Осуществлять гегемонию в современном пестром мире непросто. Государства неравновелики, соответственно разнится степень их влияния. Из примерно 200 современных государств 87 населены менее чем 5 млн. человек, 58 государств насчитывают менее 2,5 млн., а 35 государств — менее полумиллиона[930]. Может ли суверенный атолл Науру с населением 8 тыс. человек быть равным странам с многомиллионным населением? А движение за национальное самоопределение ставит вопрос уже о нескольких тысячах (!) новых субъектов мировой политики[931]. Это дробление ослабляет основную массу государств — кроме самых мощных, которые получают шанс снова войти в воды мировой политики.

Статичная жизнь отдельного человека и человечества в целом закончена. Годы и века стагнации ушли в прошлое. А ведь совсем недавно человечеству понадобилось само понятие прогресс — так монотонно развивалась экономика и все прочие виды человеческой деятельности, что изменения были видны лишь отдельным острым умам. Они-то и придали прогрессу постоянно ускоряющийся характер. Политически мотивированный доступ таких стран, как Япония, Южная Корея и особенно Китай, обрушила окончательно европоцентрический мир.

Через четверть века центр мировой экономической мощи окончательно сместится с Севера и Запада на Юг и Восток, вслед за чем последует перемещение культурного влияния.

Телевизионная «Аль-Джазира» — лишь вершина процесса, который говорит о том, что мир начинает смотреть на основные процессы собственными глазами, а не при помощи средств массовой информации Запада. Фабрика грез у индийского Мумбая имеет все шансы стать самым массовым производителем фильмов, открывая дорогу и другим старым цивилизациям.

По оценке лондонского «Экономиста», США до 2025 г. сохранят свое первенство в мире: 21,1 трлн. дол. против 15,2 трлн. у Китая. Третье место будет занимать Япония (6,7 трлн. дол.), за которой будет следовать Индия — 6,4 трлн… Затем Германия (4,1 трлн.), Британия (3,3 трлн. дол.), — а далее — Россия — 2,7 трлн. дол. (затем Бразилия, Франция, Индонезия, Южная Корея, Италия). Видно очевидное относительное падение Европы. Европейский союз с 25 членами опустится с 31 процента мирового ВВП в 2006 г. до 24 процентов в 2026 году.[932]

Происходящее нынче в мире позволяет говорить об особенном характере перехода от однополярной системы к многополярной. Четверти века, видимо, будет достаточно для возникновения, как минимум, четырех полюсов. Две разделительные линии (Север-Юг и Восток-Запад будут границами между демократиями и автократиями; между странами, устремленными к равновесию силы, и государствами, которые хотят строить геополитику, используя международные институты и международное право.

Соединенным Штатам, при всем их могуществе, не удалось создать такого мирового порядка, который делал бы предпочтительной благожелательную гегемонию и обесценивал бы интерес нескольких очевидных претендентов на владение собственной сферой влияния. В частности, «отношения США в области безопасности с Россией и Китаем не обнадеживают. Обнажились серьезные разногласия с Россией по поводу расширения НАТО, противоракетной обороны, распространения средств массового поражения, каспийской нефти. Очевидны трения с Китаем по поводу Тайваня, Тибета, гражданских прав, средств массового поражения, распространения ядерного оружия, регионального ПРО, шпионажа и экономической политики. Война между НАТО и Сербией, бомбардировка китайского посольства в Белграде и даже концепция «гуманитарной интервенции» усилили существующие противоречия»[933]. В мировой эволюции обнажились серьезные противоречия, по многим параметрам не совпадающие с желательным Америке развитием событий.

Реализм требует критически подойти к объединяющим началам и по достоинству оценить факторы разъединения, своекорыстия, эгоистической самососредоточенности государств. Даже адепты глобализации признают, что граждане готовы умереть за свою страну, но не за свою корпорацию. Именно суверенное государство может защитить свою легитимность и влияние, а это значит, что сильные государства постараются отстоять роль региональных центров. Государства, претендующие на «свой полюс», не откажутся от усилий по выходу из-под крыла любого опекуна — таков урок новейшей истории.

Критические умы даже в США приходят к выводу: «Если ни мировое правительство, ни возглавляемая Америкой система обеспечения безопасности не способны дать достойные гарантии, тогда международный мир должен стать предметом совместной ответственности небольшой группы государств, каждое из которых возьмет на себя обязательство поддерживать мир в подведомственном регионе»[934]. Немалое число аналитиков соглашаются с американским политологом П. Тейлором, который видит в будущем «мозаику национальных экономик, остающуюся основой мира вопреки массивной глобализации не в меньшей степени, чем при Адаме Смите и Дэвиде Рикардо»[935]. Как пишет видный американский политолог К. Уолте, «всем, кроме жертв близорукости, на горизонте видна многополярность… Более слабые государства системы будут стремиться восстановить баланс, повернуть систему к биполярноеи многополярности»[936].

Аналитики английского журнала «Экономист» считают, что к середине будущего века ситуация будет напоминать существовавшую до начала холодной войны и мощь будет распределена по политической карте мира более равномерно, чем ныне.

Способность обеспечить гарантированный ответный ядерный удар начала служить сдерживающим средством против самых могучих держав. Великий упроститель — ядерное оружие — предлагает крупным государствам шанс возвращения к статусу мировых центров. Формированию многополюсного мира будет содействовать распространение средств массового поражения (СМП), прежде всего ядерного оружия (освобождающего от необходимости в создании дорогостоящих армий и флотов). Политическая структура многополюсного или полицентричного мира будет состоять, полагают многие эксперты, из «автономных центров, обладающих собственной, отчетливо выраженной культурой, имеющих собственный арсенал ядерного оружия и космические системы…. Каждый из центров обзаведется собственной сферой влияния. Это будет вариант, близкий к классическому типу баланса сил»[937]. Конкретной реализацией этого процесса является становление трех блоков: Европейского союза, Североамериканской зоны свободной торговли (НАФТА) и восточно азиатской группировки. Скажем, Массачусетский технологический институт предсказывает формирование «трехполюсного мира, основанием которого явятся Япония, Европейский Союз и Соединенные Штаты»[938]. Другая группа аналитиков: «Азия, Европа и обе Америки возникнут как региональные экономические блоки соответственно во главе с Японией, Германией и Соединенными Штатами. Остальной мир во все возрастающей степени будет зависеть от этих трех ключевых регионов в плане технологического развития»[939].

Прорицатели многополярного мира видят к середине XXI века сообщество титанов. Канцлер ФРГ Коль говорил в Лувэне в 1996 году о мире трех примерно равных по силам блоков — Соединенные Штаты, Восточная Азия, Европейский союз. «Его (канцлера Коля. — А У.) политические наследники едва ли настроены миролюбивее и дружественнее»[940].

Немалое число аналитиков не верят в наднациональные объединения типа Европейского союза. Они полагают, что к глобальному возвышению, помимо США, пойдут суверенные государства, прежде всего Китай[941]. «Еще четырьмя претендентами на роль великих держав являются: Европа, если она решит отойти от Америки и увеличить вдвое-втрое свои военные расходы на создание вооруженных сил, равных американским; Россия, если китайское давление не бросит ее в объятия Запада; Япония, если она выйдет из-под защиты Америки и готова будет соревноваться с Китаем; и, возможно, Индия»[942].

Ряд футурологов призывают учитывать возрастающую роль Азии в глобальной экономике и особо выделяют Японию, Китай и Индию. В руках этих стран возможности, которые европейский ум еще с трудом постигает. Другая группа футурологов дает шанс ведущим европейским странам. «В очень недалеком будущем, скажем, в течение ближайших 10–20 лет, — пишет американский исследователь К. Уолте, — три политические силы могут вырасти до статуса великих держав — Германия или сформировавшееся Западноевропейское государство, Япония и Китай»[943]. Классик современной политологии С. Хантингтон предсказывает выявление трех уровней стран: американская мировая сверхдержава — главные региональные державы (Бразилия, Индия, Южная Африка, Нигерия, Иран, Китай и, возможно, Япония, Россия, Франция, Германия) — второстепенные региональные державы (Аргентина, Пакистан, Южная Корея, Украина, Британия)[944].

Признавая огромную значимость Соединенных Штатов как колоссального инвестора, торгового партнера и стратегического гиганта, эти страны желают утверждения своей независимой роли. Этому может послужить укрепление связей между собой, интенсификация торговых отношений внутри своих регионов, укрепление связей с другими регионами. Отдавая дань реализму американских политологов, нужно подчеркнуть, что они ощущают «холод отчуждения» союзников и не придают особого значения декларациям относительно «стратегического партнерства», «специального статуса» этих стран в мировидении Америки. Так, республиканский теоретик Р. Зеллик указывает, что «ни Китай, ни Россия не являются «стратегическими партнерами» Соединенных Штатов… Эти две великие державы, чье будущее столь неопределенно, находятся в напряженных или потенциально напряженных отношениях с США, и эти отношения становятся все более жесткими»[945].

Об объединенном потенциале Европы мы говорили в предшествующей главе. Но и отдельные крупные европейские страны имеют ресурсы усилить свою значимость в качестве независимых центров.

Франция. Такие страны, как Франция (ВНП в 2006 году — два и двадцать восемь сотых триллиона долларов и население 61 млн. человек), традиционно подчеркивают свое противостояние Америке. Французы — признанные противники международной системы, держащейся на всемогуществе единственной гипердержавы. Париж готов участвовать в формировании контрбаланса. Биограф цитирует слова французского президента Ф. Миттерана: «Возможно, не все население Франции знает это, но мы находимся в состоянии войны с Америкой. Да, постоянной войны, войны не на жизнь, а на смерть, экономической войны, войны без конца. Да, они очень сильны, эти американцы, они поглощают все, они желают иметь неразделяемую ни с кем власть над миром»[946]. Подобные же идеи выражал многолетний премьер Лионель Жоспен. Президент Ж. Ширак превозносит будущую победу «европейских ценностей» над идеологией американского консерватизма.

Прежний министр иностранных дел Франции Юбер Ведрин назвал Соединенные Штаты «гипердержавой» и огласил готовность своей страны стремиться к созданию надежного контрбаланса. Необходимость движения к нему Ведрин назвал «самоочевидной аксиомой»: «Не имея сдерживающего противовеса, Соединенные Штаты испытывают искушение проявлять себя гегемоном. Политика Франции заключается в том, чтобы способствовать созданию нескольких полюсов, способных обеспечить равновесие»[947].

Внутри страны в предстоящие годы грядет борьба между возглавляющим правый Центр аристократом Домиником де Вильпеном и намеренным возглавить левый центр Николя Саркози. Победитель станет наследником президента Ширака. Правые во Франции намерены осуществить программу приватизации.

Франция является лидером сил, борющихся против глобализации, ставя вопрос так: «англосаксонская глобализация» против сохранения национальных и культурных ценностей. Выражая подспудные страхи, пожелания и опасения других стран, политика Парижа воздействует на европейскую интеграцию и на международное антиглобализационное движение. Французы говорят не о потенциальных жертвах системы свободной торговли, не о компаниях, теряющих значение в мировом соревновании, а о глобальных заботах — защите окружающей среды, демократии, гражданских прав и культуры: глобализация отвратительна тем, что убивает само основание претензий Франции на существование в качестве одного из мировых центров — на уникальную французскую культуру. Наиболее влиятельная французская газета «Монд» подчеркивает, что «красные и желтые цвета «Макдоналдса» являются новым вариантом звездно-полосатого американского знамени, чья торговая гегемония угрожает сельскому хозяйству и чья культурная гегемония сокрушает все на своем пути, даже манеру питаться, — священные черты французской идентичности»[948].

Защита подобных идей, пишет французская исследовательница, «дает Франции возможность найти новую мировую роль в качестве лидера оппозиции глобализации. Поступая таким образом, Франция провозглашает себя защитником развивающегося мира. Французские интеллектуалы, ученые и политики с готовностью указывают на возрастающее неравенство богатых и бедных стран как побочный продукт глобализации и постоянно повторяют, что у Франции есть священная обязанность бороться с этими тенденциями ради наиболее обездоленных нашей планеты»[949]. В результате Франция получает пояс государств-последователей помимо традиционного круга стран-франкофонов.

Париж теперь уже изнутри военной организации НАТО — и частично поддерживаемый гласно и негласно Федеративной Республикой Германией — стремится подготовить переход от натовского единоначалия. Франция — как в старые голлистские времена — выступила главным выразителем западноевропейских интересов. «Франция, — полагают эксперты британской палаты общин, — придерживается той точки зрения, что формирование европейской оборонной идентичности должно быть независимым процессом, а не шагом в укреплении трансатлантического союза»[950]. Усилиями президента Ширака, показавшего прямое противодействие американцам, была сделана оговорка о «североатлантическом характере» НАТО, что снизило декларативную значимость объявления Североатлантическим союзом своего выхода за пределы традиционной географически ограниченной зоны. Президент Ширак «зарезервировал» возможность потенциального развития Западноевропейского союза как вооруженной организации Европейского союза. Главное, он отстоял возможность в гипотетическом будущем заменить американский контингент в западноевропейском регионе для решения сугубо европейских дел.

Франция стремится положить серьезное основание под подобные геополитические схемы. В XXI веке она будет продолжать развитие стратегической триады. Военный бюджет страны в 2000 году составил 27 млрд. дол. Министр обороны А. Ришар предложил соседним европейским странам расходовать на капитальное военное строительство 0,7 % от ВНП, что предусматривает значительное военное укрепление региона[951].

Британия. Британское правительство, очевидным образом опасаясь германской гегемонии в Европе, прежде традиционно стремилось сохранить привилегированные отношения с США, выступая в роли наиболее преданного и эффективного американского союзника в Европе. И в новые времена англичане поддержали фиксирование новой, «над-ооновской роли» Североатлантического союза, глобальное распространение его функции. Они не бросались на защиту интересов европейской половины блока, не предлагали своих проектов создания механизмов сдерживания американского влияния в Европе. Более того, они явственно выразили нежелание «рассоединения» двух частей НАТО, нежелание ухода американцев (особенно из Германии). И, конечно же, безоговорочно и действенно поддержали балканскую политику Вашингтона.

Но ветер перемен задул и в британские паруса. Британское самоутверждение базируется на двухпартийной основе: лейбористы в Британии сделали определенный крен в направлении западноевропейского центра, а часть антиамерикански настроенных тори выражают свое недовольство «вульгарной Америкой»[952]. Историк X. Тревор-Ропер и многие другие призывают консолидировать национальные усилия, а не поддаваться давлению сепаратизма, ослабляющего шансы возвышения страны как независимого международного центра. Историк обвинил премьер-министра Т. Блэра в том, что тот «не интересуется историей. Временами кажется, что он готов пустить по ветру историю последних 300 лет, представивших конструктивную альтернативу европейской централизации власти. Союз с Шотландией, который он расторгает, является частью пересмотра нашей конституции. Обе перемены более важны по своим последствиям, чем он себе представляет»[953].

Британия — с населением 60 млн. человек — имеет валовой внутренний продукт 2 и 34 сотых триллиона долларов. Она стремится набрать вес за счет денационализации и поощрения частного сектора.

Новые лейбористы стараются компенсировать национальную мощь более самостоятельной политикой. Пришедшие к власти в Лондоне в 1997 году лейбористы сразу же показали иной подход к проблеме на саммите ЕС в Портшахе (Австрия) в октябре 1998 года — упрекнули своих коллег в том, что их внешняя и оборонная политика отмечена «слабостью и смятением» и поэтому «неприемлема». Блэр начал говорить о нескольких возможных вариантах будущего развития Западноевропейского союза как военного крыла ЕС. Британский премьер к удивлению многих начал настаивать на создании современных и гибко действующих европейских вооруженных сил. Перемена в британской позиции подстегнула французов.

Выступая в Королевском военном институте, премьер-министр Блэр призвал Европейский союз к собственным европейским усилиям, чтобы быть готовым к вызовам XXI века. Британия также настороженно относится к процессу расширения НАТО и требует того, чтобы между первой волной вступлений и последующими состоялась пауза, которая позволит установить степень «усвояемости» новых членов.

Британия расходует в мирное время на военные нужды 589 дол. на жителя страны при общем уровне ЕС в 333 доллара (США — 1016 дол.). Доля расходов на собственно вооружения одна из самых высоких в Европе — 39,6 % военного бюджета[954]. Она содержит современные ядерные подводные лодки и хорошо подготовленную армию. О движении в этом направлении говорит новое желание Британии возглавить формирование коллективной военной политики, признание в Европе своего отставания в военной сфере — что ярче прочего продемонстрировала югославская операция. Бывший военный министр в британском консервативном кабинете М. Портильо видит в тяге к Европейскому политическому союзу политику, которая «в лучшем случае является не-американской и совершенно возможно станет антиамериканской»[955]. Но Британию «извиняет» ее роль наиболее верного союзника Америки в Ираке.

Германия. Прежнее особое политическое положение Франции как основного мотора западноевропейского развития, как «первой среди равных» теперь переходит к Германии, чей ВВП достиг 3 трлн. дол. в 2006 г. Она получает уникальный исторический шанс. «Впервые, — справедливо указывает Дж. Нью-хауз, — Германия окружена ориентирующимися на нее соседями и рынками. С Австрией, большинством скандинавских стран, вошедших в ЕС, и с Бенилюксом, уже входящим в Европейский союз, Германия находится в центре неформальной, но отчетливо обозначившейся группы стран; Бонн желает распространить границы этого блока на восток, чтобы включить в него государства Центральной Европы»[956].

Для реализации объединительных программ ЕС необходим лидер. Европейцы начинают смотреть на эффективную Германию как на такого регионального координатора. В определенном смысле Европейский союз все больше возглавляется социал-демократической Германией, заручившейся отчасти вынужденной поддержкой французов и англичан. Некоторые специалисты в отношении ЕС уже говорят: «Куда пойдет Германия, туда пойдет и Европа». Сами немцы подчеркивают, что география и история поместили ее в центр европейского развития» (любимое выражение бывшего министра иностранных дел ФРГ Г.-Д. Геншера). На новой приливной волне интеграции германская мощь характеризуется в русле идеи, что «в мире будущего не азиатский блок, а Великая Европа, ведомая Германией, объединяющая высокую технологию Западной Европы с высококвалифицированной рабочей силой послекоммунистического Востока, будет главным экономическим блоком мира»[957]. Британский дипломат признает: «Если вы спросите в любой европейской стране, какие связи являются для данной страны самыми важными, ответом неизменно будет — с Германией, хотя и сказано это нередко будет сквозь зубы»[958]

Уход России из Восточной Европы открыл обширный политический вакуум, в который продолжает входить крупнейшая индустриальная страна континента, что становится твердым основанием для лидерства Германии в новой Европе. Берлин действует достаточно осторожно, не желая повторения ошибок прошлого, не желая раньше времени ожесточать европейское окружение, пытаясь выиграть время за счет «скромного» поведения, за счет сговорчивости сегодня. Как говорят некоторые эксперты, Германия хотела бы смотреть на Восток и видеть Запад, то есть за счет укрепления позиций в Восточной Европе повысить свою значимость в Западной Европе.

Немецкие политики вырабатывают новую платформу для национального геополитического подъема. В любом практическом смысле связка Париж-Берлин проецируется как основа западноевропейского центра, особенно если речь идет об отношении к трансатлантическому партнеру. При этом отметим смещение акцентов. На этапе от Аденауэра до Коля речь шла о «европеизированной Германии». При канцлере Шредере встает вопрос о «германизированной Европе». В любом случае очевидно смещение западноевропейского центра притяжения от оси «Лондон-Париж» значительно восточнее. Но при этом Франция уже не имеет в своих руках ничего похожего на предвоенную «малую Антанту» (Югославия, Чехословакия, Румыния), ни верной себе предвоенной Польши. Все эти страны, раздробленные и ослабленные, перешли на германскую орбиту. Вектор сил совершенно очевиден, интересы главных игроков разнятся буквально диаметрально: Германия устремлена в Центральную и Восточную Европу, а Франция — на Магриб. В противовес французам немцы говорят, что их Алжир лежит на востоке Европы.

Руководство Христианско-демократического союза Германии предупредило французов: «Никогда более не должна повториться ситуация с дестабилизирующим вакуумом власти в Центральной Европе. Если европейская интеграция не поможет, то у Германии появится искушение создать собственные инструменты безопасности для стабилизации Восточной Европы»[959]. Это довольно старые аргументы, много раз использованные в XX веке: Германия должна быть щитом Запада на европейском Востоке, а для этого она должна возглавить блок центрально- и восточноевропейских государств, свою старую «Миттельойропу».

Германские политические круги так определяют значимость валютного союза ЕС: «Введение единой валюты является актом не экономической политики, а проявлением суверенности — стало быть, преимущественно политическим актом. Объединением своих валют Европа избрала автономную дорогу в будущее»[960]. В мае 1999 года Фишер и министр обороны Р. Шарпинг призвали к быстрому развертыванию общих сил ЕС с целью контроля над конфликтами в Европе даже без участия Соединенных Штатов. Косовский конфликт, по мнению Фишера, показал необходимость создания таких сил для обеспечения будущего Европы.

Германия, завершающая внутреннее переустройство и впервые так открыто посылающая свои вооруженные силы за прежние натовские пределы, в общем и целом солидаризировалась с Францией, а не с Британией. Канцлер Шредер заявил о том, что «существует угроза проведения Соединенными Штатами одностороннего курса». А тогдашний министр иностранных дел Фишер в американской прессе указал на «растущую тенденцию в американской политике избегать многосторонних решений, что Европа рассматривает как вызов своей политической власти»[961]. Стало яснее, чем прежде, что можно говорить о германо-французском кондоминиуме в Европе, значительно расходящемся с линией Лондона на привлечение к европейским делам Вашингтона. Германия все еще опасается быть флагманом европеизма, но она уже, в лице канцлера Шредера, выразила свой «легитимный» интерес к западноевропейскому самоуправлению, где видит для себя место лидера.

Увы, деликатная осторожность не является немецкой добродетелью. Самостоятельность Германии в югославском вопросе уже напугала европейцев в 1991 году, когда германское правительство неожиданно признало суверенитет двух тогдашних республик Югославии, что обрекло югославское государство, но обеспечило германское влияние в Словении и Хорватии. Определенное время после словенско-хорватского выпада Г.-Д. Геншера Бонн вел себя сдержанно и инициативой во время кризиса 1993–1994 годов в Боснии владели французы с англичанами, затем передавшие эстафету американцам. Но уже в 1999 году в небе над Югославией появились самолеты люфтваффе.

А германские танки впервые вышли за границы Североатлантического блока — в Македонию. Не подходит ли к концу период германской сдержанности?

Германия пока не заинтересована в сворачивании американского военного присутствия в Европе: ведь тогда экономическая сверхдержава ФРГ будет определенно зависеть от двух европейских военных сверхдержав — Франции и Британии. Бундесвер уже вышел за зону ответственности НАТО, но ФРГ еще ограничена в военном росте. В косовском вопросе канцлер Шредер выступил энергичным союзником американцев. (Не было ли в этом желания показать, кто в Европе держит ключи от Балкан? В США поневоле вспоминают, что это уже третья за столетие активизация Германии на Балканах.)

В Америке особые претензии к Германии касаются оценки роли США в германском объединении. Не забыли ли в Бонне и Берлине, что в 1989–1990 годах именно американская администрация была той опорой, на которую опирались немцы в процессе германского воссоединения, воспринимавшегося в Париже и Лондоне с таким подозрением? «Это была более чем поддержка. Президент Буш и его советники проявили большое искусство не только защищая дело объединения немцев перед советским президентом Михаилом Горбачевым, но также сумев заручиться его согласием на принятие Большой Германии в качестве интегральной части НАТО. Люди Буша сделали это без дополнительных просьб»[962]. Париж и Лондон обостренно реагировали на слова президента Буша, что Америка и Германия будут «партнерами по лидерству» (июнь 1989 г.) за четыре месяца до падения Берлинской стены. В Западной Европе остро ощутили опасность возникновения особых американо-германских отношений, в тени которых Париж и Лондон могут играть лишь второстепенную роль.

Но с лета 1991 года утекло много воды. Мир изменился едва ли не радикально. Германское правительство восприняло в «далеких» 1989—1990-х годах американскую поддержку как гарантированную и достаточно быстро позабыло о благодарности. Силою объективных обстоятельств Берлин начал склоняться к более близкому французам самоутверждению. С этого времени относительно малозначительное для США фрондерство французов приобрело новую, гораздо более значимую силу. Американцам пришлось убедиться, насколько удобнее было управлять Североатлантическим союзом в условиях советской угрозы и разделенной Германии. Соединенным Штатам ничего не остается, кроме как начать процесс адаптации к той новой Европе, где отныне (экономически) главенствует ФРГ. Канцлер Ангела Меркель намерена поддерживать здравые отношения с Россией.

Президент Буш-мл. как бы «признал» факт германского лидерства, обращаясь прежде всего к Германии, как к главному американскому контрпартнеру в Европе. Германский валовой продукт — 3 трлн. дол. значительно превышает ВНП Франции и Британии. И в Германии уже говорят о том, что процесс «европеизации» Германии завершился, страна встала во главе основных европейских структур. Произойдет ли «германизация» Европы? Невозможно утверждать, что страхи прежних жертв германского динамизма и надежды немцев в данном развитии обстоятельств (когда Центральная и Восточная Европа попадают под немецкое крыло) лишены всяких оснований.

Ряд американских политологов (в частности, Ч. Лейн) обеспокоены тем, что быстрый подъем Германии произведет «ренационализацию» внешней политики в североатлантической зоне и возродит дремлющие германские амбиции. По существу «ренационализация» — это эвфемизм, скрывающий глубокий страх перед отчужденной западноевропейской зоной. Это своего рода благодушие не вечно, и американская сторона будет вынуждена прибегать к угрозам и давлению. Напомним, что в связи с проектом создания постоянного военного трибунала для суда над военными преступниками в июле 1998 года представители американской стороны на переговорах в Риме впервые угрожали Германии выводом войск из Европы в случае, если Германия проголосует против создания такого трибунала. Тем не менее Германия присоединилась к абсолютному большинству (133 против 2), не поддержавшему американское предложение.

Япония. В XXI в. на место одного из мировых лидеров будет претендовать Япония — могучий экономический титан, чей ВНП в 2006 году составил 4,9 трлн. дол. В течение полувека она была самой динамичной страной Азии, главным проводником американского влияния здесь и даже «главной призмой, сквозь которую Соединенные Штаты оценивали свои интересы в регионе»[963]. 90-е гг. оказались потерянным временем страны, периодом стагнации второй экономики мира. У нее ограниченные природные ресурсы, ее население быстро стареет, способность лидеров организовать национальное могущество не вызывает восхищения.

В официальном японском докладе «Япония в XXI веке» говорится: «Если не произвести решительные перемены, Японию ждет глубокий упадок»[964]. Доклад призвал японцев осуществить перемены, равные по значимости революции Мэйдзи и периоду после Второй мировой войны. Но в первом случае революция уничтожила правящий слой в полтора миллиона самураев, а во втором чистку прошли двести тысяч чиновников. За счет кого собирается обновляться Япония будущего? При этом японские экономические и геополитические стратеги ожидают таких перемен в Азии, которые могут резко усилить уязвимость страны — речь идет о впечатляющем подъеме Китая.

До 1990 года две трети американцев воспринимали Японию как главного претендента на гегемонию в Азии и соперника Америки. Теперь эти страхи ушли в прошлое. В последующие полтора десятилетия значимость Японии уменьшилась значительно. Ныне лишь 45 процентов американцев ныне видят в ней полнокровного конкурента. Но 59 % американцев полагают, что в следующем десятилетии Япония восстановит свои позиции[965]. По крайней мере, так было во время революции Мэйдзи и после Второй мировой войны. Каковы основания не верить, что Япония найдет в себе силы подняться в третий за полтора столетия раз?

На данном этапе самые растущие в Японии отрасли идентичны американским — сфера высоких технологий и телекоммуникации. В последней наблюдается ежегодный рост в 12 процентов. У Японии появилась своя Силиконовая долина в токийском районе Шибуя (по-японски «еще более хорошая долина»). Возможно, Японии понадобятся еще несколько лет, для того чтобы выйти из кризисного ступора. Возможно, новая Япония будет еще более конкурентоспособной, она расширит собственный рынок и бросится на все мировые рынки.

Американские исследователи определяют происходящие ныне в Японии процессы как «тихую революцию». По мнению американской исследовательницы Д. Хелвег, «когда Япония встанет на ноги, она сможет бросить вызов Америке сразу на нескольких фронтах. На экономическом фронте, если высокотехнологичные японские компании возглавят новую волну технологического развития, — к чему они готовятся — они смогут понизить стоимость акций американских лидеров высокой технологии и занять их место… Упрочившая свои позиции Япония в сфере национальной безопасности может оказаться менее склонной следовать за США в Азиатско-Тихоокеанском регионе и повсюду в мире. Если Япония изберет новую политическую линию или найдет новых союзников, Соединенным Штатам придется пересматривать свою военную стратегию в регионе — особенно если Япония пересмотрит свою конституцию и создаст постоянную армию. Азиатские страны будут тогда смотреть не на США, а на Японию»[966]. По авторитетным прогнозам примерно через пять лет японская экономическая машина заработает на полных оборотах.

Япония не замерла в стратегической неподвижности. Ведь вся история страны, особенно после революции Мейдзи, являет собой поток удивительных перемен, неожиданной смены курса, постоянного геополитического лавирования. Японская элита не потеряла самообладания, надеясь на перелом неблагоприятной тенденции. Глава японского концерна «Мацусита» Коносуке обратился к иностранным менеджерам с такими словами: «Мы собираемся победить, а индустриальный Запад потерпит поражение; и вы ничего не сможете сделать, потому что причины вашего поражения лежат внутри вас. Вы считаете, что правильным является такое положение, когда боссы думают, а рабочие закручивают гайки. Вы считаете сутью менеджеризма получение идей из голов боссов и передачу их в руки рабочих… Для нас же главное — мобилизация и концентрация интеллектуальных ресурсов всех членов фирмы. Умение узкой группы технократов, сколь бы блестящими они ни являлись, не может быть стабильной основой успеха»[967].

После десятилетней стагнации Япония предпринимает фундаментальные перемены в экономической системе. Изменится система пожизненного найма на работу, внутренней взаимозависимости компаний, система кейрецу в поставках. Растет объем иностранных инвестиций. Структурные барьеры, мешавшие стабилизации отношений Токио с Вашингтоном, начинают ослабевать. Реструктуризация японской экономики делает ее могучим конкурентом прежде всего Соединенных Штатов.

Япония опирается на технологическую и экономическую компетентность и политическое единство. В 2005 г. году премьер-министр Юничиро Коидзуми объявил о том, что «пришло время для Японии начать распространять свои ценности»[968]. Речь идет о самом эффективном защитнике «азиатских ценностей».

Американцы уже отмечают, что для японских политических деятелей стало своего рода рутиной подчеркивать свою автономию от Соединенных Штатов. Немалая часть японских политиков призывают изменить продиктованную американцами конституцию, воздействовать на японскую идентичность (воспринимая ее как мост между Западом и Востоком), постараться найти более весомые рычаги воздействия на Соединенные Штаты, проявить новую активность на форуме ООН, бросить вызов Америке в мировой экономике. Японская пресса была по-своему довольна массовыми выступлениями против США и глобализации в 2000–2006 годах. «Асахи Симбун»: «Развитые и развивающиеся страны сказали «нет» Соединенным Штатам, самососредоточенным и слишком гордым собою в качестве единственной сверхдержавы мира»[969].

Японию трудно назвать пигмеем по военной мощи. Начиная с 80-х годов, у нее третий в мире военный бюджет на совершенствование военной машины. И многие американцы, видимо, ошибаются, усматривая в Японии повторение эволюции ФРГ в ходе холодной войны против СССР. Однако, в отличие от ФРГ, Япония — островной архипелаг и не ощущает со стороны Китая такой угрозы, которую усматривали западные немцы в отношении Советского Союза. Японцы видят в Китае прежде всего огромный рынок, а не геостратегическую угрозу. Америке было бы трудно заручиться безоговорочной поддержкой Японии в случае регионального конфликта с Китаем. А если наступят действительно тяжелые времена, Япония скорее сможет воспользоваться имеющимися технологическими возможностями и создать собственную систему стратегической обороны.

Не следует недооценивать японский потенциал. Какие бы сложности ни испытывала «страна восходящего солнца», пишет Д. Каллео, «японцы являются главным экономическим соперником Америки в Азии, и наши общие торговые отношения находятся в состоянии глубокого конфликта уже много лет… Поэтому никого не должно удивлять, если японцы завершат свою эволюцию, имея очень отличные от американских идеи».

Но у развития страны есть слабые места. Во-первых, Япония, неядерная и не имеющая стратегической глубины, располагается на стыке интересов трех ядерных держав — Соединенных Штатов, Китая и России (а в будущем, возможно, и объединенной ядерной Кореи). Это весьма уязвимая позиция. Окружение Японии — АСЕАН, Китай, обе Кореи — не готово еще забыть страшный опыт японского гегемонизма. Еще очень значимо восприятие японского динамизма как страшной разрушительной силы.

Распространенным становится мнение, что главным препятствием на пути к овладению статусом сверхдержавы или положения регионального превосходства Японии в Азии является идеологический барьер. После окончания Второй мировой войны сменявшие друг друга японские правительства не предприняли серьезных и систематических мер по выработке неких общих для азиатских (или мировых) реалий принципов. Видимо, опыт 30—40-х годов произвел неизгладимое впечатление. Англичанин Д. Рэпкин: «Когда вопрос заходит об универсальных нормах, ценностях и главенствующих принципах, которые могли бы служить основаниями будущего мирового порядка, Япония практически никогда не выдвигает искомых положений»[970]. Без приемлемой для геополитического окружения идеологии Японии не поднять свой статус и не выйти на просторы глобальной политики.

Есть и второе важное препятствие японскому возвышению. У азиатских партнеров Японии уже возникает насущная потребность «не обидеть Китай» как главную растущую величину. Возникает своего рода соперничество двух азиатских гигантов, и азиатские страны отчетливо понимают, что гегемония одной из них может негативным образом сказаться на их независимости, росте и влиянии. В отсутствие надежных азиатских союзников Токио не может рассчитывать на повышение своего статуса. Весьма трудно представить себе Токио, дающим гарантии роста, процветания и безопасности своим соседям подобно тому, что обеспечивают США европейским союзникам и Японии в Азии. Токио будет еще долго находиться в тени транстихоокеанского соседа. Мощь Японии в третьем тысячелетии еще долго будет приложением к американской военной машине.

Япония боится военного усиления Китая. Процессы на этом направлении немедленно порождают противодействие. «Все изменилось с передачей Китаю мантии наиболее вероятного противника Соединенных Штатов. Поэтому неудивительно, что Япония становится еще более надежным партнером Соединенных Штатов. Двустороннее соглашение 1997 года укрепило японскую вовлеченность в союз с США в Восточной Азии. Японская элита почувствовала опасность»[971]. М. Мошизуке и М. О'Хенлон констатируют: «Японским военным все еще запрещено осуществлять опасные миссии за пределами национальной территории. Новая доктрина по существу направлена на то, чтобы делать еще эффективнее то, что Япония делала и прежде, — действовать совместно с Соединенными Штатами как лидером, при котором Япония реализовывает функцию помощи»[972].

Пока в отношении Японии в Америке царит оптимизм. Институт мировой политики (Вашингтон) считает, что «в высшей степени маловероятно, что Япония в обозримом будущем будет играть активную роль в военных операциях даже в своем собственном регионе»[973]. «Заклинания относительно того, что Япония является ключевым двусторонним партнером Соединенных Штатов, не предотвратят ослабления этого союза, который лишен убедительной для обеих сторон миссии и в котором подлинно несущие опасность обязательства и ответственность распределены неравным образом. Лишившись рациональной основы, азиатский баланс сил будет изменен вследствие радикальной перемены в оборонительной политике Японии, которая уже имеет третий в мире военный бюджет»[974].

Договор 1960 года о взаимном обеспечении безопасности может в относительно короткое время потерять свое глобальное значение, и его поддержка ослабнет в обеих странах. Ее вооруженные силы невелики, но они хорошо оснащены, ее оружие современно и совершенно (хотя национальная решимость применить это оружие не впечатляет). Полувековая сдержанность Японии расходится с трехтысячелетней традицией, она не гарантирована.

Японские стратеги уже предчувствуют перемены, грозящие их безопасности, увеличивающие ее уязвимость. В США с трудом мирятся с возможной трансформацией Японии в самоутверждающуюся величину. Р. Менон и У. Вимбуш свидетельствуют, что «американское видение сводится к тому, что Япония заморожена в своей военной сдержанности — что, собственно противоречит японской истории. Эта история со времен революции Мейдзи в 1868 году характеризуется драматичными и скорыми поворотами как внутренней, так и внешней политики, стимулируемыми обычно событиями за пределами японских границ»[975]. Покорная и мирная Япония не всегда будет таковой.

Резонны и сомнения. «Япония, как вторая по величине экономика мира, претендует на глобальное лидерство, не имея стратегических вооруженных сил и, что более важно, политического интереса к происходящему в мире… Она не смогла бы быть глобальным лидером без фундаментальной перестройки своей экономики и общества. Глобальный лидер должен иметь экономику и общество, понятные и доступные для иностранцев. Японская экономика и общество не таковы»[976]. Мощь Японии частично как бы «переместится в другие страны»: к 2010 г. японцы будут вторыми после Германии производителями автомобилей в Европе, первыми (по объему доходов) владельцами гостиничного бизнеса в США. Но главный поток японских капиталовложений устремится в Азию. Япония будет делиться с КНР высокой технологией, помогать России осваивать Сибирь и Дальний Восток. В 1997 году Япония выдвинула идею создания регионального валютного фонда для Азии самостоятельно от МВФ, США и Западной Европы (с целью гарантии от возможных финансовых кризисов)[977].

Отсюда проистекает стратегический выбор. Союз с Китаем видится логичным — союз быстро стареющей страны, обладающей невероятной по сложности технологией, с молодым полуторамиллиардным континентальным гигантом. Растет убеждение в том, что Япония почти определенно увеличит свою военную машину и будет играть более значительную военную роль в Азии. Вопрос о безопасности в Азии все больше будет решаться не в Вашингтоне и на Окинаве, а между Пекином и Токио.

Прогнозируется ослабление страны в середине наступающего века. На определенном этапе после 2020 г. Япония несколько повернется от внешнего мира к улучшениям в своем стареющем обществе. Скажется влияние выхода Китая в лидеры региона и неоизоляционизм американцев. Внешняя экономическая экспансия Японии — одно из чудес второй половины XX в. — замедлится. Японцы, помимо прочего, плохо знают иностранные языки. Лишь несколько японских ученых получили Нобелевские премии за новаторские научные достижения. При этом «Япония — чрезвычайно однородное в этническом отношении государство, что создает трудности вовлечения в ее систему — фирмы, университеты — талантливых людей неяпонского происхождения»[978].

Если союз с Китаем покажется в Токио опасным своей зависимостью, тогда рабочим вариантом может стать сближение с Россией, способной также испытать трепет перед китайским ростом. Не исключен и корейский вариант.

Корейский фактор. В то время как мир еще привычно смотрит на Северную Атлантику, история начинает вершиться в прежде богом забытых местах. Не падение Берлинской стены, а детонация пяти индийских атомных зарядов, пакистанские ядерные испытания, запуск северокорейских, иранских, индийских и пакистанских ракет, размещение Китаем ракет среднего и дальнего радиуса напротив Тайваня — вот подлинно значимые в мировом балансе сил явления, не предсказанные никем. Отныне «Азия несогласна на неазиатскую монополию на военные инструменты, необходимые для обеспечения порядка, и она приходит к выводу, что обеспечившие определенное благосостояние страны должны сами защищать свои интересы»[979].

Даже самые большие скептики соглашаются с тем, что объединение Кореи рано или поздно произойдет. И скорее всего, на условиях Южной Кореи — экономического гиганта Азии (при населении в 49 млн. человек ее ВНП в 2006 году достиг 900 млрд. дол., среднегодовой прирост за последние годы — 6,1 %). Надобность в американский войсках на юге Кореи отпадет. Данное обстоятельство скажется на японцах — они не захотят быть единственной базой и арсеналом американских войск в Азии. «Если же объединенная Корея станет опираться на китайскую мощь, а Соединенные Штаты станут уходить из данного региона, тогда Япония начнет искать союзников на всех возможных направлениях. Она могла бы вооружить Тайвань, не исключая при этом оснащения ядерным оружием. Или она могла бы искать пути стратегического сближения с Индией как способ обойти Китай с фланга, способ обеспечить безопасность жизненно важных морских путей. Япония может пойти по одному из этих путей, или двигаться по ним одновременно»[980].

Индия. В 2005 году валовой национальный продукт ставшей миллиардной (по населению) Индии достиг 857 млрд. дол. Прирост населения (ныне 1,8 % в год) замедлился (позитивный фактор), а экономический рост — 6,5 % в год с 1992 года — усилился очень значительно. Это открывает огромной державе в новом веке новые горизонты. Ее темпы роста обещают обгон старых европейских метрополий. Прогноз ЦРУ обещает ей четвертое место по валовому национальному продукту в мире в 2020 году. Новая ядерная мощь и неожиданный талант в информационном программировании, дешевизна рабочей силы, помноженные на относительную политическую стабильность и массовое применение патентов создают новые перспективы. Выявились необычайные внутренние ресурсы — сообщество талантливых ученых и инженеров, отрасли высокотехнологичного производства вплоть до успешной ракетной программы. Не составляет секрета факт готовности Дели оснастить свои ракеты ядерными боеголовками. Отойдя от идейного наследия Неру относительно самообеспеченности и самодостаточности, Индия готова к выходу на мировую арену.

Появились даже теории, что главной силой страны явилась ее главная слабость: хаотическое смешение народов, языков и религий предотвратило проявления четко выраженного сепаратизма. Относительная децентрализация политической системы, равно как и этнически-лингвистическая пестрота, привели к спасительной локализованности индийских политических и экономических кризисов, не посягающих на всю политическую систему страны в целом. При этом, если раньше критики писали о схожести гетерогенной Индии с габсбургской Австро-Венгрией, то теперь исследователи обращают внимание на ее поразительную устойчивость и стабильность. Ее политическая устойчивость проявила себя в незыблемости страны, несмотря на убийство основателя государства и двух премьер-министров. Процесс распада был успешно сдержан вопреки конфликтам из-за Кашмира и Пенджаба. Армия не воспользовалась возможностью установить господство хунты. Спор за и против превращения хинди в официальный язык страны не расколол Индии.

Индия в XXI веке будет выходить из трехвековой летаргии, она начнет определять свои стратегические потребности. Фокус политического внимания, ранее направленный на внутренние дела, начинает смещаться на внешние пределы. Индия начинает обращать все больше внимания на Персидский залив, Среднюю Азию, Юго-Восточную Азию, Северо-Восточную Азию.

У Индии превосходный опыт взаимодействия с Россией. Россия предоставила Индии два тысячемегаваттных атомных реактора. Российский Главкосмос продал государственной индийской научно-исследовательской организации технологию и некоторые прототипы криогенных ракетных двигателей. Этот трансфер «гарантирует Индии модернизацию ее жидкотопливных ракетных двигателей»[981]. По существу Россия готова предоставить Индии любую запрашиваемую технологию. Но в будущем могут произойти осложнения. Индия может увидеть в Центральной Азии рынок для своих товаров — и она постарается перекрыть путь сюда исламскому Пакистану. Усомнившись в Москве и не желая попадать в безусловное китайское влияние, Центральная Азия может плотно опереться на Индию[982].

Для лидера — Соединенных Штатов — будет трудно совладать с новой индийской реальностью. Индия — номинально крупнейшая демократия мира наказывается за испытание ядерного оружия, в то время как Китай, вопреки всем его внутренним реальностям, демонстративно называется стратегическим партнером. Америка утверждает, что Индия нарушила нормы нераспространения, но эти нормы кодифицированы в американском, а не индийском правовом законодательстве. При этом США никак не помогли Индии сформировать соглашение о нераспространении, применимое к Индостану. Придет время, и эти азиатские государства могут припомнить западную обструкцию, непонимание региональных сложностей, подход в области нераспространения — «все или ничего», припомнить, кто мешал им обрести высший военный статус. «Проповедь нераспространения индусам, чья решимость создать ядерное средство сдерживания является и понятной и логичной, — пишут американцы Менон и Вимбуш, — становится для США, стоящих на огромной горе ядерного оружия, просто смехотворной. Американское нежелание воспринять реальность — ив риторике и в политике — ядерной Индии порождает антиамериканские чувства в этой стране и замедляет отход от противостояния»[983].

На Западе говорят об возможном ослаблении прежней оси Дели — Москва и о возможной ориентации Дели на Токио. «Индийско-японское согласие имело бы смысл для обеих стран. Такой союз вынудил бы Китай рассредоточить свои военные силы по максимальному периметру, обезопасил бы нефтяные пути из Персидского залива в Северо-Восточную Азию. Тайвань также мог бы стать членом подобной коалиции… Другие страны, обеспокоенные китайским самоутверждением, от Вьетнама до России, могли бы также войти в подобный союз. Но принципиальными главными партнерами были бы Индия и Япония»[984].

И все же, хотя Индия проявила необычайную стабильность, ей, если в Дели решат увеличить свое воздействие на внешний мир, предстоит еще избавиться от многих препятствий — речь идет о кастовой системе, внутренней концентрации ресурсов, решении продовольственной проблемы, консолидации политических сил вокруг двух полюсов — Индийского национального конгресса и Джаната парти. Бич страны — массовая неграмотность и тормозящая прогресс бюрократия. Индии вредит и наличие «перманентных» проблем, связанных с Пакистаном, Кашмиром, Пенджабом.

Общая тональность футурологических расчетов будущего, несмотря на феноменальные обещания современной науки, выглядит пессимистичной. Ответственные исследователи не могут игнорировать факторов мировой несправедливости, генерирующей озлобление, иррациональность, жесткую решимость обратиться к силовым рычагам. А порой и простое неумение просчитать ход своих действий на несколько шагов вперед.

В основных сценариях на 30–50 лет вперед нет сигналов о «конце света», но они характерны предсказанием масштабных конфликтов вплоть до мировых войн. Семь прогнозов заслуживают особого внимания.

1. Дж. Модельски и У. Томпсон основное внимание обращают на соперничество из-за земных пространств и невосполнимых ресурсов. Еще более важным они считают имперское самоутверждение — стремление лидирующей державы занять позиции гегемона. Это, по их мнению, неизбежно вызовет яростное противодействие[985]. Ближайший кризис породит геополитический подъем Китая и то, как будет воспринято в мире его новое могущество.

2. Дж. Арриги полагает, что начало упадка мировых лидеров нанесет удар по мировым фондовым биржам, приведет в хаос мировую торговлю, вызовет деградацию производства, результатом чего будет ужесточение межгосударственных отношений, обострение конкурентного соперничества, грозящее силовым конфликтом между 2030 и 2040 гг.[986].

3. И. Валлерстайн предвидит окончание длительного периода экономического роста, что обусловит социальную поляризацию и сделает безнадежными попытки удержать социальный мир. Всеобщее ожесточение будет связано с яростным неприятием Соединенными Штатами своего относительного ослабления, что приведет к противостоянию США (совместно с Японией и Китаем) и объединенной Европы — вплоть до глобального катаклизма[987].

4. Дж. Голдстайн объясняет грядущий конфликт слишком быстрым экономическим развитием, которое обостряет борьбу за естественные и невосстановимые ресурсы, за земельные пространства. Богатые страны не согласятся на более скудный ресурсный рацион, а бедные найдут способы своей консолидации. И в условиях общего экономического подъема (не спада!) ведущие страны столкнутся между собой примерно в 2030 г.[988].

5. С. Хантингтон считает цивилизационные противоречия принципиальными, практически не поддающимися компромиссу. «Линии соприкосновений цивилизаций станут фронтами будущего». Каждая из цивилизаций имеет глубокий тыл, неиссякаемые сотни миллионов приверженцев, моральную обусловленность жертвенности. Он предвидит ту или иную форму конфронтации Запада против ведомой Китаем коалиции китайской и исламской цивилизаций, и даже более широкую конфронтацию «Запада против не-Запада», ведущую к хаосу и конфликту[989].

6. К. Уолте предвидит противостояние Запада со всем прочим миром в условиях растущей многополярности (он видит некий сдерживающий фактор в обладании ядерным оружием, в страхе перед его применением). Конечный конфликт разразится в свете того, что современный международный политический менеджмент, система международных организаций (начиная с ООН), третейский арбитраж неадекватны встающим перед миром проблемам[990]. Как утверждает К. Райе, «для Америки и наших союзников наиболее важной задачей является найти правильный баланс в отношении России и Китая»[991].

7. X. Макрэй полагает, что довлеющим надо всем является распространениеядерного оружия. Мир становится все более опасным местом для жизни «из-за неизбежности несчастных случаев и возможности ядерной войны»[992]. Более четырехсот атомных электростанций и множество других атомных объектов в мире не могут однажды не обнаружить естественной способности человека ошибаться. Мир после 2020 г. будет значительно более опасным. Даже в самом оптимистичном и пригретом историей обществе — американском — 53 процента населения считают, что наступающий XXI век будет еще более кровавым, чем его предшественник[993].

Несколько сценариев основываются на столь реалистических предпосылках, что их игнорирование было бы вызовом разуму и осмотрительности. На нашей планете существуют несколько узлов противоречий, способных вызвать колоссальный по масштабам мировой взрыв. Дело и в задействованных в потенциальном конфликте силах, и в исключительной значимости нескольких регионов для общей жизнедеятельности человечества и его отдельных регионов.

Распространение ядерного оружия. Мир молчаливо признает наличие ядерного оружия у Израиля. Не является фантастическим предположение, что Северная Корея может во второй раз (как это она уже делала в 1998 году) запустить баллистическую ракету через территорию Японии в акваторию Тихого океана. На этот раз с ядерной боеголовкой. Не далее корейцев подошел к ядерному оружию Иран.

Вслед за этим сенат США проголосует за развертывание национальной системы противоракетной обороны (НПРО), даже если технические возможности реализации такого замысла еще не будут казаться убедительными. Администрация США объявляет, что возражения России не являются для США препятствием для развертывания системы НПРО. Тогда российское правительство объявляет себя свободным от следования положениям Договора СНВ-2. В результате проблема легальных и практических основ возобновления Договора о нераспространении ядерного оружия остается открытой, поскольку американский Конгресс не принял закон о всеобщем и полном запрещении ядерных испытаний.

Напуганная северокорейскими испытаниями Япония согласится внести свою долю в создание системы противоракетной обороны. В ответ это заставит КНР выступить с предупреждением, что создание Японией или Тайванем такой системы обороны поведет Пекин к ускорению процесса создания наступательных вооружений (располагая некоторыми новыми американскими ядерными секретами, КНР может быстрее миниатюризировать свои боеголовки — решающий шаг на пути создания мирвированных боеголовок — когда одна общая боеголовка может нести несколько строго индивидуально направленных ядерных боезарядов, что фактически обесценивает систему противоракетной обороны). Эта угроза будет более чем ощутима в Индии, работающей над созданием баллистических ракет дальнего радиуса действия. Бумеранг сделает полный оборот: конгресс США теперь уже будет полностью уверен в необходимости создания НПРО. Так малый запуск очень бедной страной ракеты сомнительного качества может привести в действие силы, изменяющие весь мировой баланс. Станет еще более ясно, что ядерная эскалация сейчас касается всего мирового сообщества, а не только двух-трех его членов. И кризис может инициировать далеко не самый мощный его член. По словам американца Джонатана Шелла, «любое развитие ядерного оружия или систем его доставки создает давление, ощутимое повсюду в том, что является сейчас глобальной сетью действий и противодействий»[994].

Блокада Персидского залива. Одним из критически важных регионов является Персидский залив. Природа распорядилась так, что в его недрах и недрах прибрежных стран находится треть главного энергоносителя Земли — нефти. Государство, которое перекроет соединяющий Персидский залив с Индийским океаном Ормузский пролив, будет обладать контролем над жизнедеятельностью двух наиболее развитых регионов Земли — Западной Европы и Восточной Азии. Со времени перехода своих дредноутов на жидкое топливо этот пролив контролировала Британия. Выйдя на орбиту глобального всемогущества, Америка с 1947 года разместила здесь свои значительные силы, косвенно получив контроль над физическим развитием двух вышеназванных регионов.

Соединенные Штаты строили свое преобладание в Персидском заливе (или просто Заливе — всем понятное геостратегическое сокращение), опираясь на два крупнейших прибрежных государства — Иран и Саудовскую Аравию. Оба стратегических союзника Америки в Персидском заливе были оснащены почти исключительно американским оружием, военная элита обеих стран получила образование в американских военных училищах. Но революция 1979 года в Иране подорвала эту схему, Иран превратился во враждебное США государство, и с тех пор господство над Ормузским проливом находится в пределах удара недовольной существующим положением силы.

На Иран приходятся 9 % мировых разведанных запасов нефти и 15 % газа[995]. Иран имеет претензии к Катару, он осваивает спорный остров Абу-Муса, ищет нефть на шельфе Персидского залива. Параллельно происходит быстрое и значительное военное усиление Ирана. С 4,7 млрд. дол. в 1997 году иранские военные расходы выросли до 5,8 млрд. дол. (последние известные цифры военных расходов) в 1998 году — рост на 23 % за год и утроение военных расходов с 1990 года. В начале XXI века Иран будет осуществлять пятнадцатилетнюю программу перевооружения с особым упором на военно-воздушные силы. Вооруженные силы страны увеличились с 350 тысяч в 1988 году до 545 тысяч в 1999 году (плюс 350 тысяч революционных гвардейцев и резервистов)[996]. Иран ежегодно выделяет 2 млрд. дол. на закупку новейших вооружений, стремясь превратиться в безусловно крупнейшую силу Залива. За последние пятнадцать лет XX века он уже израсходовал примерно 40 миллиардов долларов на закупки оружия. Сделки с Россией предполагают закупку двухсот современных истребителей (МиГ-29, Су-24, Су-22), пятисот танков, трех подводных лодок, патрульных торпедных кораблей.

Не меньшую значимость имеет сотрудничество Ирана с Китаем в области ядерной энергии, в ходе которого китайская сторона поставит 300-мегаваттный реактор. (Иранская ядерная программа началась еще в 1974 году, когда шах решил построить двадцать три атомных реактора. Новое революционное правительство выделило на эти цели 6 млрд. дол.[997].) Иран сотрудничает в этой сфере с Россией, Китаем, Северной Кореей, Пакистаном, Аргентиной, Бразилией. Пентагон полагает, что Иран получает усовершенствованные радары, навигационные приборы, высокоскоростные компьютеры, реактивные моторы — технику двойного назначения. Согласно западным источникам, Иран в новом веке вскоре испытает ядерное устройство[998]. Особую значимость иранским закупкам придает приобретение подводных лодок и дальней авиации, грозящей авианосцам — явный прицел на контроль в будущем над Ормузским проливом. Именно здесь может разразиться один из наиболее острых кризисов начала XXI века. Ведь здесь Ирану противостоят США, провозгласившие себя гарантом региона и пролива, предоставляя ядерный зонтик местным режимам.

Стоя на страже Ормуза, США предложили соседним странам (ни одного демократического режима) программу из четырех пунктов: 1) создать общее военное планирование; 2) укрепить военные связи с США; 3) обеспечить американское военное присутствие в регионе; 4) привлечь в регион таких своих союзников, как Британия и Франция[999]. Здесь, на подходе к Ормузу, будет находиться одна из самых болевых точек двадцать первого века. Кризис в Заливе немедленно выплеснется в мировой экономический (нефть) и политический кризис, где арабский мир будет расколот в своем отношении к США.

Наиболее вероятный сценарий глобальной войны. Сценариев немало, но широкую известность получили лишь некоторые из них. Приведем созданный бывшим директором Отдела планирования госдепартамента, известным политологом из Гарварда С. Хантингтоном. Главным источником, наиболее опасной причиной будущего конфликта является, по его мнению, «меняющийся баланс мощи между различными цивилизациями и главными государствами, представляющими различные цивилизации. Если современные тенденции продолжатся, подъем Китая и его растущее самоутверждение окажут колоссальное воздействие на международную ситуацию в двадцать первом веке.

Интересы США и КНР в XXI веке явственно вступят в противоречие. Как может начаться конфликт? Хантингтон предлагает представить себе 2010 год. Американские войска выведены из уже объединившейся Кореи, и контингент американских войск в Японии значительно сокращен. Тайвань и континентальный Китай нашли взаимоприемлемый компромисс, когда де-факто независимый Тайвань признал верховенство Пекина и с его помощью принят в Организацию Объединенных Наций по модели Украины и Беларуси советского времени. Конфликт начался после открытия в Южно-Китайском море американской компанией нефтяных месторождений — частично на территории, находящейся под юрисдикцией Китая, частично под вьетнамской юрисдикцией. Ощущая свое новоприобретенное могущество, Китай объявил всю найденную нефть своей собственностью.

Протест Вьетнама привел к столкновению военно-морских судов двух стран. Помнящие об унижении 1979 года, китайцы начали вторжение во Вьетнам с севера. Вьетнам в отчаянии обратился к мировому гегемону. Китайцы предупредили американцев от опрометчивых действий. Происходящее привело в трепет Японию и другие страны региона. Тем не менее Вашингтон серьезно воспринял просьбу Ханоя и заявил, что не может спокойно воспринять завоевание Вьетнама китайцами. США ввели санкции против Китая и ввели военно-морские суда (авианосную группу) в Южно-Китайское море. Китай квалифицировал этот шаг как нарушение китайского суверенитета и нанес удар по американским кораблям. Попытки Генерального секретаря ООН и японского премьер-министра объявить перемирие ни к чему ни привели. Боевые действия начали распространяться на всю Восточную Азию. В панике от возможности быть втянутой в смертоносный конфликт Япония запретила США использовать американские базы на японской территории для нанесения ударов по Китаю. Но США игнорировали это запрещение, и Япония объявила о карантине вокруг американских баз на японской территории. Китайские подводные лодки, действуя с баз на континентальном Китае и с Тайваня, нанесли серьезные удары по Седьмому флоту США. В то же время сухопутные силы Китая прорвались в Ханой и захватили значительную часть Вьетнама.

На этом этапе образовалась пауза: обе великие державы обладали способностью уничтожить друг друга, но борьба грозила взаимоуничтожением. В США начали задавать вопрос, стоит ли рисковать существованием страны ради нескольких островов в неведомом море? Особенно сильным был протест испаноязычной общины страны. Возникло движение «Это не наша война» и желание Юго-Запада страны избежать участия в боевых действиях, подобно тому, как того желала Новая Англия в войне 1812 года. Настроения в пользу начала переговоров начали крепнуть.

Но мир не стоял на месте, и в экстренной ситуации новые процессы пришли в движение. Пользуясь «связанностью» китайских рук, Индия нанесла сокрушающий удар по Пакистану, стремясь полностью парализовать его ядерный потенциал. Общие угрозы оживили союзнические отношения между Китаем, Пакистаном и Ираном. Последний пришел на помощь Пакистану, и индийские войска начали отступать, сдерживая восстания меньшинств за спиной своих войск. Тем временем пример Китая воодушевил антиамериканские силы в мусульманском мире, исламские лидеры в арабских странах и в Турции начали теснить прозападных политических деятелей и заставили свои правительства выступить против Израиля, чему ослабленный Шестой флот США не смог воспрепятствовать.

Китай предложил России заключить пакт о взаимной безопасности, но на Москву усиление Китая в Азии произвело впечатление, противоположное произведенному на Японию, — здесь устрашились китайской гегемонии в Азии. Москва начала усиливать свои войска в Сибири и на Дальнем Востоке. Тогда Китай оккупировал Владивосток и долину Амура, после чего начались затяжные бои в Восточной Сибири. В захваченной китайцами Монголии началось антикитайское восстание.

Вставший на сторону Китая мусульманский мир обеспечил снабжение Китая и Японии из Персидского залива через Индонезию нефтью. А Запад оказался чрезвычайно зависимым от нефти из России, Закавказья и Центральной Азии, что обеспечило западные симпатии России. Америка обратилась к Западной Европе с критическим призывом о помощи. Чтобы запугать западноевропейцев, Китай и Иран тайно разместили в Боснии и Алжире ракеты промежуточного радиуса действия, способные нести ядерные боеголовки, и предупредили западноевропейские столицы, что их ждет в случае присоединения к США в данном конфликте. (Тем временем Хорватия и Сербия вторглись в Боснию и поделили ее между собой.)

Итак, США, Западная Европа, Россия и Индия оказались ввергнутыми в глобальный конфликт против Китая, Японии и большинства исламского мира. Обе стороны имели ядерное оружие и полагались на понимание противником того, что его применение самоубийственно. Оставалось рассчитывать на обычные вооруженные силы, и в этом отношении Россия была бесценным союзником для Запада в свете ее потенциала — и особенно протяженной общей границы с Китаем, позволявшей Западу начать наступление с западного направления. С целью сохранения российского контроля над центральноазиатской нефтью и газом, сохранения возможности помочь антикитайским повстанцам в Тибете и Синьцзян-Уйгурском районе и приобретения мощного союзника Совет НАТО приветствовал вступление России в свои ряды. Наметилось движение российско-натовской коалиции через Восточную Сибирь и Великую Китайскую стену на Пекин, Маньчжурию и весь китайский хинтерланд.

Каким бы ни был итог этого великого столкновения, выигравшей стороной будут те цивилизации, которые сумеют удержаться от грандиозных потерь и разрушений. Речь идет об Индии, Латинской Америке, Индонезии. В Америке резко ослабнет влияние обвиняемых всеми белых англосаксов-протестантов. В целом глобальный центр мощи сместится на Юг, где резко усилившаяся Индонезия начала противостоять от Новой Зеландии до Шри Ланки восстанавливающему свои силы Китаю. Конфликт на вторую половину XXI века — противостояние Индии и Китая.

Все может показаться фантастическим в этом сценарии[1000], но каждое из отдельно взятых действий фантастическим не является. Для США подобное поведение представлялось бы абсолютно необходимым как для глобального гегемона и стража международного порядка: поддержание мировых правовых норм, противостояние агрессии, сохранение свободы морей, сохранение свободы подхода к источникам энергии, предотвращение доминирования в Восточной Азии одной державы. С точки зрения Китая, силовое противостояние необходимо в случае с нетерпимым поведением в его регионе далеко отстоящей державы, самопровозгласившей себя мировым стражем закона и порядка, отрицающей за Китаем права на решение проблем в собственной сфере влияния, самоправно отрицающей за Китаем роль великой державы в мировых делах. По мнению С. Хантингтона, «в наступающей эре избежание межцивилизационных войн требует от центровых государств воздержания от вмешательства во внутренние конфликты других цивилизаций. Эту истину некоторым государствам, особенно Соединенным Штатам, будет трудно воспринять. Но только это правило отстояния от конфликтов в других цивилизациях будет первым правилом сохранения мира в многоцивилизационном, многополярном мире. Вторым правилом явится совместное рассмотрение между центровыми государствами разных цивилизаций спорных вопросов на границах между ними… Признание этих правил и в целом мира, характерного большим равенством между цивилизациями, не будет простым делом для Запада»[1001].

«Американская эра» закончится (прогноз германских ученых). Процесс миросистемных изменений после Второй мировой войны можно условно разделить на три этапа. На первом этапе — 1945-й — начало 1970-х — в миросистеме установилась бесспорная гегемония США. На втором — 1970—2000-е годы — Америка стала сдавать позиции лидера, но происходило это постепенно вследствие попыток США замедлить данный процесс и минимизировать ущерб от экономического спада. На третьем этапе — в 2001–2025 годах — США попытаются восстановить былое величие посредством более независимой и агрессивной политики, которая тем не менее обернется против них, ускоряя и усугубляя падение их мирового авторитета.

Америка-2025. Новая внешняя политика, проводимая Бушем-младшим, ускорила падение мирового авторитета США, а не замедлила его, как предполагалось. В миросистеме произошло неструктурированное многостороннее разделение геополитических сил. Основными центрами власти стали США, Великобритания, страны Западной Европы, Россия, Китай, Япония, Индия, Иран и в меньшей степени Бразилия. Ни один из этих центров не имеет явного экономического, политического, военного или культурно-идеологического превосходства. Сегодня нет и сильной международной коалиции, которая могла бы обрести лидерство в решении геополитических вопросов, хотя в скором времени она может сформироваться.

Какие общие направления и тенденции развития миросистемы можно выделить, попробовав заглянуть в 2025 год? Во-первых, потерпит полный крах программа ядерного разоружения: в дополнение к существующим появится десятка два новых небольших ядерных держав. Резкий спад влияния США на мировой арене и столкновение интересов многочисленных центров власти приведут к тому, что страны, свернувшие ядерные разработки в 1970-2000-х годах, вновь запустят ядерные программы, и это удержит многие страны мира от военных вторжений, сделав значительно более опасными их последствия.

В сфере мировых финансов будет постепенно уменьшаться влияние американского доллара, место которого займет многовалютная система. Очевидно, что евро и иена станут чаще использоваться для операций на финансовых и товарных рынках. Сложно сказать, какие именно валюты войдут в список наиболее распространенных, а также оценить степень нестабильности (или, по крайней мере, повышения волатильности) экономической системы в результате этого. В любом случае снижение влияния доллара в мировой экономике усугубит проблемы США с выплатой накопившегося государственного долга и, возможно, приведет к снижению уровня жизни населения в Соединенных Штатах.

Европа-2025. Особое внимание следует уделить рассмотрению трех регионов, характеризующихся сейчас довольно нестабильной политической ситуацией. Это Европа, ЮгоВосточная Азия и Южная Америка. Последствия происходящих там сегодня событий существенно преобразят мировую геополитическую структуру.

В Европе изменения в данный момент находятся в самой активной фазе. С 2001 по 2005 год здесь произошло два важных события. Первое стало прямым следствием изменения курса внешней политики США: Франция и Германия с некоторыми другими странами официально выступили против вторжения в Ирак. В то же время они укрепляли политические отношения с Россией, в результате чего образовалась геополитическая ось Париж — Берлин — Москва. В ответ на это США при поддержке Великобритании организовали другой блок, переманив на свою сторону большую часть стран Центральной Европы. Дональд Рамсфелд назвал эту ситуацию противостоянием «старой» и «новой» Европы. Страны Центральной Европы стремятся к более тесному сотрудничеству с США из-за своей исторически сложившейся боязни России.

Вторым важным событием стал провал проекта по введению общеевропейской конституции, против которого проголосовало большинство на референдумах во Франции и Нидерландах. Неприятие проекта вызвано двумя причинами. Одни голосовали против в силу оппозиции неолиберальному курсу и опасений, что в конституции будут содержаться неолиберальные принципы. Другие голосовали против, опасаясь негативных последствий возможного расширения Евросоюза на восток (в особенности вступления в него Турции). Но в конечном счете и те и другие выступали за сохранение независимости Европы от США.

Тем не менее два этих события помешали созданию более сильной, сплоченной и независимой Европы. Сложно сказать, будет ли в следующие десять лет предложен новый проект конституции, разработанный на более твердой институциональной и национальной основе. Также не ясно: если все-таки проект будет снова запущен, приведет ли это к сближению с Россией и можно ли будет говорить об их геополитическом союзе?

Азия-2025. Сценарий развития стран Северо-Восточной Азии значительно отличается от европейского. Прежде всего мы имеем здесь дело только с тремя большими странами: Китаем, Кореей и Японией. Сейчас две из них разделены, и их правительства, несомненно, планируют в будущем объединиться (Северная и Южная Корея, КНР и Тайвань). И первого, и второго объединения добиться будет непросто, но к 2025 году это, скорее всего, произойдет.

В тенденциях развития Юго-Восточной Азии наблюдается еще одно отличие. В Европе исторически сложившиеся политические разногласия между Францией и Германией в значительной степени устранены, чего нельзя сказать о Японии, Китае и Корее. С другой стороны, слишком уж велики экономические выгоды от сближения трех стран, и, возможно, именно это заставит их забыть прошлые обиды. Остается еще один сложный вопрос: кто станет лидером будущей ВосточноАзиатской коалиции — Китай или Япония? Для достижения позиции лидера от их правительств потребуется проведение очень разумной и осмысленной политики в военной и финансовой сферах, а также в области культуры.

Но, если все помехи будут устранены, страны ЮгоВосточной Азии объединятся в одну из самых влиятельных сил триады — Северной Америки, Европы и Восточной Азии. И если это объединение все-таки произойдет, то им, возможно, удастся привлечь в свой лагерь США в качестве «опытного политического игрока» и «младшего партнера». Не о такой роли сейчас мечтает правительство Буша, но, видимо, к 2025 году для США это будет самый привлекательный вариант.

Наконец, Южная Америка может стать серьезным игроком, обособленным от США и объединившим страны континента в одну экономическую зону. Особый прогресс в политическом влиянии региона (в ущерб власти США) произойдет, если в такой союз удастся вовлечь Мексику. Сложнее всего представить, какое место в новом геополитическом разделении мира займут Индия, Иран, Индонезия и Южная Африка. Решающими здесь станут такие экономические преимущества, как запасы энергии и воды — довольно значимые в условиях назревающих экологических проблем и потенциального кризиса перепроизводства. Между этими странами развернется ожесточенное соперничество за достойное место в миросистеме, и исход его будет зависеть не только от геополитических маневров.

Иммануил Валлерстайн, Йельский университет (США)

Доклад «Мир-2020 — контуры мирового будущего» — основа амбициозного американского «проекта 2020». К этому году, по мнению тамошних аналитиков, окончательно сформируются новые «контуры глобального будущего».

На подготовку доклада ушел почти год, и участвовало в этом около тысячи человек. Но, в итоге, как и в предыдущие два раза, получилось нечто среднее между рефератом по политологии студента Гарвардского университета и четырьмя изысканными сценарными заявками автора голливудских политических блокбастеров. И в самом деле — четыре сценария возможных эффектов воздействия ключевых тенденций глобализации на формирование нового миропорядка к 2020 году. Это — действительно круто.

Сценарий первый — «Давосский мир». Китай, Индия и «азиатские тигры», перессорившись, заставляют Запад придать процессу глобализации «менее западный» облик. Всемирный экономический форум проводится то в Швейцарии, то в Китае.

Сценарий второй — «Pax Americana». Все объясняет название. Однако самим США надоедает роль единственной супердержавы и обязанность отвечать за все, что творится в мире.

Сценарий третий — «Новый Халифат». Очень правдоподобный. Всемирное исламистское надгосударственное движение во главе с новым халифом объединяет врагов США и Запада. Халиф не запятнан «кровью невинных людей». И поэтому Аль-Каида с ее списком терактов теряет поддержку мусульман. Далее — трехсторонняя война, в которой победителей нет.

Сценарий четвертый — «Контур страха». Страны «третьего мира» теряют веру в глобальную систему безопасности и скупают ядерное оружие. Ядерные державы ставят под контроль международные торговые операции и прибегают к превентивным интервенциям в страны, откуда они ждут атак террористов. Глобализация терпит крах. Устанавливается «оруэлловский мир».

Во всех сценариях США выступают гарантом стабильности, не всегда всесильным, но всегда — единственным.

В связи с этим есть ряд интересных моментов. Согласно тексту, Иран и Северную Корею к 2020 году США все же не тронут. Более того, иранцы и северные корейцы обзаведутся межконтинентальными ракетами. В 2010 году в Европе произойдет страшный террористический акт, который заставит европейцев поверить в США как в единственную силу, способную их защитить (сценарий № 2). Крайне важно понять: почему в головах аналитиков НРС появилась эта дата? И уточнить — в какой стране произойдет теракт.

Г-н Коновалов продолжает: «Согласно Докладу, иракские сунниты разрушат «хрупкий мир», скроенный усилиями США в Ираке (сценарий № 3). Это означает, что американцы убеждены, что мир, выгодный хотя бы с их точки зрения, в Ираке в ближайшие пятнадцать лет они все-таки установят. Но на чем основана эта убежденность? Ход событий говорит об ином исходе. Партизанская война будет разгораться сильнее, войска коалиции рано или поздно придется вывести, в Ираке начнется гражданская война, а в итоге власть возьмут фундаменталисты. Тогда-то и будет реализован сценарий, о котором в НРС, судя по всему, боятся даже подумать, не то что конструировать».

Однако, в том, что США будут править миром, в НРС не сомневаются, но опасаются растущей военной и экономической мощи Китая и Индии. Есть даже «горькие мысли» о том, что Китай «выдавит» Америку из Азиатско-Тихоокеанского региона. С Россией дело обстоит, как им кажется, куда проще. У нее есть газ, нефть, стратегические ядерные силы, президент Путин и его возможный преемник. Этого достаточно, чтобы Россия продолжала играть «значительную международную роль» в качестве партнера США, Европы или Китая.

Что же до американских страхов по поводу русского национализма, то в НРС явно плохо понимают, что происходит в России, принимая за национализм бессознательный поиск новой российской идентичности. Православие… Империя Российская… Империя Советская… Великая история русского народа… Поиск идет, и цель и смысл существования России-РФ будут найдены. Вот когда сплоченная и «детерминированная» Россия станет намного опаснее для США.

Между тем крупных межгосударственных конфликтов в ближайшие пятнадцать лет не случится. Помешает глобализация. Гипотетические исключения составляют лишь Индия и Пакистан, а также Китай и Тайвань. В обоих случаях возможно использование ядерного оружия. «Впрочем, — считает эксперт, — война будущего уже идет. В США ее называют войной против международного терроризма (формулировка, не отражающая реальную суть вещей, ведь, например, до вторжения американцев в Ирак там террористов не было).

А сейчас США создали в Ираке идеальный полигон для тренировки бойцов Аль-Каиды, «Хезболла» и других группировок. В сценариях НРС справедливо отмечено, что они становятся все более рассредоточенными и не зависящими от поддержки какого-либо государства. Уничтожить их практически невозможно. И к 2020 году их технологический уровень значительно повысится. Тут-то оно и начнется — применение новых взрывчатых веществ, беспилотных летательных аппаратов, биологического оружия, массированных компьютерных атак и так далее. В одном флаконе с реализацией стратегических разработок, произведенных в засекреченных центрах и детально разработанных в этих же центрах операций».

Кстати, толковая мысль озвучена в сценарии «Новый халифат». Россия и США становятся настоящими союзниками в борьбе с исламистами. Российские силовые структуры получают американскую помощь. Причем, США идут на это с неохотой, и лишь после того, как терпят ряд военных и политических поражений. В Пакистане фундаменталисты разжигают гражданскую войну, на территории Афганистана возник ает новое государство Пуштунистан, а в самих США число сторонников нового халифа растет с каждым днем. Короче — война, тотальная нестабильность, бедствия и разрушения.

(«Le Nouvel Observateur», Франция)

Будущее сейчас бьется в агонии. Жиль Анкетиль (Gilles Anquetil), Франсуа Армане (Francois Armanet), 17 февраля 2006

Дж. Баллард (J. G. Ballard), автор романа «Автокатастрофа», недавно выпустивший новую книгу «Миллениум: инструкция по применению» предсказывает конец дивного нового мира.

Большинство предсказаний писателей-фантастов не оправдались. Межпланетные путешествия, колонизация далеких планет по образу великих открытий эпохи Возрождения были самой дерзкой мечтой XX в., до тех пор пока не стало ясно, что большинство планет человеку недоступны. Конечно, Герберт Уэллс предсказал атомную бомбу, а другие писатели — общество сверхпотребления. Но в целом научная фантастика ошиблась насчет нашего будущего, хотя и пережила короткий золотой век в 1950—1960-е гг. Тогда призрак ядерной войны заставил ее повзрослеть, этим жанром заинтересовались первоклассные авторы. Но сегодня фантастика служит для развлечения широких масс и обходит стороной большинство современных проблем: конфликт между исламским и западным мирами, тиранию потребительского инстинкта, торжество материализма в Европе, где не верят больше ни общим ценностям, ни правителям, а политика стала похожа на рэкет… Для меня научная фантастика умерла.

Есть ли будущее у будущего? Нет. Мне кажется, что будущее сейчас бьется в агонии. Может быть, эта агония началась после взрыва космического корабля «Челленджер», разбившего великую мечту оторваться наконец от земли. В этот день человечество перестало мечтать, у него остался только шопинг. Люди думают только о следующем отпуске! Им не хватает жажды будущего. Когда я был маленьким, книги и радио (это было еще до телевидения) развивали мифологию авиации. В 1930 г., когда я родился, рекордная скорость полета составляла всего лишь 200 км/ч. То и дело что-нибудь изобретали — новые лекарства, способные спасти тысячи жизней, антибиотики, ядерную энергию… Будущее казалось безграничным. У американских автомобилей 1950-х гг. был очень футуристический дизайн, как будто бы они на всей скорости неслись в будущее.

Технологическое варварство, манипуляция общественным мнением, культ отдыха — вот что нам угрожает. Западная цивилизация впала в детство. Мы, как дети богатых родителей, у которых полно игрушек, а им все равно скучно. Это очень опасно, потому что дети любят ломать игрушки. А чтобы сломать все, самый простой путь — это фашизм. Но не чернорубашечный, активный фашизм, а вялый фашизм спальных районов. Следующий Гитлер будет ведущим ток-шоу, который очарует сначала домохозяек. Мы добровольно отдаем себя в рабство.

Когда люди замечают вдруг, что великая мечта века Просвещения, времен Ньютона и Вольтера, мечта о царстве разума умерла где-то после 11 сентября, у них остается только один выбор — между фанатизмом и нигилизмом. Проект Просвещения провалился. Разум не может помешать французской молодежи жечь машины только потому, что они хотят развлечься и чтобы их показали по телевизору. Разум бессилен перед городским хулиганством, бушующим в Англии. Полгода назад в подземном переходе рядом с вокзалом Ватерлоо четверо подростков (два мальчика-негра и один белый, и еще одна белая девочка, в возрасте лет пятнадцати) нападали на одиноких прохожих и снимали все это на встроенную в мобильный телефон камеру. В конце концов, они до смерти забили ногами тридцатилетнего мужчину. Недавно их приговорили к большим срокам. Эта молодежь забавляется с темными зонами своего мозга, которые можно назвать психопатологическими. Вот в чем они находят для себя удовольствие. Современное общество можно сравнить с машиной с прекрасной подвеской, способной выдержать самые тяжелые толчки и сохранить равновесие. Мы в безопасности, но только до тех пор, пока не выйдем из машины…

Привлекательность безнаказанного насилия как раз в его безнаказанности, вызове здравому смыслу. Вот бессмысленная реальность XX в., которую я попытался показать в книге «Люди Миллениума». Беспорядки в пригородах Парижа, расстрел школьников в американской Колумбине, безнаказанные убийства в Англии… пригороды, которых в нашем обществе становится все больше, стали индикаторами перемен. Именно там скука давит больше всего. Жилье становится все более закрытым, разрозненным, нет никакой общественной жизни, никакой основы для общества. Ничего общего с маленькими провинциальными городами XIX — начала XX вв., жизнь которых выстраивалась вокруг церкви и мэрии. Люди больше не работают там, где они живут. Единственное развлечение — это телевидение, адюльтер и походы в турагентства. Я хочу быть на передовой, когда все это взорвется! Поэтому я до сих пор и живу в Шеппертоне, который можно назвать глубоким пригородом Лондона.

Со временем я становлюсь все более политизированным писателем. Блэр — это актер, который соблазнил англичан своим буржуазным шармом. Это фальшивый социалист. Раньше я обожал Маргарет Тэтчер, особенно в сексуальном плане!

Она — как строгая гувернантка, которая очень возбуждает маленьких мальчиков… Но сегодня я больше склоняюсь к левому крылу. Моя привязанность к Англии всегда была очень сложной. Я приехал сюда уже в возрасте 15 лет, в 1946 г., и для меня это было большим потрясением. Во многих отношениях Англия проиграла войну, но тогда не осознавала этого. Люди произносили победные речи, но были мрачны и деморализованы, не видели перспектив на будущее. Я вырос во Французской концессии в Шанхае, очень закрытой среде, где все, в общем-то, были равны. Приехав в Великобританию, я открыл для себя классовую систему, которая по сложности оставила далеко позади Японию XVII в. Нужно было быть антропологом, чтобы понять функционирование этого общества и его язык. Достаточно было назвать «туалет» «уборной», чтобы стать парией. Можно было общаться только с людьми одного круга. И эти различия до сих пор не исчезли. Создается ощущение, что ты находишься на старомодном курорте, где разорившиеся, подавленные буржуа к чаепитию упорно надевают свое лучшее платье. Я спрашивал себя — в чем их проблема? Ответа не нашел до сих пор.

Лондон — это город с самой развитой системой видеонаблюдения в Европе. Это ужасно. Как в романе «1984». Я возмущен тем, что никто не протестует. Система компьютерного наблюдения, которую в городе установил мэр-социалист, позволяет определить местонахождение кого угодно и где угодно. Пассивность общественного мнения на этот счет — еще одно доказательство его мазохизма. Видеонаблюдение дошло и до провинции, и до спальных пригородов, до самого Шеппертона! Несомненно, благодаря камерам наблюдения были арестованы подозреваемые в совершении терактов в Лондоне, но это крайний пример, который не оправдывает их использование. Цена слишком велика. Где бы вы ни находились в Лондоне, вас снимают. Подобная система, в которой возможны любые злоупотребления, будет легко использоваться тоталитарным режимом. Скоро англичан заставят оформлять паспорта, в которых будут записаны всевозможные биометрические данные, а еще банковские счета, судимости, медицинские данные и т. д. Правительство будет все о нас знать. И никто не возмутится, никто даже не ощутит этого. Мы, как лунатики, позволяем запереть себя в нами же придуманную тюрьму.

На меня повлияли Уэллс, Хаксли и Оруэлл. Предсказания Хаксли в «Дивном новом мире» и «Вратах восприятия» оказались куда более точными, чем у Оруэлла в «1984», ведь там был описан, прежде всего, сталинский режим. Как добрый социалист, он боялся, что это отклонение от социализма распространится и на Западную Европу. А Хаксли сумел предсказать общество, основанное на униформизации, бегстве от реальности с помощью наркотиков, клонировании, а также идею использовать галлюциногены для стимуляции мозгового потенциала — у него была интуиция пророка. Почему все эти три автора появились в Великобритании? Несомненно, потому, что она изо всех сил сопротивляется переменам, и эти писатели выразили свой протест против такого застоя.

Когда я вернулся в Шанхай в 1991 г., в этом городе еще сохранились следы 1930-х гг. Дом моего детства и большинство строений Французской концессии. Но Шанхай состоит из двух очень разных городов. Когда удаляешься от центра, попадаешь в научную фантастику. Китайцев ничто не остановит!

В подростковом возрасте я три года провел в японском лагере для военнопленных Лунхуа, в пригороде Шанхая. Этот экстремальный опыт научил меня всему. Типичное буржуазное детство очень ограничено, очень закрыто: нужно жить по правилам, соблюдать незыблемое расписание, не входить в контакт с взрослыми. И я открыл реальность, от которой чаще всего заслоняют буржуазных детей: родителей, живших под невыносимым грузом голода, страха, неизвестности, отчаяния. Это решающий опыт для подростка. Только бедные дети ощущают эту физическую и моральную уязвимость своих родителей. За три года в плену я узнал о человеческой натуре больше, чем если бы всю жизнь жил в защищенном ото всех месте. Это было для меня ускоренным воспитанием. Я увидел, что мужество помогает выдержать плохое обращение, голод, малярию. Только так понимаешь, что обычная реальность — всего лишь театральная или киношная декорация. Но несмотря на все это, в лагере у меня была практически полная свобода действий. Это был мир наизнанку. Странно, но я никогда не чувствовал себя более свободным.

Я бы не читал там много. Я бы лучше занимался перегонкой алкоголя из кокосов! Ну ладно, я взял бы «Постороннего» Камю, абсолютный шедевр, который сохранил всю свою загадочность, и «О дивный, новый мир» Хаксли. Ну и еще «Пожар в Лос-Анджелесе» Натаниэля Уэста, апокалиптическую книгу о культе и ненависти к голливудским звездам. Он предсказал это британское реалити-шоу, цель которого унижать разных людей для нашего же удовольствия…

Примечания:

1

1 «Контуры мирового будущего. Доклад по «Проекту-2020» Национального разведывательного совета США. Вашингтон, Декабрь 2004, с. 4

9

9 Bertram Ch. Interregnum («Foreign Policy». Summer 2000. P. 45).

10

10 Цит. по: International Studies Review. Summer 1999. P. 115.

93

93 Amin S. Capitalism in the Age of Globalization. London: Zed Press, 1997; Benton L. From the world systems perspective to institutional world history: culture and economy in global theory («Journal ofWorld History», N 7, 1996.

94

94 Callinicos A. e. a. Marxism and the New Imperialism. London: Bookmarks, 1994.

95

95 Glazer N. Two Cheers for «Asian Values» («The National Interest», Fall 1999, p. 27).

96

96 Keohane R., Nye J. Power and Interdependence. N. Y., 1977.

97

97 Ohmae K. The Borderless World. London: Collins, 1990; Ohmae K. The End ofthe Nation State. New York: Free Press, 1995, p. 5.

98

98 World Bank. World Development Report 1995.

99

99 Albrow M. The Global Age. Cambridge: Polity Press, 1996, p. 85.

100

100 там же, p. 243–244.

930

930 «International Studies Review», Summer 1999, p. 91.

931

931 там же, p. 95.

932

932 The World in 2006. London: Economist, 2005, p, 86.

933

933 Binnendijk H. Back to Bipolarity? («The Washington Quarterly», Autumn 1999, p. 12).

934

934 Santis De H. Mutualism. An American Strategy for the Next Century («World Policy Journal», Winter 1998/99, p. 49).

935

935 Taylor P. Embedded Statism and the Social Sciences: Opening Up to New Spaces («Environment and Planning», 1996, N 28, p. 1925).

936

936 Waltz K. Evaluating Theories («American Political Science Review», December 1997, p. 915–916).

937

937 Modelski G., Tompson W. The Long and Short of Global Politics in the Twenty-first Century: An Evolutionary Approach («International Studies Review». Summer 1999, p. 138).

938

938 Thurow L. Head to Head: The Coming Economic Battle Among Japan, Europe, and America. N.Y., 1992.

939

939 Modelski G., Tompson W. The Long and Short of Global Politics in the Twenty-first Century: An Evolutionary Approach («International Studies Review». Summer 1999, p. 111).

940

940 «The National Interest», Spring 1999, p. 22.

941

941 Zakaria Fareed. The Challenges of American Hegemony («International Journal», Winter 1998-9, p. 15).

942

942 «Economist», July 31, 1999 (Road to 2050).

943

943 Waltz K. The Emerging Structure of International Politics («International Security», 1993, N18,p.50)

944

944 Huntington S. The Lonely Superpower («Foreign Affairs», March-April 1999.

945

945 Zoellik R. A Republican Foreign Policy («Foreign Affairs», Jan/Feb. 2000, p. 66).

946

946 Benamou G.-M. Le Dernier Mitterand. Paris, 1998, p. 314.

947

947 «The National Interest», Summer 2000, p. 36.

948

948 «Foreign Affairs», July/August 2000, p. 107.

949

949 Meunier S. The French Exception («Foreign Affairs», July/August 2000, p. 106).

950

950 House оf Commons. Session 1998-99. Report: The Future of NATO: The Washington Summit. London, 1999, p.XXXI.

951

951 Heisbourg F. Europe's Strategic Ambitions: The Limits of Ambiguity («Survival», Summer 2000, p. 11–12).

952

952 «London Review of Books», December 10, 1998.

953

953 Trevor-Roper H. Prime Minister Without a Past («The Spectator», December 19/26 1998).

954

954 «Survival», Summer 2000, p. 13.

955

955 («World Policy Journal», Winter 1998/99, p. 2).

956

956 Newhouse J. Op.cit., p. 9.

957

957 там же, p. 4.

958

958 Newhouse J. Europe Adrift. N.Y., 1997, p. 8.

959

959 Newhouse J. Europe Adrift. N.Y., 1997, p. 19.

960

960 «The National Interest», Summer 2000, p. 36.

961

961 «New York Times», February 15, 1999.

962

962 Newhouse J. Op.cit, p. 156.

963

963 Menon R., Wimbush E. Asia in the 21st Century. Power Politics Alive and Well («The National Interest», Spring 2000, p. 78).

964

964 «Foreign Affairs», July/August 2000, p. 52.

965

965 «Foreign Policy», Spring 1999, p. 108.

966

966 Helweg D. Japan: A Rising Sun? («Foreign Affairs», July/August 2000, p. 38–39).

967

967 McRae H. Op. cit., p. 75.

968

968 «The Economist», January 1997, p. 67.

969

969 «The National Interest», Summer 2000, p. 38.

970

970 Rapkin D. Japan and World Leadership (In: Rapkin D. -ed. World Leadership and Hegemony. Boulder: Lynne Rienner, 1990, p. 199).

971

971 Bell C. American Ascendancy. And the Pretense of Concert («The National Interest», Fall 1999, p. 58.

972

972 Mochizuki M. and O'Hanlon M. A Liberal Vision for the US-Japanese Alliance («Survival», 1998, N 2, p. 129–130).

973

973 Cuthbertson I. Chasing the Chimera. Securing the Peace («World Policy Journal», Summer 1999, p. 79).

974

974 Menon R., Wimbush E. Asia in the 21s' Century. Power Politics Alive and Well («The National Interest», Spring 2000, p. 80).

975

975 Menon R., Wimbush E. Asia in the 21st Century. Power Politics Alive and Well («The National Interest», Spring 2000, p. 80).

976

976 Typoy Л. Будущее капитализма. Новосибирск, 1999, с. 187.

977

977 «The Economist», February 8, 1998, p. 74.

978

978 Fredman L. Foreigners Lament: We are Going Nowhere («Nikkei Weekly», April 4, 1994, p. 16).

979

979 там же.

980

980 Menon R., Wimbush E. Asia in the 21st Century. Power Politics Alive and Well («The National Interest», Spring 2000, p. 81).

981

981 Blank S. Russia as Rogue Proliferator («Orbis», Winter 2000, p. 99).

982

982 Menon R., Wimbush E. Asia in the 21s1 Century. Power Politics Alive and Well («The National Interest», Spring 2000, p. 83).

983

983 Menon R., Wimbush E. Asia in the 21s' Century. Power Politics Alive and Well («The National Interest», Spring 2000, p. 86).

984

984 Menon R., Wimbush E. Asia in the 21st Century. Power Politics Alive and Well («The National Interest», Spring 2000, p. 82).

985

985 Modelski G., Tompson W. The Long and Short of Global Politics in the Twenty-first Century: An Evolutionary Approach («International Studies Review». Summer 1999,p.lll).

986

986 Arrighi G. The Long Twentieth Century: Money, Power, and the Origins of Our Times. L., 1994.

987

987 Wallerstein I. The Capitalist World-Economy: Middle-Run Prospects (In: Wallerstein I., ed. Geopolitics and Geoculture: on the Modern World-System. Cambridge, 1989, p. 123–136).

988

988 Goldstein J. Long Cycles: Prosperity and War in the Modern Age. New Haven, 1988.

989

989 Huntington S. The Clash of Civilizations and the Remaking ofWorld Order. N.Y., 1996.

990

990 Waltz K. The Emerging Structure of International Politics («International Security», 1993, N18, p. 44–79).

991

991 Rice С Promoting the National Interest («Foreign Affairs», Jan/Feb. 2000, p. 55).

992

992 McRae H. The World in 2020. Power, Culture and Prosperity. 1994, p. 270.

993

993 «Foreign Policy», Spring 1999, p. 112.

994

994 Schell J. The Folly of Arms Control («Foreign Affairs», September/ October 2000, p. 27).

995

995 «The Middle East Journal», Summer 1998, p. 341.

996

996 «American Studies International», February 2000, p. 82.

997

997 The Military Balance, 1998/99, p. 117.

998

998 The Military Balance, 1998/99, p. 20.

999

999 «American Studies International», February 2000, p. 86.

1000

100 °Сценарий взят из: Huntington S. The Clash of Civilizations and the Remaking ofWorld Order. New York.Simon and Schuster, 1996, p. 313–314.

1001

1001 Huntington S. The Clash of Civilizations and the Remaking of World Order. New YorkrSimon and Schuster, 1996, p. 315.