ПСИХОТЕРАПИЯ: научный метод или духовная практика?

Предложение написать статью на данную тему послужило поводом к тому, чтобы я вновь обратился к вопросу о соотношении психотерапии, религии и духовных факторов (Spiritualität). Заниматься этой темой не особенно принято в нашей профессии — ведь мы в основ ном имеем дело с клиническими картинами и их генезисом, постановкой диагноза и лечением, эмпирическими данными и их статистическим анализом, вопросами психологии, философии и антропологии. Психотерапия, скорее, старается держаться на расстоянии от своей «предшественницы» и «конкурентки» — религиозной заботы о душе, и поэтому не столь охотно обращается к проблеме своего отношения к трансцендентному и собственным духовным основам. Однако эта тема, вероятно, является одним из «основных вопросов» психотерапии, поскольку в значительной степени выступает обоснованием различий между ее отдельными направлениями.

Ко всем этим соображениям общего характера добавляется также и то, что у нас, в Международном обществе экзистенциального анализа и логотерапии в Вене (CLE-lnternational), по отношению к религии соблюдается определенная сдержанность, потому что тема смысла, являясь ключевой в логотерапии, так или иначе, уже близка религии. Названия книг Виктора Франкла — «Бессознательный Бог», «Врачебная забота о душе» - и центральные понятия его теории «самотрансценденция» и «духовное самодистанцирование от обусловленного влечениями психического» часто становились причиной для критики, главный тезис которой заключался в том, что под видом логотерапии мы преподносим религию в психологической «упаковке».

***

Тот, кто обращается к психотерапевту, обычно рассчитывает на определенные виды услуг: решение психологической проблемы, помощь в разрешении конфликтной ситуации, избавление от душевных или психосоматических страданий.

14-летний школьник не в состоянии больше запоминать учебный материал, потому что при одной только мысли о школе, а тем более об экзамене, его сразу же бросает в дрожь; от ужаса перед школой он потерял сон, не хочет больше расставаться с матерью. Этот мальчик нуждается в поддержке, разгрузке, успокоении. Он просто хочет снова обрести способность учиться, а не умирать ежедневно от страха.

30-летний молодой менеджер, хорошо устроенный в жизни и прекрасно зарабатывающий, прилежный, целеустремленный, холостяк, который всегда всем показывал, насколько он успешен, и у которого однажды «сдают нервы», поскольку он в истинном смысле слова «измотался», переживает нервный срыв, и «скорая помощь» доставляет его в психиатрическую клинику. Он приходит к психотерапевту с чувством неописуемой безнадежности и крайнего отчаяния, истощенный и подавленный. Самоубийство представляется ему единственно возможным выходом, потому что вся его жизнь проходила «неправильно», он вводил в заблуждение и обманывал всех, в том числе и самого себя  и теперь у него нет будущего. Его мысли, не находя опоры, вращаются в пустоте, и он все глубже и глубже вгоняет себя в депрессию. Его интересует не какая-то там духовность, не вера, не философия, а единственно лишь то, существует ли какая-либо приемлемая помощь, которая могла бы изменить его положение, или же он должен немедля покончить с собой.

Человек, находящийся в состоянии душевной беды и тем более духовного отчаяния, так переполнен болью, что его более ничто не занимает, кроме проникнутого страданием общения с основами своего существования. Он ищет средства, которые помогли бы ему справиться со своим бытием, чтобы оно по крайней мере было выносимо и имело бы еще некоторый смысл. Душевное и духовное страдание переживается как непереносимое и полностью поглощает человека. Поэтому оно носит в высшей степени императивный характер: надо скорее что-то изменить, чтобы от этого «избавиться».

Но, конечно, страдая, человек вместе с тем сталкивается с чем-то новым для себя и на некоторое время открывается навстречу тому, что ему могло бы помочь. Однако не следует сразу же относить данный эффект к проявлениям высокой духовности, поскольку ввиду императивно-экзистенциального характера страдания страдающий вполне оправданно очень прагматичен: он открыт для всего, но при условии, что это поможет.

И только если облегчения не наступает и человек понимает, что изменить ничего не может, он в большей степени склоняется к тому, чтобы понять причину своего страдания и пересмотреть свое отношение к жизни.

Он либо сводит счеты с жизнью, либо покоряется, либо, при благоприятном исходе, обретает новое, углубленное отношение к экзистенции. Поэтому душевно-духовное страдание в особой степени способно или сломить человека, или же сделать его более глубоким, и в этом смысле оно экзистенциально.

Ну а если пациент, придя к психотерапевту, ищет точно такую же прагматичную помощь, какую ждут от врача астматик, человек, страдающий сердечно-сосудистым заболеванием или ревматизмом, то возникает вопрос: играет ли духовность и тем более религия в этой помогающей профессии какую-либо роль рядом с таким прагматизмом? Остается ли вообще духовному какое-либо место в данной профессии? А может быть, напротив, оно еще более сильно в нее вплетено, чем мы осознаем, и психотерапевт, понимающий свою работу как духовную практику, или религиозный психотерапевт могут помочь наилучшим образом? Можно ли отнести психотерапию в конечном итоге к духовной или религиозной сфере деятельности?

Однако одновременно возникают и другие вопросы: может ли духовное измерение вообще быть включено в рамки психотерапии? Не будет ли подобная попытка рассматриваться как недопустимое воздействие на мировоззрение человека или как злоупотребление его религиозными потребностями со стороны дисциплины, которая собственными средствами не способна обеспечить обещанное исцеление?

Но если отказаться от духовного и религиозного измерений, не приведет ли это к расщеплению и утрате человеческой целостности? Не произойдет ли в этом случае такое обеднение экзистенции человека, что у него в душе уже никогда не возникнет желания вырваться из плена чисто физической обусловленности и витальной фактичности, чтобы вступить в живой, открытый и действенный диалог с самим собой и окружающим миром? Диалог, который лежит в основе психического здоровья и осуществления экзистенции.

Постановка проблемы требует, чтобы сначала было дано определение психотерапии. Затем коротко представим экзистенциальный анализ, в парадигме которого рассмотрим возможное соотношение между психотерапевтической работой и духовным измерением, а также путь от имманентного (внутренне присущего) к трансцендентальному опыту. И в заключение дадим определение духовности.

Психотерапия — это научно обоснованный и эмпирически проверенный вид деятельности, направленный на помощь людям при психических, психосоматических и социальных проблемах или состояниях страдания и использующий для этих целей психологические средства (напр., Kriz, 2001; Strotzka, 1984; Stumm, 1994; 2000; § 1 Австрийского закона о психотерапии). Специфические методы и техники составляют ее инструментарий, а картина человека и каузально-генетическая теория возникновения нарушений — фон, обеспечивающий ориентировку специалиста в проблеме и в собственных действиях. Психотерапия четко отличается от любой формы помощи, имеющей религиозную подоплеку. Передача духовности в религиозном смысле этого понятия не входит в ее задачи и не является ее целью.

Существуют многочисленные исследования, посвященные изучению того, что действительно может психотерапия, то есть ее эффективности (Eckert, 1996; Eckert at all, 1996; Frank, 1981; Grawe at all, 1994; Garfiled & Bergin, 1986; Lang, 1990). To, на что она должна быть способна по определению, — оказание помощи при наличии психогенных проблем и страданий. Следует провести отграничение этой формы помощи от заботы о душе и от религии, как и от сект и всякого рода идеологий.

Психотерапия — это не предсказание и не дорога к спасению от страдания и трагедий, которыми наполнена жизнь. Она не гарантирует благополучия, не обещает жизни после смерти. Ей, собственно говоря, известна только статистика фактов улучшения состояния пациентов и их выздоровления. Психотерапия связана не с трансценденцией, а с методическими подходами и человеческими ресурсами, требуя от пациентов работы, которая иногда может быть весьма болезненной и наполненной страданиями. Таким образом, если воспользоваться традиционной дифференциацией, психотерапия не может дать спасения души, она может только побудить к исцелению (Frankl, 1959, S. 704).

Психотерапия не только не предназначена для того, чтобы давать спасение, она на это и не уполномочена. Любую попытку явного или неявного обещания спасения следует рассматривать как духовное злоупотребление надеждой пациента и манипулирование его религиозными исканиями и устремлениями. Психотерапия не может заменить религию и не должна посягать на это, ибо она не способна дойти до всей глубины установлений, которые составляют суть религии. И главное, ни одно из психотерапевтических направлений не имеет Божественного задания на спасение.

Психотерапия — это созданное человеком ремесло. Как таковая она может открыть путь, но не обещать достижения цели. Опираясь на доступные средства, она способна сопровождать человека в трудные периоды жизни, побуждать к чему-либо, мобилизовывать его способности и силы, предоставляя в его распоряжение свои знания и методы, техники и опыт (Strotzka, 1984) Психотерапия не является магией, она не обладает сверхъестественной силой. Как ремеслу ей можно oбучиться, и она может применяться по отношению к любому пациенту, независимо от его мировоззрения. Различия касаются лишь используемых методик, способностей и опыта терапевта, а также способностей самого пациента.

Всякое иное представление о психотерапии, покидающее почву подобной вещественности, надлежит лишать мистического ореола, потому что этот ореол приносит вред. Психотерапия может ровно столько, сколько пациент в состоянии привнести в терапевтическую ситуацию из своих ресурсов, и ровно настолько, насколько глубоко он может чувствовать и проживать в этих условиях свою проблему. Граве (1995; Grawe at all, 1994) рассматривал актуализацию проблем и активизацию ресурсов в качестве основных действующих факторов психотерапии вне зависимости от ее школ и направлений. К ним он добавлял еще два фактора — предоставление пациенту активной помощи в преодолении проблемы и руководство в понимании (прояснении картины) себя.

Психотерапия, таким образом, задана и ограничена инструментарием и способами действия. Только то следует называть психотерапией, что использует четко определенный методический арсенал и подлежащие проверке средства, оставаясь в рамках конкретных теоретических представлении о человеке, его эмоциональной и поведенческой сферах. Такое представление о психотерапии не обесценивает и не умаляет значения всего другого, что также приносит пользу человеческой душе - культуры, цивилизации, религии, — однако освобождает эти сферы от характера ремесла и работы. Ценность для души хорошей музыки, вкусной еды, интересного путешествия или молитвы неоспорима.

Экзистенциальный анализ — направление психотерапии, предназначенное для работы с душевными проблемами человека и такими психическими нарушениями, как страхи, депрессии, зависимости, психосоматические заболевания, психозы. Оно было создано в 30-е годы венским психиатром и невропатологом Виктором Франклом, основные публикации которого приходятся прежде всего на годы после Второй мировой войны (Frankl, [1947] 1987; 1959; [1948] 1984).

Экзистенциальный анализ концентрируется на том, чтобы сделать человека способным реализовывать свою сущность среди вызовов нашего беспокойного мира. Такова специфическая «точка приложения» этого психотерапевтического направления: должно быть активизировано, «стать живым» то, чем человек по своей сути является, и особенно — то, чем он может и должен стать. Став самим собой, человек в диалоге с миром проживает свое призвание, находясь там, где он больше всего нужен.

Цель экзистенциально-аналитической работы заключается в том, чтобы помочь людям жить и действовать с чувством внутреннего согласия, в котором и проявляется аутентичность человека, его подлинность. Главное здесь — активизация доступа к переживаниям. Человек реализует экзистенциальный смысл своего бытия-в-мире, когда переживает ценности или активно участвует в том, что представляется ему ценным.

В современном экзистенциальном анализе «дешифровка чувств» стала центральной составляющей психотерапевтической работы [45]. Нужно понять, что отражают чувства, о чем они говорят. Нужно их ощутить – как радость, так и печаль, как ненависть, так и мужество, надежду. А далее, на более глубокой стадии психотерапевтического процесса подойти к этапу, на котором пациент занимает определенную позицию по отношению к самому себе или окружающему миру. При этом выявляется Собственное, которое выступает в форме оценочного суждения, обосновывающего персональную позицию. По мере того как человек устанавливает связь со своим Собственным, он становится настоящим партнером по диалогу. И наконец, экзистенциально важно целенаправленно и соответственно ситуации привносить себя во внешний мир: речь идет о поступке как осуществлении экзистенции. Таковы вкратце основные шаги Персонального Экзистенциального анализа (Längle, 2000).

Экзистенциальный анализ ориентирует человека на такую цель, как персонально обоснованная экзистенция. Это означает быть самим собой, ведя диалог с миром: встречать, понимать и давать созидающий ответ тому, что приходит ко мне из этого мира. С этой точки зрения все становится задачей: я для себя самого, мир или мое психическое нарушение. Все бросает мне вызов и требует, чтобы я как-то с этим обошелся. Когда я могу из того, что дано, не просто черпать для себя что-то ценное, видеть и переживать вещи в их внутренней ценности, я приближаюсь к экзистенции — «настоящей жизни». Такой способ жизни человек должен выбрать сам, решиться на него, дать свое внутреннее согласие. Ни один человек не может быть счастлив без этого.

Необходимо упомянуть, что Франкл, помимо экзистенциального анализа, начиная с 30-х годов занимался также разработкой логотерапии — ориентированного на поиск смысла метода консультирования и лечения («логос» имеет здесь значение «смысл»). Фрустрация стремления жить осмысленно и понять свою жизнь в более масштабной системе взаимосвязей стала симптомом нашего времени («экзистенциальный вакуум», по Франклу). Логотерапия посвящена анализу, профилактике и терапии подобных проблем (об истории экзистенциального анализа и логотерапии см. Längle, 1998а)

Коротко говоря, экзистенцией можно назвать проживание человеком своего духовного измерения (Person).

Франкл (1984) считал антропологическими предпосылками для экзистенции «самодистанцирование» и «самотрансценденцию»: человек должен дистанцироваться от самого себя, что делает его более открытым чтобы затем оказаться способным выйти за пределы себя и отдать себя внешнему миру с его предложениями и задачами. В качестве третьей основы экзистенции Франкл называл смысл, или «вызов момента». Человек находит смысл, когда дает ответ на обращенные к нему запросы бытия — то есть когда распознает, что ему надлежит сделать сейчас, в данных обстоятельствах.

С точки зрения современного экзистенциального анализа осуществление экзистенции достигается благодаря феноменологической открытости человека и диалогическому обмену с внутренним и внешним миром. Персональной основой экзистенции является решимость, актуализация свободной воли, что находит выражение в жизни, сопровождающейся внутренним согласием. Без принятия решений и их воплощения, без свободы и ответственности состоявшаяся экзистенция немыслима.

Экзистенцию характеризует то, что человек видит обращенный к нему запрос во всем, что он воспринимает и переживает, — запрос, который призывает его занять персональную позицию.

Чем глубже человек соотносится с данностями бытия и проникает в их суть:

- тем больше он становится самим собой (аутентичным, уверенным в себе);

- тем более наполненным становится его бытие; его жизнь все больше становится его жизнью; - тем глубже структуры, которые он видит и по отношению к которым занимает персональную позицию;

- тем более зрелым он становится как Person.

Каковы же эти познаваемые на опыте данности, с которыми человек в своем бытии-в-мире неизбежно должен иметь дело? Где место духовного в повседневной жизни, может ли это духовное помочь человеку справляться с ежедневными проблемами?

Каждый день наполнен множеством дел, событий и взаимосвязей. Он начинается с того, что человек утром просыпается. Встану ли я сразу после пробуждения или же останусь лежать в постели? Газета — загляну ли я в нее? Включу ли радио? Буду ли завтракать? Как отнесусь к другим членам семьи, что скажу им? Как я отношусь к самому себе и к сегодняшнему дню? И так продолжается весь день — все, что есть вокруг и что попадается под руку, является запросом по отношению ко мне: что ты с этим сделаешь? Занятие позиции обычно происходит спонтанно и неосознанно или частично осознанно.

Всегда такого рода вопросы включают в себя четыре горизонта:

- возможного;

- ценного;

- этически допустимого;

- смысла.

Если я, например, принимаю решение почитать газету, то это предполагает, что:

- газета находится в доме и у меня достаточно сил, чтобы воспринимать ее содержание (я достаточно бодр, чтобы взяться за чтение);

- знакомство со свежими новостями представляет для меня определенную ценность, и поэтому я выделяю на это время;

- я отвечаю за то, что выделил время: из-за этого я не опоздаю на важную встречу и мне не придется пожертвовать другим, более неотложным делом;

- чтение газеты вписывается в то, для чего я живу, доставляя мне удовольствие или позволяя поддерживать информированность о том, что происходит в мире, соответствуя моему интересу либо моим профессиональным задачам.

Экзистенциальный анализ как эмпирическое знание имеет дело только с познаваемыми на опыте данностями бытия, ибо только они приводят к страданию, если речь идет об отрицательном опыте, или к радостному переживанию реализованности, если возникает внутреннее соответствие между содержанием опыта и сущностью человека.

Все то, с чем человек имеет дело в течение своей жизни (как в повседневности, так и в ситуациях, которые в экзистенциальной философии называют «пограничными»), можно подразделить на четыре категории, соответствующие четырем вышеупомянутым горизонтам:

- внешний мир, его условия и возможности;

- жизнь, то есть человеческая природа во всей ее витальности;

- собственное бытие Person, бытие самим собой;

- будущее с присущим ему призывом к действию, активному привнесению себя в системы взаимосвязей, в которых человек находится и которые им создаются[46].

В процессе диалогического взаимодействия с данностями бытия человек приобретает опыт:

- бытия-здесь (Dasein);

- бытия ценностей (Wertsein);

- бытия самим собой (Selbstsein);

- бытия ради чего-то либо кого-то, или смысл (Sinn).

При этом речь идет о четырех фундаментальных измерениях, которые лежат в основе экзистенции: онтологическом, витально-аксиологическом, этическом и практическом (см. Längle, 1992a; 1994b; 1997 a,b; 1998).

Все то, с чем мы встречаемся в жизни, — все, что выдвигает нам требования, внушает страх, причиняет боль, приводит к конфликтам или же, в положительном случае, укрепляет, утверждает нас в чем-то, приносит радость и удовольствие, — можно отнести к одной или нескольким из четырех категории. Эти четыре категории -соотнесение с миром, соотнесение с жизнью, соотнесение с самостью и соотнесение с будущим — считаются в экзистенциальном анализе фундаментальными категориями экзистенции. Соответственно фундаментальные условия экзистенции состоят в том, чтобы постичь эти измерения во всей присущей им глубине и занять по отношению к ним персональную позицию. Именно такую задачу должен решить человек, стремящийся прийти к своей экзистенции и реализовать себя. Вместе с тем знание этих фундаментальных условий делает возможной целенаправленную психотерапевтическую помощь.

Итак, мы говорим о фундаментальных условиях экзистенции, которые всегда присутствуют в нашем бытии, во всех его сферах, в том числе и мотивационной (см. Längle, 1992b). Человек постоянно занят тем, что учитывает эти условия и стремится все их в равной степени выполнять. Поэтому эти четыре условия экзистенции одновременно представляют собой и четыре фундаментальные экзистенциальные мотивации человека (см.Längle, 1992a; 1998, 2001):

- мотивацию к физическому выживанию и духовному преодолению бытия (к тому, чтобы духовно справиться с бытием), то есть к тому, чтобы «мочь быть»[47] «иметь силы быть» (Sein-Können);

- мотивацию к получению радости от жизни и переживанию ценностей, то есть к тому, чтобы «нравилось жить» (Leben-Mögen);

- мотивацию к персональной аутентичности и справедливости, то есть к тому, чтобы «иметь право быть таким, какой ты есть» (So-sein-Dürfen);

- мотивацию к экзистенциальному смыслу и созданию того, что имеет ценность, то есть к тому, чтобы «действовать должным образом» (Handeln-Sollen).

Если человек что-то может, если ему это нравится, если он также видит, что имеет на это право, и чувствует, что он должен это сделать, значит, речь идет об истинно персональном, экзистенциальном волеизъявлении.

Фундаментальные условия экзистенции представляют собой структурную модель современного экзистенциального анализа, которая лежит в основе понимания психических нарушений, их диагностики и терапии (Längle, 2002a). Остановимся более подробно на этой модели и продемонстрируем, что все четыре условия экзистенции не могут быть объяснены только с психологической точки зрения, поскольку в конечном итоге они переходят в трансцендентальное отношение, которое мы можем интуитивно почувствовать на психологически-субъективном уровне. «Существование каждого человека не замкнуто само на себя, оно на всех уровнях устремлено в бесконечное» — так формулирует подобное переживание Ясперс (1974, S. 13). И продолжает: «Объемлющее (Umgreifende) — это то, что лишь дает о себе знать, проявляясь в предметах и намечаясь на горизонтах, — само же оно, однако, никогда не становится предметом. Объемлющее не само является, а из него является для нас все другое. Одновременно благодаря Объемлющему все вещи есть не только то, чем они непосредственно кажутся, благодаря Объемлющему становится прозрачной их суть» (там же, S. 14). Ценность осознания подобной широты заключается в том, что Объемлющее «сохраняет свой потенциал в состоянии готовности» (там же, S. 23). Поэтому «мышление об Объемлющем, расширяя пространство, раскрывает душу для восприятия изначальности»[48] (там же).

Завершение или, во всяком случае, углубление экзистенциально-аналитической работы и состоит в том, чтобы почувствовать связанность с чем-то большим, с трансцендентным. Лишь при этом условии становятся действительно прочными предпосылки для внутреннего и внешнего диалога, то есть для соотнесения с миром, с жизнью, с самостью и с будущим.

От любого направления психотерапии следует ожидать, что оно имплицитно установит связь с соседними областями, в том числе и с духовным измерением бытия, если оно рассматривает страдающего человека как целостного. Иначе это будет не психотерапия, а всего лишь психотехника[49].

Обратимся же к тем связям, которые экзистенциальный анализ устанавливает с духовной сферой, и посмотрим, где заканчивается его область действия и где он граничит с трансцендентным.

Эрика (имя изменено), пятидесятилетняя женщина, замужем, имеет сына, в предсуицидальном состоянии, по направлению психиатра попадает к психотерапевту. «Это последняя попытка, — говорит она, — от которой я, однако, ничего не жду». Она просто поддалась уговорам психиатра, к которому испытывает определенное доверие. Эрика разочарована в жизни. Эта проблема существует у нее, начиная с самых первых детских воспоминаний, а так как в последнее время разочарование усиливается, становясь все невыносимее, она чувствует, что силы ее на исходе, а надежда на то, что положение может измениться в лучшую сторону, отсутствует. Ей даже не интересно заниматься этой проблемой дальше.

С того самого времени, как она себя помнит, Эрика страдает от тяжелых страхов: страха оказаться в чем-то виноватой, страха, что у нее что-то не получится, страха не иметь права на существование, страха находиться среди людей. Еще до поступления в школу, когда ей было шесть лет, она долгое время находилась в детском психотерапевтическом стационаре:  ее страхи были столь велики, что она не могла ходить в детский сад. К этому страху перед окружающим миром присоединилась высокая чувствительность к состоянию и потребностям других людей, благодаря которой она почти автоматически развила «рефлекс помогающего». Будучи ребенком, Эрика уже была в услужении у своих родителей и всегда рассматривала как нечто само собой разумеющееся, что она должна делать все для семьи. Когда в двадцатилетнем возрасте это стало для нее невыносимым, она рискнула осуществить попытку бегства и неожиданно для всех вышла замуж за человека, которого едва знала. Но вместо того чтобы увести из среды, которая делала ее больной, брак на самом деле снова вернул ее в лоно родительской семьи. Муж не мог заботиться о содержании семьи, и функцию зарабатывания денег она взяла на себя, вновь начав трудиться в хозяйстве родителей. Она работает там и сегодня. В течение пятидесяти лет она ищет защищенность, семью и любовь. Сейчас она живет в двух семьях — в собственной и той, где выросла, и, несмотря на это, у нее нет чувства защищенности. Ее окружают люди, которые постоянно от нее что-то требуют, и только. Так как чувство ее самоценности нарушено, она не может оказывать сопротивления другим. Глубокий стыл перед тем, чтобы показать свои истинные чувства и желания, заставляет ее внутренне прятаться. Стыд вызывает огромный страх того, что она действует другим на нервы. В целом же она чувствует, что «ее присутствие в этом мире неуместно». Однако она не справляется не только с другими людьми и с окружающим миром, но в столь же малой степени — с самой собой. «Мой самый большой враг— это я сама. В своем перфекционизме я отвергаю любое сочувствие и сострадание».

***

За выходящими на передний план стыдом и страхом скрывается нарушение личности с проблематикой самоценности и неуверенности в себе. В начале терапии самым важным для Эрики было то, чтобы она смогла говорить о своем страхе и имела возможность вступить в диалог с кем-то, кто ее выслушает, кто сможет ее понять, не будет ни в чем упрекать и предъявлять какие-либо требования. Ей нужен был диалог с кем-то, кто защитил бы ее также и от собственных упреков; кто, подобно зеркалу, отразил бы ее самоценность и с пониманием и любовью обратил ее внимание на необходимость заботы и ответственности по отношению к самой себе, поддержав ее первые шаги на этом пути.

Несмотря на теплую атмосферу терапевтических бесед, Эрика вновь и вновь склонялась к суициду, когда внешние обстоятельства давали для этого повод. Позитивный опыт в терапии и облегчение, наступавшее благодаря терапии, создавали сильный контраст с ее реальной жизнью, из-за чего пережитая боль становилась полностью ощутимой. Эрика видела и чувствовала, насколько «бесполезно прожитой» была ее жизнь, и как все могло бы быть иначе, если б ее хоть немного понимали. С этого момента терапия стала казаться ей бессмысленной, потому что страдание из-за нее становилось только сильнее, безвыходность ситуации — еще очевиднее, а сознание потерянной жизни — более явным и беспощадным. Она чувствовала, что еще не до росла до того, чтобы что-либо изменить, и стремилась лишь к покою и спасению от тягот жизни, вновь и вновь планируя самоубийство. В течение многих недель она была близка к тому, чтобы прервать терапию.

Эрике требовались мое полное принятие и поддержка. Мы увеличили частоту терапевтических сеансов, и она согласилась на временный прием антидепрессанта. До сих пор она отказывалась от него, потому что боялась располнеть. Эрика признала, что несоизмеримо и безответственно так мучиться и даже рисковать жизнью только потому, что хочется избежать прибавки нескольких килограммов. Однако для меня в связи с размышлениями о приеме медикаментов речь в большей степени шла о ее решении. Принимать медикамент — это было первое решение в направлении жизни, в направлении надежды, в направлении попытки изменений.

Вот так, маленькими шажками, принимая небольшие решения, мы продвигались вперед. Произошел ее первый разговор с сыном — первый в ее жизни, который выходил за сугубо деловые рамки. Посчитав, что это пойдет ей на пользу, она поехала в отпуск одна — первый раз в жизни, тем самым осмелившись отграничиться от мужа. Постепенно она становилась ценной для самой себя, стала больше оглядываться на себя, на свои чувства и желания, находясь в постоянном диалоге с внешним миром и занимая определенную позицию по отношению к нему. Это принесло Эрике первое облегчение.

Однако подлинное излечение можно будет считать достигнутым лишь тогда, когда Эрика сможет ощутить всю глубину ценности жизни. Когда она сможет почувствовать, что жизнь в своей основе хороша, что в том, что живешь, есть нечто очень ценное, и хотя жизнь переполнена проблемами и пока еще далека от того, чтобы считаться хорошей, она, несмотря ни на что, хороша в сущности, — лишь тогда Эрика сможет прийти к решению в пользу жизни.

Экзистенциальный анализ запрашивает именно эту экзистенциальную решимость, рассматривая человека как того, кто принимает решения и несет ответственность перед самим собой. Благодаря атмосфере терапевтических бесед и тому, что в них обсуждается, Эрика должна узнать и почувствовать, что для нее хорошо — быть здесь, быть в этом мире. При этом ориентирами служат фундаментальные экзистенциальные мотивации, показывающие условия, которые необходимы для осуществления экзистенции. В случае если одно или несколько из этих условий выполнено в недостаточной степени или нарушено, реализованность экзистенции находится под угрозой или утрачивается.

Рассмотрим теперь по отдельности эти четыре фундаментальные условия экзистенции.

Первое условие возникает на основании простого факта, что я пришел в этот мир, родился. Теперь я здесь — что дальше? Могу ли я осилить бытие-в-мире, справиться с ним? Понимаю ли его? Я здесь: «Я не знаю откуда, не знаю куда, и меня удивляет, чего я так радуюсь» — так звучит немецкий стишок XII века. Я есть, я существую — да как же это возможно? Насколько глубокие возникают вопросы, когда я обращаюсь к этому, казалось бы, «само собой разумеющемуся» факту! Стоит только заняться им всерьез, как я начинаю чувствовать, что едва ли в состоянии его осмыслить. Мое бытие предстает передо мной, подобно острову в океане незнания, вплетенное в системы взаимосвязей, которые меня превосходят. Самая разумная и традиционная установка по отношению к непостижимому — удивление. Собственно говоря, я могу только удивляться тому что я вообще есть.

Однако я действительно есть. И это ставит меня перед фундаментальным вопросом: я есть — но могу ля я быть? Могу ли я вообще занять место в мире — при тех условиях, в которые он меня ставит, и тех возможностях, которые у меня есть? Для этого мне необходимы три вещи: пространство, опора и зашита. Достаточно ли у меня пространства, чтобы быть здесь? Что дает моей жизни опору? Чувствую ли я защищенность, принимают ли меня другие люди, есть ли у меня родина, дом? Если у меня этого нет, то возникают беспокойство, неуверенность, страх. Если есть, то я доверяю миру, а также себе и, вероятно, Богу. Сумма подобных опытов доверия составляет фундаментальное доверие — доверие по отношению к тому, что я ощущаю в своей жизни как последнюю опору.

Фундаментальное доверие представляет собой глубинную структуру первого базового условия экзистенции. Его детальное рассмотрение ставит нас перед следующими вопросами: если рухнет все, что у меня есть, все, чему я доверяю — партнерские отношения, работа, здоровье... — какая опора у меня останется? Останется ли у меня еще что-то — «последнее» доверие, «фундаментальное доверие», которое сопровождало бы меня до самой смерти, — или больше не будет уже ничего, и я буду ощущать себя словно падающим в пустоту?

На что опирается в конечном итоге доверие:

- на меня самого?

- на других людей?

- на что-то большее, лежащее в основе всего?

Ощущение, что нас поддерживает нечто всеобъемлющее, мы можем назвать переживанием «основы бытия» - Это первая составляющая фундаментального доверия, ведущая к чувству: «Есть что-то надежное, на что я всегда могу положиться, даже если мне предстоит умереть». При этом не имеет значения, что именно воспринимается как основа бытия — некая идея, мировой порядок, космический закон, Бог, — главное, что человек дает свое согласие на нее положиться. Так, если человека поддерживает идея о том, что душа не умирает после смерти, эта идея и будет для него основой бытия. Было бы его согласие на это. Согласие — вторая составляющая фундаментального доверия. Мы принимаем бытие как целое, ибо испытываем свою принадлежность к нему и, что бы ни произошло, чувствуем: «Этот мир хорошо держит меня, я в "надежных руках"».

Опыт переживания основы бытия ведет к позиции спокойствия и служит предпосылкой для развития фундаментального доверия. Этот глубочайший онтологический опыт дает опору и позволяет сказать «Да» бытию-в-мире и его условиям — внутренне согласиться с тем, что есть. Я могу принять это как данное, а то, что является тяжелым, в конечном итоге могу выдержать.

Основа бытия подобна почве, в которую уходят корни дерева (этот образ восходит к Хайдеггеру [1979]). Мы не можем объять основу бытия — мы можем только вновь и вновь соотноситься с ней, припадать к ней и, подобно корням дерева, вбирать из ее глубины питательные вещества, чтобы нести их наверх, в «просвет бытия».

Основа бытия — психически постижимый феномен, к которому можно приблизиться посредством переживания, философской рефлексии или теологически-религиозного описания. Этот феномен играет важную роль в переживании веры.

Если у человека в мире есть пространство, в нем начинает течь жизнь. Однако недостаточно просто быть в мире, нужно, чтобы это бытие было хорошим. Мое бытие — нечто большее, чем сухой факт. Я не робот. Мое бытие пронизано переживаниями, выстрадано мной. Быть живым — означает плакать и смеяться, радоваться и горевать, проходить через приятное и неприятное, испытывать везение и неудачи, сталкиваться с ценным и с тем, что не имеет никакой ценности. Насколько сильной может быть наша радость, настолько же глубоким будет и страдание. Амплитуда эмоциональности одинакова в обоих направлениях, и не существует какой-либо предварительной «договоренности» о том, согласны ли мы с тем, что жизнь такова, и с теми страданиями, которые выпадают на нашу долю.

Таким образом, бытие ставит нас перед фундаментальным вопросом жизни: я живу — но нравится ли мне жить? Хорошо ли это — быть здесь? Не только нагрузки и страдания отнимают у нас радость существования. Нередко из-за рутины будней, невнимательного отношения к тому, как ты живешь, все вдруг становится скудным и пресным. Для того чтобы нам нравилось жить, вновь нужны три предпосылки: близость, время и отношения. Могу ли я устанавливать и поддерживать близость со всем, что меня окружает, — вещами, растениями, животными, людьми? Могу ли позволить другому человеку эмоционально приблизиться ко мне? Чему я уделяю время? Выделять время для кого-либо или чего-либо означает отдавать этому часть своей жизни. Есть ли у меня отношения, на которые я не жалею времени и находясь в которых чувствую близость? Если у меня отсутствуют близость, время и отношения, то возникает тоска, затем холодность, наконец, депрессия. Если же все это есть, я ощущаю движение вместе с миром, ощущаю глубину жизни. Опыт такого рода образует фундаментальную ценность моего бытия в мире, глубочайшее чувство ценности жизни. Это фоновое чувство фундаментальной ценности качественно окрашивает все эмоции и аффекты и представляет собой основу для любого переживания ценности.

Давайте же обратимся к нашей собственной жизни и рассмотрим глубинную структуру второго базового условия экзистенции.

Я сделан не из камня, а из плоти и крови, и поэтому могу чувствовать — то есть я переживаю свое бытие с болью и страданием, радостью и удовольствием. Благодаря тому, что я открываюсь, обращаюсь к тому, что есть в моем мире, и позволяю себя эмоционально затронуть, моя жизнь становится особенно интенсивной, плотной. И в этой затронутости я, конечно, сталкиваюсь и с тем, что наполнено печалью, неприятно и даже мучительно.

В глубине этого обращения речь идет о последней и самой глубокой затронутости — в повседневной жизни она проживается в любви, в музыке, в чувствах и отношениях — это затронутость жизнью в целом. Если я чувствую, как мое сердце бьется и как оно иногда горит от боли, если я вижу, что я есть, и если взгляну на свою жизнь и «дотронусь» до нее эмоционально, то окажусь перед фундаментальным вопросом: «Как я, глубоко лично, отношусь к тому, что я есть, что я живу?»

Как ощущается мной эта жизнь в мои 30, 40, 60, 70 лет — со всем тем, что было до этого, и с тем, что ждет впереди, со всеми обидами, страданиями, болью, радостью, удовольствиями?

Речь идет о том, чтобы внутренне открыться для глубоко личного отношения к собственной жизни и открыто и непредвзято встретить то, что при этом возникает. Единственное, что мы делаем в такую минуту, — «вслушиваемся» и пытаемся «вчувствоваться» в себя (то есть упражняемся в феноменологической открытости по отношению к самому себе). Важно услышать, какой ответ приходит из собственной глубины, когда в тишине и покое спрашиваешь себя:

- Я есть — однако как я переживаю то, что я есть?

- Что это такое для меня — жить?

В этих вопросах слышится также:

- Какой была моя жизнь?

- Что она приносила мне?

Внутренний опыт, который мы при этом получаем, призывает нас принять решение: хочу ли я пойти на риск и вкусить этой жизни? Останусь ли я стоять на берегу жизни, наблюдая, как она протекает мимо, или же я намерен рискнуть и полностью «окунуться» в нее, пролюбить ее и прострадать? Решаюсь ли я на то, чтобы «в горе и в радости» прожить с ней в браке?

И могу ли я сказать: «Да, это хорошо, что я живу. Хорошо для меня и хорошо для других»?

В самой глубине души у меня есть интуитивное чувство: жизнь ценна сама по себе. Подобно тому как глубина бытия привела нас к основе бытия, здесь мы приходим к фундаментальной ценности, основополагающей ценности, которая находит отражение в каждом опыте, так или иначе связанном с переживанием хорошего или плохого.

И снова мы узнаем нечто, что нас превосходит. Мы узнаем, что ценность жизни не от нас зависит и не нами сотворена, а приходит к нам. Мы переживаем ее со смирением и благодарностью и с удивлением обнаруживаем ее в страдании.

Такой опыт может заложить очень глубокое и внимательное отношение к жизни, которое, вероятно, уже представляет собой некий вид веры. Вот как это сформулировал один из участников экзистенциально-аналитической группы самопознания: «Тема "фундаментальной ценности" потрясла меня. Но я могу выдержать это потрясение. Это опыт, против него нельзя бороться, потрясение огромно, но жизнь еще более огромна. Это делает меня "покорным". Я узнал, что жизнь больше, чем я. Я не могу выдерживать потрясения, а жизнь их выдерживает. Мне больше не нужно сопротивляться. Это чувство фундаментальной ценности жизни — оно не поддается контролю, оно просто есть, его нужно лишь допустить к себе.

У меня возникло чувство огромного уважения к жизни, чувство, которого раньше не было».

Наполненный чувствами поток жизни во мне прекрасен, но его недостаточно для экзистенции. При всей связанности с жизнью и с людьми я ощущаю себя другим, непохожим на остальных. Моя духовная сущность неповторима, поэтому и мое Я — это индивидуальность которая отграничивается от всех других индивидуальностей. Как Person я узнаю, что я предоставлен самому себе, что я сам должен справляться со своим бытием, что я, в принципе, один и могу быть одинок. Однако рядом находятся тысячи Других, огромное количество другого, и все они тоже неповторимы. Я вижу вокруг многообразие уникального и ни с чем не сравнимого и испытываю уважение к этой полноте и непохожести.

Среди этого мира я обнаруживаю самого себя. Я дан себе самому, и это ставит меня перед фундаментальным вопросом персонального бытия: я это я, но имею ли я право быть собой? Есть ли у меня право быть таким, какой я есть, и вести себя таким образом, как я себя веду? Это — уровень поисков идентичности, нахождения себя и, кроме того, уровень этики. Для того чтобы справиться с этими вопросами, необходимы три условия: уважительное внимание, справедливое отношение и признание ценности.

Кто, собственно, меня замечает, обращает на меня внимание, относится ко мне с уважением? За что меня можно уважать, а за что — порицать? За что я сам могу себя ценить? Могу ли я оправдать перед собой собственное решение или желание? Имею ли я вообще право на что-то Собственное? Могу ли я отвечать за свое поведение и в глубине души чувствовать, что все сделано правильно? Если ответы на эти вопросы отрицательны, возникает одиночество, человек прячется за стеной стыда, у него развиваются истерические реакции. Если ответы положительны, то человек находит самого себя, обретает аутентичность и самоуважение. Сумма опытов такого рода образует его самоценность и открывает доступ к бытию Person, глубочайшую ценность его Я.

На глубине третьего базового условия экзистенции человек стоит перед самим собой как перед непостижимостью: что такое мое Я, где это Я находится?

К основе своего Я мы приближаемся, когда, оставшись наедине, вслушиваемся в себя, замечая при этом, что нечто внутри нас вновь и вновь «просит слова», что-то хочет нам сказать, на что-то указывает, вызывает в нас те или иные чувства и нас же в нас самих удивляет. Нечто, что мы можем обозначить как «это» («оно»), говорит во мне, поднимаясь, как из источника, — говорит мне и обо мне[50].

Итак, если во мне существует такой «источник», то возникает вопрос: как мое Я обходится с тем, что говорит из персональной глубины?

Быть Person, по сути, означает встречать себя, идти навстречу себе как тому, кому доверяешь.

«Встречать себя» — значит быть готовым к тому, что во мне говорит. Парадоксальным образом оно воспринимается не как нечто чуждое, но как «относящееся ко мне», как «мое». Но я также понимаю, что управлять этим я не могу, и даже не уверен, что это говорю Я. То, что я чувствую, так это подлинность этого, а также то, что идет оно из очень большой глубины, превосходящей мое Я и мое сознание.

«Доверять самому себе» означает следующее: персональное во мне — «то, что говорит из непостижимой глубины», динамичное, раскрывающееся, — отдано в руки моему Я, которое определяется, занимает позицию, принимает решения и действует. Во мне есть кто-то, кто отвечает за меня, — это Я сам! Я являюсь для себя реальностью, я дан себе — и несу за эту реальность ответственность.

Это доверие к себе проявляется в том, что я обхожусь с собой (со своей персональностью) столь бережно, как если бы нес на руках маленького ребенка. Образ взрослого, несущего на руках дитя, — это точное выражение сущности того, как человек мог бы обращаться со своим единственным и неповторимым бытием. Я несу свое бытие на руках, и каждый человек несет свое. Я изначально дан самому себе таким, какой я есть, и с годами я все больше доверяю себе, своей персональности. Я одновременно и этот ребенок, и тот, кто призван о нем заботиться. Так как я сам себе дан и сам собой распоряжаюсь, я и ответственен за себя. И потому я обязан бережно обходиться с собой и относиться к себе всерьез.

Мое Я — это, по сути, и есть то, что способно открываться для встречи с собой и с миром. Я раскрывает объятия всему, что приходит из внешнего мира и что возникает в его сердцевине, идет из него самого: словам, которые говорит мне другой человек, и собственному всхлипу, и слезам, и смеху, и самой своей жизни с ее тайной, и самому себе, каков я есть настоящий.

«Место» этой встречи никогда не будет публичным, оно интимно. Защищая интимное, человек охраняет сокровенное — Person. И тогда персональное в нем может говорить и человек может слышать голос своей духовной сущности. Быть Person означает в своей основе быть постоянно одариваемым самим собой.

Через внутренний диалог — встречу с самим собой — мы можем подойти к пониманию аутентичности: там, где я открыто себя встречаю, я переживаю момент зарождения аутентичности. Аутентичность личности — это установка открытости по отношению к самому себе и честная встреча Собственного, «так как это во мне есть». Если я даю себе быть таковым и живу в соответствии с внутренним (а вовне отдаю то, за что готов отвечать), тогда я аутентичен. Предпосылка аутентичности — уважение к себе, благодаря которому человек не манипулирует собой, а позволяет «этому» говорить в себе и может свободно быть перед самим собой. Если я отношусь к себе подобным образом, то проживаю бытие Person. В противном случае меня как Person нет, я покинул самого себя, оставил в беде, и рядом со мной нет никого. И тогда человек не может оставаться один, потому что одиночество невозможно вынести, если отсутствуют внутренние отношения с самим собой. Тот, кто не может быть один, истинно одинок — он ушел от себя или себя не находит. С нашей точки зрения, терапия в этом случае состоит в том, чтобы научиться внутреннему разговору, установить персональные отношения с самим собой, на основании которых отношения с внешним миром также могут стать персональными.

Итак, в этом экзистенциальном измерении мы вновь обнаруживаем себя перед тайной, перед непостижимым, с которым тем не менее находимся в интимнейшем контакте. Кажется, ничто другое не может быть для нас более близким, чем то, что течет из самой глубины нас (а это идентичность, наше ЯЛ Оно постоянно проявляется в нас и вместе с тем неизменно ускользает от нашей власти. В формулировке Ясперса: «Мы оказались в мире не благодаря самим себе... наша свобода также существует не благодаря нам самим, но нам дарована... Откуда? Очевидно, не из мира» (1984, S. 48).

Если у меня есть силы и возможности быть здесь, если мне нравится жизнь и я способен найти в ней себя, то для исполнения экзистенции не хватает четвертого фундаментального условия: я должен распознать, о чем в моей жизни должна идти речь. Недостаточно просто быть здесь и найти в жизни себя: каждый человек старается раскрыться и воплотиться в чем-то, его превосходящем. Выйти за пределы себя, трансцендировать — вот изначальное устремление людей. Иначе они чувствуют свою бесплодность: как если бы человек жил в доме, в который никто не приходит в гости.

Жизнь не вечна, она проходит, и этот факт ставит нас перед вопросом смысла: я есть — ради чего? Чтобы ответить на этот вопрос, снова необходимы три вещи: поле деятельности, структурная взаимосвязь и ценность, которая должна быть воплощена в будущем. Есть ли область активности, где я нужен, где могу быть продуктивным? Ощущаю ли я себя принадлежащим к некой большей системе взаимосвязей, которая придает моей жизни структуру и ориентацию? Есть ли что-то ценное, что еще должно произойти в моей жизни в будущем? если у меня ничего этого нет, то возникает пустота, фрустрация, даже отчаяние, и вслед за ними — зависимое поведение. Если же я знаю, что все это у меня есть, то я способен к действию и самоотдаче. Сумма подобных опытов составляет экзистенциальный смысл жизни человека.

И все-таки недостаточно просто находиться в каком-либо поле деятельности, знать, что ты включен в систему взаимосвязей, и ориентироваться на что-то ценное, что должно быть воплощено в будущем. Нужна еще феноменологическая установка, экзистенциальный подход к своему бытию. Это установка открытости по отношению к миру, которая позволяет мне слышать запрос ситуации (Frankl, 1987). «Чего хочет от меня этот час, на что я должен дать ответ? То есть речь идет не только о том, чего я могу ожидать от жизни, но в равной степени и о том (в соответствии с диалогической основой экзистенции), чего жизнь хочет от меня, что я могу и должен сделать сегодня, сейчас для других людей, а также для себя. Моя задача — в этой установке открытости привести себя в согласие с ситуацией, проверить, хорошо ли то, что я делаю, для других, для меня самого, для будущего, для мира, в котором я нахожусь. Если я так действую в ситуации, то это приводит к осуществлению моей экзистенции».

Виктор Франкл (1987, S. 315) называл смысл «возможностью, прочитываемой между строк действительности». Говоря другими словами, я бы определил смысл как «самую ценную возможность ситуации». Таким образом, экзистенциальный смысл — это то, что здесь и сейчас, исходя из реальности фактов, является для меня возможным. Может быть, это то, что мне необходимо сделать, или то, что хочется сделать, — и это самая ценная и интересная из имеющихся сейчас альтернатив в пользу которой я принимаю решение. Мое чутье успешно сокращает это мыслимое многообразие возможностей, и я могу проживать ситуацию выбора.

Помимо экзистенциального смысла, обращенного лично ко мне, существует онтологический смысл - смысл существования мира, меня, других людей, то есть того целого, в котором есть также и я. Но этот смысл зависит не от меня. Вероятно, его имел в виду Создатель. Это философский и религиозный смысл, который я могу открыть для себя в вере (о различиях экзистенциального и онтологического смысла см. Längle, 1994а).

Таким образом, и в этом четвертом измерении, связанном с будущим, мы вновь сталкиваемся с Объемлющим, с таинством, с верой. В поисках онтологического смысла невозможно обойтись без духовного измерения — наше интуитивное чутье призывает нас к познанию чего-то большего, превосходящего нас, и в конечном счете к религиозным формулировкам и определениям.

Здесь уместно вспомнить историю о строительстве собора в Шартре (Франкл также упоминал ее в своей книге о смысле), которая точно описывает значение онтологического смысла для понимания жизни (см. Лэнгле, 2003).

***

Это было в то время, когда в Шартре строили собор. Путник шел по дороге и увидел сидящего на обочине мужчину, обтесывающего камни. С удивлением он спросил того, что это он здесь делает. «Разве ты не видишь? Я обтесываю камни!» Ничего не поняв, путник отправился дальше. Миновав следующий поворот дороги, он увидел другого мужчину, который точно так же сидел у дороги и обтесывал камни. Снова он остановился и спросил, что тот делает. «Я делаю фундаментные блоки, незнакомец», — ответил тот. Покачав головой, путник пошел дальше. После того как, пройдя еще немного, он опять увидел человека, который сидел в пыли и точно так же, как двое других, в поту обтесывал камни, он решительно подошел к нему и спросил: «Ты тоже делаешь фундаментные блоки?» Мужчина поднял глаза, стер со лба пот и сказал: «Нет, незнакомец. Разве ты не ВИДИШЬ? Я строю собор».

В заключение обратимся непосредственно к проблеме того, как в экзистенциальном анализе понимается «духовность» (Spiritualität). Употребляя этот термин, мы имеем в виду соотнесенность с неким более высоким измерением бытия. Многие люди, не принадлежащие ни к одной из религиозных конфессий, тем не менее заботятся о том, чтобы в их жизни была духовность, и называют себя «духовными»: они верят в существование чего-то большего.

В связи с этим следует подчеркнуть, что в экзистенциальном анализе духовное измерение не имеет религиозных коннотаций.

Предшествующий текст позволяет сформулировать два обобщения:

1. Антропологическое определение: человек как духовное существо. В своей сущности человек как Person является духовным, то есть превосходящим свою физическую и психическую природу. Он активен в восприятии, в своих решениях, в определении своей позиции, в ответственности и последующих действиях. О такого рода проявлениях можно говорить как о «духовных» в смысле их противопоставления «материальному», но не в церковном понимании, как об «одухотворенности Святым духом».

2. Экзистенциальное определение: духовность как основа экзистенции. То, каким будет отношение человека с его жизнью и с миром, то, как он обойдется с ними определяется его способностью к их духовному постижению. Предпосылкой этой способности служит особое состояние «феноменологической открытости», благодаря которой становится возможным прорыв к самой основе данностей бытия, к их сути. По отношению к этой воспринятой феноменологически «ноэме» человек вырабатывает определенную позицию, согласовывая ее со своей сущностью. В этом уже проявляется его духовность.

Человеческую реальность, однако, отличает то, что на такое глубинное видение постоянно наслаиваются повседневные дела, нас постоянно отвлекает что-то, в чем с легкостью можно затеряться. Неудивительно, что как само феноменологическое восприятие, так и формирование позиции чаше всего человеком не осознаются. Тем не менее на основании этих духовных процессов у него возникают чувства и настроения, и он принимает решения.

Таким образом, в экзистенциальном анализе духовность понимается как переживаемая человеком открытость по отношению к превосходящей его самого и его экзистенцию (по всем четырем фундаментальным условиям) величине, открытость к «несущему слою», который он может ощущать как праоснову персонального бытия и который дает чувство предельной защищенности. Когда эти взаимосвязи им осознаются, человек чувствует принадлежность к ним и обретает в них свои основы.

Духовность осуществляется в триединстве духа, опыта и жизни, что можно выразить в единой фразе как познание духа в опыте жизни.

Понимаемая подобным образом духовность служит фундаментальным опытом для любой религиозности. Не основанная на этом религиозность — всего лишь пустые слова, она лишена плоти и крови. Забота о душе не может и не должна идти против духовности либо осуществляться без нее, иначе она минует человеческую сущность. Забота о душе лишь тогда истинно заслуживает своего названия, когда она печется о раскрытии духовных взаимосвязей, данных нам в переживаниях и опыте жизни.

Вере, взращенной в опыте, в сравнении с прямой трансляцией религиозности (через учебное заведение, церковь, Библию), никогда не уделялось достаточного внимания, не говоря уже о том, что зачастую такая вера вообще обесценивалась, подобно тому как обесценивался брак католического священника на фоне святости принятого им сана. С экзистенциальной точки зрения брак и сан равноценны: у религиозности, транслируемой напрямую, нет преимуществ перед опытом веры, полученным в жизни. Здесь речь идет о двух путях, которые дополняют друг друга, друг друга предполагают, необходимы друг другу и потому составляют одно целое.

В то же время возникшая на основе опыта и самостоятельно постигаемая духовность не имеет ничего общего с понятием спасения в религиозном смысле, хотя те элементы веры, которые человек сам может обнаружить и пережить, и являются основой любой религиозности.

Религия, располагая знанием иного рода через божественное послание, в состоянии интерпретировать, толковать пережитое, включать его в более крупную систему взаимосвязей, о которой человек сам по себе не может знать. На этом основано обещание спасения, которое может произойти с человеком лишь как некая милость, дарующая ему возможность надеяться вопреки ощущению всей безнадежности существования.

В заключение мы можем сказать, что осуществление экзистенции основывается на духовности, ибо как Person человек осуществляет свою экзистенцию в открытости по отношению к всеохватывающему большему, от которого никогда невозможно закрыться до конца[51].

В этой диалогической соотнесенности с иным, но также и с самим собой (что в глубине неразделимо) вера возникает как неизбежная «экзистенциальная» вера — еще до ее религиозного воплощения.

Эта «экзистенциальная вера» дает человеку глубокий опыт обретения последнего убежища. И, более того, повторим — доверия к последней опоре, безусловной, безоговорочной ценности жизни, непостижимой глубины Person и высшей бескорыстной справедливости. И наконец, мы обнаруживаем себя вновь и вновь в системе всеохватывающих взаимосвязей, в которой в течение всей нашей жизни мы, совершая любое действие и выражая нашу волю, старались найти смысл.

Eckert J. (1996): Schulenübergreifende Aspekte der Pschycho-therapie. In: Reimer Ch., Eckert J., Hauzinger M., Wilke E. Psychotherapie. Ein Lehrbuch für Arzte und Psychologen. Berlin: Springer, 324-339.

Eckert J., Hauzinger M., Reimer Ch., Wilke E. (1996): Grenzen der Psychotherapie. In: Reimer Ch., Eckert J., Hauzinger M., Wilke E. Psychotherapie. Ein Lehrbuch für Ärzte und Psychologen. Berlin: Springer, 525-535.

Espinosa N. (1998): Zur Aufgabe der Logotherapie und Existenz-analyse im nachmetaphysischen Zeitalter. In: Existenz-analyse 15, 3, 4-12.

Frank J. D. (1981); Die Heiler. Wirkweisen psychotherapeutischer Beeinflussung: Vom Schamanismus bis zu den modernen Therapien. Stuttgart: Klett-Cotta.

Frankl V. (1959): Grundriß der Existenzanalyse und Logo¬therapie. In: Frankl V., Gebsattel V., Schultz ). H. (Hrsg.): Handbuch der Neurosenlehre und Psychotherapie. München, Wien: Urban & Schwarzenberg, Bd. Ill, 663-736.

Frankl V. (1984): Der leidende Mensch. Anthropoiogische Grundlagen der Psychotherapie. Bern: Huber.

Frankl V. (1987): Ärztliche Seelsorge. Grundlagen der Logo¬therapie und Existenzanalyse. Frankfurt: Fischer.

GarfieldS. L., Bergin A. E. (Eds.)(1986): Handbook of psycho¬therapy and behavior change. New York: Wiley.

Grawe K., Donati R., Bernauer F. (1994): Psychotherapie im Wandel. Von der Konfession zur Profession. Göttingen: Hogrefe.

Grawe К. (1995): Grundriß einer allgemeinen Psychotherapi Psychotherapeut 40, 130-145

Heidegger M. (1979) Sein und Zeit. Tübingen: Niemeyer

Jaspers K. (1952): Vernunft und Widervernunft in unserer Zeit München: Piper.

Jaspers K. (1956): Philosophie. 3 Bande. Berlin: Springer, 3 Aufl.

Jaspers K. (1965): Wahrheit und Leben. Ausgewählte Schriften Berlin: Deutsche Buch-Gemeinschaft.

Jaspers K. (1974): Existenzphilosophie. Berlin: de Gruyter.

Jaspers K. (1984): Chiffren der Transzendenz. München: Piper

Jaspers K. (1986): Einfuhrung in die Philosophie. München: Piper.

Kriz J. (2001): Grundkonzepte der Psychotherapie. Weinheim: Beltz, 5°.

Lang H. (1990) (Hrsg.): Wirkfaktoren in der Psychotherapie. Berlin: Springer.

Längle A. (1992a): Was bewegt den Menschen? Die existentielle Motivation der Person. Vortrag bei Jahres-tagung der GLE in Zug/Schweiz.4Publiziert unter dem Titel: Die existentielle Motivation der Person. In: Existenzanalyse 16 (1999), 3, 18-29.

Längle A. (1992b): Ist Kultur machbar? Die Bedürfnisse des heutigen Menschen und die Erwachsenenbildung. In: Kongreßband «Kulturträger im Dorf», Bozen: Auton. Provinz, Assessorat für Unterricht und Kultur, 65-73.

Längle A. (1994a): Sinn-Glaube oder Sinn-Gespür? Zur Differenzierung von ontologischem und existentiellem Sinn in der Logotherapie. In: Bulletin der GLE 11,2, 15-20.

Längle A. (1994b): Lebenskultur-Kulturerleben. Die Kunst, Bewegendem zu begegnen. In: Bulletin der GLE 11,1, 3-8.

Längle A. (1995): Ontologischer und existentieller Sinn- eine weitere Stellungnahme. In: Existenzanalyse 12, 1, 18-21.

Längle A. (1996): Der Mensch auf der Suche nach Halt. Existenzanalyse der Angst. In: Existenzanalyse 13, 2, 4-12.

Längle A. (1997a): Das Ja zum Leben finden. Existenzanalyse und Logotherapie in der Suchtkrankenhilfe. In: Längle A., Probst Ch. (Hrsg.) (1997): Süchtig sein. Entstehung, Formen und Behandlung von Abhängigkeiten. Wien: Facultas, 13-33.

Längle A. (1997b): Modell einer existenzanalytischen Gruppentherapie fur die Suchtbehandlung. In: Längle A., Probst Ch. (Hrsg.) (1997): Süchtig sein. Entstehung, Formen und Behandlung von Abhängigkeiten. Wien: Facultas, 149-169.

Längle A. (1997c): Burnout- Existentielle Bedeutung und Möglichkeiten der Prävention. In: Existenzanalyse 14, 2, 11-19.

Längle A. (1998a): Viktor Frankl. Ein Porträt. München: Piper.

Längle A. (1998b): Lebenssinn und Psychofrust- zur existen-tiellen Indikation von Psychotherapie. In: Riedel L. (Hrsg.) Sinn und Unsinn der Psychotherapie. Basel: Mandala, 105-124.

Längle A. (1998c): Verständnis und Therapie der Psycho-dynamik in der Existenzanalyse. In: Existenzanalyse 15, 1, 16-27.

Längle A. (1998d): Ursachen und Ausbildungsformen von Aggression im Lichte der Existenzanalyse. In: Existenzana¬lyse 15, 2, 4-12.

Längle A. (2000) (Hrsg.): Praxis der Personalen Existenzanalyse. Wien: Facultas.

Längle A. (2001): Die Grundmotivationen menschlicher Existenz als Wirkstruktur existenzanalytischer Psychotherapie. In: Zeiringer H. (Hrsg.): Klinische Psychotherapie II. Wien: Springer (in Vorbereitung).

Strotzka H. (1984); Psychotherapie und Tiefenpsychologie. Ein Kurzlehrbuch. Wien: Springer, 2°.

Stumm G., Wirth B. (Hrsg.) (1994): Psychotherapie. Schulen und Methoden. Wien: Falter, 2°.

Stumm G. (2000): Psychotherapie. In: Stumm C, Pritz A. (Hrsg.) Wörterbuch der Psychotherapie. Wien: Springer, 569-570.