1.3. Лингвистический подход к бессознательному.

Наиболее революционные изменения в понимание природы и сущности бессознательного внес структурный психоанализ Ж.Лакана. Предложенная им концепция “бессознательного, структурированного как язык“, была следствием изменения эпистемологической ситуации в человекознании, в частности акцентирования логико-лингвистических аспектов изучаемых феноменов. Последнее же явилось результатом ассимилирования положений аналитической философии, основные тезисы которой, сформулированные в работах А.Айера, Л.Витгенштейна, Б.Рассела, Дж.Остина, Д.Уиздома, М.Шлика и др., легли в основу новой, постмодернистской трактовки психических феноменов.

Основным предметом аналитической философии является язык, рассматриваемый не только как средство передачи определенного смыслового содержания, но и в качестве самостоятельного объекта исследования, необходимого компонента любого рационального дискурса. Перевод философских и психологических проблем в сферу языка (без чего невозможно обойтись в любом типе исследования) предполагает анализ используемых при этом языковых средств и выражений, а также более общие представления о сущности языка и закономерностях его функционирования. Аналитическая парадигма сложилась в результате смещения исследовательского интереса от исследуемого предмета к средствам философствования, формам и способам репрезентации знания. Классическая философская проблема онтологической редукции (сведения реального знания к простым и конечным метафизическим сущностям) была переформулирована Бертраном Расселом в концепт соответствия языка содержательной науки языку логики. Поиск элементов такого языка, “логических атомов“, привел Рассела к пониманию необходимости обоснования научного знания в чувственном опыте субъекта и далее – к исследованиям структуры опыта и средств такого структурирования. Аналогичные тенденции содержит “Логико-философский трактат“ Л.Витгенштейна, однако в его более поздних (1953) “Философских исследованиях" анализ языка науки представлен совершенно по-иному.

Основной целью философии “позднего“ Витгенштейна была т.наз. лингвистическая терапия или терапия слова. Продолжая (в какой-то степени) традиции Венского кружка, он рассматривал систему языка не только как основное средство философствования, но и как источник злоупотреблений и заблуждений совершенного особого рода, вскрывая “трансцендентальную иллюзию“, закономерно возникающую вследствие взаимозависимости между логикой науки и лингвистическими возможностями выражения этой логики. Витгенштейновская программа “борьбы против чар языка, сковавших наш интеллект“, основана на стремлении сделать любое языковое высказывание предельно точным, а это, в свою очередь, ставит вопрос о сущности языка, мышления, высказывания. Он пишет: “Вышеназванный вопрос – не предполагает, что сущность – нечто явленное открыто и делающееся обозримым при упорядочивании. Напротив, подразумевается, что сущность нечто скрытое, не лежащее на поверхности, нечто, заложенное внутри, видимое нами лишь тогда, когда мы проникаем вглубь вещи, нечто такое, до чего должен докопаться наш анализ“ (18, с.123).

Скрытая сущность языка, определяющая точность и осмысленность высказываний – это языковая игра, язык и действия, с которыми он переплетен. Понятие языковой игры является ключевым в витгенштейнианстве, это философская абстракция, обобщающая представления о конвенциональности культурных правил описания действительности и выражения смысла с помощью языковых средств. Любой язык состоит из множества различных, взаимодействующих между собой языковых игр со своими собственными правилами (последние Витгенштейн называет грамматиками). Он различает поверхностные грамматики, рассматривающие правила словоупотребления в образовании пропозиций и глубинные, относящиеся к той языковой игре, в которой данное слово играет определенную роль. Так, в известном примере высказывания “Я крепко запер этого человека в комнате, вот только дверь оставил открытой“ нарушено именно глубинное грамматическое правило.

Языковые игры в качестве необосновываемого, априорного знания, оценивающего достоверность суждений о фактах реальности, определяют формы жизни – упорядоченные системы поведения и деятельности людей, основанные на определенных системах представлений о мире. Разные формы жизни, релевантные различным языковым играм, порождают неодинаковые концепты действительности. В рамках этих концептов стандартные философские способы верификации “не работают“, ибо вынуждены опираться субъективно-психологические посылки. Это в особенности относится к ценностным суждениям (моральным, этическим и т.п.), применительно к которым последователь и соратник Витгенштейна А.Айер предлагает использовать не критерий истинности или ложности, а критерий значимости: "ценностные утверждения значимы, если они суть обычные «научные» утверждения; если же они ненаучны, то и не значимы в точном смысле слова, а являются просто выражениями эмоций, которые не могут быть ни истинными, ни ложными" (4, с. 51).

В работе “Язык, истина и логика“ (1936) Айер конкретизирует введенный Витгенштейном принцип диспозициональности психики, предостерегающий философов от попыток ее онтологизации. Диспозициональная модель психики основана на представлении о взаимных соответствиях психики и языка, причем язык-деятельность оказывается эвристической аналогией для понимания психики как деятельности особого рода, обладающей своей внутренней логикой. Трудно отрицать зависимость психической деятельности человека от его лингвистических возможностей. При этом важно различать, как люди говорят о психическом и как они понимают такие высказывания. Все психологические понятия, по Витгенштейну, относятся к элементам так называемого “индивидуального“ языка, описывающего внутренние состояния субъекта, языка сугубо личного, понятного только ему самому и никому более. Их употребление в качестве познавательных (эпистемологических) категорий некорректно, ибо передача соответствующего содержания возможна только через опыт переживания. Кроме того, есть принципиальная разница в употреблении “психологических“ глаголов в первом и в третьем лице – выражения “я думаю“ или “я чувствую“ вовсе не эквивалентны грамматическим формам “он думает“ и “он чувствует“. Человек не имеет привилегированного доступа к содержанию психики другого, он не может “влезть внутрь“ чужого сознания.

Айер замечает, что большинство ценностных утверждений, наиболее значимых (в силу своего прескриптивного (предписывающего) характера) правил языковой игры, контролируются не наблюдениями, как обычные эмпирические (дескриптивные) суждения, а специфической “интеллектуальной интуицией“. А это делает ценностные утверждения непроверяемыми, ибо общеизвестно, что интуитивно достоверное для одного человека может показаться сомнительным или даже ложным другому. Таким образом, в силу отсутствия критерия выбора между конфликтующими интуициями простая апелляция к субъективному опыту бесполезна при проверке истинности суждения. “Пока речь идет о субъективной достоверности, – пишет Айер, – не будет ничего, что помогло бы в выборе. Когда такие различия во мнениях возникают в связи с обычным эмпирическим суждением, можно попытаться разрешить их, апеллируя к соответствующей эмпирической проверке или актуально проводя ее. Но для ценностных суждений не существует... эмпирического теста. Поэтому мы вправе говорить о том, что такие суждения непроверяемы. Они, конечно, считаются при этом синтетическими суждениями“ (4, с. 54).

В рамках представлений о языковых играх и детерминируемых ими формах жизни функционирование психики определяется специфическими контекстами лингвистической и нелингвистической практики. Описание психических процессов и явлений будет проверяемым (и, следовательно, может претендовать на истинность) лишь в том случае, когда оно не носит характера ценностных суждений. Витгенштейн разработал принципы и логику употребления психологических понятий, делавшие их корректными при описании внутреннего опыта. Предложив конкретный план критико-аналитического изучения многообразия применения психологических понятий и внеся ясность в систему правил языковой игры, именуемую психологией, он создал методологическую базу изучения и описания интенциональных состояний психики. Предложенная им во второй части “Философских исследований“ система правил лингвистического выражения процессов психической деятельности проливает свет на центральную для структурного психоанализа проблему подбора слов (означающих) для выражения бессознательных содержаний.

Сближение теоретико-философских позиций структурного психоанализа и витгенштейнианства обусловлено не только общей точкой зрения их авторов на язык как главный предмет изучения, но и тем, что оба подхода являются своего рода альтернативами в соответствующих областях знаний. Это оригинальные теории, основное содержание которых несводимо к другим философским и психологическим учениям. Разработанные Ж.Лаканом и Л.Витгенштейном идеи и понятия ведут автономное существование в предметом поле гуманитарного знания ХХ века, их влияние ощутимо сказывается на любых психологических теориях и философских концепциях, имеющих отношение к проблеме бессознательного. Поставленная Витгенштейном задача охарактеризовать способы употребления языка с целью показа того, как возможна осмысленная речь (и, соответственно, как можно обнаружить бессмыслицу), конкретизирована Лаканом через описание того, как сознание и бессознательное реализуются в речи, борясь друг с другом за право определять ее смысл. Поэтому мое дальнейшее изложение структурно-аналитической доктрины будет опираться на теоретический фундамент аналитической философии.

Лакан понимает бессознательное как реальное – один из трех регистров психики, специфическую ее подсистему, формирующуюся в пренатальный период и первые полтора года жизни ребенка. Реальное – это доязыковое бессознательное, некий “до-опытный опыт“, нечто невыразимое, исконное, неизгладимое и невозможное. Это недоступный именованию хаос впечатлений, ощущений, состояний, влечений и чувств, в котором живет новорожденный младенец до того времени, когда под контролем взрослых, при посредстве влияний культуры и участии языка он научается, наконец, выражать свои ощущения с помощью специально усвоенных семиотических (знаковых) средств – жестов, осмысленных слогов, слов-наименований, слов-понятий и культурных паттернов поведения. Реальное изначально телесно, это бесформенная, до- и вне-форменная сущность, которая осознается в форме целостного гештальта в возрасте полутора лет.

Момент этого осознания, стадия зеркала (la stade du miroir) – один из важнейших этапов формирования субъекта. Начальная точка этого процесса описывается Лаканом как усвоение образа собственного тела: “Процесс физиологического созревания позволяет субъекту в определенный момент его истории действительно интегрировать собственные двигательные функции и достичь реального господства над собственным телом. Однако осознание субъектом целостности собственного тела, пусть путем соотнесений, происходит раньше такого момента. Вот на чем я настаиваю в моей теории стадии зеркала: один лишь вид целостной формы человеческого тела дает субъекту воображаемое господство над его собственным телом – господство преждевременное по отношению к реальному овладению. Такое формирование не связано с самим процессом созревания и не совпадает с ним. Субъект предвосхищает завершение психологического развития, и предвосхищение это придаст свой стиль всякому позднейшему осуществлению действительного овладения двигательными функциями. Это и есть тот первичный опыт видения себя, где человек в отражении осознает себя иным, чем он есть, где закладывается основное человеческое измерение, структурирующее всю его фантазматическую жизнь“ (37, с. 107).

Функция стадии зеркала заключается в установлении связей между организмом и его реальностью. На этой стадии формируется регистр воображаемого, Я, как инстанции, в которой субъект себя отчуждает. Лакан рассматривает эго как сумму всех сопротивлений, свойственных индивиду, как некую воображаемую конструкцию, образ, указывая на который, субъект говорит: "Это я". Произнося эту фразу перед зеркалом, малыш (а позже и взрослый) указывает в действительности не на, а от себя, на целостный и завершенный, хотя и иллюзорный образ. Это изначальное отчуждение составляет, по Лакану, первичный опыт, лежащий в основе воображаемого нарциссического отношения субъекта к собственному Я. "Стадия зеркала, – пишет он, – представляет собой драму, чей внутренний импульс устремляет ее от несостоятельности к опережению – драму, которая фабрикует для субъекта, попавшегося на приманку пространственной идентификации, череду фантазмов, открывающуюся расчлененным образом тела, а завершающуюся формой его целостности, которую мы назовем ортопедической, и облачением, наконец, в ту броню отчуждающей идентичности, чья жесткая структура и предопределит собой все дальнейшее его умственное развитие" (36, с.11). Таким образом, развитие сознания у Лакана не продолжает или дополняет бессознательное существование ребенка, но противостоит ему как нечто иллюзорное, ирреальное, воображаемое.

Преставления о воображаемом и реальном у Лакана соответствуют отчетливо неклассической концепции субъекта. Вместо декартовского принципа когито, постулирующего тождество и полное совпадение субъекта мышления и субъекта существования, он вводит другую формулу "Я мыслю там, где я не есть, и я есть там, где я не мыслю". Задача психоанализа состоит в объединении плоскостей мышления и существования, разрешение ее возможно лишь "в поле речи и языка". Это последнее представлено третьей подсистемой психики, регистром символического.

Символическое формируется на фаллической стадии развития, узловым моментом этого процесса является исходная эдипова ситуация, структурирующая первые формы социальных взаимодействий ребенка. Сама природа символического состоит в том, что оно суть структурирующее начало, некий порядок, место культуры, где осознаются и распутываются судьбы индивидуальных желаний. Структурированное, упорядоченное бессознательное (желания реального) обретает символические формы своего выражения, или, в терминологии Лакана, невыразимая реальность бессознательного, означаемое, находит для себя означающее. Бессознательное структурируется как язык, "и тогда захват означающим становится новым измерением человеческого состояния, поскольку говорит не только человек, но в человеке и посредством человека говорит оно, и человеческая натура оказывается сотканной из взаимодействий структуры языка, для которого он становится материалом, и отношения речи, таким образом, отражаются в нем помимо всего того, что могла уловить психология идей" (36, с.140).

Символический порядок, по Лакану, есть условие существования субъекта. Категория субъекта является основополагающей в структурном психоанализе, поэтому необходимо внести ясность в то, как она понимается и используется далее. Субъект у Лакана – это человек, субъект психики и одновременно индивидуальная личность, субъект деятельности, восприятия и концептуализации действительности. Субъект есть некая сфера, из каждой точки которой, равно удаленной от бессознательного (реального) центра, исходят линии, образованные пересечением плоскости воображаемого и символического. Противостоящее ему понятие – не объект, а Другой – субъект бессознательного, бессознательный субъект, для которого регистр реального является естественным и привычным, а воображаемого не существует вовсе (или, по крайней мере, оно не принимается во внимание).

Другой[3] – это иной, инако- мыслящий, видящий, чувствующий. Эта категория повсеместно используется в европейской философии второй половины ХХ века, понятие Другого равно свойственно феноменологии, экзистенциализму, персонализму – практически всем современным школам человекознания. У Лакана Другой определяется строго психоаналитически, как источник (и одновременно результат) процессов вытеснения и сопротивления, Я и Другой диалектически связаны между собой, а истоки этой связи – в невозможности субъекта преуспеть в области реализации своей истины. Лакан пишет: "Референтом собственного Я является Другой. Собственное я устанавливается в отнесенности к Другому. Оно является его коррелятом. Уровень, на котором происходит переживание Другого, в точности определяет уровень, на котором, буквально, для субъекта существует собственное Я" (37, с.69).

Более наглядно и конкретно взаимоотношения субъекта и Другого изложены Ж.-П.Сартром в его основной работе по феноменологической онтологии "Бытие и Ничто" (1943). Приводимая ниже трактовка относится к рефлексивным процессам, связующим два полюса человеческого Я. Сартр анализирует чувство стыда, возникающее у субъекта, "застигнутого" за неподобающим действием или вульгарным жестом: "Достоверно, что мой стыд не является рефлексивным, ибо присутствие Другого в моем сознании – пусть это будет наподобие катализатора – несовместимо с рефлексивной позицией: в поле своей рефлексии я могу обнаружить только свое сознание. А ведь Другой есть необходимый посредник между мною и мною самим: я стыжусь себя такого, каким являюсь Другому. И самим появлениям Другого я приведен в состояние вытеснения суждения о самом себе как об объекте, ибо именно в качестве объекта я и являюсь Другому.

Но, тем не менее, этот объект, явленный Другому, не есть пустой образ в сознании Другого. В самом деле, этот образ был бы полностью вменяем в вину Другому и не мог бы "затрагивать" меня... стыд, по своей природе есть признание. Я признаю, что я и есть такой, каким меня видит Другой" (46, с. 146). Здесь хорошо схвачена автономная сущность Другого в единстве с его комплементарностью, дополнительностью в отношениях с субъектом. Относя местоимение "Я" к своему отражению в зеркале, субъект отчуждается от реального, и этот, по мнению Лакана, завершающий стадию зеркала момент кладет начало диалектике, которая в дальнейшем связывает Я с социально обусловленными ситуациями.

Регистр символического, чьи элементы функционируют в качестве означающих, предоставляет реальному (=бессознательному) средства для своего выражения и репрезентации, причем бессознательное, как его понимает Лакан, не имеет ничего общего ни с врожденным, ни с инстинктивным. "Содержания бессознательного с их обманчивой двусмысленностью не представляют в наше распоряжение внутри субъекта реальности более твердой, нежели непосредственная данность; действенность этого содержимого обусловлена истиной, и обусловлена в измерении бытия (36, с.75). Установление связи между означаемым и означающим, по Лакану, есть акт конституирования субъекта, его реализации в речи и языке. Момент подлинного конституирования для субъекта всегда есть момент истины, это та точка совпадения символического с реальным, в которой субъект достигает окончательной идентичности себе самому.

Однако субъект, пребывающий в этой точке[4], – всего лишь гипотеза. Как полагает Лакан, нельзя получить ответа на вопрос "Кто говорит?", когда речь идет о субъекте бессознательного: как согласно свидетельствует весь опыт психоанализа, он (субъект) не знает на того, что именно он говорит, ни того, что он говорит вообще. И здесь необходимо разобрать классическое определение бессознательного в структурном психоанализе, которое гласит: бессознательное есть та часть конкретного трансиндивидуального дискурса, которой не хватает субъекту для восстановления непрерывности своего сознательного дискурса ("Функция и поле речи и языка в психоанализе", 1953).

Иными словами, субъект и Другой в равной степени обнаруживают себя в речи, сознание и бессознательное говорят одновременно, все время параллельно, в унисон, только оба они по-разному определяют смысл сказанного. Субъект – это субъект высказывания, но этим субъектом может быть и Другой. Лакан исходит "из чисто лингвистического определения Я как означающего. Согласно последнему, он есть не что иное, как "шифтер" или "индикатив", указывающий в подлежащем высказывания субъект, в смысле того, кто ведет речь" (36, с.154). Задача психоаналитика как раз и состоит в понимании смысла высказываний Другого, а также в расшифровке полного содержания "дискурса двух авторов".

Свое понимание бессознательного и методов его дешифровки Лакан напрямую выводит из работ Фрейда, указывая (в работе с примечательным названием "Инстанция буквы в бессознательном или Судьба разума после Фрейда"), что именно последний предложил лингвистическую концепцию бессознательного. "Каждая третья страница собрания сочинений Фрейда содержит филологические ссылки, – пишет Лакан, – на каждой второй вы найдете логические заключения, и буквально повсюду присутствует диалектическое восприятие опыта, в котором анализ языка играет тем большую роль, чем непосредственнее задействовано в этом опыте бессознательное" (с.67). Однако, по сравнению с Фрейдом, интерпретировавшим оговорки, паузы, каламбуры и другие речевые нарушения, Лакан более радикально подходит к проблеме дешифровки бессознательного дискурса.

Прежде всего, он вводит своего рода основное правило – означающее как означающее. В соответствии с ним выражение "Я не могу сказать...", типичный в психотерапии речевой оборот, значит, что клиент действительно не может (или не хочет, стыдится и т.п.) сказать нечто, эта фраза не интерпретируется как "нет" или "не знаю". Достаточно характерным является и эмфатический порядок слов в предложениях, использующих т.наз. НЕ эксплективное: "Вас не проводить?", "У Вас нет (такого-то товара)?", "Не хотите чаю?" и т.п. Весьма часто фразу пациента начинает прямо-таки классическое речение "Да нет, я...". Структурный психоаналитик при этом непременно поинтересуется, так все-таки – "да" или "нет", и кто именно (субъект или Другой) дает каждый из этих двух прямо противоположных по смыслу ответов. Фраза из работы Ш.Ференци[5] "Однажды я имел пациентку, которая...", безусловно, на совести переводчика; Ференци, видимо, написал "Однажды у меня была пациентка, которая...".

Лакан в своем анализе дискурса бессознательного исходит из представления о том, что субъект и Другой, будучи оба авторами любого конкретного высказывания, по-разному определяют его смысл. При этом субъект, подбирая слова и выражения, настаивает на определенном смысле предложения или совокупности фраз, а Другой изменяет этот смысл, используя речевые аномалии (аграмматические конструкции, эмфатический порядок слов, тропы). От сознающего субъекта зависит речевая интенция (намерение), а Другой определяет реализацию речевой интенции, причем эта реализация соответствует не столько сознательному намерению, сколько актуальному психическому состоянию, весьма далекому подчас от сознательных намерений и планов субъекта.

Аналогичным образом проблему порождения речевого высказывания понимает и Витгенштейн. Задаваясь вопросом о том, как говорящий находит точные, правильные слова, как выбирает их среди массы других, философ указывает, что это происходит путем сравнения и узнавания тончайших нюансов смысла. "Наконец ко мне приходит то самое слово: вот оно! Иногда я могу сказать почему... Слово вертится у меня на языке. Что при этом происходит в моем сознании? Об этом нет и речи. Что бы там ни происходило, не оно подразумевается в моем высказывании (выделено мною – Н.К.)" (18, с.306-307). Процесс выбора слов, означивания имеет двойную детерминацию – сознательную и бессознательную, и его результат – речь, предложения (пропозиции) – несут информацию в том числе и о бессознательном субъекта.

Однако высказывания бессознательного, "голос Другого" услышать и понять намного сложнее, чем речь субъекта. В рамках целостного дискурса Другой говорит прежде всего намеками, в арсенал его выразительных средств входят метафора, метонимия, эллипсис, литота, гипербола, синекдоха, катахреза, плеоназм и другие тропы. Лакан пишет, что деятельность Эго (субъекта) направлена против исходящего от бессознательного сообщений, она пытается компенсировать вызываемые им смещения в дискурсе. Сообщения Другого, его истина вытесняется, блокируется, в лучшем случае она обречена на тайное, зашифрованное существование. Сталкиваясь с бессознательной истиной, человек не может привыкнуть к ней (привыкают к реальности), а истину – ее вытесняют.

Персонифицированное бессознательное, Другой – такая же часть человека, как и сознающий субъект, они связаны между собой отношением дополняющей идентичности. Выходя в экзистенциальную плоскость проблемы бессознательного, Лакан задает вопрос: не является ли то, что мыслит на моем месте, другим "моим Я"? Открытая еще Фрейдом изначальная расщепленность психики на сознание и бессознательное (Лакан говорит о субъекте как изначально расщепленном существе, испещренном "зияниями") может обрести целостность, и это главная задача психоанализа. "Там, где было ОНО, должно произойти мне. Цель эта есть воссоединение и согласие, я бы сказал – примирение" – пишет Лакан. Этот постулат, один из наиболее известных в структурном психоанализе, проливает свет на сущность аналитической работы, саму природу психотерапевтического воздействия.

Его цель – разрушить иллюзию единства, целостности и полной осознанности психической жизни личности и заново восстановить эту целостность в диалоге с Другим. "Но кто же этот Другой – тот Другой, к которому я привязан больше, чем к себе самому, ибо именно он продолжает побуждать меня к деятельности – побуждать там, где согласие на идентичность себе самому достигнуто, казалось бы, окончательно. Его присутствие можно понять, лишь возведя его инаковость во вторую степень и поставив его тем самым в позицию посредника в моих отношениях с самим собой как себе подобным" (36, с.81). Стремление выразить (означить) бессознательную реальность Другого, привнести разум, Логос в сферу бессознательного, характерное для большинства философских школ ХХ столетия (сам Лакан умоляет читателей "не заносить его слов под рубрику хайдеггерианства, хотя бы и с приставкой нео"), стало основным следствием учения Фрейда; ему, по словам Лакана, удалось ввести внутрь круга науки тот рубеж между бытием и объектом, который ранее казался границей этого круга. Сам Лакан, если продолжить далее его собственную метафору, преуспел в разрешении задачи квадратуры упомянутого круга.

Таким образом, аналитическая философия и структурный психоанализ, сформировали (в значительной степени независимо друг от друга) новую концепцию бессознательного как явления не только психической, но и лингвистической природы. Может показаться, что языковые аспекты этой проблематики в какой-то степени абсолютизировались их авторами, однако объективная логика научного исследования требовала именно такой позиции, иначе трудно было бы выделить главные, принципиально важные альтернативы, заключающие в себе основной эвристический потенциал данного подхода. Его раскрытию в сфере различных областей психологической теории и практики (прежде всего, в психотерапии) будут посвящены дальнейшие главы и разделы данной книги. Но прежде чем приступить к решению этой задачи, необходимо сказать несколько слов о том новом и весьма специфическом контексте, каковой составляет для лингвистической концепции бессознательного отечественная (советская, а ныне украинская и российская) психологическая традиция.

Развиваемое Витгенштейном представление о языке как о деятельности (фактически в аналитической философии в качестве исходного понятия используется "язык-деятельность") объясняет ту слабую степень влияния, которое оказала лингвистическая философия психологии на отечественную психологическую науку. Уже имевшаяся в советской психологии, в сущности, безальтернативная деятельностная парадигма сделала избыточными, излишними философско-аналитические исследования лингвистического опосредствования активности личности в системе социокультурных связей и отношений. После работ Л.С.Выготского, за очень немногими исключениями, наша психология интересовалась личностью как субъектом деятельности (прежде всего учения и труда), личностью в обществе и коллективе, в меньшей степени – духовными и социокультурными практиками человеческого бытия. Универсум культуры, естественно включавший языковую модель мира и различные способы ее формирования в человеческой истории, был предметом изучения в языкознании и философии и лишь сравнительно недавно, в 90-е годы, стал объектом интереса психологов.

Что же касается самой проблемы бессознательного психического, то ее утверждение в отечественной традиции весьма специфично. Увлечение психоанализом и мода на него, характерные для первых трех десятилетий ХХ века, резко сменились негативным отношением к глубинной психологии. Ее проблематика в 40-60 годы могла существовать лишь "на окраинах" психологического знания, в смежных и сопредельных (медицина, физиология) его областях. Характерно, что в тексте монографии Ф.В.Бассина, бывшей долгое время основополагающим трудом по проблеме бессознательного, само это слово взято в кавычки. Фундаментальный обзор исследований в области психологии бессознательного вышел в свет в издательстве "Медицина". Особенно знаменательно его название: "Проблема "бессознательного" (о неосознаваемых формах высшей нервной деятельности)". Термин "бессознательное" выглядел несколько сомнительным и сопровождался пояснением: речь идет о некоторых аспектах физиологии, а главная задача автора – "не столько выявление слабых сторон зарубежных учений о бессознательном, сколько теоретическое обоснование адекватной трактовки "бессознательного" (из авторского предисловия к книге).

Состоявшийся в 1978 г. в Тбилиси международный симпозиум по проблеме бессознательного был, скорее, уникальным исключением, подтверждавшим общее правило игнорирования этой области психологической феноменологии. В отличие от других, грузинская школа психологии установки активно интересовалась проблематикой бессознательного, в работах В.Г.Норакидзе, Ш.А.Надирашвили, А.С.Прангишвили, Ш.Н.Чхартишвили, А.Е.Шерозия систематически рассматривались многие ее аспекты. Участие известных психоаналитиков Европы и США, видных теоретиков и практиков глубинной психологии (Л.Альтюссера, Д. Анзье, М.Гилла, С.Леклера, Э.Рудинеско, Л.Шертока, Р.О.Якобсона) позволило выработать взвешенный и относительно непредвзятый взгляд на роль бессознательного в клинической патологии, мыслительной деятельности, его связи с теорией сна и гипноза, искусством и т.п. Однако широкого резонанса в отечественной психологии труды Тбилисского симпозиума не получили. Весьма показательно, что среди множества зарубежных школ и направлений глубинной психологии были представлены лишь учения Фрейда и Адлера (вместе с их предысторией) и структурный психоанализ, остальные подходы практически не упоминались. Имя К.Г.Юнга, версия о профашистских симпатиях которого свыше сорока лет муссировалась в Советском Союзе, не упомянуто даже в статьях симпозиумов, посвященных клинической психологии и анализу сновидений. Неофрейдизму и постъюнгианству места в трудах конференции также не нашлось.

В сообщениях отечественных психологов превалировала проблематика, относящаяся к изучению неосознаваемых компонентов установки, нейрофизиологических механизмов бессознательного, их проявления в психопатологии, состояниях сна и гипноза, роли бессознательного в структуре художественного восприятия и творчества. Участие бессознательного в функциональной структуре сложных форм психической деятельности (мышления, речи и активности личности) исследовалось меньше, новых концептуальных подходов в этой области (за редкими исключениями) предложено не было. В отечественной традиции развития представлений о бессознательном одним из главных препятствий было упрощенное понимание, согласно которому наиболее сложные проявления душевной жизни человека – это область, в которой все компоненты психического осознаваемы, тогда как на долю бессознательного приходится, в лучшем случае, участие на уровне "элементарного" психического, имеющего характер автоматизмов или упрочившихся динамических стереотипов. Редакционная статья, открывающая раздел, посвященный роли бессознательного в структуре гнозиса, отмечает: "Понимание неустранимости присутствия неосознаваемого в том, что отражается в душевной жизни человека как выражение высших форм ее организации, во многом изменило привычное для нас представления о самом существе этих форм, а тем самым и о природе душевной жизни человека в целом" (10, т.3, с. 19). Остается добавить, что в действительности такое изменение произошло лишь через пятнадцать лет.

Лингвистические аспекты проблемы бессознательного представлены, главным образом, работами психологов школы Д.Н.Узнадзе. Большинство сообщений касается роли и специфики функционирования установки в структуре речевой деятельности, анализу бессознательных компонентов овладения языком, восприятия речи. Редакторы тома отмечают, что "проблема отношения к бессознательному звучит в лингвистической литературе гораздо менее определенно и более противоречиво, чем в литературе, посвященной психологии личности или мышления" (10, т.3, с.32). Специфическая исследовательская позиция А.Р.Лурии и его школы, состоящая в принципиальном отрицании нейролингвистическим направлением роли бессознательного в генезисе и восприятии речи, способствовала отнесению этой проблематики в предметную область психолингвистики и общего языкознания (Р.О.Якобсон).

Доклад последнего, "К языковедческой проблематике сознания и бессознательного", содержит обширный исторический экскурс отражения концепции бессознательного в работах лингвистов, от Ф. де Соссюра и И.А.Бодуэна де Куртене вплоть до работ Ч.Осгуда и Н.Хомского. Рассматривая данную проблему прежде всего как лингвист, Якобсон проводит четкое различие между исследованиями т.наз. метаязыковой функции, являющейся высшем уровнем осознания речевых процессов и анализом внутренней структуры языка в плоскости бессознательных психических процессов, которая, по его мнению, является психологической проблемой, наиболее интересующей лингвистику. В речевом обиходе, считает Якобсон, глубочайшие основы словесной структуры остаются недоступны языковому сознанию; внутренние соотношения всей системы категорий – как фонологических, так и грамматических – действуют вне рассудочного осознания и осмысления со стороны участников речевого общения, и только системный психологический и лингвистический анализ способен вскрыть глубинные тайники языкового строя. "Наблюдаемый лингвистами факт неотступного сочетания сознательных и бессознательных факторов в языковом опыте, – пишет Якобсон, – требует посильной интерпретации со стороны психологов... Теория целостной системы отношений между сознанием и бессознательными психическими переживаниями сулит в плане языка новые перспективы и нежданные находки" (10, т.3, с.165). Это, однако, в значительной степени остается пожеланием, не реализованным и по сей день.

При анализе взаимоотношений между речью и бессознательным в психолингвистике встает барьер феноменологизма, заключающийся в коллекционировании свидетельств существования неосознаваемых детерминант речи, их важности и значимости вместо подлинного проникновения в сущность бессознательной логики законов языка. Эти трудности обусловлены сложившейся в отечественной науке методологической традицией анализа использования строго рациональных, формализованных, логически взаимосвязанных понятий при изучении бессознательного психического, чья сущность, не будучи рациональной, поддается формализации лишь с очень большим трудом. "Иная логика" бессознательного требует иной, неклассической методологии его изучения, утверждение которой в отечественной психологии только начинается.

Подводя итоги рассмотрения проблемы бессознательного в ряде философских и психологических учений современности, можно проследить постепенную эволюцию взглядов на его природу и сущность. Из специфического, малозначительного региона психики, ответственного преимущественно за различные формы нарушений нормального психического функционирования, бессознательное превратилось в равноправное сознанию, психологически реальное явление. Теоретики глубинной психологии вскрыли механизмы и свойства бессознательных психических процессов, а практики убедительно показали, сколь опасно игнорирование бессознательной феноменологии во всех сферах человеческой жизнедеятельности. Различные отрасли гуманитарного познания, изучавшие с разных сторон проблему человеческого предназначения и сущность человека и его взаимоотношений с Универсумом, показали важнейшую роль бессознательного как особого региона бытия, основополагающего по отношению к другим формам его (человека) активности. Аналитическая философия и структурализм вскрыли бессознательную детерминацию основных форм и способов взаимодействия и сущностной связи человека с миром, а герменевтика предложила систему методов анализа и интерпретации скрытых в бессознательном смыслов и значений. Благодаря работам Л.Витгенштейна и Ж.Лакана оформилась лингвистическая концепция бессознательного, представляющая возможности конкретно-психологического изучения процессов моделирования реальности в человеческой психике. Содержание и форма этих процессов и реализующие их психологические механизмы и составляют объект нашего дальнейшего исследования.

Примечания:

3

Здесь и далее написание с заглавной литеры будет отсылать к структурно-аналитической концепции, а также всем родственным контекстам употребления данного понятия (у Ф.Ницше, Ж.-Л.Нанси, Ж.-П.Сартра, М.Хайдеггера, в философии постмодернизма и т.п.).

4

Как пишет Лакан, "во всем своем совершенстве" – это себя сознающее, все-сознающее существо у Гегеля, это истина как не-сокрытость, не-потаенность (алетейя) у Хайдеггера и т.п.

5

"Интроекция и перенос", Одесса, 1925, пер. Я.Когана.