Глава 2

Алчность и патологическая отчужденность

Энеатип V

Жадность понимается отцами Церкви не в буквальном, а в более широком смысле - как «утрата духовного ориентира», духовная обскурация (помрачение - лат.), подтверждение чего мы видим в «Кентерберийских рассказах» Чосера, произведении, в котором прекрасно отразился дух того времени. В «Рассказе священника» Чосер пишет: «Алчность - это не только стремление владеть землями и замками, иногда она проявляется в жажде знаний и славы!» ^[60].

Если побуждением гнева является невоздержанность, то для алчности характерны сдержанность и осторожность. В то время как гневный тип проявляет жадность настойчиво (хотя он может и не осознавать этого), жадность у алчного типа проявляется исключительно в стремлении удержать. Это хватка, порожденная болезненным страхом того, что упустить - означает понести катастрофические убытки. Можно сказать, что за этим скрытым импульсом стоит опасение надвигающейся бедности.

Однако стремление удержать составляет лишь одну половину психологии энеатипа V, другую ее половину представляет собой привычка слишком легко сдаваться под давлением обстоятельств. Чрезмерное смирение в отношении любви и, как * правило, по отношению к людям порождает компенсирующий зажим в тиски самого себя, который может проявиться в стремлении к обладанию, а может и не проявиться в этом, но тогда повлечет за собой гораздо более обобщенную сдержанность во внутренней жизни, а также стремление к экономии жизненных усилий и ресурсов. Сдержанность и самоконтроль алчного типа в какой-то степени сродни тем же качествам гневного типа, однако у первого они сопровождаются ограниченной зацикленностью на настоящем, которая лишает возможности заглянуть в наступающее будущее ^[61].

Точно так же, как о людях гневного типа можно сказать, что в большинстве случаев их гнев является неосознанным и представляет для них главное табу, о представителях алчного типа можно сказать, что их алчность тоже часто ими не осознается и что они сознательно могут ощущать каждый поступок, связанный с обладанием и очерчиванием границ, как нечто запрещенное. Можно сказать, что внутренний настрой алчных по отношению к окружающему миру является скорее перфекционистским, нежели критическим, но наиболее значительная граница между этими двумя типами лежит в активной экстравертности первого и прямо противоположной ей интровертности второго (интровертности мыслительного типа, который избегает действия).

Другим различием между ними является то, что энеатипу I свойственна требовательность, в то время как представители энеатипа V стремятся минимизировать свои потребности и склонны к проявлению покорности, если на них оказывается давление. Хотя оба типа характеризуются наличием сильного суперэго, они как бы находятся по отношению друг к другу в положении полицейских и воров, ибо первый скорее идентифицируется с идеализированной суперконгруэнтной (соп- gruentia (лат.) - согласие, соответствие) самостью, в то время как второй ассоциируется с подавленной, переживающей чувство вины субличностью, являющейся объектом притязаний суперэго.

Как я уже указывал при обсуждении энеатипа I, я полагаю, что сходство в проявлении этих двух типов приводит к тому, что их иногда смешивают - например, в описании анального и компульсивного (compulso (лат.) - бить, ударять, сталкиваться) характеров у Фрейда, Абрахама и Райха.

В то время как энеатипу I свойственна бережливость, сознательная направленность на щедрость делает его поведение в экономических вопросах совершенно отличным от поведения энеатипа V, у которого главным мотивом скупости является страх остаться без средств к существованию, а стремление избежать каких-либо усилий и объясняется боязнью потери свободы или автономности, связанных с добросовестной отдачей работе.

Существующая у энеатипа V полярность между патологической отчужденностью и стремлением удержать напоминает полярность между гневом и сверхцивилизованной принудительной добродетельностью у энеатипа I. Потребность в признании окружающих у энеатипа V спрятана глубоко в душе за маской безразличия, смирения и стоического самоотречения. И точно так же, как перфекционизм питает гнев, который поддерживает его, можно сказать, что отказ от потребностей (не только от их удовлетворения, но даже и от их признания в душе) неминуемо влечет за собой обеднение жизни, которое лежит в основе стремления удержать.

Ичазо использует для определения характера, соответствующего энеатипу V, слово «скупость», которое, как мне кажется, близко по своему значению слову «алчность» - ведущей из всех страстей и эмоций. «Скаредность» с ее дополнительным оттенком неосознанной неспособности отдать ближе всего подходит для описания доминирующего аспекта стратегии энеатипа V перед лицом действительности: самоотречение и отказ от связей. Еще точнее было бы говорить здесь об отчужденности, замкнутости, аутентичности (аутизме) и шизоидности энеатипа VI.

Точно так же, как образ ананкастика (ананке (греч., у Платона) - неизбежность, судьба, рок), который мы находим у Шнайдера, отдает некоторым сходством с шизоидом (Шнайдер подчеркивает у него формальность как выражение неустойчивости), в понятии «сенситивного» характера^ Шнайдера - типа личности, который больше всего напоминает нашего шизоида, - мы видим некоторое подчеркивание обцессивно- го элемента, ибо он говорит, что наиболее астеничные (т. е. наиболее ярко выраженные) среди них обладают чрезмерной «моральной скрупулезностью». Нет сомнения, однако, что Курт Шнайдер имеет в виду нашего шизоида, когда он описывает представителей сенситивного типа как «субъектов, обладающих повышенной впечатлительностью относительно всех видов переживаний, без самой способности выражать эти впечатления». Он говорит об их «склонности удерживать в памяти и подвергать мучительному осмыслению все происходящее с ними, что, в конечном счете, обращается против них самих». Он добавляет, что «сенситивный индивид стремится найти вину за все, что происходит, и за любую неудачу прежде всего в самом себе» ^[62].

Этот синдром, состоящий в способности удерживать и от- страненно переживать происходящее, не только упоминается в современной психологической литературе, но и привлек к себе достаточное внимание.

Помимо того, что такая способность удерживания, возможно, внесла свой вклад в выделение Фрейдом анального характера, она перекликается с синдромом, описанным Эрнстом Кречмером, основателем систематизированной характерологии. В своем исследовании пациентов-шизофреников, находящихся на лечении в его клинике, он описывает синдром, который предлагает называть шизоидным, при этом наиболее характерными чертами таких пациентов он считает:

1. Необщительность, сдержанность, серьезность (отсутствие юмора).

2. Робость, застенчивость, чувствительность, нервозность, возбудимость, любовь к природе и книгам.

3. Способность легко поддаваться влияниям, доброта, честность, безразличие, молчаливость.

Вторая и третья группы стоят в некотором противоречии друг к другу, образуя контраст, напоминающий контраст между депрессией и ликованием или своего рода эйфорией, описанный им у циклотимического типа ^[63]. «Если мы хотим кратко описать основу шизоидного темперамента, - пишет он, - мы должны сказать: шизоидный темперамент лежит между полярными точками возбудимости и тупого равнодушия, точно так же, как циклоидный темперамент лежит между полярными точками жизнерадостности и печали».

Как среди своих пациентов, так и среди носителей того, что он предлагает назвать «шизотимическим» темпераментом (среди его «нормальных» знакомых), Кречмер указывает на полярность между гиперчувствительностью и отсутствием чувствительности у таких личностей: у некоторых из них превалирует одна крайность, у других - вторая, в то время как у третьих наблюдается их чередование или переход от ранней «гиперестезии» к последующей апатии. Выражаясь более общими словами, я думаю, можно сказать, что данный индивид характеризуется повышенной ранимостью и самозащищающим отстранением от своих тонких чувств и уязвимости. Я снова процитирую Кречмера: «Он один, однако, обладает ключом к шизоидному темпераменту, который, очевидно, признает, что большинство шизоидов не являются ни сверхсенситивными, ни хладнокровными, но что они в действительности сверхсенситивны и хладнокровны одновременно в совершенно различных по соотношению соединениях. Из нашего шизоидного материала мы можем выстроить длинный ряд, начиная с того, что я называю „типом Гельдерлина", этих чрезвычайно чувствительных, необыкновенно нежных, легко ранимых, напоминающих мимозу индивидов, о которых говорят, что они „сплошные нервы", и кончая теми холодными, застывшими, почти безжизненными руинами, оставшимися после разрушительной атаки, тупо взирающими на мир из уголка психиатрической лечебницы, столь же лишенными разума, как бессловесные животные».

Эта полярность, подчеркивает Кречмер, не характерна для представителей промежуточного звена нашего ряда. Он приводит в пример такого индивида, как Стриндберг, который сказал о себе: «Я холоден, как ледяная глыба, и в то же время столь полон чувств, что могу считаться почти сентиментальным». «Но даже в первой ипостаси моей сути, которая является холодной и мало способной на эмоциональную реакцию, при тесном личном контакте с такими шизоидами мы очень часто обнаруживаем за безжизненным, лишенным чувств фасадом глубоко запрятанное внутри нежное ядро личности, обладающее в высшей степени уязвимой нервной чувствительностью, которое удалилось в глубину и лежит там, искалеченное».

Необщительный или аутичный характер его шизоида есть нечто, что можно понять либо в связи с гиперчувствительностью, либо с бесчувственностью по отношению к другим, как в случае тех чувствительных натур, которые «стремятся, насколько это возможно, избегать или притуплять всякую стимуляцию со стороны внешней среды, они закрывают ставни своих домов для того, чтобы вести жизнь, напоминающую сон, богатую фантазиями и размышлениями, но лишенную поступков» (Гельдерлин), в мягком сумраке своей гостиной. Они стремятся к одиночеству, выражаемому прекрасными словами Стриндберга, которые он сказал о самом себе, для того, чтобы «погрузиться в волшебный мир своей собственной души». Взгляд Кречмера на шизотимию был развит Шелдо- ном, который, приняв тройственное представление о человеческой конституции, интерпретировал «астеническое» строение тела как «эктоморфию» (имеющую свое начало в преобладании эмбрионного эктодерма) и рассматривал склонность к шизоидности как переменную величину в темпераменте, которую он называет «церебротонией».

Связанная с эктоморфией «церебротония», по-видимому, выражает функцию экстероцепции, которая делает необходимой или вызывает церебрально-управляемую задержку или подавление (inhibition) двух других первичных функций - со- матотонии и висцеротонии. Она также вызывает или приводит к сознательной направленности внимания и последующей подмене символической способности формирования и восприятия идей на немедленную открытую реакцию на стимуляцию. Это последнее явление сопровождается «церебральными трагедиями» нерешительности, дезориентации и замешательства. Все они, по-видимому, являются побочными продуктами сверхстимуляции, что, несомненно, есть одно из последствий сверхсбалансированной вовлеченности в «экстероцепцию». Хотя Шелдона прежде всего интересуют переменные величины, нежели типы характеров, очевидно, что в энеатипе V мы видим наивысшее выражение как эктоморфической конституции, так и церебротонических черт, среди которых Шелдон перечисляет следующие двадцать как наиболее отчетливые:

1. Сдержанность в позах и движении, напряженность.

2. Психологическая сверхреактивность.

3. Сверхбыстрая реакция.

4. Любовь к уединенности.

5. Сверхинтенсивность умственной деятельности, сверхвнимательность, способность испытывать предчувствия.

6. Стремление скрывать свои чувства, эмоциональная сдержанность.

7. Осознанная подвижность лица и взгляда.

8. Социофобия.

9. Подавление способности к общению.

10. Сопротивление привычкам и неспособность разумно организовать жизненный распорядок.

11. Агорафобия (патологическая боязнь открытых пространств).

12. Непредсказуемость в отношении с людьми.

13. Отвращение к манере говорить громким голосом и к шуму.

14. Сверхчувствительность к боли.

15. Неспособность к здоровому сну. Хроническая усталость.

16. Свойственное юности внимание к манерам и внешнему виду.

17. Вертикальное ментальное расщепление. Интровер- сия.

18. Отвращение к алкоголю и другим депрессивным препаратам.

19. Потребность в одиночестве в период испытаний.

20. Ориентация на более поздние периоды жизни.

Многие из этих черт отражают сверхчувствительный характер данного темперамента (физиологическую сверхреактивность, сверхвнимательность, тревожность, сопротивление привычкам и непредсказуемость установки), в то время как другие связаны с торможением и стремлением отгородиться от людей такими способами, как сдержанность в движениях, скрытность, социофобия, подавление способности к общению.

Интроверсия, составляющая суть данной переменной, по- видимому, способствует конвергенции обоих: стремлению уйти от внешнего к внутреннему и способность к внутренним переживаниям.

Продвигаясь от склонностей данного характера к самому характеру, мы можем сделать вывод, что в европейском использовании этих терминов «компульсивный» или «ананкас- тический» характер соответствует энеатипу V, а не энеатипу I в качестве синдрома, называемого в DSM-III (ДСМ-3) «компульсивным расстройством личности». Это сразу становится очевидным из начальных строчек новаторской работы В.Е.Гебзаттеля по экзистенциальному анализу ананкастичес- кого характера [64]. «То, что всегда очаровывает при столкновении с компульсивным характером, - это ничем не изменяемое ощущение того, что такие люди являются чем-то особенным, отличным от нас. Семьдесят лет клинической работы и научных исследований не изменили этого ощущения. Это ощущение никогда не исчезает, поддерживаемое противоречием между интимной близостью, возникающей от присутствия ближнего, и странным контрастом между поведением последнего и нашим собственным».

Обратившись к обследованию ананкастических психопатов Шнайдера и других, фон Гебзаттель описывает способ поведения, который я имел в виду, описывая алчный характер в начале этой главы: зацикливание, блокирование жизненного процесса ^[65].

В то время как Шелдон даже более решительно, чем Кречмер, занимается изучением склонностей характера - которые могут быть основой характера, но не самим характером - Карен Хорни, говоря о своем психотерапевтическом опыте, описывает кристаллизацию межличностной стратегии: невротическое стремление отдалиться от людей и конфликтов, «разрешение конфликтов с помощью ухода от них». Как и Шелдон, который, несмотря на приблизительность его перечисления компонентов темпераментов от одного до семи, возможно, прав, говоря, что их можно найти в различных степенях и комбинациях, - Хорни, возможно, положила начало разграничению степеней и форм выражения тенденции ухода от общества людей. Однако в то же время понятно, что, как и церебротония, социофобия (в смысле компульсивного избегания общества и каких-либо связей), очевидно, находит свою кульминацию в шизоидности и что ее описание «решения проблемы через уход» есть не что иное, как характеристика энеатипа V.

В своей работе «Невроз и личностный рост» ^[66] она пишет: «Третий из основных способов разрешения интрапсихического конфликта состоит в большой степени в невротическом уходе с внутреннего поля битвы и в заявлении о том, что данная проблема его не интересует. Если ему удается принять позу человека, которому все безразлично, и поддерживать ее, его меньше беспокоят внутренние конфликты и он может обрести какое-то подобие внутреннего мира. Поскольку он может это осуществить, только отойдя от активной жизни, такое решение правильно было бы назвать отстранением». «Отстранение, - поясняет она, - может обладать конструктивным значением. Достаточно вспомнить многих пожилых людей, которые пришли к мысли о тщетности амбиций и успеха и которые, заставив себя меньше требовать и меньше ожидать от жизни, обрели несвойственную им раньше человечность и стали во многих отношениях мудрее, отбросив поверхностное и несущественное. Во многих религиозных и философских учениях отречение от несущественного рассматривается как одно из условий духовного роста и достижения цели: оставь личные желания, сексуальные порывы и жажду обладания земным ради того, чтобы быть ближе к Богу. Оставь личные стремления и радости ради достижения духовной силы, которая заложена в человеке. Что же касается невротического поведения, которое мы здесь обсуждаем, то устранение предполагает достижение состояния, которое характеризуется лишь отсутствием конфликтов. Такое устранение, следовательно, есть лишь процесс ограничения и урезания жизни и роста».

Различие, которое она здесь проводит, подобно тому, которое мы проводим между истинной добродетелью и «фарисейской добродетельностью». Это случай скорее интровертной, чем экстравертной формы религиозности, где невротическое отчуждение занимает место здоровой способности переживать наслаждение. Хорни пишет, что особенностью невротического ухода от реальности является аура ограничения, необходимость чего-то избегать, не хотеть и не делать. «Уход от реальной действительности характерен для каждого невротика. То же, что предстоит описать здесь мне, есть пересечение тех характеров, для которых такой уход стал главным способом решения проблем».

Она начинает свое описание сообщением, что «свидетельством ухода невротика с внутреннего поля битвы является его отстраненное восприятие себя и своей жизни… И поскольку отстраненное отношение является для него обязательным и ведущим, оно переходит и на его отношение к другим людям. Он проводит свою жизнь, как бы сидя в оркестре и наблюдая драму, разыгрываемую на сцене, драму, которая по большей части к тому же еще и не очень увлекательна. Хотя такому человеку необязательно свойственна наблюдательность, он может оказаться весьма проницательным. Уже на самой первой консультации, используя несколько заданных к месту вопросов, он может создать о себе впечатление как о человеке, одаренном тонкой наблюдательностью. Но обычно он добавляет, что это ничего в его жизни не изменило. И это действительно так, - ведь ничто из того, что он видел, не послужило ему уроком. Его отстраненность означает, что он не принимает активного участия в жизни и сознательно уходит от такого участия.

При проведении психоаналитического лечения он пытается придерживаться аналогичной установки. Он может проявлять большой интерес к происходящему, однако этот интерес остается лишь на уровне любопытства - и дальше этого не идет». Следующее наблюдение, о котором сообщает Хорни, это то, что «с уходом человека от реальной жизни тесно связано отсутствие сколько-нибудь серьезных стремлений и отвращение к тому, чтобы делать какие-то усилия… такой человек может сочинять прекрасную музыку, рисовать картины, писать книги - все это только в его воображении. С помощью такой стратегии он решает как проблему своих устремлений, так и проблему необходимости совершать усилия. У него действительно могут быть разумные и оригинальные идеи в какой-то области, но оформление этих идей в статью потребовало бы слишком много усилий, поэтому статья так и остается ненаписанной. У него могут быть какие-то туманные идеи, связанные с написанием романа или пьесы, но он ждет, когда же к нему придет вдохновение. Вот тогда сюжет примет более четкие очертания, а слова так и потекут с пера на бумагу. Он может проявлять большую изобретательность в нахождении причин для того, чтобы ничего не делать. Что хорошего заниматься написанием книги, если для этого придется столько времени сидеть и усиленно трудиться? Да и потом, разве не достаточно книг уже написано? И разве такая сосредоточенная работа не ограничит его другие интересы и таким образом не сузит его интеллектуальный горизонт? А разве занятия политикой или другими видами деятельности, где людям приходится конкурировать между собой, не портят характер человека?» «Это отвращение к тому, чтобы делать какие-то усилия, может распространяться на все виды человеческой деятельности. В этом случае оно приводит к полнейшей инерции, о которой мы будем говорить ниже. Он может оттягивать даже такие простые вещи, как написание письма, прочтение книги, визит в магазин. Или он может их делать, преодолевая внутреннее сопротивление, медленно, невнимательно, неэффективно. Уже одна мысль о том, что ему придется заниматься какими-то более сложными, чем обычно, делами, как, например, переезд или обобщение накопленной информации на работе, может заставить его почувствовать себя усталым еще до того, как он начал работать…» «При проведении анализа его цели оказываются ограниченными и зачастую негативными».

«Анализ, по его мнению, должен избавить его от неприятных симптомов, таких, как неумение общаться с незнакомыми людьми, боязнь покраснеть или упасть в обморок на улице. Возможно также, что в анализе смогут быть устранены те или иные аспекты его инерции, такой, например, как трудности, испытываемые при чтении. У него может быть и более широкое представление о цели психоанализа, которую он, выражаясь в типичной для себя туманной манере, называет „безмятежным спокойствием". Однако это означает для него лишь отсутствие всяческого беспокойства, раздражения и поводов для расстройства. Или, конечно, то, к чему он стремится, должно прийти к нему легко, без боли и напряжения. Всю работу должен проделать психоаналитик. Ведь, в конце концов, разве он не специалист? Анализ представляется ему чем-то вроде визита к дантисту, который должен удалить ему зуб, или к врачу, который сделает ему укол: он с нетерпением ожидает, когда психоаналитик вынет ключ, с помощью которого можно будет решить все его проблемы. Было бы лучше при этом, чтобы пациенту не приходилось столько говорить во время сеансов и чтобы у аналитика было устройство, вроде рентгеновского луча, с помощью которого он мог бы читать мысли пациента». Далее она продолжает: «Еще один шаг, и мы подходим к самой сущности устранения: к устранению желаний». Хотя мы можем также говорить об устранении и в циклотимическом энеатипе IX - где мы сталкиваемся с экстравертированным устранением, устранением в отношениях, проявляющимся в виде отрицания, - у шизоидной личности мы видим устранение без участия, устранение, которое простирается до той точки, где происходит отказ от отношений.

Хорни пишет: «Он проявляет особые старания не привязаться к чему-то до такой степени, чтобы это поставило его в ненужную зависимость. Ничто не должно быть для него столь важным, чтобы он не мог обойтись без этого. Приятно, когда тебе нравится женщина, какое-то место за городом или определенный сорт вина, но никогда нельзя допускать, чтобы ты зависел от этой привязанности. Как только ему становится ясно, что какое-то место, человек или группа людей означают для него так много, что их потеря могла бы стать для него болезненной, он проявляет тенденцию отказаться от такого чувства. Ни один человек не должен ощущать, что он слишком нужен ему, или принимать их отношения за нечто само собой разумеющееся. Если он начинает подозревать кого-то из окружающих в этом, он старается прекратить отношения».

Наиболее крайним выражением, этой патологии можно считать кататонический синдром при шизофрении, ибо он представляет собой крайнее выражение существования шизоида в этом мире, именно по этой причине он позволяет нам наблюдать как бы карикатуру на некоторые из его черт: отсутствие связей, лаконизм, бегство от мира, в котором нет места его личному миру, и пассивность, при которой индивид как бы отдает свою жизнь и свое тело другим, и характерный симптом flexibilitas cerea, когда тело человека в любом положении, к которому его вынуждают окружающие, оказывается карикатурой на автоматическую покорность.

Следующую ступень в ряду, иллюстрирующем переход от психоза к психическому здоровью, занимает «организация нарцистической личности» Кернберга, в которой негативный самообраз сосуществует не только с идеализированным образом себя, но и с ориентацией на достижение признания через интеллектуальные или творческие достижения.

В настоящее время большей известностью по сравнению с описанием «решения проблем через устранение» Хорни пользуются наблюдения и размышления Фэрберна по поводу шизоидного характера, из которых все имеют отношение к нашему энеатипу V. Помимо того что Фэрберн является наиболее заметной фигурой среди тех, кто занимался шизоидным синдромом, он известен своим утверждением о том, что явление шизоиднос- ти лежит в основе всей психопатологии. Это высказывание, как я думаю, отражает его понимание экзистенциальной проблемы, которую я называю «недостачей бытия» - или, используя выражение Фэрберна, «слабостью эго» как источника всякой психопатологии, и я считаю, что было бы более точно оставить это в таком виде, ибо шизоидная личность есть только та личность, в которой эта проблема, пронизывающая условия жизни человека, проявляется в наиболее очевидном виде. Точно так же, как отстраненный энеатип IX слеп к своей слепоте, энеатип V не осознает недостаточность бытия, то, что можно было бы назвать гиперчувствительностью: будучи структурально интровертом и обычно интуитивным, он находится в тесной зависимости от своих внутренних ощущений, и его алчность пребывает во взаимозависимости с чувством обеднения на духовном уровне, равно как и на психологическом, и на материальном.

Одним из открытий Фэрберна в психоанализе шизоидной личности было то, что вне анализа патологии суперэго шизоидные пациенты нуждаются в понимании того, что их процесс отчуждения (в переносе и в жизни) представляет собой защиту «против вызывающей у них ужас активации основного отношения в переносе, характеризуемого либидинальным вкладом аналитика, переживаемым как доэдипова, в особенности оральная, мать» ^[67]. Я привел это высказывание из резюме Отто Кернберга, где также находим и следующее: «Этот либидинальный вклад представляется таким пациентам страшной угрозой, угрозой, исходящей из страха, что их любовь к какому-то объекту окажется смертельно разрушительной для этого объекта». Однако страх шизоида - это не только боязнь разрушить объект, это также и боязнь потерять себя из-за избыточной жажды любви, страха оказаться поглощенным самой потребностью в сильной зависимости, как указывал Р.Д.Лэнг в «Разделенной самости».

В целом точка зрения Фэрберна относительно ощущения негативного ожидания, связанного с материнской любовью, послужила краеугольным камнем для нашего понимания этой личности, в которое он внес и другие наблюдения, например, он отмечает «хронический субъективный опыт искусственности и эмоционального отчуждения шизоидных пациентов… их ощущение всемогущества, объективной изоляции и ярко выраженная озабоченность своей внутренней реальностью» ^[68].

Позвольте мне закончить указанием на то, что, хотя Фэр- берн не упоминает слова «алчность», его понимание шизоида, очевидно, включает в себя признание нежелания последнего вступать в контакты и избегание им ситуаций, в которых требуется что-то отдавать.

В DSM-III мы находим наш тип в разделе «шизоидные расстройства личности».

Цитирую приводимое там описание:

A. Эмоциональная холодность и отстраненность, отсутствие тепла и нежности в отношении к другим.

Б. Безразличие к похвалам и критике, так же как и к мнению окружающих.

B. Близкие отношения не более чем с одним или двумя людьми, включая членов семьи.

Г. Отсутствие какой-либо эксцентричности в речи, поведении или способе мышления, характерной для типичных шизоидных расстройств личности.

Д. Не подвержен психотическим расстройствам, таким как шизофрения или паранойя.

Е. В возрасте младше 18 лет не проявляет симптомов шизоидных расстройств детского и юношеского возраста.

В DSM-III описывается тип, который определяется на основании одной-единственной черты и который из-за этого может быть отнесен более чем к одному типу характера, описываемому в данной книге, - это пассивно-агрессивная личность. Ее сопротивление внешним требованиям наиболее типично для энеатипа V, но сходную черту можно найти и у энеатипов IV, VI и IX. Теодор Миллон, один из создателей DSM-III, предложил, во-первых, поменять название этого типа, а во-вторых, изменить его описание таким образом, чтобы оно включало и другие характеристики, такие как «частая раздражительность и быстрая смена настроений, тенденция быстро впадать в состояния расстройства и гнева, недовольство собственным имиджем… разочарование жизнью, межличностная амбивалентность» как свидетельство борьбы между позицией молчаливого соглашательства и активного отстаивания своей независимости и способность своим непредсказуемым и хмурым поведением вызывать психологический дискомфорт у окружающих людей.

В целом у меня сложилось впечатление, что пассивно-агрессивный тип является еще одним вариантом энеатипа V, подтверждением чего можно считать сделанное Миллоном [69] указание на сходство между пассивно-агрессивной и компульсивной личностью, - помимо их очевидного контраста (сходство внутри контраста, о котором я уже говорил), «для обоих типов характерна ярко выраженная и имеющая глубокие корни амбивалентность как по отношению к самому себе, так и по отношению к окружающим.

Компульсивная личность справляется со своей амбивалентностью, мощно подавляя конфликты, которые эта амбивалентность порождает, вследствие чего она кажется хорошо контролируемой и целеустремленной, ее поведение является перфек- ционистским, порядочным, дисциплинированным и вполне предсказуемым. В противоположность этому пассивно-агрес- сивный тип, называемый в теории Миллона «активно-амбивалентным», не может ни подавить, ни разрешить те же самые конфликты, вследствие чего амбивалентность представителей пассивно-агрессивного типа постоянно вторгается в их жизнь, приводя к нерешительности, изменчивости мнений, противоречивому поведению и эмоциям, а также к общей непредсказуемости и немотивированности поведения. Они не могут решить, придерживаться ли желаний окружающих, чтобы достичь комфорта и безопасности, или искать собственные способы их достижения, проявлять ли покорную зависимость по отношению к другим или смело сопротивляться всякой зависимости, брать ли на себя инициативу в улучшении своего мира или занимать пассивную позицию, отдавая роль лидера другим.

В отличие от большинства других характеров, описанных в этой книге, я нахожу, что тень энеатипа V появляется не в одном из описаний интровертных типов у Юнга ^[70]. Рассматривая интровертно-мыслительный тип, который, как мы увидим, во многом соответствует нашему энеатипу VI [71], можно обнаружить некоторые шизоидные характеристики, такие как «его поразительная непрактичность и ужас перед публичными выступлениями» или наблюдение, что «он позволяет грубо обращаться с собой и самым бессовестным образом эксплуатировать себя, если только при этом ему не мешают исповедовать свои идеи». Для энеатипа V весьма типичной является его неспособность выступать в роли учителя, поскольку всякий раз, когда он пытается кого-то учить, его мысли заняты самим предметом обучения, а не тем, как его преподнести». Можно также отметить, что при описании интровертно-чувствующего типа, который будет приводиться как напоминающий наш энеатип IX, можно обнаружить и черты энеатипа V, например, то, что «выражение чувств у него всегда остается столь скупым, что у людей, общающихся с ним, остается чувство, что их усилия недооценивают…»

Несмотря на эти следы энеатипа V в вышеуказанных психологических типах Юнга, совершенно очевидно, что лучшее соответствие нашему характеру мы находим именно в интро- вертно-ощущающем типе. Например, мы читаем у Юнга, что «он может поражать своим спокойствием и пассивностью или рациональностью самоконтроля. Эта особенность, однако, часто приводит к ошибочному суждению, на самом деле она связана с его нежеланием образовывать какие-либо связи с объектом».

Или в другом месте: «Такой тип легко может задаться вопросом: почему тот или иной человек существует вообще или почему какие-то объекты имеют оправдание для своего существования, если все важные процессы происходят без их участия».

Изучая сделанные Кэрси и Бейтс ^[72] описания шестнадцати типов, полученные с помощью теста Майерса-Бриггса, я вижу отражение психологии энеатипа V в описании типа INTP, т. е. интроверта, у которого интуиция преобладает над чувствами, мышление над ощущениями, а восприятие над здравомыслием. Я цитирую некоторые из высказываний этих авторов:

«Мир существует прежде всего для того, чтобы его познавать. Реальность тривиальна, она лишь арена для доказательства идей…»

«От людей этого типа не следует ожидать того, чтобы они задумывались над практическим применением своих моделей в реальном мире. Они предпочитают выступать в роли архитекторов системы, оставляя для других роль строителей и практических воплотителей…»

«Они не проявляют склонности к клинической работе и не обладают терпением, необходимым для повседневной кропотливой работы. Они предпочитают работать в тишине, в одиночестве и так, чтобы их не прерывали…»

«Они не склонны постоянно переносить какие-то свои деловые обязанности домой, что нарушило бы их жизненный уклад. Тем не менее они доброжелательны, уступчивы и с ними легко ужиться, хотя они часто могут забывать о договоренностях, чьих-то годовщинах и других событиях повседневной жизни, если им об этом не напоминают. Они могут испытывать трудности в словесном выражении чувств, вследствие чего спутник или спутница представителя такого типа может отчасти считать, что его/ее чувства принимаются за само собой разумеющиеся».

В гомеопатической традиции черты, характерные для энеатипа V, можно найти у людей, ассоциируемых с препаратом «сулъфур» (сера, лат…), который, как полагают, является средством, помогающим им ^[73]. К чертам, характерным для этого типа, по мнению Кэтрин Культер, можно отнести черствость, «эготизм» (Геринг) и отсутствие чувствительности. Она приводит цитату из Кента: «Все, что он замышляет, всегда направлено исключительно на его собственную пользу… Ему не свойственно испытывать чувство благодарности…» Культер далее отмечает, что детям типа сулъфур свойственна чрезвычайная независимость и недовольство по поводу попыток со стороны окружающих вмешиваться в их дела…» Представитель этого типа может легко оказаться материалистом, коллекционером, он хорошо знает, как защитить свою собственность от посягательств.

«То же качество находим и у взрослых. Их рабочий стол всегда можно узнать по беспорядочно разбросанным на нем или лежащим в кучах бумагам, так что кажется, в них ничего невозможно отыскать. Однако такой человек в минуту найдет среди них даже самую маленькую бумажку и придет в негодование, если его жена или секретарь предложит привести его вещи в порядок, в действительности именно беспорядочно разбросанные вещи и создают для него комфорт…»

Культер описывает также и противоположную крайность: это сулъфур, слишком погруженный в мысли, в интеллектуальные или духовные дела, чтобы участвовать в мирской жизни, «для него характерно нежелание отягощать себя земными вещами, и он довольствуется самым скромным минимумом, необходимым для проживания. Он готов жить в нищенских условиях, не желая владеть тем, что представляет собой какую-то цену… Он кормит и поит друзей и родственников на протяжении многих дней, не проявляя при этом скупости, но не может сопротивляться искушению сэкономить несколько центов, покупая полусгнившие фрукты».

Еще одной из выделяющихся черт сулъфура является его интеллектуальность. Является ли представитель этого типа квалифицированным рабочим или высокого ранга служащим, художником или врачом, он всегда обнаруживает научный или философский склад ума. Он любит теоретизировать, заниматься рационализацией, создавая абстрактные или гипотетические системы и картотеки практических и статистических данных… Классическим примером типа сулъфур является «одетый в лохмотья философ» (Геринг).

Напоминает энеатип V и тип личности, ассоциируемый в гомеопатической медицине с препаратом «силика» (силициум, лат. - кремний, жестокосердный человек). Привожу цитату из книги Культер ^[74]:

«Отсутствие гибкости кремния проецируется на умственной плоскости в упрямстве типа „силика" (Беннингхаузен)… Он не агрессивен и не склонен к дискуссиям, он часто улыбается, неизменно приятен в общении и производит впечатление человека мягкого, хотя на самом деле всегда поступает так, как ему представляется нужным…»

Она описывает ребенка, который не хочет учиться в школе- интернате, однако для того, чтобы убедить родителей не посылать его туда, использует исключительно пассивные методы. Другим примером этого типа является юная девушка или молодая женщина, которая отказывается выслушивать чьи-то советы или принимать подарки… не вследствие того, что она отрицательно относится к таким вещам, но из-за непреклонности своих взглядов. Эта же девушка (равно как и мальчик) может проявлять подобную жесткость и в суждениях о людях, что оборачивается для них сложностью в приобретении друзей, а позднее и в поисках подходящего спутника жизни. Люди, остающиеся одинокими не вследствие отвращения к браку, а из-за излишней требовательности, слишком разборчивые в выборе партнера, часто проявляют черты, свойственные типу «силика».

Культер сравнивает индивида силика со «стеблем пшеницы», который тонок и хрупок, но защищен твердой оболочкой. В людях эта относительная твердость проявляется в виде интеллектуальной стабильности и способности концентрироваться, хотя им не хватает жизнеспособности и «они могут тратить так много энергии на то, чтобы справиться с проблемами, связанными с физическим окружением, что у них почти не остается энергии для того, чтобы наслаждаться жизнью».

Напоминают энеатип V также и приписываемые типу силика забывчивость и рассеянность, их малодушие и стремление избегать ответственности. Культер цитирует высказывание Витмонта, который сравнивает представителя этого типа «с робкой хрупкой белой мышью, которая, несмотря на свою слабость, яростно защищает собственные права на свою маленькую территорию».

Как и в случае других характеров, для этого типа можно обнаружить целый кластер дескрипторов, соответствующих его доминирующей страсти. К нему, наряду с алчностью, принадлежат такие характеристики, как недостаток щедрости в делах, связанных с деньгами, энергией и временем, а также скаредность, с сопутствующим ей равнодушием к нуждам окружающих. Среди характеристик данного кластера важно также отметить свойство удерживания принятого направления мыслей, как бы стремления выжать мысль до последней капли - качество, которое приводит к типичной для этого характера неровности мышления, некоторой форме косности, которая восстает против открытости индивида по отношению к воздействию внешнего мира и к тому новому, что в нем возникает, сопротивляется против перехода настоящего состояния сознания к последующему. Это характеристика, которую Гебзаттель выделил у ананкастика как «застревание» ^[75].

Можно сказать, что четко выраженная межличностная стратегия удерживания ведет к преобладанию самодостаточности в отношении собственных ресурсов, к нежеланию обращаться к другим. Это, в свою очередь, порождает пессимистический взгляд на перспективу обрести чью-то помощь и защиту, а также на собственные возможности потребовать и получить то, что ему необходимо для жизни.

Стремление избежать каких-либо обязательств можно также рассматривать и как выражение нежелания отдать, поскольку не отдать сейчас означает избавить себя от необходимости отдавать и в будущем. В этом стремлении избегать обязательств, однако, есть еще и другой аспект: потребность индивида энеатипа V в том, чтобы ощущать себя совершенно свободным, не связанным никакими обязательствами и ничем не ограниченным в обладании самим собой - черта, представляющая собой смесь алчности и сверхчувствительности до полного растворения (об этом мы будем говорить ниже). Следует указать, что склонность к накопительству подразумевает не только алчность в настоящем, но и ее проекцию на будущее - как некую защиту против того, чтобы не остаться ни с чем. Здесь мы снова видим подтверждение того, что данная черта может рассматриваться не только как следствие алчности, но и как проявление свойственной этому характеру острой потребности в автономии (см.ниже).

Принимая во внимание взаимозависимость в человеческих отношениях способности давать и брать, можно прийти к естественному выводу, что компульсивное нежелание отдать (которое, конечно, является отголоском приобретенного в детстве понимания того, что отдать больше, чем получаешь, значит поставить под угрозу собственное выживание) едва ли может поддерживаться иначе, как за счет самих отношений, - индивид как бы рассуждает: «Если единственный способ удержать то немногое, чем я обладаю, - это отдалиться от людей, от их нужд и желаний, я пойду на то, чтобы сделать это».

Характерная отстраненность энеатипа V - это один из аспектов его патологической отчужденности, другой ее аспект - способность быть «одиночкой», т. е. способность быть одиноким и в силу своего отказа от связей, особенно не страдать от этого одиночества. Стремление быть в одиночестве является, конечно, проявлением более общей черты характера - отчужденности, поскольку оно требует эмоциональной отстраненности и подавления потребности в человеческом общении. С этим, по-видимому, связаны и те сложности, которые возникают у энеатипа V в установлении дружеских связей, поскольку важным аспектом таких сложностей является отсутствие мотивации для общения.

Хотя нетрудно проследить, как стремление удержать 'может перерасти в отчужденность, разрыв отношений взаимосвязан с подавлением потребностей, ибо навряд ли можно говорить о том, что человек, который отказывается от связей, нуждается в них, и таким образом, отказ от отношений уже сам по себе подразумевает отказ от потребностей или минимизацию их. В то время как отказ в отношении своих собственных потребностей практически является следствием отчужденности, подавление выражения гнева в этом характере опирается не только на отрицание потребности любви, но также и на страх, присутствующий в шизоидных личностях как следствие расположения этого типа в непосредственной близости к левому углу энеаграммы.

Страх быть «поглощенным» другими и желание избежать этоТо возможно объяснить стремлением избегать отношений, но не только им, ибо этот страх есть также выражение полуосознанного ощущения подавления своей потребности в общении и (как это подчеркивает Фэрберн) боязни потенциальной зависимости. Высокая чувствительность к постороннему вмешательству и попыткам помешать со стороны окружающих у индивидов энеатипа V является не только выражением стремления к отчуждению, но также и проявляемой склонности сдерживаться перед лицом внешних требований и осознаваемых потребностей других. Другими словами, повышенная чувствительность к постороннему вмешательству у этого типа идет рука об руку с их сверхпокорностью, вследствие которой индивид часто наносит ущерб собственной непосредственности, собственным предпочтениям и возможности действовать в присутствии других так, как это диктуют его потребности. В свете этой сверхпокорности (понимаемой как производный продукт сильно подавляемой потребности в любви) мы можем понять и столь ярко выраженное у энеатипа V стремление к одиночеству. В той мере, в какой отношения влекут за собой необходимость отказа от своих собственных предпочтений и аутентичного выражения, возникает скрытое напряжение и желание освободиться от него, а отсюда снова потребность оказаться в одиночестве.

Острая потребность в автономии является естественным следствием отказа от отношений. Процесс развития «механизма отчуждения» (используя выражение Х.С.Салливана) сопровождается развитием у индивида способности обходиться без внешней поддержки. Тот, кто не может обратиться к другим с целью удовлетворения своих желаний, должен создавать свои собственные ресурсы, сохраняя их, как в башне из слоновой кости. Чертой, связанной с автономией и однако остающейся самостоятельной характеристикой, является идеализация автономии, которая усиливает подавление желаний и лежит в основе жизненной философии, которую Гессе вложил в уста Сиддхарты: «Я могу думать, я могу ждать, я могу голодать» ^[76].

Хотя я уже упоминал о подавлении потребностей у энеатипа V, а также и о подавлении у них гнева, представляется разумным сгруппировать эти дескрипторы с другими в более обобщенную черту - бесчувственность. Эта черта связана с утратой осознания чувств и даже со стремлением помешать их появлению, что является результатом избегания их проявления и действия. Наличие этой черты делает представителей данного типа безразличными, холодными, невыразительными и апатичными. Сюда можно было бы поместить и отсутствие жизнелюбия, хотя неспособность получать удовольствие от жизни является достаточно сложным явлением: в то время как энеатип I не расположен к наслаждениям, энеатип V, по-видимому, обладает пониженной способностью их получения. Отсюда явствует то, что удовольствия для этого типа характера не котируются высоко на шкале жизненных ценностей, так как стремление их получить уступает более «насущным» потребностям, таким как поддерживать безопасную дистанцию в отношениях с другими людьми и стремление к автономии.

Можно сказать, что действовать - это значит вкладывать себя во что-то, расходовать свою энергию, что идет вразрез с ориентацией энеатипа V на удержание. Однако в более общем плане действие нельзя рассматривать в отрыве от взаимодействия, так что в тех случаях, где понижено стремление к общению, стремление к действию тоже соответственно оказывается пониженным. С другой стороны, действие требует энтузиазма по отношению к чему-то, наличия чувств, которые в случае апатичной личности отсутствуют. Действовать - значит раскрываться перед окружающими, ибо в действиях личности проявляются ее намерения. А тот, кто хочет держать свои эмоции в тайне от окружающих (что является типичным для алчного типа), неминуемо бу^ет подавлять из-за этого свою деятельность и вместо спонтанных поступков и инициативы будет вырабатывать у себя чрезмерную сдержанность. Характерную для этого типа медлительность можно рассматривать как гибрид негативизма и стремления избежать действия.

Для энеатипа V характерна не только интровертность (являющаяся следствием отказа от отношений), но и типично сопутствующая интровертности интеллектуальность. Через доминирующую ориентацию на познание этот тип, возможно, стремится получить замену удовлетворению - как в случаях, когда человек заменяет реальную жизнь чтением. Однако символическая подмена жизни не является единственной формой выражения интенсивной мыслительной деятельности: еще одним ее аспектом является стремление подготовить себя к жизни, и это стремление может оказаться столь интенсивным, что человек никогда так и не почувствует себя к ней подготовленным. При выработке ощущений, рассматривающихся как подготовка к (подавляемому) действию, энеатип V проявляет удивительную способность к абстрагированию, он склонен к классификации и организованности и не только проявляет ярко выраженное стремление к процессу упорядочения, но и склонен увлекаться абстрагированием, избегая конкретности. Это желание избежать конкретности, в свою очередь, связано с характерной для этого типа скрытностью: будучи склонным к абстрагированию, он предлагает окружающим свои перцепции, но не непосредственные ощущения.

Со склонностью к абстрагированию и упорядочению приобретенных знаний связан у этого типа и интерес к науке, и любознательность в отношении научных знаний, он занимает позицию беспристрастного, хотя и проницательного наблюдателя, который наблюдением и осмыслением жизни пытается заменить реальную жизнь.

Подавление чувств и стремление избежать реальной жизни (с целью избежания чувств) естественно приводят к отказу от действий и объективному обеднению опыта. Ощущение опустошенности, духовной стерильности и бессмысленности существования появляются у этого типа как результат жизни, в которой отсутствуют нормальные человеческие отношения, чувства и поступки. Широкое распространение такого ощущения внутреннего вакуума в наши дни (когда другие симптоматические неврозы в какой-то степени заслонены «экзистенциальными») объясняет огромное количество представителей энеатипа V среди посетителей консультационных кабинетов психотерапевтов. Одним из психодинамических последствий этой экзистенциальной боли от ощущения тусклости существования является попытка компенсировать бедность чувств и отсутствие активной жизни интенсивной интеллектуальной жизнью (для которой представители этого типа обычно обладают необходимыми способностями), а также выбором позиции любопытствующего или критически настроенного «аутсайдера». Еще одним, более фундаментальным следствием является «недостача бытия» для стимуляции основополагающей страсти, - что характерно для каждой из рассматриваемых в этой книге структур характеров.

Энеатип V (так же как и энеатип IV, тоже находящийся в нижней части энеаграммы) характеризуется склонностью к переживанию вины, хотя у энеатипа V она ощущается менее остро, поскольку ее «смягчает» общая направленность на отстраненность от чувств. Чувство вины проявляется в смутном ощущении своей неполноценности, в уязвимости, в чувстве неловкости и застенчивости и, что является наиболее типичным, в характерной скрытности, свойственной людям этого типа. Хотя чувство вины можно объяснить наличием сильного суперэго у энеатипа V, я полагаю, что оно является также следствием принятого в детстве скрытого решедйя исключить для себя чувство любви (как реакция на отсутствие чувства любви в окружающем мире). Таким образом, холодная отстраненность энеатипа V может рассматриваться как эквивалент гнева мстительного типа VIII, который выбирает для себя одиночество и борется за свое существование во враждебном мире. Его уход от людей эквивалентен противоборству им, как если бы, не имея возможности выразить свой гнев, он уничтожал противника в своем внутреннем мире. Вступая на путь пренебрежения и отсутствия любви, он ощущает чувство вины, которое не только сравнимо с чувством вины закоренелого бандита, но и является более «явным», поскольку у бандита оно отрицается из чувства самосохранения, тогда как здесь оно приобретает всепроникающий характер, как у героев произведений Кафки.

Наличие высокого суперэго может рассматриваться как черта, взаимозависимая с ощущением вины: требовательность суперэго приводит к ощущению вины и может рассматриваться как компенсаторная реакция на нее (это в какой-то мере напоминает образование реакции, связанной с высоким суперэго у энеатипа I). Подобно индивиду энеатипа I, представитель энеатипа V ощущает себя вынужденным поступать тем или иным образом в силу своей принадлежности к данному типу и проявляет большую требовательность КйК к себе, так и к окружающим. Можно сказать, что энеатип I является перфекцио- нистским скорее внешне, в то время как энеатип V является перфекционистским внутренне. Кроме того, первый придерживается относительной идентификации со своим суперэго, в то время как второй идентифицирует себя со своим внутренним образом «неудачника».

В основе восприятия потребностей других людей как накладывающих неприятные обязанности, а также в противостоянии собственным (сложившимся под влиянием суперэго) требованиям лежит, помимо желания избежать вмешательства и влияния окружающих, желание отвергнуть осознаваемые требования как других людей, так и свои собственные. Здесь мы еще раз наблюдаем фактор, лежащий в основе характерного для этого типа оттягивания действия, так как иногда оно связано с нежеланием делать то, что воспринимается как обязательное, с нежеланием «отдать» нечто, что от него требуют или ожидают, даже когда источник такой просьбы является скорее внутренним, нежели общественным. Проявлением такого негативизма является то, что любое действие, которое решает предпринять такой индивид На основе своего истинного желания, приобретая очертания четкого проекта, имеет шанс превратиться в необходимое, что влечет за собой потерю мотивации на базе внутреннего сопротивления.

Хотя мы затрагивали аспект нечувствительности энеатипа V, необходимо включить в его описание и характерную для него гиперчувствительность, которая проявляется начиная от его неспособности переносить боль и кончая страхом быть отвергнутым.

У меня сложилось впечатление, что эта черта является для данного типа более характерной (основополагающей психодинамически), нежели его бесчувственность, и что, как предположил Кречмер ^[77], эмоциональная подавленность возникает у них именно как защита от сверхчувствительности. Сверхчувствительность энеатипа V проявляется в ощущении собственной слабости, уязвимости и ранимости при столкновении с материальным миром и даже с другими людьми. До тех пор пока индивид не отгорожен от восприятия других, он проявляет в общении мягкость и безобидность. Это справедливо и для тех случаев, когда он сталкивается с миром неодушевленных предметов: ему не хочется нарушать установленный в этом мире порядок; выражаясь образно, ему хотелось бы не причинять вреда траве, по которой он ступает. Хотя сверхчувствительность, наряду с его когнитивной ориентаций и интровертным отходом от людей, можно приписать церебротонической направленности данного типа, эта сверхчувствительность может пониматься как частично связанная с ощущением полуосознанной психологической боли: боли, возникающей от ощущения вины, боли от одиночества, боли от пустоты своей жизни. Мне представляется, что индивид, ощущающий полноту жизни и собственную значимость, способен вынести большую боль, чем тот, чья жизнь пуста и бессмысленна.

Таким образом, отсутствие удовольствий и чувство собственной незначительности, по-видимому, влияют на диапазон переносимости боли, и сверхчувствительность, несомненно, является одним из факторов, стоящих за решением личности избегать приносящих боль разочарований и отношений, выбрав для себя изоляцию и автономию.

Хотя и можно говорить об образовании реакции в связи с суперэгоическим аспектом энеатипа V (т.е. хорошие парень или девушка, у которых ничто не указывает на жадность или злобность), но здесь преобладает не образование реакции, а изоляция.

Конечно, под изоляцией в техническом смысле этого слова здесь понимается не бихевиоральная изоляция шизоида в социальном мире - и однако, по-видимому, существует какая- то связь между межличностной изоляцией и механизмом защиты, называемым изоляцией в психоанализе, т.е. между разрывом отношений с окружающими и прерыванием отношений с самим собой или с представлением других в собственном внутреннем мире.

Анна Фрейд описывает изоляцию как состояние, при котором инстинктивные стремления отделены от их контекста, хотя в то же время они сохраняются в сознании. Матте-Бланко ^[78], говоря о болезненных, травматических переживаниях, сообщает, что в случаях, когда интеллектуальное содержание того, что происходит, изолировано от ощущаемых индивидом сильных эмоций, «происшедшее вспоминается пациентом совершенно спокойно, как будто все это случилось с кем-то другим и не имеет для него никакого значения». В этих случаях, добавляет он, «изоляции подвергается не только само интеллектуальное содержание, но и связь внутри самого интеллектуального содержания, что приводит к утрате истинного и глубокого значения травматического переживания и инстинктивных импульсов, которые появились в связи с этим. Результат этого, следовательно, тот же, что и при подавлении через амнезию».

Понятие изоляции применяется к процессу отделения переживаемого от контекстуального горизонта опыта через интерполяцию ментального вакуума немедленно после переживания. Можно считать, что симптом блокирования при шизофрении соответствует экстремальной форме самоизоляции через остановку умственной активности. Этот процесс был назван Фрейдом моторной изоляцией и интерпретируется как производный от нормальной концентрации (в которой также предотвращается прерывание мыслей или ментальных состояний). Далее Матте-Бланко комментирует: «В нормальном процессе направления потока мыслей можно сказать, что эго во многом производит работу, связанную с изоляцией».

Механизм расщепления эго тесно связан с механизмом изоляции и является не менее характерным для энеатипа V. В то время как расщепление психики является повсеместной характеристикой при неврозах (и явно имеет место при разделении суперэго, эго и ид), расщепление суперэго как таковое - при котором противоречивые мысли, роли, отношения сосуществуют в сознательной части психики, не будучи осознанными пациентом как противоречие, такое расщепление более характерно для энеатипа V, чем для какого-либо другого характера и объясняет не только одновременное существование в психике этого типа мании величия и комплекса неполноценности, но также и одновременное существование в ней положительного и отрицательного восприятия окружающих. Можно сказать, что изоляция является ключевым явлением для рассматриваемого типа, в том смысле, что характерное для него отчуждение как от людей, так и в более широком смысле от внешнего мира в целом (включая и его собственное тело), не только зависит от инактивации (бездеятельности) чувств, но также соответствует избеганию ситуации, при которой нормально проявляются чувства: прерывание жизненного процесса здесь стоит на службе избегания чувств.

Несоответствие отстраненности нормальной человеческой потребности в контактах поддерживается через притупление эмоциональной жизни, в других случаях, у более сверхчувствительной разновидности индивидов, она сосуществует бок о бок с инстинктивными чувствами, которые, появляясь, кажутся более тесно связанными с эстетическим и абстрактным, нежели с миром межличностного общения. Стремление избегать действия у энеатипа V может рассматриваться в свете избегания чувств и механизма изоляции и заслуживало бы названия моторной изоляции вместо прерывания мыслей и нарушения гештальтной перцепции через ментальное блокирование.

Там, где существует отстраненность не только от других людей, но и от окружающего мира, действие не является необходимым, и наоборот, избегание действия поддерживает избегание связей.

Здесь, как и при исследовании других типов характеров, мы можем задать себе вопрос, возникает ли механизм изоляции в связи с особенно тщательно избегаемой областью пережитого, так что его типичное действие соответствует типичному подавляемому содержанию. Ответ, по-видимому, содержится в самой структуре энеаграммы, ибо здесь мы можем снова понять, что отношение энеатипа V наиболее противоположно отношению энеатипа VIII и что сверхконтроль, пониженная жизнеспособность и склонность не вкладывать усилий ни в какие действия и отношения влекут за собой соответствующие табу на интенсивность и страх перед потенциальной деструктивностью. Энеатип V есть само отрицание здорового изобилия, и таким образом, мы снова должны считать механизм расщепления связанным с желанием индивида защитить себя от примитивной и импульсивной реакции на окружающую действительность. Его умение отделить себя, концептуально и аналитически учитывая аспекты ситуации, позволяет ему рассматривать такие ситуации как нечто не имеющее отношения к его личным потребностям, - и, таким образом, ведет к ограничению этйх потребностей, идущему нога в ногу с корыстолюбием в самоотдаче.

Как группа, индивиды энеатипа V наиболее эктоморфны в энеаграмме, и разумно было бы предположить, что цереб- ротоническая расположенность этого типа способствовала их «выбору» отстранения как способа решения жизненных проблем. Временами индивид этой группы имеет воспоминания, связанные с ощущением собственной физической уязвимости.

Что является в высшей степени удивительным в истории отстранения от любви энеатипа V - это то, что оно происходит в раннем возрасте, так что ребенок не имеет возможности сформировать глубокую связь с матерью. В отличие от энеатипа IV, эмоциональная реакция которого состоит в скорби по поводу потери, энеатип V лишь ощущает пустоту и не знает, чего ему недостает. Синдром госпитализации, описанный Шпицем, при котором дети обеспечиваются питанием, но не получают материнской заботы, может привести к смерти ребенка, все это можно рассматривать как символическое подобие того, что в более тонкой форме происходит с отстраненным взрослым, который страдает от апатии и депрессии, но при этом не испытывает чувства грусти.

Ситуация с лишением ребенка материнской заботы (в буквальном или переносном смысле), может оказаться более сложной и запутанной в том случае, когда ребенок является в семье единственным и отец отстраняется от его воспитания или мать ревниво вмешивается и мешает складыванию отношений между отцом и ребенком. Отсутствие связей с окружающими в таких случаях обусловливается недостатком опыта в создании прочных связей в семье.

Еще один элемент, часто встречающийся в истории энеатипа V,- это «пожирающая», властная или излишне вмешивающаяся во внутреннюю жизнь ребенка мать ^[80].

Вышеописанные и другие ситуации в ранней жизни энеатипа V приводят к появлению у него чувства, что в жизни лучше быть одному, что люди по своей натуре не способны любить и что в отношениях в другими людьми нет «ничего хорошего», так как любовь, которую они предлагают, есть лишь средство манипулировать, и что взамен они слишком многого потребуют. Таким образом, появляется жизненная установка отсутствия потребности в других и сохранения собственных ресурсов для себя самого.

Как хорошо известно из исследований, посвященных шизофрении, шизоидные пациенты часто имеют шизоидного родителя. Я знаком с пациенткой, у которой оба родителя были шизоидами: «Они образовали пару, которая была подобна капсуле, маленький замкнутый мирок». «Я не испытывала ни в чем недостатка, - продолжает она, - но я никогда не знала, что происходит дома. Когда я была маленькой и звала свою мать, та после некоторой паузы шутливо отвечала: „Ты меня зовешь? Но я вовсе не твоя мать!"»

Не менее часто, однако, у энеатипа V встречается родитель энеатипа VI. Вот что говорит молодой человек с отцом энеатипа VI и матерью энеатипа IV: «Я чувствовал себя как бы заключенным в клетку, все прекрасное находилось снаружи, и самым большим моим желанием было убежать из нее и находиться как можно дальше от родителей. Мне было трудно с родителями, потому что они излишне ограничивали меня, в результате чего решением проблемы для меня был уход в свой внутренний мир. Даже когда я смог уехать от них, я продолжал вести себя подобным образом».

«Я часто задаюсь вопросом, не началась ли история с оставлением меня с самого моего рождения, когда при моем появлении не оказалось врача. Сестры говорили, что он только лишь вышел позавтракать, и они связали ноги моей матери вместе». Другой случай оставления, о котором он узнал, произошел, когда он лежал в колыбели. Уходя на работу, родители снимали трубку телефона и клали ее около ребенка. «Время от времени мы подходили к телефону и слушали, не плачешь ли ты, и, если ты плакал, приходили домой».

Как и в случае с энеатипом VIII, энеатип V, по-видимому, совершенно отказывается от поисков любви. Он делает это до такой степени, что его потребности в зависимости находятся под контролем, однако он желает любви, которая выражалась бы в готовности оставить его в одиночестве, не предъявлять к нему никаких требований, не обманывать его и не пытаться им манипулировать. Как и в других случаях, яркость этого идеала бросает вызов его реальному воплощению.

Хотя имеет смысл рассматривать предрасположение к шизо- идности как отстраненность перед лицом предполагаемого отсутствия любви и полезно учитывать то, что это ощущение отсутствия любви продолжает существовать не только как «фантом боли», но также как результат того, что постоянное недоверие ведет к обесцениванию положительных чувств других по отношению к нему как попытки манипулировать, - я думаю, что откроется совершенно новая терапевтическая перспектива, если мы примем во внимание последствия пустоты, которые индивид невольно создает именно в попытке заполнить ее. Таким образом, мы можем сказать, что взрослому представителю энеатипа V нужна не просто материнская любовь, но настоящая жизнь, ощущение бытия, полноты жизни, которые он саботировал каждую минуту своей жизни, отказываясь от жизни и отношений.

Таким образом, он надеется не на то, чтобы получить любовь (поскольку он не может доверять чувствам людей), но приобрести способность любить и устанавливать отношения с людьми.

Как погруженность в себя поддерживается жаждой обогащения и ведет к оскудению, точно так же неверно направленный поиск бытия ведет к жизненной обскурации (умопомрачению). Погруженный в себя шизоид готов устраниться из пытающегося вмешаться в его жизнь мира, но, делая это, он устраняет себя от самого себя.

Энеатип V обладает скрытым убеждением, что бытие можно найти только вне области становления личности: вне тела, вне чувства, вне самого мышления. (И на самом деле, так оно и есть, однако с некоторым «но», ибо его можно достичь только тем, кто не избегает ни своего тела, ни чувств, ни ума.)

Хотя стремление удержать легко понять как осложнение онтической жажды бытия, неплохо было бы задуматься над тем, что стремление удержать неотделимо от стремления избежать (avoidance), составляя единый источник психической динамики. Этот процесс хорошо изображен в истории о Мидасе, который, стремясь разбогатеть, пожелал, чтобы все, к чему бы он ни прикоснулся, превращалось в золото. Непредвиденное трагическое последствие его пожелания - превращение в золото его собственной дочери. Эта история - гораздо более наглядный символ, чем концептуальные объяснения, - процесс, с помощью которого достижение самой желанной цели может повлечь за собой дегуманиацию, а стремление к экстраординарному - утрату способности оценивать обычные вещи.