РАДИКАЛЬНЫЙ ИСЛАМ В ЕВРОПЕ

Ашок Сингх – Координатор программ (Ближний Восток), ORF

В последние три десятилетия в мусульманских сообществах в разных частях света стала проявляться крайне радикализованная форма самосознания. В широком историческом контексте развития мусульманской радикальной мысли современный этап этого процесса имеет отчетливые очертания. Изучая развитие радикальных настроений в среде европейских мусульман, следует иметь в виду, что мусульманские диаспоры в городах Европы подверглись влиянию уникальных факторов. Это способствовало видоизменению мусульманской самоидентификации и подтолкнуло ряд мусульман к радикализации.

В данной области проведено уже много исследований. Тем не менее в значительной части эти исследования отражают сложившуюся ситуацию так, как она видится глазами европейцев. То есть как одну из проблем европейской безопасности, вызванную наличием мусульманского сообщества, которое насчитывает не более 10% всего населения континента.

После 11 сентября 2001 года большое внимание было сосредоточено на угрозах безопасности, порождаемых радикальным исламом. Возможно, это внимание было избыточным. Побочные эффекты такой концентрации западных исследователей на проблеме безопасности выразились:

а) в игнорировании или недооценке важной роли социально-экономических условий в возникновении радикализма;

б) в недооценке разницы между мусульманскими сообществами в целом и их радикальной прослойкой;

а также

в) в недооценке различий между многочисленными мусульманскими общинами и в создании, таким образом, зловещего образа монолитного мусульманского сообщества, противостоящего всем европейцам.

Такие исследования направлены на поиск причин явления исключительно во внешних обстоятельствах и на выработку «стратегии сдерживания» вместо того, чтобы выявлять и анализировать истоки проблем.

Формы проявления ислама многообразны, равно как и внутри них радикализация может происходить по-разному. Поэтому собирательно говорить о европейском исламе или о радикальном исламе некорректно и бессмысленно. Но возможно, что именно такие подходы и создают в сознании представление о реальности.

Мысль о том, что во всем виновно какое-нибудь одно идейное направление внутри мусульманских сообществ, возможно, формально и верна применительно к конкретному моменту времени, но уводит в сторону. Периодически фазы политической активности или, наоборот, пассивности могут наступать во ВСЕХ общинах. Причиной могут послужить некие новые внутренние или внешние обстоятельства, усиление тех или иных возможностей…

С другой стороны, справедливо также, что исторический опыт ислама в Европе существенно отличается от того, что происходило на его родине, в странах Ближнего Востока или в Южной Азии. К этому добавился уникальный опыт исламской молодежи в Европе. На нее давит груз межпоколенческих проблем, проявлений расизма и навязываемого извне острого ощущения своей принадлежности к мусульманству (до такой степени, что они отделяются от основной части населения). Все это вместе взятое создает ситуацию, которая делает некоторых членов мусульманской общины весьма восприимчивыми к радикальным настроениям.

Таким образом, ислам в Европе можно рассматривать как неоднородное и разноплановое явление. К этому надо добавить, что радикальные тенденции внутри мусульманских общин являются, в первую очередь, внешними проявлениями опыта их существования в европейском контексте.

Тяга к традиционным ценностям по-прежнему остается сильной, и, в отсутствие доступных средств самовыражения, члены общин скатываются к конфронтационному образу действий. Европе же не удалось обеспечить возможности такого самовыражения в широком европейском мире.

Эта статья представляет собой попытку осмыслить то сложное положение, в котором мусульманские общины оказались в Европе, а также те причины, по которым сторонние наблюдатели воспринимают их существование как угрозу. Мы также попытаемся рассмотреть, как некоторые особенности присутствия мусульман генерируют конфронтационные настроения мусульманских общин по отношению к более крупным сообществам, в которых они обитают. Например, справедливо ли утверждение, что специфика обитания является причиной роста радикальных настроений в группе мусульманской молодежи, проживающей в европейских городах?

Самое важное – понять, что существует, во-первых, ощущение угрозы, а во-вторых, сама угроза. В конечном счете, было бы непродуктивно говорить о «мусульманской» угрозе. Мы должны понять, что культурная «инаковость» не есть синоним радикализации, которая является маргинальным явлением. Прежде всего, мы должны сказать себе, что, если политики и общины захотят, все эти проблемы можно преодолеть.

Существуют две крупные проблемы. Первая – это мусульмане (или ислам) в Европе, и вторая – радикальный ислам в Европе. Разумеется, обе эти проблемы тесно связаны, НО мы должны отделить одну от другой и обособить радикальную компоненту от всего мусульманского потока. Поэтому нам придется провести границу между протестами и экзистенциальной тревогой мусульман, с одной стороны, и акциями радикальных исламистов, – с другой. Сделать это достаточно сложно, во-первых, из-за относительно более высокой, по сравнению с европейским населением, склонности мусульманских иммигрантов мыслить коллективно, а не индивидуально. Предпочтение выбора в пользу «коллективного», а не «индивидуального» довольно часто свойственно иммигрантам из стран традиционных культур, а жителям Запада нужно к этому еще привыкнуть. И, во-вторых, из-за того, что иногда внутренний страх мусульман облекается в форму «радикального исламизма».

Большинство экспертов изучали радикальный ислам с целью понять масштаб угрозы, ее природу и причинную обусловленность, а также выявить механизмы ее сдерживания. Однако, как будет показано в статье, значительная часть сегодняшних проблем скорее является производной от объективно существующих реалий, нежели только внутренним выбором индивида или его реакцией на внешние провоцирующие факторы. Учитывая демографические особенности развития мусульманских сообществ и возможные геостратегические сценарии ближайших десятилетий, крайне важно, чтобы меры безопасности сопровождались политикой, направленной на устранение имеющихся недостатков. Если этого не сделать, радикальные настроения среди широких слоев мусульманского населения в Европе будут расти.

Радикальный ислам напрямую адресует нас к политической программе – воссозданию идеального исламского государства. А также к набору трактовок исламских догм, способствующему реализации этой программы. В интересах достижения указанной цели радикальный ислам отрицает светскость, права немусульман и готов прибегать к насилию.

Радикализм – это гораздо более широкое явление, которое может проявляться в спектре от практических действий до простого выражения поддержки или симпатий к радикальной идее. Большая часть этих проявлений вызвана непосредственно общественной отчужденностью мусульманских сообществ.

Таким образом, исходя из того, что радикальный ислам представляет собой нечто большее, чем просто теологические упражнения, необходимо обратить внимание на социально-экономические аспекты, способствующие его возникновению. Когда мы говорим о мусульманских сообществах в Европе, следует применять к ним терминологию, которая описывает не только их мусульманскую компоненту. Среди этих определений могут быть такие, как «азиатские», «традиционно-племенные», «не западные», «менее образованные» и т.п.

Традиционно/исторически европейские государства строили свои отношения с входящими в их состав меньшинствами как с группами. Сами эти общины были весьма однородными, их члены старались держаться в территориальной близости друг к другу (отчасти в силу требований законодательства, отчасти в целях безопасности и взаимной поддержки). Благодаря такой структуре, а также в силу наличия в государствах уже сложившихся экономических связей, взаимодействие между основной частью населения и диаспорами носило достаточно ограниченный характер. Понятно, что изрядная доля самоуправления передавалась этим общинам, поскольку рациональнее было разбираться с проблемами общин внутри самих общин и государственные органы (особенно на низовом уровне) также отдавали предпочтение подобной неформальной договоренности.

Тем не менее в настоящее время по ряду причин многое в этой схеме изменилось. Сказывается и фактор растущей неоднородности самих общин, и размывание привычных экономических связей (все больше ориентированных на индивидуумов), и воздействие государственных социальных программ, и развитие современных средств коммуникаций.

Парадоксальным образом, исследуя вопрос о состоянии меньшинств, современные аналитики избирают именно «групповой» подход. Применяя его, они включают всех мусульман в единую категорию, а ее, в свою очередь, тесно привязывают к религии. Это неправомерно, поскольку не подтверждается фактами и лишь препятствует восприятию представленного в исламе большого разнообразия национальностей и культур. Самое важное, что такой «групповой» подход в обществе, основанном на глубоком индивидуализме, служит постоянным источником напряженности.

При этом наблюдается любопытный побочный эффект. В тех случаях, когда к голосу общинных организаций или выступлений прислушиваются, возникает борьба (порой весьма жесткая) за право быть признанным выразителем общинного мнения. И тенденция состоит в том, что в выигрыше оказываются наиболее крикливые (часто и более склонные к насилию), а не те, кто реально представляет большинство такой группы.

Начать следует с рассмотрения характеристик мусульманских сообществ в Европе.

Мусульмане разбросаны по всей Западной Европе и проживают в большинстве крупных городов. Оценки общей численности мусульманского сообщества в Европе широко варьируются, однако приблизительно это около 15 миллионов. При этом необходимо помнить о том, что мусульманские общины в Европе существенно отличаются друг от друга по странам происхождения их членов, языку, религиозным пристрастиям, иногда по социально-экономическому статусу.

Для начала можно было бы бросить общий взгляд на мусульманское население крупнейших государств и регионов Западной Европы. Точную цифру мусульманского населения установить трудно, поскольку большинство западноевропейских государств при проведении переписи населения избегают вопроса о религиозной принадлежности. Помимо этого, практически во всех странах присутствует большое количество нелегальных рабочих-мигрантов, многие из которых приезжают из мусульманских стран.

Франция от 3,5 до 5 млн.

Германия от 2,8 до 3,3 млн.

Великобритания от 1,5 до 2 млн.

Италия 1,5 млн.

Бенилюкс от 0,7 до 1 млн.

Скандинавия от 0,5 до 0,7 млн.

За многие годы мусульманское население всех крупных европейских государств стало крайне разнообразным с точки зрения страны своего происхождения. Тем не менее, поскольку имеются данные о различных потоках миграции, отчетливо различимы этнические конгломераты/зоны.

Например, во Францию большая часть ее мусульманского населения прибывает из Алжира и Марокко. Великобритания также притягивает большой приток мусульман из своих бывших колоний. Они прибывали туда преимущественно из пакистанских районов Пенджаб и Мирпур, а впоследствии и из Силхета (Восточный Пакистан). В Германии преобладающий процент мусульманского населения (почти 70%) – турецкого происхождения. В Нидерландах изначальная миграция мусульман шла из Суринама. Позднее к ней добавилась волна мусульманских рабочих-иммигрантов из Турции и Марокко, и, похоже, сегодня эта группа стала самой многочисленной.

Каждое из этих (и других) государств дало несколько последовательных волн мусульманской миграции – рабочих или беженцев, претендентов на получение политического убежища. И хотя в каждом государстве Европы ощущается определенный этнический «привкус» мусульманского населения, в целом состав этого мусульманского населения крайне разнообразен. Ни в одном из западноевропейских государств не существует единого мусульманского сообщества – более корректно было бы говорить о мусульманском населении Европы.

Другой отчетливой характеристикой мусульманского населения является его сосредоточение в определенных областях. Как правило, оно привязано к нескольким крупнейшим городам и их пригородам. Например, во Франции почти четверть населения Марселя составляют мусульмане, а в некоторых кварталах города их почти 85%. Аналогичным образом, в Великобритании практически половина всего мусульманского населения страны сконцентрирована в некоторых прилегающих к Лондону районах. Значительное преобладание выходцев из Турции и Бангладеш наблюдается в восточном Лондоне. Помимо Лондона, высокая концентрация мигрантов также отмечается в Бирмингеме и Брэдфорде, причем многие из этих мигрантов – мусульмане из Южной Азии.

В Нидерландах наибольшая концентрация мусульман существует в Амстердаме, Роттердаме и Гааге. Сходную – вполне предсказуемую – картину можно обнаружить и в Швеции, где, по некоторым оценкам, почти половина мусульманского населения страны проживает в Стокгольме и его пригородах, Гётеборге и Мальме.

Эта специфическая тенденция возникла благодаря нескольким понятным факторам. Вполне очевидно, что, поскольку большинство мусульманских мигрантов приезжает для работы в определенных отраслях, они селятся поблизости от места своей работы. Если мы рассмотрим другие места концентрации мусульман в Европе, то увидим, что они осели в районах, расположенных поблизости от порта или аэропорта, и там, где имеются перспективы найти работу.

В черте тех географических пунктов, где концентрируются мусульмане, они выбирают для жительства определенные места. Это можно объяснить тем, что, будучи неквалифицированными работниками, мусульмане зачастую приезжают с намерением вернуться на родину и поэтому подыскивают себе очень дешевое жилье.

Помимо этого, они стремятся поселиться по соседству с приехавшими ранее мигрантами из их страны или с теми, кто близок им по культуре. Наряду с этим фактором «притяжения» действует мощный, хотя и негласный, фактор «отталкивания» – нежелание домовладельцев сдавать свою собственность мигрантам. В результате мусульманские мигранты селятся в наиболее запущенных и дешевых городских кварталах.

Естественно со временем эти районы обретают ярко выраженный иммигрантский/мусульманский облик и превращаются в фактические гетто со своими мечетями и этническими рынками. Образование таких особых поселений вызвало побочную проблему: возникли серьезные ограничения в общении между различными, мелкими и крупными, общинами. «Многие мусульмане-британцы, мусульмане-немцы, мусульмане-французы, помимо того, что молятся лишь со своими единоверцами, также учатся, занимаются спортом и общаются только с ними»¹.

Разумеется, как показано социологами, изоляция не является феноменом, присущим какому-то одному сообществу. Там, где существуют два или более различающихся сообщества, их формирование по общинному принципу будет сопровождаться территориальной изоляцией, и, вероятно, уклонением от контактов с представителями другого сообщества.

В отличие от приведенных примеров концентрации по этническому принципу, Италия демонстрирует уникальную картину. Возможно, благодаря несколько большему, нежели в среднем по Европе, разнообразию стран происхождения мигрантов и отсутствию в их языках близости итальянскому, в Италии мигранты географически рассредоточены гораздо шире. По сути, там нет какой-либо одной преобладающей этнической иммигрантской группы, и практически отсутствуют зоны, способные превратиться в гетто.

Как показано выше, большинство мусульманских сообществ привязано к крайне отсталым и не дотягивающим до обычных стандартов районам. И, что более важно, экономические и образовательные показатели этой группы относительно низки.

Практически повсеместно мусульмане в Европе занимают положение ниже среднего в том, что касается заработков и образования. В общем и целом, безработица среди мусульман в Европе гораздо выше среднего показателя по той или иной стране. Более того, даже если взять тех, кто имеет работу (или кто занят частично), речь, как правило, идет о неквалифицированном и, следовательно, низкооплачиваемом труде.

Дополнительной характеристикой является то, что заработок на одного мусульманина, как правило, ниже, чем на одного европейца: мусульманин получает лишь две трети от общей суммы заработной платы белого жителя Европы. В итоге в Великобритании, например, более 80% пакистанских и бангладешских семей имеют вполовину меньший доход, чем средний по стране. За редким исключением и лишь с небольшими отличиями это справедливо для всех мусульманских сообществ в Западной Европе.

И без того непрочная позиция мусульман в качестве малооплачиваемых работников ухудшалась в результате тех перемен, которые в течение ряда лет сотрясали экономику Западной Европы. Традиционные отрасли промышленности – а именно в них в основном были заняты эти люди – либо закрылись, либо были автоматизированы. И в том, и в другом случае это вылилось в массовые потери рабочих мест среди членов мусульманских общин. Разумеется, были созданы новые рабочие места, например, в сфере услуг, но они требовали высокой квалификации или переквалификации. И снова мусульманские работники остались ни с чем, поскольку не обладали ни необходимыми новыми навыками, ни возможностями легко их приобрести в силу крайне низкого уровня образования.

Каков бы ни был экономический статус первых поколений иммигрантов, можно было надеяться, что последующие поколения смогут выбраться из этой экономической трясины. Тем не менее и здесь оказалось два сдерживающих фактора: незаконченное большинством мусульман образование вкупе с нежеланием работодателей нанимать их, даже если они обладали необходимой квалификацией.

В образовательной сфере применительно к мусульманам предстает достаточно безрадостная картина. Уровень образования в общинах очень низкий. Вдобавок количество детей, бросивших школу, значительно выше среди мусульман, чем среди других групп населения (включая других иммигрантов). Разумеется, существуют этнические зоны, где уровень образования выше, но они, скорее, являются исключениями. Единственный позитивный фактор – то, что в ряде стран мусульманские женщины овладевают образовательными программами лучше, чем мужчины. Так обстоит дело, например, в Великобритании.

Низкие показатели в сфере образования мусульман могут быть частично объяснены повсеместными социально-экономическими ограничениями для студентов-мусульман, а также их убежденностью в том, что при существующих общественных отношениях даже хорошее образование им не поможет.

К тому же мусульманские сообщества испытывают определенное недовольство системами школьного образования в Европе:

– школы воспринимаются как источник нежелательной системы взглядов. Так изначально обстояло дело в Германии, где большинством детских садов управляла церковь;

– государственные школы не дают никаких религиозных знаний специально для мусульманских детей;

– в школах проводятся совместные мероприятия для мальчиков и девочек, а девочкам приходится заниматься спортом, в частности плаванием;

– у части родителей вызывает отторжение предписанная форма одежды.

Одним из остро дебатируемых вопросов в области образования стал вопрос об исламских школах. Несколько таких заведений появилось с одобрения властей в отдельных государствах Европы. Некоторые слои мусульманских общин активно поддержали данную программу, полагая, что это даст их детям возможность получить образование в безопасной исламской среде. Однако многие специалисты придерживаются мнения, что такие школы будут только мешать интеграции мусульманских детей в общество и тем самым приведут мусульманские общины к еще большей изоляции.

Заслуживает внимания ряд социальных тенденций и изменений в мусульманских общинах.

Изначально мусульманские мигранты приезжали в европейские страны в поисках работы и в массе своей намеревались вернуться на родину. Однако по мере того, как они оседали в Европе, стали подтягиваться и их семьи для воссоединения с ними.

Это вызвало несколько важных последствий, в том числе социальных:

– резко возросло количество экономически пассивных и зависимых от кормильцев иммигрантов;

– если раньше работники-мужчины довольствовались арендой жилья на паях, то с приездом их семей они стали селиться в отдельных домах в гарантирующей безопасность близости от общины;

– главное состоит в том, что, когда к мигрантам прибывают их семьи, мигрантов в гораздо большей степени начинают заботить социальные вопросы, а также вопросы культурной и религиозной самоидентификации. Таким образом, усиливается социальный и культурный консерватизм;

– еще одним импульсом для формирования самоизолированных сообществ явилась потребность мусульман в соблюдении особой диеты. Многие европейские страны не разрешили организацию убоя скота в соответствии с мусульманскими правилами;

– если рабочие-мужчины сумели кое-как приспособиться к западному стилю одежды, то женщины в воссоединявшихся семьях одевались традиционно. Особенно обращало на себя внимание ношение паранджи на людях. Это делало присутствие ислама в Европе еще более заметным.

Таким образом, воссоединение семей ускорило процесс формирования замкнутых, изолированных общин. Результатом этого явилось, как отмечают некоторые эксперты, образование очагов глубокой и многогранной национальной культуры.

Развитие современных средств связи и телевидения дало мигрантам возможность поддерживать гораздо более тесный контакт со своей родиной, нежели со страной пребывания, и знать о ней больше, чем о принимающей стране. «Это электронная труба в мир, который люди покинули. И она может стимулировать узость восприятия»².

Согласно общему представлению, по мере того как сменяются поколения мигрантов, степень их «вписанности» в принимающую страну возрастает.

Тем не менее, если посмотреть на историю жестких столкновений с участием мусульман, выяснится, что, хотя эти столкновения были спровоцированы нападениями на расовой почве, в ответ мусульмане сплачивались на основе общей мусульманской самоидентификации, а не чисто по этническому признаку. Эта тенденция обращаться к своей «мусульманской» идентичности при каждом новом столкновении с неприятностями, по-видимому, пробивает свой путь через сменяющие друг друга поколения. Можно предположить, что структура и образ функционирования мусульманского сообщества таковы, что обеспечивают постоянное воспроизводство черт, присущих первым диаспорам иммигрантов, в каждом последующем поколении.

Эта тенденция поддерживается продолжающимся притоком новых мигрантов через воссоединение семей, заключение общинных браков или приглашение имамов из-за рубежа. В сущности, запущен вечный цикл «деинтеграции».

Таким образом, мусульманские общины образуются выходцами из разных стран, представляющими разнообразные культурные традиции. Попадая в Европу, эти люди становятся маргиналами, существующими в ограниченном пространстве, и в силу этого происходит некоторое взаимопроникновение их культур. Естественно, что в мусульманских общинах различия между выходцами из разных стран до некоторой степени стираются, они становятся более однородными. Этот процесс логически подкрепляется наличием главной общей ценности – религии.

Благодаря этому крупные сегменты мусульманских общин смогли существовать в Европе практически без взаимодействия с местным населением, уклоняясь от участия в жизни европейского общества. Именно это создает основу для «отчуждения» от западного общества. Что, в свою очередь, создает нишу для радикализации и конфликтов.

С учетом описанной выше модели, мы можем предположить, что мусульманское население в Европе:

а) будет привлекать внимание, несоразмерное его численности;

б) будет оставаться «чуждым» элементом в силу того, что во многих странах мусульмане не обладают полноценными правами гражданства, а также из-за неуклонно продолжающегося процесса иммиграции. По сути, мы будем наблюдать постоянно возобновляемое «первое поколение» мусульман, которым сложно адаптироваться к западным нормам;

в) будет и впредь представлять собой в большинстве европейских стран культурно обособленную, маргинализованную, беднейшую страту общества.

Какой бы модели мы ни придерживались, ассимиляционной или интеграционной, совершенно очевидно, что значительные слои иммигрантских общин (среди которых мусульмане, возможно, более других на виду) не сумели найти способов сосуществования с основной массой населения в странах проживания. В конечном итоге, этот недостаток взаимодействия создает почву для радикализации отдельных сегментов маргинализованного населения.

Пытаясь разобраться в причинах отсутствия такого взаимодействия, мы видим, что в любом обществе, какой бы ни была его природа, существуют вполне определенные нормы, которые обеспечивают гладкое сосуществование составляющих его индивидов.

Но многие иммигранты происходят из сообществ, крайне привязанных к традиции. Прибыв в Европу, они столкнулись с совершенно иным социальным контекстом. Для них такой переход повлек разрушение привычных им устоев (особенно внутри семьи). В то же время они оказались перед лицом совершенно иного набора социальных норм. Но механизма для их восприятия и усвоения не оказалось. А это вызвало чувство потери и тревоги.

В попытке совладать с этой тревогой и со своей неспособностью воспринять новые правила, люди естественным образом сопротивлялись «западному» влиянию и правилам поведения и пытались справиться с ситуацией, обращаясь к практике тех обществ, которые они покинули. В некоторых случаях они пытались воссоздать свое прошлое в новом окружении. В любом случае эти тенденции обостряли проблемы и без того сложного процесса интеграции.

Мечеть всегда была центральным элементом социальной жизни мусульман. В новой и чуждой окружающей среде мечеть приобрела еще большее значение в качестве места поклонения, культурного убежища и социального центра. Местные мечети вполне естественно превратились в центры социальной жизни мусульманских сообществ в Европе, а имамы стали играть в сообществах весьма важную, руководящую роль, особенно в том, что касается влияния на молодежь.

Проблема тем не менее заключалась в том, что практически повсеместно имамы европейских мечетей набирались из мусульманских стран. Но, будучи знатоками исламской теологии, они были совершенно незнакомы с жизнью в Европе. Зачастую они даже не знали местного языка. В некоторых случаях речь шла об имамах, воспитанных на особо жесткой трактовке ислама. Эффект этого проявлялся в сведении к минимуму более умеренных традиций в среде мусульманских общин. Некоторые государства постарались решить проблему имамов, родившихся и получивших образование за границей. Например, в Нидерландах начали вводить программу обязательного обучения потенциальных имамов, цель которой – научить их голландскому языку и предоставить знания об особенностях европейского общества и систем государственного устройства.

Общества на родине мусульманских иммигрантов без исключения были монохроматическими. В тех местах, откуда они попадали в Европу, мусульман объединяли общие культурные признаки: этническая и религиозная принадлежность, клановость, язык, кухня. Однако в Европе у мусульман различного происхождения почти не было подобных общих признаков, и зачастую им приходилось объединяться только на основе единой мусульманской веры. Это привело к двум естественным последствиям. Во-первых, возникла тенденция к образованию ядра общины, и, во-вторых, идеи одной из составляющих общину групп распространялись среди всех ее членов. Таким образом, теряя возможность воспользоваться наличием местных сглаживающих общественные противоречия факторов, мусульманская община параллельно становится восприимчивой к радикальным и ориентированным на конфликт идеям.

В то же время появилась тенденция включать отдельные мечети в единую сеть, имеющую общие теологические установки и общие источники финансовой поддержки. Результатом этого стала некоторая унификация трактовки учения и практики ислама за счет отказа от существовавшего ранее многообразия. В некоторых случаях эта тенденция обеспечила радикальным силам пространство для распространения своего учения.

Одним из вопросов, которые вызывают наибольшие разногласия при обсуждении «ислама в Европе», является его «экстерриториальность».

С одной стороны, как мы уже убедились, существуют тесные связи, которые мусульманские общины поддерживают со странами своего происхождения, зачастую в ущерб развитию отношений с европейскими странами.

С другой стороны, мы видим, что мусульманские страны стремятся оказывать влияние на свои общины в Европе.

В принципе для этого используются два способа.

Во-первых, оказывается институциональная поддержка. В некоторых случаях поддерживать мусульман в Европе (и оказывать на них влияние) стараются предоставляя организационную помощь структурам, учреждаемым этими мусульманами. Например, Директорат по религиозным делам правительства Турции контролирует дела огромного числа турецких мечетей в Европе. А во многих из них имамы оплачиваются Директоратом.

Во-вторых, мусульманские государства пытаются увеличить свое влияние на европейских мусульман, осуществляя ряд программ поддержки. Среди них – выделение финансовой помощи на строительство мечетей или исламских центров, а также предоставление стипендий для изучения религии.

Мусульманские сообщества с готовностью принимают такую помощь. В противном случае найти имама, который говорит на их языке, было бы непросто. Кроме того, в силу относительно недолгого пребывания в Европе, они не имеют ни помещений, построенных специально для отправления религиозного культа, ни, вполне вероятно, местных источников финансирования.

И еще. Хорошо заметно, что часть мусульманских общин полагает: если у них возникают проблемы с европейскими государствами, проще обратиться в мусульманские страны, которые во многих случаях вмешиваются в конфликтные ситуации.

Подобные связи с чужими государствами и наличие зависимости от них зачастую вызывают вопросы о благонадежности мусульманских общин в целом.

Все иммигранты: сталкиваются с многочисленными проблемами самоидентификации. Наиболее сложным при этом является уяснение соотношений между понятиями «мусульманский» и «современный», «ислам» и «демократия», а также вопроса о развитии мусульманина в западном контексте.

Ни один из этих трех вопросов не содержит фундаментального противоречия, и тем не менее такие противопоставления зачастую имеют место. Одно из возможных объяснений может лежать в области того, как некоторые мусульмане объединяют «традицию» и «религию».

Как уже было отмечено выше, обстоятельства существования мусульман в Европе привели к тому, что главным объединяющим фактором для них стал ислам. Альтернативные системы ценностей – такие, как национальная или этническая принадлежность, – оказались (сущностно или в силу обстоятельств) слишком слабыми, чтобы играть значительную роль. То, что мусульмане постоянно сталкивались с проявлениями социальной несправедливости и предрассудками, облегчало радикальным элементам в общине задачу описания «врагов» по принципу принадлежности к христианскому вероисповеданию. После того, как «иной» был описан в религиозных терминах, логично было думать о себе в тех же категориях – то есть как о носителях веры мусульманской.

И некоторые влиятельные выразители взглядов, свойственных европейцам, излагали их также в культурно-религиозной, а не в светской или универсалистской форме.

Многие из социальных требований мусульман по сути являются культурно-религиозными. Поэтому вполне логично было опираться на исламскую самоидентификацию даже для ведения переговоров по проблемам, имеющим светский характер.

Так, в общинах сочли, что удобно использовать фактор своей мусульманской идентичности при обсуждении требований к работодателям или даже при «торговле» по поводу размеров арендной платы. Структуры, которые создавались в этих целях, естественно, имели в своей основе религию (зачастую их деятельность совпадала с деятельностью мечетей) и способствовали укреплению религиозной власти над общиной.

Вдобавок к этому мечеть была чем-то гораздо большим, нежели исключительно местом поклонения – она стала центром сосредоточения социальной жизни общины. К мечети перешел ряд функций вспомогательного «социального центра» – таких, например, как организация курсов по изучению Корана и обучению языку, функция районного общественного или спортивного центра, места встреч по интересам. Широкие слои мусульманских сообществ, особенно представители рабочего класса, вполне готовы существовать в такой системе.

В результате чрезвычайно вырос авторитет имама. Один исследователь, наблюдающий за пакистанской общиной в Великобритании, отметил, что даже в Пакистане влияние муллы сдерживалось, например, политическими лидерами, в то время как в Европе не было заметно таких ограничителей.

Чем же порождено представление об исламе как угрозе?

У народов, представляющих большинство населения Европы, параллельно с оформлением самоидентификации внутри мусульманских общин, складывалось свое, преимущественно негативное, восприятие этих общин. В основном они воспринимались как угроза.

Разумеется, можно было бы возложить ответственность за негативное отношение к исламу в Европе на долгую историю конфликтов между христианским и мусульманским мирами, но такой тип аргументации неконструктивен.

Господствующее сегодня восприятие мусульман – как политической общности и потенциального вызова Западу (с точки зрения интересов Запада, его ценностей и фактора безопасности) – начало формироваться примерно в 1970-е годы.

На общемировом уровне самыми значительными событиями в этом контексте и в этот период были изменения в палестино-израильском противостоянии, иранская революция, антизападные события в Ливане, история с Салманом Рушди.

В Европе, в частности, различия в демографических трендах мусульманского и европейского населения вкупе с неослабевающим потоком нелегальной иммиграции (в основном, с мусульманского юга) вызвали распространение страхов перед «демографической бомбой замедленного действия», которая сотрет с лица земли европейские народы и культуры.

Здесь видно, что в обыденном представлении разделение по религиозному признаку проецируется на относительно светскую проблему миграции.

Аспектом, вызывающим особое беспокойство, тем не менее является неизменно «иммигрантская» природа общин. Например, иммигранты отдают предпочтение бракосочетаниям с выходцами из родной страны, а не из европейского общества.

Тот факт, что в культурном отношении мусульманское население весьма отличается от европейцев, также сыграл на руку распространению подобных страхов. Стремление некоторых мусульман облачать культуру в религиозные покровы также способствовало восприятию ислама как крайне враждебной сущности.

Опасения, порождаемые практикой мусульманских общин и вызывающие протест коренных европейцев, вполне конкретны. Они связаны с:

– запретом на переход из ислама в другие религии, в то время как обратный процесс считается допустимым;

– нескрываемой враждебностью в отношении немусульман;

– проявлениями социальной дифференциации со стороны некоторых мусульман по отношению к женщинам, гомосексуалистам и другим меньшинствам, что противоречит европейским идеалам прав личности.

Как мы убедились, по ряду причин мусульмане по всей Европе стремятся селиться по определенному принципу. И без того бедные и маргинальные, эти поселения превратились в этнические гетто. А в силу социально-экономической ущербности, стали вдобавок центрами притяжения криминала. Коренное европейское население рассматривает эти районы как очень опасные, многие из таких районов стали запретными зонами для белых людей: «… Французское управление внутренней разведки признало, что существуют десятки районов, куда полиция не осмеливается сунуть нос»³.

Зачастую тесные связи, которые мусульманские общины поддерживают со своими родными странами (достаточно часто гораздо более тесные, чем с принимающей страной), также усиливают восприятие мусульман (а следовательно, и ислама) как «чужеродного» элемента. Тот факт, что многие исламские государства стремятся открыто поддерживать укрепление мусульманской идентичности, противопоставляющей себя Европе и находящейся в конфликте с ней, придает исламу еще более угрожающий характер. Он начинает ассоциироваться с фундаментализмом и политическим экстремизмом.

В европейских государствах превалируют антииммигрантские и, в частности, антимусульманские настроения. Эта враждебность может быть открыто выраженной или – чаще всего – проявляется в форме внутреннего предубеждения. В любом случае, те, против кого она направлена, и видят, и ощущают ее.

На практике это тайное предубеждение имеет очевидные социально-экономические последствия. У тех, кто получает отказ в приеме на работу (особенно это характерно для молодых мусульман), часто складывается впечатление, что это происходит из-за их принадлежности к мусульманской общине. С этого момента, с осознания того, что есть «МЫ» и «ОНИ», начинается поиск прибежища в религии. И тогда приверженность исламу и откровенно мусульманским символам становится формой контркультуры, а принадлежность к общине – формой солидарности и самозащиты от окружения, которое воспринимается как враждебное и опасное.

В качестве примера можно привести проблему ношения платков некоторыми мусульманскими школьницами. Поначалу, столкнувшись с требованием семьи носить хиджаб или, по крайней мере, платок, многие школьницы ухитрялись найти способ, чтобы уладить дела и с семьей, и с внешним светским миром. Выходя из дому, они надевали платки, а у дверей школы попросту их снимали. Но это было явно неформальным соглашением, и, если бы тому отдельному странному случаю, когда ученица решила покрывать голову платком также и в стенах школы, не было придано такое значение, он, возможно, разрешился бы сам собой. В любом случае, на местном уровне этот вопрос следовало бы решать с чутким отношением к культурным особенностям. Но раз из него раздули проблему, то подход обеих спорящих сторон лишь ужесточился.

Если говорить об экономике в широком смысле, мусульманин-иммигрант всегда рассматривался европейскими государствами и политиками как средство достижения определенной цели. Он должен был приехать, чтобы восполнить недостаток рабочей силы, работать, пока в нем есть нужда, а затем спокойно уехать домой. Тем не менее иммигрант, чья экономическая роль – быть работником, является также и фигурой социальной. И это социальное начало не принималось во внимание. Так мусульманские мигранты оказывались экономически и социально маргинализованы. И поэтому неизбежным было создание иммигрантами фактически параллельно действовавшей экономики и общественных структур.

И сегодня обе – и коренная, и иммигрантская – части европейского населения пребывают в оппозиции друг к другу.

Пытаясь выявить, какой человеческий тип действительно подвержен воздействию радикальных настроений, мы обнаружим, что зачастую это молодые, в основном образованные мусульмане второго поколения иммиграции. Побудительные причины у всех разные. «Каждый подвергается процедуре радикализации по-разному. Это и воздействие на умы тех, кто чувствует свою отчужденность, тех, у кого нет альтернатив и возможностей. Это и обращение к твоему чувству мировой справедливости. Жертвой может стать и молодой человек, который ничего не знает о своей религии и подвергся влиянию ее извращенных интерпретаций»⁴.

Очевидным фактором, порождающим конфликт поколений, можно было бы считать столкновение ценностных систем молодежи и их родителей. Тем не менее интервью с участниками массовых беспорядков 1996 года в Брэдфорде (Великобритания) показывают, что это было не столько столкновение ценностей, сколько проявление чувства глубокого разочарования в том, что старшее поколение не смогло противостоять дискриминации мусульман.

Испытывая чувство унижения, новые поколения молодых людей искали альтернативную, «более справедливую» систему, которая даст им возможность добиться достойного места в обществе. По-видимому, некоторых из них этот поиск привел к радикальной интерпретации ислама. «Экстремисты предлагают простой, вдохновляющий нарратив, который помогает молодежи описать свое положение и окружающий мир: "Запад находится в состоянии войны с исламом, и все обязаны не только защищать ислам, но и сражаться с теми, кто участвует в этой агрессии"»⁵.

Очень часто радикализм проявляется вопреки имеющим более широкое хождение (но слабо выражаемым) настроениям внутри мусульманской общины. Здесь важно заметить, что значительная часть той молодежи, которая под влиянием радикальных идей превращается в активистов джихада, – это и весьма образованные, и хорошо интегрированные в общество люди. Значит, явление нельзя объяснить только религиозными причинами или отсутствием экономических достижений.

Надо сказать, что реальная проблема заключается НЕ ТОЛЬКО в бедности, недостатке образования и отсутствии занятости, что вызывает беспокойство у европейских мусульман. Проблема В ТОМ, что, не будучи интегрированной в европейский мейнстрим, большая часть мусульманского населения объединилась в «параллельные миры», в которых многие живут всю жизнь, не взаимодействуя или почти не взаимодействуя с другими частями общества. И хотя большинство мусульман в Европе и не является носителем радикальной идеи, значительная прослойка данной группы ведет отчужденное и тревожное существование в этих разбросанных по всей Европе «параллельных мирах».

С учетом этого контекста, радикальное истолкование ислама предлагает своего рода решение. «Отчужденным радикалы предлагают ощущение сопричастности, скучающим – смысл и возбуждение, безработным – новые средства существования, тем, кто плохо знает ислам, – спасение… они обещают, что ты будешь принадлежать к чему-то более значительному, чем ты сам, что ты больше никогда не будешь одинок, что тебя больше никто не будет преследовать. Это могучий эликсир»⁶.

Таким образом, задолго до того, как начался процесс радикализации, уже имело место гораздо более опасное явление – целые общины существовали в Европе как «параллельные миры». И у них не было позитивного взаимодействия или контактов с обществом в целом.

Как мы видим, существует достаточно причин, которые могут породить радикальный подход европейских мусульман к Западу. Далее необходимо рассмотреть реальные проявления этого феномена.

Среди множества мусульман, живущих своей обычной повседневной жизнью в европейских мусульманских общинах, существуют группы, считающие, что они (и их общины) должны противостоять «христианской» Европе. Они считают Европу «пространством войны» (Дар уль-Харб). В соответствии с этим разработан ряд теологических постулатов, которые создают для представителей этих групп образ бескомпромиссных борцов за дело ислама.

Прежде всего, следует указать на некоторые события, которые служат свидетельством радикализации в среде мусульманского населения Европы. К ним необязательно относятся наиболее заметные проявления терроризма. Наиболее существенными являются волнения в Брэдфорде, роман «Сатанинские стихи», датские карикатуры и убийство Пима Фортейна. За каждым из этих случаев стоят свои поводы или причины. Но, рассматривая контекст каждого из этих инцидентов, мы находим в них проявление чего-то общего – отчуждения, о котором подробно говорилось выше.

Кто или что стоит за расширением процесса радикализации?

Появлению очагов радикализации способствовали последовательные провалы европейских правительств в политической области.

Во-первых, попытка сочетать экономическую миграцию с политикой защиты прав человека вылилась в приток большого числа радикальных исламистов, которые затем проникали в ранее существовавшие исламские организации в Европе, а иногда подчиняли их себе. Это положило начало явлению, названному «джихадисты на соцобеспечении». По оценкам британского правительства за декабрь 2005 г., например, почти четверть всех подозреваемых в причастности к терактам, арестованных в Великобритании за четыре предшествующих года, были претендентами на получение статуса политического беженца⁷.

Во-вторых, когда такие очаги радикализма возникали в мечетях или тюрьмах, европейские правительства не решались предпринимать против них что-либо – то ли в силу апатии, то ли в силу неуместной политкорректности.

Основа радикального толкования ислама появилась в неевропейском контексте – будь то Ибн Таймийа, призывавший к джихаду для борьбы с монгольским нашествием, Маулана Маудуди в Южной Азии или Сейид Кутб в Египте. Впоследствии эти исходные идеи были оплодотворены практикой участия мусульман в достаточно удаленных друг от друга конфликтах – на Ближнем Востоке, в Южной Азии или Юго-Восточной Европе. Радикалы попытались так интерпретировать эти разрозненные идеи и события с точки зрения ислама, что мусульмане оказались в роли врага европейских ценностей. Таким образом, именно радикальные исламисты, более чем кто-либо другой, стремятся добиться столкновения цивилизаций⁸. Такая дихотомия или отчуждение между исламскими и европейскими ценностями не должна существовать, и на самом деле ее и не существует. «Давайте признаем прямо сейчас, что отчуждение никоим образом не является естественным состоянием всех европейских мусульман…Неприязнь не является изначально заданным чувством»⁹.

В современной ситуации «верхушка» носителей идеи радикального ислама является внеевропейской. Это видно по тому, откуда происходят и радикальные исламистские проповедники, и джихадистские кадры, и по источникам внешней финансовой и иной поддержки.

Можно с самого начала относиться к радикальному исламу как к идеологии зла… Но можно считать, что радикальный ислам – это ОДНО из средств решения реально существующей проблемы, возникающее вследствие усилий большого числа неравноправных и одиноких индивидов. «… Без сомнения, радикальный ислам в Европе, как и в исламском мире, все больше выступает как идеология отчаяния, вызванного разочарованием, беспомощностью и ощущением бессилия…»¹⁰.

Если это так, то для нас важно наметить контуры исследования и затем проверить, возможны ли альтернативные, более мягкие ответы на подобные вызовы.

Вторая ошибка, в которую мы, похоже, иногда впадаем, – это убеждение, что в войне идей конфликт существует между экстремистским исламом и христианским Западом… Напротив, это столкновение идей внутри мусульманских сообществ, это противоречие между умеренными и экстремистскими убеждениями в самом исламе.

Важно помнить, что радикалы в мусульманском сообществе прилагали усилия, чтобы найти объяснение окружавшей их реальности и пути решения осязаемых проблем. Но, поскольку применить для этих целей западные механизмы они не смогли, единственное, к чему оставалось прибегнуть, – это имеющийся в их распоряжении ограниченный набор идеологем и средств.

Поскольку мы пытаемся определить потенциал конфликта между коренным и мусульманским населением в Европе, необходимо рассмотреть вовлеченные в него слои с точки зрения их состава, относительной и абсолютной численности, а также возраста.

Эксперты, представляющие различные научные направления, обращают внимание на демографическую динамику коренного европейского населения и мусульманских общин в Европе. Тот факт, что в последних темпы прироста гораздо выше, служит причиной обеспокоенности многих европейцев.

Дополнительной причиной беспокойства является более молодой состав мусульманского населения по сравнению с коренным европейским. Высказывалось предположение, что значительная прослойка молодежи склонна к агрессии и насилию в большей степени, чем люди постарше.

Вопрос о том, КТО стремится или приходит к власти (формальной или неформальной), столь же важен, как и вопрос, КТО (или ЧТО) находился у власти прежде. Когда отдельное лицо или группа стремятся к власти или легитимации, это делается в порядке отрицания существующей власти.

Здесь, рискуя несколько упростить ситуацию, можно отметить, что западноевропейские государства пережили переход от структур, во главе которых стояли церковь и знать, к более универсальным. Этим объясняется и приверженность этих государств «светскости», и склонность рассматривать религию с некоторой долей подозрительности. Самым ярким примером является Франция.

Что же касается многих (если не большинства) территорий, населенных мусульманами, то власть в них принадлежала тому или иному западноевропейскому государству. В обыденном сознании это было равнозначно западному христианству, которое было «иным», «чужим», и именно мусульманская самоидентификация (в большей степени, чем национальная принадлежность) определяла границы собственной сущности. Наиболее отчетливо это заметно при рассмотрении того, как Турция встала на курс, совершенно отличный от других мусульманских стран (власть здесь принадлежала мусульманскому Халифату, а потому не было необходимости объединяться против «иного» под знаменем религиозной веры и можно было позволить себе большую светскость).

В общественном сознании подобные представления постепенно трансформировались в формулу «светский Запад против ислама». И, как это часто происходит, не только искусственно выстраивался образ «другого», но и «накачивалось» представление о собственном «я».

Логично, что, когда мигранты перемещались из мусульманских стран в Европу, вместе с ними туда проникала и часть этих представлений.

Миграция этих клише не получила должного противодействия. Подтверждением служит тот факт, что многие в мусульманских общинах Европы, как правило, обращаются за поддержкой либо в свои родные страны, либо на Ближний Восток в целом. «…Кризис, связанный с датскими карикатурами <…> продемонстрировал тот факт, что, невзирая на все прожитые в Европе годы, исламистам, стремившимся использовать его в своих интересах, тем не менее пришлось переадресовать проблему на Ближний Восток с тем, чтобы произошли какие-либо значимые действия. <.> Это <.> символизировало <.> невозможность использовать свои собственные общины, которые во многих случаях все еще ощущали себя вне основной части европейского общества»¹¹.

Принимая во внимание, что между традиционными обществами, из которых происходит большинство европейских мусульман, и Европой имеются естественные различия, существует соблазн рассматривать радикальный ислам в качестве реакции на современность как таковую. Однако такой подход создает несколько проблем, поскольку происходит объединение понятий «европейский» и «современный», «исламский» и «традиционный». Совершенно очевидно, что это необоснованно. Сами мусульманские общины сегодня оспаривают подобные идеи и начинают исследовать наличие в доктринальном Коране потенциала современности, светскости и плюрализма¹².

На разных этапах исторического развития большинству обществ приходится сталкиваться с проблемой приспособления к образованию новых социальных групп. Новая общность может возникнуть в результате объединения части населения или за счет иммиграции. Сталкиваясь с подобным вызовом, общества, как правило, реагируют на нескольких уровнях – общественном, административном или политическом. Суть реакции состоит либо в приеме новой группы в свою среду, либо во вступлении с ней в конфликт.

В контексте ислама в Европе заметны разные примеры такой реакции. Примером одного рода является мультикультурная инициатива. С другой стороны, продолжает ощущаться присутствие очагов расизма или ксенофобии. И то, и другое подчеркивает различия между коренным населением и мусульманами. Наконец, третий возможный тип реакции прослеживается на примере широко рекламируемой ассимиляционной модели во Франции. Однако эта модель не может раскрыть свой потенциал из-за скрытого предубеждения по отношению к ней со стороны коренного французского населения.

Таким образом, Европа еще не достигла успеха в развитии всеохватывающей модели, которая могла бы объединить людей разного происхождения в одной системе, невзирая на их различия.

По нашему мнению, необходимо иметь в виду следующее: – мусульманские общины будут существовать в Европе и впредь;

– мусульманские общины в Европе по-прежнему представляют собой небольшие диаспоры – микромиры, основанные на нескольких очень различных культурных традициях;

– по состоянию на сегодняшний день, большая часть мусульманских общин хотя и остается не радикализированной, но существует отдельно и отчужденно от европейского мейнстрима;

– необходимо проводить различие – хотя зачастую это очень трудно сделать – между исламом как религией и верой, базовыми исламскими традициями вкупе с берущей в них начало культурой и, наконец, множеством местных традиций и культурных особенностей (таких как язык, одежда, еда или даже нравы), которые мусульмане воспринимали в течение столетий.

При переходе от феодализма к капитализму европейская элита преодолела социальное напряжение с помощью идеи государства всеобщего благоденствия. Именно это стало для людей жизненно важной гарантией и способствовало переходу от уложений, касавшихся «большой семьи», к нормам, более сосредоточенным на конкретной личности. Схожий переход необходим сегодня для того, чтобы способствовать ассимиляции и интеграции иммигрантов в социальный и производственный уклад Запада, при сохранении базовых ценностей их религии.

В какой-то момент осмысление проблемы радикального ислама должно вывести европейцев на осознание того, что и их собственная идентичность зиждется на латентно присутствующем «[законсервированном] принципе верности своему племени в мире соперничающих племен, на принципе кровном и территориальном».¹³. Именно в силу этого обстоятельства аутсайдерам сложно (а практически почти невозможно) ассимилироваться в состав любой европейской нации, даже если они готовы воспринять все ее культурные атрибуты.

К сожалению, в то время как Европа научилась применять к большинству своих собственных народов принцип индивидуального подхода к личности в обществе, когда дело доходит до представителей меньшинств, их по старинке воспринимают собирательно, как членов определенной группы. Возможно, этот недостаток проистекает из «. неверного представления о том, что либеральный плюрализм означает уважение прав сообществ, а не индивидов.»¹⁴.

В любом случае, это привело к существенному сбою – то есть к неспособности создать необходимые организационные структуры для того, чтобы разъяснить и привить членам диаспорных общин базовые европейские ценности.

Сегодня, прежде всего, необходимо еще разобраться, каковы же эти «европейские ценности» и нормы и каким образом они могут помочь самим европейским сообществам определить свои цели и достичь их. Учитывая сегодняшнюю плюралистическую природу европейского общества, нельзя принимать эти «ценности и нормы» как данность. Их надо заново обсудить и пересмотреть.

Проблема заключается, таким образом, не в самих европейских ценностях, а в том, что им не дается достаточно четкого определения, и в том, что не предпринимается попыток показать их важность для всех групп в обществе. Необходима четкая формулировка светского универсализма, базирующегося на правах личности.

Кроме того, нельзя смешивать все это с понятием демократии, которое в разных культурных условиях воспринимается по-разному. Демократию следует понимать и трактовать не просто как систему выборности и смены власти. Надо показывать, что в ее основе лежит право личности и из этого постулата не может быть никаких исключений. В равной степени необходимо указывать и на обязанности индивида как по отношению ко всему обществу, так и к его отдельным членам.

Все существующие в Европе общины должны осознавать, что невозможно требовать соблюдения прав человека и законов, запрещающих унижение других людей, и одновременно прибегать к насилию или формам насильственного протеста (это находится за рамками демократической/либеральной нормы). Но здесь недопустим и односторонний подход. Члены любой общины, которые ищут (и находят) защиту под сенью этих принципов, должны и сами применять их по отношению ко всем другим общностям.

Тем не менее обеспокоены не только европейские государства. Многие, а возможно и большинство в мусульманских общинах также начинают постепенно и по-разному проявлять определенную реакцию. Специалисты отмечают новообретенный интерес к суфизму у некоторых мусульман. Отмечены попытки продемонстрировать, как мусульманские обычаи могут спокойно уживаться в европейской среде¹⁵. Если дело обстоит именно так, это может указывать на появление тенденции к более гибкому и ориентированному на личность подходу в религиозной и светской сфере.

Мусульманские общины в Европе должны отказаться от нынешней пассивной роли и начать формулировать свои представления уже как европейцы. Они должны обратиться к богатому наследию традиционных верований и практик ислама и выделить из широкого специфического набора лишь соответствующие существующим реалиям базовые элементы и постулаты. В сущности, они должны поместить ислам в европейский контекст.

Мусульманство является лишь ОДНОЙ из многих возможных идентичностей, характеризующих личность. Необходимо выявить эти «другие» идентичности, которые доступны европейским мусульманам, и найти средства, которые позволили бы обеспечить их гармонию с мусульманской идентичностью человека.

Примечания

¹ Farah Pandith, Speech to the Henry Jackson Society, 4^th December, 2007.

² Farah Pandith, Speech to the Henry Jackson Society, 4^th December, 2007.

³ Francis Fukuyama: Europe vs Radical Islam. http://www.slate.com/ toolbar.aspx?action=print amp;id=2136964

⁴ Farah Pandith, It's Not Easy Winning the "War of Ideas" The Washingtonian, January 2009.

⁵ Farah Pandith, It's Not Easy Winning the "War of Ideas" The Washingtonian, January 2009.

⁶ Farah Pandith, Speech to the Henry Jackson Society, 4^th December, 2007.

⁷ Melanie Phillips, Londonistan.

⁸ The Inevitability of the Clash of Civilisation: Al-khilafah Publications.

⁹ Farah Pandith, Speech to the Henry Jackson Society, 4^th December, 2007. ¹⁰The New Frontiers of Jihad: Radical Islam in Europe – Alison Pargeter.

¹¹ Pargeter.

¹² Contextualising Islam in Britain – Yasir Suleiman and Western Muslims and the Future of Islam – Tariq Ramadan.

¹³ Francis Fukuyama: Europe vs Radical Islam.

¹⁴ Francis Fukuyama: Europe vs Radical Islam.

¹⁵ Contextualising Islam in Britain – Yasir Suleiman and Western Muslims and the Future of Islam – Tariq Ramadan