Глава шестая. Гештальт в контексте Путей Роста [75]

Большая честь для меня предстать перед вами, и особое! удовольствие - открыть настоящую конференцию по просьбе Лауры Перлс, которой обстоятельства не позволили это сделать самой. Организаторы желали присутствия' Лауры, и я полагаю уместным представить, что она здесь, по крайней мере обратиться к ней с кратким приветствием, сказать, что хотя Лаура и не была с Фритцем в Калифорнии и Канаде (а эти годы я считаю наиболее зрелыми в его работе), не всем известно, что она вдохновила и оказала мощное влияние на становление Гештальт-терапии. Еще меньше тех, кто знает, что она является автором доброй части первой книги Фритца - «Эго, Желание и Агрессия». С ранних лет будучи (вместе с Райхом) последователем Далкроза, она во многом способствовала обращению Фритца в терапевтическом процессе к телу, его настойчивости по «пробуждению чувств».

Для меня предстать сегодня перед вами - это не только большая честь, но и счастливая возможность. Думается во многом справедлива испанская поговорка: «La terccera es la vencida» (Триумф в третий раз), по крайней мере в моей жизни это достаточно часто оказывается верным. В третий раз меня приглашают открыть конференцию по Гештальту (начиная с первой из них в Беркли), и мне представляется, что скрытое в этом приглашении - открыть 2-ю Международную Конференцию по Гештальту в Мадриде - признание подобно пунктуационному знаку в особый период моей жизни: в период перехода и внутреннего (в котором я чувствую, что годы странствий подходят к концу и теперь я, наконец, начну мужать), и внешнего - в фокусе моих действий по переезду из США в Испанию.

Подобно Панчо Униусу, сидящему рядом со мной, я начал свою жизнь в Чили - особого патриотизма я тут не испытываю, поскольку никогда не чувствовал там себя как дома; пока рос и жил там, я был скорее чужаком. В Беркли приехал как в оазис, тут начинаются годы моего ученичества, годы странствий. А теперь мне кажется, что лучшую часть своей жизни я проведу в Испании. На переезд меня подвинуло приглашение коллег и друзей не только преподавать здесь (я начинаю трехгодовой летний курс начиная с этого года), но и, благодаря Игнасио Мартину Пойо, жить и работать в «Королевстве Бабий» - рядом с Алмерией.

Заканчивая со своей личностью (Гештальт любит, чтобы дело касалось личности), я обращаюсь к первой из двух тем, которые хотел бы обсудить как аспекты Гештальта: это место Гештальта среди классических «путей роста».

Начну с близости Гештальта и некоторых духовных традиций, затем выскажусь о том, с чем, по моему мнению, Гештальту не следует расставаться в своем кредо и практике, что может его обогатить.

Мы живем во время, когда испытываем одновременное наличие великого множества терапевтических и духовных методов. Подобно тому, как в истории музыки было время, когда человек жил настоящей звучащей в данный момент музыкой, затем музыку научились записывать, и теперь мы все больше живем одновременно и с сегодняшней музыкой, и с музыкой, ставшей историей. Точно так же мы сопоставляем и всемирное развитие, и развитие личности в одновременном использовании вклада всех культур.

Когда я спрашиваю себя, какой из огромного репертуара методов ближе всего к Гештальту, первое, что приходит в голову и о чем я говорил в своей книге «О психологии медитации» (в соавторстве с Робертом Е. Орнстайном, Нью-Йорк, 1971 год) почти 20 лет назад: естественно-еи-пассана, медитация, представляющая первую и наиболее характерную технику буддизма, являющаяся ни чем иным, как вниманием к «здесь и теперь». Разница между ними заключается в том, что в классической буддистской медитации практика обращения к «непосредственным данным сознания» (говоря словами Бергсона) не является межличностной деятельностью, это деятельность в одиночестве, обычно в молчании и неподвижности. Поэтому можно сказать, что Гештальт-теория (как говорил Джим Симкин) - это практика «здесь и теперь» в контексте «Я и Ты».

Параллельность Гештальта буддизму не заканчивается традицией хинайаны, где главной практикой является випассана. Хотя Гештальт и можно рассматривать как откры-тие заново (если не применение) випассаны в межличностной ситуации, Фритц был все же более близок Дзену, чем традиции хинайаны.Такое влияние оказали на него его друг и последователь Эмил Вейсс в Нью-Йорке и поездка в Японию. Когда он переехал в Калифорнию, это влияние вызвало особый интерес у представителей местной культуры (гораздо больший, чем где-либо в другом месте на западе), которые в те годы сильно увлекались востоком, в особенности замечательной интерпретацией Дзена Аланом Уаттсом.

К теме Гештальта и Дзена обратились многие газеты. Мне кажется, что наиболее значительно сходство представлено приглашением отказаться от концептуального мышления, спонтанностью, характерно твердым, жестким образом поведения учителя/терапевта.

Однако еще больше, чем с хинайаной и Дзеном, параллелей у Гештальта с тантрическим буддизмом, называемым также ваджрайана, или «алмазным путем». Несмотря на сходство между випассанои и упражнением континуума осознанности, эта ранняя хинайанная форма буддизма отличается от Гештальта тем, что ей свойственна суровость, контрастирующая в целом с гедонистическими терапиями. Если в хинайане особое внимание придается дисциплинированности, то в Гештальте поощряется спонтанность и экспрессия импульсов. Хотя в Дзене также высоко расценивается спонтанность, но еще большее значение она имеет в тантрическом буддизме, где вдобавок большой упор делается на «трансформации энергии»: трансмутации страстной и патологической мотивации, характерной для затемненного сознания, в различные качества озарения (символизируемые Дхайани Буддами и соответствующими цветами). В данном процессе трансформации используются упражнения визуализации, в которых наиболее значительный аспект является не непосредственно визуальным представлением, а вызыванием ментальных качеств и актом воображаемого наделения себя ими. Хотя в Гештальте и нет богов и архетипов, но зато есть образы видений, субличности, язык тела; в этом отношения Гештальта и тантрического буддизма сходны с интерпретацией религиозных символов в каббалистической традиции и интерпретацией символов видений, разработанной Фрейдом.

Возможно, что Фрейд (как полагает Дэвид Бакан, намекая на определенную литературу в библиотеке Фрейда) находился под влиянием хассидских идей, а идентификация с символическим материалом Фритца Перлса пришла вовсе не с востока, а, как известно, из театра, в особенности из общения в годы ученичества с Максом Рейнхардом.

Существует менее известное, но более продвинутое учение в буддизме, в котором мы находим параллели с Гештальтом,- это Дзогс- чен, или Aти-Йога, о котором на западе стали говорить и писать лишь недавно; это учение покоится на двух столпах - внимании и естественности. Практикующий может прийти к Ати-йоге через опыт предшествующих «носителей» или йана, что составляет гуруйога и вводную практику. Можно сказать, что в целом это основано на внутренней отработке внимания и познании совершенства. Это соответствует гештальтной ситуации, где ощущение недостаточности рассматривается как наследие («незавершенное дело») прошлого, и пациенту предлагается обратиться от незаконченности, связанной с мышлением (воспоминания и предвкушения), к возможности обрести завершенность даже в болезненных ситуациях, которые переживаются осознанно и со здоровым отношением.

Значительность параллелей Гештальта с буддизмом отражается во взаимоотношениях Гештальта с другими традициями роста. Можно сказать, что Гештальт - это криптобуддизм, точно также Гштальт - это и крипто-таоизм. Фритц был образцом и практиком таоизма, вероятно, потому, что это было главным элементом его родства с Эзаленом (наверное, наиболее значительной неотаоист-ской миникультурой в Америке). Так случилось, что в Эзалене в самом начале (когда и мы с Фритцем были там) жил Джиа-Фу-Фенг, приехавший из Китая, чье присутствие способствовало распространению таоизма в атмосфере нашей общины, жившей среди лужаек, рощ у моря. Часто его каллиграфия украшала стены, его силуэт можно было увидеть где-нибудь неподалеку, когда вместе со студентами он занимался Тай Чи. Яркой искрой этого раннего Эзалена, без которой не было бы его расцвета, был Алан Уаттс, столько сделавший для распространения Дзена, но всей душой преданный таоизму, о чем свидетельствуют его книги и лекции.

Дух таоизма в Гештальте очень силен. Таоизм говорит о«Тао небес» и «Тао человека», о «Тао вещей» и «Тао индивидуальности». «Тао индивидуальности», глубокая и умудренная спонтанность за пределами программируемой воли сознательного эго, не отличимо от идеала Гештальта. Гештальт таоистичен своей естественностью («естество» - так часто передается слово «тао»): это духовность, объемлющая не только актуальность и конкретность, но и само тело в частности, и сферу инстинктов.

Говоря о созвучии Гештальта с буддизмом и таоизмом, нельзя не отметить его родство с суфизмом, в особенности с той его формой, которая названа Четвертым Путем.

Исключительным было влияние на мою жизнь Гюрджиева и его школы, было время, когда я мечтал о встрече со вторым Гюрджиевым. Приехав в Калифорнию, я жил надеждой, что могу повстречать человека такой эрудиции и мастерства. Я бы сказал, что человеком, более всего напоминающим Гюрджиева, был Перлс. Не знаю, что вы можете знать о русском Сократе, ставшем известным незадолго до русской революции и эммигрировавшем в Турцию, а затем во Францию. Он работал со вниманием и с тем, что он называл «страданием сознания», он никогда не избегал трудностей и принимал страдания, вызванные ростом. Перлс был не только защитником «секрета осознания», но, так сказать, психологическим хирургом. Его терапевтический успех основывался в значительной мере на приглашении не избегать б^оли, причиняемой его собственной мощной конфронтацией. Интересно, что ключевым словом языка Гюрджиева являлась «работа». Обученные в его традициях говорят о себе просто: «Я на работе». Это слово является ключевым и в лексиконе Перлса, типичным его приглашением к терапевтическому процессу в группе было: «Кто хочет поработать?» Через него это слово стало обычным для руководителей группы.

Перлс был крипто-буддистом, крипто-таоистом и крипто-суфистом, но нельзя не заметить, что в нем было много и от хассидского раввина. Он определенно был, подобно Хассидиму, воплощением joie de vivre, радости ментального здоровья, не только фрейдистской «взрослости» или серьезной возмужалости человека, который больше уже не ребенок, но и интеграции детского и спонтанного. Звеном, связующим хассидизм с Перлсом, был, конечно же, Бабер, с которым у Фритца внутренне, если не внешне, было много общего. Бабер погружен был в следование хассидским традициям и выражал себя в литературе, Перлс же находил самовыражение в действии, но у обоих был особый дар в своем деле, в философии и терапии собственно, дар, который можно назвать пророческим.

Именно в Баберовском «Я и Ты» и других его работах мы находим сходство с Перлсом. То было время, когда Бабер, известный как образец хассидизма, отходит от хассид-ской формы выражения и позволяет себе даже усомниться в существовании Бога. В это время Бабер становится, не переставая быть глубоко религиозным, антимистиком, этим он прекращает интересоваться любым проявлением божественного через внутренний мир, отделяет религиозность от человеческих контактов. И Перлс, подобно Бабе-ру, был пророком контакта - мне кажется, слово «пророк» здесь как нельзя более подходит (хотя мы и не найдем в его работах баберовской риторики освобождения), поскольку по воздействию он был одним из самых мощных проповедников изменения в дни кризиса гуманистической психологии и «революции сознания». Можно также назвать его пророком «здесь-и-теперь», лично воздействующим на подход людей к жизни сначала в Калифорнии, а затем в ширящемся «Движении Человеческого Потенциала».

Подход Перлса и Бабера можно назвать одним словом - «присутствие», баберовское отражение присутствия могло бы вдохновить любого Гештальтиста, поскольку Гештальт считает, что терапевтическое действие основывается на присутствии больше, чем на технике. У Бабера слово «присутствие» несет в себе значение любящего присутствия, т.е. заботящегося присутствия; в Гештальте это слово культивируется скорее как предмет внимания в настоящем - внимания к себе, внимания к другому, изна-чальности в столкновении Я - Ты. Можно сказать, что баберовская формула идеального отношения vis-a-vis с другим - это присутствие и забота, тогда как кредо Перлса - присутствие и аутентичность (даже если эта аутентичность влечет признание чьих-то ограничений в заботе и выражении гнева).

В отношении выражения гнева, между тем, мы опять находим схожесть у Перлса и Бабера, несколько неясную из-за разницы в манере высказывания. На недавней конфедерации «Взгляд в Будущее и проблемы сохранения Земли», проводимой в Цюрихе в 1987 году, я имел удовольствие послушать Мориса Фридмана (переводчика на английский и биографа Бабера), раскритиковавшего дух «нового поколения» в психологии, потворствующего объединению без должного признания различий. Он исходил из перспективы баберовского отношения упорной борьбы с нашими коллегами по поводу таких различий и нашего долга не соглашаться с ними. Хотя Фритц не любил язык долженствования, он был настоящим мастером лечения через конфронтацию, человеком, глубоко сознающим, что «контакт

- это осознанность различий».

Важным различием между духом Гештальта и старыми традициями, обсуждаемыми здесь, является, я полагаю, наличие духовности. Безусловно, это весьма олицетворенная духовность, погруженная в осознание опасностей поиска духовных переживаний (с этим Бабер согласен), как уход от земных проблем. Кроме того, отношением Фритца было ни что иное, как «набожность», если «набожность» означает молящегося просителя и условную добродетель, которую он видел следствием бытия «хорошим мальчиком» или «хорошей девочкой». Своей приземленностью и кажущейся низкой духовностью Гештальт напоминает шаманизм больше, чем что либо другое. Уступка обычна для пророческого западного течения духовности и для шаманизма, но, строго говоря, у цивилизованной религии имеется также очень сильный аполлоновский ингредиент, тогда как шаманизм влечет более необусловленную уступку - и, соответственно, ближе знаком с сумасшествием.

Я уже говорил, что новая психология (получившая определения «гуманистической» и «трансперсональной») - это больше чем академическое событие, это обширный культурный феномен, который можно интерпретировать как новый шаманизм, где шаманом является архетип нашего духа времени. Новая психология была аспектом деятельности эзаленских первопроходцев, связавших многих из нас вместе в 60-е, сочувствующих этому духу, когда он содействовал развитию «позитивного значения психотического переживания» в шестидесятые, что привело к созданию альтернативной трактовки психоза по пути, намеченному Лэингом, Пэрри, Сильверманом и др.

Психотерапия в целом скорее дионисийна, и только некоторых психоделических терапевтов я мог бы назвать более дионисийными, чем Фритц с его манерой практики Гештальта в Калифорнийский период. Мне кажется, будет интересно выделить, что переход от фритцевского раннего Гештальта «восточного побережья» к его терапии в 60-е обозначился из его психоделики в Иерусалиме. (Хотя на восточном побережье показывали на него, что он, мол, стал хиппи, я вижу, что он из тех немногих, кто осмелился бросить вызов миру и стать «дурачком» - он учился танцевать в возрасте около 70). Он жил в Эзалене - не только калифорнийской столице таоизма, но в прототипе сегодняшних центров роста и в главном оплоте развития сегодняшней дионисийной духовности (так хорошо описанной Сэмом Кином в книге «К танцующему божеству»).

Мне кажется важным, что впервые я встретился с Фрит-цем во время первой поездки в Эзален вместе с Карлосом Кастанедой. Хорошо известный теперь американский антрополог Майкл Харнер пригласил нас присоединиться к нему во время презентации центра по шаманизму. Эзален только что распахнул свои двери, а Фритц жил там; он все еще не работал, он только-только начинал показывать в Эзалене, кто он на самом деле. Нам выпала честь увидеть его среди присутствующих на открытии центра, с нами была и Элси Пэриш, целительница индейцев Помо. Помнится, как Фритц высказался в перерыве, что то, что делает Элси, и есть шаманизм, он и сам был шаманом. Судите сами, поскольку шаманизм по характеристикам является интуитивизмом, одной из типичных форм экспрессии которого есть направление момент за моментом потока переживаний другого - столь характерного для гештальтной ситуации. Характеристикой шамана является и его «энергетическая заразность», что немало сопутствовало успеху Фритца, как и работе других больших терапевтов. Но более существенно, что среди других традиций шаманизм является наиболее дионисийным, точно так же, как Гештальт-терапия дионисийна среди новых «путей роста».

Хочу теперь обратиться ко второй теме и высказаться по поводу дыр в Гештальте и потенциальной роли Гештальта в холизме программы роста.

Вы знакомы с понятием «дыр», которое предложил Фритц. У человека может не быть глаз, но он чувствует себя видящим; у другого можно удалить сердце, и тогда ему потребуется тепло кого-то другого. Некоторые не ощущают своего тела, вместо этого они в контакте с абстракциями. Каждый из нас не замечает какие-то аспекты своего переживания, часть своего поля переживания. Я полагаю, что подобное встречается в Гештальте как культурно-социальное явление. Фритц часто пользовался словом «отрицание». Как известно, он определял эго как явление идентификации - акт, которым мы определяем «это моя граница», которым устанавливаем себе барьеры и говорим: «Все, что за пределами,- это не я, не я». И Гештальт-терапия говорит: «Это не Гештальт». Она воздвигает свои барьеры и утверждает, что то-то и то-то «не есть Гештальт-терапия».

Я сказал бы, что Гештальт-терапия появилась на свет в соперничестве - и весьма успешном - из того, что мы сейчас называем гуманистическим движением. Фритц никогда не уходил от соперничества. При необходимости он мог умело побороться с монополией психоанализа, с догматической монополией, отвергнувшей многих талантливых людей (таких, как Хорни) и сопротивляющейся творческому подходу. Фритц был первым, кому удалось в одиночку противиться психоанализу в США так, что именно о Гештальте было сказано: «В этом есть какая-то могучая терапевтическая сила». Я говорю, что это и открыло путь для гуманистического движения в целом, поскольку идеи следовали за практикой, а не наоборот. В то время, как другие подходы ТА, группы столкновения и т.д. не смогли достичь такого успеха, хотя и хлынули на сцену после того, как величайшему авторитету психоанализа был нанесен удар.

Фритц исходил из отношения состязательности контекстов, когда говорил: «Это не так, а вот это гораздо лучше». Например, он подчеркивал о себе, сколько лет потерял, почивая на лаврах, никогда не мог простить Фрейду, сколь мало внимания тот ему уделил во время посещения Вены. Однако хотелось бы сказать, что не только не нужно, но и непростительно выбрасывать за борт процесс инсайта в психотерапии или сводить его к минимуму, что стало привычным для Гештальта. Я считаю, что любая глубокая терапия оперирует посредством инсайта, даже когда это и не интерпретация, а поведенческий эксперимент, такой, как рискованность, групповое взаимодействие, инсценировка, обостренное внимание, рассказ о личных переживаниях терапевту, ведущий к инсайту. Я полагаю, что нет необходимости отбрасывать простой процесс рассказа о восприятиях и понимании со стороны терапевта. Интеллектуализация не подходит для сеанса Гештальт-терапии, однако сегодня многие (а Эйб Левицкий прежде всего) считают, что вовсе не нужно применять Гештальт для каждого отдельного сеанса или же что можно чередовать Гештальт с интерпретацией. Сегодня есть даже аналитики, провозглашающие Гештальт вкладом в психоанализ (и я считаю это логичным, если под этим понимать не анализ, в котором изначальная приверженность к специфической теории вымарывает феноменологический аспект терапевтической деятельности и свободную игру терапевтической интуиции).

Дырами, нарастающими в Гештальте из-за отказа от психоанализа, являются не только теоретическое непризнание инсайта и практическое неиспользование интерпретации, но также и неиспользование свободной ассоциации, которую Фритц отвергал и называл свободной диссоциацией. Я полагаю, что иногда полезно прибегать к свободному потоку мышления (а не к ощущению - поступку - восприятию пациента), точно так же, как полезно интерпретировать, однако не догматически, но в свете «Так я это вижу».

А теперь позвольте сказать пару слов о так называемом «дерьме собачьем». Это очень полезный термин для определенного рода защитной интеллектуализации, и разница между нормальным «дерьмом собачьим» и «дерьмом слоновьим» не менее подходяща. Но нужно помнить, что Фритц был весьма противоречив по отношению к собственным теоретическим разработкам. В его автобиографии можно увидеть, как на одной странице он дает превосходные концепции времени, пространства, сознания, а на другой высмеивает себя за философствования. С одной стороны, он вводит в Гештальт мнение, по которому получается, что для теории здесь нет места, а с другой - говорит также в своей биографии, что, если бы ему довелось стать священной коровой, он бы воспользовался своим престижем для интеграции психологии, медитации и философии.

Понятно, как мне кажется, что личность Фритца наводит на сильное антиинтеллектуальное предубеждение, и мы не должны ослеплять себя этим, чтобы признать, что интеллект, как эмоция и поступок, может быть частью пути роста. Именно из такого признания и вырастает так называемое «учение». Восточные пути, например, вмещают в себя - каждый из них - мировоззрение - это частично космология, частично антропология; мировоззрение, поддерживающее или стимулирующее трансформативный процесс. Подобные перспективы (дришти на санскрите) являются средством видения вещей, что облегчает путь. Я полагаю, что Гештальт мог бы также оперировать в контексте видения вещей (и говорю это, несмотря на скудный энтузиазм в «традиционном», т.е. гудменовском теоретизировании). Это еще одна дыра в Гештальте, выросшая из-за претензий, что всего можно добиться без всякой поддержки. Гештальт Фритца в последние годы был хорошим историческим примером того, что в[терапии можно обойтись без теории, но совсем не обязательно точно этому следовать, уча терапевтов, что понимание психики, психопатологии, взросления человека! является дерьмом собачьим.

Нечто подобное можно сказать в отношении медитации.! Сам Фритц медитировал, по крайней мере в те годы, когда я знал его, но вследствие нежелания оценить любой путь кроме своего собственного, свысока смотрел на все, что касалось духовности. В результате некоторые сегодняшние гештальтисты не признают факта, что медитативное сознание представляет глубочайшую самоподдержку. Большинство Гештальтистов знакомо с концепцией роста как движения от внешней поддержки к самоподдержке. В то время, пока много говорится о поддержке из заземленности в сенсорном осознании и, в более общем плане, из осознания переживания, нам нужно учиться поддержке в духовных традициях, идущей из оставления поддержки во всем и через открытость - развивая чувство существования вне осознания содержания - осознания осознания, чистого присутствия или истинного бодрствования (бодхи в буддизме), которая дарует и чувство неранимости и способность быть независимым.

В традиционном Гештальте (если так можно назвать ранний Гештальт, когда он так избегал традиционности) есть дыра, образовавшаяся вначале из представления и презумпции, что внимание, которое уделяется телу во время сеанса, достаточно. Нужно отдать должное Гештальту за осознание им тела, за внимание к позе и жестам во время терапевтического процесса, так же как за его внимание к телесным ощущениям как к состоянию бодрствования и отражения чувств; и все же, я полагаю, что Фритц и Лаура несколько самонадеянно утверждали, что этого достаточно; отдаю должное гештальтистам нашего поколения - Бобу Холлу, Ричарду Блумбергу, Айлен Рабенфелд - всем, кто интегрировал райховы и другие элементы «работы тела» в Гештальт. По существу, дело здесь не в том, чтобы индивид мог что-то получить от сеанса, а в том, чтобы уметь помочь себе посредством внимания к тому, чтобы положить конец сдерживающей броне своей физиологии. Чтобы быть эффективной, работа тела в любой известной школе требует определенного внимания и времени. Пусть это будет Фельденкрейс, Александер, древние методики - как йога и Тай Чи, техника потребует времени, чтобы ею овладеть.

Другой дырой терапевтического репертуара является чересчур строгое следование терапевтом установленным границам Гештальта, что может систематично удерживать его от возможностей совета или поведенческих предписаний. Все эти важные аспекты поведенческой терапии и современной семейной терапии являются, без сомнения, надежными средствами в руках психотерапевта и духовного наставника, и я хотел бы бросить вызов преобладающему мнению гештальтистов (взятому из раннего психоанализа и из терапии Роджера), что воздействия советом на пациента следует избегать. Каким бы ненаправляющим Гештальт-терапевт ни был в его поддержке спонтанности, он вполне может быть весьма направляющим своей подсказкой поведенческого экспериментирования во время сеанса - и нет причины, почему бы это не распространить (как это часто делал Джим Симкин) на определение задач вне или в дополнение ко времени лечения - т:.е. на советы по самостоятельной работе над собой в повседневной жизни.

До сих пор я говорил о дырах с точки зрения незадействования ценных ресурсов, о неиспользовании возможностей, которые могли бы способствовать терапевтическому процессу во имя чистоты Гештальта. Теперь хочу обратиться к дырам, природа которых более психологична. Одну из них можно описать, как склонность Гештальта к «крутости». Каким бы ценным ни был бы вклад Гештальта в его систематической поддержке экспрессии гнева, мне кажется, что его поборничество грубости иногда приводит к определенному забвению идеала любви; идеала - тут я согласен с Фрейдом,- который не может быть отделен от нашего понимания целительства. Верно, что выявление конфликтов и боли уже само по себе достаточно во многих случаях, чтобы убрать барьеры к спонтанной интеграции. Между тем, полезно иметь на виду и интеграционный процесс, чтобы знать, что мы работаем по восстановлению способности любить, без которой не может быть полного удовлетворения или окончания страдания. В этом отношении гештальтисты должны многому научиться (как я уже заявлял) у процесса Фишера-Хоффмана - не с тем, чтобы превратиться в проводников процесса Фишера-Хоффмана, а для того, чтобы увидеть, какое значение там придается I факторам любви и прощения, и внести это в практику Гештальта.

Еще одной дырой может стать отношение Гештальта по превалированию удовольствия над болью в трансформированном процессе. Я уже говорил, что в самом начале Гештальт представлялся как «гуманистический гедонизм». Верно, экспрессия импульса помогает избежать репрессии; предписание не сдерживаться помогает процессу осознания импульсов: и, однако, это не должно привести нас к мнению, что реверсный процесс сдерживания импульсов бесплоден как подход. Духовность традиционно была не гедонистичной, а аскетичной, строгой, из признания, что ограничения тоже могут обострить наше внимание к своим желаниям и эмоциям. Если пристально взглянуть на Гештальт, можно увидеть, что оба эти аспекта отражены в нем. Часть Гештальта отваживается обходиться без «обвинителя» (в большей мере, чем в реальной жизни), а другая его часть представлена способностью «ладить» с переживанием, не прибегая к его обыгрыванию, когда член группы говорит (к примеру): «Мне неловко от того, что вы сказали»,- вместо того, чтобы сделать критическое замечание. Главным выражением этой дыры в Гештальтной практике является наставление для повседневной жизни, которое большинством выносится после сеанса Гештальта. Обычным отношением бывает, что нужно всегда жить «по-гештальтски», т.е. выражать свои негативные чувства в семье и на работе. Я с таким советом не согласен, поскольку слишком часто наблюдал, как это ведет к бесконечному раздражению в группе, не ориентированной психотерапевтически, в которой это становится скорее деструктивным, чем конструктивным. Я считаю, что правило прозрачности весьма ценно для Гештальт-терапии, но в ее пределах, а традиционная установка на сдерживание своей деструктивности в повседневной жизни может быть лучшим фоном для дополнительной работы над собой.

Думаю, что Гештальт-терапия, столь революционный метод 15 лет назад, появившийся в нашей культуре, сегодня рискует превратиться в еще более ортодоксальную монополию, чем в прошлом был психоанализ. И я считаю более подходящим сегодня, когда Гештальт получил широкое признание, чтобы его рамки стали более гибкими, дав тем самым возможность для более широкого развития Гештальта - холистического подхода, в котором способности индивида к работе над собой отрабатываются в медитации и практике осознанности в повседневной жизни и в котором телесная работа, как и ментальная перспектива в развитии человека, способствуют процессу роста индивида - в дополнение к непосредственно сеансу терапии. В этом случае Гештальт-терапия послужит еще лучше, как изысканной элемент мозаики, дополняющий и поддерживающий ее.