Обращение к Прошлому

Наши воспоминания принадлежат прошлому, но не находятся в прошлом. Воспоминание - это действие, которым мы заняты сейчас, которое может в зависимости от обстоятельств по-разному мотивироваться. Можно вспоминать об удобствах и защищенности или культивировать детский образ себя (с соответствующими детскими отношениями) из-за опасения не справиться по-другому с окружающим. Можно возвращаться в прошлое все снова и снова, желая изменить или дополнить ситуацию, оставшуюся незавершенной. Можно быть вовлеченным в исследование своего прошлого, твердо веря в психоанализ, уверяющий, что таким образом можно изменить настоящее.

Перед Гештальт-терапевтом часто возникает выбор: углубить ли контакт пациента с воспоминаниями или же полностью исключить касания прошлого. Иногда он пользуется двумя путями сразу: позволяет пациенту спонтанно отдаться воспоминаниям и, когда такое желание полностью исчерпано (что не часто бывает при обычном воспоминании), просит пациента больше не возвращаться к прошлому.

Как и в случае с мечтами и фантазиями о будущем, в Гештальте существует свой подход и к прошлому, который я предложил называть презентификацией (восприятие прошлого с точки зрения настоящего) [33]. Посредством обыгрывания пациент снова ставит себя в ситуацию, воспоминания о которой преследуют его, и управляется с ней, как если бы она была в настоящем. Терапевт может помочь ему в отношении открытости и осознанности касательно воображаемой ситуации точно так же, как помогает пациенту в реальной ситуации данного момента.


Обыгрывание прошлых событий не является новым для психотерапии. Воспоминания спонтанны во сне и иногда под гипнозом, ими можно пользоваться при исследовании инстинктов в психологической реставрации. Добровольные воспоминания о детстве или травматических событиях взрослого состояния применяются в гипнотерапии, в наркогипнотических приемах и в связи с приемом некоторых препаратов: амфетаминов, барбитуратов, MDA, галлюциногенов. Кроме гипнотических и фармакологических наведенных состояний, каждое очистительное переживание, относящееся к связи с прошлыми событиями в психиатрии, вызывает поток воспоминаний - можно даже сказать, что работает вся память.

Несмотря на неизбежность наблюдения в психоанализе, что лечебный эффект воспоминания параллелен степени его эмоциональности, а это, в свою очередь, соответствует степени задействованности (т.е. участия) как противовесу воспоминания, очевидный практический шаг к максимализации такого эффекта так и не был предпринят в психоанализе: прием драматизации как средство поддержки чувственной осознанности - осознанно вспоминать через обыгрывание эпизоды прошлого.

На Фритца это повлияло не столько из-за его особого отношения к драматургии и к работе Морено, сколько из-за базовой техники дианетики Рона Хаббарда (как видно из его вступления к докладу по дианетике д-ра Винтера [34]. Как пишет в своей книге Хаббард, его техника «возвращения» представляет собой практику, способствующую тренировке чувственного и эмоционального воспоминания в противовес чисто интеллектуальной, обратной памяти. «Стать» ребенком вновь в такой-то ситуации прошлого и сказать папочке, что не сумел сказать ему в реальности, по экспрессивности может быть гораздо сильнее, чем простое описание или отражение вспоминаемого события.

Между тем к технике возвращения Гештальт-терапия добавляет два новых элемента: прием идентификации со значительным в прошлом преувеличение моторного аспекта обыгрывания вне простой субъективной идентификации.


Доводом для обыгрывания роли других является то, что «другие» в «реальности», как и во сне, воспринимаются в некоторой степени как наши собственные проекции. Это особенно верно для случаев воспоминаний о детстве, об образах родителей - о чем свидетельствует психоаналитическая литература.

Вся важность воображаемого прохождения через моторику вспоминаемой сцены может быть понятна из факта тесной связи между действием и эмоцией, а также из принципа завершенности действия, принципа, что абстрактное воспоминание удовлетворяет лишь частично.

Важным является и вопрос стратегии: когда терапевту следует настаивать на том, чтобы пациент обратился к прошлому, а не к настоящему?

Ответить можно и так: когда он видит, что прошлое пациента в его настоящем, когда образы прошлого органично вплетаются в развертку настоящего переживания пациента. Когда пациент или, к примеру, пациентка чувствует стыд от того, что сказала что-то «нехорошее», что было привычным, когда ее старшая сестра высмеивала ее, то здесь мы можем со всем основанием сказать, что у такой пациентки в психике есть инородное тело в виде образа высмеивающей ее сестры - т.е. интроекция. Если это так, то нет нужды спускаться в дебри воспоминаний о детстве. Обратившись к привилегиям настоящего, можно естественным образом выявить прошлое индивида, продолжающее жить в настоящем. Значительное событие или явление прошлого можно воспринимать, как воспринимают сон. Сон имеет большое значение, поскольку он естествен. Действия видящего сон представляют собой отбор того, что имеет значение среди всего остального в переживаемом, особенно из-за того, что не «он» «отбирает». Точно так же наиболее значительные воспоминания всплывают не когда индивид старается их припомнить, но совершенно неожиданно.

Я был свидетелем значительного проявления прошлого переживания во время сеанса с одной женщиной, надеющейся, что с помощью лечения она сможет перестать барабанить пальцами. Покоренный ее самоотверженностью, я попросил ее поругать себя и объяснить себе, почему барабанить пальцами плохо.

«Ты же не маленькая,- сказала она,- некрасиво. Другим это не нравится. И глупо. Ты должна контролировать себя. Это все равно, что мастурбировать.»


Исполняя роль «обвиняемого», она ответила: «Хочу и буду. Это мои пальцы, а мне скучно. Мне скучно. Мне скучно на собраниях или когда я готовлю, вот тогда мне и хочется барабанить пальцами». Потом она рассказала, что прежде чем она стала барабанить, раньше она жевала пальцы.

Я подумал, что преувеличение может проявить больше переживаний, задействованных в симптоме, и попросил ее перенести движение на всю руку. От постукивания она постепенно перешла к массажу пальцев и руки, но посчитала, что это меньше ее удовлетворяет. Лучше всего было постукивать кончиками пальцев, которые были наиболее чувствительны. А затем ее осенило: «Я хочу чувствовать!»

Постукивание пальцами и борьба против этого явились полем сражения между ее желанием эгоистичного удовольствия и долгом не вызвать раздражение других.

Для того чтобы она поняла, что она считает эгоизмом, я попросил ее обыграть эгоизм перед группой. Играя, она запросила красивую одежду, подарки, путешествие. А затем поняла, что просит символы любви, а не прямого контакта. К ней никогда не прикасались, и она никогда не просила, чтобы к ней прикоснулись.

Отец никогда не ласкал ее. Он заботился об одежде, о ее образовании. Играя роль маленькой девочки, она заговорила с отцом. Она высказывала всю свою горечь и плакала. Отец оказался безразличным. Закончила сеанс с осознанием основного своего желания. Желания в ней стало больше, меньше стало обвинений и разрушительной критики.

Еще одним аспектом отношения Гештальта к прошлому является вариация. Простое проигрывание может быть достаточным для цели соотношения с прошлым (или с настоящим, символизирующим и, возможно, базирующемся в прошлом), однако иногда индивид спонтанно чувствует необходимость вновь пережить что-то с исправлениями, «переписать» прошлое или выразить нечто, оставшееся невыраженным. И опять это является частью естественного процесса мечтания и экранирования воспоминаний. Это можно принять за экспрессивные акты, которыми индивид убеждает себя в свободе, которой у него нет, как боец, пробующий силу на тренировочной груше, он проверяет себя, свои ресурсы посредством символического действия.

Гештальт-терапевт поддерживает такие акты завершенности, признавая их естественную лечебную ценность.

Следующая серия сеансов, которые я попытаюсь воспроизвести спустя почти два года, не только проиллюстрируют работу, сконцентрированную на прошлом, с катастрофическими фантазиями, превышающими настоящие, эти сеансы являются еще и самыми драматичными в моей практике психотерапевта. Начальной точкой для бурного лечебного процесса, развивающегося от определенного момента спонтанно, явилось переживание заново прошлого, где воспоминания о фантазиях даже более значительны, чем воспоминания о самих действиях. Субстанция событий, описанных ниже, может пониматься как завершение прошлого. То, что подавлялось пациенткой в ее поведении, когда она была ребенком, выражалось ее фантазиями; через много лет, развив свою экспрессию, она обнаружила часть себя, которой была лишена в жизни.

Пациентка, женщина средних лет, по профессии психотерапевт, занимавшаяся много лет психоанализом, пришла на недельные курсы по Гештальт-терапии в Эзалене чисто из профессионального интереса. Из двадцати других слушателей она оказалась самой взрослой и более организованной. Ее индивидуальный сеанс начался с грез. Помню только, что действие в видении происходило в бесплодном, высушенном месте, люди там тоже были, по ее словам, «иссохшими». Вся сцена была пропитана сильным ощущением скудности.

Я попросил ее стать выжженной землей, о которой она говорила; играя, она восприняла глубокое чувство потери, лишения и сильную сухость, которую ощутили даже физически лицом и сухостью во рту. Затем я попросил ее ощутить, как на нее - иссохшую землю - льется дождь.

Для постороннего показалось бы, что дождь хлынул у нее из глаз, она чувствовала, как сухость растворяется во влаге, как вода утоляет столетнюю жажду. Она все больше впадала в экстаз, растворяясь и идентифицируясь с полнокровными водами жизни. Это было переживанием совершенно иного порядка, которое она прежде не испытывала. Необыкновенная «сухость» и «влажность», с которыми она в себе встретилась, явились самоочевидными аспектами ее переживания, которых она никогда не осознавала в подобных масштабах раньше, несмотря на годы самоизучения и самоинтерпретации (а она была хорошим аналитиком). Теперь же она просто их переживала и чувствовала лишь слабое желание поразмышлять о них.

Во время другого сеанса опять была сухость, которая привела ее к воспоминаниям ощущений детства: одиночество, которое она испытывала по ночам, лежа в кровати в комнате, находившейся далеко от комнаты матери. Вновь переживая эти моменты, она нашла отчаяние, о котором давно позабыла. Ее матери было трудно ходить, и она, еще девочкой, рано это поняла, чтобы не звать ее по ночам к себе. Часами она лежала без сна, дрожа в темноте от страха, но на помощь не звала, чтобы не беспокоить свою бедную мать. Что же ее пугало? Вспоминая об ужасе, она догадалась - пожар. Она боялась, что пожар может начаться ночью, и мать, неспособная передвигаться, не сможет спастись.

Я попросил ее стать пожаром и сжечь дом дотла. Ее идентификация с огнем, начавшаяся с осознанной игры, вскоре приобрела характеристики одержимого транса. Она была огнем, но это еще не все: В то же время она была его жертвой, боясь, что он будет распространяться, боясь одновременно обжечься и жечь. Она в ужасе закричала, физически чувствуя жар.

Это был последний час последнего дня занятий. Яростное и неожиданное переживание снова оказалось ни с чем не сравнимым, ей страстно захотелось испытать подобное еще. Мы договорились об индивидуальном сеансе на следующий день после занятий. Сеанс вместо оговоренного часа длился шесть часов. Мы вновь вернулись к огню. В огне был ее гнев, разочарование своей матерью, мстительностью за то, что гнев вновь вернулся и в детскую фантазию, и в новое переживание, и вместо того, чтобы представить, как огнем горит комната матери, она испугалась, что сгорит ее собственная комната. Она чувствовала, что является жертвой, ее охватило отчаяние. Теперь парализованной, беспомощной (как мать) была она сама. Соприкоснувшись со страхом, она теперь жила другой фантазией тех ночей, она видела ужасную змею, свернувшуюся в углу ее комнаты.

При виде нового агрессора я попросил ее стать им: «Станьте змеей. Чего змея хочет?»

Змея хочет забраться в комнату матери, и она (т.е. пациентка) сделала это в воображении, идентифицировавшись со змеей. Мать была перепугана, она не хотела ее здесь. Змея же настаивала, она хотела быть ближе. Нет, она не хотела ец ничего плохого, она хотела лишь быть рядом, коснуться ее, но мать не понимала и продолжала отстраняться. Для матери она была ужасной тварью.

Принужденная мною, она преодолела отвращение и страх и смогла обыграть фантазию прикосновения к матери. Она обвилась вокруг нее. Для матери же это не было столь страшным, как она представляла, но все же очень неприятным.

Змея хотела большего, она хотела проникать внутрь ее тела. Ей было бы хорошо и тепло в ее чреве - но никакого ущерба матери она причинять не хотела. Но мать все не понимала и страшно боялась.

После довольно продолжительного колебания она все же проникла (как змея) в тело своей матери. Но не через влагалище, а через анус, который в воображении имел вид розы. Переключившись на роль матери, теперь она чувствовала у себя в животе змею. На этом дело не кончилось. Она не хотела, чтобы змея была там. Змея же хотела двигаться.

Часы, последовавшие за этим, были наполнены событиями, относящимися к постепенному подъему змеи по ее телу, лежащему на кушетке. Это были драматические часы, в которых движения змеи воспринимались пациенткой как вопрос жизни или смерти. Процесс не мог быть оставлен незаконченным. Что бы не «означала» эта роковая фантазия, ей все равно, да она и не знала, однако она была уверена, что это было достаточно важно, чтобы вот так все оставить. Все развивалось очень медленно из-за ее страха, который порой был так велик, что она кричала. Ощущение, что у нее внутри змея, являлось большую часть времени настоящей соматической галлюцинацией, даже несмотря на то, что она осознавала обычную реальность и могла поддерживать общение в то же время. Самым трудным для змеи - которая превратилась в кобру - было добраться до сердца. Она так боялась, что умрет, что прошло больше часа, пока змея поднималась из живота к груди. Потом возникли затруднения при прохождении шеи. Однако в конце концов змеиная голова появилась у нее изо лба. Теперь это была королева змей, а пациентка почувствовала некоторую завершенность.

В какой связи все находится с психотерапией? Для чего эта «фантазия» пациентке? Было ли это в некотором смысле больше, чем просто фантазия? Она не могла сказать, в чем ценность переживания, но не сомневалась, что ценность была огромной. Эти часы показали ей другой аспект реальности, сказала она, аспект жизни, о котором она лишь догадывалась из интимных подробностей ее ранней жизни, которые только сейчас она смогла вспомнить.

После сеанса она вернулась из Беркли в Нью-Йорк, полагая, что жизнь ее будет такой же, как прежде. Однако уже через неделю позвонила: она не могла жить по-старому, занимаясь делами, работая психотерапевтом, для нее стало важным лишь подавление развития переживаний. Она могла бы открыться, но чувствовала, что это будет означать психоз - состояние интенсивного чувствования, относящегося к раскрывшимся фантазиям, которые никто не поймет, желание уйти от окружения, чтобы отдаться полностью процессу, который стучал в дверь ее рассудка. После некоторых колебаний она оставила работу и семью на некоторое время, чтобы довести процесс до конца.

Она перебралась в комнатку в Беркли недалеко от моего дома и в течение трех месяцев отдалась состоянию, совершенно несовместимому с обычной жизнью. Она жила в постоянных галлюцинациях об одной или двух змеях в ее теле, едва ли имея возможность заснуть по ночам, постоянно видя ползущих в ее комнату змей. Время от времени я виделся с ней и верил, что сколько бы ни потребовалось времени, она обретет целостность личности, как только примет свою «змеистость», а не будет ее бояться. Процесс был медленным, иногда казалось, у него не будет конца. Она не сможет подчинить себе змей, послав их туда, где они годами дремали до того сеанса Гештальта. В змеях заключалась ее жизненность, вся ее сила. Но когда она пыталась собрать воедино их образ, это для нее оказывалось невыносимым, иногда она даже физически убегала.

Процесс был медленным, но все же закончился. Постепенно она научилась жить среди змей, а после этого она стала больше походить на себя прежнюю. Привыкнув к образам, она обратилась к реальности, которая, выразившись в образах, воплотилась в жизнь как се собственное инстинктивное образование, ее спонтанность, ее желания и привязанности, энергия и оценка, ее собственное «я» - которые она многие годы путала с ролью.

Кульминацией процесса явился день, когда она почувствовала, что змея вновь высунулась из середины лба; но в этот раз это была не змея-королева, а она сама.









Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Вверх