Мария.

МАРИЯ. Он повадился вставать в шесть утра. Встает, пьет водку до девяти, потом снова ложится. А мне же на работу. Он думает, что я сплю. Но я не сплю. Я все вижу и слышу. Я не могу спать, если он сидит в столовой. И пьет. Я тоже живой человек. На работу. Уже полдевятого. Господи ты Боже мой…

Кочубей.

КОЧУБЕЙ. Марфуша, ты чего не спишь? Иди поспи еще, рано. Сумерки.

МАРИЯ. Мне через полтора часа на работу, чего ложиться. Не засну ведь. Хочешь чаю.

КОЧУБЕЙ. Да нет, спасибо. У меня всё есть. Колбаски только не хватает. Ты брауншвейгской не купила?

МАРИЯ. Не успела вчера. Жуткая суета. Подарки, шмодарки. Тебе нельзя брауншвейгскую. Сплошной жир. Холестерин. Скоро Новый год. Холестерол. Как правильно.

КОЧУБЕЙ. Да, нельзя. Под водочку хорошо идёт. Ты поедешь – я засну.

МАРИЯ. Сил нет, Игоряша.

КОЧУБЕЙ. Да уж, давно нет.

МАРИЯ. У кого сил нет?

КОЧУБЕЙ. А ты про кого?

МАРИЯ. Я про – себя.

КОЧУБЕЙ. А я – про всех нас. Сил вообще не осталось. Чего-то не осталось. Так, бывает, поищешь с утра силы, и…

МАРИЯ. О чем вы вчера говорили с батюшкой?

КОЧУБЕЙ. С батюшкой?

Пауза.

Пристально смотрят друг на друга.

МАРИЯ. С батюшкой.

КОЧУБЕЙ. Про земельный участок.

МАРИЯ. Про какой участок? Наш?

КОЧУБЕЙ. Нет, про его. Про его участок.

МАРИЯ. У него разве есть участок?

КОЧУБЕЙ. Ну, не у него как такового. Участок, где храм. В Жирафьей Канавке.

МАРИЯ. А что он хочет?

КОЧУБЕЙ. Там земля до сих пор не оформлена. Документов ему не выдают. Уже два года не выдают. А люди тем временем всякие ходят. Он очень боится, что отберут. Под элитное жильё, то-сё.

МАРИЯ. Так храма ж толком нет до сих пор. И какое в Жирафьей Канавке элитное жилье? Это у черта на рогах. Выселки.

КОЧУБЕЙ. Маленький храм-то есть. А большой – потом будет. Построим.

МАРИЯ. Что значит «построим»? Кто «построим»?

КОЧУБЕЙ. Не волнуйся. Он построит. Он сам построит. Мы поможем.

МАРИЯ. Он снова просил денег?

КОЧУБЕЙ. Не просил. Я сам предложил. На большой храм. Он тогда и сказал, что земля никак ещё не оформлена.

МАРИЯ. Игорь.

КОЧУБЕЙ. Твое здоровье, родная.

МАРИЯ. Игорь.

КОЧУБЕЙ. Да.

МАРИЯ. Ты помнишь, что у нас Серебряный бор стоит пустой пять лет. Все уже построились, и только мы…

КОЧУБЕЙ. Тебе разве здесь неуютно? Ты всегда говорила, что любишь наши Сумерки.

МАРИЯ. Ты не помнишь, что я говорила. Это очень далеко. Я еду на работу два часа. Вчера ехала два пятнадцать. Даже два двадцать. У меня затекают ноги. Варикозное расширение. Вены болят. Это добром не кончится. Игоряша.

КОЧУБЕЙ. Да, надо начинать строиться. Ты не знаешь, где Ревзин?

МАРИЯ. Ревзин на биеннале в Берлине. На что будем строить, если все деньги отдавать батюшке?

КОЧУБЕЙ. Ну что ты, какие все деньги? Что ты говоришь такое?

МАРИЯ. Все.

КОЧУБЕЙ. Ну почему все? Твое здоровье. За варикозное, что ли.

МАРИЯ. Ничего смешного. Мне через сорок минут выезжать. Филька уже тут. Вон дым, прогревается. Ты мне на день рождения подарил брошь за триста долларов. А батюшке в прошлом месяце, под ноябрьские, отдал двадцать семь тысяч. Пока что двадцать семь тысяч. Если я знаю всё, конечно. А я могу всего и не знать.

КОЧУБЕЙ. Тебе не понравилась брошка? А докторская там еще есть?

МАРИЯ. Докторская есть. Мы могли уже давно жить в Серебряном бору. И ездить на работу за полчаса. Ты хочешь дать денег на новый храм? Это безумные деньги. Там кроме тебя кто-нибудь помогает?

КОЧУБЕЙ. Все помогают. Все.

МАРИЯ. Кто все? Там кроме тебя и нет никого. Бабки какие-то безумные. Я видела.

КОЧУБЕЙ. Ты ж сама сказала, что для храма нужны безумные бабки. Вот они там и собираются.

МАРИЯ. Это не смешно, Игоряша. Уже не смешно.

Пауза.

КОЧУБЕЙ. Да, не смешно. Ровно девять, ты слышишь.

МАРИЯ. Я в сто двадцать пятый раз отказалась ехать к Гоцам. Потому что мне стыдно. Стыдно и обидно. Я не могу, понимаешь. Я один раз была в гостях у Толей, а теперь делаю вид, что некогда. Они спрашивают, почему не строитесь, и что я им должна говорить? Про батюшку?

КОЧУБЕЙ. Ты думаешь, мы построились бы на двадцать семь тысяч? Это стоит миллионы.

МАРИЯ. Я устала, Игорь.

КОЧУБЕЙ. Сейчас утро. Ты не должна уставать с утра. Вот переживем зиму, и займемся стройкой. Точно займемся.

МАРИЯ. Дома или храма?

КОЧУБЕЙ. И того, и другого.

МАРИЯ. Ничего не выйдет, как всегда. Сколько лет мы живем здесь?

КОЧУБЕЙ. Здесь очень хорошо. Нет людей, и птицы громко поют, потому что не боятся. А вот у Гоца дом довольно безвкусный. Пластмассовый камин, фальшивый дикий камень. Мне там не нравится.

МАРИЯ. А у Бориса дом прекрасный. Со вкусом.

КОЧУБЕЙ. Его жена с большим вкусом. Пока не умерла.

МАРИЯ. Типун тебе на язык! С каких это пор умерла.

Пауза. Смотрят.

Двигатель внутреннего сгорания.

КОЧУБЕЙ. До сих пор жива. До сих пор…

МАРИЯ. Может, пойдешь отдохнешь?

КОЧУБЕЙ. Сейчас пойду. Тебя провожу и пойду.

МАРИЯ. Вы что, пьете там со святым отцом твоим?

КОЧУБЕЙ. Ну конечно, нет. Он же якут, ему нельзя пить. У них гены такие, что нельзя. Выпьешь – и сразу отёк лёгкого. Спиваются молодыми, двадцати семи лет.

Наливает.

Трупы, сплошные трупы.

МАРИЯ. Тебе тоже нельзя. Но ты же пьешь, Игоряша. Так уже больше нельзя. На это уже обращают внимание.

КОЧУБЕЙ. Кто обращает внимание?

МАРИЯ. Все.

Острый звук клаксона.

Филька сигналит. Надо ехать. Скоро ехать. А я еще не помыла волосы. Черт знает что, ей-богу.

КОЧУБЕЙ. Во мне веса 115 кило. Я могу много выдержать. Мне положено. На килограмм веса. Массы тела, то есть.

МАРИЯ. А в батюшке?

КОЧУБЕЙ. Что в батюшке?

МАРИЯ. В батюшке твоем сколько веса?

КОЧУБЕЙ. Он щуплый. Ну, я не знаю. Килограмм 70, не больше.

МАРИЯ. 70 – это не щуплый. Щуплый – это 55. 60 максимум.

КОЧУБЕЙ. Это у женщин. А что, у мужчин тоже? Нет, тут что-то не то. Путаница какая-то.

МАРИЯ. Ты помнишь, сколько я вешу.

Кочубей оборачивается.

КОЧУБЕЙ. 66.

МАРИЯ. Великолепно. Ты не помнишь.

КОЧУБЕЙ. Зато я купил тебе новый фен. Подарок. На новый год. Новый прекрасный «Браун».

МАРИЯ. Спасибо, дорогой. Это лучший подарок. А то украшений было уже слишком много.

КОЧУБЕЙ. Дешевых, за триста долларов.

МАРИЯ. Каких уж есть. Надеюсь, ты не покупаешь батюшке кресты?

КОЧУБЕЙ. Один купил. В лавке у Исторического музея. Меньше, чем твоя брошь.

МАРИЯ. Такой маленький? Где же он его носит, мне интересно.

КОЧУБЕЙ. Нет, крест большой. Но недорогой. Я по деньгам имел в виду.

МАРИЯ. Имел в виду.

КОЧУБЕЙ. По деньгам. По цене.

МАРИЯ. Он не сказал тебе, что нельзя столько пить?

КОЧУБЕЙ. По деньгам.

МАРИЯ. Ты меня совсем не слушаешь?

КОЧУБЕЙ. Я очень слушаю. Хлебцы закончились…

МАРИЯ. В погребе полно. Тебе надо ложиться. Вечером прием у финнов. Ты не забыл?

КОЧУБЕЙ. У каких финнов? В посольстве?

МАРИЯ. О, Господи. Я тебя говорила вчера семь раз. В посольстве. Приехал министр экономики. Визит. Звонил Евгений Волкович, он собирается там быть. И очень хотел переговорить с тобой.

КОЧУБЕЙ. Очень милый старик. И всё ещё жив. Всё ещё. Вот ведь как бывает.

МАРИЯ. Так ты пойдешь?

КОЧУБЕЙ. Я пока не знаю. Я сначала посплю, а потом решу. Там и решу.

МАРИЯ. Ты там самый почетный гость. Финны обидятся.

КОЧУБЕЙ. Они не помнят обо мне. То есть – про меня. Обо мне помнят, а про меня – не помнят. Твое счастье, дорогая.

МАРИЯ. Ты хотел сказать – мое здоровье?

КОЧУБЕЙ. Конечно. Твое здоровье.

МАРИЯ. Не ходи за хлебцами. Тебе уже хватит. Иди лучше спать.

КОЧУБЕЙ. А когда звонил Евгений Волкович?

МАРИЯ. Вчера. В три часа дня. Я была на работе.

КОЧУБЕЙ. А почему ты мне не сказала?

МАРИЯ. Ты не помнишь, почему я тебе не сказала?

КОЧУБЕЙ. Я не помню.

МАРИЯ. Я – помню. Я тебе девять раз говорила. Но ты уже не мог слушать.

КОЧУБЕЙ. Он всегда звонит тебе на мобильный.

МАРИЯ. Не всегда. Иногда. Он не надеется тебе дозвониться.

КОЧУБЕЙ. Он хотел поговорить со мной?

МАРИЯ. Нет. Он просто хотел передать про финское посольство. Что он там будет и страшно обрадуется, если ты туда доедешь. Дойдешь.

КОЧУБЕЙ. Евгений Волкович. Да-да.

МАРИЯ. Иди спать. Я возьму твой фен.

КОЧУБЕЙ. Твой фен. Не мой.

МАРИЯ. Я воспользуюсь моим феном. Своим феном. Или как еще там. Я опаздываю.

КОЧУБЕЙ. Пора, Марфуша. Пора.

Пауза.

Да, забыл сказать. Отец Гавриил посоветовал пить виски вместо водки. Не так быстро получится. Меньше греха в единицу времени.

МАРИЯ. Это какое-то издевательство. Наверное, у якутов такой юмор. Ты помнишь, как отравился ирландским виски? В самолете – ты помнишь.

КОЧУБЕЙ. В виски можно добавить побольше льда. Кусочка четыре или даже шесть. И тогда кажется, что доза – двойная или тройная. А она – одинарная.

МАРИЯ. Ты помнишь, как тебя откачивали в самолёте?

КОЧУБЕЙ. Виски, если со льдом, меняет цвет. Особенно ирландский. Становится лёгким, как яблочный сок. На завтраке в гостинице. Хорошо на завтраке в гостинице. Особенно скрэмблд еггз. По немецки они называются рюрайер. Смешно. Забавно так. И яблочный сок.

МАРИЯ. Я пошла с головой. Не сиди больше, Игоряша.

КОЧУБЕЙ. Я помню. Пора, Марфуша. Честное слово.

Толь, Дедушкин, Гоцлибердан.

ГОЦЛИБЕРДАН. Звонила Маша.

ТОЛЬ. Что там?

ГОЦЛИБЕРДАН. Дела хуевато, мягко говоря.

ТОЛЬ. Что, пьёт?

ГОЦЛИБЕРДАН. Не то слово. Ложится в два ночи, в шесть просыпается, выпивает бутылку водки, ноль семь, потом засыпает, потом обед, за обедом – полбутылки, потом спит час, ни хуя не делает, читает газеты, торчит в Интернете, часа четыре, ищет ссылки на свою фамилию, потом ужин, снова бутылка – и так до двух. В город не выезжает. Поправился на восемь килограмм. Выглядит как бомж. Прислуга уже узнавать перестала.

ДЕДУШКИН. Вы про Игоря Тамерлановича, Гоценька?

ГОЦЛИБЕРДАН. Естественно. Про кого же еще?

ТОЛЬ. Надо что-то делать.

ГОЦЛИБЕРДАН. Гениальная мысль. Надо что-то делать. Что, Боря? Если я тебе еще чего-то расскажу, ты под стол упадешь. Блядь.

ДЕДУШКИН. Гоценька, не надо так ругаться.

ГОЦЛИБЕРДАН. Да разве я ругаюсь, Евгений Волкович? Интеллигентские присказки одни сплошные.

ДЕДУШКИН. Вы думаете, Игорь Тамерланович начал серьезно пить?

ГОЦЛИБЕРДАН. Начал он лет десять назад. А сейчас продолжает. И очень уверенно. Ленинским курсом. Видите, уже не ругаюсь.

ДЕДУШКИН. Как-как?

ГОЦЛИБЕРДАН. Слышите, Евгений Волкович, я уже не ругаюсь?! Не ругаюсь, еб вашу мать.

ТОЛЬ. А почему я должен под стол упасть? Что там еще?

ГОЦЛИБЕРДАН. Потому что Игорь решил участок в Серебряном бору отдать под собачий приют.

ТОЛЬ. В каком смысле?

ГОЦЛИБЕРДАН. В прямом, ебаный в рот. Построить там приют для бездомных тварей. На полгектара в Сербору.

ТОЛЬ. Что, в нашем посёлке?

ГОЦЛИБЕРДАН. А в чьем же, ёптыть? Другого участка у него нет.

ДЕДУШКИН. Молодые люди, где будет собачий приют? Я не расслышал.

ТОЛЬ. Где угодно, но только не у нас в посёлке. Я рядом с собачьим приютом жить не собираюсь.

ГОЦЛИБЕРДАН. Ты хочешь сказать об этом Игорю?

ТОЛЬ. Нам нужно вместе к нему поехать. Договоримся, может, на выходные?

Пауза.

Это всё поп?

ГОЦЛИБЕРДАН. Судя по всему, он. Машка точно не знает. Но Игорь-то от попа не вылезает. Керосинят прямо в церкви.

ДЕДУШКИН. Как это – керосинят?

ТОЛЬ. Евгений Волкович, может, вы позвоните Игорю Тамерланычу? Вам удобнее всего. Он вас слишком уж уважает. Можно договориться, что мы подъедем в субботу. Переговорим. Всё обсудим. Мы все втроем вместе. Вы же не любите священников?

ДЕДУШКИН. В каком смысле?

ГОЦЛИБЕРДАН. В прямом, профессор. В прямом. Вы же говорили как-то, что против попов. Против поповского засилья говорили. Что, дескать, в этом смысле вы большевик.

ДЕДУШКИН. А что значит дескать?

ГОЦЛИБЕРДАН. Дескать – это значит блядь, только поприличнее.

ТОЛЬ. Ну Гоц!..

ГОЦЛИБЕРДАН. Замолкаю, мой группенфюрер. Говори теперь ты.

ТОЛЬ. Понимаете, Евгений Волкович, наш Игорь попал под влияние одного священника. Некто отец Гавриил. Гавриил Сирин. Молодой парень лет тридцати.

ГОЦЛИБЕРДАН. Если для точности – тридцати семи. Галимый аферист. Жулик. Увидел богатого и знаменитого человека первый раз в жизни. И – давай охмурять. Тамерланыч ему уже обещал церквуху отстроить новую. Жди, Боря, придет к тебе за деньгами.

ТОЛЬ. Это ты от Маши узнал?

ГОЦЛИБЕРДАН. Ясный перец, от неё.

ДЕДУШКИН. Простите, а что, Сирин – это такая фамилия? Или псевдоним?

ГОЦЛИБЕРДАН. Фамилия, блин. Видите, Евгений Волкович, как для вас стараюсь. Он сам из Якутии вроде. Поп этот. А у них там фамилии все через третью жопу. Вроде русские, а на самом деле кривые, как член пигмея. Вот так и получается. Поп Сирин и наш Алконост. Тамерланыч наш.

ДЕДУШКИН. Вы знаете, я, конечно, когда познакомился с Игорем Тамерлановичем лет уж двадцать – нет двадцать пять почти назад, никогда бы не подумал, что он станет пить. Он был всегда такой рафинированный. Такой ухоженный был.

ГОЦЛИБЕРДАН. Рафинированный у него теперь спирт. Спиритус вини ректификати, итить его мать.

ТОЛЬ. Гоц, перестань перебарщивать.

ГОЦЛИБЕРДАН. Перестаю, мой повелитель.

ТОЛЬ. Ну так Евгений Волкович, вы же действительно всегда выступали против клерикалов.

ДЕДУШКИН. Как вы сказали – клевретов? Клеветников?

ТОЛЬ. Клерикалов. Лиц, агрессивно ратующих за религиозные ценности.

ДЕДУШКИН. Ах да, агрессивно. За религию. Да, я против. Но я не против священников. Среди них попадаются очень милые люди. Стали попадаться в последнее время. Мой ученик с кафедры восточной экономики стал священником. Три года назад. Крестился и стал.

ГОЦЛИБЕРДАН. Так не бывает, чтобы сразу крестился и стал. Крестился, наверное, давно. А стал – недавно. Это называется – рукоположен. А не крестился.

ДЕДУШКИН. А рукоположен – это разве не самоубийство?

ГОЦЛИБЕРДАН. Нет, это совсем другое. Хотя в каком-то смысле – самоубийство. Ебись оно конем.

ДЕДУШКИН. Как вы сказали?

ТОЛЬ. Гоц у нас стал слишком образованный.

ДЕДУШКИН. Вы думаете, он крестился еще у нас в университете?

ГОЦЛИБЕРДАН. Почему бы и нет?

ТОЛЬ. Видите ли, Евгений Волкович, мы с Гоцем читали Ваше интервью. Еще позапрошлой весной. В «Аргументах и фактах». И вы там ясно сказали, что против клерикализации общества. И что в этом смысле вы большевик. Вы помните это?

ДЕДУШКИН. Я – большевик? Вы действительно думаете, что я большевик? В каком смысле?

Пауза. Напряженно всматриваются в зал.

ГОЦЛИБЕРДАН. В том смысле, что вы хотите, чтобы безграмотный якутский поп тянул бабло из нашего Игоря Тамерланыча Кочубея? Средства тянул, понимаете? Деньги, блядь? Или вы за то, чтобы Игорь перестал пить, бросил заниматься хернёй и построил, наконец, у нас дом в Сербору? И переехал из своих Больших Сумерек раз и навсегда?

ДЕДУШКИН. Вы знаете, я всегда очень симпатизировал Игорю Тамерлановичу. И когда он был премьером, и до, и после. Он мне ведь почти как сын.

ТОЛЬ. Ну, так вот, Евгений Волкович. Надо вытащить сына. Это от вас прежде всего зависит.

ДЕДУШКИН. Какого сына, Боренька?

ТОЛЬ. Вашего. Вы только что сказали.

ДЕДУШКИН. Ой, вы, видимо, ослышались. У меня же одна дочь, Татьяна, вы знаете. И внучка Алисочка. Учится в нашей Академии. Почти на все пятерки учится. Радует деда. И маму радует. Танечку то есть. Вот на Новый год поедет, наконец, на Гавайи. Отдохнет как следует. Сами понимаете. В таком возрасте надо отдыхать.

ГОЦЛИБЕРДАН. А почему наконец?

ДЕДУШКИН. А, Гоценька?

ТОЛЬ. Вы сказали, что Игорь Кочубей вам как сын.

ДЕДУШКИН. Ну, это я фигурально. Разумеется. У него же родной папа еще жив. Хотя старше меня лет на пять. А то и на семь. Нет, на семь. Не может быть, чтобы на пять. Он же воевал, значит, на пять. Вы не слышали, как здоровье Тамерлана Пурушевича?

ТОЛЬ. Тамерлан Пурушевич чувствует себя огурцом.

ГОЦЛИБЕРДАН. Только что женился четвертым браком. На Жанне Фриске. Знаете Жанну Фриске, профессор?

ДЕДУШКИН. Жанночку? Она же, кажется, училась у нас в Академии. На экономике запасов и залежей. Такая худощавая, черненькая. Папа у неё был завхоз ракетных войск или что-то в этом роде.

ТОЛЬ. Гоц!

ГОЦЛИБЕРДАН. Ладно. Шутка.

ДЕДУШКИН. Где вы сказали?

ТОЛЬ. Он пошутил.

ДЕДУШКИН. Пошутил? Нет-нет, я не пошутил. Действительно ракетных войск. Они мне подарили макет ракеты из сердолика. В натуральную величину. То есть не мне, конечно, а Академии. Я даже не знаю, где он теперь стоит, макет этот.

ТОЛЬ. Может быть, соединить вас сейчас с Игорем?

ДЕДУШКИН. С Игорем Тамерлановичем?

ГОЦЛИБЕРДАН. С ним. С Тамерланычем.

ДЕДУШКИН. Но вы же сказали, он сейчас спит. Сейчас как раз обед. Полбутылки водки, вы сказали.

Пауза.

А потом – там всегда снимает трубку охранник. И разговаривает как-то очень неделикатно. Я в последнее время всё больше звоню Машеньке. Чтобы передавать через неё. Вот и вчера звонил. Напоминал про приём в посольстве Финляндии. Да, сегодня же приём. Игорь Тамерланович туда приглашен. Я его там увижу и могу ему что-нибудь передать.

ТОЛЬ. Он не придёт на приём.

ДЕДУШКИН. Почему вы думаете?

ГОЦЛИБЕРДАН. Он не думает, он знает.

ТОЛЬ. Там, в Больших Сумерках, наша охрана. Она разбудит его, если я попрошу.

ДЕДУШКИН. Да, но стоит ли? Если Игоря Тамерлановича разбудить, он будет изрядно раздосадован. Я ему сам позвоню, но попозже. Сразу после Нового года. Как раз он отдохнёт…

ГОЦЛИБЕРДАН. До Нового года ещё три недели, Евгений Волкович. А мы хотим с ним увидеться в субботу. В эту субботу.

ДЕДУШКИН. Но если он, как вы говорите, не придёт сегодня в финское посольство, а потом ещё три недели, то как же я ему позвоню? Загадка, честное слово.

ТОЛЬ. Евгений Волкович!

Пауза.

ДЕДУШКИН. Да-да, Боренька.

ТОЛЬ. Как там движется с приватизацией пансионата Правды?

ДЕДУШКИН. С чем-чем, Толенька?

ТОЛЬ. С пансионатом Правды. В Сочи. Мне сказали, что все бумаги уже готовы, и только управление делами чего-то тянет.

ДЕДУШКИН. Пансионат Правды… Да. Мы хотим там сделать цех-инкубатор для молодых экономистов. Восемнадцати-девятнадцати лет…

ГОЦЛИБЕРДАН. Чтоб они там плодились и размножались.

ТОЛЬ. Подожди, Гоц. Я хочу сказать, что мог бы позвонить в управление делами. Если вы хотите, конечно. По этому вопросу они меня послушают.

Пауза. Мобильный телефон.

ДЕДУШКИН. Как вы думаете, молодые люди, может быть, мне одному съездить к Игорю Тамерланчу? В эту субботу. Машенька мне всегда говорила, что он любит меня, потому что я добрый старик. А добрые старики хорошо действуют на нервы.

ТОЛЬ. Это хорошая идея. Пожалуй.

ГОЦЛИБЕРДАН. У вас есть приличный повод?

ДЕДУШКИН. Повод? О, да. У моей внучки Алисочки еще нет последней книги Игоря Тамерланча. С дарственной надписью. И без дарственной – тоже нет. А ей скоро лететь на Гавайи. Как же она полетит без книги? Надо что-то почитать в самолёте.

ГОЦЛИБЕРДАН. Да уж. Девять часов до Нью-Йорка, а потом до Гавайев – еще столько же. Без Тамерланыча нашего никуда.

ТОЛЬ. Это прекрасная идея, Евгений Волкович. Когда поедете к нему, в субботу, то передайте следующее. Американцы приглашают его выступить с лекциями. Или нет – просто с выступлениями. Выступить с выступлениями. Ерунда какая-то, но все равно. На месяц. Недель на пять. Выступлений семь или восемь. Максимум десять. По два выступления в неделю. Без перенапряжения. Я дам ему свой самолёт. Полетит с охраной. Жить будет только в любимых гостиницах.

ГОЦЛИБЕРДАН. Он любит всякие Реле и Шато. Чтобы похоже на средневековые замки.

ТОЛЬ. Вот в таких жить и будет. Американцы платят по десять тысяч за выступление. Нет, я ошибся, – по пятнадцать тысяч за выступление. Этого достаточно.

ДЕДУШКИН. И когда же они его приглашают?

ТОЛЬ. Приглашают сейчас. А лететь – в январе. Скоро после Нового года.

ДЕДУШКИН. После Рождества?

ГОЦЛИБЕРДАН. Какой-то вы не такой большевик, Евгений Волкович.

ТОЛЬ. После Рождества.

ДЕДУШКИН. Значит, пять недель после Рождества?

ТОЛЬ. Пять. После.

ГОЦЛИБЕРДАН. Пять и после.

ДЕДУШКИН. А больше они никого не приглашают?

ТОЛЬ. Пока не приватизирован пансионат Правды. Нельзя торопиться.

ГОЦЛИБЕРДАН. Американцы следят за этим.

ДЕДУШКИН. Я позвоню ему сегодня. Как мы расстанемся. Наверное, не надо, чтобы соединяли через вашу приемную. Если поеду я один. На дружеский обед. Как вы думаете, Игорь Тамерланович не проспит дружеский обед со мной? Я, кстати, сам люблю прикорнуть днем. У меня в Академии прекрасная комната отдыха. В стиле санатория Болшево. Из шестидесятых годов, знаете ли. Когда я был референтом академика Арцибашева…

ГОЦЛИБЕРДАН. Говорят, Евгений Волкович, у вас новый «Лексус»? LS 600 hL?

ДЕДУШКИН. Кто-кто говорит?

ГОЦЛИБЕРДАН. Говорит молодёжь. Студентики там, то-сё.

ТОЛЬ. Студентики говорят.

ДЕДУШКИН. О, это же не мой «Лексус».

ТОЛЬ. А чей же?

ДЕДУШКИН. Это собственность Академии. Подарок. Одни родители подарили из Дагестана. Я их даже не видел, честно говоря. Родителей не видел. Один «Лексус» отдал в студенческий профком. А другой пока возит меня. Мне спину хорошо, знаете ли. Там, в «Лексусе», есть массаж. Сиденье прямо массирует спину. Я раньше на БМВ ездил, так там массажа же не было.

ГОЦЛИБЕРДАН. Не может быть, чтоб в новой семёрке БМВ не было массажа.

ДЕДУШКИН. Не было – не было. Данечка! Честное слово.

ТОЛЬ. Он не любит, когда его называют Данечка.

ДЕДУШКИН. Гоценька разрешил мне называть его с любого места фамилии.

ГОЦЛИБЕРДАН. Разрешил. Называйте.

ТОЛЬ. Там, в БМВ, вас, наверно, с комплектацией подвели.

ДЕДУШКИН. Должно быть. Я как-то сразу почувствовал, что – как вы говорите? …

ГОЦЛИБЕРДАН. С комплектацией.

ДЕДУШКИН. Да-да, с комплектацией что-то не то. А «Лексус» очень хорошо для спины. Мне ведь 76 лет. Через три месяца настанет 77. И все 77 давят на одну эту спину.

ГОЦЛИБЕРДАН. Когда поедете на мои похороны, не забудьте сделать массаж по дороге.

ДЕДУШКИН. Массаж по дороге? Именно что по дороге. Не трачу теперь ни секунды лишнего времени. Еду на Ученый совет, и —

ТОЛЬ. Хотите еще чаю, Евгений Волкович?

ДЕДУШКИН. Да-да, конечно, я поеду. Не стану вас больше отвлекать. Вы позвоните вскорости в управление делами, Борис Алексеевич?

ТОЛЬ. Завтра позвоню. А может, сегодня позвоню.

ГОЦЛИБЕРДАН. Как карта ляжет.

ДЕДУШКИН. Вы мне перескажете до субботы?

ТОЛЬ. Они сами вам перескажут.

ДЕДУШКИН. Как вы сказали?

ГОЦЛИБЕРДАН. Вы же большевик, Евгений Волкович. Как увидите сияние, охерительное, от одного края неба до другого, значит, – можно заезжать в пансионат Правды.

ДЕДУШКИН. Может быть, еще чашечку чаю прежде, чем я поеду? Нынче холодно, настоящая царская зима. Там моя прабабушка говорила, Алиса Бруновна Энгельгардт. Царская зима – говорила она. В честь неё Алисочку назвали, внучку мою.

ГОЦЛИБЕРДАН. В честь зимы?

ТОЛЬ. Конечно, выпейте, Евгений Волкович. Сухари, пряники, всё что угодно.

ДЕДУШКИН. А что я должен сказать про этого молодого священника?

ТОЛЬ. Ну, что мы не понимаем, как человек нашего образования и круга может столь увлекаться безграмотным попом. Им там говорить-то не о чем, я уверен.

ГОЦЛИБЕРДАН. Да, профессор, но это далеко не всё. Безграмотный поп или не безграмотный – это полдела. Даже четвертьдела. Самое главное – что он агент ФСБ. Вырви глаз. Его специально подослали к Тамерланычу, чтобы узнать все тайны русского либерализма.

ДЕДУШКИН. Тайны русского либерализма? Какой кошмар!

ГОЦЛИБЕРДАН. Поп – полковник ФСБ. Даже не подполковник. С опережением графика получил звёздочку. А знаете, почему?

ДЕДУШКИН. Почему, Гоценька?

ГОЦЛИБЕРДАН. Потому что охмурил нашего Тамерланыча, блядь. А Тамерланыч – крупная рыба. Они давно хотели к нему подобраться. Но никак не могли. Вот и подобрались, в конце концов. Через попа.

ТОЛЬ. Гоц, ты передашь Евгению Волковичу в пятницу все материалы?

ГОЦЛИБЕРДАН. Да, я передам Евгению Волковичу в пятницу все материалы.

ДЕДУШКИН. Какой прекрасный чай! Со времен моей первой тёщи, Софьи Лазаревны Нимврод, я не пил ничего подобного.

Стук каминных часов.

Знаете, Боренька, что я хотел еще сказать.

Тревога.

Пришлите мне, пожалуйста, новую трость. А то эта износилась совсем.

ГОЦЛИБЕРДАН. Исходилась.

ТОЛЬ. А сейчас у вас какая?

ДЕДУШКИН. Сейчас – канадский клён, с хрустальным набалдашником. А мне хотелось бы – норвежский граб. С порфировым набалдашником. Вы запишете?

ТОЛЬ. Я запомню.

ГОЦЛИБЕРДАН. Я запомню.

ТОЛЬ. Мы запомним.

ДЕДУШКИН. Вы помните историю, откуда у меня такоё пикантное отчество?

Раскаты зимнего грома.

ГОЦЛИБЕРДАН. В сто семнадцатый раз.

ТОЛЬ. Я всегда помнил, но сегодня утром почему-то забыл.

ДЕДУШКИН. Да-да. Меня же регистрировали в провинции. Это было летом, на Волге. Недалеко от Саратова. Мы на даче жили. Папа был командир пожарной охраны всего Среднего Поволжья.

ГОЦЛИБЕРДАН. Пожарных соединений.

ДЕДУШКИН. Пожарных соединений. Всего среднего Поволжья. Он был на работе. А бабушка старенькая понесла меня регистрировать. В ЗАГС. Ей имя сказали, какое выбрать: Женечка. А остальное – забыли сказать. А бабушка старенькая совсем. Неграмотная. Из деревни. Её в ЗАГСе спрашивают: как по батюшке-то младенец будет? А у меня папа был по фамилии Волков. Федор Николаевич Волков. Бабушка и говорит: Волков. Отчество с фамилией перепутала. Тут ее спрашивают: а фамилию-то какую младенцу давать будем. Дедушкину, – отвечает бабушка. В смысле по дедушке. По материнской линии. Он у меня был Энгельгардт. Максим Карлович Энгельгардт. А они всё перепутали. Из-за бабушки всё. Из-за бабушки. Старая, слепая. Я должен был стать Евгений Федорыч Энгельгардт. А стал Евгений Волкович Дедушкин. Не переделывать же теперь. Правда?

Начинается настоящая декабрьская гроза.

Охрана выносит Дедушкина.

ГОЦЛИБЕРДАН. Для начала достаточно.

ТОЛЬ. Там, в Сумерках, – работают наши ребята?

ГОЦЛИБЕРДАН. Охраняют?

ТОЛЬ. Охраняют.

ГОЦЛИБЕРДАН. Наши.

ТОЛЬ. Поручи им пописать. С завтрашнего дня. И с хорошей техникой. Игорь любит, когда остается один, бормотать себе под нос. Вот в этом бормотании самое важное и есть. Нам обязательно надо знать, что он себе бормочет.

ГОЦЛИБЕРДАН. Ты можешь на меня обижаться, Борис, но там уже трое суток как пишут.

ТОЛЬ. Это отлично. А в церкви?

ГОЦЛИБЕРДАН. В церкви – пока нет. Всё в низком старте. Ждёт твоих указаний.

ТОЛЬ. А где эта церковь-то?

ГОЦЛИБЕРДАН. Жирафья Канавка. С видом на стадион «Тыловые запасы».

ТОЛЬ. Какая задница! Не мог себе поприличнее церковь найти.

ГОЦЛИБЕРДАН. Видно – не мог.

Мария, Гоцлибердан.

ГОЦЛИБЕРДАН. Машка-Машка, привет-привет тебе.

МАРИЯ. Привет.

ГОЦЛИБЕРДАН. Ты, как всегда, страшно занята своей щенячьей работой?

МАРИЯ. Я устала немного. Что ты хотел, Гоц?

ГОЦЛИБЕРДАН. Не что, а кого. Ты же знаешь, Машка, я всегда хочу только тебя.

МАРИЯ. Перестань ерунду. Тем более по телефону.

ГОЦЛИБЕРДАН. Если этот телефон кто и слушает, то только наши. А наши никогда не расшифруют того, чего не надо.

МАРИЯ. У тебя какое-то дело?

ГОЦЛИБЕРДАН. У меня очень маленькое дело. Твой муж что-то собирался делать в январе?

МАРИЯ. Ты у меня спрашиваешь? Я не знаю, что он будет делать завтра. Хотя знаю – спать и пить. Вот что будет.

ГОЦЛИБЕРДАН. Он не поехал к финнам вчера?

МАРИЯ. Нет. Не поехал.

ГОЦЛИБЕРДАН. Но в церковь, к попу своему – он сегодня собирается?

МАРИЯ. Откуда ты знаешь?

ГОЦЛИБЕРДАН. Я не знаю, я спрашиваю тебя.

МАРИЯ. Про это мог бы узнать у него напрямую.

ГОЦЛИБЕРДАН. Ну что ты. Я же такой деликатный. И потом – у меня есть ты. Такой упругой пизды я не помню за всю свою жизнь. Ни до, ни после.

МАРИЯ. Прекрати немедленно эту гадость.

ГОЦЛИБЕРДАН. Хотя после ничего и не было. Ты же не подозреваешь меня, что я сплю со своей женой.

МАРИЯ. Тебе поручено что-то конкретное?

ГОЦЛИБЕРДАН. Ты догадлива, как всегда. Боря просил узнать: сможешь ли ты отмибилизовать Тамерланыча, чтобы он в январе в Америку съездил. С выступлениями. О пользе и последствиях либеральных реформ. Пятнадцать тысяч долларей за выступление. Боря даёт свой самолёт. Охрану. Только лучшие гостиницы. И – никакого виски. Здоровый образ жизни. Английский язык круглосуточно. Фитнес-центр с утра. Чай Эрл Грей – на ночь. И – сон праведника. Так как?

МАРИЯ. Хороший вопрос. Ты думаешь, он выдержит целый месяц?

ГОЦЛИБЕРДАН. Это я тебя хотел спросить. Ты-то что думаешь? Выдержит? Даже не месяц. А пять недель.

МАРИЯ. Я так устала, что сама ничего не понимаю. Выдержит – не выдержит. Он плохо переносит долгие полёты, ты же знаешь. Помнишь ту историю с Ирландией. Пять часов, две бутылки виски. Его еле откачали. А здесь сколько?

ГОЦЛИБЕРДАН. Девять часов до Нью-Йорка. Потом пять выступлений на Восточном побережье, и четыре – в университетах. В Лиге плюща – как романтично звучит! Первые три дня – акклиматизация. Самое главное – собрать его. Чтобы не ушёл в запой накануне. Американцы очень ждут. Они его очень любят.

МАРИЯ. Самое смешное, что я тоже очень его люблю.

ГОЦЛИБЕРДАН. Это неправда. Ты уговариваешь себя. Любить ты можешь только меня. Когда я касаюсь прямоугольной родинки на твоей правой груди. Это невозможно сыграть.

МАРИЯ. Прекрати эту баланду сейчас же.

ГОЦЛИБЕРДАН. Разве ты знаешь смысл слова «баланда»? Истинный смысл?

МАРИЯ. Ты хочешь, чтобы я сама сказала ему про Америку? А откуда я узнала?

ГОЦЛИБЕРДАН. Нет, блядь, я этого совершенно не хочу. Ужасающе, удручающе не хочу.

МАРИЯ. Не ругайся, пожалуйста.

ГОЦЛИБЕРДАН. К вам напросится в гости профессор Дедушкин. На субботу. Он и передаст.

МАРИЯ. Он, кажется, милый старик.

ГОЦЛИБЕРДАН. Борис подарит ему новую трость. Гималайский дуб с набалдашником хинганского перламутра. И прямо с этой тростью милый старикан заявится к вам. В Большие Сумерки.

МАРИЯ. В субботу? А Игоря кто предупредит?

ГОЦЛИБЕРДАН. Сегодня старик проест ему всю плешь. Воскресит, как Иисус Лазаря. Там Боря пообещал профэссору помочь спиздить одну недвижимость. Так дедуган готов расстараться по полной программе. Если Игоряшка будет в субботу хоть немного трезв, тебе – медаль.

МАРИЯ. Не ругайся. Я постараюсь. Но я уже ничего не могу сделать. Там что-то происходит.

ГОЦЛИБЕРДАН. Там – это в церкви?

МАРИЯ. Там – это в голове Игоря. Он сидит целыми днями и бормочет себе под нос. Пока не заснет. А выезжает только к священнику. Мы уже полгода не были нигде в гостях.

ГОЦЛИБЕРДАН. Полгода – это не срок. А бормочет – это хорошо, что бормочет. Еще бы записать и расшифровать это – цены бы не было. Ты видела этого священника?

МАРИЯ. Один раз. Тощий молодой парень. Неприятный очень.

ГОЦЛИБЕРДАН. Священники вообще приятными почти не бывают. Так вот. Подготовь мужа, пожалуйста, к поездке в Америку. Самолёт Корпорации вечной жизни. Не хрен собачий! А мы бы с тобой тем временем тряхнули молодостью. На недельку – в Доломиты, а?

МАРИЯ. Я с тобой больше никуда не поеду.

ГОЦЛИБЕРДАН. И меньше не поедешь. Конечно. Обсудим ближе к делу. У него сейчас есть хорошие костюмы?

МАРИЯ. Они будут малы. Он поправился.

ГОЦЛИБЕРДАН. Надо, чтобы до Рождества похудел. Или пару новых костюмов. И вспомнил английский хоть понемногу. Купи ему хорошие фильмы без перевода.

МАРИЯ. Я не знаю, как мы дотянем до Рождества.

ГОЦЛИБЕРДАН. Как-нибудь дотянете. Ты помнишь девяносто второй год? Вот когда было трудно. И ничего.

МАРИЯ. Я не помню. Это слишком давно.

ГОЦЛИБЕРДАН. Ты не можешь не помнить. Тогда я впервые соблазнил тебя в вип-комнате ресторана «Феникс». Мексиканского ресторана. В здании Мосгорсправки.

МАРИЯ. Ты позвонил специально, чтобы обижать меня?

ГОЦЛИБЕРДАН. Я позвонил, чтобы сказать: ты первая женщина без очков, которую я полюбил. Я раньше не мог без очков. И только с тобою – смог.

МАРИЯ. Я хочу заказать контактные линзы.

ГОЦЛИБЕРДАН. Они тебе не нужны. Ты видишь лучше всех нас вместе взятых.

МАРИЯ. Я ничего не вижу. Какой-то туман перед глазами.

ГОЦЛИБЕРДАН. Это декабрь. В декабре бывают туманы. И снова осень пахнет тамерланом, дорога непроезжая черна, за полустанком или за туманом, как водится, не видно ни рожна… Все-таки самое прекрасное в твоем муже – это его отчество.

МАРИЯ. Он завтра будет в городе. Интервью. На работе. Я попробую одеть его в костюм. Не знаю, что выйдет.

ГОЦЛИБЕРДАН. Интервью? С кем?

МАРИЯ. Кажется, «Вашингтон Пост». Я уже запуталась в этих названиях. У меня своей работы полно, в конце концов.

ГОЦЛИБЕРДАН. Не все скоту масленица, будет и «Вашингтон Пост». Надеюсь, он не пьяный поедет?

МАРИЯ. Это я надеюсь, что не пьяный. К чему ты это, Гоц?

ГОЦЛИБЕРДАН. Если ты останешься в Сумерках, я мог бы заехать к тебе.

МАРИЯ. Я на работе. Ты должен повесить трубку, или я сделаю это сама.

ГОЦЛИБЕРДАН. Я всё так же люблю тебя, моя киска.

Кочубей, Пол Морфин.

КОЧУБЕЙ. Откуда у вас такой хороший русский?

МОРФИН. О, спасибо. Не очень хороший. Я родился в России. Точнее, я родился в Советском Союзе. Я жил здесь до шести лет. И до шести лет говорил только по русскому.

КОЧУБЕЙ. Очень интересно. А кто ваши родители?

МОРФИН. Так, помните, спрашивали большевики: а ваши кто родители? что вы делали до семнадцатого года.

КОЧУБЕЙ. Нет-нет, что вы, я не в том смысле…

МОРФИН. Отец – шахматист. Мать – мещанка. Они уехали из СССР в 78-м году. Я учился в Америке. В школе, колледже и университете.

КОЧУБЕЙ. Как это – мещанка?

МОРФИН. Так по-русскому не называется? Вы слишком похвалили меня. Та, кто сидит дома и занимается домашним хозяйством.

КОЧУБЕЙ. Это домохозяйка.

МОРФИН. Да, домохозяйка. ДОмОхозяйка, так?

КОЧУБЕЙ. Домохозяйка. А вот мой отец был первый секретарь Ташкентского горкома партии. Еще молодым.

МОРФИН. Я хотел спрашивать вас про ваших родителей. Но не с самого начала. Но если вы уже заговорили, продолжайте, пожалуйста.

КОЧУБЕЙ. Продолжать? А куда?

МОРФИН. Дальше, прямо. Ведь ваш отец был из советской номенклатуры, не был ли?

КОЧУБЕЙ. В 39 лет он стал первым секретарем Ташкентского горкома партии. Это довольно молодой возраст по тем временам. Мы все жили в Ташкенте. Но мама очень хотела уехать в Москву, и он согласился на замминистра мелиорации. На понижение согласился. Хотя почему – был? Мой отец жив. Тамерлан Пурушевич? Он точно жив. Хотя я, конечно, могу ошибаться. Хотите, я позвоню жене и узнаю? И уточню?

МОРФИН. Э-э-э… Единственное, в чем я уверен, – что мой отец мертв. Он умер 11 лет назад. Во время турнира в Гронингене. За шахматной доской. Испанская партия.

КОЧУБЕЙ. Людочка, соедини меня с Марией Игнатьевной!

МОРФИН. Давайте я пока спрошу вас. Ваша семья когда переехала из Ташкента в Москву?

КОЧУБЕЙ. Году в 71-м. Или 72-м. С возрастом память начинает немного подводить. Но немного. В основном я всё помню. Я закончил школу. В 17 лет. Я 54-го года. Значит, это было в 71-м. Если бы отец остался в Ташкенте, он дорос бы до первого секретаря Узбекистана. А потом бы, после СССР, стал президентом Узбекистана. Кровавым тираном и деспотом. Узбекбаши. И вы бы брали интервью не у меня, у него. А я возглавлял бы Хельсинскую группу и вызволял узбекских диссидентов. Пока отец не посадил бы меня в зиндан. Хороший сюжет, правда?

МОРФИН. А как было на самом деле? Вы сказали, ваш отец стал заместителем министра.

МОРФИН. На самом деле. Мама обязательно хотела, чтобы я учился в Москве. То есть чтобы я получил в Москве высшее образование. Не в Ташкенте. Меня направили в МГИМО. Московский государственный институт международных отношений. Тогда это называлось МИМО. Без Г. Просто Московский институт международных отношений. Я поступил по республиканской узбекской квоте.

МОРФИН. Что это значит?

КОЧУБЕЙ. Союзные республики имели квоты в московских вузах. Чтобы не дискредитировали нацменов. Вот я и пошёл как нацмен.

МОРФИН. Нацмен – что это? Я слышал слово «нацбол».

КОЧУБЕЙ. Нацмен – это национальное меньшинство. Я пошёл как узбек, хотя узбеком я не был. В общем-то, я и сейчас не узбек. Я даже меньше узбек, чем тогда. А «нацбол» – это что?

МОРФИН. Нацбол – это национал-большевик. Лимонов – слышали?

КОЧУБЕЙ. Какая-то гадость, да-да. Они, кажется, забрызгали мне костюм майонезом в Манеже. Когда я выступал. В честь открытия выставки «300 лет русского либерализма». Хороший был костюм, «Патрик Хельман». Так и не отстирался. Жена говорит, так и не отстирался. Людочка, ты соединяешь с Марией?

ГОЛОС НЕВИДИМОГО СУЩЕСТВА. Мария Игнатьевна обещала перезвонить через семь минут.

КОЧУБЕЙ. Отменно. Великолепно. Вы что-то спрашивали?

МОРФИН. Я спрашивал, как ваш отец поехал в Москву.

КОЧУБЕЙ. Мама хотела, чтобы я учился в МИМО. А раз я там учился, то и семья должна была оказаться в Москве. Я был на втором курсе. Отец перевелся на должность заместителя министра мелиорации. Это было ниже, чем первый секретарь столицы союзной республики. Но зато нам сразу дали трехкомнатную квартиру. В кирпичном совминовском доме, на Больших Каменщиках. А потом папа дорос до завотделом сельского хозяйства ЦК. Уже при Горбачеве. И нам дали новую четырехкомнатную квартиру. В цэковском доме на Патриарших. Вот так примерно. А старую при том – не забрали.

МОРФИН. Ваш отец дружил с Горбачевым?

КОЧУБЕЙ. Дружил? Наверное, нет. Он по линии Минмелиорации часто ездил в Ставрополь, где Горбачев был первым секретарем. Они ценили друг друга. Когда Михал Сергеич стал секретарем по сельскому хозяйству, он пригласил папу заместителем заведующего отделом. А когда стал генсеком, папа сделался завотделом. Такая примерно история. Личной дружбы не было. Мои родители никогда не были у Горбачева дома.

МОРФИН. Есть версия, что Горбачев помог вам стать редактором экономики газеты «Правда».

КОЧУБЕЙ. Это чепуха какая-то.

МОРФИН. Почему? Разве было не так?

КОЧУБЕЙ. Я не знаю, кто продал вам эту версию…

МОРФИН. Я получил ее бесплатно. Свободно, как у нас говорят.

КОЧУБЕЙ. Я понимаю. Это так у нас говорят, что продали. Но к моему приходу в «Правду» Горбачев никакого отношения не имел.

МОРФИН. А как же это произошло?

КОЧУБЕЙ. Очень просто. Я сидел в своем кабинете. В Институте экономики Академии наук. Маленький кабинет, метров 11, в лучшем случае – 12. Я был заведующим лабораторией. Раздался звонок. Это звонил телефон. Главный редактор газеты «Правда». Он пригласил меня приехать и стать редактором отдела экономики. Вот и всё.

Страшный, уничтожающий звонок.

ГОЛОС НЕВИДИМОГО СУЩЕСТВА. Игорь Тамерланч, это Мария Игнатьевна.

КОЧУБЕЙ. Машуля, ты давно разговаривала с папой? Ну да, с Тамерланом Пурушевичем. С моим папой. Что ты говоришь?!

Пауза.

Спасибо. Спасибо огромное. Я скоро позвоню. Сейчас интервью, а потом позвоню. Пока, любимая.

МОРФИН. Что-то случилось.

КОЧУБЕЙ. Оказывается, Тамерлан Пурушевич сломал лодыжку на запястье. Позавчера. И жена мне говорила, но я не расслышал.

МОРФИН. Очень хорошо. Он жив.

КОЧУБЕЙ. Он действительно жив. Я не ошибался. Так про что вы спрашивали?

МОРФИН. Мы говорили, как вы стали редактором «Правды».

КОЧУБЕЙ. Да, совершенно сам собою стал.

МАРИЯ. Вы ведь были очень молоды, не так ли. Это в каком году случилось?

КОЧУБЕЙ. В 89-м. Мне было 35 лет. Не такая уж юность, позвольте заметить.

МОРФИН. Но для главной газеты ЦК это было молодо. Вы принадлежали к большой советской номенклатуре. К тому же вы были официальный экономист. Вы чувствовали, что экономика СССР неэффективна? Что она идет к краху?

КОЧУБЕЙ. Я не просто чувствовал – я знал. Не забывайте, что я был заведующим лабораторией марксистско-ленинского анализа. В Институте экономики Академии наук. И я имел доступ к закрытой информации. А закрытая информация была шокирующая. Я точно знал, что советскую экономику ждет крах. И если бы СССР не распался политически в 91-м, он рухнул бы экономически году в 93-м. В 94-м максимум.

МОРФИН. Вы знали про крах. А почему вы пошли работать в основную газету ЦК Компартии?

КОЧУБЕЙ. Я не очень понял ваш вопрос. Что значит почему?

МОРФИН. Я хотел сказать, что вы, возможно, могли бы уклониться от работы в газете «Правда».

КОЧУБЕЙ. А, вы в этом смысле. Я не хотел расстраивать отца. Тамерлана Пурушевича. Он сильно расстроился бы, если б узнал, что меня приглашали в «Правду», а я не пошёл. Он был член ЦК КПСС. Для него «Правда» – это было всё.

МОРФИН. Я читал ваши некоторые статьи в «Правде». За девятнадцать восемьдесят девять, девятнадцать девяносто. Вы тогда писали, что у экономики социализма огромный запас прочности. А капитализм в Советском Союзе не наступит никогда.

КОЧУБЕЙ. Я этого не писал.

МОРФИН. Каким образом?

КОЧУБЕЙ. Никаким образом.

МОРФИН. Но там стоит ваша подпись.

КОЧУБЕЙ. Подпись стоит, но я этого не писал. Это писали стажёры, а я только подписывал. Меня вынуждали как члена партии.

МОРФИН. Я не очень понимаю эту систему. Вы можете поподробнее?

КОЧУБЕЙ. В газете были стажёры, в основном – дети и внуки членов Политбюро. Они очень хотели написать, что экономике СССР ничего не угрожает. Про гигантский запас прочности. Но с их фамилиями их не стали бы публиковать. И приходилось подписывать мне. Я отрабатывал свой долг перед «Правдой».

МОРФИН. Я всё равно не совсем понял. Обычно в такой системе поступают наоборот – вы пишете, а биг босс подписывает своим именем. Как будто он написал.

КОЧУБЕЙ. Уже была перестройка. И всё стало наоборот. Я не могу вам этого целиком объяснить. Давайте перейдем на другую тему. У меня не так много времени, к сожалению. Я должен ехать в посольство Финляндии. На приём.

МОРФИН. В честь министра экономики Урхо Зекконена? Этот прием был вчера. Вас там ждали, между прочим. Урхо Зекконен спрашивал два раза: прибудет ли мистер Кочубей.

КОЧУБЕЙ. Вы что-то хотели спросить меня, мистер Морфин?

МОРФИН. Согласен. Давайте дальше. Я хотел вас спрашивать, как получилось так, что из редактора экономики «Правды» вы сразу были назначены премьер-министром?

КОЧУБЕЙ. Не сразу. И не премьер-министром.

МОРФИН. Уточните, пожалуйста.

КОЧУБЕЙ. Когда развалился Советский Союз, я должен был стать первым послом свободной России в Ирландии.

МОРФИН. В свободной Ирландии?

КОЧУБЕЙ. Да, в свободной Ирландии.

МОРФИН. Почему вы не поехали?

КОЧУБЕЙ. Я не не поехал. Моя теща, мать моей нынешней жены, – известная детская писательница. И она очень дружила с тогдашним министром иностранных дел. Теперь уже совсем забытый. Тузиков был такой. Краткий мужчина с низковатым голосом. Хриплый такой. Я даже не знаю, где он сейчас. Говорили, что работает где-то в Ираке. Или на фармацевтов. Или на фармацевтов в Ираке. И уже все было договорено. Ирландия – чудесная страна. Люблю ее. Напишите обязательно: чудесная страна, люблю ее.

МОРФИН. Я уже так написал. Wonderful, I like it.

КОЧУБЕЙ. Я выучил несколько фирменных ирландских приветствий. С детства читал гороскоп друидов, и запомнил.

МОРФИН. Признаться, я не знаю ни одного фирменного ирландского приветствия.

КОЧУБЕЙ. А еще я в юности зачитывался «Улиссом» Джойса. И благодаря этому влюбился в Дублин. Вы читали «Улисса» Джойса?

МОРФИН. Я читал. Хотя не могу сказать, что зачитывался. А в каком году вы впервые прочли «Улисса»?

КОЧУБЕЙ. В 75-м. Или 77-м. Точнее не помню.

МОРФИН. В каком языке?

КОЧУБЕЙ. На русском. Я по-русски читал.

МОРФИН. Я помню, что первый русский перевод «Улисса» был издан в девяностом году. Это не так?

КОЧУБЕЙ. Да, для народа – в девяностом году. Совершенно точно. Но был еще специальный перевод для ЦК КПСС. Его тайно издали в 75-м году. Мой папа в 74-м стал членом ЦК, поэтому у нас дома была эта книжка.

МОРФИН. Она у вас есть до сих пор?

КОЧУБЕЙ. Я подарил ее старшей дочери на совершеннолетие. А почему это вас так интересует?

МОРФИН. Я филолог. Я не зачитывался, как вы сказали, но меня интересовал Джемс Джойс. Особенно переписка с Уэллсом. И почему всё же вы не отправились в Ирландию как посол?

КОЧУБЕЙ. Был такой Геннадий Крокодилов. Он работал собкором «Правды» в Свердловске. Много лет работал. Пьяница был. То есть пил много алкоголя. Вы знаете, что такое – собкор?

МОРФИН. Честно говоря, нет.

КОЧУБЕЙ. Собственный корреспондент. И при мне, когда я возглавил отдел экономики «Правды», Гена все ещё был собкором. А потом он стал у Ельцина руководителем канцелярии. И он позвонил мне тогда, и сказал, что Ельцин ищет советника по экономике. По радикальным экономическим реформам. И что моя кандидатура рассматривается. Было семь вечера. За мной прислали чёрный автомобиль «Волга», и я поехал на дачу к Ельцину.

МОРФИН. Крокодилов порекомендовал вас Ельцину?

КОЧУБЕЙ. Я этого не сказал. Он просто организовал чёрную «Волгу», которая пришла за мной.

МОРФИН. Но у вас был служебный автомобиль в газете «Правда»? Зачем надо было еще машину?

КОЧУБЕЙ. У меня тоже была «Волга». Но белая. Или даже какая-то грязно-серая. Такую не пустили бы на дачу к Ельцину.

Пауза.

Так вот. Ельцин принял меня. Мы пили водку. Очень хорошую водку по двести рублей бутылка. Тогда зарплата у шофёра редакции была четыреста рублей. А тут бутылка водки стоила двести. Ельцин предложил мне стать его советником. По экономике. Сказал, что читал все мои статьи.

МОРФИН. Про надёжность советского строя?

КОЧУБЕЙ. Нет. Другие. Я просил бы вас не возвращаться назад. Я могу сбиться, и тогда наша беседа потеряет смысл.

МОРФИН. Да. Извините. Ельцин предложил вам, и вы…

КОЧУБЕЙ. Отказался.

МОРФИН. Отказались?!

КОЧУБЕЙ. Отказался. Я ответил Ельцину буквально следующее. Дорогой Борис Николаевич! Для меня честь быть вашим советником по экономике. Но у советника нет никаких реальных полномочий. Я буду числиться советником, а тем временем руководить экономикой будут замшелые ретрограды типа академика Арцибашева. Которые ни черта в экономике не понимают и очень быстро приведут ситуацию к краху. И тогда мне, как советнику, придется отвечать. Я не смогу никому объяснить, что моих советов никто не слушал, а все слушали Арцибашева, потому всё и развалилось. Лучше вообще не работать во власти, чем быть таким человеком во власти, которого никто не слушает. И тогда я сказал Ельцину: Борис Николаевич, если вы действительно хотите радикальных рыночных реформ, которые объективно необходимы стране, чтобы она не разделила участь Советского Союза, я готов взять на себя ответственность. Я готов стать министром экономики и определять идеологию реформ. Но, поскольку идеология без денег ничего не стоит, и опыт Советского Союза это доказал, я готов стать министром экономики и финансов и проводить реформы. Вот так я сказал.

МОРФИН. Вы так сказали Ельцину?

КОЧУБЕЙ. Да, разумеется. Я так сказал.

МОРФИН. Невероятная история! И что ответил Ельцин?

КОЧУБЕЙ. В этот момент принесли хороший французский коньяк за 344 рубля. Ельцин сказал, что подумает и даст ответ утром. Он оставил меня ночевать у себя на даче. Я не хотел оставаться у Ельцина. Я хотел ехать домой к жене. Но он меня уговорил.

МОРФИН. И что было утром?

КОЧУБЕЙ. Мы ели превосходный базиликовый джем. Просто отменный джем из базилика. У нас бывал такой еще дома, в Ташкенте. До 71-го года. Или до 72-го. У меня стала чуть хуже память на даты. Ельцин сказал, что согласен сделать меня министром экономики и финансов. Больше того: он предложил мне стать заместителем председателя правительства по экономике и финансам, чтобы курировать весь экономический блок. Налоговую, таможню. Везде, где есть деньги. А председателем правительства, сказал Ельцин, буду я сам. То есть он сказал, что будет он сам, а не я. Президент предложил мне стать вторым человеком в стране. После него самого.

МОРФИН. Вам не страшно было соглашаться? Ведь у вас совсем не было опыта.

КОЧУБЕЙ. С одной стороны – страшно, конечно. Можно было поехать в Ирландию, наслаждаться пролесками и ни о чем не думать.

Но с другой стороны… Понимаете, я вышел из семьи заведующего отделом ЦК КПСС. Мой отец имел семь классов среднего образования, потом ушел на фронт. Нет, я ничего не хочу сказать плохого про моего папу, ни в коем случае. Тем более он еще жив. И третьего дня сломал лодыжку на правом запястье. Но я помню его друзей, коллег. Горбачева немножко помню. Это же всё люди-то были крайне безграмотные. Не знали вообще ничего. Не читали книг, кроме устава партии и сталинского Краткого курса. Ни слова не знали ни на одном иностранном языке. И если бы один из этих людей возглавил экономику при Ельцине – было бы лучше? Да они уничтожили бы все экономические ростки за считанные месяцы. Я понимал это. Поэтому я согласился.

МОРФИН. Скажите, а упомянутый вами Геннадий Крокодилов тоже был на том завтраке?

КОЧУБЕЙ. Нет. С чего вы взяли? Я уж и забыл…

МОРФИН. Но вы сказали, что это он представил вас президенту Ельцину. Я поэтому…

КОЧУБЕЙ. Видите ли, я в то время уже был очень известным экономистом. Мои статьи читали все. И Ельцин их читал. Я не нуждался в алкоголике Крокодилове, чтобы быть представленным президенту. Это смешно.

МОРФИН. А где Крокодилов сейчас?

КОЧУБЕЙ. Интересный вопрос. Если вдруг узнаете ответ на него, сообщите мне. Кажется, спился в Свердловске.

МОРФИН. Свердловск – это Екатеринбург?

КОЧУБЕЙ. Это Екатеринбург, правда.

МОРФИН. Очень интересно. Давайте продолжим. А почему вы потом стали премьер-министром?

КОЧУБЕЙ. Я думаю, что Ельцин оценил заслуги экономического блока нашего правительства и сделал меня премьером. Это очень просто.

МОРФИН. Но я имел в виду, почему Ельцин решил не занимать должность премьер-министра…

КОЧУБЕЙ. Ельцину запретил Конституционный суд. Запретил совмещать должности президента и премьера. Тогда он внес мою кандидатуру, и парламент меня утвердил. Собственно, и всё.

МОРФИН. Но, насколько известно, парламент не хотел вас утверждать. Он утвердил вас с третьего представления.

КОЧУБЕЙ. Не хотел утверждать, потому что спикер был очень вредный человек и ненавидел Ельцина. Когда Ельцин сказал им, что введёт чрезвычайное положение, если они меня не утвердят, они сразу же утвердили. Чего о них говорить? Кто-нибудь сегодня помнит этих депутатов?

МОРФИН. Простите, но здесь у меня будет один деликатный вопрос.

КОЧУБЕЙ. Деликатный?

МОРФИН. Вы не против деликатного вопроса?

КОЧУБЕЙ. Наверное, нет. Задавайте ваш вопрос.

МОРФИН. Дело в том, что два дня тому назад я встречался с Геннадием Крокодиловым. Он здесь, в Москве, и работает президентом Федерации спортивного карате. Просил передать вам большой привет.

КОЧУБЕЙ. Где Крокодилов и в какой федерации – совершенно не имеет значения. Ну?

МОРФИН. Вы подтверждаете, что в то время, когда парламент по просьбе Ельцина назначил вас премьер-министром, Крокодилов был шефом президентской канцелярии?

КОЧУБЕЙ. Наверное. Что из того?

МОРФИН. Крокодилов сказал мне, что за ваше назначение с третьей попытки спикеру парламента заплатили три миллиона долларов. Которые Ельцин распорядился выдать со счета некоей компании по торговле оружием. Он сказал, что лично передавал их спикеру.

КОЧУБЕЙ. Крокодилов – спившийся деградант. Я не вижу необходимости его комментировать.

МОРФИН. Не его, но только факт.

КОЧУБЕЙ. Это собачья чушь. Отвратительная собачья сушь. Цель которой – бросить тень на всех либералов и демократов России. Крокодилов всегда был внештатным сотрудником КГБ и теперь продолжает отрабатывать.

МОРФИН. Вы не подтверждаете факт передачи спикеру трех миллионов американских долларов?

КОЧУБЕЙ. Послушайте, мистер Морфин, вы всерьез думаете, что за пост премьер-министра России просили три миллиона? Он стоит миллиарды!

МОРФИН. Самые разные люди сказали мне, что в то время три миллиона были крупная сумма.

КОЧУБЕЙ. Если вы хотите продолжать интервью, мы не должны обсуждать горячечный бред Крокодилова. Извините.

Вытирает платком пот со лба.

МОРФИН. Да-да, как вам будет удобно. Мы можем продолжать?

КОЧУБЕЙ. Извольте, Пол.

МОРФИН. Когда вы стали заместителем премьер-министра по экономике, у вас уже была готовая стратегия реформ?

КОЧУБЕЙ. Когда я стал заместителем премьер-министра по экономике, распался Советский Союз. У нас не было страны. Мы стояли на пороге голода, разрухи и гражданской войны. Стратегия состояла в том, чтобы всё это предотвратить.

МОРФИН. Вы предотвратили гражданскую войну?

КОЧУБЕЙ. У вас есть в этом какие-то сомнения? Посмотрите на улицу – гражданской войны же нет.

МОРФИН. Простите, а каким образом вам удалось предотвратить гражданскую войну?

КОЧУБЕЙ. Решительными реформами, которые сыграли на опережение.

МОРФИН. То есть, вы хотите сказать, что либерализация цен и уничтожение сбережений физических людей предотвратили гражданскую войну? Я тоже слышал теорию, что для войны нужны деньги. А если нет денег – никто не хочет воевать. Точнее сказать – никто не пойдет воевать. Чтобы воевать, нужно хоть немного кушать. А если нельзя кушать – невозможно воевать.

КОЧУБЕЙ. Я как-то не расслышал.

МОРФИН. Я имел в виду, что голодные люди воевать отказываются. Но это другой вопрос. Сейчас, много лет спустя, вы видите ошибки тех радикальных реформ?

КОЧУБЕЙ. Какие ошибки?

Долго и пристально.

МОРФИН. Вы полагаете, ошибок не было.

КОЧУБЕЙ. Я вам скажу о главном деле, которое мы сделали. Мы добились сжатия денежной массы. Мы упёрлись насмерть и все-таки сжали денежную массу. Ни до нас, ни после нас это не удавалось никому.

МОРФИН. Вы осуществляли борьбу с инфляцией?

КОЧУБЕЙ. Да, хотя вы и филолог, но должны уже знать, что инфляция – явление монетарное. Потому, сжимая денежную массу, убиваешь инфляцию. Мы убили ее.

МОРФИН. В тот год, когда вы были премьер-министром, я впервые приехал в Россию. В первый раз после эмиграции моих родителей. И я точно помню, что инфляция была очень большая. Цены на продукты росли каждый день. Я выходил за кофе в ближайший майкрошоп, и не было дня, чтобы…

КОЧУБЕЙ. Послушайте, ведь это я даю интервью, а не вы. Давайте я вам расскажу про борьбу с инфляцией, а не вы мне про кофе.

МОРФИН. Простите, я абсолютно не хотел…

КОЧУБЕЙ. Слушайте. Тогда, такой же зимой, когда я был премьер-министром, ко мне обратился главный редактор газеты «Правда». Африкан Иванович Тимофеев.

МОРФИН. Тот, который приглашал вас возглавить отдел экономики?

КОЧУБЕЙ. Тот самый.

МОРФИН. Он позвонил вам по телефону?

КОЧУБЕЙ. Какая разница? Он не мог позвонить по телефону. Потому что его бы не соединили со мной. В моей приемной. Я же был премьер-министром, понимаете. Премьер-министр не может разговаривать с каждым, кто звонит ему по телефону. Иначе ему только и останется, что говорить по телефону, а времени, чтобы вытянуть из болота смертельно больную экономику страны, уже не хватит.

МОРФИН. А как он с вами связался?

КОЧУБЕЙ. Он прислал срочную телеграмму. На правительственном бланке. Его секретарша где-то раздобыла правительственный бланк по старой дружбе. Или просто лежал у них в «Правде». В сейфе. Старый, еще советский бланк. А в моей приёмной не рассмотрели. Толком. Черт. Пришлось читать африканью телеграмму. Так вот. Африкан Иванович перенес инфаркт в Германии. Поехал в Германию и там получил инфаркт. Нужна была операция. То есть – нужны были сто тысяч марок на операцию. И он просил ему помочь. Чтобы бюджет заплатил сто тысяч марок. И я хотел ему помочь. Я хорошо относился к старику Африкану. Но если бы мы заплатили – был бы новый виток инфляции. Все наши усилия по сжатию денежной массы пошли бы прахом. Вы понимаете? Я отказал Африкан Иванычу. Я взял на себя такую ответственность. Не знаю, кто еще в мире был тогда способен к такой ответственности, кроме нашей команды. Мы выстояли…

МОРФИН. И что стало с этим человеком?

КОЧУБЕЙ. Ничего не стало. Он старенький уже был. Все там будем, как у нас говорят в России.

МОРФИН. Но, если я правильно понимаю, оплата за границей не могла поднять инфляцию в России. Разве нет?

Появляется звук, похожий на трение топора о скрипичную струну.

КОЧУБЕЙ. Так всегда бывает, когда филолог приходит брать интервью у экономиста.

МОРФИН. Я брал интервью у многих экономистов, господин Кочубей.

КОЧУБЕЙ. А я тридцать пять раз давал интервью вашей газете. Нет – триста тридцать пять раз! И еще ни разу мне не задавали таких некомпетентных вопросов. Извините, господин Морфин, я не хотел бы продолжать. Я вас не выгоняю, но… Вы можете посидеть в приемной, выпить чаю.

МОРФИН. Очень жаль, господин Кочубей, что так получилось. Я, тем не менее, расшифрую то, что вы уже сказали.

КОЧУБЕЙ. Я позвоню в редакцию «Вашингтон пост» и попрошу, чтобы мне больше не присылали людей, которые не знают, что такое инфляция.

МОРФИН. Я расшифрую и пришлю Вам и-мейлом. Я могу взять у Вашего секретаря адрес?

КОЧУБЕЙ. Возьмите. Ступайте, пожалуйста.

Пауза. Морщится. Закрывает глаза.

КОЧУБЕЙ. Постойте, Пол. Вернитесь.

МОРФИН. Вы хотите возобновить интервью?

КОЧУБЕЙ. Я хочу сказать только одно. Вы можете включить диктофон. И записывать от руки. Пожалуйста.

МОРФИН. Я готов.

КОЧУБЕЙ. Как премьер-министр, я действительно совершил болезненную ошибку, о которой сожалею до сих пор. И я хочу, чтобы вы об этом написали.

МОРФИН. Мы напишем.

КОЧУБЕЙ. Когда я стал еще заместителем премьер-министра, мне дали государственную дачу. Члена Политбюро ЦК КПСС товарища Бакланова. Вы такого уже не помните. Дача была запущенная, потому что товарищ Бакланов был уже три месяца как в тюрьме. Он был член ГКЧП. Помните – ГКЧП, путч, переворот?..

МОРФИН. Да, конечно, помню. Топ-ивент мировой истории.

КОЧУБЕЙ. Семья Бакланова съехала. Сбежала от ужаса. Дача была запущенная. И там прибились бездомные собаки. То есть бродячие собаки. Человек десять. Или двенадцать.

МОРФИН. Человек или собак?

КОЧУБЕЙ. Человек. То есть собак. Собак. Но у меня жена тогда была беременная моей младшей дочкой. А у дочки и сейчас аллергия на бродячих собак. И я поручил начальнику моей охраны, чтобы он разобрался с собаками.

МОРФИН. Кто был начальник охраны?

КОЧУБЕЙ. Андрюша Полевой. Он сейчас работает вице-президентом по безопасности в Корпорации вечной жизни. У моего друга Бориса Толя. Вы же знаете Бориса?

МОРФИН. Я полтора месяца назад сделал с ним большое интервью для «ВашПост». И что было дальше с собаками?

КОЧУБЕЙ. Андрей переборщил. Я не знаю, понимаете ли вы это русское слово. Он сделал лишнее. Он расстрелял эти 12 собак.

МОРФИН. Как вы узнали, что он их расстрелял?

КОЧУБЕЙ. Их трупы лежали у задних ворот. Это было страшно негигиенично. Эпидемично это было даже. Работники дачи могли заразиться кариесом. В мертвых собаках всегда существует кариес.

Пауза.

Это была моя ошибка. Я должен был более четко объяснить начальнику охраны задачу. Собак надо было вывезти в лес. Но не расстреливать прямо под забором дачи заместителя председателя правительства. Меня до сих пор подташнивает, когда я об этом говорю!

Хватается за носовой платок.

МОРФИН. Вам плохо? Позвать секретаря?

КОЧУБЕЙ. Мне всё нормально. Я решил публично признать эту ошибку. И за свой счёт построить приют для бродячих собак. На моем дачном участке площадью ноль целых пять десятых гектара в Серебряном бору. Вы знаете, где Серебряный бор?

МОРФИН. Простите, какой площадью?

КОЧУБЕЙ. Пятьдесят соток. По нынешним ценам, почти пять миллионов долларов. Там будет собачий приют.

МОРФИН. Вы хотите, чтобы я это написал?

КОЧУБЕЙ. Я хочу, чтобы вы это написали.

МОРФИН. Я обязательно напишу, господин Кочубей.

Исчезает.

Людочка, проводи его. Так, чтобы он не обиделся. И еще – там есть коньячок. Треть бутылки. Очень сосет под ложечкой. Сегодня больше, чем прежде. И чем обычно. Какой фигни я ему наговорил! Даже херни – не фигни. Между фигнёй и хернёй есть чувствительная разница. Которую могут понять только люди нашего круга. Нашей страты люди, я бы сказал. Ужасно, ужасно. Где же треть бутылочки? Надо бы побыстрее.

Людочка, набери, пожалуйста, отца Гавриила. Спроси, могу ли я подъехать сегодня после вечерней службы. Мне очень надо. Именно сегодня. Когда заканчивается эта чёртова служба?

Толь, Гоцлибердан.

ТОЛЬ. Так когда начнут слушать в церкви?

ГОЦЛИБЕРДАН. В воскресенье. Всё готово.

ТОЛЬ. Ты знаешь, я подумал: может, просто повесить жука попу на мантию? Нам же не нужно слушать всю церковь?

ГОЦЛИБЕРДАН. У него ряса.

ТОЛЬ. Что?

ГОЦЛИБЕРДАН. Не мантия, а ряса. Мантия – это типа у католических кардиналов. Правда, в православной церкви тоже был один митрополит, который ходил в красной мантии. Пока его не отравили. В Ватикане. Мгновенный отёк легкого. На приёме у Папы Римского.

ТОЛЬ. Сколько у тебя всякого дерьма в голове, Гоц!

ГОЦЛИБЕРДАН. Да. Потому до сих пор и не миллиардер. В отличие от некоторых.

ТОЛЬ. Скоро будешь. Как говорил мозг русского либерализма Игорь Тамерланович Кочубей, дайте нам десять лет спокойствия – и вы не узнаете Россию. Помнишь, он говорил это в Верховном Совете? Перед самым расстрелом.

ГОЦЛИБЕРДАН. Дайте нам десять лет – и вы своих не узнаете. Помню. Это еще кто-то говорил до него лет за восемьдесят.

ТОЛЬ. Так что ты думаешь про костюм священника? Про жука, в смысле?

ГОЦЛИБЕРДАН. Прицепить на рясу сложно – нужен прямой контакт. Вот, можем пригласить попа освятить новый завод по производству презервативов, и там…

ТОЛЬ. Ладно, не говори ерунды.

ГОЦЛИБЕРДАН. Все интересующие нас разговоры ведутся в одной-единственной комнате. В правом крыле церкви. Смотрящем на юго-восток. Остальное не так важно.

ТОЛЬ. Ну и слава Богу. Они же сегодня встречаются, ты мне сказал?

ГОЦЛИБЕРДАН. Сегодня.

ТОЛЬ. И мы не узнаем, о чем они поговорили сегодня.

ГОЦЛИБЕРДАН. Не узнаем.

ТОЛЬ. Хорошо ли это?

ГОЦЛИБЕРДАН. Это всё равно. Главные разговоры – впереди. До тех пор, пока Тамерланыч не уедет в Америку.

ТОЛЬ. Да, Гоц, тут возник интересный вопрос: а что, Игорь поедет один? На все пять недель?

ГОЦЛИБЕРДАН. Что ты имеешь в виду? Охрану мы ему обещали. Еще пилоты будут в твоем самолёте. Ты-то как пять недель без самолёта перебьешься?

ТОЛЬ. Я возьму резервный. Из 2-го авиаотряда. Нет, я имел в виду, он отправится без Марии?

ГОЦЛИБЕРДАН. Ты удивляешь меня, Боря. Когда Тамерланыч последний раз ездил куда-то с Машкой? Я ей предлагал со мной поехать в Доломиты на недельку, она отказалась, сука.

ТОЛЬ. Что?

ГОЦЛИБЕРДАН. Отказалась поехать со мной в Доломиты на неделю, сука. Говорит, дескать работы слишком много.

ТОЛЬ. Какая у нее может быть работа?

ГОЦЛИБЕРДАН. В какой-то армии спасения от чего-то. Раздает подарки безногим детям. Жертвам противопехотных мин, ёбаный в рот.

ТОЛЬ. Зачем противопехотным детям подарки? Она что, там всерьез работает или Игорь за нее платит?

ГОЦЛИБЕРДАН. Игорь в последнее время платит только церкви, ты знаешь. А Машке нужно чем-то заниматься. Не может же она весь день смотреть на его пьяную рожу. Тут и мертвый обалдеет.

ТОЛЬ. Ты сказал – обалдеет?

ГОЦЛИБЕРДАН. Я имел в виду совсем другое. Можешь считать, я этого не говорил.

ТОЛЬ. Да-да. Точно. Что же, Игорь будет совсем без женщины? Он в быту очень беспомощен.

ГОЦЛИБЕРДАН. Я понимаю, о чем ты. Правильный ход мышления.

ТОЛЬ. К тому же он не так уже хорош в английском языке, как ему кажется. Ему под рукой нужен переводчик.

ГОЦЛИБЕРДАН. Да. Переводчица. У меня есть такая на примете. Работает у нас в корпорации. Стажёрка. Три месяца. Пятый курс лингвистического института. Раньше это называлось МГПИИЯ – место, где проститутки изучают иностранный язык.

ТОЛЬ. Красиво. Она сможет поехать вместе с Игорем? На пять недель?

ГОЦЛИБЕРДАН. За дополнительные сто баксов в день она сможет еще и не то.

ТОЛЬ. Приемлемо. А как ее зовут?

ГОЦЛИБЕРДАН. Анфиса. Очень красивое русское имя – Анфиса.

ТОЛЬ. Это невозможно. Игорь не согласится на переводчицу с таким плебейским именем. Как собачья кличка какая-то. Анфиса! Бр-р…

ГОЦЛИБЕРДАН. Ну, Игорь в последнее время что-то полюбил собак. Даже чересчур. А как ты предлагаешь назвать переводчицу, Борис Алексеевич?

ТОЛЬ. Ну, что-нибудь поприличнее. Я не знаю?

ГОЦЛИБЕРДАН. Например, Ноэми тебя устроит?

ТОЛЬ. Его, я думаю, устроит. А мне всё равно. У нас есть такая переводчица – Ноэми?

ГОЦЛИБЕРДАН. Нет, конечно. Это будет та же Анфиса. Мы ее переименуем.

ТОЛЬ. Она будет знать, что она Ноэми?

ГОЦЛИБЕРДАН. С первого дня. С первой минуты знакомства с классиком русского либерализма она будет самой настоящей Ноэми. Ей выдать новый паспорт?

ТОЛЬ. Обязательно. Ведь Игорь может туда заглянуть. Или случайно увидеть. Во Внуково-3. В ВИП-зале, перед посадкой в самолёт. И что он тогда подумает? Что мы лжецы, а он должен лететь на пять недель с девушкой, которая вовсе даже Анфиса, а никакая не Ноэми?

ГОЦЛИБЕРДАН. Паспорт будет готов. Старый мы ей на всякий случай тоже оставим.

ТОЛЬ. Это меня не касается.

ГОЦЛИБЕРДАН. Профессор просил напомнить, чтобы ты позвонил в управление делами.

ТОЛЬ. Не беспокойся о профессоре. Я сам о нем беспокоюсь.

Кочубей, Мария, Дедушкин.

МАРИЯ. Я знаю, Евгений Волкович, вы любите фруктовый чай. Каркаде подойдет?

ДЕДУШКИН. Ох, Машенька, знал бы я в моей поволжской юности, что такое каркаде… А вся страна узнала это благодаря вашему мужу. Благодаря Игорю, так сказать, Тамерланчу…

КОЧУБЕЙ. Страна узнала это благодаря китайским контрабандистам, профессор. У нас секретный разговор?

ДЕДУШКИН. Лишь отчасти, немного. Но, я думаю, Машенька нам не помешает.

КОЧУБЕЙ. Она нам совершенно точно не помешает.

МАРИЯ. Я пойду, с вашего позволения. Я никогда не люблю несекретных разговоров мужчин. Тем более – профессоров экономики. Они для меня скучноваты.

КОЧУБЕЙ. Профессоры или разговоры?

ДЕДУШКИН. Да что вы, Машенька. Вы, наверное, очень заняты по работе.

КОЧУБЕЙ. Сегодня суббота.

ДЕДУШКИН. Но это же евреи не работают по субботам. А Машенька же не еврей.

МАРИЯ. Машенька хуже, чем еврей. Чай скоро будет. Если что – зовите, господа.

Исчезает.

ДЕДУШКИН. А где работает ваша супруга?

КОЧУБЕЙ. В благотворительном фонде. Название я забыл. Развозят цветы по туберкулезным больницам. Букеты. На все праздники. И дни рождения врачей. Или больных. Я уже не помню.

ДЕДУШКИН. Прекрасное дело. Я бы сам с удовольствием разносил букеты по туберкулезным больницам. Но Академия отнимает всё время, вот в чем беда. Надо держать Академию. Мы сильно разрослись, господин член Учёного совета.

КОЧУБЕЙ. А я до сих пор член Учёного совета?

ДЕДУШКИН. Неужели вы думаете, что наш Учёный совет мог бы обойтись без вас? Дорогой Игорь Тамерланович!

КОЧУБЕЙ. Но я давно не был на заседаниях. Уже скоро год. Я думал, там ротация, и меня вывели.

ДЕДУШКИН. Там есть ротация. Но она распространяется не на всех. На вечных людей, таких, как вы, она не распространяется.

КОЧУБЕЙ. На вечных людей. Это вы занятно сказали. Надо посоветовать Толю. Взять меня для опытов в их корпорацию. Они только ищут рецепт вечной жизни, а тут уже целый готовый вечный человек. Печень, почки, селезенки. Всё вечное.

ДЕДУШКИН. О-о-о, я, конечно, имел в виду в другом смысле. Но лет сорок вам еще надо протянуть, Игорь Тамерланович, хотя бы сорок. Совершенно обязательным образом. Без вас реформы никак не завершатся. Без вас они – они! – дадут задний ход. Поверьте мне. Я опытный человек.

КОЧУБЕЙ. Да кому нужны эти реформы, профессор… А чего всё-таки меня не зовут на учёный совет.

ДЕДУШКИН. Ну как же не зовут! Ну как же! Зовут, еще как зовут. Всякий раз направляем с нарочным письмо на золотом бланке – и прямо к вам в приёмную. А в приёмной отвечают, что вас всё нету. Заняты. Нет времени. Но мы с полным пониманием, так сказать…

КОЧУБЕЙ. И когда был последний Ученый совет?

ДЕДУШКИН. Две недели назад.

КОЧУБЕЙ. А следующий когда?

ДЕДУШКИН. Через две недели.

КОЧУБЕЙ. Значит, он заседает раз в месяц?

ДЕДУШКИН. Значит, так.

КОЧУБЕЙ. Я в следующий раз обязательно приеду.

ДЕДУШКИН. Следующий совет будет как раз предновогодний. Подводим итоги года. И раздаем маленькие подарки.

КОЧУБЕЙ. Какие?

ДЕДУШКИН. Как вы сказали?

КОЧУБЕЙ. Какие подарки?

ДЕДУШКИН. О, маленькие газонокосилочки фирмы «Сименс». Экспериментальные. На водородных двигателях. Вам точно понравится. Вы же любите энергосбережение.

КОЧУБЕЙ. А водород тоже подарите?

ДЕДУШКИН. Водород?

КОЧУБЕЙ. Да. Аш два. Водород. Чтобы косилочки могли косить. Они же не косят без водорода. А надо, чтобы косили. Ведь если косилочка не может косить, то является ли она, в сущности, лучшим подарком – вот в чем вопрос.

Пауза.

Я совсем не хотел показаться неделикатным, но это действительно так.

Пауза.

ДЕДУШКИН. Когда меня спрашивают, почему именно Игорь Кочубей стал идеологом и водителем либеральных реформ в России, я всегда отвечаю: потому что у него уникальный по глубине проникновения ум. Ведь ни один, ни один из наших профессоров, ни из членов Учёного совета, ни из попечителей…

КОЧУБЕЙ. Разве вы не знаете, профессор, почему Игорь Кочубей стал вождем либеральных реформ? Или – как вы назвали – водителем… Водителем реформ. Шофёром реформ. Это забавно.

ДЕДУШКИН. Как почему?

КОЧУБЕЙ. Вы, может быть, не знаете. Я старался вам не рассказывать. Я очень боялся потерять жену. Потому и согласился пойти в правительство.

ДЕДУШКИН. Что вы говорите? Машеньку?

КОЧУБЕЙ. Да, мою нынешнюю жену. Марию. Домашнее имя – Марфа.

ДЕДУШКИН. Она что – серьезно болела?

КОЧУБЕЙ. Она вообще не болела. Она была звездой факультета. Не помните, профессор?

ДЕДУШКИН. О-о-о…

КОЧУБЕЙ. 91-й год. Мы поженились в июне. Еще при советской власти. Мне – 37, ей – 25. Я – уже лысоватый, скользкий, полный и вечно потею. Пастозный такой. Знаете, есть такой медицинский термин – пастозный. Она – первая красавица мировой экономики.

ДЕДУШКИН. И международных отношений?

КОЧУБЕЙ. И международных отношений.

ДЕДУШКИН. На нее все оглядываются. Все мужчины. И даже женщины. И не могут понять, кто рядом с ней. Двоюродный дядя или похотливый декан факультета?

ДЕДУШКИН. Как интересно вы умеете рассказывать. Игорь Тамерланович.

КОЧУБЕЙ. А я тогда – редактор отдела в «Правде». Газета ЦК всё-таки, не хухры-мухры. Кабинет. 25 метров, между прочим. Помните, профессор, в институте экономики у меня была конура метров 12?

ДЕДУШКИН. Келья. Скорее, келья, чем конура.

КОЧУБЕЙ. Келья. А тут – 25 метров. И белая «Волга» с водителем. Но всё это уже не то. И ЦК не тот. И «Правда» не та. И денег уже не хватает на молодую жену. Надо хоть пару раз в месяц ходить в ресторан. Тогда открылись новые, китайские, в «Садко Аркаде», вы помните? Сейчас занюханные и грязные, с мухами поперёк, а тогда ведь – казались Европой.

ДЕДУШКИН. Я помню в Центре международной торговли. Он еще как-то назывался…

КОЧУБЕЙ. Я по связям отца пошёл в ЦК. Говорю: нельзя ли как-нибудь стать помощником Горбачева по экономике. Или советником. Я всех классиков пролистал, все экономические словари вызубрил, говорю. Я ему такие речи напишу, то мир снова увидит великого реформатора. И услышит его. И прочтёт. С чистого листа, можно сказать, прочтёт.

ДЕДУШКИН. Михал Сергеича?

КОЧУБЕЙ. Михал Сергеича. И вот, стало быть, в пятницу, 15 августа, 91-го года, в три часа дня, я как собрался раз обедать, у меня был поздний обед, в «Правде», в столовой, Африкан разрешал мне обедать в его отдельной столовой, – звонок! Из ЦК звонят и говорят – есть контакт! Вот 20-го подпишем, стало быть, союзный договор, а 21-го – подъезжай к Горбачеву! Он хочет сделать тебя советником по экономике.

ДЕДУШКИН. И что же – вы стали советником Горбачева?

КОЧУБЕЙ. Нет, история, профессор, была в другом. Я долго думал, говорить Марфе, то есть Марии, или не говорить. Но я и не должен был ее потерять. Ни одного шанса. И я ей сказал. В тот же день.

ДЕДУШКИН. Что же вы ей сказали, Игорь Тамерланович?

КОЧУБЕЙ. Что будут советником Горбачева. Михал Сергеича.

ДЕДУШКИН. Михал Сергеича.

КОЧУБЕЙ. Я был очень горд. Так горд, что меня распирало. Я боялся, чтобы не лопнул мой пастозный живот.

ДЕДУШКИН. О, какого лектора не хватает Академии в вашем лице. Игорь Тамерланович!

КОЧУБЕЙ. А что было дальше, вы помните.

ДЕДУШКИН. Не помню. Я как раз уехал с семьей в Пицунду. В Нижнюю Ореанду. У меня дочка Танечка только-только родила. Внучку мою Алисочку, вы знаете.

КОЧУБЕЙ. Как же вы могли поехать в Пицунду в Нижнюю Ореанду? Нижняя Ореанда же в Ялте. В Крыму. Там теперь Украина.

Пауза.

А вовсе даже не Россия. И в Пицунде не Россия. Хотя многие думают, что Россия.

ДЕДУШКИН. Да-да, именно так. Сначала – в Пицунду, потом – в Нижнюю Ореанду. Мы с женой – в Пицунду, а Танечка с Алисочкой – в Нижнюю Ореанду. А потом наоборот – Танечка с Алисочкой – в Пицунду…

КОЧУБЕЙ. А потом – наоборот. А потом – переворот. Советский Союз рухнул. И все отчего-то радовались. Только я не радовался. Я уже не становился советником Горбачева. И больше того: всё сразу – «Правда», ЦК, белая «Волга» – всё сразу умножалось на ноль. И я умножался на ноль. Было ясно, что Мария вот-вот уйдёт. Она не согласится жить с совковым неудачником.

ДЕДУШКИН. Куда уйдёт?

КОЧУБЕЙ. Вдаль, Евгений Волкович. В ту самую даль. И я пригласил в «Арагви» – я с детства умел ходить в рестораны, меня папа научил – я пригласил в «Арагви» Генку Крокодилова. Был такой Генка. Любимый журналист Ельцина. Из Свердловска. Наш правдист. Собкор. Мы взяли на двоих литр дагестанского коньяку…

ДЕДУШКИН. Это безумно интересно, Игорь Тамерланович.

Подпрыгивает на одном месте.

Бьёт тростью об пол.

О, как мои студенты мечтали бы всё это услышать!

КОЧУБЕЙ. Дагестанского коньяку! Сейчас уже и не помнят, что был такой.

ДЕДУШКИН. Благодаря вам не помнят, Игорь Тамерланович. Благодаря вам. Все поголовно перешли на французский.

КОЧУБЕЙ. У вас в Академии?

ДЕДУШКИН. По всей стране, я вас уверяю. Я видел статистику. Я читал её.

КОЧУБЕЙ. И я говорю ему: Генк, делай все что хочешь, я должен работать у Ельцина. Лучшего экономического спичайтера всё равно не найдёте. Генка взялся. Потом – пошло-поехало. Так я и стал премьер-министром.

Пауза.

ДЕДУШКИН. Вы, должно быть, шутите, Игорь Тамерланович. Мы все знаем, что Ельцин пригласил вас на пост премьер-министра, потому что вы уже были мировой величиной в экономике. А кроме того – бесстрашным человеком, который мог бескомпромиссно идти путем либеральных реформ…

КОЧУБЕЙ. Ельцин, профессор, взял меня потому, что ему нравились мои тосты. Не все. Некоторые тосты. Под водку «Романов» за двести рублей бутылка. Но главное – мне потом Генка сказал. Я смотрел на Ельцина с сыновней преданностью. С сыновней! А у Ельцина никогда не было сына. Он грезил сыном, но не сложилось. Вот почему он меня назначил.

ДЕДУШКИН. Что такое Ельцин по сравнению с вами, Игорь Тамерланович! В учебниках экономики вам посвятят разделы, а Ельцин останется в примечаниях. И только благодаря вам, в сносках к вашим разделам…

КОЧУБЕЙ. Может быть, и так, Евгений Волкович. Но главное было сделано – я удержал жену. Она захотела остаться с премьер-министром России. Сначала – с заместителем, а потом – с премьером.

Пауза.

Прочерк.

Неужели все эти либеральные реформы не стоят одного каштанового взгляда моей Марии? Моей Марфы из деревни Большие Сумерки?

ДЕДУШКИН. То, что вы сделали, Игорь Тамерланч, войдет в века. У меня, собственно, к вам дело одно небольшое. Но очень серьезное.

КОЧУБЕЙ. Вы уже выпили ваш каркаде? Он остыл.

ДЕДУШКИН. Вы так интересно рассказывали, что я не мог пить каркаде. Я мог только слушать. Игорь Тамерланч, дорогой!

КОЧУБЕЙ. Да, что за дело?

ДЕДУШКИН. Известные американские круги – я бы даже сказал, влиятельные американские круги – вы, должно быть, понимаете, о чем речь…

КОЧУБЕЙ. О ком речь.

ДЕДУШКИН. Да, именно так: о ком речь. Эти круги хотели бы видеть вас с лекциями в Соединенных Штатах. В январе. Следующего года в январе. Восемь лекций. Точнее, выступлений, а не лекций.

КОЧУБЕЙ. А где в Штатах?

ДЕДУШКИН. Гонорар – двадцать пять тысяч долларов. За лекцию.

КОЧУБЕЙ. За выступление?

ДЕДУШКИН. За выступление.

КОЧУБЕЙ. Это очень скромный гонорар, профессор. Для бывшего премьер-министра. Вон, Клинтон по двести тыщ получает.

ДЕДУШКИН. Это не станет проблемой. Я уверен, что гонорар можно увеличить.

КОЧУБЕЙ. Не надо. Пока. А про что выступать?

ДЕДУШКИН. Опыт либеральных реформ. В России. Интерес огромный, Игорь Тамерланович, поверьте мне. К вам лично интерес огромный. И к опыту либеральных реформ. Надо соглашаться. Это будет триумфальная поездка, вот увидите.

КОЧУБЕЙ. Американцы обратились в Академию?

ДЕДУШКИН. Они обратились в Кремль. Попросили дать лектора об опыте либеральных реформ. И там, в Кремле, – сразу назвали вас.

Полушепотом.

А меня – попросили переговорить.

КОЧУБЕЙ. Переговорить, да. Лектором? Я должен ехать лектором?

ДЕДУШКИН. О, это я неудачно выразился. Простите. Простите. Вы едете как идеолог и лидер либеральных реформ. Вас знают все. Везде. Поверьте мне.

КОЧУБЕЙ. Я вам верю, профессор. Больше того: я вас люблю. Если бы вы только знали, как я вас люблю.

Крепко обнимает Дедушкина.

Это вы же взяли меня в Институт экономики на завлаба. Помните нашу лабораторию марксистско-ленинского анализа? С неё все и началось. Наше правительство молоденьких реформаторов. А помните, вы еще сделали меня секретарём общества книголюбов?

ДЕДУШКИН. Как же не помнить? Я об этом по ночам часто думаю. Когда бессонница. Вот, думаю, взял на работу главного русского реформатора. Другим советским старикам нечем гордиться, а мне – есть чем. Уже и помирать не стыдно.

КОЧУБЕЙ. Я тогда, используя служебное положение, отложил книгу Рейгана. Ну, не его книгу, а сборник его речей. Он назывался «Откровенно говоря». И всему обществу раздал книги без Рейгана. Его я оставил себе. И прочитал буквально часа за четыре. Помните, профессор – у меня есть одна мысль, и я её – думаю! Думаю – помните!

Вскакивает с дивана. Или со стула.

ДЕДУШКИН. Прекрасные были дни, Игорь Тамерланович. Или наоборот – ужасные. Кто его разберёт.

КОЧУБЕЙ. Я плохо переношу полёты, Евгений Волкович. Джет лаг. После океанского перелёта три дня не могу в себя прийти. Какие уж тут лекции. Или, как вы говорите, выступления.

ДЕДУШКИН. Там все предусмотрели. В вашем полном распоряжении будет частный самолёт. И вы как раз прилетите на три дня раньше, для акклиматизации.

КОЧУБЕЙ. Про самолёт вам Борис Алексеич сказал?

ДЕДУШКИН. Почему вы решили?

КОЧУБЕЙ. Значит, Борис Алексеич.

Пауза.

Но это всё ерунда, профессор. Проблема совсем в другом. Я не знаю, о чем я будут рассказывать.

ДЕДУШКИН. Как о чём? О триумфе либеральных реформ, совершенно естественно.

КОЧУБЕЙ. О каком еще триумфе, Евгений Волкович! Это даже не смешно.

ДЕДУШКИН. Это не смешно. Это очень серьезно, Евгений Тамерланович. Только лучшие отели. В старинных дворцах, как вы любите. Только лучшие фуршеты. Стейк рибай среднехорошей прожарки, специально для вас. Лучшие конгрессмены, сенаторы – все, что пожелаете.

КОЧУБЕЙ. Лучшие конгрессмены. Вы же знаете, профессор, как делались эти реформы. Берешь ржавый допотопный шприц, набираешь в него под завязку мутной зеленой жидкости, потом находишь живое место на теле больного, и… Да и реформ-то никаких не было. Хренотень одна.

ДЕДУШКИН. Мы в Академии преподаем по учебникам, где сказано, что реформаторы предотвратили голод, разруху и гражданскую войну. Во главе с вами предотвратили, Игорь Тамерланович. С вами во главе.

КОЧУБЕЙ. Во главе со мной были разруха и голод?

ДЕДУШКИН. Ой, типун вам на язык. Реформаторы с вами во главе, реформаторы.

КОЧУБЕЙ. Да, четыре всадника. Разруха, голод, гражданская война. А какой четвертый всадник – не помните, профессор?

ДЕДУШКИН. Нет, честно говоря, не помню.

КОЧУБЕЙ. Четвертый всадник – смерть.

Мария.

МАРИЯ. Вы будете обедать, джентльмены?

ДЕДУШКИН. У меня постный день. Если только супчик. Пустой какой-нибудь, по возможности.

КОЧУБЕЙ. Вы соблюдаете пост, Евгений Волкович?

ДЕДУШКИН. Пост? Какой пост? А, да нет. Это так к слову пришлось. Постный. Это осталось от бабушки. Она у меня неграмотная была, из деревни.

КОЧУБЕЙ. Молдавские реформаторы прислали мне ящик превосходного коньяка. «Чёрный аист». Или даже «Суворов». Вскроем, профессор?

ДЕДУШКИН. Вскроем? Я вообще-то не пью. Но как Машенька скажет.

МАРИЯ. Идемте, идемте. Вскрывать будем потом.

Кочубей, Дедушкин.

ДЕДУШКИН. Как хорошо, что вы согласились, Игорь Тамерланч. У меня просто тяжесть с души упала.

КОЧУБЕЙ. Действительно, хорошо. Это коньяк подействовал. Согласитесь, молдавский бывает не хуже французского.

ДЕДУШКИН. Только у вас в столовой, дорогой мой главный реформатор. Я ведь, зачем, собственно приезжал.

КОЧУБЕЙ. Пригласить меня от американцев. Разве нет?

ДЕДУШКИН. Это да. Разумеется. Но есть у меня еще маленькая просьба. У моей внучки Алисочки до сих пор нет вашей книги. Про гибель Советского Союза. Она пять раз меня просила, но я всё стеснялся к вам обратиться. Но вот теперь, раз уж я здесь, у вас в имении…

КОЧУБЕЙ. Разве это имение? Все осталось в Среднем Поволжье.

ДЕДУШКИН. Простите, в каком Поволжье?

КОЧУБЕЙ. В среднем. Где жили вы с неграмотной бабушкой.

ДЕДУШКИН. Да, как вы правы! Совсем-совсем неграмотной. «Аркадий Гайдар» не могла прочитать. Всё путалась. А внучка моя, Алисочка, едет сейчас отдыхать на Гавайи. Тяжелый семестр был, вот и едет. А надо же что-то умное почитать. Чтобы плавно войти в новый семестр. Вот ваша книжка…

КОЧУБЕЙ. Вы действительно хотите дать внучке эту книгу?

ДЕДУШКИН. Конечно. Конечно. Это лучшее чтение на время отдыха. Это вообще лучшее чтение. У нас профессура зачитывается.

КОЧУБЕЙ. А доцентура?

ДЕДУШКИН. Как вы сказали?

КОЧУБЕЙ. А доцентура у вас – зачитывается?

ДЕДУШКИН. Доцентура – особенно. Профессура хорошо помнит Советский Союз, а доцентура…

КОЧУБЕЙ. Но вы же понимаете, профессор, что книга – говно? Извините за такой сложный экономический термин, но – полное говно.

Пауза.

ДЕДУШКИН. Ну, я право не знаю…

КОЧУБЕЙ. Вы сами книгу-то читали, дорогой профессор?

ДЕДУШКИН. Вы обижаете меня, Игорь Тамерланч. Я ее одним из первых читал. Наверное, вторым после вас. Я же был ее рецензентом для издательства – вы забыли?

КОЧУБЕЙ. Ах, да.

Пауза.

Вы увидели в ней что-то хорошее?

ДЕДУШКИН. Вы, верно, испытываете меня.

КОЧУБЕЙ. Да нет, что вы. Просто книга получилась – фуфло полное. Там основная идея, что Советский Союз распался из-за цены на нефть. Упала цена на нефть – и не стало Советского Союза. А на самом деле же всё было не так.

ДЕДУШКИН. Как не так?

КОЧУБЕЙ. Никак не так. Советский Союз рухнул, потому что дух из него весь вышел. Был дух – а потом не стало. Вот и умер. И нефть здесь совершенно ни при чем.

ДЕДУШКИН. Знаете, у нас в Академии полагают, что нефть – это всё-таки понадёжнее будет, чем дух.

КОЧУБЕЙ. Так и с людьми бывает. Люди что – от болезней умирают? Если бы! И не от старости даже. Они, эти люди, умирают, когда кончается дух. Вот был такой мхатовский актёр, старый, я фамилию запамятовал, но точно на букву Ы…

ДЕДУШКИН. На Ы – это, стало быть, чукотский актёр. У нас декан факультета экономики рыбы…

КОЧУБЕЙ. У него мечта была – встретить на сцене своё столетие. И он жил до ста лет без единой болезни. Ходил даже без палочки. И в день столетия вышел на сцену. И сыграл. То ли Макбета, то ли Гамлета, я уж не помню. А ровно через три дня – умер. Ничем ведь не болел – а умер. А почему?

ДЕДУШКИН. Почему?

КОЧУБЕЙ. Потому что цель жизни его исполнилась, и больше жить ему стало незачем. Дух вышел.

ДЕДУШКИН. Я вам хочу сказать, Игорь Тамерланович, у нас в Академии в киоске вашу книгу распродали за 3 часа… 700 экземпляров – за 3 часа.

КОЧУБЕЙ. А я вам хочу сказать, любимый директор, что я выкупил 5000 экземпляров этой книжонки. Из магазинов. Чтобы никто ее больше не читал. Хотел отправить в туберкулезные санатории, но жена отказалась. Не хочет, чтобы знали, кто её муж.

ДЕДУШКИН. А так разве не знают?!

Пауза.

Пристально смотрят друг на друга.

Вы не хотите подарить Алисочке книжку с дарственной надписью?

КОЧУБЕЙ. Не хочу. Простите, профессор, категорически не желаю. Пусть Алисочка наслаждается белым песком. Виндсерфингом или как он там называется. Пусть трогает за хобот индейцев маори. А моё рукоделие ей ни к чему совершенно.

ДЕДУШКИН. Удивительно. А я ведь уже обещал внучке… Что же мне теперь делать?!

КОЧУБЕЙ. Скажите, что экземпляров просто не осталось. Вот допечатают, через пару лет, к моей смерти…

ДЕДУШКИН. Типун вам на язык!

КОЧУБЕЙ. Тогда и будут ещё. И даже надпишем всем желающим мёртвой рукой. Видите – вот этой мертвой рукой.

Показывает руку по локоть.

Напольные часы.

ДЕДУШКИН. Игорь Тамерланович, я знаю, у вас неважное настроение из-за этих собак…

КОЧУБЕЙ. Каких собак?

ДЕДУШКИН. Я знаю, вы вспомнили 12 собак, которые убила ваша охрана. Которых ликвидировала ваша охрана. Если так можно выразиться.

КОЧУБЕЙ. Откуда вы можете это знать? Я сказал о них только корреспонденту «Вашингтон пост», который был у меня три дня назад. Вы с ним говорили? С этим Полом.

ДЕДУШКИН. Нет, видите ли…

КОЧУБЕЙ. Тогда вам сказал Борис Алексеич. Правда? Я угадал?

ДЕДУШКИН. Понимаете, не мог Борис Алексеевич…

КОЧУБЕЙ. Он-то как раз и мог. Они прослушивают мой кабинет. Я всегда догадывался. В который раз уже так: что-то скажешь себе под нос – а послезавтра тебя попрекают…

ДЕДУШКИН. Боже упаси меня вас попрекать! Я просто хотел сказать, что не стоит так переживать из-за собак. Это мелочь. Эпизод. Вы – творец больших дел. А за большие дела приходится иногда платить маленькими досадами. Сколько раз…

КОЧУБЕЙ. Творец больших дел не сидел бы сейчас в Больших Сумерках. А собак действительно было жалко. Уже давно никого, а собак…

Пауза.

Вы знаете, что я решил построить собачий приют?

ДЕДУШКИН. Игорь Тамерланович, если вы меня пять минут послушаете, не прерывая, я расскажу одну очень поучительную историю.

КОЧУБЕЙ. Разумеется, профессор, я готов вас слушать не прерывая. С тех времен марксистско-ленинской лаборатории. Всегда готов.

ДЕДУШКИН. Это было в самом начале 83-го года. Брежнев только ушёл, Андропов только пришёл, закручивание гаек, всё как полагается. Я, как вы помните, – доктор наук, в Институте экономики, заведую отделом теории экономики социализма. Крупнейший отдел. 48 ставок. А тут надвигается мой юбилей. 50 лет. Вы помните, у меня день рождения восьмого марта? Все всегда шутили…

КОЧУБЕЙ. А я никогда не шутил. Но я обещал вас не перебивать.

ДЕДУШКИН. И вот, как раз незадолго до юбилея мои цэковские друзья мне сообщают: двигают меня на зама по науке! С перспективой последующего директорства! А дочка моя, Танечка, в 22 года совершила большую ошибку. Едва закончив институт, выскочила замуж за диссидента. Притом за очень неопрятного и русского. Намного старше её. Ходил, понимаете, в драном свитере и всех поучал. А сам работал учителем физкультуры. Преподавателем физвоспитания. У них в институте, в Плешке работал. Он там и оценил фигуру моей Танечки. Вы знаете, она чуть-чуть тощенькая, угловатая, ей было сложно. А этот – оценил.

КОЧУБЕЙ. Я помню. Его звали Георгий Кравченко. Юра Кравченко.

ДЕДУШКИН. Вот как вы все помните, господин премьер-министр!

Вспышка.

И едва я узнал про замдиректора, Танечка мне и говорит: приду на твой юбилей только с Юрой. А без Юры – вовсе, отнюдь совершенно не приду! Мы с женой, понятное дело, в шоке. Представьте себе. Пятидесятилетие профессора Дедушкина. Будет директор, академик Серафимович. Мой научный руководитель, академик Арцибашев. Мои товарищи из ЦК, из Совета министров. И тут, между ними – диссидент в грязном свитере! Который, как выпьет первые 50 грамм, примется ругать советскую власть! Все же сразу встанут и уйдут. И никогда не видать мне никакого замства. Да из партии еще, того гляди, погонят.

КОЧУБЕЙ. Из партии. А вот меня вот никто не гнал из партии. Просто партия кончилась, а я в ней вроде как остался. Как в чёрной дыре. Надо заглянуть туда, чтобы посмотреть – есть я внутри или нет.

ДЕДУШКИН. Слушайте-слушайте. Это очень важно. Беда же не приходит одна. Ровно за неделю до юбилея звонят мне из КГБ. Представляете – ни разу за всю жизнь не звонили, а тут – звонят! Следователь, полковник Несговоров. Я навсегда запомнил. Полковник Несговоров. Звонит и говорит: товарищ Дедушкин, вы когда сможете зайти? У меня душа в пятки. Все же из-за зятя моего, понятно. Но Танечке это сказать невозможно. Она молодая была, глупая, своенравная. Тогда была. Щас-то умная стала, а тогда – была. Я и жене решил не говорить. Не хватало еще, чтоб ее хватил инфаркт ко всем нашим шелковым платьям.

Пауза.

Моя бабушка говорила – ко всем нашим шелковым платьям. Так и осталось.

КОЧУБЕЙ. Из Среднего Поволжья, поди.

ДЕДУШКИН. Да-да, из Среднего. Из самого Среднего. Я пришёл на Лубянку. Взял пропуск. Ноги подкашиваются. Сердце стучит – 200 ударов в минуту. Думаю: во что бы то ни стало взять себя в руки. Я же член партии. Член парткома Института. Нельзя так бояться КГБ! Это ж боевой отряд партии. Наш, собственно, боевой отряд. Захожу к полковнику Несговорову. Милый такой мужчина средних лет. Моложавый. Спортивный. Ростом под метр восемьдесят. Заговорили о том – о сем. Я постепенно отхожу. И тут он мне говорит: у вас, Евгений Волкович, хранятся дневники Георгия Кравченко!

КОЧУБЕЙ. Дневники?

ДЕДУШКИН. Да-да, дневники. Это Танечка нам с женой дала какие-то бумаги зятя. И попросила спрятать у нас на даче. В Болшеве. Мы не хотели связываться, но не могли Танечке отказать. Это, видать, и были его дурацкие дневники. И полковник мне говорит: отдайте дневники добровольно, Евгений Волкович! Мы тогда, мол, в ЦК напишем, что вы честный мужчина и патриот. А если не отдадите – ну, пошло-поехало… У меня, знаете ли, вся жизнь перед глазами. Отец мой, командир пожарных частей…

ДЕДУШКИН. Пожарных соединений.

КОЧУБЕЙ. Пожарных соединений. Институт. Работа. Ученики. Академик Арцибашев. Всё-всё. И тут – идея приходит в голову. Великая, спасительная идея.

ДЕДУШКИН. Спасительная?

КОЧУБЕЙ. Спасительная. Я говорю полковнику Несговорову: товарищ полковник, я завтра же все дневники отдам. Но не могли бы вы задержать моего зятя на 15 суток? За мелкое хулиганство. Чтобы на днях задержать, а через 15 суток только отпустить.

Зачем вам? – спрашивает полковник. А сам уже улыбается в усы. Усов у него, правда, не было, но всё равно улыбается. Всё понимает. Что тогда этот Юрий Кравченко никак не попадёт ко мне на юбилей. И Танечка, в знак протеста, тоже не придёт. И никто никого не напугает. И всё сложится хорошо. И…

ДЕДУШКИН. Он согласился?

КОЧУБЕЙ. Кто согласился?

ДЕДУШКИН. Полковник согласился? Я же обещал вас не перебивать.

КОЧУБЕЙ. По счастью, согласился. Я тут же – в Институт. Взял машину разгонную. Мне полагалось на 20 часов в месяц, как завотделом. И – в Болшево. Хватаю эти бумаги – и на Лубянку. А через суток трое – звонит Танечка: задержали зятя за оскорбление милиционера. У метро «Сокол». Не тем концом ел пирожок с капустой. Милиционер сделал ему замечание, и… Юбилей прошел превосходно. Через месяц я стал замом по науке. А еще через 2 года начался наш семинар. Вы помните, Игорь Тамерланович? Там все были. И Вы, и Борис Алексеевич, и даже юный Гоценька. С пытливыми такими глазами. С этого и пошёл весь русский либерализм.

ДЕДУШКИН. Вы думаете?

КОЧУБЕЙ. Бесспорно. Все ваше правительство там я пригрел. И если б не семинар, не было никаких либеральных реформ. И если б я не отдал тогда дневники, не стал бы я замдиректора, и – никаких реформ, никаких реформаторов. Мы жили бы в по сей день в советском болоте. Вот что я хотел вам сказать. С полковником Несговоровым мы тогда и учредили наш русский либерализм.

КОЧУБЕЙ. А что же Юра?

ДЕДУШКИН. Какой Юра?

КОЧУБЕЙ. Он умер?

ДЕДУШКИН. Кто умер? Никто не умер.

КОЧУБЕЙ. Нет, Юра, Георгий Кравченко – он умер?

ДЕДУШКИН. По правде сказать, до конца не знаю. Танечка с ним по счастью разошлась. Вскоре и разошлась. Он стал слишком уж неопрятен. Не мылся по трое суток. От его свитера пахло козой, как супруга моя говорила. И грубый, грубый такой, что не было сил.

КОЧУБЕЙ. Юра точно умер. В лагере, в 87-м. Я читал его дневники.

ДЕДУШКИН. Какие дневники?

КОЧУБЕЙ. Видно, те самые, профессор, те самые.

ДЕДУШКИН. Но они же в архиве КГБ. В секретном архиве. Как же вы могли их читать?

КОЧУБЕЙ. Может быть, выпали из секретного архива. Или существовали в двух экземплярах. Их издали в девяносто первом. Двухтысячными тиражом. В Париже. В «ИМКА-пресс». Там все это упоминается, что вы говорили. Про Таню, и про полковников разных.

ДЕДУШКИН. А про меня – тоже упоминается?

Пауза.

Сердце.

КОЧУБЕЙ. Про вас, Евгений Волкович, – ни слова.

ДЕДУШКИН. Слава Богу.

Вспышка.

Или молчание – такое, как Слава Богу.

КОЧУБЕЙ. Георгий Кравченко был, кстати, христианский демократ. Воевал за свободу вероисповедания.

ДЕДУШКИН. Я не знал. Я не интересовался делами моего первого зятя. Откровенно сказать, всему нашему кругу он был совершенно антипатичен.

КОЧУБЕЙ. В восемьдесят четвертом получил пять лет обычного режима. Не досидел. Умер.

ДЕДУШКИН. Об этом тоже в дневниках написано?

КОЧУБЕЙ. Нет. В предисловии. Мертвые же дневников не пишут. Только я буду посмертной рукой вашим внучкам книжки надписывать.

ДЕДУШКИН. А кто написал предисловие?

КОЧУБЕЙ. Некто академик Сахаров. Помните такого?

ДЕДУШКИН. Ну, вы шутите… Мы просто приятельствовали с Андреем Дмитриевичем. Пили чай…

КОЧУБЕЙ. Каркаде?

ДЕДУШКИН. Каркаде тогда еще не было. Индийский был, со слоном. А что, эти – ээээ, дневники – они в магазине продаются?

КОЧУБЕЙ. Когда-то, наверное, продавались. Но я их не в магазине купил. Мне их духовник мой дал, отец Гавриил.

ДЕДУШКИН. Гавриил Сирин?

КОЧУБЕЙ. Гавриил Сирин.

Исчезают.

Кочубей, Дедушкин.

ДЕДУШКИН. Вы знаете, любимый мой Игорь, я хотел вам сказать.

КОЧУБЕЙ. Скажите, профессор. Еще коньячку?

ДЕДУШКИН. Знаете, не откажусь. Такая волнительная история с этими дневниками. Или волнующая. Я путаюсь постоянно. Мне академик Ратушняк, мой друг старый, все время говорит, как правильно, а я все равно путаюсь.

КОЧУБЕЙ. Марфуша, дай нам, пожалуйста, еще дагестанского.

ГОЛОС НЕВИДИМОГО СУЩЕСТВА. Дагестанского нет и не было.

КОЧУБЕЙ. А какой же мы пили с профессором?

Полушепот.

ДЕДУШКИН. Молдавский, молдавский.

ГОЛОС НЕВИДИМОГО СУЩЕСТВА. Есть молдавский на донышке, и есть «Хеннесси.»

КОЧУБЕЙ. В этот раз дай, пожалуйста, «Хеннесси».

МАРИЯ. Я вам налью в бокалы, а бутылку ставить не буду. У профессора стенокардия, он мне сам говорил.

ДЕДУШКИН. Стенокардия. Уже сорок лет стенокардия.

КОЧУБЕЙ. А у меня ведь тоже много всяких есть историй, профессор.

ДЕДУШКИН. Я же и говорю – мы были бы счастливы принять вас как лектора. У нас в Академии. Хотя бы пару раз в месяц. Для старшекурсников.

КОЧУБЕЙ. Теперь уже после Америки. Наверное.

ДЕДУШКИН. Само предположение о вашем лекторстве сладостно для нас и почетно. Но я хотел о другом. Видите ли, многие считают, что появление этого священника в вашем окружении…

КОЧУБЕЙ. Да он ни в каком окружении не появлялся. Это я появился у него в церкви.

ДЕДУШКИН. Простите, любимый мой Игорёк, но я думаю, это не совсем так.

КОЧУБЕЙ. Что не совсем так? Я пришёл к нему в храм.

ДЕДУШКИН. Вы человек еще молодой и некоторых подробностей советской жизни просто не знаете. Так сложилось еще при Сталине, что многие священники становились агентами КГБ. Иначе им не давали работать священниками. А так – они докладывали содержание исповедей, и их оставляли в покое. И особенно подсылали священников к большим ученым, писателям, балетмейстерам… Ну, вы понимаете…

КОЧУБЕЙ. Вы хотите сказать…

ДЕДУШКИН. Вот именно. КГБ уже нет, и Союза нашего треклятого уже нет, как вы совершенно правильно заметили в вашей книжке, но традиции, традиции – остались. И ФСБ есть, и церковь до сих пор жива.

КОЧУБЕЙ. А кто многие?

ДЕДУШКИН. Какие многие?

КОЧУБЕЙ. Вы сказали, что многие что-то считают про отца Гавриила.

ДЕДУШКИН. Это я так фигурально выразился. Но шепоток идёт. У нас в Академии доценты, даже ассистенты шепчутся. Зайдешь в курилку – а они там шепчутся. Стоят и шепчутся. Или даже – сидят и шепчутся. Что попы охмурили Кочубея, простите меня за такие вульгарные формулировки.

КОЧУБЕЙ. Шепчутся…

ДЕДУШКИН. Но дело не в попе, то есть, простите, не в священнике как таковом. Этот отец Гавриил точно связан с ФСБ. Нам это доподлинно известно. Вы помните, как и при каких обстоятельствах познакомились?

КОЧУБЕЙ. Вам – это кому?

ДЕДУШКИН. А ФСБ по-прежнему ненавидит нас, Игорь Тамерланч. Либералов, реформаторов – ненавидит. Время идет, люди меняются, а ненависть эта – остаётся. И вас лично сильно недолюбливают, поверьте мне.

КОЧУБЕЙ. Видите: всех ненавидят, а меня только недолюбливают. Это же достижение. Может, поп-кагэбэшник меня отмолил?

ДЕДУШКИН. Как вы сказали?

КОЧУБЕЙ. Я в молодости так боялся КГБ, что когда министр безопасности генерал Козловский явился ко мне, министру экономики и финансов, чтоб подписать дополнительную смету на 130 миллиардов рублей, я ему её тут же подмахнул. Не глядя практически. Хотя денег в бюджете не было. За что же им меня недолюбливать?

ДЕДУШКИН. Вот за это, прямо за это, Игорь Тамерланч. Они всегда отвечают на добро – злом. Ты им – ватрушку творожную, а они тебе – дикий камень в протянутую руку.

КОЧУБЕЙ. Дикий камень – это у Гоца на даче. Фальшивый. Между нами, безвкусица страшнейшая. А что у вас за бумажки?

ДЕДУШКИН. Вот здесь – все про его сотрудничество с ФСБ. Этого Гавриила. Они целенаправленно на вас вышли. Все никак не могли, а потом – взяли и вышли. Через святого, так сказать, отца этого.

КОЧУБЕЙ. Если можно, положите их на комод. Я посмотрю после ужина.

ДЕДУШКИН. Посмотрите обязательно. И вся эта история с собачьим приютом. Я понимаю, вам жалко животных, но не в Серебряном же бору… Заведение для бродячих собак – под окнами главных реформаторов. Это страшно представить себе!..

КОЧУБЕЙ. Был бы лучше приют человеческий, вы не находите?

ДЕДУШКИН. Какой?

КОЧУБЕЙ. Для бродячих людей.

ДЕДУШКИН. Для бомжей?!

КОЧУБЕЙ. Нет. Просто для бродячих людей. Которые бродят, бродят, а успокоиться не могут. Я отцу Гавриилу про это сказал, а он ответил – это же монастырь. Сделайте монастырь. Постройте его.

ДЕДУШКИН. Где монастырь?

КОЧУБЕЙ. Ну, в Серебряном бору точно не поместится. А у вас мог бы и поместиться.

ДЕДУШКИН. Где у нас?

КОЧУБЕЙ. Вам же дали большой участок на Новой Риге?

ДЕДУШКИН. Так точно. Семьдесят шесть га. Бывший военный городок. Со всеми коммуникациями. Лес смешанный. Удобный съезд с Новорижского шоссе. Городок уже разобрали. Но проект еще не закончен.

КОЧУБЕЙ. Там получился бы прекрасный монастырь, профессор, вы не находите?

ДЕДУШКИН. Ну что вы, Игорь Тамерланович, там по проекту – общежитие для иностранных студентов. Для особо важных студентов, так сказать. У нас же разные учатся. Вон, в прошлом году поступил племянник короля Свазиленда. Чернявый такой. Всё на «Майбахе» ездит, да на «Майбахе». А в этом году в аспирантуру – внук султана Брунея. Я лично его научный руководитель. Делаем кандидатскую на тему экономической толерантности.

КОЧУБЕЙ. Им всем монастырь не нужен?

ДЕДУШКИН. А в левом флигеле – там мы с женой решили поселиться. Все-таки с Рублевки стало очень тяжело ездить. Забито. Все время перекрывают.

КОЧУБЕЙ. Вы разве не в Болшеве?

ДЕДУШКИН. Нет, в Болшеве – Танечка. А я – на минфиновской даче, в Горках-17. Давно уже. Казалось бы, всего двадцать километров от Москвы, а едешь-едешь, едешь-едешь… С Новой Риги там быстрее. Раз – и уже в городе.

КОЧУБЕЙ. Знаете, профессор, а не пойти ли нам всем в ФСБ?

ДЕДУШКИН. В каком смысле?

КОЧУБЕЙ. А вот в таком. Запишемся все вместе на прием к какому-нибудь многозвездному генералу, придем к нему всей гурьбой на прием, и попросим выделить нам духовных отцов.

ДЕДУШКИН. Я не расслышал: каких отцов?

КОЧУБЕЙ. Ведь если ФСБ приставит к каждому из нас по священнику, мы сможем стать свободными.

ДЕДУШКИН. В каком плане свободными? Мы разве и сейчас не свободны?

КОЧУБЕЙ. Свободными от самих себя, дорогой профессор. Знаете, это как берешь пульт для видеомагнитофона, и нажимаешь кнопку – «стереть». Если какой-то кусок фильма тебя страшно раздражает. Или – промотать. Чтобы некие сцены из картины – забыть и не вспоминать.

ДЕДУШКИН. Ой, это слишком сложные технические термины. Вы же знаете, я стопроцентный гуманитарий. Всегда им и был.

КОЧУБЕЙ. Я тоже.

Встают перпендикулярно.

Марфуша! Наш «Хеннесси» давно закончился. Мы хотим ещё.

Кочубей, Мария.

КОЧУБЕЙ. Марфуша! А ты помнишь такое слово – Цизальпина?

МАРИЯ. Цизальпина? Помню.

КОЧУБЕЙ. А что оно означает?

МАРИЯ. Авиакомпания такая сельская. Мы ей летели из Инсбрука в Тревизо. Помнишь? Еще самолет был такой, с пропеллерами. Качало страшно.

КОЧУБЕЙ. Ты думаешь, Марфуша, я был когда-то в Инсбруке или Тревизо? Какие удачные названия.

МАРИЯ. А разве не был? Мы с тобой…

КОЧУБЕЙ. Нет, но Цизальпина – это само совершенство. Не может быть, чтобы только авиакомпания. Представляешь, какое было бы женское имя – Цизальпина. Жаль, что мы не назвали так нашу дочь.

МАРИЯ. Счастье, что не назвали так нашу дочь.

КОЧУБЕЙ. А еще очень красивое слово – Илиодор. Мужского рода. Очень красиво. Правда, кажется, это какой-то отрицательный герой. Мне отец Гавриил сказал. Что-то не там сделал этот Илиодор. То ли Христа распял, то ли что-то в этом духе.

МАРИЯ. Про Цизальпину – это тоже от него?

КОЧУБЕЙ. Нет, просто вспомнилось. Тут у нас всё-таки воздух хороший. Многое вспоминаешь.

МАРИЯ. Может, и не было ни Инсбрука, ни Тревизо.

КОЧУБЕЙ. Ты куда-то собираешься?

МАРИЯ. Хочу заехать к Гоцам. Ненадолго. Они приглашали.

КОЧУБЕЙ. В Серебряный бор?

МАРИЯ. В Серебряный бор.

КОЧУБЕЙ. Поезжай, конечно. Надо развеяться. А то Евгений Волкович слишком много энергии съел. Он вообще вампир. Я давно подозревал.

МАРИЯ. Может, с ними заглянем еще на концерт.

КОЧУБЕЙ. А какой концерт?

МАРИЯ. Скрипичной музыки. Гоцы знают.

КОЧУБЕЙ. Сходи, сходи, конечно. Ты давно нигде не была.

МАРИЯ. Ты заснёшь?

КОЧУБЕЙ. Засну обязательно. Профессор вымотал всего насмерть. Там еще есть водочка?

МАРИЯ. Там целая батарея. Холодная. Ждет тебя.

КОЧУБЕЙ. Спасибо, дорогая. Поезжай обязательно. Я посплю пока и проснусь к твоему приезду.

МАРИЯ. Спи. Спи крепко, мой зайчик. Оставить тебе компьютер?

КОЧУБЕЙ. Оставь. Я посмотрю, что там происходит.

Кочубей.

КОЧУБЕЙ. Май вери дир Пол. Айм вери сорри… Правда, можно, наверное по-русски. Вы же понимаете русский. Это ваш родной язык, как вы мне сказали. Я постараюсь не занять много вашего времени. Тем больше что пишу одним пальцем. Потому пишу медленно. Мне очень неприятно. Нет, мне действительно очень неудобно, что наша встреча так закончилась. Я вовсе не хотел прерывать интервью. Просто скопилось эмоциональное напряжение. Усталость сказалась, как принято в таких случаях говорить. Я готов продолжить с вами общение. И завизировать интервью, которое вы мне пришлете. Я только хотел рассказать вам одну историю, которая, как мне кажется, заслуживает внимания. Добавить историю к тому, что было уже рассказано. В начале осени девяносто второго года, когда я работал премьер-министром, была рабочая поездка в Хабаровский край. За полярный круг. Хотя сам Хабаровск не за полярным кругом, и большая часть края не за полярным, там есть северный кусок, который за полярным кругом. И там – в этом северном куске – стоит фабрика по извлечению золота. И целый поселок вокруг фабрики. Сейчас уже не помню, как все это называется. Что-то типа – посёлок Изумрудный. Но я могу ошибаться. Я закажу справку в своем институте, если хотите. Мы прилетели туда. С губернатором хабаровским, с министрами, все как полагается. И был обед. В здании столовой. Обычная изба, только из очень прочного, кажется, дерева. Стол прямоугольный. Сидят все – губернатор, министры, я во главе стола. Наливают какую-то жидкость, похожую на борщ. Борщ – это такой украинский суп, вы могли слышать. А у женщины, которая наливает, зубы все золотые. Как один. Ну, понятно, фабрика добывает золото, вот и зубы все золотые. И у директора фабрики, который с нами за столом сидит, тоже – все золотые. Я этого директора спросил – почему зубы-то золотые? Чего фарфоровые коронки не сделаете? Золотые уже много лет как не модно. Он только смеется, отшучивается. И я тогда у женщины этой спросил то же самое. У той самой женщины. Официанта. Она могла бы называться официантом. Если б не была такой тучной. Грудь, ноги, бихайнд – все невероятных размеров. Хотя добродушная такая, женщина. Доброжелательная. Она, наверное, повар была. Повар, а не официант. Повара все тучные. С большой грудью. Я прямо у нее и спрашивают: а почему зубы-то все золотые? Почему не фарфоровые? Так же сейчас уже не носят. Тридцать лет как не носят. Вот отец мой, как переехал в Москву из Узбекистана, сразу зубы золотые переделал себе на фарфоровые. А женщина-повар мне и отвечает. Она родом из Краснодарского края. Из станицы Ясиноватая. Это я точно запомнил. Приехала на севера – я тогда такое слово впервые узнал, севера, это значит, «север» во множественном числе, the Norths – в шестьдесят седьмом году. Чтобы заработать денег. На этих северах, во множественном числе, платили, оказывается, больше. Даже больше, чем в газете «Правда». Потому что там, на северах, – каторга, между нами говоря, настоящая. Три четверти года – тьма, полярная ночь. Выехать на большую землю – они это так называют, большая земля, грейтленд – практически невозможно. Ни ресторанов, ни клубов, ни кино. Только чёрное небо триста дней в году. Представляете себе? Вы, должно быть, смотрели фильм The Matrix, вот там тоже есть территория, похожая на севера. Но там – под землёй. А у нас – на земле. Сверху. И, значит, эта поварица, или официантша, я не знаю, как точно правильно, накопила двадцать семь тысяч рублей. Я запомнил – не тридцать, не двадцать, а точно двадцать семь тысяч рублей. Чтобы через четверть века вернутся на грейтленд, то есть в свой Краснодарский край. В восьмидесятые годы на двадцать семь тысяч рублей можно было квартиру купить в Краснодаре. Большую, хорошую. Как с папой у нас на Патриарших. Только там, в Краснодаре. Я, кстати, в Краснодаре никогда не был. Вы были? Отец мой ездил, а мне не пришлось. А в станице Ясиноватой, наверное, на 27 000 рублей можно было большой дом купить. Почти такой, как мой, – в Больших Сумерках, откуда я вам сейчас рассказываю эту историю. Не такой удобный, конечно, советский, совковый дом, но все равно. А в начале девяносто второго года эти 27 000 рублей превратились в триста долларов, даже меньше. И хотя страна была тогда бедная, за триста долларов ничего невозможно было уже купить. Только ящик леденцов. Типа Марс или Сникерс. Или это не леденцы? Шоколадки? Да, скорее всего, шоколадки. И тогда, сказала мне поварица, когда мы поняли, что денег наших уже не осталось, мы решили остаться здесь, где полярная ночь, навсегда. Вот.

Пауза.

Вспышка.

Вы знаете – мне стало как-то очень неприятно. Так неприятно, как будто я раскусил перец. Да и не одну перчинку, а целую батарею чёрного перца. Просто плохо стало, практически. Я встал из-за стола. И решил уйти из столовой. Быстро пошёл к выходу. К двери. Она была деревянной. Странно ведь, что за полярным кругом – деревянные двери. Охрана кинулась за мной. Я хотел открыть дверь, но – не смог. Я надавил на дверь всей массой своего тела – и ничего. Дверь не открывалась. Я потребовал, я приказал, чтобы дверь немедленно открыли. Но – ничего не происходило. Я пришел в бешенство. В ярость. Я думал, что они не хотят открывать. Что они хотят заставить меня доесть этот чудовищный борщ. Точнее, конское пойло, по ошибке названное борщом. Я кричал. Я ругался. Как премьер-министр – ругался на простых смертных. Но ничего все равно не менялось, и дверь открыть я не мог. И тогда – выяснилось невообразимое. Оказывается, дверь снаружи завалило снегом. Так бывает за полярным кругом – вдруг случается снег, и заваливает все двери. И я, премьер-министр великой страны, не мог выйти из этой столовой, потому что за дверью был сплошной снег. Очень забавно, не правда ли? Потом они звонили по телефону, и вызывали людей с лопатами, и те срочно убирали снег. Сколько времени тогда прошло, пока убрали снег, я точно уже не помню. У меня подсела память, как говорит сейчас молодёжь. Но дверь все-таки открылась. Сразу подали вертолёт, и меня увезли в резиденцию губернатора. Я сразу выпил свой любимый правдинский коктейль – 100 грамм водки на пятнадцать капель валокордина. И заснул. И только утром мы улетели в Москву. Вот такая была история. Если она вдруг вас заинтересует – я буду рад, что не побеспокоил вас напрасно. А если не заинтересует… В общем, распоряжайтесь ей, как считаете нужным.

Удар часов.

Спасибо вам огромное, Пол. Бест ригардз. Вери трули йорс.

Пауза.

Простите, мой английский уже не таков, каким был в молодости.

Толь, Гоцлибердан.

ТОЛЬ. Ты видел эту дрянь в «ВашПосте»?

ГОЦЛИБЕРДАН. Не видел. Гораздо – хуже. Слышал, блядь. Сдуру забыл выключить телефон на ночь. И сегодня – с восьми утра. Как из пулемета, ебаный в рот. Человек пятьсот позвонило: а что с нашим, еб твою мать, Тамерланычем?

ТОЛЬ. Особенно трогательная история про бабу с золотыми зубами. Он вообще там был?

ГОЦЛИБЕРДАН. Был, конечно. Я с ним ездил как помощник. Только это называлось не Изумрудный, а поселок Недосягаемый. Хабаровского края. Имени трижды Героя Социалистического труда фельдмаршала Пантелича. И плохо Тамерланычу сделалось еще по дороге. Из Хабаровска. В вертолете укачало. Туда ж на машине не доберешься. Только вертолет. Вечная, блядь, мерзлота. А всё остальное было – и баба, и зубы, и борщ. Как щас помню.

ТОЛЬ. Да, тут без попа не обошлось. Они общаются?

ГОЦЛИБЕРДАН. Еще как. В субботу едет в нему после утренней мессы. Об чем-то советоваться. Но мы приготовили сюрприз. Приятный такой сюрпризик.

ТОЛЬ. Что там?

ГОЦЛИБЕРДАН. Письмо. Справка. Митрополит Фома, постоянный член Священного Синода, куратор православных учебных заведений. Вот, русским по белому: иерей Гавриил Сирин, в миру Федот Тумусович Сирин, в духовной академии проявлял себя с эксцентрической стороны. Излишне интересовался еретическими учениями. Замечен в частом произвольном толковании Священного Писания и Священного Предания. Предупреждался священноначалием Церкви об излишне агрессивной манере проповеднической работы с мирянами. Точка зрения иерея Сирина часто входит в противоречие с позицией соборного разума Церкви. Ту хум ит мей консёрн. Печать и подпись, все как полагается.

ТОЛЬ. Неплохая бумажка. Как думаешь передать?

ГОЦЛИБЕРДАН. Это – копия. Подлинник доставят с курьером из Патриархии. В их фирменном конверте. Церковь, блядь, веников не вяжет.

ТОЛЬ. Сколько стоило?

ГОЦЛИБЕРДАН. Ни хуя. То есть даром. Этот митрополит – любовник Яшки, нашего охранника, лезгина. Помнишь Яшку?

ТОЛЬ. Что?

ГОЦЛИБЕРДАН. Ну, любовник его, что тут непонятного. Яшка Фому в жопу ебет.

ТОЛЬ. Фу, какая гадость!..

ГОЦЛИБЕРДАН. Яшка сказал: если дадите митрополиту десяточку, он такую же хуйню у Патриарха подпишет. Митрополиту деньги нужны. Зарплата маленькая.

ТОЛЬ. Да-да, надо именно чтобы бумага к Игорю без нас попала. Всё правильно. А откуда взялся этот Пол Морфин? Его же недавно еще не было.

ГОЦЛИБЕРДАН. Ты, Борька, совсем охуел. Этот Пол полтора месяца назад брал у тебя интервью. Уже забыл?

ТОЛЬ. Это твой прокол, Гоц! Твой! Никто не должен ходить к Игорю без нашего ведома. Все интервью – только через нашу пресс-службу. У него кто в приемной сидит?

ГОЦЛИБЕРДАН. Людка Аршинова. Раньше в Минэкономики была. Она уже семь лет сидит.

ТОЛЬ. Если мы эту женщину не контролируем, надо ее убрать. Посадить нашу надежную девицу. И поставить ему пресс-секретаря. Нашего, нормального. Чтобы все звонки журналистов – туда. А то, знаешь, еще пара таких «ВашПостов», и никаких грехов не оберешься.

ГОЦЛИБЕРДАН. Будет сделано, мой повелитель.

ТОЛЬ. А почему ты уже этого не сделал?

ТОЛЬ. Вы не приказывали, я и не делал.

Пауза.

Понятно же, как мы все трепетно относимся к нашему Игорю Тамерлановичу.

ТОЛЬ. Ладно. Как Мария?

ГОЦЛИБЕРДАН. Машка – лучше. Были с ней третьего дня на концерте. Гутник джазз. С двумя зэ. Вот так: ззззз. Потом поехали трахаться. К нам в дом приемов, на на Краснодворянскую. Трахается все так же. Даже лучше. Видно, что давно ни с кем не ебалась. Игоряша, видать, оплохел совсем.

ТОЛЬ. Ты поосторожней это. На Краснодворянской проходной двор.

ГОЦЛИБЕРДАН. Единственное безопасное место. Въехал за ограду – и никто тебя не видит. А потом, что – кто-то не знает?

ТОЛЬ. Ну, Игорь-то не знает.

ГОЦЛИБЕРДАН. Игорю нынче вовсе не до того. Он ушел в другие миры. В эмпиреи, значит сказать. Секс его больше интересует.

ТОЛЬ. Не хватало нам еще какого-то видео вашего с Машкой.

ГОЦЛИБЕРДАН. Не беспокойся, мой повелитель. Если видео снимут, вы его получите первым.

ТОЛЬ. Это не повод, Гоц…

ГОЦЛИБЕРДАН. Согласен, согласен. Не повод.

ТОЛЬ. Ты послал к нему переводчицу?

ГОЦЛИБЕРДАН. В следующий понедельник.

ТОЛЬ. В Сумерки?

ГОЦЛИБЕРДАН. Конечно. Машка как раз пойдет со мной на открытие выставки Джеффа Кунса. С двумя ф. Вот так: фффф… А мозг русского либерализма примет пока переводчицу. Ноэми, как вы и изволили высказаться.

ТОЛЬ. С техникой все в порядке?

ГОЦЛИБЕРДАН. Лучшее стерео, какое только бывает на свете.

Кочубей, Мария.

МАРИЯ. Ты сегодня лучше выглядишь, Игорь. Что-то случилось?

КОЧУБЕЙ. Случилось. Случилось. Я говорил вчера с отцом Гавриилом.

МАРИЯ. Ты говоришь с ним часто. Так что случилось именно вчера?

КОЧУБЕЙ. Он всегда прекрасен, но вчера был прекрасней обычного. Он предложил поехать с ним на Валаам. К монахам. На три недели.

МАРИЯ. Когда?

КОЧУБЕЙ. Под Старый новый год. Оказывается, Старый новый год – это обрезание господне. По старому календарю. Григорийскому, кажется.

МАРИЯ. Ты не можешь под Старый Новый год.

КОЧУБЕЙ. Почему не могу?

МАРИЯ. Ты едешь в Америку. С лекциями. Пять недель. Ты обещал. Тебя ждут.

КОЧУБЕЙ. А кому я обещал?

МАРИЯ. Профессору. И Боре с Гоцем, надо понимать, тоже обещал.

КОЧУБЕЙ. Но Боря с Гоцем со мной на эту тему не разговаривали. Это был сюжет Евгения Волковича.

МАРИЯ. Боря дает тебе самолет. И охрану. Ты забыл?

КОЧУБЕЙ. Они сказали, что еще дают мне переводчицу, чтобы я не ковырялся лишний раз в английском языке.

МАРИЯ. Кто это тебе сказал?

КОЧУБЕЙ. Гоц. Он звонил.

МАРИЯ. Значит, ты обсуждал с ними поездку.

КОЧУБЕЙ. Ну, в этом смысле – обсуждал. Но я так понял, что это тема профессора. Это на него вышли из Кремля…

МАРИЯ. Игорь, никакого Валаама быть не может. Никаких монахов. Ты знаешь, я всегда была терпима к твоим фокусам, но все хорошо в меру.

КОЧУБЕЙ. Это никакие не фокусы. Это Валаам. Монахи. Север. В единственном числе. Один только север. Не севера, как на фабрике по извлечению золота.

МАРИЯ. Из-за этого интервью на меня уже косо смотрят.

КОЧУБЕЙ. Я сегодня видел охранника, потом нашу новую горничную – никто из них косо не смотрит. Кстати, а Зину ты уволила?

МАРИЯ. Когда ты неправ, у тебя всегда такой суетливый юмор. Зина ушла в декрет, я тебе девять раз говорила. Вместо неё – Света, её сестра.

КОЧУБЕЙ. Почему я неправ? Да, я предварительно согласился ехать в Америку. Но я никому ничего не гарантировал. Мне пока даже не дали список городов. Вот если бы я получил список городов до вчерашнего разговора с отцом Гавриилом…

МАРИЯ. Список тебе совершенно не нужен. Тебя встретят и поведут за руку. И потом – ты помнишь про тридцать тысяч за выступление? Ты давно не зарабатывал денег, мне кажется.

КОЧУБЕЙ. Слушай, Марфуля, какие тридцать тысяч? Это копейки. Клинтон получает по двести.

МАРИЯ. Разбомбил бы ты Югославию – тоже получал бы по двести.

КОЧУБЕЙ. Да, ты права. Не получилось.

МАРИЯ. Игорь, забудь про свой Валаам. Забудь немедленно! Ты хочешь, чтобы я позвонила этому отцу?

КОЧУБЕЙ. Ты можешь звонить ему сколько угодно. Но я хотел тебе сказать… Я уже принял решение. Я поеду на Валаам. Если профессору нужна неустойка – я ее выплачу.

МАРИЯ. Что за бред, Игорь? Какая неустойка? Эта поездка нужна тебе, прежде всего тебе. Ты снова окажешься в обществе. В тусовке. С большими американцами. Где все интересуются тобой. Где ты великий и знаменитый. Ты хочешь спиться на этой даче? Я не очень вижу, чтобы святой отец чем-то помог твоему здоровью.

КОЧУБЕЙ. Но он же не врач, а святой отец.

МАРИЯ. Ты месяц не звонил своему обычному отцу. Не святому. А он болеет. У него перелом. Этот Сирин не говорил тебе, что по-христиански хорошо проведать отца?

КОЧУБЕЙ. Говорил. Говорил… Но мы сейчас не об этом. Я точно знаю, что надо поехать на Валаам. К монахам. Это шанс. Я не могу его упустить. Что я потом скажу монахам: что мне платили по тридцать тысяч за выступление, поэтому я не добрался на Валаам?

МАРИЯ. Каким монахам, Игорь? Ты их в глаза не видел. Ты хоть знаешь, кто такие эти монахи?

КОЧУБЕЙ. Я знаю. Я понимаю. Любимая, ты не могла бы позвонить профессору и…

МАРИЯ. Нет, Игорь. Ты знаешь, я всегда готова поработать у тебя секретарем. Но не в этот раз, извини. Если ты хочешь сорвать поездку, в которую вложено столько всего, звони профессору сам.

КОЧУБЕЙ. Я ничего не хочу сорвать. Но поездки же еще нет. Ничего еще не вложено. Я даже не знаю, кто официально меня приглашает. Я только много раз слышал про Борин самолёт. Но самолёт – это любезность. Боря обрадуется, если мне не понадобится его самолёт.

МАРИЯ. Я больше не могу, Игорь. Я еду на работу. Хочешь – звони профессору. Но это будет страшный скандал, я тебя предупреждаю. Я тебя как друг предупреждаю.

КОЧУБЕЙ. Ты разве мне друг?

МАРИЯ. Я буду поздно – сегодня приглашали Толи. У них новая выставка волосатых бабочек.

КОЧУБЕЙ. Бабочек. Где?

МАРИЯ. В доме приемов.

КОЧУБЕЙ. В доме приемов… Очень интересно. Я всегда мечтал поймать гигантскую волосатую бабочку. Похожу на маленького динозавра. Чтобы взгляд, такой гордый и глупый, как у динозавра. Но – бабочка, бабочка как есть. С перепончатыми крыльями. Поезжай, конечно. Ты будешь поздно?

МАРИЯ. Я тебе только что сказала.

КОЧУБЕЙ. Я пока отдохну. Посплю часок-другой. Чтобы набраться сил. И позвонить профессору. И сказать, пока еще есть время, что я совершенно напрасно согласился ехать в Америку. Потому что мне срочно нужно на Валаам. К монахам. Может быть, профессору так понравится эта идея, что он тоже захочет поехать на Валаам? Ты так не думаешь?

Тишина.

Дедушкин.

ДЕДУШКИН. Машенька! Машенька, дорогая… Это я, Евгений Волкович. Да, я. Я вас не отвлекаю? У вас есть пара минут? Как славно… Видите ли, Машенька, мне уже 76 лет. Весной будет 77. У меня же день рождения 8 марта, вы помните. Я вас сразу же приглашаю. Да, в актовом зале Академии. Банкет – в комнате президиума. Прекрасно посидим, я уверен. Все шутили, что я единственный мужчина, которого поздравляют 8 марта. Да, да, да. Именно так. Видите ли, я уже думаю над тем, что через пару лет пора на покой. Я ушел бы и сегодня, но хозяйство огромное. 22 объекта только в России. 147 000 квадратных метров. Филиал в Лондоне. Филиал в Женеве. Сейчас думаем еще в Лас-Вегасе филиал открывать. Берем пансионат в Сочи. Строим на Новой Риге, где был военный городок. Нельзя все это бросить. Надо кому-то передать. А кому? Вот я потому звоню. Дочка моя, Танечка. Ей в Новом году уже 50 лет. Взрослая. Докторскую сейчас доделываем. К майским праздникам защитим. То есть – она защитит. Она девочка очень хорошая, вы ж ее знаете. Внучка Алисочка уже выросла. Муж второй, Изечка, от Танечки уже ушёл. Словом, она могла бы взять на себя. Она упорная и безотказная, совсем как я. Да, вот и я к тому же. Я хотел бы, чтобы Танечку выдвинули в вице-президенты. Академии. На ученом совете. Под Новый год. Но я же не могу сам ее выдвигать. Вы же понимаете. Скажут: кумовство, семейственность. Что вы, что вы. Скажут, скажут. Вы современных людей не знаете. Как при советской власти, только еще хуже. Я потому и звоню. Я хотел попросить. Не знаю, как это лучше сказать. Конечно, конечно. Игорь Тамерланч – самый авторитетный у нас член Ученого совета. И если б он предложил… Ну, внес если б Танечку. Кандидатуру Танечки. На вице-президента. Я был бы так ужасно благодарен. Вы же знаете, я всегда так благодарен Игорю Тамерланчу. Особенно когда его нет на Учёном совете. Мы все так переживаем. Так тоскуем, можно сказать. Я, бывает, минут по двадцать не открываю заседание. Все ждем его – может, все-таки появится? А потом открываю и минут двенадцать не могу собраться с мыслями. Думаю, если б Игорь Тамерланч здесь был сейчас. Да, Танечку, Танечку. Дедушкину. Татьяну Евгеньевну. У нее моя фамилия. Первого мужа вы не знали. Он умер. От отека лёгкого. А второй был Изечка. Купершток. Но Дедушкин же красивее, чем Купершток. И потом, у неё все дипломы на мою фамилию, не переделывать же. С самого начала пошло – Танечка Дедушкина. А Танечка Купершток – это, согласитесь, совсем другое. Можно я вас послезавтра побеспокою. А то Ученый совет уже скоро. На вице-президента. Я бы тогда ушел через пару лет. И все бы продолжилось, как сейчас. Уж и не знаю, как благодарить вас, Машенька. Я бы сам позвонил, но так неудобно его отвлекать. Бывает, звонишь, цифры набираешь, так прямо пальцы холодеют: думаешь – отвлечешь Игоря Тамерланча, а у него порыв пропадёт. Мы же все новую книжку ждем. Презентация – в Академии. Обязательно. Ой, спасибо. Спасибо вам, Машенька. Обязательно. Я позвоню. Спасибо. Счастья вам, моя дорогая. Счастья. Не здоровья, а именно что счастья.

Толь, Гоцлибердан.

ТОЛЬ. Где это – Валаам? Я спрашиваю: где это Валаам?

ГОЦЛИБЕРДАН. Не кипятись. Где-то на севере. Он сам сказал: не на северах, а просто на одном севере. Между Валдаем и Соловками.

ТОЛЬ. Какие там еще монахи? Что за бред? 15-го – в честь него торжественный обед. В Нью-Йорке. В «Уолдорф-Астории». Значит, чтобы он успел прийти в себя, надо вылетать 12-го. Даже 11-го. Вчера первую сотку аванса перевели. Это какой-то паразитический бред!

ГОЦЛИБЕРДАН. Ты, наверное, хотел сказать – параноидальный.

ТОЛЬ. Да, параноидальный. Даже хуже, чем параноидальный.

ГОЦЛИБЕРДАН. Ничего такого уж страшного нет. Отменим поездку к монахам на хуй.

ТОЛЬ. Как ты ее отменишь?

ГОЦЛИБЕРДАН. Что, мало всего такого отменяли в жизни. Успокойся, Боря, я тебя очень прошу, ёб твою мать.

ТОЛЬ. Я спокоен. Каждый должен заниматься своими делами. У меня на носу Конгресс вечной жизни. Доклад. Наноразработки. А я вместо этого ношусь с игоревой поездкой. Да еще получаю какой-то Валаам под рёбра. Там вообще есть жизнь, на этом Валааме?

ГОЦЛИБЕРДАН. Бывший концлагерь. С горячей водой большие перебои. Слушай, когда Игорь узнает, что дотуда надо ехать в плацкартном вагоне, а потом еще плыть на дырявой посудине…

ТОЛЬ. Надо сделать, чтобы узнал. Чтобы всё это наваждение прекратилось. Отправляем его в Америку. И забываем. У меня Конгресс.

Пауза.

И забываем.

ГОЦЛИБЕРДАН. Надолго не забудешь. Сегодня у него «Фигаро», блядь. Неизвестно, что еще скажет.

ТОЛЬ. Какое «Фигаро»? Я же сказал, чтобы всё только через нас. Как ты пустил к нему это чёртово «Фигаро»?

ГОЦЛИБЕРДАН. Ну, почему же чёртово? Обычное ёбаное «Фигаро». Он сам туда позвонил. Он дружит с Женевьев Пети, которая шеф бюро. Они договорились пить кофе. Сегодня, в пять вечера. В кондитерской дома Соломона. В трёх минутах от Патриарших.

ТОЛЬ. Ты послал туда людей?

ГОЦЛИБЕРДАН. Разумеется. Мой повелитель.

ТОЛЬ. Завтра к десяти утра чтоб распечатка была у меня не столе. Пусть не поспят. Пусть придут к семи утра…

ГОЦЛИБЕРДАН. Всё будет, будет. Только поможет ли нам эта распечатка?

ТОЛЬ. Что ты имеешь в виду?

ГОЦЛИБЕРДАН. Ни хуя, мой повелитель. Ровно ни хуя. Пойду собирать теплые вещи на Валаам.

ТОЛЬ. Этот юмор меня уже не устраивает. Я поеду к нему сам. Звони ему, скажи, что я приеду.

ГОЦЛИБЕРДАН. Когда ты приедешь?

ТОЛЬ. Я послезавтра приеду. Послепослезавтра. К нему. В Сумерки. Отменю встречу с группой борьбы со старостью и приеду. Все отменю и приеду.

ГОЦЛИБЕРДАН. Я так и передам. Пошёл.

Кочубей (в красном костюме), Анфиса.

АНФИСА. Здравствуйте, Игорь Тамерланович. Меня зовут Ноэми.

КОЧУБЕЙ. Но-э-ми… Какое чудное имя. Я, пожалуй, жалею, что ни одну из трех своих дочерей не назвал Ноэми. А как пишется – Наэми или Ноэми?

Пауза.

АНФИСА. Под настроение. Можно и так, и так.

КОЧУБЕЙ. Понятно. Вы переводчик, Ноэми?

АНФИСА. Я должна вам переводить. Пять недель. Во время вашей поездки в Штаты.

КОЧУБЕЙ. Пять недель, говорите. Да, пять недель.

Полушепотом.

За пять недель можно провести экономические реформы в какой-нибудь среднекрупной стране. Полностью. Под ключ. Вы работаете у Бориса, Ноэми?

АНФИСА. Я стажёр. Я еще учусь. В университете. На четвертом курсе.

КОЧУБЕЙ. В университете? Интересно. Вот когда я был молод, как вы сейчас, точнее, когда я был юн, когда вы сейчас, в Москве был один университет. Или, нет два – обычный университет и Лумумба. Обычные люди учились в обычном университете, а цветные – в Лумумбе. А я правда, учился в МИМО. И никто не мог сказать, обычный я человек или цветной.

АНФИСА. Мне говорили, что вы очень яркий человек.

КОЧУБЕЙ. Кто вам это говорил?

АНФИСА. Мой папа.

КОЧУБЕЙ. Он разве знает меня?

АНФИСА. Он вас по телевизору видел. Когда вам вручали эту… как-то на Н…

КОЧУБЕЙ. Что мне вручали на Н?

АНФИСА. Нобелевскую премию. Вот.

КОЧУБЕЙ. Мне разве вручали Нобелевскую премию?

Пауза.

Ах, да. Ну конечно. Как же я забыл. Нобелевскую – значит Нобелевскую. Вот память ни к черту стала. Надо хоть гараж отремонтировать, пока Нобелевская не кончилась. Мне уже 55 лет, Ноэми. В этом возрасте память слабеет. Особенно у мужчин пастозного телосложения. Я знаю, что это неприлично спрашивать, но в вашем возрасте можно: а вам сколько лет?

АНФИСА. Двадцать один год.

КОЧУБЕЙ. Двадцать один год. Какое счастливое число. Когда мне было 21, как вам сейчас, я жил с родителями в квартире на Больших Каменщиках и больше всего мечтал об отдельном жилье. Куда можно пригласить однокурсников. И распить портвейн «Три семерки». Или пять звездочек. Или это коньяк три семерки, а портвейн – пять звездочек. А знаете, был еще такой Слнчев бряг…

АНФИСА. Мне папа рассказывал.

КОЧУБЕЙ. А где работает ваш папа, Ноэми?

АНФИСА. Он тоже переводчик, как я.

КОЧУБЕЙ. А, значит у вас это фамильное. Семейственное что ли. Вы должны хорошо говорить по-английски, наверное.

АНФИСА. Меня папа с детства научал. Мы жили далеко отсюда. В Гондурасе. Там все говорили по-английски, и мне легко было учиться.

КОЧУБЕЙ. Значит, Ноэми, ваш папа был переводчиком в Гондурасе. А разве там говорят по-английски?

АНФИСА. Нормальные люди – нет. Они – по-гондурасски. А индейцы там, таксисты, прислуга – все по-английски.

КОЧУБЕЙ. Вот ведь что. Гондурас точно можно было бы отреформировать за пять недель. И мне бы поставили памятник. На главной площади Гондураса. Из чистого золота. Молодожёны бы фотографировались на фоне этого памятника. А раз в год, в день независимости Гондураса, мимо памятника шел бы военный парад. А в России так не выходит. Золота много, особенно за полярным кругом. Но ставить мне памятник никто не спешит. И парады идут куда-то совсем в другую сторону. Вот ведь как бывает, Ноэми.

АНФИСА. А еще мои сокурсники говорят, что вы гений.

КОЧУБЕЙ. Как они об этом узнали?

АНФИСА. Ну…

КОЧУБЕЙ. Вот и я говорю. Неглубокая проработка вопроса. Тема раскрыта поверхностно. Я бы вашим сокурсникам за такого гения поставил три балла.

АНФИСА. Но вы точно гений. Это же видно.

КОЧУБЕЙ. Спасибо, Ноэми. Спасибо. Вы действительно очень добры ко мне. К старому, в сущности, человеку. Но я – бывший гений. Я раньше был гением. Когда сидел с Африкан Иванычем за одним обеденным столом в «Правде». Или с Борис Николаичем с общей бутылкой в Барвихе. Когда в президиумах всяких сидел. А потом меня уволили. Из гениев. Сказали, послужил гением – освободи место другому. Товарищу освободи, так сказать.

АНФИСА. Разве из гениев можно уволить?

КОЧУБЕЙ. Можно, Ноэми. Можно. Это и есть мое главное ноу-хау. Я сейчас пишу книгу. Скажу вам по большому секрету. Не сдавайте меня ни в коем случае. Я сейчас пишу книгу о том, как увольнять из гениев. С точным описанием всей технологии. Вы знаете, что такое ноу-хау?

АНФИСА. Ой, это, по-моему, диски пятого поколения. Вот. Как хай-энд, только круче гораздо.

КОЧУБЕЙ. Вот-вот. Только круче гораздо. Это даже круче, чем Нобелевская премия. Когда я выпущу книгу про как увольнять из гениев, все сразу смогут мною гордиться. Особенно жена моя.

АНФИСА. Жена?

КОЧУБЕЙ. Да, жена. А что?

АНФИСА. Ее сейчас нет?

КОЧУБЕЙ. Она сейчас есть. Только не здесь. Она поехала на выставку больших полосатых бабочек. В Гондурасе есть большие полосатые бабочки?

АНФИСА. Ой, там есть все. Но я же еще маленькая там была. Бабочек не видела чего-то. Но они там точно есть. Мне папа говорил. Что даже на ночь выключают кондиционеры, чтобы в них не залетела большая бабочка.

КОЧУБЕЙ. А вот в России нет больших полосатых бабочек. И знаете, почему?

АНФИСА. Нет.

КОЧУБЕЙ. Потому, что в России очень холодно. И полярная ночь. Три четверти года – сплошная тьма. Темно, как в кино, когда реклама уже закончилась, а фильм еще не начинался. Бабочки же не будут жить в таких условиях. Они же не люди, правда.

АНФИСА. Не люди. Очень смешно.

КОЧУБЕЙ. И я думаю, что смешно. Поэтому у нас в России есть только мертвые бабочки. И мой друг, Боря Толь, устраивает их выставки. Чтобы мы все видели, какие существа окружали бы нас, если б у нас тут было тепло и круглые сутки – полярный день.

АНФИСА. Ваша жена скоро приедет?

КОЧУБЕЙ. Вы хотите с ней познакомиться? Неизвестно. Бабочек же много. И всех надо рассмотреть. Часа через три. Может быть, четыре. Я только проснулся и немного плохо соображаю. Сейчас сколько времени?

АНФИСА. Половина восьмого. Можно, я поправлю ваши очки. Они так идут к этому красному костюму.

КОЧУБЕЙ. Поправьте, о боже. Мы должны с вами тренироваться говорить по-английски?

АНФИСА. Да, мы должны тренироваться. Но можем пока по-русски. Начинать по-русски.

КОЧУБЕЙ. Я, как вы, Ноэми, с детства учил английский. Но не очень удачно. То есть учил-то удачно, а вот выучил – не очень. Однажды приехал в Вашингтон просить денег – не для себя, а для бюджета страны – и прямо с порога сказал: дир лэдиз энд джентлменз. С «з» на конце. Как джаз. Ззззз… Представляете?

АНФИСА. С американцами так и надо. Построже с ними надо. А то они очень наглые. Чуть что – кладут ноги на стол.

КОЧУБЕЙ. Может быть. Но американцы меня и так понимают. Они хорошо читают по моим губам. Так что издавать звуки мне уже и необязательно. Открыл губы – и пошёл…

АНФИСА. Как хорошо вы сказали – открыл губы! Вы любите танцевать?

КОЧУБЕЙ. С чего вы взяли?

АНФИСА. У вас глаза человека, который любит танцевать.

КОЧУБЕЙ. О, спасибо, Ноэми. Я из танцев знаю только два слова. Два очень красивых слова – пасадобль и хабанера. Но что значат эти слова, я не знаю. Думаю, что когда хорошее настроение и все получается, – это пасадобль. А когда хреново всё – хабанера.

АНФИСА. Ой, я обожаю хабанеру! Хотите, станцуем? Как раз в таком красном костюме надо танцевать хабанеру.

КОЧУБЕЙ. Да что, я не умею танцевать. Да что вы. Да что вы…

АНФИСА. Не отбрыкивайтесь. Все вы прекрасно умеете. Что вы отбрыкиваетесь, как второкурсник. Спокойно…

КОЧУБЕЙ. Я… я… честное слово, хабанера… Может, лучше пасадобль?

АНФИСА. Я вам сделаю, как лучше.

Танцуют.

Удаляются в темноту.

Гоцлибердан.

ГОЦЛИБЕРДАН. О, хабанера! Какие еще в жизни остаются слова! Когда великий русский народ, итить его в душу богоносец, поднимет нас всех на вилы, меня не поднимут. Меня возьмут ди-джеем в дом престарелых. Я буду ставить им на виниле хабанеру и пасадобль. А потом. Потом всё сгорит. Весь винил. Все старики. Останется только пепел. Первоклассный деревянный пепел наших богоносных широт. И еще – я. Я останусь. Потому что хороший ди-джей – всегда в цене. Хабанера!

Танцует.

Кочубей, Анфиса.

АНФИСА. Вы давно не пробовали, мой босс?

КОЧУБЕЙ. Признаться, давно. Все не до того было. Старую книжку заканчивал. Потом отсыпался. Да, а Марфуши до сих пор нет… Двенадцатый час уже. Разве бабочки не заканчиваются к полуночи?

АНФИСА. Марфуша – это ваша домработница?

К: Что вы, Ноэми. Марфуша – это моя жена. Ее зовут Мария. Но дома я привык называть ее Марфа. Так повелось. Она откликается.

АНФИСА. Когда вы сказали «она откликается», мне вспомнилось про собак. Смешно. Это собаки откликаются на клички.

Пристально.

КОЧУБЕЙ. Собаки меня тоже интересуют. У меня было 12 собак. На даче. Когда я работал премьер-министром. Верней – заместителем. Их всех расстреляли.

АНФИСА. Как? Кто расстрелял? Вы шутите?

КОЧУБЕЙ. Разве я умею шутить, моя шикарная танцовщица? Их расстреляли агенты КГБ. Вы знаете, что была такая организация – КГБ?

АНФИСА. Мне что-то папа рассказывал. Но я точно…

КОЧУБЕЙ. Теперь ее уже нет. А тогда она была – вовсю. И КГБ приставил ко мне охрану. Специально, чтобы охрана раздражала меня. И мешала таким макаром делать либеральные реформы.

АНФИСА. Чем таким мешала?

КОЧУБЕЙ. Таким макаром.

АНФИСА. А что это – макар? Я не слышала.

КОЧУБЕЙ. Макар, ну… это сложно объяснить… я занимаюсь этим всю жизнь.

АНФИСА. Я постараюсь понять.

КОЧУБЕЙ. Макар бывает очень разный. Иногда он – как маузер. То есть как пистолет для внутреннего употребления. А иногда – как злой дух. Вы понимаете?

АНФИСА. Макар – это такой злой дух? Который выходит из болота?

КОЧУБЕЙ. Как вы догадались? Вы…

АНФИСА. А мне рассказывали в Гондурасе. Когда я маленькая была. Надо было бояться болотного злого духа. И я боялась. Как все.

КОЧУБЕЙ. Да, в Гондурасе живут мудрые люди… Я бы их отреформировал за пять недель. Ну, за шесть – максимум. Максимум за шесть, вы понимаете?!

АНФИСА. Вы такой гениальный, что хватило бы и трех. Максимум четырех.

КОЧУБЕЙ. Вы думаете? Вам видней, вы жили в Гондурасе. Я – нет. Хотя я-то с детства мечтал об Ирландии. Тут пяти недель бы уже не хватило. Ирландия даже слишком неприступная. Как вечная мерзлота. Особенно если мерзлота – из шоколада. Так, пытаешься укусить – и только сможешь, что отморозить зубы. Ничего больше. Я в юности читал книгу «Улисс», и влюбился в Ирландию. Точнее, в город Дублин. Вы читали книгу «Улисс»?

АНФИСА. Разве это можно читать?

КОЧУБЕЙ. В моей юности казалось, что можно.

АНФИСА. Это же была дискотека такая. Дискотека Улисса. У нас, на Аэропорте. На ЦСКА, где вещевой рынок. Я тогда еще в третьем классе училась. Родители запрещали мне подходить ко входу. Но мы с девчонками все равно подходили.

КОЧУБЕЙ. Дискотека Улисса. А что с ней потом стало?

АНФИСА. Ой, ее закрыли. Там, кажется, убили кого-то.

КОЧУБЕЙ. Хорошая была дискотека. Но всё равно – это же был филиал. А главная дискотека Улисса размещалась в городе Дублине. В Ирландии. Такое большое здание. С колоннами, как дворец культуры. И над ним всегда идут облака в четыре яруса. Как ребёнок навстречу маме. Это такие стихи. Поэт Корней Чуковский. Вы не читали?

АНФИСА. Корней Цековский? Ужасно смешное имя. Я ничего не слышала. Он был, наверно, очень давно.

КОЧУБЕЙ. Очень. Вас еще не было на свете, моя дорогая Ноэми. Кстати, а откуда такое красивое имя? Вы же родились в позднем совке, при перестройке. Тогда любили другие имена.

АНФИСА. Ну…

Пауза.

Мне говорили, кажется, что так назывался какой-то научный институт. Где мог работать мой папа. Но я точно не знаю.

КОЧУБЕЙ. Поразительно. А я так любил Дублин, что хотел поехать послом в Ирландию. Первым послом свободной России. Ваш папа не был послом?

АНФИСА. Кажется, нет. Но тогда вы должны хорошо знать ирландский язык.

КОЧУБЕЙ. Я его не знал. Я хотел только уехать в Дублин, чтобы удержать мою жену. Марию, она же Марфа. Или наоборот. Марфу, она же Мария. В Москве бы я ее не удержал. Но я стал премьер-министром, я… и мы остались в Москве.

АНФИСА. Мне всегда была ужасно интересно, как человек становится премьер-министром.

КОЧУБЕЙ. Почему интересно?

АНФИСА. Ну это же страшно круто – премьер-министр. Вот мне сокурсники сказали – есть такой Путин, премьер-министр. Он ужасно сексуальный. И голова уложена – просто волосок к волоску. Как у иностранцев. В гостинице «Марриотт Аврора».

КОЧУБЕЙ. Всё было очень буднично. Меня назначил президент Ельцин. Вынул из сейфа бланк указа, стряхнул паутину, взял перьевую ручку – и привет. Вы слышали о таком человеке – президент Ельцин?

АНФИСА. Я слышала, что он был все время пьяный, и его никогда нельзя было увидеть.

КОЧУБЕЙ. Разве это препятствие? Я вот тоже все время пьяный, но вы же меня видите. По крайней мере, видели.

АНФИСА. Вы не пьяный. Вы трезвый. От вас не пахнет. Я чувствую. У меня хорошие нервы в ноздрях.

КОЧУБЕЙ. Совсем ничем не пахну? Это уже сюжет другого романа.

АНФИСА. Нет, то есть, чем-то пахнете. Аромат какой-то есть, парфюм то есть… Это, мне кажется, новый сосновый Баленсиага. Или Хьюго Босс. Но скорее Баленсиага. Вы же не будете душиться Боссом?

КОЧУБЕЙ. Почему бы мне не подушиться Боссом, дорогая?

АНФИСА. Слишком дешево. Не для премьер-министра.

КОЧУБЕЙ. Ну, я же бывший премьер-министр. Сейчас там, как вы сказали, сексуальный мачо, волосок к волоску. И Нобелевскую премию почти проели.

АНФИСА. Как вы сказал – проели? Смешно.

КОЧУБЕЙ. Что смешного?

АНФИСА. Я прямо представила себе, как вы сидите за столом со своими друзьями и едите эту Нобелевскую премию. Прямо руками, как пиццу.

КОЧУБЕЙ. Да, руками. Проесть что бы то ни было можно только руками. Запомните это, Ноэми. Едет моя жена. Я слышу звуки ее выхлопных труб. Нам надо прощаться. До встречи в Америке, дорогая.

АНФИСА. До встречи, любимый премьер-министр.

Хихикает.

Раскланиваются.

Кочубей, Толь.

ТОЛЬ. Спасибо, Игорь, что нашёл время.

КОЧУБЕЙ. Разве я нашёл время? Это оно нашло меня. А я сидел и ждал в редакции «Правды».

ТОЛЬ. Ты все со своим юмором.

КОЧУБЕЙ. Нет, с юмором – это ты. Ты хочешь сказать, что в Больших Сумерках у меня мало времени? Я могу его резать и употреблять под водочку, как брауншвейгскую колбасу. Это ты у нас страшно занят. Корпорация вечной жизни – страшно сказать.

ТОЛЬ. По правде сказать, хлопот много. Особенно в последнее время. Завтра начинается Конгресс вечной жизни. Представляем нашу новую суперразработку. Вечное средство от головной боли.

КОЧУБЕЙ. Каким образом? Маузер?

ТОЛЬ. Нет. Обычная таблетка анальгина, после обработки пучком бозонов Хиггса. Предотвращает головную боль сразу на 24 года вперёд. Австралийская разработка. Но новое лекарство запатентовали мы. Мы, а не австралийцы. Назвали «анатоль» – анальгин плюс моя фамилия. Немного неделикатно, но выхода не было.

КОЧУБЕЙ. Значит, выпил – и 24 года голова не болит?

ТОЛЬ. Пропил курс из 12 таблеток – и 24 года не болит. Все правильно.

КОЧУБЕЙ. Пропил?

ТОЛЬ. Пропил – значит выпил. В смысле выпил.

КОЧУБЕЙ. А таблетки-то дорогие?

ТОЛЬ. Пока да. Курс – шесть тыщ долларов. Но дешевле не получается. Очень дорогие бозоны Хиггса. Их приходится завозить. Из Австралии. Есть еще гвинейские бозоны, они подешевле, но для фармакологии не годятся. Качество не то. Мы боремся, чтобы обнулили пошлину на бозоны, но Минфин, собака, сопротивляется.

КОЧУБЕЙ. Собака? Ты сказал – собака?

ТОЛЬ. Да, а что. Собака сопротивляется. Мы вложили в этот проект почти ярд, Игорь.

КОЧУБЕЙ. Миллиард долларов?!

ТОЛЬ. Да, а что тут удивительного? Одних бозонов нужно было тысяч десять. А цена на австралийские, да еще со скидкой, – сорок тысяч. За штуку. Вот уже четыреста миллионов. А потом – оборудование. Технология. Нужно было поднять наше производство анальгина, чтоб было где брать исходные таблетки. Много мороки всякой. Но это окупится. За восемь лет, но окупится.

КОЧУБЕЙ. Если б у нашего правительства был тогда лишний миллиард долларов, народ бы нас полюбил. Ты помнишь наше правительство, Боренька?

ТОЛЬ. Только его и вспоминаю. Последняя светлая полоса в жизни.

КОЧУБЕЙ. Не говори. А таблетки на 24 года – это разве не светлая полоса? Кстати, если ты думаешь, что я что-нибудь знаю про этот… как ты сказал… бозон Фикса? Помню только была частушка: как не установить летящего бозона, так не остановить какого-то Кобзона. Помнишь, было такое? «Вокруг смеха»?

ТОЛЬ. Честно говоря… Хочешь, я тебе справку пришлю?

КОЧУБЕЙ. Да зачем мне справка, Боря! Мне даже медицинская справка уже не нужна.

ТОЛЬ. Такого юмора я не принимаю.

КОЧУБЕЙ. Так что же – полная гарантия на 24 года? Что голова ни разу не заболит?

ТОЛЬ. Полная – не заболит.

КОЧУБЕЙ. А если все-таки заболит?

ТОЛЬ. Приносишь справку… Прости за неудачный каламбур, приносишь справку от врача с печатью и получаешь все деньги назад.

КОЧУБЕЙ. Значит, шесть тысяч долларов за курс?

ТОЛЬ. Шесть тысяч за 12 таблеток и индивидуальное назначение.

КОЧУБЕЙ. Слушай, слушай… А если пациент умрёт, не прожив 24 года? Его потомки смогут получить разницу?

ТОЛЬ. Ха-ха… Мы до сих пор об этом не думали. Действительно: если клиент не проживёт 24 года? Здесь же чертова туча маркетинговых возможностей! Я всегда говорил, Игорь, что у тебя самая светлая голова в России.

КОЧУБЕЙ. Постой… Хочешь, я стану рекламным лицом твоего анатоля?

ТОЛЬ. Что это значит?

КОЧУБЕЙ. Ну давай, я заплачу шесть тысяч за курс, у меня навсегда перестанет болеть голова, а потом я умру. Вы вернете разницу моим наследникам, и анатоль прогремит на весь мир.

ТОЛЬ. Что за несусветные глупости ты говоришь!

КОЧУБЕЙ. Никакие не глупости. Я точно знаю, что в обозримом будущем умру. По-твоему, почему я это знаю?

ТОЛЬ. Почему?

КОЧУБЕЙ. Потому, Боренька, что все люди смертны.

ТОЛЬ. Это тебе твой священник сказал?

Пауза.

КОЧУБЕЙ. А что? Ты что-то имеешь против отца Гавриила?

ТОЛЬ. Это так теперь называется. «Отец Гавриил»! Как будто генерал-полковник какой-то. Тебе не кажется, что всё это похоже на плохой анекдот?

КОЧУБЕЙ. Это всегда так называлось. И что именно здесь похоже на анекдот, господин президент вечной жизни?

ТОЛЬ. Ты помнишь, Боря, как 18 лет назад в интервью «Гардиан» ты сказал, что ты – агностик?

КОЧУБЕЙ. Или помню, или не помню. Но что с того?

ТОЛЬ. Нет, ты помнишь. У тебя с памятью все в порядке.

КОЧУБЕЙ. Гораздо лучше было бы без неё. Послушай меня, Боря. Никакой вечной жизни с памятью не бывает. Ты не там ищешь.

ТОЛЬ. Я там ищу. Когда ты сказал, что ты агностик, тебе рукоплескал весь мир. Ты стал кумиром интеллигенции на 20 лет вперёд.

КОЧУБЕЙ. Почему не на 24, как анальгин? Прости, как анатоль?

ТОЛЬ. Я ненавижу этот твой юмор! Теперь человек пятьсот по всей Москве судачат, что премьер-министр Кочубей связался с каким-то грязным попом! Что они сидят и пьют целыми днями в Жирафьей Канавке!

КОЧУБЕЙ. Кто это – они?

ТОЛЬ. Они – это вы. Вы, Игорь. Ты с твоим генерал-полковником. Ты понимаешь, как это небезопасно для нашей всеобщей репутации?

КОЧУБЕЙ. Почему всеобщей? Ведь ты не сидишь в Жирафьей Канавке. И Гоц не сидит. И профессор Дедушкин не сидит. И…

ТОЛЬ. Твоя репутация – это наша репутация, Игорь. Ты – наш лидер, наш мозг. Мы признали это один раз и навсегда. 18 лет назад. Даже 20 лет назад, еще в лаборатории марксистско-ленинского анализа. И все, что происходит с тобой, сразу отражается на нас. Больше того: ты – основатель русского либерализма. И эта история со священником… Ты понимаешь, я думаю. Я не должен тебе разжевывать. Ты слишком умен, чтобы я тебе разжевывал.

КОЧУБЕЙ. Ты думаешь, было бы лучше, если мы с отцом Гавриилом встречались бы в ресторане «Метрополь»? Или в баре GQ? И кстати, я никакой не основатель русского либерализма. У меня недавно был профессор, он все объяснил: либерализм основали они с полковником Несговоровым. Кажется, в 83-м году. Да, когда профессору было 50 лет – это 83-й. Значит, в 83-м.

ТОЛЬ. С каким полковником?

КОЧУБЕЙ. С полковником КГБ. Которому он заложил своего зятя. Юру Кравченко. Председателя христианско-демократического союза. Между прочим. Я читал его дневники.

ТОЛЬ. Подожди, Игорь. Я сейчас окончательно запутаюсь. Какой-то зять, какие-то дневники. При чем здесь вообще профессор? Я скажу тебе жестче: история с попом превращает нас всех в посмешище! Это несерьезно, понимаешь?! А мы можем позволить себе всё, но только не быть несерьёзными!

КОЧУБЕЙ. А профессор, когда приезжал, сказал, что отец Гавриил – агент ФСБ. И передал мне пачку бумаг, которые это подтверждают. Это ты изготовил такие бумаги, Боря?

ТОЛЬ. Ты сам-то слышишь, что говоришь?

КОЧУБЕЙ. А что? Ты разве разучился изготавливать бумаги? Это же куда проще, чем вечный анальгин.

ТОЛЬ. То, что Сирин – агент ФСБ с якутских времён, это сто процентов. Каждая собака знает!..

КОЧУБЕЙ. Собака. Ты сказал-таки – собака.

ТОЛЬ. Но дело не в этом. Подожди. Мы не должны говорить в таком тоне. Мы сначала должны успокоиться.

КОЧУБЕЙ. Я практически спокоен, Боренька.

ТОЛЬ. Вот и отлично. Я тоже спокоен. Я хотел тебе сказать. В общем, я общался с Женевьев Пеги…

КОЧУБЕЙ. Вы знакомы с Женевьев?

ТОЛЬ. Конечно, она брала у меня интервью. Не один раз.

КОЧУБЕЙ. А кто кому позвонил? Ты ей или она тебе?

ТОЛЬ. По правде сказать, не отследил. Пресс-служба соединила.

КОЧУБЕЙ. Да. Я верю. И что?

ТОЛЬ. Женевьев мне пересказала содержание вашей встречи. Которая была накануне. В кондитерской дома Соломона.

КОЧУБЕЙ. На Патриарших?

ТОЛЬ. На Патриарших.

КОЧУБЕЙ. Этой встречи не было на Патриарших. Мы сначала там договорились, но потом…

ТОЛЬ. Что потом?

Раскаты зимнего грома.

КОЧУБЕЙ. Потом перенесли в Кофейню Трех Китов, в центр «Атриум». Около Курского вокзала.

ТОЛЬ. Значит, это было возле Курского вокзала. Какая разница? К чему ты это сейчас вообще?

КОЧУБЕЙ. Мне забавно, что ты знал о планах встречи на Патриарших. Она так подробно тебе рассказывала?

ТОЛЬ. Нет. Не знаю… Кажется, она сказала, что вы встречались на Патриарших. Или она перепутала. Она же плохо ориентируется в городе.

КОЧУБЕЙ. Она живет здесь двенадцать лет. Прекрасный водитель. Однажды везла меня с новогодней вечеринки французских журналистов. На своем маленьком «Ситроене». Двухдверном. Или трехдверном, я не знаю, как это точно называется. Мой драндулет с охраной ехал следом, а мы с ней – в маленьком «Ситроене». Она отвозила меня ко мне домой, в город. В квартиру на Малом Потемкинском. Была метель. Мы доехали за 15 минут. Пятнадцать минут!

ТОЛЬ. Хорошо. Может, это я что-то перепутал. Хотя я никогда ничего не путаю. Не путаю и не забываю. Но дело не в этом…

КОЧУБЕЙ. В этом. В этом.

ТОЛЬ. По словам Женевьев, ты хочешь рассказать ей о каких-то семнадцати ошибках наших либеральных реформ.

КОЧУБЕЙ. Не совсем так. Почти, но не совсем. Я хочу рассказать о 27 ошибках либеральных реформаторов. Со мной во главе. О моих ошибках, Боренька. О моих собственных ошибках.

ТОЛЬ. Твои ошибки – это наши ошибки. Игорь.

КОЧУБЕЙ. Хорошо. Пусть так. Я буду говорить об этих ошибках, как о своих.

ТОЛЬ. А ты мне можешь сказать, зачем вообще все это нужно, Игорь? Во-первых…

КОЧУБЕЙ. Во-первых, у нас ошибок не бывает? Я все-таки изучил тебя, Боренька. За столько лет изучил. Экономику не изучил, Россию не изучил, а тебя – да.

ТОЛЬ. Во-первых, я не знаю, черт возьми, бывают ли у нас ошибки. Может, когда по-японски говорим, и бывают. Но в те годы серьезных ошибок у нас не было. А если какие-то и были, то они – ничто по сравнению с результатами. С достижениями. Мы создали русскую свободу, Игорь, пойми! Мы сделали так, что коммунизм снова стал невозможен. Снова.

КОЧУБЕЙ. Ты думаешь?

ТОЛЬ. Я не думаю, я знаю. А во-вторых, ты же понимаешь, какой ущерб все это нанесет.

КОЧУБЕЙ. Какой ущерб?

ТОЛЬ. Когда о мифических наших ошибках пишут всякие маргинальные мудаки типа Белковского, это никому не интересно. Никто не обращает внимания. Обычное бормотание себе под нос. Но если б ошибках скажешь ты… Ты хоть представляешь себе, как они поднимут голову?

КОЧУБЕЙ. Кто поднимет?

ТОЛЬ. Они все. Кагэбэшники, коммунисты. Начнутся репрессии против либералов. Нет – против всех свободных людей. Против каждого, кто ощущает себя свободным. Кто покупает чёрную икру, не посоветовавшись с женой, и ездит отдыхать в Турцию. Ты же великий пророк либерализма, Игорь! Неужели ты не видишь, что они сделают со всеми нами, если мы начнем говорить о наших ошибках! Ты думаешь, это благородно?! А о крови, которой будет оплачено такое благородство, ты не думаешь?!.

КОЧУБЕЙ. Не кипятись, Боренька. По-твоему, коммунисты и кагэбэшники еще существуют?

ТОЛЬ. Их две трети страны, Игорь! Нет, их три четверти. Четыре пятых! Семь восьмых! Они только и ждут, чтобы мы оступились. И если сам Кочубей, сам Игорь Тамерланович, бесстрашный лидер реформ, начнет говорить об ошибках – они выползут из своей берлоги. Что мы будем делать тогда?

КОЧУБЕЙ. Они что, все сидят в одной берлоге?

ТОЛЬ. Ты знаешь. Я всегда ценил твой юмор, но я терпеть не могу твою иронию. Извини за резкость. У тебя нет иронического таланта.

КОЧУБЕЙ. Да, у пророков по части иронии всегда было не очень. Это мне отец Гавриил рассказал.

ТОЛЬ. Это он подбивает тебя признать 27 ошибок?

КОЧУБЕЙ. Нет, это я его подбиваю.

ТОЛЬ. Понятно.

КОЧУБЕЙ. И в Жирафьей Канавке мы ничего не пьем. Будь уверен, Боренька. Святой отец вообще не пьет.

ТОЛЬ. Еще не хватало, чтобы он курил марихуану. И чтобы ты вместе с ним. И кто-то заснял это на камеру. Да, забыл тебя спросить: почему 27 ошибок? С чего двадцать семь-то?

КОЧУБЕЙ. По числу тысяч рублей.

ТОЛЬ. Каких еще тысяч рублей?

Пауза.

КОЧУБЕЙ. Разве Пол не оставил этого?

ТОЛЬ. Что-что? Ты стал говорить как-то непонятно, Игорь. Может, тебе пока перебраться в Москву, на Малый Потемкинский? По крайней мере, до Америки.

КОЧУБЕЙ. Какой Америки? Почему Америки?

ТОЛЬ. Как до какой Америки? 12 января ты вылетаешь в Нью-Йорк. 15-го Гарри Поттер, бывший председатель Федеральной резервной системы, дает в твою честь прием в «Уолдорф-Астории». Тебе, я надеюсь, передали график.

КОЧУБЕЙ. Я не поеду в Америку, Боренька.

ТОЛЬ. Как?

КОЧУБЕЙ. Я не знаю, передали ли мне график. Но у меня запланировано очень важно дело на это время. Я должен быть на Валааме, с монахами.

ТОЛЬ. Ты знаешь, мне кто-то намекал что-то про монахов. Но я, по правде сказать, думал, что это утка. Что ты не можешь всерьез говорить о Валааме. Тебя что, не устраивают условия поездки в Америку? Ты хочешь об этом поговорить?

КОЧУБЕЙ. Боренька, условия меня устраивают. Меня не устраивает сама поездка. Я должен быть на Валааме. А Гарри Поттер может устроить прием в честь кого-то другого. Не так ли? Например, в честь тебя. И самолёт к тому же твой. Зачем же тебе сажать в самолёт кого-то другого? Сел – и полетел. К тому – они уже забыли, как я выгляжу. Многие подумают, что ты – это я и есть.

Дневные часы.

ТОЛЬ. Я не понимаю, Игорь. Ты на что-то обижен. Мы обидели тебя? Ты обижен на Кремль? Почему ты так себя ведешь, я не могу понять?! Американцы ждут тебя. Ажиотаж бешеный. Настоящий бум. Я всех просил способствовать этой поездке. МИД стоит на ушах. Посольство полирует галифе. Уже красные дорожки стирают. А ты мне несешь какую-то ересь про Валаам. Я не верю в Валаам, Игорь. Здесь что-то другое. Ты всегда был здравомыслящим человеком. Ты не можешь уважать этого оборванца Сирина с его бреднями. Ты просто за что-то крепко обиделся на нас. На нашу команду. И, как человек деликатный, боишься сказать открытым текстом.

КОЧУБЕЙ. Как же я могу бояться? Я же бесстрашный реформатор, как вы все утверждаете.

ТОЛЬ. Прости, прости. Я неправильно сказал. Не «боишься». Это не так. Ты просто не хочешь делать нам больно. И потому устраиваешь такой театр, с позволения сказать. Чтобы мы все поняли, а ты нам как бы ничего и не сказал. Игорь! Давай мы признаем одну ошибку. Ошибку перед тобой. Мы сделаем все, как ты хочешь. И ты вернешься в нормальную жизнь. Не надо ни попов, ни водки, ни 27 ошибок. Ни Валаама. Я тебя очень прошу. От имени всех. Тебя же все любят.

КОЧУБЕЙ. Профессор Дедушкин мне прислал социологический опрос. Там сказано, что 67 % россиян меня вовсе даже не любят.

ТОЛЬ. О, Господи! То есть я хотел сказать: чёрт побери профессора с его опросами! Нашел что присылать. Лучше бы прислал букет роз твоей жене. А 33 %, которые любят – они что, Игорь, на дороге валяются?

КОЧУБЕЙ. Нет. На дорогах валяются совсем другие люди. Вот я намедни шёл мимо Курского вокзала.

ТОЛЬ. Где ты шёл?!

КОЧУБЕЙ. У Курского вокзала. Навстречу – два бомжа. Еле-еле на ногах стоят. Но говорят – громко. И один – другому: шо ты, мол, трендишь, шо воровать не умеешь. Научишься! Я вот водку раньше пить не умел – так научился!

ТОЛЬ. Прости, позволь тебя спросить: а что ты делал на Курском вокзале? Как ты там вообще оказался?!

КОЧУБЕЙ. Пошёл погулять. После встречи с Женевьев. Я ж тебе говорил, что встреча была не на Патриарших.

ТОЛЬ. Я надеюсь, ты с охраной пошёл? Но у тебя всего два охранника, этого слишком мало для Курского вокзала!

КОЧУБЕЙ. Я сбежал от охранников. Обманул их и сбежал. Скрылся.

ТОЛЬ. А вот уже совсем не смешно, Игорь. Извини, это хуже Валаама. Ты понимаешь, какому риску себя подвергаешь? А если бы бомжи набросились на тебя? А если…

КОЧУБЕЙ. Бомжи были слишком пьяны. Им хотелось украсть денег на водку. А не нападать на незапамятного премьер-министра России.

ТОЛЬ. Боюсь, дело принимает серьезный оборот.

КОЧУБЕЙ. Ничего страшного. Все идет в порядке вещей. Как и должно быть. Теперь боишься ты, а не я?

ГОЛОС НЕВИДИМОГО СУЩЕСТВА. Игорь Тамерланыч, вам чайку подать?

КОЧУБЕЙ. Подайте воды, Светочка. Минеральной без газа. Борис Алексеичу и мне.

Пауза.

Или наоборот. Мне и Борис Алексеичу.

Темнота.

Или тьма – как оно получается.

Кочубей, Толь.

ТОЛЬ. Ты знаешь, Игорь, я тут недавно разговаривал с Патриархом.

КОЧУБЕЙ. Да? Каким образом?

ТОЛЬ. Встретил его на корпоративе в «Газпроме». Очень неплохо поговорили. Конструктивный человек. Так вот. Он сказал мне, что Федоту Сирину ни в коем случае нельзя верить.

КОЧУБЕЙ. Какому Федоту?

ТОЛЬ. Сирину. Отцу Гавриилу твоему. Он в обычной жизни – Федот. Так его родители назвали. В миру, или как там это называется. Патриарх сказал мне, что у Сирина полно завиральных идей, и его часто приходится останавливать. Одёргивать даже приходится, сказал он.

КОЧУБЕЙ. Ты упоминал меня?

ТОЛЬ. Нет, но…

КОЧУБЕЙ. Ты упоминал меня. Иначе как ты вышел на разговор про отца Гавриила?

ТОЛЬ. А я и не выходил вовсе. Патриарх первый начал.

КОЧУБЕЙ. Как такое могло случиться?

ТОЛЬ. Он подошел ко мне и попросил провести семинар по вопросам вечной жизни. В Свято-Даниловом монастыре. Для региональных миссионеров. А потом возьми да скажи: вокруг вас увивается такой священник Сирин, так вы держитесь от него подальше. Пожалуйста. Они, Игорь, думают, ни лишить ли его звания священника. А тут ты еще…

КОЧУБЕЙ. Они – это кто?

ТОЛЬ. Они – это Патриархия, Игорь.

КОЧУБЕЙ. Они никогда не внушали мне доверия.

ТОЛЬ. Тише, тише! Нас услышат!

КОЧУБЕЙ. Кто?

ТОЛЬ. Все.

КОЧУБЕЙ. Все – это не страшно. А Патриарх – это новый, который…

ТОЛЬ. Который.

КОЧУБЕЙ. Сомнительный тип.

ТОЛЬ. Тише же! Я тебя прошу.

КОЧУБЕЙ. Когда я был вице-премьером, он пришел ко мне. Тогда, он, кажется, работал митрополитом по коммерческим связям. Хотел подписать бумажку, чтобы снять пошлины на импорт коньяка Hennessy. Для причастия. Вроде на Тайной Вечере пили Hennessy. Новейшие разыскания. И потому в причастии надо подавать коньяк, а не вино. Он еще так липко суетился глазами.

ТОЛЬ. Ты подписал?

КОЧУБЕЙ. Нет, конечно. Попросил оставить на рассмотрение.

ТОЛЬ. И чем кончилось?

КОЧУБЕЙ. Ельцин позвонил – я подписал.

ТОЛЬ. Ну – вот видишь.

КОЧУБЕЙ. Нет, Боря, не вижу. Ничего почти уже не вижу. Одни большие сумерки кругом.

ТОЛЬ. Игорь, дорогой! Скажи, в чем мы виноваты перед тобой, и давай исправим эту ошибку? Хочешь, мы раскассируем наш совместный оффшор на Бермудах и выдадим тебе живыми наличными твою долю. Там уже набежали сто сорок восемь…

КОЧУБЕЙ. Не надо, не надо. Я не хочу знать. Это лишняя для меня информация.

ТОЛЬ. Совсем нелишняя. Сто сорок восемь миллионов шестьсот шестьдесят шесть тысяч шестьсот шестьдесят семь. Вот. Или что еще? Хочешь, я на колени перед тобой встану?

Становится на колени.

КОЧУБЕЙ. Ни в коем случае! Боря! Даже не вздумай!

Поднимает Толя с колен.

Обнимает его за голову.

Ты даже не представляешь, как я люблю тебя, Боренька! Как я вас всех люблю: тебя, Гоца, Евгения Волковича. Мы – одна семья. Одна плоть. Со времен лаборатории. Нашей лаборатории марксистско-ленинского анализа. Разве мы можем что-то делить? Что-то выдавать друг другу в наличном виде?

Всхлипывает.

Я люблю тебя, Боря.

Толь встает с колен.

ТОЛЬ. Я рад был это услышать. Но ты же чем-то недоволен, Игорь. Почему-то зол. И я хотел бы знать, чем и почему.

КОЧУБЕЙ. Я не недоволен. И не зол. Я просто немножко расстроен, что раньше времени состарился, Боря. Потому мне так важно поехать на Валаам. Попасть туда, пока я не умер. Понимаешь?

ТОЛЬ. Пожалуйста, не произноси в моем присутствии слово «умер». Применительно к себе. Да к любому из нас. Нам всем надо продержаться еще лет пять. Ну, шесть от силы. И тогда мы вообще не умрём.

КОЧУБЕЙ. Не умрёте?

ТОЛЬ. Не умрём. Первое лицо множественного числа. Не второе, Игорь, а первое. Технологии ушли резко вперёд. Об этом ещё никто не знает, но я тебе скажу. Мы купили в Бурундии геном китовраса. Знаешь, что это такое?

КОЧУБЕЙ. Нет. Ничего не знаю.

ТОЛЬ. Китоврас – это такая обезьяна. Её разводили французы в Африке сто лет назад. Или сто пятьдесят. Чтобы использовать как слуг. В быту. Китоврасы работали лучше и обходились дешевле, чем местные негры. Так вот: геном китовраса на 98 % повторяет геном человека! Американцы на геном человека потратили уже 20 лет и 60 миллиардов, Игорь! А мы китовраса покупаем за 300 миллионов. Всего. Это сенсация. Скандал. Когда американцы узнают…

КОЧУБЕЙ. Где покупаете?

ТОЛЬ. В Бурундии. Знаешь такую страну?

КОЧУБЕЙ. У меня с географией всегда было довольно хило.

ТОЛЬ. Центральная Африка. Город Бужумбура. Там одна из лучших генетических школ в мире. Только о ней никто пока не знает. Мы раскопали. В двести раз сэкономили по сравнению с американцами. Ты представляешь себе, Игорь?! В двести раз! Включая все взятки, все разрешения, виллу в Бужумбуре – всё! Теперь вложим еще миллиард-другой, и цель – наша. У нас будет полноценный геном человека!

КОЧУБЕЙ. Извини, а на кой он нужен, этот геном этого человека?

ТОЛЬ. Через пять-шесть лет мы сделаем индивидуальные генетические лекарства. Которые позволят продлевать жизнь как угодно. Мы нейтрализуем гены старения. Целевой радиоактивной бомбардировкой – нейтрализуем. Вот возьмем у тебя анализ, узнаем, в какой твоей хромосоме находится ген старения – и хлобысть! Проживешь до ста двадцати, как минимум. А пока будешь жить – придумаем что-нить еще.

КОЧУБЕЙ. Я уже устал от жизни, Боренька. А ты хочешь, чтобы я прожил больше, чем позади.

ТОЛЬ. Я не просто хочу, Игорь. Я это сделаю. Ты же знаешь: если я что-то решил – добьюсь наверняка. Ты за это и взял меня тогда в правительство. Не так ли? У меня не было шансов, но ты меня взял. Потому что ты знал мою настойчивость. Что я не испугаюсь. А твоя жизнь – это наша жизнь, Игорь. Ты – знамя. Ты – символ наших идей. Пока ты жив, идеи не кончились.

КОЧУБЕЙ. А кто тебе сказал, что идеи уже не кончились?

ТОЛЬ. Прости, Игорь, но ты резонёрствуешь. Резонёрствуешь и профанируешь. Ты театр устраиваешь какой-то. Это от плохого настроения, я понимаю. Но мы сделаем всё, чтобы оно стало хорошим.

КОЧУБЕЙ. Театр. Театр. Мы же с тобой вот уже двадцать лет как Пьеро и Арлекин, Боря. Арлекин и Пьеро.

ТОЛЬ. Это какие-то булгаковские персонажи? Или аксеновские? Вот ты говоришь, что слаб в географии. А у меня всегда была тройка по советской литературе. Я не помню…

КОЧУБЕЙ. Но «Мастера и Маргариту» ты читал.

ТОЛЬ. «Мастера и Маргариту» – читал. Так это люди из свиты Воланда, что ли? Да, я вспомнил, Арлекино там был одним из главных.

КОЧУБЕЙ. Неизвестно только, где наша Коломбина. Да и кто она.

ТОЛЬ. Да. И кто она?

КОЧУБЕЙ. Хрен его знает. Может – Россия?

ТОЛЬ. Меня всегда раздражает, когда ты начинаешь говорить загадками. Конечно, ты гений, наш главный и единственный, и тебе больше позволено…

КОЧУБЕЙ. Раз мне больше позволено, ты позволишь мне поехать на Валаам вместо Америки?

ТОЛЬ. Это какая-то полная фигня. Не может тридцатисемилетний шарлатан так тебя охмурить!

КОЧУБЕЙ. Ты не помнишь, когда тридцатисемилетнего шарлатана поставили охмурять всю страну?

ТОЛЬ. Когда?

КОЧУБЕЙ. Тогда. Когда меня сделали заместителем председателя правительства. Министром экономики и финансов. Мне как раз исполнилось тридцать семь. А тебе сколько было, Боренька?

ТОЛЬ. Тридцать шесть.

КОЧУБЕЙ. Вот видишь.

ТОЛЬ. Как ты можешь сравнивать, Игорь, я не понимаю?! Мы – образованные, интеллигентные люди!

КОЧУБЕЙ. Можно. Можно сравнивать.

Пауза.

Мне кажется, гораздо проще нам всем просто умереть. Тогда сразу начнется вечная жизнь. И нужны никакие корпорации. Никакие инвестиции. Твой геном бужумбуры не нужен совершенно. Сэкономим триста миллионов казенных денег. Я понимаю, что их не так жалко, но всё-таки. Просто возьмём и заживём вечной жизнью, Боря. А?

ТОЛЬ. Этот Гавриил – нечистоплотный клоун. Хотя никакой он не Гавриил, а Федот. У него даже имя ненастоящее. По-твоему, американцы вложили 60 миллиардов в то, что существует и безо всяких вложений? Они идиоты, да?

КОЧУБЕЙ. Они очень умные люди. Поэтому идеолог русских реформ им в нагрузку не нужен. Я поеду на Валаам, Боря. Если можно, не уговаривай меня больше. Я могу предложить тебе чай, кофе, водку, виски, коньяк, шампанское. Как в самолёте. В бизнес-классе. Но только не эти выступления в Америке. Пойми меня правильно. Я всегда ценил тебя больше, чем себя самого.

ТОЛЬ. Может, когда-то ты и ценил меня. Но сейчас не ставишь ни в ломаный грош. И твои слова… Хотя ладно. При чем здесь я. Пожалей хотя бы свою жену. Тебе не жалко ее слёз?

КОЧУБЕЙ. Я не люблю её слёзы. Они слишком солёные, как плохая красная икра. Помнишь, Боря, та икра, которую мы ели в Калининграде? У губернатора, во время визита? Я тогда еще подумал: не жилец тот губернатор, которой правительственной делегации подает икру красную, а не чёрную, да ещё и плохую. И правда: через пару лет его сняли. Он, кажется, проиграл выборы. Помнишь?

ТОЛЬ. Я жалуюсь на все что угодно, но только не на память. Но ты должен гарантировать мне, что поблагодаришь сердечно этого Федота и отправишься двенадцатого в Нью-Йорк.

КОЧУБЕЙ. Я только что гарантировал тебе обратное. Должно быть, ты не расслышал. Я сердечно благодарю тебя, Боря. За всё, что вы для меня делаете. И ты, и Гоц, и остальные, и даже старик профессор. Я уже много лет как не при власти, но вы блестяще обустроили мой уют. И родная мать не смогла бы сделать для меня больше. На Валааме я буду молиться за вас.

ТОЛЬ. Что ты будешь делать?

КОЧУБЕЙ. Молиться.

ТОЛЬ. Всё, Игорь. Мне нужно это осмыслить. Я вырвал из жизни три часа, ехал к тебе через жуткие пробки, отложил встречу с Группой по борьбе против старости…

КОЧУБЕЙ. Какое удивительная группа. Люди против того, против чего быть нельзя. Старость же все равно победит.

ТОЛЬ. Я должен посоветоваться. С тобой происходит что-то опасное. Для всех нас опасное.

КОЧУБЕЙ. Посоветуйся, Боренька. У тебя много советников. Огромный штат. Я пока посплю здесь. Я буду счастлив, если ты приедешь еще раз. Тебя проводить?

ТОЛЬ. Я сам найду выход.

КОЧУБЕЙ. Прощай, Боренька. Передавай всем им привет.

ТОЛЬ. Кому им?

КОЧУБЕЙ. Ну, им. Ну, всем.

ТОЛЬ. Хорошо. Обязательно передам.

Кочубей, Мария.

КОЧУБЕЙ. Сегодня был Боря Толь. Очень странный разговор.

МАРИЯ. И что странного?

КОЧУБЕЙ. Он знает, что я рассказывал Женевьев Пеги из «Фигаро». Но я-то уверен, что Женевьев с ним толком не знакома. Я ее дважды переспрашивал. Виделась дважды на каких-то приемах, но никогда не общалась наедине. Она не стала бы ему пересказывать. Тем более я просил её – никому раньше времени не говорить.

МАРИЯ. Ты веришь Женевьев?

КОЧУБЕЙ. О, да. Да!

МАРИЯ. Почему?

КОЧУБЕЙ. Просто верю. Она француженка, красивая и немолодая.

МАРИЯ. Это ужасно убедительно.

КОЧУБЕЙ. Значит, Борис обманул меня. Он не общался с Женевьев. И всё-таки знал про мои двадцать семь ошибок.

МАРИЯ. Каких ошибок?

КОЧУБЕЙ. Сейчас неважно. Я о другом. Я всегда чувствовал, что они прослушивают мой кабинет. На работе. Я не возражал. В конце концов, режимное предприятие. Но они прослушивают где-то еще. Здесь или в машине. Или телефон через батарейку. Когда мы говорили с Женевьев, телефон лежал на столе. Или…

МАРИЯ. Охрана твоя могла доложить. Ее же оплачивает Борис или уже нет?..

КОЧУБЕЙ. Да, охрана могла. Но я убежал от охраны. Я встречался с Женевьев в другом месте…

МАРИЯ. Как это ты сбежал от охраны?

КОЧУБЕЙ. Меня довезли до Патриарших. До отцовского дома. Я зашел в подъезд. Там еще консьержка, которая знает меня со студенчества. Нет, не со студенчества – это я путаю. Со времен института. Марксистско-ленинской лаборатории. Агриппина Ивановна. Но подниматься не стал. Выскочил через чёрный ход. Заднюю дверь. Там есть такая задняя дверь, и Агриппина открывает ее, когда я прошу. Поймал такси и поехал на Курский вокзал. Где мы на самом деле договорились с Женевьев.

МАРИЯ. Таксист не узнал тебя?

КОЧУБЕЙ. В том-то и дело, что нет. Всю дорогу был молчалив и доброжелателен.

Пауза.

Признаться, мне немного хотелось бы, чтоб он меня узнал. Может, он узнал, но виду не подал. Как ты думаешь, Марфуша?

МАРИЯ. Вряд ли узнал. Больше интересно, почему ты перестал бояться ходить без охраны. Тебе надоело жить?

КОЧУБЕЙ. Точно. Надоело. Как ты догадалась?

МАРИЯ. Твой чёрный юмор не всегда к месту, Игоряша. Тебе категорически нельзя выходить одному, и ты это знаешь. И если ты даже не думаешь о своих друзьях, о семье, о трех дочерях, о старике отце, обо мне, потому что ты эгоцентрист чёртов, подумай хотя бы о своей охране. Ведь тебе дадут кувалдой по голове, а им отвечать!

КОЧУБЕЙ. Разве кувалды еще существуют?

МАРИЯ. Я не знаю. Ты тренировался перед поездкой на Валаам?

КОЧУБЕЙ. Почему я должен был тренироваться?

МАРИЯ. Вряд ли ты доберёшься до Валаама живым.

КОЧУБЕЙ. Что ты имеешь в виду?

МАРИЯ. Русский народ – как говорит Гоц, богоносец – замочит тебя по дороге. Распознает твое лицо – и замочит. Не все же такие тупые, как этот таксист из Патриарших на Курский вокзал.

КОЧУБЕЙ. Ты слишком жестко сейчас говоришь, любимая. Напрасно.

МАРИЯ. В самый раз.

КОЧУБЕЙ. Профессор, Евгений Волкович, прислал мне результаты социологического исследования. Свежего совсем, конец ноября. 33 % россиян относятся ко мне вовсе не плохо.

МАРИЯ. 67 % вполне достаточно.

КОЧУБЕЙ. Но откуда 67 % возьмутся по дороге на Валаам?

МАРИЯ. Самолёты на Валаам ведь не летают? Там нет аэропорта, как я посмотрела в Интернете. Значит, ты должен ехать на поезде. На обычном поезде до Петрозаводска. Салон-вагон туда прицепить невозможно. Значит, ты поедешь со своим священником в плацкартном вагоне. Ты давно ездил в плацкартном вагоне?

КОЧУБЕЙ. Я возьму два билета СВ. Для себя и отца Гавриила. С интеллигентным проводником. Ничего не случится.

МАРИЯ. Потом вы едете на «Жигулях» 91-го года выпуска до лодочной станции. Там вас встречает монах. Вы садитесь на лодку, которая давно должна была утонуть от старости. Но не утонула, потому что монахи очень легкие. Ты весишь как два монаха, Игорь, а то и три. Эта поездка на лодке может стать для неё последней.

КОЧУБЕЙ. А для меня?

МАРИЯ. Я никогда не видела, как ты плаваешь в ледяной воде.

КОЧУБЕЙ. А как же отец Гавриил?

МАРИЯ. Ты думаешь, он вынесет твоё тело на себе? Или закроет тебя, когда народ схватится за кувалду?

КОЧУБЕЙ. Целый народ – всего за одну кувалду?

МАРИЯ. По случаю прибытия в их провинцию премьер-министра Кочубея найдут много кувалд. Все, какие остались от советской власти. Я тебе обещаю.

КОЧУБЕЙ. Это ты все вычитала в Интернете?

МАРИЯ. Да, в Интернете. А еще там вычитала, что в монастыре Святого Духа, куда вы, судя по всему, направляетесь, нет удобств. То есть, они есть, но на улице. В монастырском дворе. Тебе придется по ночам бегать до вэтру. А по ночам будет минус двадцать. Или минус двадцать пять. Как получится. И жить ты будешь вдвоем с монахом каким-нибудь…

КОЧУБЕЙ. Мне обещали отдельную келью.

МАРИЯ. А монах может оказаться геем. Геем, Игорь. Среди монахов таких много. Они потому и идут в монахи, чтобы скрыть главное. И ночью он начнет к тебе приставать. А геи, особенно активные, очень даже обожают пастозных экономистов чуть за пятьдесят.

КОЧУБЕЙ. Неужели гей-монах может на меня польститься? Мне ведь уже не чуть, а прилично за пятьдесят.

МАРИЯ. В общем, если интеллигентный проводник выльет тебе кипяток прямо на колени, не удивляйся. И не обижайся. Это будет твой выбор.

КОЧУБЕЙ. Но в Интернете об этом не написано.

МАРИЯ. Там все написано. Больше, чем ты думаешь. Например, там написано, что на Валааме не работает мобильная связь. У тебя там телефон ловить не будет. И что с тобой, и где ты, – никому не известно. Если засосёт под ложечкой или случится, не дай Бог, почечная колика, – кто тебя будет спасать? Чёртовы монахи?

КОЧУБЕЙ. Но это же прекрасно, что не ловит мобильный. Боренька с Гоцем не смогут меня прослушивать. Кстати, ты давно видела Гоца?

МАРИЯ. Недавно. Я его видела совсем недавно.

Несколько нервно.

Пойми, Игорь, у нас с тобой уже полгода не было секса. Да какие там полгода – месяцев восемь. А женщина в моем возрасте не может без секса. Неужели ты этого не понимаешь?!

КОЧУБЕЙ. Да что ты? Я это прекрасно понимаю. Вот, когда наша команда пришла в правительство…

МАРИЯ. При чем здесь твоя команда?!

КОЧУБЕЙ. Мы первым делом разрешили секс. Всем, особенно женщинам. Раньше ведь нельзя было даже в гостинице селиться вместе, если официально не муж и жена. Мы отменили все запреты. Все ограничения. Разве женщины нам за это не благодарны? А мужчины?

МАРИЯ. Да. Выражаясь словами Гоца, вы сказали всему народу: ебитесь конем!

КОЧУБЕЙ. Боже, я впервые слышу от тебя такую грубость. В первый раз за восемнадцать лет! За восемнадцать с половиной лет!

Пауза.

Мария обнимает его колени.

МАРИЯ. Игоряша, милый, давай ты не поедешь на Валаам. И в Америку не поедешь тоже. Давай лучше мы сразу после Нового года вдвоем отправимся в Инсбрук. А оттуда – в Тревизо. Возьмем самолёт «Цизальпины». Один целый самолёт на нас двоих. Закажем шампанское, клубнику, чёрную икру. Можно и красную, но под шампанское надо чёрную. Обязательно. А ты мне подаришь оркестр. Тот самый, который был у нас на десятилетии. Скрипки Андалусии, бывший оркестр дома культуры Капотни. Отметим годовщину свадьбы. Прямо в воздухе. Давай сделаем так. В Альпах ты отоспишься. У тебя мозги заработают по другому. Ты похудеешь.

КОЧУБЕЙ. У нас же летом годовщина свадьбы…

МАРИЯ. Ну мы же в этом году толком не отмечали. Вот и отметим зимой. Только вдвоем. Телефоны выключим, если хочешь. В Тревизо есть прекрасная гостиница. Она тебе понравится. Там Гоголь писал «Мертвые души». Второй том.

КОЧУБЕЙ. А зачем нам на двоих целый самолёт?

МАРИЯ. Чтобы поместились шампанское и оркестр. Ты только согласись. Ты только скажи «да», все остальное я организую. Не думай об этом.

КОЧУБЕЙ. Это будет не Борин самолёт?

МАРИЯ. Нет, это будет наш самолёт. Наш, с надписью «Цизальпина» на борту. Ты же так хотел…

КОЧУБЕЙ. Наверное. Я хотел…

МАРИЯ. Ну?

КОЧУБЕЙ. Но я же не могу теперь не ехать на Валаам.

МАРИЯ. Ты можешь не ехать на Валаам. Ты вообще можешь всё. Ты был самым смелым премьер-министром в истории. Ты пошёл на реформы, на которые не решился бы никто. Ты спас Ельцина. Спас страну. Спаси теперь одну-единственную женщину, которая тебя умоляет.

КОЧУБЕЙ. Не надо меня умолять, Марфуша. Это не так красиво.

МАРИЯ. Это очень красиво, Игорь. Умолять, и чтобы обязательно со слезами.

КОЧУБЕЙ. Как икра в Калининграде.

МАРИЯ. Что?

КОЧУБЕЙ. Так, ничего. Почему-то вспомнилось.

МАРИЯ. Хочешь, я сейчас, сегодня поеду к отцу Гавриилу. И он благословит наш рейс Инсбрук – Тревизо. Он не станет тебя больше зазывать с собою на Валаам.

КОЧУБЕЙ. А как же туберкулезные больницы?

МАРИЯ. Туберкулезные больницы подождут. Сейчас мне важнее ты.

КОЧУБЕЙ. Я посплю пару часиков. И потом сразу скажу тебе, что я решил. Хорошо? Меня Боря Толь очень утомил. Он слишком назойлив и дидактичен. А я – сельский житель. Мне не нужна его дидактика. Он, кстати, предлагал раскассировать наш бермудский оффшор. И отдать мне мою долю наличными. Там уже накапало сто сорок восемь миллионов. Даже с хвостиком.

МАРИЯ. Ты, конечно, отказался?

КОЧУБЕЙ. Конечно. Где же я буду держать сто сорок восемь миллионов? В чемоданах? Они займут всю гостиную. Нам негде будет повернуться в собственном доме.

МАРИЯ. Всё понятно. Что-то в тебе меняется, но сам ты – не меняешься.

Пауза.

Иди поспи, Игоряша. Поспи. Я взобью тебе подушку. Помнишь, доктор Берешит говорит, что тебе нужно спать на высокой подушке? Чтобы не было изжоги, помнишь?

КОЧУБЕЙ. Берешит – очень милый человек. Как он сейчас?

МАРИЯ. Нам надо к нему поехать. Прямо перед Инсбруком. Он тебя посмотрит и скажет, на что обратить внимание.

КОЧУБЕЙ. Он каждый раз советует мне похудеть. И каждый раз я не следую его совету.

МАРИЯ. Это не страшно. Похудеешь в Италии. За 2 недели сбросишь пять килограмм. Я тебе обещаю. Я знаю специальную диету… Макароны с манго. Ты ведь любишь макароны с манго?

Пауза.

КОЧУБЕЙ. Разболелась голова после Бориных нотаций. А вечного анальгина у нас в доме еще нет.

МАРИЯ. Чего нет? У нас все есть. Дать тебе парацетамол?

КОЧУБЕЙ. Не надо. Я вспомнил, как мы с тобой однажды ездили в Переславль-Залесский. На машине. Была страшная погода. Снег. Мы остановились у маленькой церкви. Зашли внутрь. Органист играл Генделя. А святые с икон как будто рвались наружу, чтобы послушать Генделя из партера. Потом он спустился к нам и сказал, что два последних сочинения написал сам. А вовсе не Гендель. И мы подарили ему коробку конфет. Ничего другого под рукой не оказалось. Помнишь?

МАРИЯ. Это было в Монтеземоло. Девяносто пятый год.

КОЧУБЕЙ. Вот я и говорю. Переславль-Залесский. Только у нас бывает такой дикий снег. Русский снег страшнее инфляции.

МАРИЯ. Ложись отдыхать. Лишние воспоминания – самое вредное. Берешит всегда об этом говорил.

КОЧУБЕЙ. Берешит прав. Пойду.

МАРИЯ. Иди, пожалуйста. Ступай.

КОЧУБЕЙ. Иду. Иду.

Дедушкин.

ДЕДУШКИН. Машенька, Мария Игнатьевна. Здравствуйте, моя дорогая. Я вас не отвлекаю? Едете в машине? Но, надеюсь, не за рулем? За рулем нынче ужасно ездить. Погода премерзкая. У нас всегда перед Новым годом такая мерзкая погода, чтобы было сложно покупать подарки. Люди обязаны покупать подарки, но не могут их приобретать из-за погоды. Простите великодушно, Машенька, вам не удалось переговорить с Игорем Тамерланчем? Да, да, про Танечку. Очень важно, чтобы на этом Ученом совете. А то если отложить до конца января, будет уже сложнее. Там могут появиться другие кандидатуры, знаете ли. Сами понимаете, как это бывает. Строишь что-то, строишь. А потом выясняется, что ты как бы и ни при чем. Как бы – это студенты сейчас говорят. И аспиранты тоже. Раньше аспиранты не говорили «как бы». Но время проходит. Видите ли. Вот и Танечке уже пятьдесят. В Новом году. А она женщина безотказная. Настоящая русская баба. Да, да. Коня на скаку и всё прочее. На горящие объекты, если надо. Нам сейчас выделяют 200 га на Байкале. Под заповедник либеральной экономики. Это ж все надо осваивать. Чужих людей же к этому не допустишь. Вам приходилось бывать на Байкале? Сказочные места. Я мечтал бы, чтоб такая женщина, как вы… Не скажите. Вы – великолепный организатор. Столько лет держать в блистательной форме нашего дорогого Игоря. Вы уж напомните ему. Пожалуйста. Ученый совет через шесть дней. У нас и бумаги все уже заготовлены. Ему надо только выступить… Только… Да, да. Танечку. Татьяну Евгеньевну. Спасибо. Спасибо вам огромное, Мария Игнатьевна. Мы, конечно, еще увидимся, но на всякий случай, если не увидимся – с Новым годом!

Толь, Гоцлибердан.

ТОЛЬ. Что Маша?

ГОЦЛИБЕРДАН. Бесполезняк. После всех уговоров попиздовал опять к попу. Вернулся оттуда в первом часу ночи, красный и трезвый, и торжественно объявил, что едет на Валаам. И что он все выяснил, и никакой опасности нет, а в его персональной келье будет теплый сортир. А если, мол, будут вопросы, он встретится с журналистами и всё расскажет.

ТОЛЬ. Только этого еще не хватало.

КОЧУБЕЙ. Ко всем нашим шелковым платьям, блядь?

ТОЛЬ. К чему?

ГОЦЛИБЕРДАН. Ну это профэссор так говорит. Ко всем нашим шёлковым платьям. Сегодня Игорь отправил водителя за билетами на поезд. Москва – Петрозаводск. Два места эсвэ. И чтобы обязательно с интеллигентным проводником. Попроси, водитель, чтобы с проводником! В своем игорином репертуаре.

ТОЛЬ. Ты убрал эту бабу в его приёмной?

ГОЦЛИБЕРДАН. Убрал. Там теперь Ирка из нашего управления постоянной молодости. Но это нам не поможет.

ТОЛЬ. Почему?

ГОЦЛИБЕРДАН. Игоряша окончательно охуел на поповской почве. Точечными кадровыми перестановками проблему не решить, мой повелитель.

ТОЛЬ. Он читал письмо митрополита?

ГОЦЛИБЕРДАН. Машка говорит, пробежал глазами и бросил за пианино. Она его, вестимо, не переспрашивала. Можно, конечно, потратить, пятнарик и сделать письмо Патриарха…

ТОЛЬ. Ты же говорил – это десятку стоит.

ГОЦЛИБЕРДАН. Ну десятку так десятку. Пяток, значится, доебу из своих.

ТОЛЬ. Но это все равно не поможет. О патриархе он отзывается скептически. Вспоминает какие-то истории про коньяк «Хеннесси». Он не прислушается.

Пауза.

Но мы не можем отменить американскую поездку. Уже ноль семь аванса перечислено. Я говорил с сенаторами. С конгрессменами. С Гарри Поттером. Что теперь им всем объяснять?

ГОЦЛИБЕРДАН. Ты же понимаешь, Боря, что проблема не в поездке.

Пауза.

Проблема в том, что под влиянием попа Игорь может отхуячить все, что угодно. Он теперь сам звонит журналистам. Полтора часа назад снова говорил с Женевьев.

ТОЛЬ. Ты не смог этого предотвратить?

ГОЦЛИБЕРДАН. Как, блядь? Перекрыть ему исходящие звонки? Нет, в жизни всегда есть место подвигу. Но тогда нужны жесткие решения. Будут решения – будем действовать. Ты же знаешь принцип русского либерализма. А еще Игорь снова выписывает Пола Морфина. На 24-е. Говорит, отметим вдвоем католическое Рождество.

ТОЛЬ. Морфин разве не улетает раньше? Он же американец.

ГОЦЛИБЕРДАН. Он русский. Он остается здесь.

ТОЛЬ. Послушай. Мы можем оперативно лишить Сирина звания? Или срочно перевести в другую церковь, по крайней мере?

ГОЦЛИБЕРДАН. Ты хочешь сказать: может ли Патриархия низвергнуть его из сана и запретить в служении? Или – направить его в другой приход, где-нибудь в Краснокаменске Читинской области?

ТОЛЬ. Очень много лишних слов, Гоц. Ты прекрасно понял, что я спросил.

ГОЦЛИБЕРДАН. За некоторую сумму – безусловно.

ТОЛЬ. Сколько?

ГОЦЛИБЕРДАН. Думаю, лям – Патриарху, и ноль пять – митрополиту Фоме.

ТОЛЬ. Ты только что говорил, что цедулька патриаршья стоит десятку. С чего вдруг так все подорожало?

ГОЦЛИБЕРДАН. Цедулька – дело нехитрое. Никакой ответственности. А тут – административное решение. Проводить через канцелярию. У них еще есть викарий московской епархии, который всем страшно интересуется. Ему, блядь, тоже может немного понадобиться. На поправку здоровья в новогоднюю ночь.

ТОЛЬ. В общем, я готов незамедлительно выделить лимон двести. Налом. Чтобы до Нового года Федота Сирина не было в Москве и духу. Условие: чтобы не ближе, чем две тысячи километров от Москвы. Нет – две тысячи пятьсот. И маленький город, чтобы слабые коммуникации.

ГОЦЛИБЕРДАН. 2500 – слишком мало, Борюсик. Ты знаешь, сколько от Москвы до Краснокаменска?

ТОЛЬ. Сколько?

ГОЦЛИБЕРДАН. Тыщи четыре, не меньше. Россия – ебать-копать какая большая страна. Это я тебе говорю как бывший помощник премьер-министра по экономической географии. Но ты не просчитываешь последствия, мой биг босс. Всегда просчитываешь, а сейчас – не очень. Лям двести уйдет у тебя впустую.

ТОЛЬ. Почему?

ГОЦЛИБЕРДАН. Ты знаешь, чего ты добьёшься?

Пауза.

Ты добьёшься только того, что Тамерланыч наш попиздует за священником в Краснокаменск. Вместо Валаама – в Сибирь. И останется там жить. На вечном временном поселении. Вот так.

ТОЛЬ. Как ты себе это представляешь…

ГОЦЛИБЕРДАН. А как ты себе представляешь СВ с попом до Петрозаводска? Это можно было представить еще год назад? Он восемнадцать лет не ездил ничем, кроме салон-вагона. А если летал рейсовым самолётом, то только первым классом «Эмирейтс» в Сингапур. А сейчас же – едет, едет. Водителишку посылает, мать его ети.

ТОЛЬ. И что же мы должны делать?

ГОЦЛИБЕРДАН. Я не знаю, должны или не должны. Это решать тебе.

ТОЛЬ. Не раздражай меня, Гоц. Я не люблю твои долгие зачины. Время слишком дорого.

ГОЦЛИБЕРДАН. Как говорит мой лучший друг и начальник Борис Алексеевич Толь, дороги только следующие пять-шесть лет. А потом начнется вечная жизнь. Как из генетической пушки.

Выстрел снега.

Я внимательно изучил ситуацию с отцом Гавриилом. У него натянутые отношения с мусульманами. Крайне натянутые, я бы даже сказал. Он повадился крестить гастарбайтеров – таджиков и узбеков. За два года покрестил больше тысячи. Таких в Жирафьей Канавке – хренова туча. Строят развлекательный центр «Белый Жираф». И кинотеатр «Бондарчук». В честь мертвого Бондарчука, не пугайся. И вот все эти гастарбайтеры из ислама, понимаешь, ушли, а пришли – куда?

ТОЛЬ. Куда?

ГОЦЛИБЕРДАН. Пришли в православный храм святого апостола Марка. К Федоту Тумусовичу Сирину, стало быть. А с ними – их чахлые гастарбайтерские бабульки.

ТОЛЬ. Да что ты! Какие там бабульки! Они же нищие все. Спят в бытовках.

ГОЦЛИБЕРДАН. Нищие или не нищие – другой вопрос. Блаженны нищие духом, как говорил один предшественник нашего Тамерланыча. Тыща человек – это уже сила.

ТОЛЬ. Какая к чёрту сила? Говори быстрее, не изводи меня.

ГОЦЛИБЕРДАН. Отцу Гавриилу Сирину неоднократно угрожали. Мусульманские экстремисты. И лично. И по телефону. Они грозились убить его за то, что он крестит гастарбайтеров. Понимаешь, в чем тут суть дела?

Пауза.

ТОЛЬ. У нас есть доказательства?

ГОЦЛИБЕРДАН. Через 72 часа будут.

ТОЛЬ. Какие?

ГОЦЛИБЕРДАН. Записи. Отца Гавриила с экстремистами. Там всё сказано.

ТОЛЬ. Голоса настоящие?

ГОЦЛИБЕРДАН. Гаврюхи – настоящий. Остальные – как живые. С акцентами. Ах, святой отец-заде, ухуячим мы тебя по пэрвое число. Нэ жди второго, його не будет.

ТОЛЬ. Ладно. Понятно. Сколько?

ГОЦЛИБЕРДАН. Ну, думаю, тариф стандартный.

ТОЛЬ. Когда ты скажешь Андрюше?

ГОЦЛИБЕРДАН. Никогда.

ТОЛЬ. Что за фигня?

ГОЦЛИБЕРДАН. Решения такого уровня должен оглашать ты. И только ты. Ты – наш бог. Нет, конечно, наш бог – Тамерланыч, но ты – папа римский, патриарх и далай-лама в одном лице. Вопросы жизни и смерти должен решать только ты.

ТОЛЬ. Но это не вопрос жизни и смерти. Это вопрос маленькой суммы денег. Я поручаю… я приказываю тебе переговорить с Андрюшей. Сегодня же!

ГОЦЛИБЕРДАН. Остынь, мон женераль. Ты не в армии. Я не против поговорить с Андрюшей. Но такое поручение он примет только от тебя. Так стоит ли удлинять веревку?

ТОЛЬ. Ты хочешь сказать…

ГОЦЛИБЕРДАН. Полевой меня не послушается. Он все равно пойдет к тебе переспрашивать. А по дороге исковеркает весь смысл. Его солдафонская голова. Ты должен сказать ему и приказать. Ты – повелитель. В конце концов.

ТОЛЬ. Тогда ты должен написать мне текст. Сегодня. Что говорить.

ГОЦЛИБЕРДАН. Ты забыл, как это говорится в таких случаях?

ТОЛЬ. Я имею право забыть. Я уже несколько лет занимаюсь вечной жизнью. И только ей.

ГОЦЛИБЕРДАН. Ну, ты «Мастера и Маргариту» читал?

ТОЛЬ. «Мастера и Маргариту»? Двадцать лет не перечитывал. Как мы начали реформы – так и не перечитывал.

ГОЦЛИБЕРДАН. У тебя в кабинете стоит полное собрание Булгакова. В подарочном исполнении. Под цвет швейцарской штукатурки. Открой пятый том и перелистай быстренько.

ТОЛЬ. Что значит быстренько? Кто дает кому поручения – я тебе или ты мне?

ГОЦЛИБЕРДАН. Ты даешь поручения сам себе. Но иногда – через меня. Так получается. Ты же лучший исполнитель в России. За это Игорь и позвал тебя в правительство.

ТОЛЬ. Хорошо. Тогда ты проводишь меня до кабинета. Я хочу, чтобы ты показал мне, где это, в пятом томе.

ГОЦЛИБЕРДАН. Всецело повинуюсь, ебаный в рот.

ТОЛЬ. Как ты думаешь, когда вызывать Полевого?

ГОЦЛИБЕРДАН. Вызывай на завтра. Пока экстремисты успеют подготовиться. Пока то-сё. Но нал я тебе советую заказать сегодня. Исламские киллеры любят аванс. Это у них религиозное.

ТОЛЬ. С авансом нет никаких проблем. Вообще никаких. Проблема в том, чем они отчитаются. Отчетность!

ГОЦЛИБЕРДАН. Щуплое, слегка бородатое тело тебя не устроит?

ТОЛЬ. Это результат. Нужны доказательства процесса. Всё должен случайно заснять милицейский вертолёт. Абсолютно случайно. Патрулировал – и заснял. Ты понял меня?

ГОЦЛИБЕРДАН. Я вас отлично понял, товарищ фельдмаршал.

ТОЛЬ. Ну вот и хорошо. Приступай. Я пока съезжу в Кремль. Развеяться. Встречаемся у меня в кабинете в восемнадцать часов. В шесть вечера.

ГОЦЛИБЕРДАН. Да благословит тебя Аллах, мой фюрер. Но при совершении лишь добрых дел.

ТОЛЬ. Перестань паясничать, Гоц! Перестань!

Тьма, она же темнота.

Пучок света.

ТОЛЬ. Гоц!

ГОЦЛИБЕРДАН. Да, мой герой.

ТОЛЬ. Гоц, успокой Марию как-нибудь. Заранее. Лучше, чтобы Игорь в эти дни не очень вычитывал новости.

ГОЦЛИБЕРДАН. Машка готова. Она ко всему готова.

ТОЛЬ. Вот и отлично. А ты знаешь, Гоц, что у нас на полях под Наро-Фоминском уже заколосился бамбук?

ГОЦЛИБЕРДАН. Не может быть. Никогда не верил в эту затею.

ТОЛЬ. Потому что скептик, Гоц. Закоренелый, неисправимый скептик. А я – оптимист.

ГОЦЛИБЕРДАН. Поэтому ты миллиардер, а я – до сих пор нет.

ТОЛЬ. Подожди. Я же точно знал, что наш бамбук заколосится. Наш вечный бамбук. И это случилось. Вчера. В девятнадцатый день зимы.

ГОЦЛИБЕРДАН. То ли еще будет, Борис Алексеевич. Когда весь мир признает нашу непобедимость.

ТОЛЬ. Идем сейчас же. Встречаемся у полного собрания в шесть часов.

Исчезают.

Гоцлибердан.

В ультрафиолетовом сюртуке.

ГОЦЛИБЕРДАН. Сообщение российского информационного агентства «Новости». Сегодня, 24 декабря, в столице Гондураса Тегусигальпе зверски убит глава католиков страны, архиепископ Тегусигальпы Хосе Антонио Марадьяга. Это произошло во время рождественской мессы в кафедральном соборе святого Себастьяна. Убийца, низкий смуглый коренастый мужчина лет тридцати, смог вплотную приблизиться к архиепископу и трижды выстрелил в упор. Марадьяга скончался на месте. Толпа верующих, пришедших в собор на мессу, подвергла убийцу самосуду. Полиция прибыла слишком поздно. Эксперты полагают, что волосы, ногти, задние зубы и пальцы нижних ног убийцы станут теперь широко распространяться в Гондурасе в качестве талисманов и оберегов. Ответственность за убийство архиепископа взяла на себя повстанческая организация «Индейцы за Иегову», которая выступает за возвращение коренному населению Гондураса его традиционной религии – иудаизма. Соболезнования по поводу трагической гибели Хосе Антонио Марадьяги уже выразили многие главы государств и правительств, а также лидеры крупнейших религиозных конфессий мира.

Проворачивается на месте.

Тегусигальпа! Какое терпкое и липкое слово. Как будто помесь трягогузки с приморской галькой. Или даже лучше – скальп трясогузки. В том лепрозории, куда спасёт меня русский народ, я изобрету новый танец. И назову его – тегусигальпа. Нечто среднее между танго и гопаком. Для тех, кому за 70. Взмах рукой – и прокаженная кисть отлетела к чертовой бабушке. Резкий поворот головы – и нос хлестко рушится на танцпол. Ди-джей Гоцлибердан зажигает звезды! Приходите, будет весело. О, столица апреля, невеста двух океанов! О, Тегусигальпа!

Танцует.

Дедушкин.

ДЕДУШКИН. Мария Игнатьевна. Машенька. Я всё понимаю. Сейчас такой день. Игорь Тамерланч, должно быть, страшно расстроен. Он действительно пристрастился к этому человеку. То есть, я неверно сказал. Он сблизился с этим человеком. Тот утешал его простыми словами. Я по себе знаю, как это нужно, когда – простыми словами. Меня мой учитель, академик Арцибашев, всегда успокаивал именно так. Говорил: дурачок ты, дурачок, Женька, ничего в жизни не понимаешь. И гладил по холке. Да, да. Как собачку. Вот так, вот так. Ну, видно покойный тоже гладил Игоря Тамерланча. В фигуральном смысле, разумеется. В переносном. Я это и имею в виду. Я даже хотел поехать на похороны. Но – подагра замучила. Подагра. Я, собственно, потому и напоминаю. Вам не удалось?.. Ученый совет через два дня. Надо бы обязательно внести Танечку, мою дочку. Да, на вице-президента внести. Могут и другие. Но Игорь Тамерланч лучше всех. Гораздо лучше всех. Они-то все согласны. Только я не до конца согласен, честно говоря. Когда внесёт Игорь Тамерланч, с его мировым именем и заслугами, – это одно. А когда другие – это совсем другое. Вы же понимаете. Вы сможете с ним поговорить? Еще раз. Двое суток осталось, даже меньше. Вы даже не представляете, как мы вам благодарны. И я, и супруга, и Танечка. И внучка моя, Алисочка. Она тут на днях на Гавайи улетала, так отдельно спросила: как там тетя Мария? То есть просто Мария. Никакая не тетя, конечно. Вы же ей как старшая сестра. Вот хорошо, говорила Алисочка, если б дядя Игорь и просто Мария поехали бы с нами на Гавайи. А я ей – не получается, дел много. У Марии Игнатьевны туберкулез свирепствует. Нет, ну конечно, я все правильно сказал. Подарки, больницы. Всё прочее. Так я могу надеяться? Спасибо вам, Машенька, огромное. Просто человеческое спасибо. Вы же знаете – там, поступление, дипломы, кандидатские, докторские, если кому надо – вообще не проблема. Спасибо, спасибо колоссальное, дорогая. Конечно, я перезвоню. Конечно, перезвоню.

Толь, Гоцлибердан.

ТОЛЬ. Всё нормально?

ГОЦЛИБЕРДАН. Как видишь. Как слышишь.

ТОЛЬ. Вижу и слышу хорошо. У меня хорошие органы чувств. От прадеда. Он как раз охотник был. На мраморного оленя. Что Мария?

ГОЦЛИБЕРДАН. Машка? Машка?

ТОЛЬ. Мария.

ГОЦЛИБЕРДАН. Всё, как мы договорились.

ТОЛЬ. Он уже знает?

ГОЦЛИБЕРДАН. Пока спит. Проснётся – узнает.

ТОЛЬ. Лучше бы – не просыпался. Пока.

ГОЦЛИБЕРДАН. Он выпил таблетку твоего анатоля. То есть – снотворное под видом твоего анатоля. На 16 часов беспробудного.

ТОЛЬ. Нашего. Нашего Анатоля!

Пауза.

Какая позиция патриархии?

ГОЦЛИБЕРДАН. Предварительно – исламский экстремизм. Если нам нужно – сделают официальное заявление. Что убит мусульманами-экстремистами за воцерковление гастарбайтеров.

ТОЛЬ. Как ты сказал? Какое слово?

ГОЦЛИБЕРДАН. Воцерковление.

ТОЛЬ. Зубы сломаешь. Цена вопроса?

ГОЦЛИБЕРДАН. Ноль пять чистыми.

ТОЛЬ. Что ж так до фига-то, Гоц? Ты в своё время говорил про записку всего за десять. Или за пятнадцать. Почему за заявление-то ноль пять?!

ГОЦЛИБЕРДАН. Записка – это записка. Херня на постном масле. Никакой ответственности. Подписал – и бывай здоров. Никто не проверит. Никому не надо. А официальное заявление Священного Синода о причинах убийства в храме – это другой коленкор. Это – главный указатель для следствия. Посчитай, Боря, сколько ты на следствии сэкономишь. Просто посчитай. Ты же считать умеешь.

ТОЛЬ. Хорошо умею.

ГОЦЛИБЕРДАН. Вот и прекрасно. А потом – митрополиту этому, Фоме, надо подкинуть? А Яшке нашему, лезгину, надо? Чтоб новые зубы вставил. А то, говорит, как-то в прошлый раз митрополичий член старыми зубами исцарапал.

ТОЛЬ. А ты говорил, он его в жопу трахает.

Дедушкин.

ДЕДУШКИН. Молодые люди! Молодые люди! Как я рад, как я счастлив, что вы здесь! Вы, конечно, все уже слышали?

ТОЛЬ. Мы слышали, что застрелен Хосе Антонио Марадьяга, архиепископ Тегусигальпы. Ритуальное убийство в церкви, на Рождество. Коренные индейцы застрелили. Мне очень жаль. Я знал его. Во время моего визита в Гондурас у нас был совместный обед. В его резиденции на озере Йохоа. Сначала подали устриц. Шикарнейшие устрицы, таких и в Бретани не найдешь. А потом – гондурасская мешанина какая-то, типа паэльи. Я только пригубил. Из вежливости.

ГОЦЛИБЕРДАН. Вчера мы омерзительно поели. Архиепископ потчевал паэльей. Эх, Йохоа, Йохоа, все нам стало …

ДЕДУШКИН. Главное, что Игорь Тамерланч подошёл со всем мужеством. Он же здорово привязался к нему. Но там Машенька, Мария Игнатьевна, она же железная женщина. Я даже думаю, она алюминиевая женщина. Легкая такая и прочная, как самолёт. Она успокоит его. Как вы думаете – она сможет его успокоить?

ГОЦЛИБЕРДАН. Вы что-то хотели, Евгений Волкович? Бориса срочно вызывают в Кремль, ему пора ехать.

ДЕДУШКИН. Я на одну минуту. Послезавтра ученый совет. В Академии у нас учёный совет. Игорь Тамерланч обещал выдвинуть Танечку, мою дочь, в вице-президенты. В вице-президенты Академии. Мои заместители. Но теперь, когда всё так случилось… Вы понимаете, он может вообще не прийти. А мне обязательно надо, чтобы Танечку выдвинули. Может быть, я могу вас попросить…

ТОЛЬ. Я скажу представителю Минэнерго. Передайте Гоцу памятную записку. Я поехал. Начинается метель. Я могу опоздать. В Кремль – могу опоздать.

ДЕДУШКИН. Борис Алексеевич! Вы только не забудьте, родной мой! Сегодня надо, сегодня же. А то они официальную директиву не успеют подготовить. А без директивы Минэнерго выдвигать не может. А Танечку надо обязательно. Обязательно. В этом году. В следующем может быть поздно. Там ведь страшные интриги. Семь силовиков хотят занять это место. Семь!.. Вы представляете, что будет, если Академию захватят силовики! Четверть века русского либерализма коту под хвост!

Исчезают.

Гоцлибердан.

В шахматном карнавальном костюме.

В центре сцены – ж/д рельс.

На заднем плане – рослые колосья бамбука.

ГОЦЛИБЕРДАН. Уважаемые дамы и господа! По сообщению наших корреспондентов, накануне вечером в церкви святого апостола Марка, что в микрорайоне Жирафья Канавка, на юго-востоке Москвы, убит настоятель храма, иерей Гавриил Сирин. В миру – Федот Тумусович Сирин, 1972 года рождения, место рождения – город Нерюнгри, Якутская АССР. Убийца в чёрной маске вошёл в церковь около 22:00, когда настоятель уже собирался уходить домой и запирать храм. В церкви были только сам Сирин, несколько женщин пенсионного возраста, а также храмовый староста, имя и должность которого не установлены. Убийца с сильным и ярко выраженным мусульманским акцентом спросил собравшихся: кто из вас Сирин? Увидев поднятую руку священника, он дважды выстрелил. В упор. Одна пуля попала в головной мозг священника, другая – в грудное сердце. После этого человек в чёрной маске оглушил рукояткой пистолета храмового старосту и бежал. Лишь через 10–12 минут, оправившись от первого шока, женщины пенсионного возраста вызвали милицию и Скорую помощь. К приезду медиков Гавриил Сирин был уже мёртв. Следственным комитетом при прокуратуре России возбуждено уголовное дело по статье 159 УК РФ – мошенничество с применением огнестрельного оружия. Основная версия следствия – убийство на религиозной почве. Известно, что священнику Сирину многократно угрожали исламские экстремисты. Они были недовольны активной миссионерской деятельностью настоятеля храма святого Марка, а особенно – его усилиями по обращению в православие среднеазиатских работников – нелегалов (так называемых гастарбайтеров). По свидетельству храмового старосты и нескольких прихожан церкви святого Марка, в последние дни перед убийством эти угрозы участились и приняли максимально зверский, то есть конкретный характер. Священника впрямую предупреждали о возможном убийстве. По информации нашего источника в Главном управлении внутренних дел Москвы, следствие уже располагает записью телефонного разговора Гавриила Сирина с одним из экстремистов. Запись была сделана спецподразделениями по борьбе с терроризмом около недели назад. 17 минут назад Священный Синод Русской Православной Церкви распространил официальное заявление, в котором прямо указал на исламских террористов как вероятных заказчиков и исполнителей убийства священника. Священноначалие РПЦ призвало мусульманское духовенство России осудить убийц и решительно отмежеваться от них.

Снимает маску.

Берет в руки ствол бамбука и начинает яростно колотить в рельс.

Пол Морфин.

МОРФИН. Простите, здесь какой-то новый национальный праздник? Карнавал? Так теперь отмечают католическое Рождество?

ГОЦЛИБЕРДАН. Нет. Никакое не Рождество. Другой обалденный праздник. Сегодня в храме убили священника. Православного священника в Жирафьей Канавке.

МОРФИН. Я слышал про Гондурас. Марадьяга. А про Жирафову Канаву еще не слышал. А в чем праздник?

ГОЦЛИБЕРДАН. Есть такое русское поверье. Когда убивают священника в его же храме, в России появляется тысяча новых праведников. Сразу. Моментально. Автоматически. Тысяча праведников. Потому так и говорят: день убийства священника – день тысячи праведников. ДТП. Сокращенно.

Пауза.

И в такой день, во имя всех праведников земли Русской, полагается брать взрослые побеги бамбука и бить ими в молодой железнодорожный рельс. Бить, пока не устанешь. Бамбуком – в рельс. Хотите присоединиться?

МОРФИН. Да, это, вероятно, очень интересно. А где вы в Москве берете настоящий бамбук?

ГОЦЛИБЕРДАН. Он растёт на специальном кладбище. Под Наро-Фоминском. Деревня Абрамцево-Лонское. Там хоронят только убитых священников. Убитых насильственной смертью священников. И больше – никого. Берите бамбук. Давайте. Смелее. Сильнее.

МОРФИН. Мне очень-очень интересно. Я 100 % хочу об этом написать.

ГОЦЛИБЕРДАН. Сначала – бить. Потом – писать. Бамбук. Бейте! Бейте, я вам говорю!

Гоцлибердан и Пол Морфин вместе колотят бамбуком в рельс.

Тьма / темнота.