Приложение

Краткий очерк истории западноевропейского мистицизма

Если попытаться представить ход развития европейского мистицизма в указанный период с помощью хронологической кривой, пики и падения которой на протяжении столетий отражали бы наличие или отсутствие мистиков и мистических учений, то мы обнаружим, что периоды расцвета мистической деятельности примерно соответствуют особенно значительным всплескам художественного, материального и интеллектуального развития цивилизации. Расцвет мистицизма, как правило, наступает вслед за прогрессом в других сферах жизнедеятельности человека и, по-видимому, является их завершением — очевидно, всплески жизненных сил, на волне которых человек предпринимал новые попытки покорения вселенной, на завершающей стадии приводили к появлению героических личностей, пытавшихся закрепить достижения в сфере духа. Когда наука, политика, литература и искусство, в которых неизменно и с достаточной полнотой отражается характер эпохи, достигали своих вершин, где гений данной эпохи воплощался в величайших произведениях, на сцене появлялись мистики, которые подхватывали факел и несли его дальше. Это дает право сравнивать мистицизм с великолепным цветением духовных способностей человечества — венца творения, в котором находит свое полное выражение характер той или иной исторической эпохи.

Так, например, XIII век в совершенстве выразил средневековые идеалы религии, искусства, философии и общественной жизни. К этому времени относится распространение готической архитектуры, формирование рыцарских орденов и расцвет схоластической философии. В XIII веке жило множество святых, которых затруднительно назвать собственно мистиками — хотя в общем к концу столетия число мистиков значительно возросло. Однако следующий век — XIV — дает многочисленные примеры жизней великих созерцателей, которые переносят свою деятельность на духовный уровень, направляя интеллектуальную энергию, романтизм и страстность средневекового склада психики на разрешение глубочайших тайн трансцендентной жизни. Далее, в XVI веке, наблюдается сильнейший подъем жизненных сил, не оставивший камня на камне от прежнего уклада; это был век Ренессанса, век перестройки всего средневекового мира в соответствии с принципами гуманизма. И вряд ли цивилизация в этот период достигла бы такого расцвета, не окажись на сцене истории целая плеяда великих мистиков позднего Возрождения во главе со св. Терезой. Если великую и неугомонную жизнь человеческого рода попытаться описать прибегнув к банальной метафоре волнующегося моря, то можно сказать, что каждая волна, вздымающаяся из глубин, несет на своем гребне прирожденных мистиков.

Таким образом, наша кривая есть калька другой, отражающей насыщенность и богатство интеллектуальной жизни человечества. Фиксируемые точки разметки — имена великих мистиков, обладателей духовного дара, первопроходцев необозримой внутренней вселенной — царства души. Эти звездные имена значимы не только сами по себе: они являются как бы отдельными звеньями в цепи духовного развития человечества, причем их появление есть как бы прямое следствие самого прогресса цивилизации. Ведь каждый мистик получал нечто от своих предшественников и передавал свой собственный опыт духовным наследникам. Следовательно, по мере эволюции человечества этот накопленный в прошлом капитал с каждой эпохой становится все более весомым.

Каждый самобытный мистик во многом обязан наследию своих духовных предков. Вряд ли кто будет оспаривать, что именно этот фактор формирует его мировоззрение — у своих предков он заимствует язык, на котором рассказывает миру о своих странствиях. Кроме того. обычно именно с помощью письменных свидетельств, оставленных его предтечами, мистик проясняет для себя значение туманных откровений, явленных в процессе постижения его собственной душе. Затем, внеся своим опытом вклад в общий «капитал», мистик вручает обогащенную традицию последующим духовным подвижникам рода человеческого. Таким образом, все великие мистики связаны единой нитью, и их судьбы следует рассматривать не как отдельные жизнеописания, а как фрагменты единой истории.

Мы уже говорили, что эта нить образует кривую, следующую за колебаниями интеллектуальной жизни человечества. В наивысших точках кривой имена мистиков расположены очень плотно, но по мере того, как кривая опускается ниже, имен становится все меньше, и так до тех пор, пока в самых нижних точках они не исчезают совсем. На протяжении девятнадцати столетий христианской эры, помимо множества мелких колебаний, явственно выделяется три волны мистической активности. Они завершают периоды античности, средневековья и Возрождения, достигая своего апогея соответственно в III, XIV и XVII веках. Однако в дальнейшем кривая развития мистицизма расходится с кривой исторического развития — ее наивысшая точка приходится на XIV век и уже никогда более не приближается к достигнутому тогда уровню. Это объясняется тем, что период средневековья был более благоприятен для развития мистического дара, чем какая бы то ни было из последующих эпох. XIV век — такой же классический период в духовной истории человечества, как XIII век — в истории готики или XV век — в истории итальянского искусства.

Имена на нашей кривой, — особенно в первые десять столетий христианской эры, — часто разделены значительными промежутками времени. Это, конечно же, не означает, что соответствующие столетия были «бедны» на мистиков, ведь до нас дошло очень мало документов того времени. Мы, например, не можем знать, в какой мере мистицизм был развит в греческих и египетских таинствах; сколько безвестных великих созерцателей было среди александрийских неоплатоников, в дохристианских общинах, описанных Филоном (евреем-мистиком из Александрии, 20 г. до н. э. — 40 г. н. э.), или в бесчисленных сектах гностиков, которые в раннехристианском мире пришли на смену орфическим и дионисийским таинствам — культам Греции и Италии. Все они, по-видимому, были источниками мистического вдохновения, ибо мы знаем, что именно из этих центров духовной жизни произошли многие доктрины, получившие популярность среди позднейших мистиков; что представления о Чистом Бытии и Едином восходят к неоплатоникам; что "новое рождение" и "духовный брак" берут свое начало в упоминавшихся таинствах; что, наконец, Филон предвосхитил теологию Четвертого Евангелия.

В самом начале христианской эры мы наблюдаем три великих источника, из которых, в принципе, могли развиться традиции мистицизма, — это доктрины или умозрительные системы Греции, Востока и Христианства, т. е. ранней апостольской традиции. На деле все три источника внесли свою лепту, однако там, где христианство вдохнуло новые силы в трансцендентализм, греческий и восточный тип мышления породили основные формы, в которых он смог выразиться. По самой своей сути христианство глубоко мистично. Если оставить за пределами нашей дискуссии личность самого Основателя этой религии, то уже св. Павел и автор Четвертого Евангелия, — одни из самых ранних миссионеров христианства, — являют собой очевидные примеры мистиков самого высокого ранга. Большая часть духовной истории раннего христианства все еще остается неизвестной, однако в доступных свидетельствах мы находим многочисленные, хотя и рассеянные указания на то, что мистическая жизнь была совершенно естественной для Церкви и врожденному мистику не было нужды искать вдохновения за пределами своего вероучения. Не только послания св. Павла и сочинения Иоанна Богослова, но также и дошедшие до нас ранние литургические фрагменты и такие примеры примитивной религиозной поэзии, как "Соломоновы Оды" и "Гимн Иисусу", показывают, как близко по духу мистическое выражение подходит к образу мысли Церкви и как легко эта Церковь могла бы поглотить и преобразовать мистические элементы философии ессеев, орфических таинств и неоплатонизма.

К концу II века подобная тенденция получает блистательное письменное выражение в трудах Климента Александрийского (ок. 160–220), впервые использовавшего терминологию языческих таинств для выражения христианской теории духовной жизни, а также его великого ученика Оригена (ок. 183–253). Тем не менее после св. Павла первый человек, о котором сегодня можно с определенностью говорить как о мистике-практике самого высокого ранга и в чьих сочинениях мы обнаруживаем центральную доктрину мистицизма о единении с Богом, был язычником. Речь идет о Плотине, великом философе-неоплатонике из Александрии (205 — ок. 270). Его мистицизм ничем не обязан христианской религии, которая никогда не упоминается в его сочинениях. С интеллектуальной точки зрения он основывается на платонизме, а кроме того, в нем ощущается влияние таинств и, вероятно, некоторых восточных культов и философских систем, процветавших в Александрии в III веке. И тем не менее истый метафизик Плотин был в большой степени наделен трансцендентным даром и находился под влиянием пламенной страсти к Абсолюту. Сочинения Плотина интересны для нас, поскольку его интеллектуальные построения способствовали созданию средств для выражения мистического опыта. Последователь великого философа Порфирий оставил в своих записках свидетельство о том, что четыре раза видел своего учителя в экстазе единения с «Единым».

Неоплатонизм, ярким представителем которого был Плотин, стал той средой, в которой — как христианский, так и языческий — мистицизм находил свое выражение на протяжении первых шести столетий. Однако, поскольку мистицизм представляет собой образ жизни — переживание Реальности, а не ее философское описание, — не следует отождествлять неоплатонизм и мистицизм, который всего лишь использовал его язык. Порфирий (233–304) — любимый ученик Плотина — также, по-видимому, унаследовал в какой-то мере мистицизм своего наставника, однако неоплатонизм в целом следует относить к запутанным, полурелигиозным философским учениям, содержащим множество несогласованных элементов. Появившись в то время, когда разрушение язычества было практически завершено, а христианство еще не успело завоевать просвещенный мир, это учение было очень привлекательно для людей духовного склада, а также для тех, кто жаждал приобщения к таинственному и оккультному. Неоплатонизм столь категоричен в утверждениях об иллюзорности всего преходящего, что даже выходит за рамки идеализма своего духовного прародителя — Платона. Он также учит о существовании Абсолютного Бога, "Необусловленного Единого", которого возможно познать в созерцании или экстазе, — и здесь он напрямую взывает к мистическим инстинктам человечества. Таким образом, естественные мистики, жившие во времена наибольшей популярности этого философского учения, находили в нем готовое средство для выражения своего собственного интуитивного ощущения реальности. Поэтому ранний европейский мистицизм — как христианский, так и языческий — предстает перед нами в одеяниях неоплатонизма и говорит языком Александрии, а не Иерусалима, Афин или Рима.

Плотин оказал громадное, хотя и косвенное влияние на позднейший христианский мистицизм. Во времена распространения патристики все лучшее, что было свойственно неоплатонизму, влилось в христианскую церковную традицию. Св. Августин (354–430) и Дионисий Ареопагит (сочинения которого были написаны в период между 475 и 525 годами) могут быть названы духовными сыновьями Плотина. Именно они первыми познакомили средневековый мир с идеями неоплатонизма. Прокл (412 — ок. 490), последний из языческих философов, также очень многим обязан Плотину. Благодаря этим трем, вряд ли можно в длинном ряду европейских созерцателей найти мистика, не испытавшего влияния всевластного духа великого мыслителя.

Мистицизм св. Августина частично скрыт от нас необычайным богатством его интеллектуальной и практической жизни, и тем не менее всякий, кто читает «Исповедь», поражается напряженности и реальности его духовного опыта, типично мистическим формулам, в рамках которых он воспринимает Реальность. Очевидно, что к моменту написания своего труда Августин был зрелым созерцателем. Огромная интеллектуальная мощь, которая в первую очередь бросается в глаза в его произведениях, является закономерным итогом духовных странствий его созерцающей души. Никакой литературный талант не смог бы создать чудесные главы седьмой и восьмой книг его «Исповеди» или бесчисленные разрозненные пассажи, в которых трепещет великая страсть Августина к Абсолюту. Осознавая этот факт, позднейшие мистики постоянно обращались к его авторитету, и поэтому влияние, которое он оказал на формирование средневековой схоластики, сравнимо с влиянием Библии.

Немного уступает в авторитетности св. Августину странный безымянный автор, приписывавший свои работы Дионисию Ареопагиту, другу св. Павла, и адресовавший свои послания о мистицизме сподвижнику последнего, Тимофею. Псевдо-Дионисий был, по-видимому, сирийский монах, а цитируемые им фрагменты из сочинений Отцов Церкви показывают, что его труды не могли быть написаны ранее 475 года — скорее всего, расцвет его деятельности относится к началу VI века. К числу его основных работ относятся трактаты о небесной иерархии и именах Бога, а также короткое, но бесценное сочинение о мистической теологии. С IХ по XVII век эти произведения питали глубочайшие духовные инстинкты человечества и оказали влияние, которое сейчас мы едва ли можем оценить по достоинству.

Средневековый мистицизм пропитан концепциями Дионисия. В частности, в XIV столетии — золотом веке мистической литературы — фраза "Дионисий говорит" встречается с завидным постоянством и обладает для тех, кто ее использует, таким же весом, как цитаты из Библии и изречения Отцов Церкви.

Значение трудов Дионисия заключается в том, что он был первым и, на протяжении долгого времени, единственным христианским автором, попытавшимся искренне и точно описать деятельность мистического сознания и природу экстатического постижения Бога. Эти труды выполнили свою задачу настолько хорошо, что, читая их, позднейшие созерцатели находили в них отражение и частичное объяснение своих самых сокровенных переживаний. Поэтому для описания собственного опыта они перенимали язык и метафоры Дионисия, ставшие впоследствии классическими терминами науки о созерцании. Именно Дионисию христианская литература обязана представлением об Абсолютном Божестве как о "Божественной Тьме" и безусловным отрицанием "всего, что есть" — т. е. всего воспринимаемого поверхностным сознанием. Кроме того, благодаря Дионисию получил распространение так называемый "путь отрицания" — учение, согласно которому душа достигает Абсолюта, погружаясь в "божественное неведение". Подобная идея присутствует также в греческой и индийской философии. Благодаря Дионисию она вошла и в обиход католического христианства.

Параллельно с неоплатонистским мистицизмом св. Августина и Дионисия развивается другая линия духовной культуры, оказавшая не меньшее влияние на развитие созерцательной жизни. Она ведет свое начало от Патриархов египетской пустыни, чье духовное подвижничество стало одной из причин обращения Августина. Великолепное отражение эта концепция получила в сочинениях св. Макария Египетского (ок. 295–386) — ученика св. Антония и друга св. Василия. Запад познакомился с ними благодаря одному из наиболее значительных документов в истории христианского мистицизма — «Диалогам» Иоанна Кассиана (ок. 350 —?). Сочинение это — плод семилетнего паломничества по египетским монастырям и многочисленных бесед с монахами на духовные темы. В «Диалогах» мы впервые обнаруживаем классификацию и подробное описание последовательных стадий созерцательной молитвы. Рекомендованные св. Бенедиктом в качестве составной части регулярной "духовной пищи" для монахов, «Диалоги» оказали решающее влияние на монастырский мистицизм средних веков. Сдержанное и систематическое учение «Диалогов», которому было суждено стать отличительной чертой доктрины Римско-Католической Церкви, нашло отражение в трудах св. Григория Великого[978] (540–604), также оказавшего влияние на духовное развитие последующих поколений созерцателей.

Таким образом, на заре средневековья мы видим два великих потока духовной культуры: бенедиктинской — умеренной и практичной, сформированной в основном под влиянием Кассиана и св. Григория, — а также неоплатонистской — представленной Дионисием Ареопагитом и, в меньшей степени, св. Августином. Работы Дионисия были переведены с греческого на латынь около 850 г. н. э. ирландским философом и богословом Иоанном Скотом Эригеной, одним из схоластов, близких ко двору Карла Великого, — именно это событие знаменует собой начало полноценной традиции мистицизма в Западной Европе. Эригена, чьи собственные сочинения обнаруживают тяготение к мистицизму, — единственное имя, которое можно упомянуть в истории мистицизма этого периода. Здесь мы попадаем на нисходящую линию "темных веков", поскольку кривая развития мистицизма следует параллельно кривой развития интеллектуальной и художественной деятельности.

Впервые великий поток средневекового мистицизма проявляет свою силу в XI веке и в основном в связи с деятельностью Бенедиктинского Ордена. Реформы, проведенные такими великими реформаторами монастырской жизни, как св. Ромуальд (ок. 950-1027), св. Петр Дамиан (1007–1072) и основатель Гранд Шартреза св. Бруно (1032–1101), были в действительности попытками созерцателей создать среду, в которой могла бы беспрепятственно протекать духовная жизнь. Здесь мы также должны принять во внимание тенденцию к уединению, которая выразилась в возрастании числа отшельников, что характерно для религии Запада этого времени. Тогда мистицизм не выделялся на фоне остального религиозного комплекса, а скорее воплощал в себе реалистический опыт постижения Истины, на котором покоится религия. Он в основном распространялся в качестве устной традиции как персональное наставление ученику от учителя. К этой эпохе относится очень мало литературных памятников. Самой важной из дошедших до нас является книга «Размышления» св. Ансельма (1033–1109), ставшая в раннем средневековье основным каналом передачи августиновского мистицизма.

Мистицизм внес заметный вклад во всеобщее религиозное возрождение XII века; на этот период приходится жизнь четырех деятелей, сыгравших большую роль в истории той эпохи Это бенедиктинцы св. Бернард из Клерво (1091–1153), св. Хильдегарда Бингенская (1098–1179) и Иоахим Флорский (1132–1202), а также шотландский или ирландский августинец Ричард[979] Сен-Викторский (ум. 1173), которого Данте считал "сверхчеловеком в высшей из наук".[980] Учитель и современник Ричарда, философ-схоласт Гуго (1097–1141) из того же парижского аббатства св. Виктора также довольно часто упоминается мистиками этого периода, однако с меньшими на то основаниями, поскольку созерцание занимало мало места в его теологических сочинениях. Несмотря на глубокое уважение, которое питал к нему Фома Аквинский и другие теологи, Хью оказал незначительное влияние на позднейшую мистическую литературу. Наоборот, духу Ришара и св. Бернара было суждено господствовать в ней на протяжении последующих двухсот лет. Благодаря этим именам возникло то, что собственно называется теперь литературой средневекового мистицизма.

Эта литература делится на два класса — на личностную и дидактическую. Иногда, например, в знаменитой проповеди св. Бернарда, эти две черты объединяются — учитель использует свой собственный опыт для иллюстрации той или иной темы. Работы викторианцев стоят на дидактической, можно даже сказать научной, позиции. В них мистицизм — созерцание и развитие духовного чутья — занимает место привычного изложения теологии. На языке столь любимого Ричардом символизма он представлен «Вениамином», любимым сыном Рахили[981] — своеобразной эмблемой созерцательной жизни, — и описан во всех подробностях в двух основных писаниях бенедиктинца — "Вениамине Большом" и "Вениамине Малом".

Хотя Ричард считал мистицизм "наукой сердца" и не испытывал уважения к светской учености, благодаря глубокой интеллектуальности его трудов средневековый мистицизм практически не пострадал от выпадов недалеких ортодоксальных критиков. Он систематизировал и передал средневековому миру античную мистическую традицию, восходящую к Плотину и Ареопагиту. Также как и его учитель Гуго, Ришар был подвержен средневековому пристрастию к тщательно разработанным аллегориям, искусным построениям, четкой классификации и нумерологическим конструкциям. Подобно тому как Данте с математической точностью очертил Рай, Чистилище и Ад, указав, что сама Беатриче есть Девятка, так и эти два автора тщательно классифицировали стадии созерцания, состояния души и ступени Божественной Любви. Используя множество tours deforce,[982] они пытались загнать бесконечно изменчивые проявления духовного гения человека в прокрустово ложе упорядоченных и параллельных рядов, подчиняющихся мистической власти чисел семь, четыре и три.

Как бы ни было велико воздействие личности Ричарда, оно уступает в масштабности фигуре св. Бернарда — духовного короля XII столетия. Его неустанная и многосторонняя деятельность является хорошим опровержением утверждения о «праздности» созерцательного индивида. Св. Бернард продолжил и наполнил своим духом бенедиктинские традиции: его сочинения, наряду с трудами Ричарда, очень быстро заняли важнейшее место среди книг, которые обусловили развитие позднейшего мистицизма. Оба эти мистика оказали фундаментальное влияние на образование нашей национальной[983] школы мистицизма в XIV веке. Переводы и парафразы "Вениамина Большого", "Вениамина Малого" и других произведений Ричарда, а также различных трактатов и посланий св. Бернарда постоянно встречаются в Англии в собраниях рукописей мистической и теологической литературы XIII и XIV веков. Один из ранних пересказов "Вениамина Малого", приписываемый иногда Ричарду Роллу, был, вероятно, сделан неизвестным автором "Облака Неведения", который «ответствен» за первое появление Ареопагита в "английском платье".

Если средневековый мистицизм развивался в Западной Европе в основном под благотворным влиянием викторианцев и св. Бернарда, то в Германии и Италии он проявляется в поразительной форме прорицаний св. Хильдегарды Бингенской и Иоахима Флорского, пытаясь прямо воздействовать на ход светской истории. В лице св. Хильдегарды и монахини-бенедиктинки св. Елизаветы из Шенау (1138–1165) мы видим начало длинного ряда женщин-мистиков — визионеров, прорицательниц и политических реформаторов, соединяющих в себе духовный трансцендентализм с великими практическими способностями. Выдающийся пример такой женщины — св. Катерина Сиенская. Вдохновленная силой своей духовной интуиции, она восстала из мрака жизни для того, чтобы использовать в миру свою волю и видение событий. С точки зрения Вечности, в свете которой жила святая, своей деятельностью она изобличала и искупала грехи своего поколения.

Св. Хильдегарду — женщину сильного характера, несомненно обладавшую выдающимися психическими способностями, — вел Живой Свет, он подвигал ее на прямые обвинения в адрес Церкви и государства. Во вдохновенных письмах, которые она, словно горящие угли, разбрасывала по Европе, мы видим немецкий идеализм и немецкую практичность, объединившиеся в единой борьбе; конкретные злоупотребления клеймятся в бесподобных поэтических видениях. Те же самые качества мы вновь обнаруживаем в южногерманских мистиках следующего века — четырех гениальных монахинях Бенедиктинского ордена, живших в монастыре в Хельфде. И среди них — монахиня Гертруда (аббатиса в 1251–1291); ее сестра св. Мехтилвда Хакборнская (ум. 1310), обладавшая возвышенным символическим видением; возвышенная поэтесса Мехтилвда Магдебургская (1212–1299), которая сначала жила беженкой в Магдебурге, где написала большую часть своей книги "Поток Божественного Света", а затем в 1268 году прибыла в Хельфде; наконец, знаменитая св. Гертруда Великая (1256–1311). Политический пыл присущ им в гораздо меньшей степени, чем св. Хильдегарде, однако в их характере его место заняли религиозная и этическая деятельность.

Гертруда Великая — типичный пример католической провидицы, поглощенной субъективным опытом, прекрасными и многозначительными снами, любовными беседами с Христом и благословенной Девой Марией. Близка к ней по характеру и св. Мехтильда Хакборнская, занимающая в остальном менее личностную, истинно мистическую позицию. Великие символические видения, в которых выражаются ее духовные восприятия, — это не психосенсорные галлюцинации, а произведения искусства, частично посвященные человеческому образу Христа, постоянно занимавшего св. Гертруду. Мехтильда Магдебургская — образованная женщина благородного происхождения, поэтесса и провидица. Она описывает свое единение с Богом в сугубо индивидуальных терминах, которые скорее присущи поэтам-романтикам ее времени, чем ранним религиозным писателям. Ее работы, переведенные на латынь, читал Данте — их влияние прослеживается в «Рае». Некоторые ученые даже полагают, что именно Мехтильда Магдебургская выведена под именем Матильды в Земном Рае, хотя иные отдают предпочтение ее сестре-мистику, св. Мехтильде Хакборнской.

Современные исследователи все больше склонны видеть в странной личности аббата Иоахима Флорского, которого Данте поместил среди великих созерцателей в сфере Солнца, основную силу, повлиявшую на развитие мистицизма в Италии. Истинное значение его пророчеств, призывавших, по существу, к замене ортодоксального христианства мистическим, было оценено только после его смерти. Их влияние, однако, возрастало на протяжении всего XIII века, особенно после появления нищенствующих братств, воплотивших, казалось, предсказания Иоахима о том, что новая эра Святого Духа начнется около 1260 года благодаря двум орденам, которые будут жить духовной жизнью и проповедовать нищету.

Начиная с этого времени, иоахимизм нашел свой способ выражения в францисканском мистицизме наиболее революционного типа. Хотя не существует свидетельств о том. что св. Франциск Ассизский (1182–1226) знал о пророчествах "Вечного Евангелия", до него не могли не дойти какие-то сведения о них, а также о катарах и прочих полумистических ересях, приходивших в Италию с севера. Многие ереси делали особое ударение на евангельском представлении о нищете, но мистический гений Франциска, который вполне мог получить духовную пищу из этих источников, был сам по себе поразительно оригинален. Св. Франциск был редчайшей самовыражающейся личностью, великим духовным реалистом, не допускавшим никаких альтернатив духовной нищете и радостной мистической жизни. Св. Франциска не коснулось воздействие монашеской дисциплины и сочинений Дионисия и Бернарда. Единственным литературным произведением, безусловно оказавшим на него влияние, был Новый Завет. Вместе с Франциском мистицизм вышел в "открытое пространство", попытался трансформировать повседневную жизнь, заговорил на народном языке и стал воспевать Божественную Любовь в песнях трубадуров, оставаясь при этом вполне лояльным к Католической Церкви. Никому после него не удалось уловить его секрет — секрет духовного гения редчайшего типа. Он оставил свой след в истории, искусстве и литературе Западной Европы. Влияние его духа ощутимо и поныне.

В целом можно сказать, что итальянский мистицизм берет свое начало от св. Франциска и в первоначальный период практически полностью является прерогативой его последователей, особенно группы «спиритуалов», стремившихся сохранить в чистоте его идеалы. Здесь мы видим францисканское рвение и целеустремленность в союзе с апокалиптическими представлениями, выведенными из идей последователей Иоахима Флорского.

В Провансе широко распространенное мистическое движение, окрашенное идеями иоахимистов, возглавили Гуго де Диньиего сестра св. Дучелина (род. 1214), в которой, как и в св. Франциске, мы видим дух. способный находить Божественное в цветах, птицах и вещах домашнего обихода. В Италии францисканская духовность, взращенная под влиянием таких глубоко мистических личностей, как Иоанн Пармский (ум. 1288) и Иоанн Ла-Вернский, вошла в конфликт с церковной политикой того времени, поскольку взяла на себя обязанность вскрывать злоупотребления церкви — занятие, часто привлекавшее мистиков.

Типичным представителем подобного движения может служить Якопоне из Тоди (1228–1306), юрист, ставший известным мистическим поэтом. Испытав, с одной стороны, глубокое воздействие св. Августина и Дионисия Ареопагита и, с другой стороны, будучи привержен идеалам Основателя, он своими "духовными песнями" поднял францисканский мистицизм на высоты экстатического восторга и литературного творчества. В то же время жестокая критика в адрес папства поставила его в один ряд с известными средневековыми сатириками. Фон Хюгель указывал на то, что стихи Якопоне оказали воздействие на формирование духовного облика св. Катерины Генуэзской, а также, вероятно, повлияли на многих мистиков как в Италии, так и за ее пределами, поскольку очень быстро получили широкое распространение.

В современнице Якопоне, блаженной Анжеле Фолиньоской (1248–1309), которая отошла от греховной жизни и обратилась к отшельничеству, мы видим мистика самого высоко уровня, чьи ведения и откровения позволяют поставить ее рядом со св. Катериной Генуэзской и св. Терезой. Она была известна своим последователям как "наставница богословов", и среди ее учеников можно упомянуть блистательного и деятельного брата-спиритуала Убертина Казальского. Преобладание в мистицизме Анжелы метафизического элемента свидетельствует о высоком уровне духовной культуры, достигнутой в среде францисканцев ее времени. К XVI веку ее сочинения, переведенные на народный язык, заняли прочное положение в классике мистицизма. В XVII веке их широко использовали Франсуа де Сале (Франциск Сальский), г-жа Гийон и другие католические созерцатели. Родившись на семнадцать лет раньше Данте, чей великий гений по праву отмечает начало духовного возрождения, Анжела представляет собой связующее звено между итальянским мистицизмом XIII и XIV веков.

Наконец, мы приближаемся к Золотому Веку мистицизма. В начале этой эпохи, благодаря необычайному сочетанию интеллектуальных и духовных способностей, господствуют фигуры "серафима и ангела" — францисканца св. Бонавентуры (1221–1274) и доминиканца св. Фомы Аквинского (1226–1274). Как и в случае св. Августина, интеллектуальное величие св. Фомы затмевает мистическую сторону его деятельности. Что касается проповедника мудрой умеренности св. Бонавентуры, то он легко может показаться торопливом) читателю наименее мистичной фигурой среди мистиков-францисканцев. Тем не менее оба они были созерцателями, что дало им возможность интерпретировать для средневекового мира великие духовные традиции прошлого. Отсюда и их огромное влияние на мистические школы XIV века. Иногда утверждают, что эти школы в основном испытали влияние св. Бонавентуры и представляли собой прямую противоположность схоластическому богословию, однако в действительности самые яркие личности этих школ — в частности, Данте и немецкие доминиканцы — пропитались духом Фомы Аквинского и на каждом шагу взывают к его авторитету.

Итак, кривая развития мистицизма в Европе приближается к своей наивысшей точке, однако на Востоке эта точка уже пройдена. Суфии, или мусульманские мистики, появились в VIII веке — их первым представителем является замечательная Раабийа [Rabi'a], "св. Тереза ислама" (717–801), за которой последовал мученик аль-Халладж [Al Hallaj] (857–922). Письменное выражение это движение впервые получило в «Исповеди» аль-Газзали [Al Ghazzali] (1058–1111), а период расцвета его литературы приходится на XIII век, подаривший миру труды мистических поэтов Аттара [Attar] (ок. 1140–1234) и Саади [Sadi] (1184–1263), а также Джалаладдина Руми [Jalalu'ddin] (1207–1273). Их традиции в XIV веке продолжил несколько эротичный мистицизм Хафиза [Hafiz] (ок. 1300–1388) и его последователей, а в XV веке — поэзия Джами [Jami] (1414–1492).

Если Хафиз уже символизирует близость заката исламского мистицизма, то в истории духовной жизни Западной Европы 1300 год — жизненно важная веха. Уже появились или вот-вот появятся мистики самого высокого уровня. Близок к завершению долгий жизненный путь мистика-схоласта с о. Майорки Раймонда Луллия [Lully] (ум. 1315). В это же время в Италии Данте (1265–1321) сумел заставить человеческий язык выразить одно из наиболее возвышенных видений Абсолюта, которое когда-либо было отлито в слова. Он сплавляет в единое целое и художественное прочтение реальности, составлявшее сердце францисканского мистицизма, и то упорядоченное видение трансцендентного мира, которое доминиканцы, благодаря св. Фоме, внесли в поток европейской мысли. Для первых духовный мир был воплощением любви, для вторых — воплощением закона. Для Данте он был и тем и другим. В «Рае» его изумительный гений показывает нам Божественное Видение, которое включает и объясняет символические системы всех великих мистиков, а также учения Дионисия, Ричарда, св. Бернарда, Мехтильды, св. Фомы и бесчисленного множества прочих мыслителей и созерцателей, которых не принято причислять к мистикам.

Время написания "Божественной комедии" совпадает с пробуждением мистической деятельности в Германии и Фландрии. Между 1280 и 1309 годами, вероятно в районе Льежа и. возможно, под влиянием францисканцев, создается любопытный анонимный труд, который в настоящее время известен только в латинском и английском переводах — "Зерцало кротких душ" ("The Mirror of Simple Soul"). Этот длинный трактат, явно испытавший воздействие

Дионисия, викторианцев и сочинения XII века, известного как "Письма к братьям Монс Деи", представляет собой пример подлинно мистической литературы, часто стоящей на крайне ортодоксальных позициях и предвосхищающей спекулятивный фламандский мистицизм XIV века. Вероятно, его автор был современником основателя рейнской школы — великого схоласта-доминиканца Мейстера Экхарта (1260–1327), напоминающего Данте сочетанием мистической интуиции и мощных интеллектуальных способностей. Можно сказать, что Экхарт заложил основы не только немецкого мистицизма, но и всей немецкой философии. На заре XIV века эти два гиганта стоят рядом как совершенные выразители «тевтонского» и «латинского» подходов к трансцендентной реальности.

Хотя Экхарт всего на несколько лет моложе св. Гертруды Великой, он принадлежит к совершенно иному миру. Его властная личность и дар постигать сверхчувственное были вскормлены на трудах Дионисия и Эригены. Мистический гений Экхарта сформировал и вдохновил тех созерцателей, которые оказались в непосредственной близости от него. Немецкие и фламандские мистики XIV и XV веков, отличавшиеся по складу характера как от своего учителя, так и друг от друга, имели, тем не менее, одну общую черту — нечто, что не было присуще ни одной из остальных школ. Это нечто напрямую связано с Экхартом, ибо все эти мистики были либо его непосредственными последователями, либо их друзьями или учениками. Взгляды Экхарта известны нам в основном по его проповедям в Страсбурге, тогдашнем религиозном центре Германии. Здесь мы видим его поучающим мистиком, полным пасторского рвения, однако требующим от своей аудитории в равной степени высокого интеллектуального и духовного уровня.

Однако ближе к концу жизни Экхарт впал в немилость. Множество изречений, извлеченных из его сочинений и представляющих его наиболее крайние взгляды, были осуждены церковью как «отдающие» пантеизмом и прочими ересями — неистовство и дерзость его языка, несомненно, открывали возможности для превратного толкования. В своих попытках говорить о том, что невозможно выразить словами, он постоянно прибегал к выражениям, которые могли показаться парадоксальными и преувеличенными. Тем не менее осуждение официальной Церкви практически не сказалось на авторитете Экхарта. Его ученики, оставаясь преданными католиками, ухитрились остаться и его верными учениками. До самого конца жизни в их учениях было заметно влияние великого схоласта и, возможно, еретика, перед которым они благоговели, как перед святым.

Интересен контраст между Экхартом и его двумя наиболее известными последователями. Все трое принадлежали к ордену доминиканцев, были благочестивыми последователями св. Августина, Ареопагита, св. Бернарда и св. Фомы. Все трое учились в Кельнской школе, где преподавали Альберт Великий и Фома Аквинский и где до сих пор живо их мощное влияние. Мистицизм Экхарта — в той мере, в которой он проявляется в его проповедях и дошедших до нас отрывках из его сочинений, — объективен и почти догматичен. Он описывает с потрясающей определенностью и откровенностью уровни бытия, которые он познал, — "пустыню Божества, где никто не чувствует себя дома". Перед нами великий схоласт и талантливый метафизик, страстно поглощенный поиском Абсолютной Истины.

Первый из его последователей, Иоганн Таулер (ок. 1300–1361), брат-проповедник из Страсбурга, был врожденным миссионером — человеком, сочетавшим обширные теологические познания и великолепный мистический дар со страстным рвением к проповедничеству. Он неустанно трудился над тем, чтобы пробудить в людях доступные им трансцендентальные переживания. Лишенный жесткого интеллектуализма, который порой присутствует у Экхарта, а также тенденциозного самоанализа и избыточной артистической чувственности Сузо, Таулер представляет собой наиболее зрелый тип немецкого мистика. Его гуманность может сравниться только с глубиной его духовности. Проповеди Таулера — единственные его аутентичные произведения — это трубный глас, призывающий к подвигам духа. Они оказали воздействие на многих позднейших мистиков, особенно на св. Терезу и св. Иоанна Креста.

Таулер — не просто писатель. Читая его работы, мы можем легко убедиться в том, что он говорит на основе личного опыта. Иногда его несправедливо называют предшественником Реформации, но подобные заявления могут делать только те, кто смотрит на все самобытное христианство как на форму протестантской ереси. Таулер, как и св. Хильдегарда, св. Катерина Сиенская и многие другие, критиковал злоупотребления официальной церкви того времени, однако его сочинения, по крайней мере их полные издания, показывают его как ревностного ортодоксального католика.

Таулер был одним из духовных лидеров большого неформального общества "Друзей Бога", которое возникло в Страсбурге, распространилось по Рейнской области и далее в Швейцарию и Баварию и служило во времена упадка целям духовного возрождения. Полные энтузиазма и искренней самоотверженности, Друзья Бога посвящали себя мистической жизни как единственно достойной именоваться Жизнью. В это время мы наблюдаем вспышку мистической деятельности, встречаем многочисленные сообщения о видениях, экстатических состояниях и изумительных обращениях.

Движение имело очень много общего с квакерами, за исключением того, что оно развивалось внутри, а не вне официальной Церкви и было частично направлено против доктрины братства Свободного Духа и прочих еретических сект. С этим движением был связан и последний из троицы великих немецких мистиков-доминиканцев — блаженный Генрих Сузо (ок. 1295–1365), по природе своей отшельник и аскет, выдающийся визионер католического типа.

Для такого субъективного, романтичного, глубоко погруженного в собственную душу и свои личные отношения с Богом человека, как Сузо, мистицизм был не столько доктриной, предназначенной для передачи другим людям, сколько интимным личным странствием. Хотя он и был опытным философом и богословом, а также преданным последователем Экхарта, его автобиография — документ гораздо более подробный и откровенный, чем более известная «Жизнь» св. Терезы, — представляет собой в основном запись его радостей и печалей, видений, экстазов и страданий. Даже его мистические трактаты построены в форме диалогов, как если бы он не мог оторваться от личностных и драматических аспектов духовной жизни.

Вокруг этой троицы — Экхарта, Таулера и Сузо — группируются другие личности, менее отчетливо видимые сквозь призму веков члены мистического общества Друзей Бога. Всех их объединяют героические усилия восстановить связь жизни — страшно искаженной и беспорядочной религиозной жизни XIV века — с духовной реальностью; они стремятся погрузить современников в атмосферу Божества. Одному из этих безымянных подвижников принадлежит авторство литературной жемчужины движения — небольшого трактата под названием "Германская теология", или "Книга совершенной жизни", — написанной якобы во Франкфурте около 1350 года священником тевтонского ордена. Эта книга представляет собой наиболее успешную из многочисленных попыток сделать принципы мистицизма доступными для обыкновенного человека. Этот трактат очень любил Лютер, опубликовавший его неполное издание в 1518 году.

Остальные Друзья Бога известны нам сегодня по письмам, беседам, а также видениям и духовным странствиям, которые отразились в литературе того времени. Никакой раздел истории мистицизма не подвергся в ходе современных исследований столь значительным изменениям, как история Рейнской школы, и тем не менее работа здесь еще далека от завершения. На сегодняшний день мы можем лишь упомянуть основные имена, связанные с мистической пропагандой Друзей Бога. Во-первых, это монахини Маргарет Эбнер (1291–1351) и ее сестра Кристина, важные фигуры движения, историчность которых не вызывает никакого сомнения. Маргарет, по-видимому, обладала как мистическими, так и парапсихологическими способностями и, подобно г-же Гийон, была одарена ясновидением и телепатией. Далее следуют не очень ясные личности мирян Генриха Нордлингенского и Николаса Базельского. Наконец, можно упомянуть загадочную фигуру Ралмена Мерсвина (ок 1310–1382), автора ряда апокалиптических видений, именуемых "Книгой Девяти Скал", чьи описания реалий мистической жизни представляют собой великолепный психологический документ независимо от того, считаем ли мы их подлинными описаниями или же всего лишь "тенденциозной литературой".

В определенной зависимости от немецкой школы развился и мистицизм Фландрии, также сформировавшийся под воздействием интеллектуального гения Экхарта. Фламандская школа лучше всего известна нам по трудам ее наиболее известного представителя блаженного Иоганна Рейсбрука (1293–1381) — одного из величайших мистиков, которых когда-либо знал мир. В его работах метафизический и личностный аспекты мистической истины сплавлены воедино и достигают своего высочайшего выражения. Рейсбрук обязан своим интеллектуальным развитием блаженному Августину, Ричарду из аббатства св. Виктора и Экхарту, но ценность его произведений заключается в том, что он использовал философию последнего лишь в качестве питательной среды для выражения результатов собственного внутреннего опыта.

Как в ранние годы священничества в Брюсселе, так и в более поздние времена отшельничества в лесах под Суаньи Рейсбрук оказывал огромное влияние на свое поколение. Через своего последователя Герарда Гроота (1340–1384), основателя "Братства Совместной Жизни", он вдохновил создание религиозного движения "Новой Преданности", которое донесло до следующего столетия дух великих средневековых мистиков.

Мистические сочинения "северного Рейсбрука" Анрн де Манд (ок. 1360–1415), прекрасный пропитанный духом платонизма "Пламенный монолог с Богом" Герлаха Петерсена (1378–1411), а также "Подражание Христу" его друга Фомы Кемпийского (1380–1471), в котором можно найти параллели с медитациями Гроота, — вот основное русло, по которому в дальнейшем протекало развитие мистицизма.

В следующем столетии влияние Рейсбрука проявляется в деятельности францисканца Анри де Эрпа, или Арпинуса, (ум. 1477), а также двух великих личностей — ученого-платоника кардинала Николая Кузанского (1401–1464) и его друга, богослова и созерцателя Дениса Картузианца (1402–1471) — одного из великих религиозных деятелей XV века. Денис перевел все работы Рейсбрука на латынь и называл его "новым Дионисием", с той разницей, что Рейсбрук "ясен там, где был непонятен Ареопагит". Именно благодаря многочисленным сочинениям Дениса, пользовавшимся большой популярностью в последующие века, доктрины средневековых мистиков дошли до мира Возрождения. Труды Рейсбрука, так же как и сочинения Сузо, появляются в английских рукописных переводах в начале XV века, занимая свое место рядом с работами св. Бернарда, св. Бонавентуры и великого английского мистика Ричарда Ролла. Воздействие его гения также можно обнаружить и в мистической литературе Испании.

Корни английского мистицизма, по-видимому, уходят в эпоху религиозного возрождения, пришедшегося на правление короля Стефана. Как тогда, так и в более поздние времена мистицизм был тесно связан с отшельнической жизнью. Его наиболее ранний литературный памятник, "Ancren Riwle", был написан в начале XII века для трех отшельниц. Точно так же «Медитации» св. Альдреда (аббата Риво, 1146–1166) и правила, которые он составил для сестер-отшельниц своего аббатства, запечатлели неодолимое стремление к мистической жизни. Первый английский мистик, имя которого мы можем с уверенностью назвать, — это Марджери Кешшйская (ок. 1290), отшельница из Линна. Тем не менее мы ничего не знаем о жизни этой женщины — до нас дошли только фрагменты ее «Созерцаний».

Краткая, но блистательная плеяда английских мистиков начинается именем Ричарда Ролла Хемпольского (ок. 1300–1349). Ролл, получивший образование в Оксфорде и, возможно, в Париже, а также хорошо сведущий в богословии, стал отшельником для того, чтобы жить совершенной мистической жизнью "тепла, сладости и песни", к которой чувствовал в себе призвание. Наибольшее воздействие на него оказали сочинения Ричарда Сен-Викторского, св. Бернарда и св. Бонавентуры, однако, несмотря на это, он остается одним из наиболее индивидуальных мистических авторов. Ролл был очень плодовитым писателем — его основные работы до сих пор не изданы и хранятся в виде рукописей. По всей видимости, он успешно совмещал отшельничество с карьерой сочинителя и странствующего проповедника. Ролл был откровенен в своей критике религиозной и светской жизни — даже спустя поколения его авторитет оставался непоколебимым.

Уже Ролл отражает умеренный, практический характер, присущий английской школе. Его интересует не философия, но духовная жизнь и, в особенности, личный опыт. В его описаниях единения с Божественной Любовью — в "небесных песнях" — заметно влияние францисканской поэзии, страсть к проповедям также напоминает рвение францисканского миссионера. Работы Ролла оказали огромное влияние на последующих английских мистиков.

Во второй половине XIV века эстафету принимает анонимный автор "Облака Неведения" и сопутствующих ему трактатов, а также Уолтер Хилтон (ум. 1396). С "Облаком Неведения" в английскую литературу впервые проникает дух Дионисия. Это произведение является сочинением тонкого психолога, опытного созерцателя, испытавшего глубокое влияние Ареопагита и викторианцев. Из-под его пера вышел также первый английский перевод "Мистической Теологии" — "Тайное Божество Дионисия". Это произведение, по словам жителя Англии тех времен, "промчалось по стране со скоростью оленя" — столь желанным и насущным для религиозного сознания того времени было описанное в нем восприятие мистической истины. Хотя Хилтон также испытал воздействие Дионисия и Ричарда Сен-Викторского, он адресовал свои сочинения более широкой аудитории. Он представляет собой выдающегося духовного наставника, практического учителя внутреннего пути, но не метафизика. Его великий труд "Ступени совершенства" быстро занял достойное место среди классических произведений подобного рода.

С кончиной Хилтона совпадает написание самого прекрасного из всех английских мистических произведений — "Откровений Любви" затворницы Юлианы Норвичской (1343 — ум. после 1413). Уникальная личность этой женщины увенчала собой историю средневекового английского мистицизма. Великолепный дар Ролла и Хилтона словно трансформировался в ней под воздействием "дара к бесконечному", сформировав своеобразную и прекрасную индивидуальность. Леди Юлиана была провидицей, влюбленной и поэтессой. Хотя в основе ее учения лежит значительный запас богословских познаний, по сути своей оно представляет результат необычайно насыщенного непосредственного личного опыта.

Еще две одаренные женщины жили и умерли до того, как леди Юлиана завершила свои «Откровения», — великолепная пророчица св. Бригитта Шведская (1303–1373) и св. Катерина Сиенская (1347–1380). Св. Бригитта, мистик и визионер того же типа, что и Хильдегарда, сочла своим долгом положить конец распрям среди духовенства и принести мир в Церковь. Спустя четыре месяца после ее смерти св. Катерина — ей было тогда 26 лет — продолжила ее незавершенную миссию.

Истинный последователь Данте в открытии Реальности и величайший итальянский мистик после св. Франциска — св. Катерина демонстрирует нам жизнь в единении в ее наиболее богатой и совершенной форме. Она была одновременно политиком, учителем и созерцателем, соблюдая при этом устойчивый баланс между внутренней и внешней жизнью. Ее очень метко прозвали "матерью тысяч душ". Получив незначительное образование, преследуемая постоянными болезнями, она, тем не менее, сумела за время своей непродолжительной деятельности изменить ход истории, обновить религию и создать одну из жемчужин итальянской религиозной литературы — "Божественные диалоги".

В первой половине XV века кривая развития мистицизма явно идет вниз. В начале столетия мы еще обнаруживаем влиятельную фигуру канцлера Джерсона (136З-1429) — одновременно и мистика, и последовательного непримиримого критика экстравагантных мистических учений. Однако жизненная мощь Ренессанса, уже питавшая остальные сферы человеческой деятельности, все еще не затронула духовную плоскость. Краткое оживление францисканской духовности связано с работами трех мистиков-реформаторов — энергичного французского визионера св. Колетты Корбисской (1381–1447), ее итальянского последователя св. Бернардино Сиенского (1380–1444), а также св. Катерины Болонской (1413-146З). К современникам этой группы относятся также два явно противоположных мистика — св. Жанна д'Арк (1412–1431) и страдающая фламандская визионерка св. Лидвина Шидамская (1380–1432).

Во второй половине столетия действие перемещается в Италию, где возникает духовный гений самого высокого уровня — св. Катерина Генуэзская (1447–1510). Подобно ее тезке из Сиены, она совмещала страстную любовь с непрестанной деятельностью. Более того, она была конструктивным мистиком, глубоким мыслителем и экстатической натурой — прирожденным учителем и деятельным филантропом. Ее влияние на последующие поколения можно видеть в уравновешенной личности другой созерцательницы, достопочтенной Баттисты Вернацца (1497–1587) — ее крестной дочери и ребенка одного из ее наиболее преданных друзей. Катерина Генуэзская — единственный пример здоровой и энергичной мистической жизни того времени. Ее современники по большей части были визионерами более заурядного типа, как, например, Осанна Андреаси Мантуйская (1449–1505), Колумба Риети (ок. 1430–1501) и ее последовательница Лючия Нарнийская. Они проявляют лишь слабые отблески того духа, который столь ярко сиял в св. Катерине Генуэзской.

Этот дух вновь появляется в XVI веке во Фландрии в работах аббата-бенедиктинца Блозия (1506–1565) и, в гораздо более заметной форме, в Испании — стране, которую практически не затронула вспышка мистической деятельности, наблюдавшаяся повсеместно на закате средневековья. Первоначально испанский мистицизм проявляется в тесной связи с религиозными орденами. Среди его представителей можно назвать францисканцев Франциско де Осуна (ум. ок. 1540), чье наставление о созерцательной молитве оказало влияние на духовное развитие св. Терезы и ее друга и наставника св. Петра Алькантарского (1499–1562). Можно также упомянуть доминиканца Луиса де Гранада (1504–1588) и августинца Луиса де Леон (1528–1591). Однако наиболее определенного и характерного выражения испанский мистицизм достигает в личности св. Игнатия Лойолы (1491–1556), великого основателя "Общества Иисуса". Практический характер трудов св. Игнатия — и особенно поздних его работ — скрывает от историков то, что он был истинным мистиком, столь же энергичным, как св. Тереза и Джордж Фокс. Он достиг такого же видения реальности и прошел через те же стадии психологического роста, что и они. Его духовные сыновья оказали огромное влияние на внутреннюю жизнь великой кармелитки св. Терезы (1515–1582).

Подобно св. Катерине Сиенской, эти мистики — а к ним мы должны присоединить и величайшего последователя св. Терезы, поэта и созерцателя св. Иоанна Креста (1542–1591) — появились, по-видимому, в ответ на необходимость направить в нужное русло беспорядочную религиозную жизнь того времени. Они были "святыми контрреформации" — в период церковного хаоса они обрушили весь колоссальный вес своей гениальности и святости на чашу весов ортодоксального католичества. В то время как Игнатий Лойола создал остов духовного воинства, которое должно было атаковать ереси и защищать Церковь, св. Тереза, работая в исключительно неблагоприятных условиях, вдохнула жизненные силы в великий религиозный Орден и возвратила ему его призвание — способствовать достижению единения с трансцендентным миром. В этом ей помогал св. Иоанн Креста — психолог, философ и великий мистик, который вернул персональный опыт испанской школы в основное русло мистической традиции. Все трое — организаторы-практики и глубокие созерцатели — проявили во всем великолепии двойственный характер мистической жизни. Они оставили литературное наследие огромного значения, которое направляло и объясняло открытия последующих поколений пилигримов трансцендентного мира. Истинных духовных детей этих мистиков следует искать не в их собственной стране, где религиозная жизнь, поднятая ими на высоты трансцендирования, деградировала после того, как их подавляющее влияние сошло на нет, но среди бесчисленного множества созерцателей последующих поколений, которые испытали на себе влияние "Духовных упражнений", "Внутреннего замка" и "Темной ночи души".

Отблеск Божественного огня, зажженного великими кармелитами Испании, можно увидеть в жизни доминиканской монахини св. Катерины деи Риччи (1522–1590) и флорентийской кармелитки св. Марии Магдалены деи Пацци (1566–1607), автора множества литературных трудов. В Новом Свете этот огонь несет в себе прекрасная фигура св. Розы Лимской (1586–1617), перуанской монахини. В то же самое время, но с совершенно другой стороны, его влияние проявляется в протестантской Германии в личности одного из столпов мистицизма "вдохновенного сапожника" Якоба Бёме (1575–1624).

Бёме дает нам один из наиболее удивительных примеров естественного дара к трансцендентному. Он оставил свой след как в немецкой философии, так и в истории мистицизма. Среди тех, кто "стоит на его плечах", — Уильям Лоу, Блейк и Сен-Мартен. Размах видений Бёме включает как Человека, так и Вселенную, — природу Души и Бога. У него мы вновь обнаруживаем доктрину Нового Рождения, столь любимую ранними немецкими мистиками. Если бы не сложный символизм, посредством которого Бёме выражал свои видения, его влияние было бы намного больше. Он остается одним из тех бессмертных мистиков, жизнь которых окутана тайной. Представители каждого поколения будут заново открывать для себя и интерпретировать разные аспекты его учения.

XVII век вполне может соперничать с XIV в богатстве и разнообразии форм мистической жизни. Здесь мы можем выделить два течения, отражающие основные аспекты общения человека с Абсолютом. Первое — символическое, конструктивное и деятельное — связано с идеей регенерации, возрождения и часто использует язык алхимиков, подражая «тевтонскому» гению Бёме. Оно развивается вне Католической Церкви — в основном в Германии и Англии, где к 1650 году работы Бёме были известны очень широко. В своей упаднической форме оно опускается до оккультизма — алхимии, розенкрейцерства, апокалиптических пророчеств и прочих отклонений духовного чувства.

Параллельно возникает еще одно течение внутри Католической Церкви и близко соприкасается с великой традицией христианского мистицизма. Оно достигает наибольшего расцвета во Франции и стремится подчеркнуть личностную и интимную сторону созерцания, вдохновляя пассивное восприятие. В своей крайней форме оно вырождается в квиетизм.

В XVII веке Англия была особенно богата если не на великих мистиков, то по крайней мере на людей мистического склада ума, искателей Реальности. Мистицизм, казалось, витал в воздухе того времени, скрываясь под множеством масок и влияя на многие формы жизни. Он, в частности, породил Джорджа Фокса (1624–1690), основателя движения квакеров, крайне деятельного человека, но довольно далекого от христианской мистической традиции. Само движение квакеров представляет вспышку подлинного мистицизма, сравнимую разве что с движением Друзей Бога в XIV веке.

В Фоксе мы обнаруживаем ошеломляющее переживание прямой связи с Богом и осознание трансцендентного, характерное для христианских мистиков. Между тем духовность квакеров, несмотря на их заметное отвращение к институциональной религии, имеет много общего не только с их явными "духовными родственниками" — европейскими квиетистами, но также и с доктринами католических созерцателей. Мистицизм часто проявляется в сочинениях этой школы — впервые в работах Исаака Пенингтона (1616–1679), а затем в Дневнике героического Американского Друга Джона Вулмэна (1720–1772).

На противоположном конце "теологического спектра" находится группа английских мистиков католического типа, тесно связанных с современной им французской школой. Наибольшей индивидуальностью среди них обладает юная бенедиктинская монахиня Гертруда Мор (1606–1633), которая продолжает традицию любовного общения, берущую начало от св. Августина, св. Бернарда и Фомы Кемпийского и составляющую самое сердце католического мистицизма. В сочинениях ее наставника преподобного Августина Бейкера (1575–1641), которые представляют собой одно из наиболее ясных и упорядоченных руководств по созерцательной жизни, мы видим, что формировало среду, в которой развивалось мистическое дарование Гертруды. Ришар Сен-Викторский, Хилтон и автор "Облака Неведения"; Анжела Фолиньоская; Таулер, Сузо и Рейсбрук; св. Тереза и св. Иоанн Креста — вот авторитеты, на которые постоянно ссылается Августин Бейкер, а мы знаем, что через них генеалогическое древо мистиков восходит к неоплатоникам и Отцам Церкви.

Вне Католической Церкви мы встречаем близнецов — духовного алхимика Томаса Воэна [Vaughan], а также силуриста и мистического поэта Генри Воэна (1622–1695), которые являются выразителями двух различных подходов к трансцендентальной жизни. Далее идет группа "Кембриджских платоников": Генри Мор (1614–1687), Джон Смит (1618–1652), Бенджамин Уичкоут (1609–1683), Питер Стерри (ок. 1614–1672) и Джон Норрис (1657–1711) — все они развивают и проповедуют философию, глубоко окрашенную мистицизмом. Поэтическое выражение платоническому видению жизни дает Томас Треэрн [Trahern] (ок. 1637–1674). В епископе Холле (1574–1656) тот же дух принимает форму набожности. Наконец, розенкрейцеры, символисты и прочие оккультисты духовного склада — и в первую очередь необычная секта филадельфийцев, возглавляемая доктором Пордейджем (1608–1698) и пророчицей Джейн Лид (1623–1704), — демонстрируют мистицизм в его наиболее неуравновешенных аспектах, в смеси с медиумистскими явлениями, причудливыми символическими видениями и апокалиптическими пророчествами. Воздействие филадельфийцев, которые сами находились под очень сильным влиянием работ Бёме, проявилось спустя столетие в "безвестном философе" Сен-Мартене.

Католический мистицизм этого периода достиг наибольшего развития во Франции, где интеллектуальная и социальная экспансия Великого Века имела также и духовную сторону. В противовес ослепительной мирской жизни Парижа XVII века, а также застою и порочности большинства организованных религий, здесь распространяется нечто вроде культа внутренней жизни. Этот мистический ренессанс, по-видимому, берет свое начало в работах английского монаха-капуцина Бенедикта Кэнфилда (1520–1611), а в миру Вильяма Фитча, который на старости лет поселился в Париже и стал центром духовного влияния. Среди его учеников были г-жа Акари (1566–1618) и Пьер де Берюль (1575–1629). Через них его учение о созерцании оказало воздействие на всех великих религиозных деятелей того периода.

Дом г-жи Акари — женщины в равной степени замечательной и своим духовным гением, и своими практическими способностями — стал средоточием растущего мистического энтузиазма, выразившегося также в энергичном реформаторском движении внутри Церкви. Одним из основателей нового течения был Берюль. Сама г-жа Акари, которую в те времена называли "совестью Парижа", посещала новообращенных и призывала их к более строгой и святой жизни. В 1604 году на ее средства во Франции были построены первые дома реформированного ордена кармелиток, причем туда нередко приходили монахини-испанки из числа новообращенных св. Терезы. Поэтому французский мистицизм очень многим обязан прямому контакту с испанской мистической традицией. Г-жа Акари и три ее дочери также стали монахинями-кармелитками. Именно дижонские кармелитки посвятили в практику созерцания св. Жанну Франсуазу де Шанталь (1572–1641). Ее духовный отец, один из основателей Ордена Пришествия св. Франциск Сальский (1567–1622), также в юности был членом кружка г-жи Акари. В нем наилучшим образом получил отражение особый талант французской школы к непосредственному и личному наставлению души.

Помимо этой культурной аристократической группы следует упомянуть двух великих мистиков, происходящих из более скромных социальных слоев. Во-первых, это отважная монахиня-урсулинка Мария де л'Инкарнасьон (1599–1672), пионер просвещения Нового Света, в которой мы вновь обнаруживаем характерную черту св. Терезы: дар к глубокому созерцанию, соединенный с практической инициативой. Во-вторых, кармелитский монах брат Лоуренс (1611–1691), который отражает пассивную тенденцию французского мистицизма в ее наиболее здоровой и уравновешенной форме. Он был смиренным простолюдином, он не мог похвастать никаким особым даром и поэтому являл разительную противоположность своему современнику Паскалю (1623–1662), блистательному и несчастному гению, которому пришлось преодолеть множество душевных бурь на пути к видению Абсолюта.

Французский и фламандский мистицизм этого периода находятся под сильным влиянием доктрины самоотрицания и пассивности, постоянно балансируя на грани квиетизма. В этом отношении не являются исключением трое великих капуцинов и учителей созерцания — фламандцы Константин Барбансон (1581–1632), Иоанн Евангелист Барлукский и англичанин Бенедикт Кэнфилд. Об этом свидетельствуют их осторожные высказывания, а также пристальное внимание, которое им уделяли религиозные власти тех времен. На примере исторического противостояния между Боссюэ и Фенелоном мы видим, что грань между истинными и ложными доктринами очень тонка, и поэтому завуалированные нелепости квиетистов нередко побуждали ортодоксов к неверным оценкам их позиции.

Наиболее ранним по времени и наиболее крайним представителем последовательных квиетистов является фламандка французского происхождения Антуанетта Буриньян (1616–1680) — решительная и упорная в своих заблуждениях женщина, которая, отрекшись от мира, основала секту, претерпела многочисленные гонения и стала причиной великих волнений в религиозной жизни своего времени. Еще больший резонанс в обществе получило учение набожного испанского священника Мигеля де Молиноса (1640–1697), чьи экстремистские взгляды на некоторое время дискредитировали принцип пассивного созерцания и были решительно осуждены Церковью.

По сути своей квиетизм был неуравновешенным выражением той же потребности, которая породила современное ему квакерское движение в Англии. Речь идет о потребности в личном контакте с духовной реальностью, удовлетворить которую тогдашняя официальная религия не могла. К сожалению, великие квиетисты не были великими мистиками. В их проповедях принцип пассивности противопоставлялся всякому действию и доводился до логического абсурда. Такой подход привел к возникновению учения, гибельного не только для традиционной религии, но и для здорового развития внутренней жизни.

Современница Молиноса г-жа Гийон [Madame Guyon] (1648–1717) обычно упоминается в качестве типичной квиетистки. Она представляет собой пример неудачного сочетания мистических стремлений со слабым, поверхностным интеллектом. Если бы г-жа Гийон обладала твердым здравым смыслом, столь характерным для великих созерцателей, она могла бы контролировать свою природную склонность к пассивности и вряд ли использовала бы те преувеличенные высказывания, которые послужили поводом для официального осуждения ее работ. Несмотря на то, что Фенелон великолепно выступил в ее защиту и что большинство сочинений г-жи Гийон всего лишь воспроизводят ортодоксальное учение о созерцательной молитве, ее "пассивная молитва" была осуждена за квиетистскую направленность.

Конец XVII века стал свидетелем необычайного взлета популярности квиетизма как внутри, так и вне Католической Церкви. Оставаясь в рамках ортодоксии, доктрину пассивности в ее наиболее благородной форме демонстрирует иезуит Дж. П. де Коссад (был жив к 1739 году). Квиетисты, как правило, признавали общую традицию мистицизма и использовали ее в оправдание своей односторонней доктрины. К таким деятелям можно отнести Малаваля, чья "Мистическая теология" содержит несколько превосходных французских переводов св. Терезы, а также Питера Пуаре (Peter Poiret) (1646–1719), первоначально протестантского пастора, а позже преданного последователя Антуанетты Буриньян. Последующие поколения многим обязаны энтузиазму и прилежанию Пуаре, чья вера в духовный покой сочеталась с обширной литературной деятельностью. Он спас и отредактировал все сочинения г-жи Гийон и оставил нам в виде своей "Библиотеки мистиков" памятник многим утерянным работам о мистицизме. Из его уникальной биографии мы видим, до какой степени «ортодоксальность» была "священной коровой" даже для наиболее крайних квиетистов — насколько они были убеждены в том, что представляют не новую доктрину, но истинную традицию христианского мистицизма.

На закате XVII века движение квиетистов сходит на нет, а начало следующего столетия становится триумфом другого потока духовности, который возникает за пределами Католической Церкви и восходит к великой личности Якоба Бёме. Если основным источником квиетизма была идея самоотречения, то дополняющая ее идея перерождения стала движущей силой новой школы, В Германии работы Бёме были собраны и опубликованы Иоганном Гихтелем (1638–1710), чья жизнь и письма насквозь пронизаны влиянием великого мистика.

В Англии влияние Бёме начало ощущаться с середины XVII века, когда там впервые стали известны его труды. Между 1699 и 1720 годами здесь жил и работал Дионисий Андреас Фреср. В начале XVIII века за Фреером последовал Уильям Лоу (1686–1761) — блестящий стилист и глубокий английский религиозный писатель. Уильям Лоу был обращен работами Бёме от узкого христианства, получившего классическое выражение в его "Серьезном призыве", к широкому философскому мистицизму. В ряде своих сочинений, полных мистической страстности, он дал могущественному видению "вдохновенного сапожника" новую интерпретацию. Эти сочинения заняли достойное место в английской литературе.

Остаток столетия, явственно отражающий ниспадающую тенденцию в развитии мистицизма, представляет нам три странные личности, прошедшие через школу Бёме и оказавшиеся в оппозиции по отношению к официальной церкви своего времени. В Германии Эккартсгаузен (1752–1803) в своем "Облаке над святилищем" и других работах продолжает индивидуальную линию традиции эзотерического и мистического христианства. Он заимствовал свою основную идею о новом рождении как о пути познания Реальности у Уильяма Лоу, у которого она нашла свою лучшую и наиболее последовательную интерпретацию. В это время во Франции дает о себе знать беспокойный дух трансценденталиста и "безвестного философа" Сен-Мартена (1743–1803). Он перешел от оккультизма к мистической философии под влиянием Бёме, Эккартсгаузена, а также работ английских «филадельфийцев» доктора Пордейджа и Джейн Лид, которые долгое время были забыты у себя на родине. И наконец, в Англии, подобно одинокой звезде на темном небосклоне георгианской эпохи, вспыхивает гений поэта, художника, визионера и пророка Уильяма Блейка (1757–1827).

Жизненный путь Блейка дает нам редкий пример развития мистического дарования, которое подчинило видению истины не только ритм и слово, но также цвет и форму. Но его видение было настолько индивидуальным, а элементы, которые он использовал в своих символических построениях, настолько странными, что его попытки донести все это до людей оказались безуспешными. И в своих пророческих книгах, и в прекрасных мистических полотнах ему удалось запечатлеть лишь величественные намеки на нечто, увиденное в более возвышенном и более истинном состоянии сознания. Хотя своим визионерским символизмом Блейк в значительной степени обязан Сведенборгу, чьи работы оказали на него в юности огромное влияние, мистический поэт также очень много заимствовал у Бёме и его английских интерпретаторов. Блейк — едва ли не единственный из английских протестантских мистиков, который воспринял и ассимилировал все католические традиции божественной любви. В его великом видении «Иерусалима» св. Тереза и г-жа Гийон находятся среди "благородных душ", охраняющих Четырехсторонние Врата, что ведут к святилищу созерцательной жизни, и управляющих "великим винодельным прессом Любви", из которого человечество во все времена через мистиков получает Вино Жизни.

Примечания:

9

Delacroix, "Etudes sur le Mysticisme", p.62.

97

Martensen, "Jacob Boehme", p. 7.

98

Testament, cap. III.

978

Папа Римский в 590–604 гг. — Прим. перев.

979

Во французском прочтении — Ришар. — Прим. ред.

980

"Божественная комедия", «Рай», X, 132.

981

Быт. 35, 19. — Прим. перев.

982

Искусных трюков (фр.).

983

Имеется в виду английской. — Прим. перев.