредственную связь (раппорт) с другими — несмотря на то, что субъективный фактор, в основном, подавлен. Преобладающее впечатление о таком человеке говорит, что он хорошо приспособлен к внешним условиям и общественным ценностям.

Юнг описывает типичное проявление экстравертного чувства у женщины:

«Чувства согласуются с объективными ситуациями и общезначимыми ценностями. Это нигде не проявляется так ясно, как, в так называемом, выборе объекта любви: любят „подходящего мужчину, а не какого-нибудь другого; он является подходящим не потому, что вполне отвечает субъективному скрытому существу женщины — в большинстве случаев она об этом совершенно ничего не знает, — а потому, что он отвечает всем разумным требованиям в отношении возраста, социального положения, дохода, респектабельности его семьи и т.д… Чувство любви у этой женщины вполне соответствует ее выбору. Чувство ее — подлинное, а не выдуманное от „разума“. Таких „разумных“ браков — бесчисленное множество, и они, отнюдь, не самые плохие. Жены вэтих браках бывают хорошими подругами своих мужей и хорошими матерями, пока их мужья и дети сохраняют неизменным сам психический уклад общественной жизни“.

Опасность для этого типа кроется в подавлении его объектом — традиционными и общепринятыми стандартами, — в этом случае утрачивается любое подобие субъективного чувства, то есть то, что происходит в самом субъекте.

Экстравертное чувство, лишенное личностных параметров, теряет весь свой шарм и, как и в случае крайней экстраверсии, делается бессознательным относительно скрытых самоцентрированных мотивов. Оно сталкивается с требованиями или ожиданиями, представленными внешними ситуациями и в них застревает. Оно удовлетворяет требуемой эстетической стороне момента, но остается бесплодным. Обычно сердечное выражение чувств здесь делается механическим, эмпатические жесты выглядят театральными или расчетливыми.

«Если этот процесс прогрессирует, то наступает любопытная противоречивая диссоциация чувства: все становится объектом чувственных оценок, так что завязывается множество отношений, которые внутренне противоречат друг другу. Поскольку это было бы совсем невозможно при наличии сколько-нибудь ярко выраженного субъекта, то подавляются и последние остатки действительно личной позиции. Субъект до такой степени всасывается в отдельные чувственные процессы, что наблюдателю кажется, будто бы перед ним был представлен только один чувственный процесс, а субъекта чувства, как такового, уже и нет. В таком состоянии чувство утрачивает всю свою человеческую теплоту; оно производит впечатление позы, непостоянства, ненадежности, а в худших случаях — впечатление истерического состояния

Для данного типа крайне важно установить хорошую чувственную связь с окружающей средой. Но когда это переходит в разряд «слишком важно», субъект — лицо чувствующее — оказывается поглощенным ею. Тогда чувство теряет свое личностное качество и делается чувством ради самого чувства. Сама личность растворяется в последовательности моментальных чувственных состояний, часто конфликтующих друг с другом. Для наблюдателя это представлено в виде различных настроений или расположений духа и утверждений, которые оказываются явно противоречивыми.

В действительности, мышление, другая рациональная функция, неизменно подавляется, когда доминирует чувство. Ничто так не разрушает чувство, как мышление (и, как мы уже видели, в равной степени имеет место обратное). Чувствующие типы не должны думать о том, что кто-то или что-то имеет для них ценность, они просто знают это.

Экстравертный чувствующий тип может уделять мыслям значительное время и, фактически, быть чрезвычайно умным, но мышление, тем не менее, всегда будет подчинено чувству. Следовательно, логические умозаключения, процессы мысли, способные привести к расстройству чувства, здесь отвергаются начисто. «Все, что пребывает в согласии с объективными ценностями», — пишет Юнг — «является хорошим и любимым, а все прочее кажется… существующим в отдельном мире».

В крайнем случае, здоровая компенсаторная установка бессознательного встает в открытую оппозицию. Это проявляется, прежде всего, в экстравагантном выставлении чувств — излитие чувств в разговоре, страстные заявления, и так далее — которые, кажется, намереваются блокировать логические заключения, несовместимые с теми чувствами, которые «требуются» на данный момент.

«Хотя мышление экстравертного чувствующего типа подавлено как независимая функция, само вытеснение неполное…, а лишь постольку поскольку его беспощадная логика принуждает к выводам, не подходящим для чувства. Однако, мышление допускается, как слуга чувства или, лучше сказать, как его раб. Его хребет сломлен, оно не может провести само себя согласно со своим собственным законом. Но так как все же логика и неумолимо верные выводы где-то существуют, то возникает вопрос, где они осуществляются? Разумеется вне сознания, а именно, в бессознательном. Поэтому бессознательное содержание данного типа является прежде всего своеобразным мышлением. Это мышление инфантильно, архаично и негативно. До тех пор, пока сознательное чувство сохраняет личный характер или, другими словами, пока личность не поглощается отдельными состояниями чувств, — бессознательное мышление остается компенсаторным».

Когда личность растворяется в потоке противоречивых чувственных состояний, то идентичность эго утрачивается и субъект проваливается в бессознательное. Чем сильнее сознательное чувство, тем сильнее делается бессознательная оппозиция. «Мышление в стиле „не что иное, как“ оказывается здесь на месте, ибо оно разрушает превосходящую силу прикованного к объектам чувства».

Люди этого типа часто думают весьма плохо о тех самых людях, которых наиболее ценят своими чувствами. В действительности, наличие такого мышления, обычно дремлющего где-то позади, является одним из главных показателей, что экстравертное чувство есть функция доминирующая.

Такие мысли обычно основываются на каком-то циничном взгляде на жизнь; более того, они зачастую повернуты вовнутрь:

«В сущности, он позволяет себе думать о самом себе, что он никто, а его жизнь мало чего стоит, и что любой другой может развиться и пойти по пути индивидуализации, но он сам в этом отношении безнадежен. Эти мысли поселяются на задворках разума, и время от времени, — когда он или в депрессии, или плохо себя чувствует, или, в особенности, когда он сосредоточен на самом себе, то есть, когда остается на полминуты один, — какой-то злополучный бес шепчет изнутри позади головы: „Ты ничтожество, и все связанное с тобой, неправильно“. (Ф.Франц).

В результате, экстравертный чувствующий тип ненавидит оставаться один; когда такие дурные мысли начинают приходить в голову, обычная реакция для него — включить телевизор или отправиться на встречу с приятелем.

Экстравертное ощущение превосходит остальные функции в стремлении ориентироваться на объективную реальность. Как способ восприятия с помощью органов чувств, функция ощущения, — экстравертная или интровертная, — естественно, зависит от объектов. Но, как мы увидим, в случае интровертного ощущения, возможна также и субъективная ориентация на то, что объективно постигается.

В экстравертном ощущении субъективный компонент заторможен или вытеснен. Реакция-ответ на объект обусловлена объектом. Когда это оказывается привычным способом функционирования индивида, мы имеем экстравертный ощущающий тип.

Данный тип выискивает те объекты, — и людей, и ситуации, — которые возбуждают самые сильные ощущения. Результатом оказывается мощная сенсорная связь с внешним миром.

«Поскольку объекты вызывают ощущения, они считаются значимыми и, насколько это вообще возможно при посредстве ощущений, всецело воспринимаются в сознании, независимо от того, подходящи ли они, с точки зрения разумного суждения, или нет. Единственным критерием их ценности является та сила ощущения, которая обусловлена их объективными свойствами. Вследствие этого все объективные процессы вступают в сознание, поскольку они вообще вызывают ощущения. Однако, в экстравертной установке только конкретные, чувственно воспринимаемые объекты или процессы вызывают ощущения, и при том исключительно такие, которые каждый повсюду и во все времена ощущал бы в качестве конкретных. Поэтому индивид ориентируется по чисто чувственной фактической данности».

Хотя у таких людей недостает терпения или понимания абстрактной реальности, их ощущение объективных фактов развито крайне хорошо. Они хозяева деталей («мелочей») жизни. Они могут читать карты, легко находить дорогу в незнакомом городе; их жилища опрятны и весьма аккуратно обставлены; они не забывают о назначенных встречах и всегда пунктуальны; они не теряют ключи; помнят о том, что надо закрыть трубу в печи и не забывают гасить свет на ночь. Их можно встретить среди инженеров, редакторов, атлетов и людей, работающих в бизнесе.

Экстравертные ощущающие типы обращают внимание на внешнюю сторону жизни. Они сознательно придерживаются моды в одежде и любят быть одетыми безупречно; организуют хороший стол с множеством превосходных вин; окружают себя изысканными вещами и красивыми людьми. Они любят вечеринки и активный спорт, встречи и собрания. Они из той породы людей, которые взбираются на Эверест «потому что это там». Те, кто не разделяют их типологические пристрастия, получают пуританистские прозвища и слывут робкими, застенчивыми.

Короче, этот тип ориентирован на конкретное наслаждение «реальной жизнью», — жизнью «на полную катушку».

«Его постоянный мотив в том, чтобы ощущать объект, иметь чувственные впечатления и, по возможности, наслаждаться. Это — человек, не лишенный любезности; напротив, он часто отличается отрадной и живой способностью наслаждаться; по временам он бывает веселым собутыльником, иногда он выступает, как обладающий вкусом эстет. В первом случае великие проблемы жизни зависят от более или менее вкусного обеда, во втором — они принадлежат к хорошему вкусу. Если он ощущает, — то этим все существенное для него сказано и исполнено. Для него ничего на может быть выше конкретности и действительности; предположения, стоящие за этим или выше этого, допускаются лишь постольку, поскольку они усиливают ощущения. При этом совсем не надо, чтобы они усиливали ощущения только в приятном смысле, ибо человек данногой сластолюбец, — он только желает наиболее сильных ощущений, которые, согласно с его природой, он всегда должен получать извне».

Идеалом экстравертных ощущающих типов является способность быть хорошо приспособленным к реальности, к существующим вещам, в том смысле, в каком они понимают и переживают эти вещи и эту реальность. Их любовь неизменно завиит от физической привлекательности избранного объекта. Что другой партнер думает, чувствует, чему удивляется или негодует, их заботит мало или вообще не интересует, — но они очень хорошо замечают детали, которые другие типы забывают отметить: марку одеколона после бритья, форму ушных серег, новую прическу, длину пиджака или платья. Они могут быть превосходными любовниками, поскольку их чувство прикосновения всегда естественно настроено на другое тело.

Ахиллесовой пятой данного типа является интровертная ситуация. Все, что не оказывается фактическим, что невозможно увидеть, услышать, понюхать, до чего нельзя дотронуться, мгновенно попадает под подозрение. Все, что приходит изнутри, кажется нездоровым или патологическим. Только в области осязаемой реальности они могут дышать свободно, Их мысли и чувства объясняются объективными причинами или влиянием окружающих. Изменения в настроении без колебаний списываются на погоду. Психические конфликты здесь нереальны — «ничего кроме» воображения, — какое-либо нездоровое состояние дел легко поправить, когда вокруг собираются друзья. Внутри самого субъекта подчиненная интуиция проявляется в дурных предчувствиях, подозрительных мыслях, возможностях несчастья, катастрофы, дурных фантазиях и так далее. Подчиненная интуиция является «словно собака, обнюхивающая мусорные ведра». (Ф.Франц).

Наиболее неприятные черты данного типа проступают до такой степени, что погоня за ощущениями делается всепотребляющей самоцелью. В своих крайних проявлениях, люди этого типа становятся грубыми искателями удовольствий, беспринципными эстетами, вульгарными гедонистами. Юнг описывает, как это выглядит у мужчины:

«Насколько необходимым становится тогда для него объект, настолько же объект и обесценивается, как нечто, существующее в себе самом и через себя самого. Объект подвергается вопиющему насилию и выжиманию, ибо он[58] пользуется объектом вообще лишь, как поводом для ощущений. Связанность с объектом доводится до крайности. Но тем самым и бессознательное лишается компенсирующей роли и вынуждается к явной оппозиции. Прежде всего заявляют о себе вытесненные интуиции и, притом, в форме проекций на объект».

Проекции в этом случае дают начало дичайшим подозрениям, ревностным фантазиям и состояниям беспокойства, в особенности, если в дело включается сексуальность. Источник этих проекций кроется в подавленных подчиненных функциях, а сами проекции оказываются все более заметными. Обычно они опираются на самые абсурдные предположения, в полном контрасте с сознаваемым чувством реальности экстравертного ощущающего типа и нормальной добродушной установкой.

«Возникают самые причудливые предчувствия; если речь идет о сексуальном объекте, то большую роль играют фантазии ревности, а также и состояния страха. В более тяжелых случаях развиваются разного рода фобии, и, в особенности, симптомы навязчивости. Патологические содержания имеют заслуживающий внимания характер ирреальности, нередко с моральной и религиозной окраской. Развивается мелочная — до смешного — мораль и примитивная суеверная и магическая религиозность, отбрасывающая назад к диким ритуалам. Все это возникает из вытесненных, менее дифференцированных функций, которые в таких случаях резко противостоят сознанию и проявляются тем ярче потому, что они, по-видимому, бывают основаны на нелепейших предположениях, в полной противоположности с сознательным чувством действительности. В этой, второй личности вся культура чувства и мышления оказывается извращенной в болезненную примитивность; разум становится умничанием и расходуется на мелочные различения; мораль оказывается праздным морализированием и явным фарисейством; религия трансформируется в нелепое суеверие; а интуиция, этот высокий человеческий дар, вырождается в надоедливые вмешивания в чужие дела, в обнюхивание каждого угла, и, вместо того, чтобы двигаться вширь, она[59] опускается на самый низкий уровень человеческой посредственности».

Как и с любой из функций, достигающих ненормальной степени односторонности, здесь также всегда есть опасность, что сознание будет подавлено бессознательным.

Конечно, психологическая ситуация становится патологической сравнительно редко. Гораздо чаще компенсаторная подчиненная функция попросту передает самой личности очаровательный воздух несообразности, несовместимости. У этого типа, например, интровертная интуиция выражается в наивном присоединении к религиозным движениям, в детском интересе к оккультным вещам или во внезапном духовном прозрении.

Интуиция — это функция бессознательного восприятия. В экстравертной установке интуиция направлена на внешние объекты и ими обусловлена. Когда такой способ функционирования предопределен, то можно говорить об экстравертном интуитивном типе. Юнг пишет:

«В сознании интуитивная функция представлена в виде известной выжидательной установки, созерцания и всматривания, причем, всегда только последующий результат может установить, сколько было „всмотрено“ в объект и сколько действительно было в нем „заложено“. Подобно тому, как ощущение, когда оно является доминирующей функцией, не есть только реактивный, в дальнейшем безразличный для объекта процесс, но, напротив, есть некая активность, некое действие, захватывающее объект и придающее ему форму, так и интуиция не есть только восприятие, только созерцание, но активный творческий процесс, который столько же вносит в объект, сколько извлекает из него. Поскольку он делает это бессознательно, то столь же бессознательно совершается некое действие в объекте».

Первичная цель интуиции — постигнуть те аспекты мира, которые не понимаются (не ухватываются) другими функциями. Интуиция подобна шестому чувству, которое «видит» нечто, чего, в действительности, нет. Интуитивные мысли приходят совершенно неожиданно, так сказать, как догадка или предчувствие.

У экстраверта, у которого интуиция ориентирована в направлении вещей и других людей, наблюдается необычная способность ощущать то, что происходит «за сценой», под поверхностью; интуиция «видит» через внешний слой. Там, где сравнительно мирское восприятие ощущающего типа видит «вещь» или «лицо», интуитив прозревает душу.

Когда интуиция доминирует, мышление и чувство оказываются более или менее подавленными, в то время как ощущение — другая иррациональная функция, но настроенная на физическую реальность — пребывает в наибольшей недоступности к сознанию.

«Ощущение нарушает ясное непредвзятое наивное восприятие; его назойливые чувственные раздражения направляют внимание на физическую поверхность, то есть именно на те вещи, за которые интуиция старается проникнуть. Так как интуиция, при экстравертной установке, направляется преимущественно на объект, то она, в сущности, очень приближается к ощущению, ибо выжидательная установка, обращенная на внешние объекты, может почти со столь же большой вероятностью пользоваться и ощущением. Но для того, чтобы интуиция могла осуществиться, ощущение должно быть в значительной степени подавлено. Под ощущением я в данном случае понимаю простую и непосредственную физиологическую и психическую данность. Это важно с самого начала отчетливо установить, так как, если спросить интуитива, как он ориентируется, тот начнет говорить о вещах, которые, как две капли воды, похожи на ощущения. Он будет даже пользоваться термином „ощущение“. И действительно, ощущения у него есть, но он ориентируется не по ним самим, — ощущения являются для него лишь точкой опоры для созерцания. Они выбраны им на основании бессознательной предпосылки».

Там, где экетравертное ощущение ищет высшего уровня физического реализма, экстравертная интуиция страждет постигнуть самый широкий спектр возможностей, заложенных в объективной ситуации. Для первого, объект всего лишь объект и только; для второго, истина начинается по ту сторону внешнего вида и связана с тем, что может быть сделано с объектом, каким образом он может быть использован.

Ощущающие типы обозревают только то, что находится перед ними. Интуитивы ту же самую сцену видят трансформированной, как бы во внутреннем зрении, как будто дом уже обставлен мебелью и полностью отремонтирован. Ничего из этого для ощущающей функции в наличии не имеется, и она, естественно, видит лишь то, что есть на данный момент. Следовательно, ощущающий тип получит хороший совет от интуитива, когда встанет вопрос о покупках для дома. Естественно, что верно и обратное, — так, в то время пока илтуитив очаровывается возможностями, ощущающий тип замечает, где в подвале скапливается сырость, каково состояние сантехнических узлов, количество электрических розеток, расстояние от ближайшей школы, и так далее.

Экстравертная интуиция постоянно высматривает новые возможности, новые области для завоевания и подчинения. Существующие ситуации интересны для нее очень недолго; интуитиву быстро наскучивают «вещи, как они есть». Интуиция может разыскивать («разнюхивать») возможности, но чтобы актуализировать их, требуются сфокусированные способности ощущения и мышления.

«Так как экстравертная интуиция ориентируется по объекту, то заметна сильная зависимость от внешних ситуаций, однако, род этой зависимости вполне отличается от зависимости и ощущающего типа. Интуитивный человек никогда не находится там, где пребывают общепринятые реальные ценности, но всегда там, где имеются возможности. У него тонкое чутье для всего, что зарождается и имеет будущее. Он никогда не находится в условиях устойчивых, издавна существующих и хорошо обоснованных, имеющих общепризнанную, но ограниченную ценность. Поскольку он всегда пребывает в поисках за новыми возможностями, то в устойчивых рутинных условиях он рискует задохнуться. Правда, он очень интенсивно берется за новые объекты и пути, подчас даже с чрезвычайным энтузиазмом, но, как только размер их установлен и уже нельзя предвидеть в дальнейшем их значительного развития, так он тотчас же хладнокровно бросает их, без всякого пиетета и, по-видимому, потом даже не вспоминая о них. Пока существует какая-нибудь возможность, интуитив прикован к ней как бы силой рока».

Главная дилемма для экстравертных интуитивов заключается в том, что сами ситуации, которые, кажется, сулят волнительную свободу, быстро ведут — как только их возможности истощаются — к чувству заточенности, несвободы. Очень тяжело оставаться верным чему-либо сколь-нибудь долгое время. И как только перестает просматриваться возможность дальнейшего развития, интерес данного типа иссякает, и он начинает искать для себя что-то новое.

Отмечается заметный недостаток способности суждения, так как зрелое суждение возникает из хорошо развитых мыслительной и чувственной функций. Но крайне выраженные интуитивы находятся совершенно вне влияния мыслей или чувств, как своих собственных, так и других людей. В той степени, в какой их видение оказывается всеохватывающим, они становятся равнодушными ко всему остальному. Другие видят их бессердечными эксплуататорами, хотя, в действительности, они попросту слишком односторонне преданы своему типу.

Тем не менее, такие люди незаменимы в определенныхобластях культуры и экономики. Их особые таланты делают их хорошо приспособленными для тех профессий, где сама способность видеть возможности во внешних ситуациях имеет большую ценность. Их можно встретить среди директоров предприятий индустрии, биржевиков-аналитиков, в изобретательских фондах, наблюдателями в государственных структурах и т.п. В социальной сфере они обладают сверхъестественной способностью образовывать «правильные» связи.

Когда ориентация данного типа более направлена на людей, нежели на предметы, интуитивы демонстрируют исключительную способность к диагностике потенциальных возможностей человека. Именно они, зачастую, открывают лучшее в других людях, и могут быть превосходными свахами. Никто не может лучше интуитива подбодрить своих ближних или воодушевить их на новое дело, даже если он сам бросит его уже на следующий день.

Экстравертный интуитив, работающий в качестве творческого специалиста, психологически хорошо приспособлен видеть коммерческие возможности своего ремесла и добиваться в нем успеха. Фон Франц отмечает:

«Творческие люди, как правило, интроверты сами по себе и настолько заняты своим творчеством, что у них нет времени заниматься реализацией продуктов своего творчества. Сама работа отнимает так много энергии, что уже нет никаких сил думать еще и о том, как ее оформить для показа, как организовать рекламу и пр. И здесь очень часто на помощь приходит экстравертный интуитив. И, естественно, если он занимается этим всю жизнь, то начинает проектировать свою собственную слабую творческую способность в художника; здесь его поджидает опасность потерять самого себя. Рано или поздно такие люди должны обратиться к своей собственной подчиненной функции и к тому, что может из этого получиться».

В этом кроется большая опасность для экстравертных интуитивов, так как они тратят свое время и энергию на возможности, в особенности, на возможности других людей, и никогда ничего не реализуют сами. Они не могут оставаться неизменными; они начинают дело, но не могут поддержать в себе интереса его закончить. По этой причине они часто представляются другим типам, как ведущие праздный образ жизни или же как беззаботные искатели приключений. Они имеют видение того, что может быть, но не способны постараться воплотить видимую потенцию в жизнь. Зачастую они начинают дело с нуля и оставляют его на пороге успеха; следовательно, другие пожинают урожай, посеянный ими.

Чем более обнажается крайность данного типа — чем больше эго такого человека идентифицируется со всеми воображаемыми возможностями — тем более активнее становится бессознательное в смысле компенсации.

«Бессознательное интуитива имеет некоторое сходство с бессознательным ощущающего типа. Мышление и чувство у него сравнительно вытеснены и образуют в бессознательном инфантильно-архаические мысли и чувства, сравнимые с таковыми же у противоположного типа. Они проявляются также в форме интенсивных проекций и оказываются столь же нелепыми, как и проекции ощущающего типа; но только, как мне кажется, они лишены мистического характера; в большинстве случаев они касаются конкретных, квази-реальных вещей, как-то: сексуальных, финансовых и других предвосхищений, например, предчувствия болезни».

Другие патологические симптомы этого типа включают невротические фобии и бессознательную компульсивную (навязчивую) привязанность к ощущению, возникающему от объекта, будь то другой человек или материальные предметы.

Кроме того, поскольку интровертное ощущение, в данном случае, функция сама подчиненная, то наблюдается заметный раскол между сознанием и собственным телом. Даже «нормальные» экстравертные интуитивы склонны обращать мало внимания на свои физические потребности. Например, они просто не замечают, когда они устали или проголодались. Такая небрежность субъекта, в конце концов, отражается на его здоровье, приводя к различного рода физическим недомоганиям, как реальным, так и воображаемым.

Компенсаторное проявление подчиненной функции данного типа гораздо чаще и относительно безвредней наблюдается в преувеличенно повышенном внимании к своему телу, личной гигиене, особой диете и т.п.

Отличительной чертой интроверсии, — в отличие от экстраверсии, которая прежде всего связывается с объектом и данными, исходящими из внешнего мира, — является ориентация на внутренние личностные факторы.

«Человек этого типа мог сказать: „Я знаю, что доставил бы своему отцу величайшее удовольствие, если бы поступил так-то и так-то, но как-то все не получается подумать в эту сторону“. Или: „Я вижу, что погода портится, но, несмотря на это, буду действовать согласно своему плану“. Этот тип не путешествует ради удовольствия, а всегда с заранее обдуманной идеей… На каждом шагу должны быть получены санкции субъекта, иначе ничего не может быть предпринято или выполнено. Такие люди могли бы ответить Святому Августину[60]: «Я уверовал бы в Евангелие, если бы авторитет Католической Церкви не заставлял это сделать». Он всегда должен доказывать, что все им делаемое, основывается на его собственных решениях и убеждениях, и что никто никогда на него не влияет, а он не стремится кому-то понравиться или примирить чье-то лицо или мнение».

Естественно, интровертное сознание может быть достаточно хорошо осведомлено о внешних условиях, но субъективные детерминанты оказываются решающими в качестве движущей силы, мотива. В то время как экстраверт реагирует на то, что приходит субъекту от объекта (внешняя реальность), интроверт связан, главным образом, с впечатлениями, вызываемыми объектом у субъекта (внутренняя реальность).

Характерна некоторая стилизация, используемая Юнгом в описании черт данного типа:

«Интроверт не имеет вперед, не приближается, он как будто бы находится в постоянном отступлении перед объектом. Он держится в стороне от внешних событий, не вступает в них, сохраняя отчетливую неприязнь к обществу, как только оказывается среди большого количества людей. В большом собрании он чувствует себя одиноким и потерянным. Чем многолюдней коллектив, тем сильнее возрастает его сопротивление. Он ни в малейшей степени не стремится быть „с ним“ и не проявляет никакого радостного энтузиазма от людской сплоченности. Он — человек необщительный. То, что он делает, он делает своеобычным образом, забаррикадировавшись от влияния со стороны… Он легко становится недоверчивым, своевольным, часто страдает от неполноценных чувств и по этой причине всегда завистлив. Он противостоит миру с тщательно разработанной оборонительной системой, составленной из добросовестности, щепетильности,, педантичности, умеренности, бережливости, осторожности, болезненной совестливости, твердогубой честности и прямоты, вежливости и открытого недоверия… В нормальных условиях он пессимистичен и озабочен, потому что мир и люди в нем ни капельки не добры к нему, но, наоборот, стремятся его сокрушить…

Его собственный мир — это безопасная гавань, заботливо выращенный за крепкой стеной сад, закрытый для публики и спрятанный от любопытных глаз. Самым лучшим остается своя собственная компания».

Не удивительно, что интровертная установка часто рассматривается как автоэротическая, эгоцентрическая, эгоистическая и даже патологическая. Но, по мнению Юнга, такое отношение отражает обычное пристрастие экстравертной установки, которая, по определению, убеждена в превосходстве объекта.

«Никогда не следует забывать, — а экстравертное воззрение забывает это слишком легко, — что всякое восприятие и познание обусловлено не только объективно, но и субъективно. Мир существует не только объективно, но и субъективно. Мир существует не только сам по себе, и в себе, но и так, как он мне является. Да, в сущности, у нас даже совсем нет критерия, который помог бы нам судить о таком мире, который был бы неассимилируем для субъекта. Упустить из виду субъективный фактор, значило бы отрицать великое сомнение в возможности абсолютного познания. Это повело бы на путь того пустого и пошлого позитивизма, который обезобразил конец прошлого и начало нынешнего века, и, вместе с тем, к той интеллектуальной нескромности, которая предшествует грубости чувств и столь же тупоумной, сколь и претенциозной насильственности. Переоценивая способность к объективному познанию, мы вытесняем значение субъективного фактора, даже прямо значение субъекта как такового».

Под «субъективным фактором» Юнг понимает «тот психологический акт или ту реакцию, которые сливаются с воздействием объекта — в новое психическое состояние». Например, раньше обычно думали, что, так называемый, научный метод полностью объективен, но теперь стало ясно, что наблюдение и интерпретация любых данных искажаются субъективной установкой наблюдателя, который неизбежно втягивает в само исследование и свои собственные ожидания и свое психологическое предрасположение.

Юнг указывает, что наше знание прошлого зависит от субъективных реакций тех, кто переживает и описывает происходящее вокруг них. В этом смысле субъективность представляется как реальностью, прочно основанной на традиции и опыте, так и ориентацией по отношению к объективному миру. Другими словами, интроверсия не менее «нормальна», чем экстраверсия.

Конечно, обе являются относительными. Там, где экстраверт видит интроверта асоциальным, неспособным или не готовым адаптироваться к «реальному» миру, интроверт осуждает экстраверта, как пустого, лишенного внутренней глубины. Суждения по поводу той или иной установки в равной степени высказываются и той и другой стороной, поскольку каждая обладает своей силой и имеет свои слабости.

Юнг приводит из признаков интроверсии у ребенка: «это рефлективная задумчивая манера, отмеченная застенчивостью и даже страхом перед незнакомыми объектами»:

«Очень рано появляется стремление утверждать себя с помощью знакомых предметов и делаются попытки овладеть ими. Все неизвестное встречается с недоверием; внешние влияния, как правило, наталкиваются на сильное сопротивление. Ребенок стремится все делать по-своему и ни при каких условиях не подчиняется правилу, которое не может понять. Когда он задает вопросы, то делает это не из любопытства или желания получить ощущение, нр потому что хочет, чтобы имена, смыслы, объяснения давали ему субъективную защиту против объекта. Я видел интровертного ребенка, который сделал свои первые попытки отправиться в самостоятельную прогулку только после того, как изучил названия всех предметов, находившихся в комнате, до которых он мог дотронуться».

Этот способ действия, отвращающего беду, — «магической» депотенциации объекта — также характеризует интровертную установку у взрослого. Отмечена тенденция обесценивать вещи и других людей, отрицать их значение. В той же степени, в какой объект играет слишком большую роль в экстравертной установке, для интроверта он мало что значит.

В той степени, в какой сознание оказывается субъективированным, а эго делается напыщенным и до чрезмерности важным, в бессознательном, естественно, возникает и накапливается компенсаторное подкрепление объективного влияния. Последнее дает почувствовать себя, пишет Юнг, «в виде абсолютной и неудержимой связи с объектом»:

«Чем больше эго борется за сохранение своей независимости, за отсутствие обязательств и всяческое преобладание, тем сильнее оно попадает в рабскую зависимость от объективных данных. Индивидуальная свобода разума заковывается в цепи унизительной финансовой зависимости, независимый образ действий раз за разом робко уступает, сломленный общественным мнением, моральное превосходство попадает в болото малоценных отрошений, властолюбие завершается жалобной тоской жаждой быть любимым. Бессознательное печется прежде всего об отношении к объекту и при том, каким способом, который способен самым основательным образом разушить в сознании иллюзию власти и фантазию превосходства».

Личность в данной психологической ситуации истощает себя оборонительными мерами (для того, чтобы сохранить иллюзию превосходства), в то же самое время делая бесплодные попытки утвердиться — навязать свою волю объекту. «Из боязни перед объектами развивается своеобразная трусость, мешающая отстаивать себя или свое мнение, ибо такой человек боится усиленного влияния со стороны объекта. На него наводят ужас потрясающие аффекты окружающих его лиц, и он едва удерживается от страха, при мысли попасть под чужое (читай, враждебное) влияние».

Естественно, что это отнимает огромное количество энергии. Всю дорогу необходима чудовищная внутренняя борьба, чтобы удерживать себя в русле движения. Вследствие этого, интроверт особенно подвержен психастении, «болезни, отличающейся, с одной стороны, большой сенситивностью, а, с другой, непомерной истощаемостью и хроническим утомлением».

В обычных случаях интроверты оказываются попросту более консервативными: они экономят энергию и предпочитают оставаться на месте, нежели двигаться. Но благодаря привычной субъективной ориентации, также наблюдается заметная степень инфляции эго, вкупе с бессознательной энергией побуждения.

Хотя Юнг признавал, что «особенности» интроверта, во многом, плод суждения экстравертной установки, он также указывал, что интроверт «ни в коей степени не является социальной потерей. Его уход в себя не есть окончательное самоотречение от мира, а лишь поиск тишины и покоя, которые дают ему возможность, в свою очередь, сделать свой вклад в общественную жизнь».

Кроме того, пишет Юнг, там где экстраверт склонен избегать интроспекции, «самообщение» интроверта остается его непременной радостью и удовольствием:

«Он чувствует себя в своем мире как дома, здесь все перемены осуществляются только им самим. Лучшая работа делается с помощью собственных ресурсов, по собственной инициативе, собственным путем. И если он преуспевает после длительной и часто утомительной борьбы по усвоению чего-то чуждого ему, то способен придать этому значительную пользу».

Мышление в интровертной установке ориентируется прежде всего субъективным фактором. Фокусируется ли мыслительный процесс на конкретных или абстрактных объектах, его мотивация исходит изнутри.

Интроверт — мышление не зависит ни от непосредственного переживания, ни от общепринятых традиционных идей. Оно не в меньшей степени (или в большей) логично, чем экстравертное мышление, но не мотивируется ни объективной реальностью, ни какими-либо директивами извне.

«Внешние факты не являются причиной и целью этого мышления, — хотя интровертный мыслительный тип очень часто хотел бы придать своему мышлению такой вид, — но это мышление начинается в субъекте и приводит обратно к субъекту, даже если оно делает широкие экскурсии в область реальных фактов. Поэтому оно, в деле установления новых фактов, имеет, главным образом, косвенную ценность, поскольку передает, прежде всего, новые воззрения, и, в гораздо меньшей мере, знание новых фактов. Такое мышление выдвигает вопросы и теории, открывает перспективы и направляет взор вглубь, но к фактам оно относится со сдержанностью. Оно принимает их в качестве иллюстрирующих примеров, однако, последние не должны преобладать. Оно собирает факты лишь в качестве доказательств, но никогда не ради них самих… Для этого мышления факты имеют второстепенное значение, а преобладающую ценность имеет для него развитие и изложение субъективной идеи, изначального символического образа, который более или менее туманно вырисовывается перед его внутренним взором».

Другими словами, там, где экстравертное мышление напрямую выискивает факты, а затем обдумывает их, интровертное мышление обращено прежде всего на прояснение идей или даже самого умственного процесса и лишь потом (возможно) на его практическое применение. Оба превосходны во внесении порядка в жизнь; одно работает снаружи внутрь, другое изнутри наружу.

Интровертные мыслители, по определению, не являются практически мыслящими, они склонны быть теоретиками. Интенсивность, напряженность, сила и энергия — вот их цель, а не экстенсивность, не распространение. Они следуют своим идеалам, обращенным внутрь, а не наружу. Фон Франц описывает их следующим образом:

«В науке существуют люди, которые постоянно пытаются помешать своим коллегам потеряться в экспериментах, которые, время от времени, стремятся вернуться назад к основным понятиям и спрашивают, а что же, в действительности, мы совершаем на своем умственном пути. В физике обычно есть один профессор практической физики, и есть другой — физики теоретической; один читает лекцию о камере Вильсона и организует эксперименты, а другой рассказывает о математических принципах и теории науки».

Как и экстравертные мыслительные типы, интровертные мыслители поставляют хороших редакторов, хотя те и могут бесконечно суетиться по поводу одного неправильного слова. Поскольку их мыслительный процесс логичен и прямолинеен, они особенно замечательны при заполнении лакун, в так называемом, нелинейном или латеральном мышлении — прыгание от мысли к мысли, — что характеризует интуитива. В писательском ремесле писатели, их сильная сторона не в оригинальности содержания, а скорее, в ясности и точности в организации и представлении имеющегося материала.

Недостаток ориентации на внешние факты, интровертные мыслительные типы легко компенсируют в мире фантазии. Их субъективная ориентация может совратить на создание теорий ради самих теорий, с очевидностью, основанных на реальности, но в действительности, привязанных к внутреннему образу. В самом крайнем случае этот образ становится всепотребляющим и отчуждается от других.

Как и следовало бы ожидать, эти типы склонны проявлять безразличие к мнениям других. В той степени, в какой они не поддаются влиянию, они не стремятся влиять и на других. Они лишь представляют свою оценку реальности — как ее видят — и совершенно не заботятся о том, как это будет воспринято.

Самым слабым местом у данного типа является подчиненная функция, то есть экстравертное чувство. Связанное с внутренним миром мыслей и идеалов, оно склонно быть рассеянным, забывчивым к объективным требованиям, скажем, межличностных взаимоотношений. Это не значит, что такие люди не любят, но они попросту в затруднении, не зная, как это выразить. Их чувства стремятся быть причудливыми и капризными — сами типы часто не знают вообще, что они чувствуют — но когда эти чувства оказываются на поверхности, обычно зараженные аффектом, то могут статься непреодолимыми и неконтролируемыми. (В таких случаях бывает необходимо различать между эмоциональной реакцией и чувством, как функцией психологической).

Такое бессознательное чувство может быть восхитительным и удивительным, равно как и совершенно тягостным, когда оно направлено на другое лицо. Фон Франц (она, по ее собственному признанию, — интровертный мыслительный тип) говорит, что подчиненное экстравертное чувство проявляется, как что-то вроде «липкой привязанности»:

«В то время как экстравертный мыслительный тип глубоко любит свою жену, но говорит вместе с Рильке: „Я люблю тебя, но это не твое дело“, чувство интровертного мыслительного типа привязано к внешним объектам. Он мог бы, поэтому, сказать в манере Рильке: „Я люблю тебя, и это твое дело. Я сделаю это твоим делом!“… Подчиненное чувство обоих типов прилипчиво, и экстравертный мыслительный тип сохраняет такого же рода невидимую верность, которая может длиться бесконечно. То же самое истинно для экстравертного чувства интровертного мыслительного типа, за исключением того, что оно не будет невидимым… Это имеет сходство с клееобразным потоком чувства у эпилептоидного больного; тот же род прилипчивости, собачьей привязанности, которая, в особенности, для самого возлюбленного, далеко не развлекательна. Можно сравнить подчиненную функцию интровертного мыслительного с потоком горячей лавы из вулкана — поток движется всего лишь пять футов в час, но на своем пути уничтожает все».

Подчиненное экстравертное чувство может, тем не менее, быть совершенно неподдельным. Являясь недифференцированным, оно примитивно, но нерасчетливо — «точно так же, как собака виляет своим хвостом», — пишет фон Франц.

Обратным образом, подчиненное экстравертное чувство проявляется в том, что другие чувствуют себя обесцененными и «невидимыми». Юнг отмечает:

«Интровертный мыслительный тип, как и параллельный ему экстравертный случай, находится под решающим влиянием идей, которые вытекают, однако, не из объективно данного, а из субъективной основы. Он, как и экстравертный, будет следовать своим идеям, но только в обратном направлении, — не наружу, а вовнутрь. Он стремится к углублению, а не к расширению. По этому качеству он, в высшей степени, отличается и характеристически от параллельного ему экстравертного случая. То, что отличает от другого, а именно, его интенсивная отнесенность к объекту, отсутствует у него иногда почти совершенно, как, впрочем, и у всякого интровертного типа. Если объектом выступает человек, то этот человек ясно чувствует, что он, собственно говоря, фигурирует здесь лишь отрицательно, то есть в более мягких случаях, он просто чувствует себя лишним, в более крайних случаях, он начинает понимать, что его, как мешающего, просто отстраняют. Это отрицательное отношение к объекту, — от безразличия до устранения, — характеризует всякого интровертного и делает само описание интровертного типа вообще крайне затруднительным. В нем все стремится к исчезновению и к скрытности».

Случайные знакомые интровертных мыслителей могут посчитать их невнимательными к другим и высокомерными, но те, кто понимает и принимает проницательный ум, оценит их дружбу весьма высоко. В поисках своих идей, они обычно упрямы, не податливы для каких-либо влияний. Это сильно контрастирует с их суггестивностью (внушаемостью) в личных вопросах; как правило, они совершенно наивны и доверительны, так что другим ничего не стоит захватить у них преимущественно и пальму первенства.

Поскольку они скупы на внимание к внешней реальности, то данный тип вошел в поговорку как «рассеянный профессор», или «забывчивыйИван». Определенный шарм такого качества уменьшается по мере того, как его носители становятся однодумами, прикованными к собственным идеям или внутренним образам. Тогда их убеждения делаются жесткими, негнущимися, а суждения холодными, капризными, непоколебимыми. В самом крайнем случае, они могут утратить всякую связь с объективной реальностью и совершенно изолироваться от друзей, семьи и коллег.

Это и есть та самая разница между крайностями интровертного и экстравертного мышления. «По мере того, как экстраверт устремляется на уровень простого представления фактов, — пишет Юнг, — интроверт воспаряет в представление непредставимого, далеко за пределы того, что может быть выражено в образе».

В обоих случаях, дальнейшее психологическое развитие подавляется и — обычно положительный — мыслительный процесс узурпируется бессознательными эффектами других функций: ощущением, интуицией и чувством. В норме они представляют здоровую компенсацию одностороннему мышлению. Но в крайних проявлениях, где их компенсаторному влянию противостоит сознание, целостная личность искажается негативностью и примитивным аффектом, горечью, сверхчувствительностью и мизантропией.

Чувство в интровертной установке принципиально определяется субъективным фактором. В своей незаинтересованности объектом оно столь же отлично от экстравертного чувства, столь интровертное мышление отличается от экстравертного.

Данный тип труден для понимания, поскольку мало что появляется на его поверхности. Согласно Юнгу, к таким людям применимо выражение «тихие воды текут глубоко». В той степени, в какой они оказываются односторонними, они кажутся совсем бесчувственными и бессмысленными. Здесь легко впасть в неправильное понимание, посчитав это, с одной стороны, холодностью или безразличием, а с другой — глупостью.

Юнг описывает цель интровертного чувства как «не приспособить себя к объекту, а подчинить его себе в бессознательном усилии реализовать лежащие в нем образы»:

«Поэтому оно интровертное чувство постоянно ищет образ, который в действительности, не существует, но который оно представляет в своем видении. Это чувство, как бы без внимания скользит над объектами, которые никогда не соответствуют его цели. Оно стремится к внутренней интенсивности, для которой объекты, самое большее, дают некоторый толчок. Глубину такого чувства можно только предугадать, — но ясно постигнуть нельзя. Интровертное чувство делает людей молчаливыми и трудно доступными; ибоногюдобно мимозе, — сморщивается от грубости объекта, чтобы заполнить сокровенные глубины субъекта. Для обороны оно выдвигает отрицательные чувственные сужденяя или глубокое равнодушие».

То, что справедливо для интровертного мышления, в равной степени справедливо и для интровертного чувства, только в первом случае мы имеем дело с мыслью, а во втором — с чувством. Оба ориентированы прежде всего на внутренние образы, а не на внешние факты. Образы интровертного мыслителя привязаны к мыслям и идеалам; образы интровертного чувства характерно проявляются как ценности.

Так как интроверсия данного типа подавляет внешнее выражение, такие люди редко высказываются по поводу того, что они чувствуют. Но их субъективная ценностная система, как замечает фон Франц, в большинстве случаев, осуществляет «положительное тайное влияние на свое окружение»:

«Интровертные чувствующие типы, например, очень часто образуют этический костяк группы; не раздражая других моральными или этическими поручениями, они сами несут в себе такие правильные стандарты этических ценностей, которые они незримо эманируют, оказывая, тем самым, положительное влияние на окружающих. И любой вынужден или обязан вести себя корректно, поскольку они владеют мерой ценностного стандарта, который всегда суггестивно принуждает человека быть приличным и сдержанным в их присутствии. Их дифференцированное интровертное чувство видит „в уме“ то, что действительно является важным фактором».

Люди данного типа не блистают и не стремятся обнаруживать самих себя. Их мотивы, если таковые имеются, в большинстве случаев остаются глубоко запрятанными. Они несут в себе загадочную атмосферу независимости, самостоятельности. Они склонны избегать вечеринок и больших собраний, не потому что они судят тех, кто ходит на них, как незначительных или неинтересных (под которыми, естественно, предположить экстравертный чувствующий тип), но просто из-за того, что их оценочная чувственная функция немеет, когда в одно и то же время появляется слишком много людей. Юнг пишет:

«В большинстве случаев они молчаливы, трудно доступны, непонятны, часто скрыты под детской и банальной маской, нередко также отличаются меланхолическим темпераментом. Так как они, преимущественно, отдают себя руководству своего, субъективно ортентир6ванногочувства,тоихЪстинные мотивы, в большинстве случаев, остаются скрытыми. Вовне они проявляют гармоническую стушеванность, приятное спокойствие, симпатичный параллелизм, который не стремится вызвать другого, произвести на него впечатление, переделать его или изменить. Если эта внешняя сторона выражена несколько ярче, то возникает легкое подозрение в безразличии или холодности, которое может дойти до подозрения в равнодушии к радостям и горестям других. Тогда ясно чувствуется отвращающееся от объекта движение чувства… За настоящими эмоциями объекта данный тип не следует, он подавляет их и отклоняет или, лучше сказать, „охлаждает“ их отрицательным суждением чувства. Хотя и имеется постоянная готовность спокойно и гармонично идти рука об руку, тем не менее, к объекту не обнаруживается ни любезность, ни теплая предупредительность, а проявляется отношение, которое кажется безразличным: холодное, подчас даже отклоняющее обращение. Иногда объект начинает чувствовать, что все его существование излишне. По отношению к какому-нибудь порыву или проявлению энтузиазма этот тип сначала проявляет благосклонный авторитет, иногда с легким оттенком превосходства и критики, от которого у чувствительного объекта легко опускаются крылья. Напористая же эмоция может быть подчас резко и убийственно холодно отражена, если только она случайно не захватит индивида со стороны бессознательного, то есть, иными словами, не оживит какой-нибудь окрашенный чувством исконный образ и тем самым не полонит чувство этого типа».

Экстраверты, в особенности те, чьей доминирующей функцией является мышление, полностью обескуражены интровертным чувствующим типом. Они считают его представителей одновременно и странными, и обворожительными. Этот привлекающий магнетизм возникает благодаря очевидной «пустости» — с точки зрения экстраверта — кричащей о том, чтобы ее наполнили. Конечно, обратное тоже верно: интровертный чувствующий тип, естественно, тянется к тому, что легко сходится с другими, и ясно, и отчетливо представлен в группе. В каждом случае, этот другой есть персонификация подчиненной функции.[61]

Такие встречи и столкновения являются обычными, повседневными, равно как и становящаяся следствием желчность (характера). Хотя путем взаимного прозрения всегда сохраняется возможность длительного взаимоотношения, очарованность противоположным типом, как уже указывалось в первой главе, редко продолжается долго. Точно так же, как интровертное мышление контр-уравновешено определенного рода примитивным чувством, к которому объекты привязываются с магической силой, интровертное чувство имеет противовесом примитивное подчиненное мышление. Так как мышление у этого типа является экстравертным, то оно склонно быть пониженным — конкретным, рабски ориентированным на факты. Фактически, это нормальная и здоровая компенсация, которая работает, чтобы смягчить и уменьшить важность субъекта, так как этот тип также склонен к эгоцентризму, как и другие интровертные типы.

Оставаясь бесконтрольным, эго интроверта способно присваивать себе всю полноту личности. В этом случае, пишет Юнг, «таинственная сила интенсивного чувства превращается в банальное и претенциозное властолюбие, тщеславие и тираническое принуждение». Там, где подсознательные компенсаторные процессы полностью подавлены, бессознательное мышлене становится открыто враждебным и негативным, и оказывается спроектированным в окружающую среду. Юнг описывает некоторый итог у женщины данного типа:

«Тип остается нормальным до тех пор, пока эго чувствует себя ниже уровня бессознательного субъекта и пока чувство раскрывает нечто более высокое и более властное, нежели эго. Хотя бессознательное мышление архаично, однако оно, при помощи редукций, успешно компенсирует случайные поползновения возвести эго до субъекта. Но если этот случай все-таки наступает вследствие совершенного подавления редуцирующих бессознательных влияний мысли, тогда бессознательное мышление становится в оппозицию и проецирует себя в объекты. От этого субъект, ставший эгоцентрическим, начинает испытывать на себе силу и значение обесцененных объектов. Сознание начинает чувствовать то, „что думают другие“. Другие же думают, конечно, всевозможные низости, замышляют зло, втайне подстрекают и интригуют и т.д. Все это субъект дожен предотвратить, и вот, он сам начинает превентивно интриговать и подозревать, подслушивать и комбинировать. До него доходят всевозможные слухи, и ему приходится делать судорожные усилия, чтобы, по возможности, превратить грозящее поражение в победу. Возникают бесконечные таинственные соперничества, и в этой ожесточенной борьбе человек не только не гнушается никакими дурными и низкими средствами, но употребляет во зло и добродетели, только для того, чтобы иметь возможность козырнуть. Такое развитие ведет к истощению. Форма невроза не столько истерична, сколько неврастенична; при этом часто страдает физическое здоровье, например, появляется анемия со всеми ее последствиями».

В интровертной установке ощущение изначально основано на субъективном компоненте восприятия. Хотя сама его природа делает его зависимым от объективных стимулов, ощущаемый объект стоит на втором плане по отношению к ощущающему субъекту.

Ощущение является функцией иррациональной, потому что она ориентируется не логическим процессом суждения, но лишь тем, что есть, и тем, что происходит. «В то время, как экстравертный ощущающий тип определен интенсивностью воздействия со стороны объекта, — интровертный представлен интенсивностью субъективного ощущения, вызванного объективным раздражением».

Интровертный ощущающий тип напоминает высокочувствительную фотографическую пластинку. Физическая чувствительность к объектам и другим людям включает каждую малейшую тень и деталь: как они выглядят, как они чувствуют прикосновение, их вкус и запах, и звуки, которые они издают. Фон Франц пишет, что впервые она поняла этот тип, когда Эмма Юнг дала ей статью об интровертном ощущении, как своей собственной доминирующей функции.

«Когда кто-нибудь входит в комнату, такой тип замечает манеру, с которой человек вошел, волосы, выражение лица, одежду, походку человека… каждая деталь усваивается. Впечатление переходит от объекта к субъекту; как будто камень упал в глубокую воду — впечатление падает глубже и глубже, и тонет. Внешне интровертный ощущающий тип выглядит крайне глупо. Он просто сидит, уставившись, и вы не знаете, что происходит внутри него. Он выглядит, как кусок дерева без какой-либо реакции… но внутренне, впечатления усваиваются… Быстрые внутренние реакции продолжаются внизу, а внешний ответ приходит со значительной задержкой. Это те самые люди, которые, услышав утреннюю шутку, начинают смеяться в полночь».

Интровертные ощущающие типы, если они художники-творцы, обладают способностью вносить жизненные картины в живопись или литературу. Например, Томас Манн, описывая каждую деталь изображаемого, воссоздает целостную атмосферу комнаты или личности. Французские художники-импрессионисты также оказываются в этой когорте; они точно воспроизводят внутренние впечатления, которые возникли у них от картины или человека из реального мира.

В этом-то и заключена разница между экстравертным и интровертным ощущениями. В первом случае, у художника воспроизводится реалистическое отражение-рефлексия объекта, во втором — верное изображение (передача) впечатления, произведенного объектом на субъекта. Юнг пишет:

«…субъективное ощущение больше постигает глубокие планы психического мира, чем его поверхность. Решающей вещью является не реальность объекта, а реальность субъективного фактора, а именно, реальность изначальных образов, которые в их совокупности представляют из себя психический мир зеркальных отображений. Но также зеркало обладает своеобразным свойством — изображать наличные содержания сознания не в знакомой и привычной нам форме, но, в известном смысле, с точки зрения вечности, то есть примерно так, как видело бы их сознание, прожившее миллион лет. Такое сознание видело бы становление и исчезновение вещей одновременно с их настоящим и мгновенным бытием, и не только это, но одновременно и другое, — то, что было до их возникновения и будет после их исчезновения. Настоящий момент является для этого сознания неправдоподобным. Само собою разумеется, что это лишь уподобление, которое, однако, мне нужно для того, чтобы хотя до некоторой степени наглядно пояснить своеобразную сущность интровертного ощущения. Последнее передает образ, который не столько воспроизводит объект, сколько покрывает его осадком стародавнего и грядущего субъективного опыта. От этого простое чувственное впечатление развивается в глубину, исполненную предчувствий, тогда как экстравертное ощущение схватывает мгновенное и выставленное напоказ бытие вещей».

Субъективный фактор в ощущении, в сущности, тот же самый, что и у других интровертных типов. Это бессознательная дислокация, которая изменяет ощущение-восприятие в своем источнике, лишая его, таким образом, возможности чисто объективного влияния. Субъективное восприятие скорее ориентировано на значение, которое пристает к объектам, нежели на присущие им физические свойства.

Трудность самовыражения, характерная для интроверта, справедлива и для данного типа. Юнг полагает, что это маскирует существенную иррациональность интровертного ощущающего типа:

«Напротив, он может обратить на себя внимание своим спокойствием, своей пассивностью или разумным самообладанием. Эта своеобразность, которая вводит в заблуждение поверхностное суждение, обязана своим существованием его неотнесенности к объектам. Правда, в нормальном случае, объект совсем не обеспечивается сознательно. Но устраняется в своем свойстве возбудителя тем путем, что побуждение тотчас же замещается субъективной реакцией, которая не имеет более. никакого отношения к реальности объекта. Это, конечно, действует, как обесценение объекта. Такой тип легко может поставить вам вопрос, для чего люди вообще существуют, для чего вообще объекты имеют еще право на существование, если все существенное все равно ведь происходит без них».

Глядя со стороны, очень часто складывается впечатление, что эффект объекта вовсе не проникает в субъекта, не затрагивает его. В своих крайних проявлениях это может быть и так — субъект не способен больше различать между реальным объектом и субъективным восприятием — но обычно очевидное безразличие к объекту есть лишь средство защиты, типичное для интровертной установки, защиты против вторжения или влияния внешнего мира.

Без способности к художественному выражению, впечатления погружаются в глубины психического и держат сознание зачарованным, в собственном плену. Поскольку мышление и чувство также относительно бессознательны, впечатления внешнего мира организуются только архаическим путем. Способности рационального суждения о вещах либо очень мало, либо она вовсе отсутствует. Такой человек, согласно Юнгу, «лишь с чрезвычайным трудом доступен для объективного понимания, да и сам он в большинстве случаев относится к себе без всякого понимания».

Подчиненная экстравертная интуиция этого типа, пишет фон Франц, «имеет очень нечистое, жуткое, мрачное, сверхъестественное, фантастическое качество… занятое безличностным коллективным внешним миром». Как уже упоминалось ранее, ощущение имеет тенденцию, фактически, подавлять интуицию, поскольку она вмешивается в восприятие конкретной реальности. Следовательно, интуиция у данного типа, когда она проявляется, носит архаический характер.

«Тогда как экстравертная интуиция отличается характерной находчивостью, „хорошим чутьем“ для всех возможностей объективной реальности, архаически экстравертная интуиция обладает способностью пронюхать все двусмысленное, темное, грязное и опасное на задних планах действительности. Перед этой интуицией — действительное и сознательное намерение объекта не имеет никакого значения, ибо она подозревает за ним все возможности архаически предшествующих ступеней такого намерения. Поэтому, в ней есть нечто прямо-таки опасно подкапывающееся, что нередко стоит в самом ярком контрасте с доброжелательной безобидностью сознания».

В отличие от экстравертных ощущающих типов, которые подхватывают интуицию, касающуюся субъекта — его самого, — интровертные ощущающие типы более склонны иметь темные профетические фантазии о том, что может случиться во внешнем мире — с их семьей или «с человечеством». Они также склонны, замечает фон Франц, к душеизвергающим озарениям,(инсайтам), которые противоречат их обычной заземленной природе:

«Такой тип может, прогуливаясь по улице, увидеть хрустальную посуду в магазинной витрине, и его интуиция может вдруг осознать ее символическое значение: целостный символический смысл хрусталя потечет в его душу… Этот поток запущен внешним событием, поскольку его подчиненная функция, в сущности, является экстравертной. Естественно, он имеет ту же самую плохую характеристику экстравертного ощущающего типа: у обоих интуиция очень часто носит зловещий характер, и если она не срабатывает, то, естественно, прорывающиеся профетические содержания будут пессимистичными и отрицательными».

Аккуратная в регистрации физической реальности, ощущающая функция склонна быть медлительной, вялой, инертной. В той степени, в какой другие функции бессознательны, этот тип легко увязает в привычной рутинной колее текущего момента. Настроенные на то, чтобы быть здесь и теперь, на то, что есть, люди этого типа испытывают огромные трудности, пытаясь вообразить, что могло бы быть, сами возможности, представляющие естественное поле деятельности для интуитива.

До тех пор, пока ощущающий тип не будет держаться слишком в стороне от объекта, пишет Юнг, — «бессознательная установка действует, как благотворное компенсирование к установке сознания, которая является несколько фантастичной и склонной к легковерию»:

«Но как только бессознательное становится в оппозицию к сознанию, архаические интуиции всплывают на поверхность и развивают свое пагубное влияние, насильственно навязываясь индивиду и вызывая у него навязчивые идеи самого отвратительного толка. Возникающий из этого невроз есть обыкновенно невроз навязчивости, в котором истерические черты закаскированы симптомами истощения».

Интуиция, как и ощущение, есть иррациональная функция восприятия. Там, где ощущение мотивировано физической реальностью, интуиция ориентирована на реальность психическую. В экстравертной установке субъективный фактор вытеснен, но у интроверта он является решающим. Когда такой способ функционирования оказывается доминирующим, мы имеем интровертный интуитивный тип.

Интровертная интуиция направлена на содержания бессознательного. Хотя она и может стимулироваться внешними объектами, пишет Юнг, «но сама по себе совершенно не озабочена внешними возможностями, а фокусируется на том, что было вызвано внешним внутри субъекта». Интровертный интуитив видит происходящее за сценой, устресляет туда свой взор, очаровывается теми внутренними образами, которые приносятся в его жизнь.

Юнг приводит пример человека, страдающего приступом головокружения. Там, где интровертное ощущение могло бы отметить физическое нарушние, ухватить все его качества, его интенсивность, течение, как оно возникает и как долго длится, интровертная интуиция ничего такого не заметит, а будет прежде всего исследовать каждую деталь образов, возникающих в результате такого расстройства. «Она удерживает этот образ и с живейшим сочувствием констатирует, как этот образ изменяется, развивается далее и, наконец, исчезает»:

«Таким образом, интровертная интуиция воспринимает все, что происходит на дальних планах сознания, приблизительно с такой же ясностью, с какой экстравертное ощущение воспринимает внешние объекты. Поэтому, для интуиции бессознательные образы получают достоинство вещей или объектов. Но так как интуиция исключает сотрудничество ощущения, то она или вовсе ничего не узнает лишь недостаточно о расстройствах иннервации, о влияниях бессознательных образов на тело. От этого образы являются как бы отрешенными от субъекта и существующими сами по себе, без отношения к личности. Вследствие этого, в данном примере, интровертный интуитив, имевший приступ головокружения, и не подумал бы даже, что воспринятый им образ мог бы как-нибудь относиться к нему самому. Это покажется, конечно, почти немыслимым для человека, установленного на суждение (мышление или чувство), а между тем это факт».

Интровертный интуитивный тип, как и экстравертный интуитив» обладает сверхобычной способностью вынюхивать будущее, еще не проявленные возможности и ситуации. Но интуиция направлена вовнутрь, следовательно, такие люди прежде всего обнаруживаются среди видящих (сиеров) и пророков, поэтов, художников; среди первобытных людей таковыми являются шаманы, которые передают сообщения от богов своему племени.

На более светском уровне люди этого типа склонны быть мистическими мечтателями. Общаются они с трудом, постоянно пребывая в недоразумении и имея недостаточно хорошее суждение, как о себе, так и о других; ничего не доводят до конца. Они «переходят от образа к образу», — пишет Юнг, — «гоняясь за всеми возможностями, заключенными в творческом лоне бессознательного, не устанавливая никаких связей между явлением и собой».

Этот тип особенно расположен пренебрегать обычными физическими нуждами. Такие люди мало осведомлены о своем собственном телесном существовании или о его воздействии на других. Часто оказывается, что реальность для них совершенно не существует — они просто затеряны в бесплодных фантазиях. Отчасти парируя это, Юнг описывает ценность данного типа для коллективной общины;

«Правда, созерцание образов бессознательного, создаваемых творческой силой в неиссякаемом изобилии, бесплодно лишь в смысле непосредственной пользы. Но поскольку эти образы суть возможности концепций, способных при известных условиях сообщить жизни новый потенциал, постольку и эта функция, наиболее чуждая внешнему миру, неизбежна в общем психическом домоводстве, также как и психическая жизнь народа, отнюдь, не должна быть лишена соответствующего типа. Если бы этого типа не существовало, Израиль не имел бы своих пророков».

Характерно, что интровертные интуитивы имеют смутное представление о подробностях «реального» мира. Они легко теряются в незнакомых городах; вечно кладут свои вещи не на место; забывают придти на назначенную встречу; редко приходят вовремя; приезжают в аэропорт в самую последнюю минуту. Их рабочая среда обитания обычно находится в беспорядке; они не могут отыскать нужную бумагу, необходимые принадлежности, чистую одежду. Редко, когда что-то вокруг них оказывается в чистоте и порядке. Они имеют привычку доводить дело до конца кое-как, в зависимости от терпения и добрых намерений друзей, ориентированных на ощущение.

Их поведение часто, в лучшем случае, раздражает другие типы, в худшем — становится для них тягостным. Сами же они остаются беззаботными и равнодушными, отговариваясь, при соответствующем нажиме, что «детали не такое уж важное дело».

Равнодушие этого типа к осязаемой реальности очень легко истолковать неправильно, как безразличие, с одной стороны и неверность, с другой. Они верны не внешним фактам, а внутренним образам. Они могут несознательно солгать, но их память или воскрешение события едва ли совпадает с так называемой объективной реальностью. В своих крайних проявлениях человек данного типа делается совершенной загадкой для друзей и, в конечном счете, — поскольку они не чувствуют, что их ценят и к их мнению прислушиваются, — друзья имеют все основания постепенно исчезнуть с горизонта.

Крайне интровертный интуитив подавляет обе функции суждения — мышление и чувство — но более всего вытесняет ощущение объекта. Это, естественно, дает начало проявлению компенсаторного экстравертного ощущения архаической природы. Бессознательную личность, пишет Юнг, «можно было бы, поэтому, лучше всего описать, как экстравертныи ощущающий тип только низшего примитивного порядка»:

Сила влечения и безмерность являются свойствами этого ощущения, так же как чрезвычайная зависимость от чувственных впечатлений. Это качество компенсирует разреженный горный воздух сознательной установки интуитива и придает ей некоторую тяжесть, так что это мешает полному «сублимированию». Но если, вследствие формированного преувеличения сознательной установки, наступает полное подчинение внутреннему восприятию, тогда бессознательное вступает в оппозицию и тогда возникают навязчивые ощущения с чрезмерной зависимостью от объекта, которые сопротивляются сознательной установке. Формой невроза является, в таком случае, невроз навязчивости с гипохондрическими симптомами, сверхчувствительностью органов чувств и навязчивой привязанностью к определенным лицам или к другим объектам.

Интровертный интуитив имеет особую проблему в сексуальной области. Такие типы не лучшие любовники в мире, попросту потому, что они слабо ощущают то, что происходит в их собственном теле, равно как и в теле их партнера. В то же самое время они имеют похотливую натуру — отражение подчиненной и поэтому примитивной ощущающей функции — и через недостаточность суждения выходят наружу с вульгарными, непристойными и социально неуместными сексуальными иллюзиями.

Юнг признавал, что хотя оба — и интровертный интуитив, и интровертный ощущающий тип — являются, с экстравертной и рационалистической точки зрения, «наиболее бесполезными людьми», способ их функционирования, тем не менее, поучителен:

«Но если посмотреть с высшей точки зрения, но такие люди являются живыми свидетелями того факта, что богатый и полный движения мир, и его бьющая через край упоительная и пьянящая жизнь живут не только вовне, но и внутри. Конечно, такие типы суть лишь односторонние демонстрации природы, но они поучительны для того, кто не позволяет духовной моде данного момента ослеплять себя. Люди такой установки являются своего рода двигателями культуры и ее воспитателями. Их жизнь поучает большему, чем их слова. Жизнь людей данного типа и не в последней степени их величайший недостаток — неспособность к нормальному общению, — объясняет нам одно из великих заблуждений нашей культуры, а именно, суеверное отношение к слову и изображению, безмерную переоценку обучения путем слов и методов».

Еще нет точного учения о конституции, основанного на строении тела, отсутствуют систематические исследования, разработанные в деталях. Мы стоит на такой точке зрения: конституциональные типы, охватывающие человека в целом, его тело и психику и соответствующие действительным биологическим связям, можно считать установленными лишь тогда, когда вскрыты закономерные взаимоотношения между чисто эмпирически установленными сложными типами телосложения и сложными эндогенными типами (как, например, циркулярный и шизофренический психозы). Мы получим правильный критерий только тогда, когда можно будет контролировать действительную зависимость психического синдрома от его соматической основы и соматическую группировку симптомов от их психических проявлений. Предложенную нами ниже группировку и следует рассматривать как такой эксперимент.[62]

Описанные ниже типы не являются «идеальными типами», которые возникли согласно определенной руководящей идее. Они получены эмпирически следующим образом: где можно установить достаточное количество морфологических сходств у достаточного количества лиц, там мы приступаем к определению цифровых данных. Если мы исчисляем средние величины, то в этом ясно выступают общие признаки, между тем как различные черты в каждом отдельном случае затушевываются в средней величине. Подобным же образом мы поступаем при остальных, только оптически улавливаемых признаках. Мы действуем, как бы копируя портреты 100 лиц одного типа на одной и той же бумаге, при этом совпадающие черты интенсивно усиливаются, не соответствующие друг другу затушевываются. Мы описываем как типичные лишь черты, усиливающиеся в средней величине. Вряд ли возможно на нашем материале обнаружить такой тип в массовом количестве без кропотливого предварительного упражнения глаза: скорее мы в каждом отдельном случае находим тип завуалированным гетерогенными «индивидуальными» чертами и местами затушеванным.

При нашем описании типов мы руководствуемся не наиболее частыми, но наиболее яркими случаями, которые яснее всего изображают то общее и эмпирически констатируемое, что мы обычно видим в сглаженной форме. То же самое касается, впрочем, и психологического описания типов во второй части книги.

Пользуясь описанным методом, мы установили три постоянно повторяющихся главных типа строения тела, которые мы назвали астеническим, атлетическим и пикническим. Эти типы встречаются у мужчин и женщин, но при более слабой морфологической дифференцировке женского тела яркие картины у женщин бывают гораздо реже. Способ же распределения этих типов в шизофренической и циркулярной группах весьма различен и очень любопытен.

В здоровой жизни мы всюду замечаем эти же три типа; сами по себе они не содержат ничего болезненного, но свидетельствуют об определенных нормально-биологических предрасположенностях, из которых лишь незначительная часть достигла патологического завершения как в психиатрической области, так и в определенных внутренних заболеваниях. Наряду с этими большими главными типами мы нашли затем различные небольшие группы, которые объединяем под общим названием диспластических специальных типов, поскольку они представляют собой сильные отклонения от среднего типа.

Мы даем сначала лишь очерк главных типов в их самых общих признаках и в следующих главах для наглядности описываем тонкую морфологию строения тела, особенно строение лица, черепа и поверхности тела. Мы еще раз подчеркиваем, что морфологию строения тела надо сначала изучать на мужчинах, а затем уже на женщинах. Строение женского тела (в чертах лица, развитии мышц и жира) в общем менее рельефно, поэтому женщины часто демонстрируют атипичные и менее резкие проявления.

Габитус мужчины-астеника характеризуется главным образом слабым ростом по толщине при среднем неуменьшенном росте в длину. Это недостаточное развитие толщины проходит через все части тела — лицо, шею, туловище, кости, сосудистую систему — и через все формы тканей, кожу, жировую ткань, мышцы, кости, сосудистую систему. Вследствие этого средний вес, а также размеры в объеме и ширине понижены по сравнению со средними размерами, характерными для мужчин.

Следовательно, в тяжелых случаях мы имеем картину худого, тонкого человека, кажущегося выше, чем он на самом деле, малокровног, с узкими плечами, с сухими тонкомышечными руками, с тококостными кистями, с длинной, узкой, плоской грудной клеткой, на которой можно пересчитать ребра, с острым реберным углом, с тонким, лишенным жира животом, с такими же руками и ногами. У мужчин наблюдается явное отставание веса тела от его длины и объема груди от объема бедер.

Представители этого типа, склонные к шизофрении, имеют более широкие плечи при плоской, как доска, грудной клетке и очень нежных плечевых костях. Вместо тонкого живота в отдельных случаях наблюдается дряблый, энтероптотичный отвисший живот или отложения жира евнухоидного или женского распределения, что нельзя смешивать с пикническим жирным животом. Часто возникают варианты астенического типа с более сильным или слабым выражением стигмат телосложения дисгенитальной группы, инфантилизма (акромикрия), феминизма (образование талии, увеличенный объем таза, резкая округленность бедер) и особенно евнухоидного высокого роста с чрезмерной длиной конечностей. Позже мы возвратимся к этому.

Нередко образуются варианты и комбинации астенического и атлетического типов, когда наряду с астеническими стигматами выступают и атлетические (например, длинная, узкая грудная клетка с крепкими конечностями, инконгруэнция между лицом и строением тела и т.д.) или средний тип жилисто-стройной фигуры, для которого характерна грациозная худощавость или крепкие мышцы.

Если мы рассмотрим тип в течение развития его жизни, то заметим, что во всех возрастных периодах он остается довольно постоянным. В детском возрасте эти люди бывают слабыми и нежными; в период созревания они быстро растут и вытягиваются, в зрелости и старости они не обнаруживают ни малейшей склонности к правильному накоплению жира и развитию мышц. Они, как крестьяне, могут выполнять тяжелую физическую работу, но у них очень слабо утолщаются мышцы. Они могут прекрасно питаться и даже, как многие обитатели больниц в мирное время, отличаться прожорливостью, но, несмотря на это, оставаться такими же худыми. Возраст изменяет у части астеников тип распределения волос (см. дальше). Черты лица лишь на восемнадцатом году приобретают свои характерные формы и могут при прогрессирующем похудании в пожилом возрасте сделаться еще резче.

У части астеников, бросается в глаза как важный биологический признак их преждевременное старение. Я встречал мужчин в возрасте между 35 и 40 годами, казавшихся стариками с морщинистой, совершенно сухой, дряблой и поблекшей кожей и с перевитыми височными артериями.

Астенические женщины по своему габитусу напоминают астенических мужчин, за исключением одного: они не только худощавы, но часто и малорослы. Нормальный и даже усиленный рост в длину у них встречается, но не так часто. Эта группа женщин не просто астенична, а астенично-гипопластична, причем во всей нашей работе под астеническим мы понимаем задержанный рост в толщину, под гипопластическим — общее недоразвитие тела и его частей, особенно роста в длину. Несоответствие между ростом и весом тела у астенических мужчин выражено более резко, чем у женщин.

Мужской атлетический тип характеризуется сильным развитием скелета, мускулатуры, кожи.

Общий облик самых ярких представителей этого рода: среднего или высокого роста мужчины с особенно широкими и выступающими плечами, статной грудной клеткой, упругим животом, с формой туловища, снижающегося книзу, так что таз и все еще статные ноги по сравнению с верхними частями тела и особенно гипертрофичным плечевым поясом кажутся иногда тонкими. Плотная высокая голова прямо держится на свободной шее, причем линейные контуры trapezius, видимые спереди, придают шейной части плеча особый отпечаток.

Линии, очерчивающие тело, образуются выступающими мышцами хорошей или гипертрофической мускулатуры, которая вырисовывается пластически, как мускульный рельеф. Костный рельеф наиболее заметен в чертах лица. Грубое строение костей характерно для ключицы, запястья и плюсны. Наряду с плечевым поясом трофический акцент лежит еще на концах конечностей, которые могут напоминать акромегалию. Наибольший объем руки у атлетиков достигает 25 см, величины, превышающей на 5 см средние размеры у мужчин. Объем руки в 23 см довольно част. Длина конечностей скорее велика, чем мала. Наряду с костями и мышцами в гипертрофии участвует и кожа. Она обладает хорошим упруго-эластичным тургором, а на лице кожа особенно плотная, толстая, иногда пастозная. В противоположность всем этим тканям жировой слой сравнительно умерен, почти нормально выражен. Этим прежде всего обусловливается точный мускульный рельеф, причем чрезмерно развитая мускулатура заметно проступает через тонкий жировой слой.

Рост тела в общем выше среднего; длина больше 180 см встречается нередко. Нижнюю границу фиксировать невозможно, так как морфологические переходы между атлетическим типом и типом гипопластической плечистости (см. ниже) довольно неясны.

В остальном у представителей атлетического типа, главным образом в чертах лица, наблюдаются варианты. В строении тела мы находим наряду с только что намеченным типом, обладающим сравнительно стройной нижней частью тела и пластическим выступанием форм тела, еще вариант, который отличается общей неуклюжестью. Различие в развитии плеч и таза при этом не заслуживает внимания, все некрасиво, грубо, неуклюже, кожа лица пастозна, мускульный рельеф затушевывается диффузным развитием жира.

Исследование развития атлетического типа в зависимости от возраста дает мало интересного. Этот тип ясно выступает уже в периоде созревания приблизительно с 18 лет; с полным развитием головы после 25 лет он становится более пластичным и четким. Мне удалось установить несколько случаев атлетиков в 50-летнем возрасте. Трудно предположить, что этот хорошо выраженный тип в более позднем возрасте так быстро нивелируется, что его нельзя распознать хотя бы по голове и строению скелета.

Атлетический тип у женщин, поскольку его здесь можно распознать, такой же, что и у мужчин, но с известными характерными отличиями. Развитие жира у атлетических женщин не задержано, а обильно; конечно, оно гармонирует с остальными тканями, прежде всего с костями и мышцами, и, по крайней мере, в наблюдаемых нами случаях не элективно усилено, как у пикников. Наряду с этим типом атлетических женщин с женственно округленными формами мы встречаем, однако, и пациенток с выраженным маскулинизмом в чертах лица и строении тела. Следует иметь в виду, что трофическое акцентирование плечевого пояса можно часто наблюдать и у атлетических женщин (до 39 см ширины плеч), причем Оно не идет по линии вторичных половых признаков, а скорее противоречит ей. Последнее указывает ей на то, что такое строение плечевого пояса представляет собой не что-то случайное, а вытекает из своеобразно направленных импульсов роста. Кроме грудино-плечевого пояса часто сильно развит и таз.

Строение тела у атлетических женщин производит впечатление ненормального, чрезмерно выступающего, грубоватого и массивного в отличие от строения тела у атлетических мужчин. Это происходит потому, что мужчины-атлетики иногда приближаются к нашему художественному идеалу красоты, в то время как наш идеал женской красоты не согласуется с атлетическим. Здесь уместно предостеречь от внесения субъективных оценок в диагностику строения тела. Мы мало чего достигнем характеристикой «нормальный» и «анормальный» по отношению к нашим трем главным типам. Все три встречаются у здоровых, так и у душевнобольных и больных с внутренними болезнями. Нельзя также утверждать, что один из трех типов в физическом отношении лучше приспособлен к жизненной борьбе. Атлетику легче быть борцом, астенику — летчиком, при многих профессиях совершенно безразлично, посвящает ли себя им тот или другой. Многие астеники в течение всей жизни здоровы и доживают до глубокой старости, тогда как их более статные ровесники давно умерли от сердечного удара.

Пикнический тип в среднем возрасте характеризуется сильным развитием внутренних полостей тела (головы, груди, живота) и склонностью торса к ожирению при нежной структуре двигательного аппарата (плечевого пояса и конечностей).

Общее впечатление при выраженных случаях довольно характерное: среднего роста плотная фигура, с мягким широким лицом на короткой массивной, сидящей между плечами, шее, основательный жирный живот выступает из расширяющейся книзу глубокой сводчатой грудной клетки.

Если мы рассмотрим конечности, то заметим, что они мягкие, круглые, со слабовыраженным рельефом мышц и костей, часто изящные; руки мягкие, короткие и широкие. Кистевые суставы и ключицы нередко стройные и нежные. При этом плечи не выступают широко, как у атлетиков, но (главным образом у старых людей) круглы, несколько приподняты и сдвинуты вперед, часто спускаются к груди при резком изгибе на внутреннем крае deltoideus. Создается впечатление, что весь плечевой пояс сдвинут вперед и вверх по отношению к несколько вздутой грудной клетке; голова принимает участие в этом статическом перемещении: она опускается вперед между плечами, так что короткая, толстая шея постепенно почти исчезает и верхняя грудная часть позвоночника делает легкий кифотический изгиб. В профиль шея не выглядит, как у других типов, стройной, круглой колонной, на которой держится резко выступающая и отграниченная голова, а в выраженных случаях среднего и более пожилого возраста кончик подбородка косой линией непосредственно связан с верхним концом грудины.

Пропорция груди, плеч, шеи, не касаясь конфигурации лица, характера ожирения, является самой интересной в пикническом строении тела. Если туловище атлетического типа кажется широким, то пикнического — глубоким; если трофический акцент лежит на плечевом поясе и концах рук и ног, то — на центре туловища, на бочкообразно расширяющейся книзу грудной клетке и богатом жиром животе. Конечности в среднем скорее коротки, чем длинны.

Пикники имеют определенную тенденцию к ожирению. Характер ожирения также типичен и должен быть сразу замечен не для сравнения с атлетиками и астениками, которые не проявляют склонности к ожирению, а для сопоставления с известными грубодисплаетическими типами (см. ниже). Ожирение пикников держится в умеренных границах и в первую очередь проявляется в склонности к ожирению торса, жир преимущественно отлагается в компактном жирном животе. Все остальные формы тела благодаря диффузному отложению жира мягки и закругленны, но не скрыты и не уродливы. Так, лицо характеризуется своими округленными, мягкими очертаниями; бедра, а часто и икры также подвержены ожирению. Напротив, предплечья, кисти и боковые части плеч имеют умеренный жировой слой. Ноги у пожилых пикнических мужчин могут быть очень тонкими.

Кожа не дряблая, как у астеников, не упругая, как у атлетиков, а мягкая и хорошо облегает тело. Она средней толщины с сильными изгибами контуров, в особенности у скуловых костей. На наружной поверхности плеч кожа натянута. Мышцы средней силы, но мягкой консистенции.

Рост пикников средний. Относительно сильное отложение жира сказывается на том, что, в противоположность другим типам, а также атлетическому, вес тела у пикников превышает рост. Пикники нередко обнаруживают в зависимости от периодов и смены психотических фаз сильные и резкие колебания веса тела. Небольшие коренастые фигуры среди пикников нашего населения встречаются довольно часто, но только один из обследованных нами был ниже 160 см. Очень высокие пикники бывают редко. Мы обнаруживали только два случая с ростом 181 и 182 см (при наличии атлетических элементов строения тела), которые перешли границу 180 см.

Пикнический тип является достаточно очерченным и не обнаруживает каких-либо неожиданных вариантов. Следует подчеркнуть, что он благодаря строению скелета и прежде всего не зависящим от жирового слоя размерам черепа и лица и кистей часто имеет характерные пропорции груди, плеч и шеи. Для его диагноза вовсе не требуется наличия более сильного жирового слоя. Грубые очертания тела существенно различаются в зависимости от того, имеет ли пикник жирный живот или толстую шею. Если не забывать того, что большинство рабочих тяжелого труда и лица моложе 35-40 лет не обладают компактным пикническим жировым слоем, то можно понять, почему возможны ошибочные диагнозы, если полагаться только на этот весьма важный и производящий впечатление, но не всегда постоянный симптом. Присоединение признаков других типов может совершенно затушевывать пикническую картину, но при тщательном рассмотрении и измерении обнаруживаются характерные пикнические компоненты. Комбинации с атлетическими элементами нередки — в этом случае плечи шире и конечности более костлявы и грубы. Астенически-пикнические структурные интерференции наблюдаются в следующем сочетании: небольшой жирный живот, длинный thorax, длинные узкие конечности. Кроме того, в конфигурации лица и черепа можно отметить легкую оксицефалию с мягкими пикническими щеками и широкими челюстями. Здесь, как и при других типах, возможно бесчисленное множество таких комбинаций; нет вообще ни одного отдельного симптома, который не комбинировался бы со стигматами другого типа.

Морфологические различия у пикников разных возрастных групп значительно больше, чем при других типах. Пикнический тип приобретает свою характерную форму в более зрелом возрасте, между 30-40 годами, а после 60 лет стирается. Эти различия зависят прежде всего от жирового слоя и отчасти от вторично обусловленного этим изменения формы грудной клетки. Встречаются случаи, когда жирный живот и одновременное с ним расширение нижней апертуры грудной клетки развиваются вскоре после 20 лет. Но это исключения. В большинстве случаев у молодых пикников в возрасте 20-30 лет мы находим следующий габитус: широкая, нежная форма лица с правильными пропорциями и характерной нижней челюстью, короткая, чаще толстая, но весьма плотная и резко отграниченная от нижней поверхности подбородка шея. Thorax еще не вздут, соблюдена гармония между шеей и плечами, поэтому нет еще кифоза и не отмечается характерного наклона головы вперед между приподнятыми плечами. При таком телосложении молодой пикник на первый взгляд может быть принят за атлетика.

Молодые пикники по объему головы, груди и живота занимают первое место и обнаруживают свою предрасположенность к ширине и округленности. Пикник по размерам плеч отстает от атлетика, между тем как по объему груди он его превосходит. Изгиб плеч на внутреннем крае deltoideus можно иногда встретить у молодых пикников.

Жировой слой у них распределяется еще диффузно, его можно заметить прежде всего на лице и на мягких со слабым мышечным рельефом формах торса и конечностей.

В старческом возрасте жирный живот мало земетен, он иногда западает, и тогда грудная клетка не вытягивается кверху. Кожа дряблая и сухая. Существенные признаки строения тела, однако, сохраняются.

Пикническое строение тела у женщин несколько модифицируется. Жир откладывается главным образом на торсе, но его больше на груди и бедрах. Соотношение груди и плеч такое же, как у мужчин. По объему груди и бедер пикнические женщины относительно превосходят атлетических. Низкий рост у них наблюдается довольно часто. Очень молодых пикнических женщин с изящным строением тела, не имеющих значительного жирового слоя, при первом взгляде можно принять за атлетических. Такой ошибки мы избежим, если уделим должное внимание данным измерения, конфигураций лица, формам, которые и здесь являются более круглыми и полными. Молодые пикнические мужчины с хорошей мускулатурой и свежим тургором кожи на первый взгляд могут казаться «тлетическими. Если форма лица и пропорции между грудью и плечами типичны, то их смешать нельзя. В отдельных случаях дифференциальный диагноз может быть довольно сомнительным.

Вообще при сравнении юношеских фотографий пожилых циркулярных больных бросается в глаза, что отдельные мужчины к 20 годам обнаруживали совершенно атипические формы тела, удлиненное лицо, узкое телосложение, которые позже развились совершенно пикнически. Поэтому надо быть весьма осторонжным с отрицательным суждением о молодом циркулярном, так как до 40 лет нельзя с уверенностью утверждать, что отсутствуют пикнические компоненты. Вопрос о смене явлений именно при этих эпизодически наступающих пикнических компонентах играет немаловажную роль.

У нас было только двое циркулярных моложе 17 лет; оба при хорошо выраженных, округленных формах обнаруживали явное недоразвитие для своего возраста. Из-за недостаточности наблюдений нельзя утверждать, что в этом проявляется определенная закономерность.

Прежде чем перейти к более тонкой диагностике строения головы и поверхности тела, следует дать обзор того, как выражаются в цифрах типы строения тела циркулярной и шизофренической групп.

Следует отметить, что, само собой разумеется, не существует резкой границы между отдельными типами, и, следовательно, отнесение пограничных случаев к той или иной группе не может быть точным. У циркулярных случаи с несомненным преобладанием пикнических структурных элементов мы выделили в отдельную рубрику (58 случаев). Остальные 14 — это смешанные варианты, которые обнаруживают явные пикнические симптомы строения тела, но вместе с тем и сильные гетерогенные налеты, например пикнически-атлетические (5 случаев) и пикнически-астенические смешанные картины. У шизофреников астенически-атлетические смешанные формы мы также рассматриваем особо. Некоторые черты других типов в деталях строения мы, разумеется, сможем установить в большом количестве «чистых» случаев. Им следует уделить должное внимание; в связи с наследственностью, характерологией и психотическим построением симптомов они могут быть весьма интересны. В общем статистическом обзоре они не играют никакой роли.

Таблица

Строение тела и психическая предрасположенность

Картина, которую дает таблица, является показательной и имеет большое биологическое значение. Разумеется, нельзя полагаться на абсолютные цифровые данные. Надо считаться с пограничными случаями и возможностью проникновения ошибок из экзогенных факторов.

Мы находим у циркулярных больных среди большого числа смешанных и неясных картин значительное преобладание пикнических типов строения тела, с одной стороны, при слабом участии классически выраженных астенических, атлетических и диспластических форм тела — с другой.

Напротив, у шизофреников мы находим среди известного числа гетерогенно-смешанных и неясных картин явное преобладание астенических, атлетических и диспластических типов (или их комбинаций), с одной стороны, при слабовыраженном участии классических пикнических форм тела — с другой.

Следовательно, мы можем сделать выводы, что:

между психической предрасположенностью к маниакально-депрессивным заболеваниям и пикническим типом строения тела существует ясное биологическое родство;

между психической предрасположенностью к шизофрении и строением тела астеников, атлетиков и некоторых диспластиков существует ясное биологическое родство;

напротив, существует незначительное родство между шизофренией и пикническим типом строения тела, с одной стороны, и циркулярным психозом и астенически-атлетически-диспластическим типом строения тела — с другой.

Шизоидом или циклоидом мы называем колеблющиеся между здоровьем и болезнью патологические личности, которые отражают в легкой степени основные симптомы шизофренического и циркулярного психоза; такие шизоидные и циклоидные типы прежде всего встречаются в препсихотическом периоде самих душевнобольных, а затем среди их близких и кровных родственников. Обе группы дают прочную основу для нашего описания. Раз мы их установили, то имеем право называть шизоидами и циклоидами такие патологические личности, которые по своему телесному и психическому габитусу совпадают с ними, хотя соответствующий психоз в ближайшем поколении отсутствует.

Менее ясным представляется облик типов личности циркулярных. В случае, где встречались описания таких людей, нам часто не удавалось ясно выделить существенное содержание циклоидных темпераментов, скорее мы находили его сильно смешанным с иного рода элементами — с шизоидными и другими дегенеративными чертами, с налетами, которые мы, разумеется, довольно часто обнаруживаем в отдельном случае наследственности и препсихозе маниакально-депрессивных; при этом, при сравнении многочисленных характерологических серий случаев, они не выглядели типичными.

Прежде всего, пока отсутствует широкое характерологическое связующее звено между тем, что называют гипоманиакальным и конституционально-депрессивным темпераментами; не существует описания людей, стоящих между гипоманиакальным и депрессивным настроениями, поскольку они находятся в связи с циркулярной формой; не строго выделены черты темперамента, общие для гипоманиакальных и депрессивных и, таким образом, для всей циркулярной формы. Если даже легко бросающийся в глаза гипоманиакальный тип изображен не очищенным от всех гетерогенных элементов, то особые трудности начинаются при определении понятия «конституциональное расстройство настроения». Прежде всего мы должны попытаться приблизительно охарактеризовать те расстройства настроения темперамента, которые ближе к циркулярным формам, в противовес тем, которые более склонны к шизофрении.

При этом для маниакально-депрессивных пациентов обнаружились следующие признаки темперамента как самые частые и постоянно возращающиеся:

1) общительный, добросердечный, ласковый, душевный;

2) веселый, остроумный, живой, горячий;

3) тихий, спокойный, впечатлительный, мягкий. Для наглядности ве признаки мы разделили на три

группы. Первая объединяет до некоторой степени основные черты циклоидного темперамента, которые постоянно возвращаются, как в маниакальном, так и в депрессивном состоянии, и придают веселости и мрачности оттенок, характерный именно для циклоидного человека. Люди с маниакально-депрессивным психозом преимущественно общительны, добродушны, с ними легко иметь дело, они понимают шутку и приемлют жизнь такой, какова она есть. Они естественны и откровенны, быстро вступают в приятельские отношения с другими, в их темпераменте есть что-то мягкое и теплое.

Это совершенно соответствует тому, что мы наблюдаем и у циркулярных больных; известно, что возбужденные маньяки в общем отличаются детским добродушием, доверчивостью и уступчивостью: они скорее производят беспорядок, чем совершают грубое насилие; циркулярные больные редко причиняют серьезное зло кому-либо, быстро вспыхивают, но сейчас же становятся опять хорошими, нечасто на них можно обидеться. И типичные чистые депрессивные из циркулярных имеют в своем настроении нечто мягкое. В тех случаях, где течение душевных процессов не очень затруднено высокой степенью задержки, можно с ними вступить в душевный контакт и иногда, несмотря на все их отчаяние, сказать им что-нибудь приятное; они испытывают потребность в одобрении и, при стихающей задержке, в желании высказаться; если приближается выздоровление, они скромны, ласковы и благодарны. Пациенты, у которых преобладает задержка, часто и особенно сильно жалуются на недостаток теплого, душевного чувства к людям и к вещам; это признак того, что именно данное чувство составляет их жизненный элемент. Несмотря на это субъективное ощущение задержки, они при объективном наблюдении наряду с шизофрениками производят впечатление обходительных и душевно теплых.

Наряду с общительными натурами мы находим среди циклоидов, особенно с депрессивной окраской, обходительных отшельников, людей немножко тяжеловесных, спокойных, живущих созерцательной жизнью. Их отличает от соответствующих шизоидов отсутствие какой-либо внутренней антипатии или враждебного нежелания общаться с людьми, но этим отшельникам свойственна известная мрачность, иногда также боязливость и склонность к чувствам недостаточности. Если с ними пытаются войти в общение, то они бывают ласковы, естественны и доступны, в большинстве своем посещают определенный тихий трактир, имеют узкий круг знакомых и друзей, с которыми приятно проводят время.

Важное значение имеет тот факт, что конституционально-депрессивные, т.е. люди, у которых печальное настроение постоянно стоит на первом плане, не так уж часто встречаются среди представителей маниакально-депрессивного психоза. Можно было бы из нашего циркулярного материала составить серию типичных гипоманиакальных темпераментов гораздо скорее, чем собрать ряд конституционально-депрессивных, несмотря на то, что швабы представляют собой особенно мрачных тип людей. Если мы предложим родственникам людей, склонных к периодическим депрессиям, рассказать об их личности вне психоза, то не получим вначале указания, что больной бывал постоянно в дурном и подавленном настроении; в лучшем случае родные дают негативную формулировку: он никогда не мог радоваться так, как другие; часто они говорят: он тих и спокоен, он все близко принимает к сердцу, у него мягкая душа. Если мы прямо спросим о его настроении, то нам скажут: он в обычное время дружелюбен, его любят, он не угрюм, понимает юмор, смеется вместе с другими, иногда и сам острит. Но он легко начинает плакать, уже мелочи его волнуют, и при печальных обстоятельствах он печалится дольше и глубже других. Следовательно, такие люди не сами по себе печальны, они лишь легче откликаются на печальные события. Но особенно характерно следующее. На тяжелых ответственных постах, при опасных положениях, при неприятных ситуациях, при неожиданном крахе в делах они не становятся нервными, раздражительными, угрюмыми, как средние люди и особенно многие шизоиды, а делаются печальными. Все представляется им в мрачном свете и стоит перед ними как непреодолимое препятствие.

Следовательно, люди этого типа обладают мягким, способным к глубоким сомнениям темпераментом. Настроение колеблется здесь между веселостью и печалью, но в сторону веселости не так сильно и часто, как в сторону печали. В типичных случаях колебания в иной плоскости (нервной раздражительности) слабо выражены, так как и на эмоциональные воздействия, которые лежат в этом направлении, они реагируют преимущественно не так, а своим типичным, преформированным симптомокомплексом: печалью и чувством задержки.

То же самое, но в обратном порядке мы наблюдаем при частых гипоманиакальных темпераментах. Не только гипоманиакальное настроение является особенно лабильным и отклоняется в сторону депрессии, но и многие из этих веселых натур, если с ними ближе познакомиться, всегда имеют в глубине существа мрачный уголок. «Во мне постоянно таилась частичка этого», — сказал мне всегда ранее веселый мужчина, который лишь в старости заболел депрессией. Мать Гете, имея веселый маниакальный темперамент, строго запрещала своим слугам сообщать ей что-нибудь неприятное; ее душа сильно нуждалась в искусственной защите.

Поэтому мы не должны циклоидных людей называть просто гипоманиакальными или депрессивными. Многие гипоманиакальные таят в себе небольшой депрессивный компонент, а у большинства циклоидных меланхоликов есть налет юмора. Гипоманиакальная и меланхолическая половины циклоидного темперамента сменяют друг друга, переплетаются между собой в каждом отдельном случае в различнейших комбинациях. Это отношение, при котором в циклоидной личности сочетаются гипоманиакальные и мрачные черты темперамента, мы называем диететической пропорцией или пропорцией настроения.

Гипоманьяк вспыльчив. Это человек, которого гнев освежает, он быстро вспыхивает и тут же становится добрым. Гипоманьяк не может держать язык за зубами; если ему что-нибудь неприятно, лицо его краснеет, он тут же высказывает свое мнение. Он н создан для того, чтобы таить в себе недовольство и нести его в сердце с нежным чувством и со скорбью; поэтому такой человек ничего не оставляет в себе: скрытность, интриги и обидчивость ему чужды. Если пронесся гром, то всякое дурное настроение исчезает и остается только освежающее чувство облегчения. О типично гипоманиакальном человеке мы не вправе говорить, что он не бывает печален, скорее, он никогда не бывает нервен. «Я не знаю, что такое нервы, у меня лошадиная натура». Это любимые выражения гипоманиакальных темпераментов. И действительно, они не знают ни утомления, ни раздражительности и напряжения нервов.

Это согласуется с тем, что мы раньше сказали о чисто депрессивных темпераментах. В неприятных ситуациях циклоидный человек становится печальным или вспыльчивым, но отнюдь не нервным, в равной степени в борьбе его (гипоманиакального, а также депрессивного) нет эмоций холодной строгости, уязвляющей обидчивости и резкой враждебности. Разумеется, мы не хотим сказать (и это относится mutatis mutandis ко всем нашим анализам), что никогда не встречаются нервные циркулярные; но должны отметить, что в среднем при анализе больших характерологических серий нервозность не оказывается наиболее яркой чертой характера циклоидных людей.

Большинство циклоидов отличает отзывчивая эмоциональная сфера, которая содержит в себе все оттенки и переходы сангвинического, живого темперамента гипоманиакальных й устойчивого теплого чувства более мрачных натур. Темперамент циклоидов колеблется в глубоких, мягких, закругленных волнах настроения между веселостью и грустью, у одних это протекает быстро и мимолетно, у других — долго и обстоятельно. Только центр подобных колебаний у одних направлен к гипоманиакальному, у других — к депрессивному полюсу.

Циклоидные люди отличаются душевностью. Слово «душевность» (Gemuth) или, лучше, «добродушие» (Gemuthlichkeit) выражает собою общее для большинства таких натур при всем различии их настроений: мягкий, теплый, добросердечный, естественно откликающийся на радости и горе темперамент. Слово «юмор» родственно этому. Мы встречаем юмор при среднем типе циклоидных темпераментов, когда способность к смеху с гипоманиакальной стороны сочетается с душевной глубиной с депрессивной стороны.

Темперамент циклоидов определяет характер их социальной установки, на что уже было указано. Они имеют потребность высказаться, высмеяться и выплакаться, ближайшим естественным путем стремятся к тому, что приводит их душу в адекватное движение, радует и облегчает ее, — к общению с людьми. Всякий раздражитель настроения находит в них отклик: отсутствуют тормозящие моменты, заранее готовые мнения. Они могут в настроении момента слиться со средой, тотчас же принять участие и свыкнуться со всем. Каждая мелочь, каждый предмет окрашивается их теплым чувственным тоном. «С благодарностью и любовью» относятся они к жизни. Конечно, только вне депрессивных настроений. Поэтому средний циклоид в своем обычном состоянии общителен, человеколюбив, реалистичен и легко приспосабливается к окружающему. Так как темперамент сливается со средой, то у человека нет никакого резкого противоречия между «я» и внешним миром, нет принципиального отрицания последнего, нет желания корригировать мир по твердо установленным положениям, нет трагически заостренного конфликта, но есть жизнь в вещах, слияние с вещами, спайка с жизнью, сочувствие и сострадание.

То, что называют у маниакального эгоизмом, имеет всебе нечто детски-наивное, которое находит свой настоящий прототип в чрезмерной радости награждать другими подарками и доставлять им удовольствие. Это гипоманиакальное чувство собственного достоинства не заключает в себе резкого противоположения между собственной личностью и враждебным или безразличным внешним миром, но требует жизни для себя и дает жить другим; здесь полная удовлетворенность самим собой и миром, почти странная убежденность в ценности и правах своей собственной индивидуальности.

Эта реалистическая настроенность циклоидов, естественное слияние с данными людьми и обстановкой в зависимости от притяжения к депрессивному или гипоманиакальному полюсу имеет несколько различную окраску. Гипоманиакальный — это подвижный человек, постоянно подпадающий под влияния настроения и среды. Он радуется всякому новому лицу и сразу становится его другом. Склонность к известному материалистическому образу мышления: наслаждениям, любви, пище и вину, естественному приятию всех прекрасных даров жизни — не только совершенно ясна у гипоманиакального, но ее можно характерологически проследить через циклоидные типы вплоть до депрессивной сферы, где мы их вновь встречаем среди известного сорта уютно-меланхоличных старых любителей выпить. Кроме того, эта реалистическая отзывчивость к другим людям приобретает этическую углубленность у депрессивных: она проявляется как неморализующее умение понимать особенности других, добродушная скромность, которая делает мрачных циклоидов столь приятными при личном общении.

Эта способность растворяться в реальной среде и сопереживать ее теснейшим образом связана с другой типичной чертой характера. Циклоиды не являются людьми строгой последовательности, продуманной системы и схемы. Сказанное касается всех оттенков. При быстром темпе гипоманиакального это свойство принимает форму постоянно изменяющегося непостоянства. Но и среди спокойных лиц среднего типа, и среди мрачных мы встречаем группу людей, с которыми можно добродушно беседовать, и они, несмотря на всю совестливость, склонны к уступчивости и компромиссам. Это практики, которые раньше знакомятся с человеком и реальными возможностями, а затем уже считаются с принципом. Любопытно, что данная черта характера обнаруживается также при маниакальных и депрессивных психозах. Известна бедность циркулярных бредовыми идеями. Ни маниакальный, ни депрессивный не создают в типических случаях бредовую систему с последовательным ходом мыслей и методическим сочетанием их. Без долгих размышлений содержание представлений приобретает у них окраску печали или веселья, так возникают несколько простых идей обеднения и греховности или мимолетные идеи величия. Настроение — это все, размышление не играет здесь никакой роли.

Поэтому мы встречаем у циклоидов много радости в работе, текучей практической энергии, но у них нет твердой, непреклонной, решительной активности известных шизоидных темпераментов. Лишь в редких случаях мы наблюдаем у циклоидов сильное честолюбие. У гипоманиакальных влечение к труду и самомнение значительно больше, нежели сильное стремление к высоким идеалам. Вообще, качества, основанные на интрапсихических напряжениях, все эксцентричное, фанатическое чуждо чистым циклоидам. В этом их сила и слабость.

Несомненно, в связи с описанной структурой характера стоит тот факт, что среди препсихотических типов личности циркулярного круга ассоциальные качества довольно редки. Названия «деятельный», «экономный», «солидный» и, прежде всего, «прилежный» относятся к самым частым характеристикам нашего материала. Нередко даже восхваляют громадную работоспособность натур с гипоманиакальной окраской. Выражения «суетлив, деятелен, предприимчив» характеризуют такую работу; тем не менее следует подчеркнуть, что бестактность и беспощадность, смелые, необдуманные предприятия хотя и встречаются у гипоманиакального, но поступки уголовного характера и тяжелые асоциальные действия мы находим у них довольно редкое особенно если психические свойства не достигли степени душевного расстройства. В отдельных случаях влечение к пьянству, расточительности, эротическая распущенность становятся опасными для их личного благополучия. Все-таки, игнорируя некоторые соображения морального свойства, надо сказать, что большинство гипоманиакальных темпераментов, поскольку они не выходят из рамок характерологического, социально вполне пригодны, а одаренные люди среди них даже резко возвышаются над средним уровнем.

В нашем материале мы находим много примеров, когда гипоманьяки, которых надо прчислить к очень «легкомысленному» типу, в определенных профессиях (купцы, ораторы, журналисты и т.п.) имели удивительный успех и пользовались большой популярностью. Из их положительных качеств надо прежде всего указать на неутомимую работоспособность и радость в труде, не энергичность, находчивость, порыв, смелость, обходительность, приспособляемость, беспристрастие, умение обращаться с людьми, богатство идей и способность быстро схватывать конъюнктуру. Будет ли действовать гипоманьяк полно— или малоценно в социальном смысле, зависит прежде всего от компенсирующего сочетания в наследственном предрасположении гипоманиакального элемента с другими свойствами характера, а также, разумеется, от воспитания, от подходящих товарищей по работе, которые дополняют неустойчивого воителя жизни и ослабляют его отрицательные стороны, его склонность к поверхности, бестактность, непостоянство, переоценку самого себя и отважность.

И среди депрессивных мы находим необычайно прилежных работников. Об энергичных практиках среднего типа мы позже поговорим. Темпераменты с депрессивной окраской не могут быть вождями и организаторами вследствие своей рассудительности, мягкости и впечатлительности, но они великолепно исполняют свои обязанности как чиновники и уполномоченные, а в спокойные периоды даже на ответственных постах. Уже на первой своей службе, благодаря добросовестному отношению к делу, солидности, спокойствию, практичности, а также добросердечию, обходительному отношению с людьми и личной привязанности, они становятся всеми любимыми, уважаемыми, незаменимыми руководителями дела. Мне приходилось видеть несколько таких типов. Если они неожиданно попадают в беспокойную, необычную, ответственную ситуацию, то быстро теряют мужество, мысль и энергию и даже заболевают типичной депрессией с задержкой, что мне пришлось наблюдать в революционное время срди фабрикантов и чиновников. Таким был машинист М., добросовестный, преданный делу человек, который не мог справиться со своими обязанностями, когда в плохих паровозах военного времени медные части заменили железными. Несмотря на старания и осторожность, постоянно обнаруживались дефекты. Когда случались такие вещи, он, при своей исключительной добросовестности, не мог как следует спать и есть. В железнодорожных мастерских он успокоился, но, когда ему вновь пришлось вести поезд с плохим паровозом, заболел типичной депрессией. Подобные типы в качестве сельских священников или уважаемых ремесленников представляют собою необычайно симпатичные и деятельные фигуры. Среди депрессивных темпераментов мы встречаем нередко религиозных. В своей набожности, как и по характеру вообще, они мягки, душевны, сердечны, эмоциональны, глубоко верующи, но без ханжества и педантизма, скромны и терпимы к инакомыслящим, без сентиментальности, фарисейства и излишнего морализма.

Особенности психического темпа и психомоторной сферы, какие наблюдаются при циркулярной форме, столь известны и так легко понятны, что только полноты ради мы несколько остановимся на них. Веселое настроение у циклоидов, как известно, в большинстве случаев сопровождается простым ускорением психического темпа. То и другое называют гипоманиакальным темпераментом. Восприятие молниеносно и резко экстенсивно, оно не проникает вглубь, а одновременно охватывает разнообразное. Мысли текут гладко, без малейшей задержки; при более высоких степенях это называют вихрем идей. Здесь особенно ясно выступает несистематическое мышление, обусловленное моментом, свежим впечатлением, случайно всплывшей идеей, отсутствие оценки анализа, системы последовательного построени и твердой руководящей идеи, т.е. преобладание интереса при недостаточной выдержке (Tenasitat). Все эти особенности: экстенсивную многосторонность, наивную наглядность и недостаток систематического построения — мы встретим позже, при рассмотрении гениального творчества здоровых циклотимических поэтов и исследователей. Между тем систематическое, абстрактное и последовательное можно устанвоить как элективный признак отдельных шизотимических групп.

Психический темп депрессивных циклоидов в отношении недостатка настойчивости, системы и последовательности, отсутствия сложных задержек и комплексных механизмов сходен главным образом с таковым гипоманиакальных. И у них реакция на раздражения наступает тотчас же, и они обнаруживают непосредственную мягкую впечатлительность. Но их темп простой и равномерно замедленный. Движения осторожны и скудны; для мыслей необходимо время, решения назревают с трудом. Комбинацию простого замедления психического темпа со склонностью к депрессивным аффектам мы называем мрачным типом темперамента, который (с психотическим уклоном) непосредственно примыкает к картине депрессии с задержкой. Между гипоманиакальным и мрачным типами располагается вся совокупность чисто циклоидных темпераментов. Лица со средним настроением и темпом, которые находятся между обоими полюсами, составляют большинство.

Нам остается лишь немного сказать о психомоторной сфере циклоидов. И здесь, как и в интрапсихических актах, нет более сильных задержек, порывистости, угловатости. Психомоторная сфера проста, адекватна раздражению, мимика и движения закругленны, плавны и естественны, но только с той разницей, что гипоманиакальный обнаруживает быстрые и обильные движения, депрессивный — медленные и скудные. Общее впечатление от моторной сферы и психического темпа гипоманиакального лучше всего характеризуется словом «подвижный», таковое депрессивного — лучше всего словом «довольный» («behabig»), причем слово «довольный» включает в себя представление о пикническом телосложении вместе с замедленным темпом и добродушным настроением.

Известные боязливость и застенчивость свойственны некоторым циклоидно-депрессивным натурам, но означенные качества не особенно часто отмечаются в моей статистике. Боязливость и застенчивость сочетаются тогда со скромностью и склонностью к чувству недостаточности и ими же психологически мотивируются, вот почему у этих людей она большей частью умеренна, не бросается в глаза и легко преодолевается. Резкие степени нелюдимости и застенчивости у вполне взрослых, у которых уже обычно наступает типичная моторная неподвижность и задержка в ходе мыслей, согласно нашим наблюдениям, стоят вне конституционально депрессивных рамок в циклоидном смысле и, вероятно, объясняются шизоидными конституциональными налетами.

То же самое касается случаев, при которых депрессивная совестливость принимает характер педантичного узкосердечия или навязчивости, а обычная религиозность переходит в систематическое мудрствование, богатство идей — в причуды изобретателя и гневливое самосознание — в постоянные жалобы или параноидное состояние. Шизоидные налеты в наследственности и строении тела идут нередко параллельно с этим, и психозы, которые возникают на такой конституциональной почве, обнаруживают иногда признаки шизофренической симптоматологии, хотя их главным образом надо считать маниакально-депрессивными. Также, если внимательно отнестись, и в более редких атипических формах маниакально-депрессивного помешательства, и в некоторых случаях меланхолии с ворчливостью, недовольством, ипохондрическими параноидными идеями, с двигательными симптомами можно изредка констатировать посторонние конституциональные налеты шизоидного или иного характера. Мы еще не выдвигаем определенных положений в этом направлении, так как не имеет достаточного количества наблюдений. Впрочем, и Гофман пришел к аналогичным результатам на основании своих исследований о наследственности.

В области характерологии наша статистика вместе с психологическим сравнением отдельных качеств дает нам опредлеенные подсказки. Качества, которые мы в шизоидной группе встречаем очень часто в типичной форме, а в циклоидной, напротив, изолированно, мы будем вначале объяснять шизоидными компонентами, особенно там, где они выступают в рамках циклоидной личности. Таким путем мы получим предварительные данные для клиники и для исследования о наследственности, не устанавливая догматов для каждого отдельного случая и сознавая, прежде всего, что не все характерологическое должно непременно находиться только в циклоидных и шизоидных формах или в комбинации обеих, хотя пока и было бы целесообразно возможно шире пользоваться этими двумя группами.

Что же касается конституциональной депрессии, то мы все больше и больше удаляемся от центра циклоидной группы, когда в меланхолическую мягкость вплетаются черты сухости, ипохондрической ненависти к миру и к людям, нервозности, непостоянства настроения (но не мягкого циклического колебания настроения), бледности аффекта, ворчливого недовольства, пессимизма, мрачной замкнутости и угрюмости. Именно для такого типа резко выраженное расстройство настроения вовсе не является прототипом конституциональной депрессии циклоидного характера, скорее, оно стоит ближе к шизоидным формам, чем к циклоидным. Мало того, я видел, что отдельные случаи этого рода прямо заканчивались шизофреническим психозом. Из нашего материала можно было бы составить непрерывный ряд случаев, в которых при постепенном ослаблении характерных признаков одной из названных выше групп (в смысле характерологии, строения тела и соответственных психозов) можно было бы наблюдать постепенный переход от типичных циклоидов к типичным шизоидам.

В отношении соответствующих гипоманиакальных переходных форм наш материал менее богат; весьма вероятно, что редкие среди гипоманьяков опустившиеся типы, которые изображаются как крайне ленивые, грубые, неудержимые, нетерпимые, кверулирующие, сварливые, базируются на аналогичных конституциональных комбинациях. Это же касается небольшой криминальной группы, которая в характерологическом отношении выпадает из рамок остальных.

Все эти вопросы составят плодотворную и интересную область для отдельных исследований как в клиническом смысле, так и в отношении наследственности. Пока эта работа не будет выполнена, мы воздержимся от окончательного суждения.

Циклоидные люди — прямые, несложные натуры, чувства которых в естественной и непритворной форме всплывают на поверхность и в общем вполне понятны каждому. Шизоидные люди за внешним скрывают еще и нечто глубинное. Язвительно-грубая, или ворчливо-тупая, или желчно-ироническая, или моллюскоподобно-робкая, бесшумно скрывающаяся — такова внешность. Без нее мы видим человека, который стоит на пути как вопросительный знак, мы ощущаем нечто шаблонное, скучное и неопределенно проблематичное. Что скрывается за этой маской? Она может быть ничем, пустотой мрака — аффективной тупостью. За безмолвным фасадом, который слабо отражает угасающее настроение, — ничего, кроме обломков, зияющей душевной пустоты или мертвящего дыхания холодной бездушности. Мы не можем по фасаду судить, что скрывается за ним. Многие шизоидные люди подобны римским домам и виллам с их простыми и гладкими фасадами, с окнами, закрытыми от яркого солнца ставнями, но где в полусумраке внутренних помещений идут празднества.

Цветы шизофренической внутренней жизни нельзя изучать на крестьянах, здесь нужны короли и поэты. Бывают шизоидные люди, относительно которых после десятилетней совместной жизни нельзя сказать, что мы их знаем. Робкая, кроткая, как ягненок, девушка служит в течение нескольких месяцев в городе, она послушна, нежна со всеми. Однажды утром находят троих детей убитыми в доме. Дом в пламени, она не расстроена психически, она знает все. Улыбается без причины, когда признается в преступлении. Молодой человек бесцельно проводит свои молодые годы. Он так вял и неуклюж, что хочется растолкать его. Он падает, когда садится на лошадь. Он смущенно, несколько иронически улыбается. Ничего не говорит. В один прекрасный день появляется томик его стихотворений, с нежнейшим настроением; каждый толчок, полученный от проходящего неуклюжего мальчишки, перерабатывается во внутреннюю трагедию; ритм строго выдержан и отличается стилем.

Таковы шизоидные люди. Аутизмом называет это Блейлер, жизнью в самом себе. Нельзя знать, что они чувствуют; иногда они сами этого не знают; или же только неопределенно ощущают, как несколько моментов в расплывчатой форме одновременно проникают друг в друга, переплетаются друг с другом и находятся в предчувственном мистическом взаимоотношении; или же самое интимное и самое пошлое сочетается у них с цифрами и номерами. Но все, что они чувствуют, банальность ли это, прихоть, низость или сказочные фантазии, — все только для них одних, ни для кого другого.

В шизофреническом цикле нам труднее отделить здоровое от больного, характерологическое от психотического. Циркулярные психозы протекают волнами, которые набегают и уходят и опять выравниваются. Почти одно и то же наблюдается в картине личности до и после психоза. Шизофренические психозы протекают толчками. Что-то перемещается во внутренней структуре. Все строение может рушиться внутри, или же появляются некоторые уклоны. Но в большинстве случаев сохраняется нечто, что уже больше не восстанавливается. В легких случаях мы называем это постпсихотической личностью, в тяжелых — шизофреническим слабоумием; между тем и другим нет никаких границ. Но мы часто не знаем, закончился ли психоз. Люди, которые в течение десятилетий исполняли свои служебные обязанности как оригинальные и недружелюбные личности, могут нам случайно открыть, что они таили в себе фантастические бредовые идеи, — и здесь нет границ. Кроме того, что представляет собой оригинальность и что является бредовой системой? Наконец, особенно ясно меняется человек в период полового созревания, И шизофрения падает преимущественно на этот период. Должны ли мы таких людей, которые в это время сильно изменились, рассматривать как психотические личности или считать их никогда не болевшими шизоидами? Этот вопрос очень важен для родственников шизофреников. В период полового развития шизоидные черты характера находятся в полном расцвете; однако в легких случаях нам неизвестно, стоим ли мы перед развитием шизофренического психоза, наступил ли уже психоз, есть ли психологические продукты закончившегося приступа или, наконец, все это лишь бурное и причудливое половое развитие шизоидной личности. Ведь нормальные аффекты периода полового развития — робость, неповоротливость, сентиментальность, патетическая эксцентричность, напыщенность — находятся в тесном родстве с некоторыми чертами темперамента у шизоидов.

Короче говоря, мы можем выделить препсихотическое, психотическое, постпсихотическое и непсихотическое, но не в состоянии психологически расчленить шизоидное. Только сопоставив все, мы получим правильное представление.

К этому присоединяется дальнейшая методологическая трудность. Шизоидный человек обнаруживает лишь свою психическую поверхность так же, как это делает шизофренический душевнобольной. Поэтому клиницисты в dementia praecox в течение многих лет ничего не видели, кроме аффективной тупости, странности, дефективности и умственной неполноценности. Это было необходимой предварительной стадией, на которой уже давно застряло исследование. Лишь Блейлер нашел ключ к шизофренической внутренней жизни и открыл доступ к удивительным богатствам психологического содержания; пока здесь, вероятно, сделано очень мало. Ведь ключ к шизофренической внутренней жизни — это одновременно ключ (и единственный ключ) к большим областям нормальных человеческих чувств и поступков.

Ясно, что при таком положении вещей и о шизоидной характерологии путем грубого статистического метода, прибегая к исследованию родственников шизофреников, мы можем установить лишь часть психических данных: главным образом шизоидную поверность, а из глубины лишь более редкие, часто шаткие, психологически совершенно неточные черты. О внутренней жизни шизоидных темпераментов мы можем получить целостное представление из автобиографий даровитых, образованных шизоидов и прежде всего из объективных психологических документов, каковые нам оставили шизоидные и шизотимические гении, особенно поэты. О более глубокой характерологии шизоидов можно будет судить на основании отдельных тонких психологических анализов.

Циклоидные люди сохраняют через все маниакально-депрессивные колебания основные симптомы темперамента от колыбели до могилы. Биологически действующее начало, создающее шизофрению и шизоидную личность, есть нечто, что уже заранее заложено и наступает с известной последовательностью в определенном периоде жизни и затем действует дальше. Порядок в тяжелых случаях следующий: с самого раннего детства имеется налицо шизоидная личность, в период полового созревания развивается шизофренический психоз, после него остается специфическое слабоумие или постпсихотическая личность, которая, даже если оставить в стороне грубые дефекты, отличается от препсихотической более ярким проявлением шизоидных симптомов.

Этот типичный ход может варьировать в своем временном появлении. Мы находим иногда шизоидов, которые производят впечатление, будто они испытали шизофренический психоз до рождения: уже в раннем детстве они столь слабоумны, упрямы, недружелюбны, необходительны, каковыми делается большинство шизоидных людей, перенесших тяжелый психоз. Врожденное асоциальное слабоумие такой шизоидной окраски может, благодаря своим кататоническим толчкам, в более позднем возрасте обнаружить несомненную принадлежность к шизофреническому циклу. Все эти разрушительные дефективные состояния врожденного или приобретенного характера — независимо от того, принимают ли они окраску криминальной антиобщественности или ворчливости, странности, тупости, нелепости, — имеют типичный отпечаток шизофренической психологии; но для характерологии они дают так мало материала, что мы, несмотря на их частоту, лишь вкратце упоминаем о них, тем более что они подробно описаны в учебниках психиатрии.

Если в упомянутых случаях появление шизофренического действующего начала было слишком рано, то нередко наблюдается обратный случай — его запоздание. В моем материале имеется небольшое количество очень интересных шизофреников, у которых в их детские годы нельзя было обнаружить никаких признаков препсихотической шизоидной личности, и они их родными воспринимались как живые, довольные, добродушные и веселые. Здесь психоз времени полового развития или наступает внезапно, или же препсихотический шизоид запаздывает при хронических изменениях личности в период полового созревания; эти изменения стабилизируются в течение всей жизни, застывают в рамках характерологического, а также могут заканчиваться шизофреническим психозом. И в детстве шизоиды после короткого расцвета всех их психических качеств могут переживать этот надлом личности в период полового развития, но без психоза. Для психологии гениального творчества такой расцвет продуктивности и неожиданное прекращение ее, особенно у писателей, весьма важен (я припоминаю, например, здорового, но в физическом и психическом смысле классического шизотимика Уланда). Наконец, существует несколько редких случаев, когда шизоидные частичные компоненты наследственного предрасположения могут выявиться поздно, например в период инволюции, когда у людей, ранее веселых, цветущих, добродушных, после 40 лет появляются черты недоверия, ипохондрии, отчужденности и угрюмого человеконенавистничества. Мы уже коснулись этого процесса поздней смены доминант при описании конституциональных стигмат.

Из шизоидных качеств характера, наблюдаемых на поверхности, выделены из нашего материала следующие:

1) необщителен, тих, сдержан, серьезен (лишен юмора), чудак;

2) застенчив, боязлив, тонко чувствует, сентиментален,нервен, возбужден, друг книги и природы;

3) послушен, добродушен, честен, равнодушен, туп,глуп.

Наша статистика отражает, прежде всего, препсихотические личности, ставшие позже душевнобольными. По ним мы, вероятно, можем судить об основных чертах шизоидных темпераментов, но временами нам придется дополнять их чертами, характерными для шизофренических психозов и постпсихических личностей, причем часто отсутствуют возможность и надобность отделять эти постоянно переходящие друг в друга случаи.

Мы расчленили наиболее частые шизоидные черты на три группы. Черты группы 1 — самые частые, так как они красной нитью проходят через всю шизоидную характерологию, а также через группы 2 и 3. Они объединяют, кроме лишенной юмора серьезности, которая обнаруживает слабое участие в диатетическои (циклоидной) шкале темпераментов, главным образом то, чтоБлейлер называет аутизмом. Группы 2 и 3 известным образом противоположны друг другу, они образуют такую же контрастную пару, как у циклоидов качества веселых, живых гипо-маньяков и тяжеловесных, мрачных меланхоликов. Группа 2 дает всевозможные оттенки психической чрезмерной чувствительности: от мимозоподобной тонкости чувств до гневной возбужденности. Группа 3 обнаруживает, наоборот, признаки известной психической нечувствительности, тупости, понижения способности к самопроизвольным пстам. Она приближается к тому полюсу, который Крепеин при очень тяжелых психотических случаях называет эффективным отупением.

Если мы хотим кратко охарактеризовать шизоидные темпераменты, то должны сказать: шизоидные темпераменты находятся между полюсами раздражительности и тупости, так же как циклоидные темпераменты находятся между полюсами веселости и печали. При этом необходимо особо выделить симптомы чрезмерной психической раздражительности, так как им как интегрирующему составному элементу общей шизоидной психологии слишком мало придавалось значения, между тем симптомы тупости уже давно оценены.

Только тот владеет ключом к пониманию шизоидных темпераментов, кто знает, что большинство шизоидов отличаются не только чрезмерной чувствительностью или холодностью, а тем и другим одновременно, и при этом в совершенно различных комбинациях. Мы можем из нашего шизоидного материала образовать непрерывный ряд, который начинается тем, что я обычно называю типом Гельдерлина, — теми крайне сентиментальными, чрезмерно нежными, постоянно обидчивыми мимозоподобными натурами, «состоящими только из нервов», — и который прекращается на тех холодных, застывших, почти безжизненных типах тяжелой dementia praecox, прозябающих, как «животное», в углах больницы. И тем не менее у нежнейших представителей этой мимозоподобной группы мы ощущаем еще легкий, незаметный налет аристократической холодности и неприступности, аутистическое сужение сферы чувств отграниченным кругом избранных людей и вещей, слышим иногда резкое замечание о людях, находящихся вне этого круга и по отношению к которым аффективная откликаемость совершенно умолкает. «Между мной и людьми завеса из стекла», — сказал мне недавно такой шизоид с неподражаемой четкостью. Эту тонкую, холодную, остро колющую стеклянную завесу мы чувствуем у сделавшегося кататоником Гельдерлина, представителя мимозоподобной группы, и еще яснее у шизофреника Стриндберга, который о себе говорит: «Я тверд, как железо, и все-таки полон чувств до сентиментальности». Этот мимозоподобный тип лучше всего изучать на гениальных шизоидах, но он встречается и среди обычного больничного материала, особенно среди интеллигентных и образованных, в препсихотической форме или в начальных стадиях психоза.

От мимозоподобного полюса шизоидные темпераменты во всевозможных оттенках идут к холодному и тупому полюсу, причем элемент «тверд, как лед» (или «туп, как кожа») все больше и больше расширяется, а «полон чувств до сентиментальности» постоянно идет на убыль. Но и среди половины нашего материала с бедностью аффекта мы довольно часто находим в глубине их души, если только ближе знакомимся с такими шизоидами, за застывшим, лишенным аффекта покрывалом нежное ядро личности с крайне уязвимой нервозной сентиментальностью. «Вы не знаете, как мне все это больно», — сказал недавно своим родителям юный гебефреник, который по внешним проявлениям отличался равнодушием, вялостью и полным отсутствием темперамента. Блейлер первый показал, что и те, напоминающие мумии, старые обитатели больниц, которых обычно рассматривают как тип глубочайшей аффективной тупости, подчас имеют остатки «комплексов», отдельные чрезмерно чувствительные места в своей душевной жизни, которые сохраняются, и прикосновение к ним может оказать неожиданное, удивительное действие. Нам постоянно приходится видеть, как сразу исчезает окаменелость у таких, совершенно бесчувственных на вид, кататоников и как из глубины души исходят аффективные толчки. Таким образом, по отношению ко многим шизофреническим картинам мы совсем не в состоянии оценить, сколько в этом полном оцепенении элементов действительного аффективного отупения и сколько судорожного аффекта.

Комбинацию соотношений, при которой у отдельного шизоида гиперэстетические элементы переплетаются с анэстетическими элементами шизоидной шкалы темпераментов, мы называем психэстетической пропорцией. Припомним, что и при циклоидных темпераментах в их диатетической пропорции, или пропорции настроения, мы находили такие же отношения, и там нам приходилось реже встречать абсолютно веселых или абсолютно мрачных, скорее можно было отметить наслоения и колебания между веселым и печальным; у солнечно-веселых — ясно депрессивный фон и остатки юмора, которые можно было отметить даже среди самых мрачных темпераментов.

Пропорция настроения циклоидов колеблется волнами. Психэстетическая пропорция шизоидов перемещается. Это значит, что отношение между гиперэстетическими и анэстетическими частями темперамента меняется в течение всей жизни у многих шизоидов толчкообразно, но больше не возвращается к исходному пункту. Но и психэстезия здорового человека со смешанным средним темпераментом в эксцентричности и сентиментальности периода полового созревания достигает своего наивысшего пункта, чтобы, приблизительное 25-летнего возраста, постепенно прийти к известной спокойной основательности, солидности или же к отрезвляющему, сухому реализму. Студенческая песня отражает охлажденное филистерское чувство посредственного человека, обращающего свои взоры назад, к периоду полового созревания.

Перемещение психэстетической пропорции шизоидов часто идет параллельно с этим нормальным развитием. Оно составляет как бы более углубленную форму последнего. У шизофреника Гельдерлина такое перемещение может считаться образцом, если мы проследим жизнь поэта, начиная от возвышенной нежности его юных годов вплоть до тупоумия его кататонической инвалидности. Переход от гиперэстетического к анэстетическому полюсу с жестокой явственностью переживается как постепенное внутреннее охлаждение.

Таким путем и без душевного заболевания развивается целая группа одаренных шизоидов, которые с детства отличались нежностью, застенчивостью и нервозностью; в раннем периоде полового созревания они пережили непродолжительный расцвет всех своих способностей и эмоций, на почве повышенной возбудимости темперамента, в смысле элегической нежности или напыщенности и экзальтированности. Через несколько лет они становятся более вялыми, более холодными, молчаливыми и сухими.Волна полового развития подымает их выше и опускает ниже нормального человека.

Или же психэстетическое перемещение совершается постепенно, в течение более длинных промежутков времени, без определенной даты. При всех этих различных возможностях перемещение пропорций идет большей частью в направлении от гиперэстетического к анэстетическому полюсу, от раздражения к параличу, причем (выражаясь схематически) после первой стадии общей чрезмерной чувствительности вначале утрачивают свой аффективный резонанс ценности, чуждые личности, между тем как ценности, свойственные личности, сами по себе постоянно подчеркиваемые, сохраняют выраженный акцент, и лишь тогда, когда и свойственные личности элементы утрачивают свою аффективную ценность, наступает третья стадия — аффективной тупости. Аллопсихический резонанс утрачивается раньше аутопсихического. Наполовину мертвый шизофреник желает в этой переходной стадии сделаться артистом или музыкантом. Самооценка еще налицо; во всяком случае он рассчитывает быть футуристическим художником, экспрессионистским поэтом, изобретателем или созидателем абстрактно-схематических философских систем. Это несоответствие между угасанием аллопсихического резонанса и чрезмерной чувствительностью аутопсихического элемента часто становится закономерным источником безграничной переоценки самого себя. Понятно, что из этой психэстетической пропорции должна получиться неправильная картина взаимоотношения между «я» и внешним миром. Мы можем себе представить, что у многих шизоидов охлаждение темперамента идет снаружи вовнутрь, так что при постоянно нарастающем торпидном застывании обращенных наружу слоев остается все более и более сжимающееся нежное и чрезмерно чувствительное ядро. Такое представление совпадает с тем любопытным фактом, что самые чувствительные и тонкочувствующие шизоиды при беглом знакомстве производят такое впечатление, будто они отделены тонким ледяным слоем от внешнего мира, и, напротив, при самых тяжелых оцепенениях могут наблюдаться сильные реакции чрезмерной чувствительности, если случайно затронуть наиболее интимные комплексы их личности. «Это капля крепкого вина в бочке льда».

Следует добавить, что стадии абсолютной чрезмерной чувствительности, как и абсолютного охлаждения аффекта, в самом точном смысле слова лишь теоретические фикции, которые в действительности вряд ли полностью выявляются. Практически пред вами выступает психэстетическая пропорция — чрезмерная чувствительность и холодность в определенных, изменчивых комбинациях. Только часть шизоидов проходит в течение жизни путь от выраженного гиперэстетического до преимущественно анэстетического полюса, часть из них остаются гиперэстетичными, другие же торпидны уже с момента появления на свет. Наконец, бывают случаи, когда после шизофренического психоза делаются даже более гиперэстетичными, чем раньше; таковым был Стриндберг.

Аутизм, рассматриваемый как шизоидный симптом темперамента, имеет оттенки в зависимости от психэстетической шкалы отдельного шизоида. Бывают случаи, когда аутизм является преимущественно симптомом повышенной чувствительности. Такими крайне раздражительными шизоидами сильные краски и тона реальной жизни воспринимаются как резкие, некрасивые, грубые, неприятные и даже с душевной болью, между тем как для циклоида и нормального человека они желанны и составляют необходимый возбуждающий жизненный элемент. Их аутизм проявляется в том, что они уходят в самих себя, стремятся избегнуть всяких внешних раздражений, заглушить их, закрывают окна своего дома, чтобы в нежном, тихом полумраке внутреннего «я» вести фантастическую «бездеятельную, но полную мыслей» жизнь в грезах (Гельдерлин). Они ищут, как красиво о себе сказал Стиндберг, одиночества, чтобы закутаться в шелк своей собственной души. Они обычно предпочитают определенной среде, которая не причиняет боли и не ранит, аристократический, холодный салонный мир, механически протекающую чиновничью работу, одинокую прекрасную природу, древность, кабинет ученого. Если шизотимик из чопорного, сверхцивилизованного светского человека становится взъерошенным анахоретом, как Толстой, то скачок уж не так велик. Одна среда дает ему то же самое, что другая, — единственное, что он вообще желает от внешнего мира: пощады его гиперэстезии.

Напротив, аутизм анэстетика — это простая бездушность, отсутствие аффективного резонанса для внешнего мира, который для его эмоциональной жизни не представляет интереса, и к справедливым требованиям этого мира он остается глух. Он замыкается в самом себе, потому что у него нет основания делать что-нибудь другое, а окружающее ему ничего не может дать.

Аутизм большинства шизоидов и шизофреников представляет комбинацию обоих элементов темперамента: равнодушие с налетом боязливости и враждебности и холод одновременно со страстным желанием быть оставленным в покое. Судорога и паралич в одной картине.

Характер социальной установки шизоидных людей, а также и здоровых шизотимиков, о которых речь пойдет позже, обусловливается только что описанной психэстетической пропорцией. Шизоидные люди или абсолютно необщительны, или общительны избирательно, в узком замкнутом кругу, или поверхностно-общительны, без более глубокого внутреннего контакта с окружающим миром. Необщительность шизоидов имеет многочисленные оттенки; редко это лишенная аффекта тупость, большей частью она харатеризуется ясным налетом неудовольствия, даже враждебности защитительного или наступательного характера. Эта антипатия к общению с людьми варьирует от нежной тревоги, робости и застенчивости через иронический холод и угрюмую причудливую тупость до резкого, грубого, активного человеконенавистничества. И самое любопытное — то, что эмоциональная установка отдельного шизоида в отношении ближнего переливается замечательными цветами радуги между застенчивостью, иронией, угрюмостью и жестокостью. Красивым характерологическим примером такого рода служит Робеспьер. И у шизофренических душевнобольных эта аффективная установка к внешнему миру имеет часто характер «принятия мер защиты» (Адлер), подобно инфузории, недоверчиво со стороны наблюдающей с полуопущенными ресницами, осторожно выдвигающей свои щупальца и вновь съеживающейся. По отношению к чужим, вновь появляющимся людям пробуется весь регистр психэстетической шкалы с нервозностью и неуверенностью. Это чувство неуверенности переносится на наблюдателя. Некоторые шизоиды производят впечатление чего-то расплывчатого, непроницаемого, чуждого капризности, интриганства или даже коварства. Но для постороннего всегда остается нечто за колебаниями шизоидной аффективной установки, чего он не может ни понять, ни постичь и что не исчезает.

Многие шизоиды, а в нашем швабском материале, пожалуй, большинство препсихотиков, считались в общежитии добродушными. Это добродушие совершенно иное, чем соответствующее свойство характера циклоидов. Циклоидное добродушие — это добросердечие, готовность разделить горе и радость, активная доброжелательность или дружелюбное отношение к ближнему. Добродушие шизоидного ребенка слагается из двух компонентов: боязливости и утраты аффекта. Это и есть уступка желаниям окружающих вследствие равнодушия, смешанного с робкой боязливостью оказать им сопротивление. Циклоидное добродушие — это дружеское участие, шизоидное — боязливая отчужденность. В соответствующих конституциональных соединениях и это боязливое шизоидное добродушие может получить черты истинной доброты, приятной нежности, мягкости, внутренней привязанности, но всегда с элегической чертой болезненной отчужденности и уязвимости. Это тип Гельдерлина; послушность известных шизоидных примерных детей можно сравнить с flexibilitas cerea кататоников.

Также и застенчивость, довольно частая и специфически шизоидная особенность темперамента, с характерным построением из заторможенности в ходе мышления и моторной неподвижности — точное отображение кататонических симптомов болезни, но лишь в слабой форме. Застенчивость в этих случаях — гиперэстетическая аффективная установка при появлении чужих лиц в аутистическом заколдованном круге шизоидной личности. Вступление в него нового человека ощущается как чрезмерно сильное раздражение, вызывает чувство неудовольствия: это чрезмерно сильное раздражение, парализуя, действует на ход мыслей и двигательную сферу. Беспомощная боязливость по отношению к новым необычным ситуациям и антипатия к их смене являются гиперэстетическим признаком многих шизоидных педантов и чудаков.

Среди застенчивых, нежно-мечтательных шизоидов мы особенно часто встречаем тихих друзей книги и природы. Если любовь к книге и природе у циклоидных натур вытекает из равномерной любви ко всему, что существует, и прежде всего к человеку, а затем к вещам, то сфера интересов шизоидных людей не обнаруживает такой равномерной окраски. Шизоидные люди, даже простого происхождения, весьма часто являются друзьями природы и книги, но с известным элективным подчеркиванием. Они делаются таковыми вследствие бегства от людей и из склонности ко всему тому, что спокойно и не причиняет боли. У некоторых эта склонность имеет нечто компенсаторное. Всю нежность, на которую они способны, они расточают красивой природе и мертвым предметам своей коллекции.

Наряду с тихими мечтателями мы встречаем среди необщительных шизоидов как характерную фигуру угрюмого чудака, который, замкнувшись от внешнего мира в своей келье, всецело поглощен собственными мыслями, будь то ипохондрические телесные упражнения, технические открытия или же метафизические системы. Эти оригиналы и чудаки внезапно покидают свой угол, как «озаренные» и «обращенные в новую веру», отпускают себе длинные волосы, образуют секты и проповедуют в пользу человеческих идеалов, сырой пищи, гимнастики и религии будущего или все это вместе. Многие из этих активных типов изобретателей и пророков имеют различные конституциональные соединения и заключают в себе все оттенки — от типичных шизофреников до резко-гипоманиакальных. Шизофреники эксцентричны, витиеваты, туманно-расплывчаты, мистически метафизичны, склонны к системе и к схематическому изложению; гипо-маньяки, напротив, лишены системы, говорливаы, находчивы, сговорчивы, подвижны, как ртуть. Шизофренические изобретатели и пророки производят на меня впечатление не столько препсихотиков, сколько людей с остаточными состояниями или даже психозами.

Аутистическая изоляция от других действует, разумеется, в смысле выработки собственного мировоззрения и любимых занятий. Но это не обязательно. Некоторые шизоиды не отличаются особенной продуктивностью в мышлении и поступках, они просто необщительны. Они ворчат и уходят, если кто-нибудь появляется; если подобные шизоиды остаются, то чувствуют себя страдальцами. Они проявляют стоическое душевное спокойствие и ни слова не говорят.

Наряду с простой необщительностью, специфической чертой некоторых высокоодаренных шизоидов, существует избирательная общительность в замкнутом кругу. Многие чувствительные аутисты отдают предпочтение определенным социальной среде, сторонам психической атмосферы, которые они считают своим жизненным элементом. Это, прежде всего, изящные светские формы жизни, аристократический этикет. В его строго выдержанном, вылощенном формализме нежная душа находит все, что ей нужно: красивую линию жизни, которая нигде и ничем не нарушается, и заглушение всех аффективных акцентов при общении с людьми. Кроме того, безличный культ формы прикрывает то, что так часто отсутствует у шизоида, — недостаток сердечности и непосредственной душевной свежести за холодной элегантностью, что вскрывает также и в этих тонко чувствующих натурах начинающееся охлаждение эмоции.

Аристократическое некоторых шизоидных натур выявляется и у простых людей в потребности высокомерия, желании быть лучшими и иными, чем другие. Стремление говорить на изысканном верхненемецком наречии в среде непривыкших к этому иногда вскрывают шизоидное предрасположение. То же касается изысканности в одежде и внешности. С дальнейшим развитием болезни, со сдвигом психэстетической пропорции эта крайняя утонченность и важность могут перейти в резкую противоположность. Мало того, часто мы обнаруживаем, что элегантность и неаккуратность соседствуют у одного и того же индивидуума. Впрочем, холодную аристократическую элегантность, которая вполне подходит к некоторым здоровым шизотимикам, можно проследить во всех шизоидных оттенках, вплоть до симптоматологии шизофренических психозов. Там мы находим ее как известную карикатурную напыщенность в речи и движениях.

Существенное в этой характерологической тенденции — стремление к замкнутому кругу. Дружба таких шизоидов избирательная дружба к одному. Неразделимый союз двух мечтающих чудаков или союз юношей, эфирный, торжественный, удаленный от народа; внутри его — экстатический культ личности, вне его — все резко отвергается и презирается. История юности Герлерлина служит наглядным примером этого.

В шизофренических семьях мы нередко встречаем ханжей. Многие шизоиды религиозны. Их религиозность с тенденцией к мистически трансцендентальному. Иногда она характеризуется фарисейством, набожностью, эксцентричностью, таинственностью или вращается в ограниченном кругу и удовлетворяет свои личные прихоти.

Так же обстоит дело и с эротикой. Не горячее естественное влечение, но экстаз и резкая холодность. Ищут не красивую девушку, но женщину вообще, «абсолютное»: женщину, религию, искусство — в одном лице. Или святая, или мегера — середины нет. Стриндберг — красивый пример такого типа.

Третья социальная установка шизоидов — поверхностная общительность без более глубокого психического rapport'a. Такие люди могут быть очень ловкими, расчетливыми дельцами, суровыми властелинами или холодными фанатиками, а также равнодушными, вялыми, ироническими натурами, которые вращаются среди людей всякого круга, но при этом ничего не ощущают. Мы подробнее опишем эти типы у здоровых шизотимиков.

Словом, шизоид не растворяется в среде. Здесь всегда — стеклянная завеса. При гиперэстетических типах развивается иногда резкая антитеза: «я» и внешний мир. Постоянный самоанализ и сравнение: «Как действую я? Кто поступает со мной несправедливо? Кому я сделал уступку? Как теперь я пробьюсь?» Эта черта четко выступает у талантливых художников, которые позже заболевали шизофренией или происходили из шизофренических семей: Герлерлин, Стриндберг, Людвиг II Баварский, Фейербах, Тассо, Микеланджело. Это люди постоянного душевного конфликта, жизнь которых представляет собою цепь трагедий и протекает по одному только тернистому пути. Они, если можно так выразиться, обладают талантом к трагическому. Циклотимик вовсе не в состоянии обострить ситуацию, если она трагична; он уже давно приспособился, и окружающий мир к нему приспособился, так как он его понимает и в контакте с ним. Такой здоровой натурой из пикнически-циклотимической группы был, например, Ганс Тома (Hans Thoma), который был далеко не так понят, как Фейербах, и жизнь которого все-таки протекала, как тихий ручей.

Резкий, холодный эгоизм, фарисейское самодовольство и чрезмерное самомнение во всех вариациях мы находим в шизофренических семьях. Но перечисленные качества не являются единственной формой аутизма. Другой его формой служит желание осчастливить людей, стремление к докринерским принципам, к улучшению мира, к образцовому воспитанию собственных детей, при полном игнорировании своих потребностей. Альтруистическое самопожертвование высокого стиля, особенно в пользу общих идеалов (социализм, воздержание от алкоголя), — специфическое качество некоторых шизоидов. В одаренных шизофренических семьях мы иногда встречаем прекрасных людей, которые по своей искренности и объективности, непоколебимой стойкости убеждений, чистоте воззрений и твердой настойчивости в борьбе за свои идеалы превосходят самых полноценных циклотимиков; между тем они уступают им в естественной, теплой сердечности в отношении к отдельному человеку и в терпеливом понимании его свойств.

Мы до сих пор рассматривали гиперэстезию и анэстезию как нечто однородное. Но существует весьма значительное количество случаев, относительно которых мы не знаем, отличаются ли они только по степени или качественно, в биологическом смысле.

На анэстетическом полюсе мы встречаем главным образом три варианта темпераментов, которые часто существуют одновременно и обнаруживают многочисленные переходы: тупость (с параличностью аффекта или без этого), холодность и безразличие. Между тем на гиперэстетическом полюсе нам приходится отличать раздражительность, сентиментальность, вспыльчивость.

Теперь нам нужно выделить препсихотиков из общей массы шизоидов. Статистически, правда, на нашем швабском материале мы не встречаем в детстве и в период раннего полового развития позже заболевших столь часто соответствующие типы, каковые численно преобладают у взрослых родственников шизофреников и постпсихотиков: своенравных, упрямцев, злых, холодных и педантично-сухих. Разумеется, и среди нашего препсихотического материала отмечаются такие качества, как грубость, упрямство; при этом нельзя с уверенностью сказать, что родственники описывали действительно первоначальную личность или уже незаметную раннюю перемену в ней в наступившем периоде полового развития. Но грубость, упрямство численно отступают на задний план по сравнению с качествами, о которых мы говорили в начале главы.

Наиболее распространенный тип в нашем препсихотическом материале — ребенок, лишенный аффекта, тихий, боязливый, послушный, застенчивый, но вместе с тем добродушный. Примерные дети встречаются среди них довольно часто. Многие из них характеризуются как прилежные, солидные, набожные и миролюбивые. Термин «параличность аффекта» подходит к популярному народному языку, который называет таких людей «расслабленными» и тем самым правильно выражает, что внешне наиболее резко выступающим является психомоторный симптом. Выражение «параличность аффекта» вполне совпадает с термином «тупость аффекта», который ясно ставит акцент на сенсорной стороне. Хочется, чтобы он был бодрее. Он слишком равнодушен. Жизнь и темперамент у него всегда отсутствуют — обычные характеристики молодых людей, лишенных аффекта. Отсутствие свежести, непосредственно реагирующей живости в психомоторных проявлениях касается также и высокоодаренных людей этой группы с их чрезмерно нежной внутренней способностью реагировать.

Спокойный циклоид доволен; спокойный шизоидный тип, о котором мы здесь говорим, расслаблен. Флегматичность — характерологическое выражение для самых легких степеней психомоторного типа, который мы встречаем в задержке депрессивных. Оно обозначает нечто тяжеловесное, медлительные речь и действия, но при этом, в каждом двигательном и речевом акте присутствуют теплота и эмоциональное участие. Психомоторная медлительность является общей для расслабленного и флегматичного. Расслабленность обозначает, кроме того, утрату непосредственной связи между эмоциональным раздражением и двигательной реакцией. Этим объяснятся, почему у нас по отношению к флегматичному постоянно существует чувство эмоционального rapport'a, даже если он ничего не говорит, между тем расслабленный производит впечатление чуждого, несимпатичного, поскольку мы не можем по выражению его лица и движениям уловить того, что он чувствует, а также адекватную реакцию на наши слова и действия. Самым характерным для расслабленного является то, что он может стоять как вопросительный знак, с неопределенным выражением лица и опущенными руками при ситуации, которая даже флегматичного может наэлектризовать.

Если наступает психическая реакция, то она не вполне соответствует раздражению. Выразительные движения у лишенного аффекта отличаются неопределенностью, так что его иногда считают гордым, иногда он робок, или ироничным, когда он глубоко оскорблен.

К этому присоединяются нередко отклонения в моторной сфере. Люди, которых называют расслабленными, иногда отличаются вялой осанкой и неуклюжестью в жестах. Они не знают, куда им девать свои руки и ноги. Некоторые из них непрактичны, беспомощны в повседневной жизни, делают неудачные движения во время гимнастики. Сюда еще вплетаются моторные задержки, возникающие вследствие общей застенчивости или специальных комплексов. Словом, при рассмотрении более узкой психомоторной сферы отсутствует непосредственная совместная работа промежуточных инстанций между раздражением и реакцией. Отсутствует то, чем обладают циклоиды: округленность, естественность, непринужденность в проявлении аффекта и в двигательных актах.

Однако здесь ничего не говорится о психосенсорной стороне процесса. Расслабленность может соответствовать действительной тупости аффекта по отношению к данному раздражению, или могут развиться самая утонченная сентиментальность и очень тяжелые интрапсихические напряжения. Простой обыватель большей частью не может их отличить, он считает человека, лишенного аффекта, глупым, тупоумным, бесчувственным, сонливым, скучным, которого приходится расталкивать. Он ему не симпатизирует. Молодые люди, лишенные аффекта, становятся в школе, а особенно в казарме козлами отпущения. Если они тонко чувствуют и одарены, то в этом и заключается их трагедия. Ведь некоторые из них гораздо тоньше чувствуют, чем нормальные люди.

Большое количество наших шизофренических препсихотиков представляет тип добродушного, тихого отшельника, который внешне обладает слишком небольшим темпераментом, кажется равнодушным, мало общается с товарищами и слишком много позволяет другим по отношению к себе. Часть этих юношей слабо одарены: на первый план у них выступают равнодушие, эмоциональная тупость. У примерных детей специальные школьные способности хороши, но значительная часть их продуктивности объясняется эмоциональным дефектом, недостатком отзывчивости на то, что обычно аффективно заполняет и занимает молодых людей.

И у средних типов нашей группы, лишенных аффекта, мы находим черты нервозности, раздражительности, боязливости, нежности и, прежде всего, утонченной чувствительности, о чем часто упоминают необразованные родственники. Но такие родственники не могут более тонко и точно описать эти качества, и, действительно, у необразованного среднего шизоида они в психологическом отношении довольно диффузны. Он производит впечатление робкого, застенчивого или угрюмого, жалуется на нервные боли, боязливо уклоняется от грубых игр и драк. Чем ближе мы подступаем к образованным и одаренным препсихотикам, тем за внешней стороной ярче выступают те специально гиперэстетические качества, наиболее выраженную степень которых представляет тип Гельдерлина.

И у более развитых типов, лишенных аффекта, мы обнаруживаем черты угрюмости, упрямства и раздражительности, но их гнев не отличается жестокостью, а упрямство — нелепостью; чаще всего гиперэстезия принимает характер нежности, внутренней сентиментальности, в плане как легкой ранимости с долгодействующими, скрытыми затем комплексами и болезненными интрапсихическими напряжениями аффекта, так и нежности к немногим близким лицам, которая обретает эксцентричные, сентиментальные, патетические, мечтательные и элегические черты, а также, в плане тонкой восприимчивости к природе, искусству и книгам. Но здесь чувствительность остается элективной, ограниченной своим предметом; кроме небольшой, но резко отгороженной зоны личных интересов существует обширная область общих человеческих интересов и чувствований, которые у этих тонкочувствующих гиперэстетиков не находят никакого резонанса. Прежде всего настоящее чувство к людям распространяется лишь на нескольких человек; здесь можно принять частичную тупость аффекта.

В негативном смысле наш тип сентиментального, лишенного аффекта имеет общие характерные черты с большинством всех шизоидов. Они, как правило, лишены юмора, часто серьезны без ясной реакции на печаль и веселье. Диететическая шкала — главная шкала циклоидов — в их темпераменте лишь слабо выражена. У шизоидов часто бывает расстройство настроения, но это расстройство настроения совсем иное, чем печаль циклоида. Оно носит в себе черты угрюмости с ясным характером внутренней раздражимости и напряжения; поэтому мы среди шизоидов можем найти таких лиц с конституциональным расстройством настроения, которые постоянно путешествуют, между тем как депрессивные с задержкой (циклоиды) остаются дома. Наряду с этим нервозно напряженным унынием мы встречаем среди самодовольных шизоидов с аутистическим спокойствием духа, между тем как их сильные позитивные аффекты носят характер скорее экстаза и эксцентрической мечтательности, нежели свободной веселости.

Тип сентиментального, лишенного аффекта во всем его объеме, начиная от боязливых шизоидных имбецилов с слабым аффектом вплоть до очень сложных натур, мы должны признать самым важным шизоидным типом темперамента и одним из наиболее частых препсихотических основных и исходных типов. И постпсихотически мы находим его нередко среди старых обитателей больниц. В равной степени он встречается и у здоровых родственников шизофренических семей.

Мы познакомились с аффективной тупостью как с одной из составных частей темперамента. Выражение «тупость» обозначает пассивную бесчувственность. Аффективная тупость широко распространена в шизофреническом цикле. Более легкие характерологические степени, каковые мы встречаем у здоровых родственников шизофреников, импонируют как непоколебимое душевное спокойствие, которое отличается от спокойствия циклоидов отсутствием теплого душевного участия к другим. Более тяжелые степени шизофренического тупоумия, как правило с налетом угрюмой жестокости и робкой боязливости, мы встречаем у шизоидных имбецилов, но они довольно распространены среди постпсихотиков, а также после переломов в личности в период полового созревания. Это внутреннее притупление в остальном деятельного и даже одаренного человека может выражаться в неаккуратности, небрежности в одежде и беспорядке в квартире. Или оно сказывается в неожиданной, непонятной бестактности и безвкусице, которая иногда прорывается сквозь сохранившийся фасад хорошего воспитания. Это производит особенно странное впечатление у тонко чувствующих аристократических типов среди шизоидов. Вообще можно этот изъян личности особенно хорошо изучать на литературном стиле заболевающих шизофренией поэтов, например Гердерлина. Не вся личность равномерно гибнет, но торжественность и изысканность стиля прерываются где-нибудь посреди стиха ужасающей банальностью. Психический аппарат таких людей, их стиль в жизни функционируют иногда так, как плохая швейная машина, которая делает известное количество нежных стежков и затем подпрыгивает. Тонкое чувство и абсолютная тупость могут непонятным образом здесь сосуществовать: самая грязная рубаха наряду с блестящими ногтями, хаотический беспорядок в комнате, в которой создаются громадные художественные ценности. Такие картины мы встречаем не только как переходную стадию к полному шизо равной степени он встречается и у здоровых родственников шизофренических семей.

Мы познакомились с аффективной тупостью как с одной из составных частей темперамента. Выражение «тупость» обозначает пассивную бесчувственность. Аффективная тупость широко распространена в шизофреническом цикле. Более легкие характерологические степени, каковые мы встречаем у здоровых родственников шизофреников, импонируют как непоколебимое душевное спокойствие, которое отличается от спокойствия циклоидов отсутствием теплого душевного участия к другим. Более тяжелые степени шизофренического тупоумия, как правило с налетом угрюмой жестокости и робкой боязливости, мы встречаем у шизоидных имбецилов, но они довольно распространены среди постпсихотиков, а также после переломов в личности в период полового созревания. Это внутреннее притупление в остальном деятельного и даже одаренного человека может выражаться в неаккуратности, небрежности в одежде и беспорядке в квартире. Или оно сказывается в неожиданной, непонятной бестактности и безвкусице, которая иногда прорывается сквозь сохранившийся фасад хорошего воспитания. Это производит особенно странное впечатление у тонко чувствующих аристократических типов среди шизоидов. Вообще можно этот изъян личности особенно хорошо изучать на литературном стиле заболевающих шизофренией поэтов, например Гердерлина. Не вся личность равномерно гибнет, но торжественность и изысканность стиля прерываются где-нибудь посреди стиха ужасающей банальностью. Психический аппарат таких людей, их стиль в жизни функционируют иногда так, как плохая швейная машина, которая делает известное количество нежных стежков и затем подпрыгивает. Тонкое чувство и абсолютная тупость могут непонятным образом здесь сосуществовать: самая грязная рубаха наряду с блестящими ногтями, хаотический беспорядок в комнате, в которой создаются громадные художественные ценности. Такие картины мы встречаем не только как переходную стадию к полному шизофреническому слабоумию, но они могут сохраниться в течение всей жизни как странные черты личности. Здесь сочетаются здравый смысл и нелепость, моральный пафос и банальные прихоти, оригинальная мысль и странные суждения.

Мы не знаем подробнее останавливаться на этих шизофренических дефектах, тем более что речь у нас идет не только об аффективных, но и о глубоко проникающих расстройствах асоциаций; мы хотим из аффективно-тупых выделить группу, которая имеет известное значение как тип темперамента. Это тип гневно-тупых, или тупо-жестоких. Данный тип встречается, прежде всего, пост-психически после былых шизофренических приступов или как незаметно развивающийся продукт шизоидного изменения; он, вероятно, также бывает врожденным. Темпераменты такого рода — комбинация гиперэстетических и анэстетических компонентов, но в данном случае в очень грубой форме. Если наблюдать такие натуры в течение короткого времени в благоприятной обстановке, вне их обычной среды, то их отличает полное душевное спокойствие; они производят впечатление несколько тупых, честных людей, которые никому не причиняют вреда. Если исследовать их домашнюю обстановку, то она имеет, соответственно их тупости, жалкий вид. Там они уже не душевно спокойные, но из-под покрывала угрюмой молчаливости постоянно сверкает искра внутренней раздражительности, которая носит комплексный характер и возникает из сублимирования небольших внутренне накапливающихся и невысказываемых неприятных раздражений повседневной жизни на службе и в семье; искра нервной внутренней раздражительности, которая при легком прикосновении к какому-нибудь комплексу может разрядиться в жесточайшую вспышку гнева, прорывая при этом покров тупости. Эта форма шизофренического гнева по своему психологическому механизму скрытого аффективного застоя и бессмысленного разряжения имеет некоторое родство с известными синдромами травмы мозга и эпилепсии. Гневно-тупые шизоиды могут сделаться жесточайшими и опаснейшими тиранами дома, которые безжалостно, бесчувственно относятся к окружающим и распоряжаются ими согласно своим педантичным прихотям. Некоторые известные в истории деспоты имеют, по крайней мере внешне, немалое сходство с этими шизоидными типами.

Безразличие — частый шизоидный вариант аффективной тупости. Это — равнодушие, выставляемое напоказ; следовательно, частичная тупость, принимающая черты психической активности. Безразлично ко всему относящийся знает, что многие вещи, важные для других, не представляют для него никакого интереса: это сознание он выявляет в своих поступках, к чему иногда примешиваются причудливый юмор или сарказм. Безразлично относящиеся ко всему являются, вероятно, теми полуопустошенными людьми, которых мы описали выше, когда сохранившиеся обломки психической активности лежат среди развалин отупевшей души; вероятно, это также расщепление, когда неразрушенная часть личности в полукомичёском виде вырисовывается среди этих развалин. В области душевных заболеваний сюда также относится неприятная, грубая осанка гебефреников.

Как из лиц, ко всему безразлично относящихся, так и из других полуопустошенных, тупых рекрутируется большая армия социально гибнущих, неудержимых расточителей, игроков и пьяниц, богатых папенькиных сынков, эксплуатируемых женщинами, студентов-пьяниц, преступников и главным образом проституток и бродяг. Близкое отношение к шизоидному циклу имеет также группа постоянно странствующих, у которых безразличие комбинируется с шизоидными приступами расстройства настроения. Полуравнодушные, полустрадающие внутренне, они бродят с места на место по всему свету. Иногда. сюда вплетаются легкие шизофренические толчки, отдельные галлюцинации. Черты такого типа можно встретить у некоторых высокоодаренных, а также у простых бродяг.

Что такое холодность аффекта в противоположность тупости его? Прежде всего, холодными называются такие натуры, у которых отсутствует сердечное отношение к людям, юмор, сочувствие к радости и горю других. Короче говоря, у которых слабо звучит диатетическая темпераментная шкала. Другой вариант диететического дефекта называется сухостью. Простой народ, как мы видели, выраженных диатетиков, например циклоидов, называет душевно теплыми людьми. В этом общем смысле, следовательно, все шизоиды отличаются холодным темпераментом.

Здесь уместно отметить, что тонкочувствующие шизоидные люди воспринимают все очень своеобразно. Шиллер, здоровый шизотимик, говорит в своих сочинениях: «Когда я впервые познакомился с Шекспиром, меня возмутила его холодность, его нечувствительность, которая позволяет ему шутить в состоянии высшего пафоса». Аналогичное суждение, как здесь о Шекспире, я читал о Готфриде Келлере. Шизотимики не могут вполне вчувствоваться в циклотимические темпераменты. Тонким шизотимиком кажется бесчувственным, грубым, если циклотимик созерцательно рассматривает и «ощупывает», юмористически снисходительно улыбается и даже начинает смеяться по поводу таких ситуаций, которые, нежно трогая и устрашая, приводят шизотимика к торжественному пафосу или к мечтательной элегии. То, что типичный шизотимик называет душевностью и теплотой, — это сильно позитивные аффекты, его психэстетическая темпераментная шкала. Диатетик же для этих ценностей в основу кладет свою собственную шкалу. Обычный человек чувствует аналогично циклотимику, а не так, как шизотимик.

Выражение «душевно холодный» имеет более узкое значение. Тупым мы называем человека, которого можно толкать, а он при этом не поднимает головы. Холодным мы называем человека, который проходит мимо трупов и ничего при этом не ощущает. Тупым называют в обыденном смысле пассивную бесчувственность; холодным, напротив, — активную. При тупости дефект касается психомоторной сферы; холодность — это чистая анестезия при ненарушенной способности действовать. Производят ли шизоидные личности скорее впечатление холодных или тупых или же (что бывает весьма часто), являются теми и другими — это вопрос конституциональных комбинаций соединения. Кроме того, можно иногда наблюдать, как с перемещением психэстетической пропорции тупость превращается в холодность, и наоборот. Приходится видеть случаи (таковой ниже представлен), когда типично шизоидные препсихотики с сентиментальным, лишенным аффекта темпераментом, в период полового созревания при незаметном перемещении становятся, даже без психоза, холодными, жестокими людьми. На основании поверхностных сведений, особенно относительно шизоидных родственников, нельзя выяснить, сколько холодных шизоидов развилось под влиянием толчков и незаметных перемещений.

Известно, что черты активной холодности, случайной грубости и эгоистической раздражительности вплетаются в картину сентиментального, лишенного аффекта типа. Стильные аристократические шизоиды производят впечатление особенно холодных.

Вообще говоря, часто в семьях шизофреников мы находим черты активного бездушия, холодную стойкость, жестокость, сварливость, циничный эгоизм, деспотическое упрямство, тупую ненависть, наконец, жестокие, преступные инстинкты. Мы могли бы предложить вниманию читателя целую серию злобных, худосочных старых холостяков и злых жен, язвительных, ироничных, кислых существ, сухих, угрюмых педантов, недоверчивых, холодных интриганов, ограниченных тиранов и скряг. Мало того, мы могли бы заполнить целую книгу очерками жизни всех этих конституциональных вариантов и социальных типов, которые в цикле шизофренического помешательства выявляют анэстетически-шизоидные компоненты в смысле душевной бедности, холодности и сухости. Следует указать на то, что шизоидные налеты наследственности в благоприятных сочетаниях могут создавать высокоценные социальные варианты. Резкая холодность по отношению к судьбе отдельного человека вместе со склонностью к схематической принципиальной последовательности и строгой справедливости могут как хорошо компенсирующие элементы личности создавать людей со стальной энергией и непоколебимой решительностью.

Настойчивая энергия являет собой противоположный «недостатку импульса», полному равнодушию и слабоволию шизоидных психопатов и гебефреников полюс. И здесь в психомоторной сфере шизоидов чрезмерная энергия и равнодушие составляют аналогичную биологическую контрастную пару раздражения и паралича, как психэстетическая чрезмерная чувствительность и нечувствительность. Психэстетическая тупость и психомоторное безразличие настолько переходят друг в друга, что их нельзя изолированно рассматривать. Шизоидная эмоциональная холодность при неблагоприятных конституциональных соединениях может выделиться в дурные поступки. Особенно в сочетании с вышеописанной недостаточной устойчивостью инстинкта, например в сочетании с садистскими компонентами. Здесь встречаются жесточайшие преступные натуры.

Стоит только представить себе жестокости, которые описаны в дневнике шизофренического короля Людвига II Баварского, осуществленнными в действительности более активной натурой в абсолютическом государстве, чтобы понять многое из того, что происходило столетия тому назад благодаря полудушевнобольным цезарям.

Мы выдвинули на первый план психэстетические качества шизоидных темпераментов, так как они составляют важнейшую основу построения личности. Но мы должны наряду с этим еще коротко остановиться на их характерологических выразительных свойствах и психомоторной сфере. О шизоидных волевых процессах мы только что сказали. Если у циклоидов выразительные движения в психомоторной сфере закруглены, естественны, адекватны раздражению, то многие шизоиды характеризуются отсутствием непосредственной связи между эмоциональным раздражением и моторной реакцией.

У душевнобольных шизофреников путь от душевного раздражения до реакции, благодаря задержкам промежуточных импульсов и кататоническим механизмам, часто так загораживается, искажается и перемещается, что мы его не в состоянии распознать или можем судить о нем лишь на основании косвенных заключений. В более легких степенях мы находим эту инконгруэнцию между раздражением и выразительной реакцией у многих шизоидных личностей.

Мы уже подробно говорили о двух важнейших шизоидных психомоторных симптомах в их психэстетических взаимоотношениях: параличности аффекта и застенчивости. Наряду с этими существует много вариантов, которые отчасти объясняются внутренними различиями в пропорции и конституциональных сочетаниях, а отчасти простыми условиями среды. Деревянность аффекта можно рассматривать как «спастический» прототип параличности аффекта. Эта деревянность аффективно выразительных движений наблюдается у шизоидов с аристократическими манерами и патетическими характерами. В зависимости от того или иного повода или окружающей обстановки она выражается в напыщенности, церемониальности, торжественности или педантизме. Живые шизоиды производят, напротив, впечатление торопливых, суетливых, вертлявых, причем выявляется порывистость моторного темпа в противоположность подвижности гипомани-акального. Душевное спокойствие — симптом как психомоторный, так и психэстетический. Оно может комбинироваться с нервной суетливостью в удивительных сочетаниях.

Наряду с этими грубыми стигматами мы находим ряд мелких ослаблений и напряжений в выразительных движениях, что может благоприятным образом действовать на личность. Мы уже упомянули о стильности и сдержанности в жестах и движениях, что вместе с гиперэстетическим тонким чувством составляет аристократический симптомокомплекс и вырисовывает в жизни таких людей своеобразную красивую линию, которая отсутствует у циклоидов. Такт, вкус, нежная внимательность, избегание всего грубого, неуклюжего и ординарного составляют особое преимущество этой шизоидной группы и делают ее антиподом гипоманиакальных темпераментов. Тонкое чувство и стильность бывают только у одних, свежесть и естественность — только у других. Вследствие этого оба сорта людей плохо понимают друг друга.

Своеобразную военную выправку в выражениях и движениях мы встречаем иногда как наследственную в шизоидных семьях даже таких сословий, где подобные вещи вовсе не культивируются и даже не признаются. Если таких людей называют стройными, то таким образом их одновременно характеризуют и соматически и психически. Здесь речь часто идет о властных натурах, крайне настойчивых и с сильным характером.

Склонность к психомоторной инконгруэнции стоит в тесной биологической связи со склонностью к психэстетической чрезмерной чувствительности, интрапсихическим задержкам и комплексным образованиям. Все эти три момента, выражаясь схематически, можно рассматривать как выявление того же действующего начала на различных частях психической рефлекторной дуги. Многие шизоиды предрасположены к аффективно сильным переживаниям, к расстройствам проводимости так, как мы это определили при сензитивном бреде отношения. Некоторые шизоиды при группировке симптомов дают ту комбинацию гиперэстезии и сдержанности, которая предрасполагает сензитивные реакции переживаний. Поэтому мы находим такие сензитивные моменты развития при шизофренических психозах.

Этим мы заканчиваем наши исследования о психэстезии и психомоторной сфере шизоидов и на момент остановимся на близкородственном психическом темпе. Мы сказали, что циклоиды имеют волнообразный тип темперамента, аффективность, постоянно отзывающуюся на эмоциональные раздражения, которые в глубоких волнообразных линиях эндогенного или реактивного характера колеблются между веселостью и печалью. Циклоиды не имеют никаких комплексов или лишь очень незначительные; вливающийся аффективный материал становится тотчас же видимым и непосредственно перерабатывается. Напротив, шизоидные люди, поскольку они сохранили способность к психическим реакциям, часто имеют прыгающий тип темперамента. У них не бывает закругленной, волнообразной кривой; их кривая аффекта обрывиста. В психозе мы видим этот тип особенно развитым в кататонических картинах, при переходах от полной замкнутости к внезапным разряжениям аффекта. Шизоиды — типичные люди комплекса, у которых суммированные немногие повседневные раздражения, а также большие группы представлений, аффективно окрашенные в судорожном напряжении, долго действуют под покрывалом и затем могут дать неожиданно аффективные реакции, если их кто-нибудь коснется. Так, шизоиды часто становятся капризными, неожиданно меняются в настроении при невинном замечании во время беседы, чувствуют себя обиженными, делаются холодными, уклончивыми, ироничными и язвительными. Благодаря этим механизмам комплексов взаимоотношение между причиной и действием их аффективности более сложно и менее ясно, чем у циклоидов.

Так, многие шизоидные темпераменты группируются около двух полюсов: чрезмерной тягучести и чрезмерной порывистости. Мы встречаем, с одной стороны, энергичные, упрямые, своенравные, педантичные натуры, а с другой — неудержимые, капризные, порывистые, нестойкие. Циклоидные темпераменты двигаются между «быстро» и «медленно», шизоидные — между «тягуче» и «порывисто». Циклоидная кривая темперамента волнообразна, шизоидная — прыгающая.

С этим, пожалуй, отчасти стоят в связи известные особенности мышления. Наряду с непостоянными, разорванными, соскальзывающими, афоризматическими, туманными рукописями у высокоодаренных шизоидов, параноидных пророков и в рукописях тяжелых кататоников мы находим стремление к тягучести, перечислению имен и чисел, к схематизации, последовательной абстракции и образованию систем. Эту характерную особенность мы опять встретим в психологии гениальных шизотимиков. В связи с прыгающей кривой аффекта следует упомянуть то, что Блейлер называет амбивалентностью — колебание чувств и воли между «да» и «нет», что характерно для многих шизоидов. Мы присоединяем сюда, вероятно, близко примыкающую психологическую черту, которая часто наблюдается не только у пациентов (очень хорошо у некоторых шизофреников с незаметным началом болезни), но особенно в биографиях шизоидных художников и у здоровых шизотимиков: альтернативную установку аффективности. В то время как известные циклоидные типы являются типичными представителями здравого смысла, примиряющей уверенности, сглаживания и аффективного выравнивания, шизоиды, о которых мы говорим, характеризуются тем, что у них отсутствует аффективное среднее положение. Они или восхищены, или шокированы, или преклоняются, или ненавидят человека; сегодня они проникнуты чрезмерным самосознанием, завтра — совершенно разбиты. И это происходит вследствие пустяков: кто-нибудь употребил грубое выражение или непроизвольно коснулся их чувствительного комплекса. Или весь мир, или ничего, или как Шиллер, «срывающий с головы венок», или как жалкий игрок, для которого единственным выходом является пуля в лоб. Они не видят людей, которые могут быть добрыми или злыми, с которыми можно ладить, если к ним отнестись несколько юмористически; для них существует только джентльмен или простолюдин, ангел или черт, святая или мегера — третьего нет.

Эту особенность темперамента нельзя смешивать с сангвинической преизбыточностью некоторых гипоманиакальных натур. Циклоид преизбыточен, шизоид эксцентричен. Темперамент преизбыточного колеблется, темперамент эксцентричного перескакивает и съеживается. Циклоидный сангвиник, как бы высоко ни поднимались и низко ни опускались волны его настроения, колеблется все-таки в естественно закругленных переходах, проходя через аффективное среднее состояние; мечтательный шизоид перескакивает через них от одного противоположного полюса к другому. Здесь уместно указать, что старое обозначение темперамента как сангвинического и флегматичного неприменимо для более тонких психологических анализов, так как они без резкой дифференцировки объединяют преизбыточное и эксцентричное, циклоидное довольство и шизоидную аффективную тупость.

Следует иметь в виду эту альтернативную эффективность некоторых шизоидов, так как мы ее позже встретим в нормальной психологии и у гениальных людей как страсть к пафосу и элегической мечтательности и как склонность к фанатизму в поступках шизотимиков.

Мы говорим очень кратко, чтобы понапрасну не переходить от анализа шизоидных темпераментов в область шизофренических расстройств мышления. Мы подчеркиваем, что не наша задача писать психологию шизофреников, мы хотим только осветить проблему шизофрении в связи с общим биологическим учением о темпераментах. Клиницисту, кроме того, надо еще иметь в виду, что известные, четко выступающие у отдельных шизоидов черты характера напоминают некоторые стороны описания «нервного характера» и «истерического характера». Не подлежит никакому сомнению, что существуют нервозные и истеричные психопаты и дегенераты, которые в биологическом отношении являются не чем другим, как шизоидами.

Возможно, что некоторые черты таких шизоидов отмечены в обычном описании нервного или истерического характера. Следует отметить, что нервозность и истерия, хотя и являются целесообразными сборными клиническими понятиями, вовсе не представляют собой конституциональных понятий в углубленном биологическом смысле. Существует базедовидная, травматическая, шизоидная нервозность и т.д. Все это мы здесь не можем рассматрит вать. Это задача будущих исследований, при современных средствах они неразрешимы. Мы воздерживаемся поэтому от всякого суждения, насколько шизоидное проникает в область нервозности, истерии, дегенеративной психопатии, врожденного слабоумия и т.д. Мы советуем только не сливать все в одно и не устанавливать границ. В равной степени мы не рекомендуем делать попытки уже теперь решить вопрос, является ли шизофрения или шизотимический конституциональный тип чем-то биологически однородным или представляет собою лишь группу родственных между собой типов. Это же, разумеется, касается и циклотимических конституций. Но мы чувствуем, не имея, однако, положительных доказательств, что главная масса циклотимического круга по своему телесному и психическому строению производит более простое и целостное впечатление, чем это можно было бы сказать о весьма различных типах строения тела и характера шизоидного круга; разумеется, большое внешнее разнообразие не служит доказательством против внутреннего единства. Наша цель — только по возможности характеризовать телесно и психически шизотимический тип в целом, в противоположность циклотимическому; но этим мы не хотим сказать, что шизотимическое и циклотимическое заключают в себе нечто абсолютно однородное или что наряду с обоими группами нет других конституциональных главных групп, которых мы пока не знаем.

Мы не остановимся на границе области психиатрического исследования. Проблема конституции развернется перед нами во всей широте лишь тогда, когда мы приобретенные результаты перенесем в нормальную психологию. Переходом в нормальную психологию мы не делаем никакого скачка. Перенося связующие нити между строением тела и психическим предрасположением на все варианты психопатической личности и отодвигая благодаря этому на задний план грубые душевные расстройства как исходные пункт нашего исследования, мы неожиданно оказываемся среди здоровых людей, среди знакомых нам лиц. Здесь, у нормальных, четко выступают перед нами те черты, которые мы видели там в искаженной форме. Мы находим те же самые типы строения тела, те же самые стигматы телесной конструкции и обнаруживаем, что за той же внешней архитектурой живет та же психическая стимулирующая сила. Те же самые задатки, которые здесь служат разумными регуляторами здоровой психической установки, там, нарушая равновесие, гибнут, подвергаясь расстройству.

Этим путем мы лучше всего освобождаемся от узости психиатрического кругозора: мы уже не смотрим на мир через больничные очки, пытаясь всюду у здоровых людей выискивать ненормальные черты, но мы можем свободно стать в большой круг и в нем правильно судить о здоровом или, лучше сказать, об общебиологическом и, исходя из этого круга, верно понять небольшой круг болезненного. Мы уже не станем рассматривать психопатические личности как психопатические абортивные формы определенных психозов, напротив, мы будем считать конкретные психозы карикатурой определенных нормальных типов личностей. При таких условиях психозы представляют собою лишь редкие заострения широко распространенных больших конституциональных групп здоровых.

В этом смысле и следует обозначить термины. Мы называем людей, принадлежащих к тому большому конституциональному кругу, из которого рекрутируются шизофреники, шизотимическими людьми, а тех, которые принадлежат к одной группе с циркулярными, — циклотимическими. Переходные формы между здоровьем и болезнью или болезненные абортивные формы целесообразнее всего называть цилоидными или шизоидными, как мы это уже сделали. Нужно, следовательно, с самого начала ясно помнить, что названия «шизотимический» и «циклотимический» ничего общего не имеют с вопросом, здоровый или больной, но они представляют собою термины для больших общих биотипов, которые заключают в себе огромную массу здоровых индивидуумов и лишь небольшую группу разрозненных, относящихся сюда психозов. Слова, следовательно, не указывают, что у большинства всех шизотимиков должны быть психические расщепления, а у большинства всех циклотимиков эмоциональные колебания, но мы только воспользовались существующими названиями для обозначения болезненного, применив их, целесообразности ради, и по отношению к здоровым.

Методический прием при этом был следующий: из нескольких сотен физически и психически здоровых людей, мне хорошо известных, я выбрал приблизительно 150, которые в строении своего тела носят яркие и несомненные признаки астенического, атлетического или пикнического типа. Кроме того, я имею в своем распоряжении фотографии большинства из них. Это были, следовательно, соответственно шизофреническому кругу, люди с длинными носами и угловым профилем, с чрезмерно высокой средней частью лица, с овальными, яйцевидными очертаниями его, при этом с худощавой, стройной фигурой, с грубо выделяющимся мышечно-костным рельефом и, напротив, хорошо известные из циркулярного круга пикнические фигуры с полными, мягкими лицами, широкими очертаниями в форме щита или пятиугольника и с гармоничным строением профиля, короткой шеей, округленными формами тела и склонностью к пикническому отложению жира.

При этом вскоре обнаружились две большие группы темпераментов, из которых одна совпадает с пикническими, другая — с соответствующими шизофреническому КРУГУ формами строения тела: разумеется, и здесь нам приходилось встречать небольшое количество частичных или полных перекрещиваний.

Преимущественно у пикников наблюдающиеся темпераменты можно разделить на следующие подгруппы, которые связаны между собою широкими переходами и часто одновременно наблюдаются у одного и того же лица. Мы описываем здесь представителей групп мужского пола, каковых мы встречали в молодом возрасте студентами и затем, позже, уже занятыми своей профессией; варианты к этим типам среди женщин можно себе легко представить.

1. БОЛТЛИВО-ВЕСЕЛЫЕ

Уже издали доносится их речь. Они всегда там, где весело и шумно, при каждом разговоре делают громкое замечание. Вино и веселье они любят больше, чем работу мысли или тяжелый и опасный труд. Они вносят освежающий и оживляющий элемент; веселы, приятные собеседники, любезны, довольны, подвижны, но иногда и тягостны вследствие недостатка такта и тонкости, вследствие выставляемой напоказ грубости, наивного эгоизма и чрезмерной болтовни.

2. СПОКОЙНЫЕ ЮМОРИСТЫ

Они сидят и наблюдают, говорят мало. Иногда они делают ценное критическое замечание. Они врожденные рассказчики, в устах которых каждое простое происшествие принимает характер приятного и интересного. Они говорят пространно, спокойно и без всякой искусственности. В обществе и в занятиях они воспламеняются. Они довольны миром, доброжелательно относятся к людям и к детям; сухое и «принципиальное» им противно. Они преданные друзья, считаются с каждым, и прекрасно умеют обращаться с людьми; для них приятнее всего правдивость и простота.

3. ТИХИЕ, ДУШЕВНЫЕ ЛЮДИ

Он — хороший парень, немножко флегматичный, душа-человек. Он осторожно двигается и неохотно решается на что-нибудь. Он производит симпатичное впечатление, несмотря на то что ничего не говорит. Он охотно смеется и никому не мешает. У него на глазах легко появляются слезы. Если это для него возможно, то он поселяется в деревне, где с добросовестностью и скромностью несет свои обязанности. Он очень немного берет на себя, слишком мало доверяет себе. Многого в жизни он не достигает.

Если мы теперь рассмотрим специальную жизненную установку в профессии и в обществе, к которой склонны такие темпераменты в зрелом возрасте, то найдем, не касаясь уже намеченных направлений, главным образом две многочисленные группы, которые можно считать или самостоятельными типами, или же только фазами развития (выявления) уже описанных темпераментов.

4. БЕСПЕЧНЫЕ ЛЮБИТЕЛИ ЖИЗНИ

Этот тип особенно развивается там, где при соответствующем темпераменте интеллект не слишком высок и духовное воспитание не было очень заботливым. Его, следовательно, встречают часто у простых людей, а также среди образованных, вышедших из народа. В более высоких слоях он уклоняется несколько в сторону эстетической, красивой жизни, но при этом он не теряет своих материальных основных черт. Чаще всего мы встречаем этот тип в качестве постоянных посетителей в мелких трактирах и ресторанах, где они изображают юмористов и душевнобольных (тип 2-3), но, так сказать, в тривиальной форме. У представителей данного типа заметна склонность к доброжелательной душевности, но без глубоких мыслей и серьезности. Напротив, здесь на первый план у них выступает удовольствие в материальном, чувственно-осязаемом и в конкретных благах жизни. В Швабии таких людей называют «Vesperer», поскольку многочисленные, вкусно приготовленные кушанья и соответствующие напитки составляют содержание их жизни, благодаря чему их еще с юных лет намечающееся пикническое строение тела расцветает пышным цветом. Профессия служит скромным придатком к этой главной их деятельности.

5. ЭНЕРГИЧНЫЕ ПРАКТИКИ

Это средний тип, который сочетает свежесть, подвижность, живость с трудолюбием и трезвостью ума 2-го и 3-го типов. Энергичные практики — люди с отзывчивым сердцем, которые для всех могут быть полезны. Они сидят во всех комитетах, постоянно перегружены работой и все делают весьма охотно. Работают они неутомимо. Они берутся за разнообразную новую работу и склонны к конкретной практической деятельности: к медицине, политике, социальному обеспечению. Они все делают толково, отличаются ловкостью, умеют ладить, но действуют решительно, высказывают определенное мнение, всегда веселы; некоторые из них честолюбивы, уверенны, довольны, держатся с сознанием собственного достоинства, знают себе цену, обращают внимание не столько на чины и отличия, сколько на освежающую деятельность. Эксцентричность и идеалистические порывы они не ценят.

Этот тип в гипоманиакальную сторону имеет текучие переходы к ртутному темпераменту постоянно дилетантствующего полипрагматика. То, что в обыденной речи называют пашой, то есть людьми, которые с известным величием управляют окружающими, также примыкает сюда и без резких границ переходит постепенно в соответствующие шизотимические типы холодных властелинов и эгоистов.

Этим мы заключаем ряд циклотимических темпераментов, причем мы ограничились приведением из каждого типа одного или двух взятых непосредственно из жизни портретов ярких личностей. Мы полагаем, что сказанным мы оказываем большую услугу читателю, чем перечислением отдельных качеств, всех комбинаций и оттенков в наших типах; для ясности узора мы умышленно отказываемся от полноты и подчеркиваем только, что выделили отдельные типы потому, что уже раньше сопоставили все остальное в отношении их существенных качеств.

Теперь же мы можем дать характеристики людей повседневной жизни, которые по строению своего тела сходны главным образом с шизофрениками.

1. ТОНКОЧУВСТВУЮЩИЕ АРИСТОКРАТЫ

Крайне нежная нервная система. Отрицание всего шаблонного, эстетический вкус. Общительность распространяется на строго избранные круги. Odi profanum vulgus. Тщательная чистоплотность. Плохо выглаженное белье может оскорбить их; они останавливаются на эстетических деталях, склонны к франтовству и педантизму. Они заботятся о своей личности, знают и наблюдают тонкие психичесие переживания (самая нежная сентиментальность). Они крайне уязвимы и чувствительны в личных отношениях, по незначительному поводу могут оскорбиться до глубины души; достаточно одного слова, чтобы охладить их внутренние чувства к старому другу. У них вообще отсутствуютсредние тона. Они или пребывают в мечтательном экстазе, или относятся с резкой холодностью и крайней антипатией; у них тонкое, изысканное чувство к искусству. У них нет прямоты, стройности и простоты в характере; их собственные чувства отличаются надломленностью, внутренней неуверенностью, заключают в себе нечто ироническое и характеризуются расплывчатостью и логической формальностью. В среде, в которой они хорошо себя чувствуют, такие люди весьма любезны, тонки, внимательны, проникнуты нежными чувствами и окружают себя едва заметной атмосферой неприступности. В их образе мыслей лежит отпечаток благородства, аристократизма и благопристойности, но они игнорируют судьбу отдельных лиц.

Этот полноценный тип в дегенеративную сторону переходит без резких границ в круг бесчувственных и декадентов, людей бездушных, но с большими притязаниями, людей с изнеженными чувствами, но бедных эмоциями, пустых марионеток высшего круга общества, эстетов и холодных «умников».

2. ЧУЖДЫЕ МИРУ ИДЕАЛИСТЫ

Они погружаются в мир философских идей, они работают над созданием особенных излюбленных проектов, идеал их профессии связан с самопожертвованием. Они предпочитают абстрактное и одинокую природу. В скудном общении с людьми они застенчивы, неловки, неумелы; лишь с отдельными лицами, старыми знакомыми, они доверчивы и могут развивать свои идеи с теплотой и внутренним участием. Их внутренняя установка колеблется между эксцентричным самомнением и чувством недостаточности, возникающими вследствие неуверенности в реальной жизни. Презрение к роскоши и внешним удобствам жизни может достигнуть крайней воздержанности и даже опущенности. Некоторые в своих внешних проявлениях саркастичны, нервно-раздражительны или угрюмы, другие в детской отчужденности от мира, в полном отсутствии потребностей, в самоотверженности имеют нечто трогательное и даже величественное. Не все из этих идеалистов нелюдимы. Многие постоянно готовы открыто выступить со своими убеждениями, вербовать поклонников.

Наряду с описанными рассудочными людьми встречаются моральные идеалисты и ригористы, не признающие компромиссов с реальными условиями жизни, отстаивающие абстрактные, априорные постулаты добродетели, то с энтузиазмом в восторженном рвении, то с фарисейской удовлетворенностью, то руководствуясь непреклонными, неизменными жизненными принципами.

Мы уже упоминали, что здесь при хороших конституциональных сочетаниях могут возникнуть прекрасные типы с громадной нравственной энергией, широтой и чистотой образа мыслей.

3. ХОЛОДНЫЕ ВЛАСТНЫЕ НАТУРЫ И ЭГОИСТЫ

В этой группе встречается несколько ярких фигур из офицерской и чиновничьей среды. Совершенно нечувствительные к опасности, стойкие, холодные, рожденные давать приказания. Быстро и надолго уязвляемое самолюбие, бурное расстройство настроения при прикосновении к чувствительным пунктам. Они нелегко прощают. При сильно выраженном стремлении к справедливости и умеренности они легко становятся резкими и пристрастными. Такие натуры решительны, всякое колебание им чуждо. В инакомыслящих, особенно в политических противниках, они видят подлецов. Они вежливы и внимательны по отношению к равным себе, очень далеки от другого круга занятий, но им импонирует энергичная деятельность других. Они умеют командовать и строго руководить бюрократическим учреждением. Их понятия о законности и службе очень узки и ограниченны, и в этом отношении они отличаются человеконенавистнической холодностью. В иной среде мы встречаем тех же людей как упрямых, скупых, своенравных, властолюбивых дворовых и тиранов в семье.

Вариант этого типа, встречающийся особенно часто среди чиновников, отличается не резкостью и упрямством, а хладнокровием, ироническими чертами, гибкостью, без всякой скрупулезности и колебаний. На первый план у них выступает рассудительность, крючкотворство, честолюбие и некоторое интриганство.

4. СУХИЕ И ПАРАЛИЧНЫЕ

Отсутствие остроумия и огня. Они едва улыбаются и держатся очень скромно, отличаются неуклюжестью в жестах. Некоторые вздорно болтают. Слегка дружелюбны, слегка враждебны. Сухи. Рожденные подчиняться. Или молчаливые глупцы. Или поросшие мхом отшельники с ипохондрическими причудами.

Мы видим, что типы, которые получаются на основании изучения строения тела здоровых средних людей, не обнаруживают у своих типичных представителей никаких принципиальных отличий по сравнению с характеристиками, данными в последних главах при помощи материала душевнобольных. Строение тела и эндогенные психозы ведут нас при исследовании общей человеческой характерологии приблизительно к тем же целям. Они корригируют и дополняют друг друга. При комбинации обоих методов возможно, вероятно, поставить на прочный фундамент общее психологическое учение о темпераментах.

Три понятия конституция, характер и темперамент получили в течение нашего исследования следующий смысл. Под конституцией мы понимаем сумму всех индивидуальных свойств, которые покоятся на наследственности, т.е. заложены генотипически. Только часть конституциональных факторов мы положили в основу наших исследований: взаимоотношение между строением тела, предрасположением личности, а также психической и соматической заболеваемостью. Понятие о конституции является психофизическим, общебиологическим и относится как к телесному, так и к психическому. Понятие «характер», напротив, — чисто психологическое.

Под характером мы понимаем сумму всех возможных реакций человека в смысле проявления воли и аффекта, которые образовались в течение его жизни из наследственного предрасположения и все экзогенных факторов: соматических влияний, психического воспитания, среды и переживаний.

Понятие «характер» выделяет из аффективной сферы целостную психическую личность, включая, разумеется, интеллект. Он имеет много общего с понятием «конституция»: унаследованную часть психических качеств оно абстрагирует от телесных коррелятов, которые заключаются в понятии конституции, но одновременно в него как составная часть входят экзогенные факторы, особенно результаты воспитания и среды, чуждые понятию конституции. Тяжелые болезненные душевные состояния не относятся к характеру.

Кроме этого точно отграниченного значения можно пользоваться выражением «характер» для построения личности, не придавая существенного значения различию между конституциональными и экзогенно развивающимися факторами.

Понятие «темперамент» является для нас не строго установленным, а лишь эвристическим термином, который должен стать отправным пунктом для главной дифференцировки биологической психологии.

Мы представляем себе пока два основных, переплетающихся между собой круга действий.

1. Психические аппараты, которые называют также психической рефлекторной дугой, следовательно, факторы, которые, вероятно по филогенетически наслоенному пути, способствуют переработке в смысле образов и представлений психических раздражений от чувственного раздражения до моторного импульса. Их телесный коррелят — мозговые центры и пути — находится в неразрывной связи с органами чувств и двигательными инстанциями, — словом, аппарат чувств, мозга и движений.

2. Темпераменты. Они, как мы это твердо эмпирическизнаем, обусловлены гуморально химизмом крови. Их телесный представитель — аппарат мозга и желез. Темпераменты составляют ту часть психического, которая, вероятно по гуморальному пути, стоит в корреляции со строением тела. Темпераменты, давая чувственные тона,и задерживая и стимулируя, проникают в механизм «психических аппаратов». Темпераменты, насколько возможно эмпирически установить, очевидно, имеют влияние на следующие психические качества: 1) психэстезию — чрезмерную чувствительность или нечувствительность к психическим раздражениям; 2) окраску настроения — оттенок удовольствия и неудовольствия в психических содержаниях, прежде всего на шкалу веселого или печального; 3) психический темп — ускорение или задержка психических процессов вообще и их специального ритма (цепко держащийся, неожиданно соскакивающий, задержка, образование комплексов); 4) психомоторную сферу — общий двигательный темп (подвижный или флегматичный), а также на специальный характер движений (параличный, быстрый, стройный, мягкий, закругленный).

Следует эмпирически установить, что силы, которые влияют на все эти факторы, очевидно, имеют значение для образования типов представления, для того, что мы называем интеллектом и психическим предрасположением. Мы уже обращали внимание на это в отдельных главах, особенно по поводу ученых и художников. Мы еще не в состоянии установить, в какой степени действуют при абстрактном и наглядном мышлении, оптических и акустических представлениях влияние темперамента и структурные особенности специальных мозговых аппаратов. Тем более при наличии возможности, что гуморальные действия гормонов оказывают влияния на атомическое строение мозга и на строение тела вообще, вследствие чего весь вопрос приобретает необычайную сложность. Поэтому будет правильно группировать понятие темперамента вокруг психических инстанций, которые легко реагируют на острые химические действия как экзогенного (алкоголь и морфий), так и эндогенного характера, следовательно, вокруг аффективности и общего психического темпа.

В частности, по поводу биологической основы наших представлений о темпераментах надо сказать следующее: мозг остается заключительным органом для всех действий, относящихся к темпераменту, даже тех, которые исходят от химизма крови. Экспериментальные наблюдения над травмами мозга показывают, что непосредственные воздействия на мозг могут вызвать резкие изменения темперамента. Этот очевидный факт следует особенно подчеркнуть, чтобы не впасть вновь из анатомической односторонности в гуморальную, тем более что при современных течениях таковая опасность существует. В настоящее время мы не можем решить вопрос, насколько мозг наряду со свойствами заключительного органа обладает еще первичными, активными функциями при возникновении таких психических качеств, как окраска настроения и общий психический темп.

Напрашивается мысль, что нормальные типы темпераментов циклотимиков и шизотимиков в эмпирической корреляции со строением тела могут возникать аналогичным, параллельным гуморальным действием. Мы вместо одностороннего параллелизма — мозг и душа — выставим сознательно и уже окончательно другой — тело и душа, метод мышления, который все больше и больше укореняется в клинике.

Во всяком случае мы легко можем себе представить, что темперамент человека, безотносительно к состоянию его мозга, зависит от двух химических гормонных групп, из которых одна связана с диететической, другая — с психэстетической шкалой аффектов, или, лучше сказать, одна сочетается с циклотимическим типом, другая — с шизотимическим. У среднего человека, можно полагать, обе гормонные группы смешаны и соотношения между ними изменчивы, в то время как типичные циклотимики и Пшзотимики с односторонним усилением одной гормонной группы могут возникать благодаря или отдельным наследственным вариантам, или последовательному культивированию их среди определенных семей.

Темпераменты, таким образом, разделяются на две большие конституциональные группы — шизотимиков и циклотиков. Внутри обеих главных групп происходит дальнейшее разделение в зависимости от того, направлен ли циклотимический темперамент больше к полюсу веселого или печального, а шизотимический — к полюсу раздражительного или холодного. Множество индивидуальных оттенков темперамента объясняется уже диатетической и психэстетической пропорцией, т.е. тем отношением, при котором, в пределах того же типа темперамента, полярные противоположности перемещаются, наслаиваются друг на друга и сменяют друг друга. Кроме пропорций индивидуального темперамента нас интересуют его конституциональные сочетания, т.е. те оттенки, которые приобретает господствующий тип темперамента в ходе наследственности благодаря элементам другого рода.

Это богатство оттенков еще увеличивается различиями психического темпа. Здесь перед нами эмпирический факт: веселые циклотимики в то же время и подвижны, а представителей темперамента с депрессивной окраской отличает спокойная медлительность. Нам уже давно из клинического опыта известна тесная зависимость между веселым возбуждением, вихрем идей и психомоторной легкостью в маниакальной картине и депрессией, задержкой мышления и воли в меланхолическом симптомокомплексе. У здоровых циклотимических темпераментов известное настроение связано с определенным психическим темпом, причем веселость и подвижность сочетаются с гипоманиакальным типом темперамента, тенденция к депрессиям и медлительность — с мрачным типом темперамента.

Напротив, у шизотимиков нельзя установить такие же стойкие взаимоотношения между психэстезией и специальным психическим ритмом: у нежных гиперэстетиков мы находим удивительную тягучесть в чувствах и желаниях и порывистость у совершенно равнодушных. Следовательно, нам приходится встречать все 4 комбинации: как чувствительную, так и холодную тягучесть, порывистую сентиментальность и капризное равнодушие.

Мы уже подробно говорили об отдельных дифференцировках шизотимических темпераментов. Гиперэстетические качества обнаруживаются главным образом как нежная сентиментальность, как тонкое чувство в отношении к природе и искусству, как такт и вкус в личном стиле, как мечтательная нежность по отношению к определенным лицам, как чрезмерная чувствительность и уязвимость повседневными трениями жизни, наконец, у более грубых типов, особенно у постпсихотиков и их эквивалентов, как комплексная гневливость. Анэстетические качества шизотимиков проявляются как резкая, активная холодность или пассивная тупость, как сужение интересов ограниченными аутистическими зонами или как непоколебимое равнодушие. Их порывистость сказывается то в невоздержанности, то в капризах: их настойчивость характерологически выражается в различных вариантах: стальной энергии, своенравии, педантизме, фанатизме, систематической последовательности в мышлении и поступках.

Вариации диатетических темпераментов гораздо меньше, если оставить в стороне более сильные конституциональные сочетания (кверулянтов, спорщиков, боязливых и сухих ипохондриков). Гипоманиакальный тип наряду с веселым обнаруживает и гневливое настроение. Он варьирует между быстро воспламеняющимся, горячим темпераментом, живой практичностью, суетливостью и солнечной веселостью.

Психомоторная сфера циклотимиков характеризуется то быстротой, то медлительностью, но (не касаясь тяжелых, болезненных задержек) всегда закругленностью, естественностью и адекватной импульсу формой мимики и телесных движений. Между тем у шизотимиков мы часто встречаем психомоторные особенности, прежде всего в смысле отсутствующей адекватной непосредственности между психическим раздражением и моторной реакцией, в форме аристократической сдержанности, парализованного аффекта или, наконец, временной задержки — деревянности или робости.

В комплексной установке жизни и в реакции на среду циклотимики дают главным образом людей с тенденцией раствориться в окружающей их действительности, людей открытых, общительных, добросердечных и непосредственных, независимо от того, предприимчивы они или содержательны, спокойны или полнокровны. Отсюда возникают повседневные типы энергичных практиков или веселых прожигателей жизни. Среди высокоодаренных в отношении художественного стиля мы встречаем типы спокойно описывающих реалистов и душевно сердечных юмористов; в отношении научного способа мышления — типы наглядно описывающих и ощупывающих эмпириков, а также умелых популяризаторов; в практической жизни — типы доброжелательного опытного посредника, живого организатора крупного масштаба и смелого борца. Установка жизни шизотимических темпераментов, напротив, склонна к аутизму, замкнутости, созданию ограниченной индивидуальной зоны, внутреннего, чуждого действительности мира принципов и грез «я» в противоположность внешнему миру, к равнодушному или сентиментальному уединению от людей или холодному пребыванию среди них без всякого контакта с ними. Среди таких людей мы находим множество дефективных типов: угрюмых чудаков, эгоистов, бездельников и преступников.

СПЕЦИАЛЬНЫЕ ДАРОВАНИЯ

Поэты:

Циклотимики — Реалисты, юмористы

Шизотимики — Патетики, романтики, художники формы

Исследователи:

Циклотимики — Наглядно описывающие эмпирики

Шизотимики — Люди точной логики, системы, метафизики

Вожди:

Циклотимики — Смелые борцы, ловкие организаторы, умелые посредники

Шизотимики — Чистые идеалисты, деспоты и фанатики, люди холодного расчета

Среди социально полноценных типов мы находим тонко чувствующих мечтателей, далеких от мира идеалистов, нежных и холодных в одной то же время, аристократов формы. В искусстве и поэзии мы воспринимаем их как художников формы и чистого стиля, как уходящих от мира романтиков и сентиментальных идеалистов, как трагических патетиков вплоть до яркого экспрессионизма и тенденциозного натурализма, наконец, как людей остроумных, ироничных и саркастических. В их научном способе мышления мы обнаруживаем склонность к схоластическому формализму и философской рефлексии, мистически-метафизическому и точной системе. Наконец, из типов, которые проникают в практическую жизнь, шизотимики дают энергичных, непреклонных, принципиальных и последовательных, властных натур, моралистов, чистых идеалистов, фанатиков, деспотов и дипломатически гибких людей холодного расчета.

Мы объединяем эти, подробно описанные в главе 13 специальные дарования в одной таблице (см. выше) так, как они, по нашему мнению, биологически связаны между собой; подчеркиваем, однако, что таблица объединяет лишь полноценные социальные варианты и из них лишь самые важные, следовательно, таблица охватывает, в общем, только часть всех темпераментов.

Основные работы американского психолога У.Г. Шелдона относятся к началу 40-х годов. Они продолжают исследования связи между строением тела и характером, начатые Э.К.Кречмером, и вносят дополнения и изменения в его систему.[63]

Исходным для Шелдона является понятие не типа (как совокупности физических и психологических черт), а компонента. Для того чтобы выбрать компоненты телосложения, Шелдон применил так называемый антропоскопический метод: он визуально обследовал фотографии 4000 обнаженных студентов колледжа, снятых спереди, сбоку и сзади. В результате очень кропотливого анализа фотографий Шелдону удалось выбрать самые крайние варианты телосложения, максимально не похожие друг на друга. Таких вариантов оказалось всего три.

Первый характеризовался общей сферической формой, мягкостью, наличием очень большого живота, большого количества жира на плечах и бедрах, круглой головой, крупными внутренними органами, вялыми руками и ногами, неразвитыми костями и мышцами.

Для второго были характерны широкие плечи и грудная клетка, мускулистые руки и ноги, минимальное количество подкожного жира, массивная голова.

Третий тип олицетворял худой человек, с вытянутым лицом, высоким лбом, тонкими длинными руками и ногами, узкой грудной клеткой и животом, неразвитой мускулатурой, отсутствием подкожного жирового слоя, с хорошо развитой нервной системы.

На основании этих типов Шелдон выделил три первичных компонента телосложения, которые получили обозначения соответственно: эндоморфный, мезоморфный, эктоморфный. Эти термины произошли от названий зародышевых листков. Согласно имеющейся в то время в биологии точке зрения из андодермы (внутреннего зародышевого листка) развиваются внутренние органы, из эндодермы (среднего зародышевого листка) развиваются кости, мышцы, сердце, кровеносные сосуды, эктодермы (внешний зародышевый листок) — волосы, ногти, рецепторный аппарат, нервная система и мозг.

Вторым нововведением Шелдона была идея количественной оценки каждого компонента в каждом конкретном индивиде. Для этой цели он использовал процедуру субъективного шкалирования — оценки по семибалльной шкале (с предлагаемыми равными интервалами между цифрами), так что 1 представляла абсолютный минимум выраженности данного компоннта, а 7 — абсолютныый максимум. Таким образом, телосложение каждого конкретного индивида оказалось представленным оценкой, состоящей из трех цифр. Такая система оценки телосложения получила название соматотипирования, а набор из трех цифр, характеризующих степень выраженности компонентов телосложения данного человека — соматотипа человека.

Например, индивид, у которого соматотип 4-6-1, имеет приблизительно среднюю степень эндоморфии, высокую выраженность мезоморфии и полное отсутствии эктоморфии. Соответственно крайний эндоморф описывается формулой 7-1-1; крайний мезоморф — 1-7-1 и крайний эктоморф — 1-1-7.

После того как Шелдон получил и описал три основных соматотипа, он предпринял детальное исследование характера (или, в его терминологии, темперамента). Здесь он также использовал понятие компонента.

Чтобы получить компоненты темперамента, Шелдон проштудировал литературу по психологии личности и выписал из нее 650 названий черт, характеризующих личность, или характер. Затем он дополнительно проанализировал этот сисок черт, комбинируя пересекающиеся свойства в одно, отбрасывая незначительные признаки и т.д., оставив в окончательном списке 50 черт.

Имея в виду данный список черт, Шелдон в течение целого года обследовал 33 человека, применяя различные методики, беседы, анкеты, опросники, анализ профессиональной деятельности и наблюдение за поведением, взаимоотношениями с окружающими. Проранжировав каждую из 50 черт по семибалльной шкале, он оценил в каждом из обследованных испытуемых степень ее выраженности.

Затем Шелдон скоррелировал между собой оценки всех черт характера по всем испытуемым и в результате анализа полученных коэффициентов выделил три группы черт. Черты внутри каждой группы имели положительный коэффициент корреляции от 0,6 и выше, а черты, относящиеся к разным группам, — отрицательную корреляцию с коэффициентом более 0,30 (по абсолютной величине).

Хотя Шелдон, по его мнению, пытался найти четвертую такую группу, это ему не удалось. Общее число черт в выделенных группах оказалось 22 (табл.1).

Шелдон предположил, что обнаруженные группы черт соответствуют «первичным компонентам темперамента», которым позднее он дал наименование: висцеротония, соматотония, церебротония[64]

Далее Шелдоном была проделана большая работа по расширению списка черт каждой группы. Для этого он в течение четырех лет искал и проверял на корреляционные свойства (т.е. высокую положительную корреляцию с чертами данной группы и значительную отрицательную корреляцию с чертами других групп) новые черты, которые он получил главным образом из анализа и описания индивидов с сильно выраженными чертами какой-либо из групп первоначального списка.

В результате список черт каждой группы был доведен до 20 (табл.2).

Таким образом, каждый компонент темперамента определился уже по 20 чертам. Для этого каждая черта оценивалась по семибалльной системе и среднее арифметическое оценок всех 20 черт представляло степень выраженности данного компонента.

Оцененный таким образом по всем компонентам (т.е. по 60 чертам) индивид получал свой индекс темперамента.

Так, индекс крайнего висцеротоника был 7-1-1, индекс крайнего соматотоника — 1-7-1 и крайнего церебротоника — 1-1-7.

Наконец, Шелдон предпринял исследование связи между соматотипом и темпераментом. Для этой цели он в течение пяти лет исследовал 200 взрослых мужчин, определяя для каждого индивида соматотип и индекс темперамента. Прокоррелировав эти данные между собой, он обнаружил высокие коэффициенты корреляции (в среднем равные +0,8) между висцеротонией и эндоморфией, соматотонией и мезоморфией, церебротонией и эктоморфией (табл.3).

Чтобы проиллюстрировать использование Шелдоном шкалы темперамента (см. табл.2) для получения психологических портретов, приводим его подробное описание крайнего висцеротоника и описания крайних соматотоника и церебротоника (с сокращениями).

Таблица 1

ТРИ ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЕ ГРУППЫ ЧЕРТ

I группа:

— расслабленность;

— удовольствие от пищеварения;

— жажда похвалы и одобрения;

— глубокий сон;

— потребность в людях в тяжелую минуту.

II группа:

— уверенность поз;

— энергичность;

— потребностьв движениях;

— решительные манеры;

— громкий голос;

— тяга к действиям в тяжелую минуту.

III группа

— скромность поз;

— повышенная скорость реакций;

— социофобия;

— затруднения в установлении социальных контактов;

— Трудность приобретения новых привычек;

— тихий голос;

— недостаточный сон; хроническая усталость;

— юношеская живость манер и внешнего облика;

— тяга к одиночеству в тяжелую минуту.

Таблица 2

ШКАЛА ТЕМПЕРАМЕНТА, ПО ШЕЛДОНУ

I. Висцеротоник

1. Расслабленность в осанке и движениях.

2. Любовь к комфорту.

3. Замедленная реакция.

4. Любовь к пище.

5. Социализация пищевой потребности.

6. Удовольствие от пищеварения.

7. Любовь к вежливому обхождению.

8. Социология.

9. Приветливость со всеми.

10. Жажда похвалы и одобрения.

11. Ориентация на других людей.

12. Стабильность эмоциональных проявлений.

13. Терпимость.

II. Соматотония

1. Уверенность в осанке и движениях.

2. Любовь к физическим нагрузкам и приключениям.

3. Энергичность.

4. Потребность в движениях и удовольствие от них.

5. Стремление к господству, жажда власти.

6. Склонность к риску.

7. Решительные манеры.

8. Храбрость в бою.

9. Агрессивность в соревновании.

10. Психологическая нечувствительность, амоциональная черствость.

11. Клаустрофобия.

12. Отсутствие жалости и такта.

13. Громкий голос.

III. Циребротония

1. Сдержанность манер и движений, скованность в осанке.

2. Черезмерная физическая реактивность.

3. Повышенная скорость реакции.

4. Склонность к интимности.

5. Черезмерное умственное напряжение, повышенный уровень внимания, тревожность.

6. Скрытность чувств, эмоциональная сдержанность.

7. Беспокойные движения глаз и лица.

8. Социофобия.

9. Затруднения в установлении социальных контактов.

10. Трудность приобретения новых привычек, слабый автоматизм.

11. Агорафобия.

12. Неумение предвидеть отношение к себе других людей.

13. Тихий голос, боязнь вызвать шум.

Таблица 3

КОРРЕЛЯЦИЯ МЕЖДУ ТЕЛОСЛОЖЕНИЕМ И ТЕМПЕРАМЕНТОМ

ОБРИ: КРАЙНЯЯ ВИСЦЕРОТОНИЯ

Обри — 22-летний круглолицый, полный, породистый мужчина, среднего роста. Хотя его семья принадлежала к кругу богатых промышленников, Обри на них совсем не походил. Он всегда был ленивым, инертным и безответственным, но при этом необычайно располагал к себе. У него не было сложностей с людьми, он легок на подъем, очень миролюбив, человек, который не может не нравиться и которому все сходило с рук. Его никогда ни в чем серьезном не обвиняли. IQ, измерявшийся у него в школе трижды, всегда не превышал 100-115. Он отличался завидным здоровьем. Раннее детство его в целом было нормальным, хотя за ним не замечали особенных успехов в учебе. Как правило, отметки его были средними, но он никогда не был последним учеником в классе. Два года тому назад он поступил в университет, но и здесь успехи в учебе у него были средними. После двух лет ему пришлось оставить университет и пойти работать в скобяную лавку отца, но отец понял, что неряшливость и бессмысленное «транжирство» сына принесут ему больше долгов, чем выгоды.

Обри был исключительно щедрым, раздавая не только свое личное имущество, но и имущество отца. Он не чувствовал никакой ответственности, много пил и ел и, казалось, совсем не думал о своем будущем. Отца его больше всего раздражала привычка сына собирать вокруг себя бездельников, которые постоянно его окружали. Когда он находился в лавке, ленивейший и бесполезнейший сброд городка собирался здесь, как мухи вокруг куска сахара.

Теперь рассмотрим каждую из 60 окончательных оценок, полученных по шкале темперамента. При практическом использовании данного метода в течение периода наблюдения и анализа оценки выделяемых параметров даются много раз, но в данном примере мы рассмотрим окончательные оценки. Кроме того, будут даны дополнительные пояснения в отношении каждой оценки.

Общее описание

Компоненты темперамента

Висцеротония

1. Расслабленность (7).[65] Уже одно созерцание Обридействует расслабляюще. Тело вялое, с хорошо заметнымживотом. Дыхание поверхностное, грудная клетка практически неподвижна, и поэтому живот кажется еще болеевыпуклым. Мимические мышцы лица почти полностью расслаблены. Руки обычно висят, как тюленьи ласты, а ноги всегда расставлены. Когда он сидит, то явно этим наслаждается, напоминая большой мешок с бобами, лежащий на стуле.

2. Любовь к физическому комфорту (7).

Он изобретателен только в одном — он гений по части собственного комфорта. Любит сидеть на солнышке, любит низкую, мягкую мебель.

3. Замедленные реакции (6).

Реакции почти всегда одинаково замедленны и неторопливы. Никогда нет резких движений. Лицо кроткое и никогда не меняет своего выражения. Сексуальное вожделение замедленное и слабое. Он обнаруживает некоторый намек на оживленность только при поиске удобного положения в своей любимой мебели.

4. Любовь к пище (7).

Пища для него — основная цель в жизни, ее главное удовольствие. Основные разговоры сосредоточены на ней, а наибольший энтузиазм связан с пищей. Сам по себе процесс еды — самое приятное событие. Он не набрасывается на пищу как собака, а относится к ней благоговейно как верный любовник к своей возлюбленной.

5. Социализация пищевой потребности (7).

Еда для него является самым главным событием дня. Он редко опаздывает к обеду и ужину, но может легко проспать завтрак. Он любит застольную компанию и может заговорить мать и гостей, если его вовремя не остановить. Основой дружбы для Обри служат взаимные приглашения к обеду. Гостеприимство для него — святыня.

6. Удовольствие от пищеварения (7).

Его пищеварительная система работает, как доменная печь, он может поглощать пищу непрерывно. Нет ничего такого, что он не мог бы переварить. Наибольшим счастьем является покой и отдых после хорошей еды в ожидании нового приема очередной порции. Удаление ее из организма — одно из самых приятных занятий.

7. Любовь к вежливому обращению (7).

Для него большое значение имеют проявления любезности. Основным предметом его раздумий является то, как его оценивают и как к нему относятся.

8. Социофобия (7).

Эта черта выражена в крайней степени. Он не может переносить одиночества. Ему постоянно надо быть среди людей. Поскольку Обри не надо заботиться о пропитании, все его сознательные усилия направлены на поиск людей и удержанию их вокруг себя. Он в высшей степени общителен. Общение составляет основу его Я, но контакт с людьми у него поверхностный.

9. Приветливость со всеми (6).

Он проявляет товарищеские чувства ко всем без разбору. Это единственное его дело, в котором он преуспел. Хорошее отношение к пестрому кругу своих знакомых постоянное и ровное. Его искренность никогда не ставилась под сомнение.

10. Жажда похвалы и одобрения (7).

Его зависимость от одобрения унизительная и вызывает жалость, ему невыносимы даже малейшие проявления недоброжелательства со стороны своих приятелей. Он постоянно раздает товары из отцовской лавки, лишь бы не огорчать друзей. Его основное занятие — быть «хорошим малым».

11. Ориентация на других людей (6).

Он прекрасно ориентирован к определенной группе людей. Люди являются его основной заботой. Он неутомимый болтун. Это живой барометр колебаний социального состояния и престижа в пределах своего узкого круга.

12. Стабильность эмоциональных проявлений (6).

За ним не наблюдается резких смен мнений или явных перемен в чувствах. Он всегда такой, какой он есть. Социофилия является его устоявшимся свойством. Его вкусы не претерпевают никаких изменений.

13. Терпимость (6).

У него нет социальных предубеждений, определенных политических мнений, он ровен в отношениях с людьми всех классов. Он олицетворяет абсолютное удовлетворение и принятие жизни такой, какая она есть. Он может быть резким только на словах.

14. Безмятежная удовлетворенность (7).

Эта черта предельно выражена в нем и больше всего раздражает его родителей. Он безмятежен, как полная луна, доволен и собой и семейными обстоятельствами. Для него нет ничего неотложного, и его честолюбивые планы не простираются дальше текущего дня.

15. Глубокий сон (7).

Сон в высшей степени глубок. Он засыпает через несколько минут после того, как прикасается к подушке, максимально расслабляется и беспробудно спит как дитя. Его можно перенести (что однажды и проделано в присутствии автора) с кресла в кровать, не нарушив его сна. Храп раздается тут же, как только он заснет. Храп его громок, ни на минуту не прерывается.

16. Бесхарактерность (7).

В нет страсти и душевной силы. Он производит впечатление абсолютного отсутствия душевной и эмоциональной работы. Кажется, что все его цели не идут дальше простого существования и комфорта. Обри легко подчиняется волевым людям. При рукопожатии его рука холодна и вяла, как кусок жирной свинины.

17. Легкость в общении и выражении чувств: висцеротоническая экстраверсия (7).

В проявлении своих чувств он легок и естествен и никогда у него нельзя заподозрить задней мысли. Он никого не шокирует, и никто не может понять его неправильно. Он является экстравертом в аффективном (а не в волевом) смысле.

18. Общительность и мягкость в состоянии опьянения (7).

Алкоголь только подчеркивает преобладание в нем висцеротонии. При опьянении он еще больше расслабляется и стремится к общению, не кричит и не проявляет агрессии, не обнаруживает никаких проявлений соматотонии. Он любит выпить, но очень умеренно.

19. Потребность в людях в тяжелую минуту (7).

В беде он стремится к людям. Не переносит конфликтов, а если они случаются — сразу же ищет кого-нибудь, чтобы излить свою душу, и делает это не колеблясь. В отличие от соматотоника, он никогда не стремится действовать в таких ситуациях.

20. Ориентация к детству и семейным отношения (7).

Ему присуща эмоциональная связь с семьей и большая привязанность к матери? Лучше всего ему удаются отношения с маленькими детьми. Дети любят его и не бывают с ним скованными. Он уверен, что раннее детство — самое лучшее время жизни.

Соматотония

1. Уверенность в осанке и движениях (1).

Он выглядит тяжело и неуклюже, первым делом он напоминает студень. Это справедливо как в отношении тела, так и в отношении лица. В его облике и в движениях нет никакой агрессии. Любовь к физическим нагрузкам и приключениям (1). Полностью отсутствует. Он не любит даже водить автомобиль. Он никогда не проявил ни малейшего интереса к спорту. Хотя и держится на воде так же хорошо, как поплавок, и любит купаться, как ребенок, редко занимается плаванием.

3. Энергичность (1).

Он необычайно ленив. Взрывы энергии ему абсолютно не свойственны. Если его насильно не разбудить утром, то никогда не встанет. Пульс слабый и медленный. Кровяное давление низкое — 100/70.

4. Потребность в движениях (1).

Никогда не испытывает никакой потребности в движениях. По словам его отца, она появляется только тогда, когда ему хочется есть.

5. Стремление к власти (1).

Ему не нужно командовать никем, даже кошкой, Обри не жаждет власти. Он стремится быть таким, как все, и не вызывать неодобрения.

6. Любовь к риску (1).

Он и гроша не поставит на кон. Не ввязывается в драки. Не любит ездить в автомобиле на большой скорости и часто отказывается летать на самолете.

7. Решительные манеры (1).

«Храбрый заяц». Он слаб и беззащитен перед лицом любой опасности. Он никогда прямо не идет к своей цели, а все время рассчитывает на чью-то помощь.

8. Храбрость в бою (1).

Трус от рождения. За всю свою жизнь у него не было никаких стычек, за исключением одной или двух потасовок с девочками или маленькими мальчишками.

9. Агрессивность в соревновании (1).

В этой личности нет и намека на агрессивность. В нем не видно никаких признаков негодования. Он послушен, безмятежен, безвреден. И никогда не делает зла людям.

10. Психологическая нечувствительность, эмоциональная черствость (1).

Его зависимость от людей вызывает жалость, он почтителен и в высшей степени безобиден.

11. Клаустрофобия (2).

Каких-либо признаков страха у Обри не наблюдается. У него есть едва заметное предпочтение просторной комнаты, но больше всего ему нравятся угловые и небольшие комнаты.

12. Отсутствие жалости и такта (2).

Он щепетилен в отношении всех связей с людьми. Он никогда никому не наступает на ногу и не рискнет затеять вражду с кем-либо. Но он абсолютно нечувствителен к животным и растениям. Без всякого сострадания наступает на насекомых.

13. Громкий голос (2).

Обычно в его слабом и высоком голосе никогда не присутствуют признаки агрессии. Только очень редко в голосе у него появляются повышенные нотки.

14. Спартанское безразличие к боли (1).

Эта черта характера у него полностью отсутствует. А если и есть что-либо, так это сверхчувствительность к боли. В детстве всегда был плакса.

15. Общая шумливость (2).

Обычно очень спокоен. Смех у него — просто хихиканье. Но если его кто-то одобряет, а в особенности, если слегка выпьет, то будет также шуметь и проявлять свои чувства, как и вся группа собеседников.

16. Внешний вид соответствует более пожилому возрасту (1).

У него нет никакого намека на эту соматотоническую характеристику. На его лице нет никаких признаков зрелости. Мягкое, расслабленное, детское лицо, в котором полностью отсутствуют, всякие живые черты, и юношеская любознательность церебротоника.

17. Соматотоническая экстраверсия. Экстраверсия в поступках, но скрытность в чувствах и эмоциях (1).

В истории его нет никаких намеков экстраверсии действия и никаких следов этой тенденции в текущем поведении. Обри не способен к волевым действиям, никоим образом это не динамическая личность. В детстве у него никогда не было никаких вспышек раздражимости. Здесь нет и малейшего признака на какое-либо раздвоение между его внешними и скрытыми отношениями. Везде и всегда он одинаков. Никакая сногсшибательная новость не изменит его обычного спокойного поведения.

18. Агрессивность и настойчивость в состоянии опьянения (1).

Влияние алкоголя сказывается только в слабой акцентуации висцеротонических черт.

19. Тяга к действию в тяжелую минуту (1).

Когда Обри сталкивается с затруднениями или с ним случается беда, единственной потребностью для него является призыв о помощи.

20. Ориентация на юношеские цели и занятия (1).

У него нет особой любви к периоду юношества и никакого интереса к основным стремлениям юности. Какой-либо вид соревнования его совсем не интересует, даже если кто-то что-то сделает за него, у него отсутствует всякое желание быть сильным. Раннее детство — самый лучший период жизни, а старость — самый худший. Юность для него просто неопределенный период.

Церебротония

1. Сдержанность манер и движений. Скованность в осанке (1).

Нет и следа натянутости или чопорности. Он расхлябан во всех отношениях. Походка как у слона.

2. Чрезмерная физиологическая реактивность (1). Полное отсутствие этих симптомов. Ни при каких

обстоятельствах нет нарушений работы пищеварительного тракта. Нарушения работы сфинктра не известны ему, так же как и запоры. Ничто не нарушает его регулярного дыхания. Простуды переносит очень легко. Нет никаких реакций на укусы комаров. Считает, что эти насекомые вовсе не жалят его. Никогда не вздрагивает и не раздражается.

3. Повышенная скорость реакций (1).

Все реакции замедленны. Его никогда ничем не смутить или взволновать. Речь, сокращения зрачка, все рефлексы замедленны. Движения глаз также заметным образом замедленны. Он не бледнеет, не краснеет. Сексуальные реакции замедленны и очень слабы.

4. Склонность к интимности (1).

Обри редко, а может быть вообще никогда не переживал потребности в интимности. Для него одиночество — пытка. Больше всего на свете онбоится одиночества.

5. Чрезмерное умственное напряжение, повышенный уровень внимания, тревожность (1).

Реакция внимания у него замедленная и тяжеловесная и резко отличается от сверхбыстрого внимания церебротоника. Он настолько медленно переключает внимание с одного фокуса на другой, что со стороны это легко заметить. Это напоминает переключение скоростей у допотопного автомобиля. Толпа, ничуть не смущая и не подавляя его, стимулирует и привлекает его.

6. Скрытность чувств. Эмоциональная сдержанность (1).

Никакого намека на какую-либо скрытность или подавление выражения своего чувства. Как будто нет никакого промежуточного клапана, а есть только открытый канал коммуникации между чувствами Обри и внешним выражением.

7. Беспокойные движения глаз и лица (1).

Лицо в высшей степени расслаблено. Оно напоминает круглую луну, а мышцы, если и реагируют, то в очень слабой степени.

8. Социофобия (1).

Данная черта отсутствует полностью. Ему уютно только в обществе людей. Не держит никаких секретов, у него нет ни тени недоверия к людям. Он в высшей степени прилипчив к людям.

9. Затруднения в установлении социальных контактов (1)

Он невозмутим и лишен застенчивости.

10. Трудность приобретения новых привычек. Слабый автоматизм (2).

Нет особых трудностей в приобретении новых привычек. Чтобы сломать навык, не делает никаких сознательных усилий. У него вообще очень мало навыков: инициативы начать выработку нового навыка кончаются неудачей. Отсюда мало шаблонов в жизни, хотя все, что способствует хорошему настроению, доводится до конца.

11. Агорафобия (1).

Нет никаких признаков какого-либо вида фобии. Ему безразлично, обращают ли на него внимание, или он сам себя выставляет напоказ.

12. Неумение предвидеть отношение к себе других людей (1).

Нет никаких видимых изменений отношения к людям. Направленность чувства, по-видимому, никогда не меняется. Его желания непосредственны и биологичны, они не меняются. Легко предсказать поведение Обри.

Тихий голос, боязнь вызвать шум (1).

Голос не выражает никакой агрессии и отсюда очень редко бывает громким, но в нем нет и следа активной скованности церебротонии. Обри не прилагает никакого усилия, чтобы контролировать или следить за своим голосом. Смеху его не хватает энергичнога взрыва соматотоника, это просто несдержанное хихиканье. Он громко не говорит, так как инертен, но специально и не сдерживает свой голос.

14. Чрезмерная чувствительность к боли (2).

Он часто жалуется на небольшой дискомфорт, но редко вздрагивает или морщится. Жалобы у него только на словах. Нет никаких настоящих физиологических признаков чрезмерной чувствительности к боли — ни побледнения, ни напряжения, ни обморока. Никаких особенных реакций на слабые ожоги и укусы насекомых. Когда его проверяли в лабораторных условиях, в ответ на электрическую стимуляцию, вызывающую умеренную боль, пульс и дыхание почти не изменились (хотя протесты его были очень громкими).

15. Недостаточный сон. Хроническая усталость (1).

Все наоборот. Он непревзойденный соня. Если ему разрешить, он проспит половину своей жизни.

16. Юношеская живость манер и внешнего облика (1).

Перед нами висцеротоническое «лицо сосунка», прямая противоположность полного решимости лица церебротоника. У него лицо ребенка, без всякого выражения решительности.

17. Церебротоническая интроверсия (1).

В истории Обри не было никаких шизоидных эпизодов, их нет и в настоящий момент. Нет никаких признаков решимости, а есть скорее противоположные качества. Обри не испытывает никаких иллюзий, никакого отмежевания от реальности, никакого намека на возможность жизни в другом мире. Он обеими ногами твердо стоит на земле.

19. Устойчивость к действию алкоголя и других депрессантов (1).

Никакой устойчивости. Он любит выпить, ему приятен как сам процесс выпивки, так и последующее опьянение. Нет никаких фактов сильной напряженности или мрачности в ответ на принятие депрессантов, а также никаких последствий увеличения усталости.

20. Потребность в уединении в тяжелую минуту (1)

Все наоборот. Он нуждается в людях, а одиночество для него как раз то, чего он очень не хочет. Если его заключить в одиночку — это будет самым жестоким наказанием для Обри.

21. Ориентация к поздним периодам жизни (1).

У него ориентация очень ясно выражена назад к младенчеству и детству, к семейной и социальной зависимости.

Итог: Висцеротония — 135

Соматотония — 24

Церебротония — 22

Индекс темперамента 7-1-1

Соматотип — 6-2-2

БОРИС: КРАЙНЯЯ СОМАТОТОНИЯ

Борис высокий, стройный юноша, 21 год. На вид тонкий, но в действительности широкоплечий, мускулистый и сильный. Выглядит на несколько лет старше своего возраста. Смеется легко и энергично.

Борис очень агрессивен, драчлив, часто вспыхивает и заводится. Дважды был в драке серьезно ранен. IQ в период обучения равен 105. Вообще успеваемостьбыла низкой. Из-за низкой успеваемости дважды бросал колледж.

Но он замечательный футболист. Очень любит спорт. Среди товарищей пользуется популярностью, считается красивым.

Собирается стать киноактером иди профессиональным тренером или тем и другим одновременно. Сильно переживает, что стареет, жизнь быстро проносится.

У него всегда уверенные позы и движения. Очень энергичная походка с чеканным шагом, строгое выражение лица.

Презирает физический комфорт. Одевается легко и свободно. Еде отдает должное, но проглатывает ее как волк, быстро без церемоний. Никогда не засиживается за столом. Не зависит от других людей, не привык к вежливому обращению, бесцеремонен и резок. Презирает приличия и правила хорошего тона. Никогда не откликается на просьбы других людей.

У него очень страстный, вспыльчивый характер. Нетерпелив. Он — холерик, возбудим и всегда критически настроен.

Обычно встает в 5.30 утра, принимает очень холодный душ и долго занимается зарядкой. Физическими упражнениями занимается регулярно — физкультура для него вместо религии.

Бесстрашен как бульдог. Нечувствителен и заносчив, ни следа щепетильности. Любит простор и свободу. Хочет прожить жизнь по большому счету.

По внешнему виду никогда не скажешь, что ему всего 21 год. Наоборот, все считают, что ему 25-30 лет. Лицо с упругой и загорелой кожей.

В трудную минуту не бежит ни к кому за помощью и никогда не впадает в тоску. Борьба — вот что главное, когда он попадает в беду.

Ценит силу, деньги, секс и престиж.

Индекс темперамента 1-7-1. Соматотип 1-6-2.

КРИСТОФОР: КРАЙНЯЯ ЦЕРЕБРОТОНИЯ

Кристофор — хрупкий, очень болезненный юноша, среднего роста.

Хотя ему уже 24 года, на вид ему дашь не больше 18 лет.

С людьми всегда нерешителен, колеблющийся и извиняющийся, а голос настолько подавлен, что едва слышен. Черты лица утонченные и деликатные. Темные глаза яркие и очень живые. Зубы белые и сильные.

Он всегда был исключительно застенчив. У него были одинокое детство и юность, никогда не принимал участия в шумных детских играх, не было друзей, его часто дразнили «слабенькой сестричкой». Однако IQ был высок — 135. Начальную школу закончил в 13, среднюю — в 17, а колледж — в 21 год.

Когда смотришь на Кристофора, почти всегда видишь одно и то же — во всем облике сильное напряжение: руки сжаты, пальцы впились в ладони, голова резко наклонена вперед, еле дышит.

Физические и умственные реакции очень быстрые. Глаза так и сверкают все время. Ест быстро. Никогда о еде не думает. Она вроде досадной необходимости, которой следует уделять как можно меньше внимания, предпочитает есть один.

Очень застенчив. Внешне — очень слабая зависимость от социального одобрения.

Одиночество — обычная картина его жизни. У него очень ограничен круг знакомых. Очень плохо знает людей. Настроение, как правило, подавленное. Все реакции носят острый, оборонительный характер.

Сон очень плохой. Засыпает с трудом, очень долго и, как правило, крепко засыпает только к утру, приблизительно к тому моменту, когда надо уже вставать. Почти постоянно страдает от хронической усталости.

Нет каких-либо особых желаний.

Ненормальное отсутствие агрессивности. Все поведение Кристофора отмечено болезненной пугливостью. Никогда не дрался. Труслив. Крайне щепетилен. Сильная агорафобия. Хочет укрыться в уголок от посторонних взглядов. Очень жалостлив. Никогда не наступит на муравья и не убьет мухи, не переносит вида крови. Очень сомнителен. Из-за какой-нибудь чепухи может не спать всю ночь.

Температуру теплой воды может переносить, если только она равна температуре тела, а холодная вода причиняет болезненные ощущения и даже может остановить дыхание.

Выглядит моложе своих лет.

В случае затруднений или неудач уходит в себя. Закрывается как устрица в раковину.

Производит впечатление напряженного, натянутого, преследуемого существа.

Эмоциональные ситуации приводят к расстройству кишечника.

Повышенный уровень внимания ко всему, что бы ни случилось.

Глубокое чувство страха перед будущим.

Очень скрытен. Сам ненавидит тех, кто не умеет скрывать своих чувств. Очень напоминает шизоидный темперамент Кречмера, о котором последний пишет, что «за закрытыми шторами окнами в полусумраке внутренних помещений идут празднества».

Испытывает внутреннее напряжение и скованность от встреч с людьми. Лучше перейдет на другую сторону улицы, лишь бы не попасться на глаза знакомому. Однако испытывает тоску по настоящей дружбе, и если она возникает и становится крепкой, он ревностно оберегает ее.

Ищет одиночества, чтобы в одиночку, как он выражается, нести свое бремя.

Индекс темперамента 1-1-7.

Соматотип 1-1-6.

Остановимся на одной из психологических характерологии — типологии Хейманса, которая была развита и завершена Ле Сенном и французской школой. Эта характерология наиболее применима в повседневной жизни.[66]

а) Основные элементы характера

Характер рассматривается как совокупность (в различной дозировке) трех основных составных частей.

— Эмоциональность (обозначаемая как Э+ или Э-).

— Речь идет о том, с какой легкостью данная ситуация вызывает у человека эмоциональное состояние (эмоцию или чувство).

У некоторых людей обыденные события (заботы, неудачи, ошибки или же, напротив, хорошие новости, вознаграждение, успех и т.д.) вызывают довольно сильные эмоции.

Другие реагируют менее быстро, бесстрастно. О таких говорят: «Их ничем не проймешь».

Не следует смешивать людей бесстрастных с теми, чья эмоциональность носит внутренний характер. Она тем более важна, что не выражается вовне. Внимательный человек, однако, может часто судить о ней по некоторым признакам (краска на лице, бледность, молчание, дрожь и т.д.).

— Активность (обозначаемая А+ или А-)

Активность — это потребность в действии, в осуществлении плана или замысла.

Некоторые люди не выносят состояния безделья илипростоя. Им нравится быть чем-то занятыми, и они всегда находят себе занятие. Они быстро принимают решение. Их не пугают трудности, и их нелегко привести в уныние. О таких говорят: «Выгонят в дверь, лезут в окно». Но есть и другие, которым нужно долго думать, прежде чем начать действовать, и даже такие, кого действие парализует. На обдумывание задачи они тратят больше энергии, чем на ее решение. Однако такие люди не обязательно ленивы.

Первичность и вторичность (обозначаемые как П и В).

Наши мнения, чувства и цели, которые мы преследуем, могут оказывать на нас боее или менее длительное влияние. Некоторые люди долго остаются под впечатлением пережитого. Они похожи на аккумуляторы, которые сильно «заряжаются», но мало «разряжаются». Они надолго остаются под впечатлением, например, приведшей их в ярость ситуации. Они не скоро забывают нанесенную им обиду, долго переживают утрату дорогого существа или испытывают волнение при воспоминании об удаче или счастливом случае.

Их настроение чаще всего бывает ровным. Редко их можно видеть в подавленном состоянии, не часто и в слишком приподнятом. Они редко сердятся, но, когда чаша терпения переполняется, гнев их бывает страшен. Они верны своим привязанностям, принципам и привычкам. Они мало меняются, и им трудно навязать новую точку зрения. Они могут работать ради достижения отдаленных целей: они упорны и терпеливы. Это так называемые «вторичные».

Другие люди, напротив, недолго остаются под впечатлением пережитого или под влиянием своих чувств. Они непрестанно «разряжают» свои эмоции. Они живут настоящим и в отличие от «вторичных» не погружены в прошлое или будущее. Поэтому они без труда приспосабливаются к обстановке. Таких людей называют «первичными». Если они видят, что не могут быстро достичь желаемого, они быстро отказываются от своей цели или идеи. Они способны на большое усилие, но не на длительное. Упорный труд им претит. Они любят неожиданности и приключения и ненавидят рутину.

б) Восемь характеров

Составляя различные комбинации из Эмоциональности (+ или -). Активности (+ и -), Первичности и Вторичности, мы получим восемь основных свойств:

Э+, А-, П: НЕРВНЫЙ

Э+, А-, В: СЕНТИМЕНТАЛЬНЫЙ

Э+, А+, П: ОЧЕНЬ ДЕЯТЕЛЬНЫЙ, БУРНЫЙ

Э+, А+, В: СТРАСТНЫЙ

Э-, А+, П: САНГВИНИК

Э-, А+, В: ФЛЕГМАТИК

Э-, А-, П: АМОРФНЫЙ, или БЕСПЕЧНЫЙ

Э-, А-, В: АПАТИЧНЫЙ

Это все, разумеется, «чистые» типы, редко встречающиеся в действительности. Но ориентируясь на них, нам легче будет определить, что представляют собой «смешанные» типы, с которыми мы чаще всего встречаемся в повседневной жизни.

Э+, А-, П: нервный

Сильная и беспорядочная эмоциональность: нервный человек — раб настоящего. Он неустойчив, склонен к жестокости и подозрительности. Но он легко примиряется.

У него живой, но неметодичный ум, импульсивная, неровная и непостоянная активность.

Нервный человек чувствителен, но его эмоции быстротечны. Он может работать лишь тогда, когда его желание совпадает с необходимостью, то есть время от времени.

Сильный и возбудимый, он постоянно находится в поисках новых и сильных ощущений. Ему неуютно в семейном кругу, и потому он нуждается в многочисленных и разнообразных друзьях вне дома. Он мало считается с прошлым и говорит и делает то, что ему удобно в данный момент. Поэтому он довольно расположен ко лжи. Он подчиняет истину своим минутным настроениям и желаниям.

Недоверчив, ибо легко допускает, что другие поступают так же, как и он. Доволен собой и любит, когда другие подтверждают это его представление.

Его влияние на группу весьма слабо. Что касается работы, то его следует держать в рамках, указывать, как и что делать, и не бояться идти с ним на столкновение, так как он легко соглашается на примирение. Плохо переносит монотонный труд.

Э+, А-, В: сентиментальный

Сентиментальный человек тоже наделен большой чувствительностью, но если нервный быстро отвлекается от своих впечатлений, радостей или огорчений, то сентиментальный долго их переживает, помнит о них и постоянно к ним возвращается.

Это глубокая, мечтательная и постоянная натура.

Он любит одиночество и довольствуется одним или двумя товарищами.

Он достаточно трудолюбив, но решения принимает с трудом.

«Вторичность» сентиментального обусловливает то, что он глубоко переживает все, что с ним происходит, как и все, что ему говорят.

Перемены в его настроениях медленны, но глубоки. Он не является рабом событий и пытается трезво их оценивать. Он редко живет настоящим, хорошо помнит прошлое и думает о будущем. Верен своим привычкам, не любит перемен.

Учитывая сказанное, а также сильную эмоциональность сентиментального, следует вести себя с ним с большой осторожностью. Грубое обращение — лучший способ заставить его замкнуться в себе еще больше. Нерешительный и непрактичный, робкий и чувствительный, он требует к себе мягкого и доброжелательного отношения. Но и тактичного также. В разговоре и обращении с ним надо быть справедливым. Необходимо постоянно взывать к его чувствам и показывать, что с ними считаются. Не следует идти наперекор его привычкам и пристрастиям.

Э+, А+, П: бурный, активный

Благодаря своей «первичности» этот характер отличается большой силой, отвагой, предприимчивостью и полной свободой. Его аффективность приобретает иногда неистовый характер.

Это импульсивный, увлекающийся человек, смешивающий часто незавсимость с анархией.

Он услужлив, с сочувствием относится к другим и не скрывает своих симпатий. Откровенен, но переменчив. Жизнерадостен и всегда пребывает в хорошем настроении. Натура яркая, душа общества и фантазер. Но может быть и грубым.

Его не пугают препятствия, он умеет их обходить благодаря своей изобретательности. Хвастун, он любит все приукрасить. Доверчив, некапризен и незлопамятен.

Он охотно участвует в общем деле и выполняет все, что требуется. Ему необходимо чувствовать симпатию даже в упреках. Не следует публично упрекать и унижать его не потому, что он будет долго переживать, а потому, что можно вызвать бурное возмущение.

Он способен взяться за работу «засучив рукава», но надо постоянно поддерживать его интерес к ней.

Именно этому характеру следует поручать такую, хотя и непоказную работу, которая, однако, должна быть выполнена без промедления. Надо пользоваться его чрезвычайной жизнеспособностью, не забывая, однако, о его легкой отвлекаемости.

Э+, А+, В: страстный

Это люди одной идеи, которые отдаются своей работе со всей своей неизменной страстью. Любят порядок. Их реакции решительны, но не взрывные, разве только в том случае, когда их порывы слишком долго и часто сдерживались. Тогда они разряжаются справедливым гневом. Их ум быстр и надежен. Удачу переживают тихо и скромно. Не любят менять своих убеждений.

Поэтому при назначении на руководящую должность человека, имеющего такой характер, следует предварительно — во избежание конфликта — удостовериться, что его точка зрения не расходится с позицией начальства. Не следует также поручать одно и то же дело двум таким людям, так как они вряд ли смогут прийти к соглашению.

Э-, А-Ь, П: сангвиник

Этот тип весьма практичен. Он легко и быстро адаптируется. Покладист и оптимистичен. Это — делец. Он мало возбудим и «первичен», а потому спокоен и смел. Его ум широк, он склонен к обобщениям, но любит точность, основательность и объективность. Его рассудок ясен и открыт для любых проблем. К порученному делу относится с большой ответственностью.

Э-, А+, В: флегматик

Наиболее заметной чертой этого характера является скорее всего его холодность и, как следствие, исключительное спокойствие.

Флегматик относится к тем людям, чье приветствие всегда степенно, прохладно и лишено всяких эмоций. Он не склонен к товариществу и предпочитает одиночество.

Не разговорчив, и сводит беседу к выяснению главного. Иногда, когда бывает «в ударе», позволяет себе бесстрастно пошутить.

Он верен себе и своему кругу. Солгать может лишь в исключительных случаях. В работе любит порядок и выполняет ее спокойно и методично. Любит чистоту, любовь к ней может стать настоящей манией и превратиться в педантизм. Не боится работать с полной отдачей, но лишь тогда, когда это ему выгодно. Ум его работает довольно медленно, но надежно, потому что эта медлительность объясняется желанием знать причины происходящего. Флегматика можно убедить только доводами.

Надо помогать ему избавляться от одиночества.

Его лучше всего использовать на стадии проектирования работы и в подготовительный период. Здесь весьма полезными оказываются его организаторские способности, спокойствие и уравновешенность.

Э-, А-, П: аморфный и Э-, А-,В: апатичный

Аморфный очень инертен. Он никогда не делает больше того, что ему велено. Его ум незатейлив. Он с готовностью откладывает на завтра все, что можно сделать сегодня. Его поступки лишены элементарной пунктуальности.

Апатичный тоже безразличен к тому, что делает. Он способен удовлетворительно выполнять повседневную работу, требующую определенного порядка.

Всегда в ровном расположении духа, он получает определенное удовольствие от одиночества. Но его одиночество бедно.

Лица, наделенные таким характером, наименее услужливы и наиболее безразличны к другим.

Само собой разумеется, что описанные выше характеры встречаются довольно редко. Это все «чистые» типы. В действительности они сочетаются друг с другом в зависимости от большей или меньшей интенсивности каждой из трех переменных. Кроме того, на эти черты характера оказывают влияние культурные, религиозные, моральные факторы, которые либо усиливают, либо ослабляют их в зависимости от обстоятельств и их требований.