Думать — это, бесспорно, решать задачи. Задачи любые, но исходно все они — задачи выживания, поскольку разум — это орудие, обеспечивающее нам возможность выжить на Земле. Выжить телесно, как кажется.

Но при внимательном отношении к этому вопросу, с очевидностью понимаешь: выживаем мы как души. Воплощенные в тела, но все же души. Это душа нуждается в теле для решения какой-то своей большой задачи, ради которой пришла. Именно поэтому мы иногда жертвуем своими телами и жизнями, если дальнейшая жизнь пойдет не по душе.

Разум обеспечивает душе возможность решить эту ее большую задачу, которую мазыки, чьи понятия я буду использовать и в этой работе, называли Скумой. Для решения ее душе воплощенной необходимо тело, и потому разум в первую очередь занимается обеспечением телесного выживания. Что и застит видение.

Но все же за этим большее. И большее это всегда есть задача.

Задачи эти не похожи на школьные, поэтому их решают не математически. Их решают совсем другими способами. Вот с их описания и надо начать рассказ о самых общих понятиях Науки думать.

Самые общие понятия о Науке думать рождаются для меня из короткого отрывка, который я поместил в одной из заключительных глав «Введения в науку думать»:

«Думать — это представлять себя в тех условиях, в которых тебе предстоит решить жизненную задачу.

Если развернуть это до шагов думания или частей разума, то надо иметь несколько видов образов:

— образ мечты или того, что ты хочешь достичь;

— образ мира. В данном случае суженный, поскольку для решения задачи достаточно иметь образ условий задачи;

— образ себя, чтобы можно было его в этом образе задачи поводить;

— образ действия. Точнее, множество образов действия, из которых и нужно выбрать лучший;

— и образы возможных последствий, чтобы можно было вынести суждение о том, как же решать эту задачу, и тем завершить думание и перейти к действию».

От этого образа можно двигаться к более точному и утонченному пониманию. Для этого надо задаться вопросами. Вопросы эти, на мой взгляд, довольно естественно рождаются, когда читаешь сказанное выше. Их немало.

Например: думать — это представлять. Что такое представлять и что такое представление? Как оно связано с воображением, и что такое воображение? Что такое образы, в частности, образы мира и образы действия? Что такое мечта? Что такое действие?

Как думание связано с мышлением и как оно связано с вниманием? Является ли рассуждение составной частью думания, или же оно — его особый вид?

И многие, многие другие.

Предугадывать их заранее было бы напрасным трудом. Поэтому я пойду прямо от начала, пытаясь удерживать строгое рассуждение. Оно само родит все необходимые вопросы, которые и составят путь, а значит, и способ решения моей задачи. Возможно, из этого родится кусочек Науки думать.

В своем утверждении, что мы думаем, представляя ту задачу, которую хотим решить, как кусочек мира, его образ, в котором водим образ себя, проигрывая все возможные последствия, по которым и делаем выбор лучшего образа действия, я основываюсь исключительно на самонаблюдении. Никаких авторитетов или предшественников, говоривших то же самое, я не нашел.

Конечно, само понимание, что мы используем некие модели или образы себя, мира, возможных последствий и тому подобного, давно существует и в психологии, и в философии. Но почему-то никто не связал это с разумом и не сделал определением того, как разум думает. Наверное, это было очевидностью, которую просто не посчитали нужным назвать. Или не догадались — так это очевидно.

Очевидно не значит истинно.

Я вполне могу ошибаться. И я определенно ошибусь, если ограничусь этим определением, хотя бы потому, что живой русский язык подсказывает и другие составляющие думания. К примеру, для меня естественно прозвучит предложение:

— Давайте подумаем: если это так, то…

Силлогизм «если—то», как кажется, относит подобные высказывания к логике. Но это только для испорченного академическим образованием ума. В действительности мы имеем просто пример рассуждения. Следовательно, рассуждение является частью думания. А значит, скорее всего, и рассудок является частью разума, одним из его устройств для работы с особым видом образов.

Вот это надо отметить: рассудок не может работать ни с чем другим, кроме образов, как и разум, просто потому, что ничего иного в сознании не существует. Его содержания — это образы и только образы. А разум и рассудок — это имена для устройства сознания.

Правда у самого сознания еще могут быть состояния. Но они у него, а не в нем. И с ними тоже можно работать, причем разумно вызывая или меняя. Но разум тут становится лишь орудием управления выбором, а не изменением состояний. Состояния меняет не разум, он лишь используется и в этой работе. Но об этом особо и не в этой книге.

Итак, что важно: разум думает представляя и рассуждая. Это очевидно. Но в чем разница? В качестве образов, которые используются. Если бы можно было говорить на языке, используемом логикой и современной наукой, можно было бы сказать, что образы разума — формальные. Это бредовое высказывание, масло масляное, поскольку формы — это и есть образы на латыни. Но сейчас это не важно, важно бытовое значение слова «формальный». Формальный — это как-то отделенный от жизни, высушенный до безжизненности в отличие от образов представлений.

Пока этим и ограничусь: разум, думая, может использовать образы разного вида. Это тоже бред, поскольку переводящиеся русским словом «образ» греческие идея или эйдос имеют другим переводом именно вид. Образ — это то, что видится. Поэтому лучше будет сказать, что разум может использовать в своей работе образы разного качества.

Но тогда становится неправомерно противопоставлять эти образы друг другу как образы разума и рассудка. Если разум использует рассудок, то рассудок не равнозначен разуму, а есть лишь одно из его орудий или частей, приспособленное для использования только определенных образов. Пока можно условно обозначить их как рассудочные. Это абсолютно точное и столь же пустое наименование, поскольку поспорить с ним нельзя, но оно и ничего не раскрывает в природе этих образов. Но пусть у них будет не имя, но хотя бы знак имени, по которому мы их будем различать.

Но если для думания рассудочными образами, для их использования и обработки, разум создает или имеет устройство, которое народ назвал рассудком, то и использование образов представлений не может идти всем разумом, а должно идти той его частью или тем устройством, что использует для думания образы представлений.

Как может быть названа эта часть разума?

Если опять же идти по самым прямым соответствиям, то думать представляя должно Представление как часть разума или его способность. Это бесспорно, но как-то сомнительно. Сомневается в этом мое языковое чутье, которое не помнит такого использования слова «представление» в живом русском языке. Для меня этой способностью скорее было бы воображение. Вот оно определенно есть и столь же определенно является способностью. Не ясно только, чего.

Ни психология, ни философия не связывают воображение с разумом. Но они не авторитет, поскольку вообще ничего с разумом не связывают. Они его просто не знают или знают хуже, чем обычные люди.

Поэтому остается лишь проверять и исследовать.

Но пока я склонен сделать допущение, что Представление вполне может быть способностью разума, поскольку мы всегда представляем себе нечто. И это бесспорно. И представляем мы это вроде как в воображении. И все бы хорошо, да вот беда, у воображения в таком случае появляются образы двух разных качеств. А именно те, что мы используем в представлениях, и те, которые рождаются, когда мы творим нечто новое, создавая воображаемые вещи.

Иными словами, есть ощущение, что воображение либо двойственно, либо ему по сходству приписали и то, что принадлежит другой способности. Мазыки, которых я считаю гораздо более знающими, чем современных психологов и философов, разделяли Представление и Воображение, считая их разными способностями. И я пойду вслед за ними.

И заявлю: думать можно представляя, рассуждая и воображая.

Но если попытаться выйти к неким основам, пройдя за эти способности, то обобщенно можно сказать: разум думает, решая задачи с помощью представления, рассуждения и воображения.

Конечно, это не научные задачи — математические или физические — хотя они тоже могут решаться разумом. Это всё задачи выживания или жизненные задачи. Но в них тоже есть нечто общее.

Мы решаем задачи, чтобы получить ответы на свои вопросы.

Это не слишком строгое рассуждение. Совершенно строгим было бы: мы решаем задачу, чтобы обрести решение. Решение не есть ответ, но может быть так названо. Точнее, иногда ответы бывают и решениями. Иногда — нет.

Но мы привыкаем, особенно в школе, что у задач есть ответы, и в них можно подглядеть вместо того, чтобы решать задачу. И у нас складывается убеждение, что можно решать задачи, задавая вопросы и получая ответы. Верно ли оно? Я пока не знаю. Надо исследовать.

Разум наверняка может что-то еще, но я пока не в силах говорить об этом определенно. И поэтому последовательно пойду по тем шагам, что наметились, пытаясь понять, как же работают эти устройства разума и что они представляют из себя как способности.

То, что вопросы ведут к обретению знаний, — это глубокое научное убеждение. Отсюда рождался научный фольклор о почемучках и журналах «Хочу всё знать», колющих орешек знания.

Охота за знаниями, а не за решениями, — похоже, сильная ловушка, поскольку со времен Аристотеля наука живет именно поиском знаний.

Собственно говоря, она и создавалась как орудие обретения знаний, поэтому к ней претензий нет. Наука — узконаправленное орудие, предназначенное добывать, а когда добыть негде, то и создавать товар по имени знания. Поэтому наука разрабатывала способы добывания знаний и не занималась тем, как думать, оставляя это бытовому разуму.

Вопрос как способ добычи знания оказывается основным орудием науки в ее широкой части, охватывающей человечество почти поголовно. Лишь там, где находится ее передовой фронт и идут исследования, ученым приходится думать. Всё остальное пространство этого искусства не предполагает, просто потому, что есть предписание: прежде чем думать самому, нужно обрести на это право. А право дается вместе с эрудицией, то есть с достаточным и проверенным товарищами объемом знаний.

Поэтому во всей огромной пирамиде науки, почти до самого исследовательского острия, люди решают свои задачи, спрашивая, как их надо решать. Пирамида же эта сама вырастает из еще более широкого основания школы и дошкольного воспитания.

То есть охватывает всё человечество, навязав ему свой подход.

W человечество его приняло, потому что обретать знания, не думая и не решая задачи, а спрашивая и получая готовые ответы, проще и легче.

И мы с детства отучаем себя думать и переучиваем на то, что принято в этом мире. Для нас в том возрасте это тоже задача выживания, как научиться сдерживать исследовательский порыв и заставить себя жить чужим умом. Мы решаем ее и становимся успешными… но бездумными.

Я не шучу и не перегибаю палку. Если вспомните детей и даже зверей, то увидите, что изначально нам свойственно исследовать, думать и решать те задачи, которые жизнь ставит на нашем пути, как задачи выживания. Вспомните и то, как в итоге этих исследований мы портили вещи, а нам объясняли, иногда мягко, а иногда и очень болезненно: прежде чем соваться со своим умом, спрашивать надо!

Вы даже вспомните или узнаете выражения вроде:

— Я думал…

— Нечего тебе думать! Кто тебе велел думать?! Кто ты такой, чтобы думать?! Думать за тебя умные люди будут! Ты должен не думать, а делать то, что тебе говорят те, кому думать полагается!

Они действенны даже когда мы взрослые, потому что в ответ рождается злое решение: ну и думайте сами, а я буду тупым исполнителем и так вам отомщу. Вы еще пожалеете! Это состояние тем хорошо, что оно приходит на памяти, и часто даже болезненной, и мы можем легко раскрыть его содержание.

В итоге такого решения мы начинаем изображать тупых, считая, что где-то внутри мы гораздо умней, чем изображаем. Мы всего лишь играем в тупого исполнителя, всего лишь набираем выражения вроде: нам думать не полагается, мы людишки маленькие! Но в итоге это состояние становится образом жизни. А когда оно оказывается спасительным, то мы еще начинаем чувствовать в нем силу, будто живем в бронежилете. И тогда воздействие решения не думать сказывается на всей жизни.

Но важнее этого то, что, вспоминая подобные решения, мы можем понять, что было с нами в детстве. Там тоже принимались такие же решения. Пусть они звучали несколько иначе, вроде: надо всегда спрашиваться! Или: прежде чем что-то взять или что-то сделать, надо спросить разрешения! Или: надо быть по-хитрее, и если можно спросить готовый ответ, нечего самому гробиться!

Но при этом они точно так же сдерживали творческий порыв разума и заставляли вести себя определенным, предписанным обществом способом. Так мы становились удобными и управляемыми. И это значит, что наше общественное устройство не нуждается не просто в тех, кто умеет думать, а в самом разуме!

Но все же, может ли способ задавать вопросы ради ответов быть одним из устройств разума?

Как кажется, может. Вот я стою перед задачей, которую не в силах сразу решить. К примеру, что-нибудь техническое, вроде неработающего прибора. Я пытаюсь его изучить, осматриваю, ощупываю, кручу в руках, жму осторожно различные кнопки, трясу.

Таким образом я пытаюсь понять, что у него внутри и как он устроен.

Как я это пытаюсь понять? Я пытаюсь представить, то есть создать некий образ, складывающийся из множества образов, полученных во время моего обследования. Представив, то есть сложив перед внутренним взором образ устройства, я смогу сделать предположение о том, как же он работает, и окажу нужное воздействие, чтобы эта работа началась.

Значит, в своем представлении я создам образ возможного действия и образ предполагаемых последствий. Пока я еще не вышел за рамки того, как думать представляя. Но выйду, потому что, глядя на это устройство, я скоро начну рассуждать, а потом и воображать, достраивая те его части, которые не смог рассмотреть, но которые бы объяснили мне, почему же он все-таки не работает.

А потом я сдамся и пойду спрашивать знающего человека. И запущу прибор.

Это определенно будет решением моей жизненной задачи.

Не его ответ и не то знание, которое он даст мне готовым, а то, что я пойду его искать.

Вот почему разум детей так легко принимает требование не думать, а спрашивать — оно естественно для разума как один из способов работы.

И значит это то, что человечество живет с перекосом, используя по преимуществу лишь одно из устройств разума и развивая его чрезмерно, в ущерб остальным.

Но можно увидеть это и иначе: человечество пару тысяч лет назад рассмотрело эту часть разума и решило обеспечить ее работу, выстроив внешние приспособления. Все огромное научное здание взращено для того, чтобы человечку можно было пойти и спросить ответ. И взращено основательно в виде приспособления, соответствующего самому устройству разума, так что поиск ответов оказывается очень естественным и относительно простым.

Здание науки, со всеми его строениями и отделениями, раскладывает все возможные вопросы о мире по полочкам, соответствующим устройству мира. И если нам нужен ответ на вопрос о какой-то части мира, мы всегда можем найти науку, соответствующую этой части. А в ней тех, кто подскажет, где лежат заготовленные впрок знания.

Следовательно, мы вполне можем достроить и остальные устройства разума до такого же развитого состояния. И тогда никакого перекоса в развитии человечества больше не будет. Надо только понять, что и как достраивать.

Со способностью разума думать, задавая вопросы, в общем-то, почти все ясно. В сущности, если мы задаем вопрос не ради ответа, а ради решения какой-то задачи, это действительно думание.

Но есть кое-что, что нельзя обойти молчанием. Первое — это сама возможность решать задачи спрашивая, то есть задавая вопросы. Как кажется, это вполне бытовое действие есть нечто парадоксальное и даже невозможное. По крайней мере, с точки зрения и европейский философии и, к примеру, буддизма, в этом есть странность.

Суть ее в том, что если я хочу изучить разум, я должен изучить его как таковой, как некое когито: я мыслю, значит, я существую. И мыслю Я и просто существую Я в одиночестве. И все мои качества и способности — это части моего разума, никак не зависящие от других разумов. Разум должен быть самодостаточен.

Только тогда он соответствует Я.

Этот самодостаточный разум, как некое Я, может столкнуться или встретиться с другим Я-разумом. И европейская философия двадцатого века описала эту встречу как «проблему Другого».

Но Я-разум не может иметь устройство, изначально предполагающее, что сможет обеспечить выживание только с помощью Другого разума. Другое Я, как и другой разум, в данном случае не рассматриваются чем-то отличным от любой внешней вещи, которую я могу использовать для выживания. В силу этого другое я всегда неведомо и должно исследоваться наравне с любыми вещами мира на предмет полезности.

Иначе говоря, воплотившись, я должен буду познать этот мир и познать в нем каждую вещь, с которой встречусь. В том числе я познаю, что яблоко съедобно, мех теплый, этот человек может за меня заступиться, а этот знает, как устроен электрический выключатель. По общефилософским взглядам, извлечение пользы из других — это предмет познания других. Но отнюдь не изначального знания.

Но если способность разума думать, задавая вопросы, есть часть его устройства, значит, я не просто изначально готов к встрече с другим и знаю, как его использовать, но мы вообще шли в этот мир вместе, зная, что в одиночку не выжить.

И более того: мы по своему устройству не являемся некими обособленными Я. Мы сделаны так, что можем соединяться в огромные разумные цепи, будто мы одно единое существо, состоящее из условно самостоятельных клеточек…

В прошлой главе я говорил о том, что в детстве для нас естественно исследовать и решать задачи самостоятельно. Конечно, мы много ошибаемся и портим много вещей. Поэтому окружающие люди переучивают нас, приучая не решать задачи самостоятельно, а спрашивать у тех, кто знает готовые или лучшие ответы. И это точно обеспечивает нам лучшее выживание в мире людей.

Совет и требование не изобретать велосипеды, а сначала учиться и познавать, то есть спрашивать тех, кто знает, кажется мудрым.

Но если вдуматься, то только для тех, кто собрался выживать легче.

И отнюдь не для тех, кто хочет научиться думать. Для этих ошибаться полезно и даже жизненно важно.

Поэтому с точки зрения обучения думать требование спрашивать выглядит как отучение думать. Детей человечества ломают, заставляя жить по образцам, а значит, стать послушными и управляемыми. Это очевидно.

Но очевидность оказывается сомнительной, если мы допускаем, что способность думать, спрашивая другие разумы, является исходно одним из устройств разума вообще. Если разум рождается, изначально предполагая, что надо выживать сообществом, тогда требование спрашивать очень важно.

Оно не переучивает, а приучает и воспитывает определенную культуру думания.

Конечно, и в этой культуре возможны перегибы, когда лучшие решения разума превращаются в образцы, а разум в мышление. Но это я оставляю за скобками, как говорится. Побочные явления возможны везде.

Главное: должны ли мы научить себя думать, спрашивая? Должны ли мы осознать, что мы — один большой разум или одно большое сознание, и это надо не только принять, но и освоить, то есть обучиться не просто думать, но и жить большим?

Не думаю, что это будет для нас просто, поскольку слишком похоже на иное качественное состояние человеческого бытия.

Вот уж чему было посвящено много работ, так это искусству рассуждения. Собственно говоря, им были и софистика, и диалектика, и логика. И даже научный метод — это, в первую очередь, способ рассуждать. С нового способа рассуждать началось все Новое время Европы и мира, если принять за его начало «Рассуждение о методе» Декарта. Так что открывать здесь что-то новое вряд ли стоит.

Впрочем, Декарт начал именно с того, что усомнился во всех прежних способах рассуждения. И оказалось, что они не подходили для того, что задумала нарождающаяся Европейская буржуазия — для переворота мира и перераспределения мест в его устройстве.

А вот предложенный Декартом метод, легший в основу современной Науки, вполне для этого подходил. Таким образом, рассуждение оказывается чем-то большим, чем искусством увязывать между собой слова. Да и новое в нем иногда открывают, если на это есть заказ…

Впрочем, открыл ли Декарт что-то действительно новое в самой способности нашего разума рассуждать, я не знаю. А вот его сомнение в правящем мировоззрении использовали…

Моя задача проще: мне не нужно переворачивать мир. Мне нужно лишь познать себя. Поэтому мне будет достаточно просто описать то, как я думаю рассуждая, а также саму мою способность рассуждать. Думаю, не ошибусь, если назову ее рассудком.

Что такое рассудок, я писать не буду. Что думают об этом ученые и философы, я приводил во Введении. Сам же я уже дал определение: рассудок — это часть или устройство разума, обеспечивающее способность рассуждения. Это совершенно точное определение, если исходить из значений слов русского языка.

Конечно, действительность может оказаться несколько шире.

К примеру, к рассудку может относиться и способность суждения. Но пока я предпочту ввести разделение понятий и здесь, отнеся суждение и вынесение оценок к способности судить, Суду.

Пусть даже это лишь часть рассудка. Суждения же безоценочные, если таковые бывают, я понимаю как простые высказывания, из которых строится рас-суждение.

Но я могу ошибаться и, что определенно, не учитывать то, что человечество достигло в понимании способности рассуждения за то время, что изучает ее. Поэтому я намерен не открывать Америк, а сначала поднять то, что считается сегодняшним уровнем понимания этой моей способности. Начну с языковедческих словарей, в которых, безусловно, отразились и научные достижения сегодняшнего дня, и народные понятия.

«Толковый словарь русского языка» Ожегова и Шведовой дает очень короткие определения. Поэтому я приведу и определение «Рассудка», чтобы сделать очевидным, что на научные определения рассудка можно не обращать внимания — они как-то странно не вяжутся с определениями рассуждения.

«Рассудок. 1. Способность к мыслительной деятельности, к осмыслению чего-нибудь. 2. Здравый смысл, разумность.

Рассуждение. 1. Умозаключение, ряд мыслей, изложенных в логически последовательной форме. 2. Высказывание, обсуждение».

Конечно, рассудок можно увязать с рассуждением, как ряд мыслей с мыслительной деятельностью… только куда при этом девать мышление? Подобное определение настолько общо, что перестает быть определением. Впрочем, и Толковый словарь этот самый общий, так что с него и спросу нет.

Словарь под редакцией Евгеньевой тоже немножко бредит насчет самого рассудка — «способность логически мыслить, рассуждать, осмыслять действительность; ум, сознание», — но среди прочего, как видите, высказывает и здравые суждения. К бреду я отношу не только приравнивание рассудка к уму и сознанию, но и «логическое мышление». Для русского языковеда это постыдное высказывание, потому что оно просто подменяет понимание на модное иностранное словечко, в сущности, мешая понимать, что же такое сам рассудок. После такого определения можно только отправиться за пониманием рассудка из языковедения в логику.

Зато Словарь увязывает рассудок с рассуждением и дает подсказку исследовать, не дает ли рассуждение в итоге своей деятельности осмысления действительности. Итак, рассуждение.

«Рассуждать. Мыслить, строить умозаключения // Приводить, излагать (в доказательство или объяснение чего-либо) логически обоснованные суждения, умозаключения. // Излагать, высказывать свои мысли, суждения. // Вступать в пререкания, возражать, обсуждать».

Почему я так жестко исключаю из языковедческих определений все, что связано с логикой? Во-первых, потому что языковеды логики не знают и используют это словечко простонаучно, то есть как модное и действенное. За логикой я схожу к логикам. Во-вторых, это к стыду языковедов, русский человек узнал о логике лишь в восемнадцатом столетии, да и то лишь о том, что она есть.

Кроме узкого круга философов, логики никто из наших людей не знает, да и философы сомневаются, что среди них найдется много ее знатоков.

Но при этом русские люди рассуждали и рассуждают, причем даже тогда, когда говорят: логично и нелогично! Способность рассуждения не нуждается в логике и к логике не относится. Это логика, быть может, относится к способности рассуждать. Определять сущность через ее вторичные признаки — плохой тон. В сущности, это определение примерно такого рода: и еще про рассудок распускают сплетни, что он замечен в связях с логикой… по ним и можете составить себе о нем мнение.

Точно так же придется отбросить попытки определить рассудок через мышление. Если сами ученые считают, что мышление — это общее понятие по отношению к частным, вроде разума и рассудка, то Мыслить — это думать и рассуждать, но не наоборот.

Это определение тоже сомнительно, поскольку это мышление — частный случай работы разума. Поэтому мышление, скорее, способность разума, равнозначная рассудку как его другой способности. Смешивать их можно лишь в том случае, если мы исходно отказываемся разделить понятия и навести в них порядок.

Из всего большого определения этого словаря остается, пожалуй, лишь: строить умозаключения и приводить в доказательство «логически» обоснованные суждения.

«Логически» — я ставлю в кавычки, потому что Словарь что-то понимает под этим неведомым ему речением. Скорее всего, словечко это совсем излишне в данном высказывании, и было бы достаточно просто сказать, что суждения эти обоснованные.

Но я все же посмотрю, что же он сам понимает под «логическим».

Заодно и сниму это проклятие русского языкознания.

Конечно, писавший это языковед знает, что есть логика как наука — «о законах и формах мышления». Но он также знает и иную «логику», под которой понимает:

«2. Ход рассуждений, умозаключений. // Правильность, разумность умозаключений.

3. Внутренняя закономерность. Логика событий».

Бедное, бедное языковедение! Как ход рассуждений или умозаключений стал вдруг логикой? Прямо хоть детектив писать начинай! Даже если логика действительно наука о законах и формах мышления, то как сам ход рассуждений стал ею? Ведь он может соответствовать или не соответствовать тому, что языковед считает логичным.

Впрочем, в эту материю лучше бы не соваться, потому что определение, использованное языковедом, исходно неверно. Если логика — это наука о законах и формах мышления, то к ней неприменимо понятие правильности. «Неправильное» мышление — тоже одна из форм мышления. Но мы знаем, да это видно и из определения, что для логиков и самого языковеда, логика — это наука о правильном мышлении! Так она рождалась, и так всегда себя подавала.

Ход рассуждений не может быть логикой! Он лишь предмет для ее исследования.

Но даже если языковед имел в виду «правильность» мышления, когда говорил о «логичности суждений», вопросы остаются.

Во-первых, стоило бы определить, что считать «правильным» рассуждением. Можно ли их приравнять к разумности, как это и сделал Словарь, поставив через запятую. А если можно, что это означает: что словом «логично» просто подменили русское слово разумно?

Во-вторых, хотелось бы понять, что такое «внутренняя закономерность»? У меня есть подозрение, что со времен софистики это всего лишь убедительность. Словарь приводит к определению логики как хода рассуждений и умозаключений такие примеры:

«Это был человек безукоризненной логики, всегда лучше других умевший обосновать то, в чем он был убежден. Сергеев-Ценский. После долгих споров, после обидных и резких разговоров Коля сдался: железная логика и опыт прожитых лет победили».

Убедительность или искусство побеждать в споре, вот что понимается под логичностью. И это не правильное мышление, это — ораторское искусство!

Для того чтобы строить разумные умозаключения и видеть присутствующую в них «внутреннюю закономерность», логикой владеть не надо. Надо видеть эту закономерность и хорошо знать, что хочешь. От людей. И для себя.

Закономерность, скрывающаяся внутри умозаключений, которые ты высказываешь в рассуждении, очевидно, дает им силу, которой нельзя противостоять, как богам или природе. Просто потому, что она и есть выявление законов природы или богов.

Рассуждение переведенное в искусство спора превращается в искусство сталкивать своего человеческого противника с силами, которые ему не по зубам. И так принуждать его подчиниться и стать управляемым. Это с психологической точки зрения.

И это относится к той способности рассуждать, которую в быту стали именовать логикой. Но относится ли это к рассудку?!

Рассудок, безусловно, может делать и это. Но он может и в научную логику играть. Рассудок — это машина рассуждений, условно говоря, ему все равно, что делать, если это нужно хозяину и соответствует его природе. А какова природа рассудка?

Эти две способности разума я намерен вынести в отдельную книгу. Поэтому пока лишь кратко обозначаю их как темы.

Могу сказать определенно, что в отношении представления наука поймала саму себя в ловушку, которую подстроил ей еще Кант. Во-первых, он сумел сделать логику частью теории познания, и это привело научное сообщество к обеднению предмета психологии, поскольку психологи вслед за философами стали считать, что основное содержание сознания — это стремление к познанию. Задача выживания и прочие жизненные задачи были утеряны.

Во-вторых, чтобы обосновать движение от бытового использования разума к некоему «чистому», «трансцендентному» разуму, то есть, в сущности, к божественному Логосу, Кант построил своеобразную лестницу качественных состояний сознания во время познания. Ей соответствовали и орудия познания — различные виды образов, в которых это познание закреплялось. Естественно, лестница должна начинаться с низшей ступени, и ею оказалось представление…

В действительности, представление — это как театральный спектакль — большое зрелище, во время которого нечто пред чем-то ставят для обозрения. А именно какие-то образы, чаще чрезвычайно сложные, пред внутренним оком или глазом души.

Эти образы представлений могут включать в себя как простейшие образы, только что созданные из впечатлений органов восприятия, так и многоуровневые понятия. Но для того, чтобы лестница вела на Небеса, всем богатством содержания понятия «представление» пришлось пожертвовать и сделать из него простейший кирпичик психологии…

В итоге большая часть европейской научной психологии неверна, поскольку использует искаженное понятие в качестве основания для всех своих рассуждений. Но об этом надо говорить подробней, что я уже делал в предыдущей книге и сделаю в следу ющей.

Что касается воображения, то это тоже очень богато исследовавшаяся тема. Психология много занималась воображением, и ею накоплен обильный материал наблюдений и осмысления. Я надеюсь, что смогу им воспользоваться и для понимания того, как надо думать, и для того, чтобы перейти к изучению творческого воображения.

Воображение я тоже оставляю для следующей части моего исследования.

Эта часть науки думать, по моим понятиям, не является прикладной. Поэтому я просто делаю описание того, что очевидно используется при думаний. Именно эти очевидные вещи и оказываются, на мой взгляд, основами, из которых складывается работа разума.

Пока я выделяю четыре способности разума: думать задавая вопросы, думать рассуждая, думать представляя и думать воображая. В эту книгу войдут две первые.