Пламенел закат и лошади вздрагивали, и где то счастье, о котором пишут в га...

Пламенел закат и лошади вздрагивали, и где то счастье, о котором пишут в газетах?

1. Обезбоженный человек.

«Чадо мое», – говорит мне Господь. Я поднимаю голову. Здесь, на горе, облака часто носятся около, будто клочья дыма. «Они говорят, что Тебя нет», – говорю я. Облака несутся мимо, не слушают.

Я раньше жил, постепенно умирая. Я имею в виду, что с течением жизни в ней было все меньше живого. Живой мир – это тот, в котором есть свой собственный смысл. Этим мама отличается от банки шпрот: мама живая, и в ней есть смысл, а в банке шпрот практически нет. То есть совсем немножко есть, когда голоден. Все равно: шпроты съел, банку выкинул.

Вначале так много было живого… Потому что мало мертвого. Помню, таскал с собою солдатика, с гранатой и ружьем. Вот ведь – пластмассовый (красный такой), а важный. Я его таскал, доставал, он шел в бой, нас было двое, оба живые.

Ну хорошо, не стало солдатика… Помню, придумал целый мир. В нем было так много прекрасных героев (все старшие, сильные, особенные мальчишки). Он жил, конечно, это был живой мир. Там все время что-то случалось. Помню, один из них, по кличке Волк, был ранен. Помню, только однажды рассказал об этом мире своему приятелю. Мы шли по парку, нас было двое. Он был живой.

Хорошо, этот мир ушел, куда-то делся, я от него, он от меня. Вроде я рос. Помню, заморил (случайно) ежика. Он умер. Так я понял, что он был живой. Меня просто рвануло изнутри. Из нас двоих я остался жив. Значит же, я мог что-то делать? Я пошел в юннаты.

Потом (не сразу) оказалось, что животные состоят из органов и тканей, те из клеток, те из сложных молекул. Вначале я занимался животными, потом их поведением, потом – нервными клетками, потом – генами у них внутри. Что такое заниматься генами? Стоишь, переливаешь из одной стеклянной колбы прозрачную жидкость в другую, пластмассовую. Ничего живого. Когда я очухался, умерло уже очень многое.

Книги – интересные, но неживые. Идеи, фантазии – понятно. Здания (московские) – ну это уже мертвее некуда. Люди… Люди…

2. Объект в ряду объектов.

Я пришел сюда по двум дорожкам. По одной я шел так: ночью, по пустынным улицам, я возвращался откуда-нибудь, где мне было пусто. Например, с дня рожденья. Я вращался среди людей, а душа голодала. Не то, чтобы они были неживые, я так не думал. Но ничего живого не происходило. Происходило понятное и предсказуемое. Мы поворачивались друг к другу механическими сторонами: один острил (одинаково), другой рассуждал (приходя к одному и тому же), третий был я, и я много раз уходил пустым по пустынным улицам. Я бы не знал, что эти улицы живые, если бы мне моя подруга не написала:

Мой город под твоим окном -

Смотри, не наступи случайно!

Я почти не понимал, что она имела в виду, но помнил.

По другой дорожке я шел, понимая, что я образую связи с людьми по очень определенным каналам, в очень определенных сюжетах, и эти сюжеты устойчивее нас. На смену одной подруге может прийти другая, и будет то же самое. Я давно уехал от родителей, но все время попадались то мамы, то папы. Большинство этих отношений не допускали особых вариаций – я имею в виду, эмоциональных. Если ты мне это – я тебе обиду. Тогда ты – вину, тогда я…

Ну вот, я добрался до объектных отношений.

В какой-то момент мне казалось, что дальше некуда. Теперь и люди были не совсем живые, потому что они были слугами сюжетов, а ведь сюжеты – мертвые? А разве есть такой сюжет, такая сказка, чтобы живой человек служил мертвецу? Нет, значит, и живых человеков…

Но это было еще полбеды. Страшно, обидно, плохо, когда понимаешь, что Объектная мама давно заслонила живую, и до живой не знаешь, как достучаться. Но любую смерть, любую мертвечину можно пережить, пока сам живой. Понимаете? Сам живой – значит, имеешь смысл, просто так, сам по себе, значит, что-то может случится, неизвестно что, стерпится, слюбится, придет весна…

А потом я понял, что отношусь к себе, как к объекту в ряду объектов.

3. Памяти миллиардов курей, выросших и убитых в концлагерях.

Недавно, в трипе, моя подруга просила меня доказать ей, что я живой. Я смеялся над ней: я был духом, мне было все равно. Мне даже казалось, что я понимаю, что с чем она путает.

Банка шпрот неживая. Она не имеет смысла, помимо того, что ей можно проманипулировать – произвести операцию – и внести ее под сень своего смысла, и только тогда, уже исчезая, она реализуется. Поэтому ей можно торговать, оптом, в розницу, она имеет цену в деньгах, а деньги неживые.

Хотя деньги имеют смысл.

Подождите, подождите до следующей главы!

Банка шпрот неживая. Ее смысл – это манипуляции над ней. Камень не живой, вот разве что его можно обтесать, и давайте об этом попросим ювелира. Вы знаете, кто такой ювелир? Это такое существо, которое обтесывает камни. Манипулировать им просто: он запускается деньгами…

Круг не замыкается – ха! Нет, это только раскрутка. Камень имеет смысл, если его обработает ювелир, ювелир имеет смысл, если обработает камень. Курица имеет смысл, если ее съедят, и поэтому ее выращивают в специальной клетке, и кормят такими шариками, которые делают из зерна (которое тем самым приобретает смысл).

А вот комары не имеют никакого смысла!

4. Мещанский Бог.

«Бог не свалился с небес на голову», как говорил Михал Михалыч.

Не сердитесь на меня, я романтик, это просто способ описания. Если сказать, что двумя влюбленными управляют гормоны (неживые) – это один способ описания; а можно сказать, что ими управляет Афродита, и это примерно то же самое. Можно сказать, что людьми управляют социальные законы, но в таком языке я не силен. Я и придумал: Мещанский Бог.

Двумя влюбленными управляют гормоны, но Мещанский Бог сильнее гормонов. Он управляет всеми банками шпрот и всеми курицами на Земле. И служащий ему получает эти объекты в награду за служение.

Не слишком высокопарный язык? (Все боюсь.) Вот Афродита, это такая идея, называется – богиня. Она обозначает сюжет, это такой процесс, в который попадают люди. Этот процесс описуем, он вполне определенен. Известно, что служащего ей она наделяет сверхценной привязанностью к другому человеку; плюс очень большой энергией для преодоления преград между собой и этим человеком. Известно, как ей служить: в жертву приносится здравый смысл. Известны границы ее власти: она правит недолго, от вспышки до остывания.

А вот Мещанский Бог. Известно, что служащего ему он наделяет местом в обществе, признанием, едой; он обещает стабильность, то есть – предсказуемость будущего. Известно, как ему служить: глас его пророка – общественное мнение. Известно, что он требует в жертву: индивидуальность, игру, экстаз, талант. (Другими словами, он ревнив к другим богам, и хочет собою заменить для своей паствы их всех). Известны границы его власти: город (а не джунгли), многоэтажный (а не сумасшедший) дом. В святцы его трудно не заглянуть, проходя по улице.

Он любит деньги.

Деньги он любит.

Комары же не имеют никакого смысла, и подлежат истреблению.

5. Плохо совместимые метафоры.

На самом деле это страшно интересная идея: истребить всех комаров. Комары – это анти-банка-шпрот. Банка шпрот подлежит размножению в мире Мещанского Бога. Она хорошая, безопасная, неживая. Комары, бляди, живые. Получаются две плохо совместимые метафоры.

Когда две метафоры плохо совмещаются, образуется сюжет их отношений. Венера и Марс далеки друг от друга, хотят разного и т.д. Тем не менее, они существуют в одном мире. Тогда они образуют отношения. Конкретно, они: а) делят паству; б) крутят друг с дружкой роман; в) создают идеальные (хотя и довольно примитивные) культы друг друга, откуда «Любят женщины военных» и наоборот.

Когда две метафоры плохо совмещаются, многое может произойти. Они делятся, борются, пополняются, приковывают кого могут к кресту или скалам и образуют мир.

Жизнь и смерть – плохо совместимые метафоры на первый взгляд, но достаточно посмотреть на траву, чтобы запутаться.

Мещанский Бог и душа – плохо совместимые метафоры.

Это, пожалуй, самое печальное, что я хотел сказать здесь.

Нет, вот, пожалуй, еще похуже: Мещанский Бог не хочет отношений с соперниками. Он хочет их подчинения и истребления.

Анти-комарин, создание святого Панасоника.

6. Символ веры.

В живом мире облака и комары живые не потому, что я оживляю их, очеловечиваю или символизирую. Они сотканы из той же материи, что и я (это и увидела моя подруга в трипе, но перепутала термины). Они живые, поскольку жив я, к ним обращенный. Я жив, поскольку между мной и живым миром невозможно провести долгоживущую линию. Я знаю, что от проведения этих линий мертвеет моя душа, и мир быстро мертвеет, и у меня нет психических возможностей не умереть при этом самому, не стать объектом в собственных же стеклянных, плачущих глазах. Духовных возможностей нет тем более.

Потому что Бог – это возможность сказать миру «Ты».

В формате мистерий человек уходит из «мещанского социума», оживляется и живет где-то в сторонке, а потом возвращается на прежнее место, не выдавая причин и хода своей отлучки. Формат скоморошества подобен мифу о Бодхисаттве: человек не уходит в сплошной кайф просветления, а возвращается к своим собратьям, чтобы поделиться с ними и их оживить. Наполнившись силой и смыслом богов, «мист» идет к людям, стремясь стать проводником, соединительной тканью между «улицей» и «богом».

Он оказывается на той же улице, но в ином символическом пространстве.

И первая реакция улицы часто довольно предсказуема: его бьют. Ну, во всяком случае, обрушиваются с сильной агрессией. Ее рациональное оправдание очевидно – «скоморох» нарушает законы улицы (или Мещанского Бога, как вам угодно), уже сразу, еще ничего не делая, одним своим видом.

Вот одна история про эту фазу скоморошества; ничего особенного, трехминутный перфоманс; но сколько чувств!