Наука и научная революция

Как вы уже поняли, в этой книге еще нет рассказа собственно об очищении. Она до очищения и вся целиком посвящена поиску того, что мы можем очищать, что доступно в нас очищению, что является предметом очищения в человеке.

Как только ты ставишь перед собой этот вопрос, так тут же понимаешь, что все прикладное очищение предельно уязвимо и, самое главное, вызывает сомнения и даже недоверие. Оно либо чистит что-то, не дав себе труда вообще задуматься над тем, что делает, либо откровенно заимствует все объяснения из Науки, тем самым делая себя ненужным. Если рядом есть первоисточник, зачем же пить знания из вторых рук?

Зависимость всего, что в современном мире говорит об очищении, от Науки оказывается настолько яркой и сильной, что исследование очищения очень быстро оказывается исследованием научных представлений, позволяющих вести очищение. Оно скрыто присутствует даже там, где по всем признакам должна бы быть вотчина прикладного очищения. Поэтому в большей части моя книга просто посвящена Науке и ее взглядам, и это надо обговорить заранее, потому что освобождение от бездумной зависимости от научности всего, что мы делаем, и, главное, того, как мы видим мир, вероятно, является главным очистительным упражнением этой части моего исследования.

Заявление об очищении от Науки и научных представлений для многих может показаться неожиданным и даже кощунственным, и поэтому я считаю необходимым заранее дать некоторые пояснения. Тем более, что исследование научного присутствия в нашем сознании я веду уже не в первой книге и поэтому явно упускаю в этой некоторые исходные объяснения.

Говоря научно, мое исследование психологическое, а не антисциентистское, то есть не антинаучное. Это отнюдь не призыв изгнать Науку из нашей жизни. Это, скорее, призыв стать хозяином и ей, и себе. Многие вещи, появившиеся в жизни современного человека, могут быть как его благословением, так и проклятием. К примеру, химические лекарственные средства. Они могут быть последним спасением, но когда видишь бабушек с фанатичным блеском в глазах, несущих все свои сбережения в аптеки, невольно задаешься вопросом: не стали ли эти аптеки их храмами, а Медицина — богом?

Лечиться — это одно, не мочь не лечиться, хотеть лечиться — другое. Болезнь — это плохо, желание потреблять таблетки — хуже, поскольку бессмысленно и зависит только от тебя. Для него даже болезнь не нужна.

С таблетками все очевидно, с Наукой далеко не так. Наука вошла в наше сознание исподволь, и люди не замечают, что зависят от нее не только технологически, но и психологически. Из-за этого она уже давно не орудие познания мира в наших руках, а наша Богиня, которой мы служим тем, что становимся биологическими придатками, обеспечивающими работу ее машин и технологий. Мы служим ей бездумно и безумно.

Но я бы не хотел сейчас кратко пересказывать все то, что подробно и с гораздо большей доказательностью показано в самом исследовании. Поэтому я скажу лишь о том, что осталось за рамками этой книги, но необходимо для понимания.

Наука в том смысле, в котором мы знаем ее сейчас, явление относительно новое. В сущности, она является мировоззрением буржуазии, пришедшей к власти в западном мире в XVII веке с победой промышленной революции. Сами теоретики Науки считают своими отцами Коперника, Галилея и Декарта. Но это надо понимать верно.

Как вы уже видели, когда мы сейчас говорим слово «наука», мы можем понимать под ним две вещи: поиск истины и сообщество, занимающееся научной деятельностью. До XVII века наука была только поиском истины. Поиск истины не означает обладания ею. Поэтому история науки — это история ошибок, которые позволяли менять направления поиска. Коперник был занят только истиной и ни на миг не задумывался о создании научного сообщества. Он даже не публиковал своих открытий при жизни. Как вы знаете, сейчас публикация работ — обязательное условие приема в высшие этажи научного сообщества. И чем большее воздействие оказала на читателей публикация, тем выше место ее автора.

Мысли Коперника об устройстве мира были противоположны представлениям Церкви, которая точно была правящим тогда сообществом. По крайней мере, основной опорой Власти. Взгляды Коперника были определеннейшей сменой направления в поиске истины, по сравнению с церковным. Но они могли так и остаться лишь поиском истины, если бы определенное сообщество людей не захотело использовать их как символ своей веры.

Пример для подражания дал Галилей. Он мог бы прожить, как и Коперник, ради истины, но предпочел сменить цель своей жизни на борьбу с Церковью. И в итоге его жизнь превратилась в символ борьбы за свет истины против церковного мракобесия. Но борьба с тьмой не есть познание истины. Тем более борьба с Церковью. Это совсем другая цель. И она определенно связана с другими людьми — и теми, с кем ты борешься, и с теми, ради кого ты борешься. В поиске истины другие люди не учитываются. Это всегда лично твои взаимоотношения с действительностью.

Вот так родилась революционная идеология, то есть мировоззрение, призывающее к перевороту устоявшегося мира. Оно-то и есть основное мировоззрение Науки как сообщества, сплотившегося вокруг идей Галилея и Декарта, продолжившего его дело. Продолжившего тем, что показало полную несостоятельность врагов. А врагами для Галилея были не все церковники, а в первую очередь те, с кем он вел спор о том, кто умнее, — профессора теологии, придерживавшиеся взглядов Аристотеля. Насколько они его, конечно, понимали.

Декарт добивает Аристотелизм и предлагает совсем новый метод исследования действительности. Сутью его, как и метода Галилея, были отказ от авторитетов, требование исходить во всем из того, что есть разум, и математический язык описаний мира.

Это и есть самая сущность научной революции, начавшейся в XVII веке. То, что мы видим сейчас — это убедительная победа Науки в борьбе за мир и наши умы, но очевидной она стала только за счет подключения технологии и получения обилия. А началась научная революция именно тогда, когда определенное, хотя еще и небольшое, сообщество людей избрало следовать в жизни символу веры, предложенному Декартом.

Сейчас Наука и любой человек научного склада ума считают само собой разумеющимся правилом научного подхода исходное сомнение. В чем? Хотя бы в полноте своих знаний. И мало кто из ученых отдает себе отчет в том, что это требование не научное, а политическое. Но если вспомнить труды Декарта, то его сомнения только внешне кажутся сомнением в себе самом, ищущем прочных оснований для начала исследования и приходящем к тому, что все сомнительно, без сомнения только само сомнение, только то, что я сомневаюсь, а значит, мыслю.

Вдумайтесь в то, что происходит, когда бывший учащийся католической школы сомневается. В чем он сомневается? В том, как ему описали мир и человека. Кто? Церковь. Это сомнение еще считалось преступным, потому что посягало на все устои церковной власти. За него просто сжигали. Поэтому Декарт сбегает из Франции и десятилетиями прячется под вымышленными именами на окраинах Амстердама.

Он точно знал, что напроказил и должен быть за это наказан! И если бы ему было дело до истины, он мог бы тихо познавать мир, но ему было дело до славы, и поэтому он одновременно прятался и блистал в светских салонах, ненавидя и ревнуя всех тех, кто его затмевал. Вот суть картезианского и научного сомнения.

Суть требования исходить из разума — это все та же война с Церковью. Отказать в праве объяснять мир всем тем авторитетам, которые его объясняли. И объяснить все заново. Главное — внести в умы людей сомнение в авторитетах и одновременно убеждение, что разум — это высший авторитет.

В сущности, Разум, как его понимали в начале научной революции, был Богом или Разумом Бога. О том, что такое человеческий разум, тогда почти ничего не знали. Да и сейчас вершинным исследованием человеческого Разума остаются труды Платона и Сократическая философия. Наука-то не очень исследует разум, и это тоже не случайно. Почему?

Мне думается, потому, что ей нужна власть, а власть — не действительное познание истины. Объявив разум высшим мерилом человеческой деятельности, она не стремилась дать определение разуму, тем самым подразумевая, что речь идет о разуме ученых. И это породило произвол. Все, что сказано учеными от лица Науки, — истинно, потому что научно.

Почему Наука до сих пор не знает, что такое разум? По той простой причине, что ею этот вопрос никогда не ставился. Задача была революционной — перевернуть мир. Но ведь переворачивать можно двумя способами — стремясь оказаться вверху или стремясь верх сделать низом. Вспоминайте Галилея, и вы поймете: тогда в самом начале, когда и делалась постановка научной задачи, ненависть к верху была так сильна, что думали только о том, как его скинуть и утопить в дерьме. Столь любимое людьми науки восклицание Галилея: И все-таки она вертится! — если перевести с языка чувств на язык разума, означает: И все-таки я вас уел! Вы — дерьмо!

Именно поэтому все революционеры будущего, вплоть до русской революции 1991 года, всегда думали о том, как захватить власть, скинув старую, и никогда о том, как править и строить жизнь после захвата. Это — пустяк, о котором еще будет время подумать! Вот суть научного метода Декарта.

Ну и последнее требование Науки — математика — определенно связано с теми же революционными задачами. Враг говорит на языке, который поражает воображение слушателей волшебными картинами божественных миров. Такой язык — это действенное орудие захвата людских душ. Значит, надо создать свой таинственный язык, чтобы увести людей как можно дальше в те миры, где нет места ни прежнему волшебству, ни прежним Богам. Если приучить людей видеть мир, к примеру, математически, они уже не смогут видеть в нем не только Богов, но и себя и свои души. Какие души в мире математических абстракций! И тем не менее, именно это и дает власть над душами людей!

Сложный фокус, который я не хочу описывать в этой краткой статье. Я уже писал о том, как захватывают душу Мечтой, и еще пишу об этом и о математике в этой книге. Но исследование этой ловушки слишком объемно, чтобы завершать его здесь. Поэтому я пока ограничиваюсь лишь указаниями на нее да сбором наблюдений. Удастся ли мне найти ее решение, я пока не знаю.

Да и не только фокус с математикой, но и многие другие действия, совершенные Наукой для захвата этого мира, так сложны и огромны, что мое сознание не охватывает их одним взглядом. Поэтому я придумал прием, позволяющий вести хоть какое-то изучение деяний такого масштаба.