Эпилог

В МОЕЙ ЖИЗНИ ЕЩЕ НЕ ВСЕ ПРОПАЛО

Я пишу эти последние страницы на Кейп–Коде. Мы с Кай каждый год приезжаем сюда на День труда в гости к нашим очень хорошим друзьям–христианам. Мне кажется, очень символично, что я закапчиваю эту книгу здесь, потому что именно в нашу первую поездку сюда в 1986 году мрак в моей душе начал потихоньку рассеиваться.

В тот год мы отмечали тридцатую годовщину нашей с Кай свадьбы. Обычно мы отмечали эту дату тем, что снимали помер в каком–нибудь дорогом отеле, заказывали ужин в шикарном ресторане, а потом шли в кино.

«Ну что, куда мы отправимся на этот раз?» — спросил я небрежно.

«Давай поедем на Кейп–Код», — вдруг сказала Кай весьма серьезно.

Кай в своем репертуаре — она неисправимый романтик.

И вот, на следующий день после праздника труда мы собрали чемоданы, сели в машину и без всяких предварительных заказов и брони выехали на Кейп–Код.

Я отлично помню, как, пересекая границу между Техасом и Арканзасом (впрочем, место не имеет никакого значения), я вдруг почувствовал необыкновенное облегчение, как будто моя душа освободилась от мрачного груза, камнем лежавшего у меня на сердце. Я издал громкий и радостный клич, чем до смерти перепугал бедную Кай. Она, правда, призналась потом, что возблагодарила Бога: «Господи, наконец–то все позади!».

А я сказал ей: «Любовь моя, это будет самая замечательная паша поездка, ведь она — дар Божий!».

И так оно и случилось.

Поэтому–то мы и ездим сюда каждый год.

Это, конечно, не означает, что с тех пор я никогда не бился со тьмой и мраком в моей душе. Отнюдь. Писать эту книгу я начал полтора года назад. Во многих смыслах данный период был одним из самых сложных в нашей с Кай жизни. Проблемы, о которых я говорил вначале, к счастью, разрешились, но не так, как бы нам хотелось, и не так, как мы молились. С тех пор мы потеряли одного очень близкого и дорогого человека, нам пришлось отказаться от многих надежд, разбились наши давние мечты — мы были вынуждены перевернуть не одну страницу в книге нашей жизни. Но добро и зло шли параллельными путями. Это борьба до наступления зари. Но заря все–таки наступит! Один из положительных моментов в этих постоянных схватках с депрессией — то, что я теперь знаю, что я способен одержать победу.

Сегодня утром, прежде чем приступить к работе над книгой, я сходил «порыбачил» в пруду у Роберта Фульгума под названием «Быть может (быть может, и нет)». Я вернулся с прекрасным «уловом».

В одной из глав Фульгум пишет о своей битве с депрессией и страстью к саморазрушению. Говоря о «мрачном и коварном ангеле смерти», который время от времени вырывается на свободу и мечется в его воспаленном сознании, Фульгум сравнивает свою победу над этим зверем с триумфом матадора, повергающего быка.

Он, по собственным словам, чувствует себя вполне уверенно перед лицом своего неприятеля:

Эта уверенность зовется на арене ver llegar. В переводе это означает «смотреть, как они приближаются». Это способность крепко стоять на земле, чувствовать ее под собою и хладнокровно, как при замедленной съемке, следить за движениями приближающегося быка, твердо зная, что у вас достаточно мастерства, чтобы увернуться от его удара… Эта уверенность приходит с опытом, с боями — вы можете контролировать ситуацию и можете победить, потому что вам это уже удавалось…

Я знаю его. Я чувствую его запах. Я улавливаю его движение еще до того, как он сорвался с места.

Я поджидаю его. Торо! Давай! Подходи же! Я прирастаю ногами к земле и смотрю, как он направляется ко мне. Он делает рывок. И проносится мимо, сквозь плащ моей уверенности. Я слышу оглушительный рев трибун. О–ле! Трибуны заполнены ими, моими предшественниками, у каждого из которых на счету свой бык, — и все они поддерживают и приветствуют меня: О–ле! О–ле! О–ле![95]

Я тоже чувствую себя уверенно в присутствии своего «быка». Но моя уверенность покоится не на мастерстве или опыте. Моя уверенность покоится в Нем, в Том, Кто возлюбил меня и жизнь Свою положил за меня. Его любовь меня хранила В часы невзгод, страданий и скорбей. И верю, что, когда уйду из мира, Не окажусь у запертых дверей.

Я всегда с большой неохотой заканчиваю писать и прямо–таки заставляю себя отправить рукопись в издательство.

В предисловии к своему роману «Дои Кихот» Сервантес пишет: «Тот, кто выпускает книгу, подвергает себя огромной опасности, ибо нет в мире ничего более невозможного, чем сочинить нечто такое, что могло бы удовлетворить вкусам всех без исключения читателей».

А эту книгу я с еще большей неохотой выпускаю из рук, поскольку она получилась очень личной. Я не задумывал это специально, но книги, как непослушные дети, часто своевольничают и делают что им заблагорассудится. Но я вынужден согласиться с Генри Ноувеном, который сказал, что слишком личное зачастую бывает наиболее универсальным.[96] Потому что в глубине души, в самых ее далеких уголках, мы все похожи друг на друга: мы боремся с одними и теми же страхами и желаем одного и того же. И я не исключение. Равно как и вы. Так оно и есть. Правда–правда. Уж поверьте мне на слово.

Примечания:

9

Viktor E. Frankl, Man's Search for Meaning; revised and updated (New York: Washington Square Press, 1985), p. 172.

95

Robert Fulghum, Maybe (Maybe Not) (New York: Villard Books, 1993), pp. 105, 106.

96

Henri J.M. Nouwen, The Wounded Healer (New York: Doubleday, 1972), p. 16.