Ныне, в начале третьего тысячелетия, десять мощных сил меняют прежнюю картину мира и уверенно подводят мировое сообщество к новому состоянию. Первая из этих сил — реализация геополитической мощи главным победителем в холодной войне — Соединенными Штатами, экстраполяция американской мощи на глобальное окружение, создающая однополярную структуру мира. Вторая сила — бурный рост экономики в индустриальном треугольнике мира — Северной Америке, Западной Европе и Восточной Азии, в результате которого развитое меньшинство (страны — члены Организации экономического сотрудничества и развития — ОЭСР) подчиняют своей власти огромное большинство мирового населения. Третий могучий преобразователь — разрушительный хаос, наступающий на мировое сообщество вследствие ослабления государств-наций (на фоне укрепления влияния транснациональных корпораций и негосударственных организаций, создающих нерегулируемые процессы). Четвертая историческая волна — обращение государств (после окончания века идеологий и битв за природные ресурсы) к новой идентичности, базирующейся на возврате к традициям, устоям, исконной религии, историческим святыням. Пятая сила — грозящая глобальным взрывом поляризация бедного и страждущего большинства населения планеты и материально благоденствующего меньшинства. Шестая из меняющих мир сил — феноменальный демографический рост населения Земли, преимущественно его бедной части. Седьмая огромная сила — неожиданный подъем новых гигантов, прежде всего Китая (а также Индии, Бразилии и др.). Восьмая страшная по мощи и значимости сила — иммиграция — смещения колоссальных масс населения в зоны чуждых им цивилизационных канонов. Девятая сила — конфессиональное разобщение человечества. Десятый фактор глобального значения — оскудение земной оболочки нашей планеты, которое увеличивает значимость нефти, меди, цинка и всего подобного на фоне расширения индустриальной зоны, смертельно нуждающейся в ископаемых.

И наука, давшая в наши дни огромный толчок развитию производительных сил и в то же время оснастившая страшными орудиями глобального разрушения, стала фактором давления в сторону сокрушительных перемен.

Таким образом, на мир воздействуют неистребимые по своей природе факторы — сила, богатство, хаос, идентичность, справедливость, увеличение человеческой семьи, иммиграционные поиски лучшей жизни, столкновение конфессий, опустошение ископаемого слоя земли, наука — как средство господства над природой, дающая самые неожиданные результаты, реконкиста таких стран, как Китай. Результатом взаимостолкновения этих волн будет новая конфигурация миропорядка, новое соотношение сил, новая геополитическая, экономическая, цивилизационная картина мира. Обратимся же к этим факторам.

Пять столетий Запад владел миром, демонстрируя несокрушимую энергию и волю. Все гордые незападные государства, так или иначе, после Колумба, да Гамы и Ченселора, после выхода американцев за Аллеганы, после прорыва испанцев к Тихому океану, после колонизации Африки и Азии подчинились Западу. Несколько волн промышленно-научных революций закрепили опеку конкистадоров и колонизаторов над громадными просторами мира. Полтора десятилетия назад не устояла в антизападном противостоянии Россия — последний избежавший прямого западного контроля район Евразии. Экономический триумф Соединенных Штатов породил поистине жесткую уверенность Запада (как военно-экономического лидера мира) в практически необратимом овладении главными рычагами мирового развития. Глобализация закрепила возможности Запада и его американского авангарда осуществлять мировое доминирование. Зашла речь о «конце истории».

Но именно тогда, когда даже самые большие скептики умолкли, пораженные военно-научно-техническим превосходством Запада, история еще раз начала демонстрировать изумленному человечеству, что для нее нет неоспоримых канонов. И нам остается только потрясенно смотреть в лицо новым фактам, резко меняющим мировую панораму.

В 1989–1991 годах, когда вторая сверхдержава, находясь в руках советских борцов за благополучие «у нас и во всем мире», начала рушиться на глазах у изумленного мира, Вашингтон увидел невероятные, немыслимые прежде внешнеполитические возможности. С крушением Востока окончился полувековой период баланса сил на мировой арене. У оставшейся в «одиночестве» главной победительницы в холодной войне Америки появились беспрецедентные возможности воздействовать на мир, в котором ей уже не противостоял коммунистический блок.

Стабильность однополюсному миру может обеспечить лишь наличие «трех китов» — экономического доминирования; военной силы; культурной привлекательности. Немногие страны в мировой истории удовлетворяли этим условиям. В Европе Нового времени около 1500 г. трем этим условиям в некоторой степени удовлетворяла Португалия, полустолетием позже — Испания, примерно в 1620 г. — Нидерланды! Франция в 1690 и 1810 гг., Британия в 1815–1890 гг. Германия дважды пыталась пробиться к лидерству в двадцатом веке, но безуспешно. После двух мировых и холодной войны этого положения уверенно достигли Соединенные Штаты Америки благодаря гигантским размерам их экономики, эффективности их рынков капитала, преобладанию в информационной сфере.

Экономика. У США в начале третьего тысячелетия не только самая мощная, но и самая эффективная экономика мира.

Начавшийся в 1992 году десятилетний подъем закрепил лидирующее положение американской экономики в мировом взаимообмене, в мировых финансовых учреждениях, в осуществлении международной экономической помощи. Между 1990 и 2001 годами американская экономика выросла на 27 %, тогда как западноевропейская — на 15 %, а японская — лишь на 9 %[11]. Доля США в мировом валовом продукте увеличилась между 1996 и 2000 годами с 25,9 до 30,4 %[12]. На пороге нового века уровень безработицы упал до фантастически низких 4 %. В 2005 г. американцы истратили на строительство новых домов 2,5 триллиона долларов. Абсолютная и относительная мощь Америки достигла невиданных высот, о чем свидетельствует таблица 1.

В Америке промышленный рабочий работает ныне в год 1966 часов. Это значительно больше, чем в других развитых странах. В Японии данный показатель равен 1889 часам, в Австралии — 1867 часам, в Новой Зеландии — 1838, в Британии — 1731, во Франции — 1656, в Швеции — 1582, в Германии — 1560, в Норвегии — 1399 часов. В среднем американский рабочий трудится на 350 часов больше, чем европейский рабочий. 60 процентов американских тинэйджеров работают — это в три раза больше, чем в среднем в развитых странах. Сознаться в безделье для американца просто стыдно. 90 процентов американцев утверждают, что готовы работать интенсивнее, «если это в интересах дела». 67 процентов не приветствуют социальные изменения, которые ведут к менее напряженной работе[13]. В условиях битвы культур современная Америка стремится сохранить и умножить это базовое качество.

Таблица 1. ВВП ведущих стран мира в 2006 г. в трлн. дол. (прогноз)

Источник: The World in 2006. London. The Economist Publications, p. 97—110.

Еще в 1990 году опасения в отношении зарубежной конкуренции испытывали 41 % американских производителей, а в начале следующего столетия страх почти исчез — лишь 10 % опрошенных выразили свои тревоги. Страх в отношении объединенной Европы и неудержимой Японии ослаб. Теперь 85 % лидеров американского бизнеса приветствуют европейскую конкуренцию[14]. Годовой доход в расчете на каждого американца составил 43 тыс. дол. Американский бюджетный дефицит в 2006 фин. г. составил 3,9 процента.

Экономика Соединенных Штатов оставила далеко позади потенциальных соперников и ныне, спустя более полувека после окончания Второй мировой войны, ее превосходство над поверженными тогда Германией и Японией убедительнее, чем когда бы то ни было. Восстановившие свою мощь страны не смогли приблизиться к показателям Америки, о чем свидетельствует таблица 2.

Таблица № 2. Доля ВНП прочих стран по отношению к гегемону (в %)

Источник: «International Security», Summer 2003, p. 12

И американский гигант не останавливает своего движения. В 1980 году на научные исследования и разработки на Западе в целом расходовались 240 млрд. дол., из которых на долю министерства обороны США приходилось 40 млрд. дол. Уже в 2000 финансовом году расходы на исследования и разработки стран Запада составили 360 млрд. дол. и доля США в них составила 180 млрд. дол.[15]. Величайшая экономика мира является основным источником мирового технического прогресса — на США приходится 35,8 % мировых расходов на производство новых технологий. Америка инвестирует в высокотехнологичные области больше, чем вся Европа, взятая вместе. Общие американские расходы на исследования и внедрение равны совокупным расходам богатейших стран мира — остальных стран «большой семерки». (А «семерка» расходует на эти цели 90 % общемировых расходов на исследования и разработки. На занимающую второе место Японию приходится — 17,6 %, на Германию — 6,6 %, Британию — 5,7 %, Францию — 5,1 %, Китай — 1,6 %)[16]. И эти расходы дают весомые результаты: не менее половины новых технологий мира создается в начале XXI века в Америке (что детально показывает Совет по конкурентоспособности — аналитический центр американской индустрии, расположенный в Вашингтоне[17]).

Более 40 % мировых инвестиций в компьютерную технологию приходится на американские компании — более 220 млрд. дол. Соотношение числа компьютеров к работающим в США в пять раз выше, чем в Европе и Японии. Это дает американскому бизнесу внушительное превосходство над конкурентами. Компании «Интел», IBM и «Моторола» производят существенно важные компоненты собственно компьютерной техники. В то же время «Майкрософт», «Оракл» и «Нетскейп» обеспечивают главные мировые программы, и все они основаны в Америке, где располагаются их штаб-квартиры. Экспорт «Виндоуз» и «Лотус 1, 2, 3» постоянно растет. Основанный министерством обороны США Интернет стал глобальным феноменом, но большинство включенных в Интернет 15 000 телевизионных сетей базируются в Соединенных Штатах[18].

США расходуют вдвое больше средств на душу населения на информационно-технологические нужды, чем западноевропейские фирмы. Более 90 процентов сайтов в Интернете являются американскими. Американские компании являются главными поставщиками «кремниевых мозгов». В стране находятся 40 % общего числа компьютеров в мире.

Наличие наиболее эффективного экономического организма, организационные, технические и идеологические инновации (более трети мировых патентов), совершенство индустриальной организации, доминирование в мировой валютной системе, главенствующие позиции в мировой торговле, обладание самыми мощными ТНК, возможность оказывать массированную экономическую и гуманитарную помощь внешнему миру — все это позволило Америке установить первенство в основных отраслях современной экономики. Университеты США и американский бизнес легко абсорбируют в американскую экономику талантливых иностранцев — как когда-то Римская империя.

Военный аспект. Мощь Америки ПОКОИТСЯ на колоссальном военном основании. Окончание холодной войны и разговора о «мирном дивиденде» не ослабили этого основания. Вашингтон продолжает расходовать пропорционально столько средств на военные нужды, сколько он расходовал в 1980 году — в пике холодной войны. Американская экономика осуществила в 80—90-х гг. широкомасштабную модернизацию, сделавшую бремя военных расходов менее ощутимым. Как отмечает профессор Бостонского университета Э. Басевич, «для американских мужчин и женщин в военной униформе десять лет, которые прошли со времени падения Берлинской стены, были временем интенсивной занятости». На фоне сокращения военных расходов другими странами военные усилия США видны особенно рельефно. Обоснование весьма просто: «Сильный имеет гораздо больше способов справиться с противниками, чем слабый, при этом сильный независим. Соединенные Штаты являются единственной страной, способной создать глобальную военную коалицию, как это было в случае с Ираком и на Балканах»[19].

Сформировались силовые возможности глобального масштаба на основе многочисленных и квалифицированных вооруженных сил, на основе широких и мощных союзов, разветвленной разведывательной сети, эффективной индустрии производства вооружений и воли использовать свои силовые возможности. Американская военная промышленность, поддерживавшаяся десятилетиями щедрых военных бюджетов, безусловно превосходит любые страны, стремящиеся сохранить свое военное производство, по способности быстро мобилизовать, привести в боевую готовность и переместить на огромные пространства значительные воинские контингента.

На любом историческом фоне Соединенные Штаты выглядят самым впечатляющим образом. Мощь глобального масштаба включает в себя стратегическое и тактическое ядерное оружие, атакующие подводные лодки наряду со спутниками в космосе, флот двенадцати тяжелых авианосцев и несравненные силы быстрого развертывания. Революция в военной технологии дала Соединенным Штатам несравненную военную мощь, основанную на спутниковом и прочем слежении за миром, новом поколении средств доставки, точечном использовании ударной силы. Технологии C3I (информационные системы поддерживания командования, контроль, коммуникации, разведка) держат безусловное первенство в мире.

Разумеется, содержание первоклассных вооруженных сил обходится американской казне в значительную сумму. В мире нет ныне страны, которая расходовала бы в военной сфере средства, сопоставимые с американскими, о чем говорит таблица 3.

Таблица 3. Доля военных расходов от расходов США (в %)

 Источник: «International Security», Summer 2003, p. 12.

Несмотря на увеличение доли американских военных бюджетов в общемировых расходах, в США популярно мнение, что глобальное силовое превосходство обходится могучим Соединенным Штатам не так уж и дорого. Постоянно задается вопрос: «Неужели поддержание американского первенства не стоит оборонных затрат где-то на уровне 3–3,5 % ВНП?»[20].

Эти военные расходы тем легче переносятся экономикой США, чем шире объем американского военного экспорта — превышающего военный экспорт всех остальных продающих оружие держав, вместе взятых. В новый век Америка вошла как величайший производитель и торговец оружием — среднегодовые продажи американского оружия превышают 15 млрд. дол. (50 % всей мировой торговли оружием — по сравнению с 26,7 % десятилетием ранее)[21]. Стимулирующим фактором является государственная программа Иностранной военной помощи (FMA). За вторую половину двадцатого века по настоящее время внешний мир получил американского оружия примерно на 0,5 трлн. дол.[22]. Получатели американского оружия так или иначе становятся клиентами США не только в военной области, это мощный рычаг воздействия на экономику и внешнюю политику получателя военной помощи или ее импортера.

Отход от взаимного гарантированного сдерживания (ВГС). Весной 2006 года американская военная элита открыто декларировала, что не стоит и пытаться имитировать мощь США — это бесперспективно. «Соединенные Штаты стоят на границе вхождения в ситуацию, когда они достигнут абсолютного ядерного превосходства над любым потенциальным противником в мире. Для Соединенных Штатов станет возможным разрушить ядерный потенциал и России и Китая первым же ударом. Это драматическое изменение в ядерном балансе возможно благодаря тому, что Россия вступила в фазу долговременного упадка, а Китай слишком медленно продвигался в военной сфере. Если политика Вашингтона не изменится, а Москва и Пекин не увеличат размеры и готовность своих ядерных сил (как и прочий мир), то тогда вся планета будет жить в тени американского ядерного превосходства многие годы текущего века»[23].

Американцы полагают, что после 1991 г. Россия потеряла 39 процентов бомбардировщиков дальнего радиуса действия, 58 процентов межконтинентальных баллистических ракет, 80 процентов ракет стратегических подводных лодок. Еще хуже того, что российские стратегические бомбардировщики расположены всего на двух базах, уязвимых для первого удара. 80 процентов российских МБР вышли за пределы гарантированного им срока действия. В море находятся 2 стратегические подводные лодки (в 1990 г. — 60). А у американцев дежурят в океанах 40 процентов их стратегических подводных лодок. Практически всегда все шесть российских подлодок стоят у пирсов — теряется искусство подводников. Устарела российская система раннего оповещения, в то время как американцы оснастили свои подводные лодки значительно более точными системами «Трайдент IID-5». К 2010 г. Россия сократит численность своих наземных МБР еще на 35 процентов, оставляя себе 150 ракет (в 1990 г. — 1300). Облегчается задача первого удара для США.

У КНР вовсе нет современных стратегических ракет. У Пекина 2 ядерные подводные лодки. В подземных шахтах у китайцев 18 МБР с одной боеголовкой. Китай будет стремиться создать мобильные ракетные системы (DF-31 А, радиусом 8 тысяч км — расположенные на северо-востоке КНР, в провинции Хэйлунцзянь, они могут достичь США), но не в ближайшие годы.

США же заняты усовершенствованием оружия глубинного взрыва — против бункеров; они усовершенствуют боеголовку W-76 и еще ряд уже имеющихся систем[24].

Контроль в ключевых регионах. Распространение американских военных баз стало элементом глобализации горизонтов американских государственных интересов, ибо, по оценке американского политолога, «как только американские войска располагаются на иностранной территории, эта территория немедленно включалась в список американских жизненных интересов»[25].

Исключительно благоприятствующим для распространения влияния США являются контрольные позиции их вооруженных сил в двух экономически могущественных регионах, способных бросить Америке вызов: Японии (остров Окинава) и Германии, где стоит 7-я армия США. Главный союз — с Западной Европой пережил осуществление своей миссии. НАТО достаточно крепка в качестве инструмента американского контроля над западноевропейским центром. В начале XXI века Соединенные Штаты владеют 395 крупными военными базами и большим числом мелких баз в этом регионе. На территории этих стран находятся американские войска, эти государства связаны с Вашингтоном обязывающими отношениями и не могут сейчас и в ближайшие десятилетия оказать реальное противодействие.

Трудно не согласиться с американскими исследователями Р. Каганом и У. Кристолом, которые подчеркивают, что «международная структура безопасности представляет собой совокупность руководимых Америкой союзов»[26]. Полагаясь на эту мощь и наличие союзников, американские политологи делают однозначный вывод: «Соединенные Штаты являются единственным в мире государством с потенциалом глобальной проекции мощи; они способны осуществлять базирующееся на наземных плацдармах доминирование на ключевых театрах; они обладают единственным в мире всеокеанским военно-морским флотом; они доминируют в воздухе; они сохраняют способность первого ядерного удара, продолжают инвестировать в системы контроля, коммуникаций и разведки… Следует признать, что любая попытка непосредственно соперничать с Соединенными Штатами безнадежна. Никто и не пытается»[27].

Как характеризует сложившееся положение американский политолог Т. Фридмен, мир поддерживается «присутствием американской мощи и американским желанием использовать эту военную мощь против тех, кто угрожает глобальной системе… Невидимая рука рынка никогда бы не сработала без спрятанного кулака. Этот кулак виден сейчас всем»[28]. Наличие силовых возможностей открыло, по словам американского эксперта Басевича, «перспективу чистого, быстрого и приемлемого решения насущных проблем, вооруженные силы стали предпочтительным инструментом американского государственного искусства. Результатом стала обновленная, интенсифицированная — и, возможно, необратимая — милитаризация американской внешней политики»[29].

Условия, сложившиеся в мире после 1991 г., позволили Соединенным Штатам использовать свои вооруженные силы для целей принуждения практически без риска возмездия. Используя превосходную технологию ударов по наземным целям издалека, Соединенные Штаты свели до минимума риск ответного удара по своим вооруженным силам. Соответствующую трансформацию претерпела и разработка американской военной доктрины.

В то время как ни одна страна в ближайшие годы не сможет бросить серьезный вызов американской военной мощи, все больше стран окажется в состоянии нанести Америке серьезный урон, если та предпримет против них военные действия. Наличие химического, биологического и/или ядерного оружия у Ирана и Северной Кореи и возможное приобретение такого оружия другими государствами в будущем в потенциале также повышает цену, которую придется заплатить США в случае каких-либо военных действий против этих стран или их союзников.[30]

Культурный аспект. «Культура, — как формулирует один из ведущих социологов нашего времени И. Валлерстайн, — всегда была орудием сильнейшего»[31]. Как и информация в целом. Базирующаяся в г. Атланта, штат Джорджия, CNN обеспечивает Соединенным Штатам благоприятное для них освещение основных мировых событий. Сами американские специалисты указывают, что, владей арабы в начале XXI века каналом CNN, события вокруг Ирака (как и многое другое) получили бы иной мировой резонанс[32]. Имей катарская «Аль-Джазира» доступ к мировой аудитории, события вокруг Афганистана и Ирака виделись бы в двадцать первом веке несколько иначе.

Хотя английский язык является родным языком лишь 380 миллионов жителей планеты, на нем выходит львиная доля книг, исследований, газет и журналов. Это является практическим отражением того, что страны, говорящие на английском языке, производят 40 % мирового валового продукта. Более 80 % материалов в Интернете созданы на английском языке, который является средством международного общения в большинстве сфер от мировой дипломатии до воздушного сообщения. Знание английского языка стало условием службы в крупнейших корпорациях и банках мира. Соединенные Штаты безусловно еще долго будут лидировать в критически важных секторах информационной индустрии[33]. Электронная почта и всемирная паутина позволят Соединенным Штатам доминировать в глобальном перемещении информации и идей. Спутники переносят американские телевизионные программы на все широты. Информационное Агентство США использует эти технологии подобно тому, как прежде использовало «Голос Америки». Получая доступ к Интернету, мир получает доступ к американским идеям.

Мировая элита воспитывается в американских университетах, где многие тысячи иностранцев получают образование. В США учатся около миллиона иностранных студентов. Возвратившись, в будущем, домой, многие из них займут влиятельные позиции в своих политических системах, облегчая возможности для распространения американского влияния. Одно из определений американского «культурного империализма» дал известный американский исследователь Р. Стил: «Не Советский Союз, а Соединенные Штаты всегда были революционной державой… Мы построили культуру, базирующуюся на массовых развлечениях и массовом самоудовлетворении… Культурные сигналы передаются через Голливуд и «Макдоналдс» по всему миру — и они подрывают основы других обществ… в отличие от обычных завоевателей, мы не удовлетворяемся подчинением прочих: мы настаиваем на том, чтобы нас имитировали»[34].

Культурное влияние Голливуда повсеместно. В 22 наиболее развитых странах более 85 % наиболее посещаемых фильмов являются американскими (а в таких странах, как Британия, Бразилия, Египет, Аргентина, — 100 %)[35]. «Родители всего мира без всякого шанса на успех борются с волной T-shirt и джинсовой одежды, музыки и фильмов, видео и компьютерных дисков, идущих из Америки и желанных для их детей. Такова массовая культура. Она рождается сейчас, и она определенно рождена в Америке. Даже интеллектуальная и коммерческая дорога будущего — Интернет основана на нашем языке и наших идиомах. Все говорят по-американски. Дипломатия? Ничего значительного в мире не может быть создано без нас»[36]. Американская пищевая фирма «Макдоналдс» дает работу 15 тысячам ресторанов в более чем семидесяти странах. Значительная часть мира читает американские книги, смотрит американское телевидение, носит американскую одежду, ест гамбургеры — это явление американский политолог С. Хантингтон назвал «кока-колонизацией»[37].

Благоприятное окружение. Проявилась заинтересованность практически всех претендентов на лидерские позиции — Китая, России, Британии, Германии, Франции — в дружественности Соединенных Штатов, лидирующих в финансах, торговле, технологии. Стало очевидным, что эти страны в той или иной степени фактически зависят от Соединенных Штатов.

Особенная удача Вашингтона заключается в трудности западноевропейского наднационального строительства и том, что Европейский союз ценит свои отношения с США и не намерен с легкостью оборвать их. У ЕС пока нет явно выраженной геополитической цели, нет жертвенной устремленности, нет желания отодвинуть на второй план социальные чаяния своего электората ради нового глобального могущества, нет единой европейской военной системы. Вожди и население Западной Европы пока не готовы к своего рода общественной мобилизации, необходимой для выхода в «свободное плавание» на капризных волнах мировой политики (о чем свидетельствует крах принятия единой конституции). Не существует ясно выраженной подлинно обще- или западноевропейской психологической идентичности. Правящие в западноевропейских странах либерал-социалисты испытывают своего рода аллергию к геополитическому могуществу, к глобальному возвышению. Явления типа голлизма угасли. Ни Британия, ни Франция не желают в результате интеграции становиться провинциями Большой Европы. В целом ориентированные на потребление и рост жизненного уровня европейцы пока не являют собой геополитического конкурента Соединенным Штатам.

Американский аналитик Д. Риеф полагает, что «перспективы превращения единой Европы в серьезного соперника Соединенных Штатов весьма спорны… Руки Западной Европы еще долго будут связаны новыми проблемами — ее будущее связано с «необласканными» историей странами Восточной и Юго-Восточной Европы, западными республиками бывшего Советского Союза и собственно Российской Федерацией… где даже такие считающиеся «благополучными» страны, как Польша, еще очень долго не смогут встать на дорогу процветания»[38].

У Китая большое будущее, но «следующий период экономического развития, — пишет англичанин Хэмиш Макрэй, — не будет прямолинейным. Китай показал свои способности допускать ошибки, и велика вероятность того, что он будет продолжать их делать»[39]. Китай нуждается в рынке Америки, в американских инвестициях, в американской технологии. Вследствие уязвимости в отношении соблюдения гражданских прав, принятие КНР в элитные мировые организации в значительной мере зависит от благожелательности Америки. Даже наиболее энергичные китайские сторонники самоутверждения сомневаются в возможности взойти на экономико-политический Олимп, действуя против лидера. В Вашингтоне рассчитывают и на то, что к власти в Пекине может прийти более прозападная (скажем, «шанхайская») группа политиков, принципиально отрицающих путь конфронтации.

Россия нуждается в помощи международных финансовых организаций, в западных инвестициях, в допуске своих производителей на западный рынок, в технологическом обновлении, в соблюдении стратегического баланса, в поддержке на отдельных региональных направлениях (сдерживание расширения НАТО и т. п.). На данном этапе Россия не может не ценить благожелательности США, она не желает портить отношения с лидером Запада (за возможность улучшения связей с которым она так много отдала). Вот почему Россия с благодарностью возглавила в 2006 г. G-8.

Величайший страж мирового равновесия, многовековой борец против любой гегемонии во внешнем для нее мире — Британия молча восприняла американское возвышение после Второй мировой войны. Лондон не готов вернуться к традиционной многовековой роли мирового балансира в новом столетии. Британия опасается растворения в Европейском союзе и в этом плане ценит «особые отношения» с Вашингтоном, верит в американские сдерживающие Германию механизмы. Лондон нуждается и в содействии в решении североирландской проблемы. И британская военная машина следует за американской в Афганистане и в Ираке. Франция видит в опоре на США крайнее средство на случай рецидива германского самоутверждения: французы не могут не опасаться остаться тет-а-тет с рейнским соседом при активизации германского утверждения. Франция не желает отстать от высот современного технологического развития, боится потери региональной роли в франкофонной Африке. Япония выдохлась на пороге 90-х годов. Обсуждавшаяся прежде перспектива появления азиатского гиганта «с японской головой на китайском теле» ныне неуместна.

Но даже если Европа, Япония, Китай и поднимутся в геополитическом смысле, в их интересах еще долго будет сохранять дружественность Соединенных Штатов. По мнению австралийца К. Белла, «и европейцы и японцы, скорее всего, в обозримом будущем останутся на стороне американцев, ценя позитивные стороны союза с Америкой больше, чем любые другие международные преимущества, которые они могли бы получить, проводя независимую внешнюю политику, имея свободными руки в мировой дипломатии»[40]. Судя по всему, значительный по силе антиамериканский альянс в начале XXI века едва ли может материализоваться. Этому содействует то, что Соединенные Штаты стремятся более внимательно (чем их предшественники на мировом Олимпе) исходить из исторического опыта и не уподобляться прежним претендентам на гегемонию (наполеоновской Франции, кайзеровской Германии и др.).

В целом именно эта своеобразная нейтрализация противодействующих сил позволяет утверждать, что мир ближайших десятилетий дает США особые возможности. В будущем от дипломатического мастерства Вашингтона и его союзников будет зависеть многое, но большинство исследователей в США убеждены, что геополитическое окружение позволяет Америке надеяться на долгий период главенства в XXI веке[41].

Империя. Мир не сможет более вынести еще одной мировой войны — этот базовый элемент государственной памяти сторонников однополярности требует: мир нуждается в сплоченности, в ключевом государстве, которое обеспечило бы мировой порядок. Стабильна ли многополярная система? Сомнения на этот счет базируются на опыте многополярного мира без доминирующего лидера между Первой и Второй мировыми войнами. «Коммунистическая Россия, фашистская Германия, Япония и Италия и демократическо-капиталистические Великобритания, Франция и Соединенные Штаты столкнулись в мире, который был лишен центра тяжести, и это столкновение привело к трагическим результатам»[42]. Лучшим будет мир, в котором сила, мудрость и благожелательность Соединенных Штатов Америки обеспечат заслон глобальным и региональным конфликтам, давая простор глобализации, прогрессу, мирной эволюции большинства.

Как пишут американские политологи Дж. Чейз и Н. Ризопулос, «имперская модель — будь то Римская, Византийская, Габсбургская, Оттоманская или Британская империя — идеально обеспечивали не только безопасность для своих собственных граждан, но гарантировали и осуществляли упорядоченный мир, в котором живущие за пределами собственно империи также пользовались благом существующего порядка — политического, законодательного, экономического, — навязанного имперским гегемоном»[43]. Американский историк П. Кеннеди указывает на исключительно благоприятное сочетание условий: «Глобализация американских коммерческих потоков продолжается, американская культура распространяет свое влияние, демократизация входит в новые мировые регионы… Националисты от Канады до Малайзии устрашены. Огромное число людей предвкушают распространение американского влияния»[44].

Весь ход дебатов о месте и стратегии США в XXI веке базируется на почти априорном и достаточно популярном в Америке представлении, что «двадцать первый век будет более американским, чем двадцатый, а Вашингтон будет осуществлять благожелательную глобальную гегемонию, базирующуюся на всеобщем признании американских ценностей, признании американской мощи и экономического преобладания»[45].

В ходе дебатов о степени готовности Америки «воспринять свою судьбу» неизменно выражается мысль, что США не должны уклоняться от принятого курса, не должны бояться вызова своей мощи и положению в мире. Впрочем, пока никто еще — несмотря на все предпринятые усилия, отраженные в алармистской литературе, — не смог доказать основательность и реалистичность противостояния американской гегемонии. И такой мир лучше любого, где Америка не располагалась бы на вершине. Словами авторитетного американского политолога, «ведомый Америкой мир — такой, каким он возник после окончания холодной войны, — более справедлив, чем любая из воображаемых альтернатив. Многополюсный мир, в котором мощь распределяется более равномерно между великими державами — включая Китай и Россию — будет несравненно более опасным и более отдаленным от демократии и индивидуальной свободы»[46].

Унаследовав от холодной войны масштабные союзы, военную мощь и несравненную экономику, Америка имеет все основания верить в однополярный мир. «Создавая сеть послевоенных институтов, Соединенные Штаты сумели вплести другие страны в американский глобальный порядок… Глубокая стабильность послевоенного порядка, — резюмирует известный социолог Дж. Айкенбери, — объясняется либеральным характером американской гегемонии и сонмом международных учреждений, ослабивших воздействие силовой асимметрии… Государство-гегемон дает подопечным другим странам определенную долю свободы пользоваться национальной мощью в обмен на прочный и предсказуемый порядок»[47].

Американское лидерство, с точки зрения идеологов гегемонии, существенно для разработки и сохранения процедур, обеспечивающих многостороннее международное сотрудничество, без которого едва ли можно говорить о продолжении экономического прогресса. Так полагают идеологи обеих ведущих политических партий США — республиканцев и демократов[48].

Американским идеологам трудно представить себе, что своими неприкрыто односторонними и агрессивными действиями Соединенные Штаты спровоцируют создание противостоящих союзов. Они напоминают (в данном случае мы приводим слова американского политолога Ч. Капчена), что «даже на пике воздушной кампании НАТО против Югославии американские вооруженные силы по большей части приветствовались в большинстве стран Европы и Восточной Азии. Несмотря на спорадические критические комментарии французских, российских и китайских официальных лиц, Соединенные Штаты в общем и целом рассматриваются как благожелательная держава, а не как хищный гегемон»[49].

Гегемония. Эта возможность будоражит даже самых хладнокровных среди американских идеологов, исходящих из того, что «Соединенные Штаты занимают позицию превосходства — первые среди неравных — практически во всех сферах, включая военную, экономическую и дипломатическую. Ни одна страна не может сравниться с США во всех сферах могущества, и лишь некоторые страны могут конкурировать хотя бы в одной сфере»[50]. «Очевидной реальностью, — пишет один из руководителей Совета по внешней политике (Нью-Йорк) Р. Хаас, — является то, что Соединенные Штаты — самая могущественная страна в неравном себе окружении»[51]. Американский политолог Ч. Краутхаммер предлагает зафиксировать исключительность момента: «Никогда еще за последнюю тысячу лет в военной области не было столь огромного разрыва между державой № 1 и державой № 2… Экономика? Американская экономика вдвое больше экономики своего ближайшего конкурента»[52].

Гегемония представляется многим представителям страны-гегемона лучшей из возможных систем мирового общежития. Американцы Р. Каган и У. Кристол убеждают читателя, что «гегемония — вовсе не проявление «высокомерия» по отношению к остальному миру — это просто неизбежное воплощение американской мощи»[53]. Соединенным Штатам, подчеркивает профессор Техасского университета Г. Бренде, «присуще особое представление об своем предназначении улучшить долю человечества»[54].

Миф об американской исключительности, как известно, восходит еще ко временам пилигримов, считавших себя избранными людьми Бога, чьей миссией в этом мире является построение нового общества, служащего моделью для всего человечества. Банкротство коммунизма, коллапс ряда азиатских стран (претендовавших на роль конкурента либеральной идейной модели) в конце 90-х годов усилил тягу к «американскому фундаментализму». Бывший конгрессмен Дж. Кемп провозгласил «наступление 1776 года для всего мира». Потомки пилигримов восприняли миссию: «Представление об американской исключительности вдохновляет современный американский подход к внешней политике, который направлен на всемирное распространение американского либерально-демократического опыта посредством морального убеждения и политической кооптации — когда это возможно, или посредством насилия, если это необходимо»[55].

Идея однополюсности «стала лейтмотивом редакционных статей и общим мнением специалистов на страницах американских газет»[56]. Главный редактор журнала «Ю. С. ньюс энд уорлд рипорт» М. Закерман с великой гордостью объявил не только о пришествии второго американского века, но и о том, что человечество стоит на пороге новой американской империи — novus imperio americanum[57]. Особенно активно развивают идеи подобного рода неоконсерваторы, такие как У. Кристол и Дж. Муравчик, как один из ведущих деятелей фонда Карнеги Роберт Каган, говорящие о традиции либерального лидерства Америки со времен отцов-основателей и особенно после интернационализма Вудро Вильсона. Более критичный де Сантис полагает, что Соединенные Штаты «принимают на себя роль мирового паладина, частично поскольку верят в сохранение их политическим руководством мира от падения в хаос, частично потому, что это соответствует национальному тщеславию»[58].

Идеологи гегемонии органически не выносят критики «единоначалия»: со времен Геродота однополярность в мире приносила не только печали, но и порядок, своего рода справедливость, сдерживание разрушительных сил. Однополярность гарантирует мир от неожиданных взрывов насилия, регламентирует прогресс, обеспечивает стабильность. В самой Америке понимание уникальности момента и несказанных американских возможностей стало всеобщим. Вашингтон ощутил себя подлинной столицей мира, имеющей свое видение оптимальной структуры мира и свое предназначение осуществлять эту миссию.

Уже создается блистательная проекция: «Франция владела семнадцатым столетием, Британия — девятнадцатым, а Америка, — пишет главный редактор журнала «Ю. С. ньюс энд уорлд рипорт» М. Закерман, — двадцатым. И будет владеть и двадцать первым веком»[59]. Ведущие американские политологи триумфально констатируют, что «Соединенные Штаты вступили в XXI век величайшей благотворно воздействующей на глобальную систему силой, как страна несравненной мощи и процветания, как опора безопасности. Именно она будет руководить эволюцией мировой системы в эпоху огромных перемен»[60]. В наши дни складывается идеология благоприятного для мира американского всемогущества. Ведь «Соединенные Штаты, — по определению государственного секретаря в администрации Дж. Буша-мл. К. Райе, — оказались на правильно избранной стороне Истории»[61].

История при анализе данного явления едва ли может быть хорошей советчицей — такой степени преобладания одной страны над окружающим миром не существовало со времен античного Рима. Параллели с подъемом Франции в конце семнадцатого и начале девятнадцатого веков и Британии в девятнадцатом веке «хромают» в том плане, что обе эти страны были все же частью единого европейского — общего сочетания сил. Они были первыми среди равных. Чего о современных Соединенных Штатах не скажешь — даже совокупная мощь потенциальных конкурентов не дает им шансов равного противостояния. Ч. Краутхаммер имеет все основания утверждать, что «в грядущие поколения, возможно, и появятся великие державы, равные Соединенным Штатам. Но не сейчас. Не в эти десятилетия. Мы переживаем момент однополярности»[62].

Может ли мир сделать что-либо существенное без (даже не вопреки) страны-гегемона? Государственный секретарь США ответил на этот вопрос своим определением Америки: «Нация, без которой невозможно обойтись. Она остается богатейшим, сильнейшим, наиболее открытым обществом на Земле. Это пример экономической эффективности и технологического новаторства, икона популярной культуры во всех концах мира и признанный честный брокер в решении международных проблем»[63]. «Место Америки — находиться в центре всей мировой системы… Соединенные Штаты являются организующим старейшиной всей международной системы». Директор Брукингского института С. Тэлбот: «Если мы не обеспечим мирового лидерства, никто не сможет вместо нас повести мир в конструктивном, позитивном направлении». Уберите безопасность — и немедленно возникнут барьеры, граница окажется закрытой, и свобода инвестиций исчезнет. Гарантом выступает лишь американская мощь.

Лидеры республиканской администрации уверяют, что после сентябрьских террористических атак «выбор империализма безальтернативен, поскольку ни экономическая, ни политическая помощь не решают задачи достижения мировой стабильности».[64] Президент Буш-мл.: «Подобно тому, как Перл-Харбор пробудил нашу страну, террористическая атака мобилизовала Америку, и Америка будет в этой борьбе руководить огромной коалицией»[65]. Самый влиятельный американский журнал убежден: «Логика неоимпериализма слишком убедительна, чтобы администрация Буша-мл. могла ей противостоять… Наступил новый имперский момент и логикой своей мощи Америка займет место лидера»[66]. Новым является не то, что Америка — единственная «сверхдержава» мира (таковой она является со времени окончания «холодной войны»), а то, что в Вашингтоне начали ощущать, осознавать отсутствие препятствий, свое неслыханное превосходство, возможность пожинать плоды своего успеха.

Теоретические основания. Наиболее выпукло силовую основу внешней политики США осветил неожиданно рассекреченный в 1992 году плановый документ Пентагона: «Нашей главной целью является предотвращение возникновения нового соперника, будь то на территории бывшего Советского Союза или в другом месте, который представлял бы собой угрозу, сопоставимую с той, которую представлял собой Советский Союз… Нашей стратегией должно быть предотвращение возникновения любого потенциального будущего глобального соперника»[67].

Согласно определению, данному президентом Б. Клинтоном в январе 1998 года в Национальном оборонном университете, «дипломатия и сила являются двумя сторонами одной и той же монеты»[68]. Тогдашний государственный секретарь США М. Олбрайт обратилась к американским военным со словами, которые трудно трактовать двояко: «Какой резон иметь эту превосходную военную машину, о которой постоянно говорят военные, если мы не можем ее использовать?» Президент Дж. Буш-мл. продолжил в том же духе: «Говоря в терминах мощи, наша страна стоит как сверхдержава в одиночестве… Вот почему мы можем проецировать мощь»[69].

На стадионе в Вест-Пойнте летом 2002 г. Буша слушали 1000 кадетов и членов их семей. «Война против террора не может быть выиграна в обороне. Мы должны перенести боевые Действия на территорию противника, развеять его планы и встать грудью перед наихудшими угрозами, пока они еще только возникают. Наша нация будет действовать на любой территории». По существу, этот американский президент сокрушил державшийся триста пятьдесят лет Cuius regio euis religio, основу доктрины национального суверенитета. Подкошенным оказался мир национального суверенитета, мир Вестфальской системы. Газета «Нью-ЙоркТаймс» назвала доктрину «предваряющего удара» — политическим изменением текущей политики огромных пропорций. Отныне США перестают беспокоиться о том, что они дают дурной пример «односторонними действиями вторжения в другие страны и низвержения их правительств»[70].

«Доктрина Буша» озвучена была в сентябре 2002 г. на высшем мировом форуме — в Организации Объединенных Наций. Она стала для обретших высшую власть в стране неоконсерваторов а Рамсфелд подлинным кредо Америки на этапе ее единосверхдержавности в двадцать первом веке.

Вашингтон создал военную доктрину, дающую возможность применения Соединенными Штатами атомного оружия в нарушение всех договоренностей. Администрация Буша-мл. не ограничилась просто пересмотром ряда стратегических принципов, таких как паритет в военной сфере и взаимное сокращение ядерных арсеналов. Известный американский военный теоретик (и практик) Р.Перл так изложил новые стратегические принципы: «США имеют фундаментальное право на необходимую защиту. Если какой-нибудь договор мешает нам воспользоваться этим правом, следует выйти из этого договора». США отвергли конвенцию по биологическому оружию, отказались ратифицировать договор о полном запрещении ядерных испытаний, не признали юрисдикции Международного уголовного суда.

Как пишет французский еженедельник, «решения принимаются в одностороннем порядке, зачастую в ущерб интересам не только «остального мира», но даже ближайших партнеров Америки, как показывает решение о введении тяжелых таможенных пошлин на продукты черной металлургии… Уверенная в своей безраздельной мощи, готовая взять на себя риск за беспорядки, которые может спровоцировать ее политика, Америка Джорджа Буша больше не желает ни сотрудничать, ни консультироваться»[71]. По поводу отказа США подписать протокол

Киото об охране окружающей среды президент Буш-мл. во время визита в Европу сказал так, выступая перед американскими журналистами: «Я им сказал, что уважаю их точку зрения, но не изменю американскую позицию, потому что так будет лучше для Америки». Его пресс-секретарь: «значительное потребление энергии — часть американского образа жизни, которое для нас — священное понятие».

Забота о военной мощи после некоторой паузы снова вышла на первое место американской политики. Военные расходы США снова значительно увеличились и составили 40 процентов общемировых расходов. На 2006 г. запланирован военный бюджет в 476 млрд. дол. — больше, чем взятый вместе суммарный военный бюджет 15 крупнейших стран мира.

Критика иных систем. Патриарх американской дипломатической теории и практики Г. Киссинджер указывает, что «системы баланса сил существовали очень редко в истории человечества. Такой системы никогда не было в Западном полушарии — равно как и на территории современного Китая — уже две тысячи лет. Для огромного большинства человечества и в наиболее продолжительные периоды истории империя была самой типичной формой правления. У империй нет необходимости в сохранении баланса сил. Они не нуждаются в системе международного сотрудничества. Именно так Соединенные Штаты осуществляли свою политику в Западном полушарии, а Китай во всей истории Азии»[72].

Как пишет германский исследователь И. Иоффе, «мировой осью является Вашингтон, спицами — Западная Европа, Япония, Китай, Россия и Ближний Восток. При всем их антагонизме в отношении Соединенных Штатов, их взаимодействие с нами является более важным, чем их взаимодействие друг с другом»[73]. В подобном же духе выражается ведущий американский комментатор Ф. Льюис: «Геометрия, связывающая три западных центра мощи, представляет собой скорее прямую линию с Соединенными Штатами в центре и с Европой и Японией по обе стороны»[74]. Американцы Ч. Кегли и Г. Реймонд определили складывающуюся структуру как атом с США в центре и Другими державами, вращающимися вокруг[75]. В результате в настоящий момент Америка более гарантирована с точки зрения безопасности, экономических перспектив и будущего в целом, чем кто-либо и когда-либо с 1941 года. И ее преобладание устремлено к гегемонии.

Слагаемые будущего успеха. Как пишет американский исследователь Р. Эшли, «с восемнадцатого века героизируется фигура размышляющего человека, который является творцом своей истории и который знает, что мировой порядок не определен свыше, а является делом его ответственности, что ему подвластно определить мировой порядок, достичь полного знания, полной независимости в действиях и сфокусировать тотальную мощь»[76]. Идея уверенности в подвластности будущего позитивному американскому строительству является исторически центральным элементом «американской мечты» и полностью соответствует национальному видению исторического процесса. «Соединенные Штаты, — пишет У. Пфафф из «Интернешнл геральд трибюн», — воспринимают себя как ведущую историческую силу в период, когда другие теряют силу в турбулентной атмосфере переходного периода»[77]. Но для достижения успеха на пути лидерства требуется выполнение нескольких базовых условий. Главные среди них — наличие необходимых ресурсов, присутствие общенациональной воли, адекватная международная стратегия, восприятие общества государства-лидера как достойной имитации модели.

Ресурсы (прежде всего военные) имеются на значительное время. За 2000-е годы численность войск для специальных операций увеличилась с 38 тысяч в 92 странах (стоимость 2,4 млрд. дол.) до 47 тысяч в 120 странах (стоимость 3,4 млрд. дол.). Правда, нужно отметить, что, исходя из соображений внутренней политики (сбалансированный бюджет), правительство США под давлением конгресса сократило за это же время число своих заграничных консулатов и миссий, уменьшило численность посольств. По относительному показателю внешней помощи США стоят в конце списка стран — членов ОЭСР, в расчете на душу населения. Внешняя помощь США сейчас меньше одной двадцатой их военного бюджета. Но не следует забывать о невероятном росте последнего десятилетия, когда экономическая машина США перевалила за десять триллионов долларов.

Воля вести за собой у США, несомненно, значительно более отчетливо выражена, чем у Западной Европы или Японии. Вьетнамский синдром преодолен, но трехлетняя битва в Ираке в значительной мере подкосила американскую решимость жертвовать. В результате, «хотя президент кажется готовым пообещать использовать силы НАТО повсюду в мире для предотвращения злоупотреблений в отношении гражданских прав, есть основания сомневаться в том, что шансы провести операцию НАТО в Судане, чтобы покончить с ведущейся здесь гражданской войной, или на Кавказе, чтобы решить проблему взаимоотношений армян и азербайджанцев, равны нулю»[78]. После потери трех тысяч американских военнослужащих в Соединенных Штатах сформировалась оппозиция силовому курсу. Вопрос о применении американской силы после Афганистана и Ирака в направлении Ирана подвержен острым дебатам в национальном масштабе. Эйфория победителей в «холодной войне» ушла, но пафос строительства империи зависит не только от предполагаемых жертв. Америка все более чувствует, что определила будущее неверным для себя образом: она «демократизирует» Ближний Восток, в то время как главные ее конкуренты укрепляют позиции в Азии и Европе. Не Афганистан, а рвущийся вперед Китай, не Ирак, а интегрирующаяся Европа — вот кто будет решать судьбы американского могущества в XXI веке.

Стратегия. Долговременная американская стратегия в мире предполагает усиленное военное строительство, активную деятельность разведывательного сообщества, укрепление анклавов «нового мирового порядка» в пику многосторонности, увеличения зоны опасного хаоса или твердого самоутверждения. При этом американский электорат осваивает незадачливый урок Ирака. Как пишет Ч.-М. Мейнс, он «не желает платить Долларами и кровью за установление Нового мирового порядка или за внедрение норм демократии в странах, о которых американцы ничего не знают. Американский народ не против более тесных отношений с другими крупными странами, но он не поддерживает даже умеренную критику таких ключевых держав, как Китай. Он устрашен варварством разгоревшихся конфликтов в мире»[79]. Ирак обнажил порочность силового решения межцивилизационных вопросов, указал на порочность идеи «кто не с нами, тот против нас».

Модель для внешнего мира не получилась в свете исключительных условий, созданных американцами на Ближнем Востоке, уникального (и далеко не положительного) опыта США и реальных на сегодня проблем страны. В свое время наполеоновская Франция и викторианская Британия вызывали, без преувеличения, массовое восхищение и желание имитировать. Многие восхищаются и современной Америкой, ее мощной экономикой, системой образования, ее уровнем жизни, издательствами, фильмами, музыкой и т. п. В то же время американское военное давление на другие страны насильственной демократизации вызывает явственное противодействие. Требования Вашингтона в отношении политических перемен создают Америке немало врагов.

В целом, обладая феноменальной мощью, Соединенные Штаты не всегда имеют достаточной жертвенной воли и не владеют долгосрочным планированием. Они способны выиграть битвы, но далеки от того, чтобы насильственно изменить характер далеких от нее цивилизаций. Все более серьезно американская элита указывает на, во-первых, непредсказуемость российского развития; во-вторых, на таящее неожиданности китайское самоутверждение; в третьих, на опасное для всех распространение ядерного оружия. Помимо главных проблем, существует бесконечная череда малых конфликтов, требующая американского внимания и, возможно, военного вмешательства[80].

После навязанного в Дейтоне решения боснийской проблемы, бомбардировки Югославии, оккупации Афганистана и удара по Ираку индикаторами будущего поведения гегемона явилась решимость Вашингтона применить силу против Ирана, демонстрация силы в Тайваньском проливе, расширение Североатлантического союза, свержение прежних и водворение желательных США правительств на Гаити и в Панаме, вмешательство в Сомали и Руанде, активизация посредничества в арабо-израильском и североирландском споре, проектирование своих интересов на основные мировые регионы, выделение враждебных государств с их последующим преследованием вплоть до постоянного силового наказания (Иран и КНДР), экономического эмбарго (Куба), открытого давления (Иран, Северная Корея, Ливия), формулирование новой стратегической концепции НАТО, предполагающей «военные операции в нестабильных регионах» за пределами прежней зоны ответственности.

Стало предельно ясно, что США намерены и в будущем осуществлять контроль над Персидским заливом, обеспечивать свое лидерство в мировой финансовой политике, крепить свое главенство в самом большом в мире — Североатлантическом военном союзе, удержать лидирующее положение в производстве и экспорте конвенциональных вооружений.

Гегемония постулирует новые правила — Америка после победы в холодной войне решительно стала полагаться не на мнение мирового сообщества, не на «устаревшие» статуты и «отринутые временем» международные организации, а на свое лидерство, на свою мощь, на своих ближайших и доказавших свою лояльность союзников. «Соединенные Штаты, — пишет госсекретарь в администрации Дж. Буша-мл. Кондолиза Райе, — играют особую роль в современном мире и не должны ставить себя в зависимость от всяких международных конвенций и от соглашений, выдвигаемых извне». Это означает, что в США возник двухпартийный консенсус относительно нежелательности полагаться на многосторонние коллективные организации, подобные ООН. Показательным является то, что Америка постаралась подчинить механизм ООН своим стратегическим интересам, используя в качестве рычага свой финансовый взнос в эту организацию — она оказалась должной Организации Объединенных Наций более триллиона долларов, — но это ей не удалось.

Страна, некогда породившая идею Лиги наций и ООН, ныне предпочитает опираться на отдельных, избранных союзников. Их список — в таблице 4.

Таблица 4. Симпатии американцев (в %)

Источник: «Foreign Policy», Spring 2003, p. 109.

Но отказ от коллективной ответственности Ф. Рузвельта (опора на ООН) и переход к курсу, напоминающему Т. Рузвельта и Р. Рейгана, вызвали спор об оптимальном подходе к гегемонии. Жестко одностороннюю позицию занял американский конгресс. Он ослабил тенденцию к международной многосторонности действий отказом подписать договор, запрещающий использование наземных мин, формирование Международного суда. Как говорит Б. Уркварт, бывший заместитель Генерального секретаря ООН, «американская сторона выдвинула крайне избирательные критерии согласно директиве министра обороны и председателя объединенного комитета начальников штабов, из которой следует, что американское участие в международных операциях возможно только тогда, когда США осуществляют контроль, когда американское общество полностью разделяет поставленные цели, когда победоносное завершение операции гарантировано»[81].

Сделка между президентом Бушем и конгрессом о финансировании ООН была обусловлена компромиссом между Белым домом и конгрессом, который запрещает использование ооновских денег на такие программы, как регулирование семьи.

Ограничители гегемонии. В США в общенациональном масштабе (особенно активно после иракского опыта) растет понимание того, что гегемония — огромная цель. Она требует исключительной концентрации мощи и энергии, неколебимой внутринациональной солидарности. Путь формирования таких условий чреват опасностями, ее поддержание накладно, ее реализация способна антагонизировать колоссальные силы. Цена гегемонии может стать непомерной. В свете обозначившихся на руинах Фаллуджи факторов, в США начался общенациональный «спор» об оптимальном поведении страны в условиях ожесточения спора между «золотым миллиардом» и нищей частью земного населения, между различными цивилизационными ценностями.

Несмотря на всемогущество, в начале XXI века США отнюдь не овладели всеми контрольными рычагами мирового развития. Они не сумели, скажем, восстановить порядок в таких странах, как Сомали и Колумбия, не смогли предотвратить распространение ядерного оружия в Южной Азии. Им не удалось предотвратить цивилизационный коллапс в Руанде и Конго, создать во внешне побежденном Ираке проамериканскую коалицию, свергнуть нежелательные для себя режимы на Кубе, в Ливии, Северной Корее, Конго, Малайзии, решающим образом повлиять на экономическую политику Европейского союза и Японии, эффективно вмешаться во внутренние процессы КНР, получить в свои руки ведущих террористов (начиная с Бен Ладена), разрешить противоречия между Израилем и Палестиной, остановить поток движущихся в Америку наркотиков, реально утвердить внесевероатлантические функции НАТО.

Более того, американские действия насторожили многих. Как отмечает сотрудник Института мировой политики (Вашингтон) И. Катбертсон, «кампания возмущения по поводу китайского шпионажа, возмущение китайского правительства и общества по поводу бомбардировки посольства КНР в Белграде, резкая реакция России на акцию НАТО в Югославии ускорили процесс понимания как элиты, так и общественного мнения в Соединенных Штатах, что не все довольны видеть Америку единственным мировым гегемоном… Односторонние американские действия быстро мобилизуют возмущение, переходящее в противодействие и ярость, о чем говорят тысячи антиамериканских демонстраций и беспорядков… И это не лучшая реклама западных и особенно американских принципов, когда становится ясно, что мы готовы жертвовать кровью и богатством только тогда, когда возникает опасность неполучения естественных ресурсов, каковым в частности является нефть, от поставок которой зависит Запад»[82]. Но особое мировое возмущение вызвал удар по общепризнанному суверенитету независимых стран, нанесенный нападением Вашингтона на Багдад.

В результате американское преобладание в мире, столь очевидно открывшееся после крушения Советского Союза, все более нуждается в структуризации, в создании новых институтов, в формировании соответствующей идеологии, в проявлении того пафоса, который держал страну в напряжении все долгие десятилетия холодной войны. Нуждается в поколении «имперских стратегов» типа Д. Ачесона и Дж.-Ф. Даллеса. Готово ли американское общество выдвинуть подобных лидеров, освятить «праведным гневом» свой идеал и курс в бурном мире, претерпевающем конвульсии модернизации, рекультуризации, нахождения собственной идентичности?

Над миром вздыбилась вторая (после силовой монополярности) мощная волна, радикально меняющая мировое сообщество, — глобализация — слияние национальных экономик в единую, общемировую систему, основанную на новой легкости перемещения капитала, на новой информационной открытости мира, на технологической революции, на приверженности развитых индустриальных стран либерализации движения товаров и капитала, на основе коммуникационного сближения, планетарной научной революции, межнациональных социальных движений, новых видов транспорта, реализации телекоммуникационных технологий, интернационального образования.

Глобализация, как считают специалисты, предполагает существование обязательств, которым должны подчиниться все страны.

Две фазы. Разумеется, постепенное сближение стран и континентов покрывает всю историю человечества и в этом плане вся мировая история — это своего рода совокупность медленных и быстрых шагов государств и народов в направлении глобального сближения. Но революционно быстро темпы этого сближения осуществлялись лишь дважды.

В первом случае — на рубеже XIX и XX вв. мир вступил в фазу активного взаимосближения на основе резкого распространения торговли и инвестиций, распространения международных связей в глобальном масштабе благодаря пароходу, телефону и конвейеру. Теоретики первой волны глобализации — Р. Кобден и Дж. Брайт обосновали то положение, что свободная торговля подстегнет всемирный экономический рост и на основе невиданного процветания, основанного на взаимозависимости, народы позабудут о распрях. Британия со своим морским, индустриальным и финансовым могуществом стояла гарантом этой первой волны глобализации, осуществляя контроль над главными артериями перевозок товаров — морями и океанами, обеспечивая при помощи фунта стерлингов и Английского банка стабильность международных финансовых расчетов.

Благотворное воздействие глобализации на склонную к конфликтам мировую среду было обосновано в книге Нормана Эйнджела «Великая иллюзия» (1909).3а пять лет до начала Первой мировой войны автор аргументировал наступившую невозможность глобальных конфликтов вследствие сложившейся экономической взаимозависимости мира: перед 1914 годом Британия и Германия (основные внешнеполитические антагонисты) являлись вторыми по значимости торговыми партнерами друг друга — и это при том, что на внешнюю торговлю Британии и Германии приходилось 52 % и 38 % их валового национального продукта соответственно. Но в августе 1914 года предсказание необратимости глобального сближения наций показало всю свою несостоятельность. Первая мировая война остановила процесс экономически-информационно-коммуникационного сближения наций самым страшным образом. Глобализация уступила место геополитике, стратегическим расчетам, историческим счетам, уязвленной гордости, страху перед зависимостью. Так российское правительство указало на губительность исключительной зависимости России от торговли с монополистом в ее внешней торговле — Германией (на которую приходилось 50 % российской торговли).

Реанимация глобального сближения потребовала немало времени после страшного озлобления и фактической автаркии, сопутствовавшей мировым и холодной войнам. Лишь в последние десятилетия XX в., после двух мировых войн, Великой депрессии и многочисленных социальных экспериментов, способствовавших противостоянию социальных систем, либеральный экономический порядок, созданный в XIX в., стал возвращаться в мировую практику.

Второе рождение глобализации началось в конце 70-х годов на основе невероятной революции в совершенствовании средств доставки в космос аппаратов глобального радиуса действия (средство переноса информации), в информатике, телекоммуникациях и числовой обработке информации (способ переноса информации).

За последние тридцать лет реактивная авиация сблизила все континенты, а мощь общего числа компьютеров удваивалась в среднем в течение каждых восемнадцати месяцев. Объем информации на каждом квадратном сантиметре дисков увеличивался в среднем на 60 % в год, начиная с 1991 года. В результате всех этих изобретений и усовершенствований стоимость переноса информации упростилась, сократилась драматически, и ныне огромные объемы информации могут быть перенесены посредством телефона, оптического кабеля и радиосигналов в любую точку земного шара, что революционным образом действует на имитацию всех лучших образцов в экономике, на экономический рост в целом.

Стал очевидным новый характер глобализационных процессов. Скажем, британский концерн «Юнилевер», имеющий 500 подчиненных компаний в 75 странах, или базирующийся в США «Эксон», 75 % доходов которого получаются не в США, могут быть названы национальными компаниями лишь условно. Транснациональные корпорации и неправительственные организации стали с невиданной прежде легкостью пересекать национальные границы и осуществлять власть над населением менее развитых стран, поскольку «ни национальные правительства, ни локальные власти не смогут собственными силами справиться с проблемами, порожденными растущей взаимозависимостью»[83]. Капитал как бы «позабыл» о своей национальной принадлежности, в массовых объемах бросаясь туда, где, благодаря стабильности и высокой эффективности труда, достигается максимальная степень прибыли. Банки, трастовые фирмы, промышленные компании как бы вышли из-под опеки национальных правительств, и, в результате их новоприобретенной самостоятельности, переток капитала стал своего рода самодовлеющим процессом. Согласно данным, оглашенным на Конференции ООН по торговле и развитию (май 2004 г.), в 2003 г. общая сумма слияний между фирмами различных стран и поглощений местных фирм иностранными составила 1520 млрд. дол. Связки типа «Крайслер-Бенц» или «Рено-Вольво» стали своего рода знамением времени. На заграничных филиалах в начале XXI века производится товаров стоимостью в 7 трлн. дол.

Наступил второй, современный этап глобализации. В начале XXI в. выработано Соглашение об информационной технологии, заключены многочисленные соглашения о телекоммуникациях и финансовых услугах, достигнуты соглашения, послужившие основой для создания Всемирной торговой организации (и о принятии таких, прежде отстоявших от регламентированного взаимообмена стран, как Китай). Главное: стратегией многих стран — начиная с гиганта США — стало снятие барьеров на пути перемещения капитала и торговых потоков. Целый ряд стран («азиатские тигры» и др.) показали неожиданную способность удивительно эффективного совмещения, взаимодействия высокой технологии с относительно дешевой рабочей силой, ведущую к быстрому экономическому росту в условиях облегченного взаимообмена. Особенно поражает воображение фактор Китая, неожиданно смело воспринявшего тысячи видов новой технологии и воплотившего ее в товар на громадных заводах своих бесчисленных городов с миллионным населением. Кратко говоря, в экономическом смысле рядом с Северной Атлантикой встала Восточная Азия, твердо намеренная перенести центр мирового технического прогресса в «четырехугольник «Китай-Япония-Южная Корея-Тайвань». А чуть западнее считавшаяся безнадежной Индия совершенствует свою информатику и растет с завидными 6 процентами в год.

Если на первом (столетней давности) этапе глобализации опорой ее служила глобальная Британская империя — ее промышленная база, финансы и военно-морской флот, — то ныне за процессом резко ускорившейся глобализации стоят прежде всего Соединенные Штаты. В американской столице сформировался «вашингтонский консенсус» — соглашение между министерством финансов, Международным валютным фондом и Мировым банком о совместной борьбе против всех видов препятствий на пути мировой торговли. США бросили свой несравненный военный и экономический вес, свою фактическую гегемонию ради открытия мировой экономики, ради создания многосторонних международных институтов, активно участвуя в многосторонних раундах торговых переговоров, открывая собственный рынок для импорта, предпринимая действенные шаги по реализации торгового либерализма.

В практическом мире глобализация означает, прежде всего, уменьшение барьеров между различными экономиками. Если три десятилетия назад торговля давала Соединенным Штатам примерно 4 % их валового национального продукта, то в новом тысячелетии эта цифра перевалила за десять процентов. Интеграция Европы в свою очередь дала стимул созданию Североамериканской зоны свободной торговли (НАФТА). В Майами в декабре 1994 года американское руководство наметило создать зону свободной торговли к 2005 году в Западном полушарии. В тихоокеанском бассейне — организации Азиатско-Тихоокеанской экономической кооперации (АСТЕС). В Богоре в 1994 г. США договорились о создании между странами-членами Азиатско-Тихоокеанской Экономической Ассоциации зоны свободной торговли к 2010 году, а к 2020 — между всеми странами региона. В Осаке в 1995 году восточноазиатские страны поставили пред собой цель снять все барьеры между собой к 2020 году. В 1993 году подписано соглашение о НАФТА. Американские геостратеги и геоэкономисты приступили к задаче экономического сближения с Западной Европой (американские специалисты утверждают, что создание свободной зоны между США и ЕС увеличит ВНП обоих регионов как минимум на 0,5 %[84]).

Глобализация — это процесс, определяемый рыночными, а не государственными силами. Чтобы привлечь желанный капитал, где дешевая (и в то же время компетентная) рабочая сила быстро осваивает новые процессы и современную технологию, надеясь на блага, на плоды приложения к своей экономике современной и будущей технологии, государства должны заковать себя в «золотой корсет» сбалансированного бюджета, приватизации экономики, открытости инвестициям и рыночным потокам, стабильной валюты. Глобализация означает гомогенизацию жизни: одинаковость цен, продуктов, уровня и качества здравоохранения, уровня доходов, процентных банковских ставок, которые приобретают тенденцию к выравниванию на мировом уровне.

Глобализация влияет не только на процессы мировой экономики, но и на ее структуру. Набирает силу невероятный по мощи воздействия на человечество процесс, генерирующий трансконтинентальные и межрегиональные потоки, создающий глобальную по своему масштабу взаимозависимость. Скорость решает все: тот, кто успел ввести в производство последние достижения науки, получает невероятные возможности в овладении сегментом мирового рынка. Поле его деятельности — весь мир, согласный потреблять в массовых количествах только новое и сверхполезное. Приведем пример: в 1993 году школьникам лесной школы, специализирующейся на работе с компьютерами, предложили усовершенствовать крупные тогдашние мобильные телефоны. Ориентируясь на самые современные модели, финны сумели быстро создать «Нокию», ставшую мировым лидером в своей сфере. Эта фирма быстро начала давать 6 процентов ВНП Финляндии и вышла на мировые рынки. Не менее важно то, что небольшая Финляндия стала активным участником мировой глобализации, становясь исключительно в ней заинтересованной.

Мировая экономика не просто становится взаимозависимой, она интегрируется в практически единое целое. Различие между взаимозависимой экономикой и экономикой глобализированной — качественное. Речь идет не только о значительно возросших объемах торговых потоков, но и о таком мировом рынке, который создаст в будущем практически рынок единого государства. Понижая барьеры между суверенными государствами, глобализация окажет исключительное воздействие на трансформацию внутренних социальных отношений, жестко дисциплинирует все «особенное», требующее «снисходительного» отношения и общественной опеки, она в будущем разрушит культурные табу, жестоко отсечет всякий партикуляризм, безжалостно накажет неэффективность и поощрит международных чемпионов эффективности.

Инвестиции ТНК увеличатся к 2020 г. не менее чем в четыре раза и достигнут уровня в 800 млрд. дол. Не меньшими темпами увеличится объем товаров, производимых на заграничных филиалах транснациональных корпораций (через 20 лет он достигнет примерно 20 трлн. дол.)[85]. Возникнет подлинно единая международная система, отдающая все блага колоссального мирового рынка прежде всего тем, кто без промедления вводит в производство технологические новшества, позитивные перемены. Центром как государственных, так и частных усилий в XXI веке станет повышение уровня образования, развитие инфраструктуры, занятие конкурентоспособных позиций на мировом рынке, прежде всего информатики, микроэлектроники, биотехнологии, телекоммуникаций, космической техники, производства компьютеров, развития возможностей Интернета — привнесение новаций в главные сферы человеческой жизни (медицина, образование, рациональное питание, эффективное лечение, увеличение продолжительности жизни).

«Было бы близоруким, — считает американский исследователь де Сантис, — отрицать то, что глобализация придает миру новый динамизм. Она не только порождает энтузиазм среди кругов бизнеса и консервативного политического сообщества, но она заставляет левых пересматривать свою социальную политику, подобно тому, как это делает британская лейбористская партия»[86]. Особенно это справедливо в отношении таких стран, как Индия, где Бангалор, связанный с внешним миром через спутники и оптическое волокно, являет собой, по сути, часть мирового промышленно-информационного комплекса.

Напомним, что в Индии, где при Индийском национальном конгрессе рост всегда был одинаковым — 3 процента в год — ситуация изменилась в 1991 году, когда рухнули сдерживающие государственные барьеры. Уже через три года годовой рост страны составил 7 процентов. Многие годы Индия имела только 1 млрд. в твердой валюте. В 2005 г. золотовалютный запас Индии составил 118 млрд. дол. «Мы ушли из состояния спокойной уверенности к фантастическим амбициям в течение десяти лет». В 1990 г. торговля США с Индией товарами и услугами составляла 2,5 млрд. дол., а в 2005 г. — 5 млрд. дол. Уже в 1997 г. дома работало 11,6 млн. человек. А в 2005 г. — 23,5 млн.[87]

Модернизация станет константой национальной жизни, обязательным условием международного общения. Именно в этом смысле глобализация заставит отдельные правительства гармонизировать национальную экономическую политику с потребностями и пожеланиями соседей и потенциальных конкурентов. В обстановке интенсивной конкуренции, когда ускоряется движение потоков капиталов, лишь немногие страны смогут позволить себе до определенной степени независимую валютную политику и поддерживать определенную экономическую самодостаточность. Создание европейского Экономического и валютного союза в мае 1998 года и введение евро в 2002 г. отразили усилия Европейского союза наладить большее взаимопонимание и взаимность интересов в пределах Западной и Центральной Европы как предпосылки укрепления позиций ЕС на глобальном уровне.

Возможно, самым важным является то, что прежняя система международного разделения труда, основанная на взаимоотношениях между «развитой индустриальной основой мира», полупериферией индустриализирующихся экономик и периферией неразвитых стран довольно резко изменится. Произойдет поворот в сторону создания единой глобальной экономики, в которой будут доминировать старая «глобальная триада» Северной Америки, ЕС и Восточной/Западной Азии и новая «триада» — Китай, Индия, Бразилия. Здесь размещены главные производительные силы мира и «мегарынки» мировой глобальной экономики, в которой центральную роль играют глобализированные транснациональные корпорации[88]. Именно глобализация позволит еще трем титанам — Китаю, Индии и Бразилии — использовать свой главный фактор — дешевую рабочую силу, создающую новые продукты на основе цифровой технологии.

Важно отметить заинтересованность в глобализации двух групп государств:

1) прежде всего лидеров мировой экономической эффективности — тридцати государств — членов организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР), в которых живет чуть больше десятой доли человечества, но которые владеют двумя третями мировой экономики, международной банковской системой, доминируют на рынке капиталов и в наиболее технически изощренном производстве. Они обладают возможностью вмешательства в практически любой точке земного шара, контролируют международные коммуникации, производят наиболее сложные технологические разработки, определяют процесс технического образования.

2) Государства с относительно низким жизненным уровнем, но имеющие слой технически грамотных менеджеров, способных освоить современные технологии и их освоение массовым производителем.

Взгляд из Вашингтона. Администрация как демократов, так и республиканцев Дж. Буша-мл. открыто декларировала, что «рост на внутреннем рынке, новое состояние мирового сообщества, нового порядка в мире, зависит от роста за рубежом». Президент Клинтон изложил свое кредо выступая в 1996 г. в университете Джорджа Вашингтона: «Блоки, барьеры, границы, которые определяли мир для наших родителей и их родителей, уходят под воздействием удивительной технологии.

Каждый день миллионы людей используют портативные компьютеры, модемы, компакт-диски и спутники для того, чтобы посылать идеи, товары и деньги в самые дальние углы планеты за считанные секунды». Советник Клинтона по вопросам национальной безопасности Сэнди Бергер отмечал «возникновение глобальной экономики, формирование культурной и интеллектуальной глобальной деревни… У нас зрелый рынок — мы должны расширять объемы производства, мы должны расти… Мы не можем повернуть процесс глобализации вспять».

Рассекреченный в 1998 г. проект документа «Стратегия национальной безопасности для нового столетия» категорически утверждал: «Мы должны расширять нашу внешнюю торговлю для поддержания экономического роста дома». Мир должен, словами М. Олбрайт, ради собственного процветания «открыться нашему экспорту, инвестициям и идеям».

Администрация президента Буша-мл. приложила значительные усилия по глобальному сближению посредством расширения торговли, увеличения инвестиций в глобальном масштабе и коммерческих сделок на всех континентах. Она «использовала все внешнеполитические рычаги ради достижения коммерческих целей»[89]. Именно исходя из этого кредо республиканская администрация отказалась реагировать на нарушения гражданских прав в странах, где американские корпорации активно участвуют в экономической жизни. Санкции вводились исключительно против стран, имевших минимальное значение для общего процесса глобализации.

Глобализированное будущее. Идеологи глобализации утверждают, что процесс глобализации неостановим. Они указывают на крах прежних социалистических экономик; на то, что в Китае процветает сектор свободного рынка; что даже прежняя шведская социал-демократическая модель находится в кризисе. Из этого делается вывод, что «Америка нашла, вернее, натолкнулась на лучший способ решения проблем современной технологической эпохи»[90]. Этот способ — открытие национальных рынков частным компаниям — международным чемпионам эффективности производства, уступка государством своих регулирующих функций частному капиталу.

«Среди элиты и связанных с научными знаниями рабочих новой глобальной экономики, — пишет группа американских политологов, — происходит цементирование идеологической приверженностью к неолиберальной экономической ортодоксии… Всемирная диффузия консьюмеристской идеологии создаст новое чувство идентичности, заменяющее традиционные основы и прежний образ жизни. Глобальное распространение либеральной демократии еще более укрепляет чувство возникающей глобальной цивилизации, определяемой универсальными стандартами экономической и политической организации. Эта «глобальная цивилизация» создаст свой собственный механизм глобального управления, будь это МВФ или законы мирового рынка, которым подчинятся государства и народы»[91].

Идеологи глобализации указывают на два непреложных правила: совмещение в едином рынке принесет пользу каждой стране; в результате подъема производительных сил, роста доходов и обострившейся конкуренции победители и побежденные есть в каждой стране. Возможно, самая большая мировая проблема — соотношение глобализации с вестернизацией. Строго говоря, вопрос встает о сущности модернизации. По этому вопросу сформировались два подхода.

Первый исходит из того, что глобализация — процесс более широкий, чем вестернизация и во всех практических смыслах равна процессу модернизации. Такой точки зрения придерживаются А. Гидденс, Р. Робертсон, М. Олброу, У. Конноли[92]. Восточноазиатские страны достаточно убедительно показали модернизационные возможности даже тех обществ, где вестернизация не коснулась основополагающих оснований общества, его устоев. Пример Восточной Азии показывает, что индустриализация во многом возможна без вестернизации.

Второй подход: глобализация представляет собой глобальную диффузию западного модернизма, то есть расширенную вестернизацию, распространение западного капитализма и западных институтов — теории, прежде всего С. Амина и Л. Бентона[93]. Гилпин, скажем, считает мировую интернационализацию просто побочным продуктом расширяющегося американского мирового порядка. А. Каллиникос и ряд других исследователей видят в современных процессах новую фазу западного империализма, при которой национальные правительства явились агентами монополистического капитала[94]. По мнению американского теоретика Н. Глейзера, глобализация — это «распространение во всемирном масштабе регулируемой Западом информации и средств развлечения, которые оказывают соответствующий эффект на ценности тех мест, куда эта информация проникает. Прежний чешский президент Вацлав Гавел предложил образ бедуина, сидящего на верблюде и носящего под традиционной одеждой джинсы, с транзистором в руке и с банками кока-колы, притороченными к верблюду. Возможно, джинсы и кока-кола малозначительны, но транзисторное радио, телевизор и Голливуд подрывают первоначальные ценности бедуина, какими бы они ни были… Когда мы говорим о «глобализации культуры», мы имеем в виду влияние культуры западной цивилизации, в особенности Америки, на все прочие цивилизации мира»[95].

Между двумя этими школами ведется — и долго будет вестись — весьма ожесточенная полемика. Главная проблема заключается вовсе не в том или ином определении, а в ответе на вопрос сможет ли незападный мир вступить в фазу глобализации, не претерпев предварительно вестернизации, отказа от своей культуры ради эффективных цивилизационных основ вестернизма?

Кто прав в споре о модернизации? Реальность пока такова: глобализация ведет к консолидации мира на условиях наиболее развитой его части, но в мир «старого капитализма» стремительно вторгается отставший на несколько столетий мир, сумевший воспользоваться открытостью науки, доступностью технологии, революцией в информатике и биологии.

Анализ глобализации требует ответа на вопрос: в какой степени революционным, рвущим связи с прежними традициями является текущее переустройство мира. Среди апологетов глобализации выделились два подхода: революционный и эволюционный. Им противостоит — в пику розовой картине будущего, рисуемой идеологами глобализма обеих названных ветвей — группа скептически настроенных в отношении глобализации теоретиков. Проследим отличие друг от друга этих трех школ на основе сопоставления их взглядов по основным оценочным моментам в таблице 5.

Таблица 5. Три взгляда на глобализацию

Источник: HeldD. а. о. Global Transformations.Politics, Economics and Culture. Cambridge: Polity Press, 1999, p. 10.

1. Сторонники революционных перемен — американские политологи Р. Кеохане и Дж. Най в книге «Мощь и взаимозависимость» (1977) обосновали то положение, что простая взаимозависимость стала сложной взаимозависимостью, связывающей экономические и политические интересы настолько плотно, что конфликт крупных держав теперь уже действительно исключен[96]. Теоретический прорыв в этом направлении совершил в 1990 году японец Кеничи Омае в работе «Мир без границ»: люди, фирмы, рынки увеличивают свое значение, а прерогативы государств ослабевают — в новой эре глобализации все народы и все основные процессы оказываются подчиненными глобальному рыночному пространству. Это новая эпоха в истории человечества, в которой «традиционные нации-государства теряют свою естественность, становятся непригодными в качестве партнера в бизнесе»[97].

В глобализации видится источник грядущего процветания, умиротворения, единых для всех правил, путь выживания, поднятия жизненного уровня, социальной стабильности, политической значимости, ликвидация стимула в подчинении соседних государств. Глобализационная волна пройдет по раундам мировых торговых переговоров, она обусловит выработку нового отношения к введению торговых ограничений, квот, тарифов, субсидий для своей промышленности.

Певцами революционных перемен стали такие авторы, как один из лидеров «Нью-Йорк Тайме» Томас Фридмен, несколько экзальтированно подающие блага рыночного капитализма и либеральной демократии, позволяющие капиталу молниеносно перемещаться в страны, где стабильно политическое устройство, где эффективна экономика, где прибыли наиболее многообещающи. Сторонники ускоренной и освобожденной от сдерживающих начал глобализации видят только в ней способ сблизить богатую (западную) часть мира с бедной[98]. Имеется в виду, что бедные страны, подобно Китаю и Индии, сумеют изыскать свою нишу в мировом производстве, опираясь не на косные, традиционно-ориентированные правительства, а на чувствительные к переменам и нововведениям частные компании и на столицы, приемлющие перемены.

Экономическая логика в ее неолиберальном варианте требует денационализации экономики посредством создания транснациональных сетей производства, широкой мировой торговли и гибких, основанных не на одном только долларе, финансов. В этой экономике «без границ» национальные правительства становятся простой прокладкой между взаимодополняющими экономиками. С ультраглобалистской точки зрения, прежнее противопоставление Севера Югу теряет всяческий смысл по мере того, как возникает новое глобальное разделение труда, которое заменяет прежнюю (центр-периферия) структуру мирового товарообмена на более сложную архитектуру экономической мощи: обновление и быстрое использование достижений науки против отвергающего рынок планирования.

Гиперглобализм представляет глобализацию будущего как фундаментальную реконфигурацию «всей системы человеческих действий»[99]. Подлинно важные решения «будут приниматься транснациональными компаниями в союзе с региональными правительствами… Это будет своего рода высокотехнологичный архипелаг посреди моря нищего человечества»[100]. Как и столетием ранее (в случае с Норманом Эйнджелом, предсказавшем в 1911 г. невозможность новых войн) возникли цивилизационные оптимисты: экономический взаимообмен столь важен и ценен для отдельных стран, что о военном конфликте с их участием нельзя и помыслить по мере роста глобализационного процесса.

А как же Афганистан, Ирак — перлы насилия XXI века? Многие из оптимистов (скажем, американец М. Дойл) полагают, что необратимая взаимозависимость, а с нею и абсолютное господство либеральной демократии, исключающей войны, наступят несколько позже — между 2050 и 2100 годами[101]. Период же до 2050 года пристрастием к миролюбию отличаться не будет — плата истории за географию.

2. Сторонники эволюционного подхода, возглавляемые теоретическими светилами первой величины — Дж. Розенау и А. Гидденсом, считают современную форму глобализации исторически беспрецедентной, относясь как к нерелевантному к сравнению с периодом до Первой мировой войны. Это направление требует от государств и обществ постепенной адаптации к более взаимозависимому и в то же время в высшей степени нестабильному миру[102], характерному неизбежными социальными и политическими переменами, совокупность которых составит суть развития современных обществ и мирового порядка[103]. Глобализация постепенно разрушает различия между отечественным и иностранным, между внутренними и внешними проблемами[104]. Дж. Розенау указывает на создание в традиционном обществе нового политического, экономического и социального пространства, к которому должны на макроуровне приспосабливаться государства, а на местном уровне — локальные общины[105].

Но сторонники эволюционного подхода (в отличие от радикалов) отказываются — обращаясь к будущему — определять направление охватившего мир процесса, самой сутью которого являются непредсказуемые изменения и чьей главной характеристикой имманентно является возникновение новых противоречий[106]. Они видят в глобализации долговременный процесс, исполненный противоречий, подверженный всевозможным конъюнктурным изменениям, и не претендуют на знание траектории мирового развития, считая пустым делом предсказание параметров грядущего мира, четкое определение потребностей мирового рынка или исчерпывающую характеристику возникающей мировой цивилизации. Эволюционисты проявляют осторожность и «научную скромность» и осмотрительность, не желая создавать ясно очерченные картины меняющегося калейдоскопа мира. Они не предсказывают создания единого мирового сообщества — не говоря уже о некоем едином мировом государстве.

На них производят впечатление броски и спады, неровность экономического краха. Никто не смог предсказать феноменального развития Китая после 1978 г.; сенсационную остановку японской экономической машины после 1990 г.; потрясающий бросок американской экономики в 1990-е годы; всемирное замедление 2000-х годов, крах Индонезии, Аргентины, Руанды, Кении.

Глобализация ассоциируется у эволюционистов с формированием новой мировой стратификации, когда некоторые страны постепенно, но прочно войдут в «око тайфуна» — в центр мирового развития, в то время как другие страны, словно заговоренные, безнадежно маргинализируются. Но и при явном разрыве одних стран от других не будет деления на «первый» и «третий» мир, оно будет более сложным. По существу, все три мира будут присутствовать в почти каждом большом городе в качестве «трех окружностей» — богатые (согласные с существующим порядком) и те бедные, кто окажется выброшенным на обочину мирового развития.[107]

Произойдет радикальное изменение самого понятия мощи и могущества. Суверенные государства сохранят власть над собственной территорией, но параллельно национальному суверенитету будет расширяться зона влияния международных организаций. «Сложные глобальные системы — от финансовых до экологических — соединят судьбу различных общин в отдаленных регионах мира… Носители мощи и подчиненные в системе этой мощи будут явственно отделены друг от друга едва ли не океанами. Современный институт территориально ограниченного правления окажется аномалией по сравнению с силами транснациональных организаций»[108]. При этом эволюционисты отрицают революционную, гиперглобалистскую риторику наступления исторического конца государства-нации как института. Их кредо: традиционные концепции государственности изменяются медленно, но постоянно. Суверенность сегодня — «есть нечто меньшее, чем территориально обозначенный барьер, это скорее источник и ресурс отстаивания прав и привилегий в пределах общей политической системы, характеризуемой комплексными транснациональными сетями»[109]. Мировой порядок уже не вращается вокруг оси суверенного государства. (Бомбометания против Югославии и удар по Ираку, защищающему свои права в ООН, — новая черта XXI века). Это принуждает правительства суверенных государств вырабатывать новую стратегию в мире, где завершились два с половиной века независимых суверенных государств Вестфальской системы.

Основная часть теоретиков обоих апологетических направлений полагают, что глобализация так или иначе нанесет смертельный удар суверенным государствам. «Очевидно, что растущая глобальная экономическая взаимосвязь, — полагает американский теоретик Р. Фолк, — совмещенная с влиянием Интернета и мировых средств связи (особенно телевидения), воспевающих консьюмеризм и создающих общее и одновременное восприятие новостей, изменит наше представление о мировом порядке фундаментальным образом. Государство не будет более доминирующей силой на мировой арене. Глобальные рыночные силы в лице многонациональных корпораций и банков излучают сильное и независимое влияние. Они действуют на международной арене с минимальными ограничениями. Усиливается воздействие локальных и транснациональных инициатив отдельных групп граждан по всевозможным вопросам местного значения — от строительства дамб до противодействия правительственным репрессиям. Международный порядок, определяемый этими силами, представляет собой переход от мира суверенных территориальных государств, к возникающей мировой деревне… В значительной мере социал-демократическая версия сочувствующего гражданам государства заменяется неолиберальным жестоким государством»[110].

Мнение американского политолога С. Стрейнджа: «Силы деперсонализированного мирового рынка становятся более влиятельными, чем мощь государств, чьи ослабевающие возможности отражают растущую диффузию государственных институтов и ассоциаций, переход власти к локальным и региональным органам»"[111]. Создаются новые формы социальной организации, заменяющие нации-государства. В новом, разворачивающемся в XXI веке мире «глобальный рынок подтачивает основы суверенности. Рынок медленно сужает сферу деятельности национальных правительств, оставляя им все меньше пространства для маневра. В то же время глобализация подтачивает демократический контроль. Начинают действовать законы свободного рынка, а не национальных парламентов»[112].

За утрату суверенитета своих правительств определенные сегменты общества получат материальный бросок вперед. Вследствие глобализации в 2000–2026 гг. наступит фаза ускоренного экономического роста. Наряду с общим улучшением образовательной системы этот рост убедит большинство стран, что их национальным интересам лучше будет служить сотрудничество с глобализирующейся международной системой, а не изоляция от нее или попытка сокрушить эту систему. После завершения эпохи турбулентности, в 2050–2080 гг. глобализация доведет общемировую консолидацию до уровня мировой федерализации, которая захватит и XXII в.

Пресса весьма оживленно обсуждает возможное будущее, особенно с точки зрения возможности появления надгосударственных органов. Так, американский журнал «Нью Рипаблик» предсказывает, что за экономической глобализацией последует политическая глобализация, которая доведет дело до создания мирового правительства[113]. Это отражение точки зрения той группы аналитиков, которые восторженно относятся к глобализации, видя в ней продукт новой технологии, порождающей принудительное следование экономическим интересам с одновременным подавлением национальных страстей: общества должны сделать выбор между модернизацией, открытием экономики и политических систем и старыми битвами по поводу территорий и национальной славы[114].

Глобалисты, при всех их оттенках, свято убеждены, что, несмотря на все противоречия, историческая тенденция повернет в сторону глобализации. И следует (вместо ностальгических воспоминаний о теряемом мире ясно очерченных национальных границ и национальных прерогатив) обратиться к строительству новой мировой структуры, погребающей под собой национальные границы. При этом глобализация не всегда «провоцируется сверху», она открывает своего рода простор самым разнообразным оппозиционным силам — защитникам окружающей среды, профсоюзам, фермерским организациям, женскому движению и прочим «малым интернационалам», все меньше обращающим внимание на национальные границы.

Идеологи глобализации представляют государственное планирование, помощь и содействие актами экономического обскурантизма и ретроградства. Даже для терпящих явный экономический крах государств кейнсианство и «Новый курс» президента Рузвельта сегодня табу. «Вашингтонский консенсус» нетерпимо относится даже к умеренной степени государственного планирования, дирижизма, защиты собственной промышленности, не говоря уже о социализме даже в самом бледнорозовом его варианте.

3. Направление скептиков. Не все специалисты согласны с советником Клинтона по национальной безопасности С. Бергером в том, что «президентская стратегия овладения силами глобализации благоприятна для американского народа и для всего мира»[115]. Более того, именно в развитых странах, таких как США, начала расти организованная оппозиция — значительные силы не только не все признали благотворность, но и в будущем не признают неизбежности реализации этого процесса. Особенно остро это ощущают профсоюзы. По мнению председателя международного отдела крупнейшего американского профсоюзного объединения АФТ-КПП Дж. Мазура, «будущее явится полем битвы тех общественных интересов, которые определят структуру мировой экономики двадцать первого века. Силы, стоящие за глобальными экономическими переменами — силы, выступающие против регулирования, помогающие корпорациям, подрывающие социальные структуры и игнорирующие общественные нужды, — встретят сопротивление»[116].

Скептики указывают на то, что интегрированный мир подвергнет себя новой опасности попасть в зависимость от основанных на насилии традиционно лидирующих регионов, от исступленных жертв неолиберальной идеологии или религии. (Даже президент Клинтон вынужден был признать, что отдельные группы и отдельные государства «могут отныне вторгаться в жизнь соседей и могут парализовать их жизненно важные системы, разрушить торговлю, поставить под вопрос благополучие и благосостояние народов, ослабить их возможности функционировать»[117]. Отсюда и реакция силовых структур США, которые снисходительно молчат по поводу саморегулирующегося мира и процветания глобализации.)

Наиболее выдающимися критиками глобализации в США являются Б. Барбер, Д. Кортен, Г. Дейли, П. Бьюкенен. В Европе наиболее выдающимся теоретиком контрглобализма стал Дж. Голдсмит[118]. Против «вашингтонского консенсуса» (сформировавшегося, как уже было сказано, еще в начале 80-х взаимопонимания и союза расположенных в американской столице министерства финансов США, Международного валютного фонда и Всемирного банка) выступили представители семи критических направлений, негативно характеризующих различные аспекты глобализации.

Первое направление исходит из того, что мощные современные государства вопреки любой степени глобализации сумеют сохранить собственный силовой и экономический потенциал, они не растворятся в аморфном глобальном конгломерате. При всей важности глобализировавшегося рынка национальная политика, а не «невидимая рука рынка» будет определять экономическое развитие мира. Трудно опровергнуть справедливость утверждения американского исследователя К. Уолтса о том, что «правительства и народы готовы пожертвовать своим благополучием, если речь идет о преследовании национальных, этнических и религиозных целей»[119]. Правительства и народы не готовы сдаться на милость компаний-чемпионов производительности в своей сфере.

На протяжении долгой истории человечества не некие абстрактные экономико-политические интересы, а целенаправленные действия правительств формировали (и будут формировать в будущем) экономико-политические блоки, союзы, ассоциации. Без политической воли, без решения соответствующих правительств не были бы созданы Объединение угля и стали (1951), Европейский союз, НАФТА, ОПЕК, АСТЕС и прочие интеграционные предтечи глобального рынка. В то же время продолжавшаяся долгие годы интеграция Восточной Европы не предотвратила дезинтеграции Советского Союза и Югославии. И в будущем интеграция Северной Атлантики, Западного полушария, Восточной Азии будет реализована лишь в случае, если «менее значимые» страны откажутся от самоутверждения и собственных национальных амбиций. Рассчитывать на это нереалистично. Следует лишь взглянуть на позицию Польши после президента Квасневского и даже на политику малых прибалтийских стран, чтобы оценить потенциал национализма.

В плане критики объединительного потенциала не следует также забывать, что лишь сравнительно небольшие страны импортируют и экспортируют значительную долю своего национального продукта. А крупные страны с большим ВНП производят основную его долю на собственном рынке. Именно поэтому такие страны, как США, Япония, Германия, меньше, точнее сказать, сравнительно незначительно зависят от других стран. Они могут позволить себе роскошь самостоятельных действий, имея несравненно более широкий спектр возможностей, они вовсе не обязательно зададутся целью привязать свою экономику к геоэкономическим комплексам, чьи интересы могут вовсе не совпадать с их собственными государственными интересами. То есть потенциал независимых национальных стратегий и действий никоим образом не будет погашен. В этом глобалисты, говорящие о нераздельной общности мира, уступают националистическим силам — как, скажем, во время проваленного голосования о принятии Европейской конституции в 2005 г.

Все это предупреждает против преувеличения самостоятельной сущности транснациональных корпораций. Критики глобалистических теорий указывают, что столь громко декларируемая интернациональность, космополитизм крупных компаний — определения, часто противостоя действительности. При всей их космополитичности, практически о каждой из ТНК можно твердо сказать, где ее подлинная штаб-квартира, кому она платит налоги, чей флаг приветствует, какое правительство считает своим. Среди ста крупнейших корпораций мира нет ни одной, национальная принадлежность которой была бы не ясна, которая являлась бы просто глобальной. По всем параметрам — размещение инвестиций, месторасположение исследовательских центров, национальность владельцев, держателей акций, менеджеров и дистрибьютеров — четкая национальная ориентация прорисовывается немедленно. Даже технологический уровень корпорации полностью отражает уровень страны принадлежности.

Таково противостояние глобализму на макроуровне, на уровне межгосударственных отношений и по вопросу о мнимой наднациональности международных корпораций. Но критика глобализации все более активно спускается и на микроуровень, на уровень отдельных соседских общин, городских и пригородных сообществ. Коммунитаристы видят в глобализации антитезу небольшим комьюнити, соседским общинам, которые, с их точки зрения, являются основой подлинной демократии и охраны прав граждан. Мировые рынки ввиду их колоссальной отдаленности подрывают ответственность граждан — базис, на котором зиждется современная демократия. Никакая система трудовой мотивации не в состоянии заменить здравые соседские общины. Выступающий с подобными идеями американский политолог Р. Барбер называет мир глобализации «виртуальным миром Мак-Уорлд», который пытается заменить реальный мир фикциями консьюмеристской культуры. Пока аннигиляция национального и непосредственного окружения представляется неубедительной. Силы глобализации еще не обесценили мощь государств, чьи лидеры еще в состоянии будут действенно пользоваться своим политическим контролем.

Второе направление считает, что скоротечное, непродуманное занижение и даже уничтожение национальной идентичности чревато колоссальной дестабилизацией отдельных стран и мировой системы в целом. Своим требованием свободного рынка Соединенные Штаты уже привели к социальным взрывам в неведомых им странах. Недавний пример дестабилизации огромной Индонезии, покорно подчинявшейся глобалистским требованиям МВФ, впечатляет.

Представители этого направления считают, что в целом идея автоматически достигаемой свободнорыночной экономикой самостабилизации — «архаична как курьезное наследие рационализма эпохи Просвещения, которое уцелело только в Соединенных Штатах»[120]. Как пишет американец Дж. Грей, «глобальное laissez faire является национальным американским проектом». Как полагает американский аналитик Д. Каллео, «стилизованный по-американски глобализм означает однополярный Pax Americana, а не диверсифицированный плюралистический мир, где властью нужно делиться. Разрыв между фиксированным однополярным воображением и растущими плюралистическими тенденциями в реальном мире представляет собой постоянно усугубляющуюся опасность. Эта опасность проявляет себя в политической линии, которая противопоставляет Америку одновременно интересам России, Китая и даже Европы»[121].

Восхождение на престол идеологии глобализации, которую Дж. Грей называет «фундаментализмом свободного рынка», полностью соответствует интересам лишь одной страны и одного общества — американского. Фактически США при помощи глобализации попытаются осуществить «революционный захват» мировой экономики, и любая другая «экономическая цивилизация» ими отвергается. Лишь исходя из собственных интересов, американцы убеждены в универсальном характере достоинств свободного рынка, что ведет к жестокому навязыванию рыночных реформ многим незрелым обществам, неподготовленным государствам. Этим глобалистским фундаменталистам все особенности исторического развития подаются просто препятствием к реализации свободной торговли — близорукая оценка процесса модернизации, столь неоднородного и несводимого к единому (глобалистическому) знаменателю.

Противодействие глобализации. Едва ли можно сомневаться в том, что практически ни одна сфера человеческой деятельности не избежит той или иной степени влияния глобализации. Глобальный охват конкуренции подстегнет производительность труда, поощрит научные разработки, привлечет капитал к зонам социальной стабильности и дешевой рабочей силы. Но, как у каждого подлинно значимого явления, у глобализации, помимо позитивной, есть огромная негативная сторона — стоит лишь обратиться к примерам Мексики, Таиланда, Индонезии.

Глобализация весьма специфически будет интегрировать мир. Одни интеграционные усилия ведут к искомому объединительному результату, другие обнажают непримиримые противоречия. Дифференциация мирового сообщества не только сохранится, но получит новые измерения — возможно, с элементами ожесточения. Фиксация неравенства (и, еще важнее, отсутствие обнадеживающей альтернативы) в век массовых коммуникаций может очень быстро разжечь пожар несогласия и противостояния.

Лишь примерно десяти развивающимся странам (среди них Турция, Китай, Индия, Таиланд, Индонезия — воспользовались благами глобализации. В этом списке нет России, большинства стран Восточной Европы, Латинской Америки, Африки.

Не забудем при этом, что глобализация, формируя острова зажиточности даже в прежде безусловно бедных Индии, Китае, Мексике, создает покинутый всеми огромный «четвертый мир».

И финал драмы не предрешен. Он зависит от человечества в его стремлении не только к эффективности, но и к состраданию, мировой солидарности, традиции гуманизма.

Суммируем основные характеристики глобализирующегося мира.

1. Завися от прямого портфельного инвестирования, глобализация затронула лишь часть мирового сообщества, пройдя мимо огромных регионов, оставляя их на обочине мирового развития. Строго говоря, глобализация — при всем своем всеобъемлющем названии — затронула лишь северную часть полосы развитых стран: 81 % прямых капиталов приходится на северные страны высокого жизненного уровня — Соединенные Штаты, Британию, Германию, Канаду. И концентрация в этих странах капитала увеличилась за четверть века на 12 %[122].

2. Увы, не каждой стране дается шанс быть частью привилегированной системы. Но практически все государства ставятся под пресс — они должны адаптироваться к вызову глобализации, к уровню наиболее успешных производителей среди частных компаний мира. Глобализацией практически не затронуты Африка, почти вся Латинская Америка, весь Ближний Восток (за исключением Израиля), огромные просторы Азии. (Даже в отдельно взятых странах зона действия сил глобализации ограничена. Например, в Италии в сферу ее действия входит северная часть страны, а Меццоджорно — на юге — не подвластен ей.)

Глобализация может быть причиной быстрого разорения и ухода на мировую обочину развития вследствие всесокрушающей конкуренции. Под ее влиянием государства становятся объектами резких и быстрых экономических перемен, которые способны в короткие сроки девальвировать легитимность правительств. Подданные своих стран оказываются незащищенными перед набором новых идей, противоположных по значимости главным догмам национальных правительств. Богатство у владельцев технологии и ресурсов возникает буквально на глазах — но столь же быстро опускаются по шкале благосостояния и могущества те, кто «замешкался», кто не посмел пожертвовать собственной идентичностью.

«Свобода и ярость, — пишут американцы Менон и Вим-буш, — с которой правительства — по меньшей мере те, которые выразили свое желание участвовать в глобальной экономике, — могут обратиться к репрессиям, уменьшается драматически. Это увеличивает свободу маневра и самоизъявления прежде молчавших национальных меньшинств. Государства, в которых этнические меньшинства размещаются географически концентрированно, теряют рычаги воздействия — их противодействие меньшинствам становится все более дорогостоящим, потому что данное государство теперь уже хорошо просматривается всем внешним миром»[123].

«Исключение целых обществ из процесса глобальной модернизации увеличивает риск этно-национальных конфликтов, терроризма, вооруженных конфликтов»[124].

3. Между развитыми странами — странами Организации экономического сотрудничества и развития — экспорт растет вдвое быстрее, чем в соседних странах. Доля экспорта в 1960 году составляла в ВНП этих стран в среднем 9,5 %, а в 2000 году — 20 %[125]. Американские профсоюзы напоминают, что глобализация вовсе не означает повсеместное расширение торговли. К примеру, доля демократических развивающихся стран упала в общем американском импорте с 53,4 % в 1989 году до 34,9 % в 1998 году. В этом потоке доля промышленных товаров уменьшилась за указанный период на 21,6 %[126].

4. По-видимому, у развивающихся стран появляется шанс. Скажем, между 1990 и 1997 годами финансовый поток частных средств из развитых стран в развивающиеся увеличился драматически — с 44 млрд. дол. до 244 млрд.[127]. Примерно половину этих средств составили прямые инвестиции, что, казалось бы, давало странам-получателям шанс. Но вскоре обнаружилось, что грандиозные суммы уходят так же быстро, как и приходят (одним нажатием клавиши на компьютере), как только экономическая ситуация в данной стране начинает терять свою привлекательность (исчезает потенциальная сверхприбыль). В кратчайшее время западные частные деньги покинули в середине 1997 года Таиланд, затем Южную Корею, затем Индонезию, вызвав в каждой из стран шок национального масштаба. Надо ли говорить, что терпение жестоко эксплуатируемого — и столь легко становящегося жертвой — незападного мира небеспредельно?

В случае с обращенными к глобализации правительствами, основная масса населения может, так сказать, воспротивиться жестокому открытию, безжалостной конкурентной борьбе и двинуться в противоположную — обращенную в прошлое сторону. Вспыхивает традиционалистское восстание против чуждых ценностей (подаваемых как универсальные), против страшного разрыва богатства и бедности, против осквернения традиционных святынь и безразличия к потерпевшим. Уже сейчас жертвами подобной глобализации стали осколки Советского Союза и, во многом, азиатские государства — Китай, Пакистан, Афганистан, Индонезия. «Идентичность, основанная на мифе, языке, религии и культуре, может оказаться недостаточно крепкой для сохранения целостности этих государств перед лицом глобализации», — приходят к заключению американские исследователи Р. Менон и У. Вимбуш[128].

5. Глобализация требует фактической унификации условий. Но в реальной жизни такого не происходит. Скажем, в период азиатского экономического кризиса 1998–1999 годов западноевропейские страны страдали прежде всего от высокого уровня безработицы; Китай шел своим путем, а США били рекорды! промышленного роста. Что общего между фантастически быстро растущими сборочными линиями и заводами на мексиканской стороне границы с США и теряющими работу голубыми воротничками Детройта? Можно смело сказать, что американский конгресс — как и американские профсоюзы — никогда не смирится с переводом американских капиталов в зоны дешевой рабочей силы таким образом, что это, во-первых, заденет стратегические позиции США, во-вторых, негативно коснется прямых интересов американских производителей, рабочих их компаний — тех избирателей, которые раз в четыре года видят в президентских выборах альтернативу покорному сползанию к высокой безработице (когда рабочие места в массовом порядке начнут «эмигрировать»).

В наиболее индустриально развитом американском обществе к 2020 г. в производительной сфере будет занято значительно меньше 10 % общего населения. Эта высокооплачиваемая рабочая сила Америки категорически не заинтересована: а) в переводе американских средств и технологий в страны с дешевой рабочей силой; б) в допуске на богатый американский рынок конкурентоспособной продукции из стран, где государство помогает экспортерам и где издержки на производство значительно меньше американских.

6. Идеологи глобализации утверждают, что рынок ныне становится глобальным. В строгом смысле это не подтверждается фактами. Страны крупных экономических параметров остаются на удивление ориентированными на внутренние рынки. Скажем, невовлеченные во внешнюю торговлю и обмен отрасли и сектора американской промышленности охватывают 82 % работающих американцев[129]. В Соединенных Штатах «почти 90 % работающих заняты в экономике и в сфере услуг, которые предназначены для собственного потребления». В трех важнейших экономиках современности — США, ЕС и Японии — на экспорт идет лишь 12 % ВВП[130]. Страны Бенилюкса могут чрезвычайно критически зависеть от импорта и экспорта, но не гигантские экономические комплексы ведущих промышленных держав. Может ли хвост вилять собакой, может ли мощная — но не преобладающая — сфера ориентированного на экспорт производства навязывать свою волю всему обществу?

7. В политическом плане фактом является то, что торжество глобализма означает прежде всего историческое поражение левой части политического спектра практически в каждой стране. Левые политические партии еще могут побеждать на выборах и делегировать своих представителей в правительства. Но они уже не могут реализовывать левую политико-экономическую программу. В результате они попросту председательствуют при распродаже своих левых ценностей. И этот кризис левых взглядов и сил, судя по всему, надолго.

Критики глобализации. Критическое направление возглавили такие скептики, как американцы П. Хирст и У. Томпсон, которые в общем и целом считают глобализацию мифом, направленным на сокрытие конфронтационной реальности развития международной экономики, все более представляющей собой жестко сдерживаемый баланс сил трех региональных блоков — Северной Америки, Европы и Восточной Азии (в ареале которых национальные правительства сохраняют всю прежнюю мощь)[131]. Ведь глобализация не смягчает, а усиливает мировое неравенство. Силы рынка отнюдь не вырвались из-под контроля, они зависят от регулирующих правил национальных правительств. Новый, меньше ориентирующийся на государственную мощь мир можно найти лишь в воображении некритичных глобалистов. В реальной же жизни правительства вовсе не являются покорными жертвами интернационализации, они являются первостепенными по значимости ее творцами.

По мнению американцев Р. Кеохане и Дж. Ная, «вопреки ожиданиям теоретиков, информационная революция не децентрализовала мировую мощь и не уравняла государства между собой. Она оказала как раз противоположное воздействие»[132]. Процесс глобализации отнюдь не разрешает проблему существующего разительного глобального неравенства, он не размывает сложившейся к началу третьего тысячелетия иерархии богатства и бедности. Глобализация создает дополнительные возможности крупным производителям (чаще всего транснациональным корпорациям, которые, пользуясь феноменально разверзшимся рынком, укрепляют свои позиции) за счет менее крупных и менее приобщенных к современной науке и технологиям производственных коллективов во всех странах Земли. Этим, менее эффективным производителям грозит исчезновение с лица планеты. Не составляет большого труда уже сейчас назвать всемогущих чемпионов глобализации XXI века и ее деморализованных жертв.

По мнению американца Дж. Грея, «глобализация является ошибочным и вредным политическим проектом, оказывающим непомерное влияние на глобальные экономические и финансовые институты. Он отражает предпочтение творцов американской внешней политики»[133]. Слабые государства становятся жертвами — попадая под пресс глобализации, «национальные правительства начинают делить власть — политическую, социальную, военную — с кругами бизнеса, международными организациями, множеством групп граждан»[134].

Скептики данного направления категорически отрицают производимую якобы глобализацией эрозию разделительных линий между Севером и Югом. Происходит очевидная маргинализация развивающихся стран — богатый Север, по существу, частично включает, а частично исключает из прогресса огромное большинство человечества. Факт перевода транснациональными корпорациями своих рабочих мест в районы более дешевой рабочей силы Юга преувеличен[135]. Эти критики глобализации подвергают сомнению многонациональность ТНК, они показывают, что всегда можно с легкостью определить национальную принадлежность и лояльность транснациональных корпораций[136]. В мире существует и закрепляется мировая иерархия, разительное неравенство, а не некая система всеобщего равенства доступа к информации, технологии и эффективности. Все чаще звучит мысль, что «будущее глобальной экономики, в которой только Соединенные Штаты и небольшая группа богатых получают преимущества, является внутренне нестабильным и с экономической, и с политической точек зрения»[137].

Четвертое направление критиков глобализации обращает внимание на внутренние проблемы самих лидеров глобализации, на то, что в странах-чемпионах возникают обширные зоны производства, которые самым непосредственным образом страдают от открытия границ конкурентам, способным производить сходные товары с меньшими издержками. В развитых странах уже размышляют над судьбой текстильной промышленности, «дымных» отраслей промышленности, на наших глазах перемещающихся в зоны, где защита окружающей среды уступает инстинкту дарвиновского выживания, уже создается организованное сопротивление. В таких странах, как Соединенные Штаты, становится очевидным, что, игра по правилам глобализации окупаема далеко не для всех производителей, не для всех членов общества.

В новой — глобальной экономике миллионы эффективно работающих опускаются на дно общества из-за распада традиционных экономических систем и уменьшения возможностей правительств их государств помочь им. Они остаются один на один с социальными пертурбациями, несущими несчастья вплоть до голода и болезней. Эти лишившиеся работы парии глобализированного мира будут вынуждены мигрировать, предлагать свою работу на любых условиях, приносить в жертву будущее своих детей, опускаясь в страшный мир отчаянного самовыживания. Речь в данном случае идет и о развивающихся, и о развитых странах. Глобализации, строго говоря, безразличен политический строй данной страны, лишь бы стабильность, предсказуемость, транспарентность помогали видеть возможности и опасности массового приложения капитала. «Сигнал, получаемый всеми правительствами, ясен: подчинитесь или страдайте», — приходит к выводу К. Уолте[138].

Глобализация встречает отчаянное сопротивление самых разных сил — религиозных фундаменталистов, профессиональных союзов, культурных традиционалистов. В городах, где происходили все встречи «большой восьмерки» (в Сиэтле в 1999 году, на Окинаве в 2000 году, в Генуе в 2001 году, в Монтеррее в 2002 году) тысячи протестующих стремились выразить свое несогласие с тем, что им видится тупиком общественно-политической мысли, отходом от цивилизации и гуманизма в джунгли первоначального накопления.

Пятое критическое направление возглавляется Ягдишем Багвати из Колумбийского университета (Нью-Йорк), Полом Крюгманом из Массачусетского технологического института и главным экономистом Мирового банка Джозефом Стиглицем (в эту группу входит и Г. Киссинджер), которые считают, что следует стремиться к системе свободного рынка для товаров, но не капиталов. (В эту группу входит и прежний идеолог «шоковой терапии» в России — Джеффри Сакс из Гарвардского университета. Теперь он наряду с другими решительно критикует МВФ за предписание рецессионной политики, которая вызвала коллапс реальной экономики[139].) Рынки капиталов нестабильны по своей природе и требуют государственного контроля как минимум над обменными курсами. Некоторые критики из этой плеяды заходят так далеко, что выступают за закрытие МВФ, который, с их точки зрения, своей импровизацией и незнанием местных условий способен потворствовать возникновению кризисных ситуаций.

Сейчас примерно такую точку зрения занимает бывший госсекретарь Дж. Шульц, бывший министр финансов У. Саймон, такие исследовательские центры, как Фонд наследия. Даже президент Мирового банка Дж. Волфенсон и сменивший его Вулфовиц предприняли шаги, чтобы дистанцироваться от «ортодоксальной» политики Международного валютного фонда, скомпрометированной в ходе азиатско-российского кризиса 1997–1998 годов. Все более громко задается вопрос, могут ли встать на ноги потрясенные экономики России, Индонезии, Бразилии. В определенной степени возвращается кейнсианская вера в государство как легитимного участника процесса развития, что подрывающе действует на сами основы глобализационных теорий.

Особую (шестую) позицию занимают американские изоляционисты, красноречиво представляемые, в частности, П. Бьюкененом. Они воспринимают глобализацию как систему допуска на богатый и справедливый американский рынок демпинговых товаров из стран с почти рабским трудом, как уход свободного американского капитала (очень необходимого своей стране) в зоны дешевой рабочей силы, что лишает работы большие массы собственно американцев, разрушает американскую экономику, ослабляет в конечном счете международные позиции Америки. В этом смысле П. Бьюкенен назвал глобализацию «заменой коммунизма» в качестве главного противника Америки.

Эти враги глобализации справа более всего боятся утраты ясно выраженного национального суверенитета. Культурные и национальные цели самой Америки, по их мнению, требуют поддержания сильного государственного механизма. Глобализация в этом плане видится здесь едва ли не главным противником религиозных и семейных ценностей, общественной солидарности. Религиозное рвение отличает неоконсерваторов от либералов, и оно не позволяет им принять глобализацию — для них это вид нежелательного космополитизма. Проклятием для правых было бы петь глобализации гимны как среде, которая в конечном счете породит некое мировое правительство, отнимающее у заокеанской республики атрибуты суверенности.

Неоконсерваторы непреложно подчеркивают, что США — страна с идеалами, что вера Америки в демократию является наследием американской традиции, которую Г. Моргентау назвал «общенациональным универсализмом»[140]. Неоконсерваторам не нравится метафора с США как «шерифом» хаотического мира вокруг. По этому поводу один из идеологов правых Дж. Муравчик замечает, что «полицейский получает приказы от стоящих над ним авторитетов, но в сообществе наций нет власти более высокой, чем Америка». Как это сопоставить с понятием экономического порядка, основанного на идеях бессмысленности национального суверенитета и национальных интересов в мире, где господствующую роль играют лишенные национальной принадлежности многонациональные корпорации, не имеющие границ экономические системы и никем не регулируемые глобальные потоки капитала?

Правых в США беспокоит возможность обесценения вооруженных сил, которые в глобализационном космополитизме теряют смысл своего существования. «В чем миссия вооруженных сил, — спрашивает американский исследователь Уильям Грейдер, — в защите суверенной нации или в охране безликой глобальной экономической системы? Американские войска размещаются за рубежом от лица базирующихся в США многонациональных компаний или американских граждан? Является ли их главной целью защита американских ценностей или аморальности рынка?»[141]

Седьмое направление. Противники глобализации слева принципиально выступают против давящей гражданина эксплуататорской сути частного капитала. Они со всей страстью выступают против гигантов мирового бизнеса, сделавших весь мир ареной эксплуатации труда капиталом. Вырвавшийся на глобальные просторы капитал кровно заинтересован в том, чтобы создать такую мировую систему, которая гарантировала бы враждебное противостояние рабочих разных стран, возможности для транснациональных монополий искать и находить те места и страны, где заработная плата была бы минимальной, налоги незначительны, государственное вмешательство неощутимо, субсидии создаваемым предприятиям максимальны. Для этих критиков глобализация представляет собой проявление корпоративной силы мирового капитализма.

С точки зрения левых, Всемирная торговая организация (ВТО) представляет собой самое последнее по времени олицетворение всей системы глобального корпоративного управления.

Необходимо остановить эскалацию этого явления и ограничить деятельность таких инструментов корпоративного правления, как МВФ и Мировой банк. В журнале «Диссент» американец С. Джордж настаивает на необходимости сокрушить «антидемократические институты, подобные ВТО, провозгласить начало эпической битвы за цивилизацию и свободу против варварства и тирании»[142]. Борьба почти отодвинутых, маргинализированных левых идеологов с глобализмом возвратила на политическую поверхность полузабытые термины типа «корпоративного правления». Скептики среди левых (в данном случае Р. Фолк) считают необходимым обнажить «подрывную суть ориентированного на рынок глобализма, который осуществляется сейчас транснациональными корпорациями и банками». В значительной мере вторит этим идеям и И. Валлерстайн: «Выражение «гражданин мира» является глубоко двусмысленным. Оно используется для сохранения особых привилегий»[143].

Один из ведущих деятелей крупнейшего профсоюзного объединения АФТ-КПП Дж. Мазур указывает на то, что «глобализация создает опасную нестабильность и усугубляет неравенство. Она приносит несчастья слишком многим и помогает слишком немногим… Глобализация объединяет против себя сторонников охраны окружающей среды, адвокатов движения потребителей, активистов движения за гражданские права… Глобализация стала сочетанием все более очевидного неравенства, медленного роста, уменьшающейся заработной платы, которые увеличивают эксцессы в одной отрасли за другой по всему миру. Работающие получают недостаточно для того, чтобы купить продукты своего труда… Эти проблемы исходят с самого верха. Представитель Мирового банка Штиглиц заметил, что консенсус в Вашингтоне по поводу глобализации базируется на полном игнорировании неравенства и «побочных явлений», таких, как ущерб окружающей среде, применение детского труда и опасные виды производства. На раундах переговоров по мировой торговле, проводимых преимущественно в интересах многонациональных корпораций, к странам предъявляются требования изменить торговое законодательство, отказаться от традиционных способов ведения сельского хозяйства и защитить лицензионные права. Но эта система не берет на себя ответственности за человеческие страдания в проведении этой политики»[144].

Такие теоретики, как Дж. Грей, полагают, что идеология свободнорыночного фундаментализма не может продержаться долго — она противоречит высшим идеалам да и интересам большинства государств. Но она будет диктовать свои правила достаточно долго, чтобы привести в беспорядок весь мир. США ни при каких обстоятельствах не променяют свое глобальное всемогущество на подчинение некоему глобальному (скажем, ооновскому) правительству. Мы находимся в начале трагической гоббсианской эры, на протяжении которой анархия рынка и истощение естественных ресурсов приведет к крупным геополитическим конфликтам. Только создание сильных институтов глобального управления, которые регулировали бы соотношение валют и защищали бы окружающую среду, могло бы предотвратить столь мрачное будущее. Это глобальное правительство относилось бы со всем уважением к различию режимов, особенностям культуры, сложившимся местным экономическим укладам. Огромная сила мировой экономики была бы направлена на службу основным потребностям человека, а не достижению сверхдоходов нескольких монополий[145].

Глобализацию подвергают критическому анализу прежде всего те, кто призывает реалистически ответить на два вопроса: не пострадает ли от нее в будущей большинство мирового населения (1) и кому прежде всего будет выгодна глобализация (2)? В условиях глобализации происходит радикализация их традиционного электората. Сотни миллионов трудящихся оказались жертвами глобальных финансовых шоков, непосредственными жертвами современных информационных технологий. Часто попросту жертвами проходящих весьма далеко экономических процессов. При этом зримо видны очевидно отрицательные по значению плоды ускоренной глобализации: растущее неравенство в доходах, отсутствие гарантии долговременной занятости, резко возросшая острота конкурентной борьбы — теперь уже в глобальных масштабах. Чувство беззащитности, ощущение себя жертвами громадных неподконтрольных процессов, озлобление слепой несправедливостью жизни, ощущение сверхэксплуатации — все это делает глобализацию ареной все более ожесточенной борьбы.

Массовой радикализации может содействовать многомиллионное перемещение сельскохозяйственного населения в мегаполисы двадцать первого века. «Оскорбленное чувство самоуважения, озлобление, ощущение превращения в жертву складывающихся обстоятельств могут в значительной мере укрепить силы, выступающие против глобализации, которая все больше будет восприниматься как благотворная лишь для США, — пишет бывший директор Международного института международных отношений (Лондон) Ф. Хейзберг. — Фашизм и милитаризм Германии, Италии и Японии, самопровозгласивших себя «нациями-пролетариями», были во многом отражением популярных и широко распространенных в этих странах чувств, что они (эти страны) не получили всех выгод от экономического развития своего времени — тех выгод, которые поделили между собой другие страны»[146]. Семьдесят лет спустя подобные же чувства снова выходят вперед в весьма мощных странах.

Восьмое. Как признают западные исследователи, всемирное открытие барьеров выгодно прежде всего сильнейшему. Страной, более других получившей от мировой глобализации, являются Соединенные Штаты. На протяжении 1990-х годов США получили от роста экспорта около трети прироста своего ВНП[147]. Даже когда кризис поразил часть азиатских стран, потоки капитала неустанно стремились на американский финансовый рынок, давая бесценную энергию буму американской индустрии и сельского хозяйства. «Эта экспансия, — пишут идеологи демократической партии, — ныне самая долгая в истории американской нации, низвела уровень безработицы до нижайшего за последние 30 лет, она подняла жизненный уровень всех групп американского общества, включая сюда наиболее квалифицированных специалистов»[148]. Неудивительно, что США намерены выступать наиболее упорным и убежденным сторонником мировой глобализации. «Получая наибольшие блага от глобализации, — указывает американский политолог Э. Басевич, — Соединенные Штаты используют благоприятное стечение обстоятельств, их главная задача — выработка стратегии продления на будущее американской гегемонии»[149].

Девятое. Недооценивается фактор государственности. Государства не могут позволить, чтобы жизни их граждан попали в огромную и почти необратимую зависимость от глобальных экономических процессов, над которыми у них нет контроля. Эти государства либо возведут барьеры, чтобы защитить себя, либо государства начнут тесно сотрудничать между собой, чтобы не упустить остатки прежнего контроля, видя, что, скажем, финансовый кризис в Восточной Азии в конце XX века был вызван во многом открытием восточноазиатскими странами своих финансовых рынков.

Расходы на образование и медицинское обслуживание в развивающихся странах, которые решат подчиниться глобализационной идеологии, будут вынужденно прекращены, что еще более увеличит рост безработицы в мире высокой технологии. Мексиканские рабочие, скажем, входя в огромную Североамериканскую зону свободной торговли, потеряли после 1994 года более 25 % своей покупательной способности[150]. Удержалось ли допустившее это правительство?

В Европе своеобразными противниками глобализационных процессов стали (после краха левых) правые партии — германская Народная партия, австрийская партия Народной свободы. Их радикальными антиподами в среде развивающихся государств выступают такие партии, как Джаната парти в Индии. А союзниками — профсоюзы развитых стран, теряющие рабочие места.

Будущее. Протесты против итогов и дальнейшей глобализации довольно широко интерпретированы как начало могучего потока противодействия процессу глобализации. «Крах встречи в рамках Всемирной торговой организации в Сиэтле, — пишут американцы Ф. Рандж и Б. Сенауэр, — показал, как много неверного происходит в мировой торговле — и насколько уязвимым стало будущее общей торговой либерализации. Воинственная американская односторонность оскорбила делегации со всего света и подорвала многокультурный характер встречи»[151]. В то же время представители банковской, торговой, распределительной сфер больше связаны с глобализацией действиями транснациональных монополий, для них сугубо американские интересы начинают растворяться в межнациональных процессах.

Будущее глобализации неоднозначно; государства и независимые игроки, включая частные компании и неправительственные организации, будут бороться за право определять ее контуры. Некоторые аспекты глобализации, такие, как растущая взаимозависимость, источником которой является революция в сфере информационных технологий, почти наверняка окажутся необратимыми. Но возможно также, хотя это и маловероятно, что процесс глобализации можно замедлить или даже остановить подобно тому, как эпоха глобализации в конце XIX и в начале XX века закончилась крахом в результате катастрофической войны и глобального кризиса. Если не учитывать подобный вариант, то можно сказать, что мировую экономику, скорее всего, ожидает дальнейший впечатляющий рост: предполагается, что к 2020 году она возрастет на 80 % по сравнению с 2000 годом, а средний подушный доход окажется примерно на 50 % выше. Конечно, будут происходить циклические подъемы и спады, периодические финансовые и иные кризисы, но в своей основе траектория развития будет определяться мощным импульсом роста. Большинство стран всего мира — как развитые, так и развивающиеся — выиграют от участия в мировых экономических процессах. Азия, обладая самыми быстрорастущими потребительскими рынками, все большим числом предприятий, которые стали фирмами мирового масштаба, и растущим научно-техническим потенциалом, способна сменить западные страны в роли региона с наиболее динамичной экономикой — при условии, что стремительный экономический рост Азии будет продолжаться.

Тем не менее выгоды от глобализации не будут носить всеобщего характера. Растущие державы будут рассматривать возможности, связанные с возникновением всемирного рынка, как наилучший способ утвердить свой великодержавный статус на мировой арене. Напротив, иные представители «первого мира» станут рассматривать уменьшение отрыва от Китая, Индии и других стран как свидетельство относительного упадка, хотя скорее всего до 2020 года они останутся лидерами. США тоже будут считать возвышение новых держав относительным подрывом своего положения, хотя они и в 2020 году не будут знать себе равных по всем параметрам государственной мощи. Представители развивающегося мира, отстающие в развитии, будут недовольны возвышением Китая и Индии, особенно если их интересы окажутся ущемлены растущим доминированием новых держав в ключевых секторах мирового рынка. Кроме того, даже в странах-«победительницах» сохранятся обширные очаги бедности.

Самые большие выгоды от глобализации ожидают те страны и группы, которые получат доступ к новым технологиям и сумеют внедрить их. Вообще, уровень технологических достижений страны будет определяться инвестициями в интеграцию и применение новых, глобально доступных технологий — станут ли эти достижения результатом разработок в данной стране или будут позаимствованы у технологических лидеров. Растущий двусторонний поток мозгов, занятых в сфере высоких технологий, между развивающимся миром и Западом, увеличение численности компьютерно-грамотной рабочей силы в некоторых развивающихся странах и усилия корпораций по диверсификации своих операций на рынке высоких технологий — все это будет способствовать распространению последних. Технологические прорывы — такие как создание генетически измененных организмов и повышение производительности в сельском хозяйстве — способны стать гарантией от угрозы голода и существенно поднять качество ключевых аспектов жизни в бедных странах. Но разрыв между «имущими» и «неимущими» будет увеличиваться, если только «неимущие» страны не начнут проводить политику, благоприятствующую применению новых технологий, а это подразумевает умелое управление государством, всеобщее образование и рыночные реформы.[152]

Азиатский облик Переживающая подъем (во многом благодаря глобализации) Азия будет и далее оказывать влияние на процесс глобализации, делая его менее американизированным и более азиатским по форме и восприятию. Вместе с тем Азии предстоит изменить стандарты этого процесса. Обладая самыми быстрорастущими потребительскими рынками, большим количеством фирм, превращающихся в транснациональные корпорации, увеличивающейся долей наукоемких производств, Азия, кажется, всерьез вознамерилась потеснить страны Запада и стать наиболее динамично развивающимся центром мировой экономики, обеспечивающей ее быстрый экономический рост. Министры финансов азиатских стран договорились о создании Азиатского валютного фонда, который в своей деятельности не станет дублировать МВФ, будет накладывать меньше ограничений на валютообменные операции и предоставит азиатским руководителям возможность дистанцироваться от вашингтонского макроэкономического консенсуса.

Если говорить о потоках капитала, то переживающая подъем Азия к тому же способна аккумулировать обширные валютные резервы. В настоящее время у Японии они эквивалентны 850 миллиардам долларов, у Китая — 500 миллиардам, у Кореи — 190 миллиардам, и у Индии — 120 миллиардам; вместе они составляют три четверти от совокупных мировых запасов валюты, однако долларовая их часть будет сокращаться. Стандартной практикой станет использование корзины резервных валют: иен, ренминби (валютных юаней) и, возможно, рупий.

«Мир вовсе не вступает, — пишет редактор журнала «Нэшнл интерест» М. Линд, — в эру гармоничной глобальной взаимозависимости и подлинной либеральной демократии. Глобальная конкуренция подстегнет геоэкономическое соревнование, включающее в себя менее богатые, но значительные в военном смысле страны, такие как Россия, Китай и Индия»[153]. Вопреки всем глобалистским лозунгам, огромная часть населения нашей планеты фактически отрезана от возможностей современной технологической революции.

Не будем впадать в крайность. Более внушительным, чем плакаты жертв глобализации, аргументом в пользу продолжения этого процесса, является тот факт, что, вопреки финансовому кризису 1997–1998 годов, государства мира не повернулись «внутрь», к частным, строго национальным проблемам, а продолжили движение к некоей мировой экономике, к интеграции в максимально широкий рынок.

Но неизбежно возникнет вопрос другой стороны: согласится ли мировое большинство в обмен на обещанную стабильность и долю участия в мировом прогрессе отдать ключи от национальной судьбы лидерам — это самый большой вопрос будущего. Встает кардинальный по важности вопрос: удовлетворится ли преобладающая часть мирового населения ролью объекта мировой геоэкономики, ролью бессильного потребителя товаров, создаваемых другими, ролью деградирующего свидетеля подъема немногочисленных чемпионов экономического роста? Мировая история знает случаи пассивного смирения, но она же дает образцы активного несогласия с уготованной другими судьбой, образцы восстания против несправедливостей системы, где «победитель получает все», а не занявший призового места лишается геополитической значимости.

Глобализация будет осуществлена лишь в том случае, если, во-первых, мировое сообщество согласится пожертвовать своими отраслями производства в пользу более эффективных производителей из стран-чемпионов; во-вторых, если высокооплачиваемые трудящиеся в развитых странах согласятся допустить на свои рынки товары из стран, где рабочая сила гораздо дешевле и где экспортерам помогают местные государственные структуры. В первом случае «неготовность» к глобализации выражается в возводимых для защиты национальных экономик тарифах на импорт. Во втором — в протесте профсоюзов богатых стран, не готовых отдать рабочие места своим менее оплачиваемым коллегам из менее богатых стран, а также в недовольстве транснациональными корпорациями, переводящими свои капиталы в зону более дешевого труда.

Согласится ли мир на господство союза чемпионов эффективности из индустриальных зон развитых стран и космополитического капитала их финансовых столиц? Как пишут американские исследователи Дж. Модельски и У. Томпсон, «возможность создания глобальной организации вокруг ядра США — ЕС имеет черты реальности, но проявляет себя и возможность ожесточения в грядущем столетии интенсивной борьбы за лидерство»[154].

В конце концов, в век демократий «легитимность любой современной экономической системы должна измеряться качеством жизни, достижимым многими, а не привилегиями меньшинства. Повсюду среди рабочей силы эти обстоятельства вызывают растущую реакцию против условий глобального порядка»[155]. Если раньше такие профсоюзы, как АФТ-КПП, мыслили «геополитически», поддерживая антикоммунизм на глобальной арене, то с глобализацией мировой экономики в начале XXI века проблемы глобализации стали самоценными. «Коллапс Советского Союза изменил отношение правительств к рабочему вопросу. Широкое идеологическое наступление корпораций представило профсоюзы как устаревшие остатки ушедшей в прошлое эры. Но по мере того, как большой бизнес принимал глобальные размеры, борясь при этом с профессиональными союзами, рабочее движение становится все более, а не менее международным»[156].

Глобализация будет наиболее разрушительна там, где не существует независимых профсоюзов, где преследуется их организация. Во многих развивающихся странах существуют секторы экономики, направленные на производство экспортных товаров и на привлечение инвестиций. Не имеют профессиональных союзов трудящиеся — это плата за участие в глобализации. И это неизбежно вызовет взрыв. Поскольку трудящимся в этом «южном» поясе систематически отказывается в праве на организацию и заключение коллективных договоров с работодателями, их заработная плата искусственно сдерживается на уровне одной десятой организованного рабочего сектора индустриального Севера. Неудивительно, что большинство этих трудящихся живет ниже официальной черты бедности в своих собственных странах.

С другой стороны, менее оплачиваемые рабочие наносят удар по более обеспеченным (и, соответственно, более дорогим) коллегам, по существу отнимая у них рабочие места. Историк П. Кеннеди предупредил, чторыночно ориентированная промышленность Латинской Америки, Индонезии, Индии, части Китая и остальной Юго-Восточной Азии способна вовлечь в следующем поколении в глобальный рынок примерно 1,2 млрд. рабочих. Результат этого немедленно скажется на рабочихразвитых стран. Заработная плата в традиционно развитых странах упадет не менее чем на 50 процентов[157]. Пострадают рабочие Севера.

А на Юге? Здесь тоже увеличится ярость протеста. «Чем дальше, — пишет П. Кеннеди, — заходит процесс глобализации — американизации, тем больше вероятность ответного наступления, что мы и наблюдаем сейчас в России и Индонезии — и во многих прочих местах, где население чувствует себя брошенным, оставленным, уязвимым по отношению к творческому потоку международного капитализма»[158].

По мнению американского исследователя Р. Гилпина, политические основания экономической открытости драматически ослабли за последнее десятилетие, а фактически «взрывное» развитие торговли и инвестиций создало невиданное напряжение у глобальных институтов. После всемирно освещенных средствами массовой информации протестов против глобализации в Генуе, Давосе, Ницце, Монтеррее и прочих местах требования противников глобализации в ее антигуманном аспекте не могут более откровенно игнорироваться. Попытки подобного игнорирования могут привести лишь к новому подъему изоляционизма в глобальных масштабах. Это означает, что огромная волна глобализации не сопровождается абсолютно необходимой сменой политических институтов.

Продолжение глобализации. Процесс идет. Глобализация реализовывалась преимущественно благодаря растущему международному участию в Интернете, тому, что Европейский союз принял в себя в 2004 г. десять новых членов. Соединенные Штаты пообещали на 50 процентов увеличить помощь бедным странам. Китай освоился во Всемирной торговой организации. Подписаны несколько десятков соглашений о понижении таможенных тарифов и о создании региональных зон свободной торговли (включая сюда важные соглашения между США и Сингапуром, а также с Чили о свободной торговле).

Ускорителем глобализации выступил Интернет, экономические функции которого становятся важным фактором экономики. Уже сотни миллионов пользователей прильнули к всемирным окнам молниеносного общения, более десяти процентов мирового населения. В их руках информация, многократно превосходящая крупнейшие библиотеки мира. И здесь, если рынок развитых стран приблизился к насыщению, возможности населения развивающихся государств еще чрезвычайно велики. Связям способствовало удешевление стоимости персональных компьютеров, уменьшение цены подключения, выход к Интернету талантливой молодежи, умелых молодых пользователей глобальной сети.

Специально отметим, что Интернет пришел и в бедный мир. Здесь число пользователей стало увеличиваться в три раза быстрее, чем в развитых странах. В Китае численность пользователей Интернета растет на 50—100 процентов в год. (При этом следует все же учитывать, что численность пользователей Интернета в бедном мире пока не превзошла одной десятой численности его пользователей в богатой части, в развитом миллиарде человечества). Сложилась удивительная ситуация, когда бедные представители человечества конкурируют между собой за выход в Интернет. Но рост столь весом, что, согласно прогнозам Конференции ООН по торговле и развитию, в случае сохранения нынешних темпов, примерно через пять лет численность пользователей Интернета в развивающихся странах приблизится к численности его пользователей из «золотого миллиарда».

Телефон также в массовом порядке связал значительную долю человечества между собой. Такие развивающиеся страны, как Венгрия, Индонезия, Ботсвана, Южная Африка, шагнули буквально одним махом от неадекватной телефонной сети прошлого в массовое телефонное единство своих стран при помощи мобильных телефонов. В этих странах сотовые телефоны превзошли по численности стационарные телефонные аппараты. Уже в 2002 г. численность пользователей мобильных телефонов здесь превысила численность владельцев стационарных телефонов — 18, 98 владельцев против 17, 95. А к 2006 г. это соотношение резко изменилось в пользу сотовых телефонов.

Как часть глобализационного процесса, путешествия обрели массовость. Значительно увеличилась численность путешествующих азиатов. Китай вошел в число пяти стран, посещаемых наиболее активно. Исключительной популярностью туристов стал пользоваться Ближний Восток. В странах, привлекающих подобное внимание, улучшилась инфраструктура, возросло количество и качество дорог, аэропортов. Единственным регионом, где туризм сократился, стали Соединенные Штаты. Проявления терроризма вовне сократили численность путешествующих американцев, равно как и численность посетителей США.

Неэкономические факторы глобализации, такие как мировой туризм и телефонный радиообмен, продолжают осуществлять свое воздействие с возрастающей интенсивностью — несмотря на такие естественные препятствия, как губительные цунами в Индийском океане, утомительные меры безопасности в аэропортах. Более ста государств предоставили десятки тысяч своих военнослужащих для многочисленных миссий ООН — от Восточного Тимора до Дарфура, причем примечательно растущее участие воинских контингентов развивающихся стран, таких как Нигерия, Пакистан, Бангладеш.

Кто воспользовался. К середине текущего десятилетия обозначились облагодетельствованные глобализацией страны. Согласно мнению специалистов, наиболее успешно воспользовалась возможностями глобализации Ирландия, прямые инвестиции в которую из-за рубежа составили примерно 25 млрд. дол. Здесь росла информатика и фармацевтика. Компания «Интел» израсходовала здесь миллиарды долларов на создание нового поколения полупроводников. Вторым на подиум чемпионов глобализации вышел Сингапур, чьи экспорт и импорт достигли 340 процентов всей экономической активности страны и который в 2003 г. подписал соглашение о свободной торговле с США, подчеркивая свою уверенность в экономике острова.

В Западной Европе находятся шесть из десяти наиболее интегрированных в глобальную экономику стран (Ирландия, Швейцария, Австрия, Финляндия, Голландия и Дания). Если исходить из доли помощи бедным странам в национальном ВНП, то в Западной Европе находятся десять наиболее отчетливо выраженных доноров бедным странам. Евро становится все более влиятельной валютой, объединяющей не только Европейский союз.

Лучше, чем Америка, участвовала в глобализации Канада — самая глобально взаимосвязанная экономика в Западном полушарии после Панамы. Канадские компании инвестировали 6,5 процента всех глобальных инвестиций.

В среде развивающихся стран наиболее интегрированным в глобализацию регионом является Юго-Восточная Азия, сумевшая сохранить эти свои качества даже в условиях общего замедления экономического развития и террористического ожесточения. Помимо Сингапура в верхней половине глобализированных держав находится Малайзия (20-е место по степени глобализации и 8-е по характеристике экономической интегрированное). Обратясь к современной электронике, Малайзия экспортирует больше, чем богатая Австралия, имеющая вчетверо большую экономику. И даже губительное цунами 2004 г. не понизило степень привлекательности Малайзии с точки зрения туризма (в котором Китай занимает все более видное место).

Новая Зеландия (8-е место) и Австралия плотнее, чем прежде, вошли в мировую экономику. Новая Зеландия стала первой по поддержке миротворческих операций ООН (в соотношении к численности населения и национальному валовому продукту). Австралия заняла 20-е место, увеличив при этом в четыре раза австралийскую долю в прямых заграничных инвестициях. Ведущие автомобильные компании, такие как «Форд» и «Мицубиси», избрали Австралию в качестве стартового пункта своей азиатской экспансии. Именно здесь находятся исследовательские центры этих автомобильных гигантов.

Южная Корея впечатляет вторым местом в мире по числу пользователей Интернета на тысячу человек, по объему сделок в Интернет-сети. Япония продолжает удивлять в телекоммуникациях, и она продолжает оставаться наиболее глобализированной страной региона, усиливающей свою активность в деятельности ООН. Максимальные успехи продолжает демонстрировать Китай: постоянное увеличение доли торговли в национальном валовом продукте, хотя по степени глобализированноеКНР уступает непосредственным соседям.

В Восточной Европе наиболее привлекательной с точки зрения глобализации оказались Словения (19-е место в мире) и Словакия, в которых наблюдался заметный рост. В Словении уровень иностранных капиталовложений увеличился многократно. Сюда немало инвестировали не только из Западной Европы, но и из Южной Кореи («Хендай»), Следом идут Чехия и Венгрия. Впечатляющей является телефонизация региона.

Панама занимает 27 место (во многом результат свободной зоны торговли — города Колон, который открывает путь в Панамский канал — крупнейший в мире беспошлинный центр, связывающий Латинскую Америку с внешним миром). На Ближнем Востоке и в Магрибе Тунис занял первое место в своем регионе в торговле несырьевыми товарами. В Африке наилучшие показатели у небольшой Ботсваны, занимающей в мировом списке 30-е место, где доход, благодаря внешним инвестициям, составил 20 процентов ВНП.

Замедление глобализации. Процесс тормозится. В 1998 г. 87 процентов мировых лидеров и 54 процента публики оценивали экономическую глобализацию благоприятным для мира явлением. Несколькими годами позже это отношение изменилось.

После нескольких лет «жирных коров» в 1990-е годы (с их средним ростом экономики в 4.8 процента в год), в новом столетии ослабли главные глобализационные тенденции. При этом самоуправная политика Америки при президенте Дж. Буше-мл. (и общее ослабление экономического ритма развития) сделали перспективы глобализации в середине 2000-х годов более размытыми. Мировая экономика в целом ослабила свой бег, экономический рост снизился до менее чем двух процентов. Факт 10—12-процентной безработицы в ключевых странах, таких как Германия и Франция, прискорбен. Этим странам стало не до туризма, не до роста международных контактов.

Страны отпрянули к себе на фоне террористических атак, несанкционированных войн, растущей односторонности действий, очевидных проявлений национального эгоизма. «Черный» Сентябрь укрепил государство, ибо потребовалась его важнейшая функция — обеспечение безопасности. А ведь еще совсем недавно предполагалось, что два основополагающих принципа, на которых стоит государство, — идея национального государства и идея жестко структурированного государства, потеряют под собой почву. Будущее виделось в руках неолиберализма и свободного рынка. Но драма 11 сентября перевернула в данном случае очень многое.

Америка встала собственно перед выбором: мировая глобализация или американская империя. И Вашингтон в 2002–2003 гг. выбрал империю.

Империя против глобализации. Фундаментальный постулат неолиберализма, что государство и политика должны I быть заменены рынком, оказался погребенным новой реальностью. Представителя американского правительства спросили, не противоречит ли выделение дополнительных 40 млрд. дол. на ведение войны в Афганистане провозглашенному администрацией Буша-мл. неолиберализму, и тот ответил, что «национальная безопасность — первостепенный приоритет»[159]. Сам президент Буш подчеркнул, что «безопасность важнее нашего оборонного бюджета».

Весной 2002 г. американское правительство явственно отошло от прежнего курса на всемерное снижение таможенных барьеров и прочих препятствий мировой торговле — оно ввело существенные пошлины (до тридцати процентов) на ряд весьма важных импортных товаров, прежде всего на сталь и прочие продукты металлургии. Это прежде всего ударило по металлургическому экспорту Европейского Союза, России, Китая и ряда других стран. (Жертвы американского протекционизма немедленно подали жалобы во Всемирную торговую организацию и предприняли контрмеры).

8 апреля 2002 г. иммиграционные власти США значительно ужесточили порядок получения американских въездных виз, что сказалось прежде всего на абитуриентах и студентах. Стоимость визы россиянам была увеличена вдвое. Страна эмигрантов — Америка — стала более закрытой страной, ощетинившейся визовым режимом. Визы в отношении стран СНГ ввели Польша, Венгрия, Чехия в 1990-е годы и десять новых членов ЕС в 2000-е годы.

В то же время встреча богатых и бедных стран в Канкуне (Мексика) в рамках Всемирной торговой организации зашла в тупик, когда бедные страны восстали против политики субсидий, практикуемых богатыми странами в отношении своего сельского хозяйства. Планы в отношении создания «Свободной зоны для обеих Америк» натолкнулись на разногласия в отношении правил интеллектуальной собственности и инвестиционного законодательства. В возобновившейся конкурентной борьбе Соединенные Штаты и Европейский союз нанесли друг другу ощутимые удары. Война против терроризма укрепила неэкономические рычаги воздействия стран друг на друга. Пакт стабильности внутри ЕС рухнул, и все попытки весной 2005 г. ограничить бюджетные дефициты не привели к желаемому консенсусу. Война в Ираке привела к противостоянию среди главных индустриальных зон.

Все это привело к тому, что после 1999 г. четко обозначился спад интеграционных тенденций на глобальном уровне. Крах аргентинского рынка стал показательным. Террористические атаки в Индонезии и Кении оставили после себя всеобщее оцепенение. Ощутимым было воздействие волны забастовок (рабочих доков и пр.). Связующие организации и процессы общемирового значения ослабили свою хватку, провоцируя взаимоожесточение.

Отметим ослабление ритма прямых иностранных капиталовложений, резкое ослабление межгосударственных валютных потоков. Поразительное явление потенциальной глубины грядущих конфликтов обозначилось в обострении экономических противоречий. Прямые иностранные инвестиции начали уменьшаться на 40 процентов в 2001 г., на 21 процент в 2002 г., и эта тенденция захватила всю первую половину 2000-х годов. Нижайшая точка — 2002 год, когда был инвестирован всего 651 млрд. дол.[160]. Прямые иностранные капиталовложения уменьшились в 108 странах. (Особенно заметна доля падения иностранных капиталовложений в Соединенных Штатах и Британии.) И это вопреки тому, что в 70 странах были приняты сотни законов, увеличивающих внешнее финансирование.

Фондовый рынок отступил в таких странах, как США, Германия, Бразилия, не говоря уже о таких жертвах глобализации, как Аргентина. А треть свободного капитала стал размещать за своими границами новый «суперинвестор» — Китай.

Буш против глобализации. Президентство Дж. Буша-мл. стало большим ударом по глобализации. Его иракская авантюра последовала вослед уже нанесенным по атлантической солидарности ударам, о которых говорилось выше, — введению в 2002 г. тарифных ограничений на европейскую сталь в ответ на обильные субсидии и без того не бедствующему американскому сельскому хозяйству.

Неоконсервативная администрация США нанесла удары по глобализации не только экономическими рычагами. Не менее чувствительным был отказ Соединенных Штатов, Чили, Китая и Израиля присоединиться к работе Международного суда по уголовным преступлениям (38 других стран, включая почти всю Европу, выступили за создание этого суда и в поддержку его прерогатив).

За последнее десятилетие сокращение потока иностранной валюты в европейский регион было менее внушительным, чем в Соединенные Штаты (20 процентов против 60 в США). Скандинавские страны (кроме Финляндии) опустились по шкале глобализационности несколькими ступенями ниже. Наихудшие результаты в глобализации показала в данном регионе Греция (26–28 места), но она была активна на Балканах.

Соединенные Штаты заняли по глобализационной вовлеченности в начавшемся столетии седьмое место в мире. Но Америка настроена категорически против таких глобальных предприятий, как Договор о запрете минирования, что привело США к 60-му месту мире по степени позитивного отношения к международным договорам. Мексика осталась на 45 месте, получая при этом от своих выехавших на закордонные работы эмигрантов более 10 млрд. дол., что вдвое превышает мексиканские доходы от сельскохозяйственного экспорта. Общенациональной проблемой в США, начиная с весны 2006 г., стало отношение к амнистии нелегальных иммигрантов. Вдоль Рио-Гранде стали строить пограничную стену. Свободе перемещения был нанесен критический удар.

Наименее интегрированной страной Юго-Восточной Азии становится Индонезия. В ее экономике глобализирующим фактором является туризм, в котором занято более 7 миллионов человек и который дает 5 процентов национального валового продукта. Туризму нанес значительный ущерб взрыв на самом популярном индонезийском курорте Бали. В Северо-Восточной Азии примечательно ослабление привлекательности Японии (29-е место), Южной Кореи и Тайваня для главных мировых инвесторов. Китай невпечатляющ в области международной помощи (уровень Чешской республики). Он подписал меньше договоров и участвовал в меньшем числе организаций, чем ведущие глобализированные державы.

Худшие показатели у Украины — 43-е место. Наименее глобализированным регионом Земли является Южная Азия во главе с гигантом Индией (61-е место), потрясенной межконфессиональной борьбой, ослаблением инвестиционного потока. Светлое пятно — растущая численность пользователей Интернета (хотя и составляющих всего 2 процента населения страны). Своего рода жертвой глобализации является Латинская Америка, где резкие девальвации валют в Бразилии и Аргентине нанесли удар по национальной экономике. Импорт снизился в свете поднявшихся цен на импортные товары и услуги. Наименее интегрированная страна региона — Венесуэла, и это несмотря на огромный нефтяной экспорт.

Отрицательным было воздействие глобализации на Ближний Восток и Северную Африку. Здесь высоки тарифные барьеры. Войны в регионе сказались на степени вовлеченности в мировую экономику. Сюда с большим трудом идут зарубежные инвестиции. Египет (60-е место) держится за счет массированной американской помощи. Договорные связи минимальны, инвестиции более чем скромны. При всем нефтяном богатстве Саудовская Аравия занимает лишь 41-е место по уровню глобализированное(неконкурентоспособность местной промышленности заставляет бежать привлеченный внешний капитал).

Но подлинное несчастье — положение огромного и растущего населения Африки. Инвестиционные потоки сюда практически иссякли. Помощь неадекватна, экономическое развитие буквально остановилось. Численность пользователей Интернета уменьшается даже в прежде несколько лучше выглядевшей Южной Африке. Связи с внешним миром едва ли не замерли. Несколько увеличился туризм. Но общее бедственное положение поразительно. Находящаяся на 54-м месте Кения оказалась в наихудшем положении, засуха фактически погубила кенийское сельское хозяйство, на которое приходится 53 процента экспорта страны; некогда процветающий туризм (когда-то бывший самой большой статьей дохода) едва теплится. Даже в «процветающей» Ботсване 35 процентов населения заражены вирусом СПИДа. Это покинутый Богом и людьми край, который требует немедленной помощи.

Обобщенно оценивая картину глобализации, следует видеть главное: едва ли мир будет «ожидать» тот момент, когда мировые связи будут равнозначны прогрессу. Ныне — по оценкам собственно западных специалистов, — в странах, занимающих нижние десять мест «списка степени глобализированности», а это Иран, Индия, Египет, Индонезия, Венесуэла, Китай, Бангладеш, Турция, Кения, Бразилия, — живет более половины мирового населения. Эти страны в высшей степени уязвимы перед внешним давлением и грузом внутренних проблем, перед коварной переменчивостью рынка, ценами на базовые ископаемые, наличием рынка сбыта их экспорта. Многие из них страдают от субсидируемого «суперэффективного» сельскохозяйского производства развитых стран, пресекающих любые попытки пробиться на мировой сельскохозяйственный рынок.

Перспективы. Перспективы глобального сближения никак не воодушевляют. Встреча богатых и бедных стран в 2003 г. в рамках Всемирной торговой организации в Канкуне (Мексика) окончилась провалом именно тогда, когда развивающиеся страны потребовали от развитых стран сократить субсидии своему сельскому хозяйству. Министр иностранных дел Германии И. Фишер так суммировал угрозы будущего: «Мы должны шире посмотреть на угрозу безопасности — формирование глобализационного процесса честным образом».[161] В противном случае, если глобализация будет просто сводиться к обнищанию правительств, сокращению социальной помощи, лишению рабечей массы условий здоровой жизни, если жизнь станет, словами английского философа Гоббса, «отвратительной, жестокой и короткой», сам процесс глобализации может остановиться, как это уже было в 1914 году.

Россия, находящаяся по продолжительности жизни между Египтом и Индонезией, является страной, чье вбрасывание в рынок обескровило некогда могучую державу. От самой России зависит, сможет ли она стать чемпионом в таких отраслях, как авиация, сможет ли она ворваться в глобализированный мир.

Процесс глобализации, несмотря на всю свою мощь, может быть существенно заторможен или даже повернут вспять. Если не говорить о новой мировой войне, которую мы считаем маловероятной, остановить глобализацию может только грандиозная по своим масштабам пандемия. Другие катастрофы, например атаки террористов, могут лишь замедлить ее ход.

По мнению некоторых экспертов, появление новой пандемии — лишь вопрос времени. Вспомним, как вирус гриппа унес в 1918–1919 гг. 20 миллионов человеческих жизней. Если подобные эпидемии вспыхнут в мегаполисах развивающегося мира со слабо развитой системой здравоохранения — в африканских странах, расположенных к югу от Сахары, Китае, Индии, Бангладеш или Пакистане, они будут опустошительными и смогут быстро распространиться по всему миру. Глобализация окажется под угрозой, если счет жертв в некоторых важнейших странах пойдет на миллионы, а распространение заболевания приостановит на длительный период перемещение людей и товаров по земному шару и заставит правительства тратить колоссальные средства на медицинские цели. Как бы то ни было, реакция на атипичную пневмонию (SARS) показала, что международный надзор и механизмы контроля совершенствуются и все более эффективно сдерживают распространение болезней, а новые достижения биотехнологии позволяют надеяться на дальнейшие успехи в борьбе с ними.

Замедление глобализации может быть также связано с распространением ощущения экономической и физической нестабильности, побуждающего правительства вводить ограничения на потоки капитала, товаров, людей и технологий, а следовательно, сдерживать экономический рост. Подобным образом они могут реагировать и на атаки террористов, которые способны унести жизни десятков или даже сотен тысяч людей в отдельных американских и европейских городах, или на масштабные кибернетические атаки на информационные технологии. Пограничный контроль и ограничение технологического обмена могут привести к удорожанию сделок, послужить препятствием для инноваций и экономического роста. Аналогичные ограничительные меры могут быть связаны с отрицательными реакциями на глобализацию, вызванными, с одной стороны, нежеланием управленцев из богатых стран прибегать к аутсорсингу, а с другой — сопротивлением бедных стран, народы которых считают себя жертвами глобализации.[162]

Социальные структуры этих развивающихся стран будут трансформироваться по мере того, как экономический рост будет способствовать расширению среднего класса. В перспективе этот процесс может иметь далеко идущие последствия и, если не будет прерван, позволит традиционно более бедным странам активнее участвовать в глобализации и пользоваться ее плодами.

Третья волна перемен обрушивается на человечество вследствие ослабления внутренних структур у самых дисциплинированных общественных механизмов последних столетий — суверенных государств. Хотя государство-нация — сравнительно недавняя форма человеческого общежития (государство-нация было продуктом индустриальной революции XVIII века, результатом уникальных сочетаний исторических условий), гражданская дисциплина подданных государств все Новое время была наиболее обязующим и обеспечивающим порядок фактором. Важнейшим обстоятельством, влияющим на современность (и решающим образом воздействующим на будущее), является явственное ослабление государства по мере вхождения человечества в современную — третью научно-техническую революцию.

Национальное государство останется важнейшим конструктивным элементом мирового порядка, однако экономическая глобализация и распространение технологий, в первую очередь информационных, приведет к колоссальному росту нагрузки на национальные правительства. Рост коннективности будет сопровождаться массовым возникновением виртуальных сообществ со своими собственными интересами, что весьма ослабит эффективность государственной власти. В частности, Интернет приведет к возникновению мировых движений, которые могут стать заметной силой в международных отношениях.

Давление на государство будут также оказывать новые разновидности проявлений религиозной самоидентификации. В стремительно глобализующемся мире, при серьезном изменении состава и численности населения, верующие станут обращаться к религиозной самоидентификации как к якорю спасения в тяжелые времена, что особенно важно для эмигрантов. В частности, в ближайшие 15 лет существенное влияние на мировую ситуацию будет оказывать политический ислам, объединяя разнообразные этнические и национальные группы и, возможно, даже становясь источником власти, выходящей за пределы национальных границ. Сочетание ряда факторов — переизбыток молодежи во многих арабских странах, неблагоприятные экономические перспективы, влияние религиозного образования и исламизация таких институтов, как профсоюзы, неправительственные организации и политические партии — станет гарантией того, что ислам будет по-прежнему серьезной силой.

Уникальные условия доминирования государственной формы исчезают. Мощь и возможности государств-наций контролировать свою судьбу уменьшаются. Современные тенденции подрывают государство и систему государств. Процесс ослабления государственного организма касается даже самых могущественных государств. «Сама концепция нации, — пишет американец Д. Риеф, — находится под ударом с множества сторон… Возможно и даже вероятно, что первые десятилетия нового века будут эрой ускорения эрозии мирового порядка, построенного на системе государств»[163]. Как без обиняков пишет американец В. Райнеке, государство «потеряло монополию на внутренний суверенитет, оно стало принадлежностью прошлого»[164].

Нынешний мир неспокоен. 26 процентов землян ожидают прихода эпидемий. 31 процент предсказывает коллапс доллара, 30 процентов не верят в решение иракского кризиса. 53 процента землян ожидают ухудшения репутации Америки в мире. А худшим— опаснейшим городом считается Мехико-сити[165].

Политическая идеология или национализм. Может ли нация держаться только на стержне политической идеологии? 11 сентября 2001 г. окончательно показало, что нет. По меньшей мере на этот счет появились весомые сомнения. На глазах у всех развалились страны, основным объединительным стержнем которых была идеология. И в то же время огромный Китай с увядающей идеологической основой все больше опирается на традиционный ханьский национализм.

Осознание буквально катастрофических перемен стало острым после 11 сентября, когда уязвимость Америки была продемонстрирована со всей очевидностью. Не меньшее значение имеет и то обстоятельство, что стало ощутимым воздействие иммиграции на совокупность демократических ценностей американцев: 1) под ударом оказалась англосаксонская политическая культура; 2) мультикультурализм стал угрожать единству страны самым видимым образом. Как пишет С. Хантингтон, «мультикультурная Америка со временем станет страной с множественным политическим кредо, состоящей из этнических групп, имеющих самые различные культурные основания, определенно особенные политические ценности и принципы, основанием которых будут очень различные и особенные культуры. Мультикультурная Америка со временем станет страной с множественным политическим кредо»[166].

Государства теряют свою национальную идентичность по нескольким причинам.

Во-первых — и прежде всего — гражданское общество перестает видеть в государстве главную и незаменимую форму общественной организации. Кризис государства сказывается, в частности, в том, что ослабляется гражданская лояльность, «приверженность флагу» — всем государственным атрибутам. 34 % американцев не доверяют своему правительству. Согласно опросам общественного мнения, падение доверия к правительству зафиксировано в 11 европейских странах[167].

Во-вторых, растет давление негосударственных организаций. В 1909 году в мире было 37 межгосударственных международных организаций и 176 негосударственных международных организаций, а в конце века межгосударственных международных организаций стало уже 260, а негосударственных международных организаций — 5472[168]. Если в середине девятнадцатого века в мире за год созывались две или три международные конференции, то ныне в год созывается более 4000 международных конференций[169]. Такие организации, как G-8, ЕС, МВФ, ОПЕК, МЕРКОСУР и пр., принимают на себя ряд функций международных субъектов, попирающих самостоятельность суверенных держав.

В-третьих, интересы их экономической экспансии начинают вступать в противодействие с прежним «священным» желанием четко фиксировать свои национальные границы. Их банки не контролируют более национальную валюту. Они подвергаются нашествию потоков иностранной валюты, приступам террористов, потоку наркотиков, радиоволнам самой различной информации, приходу разнообразных религиозных сект. На государственный суверенитет воздействует хотя бы тот факт, что полмиллиарда туристов посещают ежегодно самые отдаленные уголки планеты. По мнению одного из наиболее видных пророков упадка государств-наций в XXI веке — японца Кеничи Омае, потребности экономического роста не сочетаются со святынями национальной суверенности, национальные границы препятствуют экономическому росту и в целом общественной эволюции. Он предсказывает создание «естественных экономических зон» или «региональных государств», которые сметут мощь прежних национальных столиц[170].

В-четвертых, такие социоэкономические факторы, как новые условия мировой торговли или один лишь возросший поток бедняков из бедных стран в богатые, изменят характер суверенного государства. Как может быть сохранен суверенитет государства в условиях, когда «многонациональные корпорации настаивают на том, что фундаментальной реальностью Интернета является отсутствие каких-либо ответственных за поток информации? И как сплетение государственной власти с националистической мифологией будет возможно в эпоху массовой миграции?»[171]

«Децентрализация знаний, — пишет историк П. Кеннеди, — работает в пользу индивидуумов и компаний, а не в пользу наций. Мировые финансы в их свободном разливе неостановимы, и трудно представить, как их можно контролировать. Огромные многонациональные корпорации, способные перемещать ресурсы из одного конца планеты в другой, являются подлинно суверенными игроками мировой сцены. Перемещение наркотиков и международных террористов также являет собой угрозу традиционным государствам. (Напомним, что торговля наркотиками дошла до 300 млрд. дол., а организованная преступ-I ность стала наиболее острой мировой проблемой[172].— А. У.). Кризис окружающей среды, рост мирового населения, неконтролируемая переливаемость нашей финансовой системы ведут к тому, что государства попросту входят в состояние коллапса»[173].

Подрыву авторитета государств (на что все активнее указывают алармисты) способствует быстро растущая опасность со стороны международного терроризма. Доступ к самой передовой технологии, к прежде недоступной современной технике, оказавшийся возможным благодаря распространению технологии, в огромной мере облегчает вооружение даже небольшой группе фанатиков, террористов, приверженцев любой экстремальной идеи — деструктивным общественным силам. Этот процесс крайне болезнен и таит в себе опасности. Видя отступающее государство, гражданин теряет четкое представление о лояльности. Как пишет американский специалист С. Стрейндж, «в мире многосторонней, претерпевшей диффузию власти наше собственное сознание становится нашим единственным компасом»[174]. Это сознание ищет солидарное культурное окружение, а не старинную лояльность к узко-чиновничьим структурам.

Суверенитет. Но еще более грозная сила наносит государственным системам удар с другой стороны — со стороны fr вышедшего на историческую арену в качестве основополагающего этнического самоутверждения всех возможных видов.

Словно проснулись демоны, спавшие историческим сном. Принцип национального самоопределения был отчетливо выражен президентом Вудро Вильсоном восемьдесят лет назад: «Каждый народ имеет право избирать ту форму суверенности, которая для него предпочтительна». Предтечи предупреждали. Размышляя о самоопределении на финальной стадии Первой мировой войны, государственный секретарь США Р. Лансинг записал в дневнике: «Эта фраза начинена динамитом. Она возбуждает надежды, которые никогда не будут реализованы. Я боюсь, что эта фраза будет стоить многих тысяч жизней»[175]. Но главенствовать этот принцип стал тогда, когда историческая память о нем (рассчитанном на конкретную цель — развал противостоящей Австро-Венгрии) стала почти забываться. При этом историческая память народов начала как бы ослабевать, и уже не все помнят, что случилось с распавшимся Китаем в 1920-х годах и во время культурной революции, «с многими африканскими государствами после получения ими независимости, с современной постсоветской Россией»[176].

Да, на флаге Соединенных Штатов первоначально было 13 звезд, означающих численность вступивших в союз штатов. Сейчас их пятьдесят и образовались они из территорий, принадлежавших прежде Британии, Франции, Испании, России, Канаде, Дании, Японии, Мексике, Гавайям, Германии. В последний раз граница между Мексикой и Соединенными Штатами изменялась в 1963 году, а морская граница между ними была одобрена конгрессом США только в 1997 году. Но президент Линкольн нанес незабываемый удар по принципу сецессии, по любым попыткам подорвать единство своей страны. Увы, другие государства не имели его решимости. И ныне большинство американских лидеров, по словам гарвардского исследователя X. Энрикеса, «едва ли всерьез рассматривает возможность того, что нынешние американские границы могут сократиться или исчезнуть. Но менталитет «этого случиться здесь не может» покоится на становящемся все менее прочным основании. В пику популярному восприятию приливная волна сецессионизма, обрушившаяся на весь мир сегодня, является не только продуктом древних националистических импульсов и катастрофических социальных волнений. Она движима и глобализацией, которая не оставляет нетронутой ни одну страну мира»[177].

Полагаем, дело скорее не в глобализации, а в примере и поощряющей силе, продемонстрированных двумя крупнейшими европейскими государствами. Этническое самоутверждение всех видов наций и национальностей последовало за феноменальным проявлением этнического самоутверждения Германией и Российской Федерацией в 1989 году. Порожденная объединением Германии и провозглашением суверенности России цепь этнических выделений создала поток, способный привести к распаду даже самые устоявшиеся общества. Если в 1914 году в Европе было 26 государств, в 1922 году — 33, в 2006 году — 46 государств (15 из них возникли после провозглашения суверенитета России).

В XXI век международная система пришла с возникшей в Африке Эритреей. Шотландия и Уэльс проголосовали за создание собственных парламентов, снова взорвался Ольстер, продолжается война с курдами, в огне Кашмир, на виду у всех бомбили суверенную Югославию, фактически отделили Косово, разваливается Македония.

Дипломатия, сопровождавшая вторжение Вашингтона в Месопотамию, была поверхностной и излишне самоуверенной. Ее курс измарал всякую легитимность начала войны и, соответственно, ограничил степень международной поддержки вторжения. Но даже западный мир, его безусловное большинство, осуждал «односторонность» Вашингтона, называя rogue state не Ирак, а Соединенные Штаты. Увы, для тех из американцев, которые были в Ираке и наблюдали эволюцию этой страны, было ясно, что Соединенные Штаты вмешались далеко не в краткосрочную операцию. И по международным законам незаконную.

Римская болезнь. Если корень угрозы — в недовольстве последствиями модернизации, если питательной средой для терроризма и насилия становятся нищета и обездоленность, то эффективным лекарством от этой болезни должен стать экономический рост и более справедливое распределение богатства. Если же, напротив, все дело в глубочайших культурно-цивилизационных различиях, то, как полагает американский историк Гарольд Джеймс, «единственной адекватной реакцией должна быть имперская завоевательная политика». Сегодняшние дискуссии вращаются вокруг этих полярных точек зрения. «Вопрос ставится так: что делать промышленно развитым странам с «варварами», вставшими у ворот: откупиться от них или одолеть силой оружия? Оба эти варианта представляют собой разные элементы старого «римского рецепта»: покорить «варваров», а потом дать им процветание. Первый элемент символизирует «воинственное высокомерие», второй — «высокомерие покровительственное». И в том и в другом случае средство достижения цели — усилить гегемонию и модернизацию»[178].

Вторжение американских и союзных с ними войск в 2003 г. в долину Тигра и Евфрата, осуществленное в лучших римских традициях, многое изменило на Ближнем Востоке. Во-первых, изменился Ирак, и изменилось соотношение сил на Ближнем Востоке.

Во-вторых, Ирак разделил арабский мир: арабская умма изменилась после американского вторжения. Возросла критика проамериканских режимов, и понизилось доверие к этим правительствам.

В-третьих, обнаружилось отсутствие масштабного видения у американского правительства. Возросло единство арабской уммы, Потеряли свою реалистичность американские планы (демократизация и т. п.).

В-четвертых, возросла политическая нестабильность в арабских странах, что сказывается на положении Соединенных Штатов в регионе. Нападения на американские войска стали нормой для окружающих Ирак стран.

В-пятых, Ирак объединил официальный ответ арабского мира. Основные арабские столицы находились в недоумении — они не знали, как реагировать на американскую битву в Ираке. Высокую цену платят как те, кто поддерживает США, так и те, кто им противостоит. Официально преобладает поддержка Америки; неофициально растет недовольство. Многие страны полагают, что крушение Ирака ставит их «следующими» в очереди американских жертв.

В-шестых, Ирак расколол американское общество. Этот раскол имел место еще до начала войны, но он стал гораздо более видимым после вторжения. Многие общенациональные опросы, проведенные в США, делают очевидным, что сомнения в рациональности войны вызывают массовое недовольство. Население спрашивает о судьбе обещанного оружия массового поражения, которое Ирак должен был использовать в течение нескольких часов после начала войны.

В-седьмых, Перед американским народом встал вопрос о мнимых связях официального Багдада с Аль-Каидой. В результате возросло мнение, что война не сделала положение Америки более надежным и безопасным. (Хотя неоконсерваторы продолжают отстаивать противоположную точку зрения).

Но не менее важно отметить, что погруженный в огонь Ирак меняет весь мир. Роль ООН пала самым очевидным образом. Такие страны, как Франция и Германия, заняли позицию, противоположную американской. Противоречия довольно быстро вышли за пределы Ирака. Усилился антиевропейский элемент в американском видении Европы. Такие американские идеологи, как Пол Кеннеди (2003) и Роберт Каган (2003) утверждают, что Европа неспособна противостоять Америке, если даже нефть региона будет жизненно нужна европейской индустрии.

Ирак интенсифицировал проблему терроризма. Односторонние действия Соединенных Штатов обострили проблему гуманитарных несчастий. Изменилась сама концепция военной мощи. Война в Ираке изменила все основные представления о параметрах мощи. Эта мощь не замиряет послевоенный Ирак и не примиряет его основные общины — шиитов (67 процентов населения), суннитов и курдов. Высокотехнологичное оружие не может соревноваться с довольно примитивной ракетой, стоимостью в 5 тыс. дол., которая сбивает самолет, стоимостью 50 млн. дол.

В такой ситуации возможны все сценарии.

Почти всем стало ясно, что этнические конфликты решительно заменили один большой — противостояние Востока и Запада. Вместе с Херстом Ханнумом из Тафтского университета мы можем смело сделать вывод: «Словесная дань уважения еще отдается принципу территориальной целостности, но распад в течение десятилетия Советского Союза, Югославии, Чехословакии и Эфиопии видится многими протонациями, претендующими на национальное самоопределение, как самый важный прецедент»[179].

Выводы. Каковы выводы на XXI век? Все большее число специалистов на Западе признают, что «столетний опыт взаимоотношения движений националистического самоопределения и демократии остается все более проблематичным»[180]. И в этом смысле по меньшей мере «дипломатия Бонна создала чрезвычайно настораживающий прецедент… Послание, полученное Любляной, Загребом и всеми, кто того желал, значило, что принцип самоопределения может легитимно крушить многонациональные государства»[181]. А наилучший способ добиться помощи — «вызвать оборонительную войну, а с нею и международную симпатию, за которой следует дипломатическое признание»[182]. По крайней мере, в начале XXI века остается еще неясным, будет ли коллективная политическая воля цивилизованных государств «благосклонно относиться к стандартам гражданских прав, которые несет с собой самоопределение, требующее легитимизации суверенной государственности)[183]. И ни международные юристы, ни историки не видят возможности выработки надежно проверяемых критериев, «оправдывающих» сецессию. Общая линия рассуждения специалистов идет по следующему руслу: «Необходим континуум компенсационных мер, начинающихся с защиты прав личности, переходящих в защиту прав меньшинств и оканчивающихся сецессией исключительно в крайнем случае»[184]. Стоит ли в таком случае обращаться к революционному насилию?

Великий Карл Поппер, идеолог философского рационализма, не знал на этот счет сомнений: «Национализм взывает к нашим племенным инстинктам, к страстям и предрассудкам, к нашему ностальгическому желанию освободить себя от груза индивидуальной ответственности»[185]. А ведущий английский авторитет в данном вопросе Альфред Коббен и вовсе не допускал двусмысленности: «Самоопределение потеряло свою историческую релевантность»[186]. Один из ведущих экспертов по данному вопросу Энтони Смит подчеркивает, что возникновение новых и новых малых государств «имеет тенденцию производить широкий поток беженцев, эмигрантов, потерявших ориентацию в жизни людей»[187].

Даже «апостол» самоопределения Вудро Вильсон полагал, что в случае наличия у данной группы населения полных политических прав на личное избирательное волеизъявление, «внутреннего» самоопределения уже достаточно для защиты групповой идентичности. Американские авторитеты с уверенностью указывают на каталонцев, шотландцев, уэльсцев, индийских тамилов, квебекцев. Но, если оставить «национальное самоопределение» тем, чем оно является сейчас, — самозванным надгосударственным приоритетом 90-х годов, то самоуспокоение безусловно является преждевременным. Первый же поход оранжистов по католическим кварталам пробудит старых демонов.

Превратность национализма. Когда интеллектуальное бессилие достигает апогея, жрецы мира и благополучия прибегают к референдумам и плебисцитам, как бы совершенно не ощущая, что носитель данного культурного кода дает на референдуме ответ вовсе не на «тот» вопрос. Он отвечает своим эмоциям — любит ли он свою общину, язык, традиции. И еще до проведения любого референдума ясно, что любит. Гражданин выступает уже не как гражданин данной страны, а как сын своего этноса — и отказать ему в сыновней любви просто невообразимо. Но он не опускает свой голос за фанатика, который завтра воспользуется его кроткой или не кроткой любовью и превратит привязанность к своему в ненависть к чужому.

Мир просто обязан думать о мире, в котором растет всесокрушающая сила. Опыт человеческого общежития вопиет против благодушия в деле, которое повсеместно оказывается кровавым, которое на наших глазах унесло больше жизней, чем вся холодная война. Исторический учебник любого народа скажет читателю, что едва ли не каждое государство на Земле было основано в результате завоевания. Значит ли это, что человечество ничему не научилось, что понятие «цивилизация» существует для энциклопедий, что кровь прошлых столетий должна звать к новым кровопролитиям? Никто и никогда не мог (и никогда не сможет) определить объем той дани, которую якобы должны заплатить завоеватели за несправедливость прошедших веков. Подлинной «расплатой» является гражданское равенство, а отнюдь не право крушить эмоциональный, интеллектуальный, культурный и экономический мир, созданный потом и кровью строителей, защитников, а не исторических злодеев. «Если мы будем сражаться с прошлым, — говорил Черчилль, — мы потеряем будущее».

Будущее: священность границ или самоопределение. Главные действующие лица на мировой арене и мировые организации начиная с ООН будут в XXI веке стоять перед необходимостью выработки отношения к центробежным силам современного мира. И если сейчас не будут найдены базовые правила, то термоядерной реакции этнического распада нет предела. Согласно мнению X. Ханума, «важно отвергнуть утверждения, что каждый этнически или культурно отличный от других народ, нация или этническая группа имеет автоматическое право на свое собственное государство или что этнически гомогенные государства желательны сами по себе. Даже в тех условиях, где гражданские права соблюдаются, гпобальная система государств, основанных преимущественно на этническом принципе или на исторических претензиях, определенно недостижима»[188]. В любом случае обособление одной национальности будет означать попадание в якобы гомогенное окружение новых этнических меньшинств. История всегда будет делать ПОЛНЫЙ круг — пусть на меньшем, но столь же значимом — витке исторической спирали! Снова определится этническое большинство и сработает прежний стереотип: добиваться прав не за счет равенства, а за счет сецессии.

Все так называемые «права» на сецессию никогда не признавались международным сообществом как некая норма. Международное право не признает права на сецессию и не идентифицирует (даже в самых осторожных выражениях) условий, при которых такое право могло бы быть отстаиваемо в будущем. К примеру, Северный Кипр в своем новом качестве существует значительно дольше, чем совместное проживание турецкой и греческой общин, но мировое сообщество так и не признало северокипрского государства, равно как инкорпорации Индонезией Восточного Тимора или претензий Марокко на Западную Сахару.

Наивными теперь видятся все те, кто десятилетие назад провозглашал «конец истории», кто воспевал общемировую взаимозависимость, глобализацию международного развития, Интернет и CNN, экономическое и информационное единство мира. Оказывается, что преждевременная модернизация сознания отрывает его от реальной почвы. А реальность — это то, что встав на дорогу главенства принципа национального самоопределения, мир делает двадцать первый век временем, когда на карте мира возникнут еще двести государств и процесс их образования (а отнюдь не Интернет) будет смыслом существования нашего поколения, и следующего, и еще одного.

Определенная часть американского истэблишмента уже ведет серьезную подготовку к такому повороту мировой истории, к приятию «самоопределительной» фазы как неизбежной. Бывший председатель Национального совета по разведке Центрального разведывательного управления США Г. Фуллер даже не питает сомнения в будущем: «Современный мировой порядок существующих государственных границ, проведенных с минимальным учетом этнических и культурных пожеланий живущего в пределах этих границ населения, ныне в своей основе устарел. Поднимающиеся силы национализма и культурного самоутверждения уже изготовились, чтобы утвердить себя. Государства, неспособные удовлетворить компенсацию прошлых обид и будущих ожиданий, обречены на разрушение. Не современное государство-нация, а определяющая себя сама этническая группа станет основным строительным материалом грядущего международного порядка». В течение века, полагает Фуллер, произойдет утроение числа государств — членов ООН. И остановить этот поток невозможно. «Хотя националистическое государство представляет собой менее просвещенную форму социальной организации — с политической, культурной, социальной и экономической точек зрения, — чем мультиэтническое государство, его приход и господство попросту неизбежны»[189].

Те, кто думает о будущем, не могут не понимать, что смещение мирового восприятия к главенству этноцентризма не пощадит никого. Скажем, преобладающей становится точка зрения, что после неизбежного коллапса коммунистической системы в Китае Пекин не сумеет удержать в рамках единого государства исход жителей Тибета, уйгуров и монголов, Индия — Кашмир. И это только верхушка айсберга, поскольку практически все современные государственные границы являются искусственными в том смысле, что все они (включая, скажем, кажущиеся после Линкольна прочными, американские — по признанию самих американцев) — искусственны. И, если не остановить гегемонизацию принципа национального самоопределения, более того, придать ему характер главного демократического завоевания, то можно с легкостью предсказать судьбу тамилов, майя, палестинцев — и так до конца списка.

Главная жертва происходящего глобального переворота — суверенное государство. Недавно получившие независимость государства обречены распасться уже актом их собственного обращения к принципу главенства национального самоопределения. И сколько бы ни кивали на спасительную глобализацию, неизбежно будут приобретшие и потерявшие, а при господстве идеи самоопределения это только ускорит распад как образ жизни человечества в двадцать первом веке.

Не счесть сопровождающих торжество принципа самоопределения потерь. Сразу же идет рост безработицы, развал городского хозяйства, забытье экологии, примитивизация жизни, несоответствие нового государственного языка нормам современной технической цивилизации, крах социальной взаимопомощи. Может быть, самое печальное в том, что процессу нет даже приблизительного конца. Американский специалист спрашивает: «Небольшая Грузия получила независимость от Москвы, но сразу же ее северо-западная часть — Абхазия — потребовала независимости. Кто может гарантировать, что северная мусульманская Абхазия не потребует независимости от южной христианской Абхазии?»[190] А северяне-эскимосы Квебека? Если принцип самоопределения взят за основу, не может быть никакого консенсуса по вопросу «кому давать, а кому не давать» атрибуты государственности. Американцы сами говорят, что президент Клинтон теперь уже не пошлет войска в Калифорнию, пожелай она государственной обособленности. Линкольн жил во времена господства другого принципа в качестве главенствующего. Помимо прочего, государство ныне очень уязвимо — в условиях наличия столь мошной и софистичной технологии, если решимость воинственного меньшинства превышает «гуманную норму». Если само центральное правительство признало главенство принципа национального самоопределения, то ему весьма трудно найти нового генерала Шермана — он не пойдет жечь Атланту, поскольку дискредитирован с самого начала.

Но часть американских специалистов призывает «главные державы, включая Соединенные Штаты (склонные искать стабильность в любой форме, поскольку это защищает полезный статус-кво), прийти к осознанию того факта, что мировые границы неизбежно будут перекроены»[191].

Необратим ли процесс? Мир должен принять трудное, но обязательное решение: территориальная целостность государства или, опираясь на Организацию Объединенных Наций, солидарность пяти постоянных членов Совета Безопасности ООН; сила, которую черпал А. Линкольн, противостоявший даже демократически выраженной южными штатами сецессии, или национальное самоопределение. В XXI веке должен быть сделан выбор. Пока же мир, по определению профессора Колледжа армии США Стефена Бланка, «делает попытки вытеснить на обочину ужасную дилемму выбора между территориальной целостностью государств и национальным самоопределением»[192].

Грядущее. Принципом самоопределения руководствуются косовары в Косове, курды на Среднем Востоке, жители Восточного Тимора, сторонники шотландского парламента, жители Ириана, Квебека, Северной Ирландии, албанцы в Македонии, курды и шииты в растерзанном Ираке и прочие борцы за национальное самоопределение. Молчаливое поощрение — или непротивление мирового сообщества — привело к тому, что «мир стал полон диссидентствующих провинций, желающих автономии и суверенитета»[193].

Пробудившаяся колоссальная тяга к национальному самоопределению начинает раздирать на части даже самые стойкие, исторически сложившиеся государства, даже те из них, которые всегда воспринимались как символы национального единства (такие, как Британия и Франция). Волна национального, националистического самоутверждения, поднявшаяся в 1989 году и создавшая, как уже говорилось, 22 новых государства только в Восточной Европе и на территории прежнего Советского Союза, катится вперед, в будущее, захватывая все новые страны и континенты. Перед глазами пример суверенных республик Югославии и Ирака, чья судьба была проигнорирована даже оплотом независимых государств — Организацией Объединенных Наций.

За последнее десятилетие XX века суверенность самостоятельных стран подверглась воздействию революционного самоопределения, хотя в XXI веке нет и определенно не будет общего для всех определения нации. Что связывает нацию более всего? Язык? Но у сербов и хорватов он единый. А Индия с ее семнадцатью языками — без единого преобладающего — сохраняет единство. Религия? Протестанты и католики являются лояльными гражданами одной Германии. В то же время общий ислам не предотвратил отход Бангладеш от Пакистана.

Крушению принципа священности границ суверенных стран стало способствовать ослабление значимости Организации Объединенных Наций. Наступление на ООН началось уже в начале 90-х годов, когда Генеральный секретарь ООН Перес де Куэльяр зафиксировал «возможно необратимый поворот в отношении публики (западной. — А У.), касающийся защиты угнетенных, их новое убеждение в том, что во имя морали следует границы и легальные документы поставить ниже заботы о терпящих лишения»[194]. Это был грозный знак в отношении регулирующих возможностей ООН как единственного прототипа всемирного правительства. Тем самым ООН как бы готовили к тому, что защита ею суверенных границ стран — участниц мировой организации менее значима, чем проблемы гуманитарного свойства внутри отдельных стран. Такие деятельные борцы за вмешательство во внутренние дела, как франко-итальянский теоретик Марио Беттати и французский врач и гуманитарный активист Бернар Кушнер, даже сформулировали своего рода доктрину, базирующуюся на праве интервенции во внутренние дела стран-нарушителей. И Куэльяр, как бы подыгрывая западным странам, поспешил с заявлением о необратимом характере сдвига в сторону вмешательства во внутренние дела суверенных стран. Попустительство такого рода ударило по самой Организации Объединенных Наций.

Ударом по ООН (как регулирующей и предотвращающей хаос организации) является игнорирование Вашингтоном Хартии ООН, исключающей вмешательство во внутренние дела других государств без согласия Совета Безопасности ООН. Зависимость финансирования Организации Объединенных Наций от Комитета по выделению финансовых средств американского сената, с каждым годом все выше поднимающего свой «топор» над суммой предлагаемого вклада в ООН, оказалась убийственной.

Представляется, что чем дальше идет продвижение интеграционных, глобализационных процессов, тем успешнее кажется реализация замыслов сепаратистов по отделению от основной части государства. Скажем, для Квебека канадский национальный рынок, не говоря уже о законах, культуре, правилах, не является жизненно существенным для выживания провинции Квебек. Западноевропейская интеграция не осложняет, а облегчает борьбу каталонских и баскских сепаратистов. Двадцать лет назад баски имели испанские паспорта и могли работать лишь в Испании. Теперь у них европейские паспорта и они могут работать повсюду в Европейском союзе. Теперь провозглашение независимости Басконии не ведет к установлению протяженных таможенных линий, введению новой валюты, массовой потере работы, сокращению возможностей путешествий. Вирус сецессионизма поражает не только (отнюдь не только) бедные уголки Земли, такие как итальянское Меццоджорно, противостоящее богатому падуанскому Северо (где Берлускони уже создал свою политическую партию «Форца Италия»).

Напротив, относительно процветающие Западная Канада, Южная Бразилия, Северная Мексика, побережье Эквадора, Северная Италия порождают сецессионистские движения. Две наиболее агрессивные сецессионистские группы в Испании — каталонцы и басконцы — принадлежат к наиболее процветающим.

Долгое время Соединенные Штаты были сильнейшим защитником священности государственных границ повсюду в мире. Даже когда они боролись с Багдадом в 1991 г., то не поддержали сепаратистов курдов и шиитов на юге Ирака. Они пока молчат о суверенности Косова. Несмотря на поток наркотиков, Колумбия является третьим (после Израиля и Египта) получателем американской военной помощи — несмотря на всю борьбу местных сепаратистов. Но подспудно развиваются процессы противоположной направленности.

На Аляске, столь богатой минералами, нефтью и газом, в 1990 году был избран губернатор, «базирующийся» на сецес-сионистской платформе. Теперь некоторые из представителей 550 групп первоначального населения Соединенных Штатов требуют почти суверенных прав. И нельзя сказать, что их давление беспомощно и не приносит результатов. Скажем, в 1993 году американский конгресс и президент Клинтон признали «столетнюю годовщину незаконного свержения гаитянской монархии… приведшую к подавлению внутренних прав на суверенность исконного гаитянского народа»[195]. Пятью годами позже губернатор Гавайев призвал гавайцев и других жителей островов «выдвинуть план достижения Гавайями суверенности». По мере того, как официальный Вашингтон признает права меньшинств по всему миру на национальное самоопределение, ему становится все труднее игнорировать требования собственных меньшинств. При этом нужно помнить, что из официальных 309 границ 52 (17 %) являютея спорными. Из 425 морских границ 160 (38 %) являются предметом спора. 39 стран оспаривают 33 острова[196].

Даже крупные современные государства отнюдь не застрахованы от распада. В Сингапуре, скажем, видят Китай состоящим из сотен государств масштаба Сингапура. Все чаще национальные рынки становятся менее важными, чем локальные, региональные рынки или глобальная рыночная среда в целом. Руководитель научных прогнозов ЕС Р. Петрелла полагает, что «к середине следующего столетия такие нации-государства, как Германия, Италия, Соединенные Штаты, Япония, не будут более цельными социоэкономическими структурами и конечными политическими конфигурациями. Вместо них такие регионы, как графство Орандж в Калифорнии, Осака в Японии, район Лиона во Франции, Рур в Германии, приобретут главенствующий социоэкономический статус»[197].

Национальное самоутверждение нашло свою легитимацию в мире, где более ста государств имеют этнические меньшинства, превышающие миллион человек. Не менее трети современных суверенных государств находится под жестоким давлением повстанческих движений, диссидентских групп, правительств в изгнании. Современным политологам (таким, как, скажем, американец Фарид Закариа) остается лишь констатировать, что суверенность и невмешательство в начале XXI века стали «менее священными» международными правами[198]. А консультировавший Б. Клинтона М. Мандельбаум приходит к выводу, что «священность существующих суверенных границ уже не принимается мировым сообществом полностью»[199].

Косово. Организаторы акции весной 1999 года, резко понизив уровень суверенитета отдельно взятой европейской страны, и не задумывались над самым важным — следующим шагом. Это знаменует разительный отход от созданной еще в 1648 году Вестфальской системы независимых суверенных стран, переход к новой системе, где суверенные страны становятся объектом политики более мощных соседей и международных объединений. При этом наблюдатели (скажем, американец Д. Роде) приходят к выводу: «Хотя Запад пытается приуменьшить остроту проблемы, Косово никоим образом не готово стать независимым»[200].

На рубеже столетий на Западе возобладала точка зрения, что элементарный гуманизм требует пренебрежения правами суверенных правительств, проводящих жестокую политику, и вмешательства Запада на стороне тех, кто терпит гуманитарную катастрофу. Увы, правота такой стратегии не подтверждается непосредственной исторической практикой. Как пишет заместитель издателя «Уорлд полней джорнел» Д. Рюэфф, «от Сомали до Руанды, от Камбоджи до Гаити, от Конго до Боснии плохой новостью является то, что все это вмешательство на стороне гражданских прав и гуманитарных ценностей почти на 100 процентов оказалось безуспешным»[201]. Хаос порождает еще больший хаос. Никто из сторонников вмешательства во внутренние дела не имеет определенной идеи — что же делать на следующий день после силового вмешательства.

Насилие над суверенитетом в одном месте немедленно породило продолжение процесса, породило как минимум вопрос: «Если возможно вторжение в Косово, то почему оно невозможно в Сьерра-Леоне?»[202] И Нигерия быстро ответила на него, введя в Сьерра-Леоне свой воинский контингент. Вслед за нею в 2000 году то же сделала Британия. Что, собственно, никак не решило вопрос и не дало стабильных результатов.

Следует либо подчиниться новой жесткой западной схеме, либо противопоставить ей нечто, что хотя бы отчасти восстановило баланс сил в мире. Что же ждет человечество на пути отхода от святости государственных границ? Здесь прячутся самые большие опасности для мирной прогрессивной эволюции. «Возникнет, — пишет американский политолог Дж. Розенау, — новая форма анархии ввиду ослабления прежней центральной власти, интенсификации транснациональных отношений, уменьшения значимости межнациональных барьеров и укрепления всего, что гибко минует государственные границы»[203].

В целом приходится делать вывод, что хаосу будут содействовать религиозный фундаментализм, национализм и расизм, подрыв авторитета международных организаций, приоритет местного самоуправления, религиозное самоутверждение, этническая нетерпимость, распространение оружия массового поражения и обычных вооружений, расширение военных блоков, формирование центров международного терроризма и организованной преступности, насильственная реализация принципа самоопределения меньшинств, экономическое неравенство, неуправляемый рост населения, миграционные процессы, крах экологических систем, истощение природных ресурсов. Городские банды и криминальные структуры могут заместить сугубо национально-государственные структуры. При этом фактом является, что информационная и коммуникационная технологии служат эффективнее индивидууму, чем государству.

Даже мощные военные блоки слабеют в битве с энтропией этноутверждений. Препятствие на пути этнически мотивированного хаоса здесь создает (а в XXI веке это будет еще более ощутимо) даже в блоковой политике проблема растущей цены сдерживания сепаратизма разного рода. На пути самого значимого процесса будущего — подчинения неэффективной ООН эффективной НАТО — стоит несогласие не-членов НАТО считать главным инструментом безопасности в Европе этот военный союз. Препятствием глобальной мировой переориентации на Северо-Атлантический союз является неготовность западных обществ нести тяжелое бремя — платить цену за евразийское всемогущество кровью своих солдат. Хотя руководство ведущих стран НАТО периодически выражает готовность вмешаться во внутренние дела отдельных стран, оно в то же время показывает крайнюю степень неготовности нести людские потери. Но главное — военное вмешательство на стороне инсургентов заставляет создавать для них (и часто за них) собственное государство, что уже само по себе насилие над историей, меньшинствами, естественным ходом гражданского устройства.

Ускорители хаоса. На горизонте появляются новые ускорители хаоса — опасности, связанные с кибернетической войной. Важнейшие системы электронного управления подвергаются атакам хакеров, которые могут действовать по своей воле, а могут и пользоваться поддержкой своих государственных структур. Кибер-нападениям могут подвергнуться контрольные системы современного индустриального общества, его жизненные центры — электростанции, системы воздушного транспорта, финансовые институты, вплоть до всего, что связано с биологическим и ядерным оружием. Напомним, что уже во время натовской операции против Югославии структуры НАТО и Пентагон подверглись нападениям югославских и китайских хакеров. И чем больше зависимость индустриальных государств от компьютера, тем больше шанс дестабилизации именно в этом направлении. Как определяет эту опасность представитель вашингтонского Института мировой политики Иен Каберсон, «кибернетическая война в будущем может оказаться атомной бомбой бедных»[204].

Хаосу содействует распространение в мире автоматического стрелкового оружия, ручных ракетных комплексов типа «Стингер» и САМ-7, невиданных объемов взрывчатых веществ, более ста миллионов наземных мин. Еще более опасно распространение средств массового поражения — химического, биологического, ядерного. 21 января 1999 года президент Клинтон указал в интервью, что «велика вероятность» того, что группа террористов в ближайшие годы может угрожать Соединенным Штатам биологическим или химическим оружием. Об угрозе биологического оружия он сказал, что она «заставляет его вскакивать ночью». Позднее он объявил, что запросит у конгресса 2,8 млрд. дол. для будущей борьбы с биологическим, химическим и электронным терроризмом[205].

Президент Буш-мл. уже не думал о возможности вооружения террористов ОМП, он был уверен в реализации этой угрозы, почему американские войска и вторглись в Ирак.

Как вершина всесокрушающего хаоса — ядерный терроризм. В недавних публикациях американских разведывательных организаций указывается, что по меньшей мере 20 стран, половина которых находится на Ближнем Востоке, в районе Персидского залива и в Южной Азии, уже имеют (или имеют возможность создать) оружие массового поражения и средства ракетной доставки этого оружия[206]. Попадание его в руки террористических групп, «государств-париев», сепаратистских движений чревато дестабилизацией международного сообщества до состояния необратимого хаоса.

Кто же выигрывает от подрыва самих основ международного порядка? «На протяжении нескольких последних десятилетий, — пишет Т. Герр, — антрепренеры, стоящие за этническими политическими движениями, черпали из резервуара недовольства материальным неравенством, политической отстраненности, правительственных злоупотреблений и пускали эти эмоции по необходимым для себя каналам. Оттуда же в свое время черпали революционные движения. Фактически некоторые конфликты стали своего рода гибридами: одновременно и этнические и революционные войны. Левые в Гватемале рекрутировали местных индейцев майя в свое революционное движение, Ионас Савимби построил свое движение на поддержке народа мбунду. Лоран Кабила ввел революционную армию в Киншасу, состоящую из тутси, люба и других недовольных народностей Восточного Конго»[207].

Вера в форме воинствующего ислама, христианства или буддизма может с легкостью мотивировать массовые движения. Китайское движение фалунгонг имеет практическую возможность политизировать свою структуру и политизировать свои требования. Сегодня класс, этническая принадлежность и вера являются тремя главными источниками массовых движений, классовой борьбы и религиозного подъема[208].

Все громче высказываются мнения о вероятности в будущем «классических» образцов конфликтов. По мнению американца Р. Хааса, «легко представить себе схватку Соединенных Штатов и Китая из-за Тайваня, Соединенных Штатов и России по поводу Украины, Китая и России из-за Монголии или Сибири, Японии и Китая по региональным вопросам. Еще более вероятны конфликты, в которые вовлечена одна из великих держав и средней величины противник»[209].

Разумеется, играет роль и обычная человеческая косность в отношении революционных прорывов науки. Мощные новые технологии провоцируют отчаянное сопротивление. (Напомним, что, создание двигателей внутреннего сгорания вызвало небывалое сопротивление уязвленных поклонников лошадиной тяги. Мирное использование атомной энергии вызвало к жизни не менее упорное сопротивление.) Клонирование и создание систем управления генными процессами порождает небывалый протест. Потребители и сторонники охраны окружающей среды в Европе напрочь отвергли подвергшиеся генетическому воздействию виды растений, исходящие в основном из США, как опасные для человеческого здоровья и благополучия окружающей среды.

Критики вторжения в тайную мастерскую живой природы требуют жесткого обозначения тех товаров и продуктов, которые подверглись указанному воздействию. 72 % всей земли, засаженной семенами подвергшихся генетической обработке растений, находятся в США, 17 % в Аргентине и 10 % в Канаде. На девять других стран, чьи ученые так или иначе имели дело с современной генной инженерией, — Китай, Австралия, Южная Африка, Мексика, Испания, Франция, Португалия, Румыния, Украина, — приходится только один процент. Лишь несколько ферм во Франции, Испании и Португалии сеют генетически обработанные семена[210].

«Гринпис» использует термин «дьявольские химикаты». В Британии принц Чарлз и певец Пол Маккартни выразили возмущение насилием над природой. Во Франции коалиция фермеров, профсоюзов, защитников окружающей среды и левых сил борется не только с GM (генетически измененными) продуктами, но и с сетью «Макдоналдса», «Кока-Колой» и другими «потенциально опасными» учреждениями. В результате отступления теоретических социальных мечтаний и восстания «зеленых» с их критикой некритического приложения науки произошел кризис модернизма, что имеет — и будет иметь невероятные по важности последствия.

Понимание опасности. Идеологи нового национализма часто готовы заплатить едва ли не любую цену ради реализации своих мечтаний. «В дальнейшем процессы станут неуправляемыми… Тогда следует ожидать воцарения хаоса на протяжении нескольких десятилетий»[211]. «Очевидно, что удовлетворение этнических требований, — полагает американский исследователь Т. Герр, — только воодушевит новые группы и новых политических претендентов выдвинуть подобные же требования в надежде добиться уступок и прийти к власти. Запоздалыми пришельцами в этом деле являются представители Корнуолла в Британии, племя реанг в Индии, монголы в Китае — все они ныне представляют организации, борющиеся за автономию и большую долю общественных ресурсов»[212].

По мнению советника американского сената М. Гленнона, «замена прежней легальной системы набором расплывчатых, неотчетливо выраженных, спонтанных мер представляет значительную опасность… Не принимая решения, предлагаемые НАТО и Соединенными Штатами, критическая масса наций может начать противодействие»[213]. Существующие институты в XXI в. могут не выдержать революционных перемен[214], создавая предпосылки глобального хаоса.

При всей расплывчатости процесса массового национального самоопределения ярость его ревнителей неустанно несет в наш мир смертоносный хаос. Украшение мира — его многоликость — становится смертельно опасной. Напомним, что в начале третьего тысячелетия в мире насчитывалось 185 независимых стран, но при этом более 600 говорящих на одном языке общностей, 5000 этнических групп[215].

«Аграрные общества, — пишут Алвин и Хайди Тофлер, — стараются завершить свою индустриализацию, попадая в тенета национального строительства. Бывшие советские республики, такие как Украина, Эстония или Грузия, отчаянно настаивают на самоопределении и требуют исторически вчерашних атрибутов современности — флагов, армий, денежных единиц, которые характерны для прошедшей индустриальной эры. Многим в высокотехнологичном мире трудно понять мотивацию ультранационалистов… Для националистов немыслимо, что другие страны позволяют субъектам извне вторгаться в сферу их предположительно священной независимости. Но этого требует глобализация бизнеса и финансов… В то время когда поэты и интеллектуалы отсталых регионов пишут национальные гимны, поэты и интеллектуалы современности воспевают достоинства мира без границ. В результате коллизии, отражающие резко отличающиеся по потребностям нужды двух радикально противоположных цивилизаций могут спровоцировать самое страшное кровопролитие в будущем»[216].

На государства воздействует донациональный трайбализм, часто рядящийся в национальные движения. Американский исследователь М. Каплан предсказывает мир состоящим из множества сомали, руанд, Либерии, босний и ираков, мир, в котором правительства часто отданы на милость картелям наркоторговцев, криминальным организациям, террористическим кланам. Мир XXI века Каплан представляет «большой Африкой»[217]. От академических ученых чувство опасности передается политикам. Госсекретарь США У. Кристофер предупредил комитет по международным отношениям: «Если мы не найдем способа заставить различные этнические группы жить в одной стране… то вместо нынешних сотни с лишним государств мы будем иметь 5000 стран»[218].

Реализация их права на самоопределение грозит поставить мир на порог грандиозного катаклизма, о котором весьма авторитетные специалисты уже сейчас говорят, что его не избежать: «В двадцатом веке спокойствие в международных отношениях зависело от мирного сосуществования суверенных государств, каждое из которых по своему оправдывало свою легитимность. В двадцать первом веке речь пойдет о мирном сосуществовании между нациями внутри одного и того же государства, которые обосновывают различные принципы определения суверенитета. В некоторых местах — Боснии или Косове — это может оказаться невозможным… Главной практической проблемой двадцать первого века будет обеспечение мирного сосуществования этих частей»[219].

Пока же в Косове, на Восточном Тиморе и более всего в Месопотамии вместо разрешения конфликтов посредством достижения компромисса предпринимается интервенция международных сил. Соединенные Штаты, НАТО, Организация Объединенных Наций и Австралия вмешались в этнический и социокультурный конфликт, убедив сами себя, что все прочие методы исчерпаны, игнорируя ООН, мнение большинства мирового населения.

Ослабление государства. Движение вспять (в 1500 году в Европе было 500 политических организмов) уже порождает невероятные катаклизмы. На кону суверенитет отдельных стран. Волна национализма несет не плодотворную самоидентификацию, а жесткое столкновение анахронических и эгоистически понимаемых интересов. Воинственное групповое самоутверждение на националистической основе грозит погрузить мир в хаос, невиданный со времен Средневековья. Складывается впечатление, что в результате суверенитет национальных государств в грядущие десятилетия будет ослаблен сверху надгосударственными организациями, а снизу подорван довольно неожиданно окрепшим в последнее десятилетие двадцатого века националистическим самоутверждением самоорганизующихся этнических групп, сепаратизмом регионов.

Ослабление роли и потенциала государства приведет в новом веке к этническим конфликтам нового качества и размаха. Прежние крупномасштабные войны того типа, что велись многочисленными и заранее экипированными армиями, которые могли создавать лишь мощные государства, уходят с исторического поля действия. Ныне ведение таких войн менее реально, чем когда бы то ни было за последние два столетия[220]. Но «мало признаков того, что мощные государства-члены проявят хоть какое-то намерение изменить иерархическую структуру, на которой традиционно базируется международный порядок, даже если эта иерархия не сможет послужить разрешением все более сложных вызовов порядку в «глобализирующемся мире»[221]. Все более очевидным становится факт перехода войны в ее партизанскую форму, в форму жестокого тлеющего конфликта, где восставшая сторона успешно уходит от генерального сражения.

Противостояние мировому хаосу. Исторической предопределенности хаоса в международных и внутригосударственных отношениях не существует. Несмотря на бурный поток конфликтов на протяжении завершающегося века, мир все же не погрузился в хаотическое безвременье, в безусловное отрицание всех правил на международной арене, в гоббсовскую войну всех против всех. К тому же исторический пессимизм бесплоден по определению. Трудно анализировать наиболее вероятное развитие событий и возможные пути впереди, если исходить лишь из неизбежности неукротимой мировой враждебности. Помимо опасных поворотов событий существуют иные, более оптимистические глобальные тенденции.

Обнадеживающим является то, что своего рода пик этнического и социального безумия пришелся на мировые войны 1914–1945 годов, на первую половину 1990-х годов. С тех пор мир подспудно не рискует идти на крайние меры. Жестокость конфликтов в Косове, Восточном Тиморе и Руанде несомненна, но налицо и тенденция перехода от неумолимой международной конфронтации к политике взаимных уступок.

Без установления международного порядка хаос в среде ослабевших стран будет лишь усиливаться. Разрушительному хаосу в международных делах противостоят четыре силы: суверенные государства; военно-политические блоки; международные организации; могущественный лидер современного мира.

1. Щит государств. Ведь все же только государства имеют право вести войну, только внутренняя легитимность государств позволяет призывать молодых солдат — вести их в смертельные схватки и умирать, а всем остальным гражданам в тылу поддерживать функционирование экономической машины, позволяющей вести войну. Говоря словами американского политолога К. Уолтса, «суверенные государства со строго очерченными границами доказали, что они являются наилучшими инструментами поддержания внутреннего мира и обеспечения условий для экономического благосостояния»[222]. При всей серьезности антиэтатистского наступления, преувеличением было бы считать мощь государства явлением лишь уходящего прошлого. Напротив, есть немало оснований признать удивительную способность государственных механизмов трансформироваться в соответствии с новыми обстоятельствами, с потребностями новой эпохи. Значительное число специалистов признают, что, вопреки «быстрым технологическим инновациям, разительным изменениям на внутренней и внешнеполитической арене, государства демонстрируют потенциал приспособления, более того, получения дополнительных преимуществ. Национальные системы продемонстрировали высокую степень гибкости»[223].

Более того, уровень контроля государств над жизнью обществ и функционированием экономик никогда не был более мощным, чем к началу XXI века. За последние сорок лет государственная машина не только не покинула национальную арену большинства государств, но, напротив, нашла способы укрепления своих позиций, самозащиты, о чем свидетельствует, по меньшей мере, статистика современных государственных расходов.

Таблица 6. Доля государственных расходов в валовом национальном продукте (в %).

Источник: «Economist», July 31, 2003 (The Road to 2050)

С этой (государственной) стороны приходу хаотической вакханалии ставится серьезный заслон. О возврате к ситуации до 30-х годов, когда расходы государств на общественные нужды и прежде всего на социальную сферу были мизерными, не может быть и речи. Можно с большим основанием предположить, что в XXI веке силами государственных структур будут созданы гораздо более жесткие правила, направленные на решение главных общественных задач, на стабильный экономический рост, на блокирование передачи разрушительных технологий в сомнительные руки, для «предотвращения вооружения и для обороны от носителей насилия»[224]. С большой долей уверенности можно предполагать выработку соответствующей стратегии, создание соответствующих контрольных органов.

По очень распространенному мнению, «демократии редко сражаются друг с другом и смягчают давление на внутренних оппонентов. Обычно в новых демократиях статус меньшинств улучшается»[225]. Если принять это положение за аксиому, то есть все основания для оптимизма в борьбе с агрессивным насилием и утратой общественной упорядоченности. Количество государств, приобретших демократические формы волеизъявления населения и системы управления, впечатляет. (К примеру, Латинская Америка перестала быть заповедным полем диктатур и пр.) Соответственно, есть основания надеяться, что процесс демократизации ослабит поток насилия.

Целый ряд государств более целеустремленно и эффективно, чем прежде, решает задачу признания групповых прав и интересов и стремится направить этнические конфликты в русло более искусной компромиссной политики (стремясь предотвратить конфликты, а не только сражаться с их последствиями). Видны признаки некоторого прогресса. Вьетнам и Индонезия ослабили репрессивные меры, направленные против китайских меньшинств. Права малых групп стали в Европе, Азии и Латинской Америке предметом более внимательного общественного отношения, что облегчает решение некоторых проблем еще до стадии необратимого ожесточения сторон. Но и самодовлеющие движения видят сейчас перед собой страшный опыт своих более нетерпеливых коллег, пренебрегших цивилизованными нормами решения социально-этнических вопросов, обратившихся к мерам фактической гражданской войны и в результате заплативших за свою нетерпимость страшную цену.

При этом следует указать на то, что большинство недавних этнических конфликтов начиналось с крайних позиций — с требования полной независимости, а завершать свою борьбу было вынуждено тем, что довольствовалось удовлетворением гораздо более усеченных прав на автономию (разительное исключение представляют собой поведение лидеров повстанцев в Чечне и на Восточном Тиморе).

В конечном счете, как оказалось, главному источнику мирового хаоса — ослаблению государственного механизма, влекущему интенсификацию трайбалистских, религиозных и этнических конфликтов, криминализацию жизни, увеличение потока беженцев, крушение основ цивилизованной жизни, может быть противопоставлено, с одной стороны, укрепление значимости мирового общественного мнения, требующего сохранения цивилизованных норм жизни, а с другой — согласованные полицейские операции.

2. Военно-политические блоки. Военные союзы в общем и целом не заинтересованы в расколе, ослаблении и распаде своего состава. Главный мировой военный блок нынешнего и будущего времени (7 млн. военнослужащих, две трети мировых военных расходов) — Североатлантический союз в общем и целом подчиняет любую форму местного сепаратизма общеблоковым интересам. Приглушена критика Турции в Курдистане — Североатлантический блок закрывает глаза на действия турецкой армии в отношении курдов. Никто не собирается отстаивать права басконцев или корсиканцев. Фактически существует молчаливое согласие НАТО на любые жесткие меры национальных правительств (в данном случае Испании и Франции) по отношению к сепаратистам в Басконии или на Корсике. В то же время действия НАТО весной 1999 года послужили своеобразным сигналом желательности компромисса со своими этническими меньшинствами; в противном случае последователи этнического самоутверждения будут кивать на помощь НАТО самоутверждению косоваров-албанцев в соседней европейской стране. А в марте 2003 г. весь мир бессильно смотрел на вторжение американских войск на неугрожающий им Ирак.

В целом в военных блоках существуют как бы два уровня отношений. На первом уровне звучит нечто близкое словам Н. Чемберлена о Чехословакии во время Мюнхена: «Речь идет о споре в далекой стране между народами, о которых мы ничего не знаем». Или госсекретаря Дж. Бейкера, сказавшего в начале процесса распада Югославии: «В этой схватке наши собаки не замешаны».

На втором уровне военная организация Запада, ведомая Соединенными Штатами, продемонстрировала способность идти на силовые действия, чтобы заменить хаотический мир, возникший после краха коммунизма в Восточной Европе, новым порядком, не крушащим окончательно суверенитет отдельных стран — трехсотлетнюю основу прежней относительной мировой стабильности.

При этом нужно отметить, что силы возмездия, хотя они и показали свою решимость, едва ли будут действовать более энергично. Пафос наведения порядка не пользуется той всепоглощающей поддержкой, которая была характерна, скажем, для периода холодной войны. Изменились общественные координаты, иссякает жертвенная решимость. Как пишет американский исследователь, вера в то, что население Америки, «питающее отвращение к риску, поглощенное проблемами собственного здоровья, испорченное величайшим экономическим ростом в истории, может поддержать реальную войну, просто ни на чем не основана»[226].

3. Международные организации. На интернациональном уровне в XXI в. Организация Объединенных Наций и ее специализированные ответвления: Организация по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ), Совет Европы, Организация Африканского единства, Организация исламской конференции и др. будут осуществлять функцию поддержания процесса мирного разрешения конфликтов. Есть все основания надеяться, что они предпримут координированные коллективные усилия, стремясь повысить эффективность своей борьбы с хаосом, ведущим мировое сообщество к деградации. Ооновское агентство по обычным вооружениям ужесточит контроль за перемещением потоков оружия. Особое внимание будет обращено к информационному полю с целью блокировать откровенную заангажированность могущественных средств массовой информации: будет более полно учтен опыт Югославии — ее дезинтеграция «началась с войны средств массовой информации, оркестрованных заинтересованными сторонами»[227].

Не будем списывать со счетов ослабленную Организацию Объединенных Наций. Там, где интересы великих держав не затронуты напрямую, Совет Безопасности ООН способен периодически выдавать Генеральному секретарю мандат на защиту прав суверенных государств — жертв интервенции. (В конце 1980-х годов казалось, что миротворческие силы ООН становятся подлинно стабилизирующей силой в мире. Не лишено черт реальности предположение, что продленный в Камбодже мандат на пребывание сил ООН мог бы стабилизировать ситуацию в этой стране.) В 1990-е годы эта тенденция ооновского активизма проявила себя несмотря на все трудности: если за годы холодной войны в год принимались в среднем 14 резолюций, то в 1990-е годы — по 80 резолюций в год. Наибольший эффект имели специализированные форумы Севера-Юга под эгидой ООН по окружающей среде и развитию (Рио-де-Жанейро, 1992); по населенности и развитию (Каир, 1994); по проблемам женщин (Пекин, 1995); по глобальным климатическим изменениям (Киото, 1997).

Задача укрепления международных регулирующих функций ООН вызывает дебаты прежде всего в направлении расширения числа постоянных членов Совета Безопасности. Из подобных предложений наиболее общие — введение в Совет Безопасности в качестве постоянных членов Германии, Японии и представителя развивающихся стран[228]. (Среди развивающихся стран борьба идет между следующими претендентами: Индия — Пакистан — Индонезия, Бразилия — Мексика — Аргентина, Нигерия — ЮАР — Египет.) Очевидно стремление нынешних постоянных членов СБ прямо или косвенно препятствовать понижению своего мирового статуса. «Главную оппозицию реформам осуществляют, — констатирует американец Б. Ривлин, — Соединенные Штаты»[229].

Среди международных организаций, на которые в наибольшей степени падает борьба с торговым хаосом, в XXI веке особенно выделяется Всемирная торговая организация (ВТО). По своей структуре и механизму контроля над реализацией своих решений ВТО представляет собой шаг вперед по сравнению с предшествующим ей ГАТТ (Генеральные соглашения по тарифам и торговле). ВТО руководит многосторонними торговыми соглашениями, она владеет долей контроля над торговой политикой отдельных национальных государств, ею выработана система разрешения торговых споров. В отличие от ГАТТ, ВТО обладает правом принятия решений, которые обязательны к исполнению (если только против этих решений не собран консенсус всех заинтересованных стран). ВТО имеет возможность стать краеугольным камнем мировой торговли. «Хотя поддержание экономического режима в мировой экономике соответствует интересам США, только будущее покажет, готовы ли США пожертвовать своими особыми позициями первого среди равных ради установления более уравновешенного многостороннего режима», — заключает американец Н. Вудс[230].

Финансовую стабильность мира регулирует Международный валютный фонд (МВФ), в котором более пятидесяти с лишним лет главную роль играют Соединенные Штаты. Некоторые перемены в процедурах и правилах МВФ произошли в 1990-е годы, но лишь США, как и прежде, могут заблокировать любой курс МВФ: иерархия, созданная более полувека назад, продолжает действовать. Международный опыт подводит к выводу, что для эффективного управления глобализирующейся мировой экономикой требуется укрепление международной легитимности МВФ, большей степени привлечения представительств заинтересованных стран. Требуется перемена фундаментального характера[231]. По мнению американского автора предложений о модернизации МВФ Дж. Голда, «необходим смелый шаг, комбинирующий вес отдельных стран с традиционным равенством стран в международном праве. Следует придать новую силу доктрине равенства государств»[232]. Пойдет ли единственная сверхдержава на сознательную демократизацию организации, где она сейчас пользуется огромным весом и непререкаемым влиянием?

4. США: отношение к хаосу. Фактом является, что Соединенные Штаты сохранили все инструменты холодной войны на прежнем уровне (министерство обороны, Центральное разведывательное управление, Североатлантический союз). Но эти органы насилия созданы и приспособлены для борьбы с противником класса Советского Союза и Варшавского договора, но не с более дробными и ярко выраженными конфликтами грядущего периода. В то же время Вашингтон ослабил значимость таких организаций, как ООН, уменьшил объем внешней помощи.

В наиболее влиятельной стране предстоящих десятилетий нового века будет идти противоборство двух точек зрения.

Первая (пессимистическая) идейная позиция базируется на том, что уже никто не способен гарантированно контролировать растущий мировой беспорядок, что международное сообщество в любом случае воспротивится попыткам привнести упорядоченность: мир более не потерпит существования империй и имперского порядка. И в этом плане США не всемогущи.

Сказывается несовершенная структура вооруженных сил Соединенных Штатов, «мобилизованных для мировой войны, а не конфликтов нового периода»[233]. Пример наказания Ирака за аннексию Кувейта не обладает необходимой убедительностью: будущего нарушителя международных законов только поощрит замедленная реакция и нерасторопность потенциальных противников. Вряд ли он будет спокойно смотреть на то, как армада сил возмездия методично (и уязвимо на этом этапе) в течение долгих недель и месяцев безмятежно высаживается на свой плацдарм (берег Персидского залива в случае с Ираком). Потенциальный агрессор не будет слепо и фаталистически игнорировать полное воздушное превосходство противостоящих сил. Он будет более энергичен, исходя хотя бы из соображений отчаяния и риска.

Пессимисты не верят в способность США вершить мировой порядок по простой причине: сепаратные связи на региональном уровне делают их плохим полицейским. К примеру, стратегический союз США с Израилем делает Вашингтон безразличным к бездонно богатыми нефтью арабам, прежде всего к планам палестинцев. В то же время союзные отношения Америки с такими странами, как Пакистан, делают американскую политику в данном регионе противостоящей фактическому региональному гегемону — Индии. Но еще более огорчает пессимистов растущее небрежение Вашингтона к главному международному инструменту стабильности, к Организации Объединенных Наций (и к другим международным организациям). В начале второй половины XX века США аккуратнее других платили взносы в бюджет Организации Объединенных Наций, они полностью поддерживали Мировой банк, Международный валютный фонд и прочие организации глобального охвата деятельности. До 1990-х годов США были главным адвокатом и защитником созданных в ходе Второй мировой войны (и сразу после нее) международных институтов. В той поддержке мировых дисциплинирующих институтов был свой очевидный резон — статус-кво помогал лидеру удерживать свои позиции. Но к рубежу XXI века в Вашингтоне возобладала суровая критика международных институтов.

В результате в начале нового столетия — впервые после окончания Второй мировой войны — можно представить себе отход американцев от наследства либерального интернационализма Рузвельта — Трумэна — Эйзенхауэра. В ходе второго срока пребывания у власти администрации Клинтона Соединенные Штаты фактически приостановили свое членство во всех основных международных организациях за исключением организации Североатлантического договора (НАТО). Конгресс выступил с угрозой прекратить финансовые вклады, если международные организации не согласятся на ряд существенных реформ. Опросы общественного мнения показали, что американская общественность не выразила возмущения тактикой конгресса, не выплачивающего задолженность этим институтам[234]. Вашингтон никогда не передавал в ооновское командование свои войска, номинально все же как бы подчинявшиеся не Пентагону, а этой главной международной организации. Если подобная тенденция возобладает, нечего надеяться на стабилизирующую активность США.

Американские солдаты вовсе не хотели бы гибнуть в ситуации, когда их жертвы воспринимаются двусмысленно. Скажем, сомалийского генерала Айдида американское правительство назвало преступником, но боевые действия против него официально декларированной войной не назвало. Американская общественность увидела в действиях против Айдида некую полицейскую операцию, а не начало войны. В войне жертвы воспринимаются как суровая необходимость. Но жертвы в полицейской операции воспринимаются определенно иначе. В ней должны гибнуть преступники, а не полицейские. В этой обстановке правительство США встает перед кризисом в случае смерти добрых полицейских. И правительство Клинтона постаралось как можно быстрее вывести свои войска из несчастного Сомали.

Ирак, Громадное большинство иракцев жаждало ухода американской коалиции. И все песнопения о демократии в Ираке с каждым месяцем становились абсурдом. Все больше иракцев полагалось на насилие как на средство напрячь терпение привыкшей к роскоши страны. А президент Буш полагался на Временный правящий совет, члены которого решали обыденные проблемы, но не осмеливались (пока) проявить свою мусульманскую цивилизационную сущность.

Американцы к началу 2004 года обратились к «знакомому» оружию: деньгам. Они напечатали новые ассигнации без портрета Саддама Хусейна. Американский конгресс ассигновал на уже якобы победную войну 67,5 млрд. дол. Доноры в. Мадриде добавили к этой сумме. Буш думал о перевыборах. Но все окружающие всерьез размышляли о долгой зиме, в которую попала самая мощная армия мира, представляющая самую богатую и развитую мировую державу.

Вторая (оптимистическая) точка зрения исходит из того, что поставленная на грань выживания, извлекшая опыт из трагедий, подобных югославской, международная система неизбежно вручит бразды правления наиболее мощной и организованной международной силе — Америке. Как полагает американский исследователь, «современный мировой беспорядок, крушение большого числа государств, эволюция характера боевых действий, которые приобрели дикие признаки гражданских войн и колониальных репрессий (в которых различие между военными и гражданскими жертвами исчезает), могут породить нужду в главенствующей имперской державе. Это может произойти несмотря на предостережения защитников гражданских прав относительно того, что такая держава будет действовать исходя лишь из собственных интересов»[235].

Такая логика базируется на том, что сползание к хаосу способен приостановить лишь Запад, ведомый своим лидером. Американский исследователь Д. Риефф: «В настоящее время только Соединенные Штаты способны (и имеют на то волю) навязать порядок в турбулентных районах мира»[236]. Но США не должны пытаться передоверять «штабную работу» явно неэффективным партнерам — именно это губит на корню всякую эффективность в деле противостояния нарушителям мирового спокойствия. Прямо и без экивоков Вашингтон должен выразить свое предпочтение односторонним действиям перед многосторонними. С точки зрения, скажем, авторитетного исследователя Дж.-У. Мейнса, «наступил коллапс многосторонности, что принуждает Америку идти своим собственным путем»[237].

Опираясь на свою мощь, Соединенные Штаты наведут должный порядок.

Какая из двух точек зрения — неверие в возможность обуздать хаос или вера в американское дисциплинирующее могущество — возобладает в наступившем веке? Оптимисты энергично призвали возглавить мировое сообщество, прозвучало напоминание о том, что США являются «величайшим получателем благ от глобальной системы, которую они создали после Второй мировой войны. Как держава несравненной мощи, процветания и безопасности, США должны и сейчас возглавить эту систему, претерпевающую время разительных перемен»[238].

А пессимисты возлагают свои надежды на то, что поддержание порядка, активная борьба с хаосом слишком дорогостояща. Часть американского общества стала отрицать саму возможность жертв ради борьбы с мировым хаосом. Америка будет еще долго сильнейшей державой мира, но ее центурионами все меньше владеет имперская миссия, как это было на протяжении пяти веков господства Рима.

В конечном счете возобладает срединный, компромиссный курс. По словам Дж.-У. Мейнса, «Соединенные Штаты будут продолжать распространять идеологию электоральной демократии. Но Америка останется в подходе к внешней политике скорее вильсоновской (т. е. доктринерской. — А У.), а не следующей за Теодором Рузвельтом (т. е. силовой. — А. У.); это будет не очень органичная смесь вильсоновского триумфализма и реализма в духе теории баланса сил… Соединенные Штаты будут оказывать давление на малые страны, не имеющие ресурсов сопротивляться демократизации и открытию своих рынков. Они будут более скромны в своих требованиях по отношению к таким большим странам, как Китай»[239]. На подиуме ООН США требуют прав вторжения в другие страны с целью надзора за соблюдением гражданских прав. Но категорически отказываются обсуждать практику смертной казни в самих США, проблемы расовой дискриминации в американском обществе.

Представляется, что немало в будущей стратегии борьбы США с хаосом определил афганский опыт 2002 г. и иракский опыт 2003–2006 гг. Словесно Белый дом будет следовать многостороннему подходу, когда сможет, но однозначному — когда посчитает это для себя необходимым. Почти определенно можно сказать, что Америка никогда не передаст право важнейших решений международным организациям. В плане борьбы с хаосом на международной арене это означает, что в мире ослабевают действенные правила и это никак не предвещает упорядоченного будущего.

Хаос терроризма. Почему Сентябрь наступил так неожиданно для американцев? В ноябре 2001 г. журнал «Нэшнл ревью» прямо обвинил Американскую Ассоциацию исследований Ближнего Востока в «полном провале ближневосточных исследований как академического занятия, оказавшегося неспособным подготовить Соединенные Штаты к брутальному терроризму исламского радикализма».[240] Кабинетные ученые, мол, игнорируют национальные интересы США. Завязалась дискуссия. Нет сомнения в том, что многие американские исследователи Ближнего Востока сознательно старались улучшить отношения с арабским миром и поэтому старались не акцентировать внимания на негативных явлениях. Но и это не вся правда: журнал «Форин афферс» поместил в 1998 г. статью Б. Льюиса «Разрешение на убийство: Усама бен Ладен объявляет Священную войну». В 1999 г. М. Фенди издал исследование, значительная часть которого посвящена карьере бен Ладена Значительное число исследований было осуществлено непосредственно для ЦРУ. Заново мобилизованные, американские специалисты по Ближнему Востоку выдвигают четыре объяснения:

— Влияние войны с Ираком, начатой в 2003 г. — и спустя три года еще более суровой. Тогда США сознательно постаралось не ожесточить мусульманский мир. «Чтобы навести глянец на современный ислам, эксперты по Ближнему Востоку постарались занизить значимость мусульманского экстремизма, что привело к самоуспокоенности и самоуверенности»[241].

— Многие специалисты по Ближнему Востоку сконцентрировали свое внимание на том, что им кажется наиболее важным — на отношениях США с «умеренными» режимами, с прозападными правительствами Саудовской Аравии, Египта, Иордании, на тенденциях развития связей этого региона с Западом. Это заметно отвлекло внимание от воинствующей части ближневосточного политического спектра. Недостаток внимания к радикальным режимам сказался. Потенциальная демократизация Ближнего Востока как бы закамуфлировала упорный радикализм.

— Нефть как стратегическое сырье современной экономики заставляет как бы «сквозь пальцы» смотреть на особенности политического процесса в данном регионе.

— Палестино-израильский конфликт так или иначе занимает в американских исследованиях центральное место, как бы уводя в сторону возможность прямого воздействия мусульман на Америку.

Все вышеуказанное лишь частично объясняет то, что 11 сентября 2001 г. на долгое время оказалось в центре внимания американского общества, да и всего мира. На волне общенациональной сплоченности сразу же начались крупномасштабные дебаты, которые в общем и целом вращаются вокруг нескольких ключевых вопросов: Что произошло? В чем причина атаки? Кто виноват? Откуда можно ждать следующий удар? И самое главное: что следует делать? Главными вопросами, без ответа на которые не стоило долбить даже пустынную афганскую землю, является следующие: кто были люди, совершившие совмещенное убийство и самоубийство? Каковы их мотивы? Что вдохновляло террористов? За что они ненавидели Америку? За то, что Америка сделала, за предполагаемые грехи, за то, чем американцы являются, за предполагаемые и реальные американские доблести, за достоинства или недостатки? Ответ на эти вопросы требует широкого подхода к процессу отчуждения и антагонизма огромных районов мира.

Фанатики сегодняшнего дня не имеют индульгенции, они наносят удар по самым слабым, по беззащитным членам общества. Но мы, если претендуем на победу над терроризмом, должны постараться понять их умонастроение, причины их ожесточения, способы ликвидации их самоубийственного пафоса. Это не дань их умственно-эмоциональному ушибу, это наша тропа спасения. Постараемся хотя бы очертить мир, в котором не будет головокружительной разницы в условиях жизни, где процветающая часть человечества признает хотя бы моральные обязательства в отношении обделенных, где триумф глобализма не будет автоматически означать надругательство над традицией, исторической памятью и ментальным кодом менее удачливого. Хладнокровное безразличие, может, и не рождает фанатиков, но оно оправдывает их в собственных глазах.

За последние десятилетия и годы общая численность террористических актов не выросла, но поразительно выросла численность жертв в результате одного такого акта. Это устрашающая тенденция.

Администрация Буша-мл. после своих силовых действий уже столкнулась с мировой враждебностью, вылившейся, в частности, в несколько террористических актов против американских посольств и военных контингентов. Именно тогда, во времена президента-демократа, было создано короткое и простое объяснение, ставшее почти частью политической культуры в США: иностранцы будут не любить Америку, что бы она ни делала, просто потому, что она является самой мощной нацией на земле, приверженной при этом демократии и свободному рынку. Так грозное явление получило самоуспокаивающее объяснение, годное на все случаи жизни. Это был легкий ответ, и он привел американцев к представлению, что, словами американского аналитика Д. Саймса, «вмешательство во внутренние дела других стран будет ненакладным; Соединенные Штаты будут нести относительно скромные расходы, а не всю плату за последствия своих действий»[242]. Эта теория в конечном счете стала «общепринятым здравым смыслом», она стала привычным и поверхностно убедительным объяснением.

Но эта теория является ложной. Вся история терроризма свидетельствует против того, что абстрактные положения политической философии сами по себе достаточны, чтобы спровоцировать силовое противодействие. Это очевидно в случае Израиля, где терроризм связан с арабо-израильским конфликтом. Указанное объяснение не работает в случае террористических атак в Индии, Шри Ланке, России, Испании, Британии, Колумбии, Алжире, Узбекистане. Эйфелеву башню хотели уничтожить из-за связей французского правительства с алжирским военным режимом. Почему Аль-Каида должна быть иной? Возможно, она является ваххабитской ветвью радикального Ислама, предубежденного против западной цивилизации. Но она же не борется слепо против этой цивилизации как таковой, в противном случае ей нужно было бы напасть на более продвинутые, разрешающие гораздо больше, чем сравнительно консервативные США, страны западной Европы.

Но Аль-Каида направлена против США по совершенно рациональным для нее причинам:

— возмущение военным присутствием США на Аравийском полуострове рядом с мусульманскими святынями;

— поддержка прозападных (умеренных, по западной терминологии) режимов, обрушившихся (особенно активно в случае с Египтом, Иорданией и Алжиром) на правоверных мусульман;

— Аль-Каида выступает против позиции США в арабо-израильском конфликте.

Как утверждает пакистанский президент генерал Мушарраф, «события 11 сентября показали, что люди готовы умереть за бен Ладена. Люди идут за ним потому, что не могут больше выносить бедности, отчаяния, бессилия. Бен Ладен дал своим ученикам проект, который оправдывал терроризм и предоставил им финансовые средства для совершения этих актов. Парадоксально, главной мотивацией воинствующих исламистов была не религия, а политика. Террористы, атаковавшие Нью-Йорк и Вашингтон, отнюдь не были набожными. Они нанесли удар не во имя Аллаха, формальной причиной стал палестино-израильский конфликт»[243].

Сектантское насилие, разгоревшееся между шиитами и суннитами, грозит тем, что Ирак, вместо достойной внимания и повторения демократии, превратится в государство, охваченное тотальной гражданской войной и хаосом. Генерал Кейси сказал корреспонденту CNN, что конфликт будет долгим. «У повстанцев нет проблем с вербовкой новых рекрутов, в их распоряжении постоянно есть множество оружия и амуниции, которые ранее находились на бывших армейских складах, расположенных на территории всего Ирака». Война в Ираке обходится американскому народу в 5,6 млрд. дол. в месяц, здесь уже погибли около 3 тысяч американцев, а конца кровопролитию не видно. США завязли в песках Месопотамии тогда, когда их мощь должна показать себя перед Китаем и Европейским Союзом.

Аналогия с Вьетнамом напрашивается все больше. Бывший военный министр Мелвин Лэйрд пишет в «Форин Афферс», что «во Вьетнаме и Ираке наши противники действуют сходным образом. Они хотят ослабить нашу волю продолжать борьбу и внушить как можно большему числу американцев мысль, что продолжение войны не стоит потерянных жизней американцев и затраченных на нее денег». Но не все согласны. «Неоконы» отметают всякие аналогии с Вьетнамом, они напоминают, что во время подавления иракского восстания в 1920 г. англичане потеряли более 500 солдат — гораздо больше, чем англичан погибло ныне в Ираке. Но, если потери в Ираке не прекратятся, а 87 млрд. дол., выделенных Ираку, не стабилизируют там обстановку; если ценой борьбы с повстанцами будет кризис НАТО, если вместо демократии в новом Ираке воцарится режим шиитских аятолл, когда престижу Соединенных Штатов в мире будет нанесен жестокий урон, тогда Америка будет искать «козла отпущения». И она уже знает, как его зовут.

Много цивилизаций видели берега Тигра и Евфрата, их подъем и падение. Впервые здесь видят попытку принести новую цивилизацию на броне танков. Слоны, верблюды, танки. Но цивилизационный код — это нечто покрепче брони и поддается пересмотру только при помощи времени и благоприятных перспектив. Имперский наскок грозит обернуться провалом.

Четвертая сокрушительная сила, вырвавшаяся в XXI век, — реакция на материальное неравенство в мире, прежде характеризовавшееся как противостояние Север-Юг. Это растущий процесс. Сто лет назад богатые страны были в девять раз богаче бедных стран. В XXI веке они богаче в 100 раз.

Двадцать лет назад журнал «Форбс» в своем первом списке милиардеров зафиксировал 140 владетелей миллиардного богатства. Сегодня (2006) их 793 — рост на 102 человека за последний год. По числу миллионеров на первое место вышла Азия — 700 000. В Америке 500 000 миллионеров, в Европе — 100 000[244]. Первое место по богатству на душу населения делят между собой Дания и Голландия, третье место принадлежит Швеции, четвертое — Австралии и Великобритании, шестое — Канаде, на седьмом месте сразу четыре претендента — Франция, Германия, Норвегия, Соединенные Штаты Америки. Одиннадцатое место принадлежит Финляндии, двенадцатое — Австрии, тринадцатое — Бельгии, четырнадцатое — Италии и Португалии, шестнадцатое — Новой Зеландии, семнадцатое — Греции, восемнадцатое — Ирландии и Швейцарии, двадцатое — Испании, двадцать первое — Японии[245].

И за последние 25 лет ни одна бедная страна не приблизилась к слою сверхбогатых. Шесть из десяти наиболее бедных стран находятся в Африке (11 из 20). Постараемся двадцати самым богатым противопоставить двадцать самых бедных. На первом месте здесь Судан, на втором — Демократическая республика Конго, на третьем — Берег Слоновой Кости. На четвертом по бедности и социальному крушению месте — Ирак. На пятом — Зимбабве, на шестом — Чад, на седьмом — Сомали, на восьмом — Гаити, на девятом — Пакистан, на десятом — Афганистан, на одиннадцатом — Гвинея и Либерия, на тринадцатом — Центральноафриканская республика, на четырнадцатом КНДР; на пятнадцатом — Бурунди; на шестнадцатом — Йемен и Сьерра-Леоне; на восемнадцатом — Бирма; на девятнадцатом — Бангладеш; на двадцатом — Непал. Более половины мирового населения живут на $2 в день, а один миллиард земного населения живет менее чем на $1 в день. Бедность не позволяет бедным странам мобилизовать ресурсы для определения и противостояния смертельным болезням. Согласно Всемирной организации здравоохранения, на бедные страны приходится 90 процентов болезней в мире — и только 11 процентов мировых расходов на здоровье.

На страну с годовым доходом на душу населения в $ 250 и меньше приходится 15-процентный риск разгорания внутреннего конфликта в ближайшие пять лет, в то время как при доходе $ 5000 на душу населения этот риск уменьшается до 1 процента. Численность смертей между 1980 и 2000 гг. из-за инфекционных болезней увеличилась вдвое. Риск птичьей эпидемии (SARS) приближается к 12 млрд. человек в беднейших странах. В 80 странах недостаток воды является национальной проблемой. Этот недостаток станет проблемой для 80 процентов населения Земли в 2025 г. В то же время 15 процентов земной суши уже доведены до деградации.

Важно то, что бедные знают об этом.

Взгляд из космоса. Снимки из космоса раздвигают все рамки, и кажется, что будущее просматривается более отчетливо. Эти поразительные снимки фиксируют россыпь золотых огней — подлинный триумф земной урбанизации, и затаившуюся темень неосвещенной жизни большинства земного населения. Глядя на них, понятнее становится происходящее на нашей планете. Поразительно ярким на этих снимках из космоса огнем горит благополучная часть — Северная Америка, Западная Европа, Япония. Темна Африка, две трети Латинской Америки, большие пространства Азии.

Полоски огней нагляднее словесных оценок говорят о разобщении. Североафриканские города отделяются и от остальной Африки, и от ближневосточного региона. Города Восточной Европы как бы движутся на Запад, но многомиллионная безработица во многом лишает шансов на благополучное будущее и в этом, относительно благополучном углу мира это движение. Самый крупный бриллиант в созвездии — Мехико-Сити знаменует собой многомиллионную стартовую площадку побега на Север, в мегаполисы Северной Америки. У антиподов индийские города залиты светом, а пакистанские погружены во тьму. Огни Китая расположены вдоль тихоокеанского побережья, а западная часть самой растущей страны как бы замерла в темном безмолвии, указывая этим на самую острую проблему будущего, как все это совместить. Из темных провалов выходит ожесточение, отсюда в сторону света идет нескончаемый поток, и этот поток фиксирует собой острое неблагополучие разоренной мировой деревни.

Именно здесь, в темной части планеты, бурно растет население, тогда как в светлой рост повсеместно прекратился. Согласно прогнозу американского Совета национальной разведки, население Земли в 2015 г. составит 7,2 млрд. человек; 95 процентов прироста придется на «неосвещенные» страны. К середине текущего века темная сторона породит еще четыре миллиарда жителей планеты, а живущее в светлых секторах Земли лишь сократится. Именно здесь неостановим СПИД и прочие проклятия нашего времени, именно здесь страшные эпидемии встречаются с поразительным равнодушием. Именно здесь исчезает питьевая вода, именно здесь образование — немыслимая роскошь. Эрозия почвы совмещается с эрозией человечности, осмысленного решения проблем.

Из темной части в светлую неукротимо стремится постоянный человеческий миграционный поток. Очень наглядно видно, как из обездоленного Юга Индии в более обеспеченный Мумбаи неостановимо течет этот поток. Темные люди медленно движутся непрерываемой цепочкой. А в других местах раз за разом форсируют Рио-Гранде и Амур другие потоки, смысл движения которых тот же. «Гастарбайтеры» в ближайшие десятилетия десятками и сотнями миллионов устремятся в североатлантический и восточноазиатский регионы. Преимущественно в города. Миллионный в 1950 г. Лагос в 2015 г. будет насчитывать 24,4 млн. жителей; Карачи за то же время вырастет с 1 млн. до 20,6 млн. жителей; Джакарта — с 2,8 млн. до 21,1 млн. жителей. Население Дакки достигнет 19 млн. жителей. В 1950 г. число городов с миллионным населением равнялось 86, а к 2015 г. их будет 600. Присылаемые в темные регионы отсюда мелкие денежные переводы посланцев мировой деревни давно превзошли в своей массе так называемую экономическую помощь сытого мира.

Окончание «холодной войны» вызвало в 1990-х годах некий всплеск надежд на то, что богатые и могущественные теперь повернутся к бедному Югу. Но получилось нечто обратное: вызрела нечеловеческая идеология laissez faire для обездоленных. Это, мол, дело рук самих утопающих. Итог устрашающ. В хаосе якобы «освобожденный» Афганистан, в жестоком хаосе европейская Босния, некоторые анклавы которой вовсе не напоминают традиционную Европу. Ничто не может превзойти по жестокой бедности в условиях насилия и разрухи Восточную Колумбию, «треугольник беззакония» между

Бразилией, Парагваем и Аргентиной, внутренние районы Демократической республики Конго, пригороды Кабула и Кандагара в Афганистане. Страшна участь беженцев в Судане, в районе Великих озер Африки, на Западном берегу Иордана.

О каком мировом порядке можно говорить, если едва ли не самая энергичная и уж точно самая молодая и устремленная к самореализации часть мирового населения неотвратимо осознает крах своих надежд, тупик прогрессивного развития?

Но никто в этом мире — включая ООН и все номинально занимающиеся развитием межгосударственные органы — не собирается «осветить» темную часть Земли. Позолоченный светом кубик Объединенных наций слился со световым половодьем Манхэттена. Планов мировой электрификации просто нет. А в последние десятилетия трудное встретилось с циничным, обрел наглую самоуверенность лозунг «выживайте сами». Гимны свободному рынку обрели характер защиты прогресса, тупое безразличие одело одежды самоуверенности. Даже лучшие готовы умыть руки. Насильственная смена режимов, стратегия «предваряющих ударов» пока лишь усугубляет положение.

И все это на фоне окончательного истощения главных из жизненно важных мировых ресурсов. В ближайшие годы человечество вынуждено будет осознать, что ископаемое органическое и неорганическое сырье — дар миллиардов лет солнечной щедрости — подходит к своему концу. Через одиннадцать лет в мире уже не будет добываться цинк, через четырнадцать лет иссякнет ископаемая медь, через сорок лет, при росте современного потребления, опустеют нефтяные скважины; через 60 лет из шахт выйдет последний шахтер. Через двадцать лет комбинация бурного роста населения и резкого сокращения водных запасов просто взорвет Ближний Восток. Будет ли освещенная часть мира при этом столь же благополучна? Не придется ли ей силой гарантировать за собой бесценные остатки земных ископаемых, которые прячутся как раз в темных просторах неосвещенной суши?

Но не везде россыпь золотых огней — знак человеческого благополучия. Золотая арка феноменально растущих городов — Лагос — Каир — Карачи — Джакарта, население которых почти удвоилось за последние двадцать лет (и еще раз удвоится в грядущие двадцать лет), безмолвно фиксирует едва ли не главную драму нашего времени: наряду с прогрессом разгорается пожар несостоявшихся судеб многих сотен миллионов людей. Здесь нестабильность, террор и болезни будут главными факторами жизни. Глобализация подгоняет строительство огромных аэродромов, но не на бетонных полях, а в бетонных пещерах мегаполисов тлеет и зреет несокрушимая сила, способная остановить и уничтожить любую цивилизацию. Это знаки беды, это убежища практически несостоявшихся государств, это полигон отчаянной реакции униженных и оскорбленных.

Темная сторона планеты отнюдь не безобидна. В то время, когда в свете зримого благополучия создаются еще более впечатляющие планы процветания одной шестой части мирового населения, мрак мировой деревни порождает нечто, от чего залитый светом миллиард может однажды содрогнуться. Здесь, во мраке и нищете зреет, может быть, безрассудный и жестокий, но свой ответ на безразличие освещенных. В гербах шести стран узнаваем автомат Калашникова. Но еще страшнее то, что почти все гербы нищих стран вообще не имеют смысла, крах государственных систем сотни больших и малых государств порождает тот хаос, который не раз в мировой истории порождал восстания, потоки гнева, смерч разрушения.

Фактически несостоявшиеся государства, не сумевшие перейти на «солнечную сторону» мировой улицы, определенно способны на одно — на вооружение и на создание средств массового насилия. Мировая руанда уже вышла на тропу, которая может стать тропой войны. Радио очень популярно в темных странах, и руандийские дикторы уже призывают к насилию. Страшно не это, а то, что призывов ждут и им подчиняются. Анархия, крах государственных структур ведет к возрождению этнического разобщения, следующим этапом которого явится межэтническая ненависть, религиозный фанатизм, крушение здоровой окружающей среды.

Разрыв. Разрыв между доходами на душу населения в развитых и развивающихся странах интенсифицировался. Согласно данным ООН, всемирный валовой продукт вырос за последние полстолетия с 3 триллионов долларов до 30 триллионов. Но распределение созданных богатств крайне неравномерно. За исключением примерно десяти стран (т. н. стран больших возникающих рынков: Бразилии, Индии, ЮАР, Турции, Польши, Южной Кореи, Китая, Аргентины, Мексики, Индонезии[246]) население большинства стран Африки, Южной Азии и Латинской Америки испытало за последние тридцать лет понижение жизненного уровня. Да и вышеназванные страны жестоко перенесли кризисы, подобные разразившемуся в 1997–1998 годах, унесшие с собой средний класс в Южной Корее, Таиланде и Индонезии.

Значительно выросло социальное неравенство. Представляющие развитый Север страны — члены ОЭСР (менее 19 % населения Земли) ориентируются на доход в 30 тыс. дол. на душу населения в год, в то время, как жизненный уровень 85 % населения земли не достигает 3 тыс. дол. в год. Специализированные агентства ООН рассчитали, что богатство 20 % наиболее богатой части мирового населения в 30 раз превосходило имущество 20 % наиболее бедных землян в 1960 году. К концу же XX века это соотношение дошло до критического — 78:1[247].

Доклад ООН «О развитии» за 2001 год специально отмечает, что «несмотря на присоединение к мировому рынку, такие страны, как Мадагаскар, Нигер, Российская Федерация, Таджикистан, Венесуэла, не получили экономического выигрыша. Эти страны увеличили свою мировую маргинальность»[248]. В то время как примерно 40 стран добились ежегодного роста в 3 % и более, 55 стран — преимущественно в странах южнее Сахары, в Восточной Европе и в Содружестве Независимых Государств демонстрируют падение доходов на душу населения. Эта пропасть не уменьшается, а увеличивается. Мир в начале двадцать первого века значительно беднее и более несправедлив, чем, скажем, полстолетия назад[249].

Стандартными показателями распределения богатств являются: доля в мировом валовом продукте; участие в мировой торговле; прямые инвестиции многонациональных корпораций; доля в мировых валютных потоках.

1. «Мировая экономика концентрируется всего лишь в нескольких ключевых странах»[250]. В 1990-е годы доля развивающихся стран в мировом ВНП составила 15,8 процента[251]. За последние пятнадцать лет доход на душу населения понизился в более чем 100 странах. Потребление на душу населения сократилось в более чем 60 странах.

2. Доля развивающихся стран в мировой торговле составляла в 1962 году 24,1 процента против 63,6 процента в индустриальных странах. В 1990 году соотношение было 20,0 процента против 71,9 процента. На страны ОЭСР приходится 71 процент мировой торговли. Примерно 150 миллионов человек — население, равное совокупному населению Франции, Британии, Нидерландов и скандинавских стран, — опустились в нищету с распадом Советского Союза[252]. («Некогда индустриальная страна Россия обратилась к бартеру»[253].)

3. Складывается парадоксальная ситуация: в колониальный период, до 1960 года, страны третьего мира получали половину прямых иностранных инвестиций. Эта доля упала до одной трети к 1966 году и до одной четверти к 1974 году. В 1990 году она составила лишь 16,9 %. Картину сегодняшнего дня несколько «искажает» Китай, огромное население которого получает значительные инвестиции из-за рубежа (собственно, лишь восемь приморских провинций из двадцати девяти и Пекин). Если же исключить облагодетельствованный Китай, то картина инвестирования в развивающиеся страны будет выглядеть совсем печальной. В это же время 28 % развитых стран Земли получили 91 процент прямых иностранных инвестиций.

4. В банках третьего мира лежат лишь примерно 11 процентов всемирного банковского капитала (512 млрд. дол.). Между тем за одно лишь десятилетие (1975–1985) инвесторы из развивающихся стран поместили в банки развитых государств не менее 200 млрд. дол. В 1990-е годы к этим инвесторам присоединились богатые люди из России и соседних стран. Поток выплат развивающихся стран по процентам прежних долгов втрое превышает поток экономической помощи из развитых стран в развивающиеся. Даже организованная на Всемирном экономическом форуме ассоциация 900 крупнейших транснациональных корпораций (ТНК) признала экстренную необходимость «продемонстрировать то, что новый глобальный капитализм может функционировать в интересах большинства, а не только в интересах менеджеров компаний и инвесторов»[254].

Согласно оценкам Мирового банка, экономический кризис, начавшийся в Азии в конце 90-х гг., усилил эту тенденцию. За период 1997–1999 гг. число абсолютно бедных в Восточной Азии увеличилось с 40 до 100 млн. человек. Численность, к примеру, индонезийцев, живущих на менее чем 1 дол. в день, увеличилась за это время с 12 до 34 млн. человек[255].

В начале XXI столетия пятая (богатая) часть населения планеты имела:

— 86 процентов мирового внутреннего продукта — на нижние двадцать процентов приходился 1 процент.

— 82 процента мирового экспортного рынка (нижние двадцать процентов владели одним процентом), 68 процентов иностранных прямых инвестиций (на нижние двадцать процентов приходится один процент), 74 процента мировых телефонных линий — главного средства современных коммуникаций (на нижние двадцать процентов приходятся полтора процента).

Две тысячи богатейших людей планеты удвоили свое богатство за период 1995–2005 годов, доведя общую сумму до более чем одного триллиона долларов. Богатство трех наиболее богатых людей превышает совокупный ВНП всех наименее развитых стран, оно больше, чем доход 600 млн. человек, живущих в 36 самых бедных странах.

Надежды на сближение полюсов богатства и бедности в мире в целом и в отдельных странах в отдельности видятся в начале XXI века тщетными. Скажем, в Бразилии богатые 10 % населения получают 48 % всех доходов нации[256]. Рубеж столетий только расширил имеющуюся пропасть.

— Всего лишь десять телекоммуникационных компаний владеют 86 % всего рынка телекоммуникаций на сумму в 262 млрд. дол. 91 % пользователей Интернета приходится на развитые страны (чтобы приобрести компьютер, житель Бангладеш должен суммировать свою зарплату более чем за восемь лет, жителю развитого пояса достаточно одной месячной зарплаты). Английский является языком 80 % веб-сайтов, хотя этот язык не понимают девять из десяти жителей планеты.

— На первые 10 компаний приходится 84 % мировых исследований и разработок. Более 80 % патентов, выданных в развивающихся странах, принадлежат резидентам индустриальнных стран[257]. 97 % всех изобретений приходится на развитые индустриальные страны. Числовая технология прочно закрепила два пояса технологического развития.

Как подчеркивает один из руководителей американской программы помощи Л. Гаррисон, «лишения и отчаяние доминируют в национальной жизни развивающихся стран после десятилетия, прошедшего со времени идеологического триумфа капитализма над социализмом»[258]. Все это создает «два параллельных мира. Те, у кого высокий доход, образование и — буквально — связи, получают свободный и молниеносный доступ к информации. Доступ остальных труден, медлен, дорогостоящ. Когда люди из этих двух миров живут и конкурируют рядом, отсутствие или недостаток доступа к информации лишает бедных всякого шанса»[259].

Жизненные условия. Первое условие выживания — питание. 1,2 млрд. людей, живущих на Западе, потребляют пищи значительно больше, чем требует их организм. В США, к примеру, ежегодно расходуется более 100 млрд. дол. для борьбы с последствиями переедания. Пища является самым рекламируемым товаром в США, Франции, Бельгии, Австрии. Каждый второй американец страдает от избыточного веса (55 % населения), а каждый пятый — от тучности. Тучность американцев стоит национальной экономике 118 млрд. дол. ежегодно (не считая 33 млрд. дол., идущих на программы диет и пр.). Избыточный вес населения Британии наблюдается у 51 % — численность тучных людей за последние десять лет удвоилась. В Германии избыточный вес имеют 50 % населения[260]. Как отмечает американский профессор Э. Кепстайн, «в то время как большинство американцев и европейцев имеют практически неограниченные потребительские возможности, повседневная жизнь миллионов людей в Африке, Азии, Латинской Америке и в странах бывшего советского блока лишена достатка в продовольствии, медицинском обслуживании, образовании и работе»[261].

Проблема Север — Юг. До сентября 2001 г. подлинная пропасть в уровне жизни тридцати стран-членов Организации экономического развития и развития (ОЭСР) — «золотого миллиарда» — и пяти остальных миллиардов мирового населения являлась преимущественно предметом статистики, делом справочников, обстоятельством страноведения. Удовлетворенный Запад мог это важнейшее обстоятельство практически игнорировать. После 11 сентября колоссальное различие в жизненном уровне стало заглавным фактором мировой политики. Отныне (если борьба с терроризмом рассчитана на годы и десятилетия) факт материального неравенства богатого Севера и бедного Юга игнорировать невозможно.

Неравенство в уровне доходов увеличилось особенно заметно в Латинской Америке, в государствах бывшего Варшавского договора. «Трудный переход от системы центрального планирования к рыночной экономике в Российской Федерации и других восточноевропейских государствах создал самый быстрорастущий раскол и неравенство, когда-либо имевшие место здесь… Нищета порождает насилие»[262].

Более половины земного населения — более 3 млрд. людей — страдают от недоедания. Анализ, осуществленный экспертами ООН, показал, что 1,2 млрд. человек страдают тем или иным видом болезни от недоедания — они просто голодают, — а втрое большее число людей недоедает. В Индии от голода страдают 53 % населения, в Бангладеш — 56 %, в Эфиопии — 48 % [263]. Средний индус сегодня потребляет пищи в 5 раз меньше уровня жителя Северной Америки и Западной Европы (мировая средняя величина — 6 тыс. калорий). Средний африканец получает меньше калорий, чем сорок лет назад. В пяти африканских странах — Кении, Малави, Сьерра-Леоне, Замбии и Зимбабве хронически голодают 40 % населения. Пять миллионов детей умирает ежегодно от недоедания, а многие миллионы не способны учиться и овладевать профессиями, ощущая постоянный голод. По оценкам Всемирного банка, голод лишает Индию примерно 28 млрд. дол. только в свете своего воздействия на производительность труда индийских рабочих. Проведенное Международным институтом питания исследование показывает, что абсолютная численность и доля голодных в крупных урбанистических конгломерациях постоянно растет[264].

Среди 4,4 млрд. человек, живущих в развивающихся странах, три пятых живут в условиях, не соответствующих минимальным санитарным требованиям: одна треть лишена нормальной питьевой воды, одна четверть не имеет адекватных жилищных условий, одна пятая недоедает. Почти одна треть жителей беднейших стран не доживает до 40 лет. 8 миллионов человек умирают ежегодно от загрязненности воды и атмосферы. Более 150 млн. человек никогда не посещали школу.

Более 1,3 млрд. живут менее чем на 1 доллар в день (между 1987 и 1999 годами их численность, согласно данным Мирового банка, увеличилась на 200 миллионов[265]). В большинстве стран Латинской Америки «потерянное» десятилетие 1980-х годов сменилось стагнацией 1990-х годов. В большинстве стран Африки долги, болезни и вражда жестко встали на пути экономического и социального развития. При этом развивающиеся страны могут позволить выделить на сельское хозяйство только 7,5 % процента своих государственных бюджетов. В результате в Африке южнее Сахары на миллион экономически активного в сельском хозяйстве населения приходится 42 научных сотрудника (занятых исследованиями сельскохозяйственных проблем), а в развитых странах — 2458 исследователей[266].

Добавим еще несколько штрихов в складывающуюся весьма прискорбную картину, фактов, которые неизбежно скажутся на нашем будущем.

• Более половины взрослого населения 23 стран неграмотны. Речь идет прежде всего об африканских странах, но также об Афганистане, Бангладеш, Непале, Пакистане, Гаити.

• Более половины женщин в 35 странах неграмотны. Помимо вышеперечисленных речь идет об Алжире, Египте, Индии, Гватемале, Марокко, Лаосе, Нигерии, Саудовской Аравии. Полмиллиона женщин ежегодно прибывают в Западную Европу для сексуальной эксплуатации.

• Продолжительность жизни опустилась ниже 60 лет в 45 странах, преимущественно африканских, но также в Афганистане, Камбодже, Гаити, Лаосе, Папуа-Новой Гвинее. Продолжительность жизни ниже 50 лет определена в 18 странах. В Сьерра-Леоне она составляет 37 лет. В девяти странах Африки прогнозируется сокращение к 2010 году продолжительности жизни на 17 лет.

• Уровень детской смертности ранее 5 лет превышает 10 % в 35 странах, отмечен в 35 странах — африканских, а также в Бангладеш, Боливии, Гаити, Лаосе, Непале, Пакистане, Йемене[267].

• Общая сумма, находящаяся в распоряжении организованной преступности, достигла к новому веку 1,5 трлн. дол. (все это официальные данные ООН).

Эта пропасть не уменьшается, а увеличивается. За последние десять лет доля 10 процентов наиболее процветающего населения планеты увеличилась в мировом продукте с 50, 6 процента до 59,6 процента[268] и, соответственно уменьшилась доля 90 процентов мирового населения. Совокупное богатство 225 богатейших людей превышает 1000 млрд. дол., что равняется ежегодному доходу 2,5 млрд. бедняков, составляющих 47 процентов человечества.

Фантомом оказались надежды на рост частных инвестиций. За последние годы века финансовый поток из богатых стран в бедные сократился на 80 млрд. долларов. При этом нужно иметь в виду, что 95 % частных инвестиций идут в узкий ряд стран — в 30 государств. Фактом является, что технологический обмен, культурное сотрудничество и военная взаимопомощь осуществляются преимущественно внутри довольно узкой сферы Северной Атлантики и Восточной Азии — более 90 % прямых иностранных инвестиций не покидают круг развитых стран.

Речь, собственно, уже идет не о процветании, а о выживании большинства мирового населения. Может ли мир надеяться на эволюционное развитие, если, скажем, в Сомали более полумиллиона человек в 2001 году из-за засухи умирает от голода? Если в Центральной Америке не менее полутора миллионов человек сейчас находятся на грани выживания в условиях хронической бедности, отягощенной ураганами и землетрясением? Полмиллиона умирают сегодня в Зимбабве после катастрофических ливней.

Позиция Запада. А что же перепроизводящий продовольствие мир? Здесь проблемой является излишний вес, переедание, ведущие к диабету. В 1985 г. больных диабетом в мире было 30 млн. человек. Десятилетием позже эта цифра возросла до 135 млн. Между 2000 и 2030 годами численность пациентов, больных диабетом, возрастет вдвое — до 366 млн.[269].

Теперь о помощи. «Фактом является: в то время как знания Запада о том, как избавиться от бедности, достигли новых высот, помощь бедной части человечества сведена до тривиальных сумм»[270].

Пик помощи Запада бедным странам был достигнут в 1991 году — 70 млрд. долларов. Эта цифра стала впоследствии уменьшаться прежде всего из-за того, что уменьшили размеры помощи Соединенные Штаты, на которые приходится 17 % помощи индустриального Севера страдающему Югу. Даже официальные представители Комитета по помощи Организации по безопасности и сотрудничеству (ОЭСР) упрекнули США в «неадекватности» помощи развивающимся странам. Международная помощь сельскому хозяйству в голодающих странах уменьшилась между 1986 и 1996 годами на 50 %, а общая помощь наиболее богатых стран бедным опустилась до невиданно низкого уровня в 0,22 % от их коллективного валового продукта. Она (эта доля) становится все ниже, и все более удаляется от цели, поставленной Организацией Объединенных Наций — 0,7 % от ВНП[271].

Помощь Севера Югу составляет в начале нового тысячелетия 0,25 % северного ВНП — что на 50 % меньше рекордного уровня 1991 года. Уровень предоставляемой помощи по странам является таковым: Франция — 0,48 % ВНП, Германия — 0,33 %, Япония — 0,20 %, Британия — 0,27 %, США — 0,12— 0,08 % от ВНП[272].

Попытка мобилизовать международные финансы — сложное дело. «Призывы к богатым странам увеличить пожертвования на помощь международному сотрудничеству, — пишет американец С. Швенингер, — в течение многих лет не находили отклика, за исключением наиболее интернационально мыслящих стран среднего размера, таких, как скандинавские страны, — но даже они сокращают объем своей помощи… Мы должны двигаться в направлении некой системы глобального налогообложения, которая не зависит от хрупкого благорасположения национальных правительств — хотя и контролируется ими»[273].

Особенно активно «оберегает» своих налогоплательщиков от расходов на помощь развивающимся странам Вашингтон. После нескольких лет общей помощи в жалкие 11 млрд. дол. в год, правительство Буша пообещало повысить объем помощи до 17 млрд. дол. Но главным получателем помощи был и будет Израиль, за ним следуют такие клиенты Америки, как Египет и Иордания, далее Боливия, на территории которой США ведут борьбу с наркобизнесом. И даже такая помощь вызвала массовое противодействие. Американское правительство успокоило своих налогоплательщиков: 80 % от всех сумм помощи фактически расходуется на нужды американских корпораций и американских консультантов[274].

Перспективы. Перспектива на ближайшие 30–50 лет не позволяет надеяться на приближение уровня бедных стран к уровню богатых[275]. Богатые страны консолидируются — «богатые индустриальные страны сближаются друг с другом, а менее развитые страны обнаруживают, что разрыв между ними и богатыми странами увеличивается»[276].

Запад полон готовности не отдать своих привилегированных позиций. Наряду с многими апокалиптическими пророчествами французский дипломат Жан-Мари Гуэнно предвидит наступление «нового имперского века, где сила и влияние будут принадлежать обществам и организациям с развитыми технологическими и информационными возможностями»[277].

Для бедных стран практически главным условием выхода из состояния безнадежной отсталости является увеличение потребления энергии. Чтобы поддержать мировое потребление на уровне одной трети американского (на душу населения), мир должен к 2050 году утроить производство энергии. Откуда же может прийти энергия к беднейшим двум миллиардам мирового населения, которые сегодня абсолютно не пользуются электричеством?

Такие растущие страны, как Китай, и в ближайшие десятилетия будут извлекать основную массу необходимой энергии из нефти (после 1995 года Индия и Китай превзошли возможности использования собственных нефтяных месторождений и все более обращаются к Персидскому заливу). Но беднейшим странам здесь недостаточно места, что не может не привести к взаимному ожесточению.

Глобальное значение имеет реакция богатого мирового сообщества на гуманитарные катастрофы более бедных стран. Из уже имеющегося весьма горького опыта можно сделать вывод, что события в таких странах, как Сомали, Руанда, Босния, Сьерра-Леоне, показали, что спонтанная реакция, реакция ad hoc, отнюдь не предотвращает гуманитарную катастрофу.

Циклические кризисы больше всего скажутся на поставщиках сырья и дешевой рабочей силы. В условиях истощения природных ресурсов развитые страны постараются овладеть контролем над стратегически важным сырьем, что неизбежно обострит противоречия богатых и бедных. Регионы последних будут находиться в зоне спорадической опеки либо тотального забвения. Но бедный мир не смирится с постулатом заведомого неравенства, результатом которого, по мнению И. Валлерстайна, может быть глобальный экономический коллапс[278]. Равенства «половин» не предвидится — слишком могуч Запад, слишком разъединены бедные страны, хуже вооружены, экономически слабы, политически не солидарны, здесь отсутствуют воля и организация. При этом линия водораздела между богатыми и бедными в Латинской Америке и в Восточной Азии местами весьма размыта. Незападный мир (куда входит и Россия) слишком сложен, чтобы быть введенным — хотя бы для теоретической ясности — в одни скобки.

Такие исследователи, как американец У. Грейдер, полагают, что необходим «новый Бреттон Вудс, новое соглашение, восстанавливающее равенство между богатыми и бедными, для развитых и развивающихся стран»[279]. Должно возникнуть нечто вроде легально оформленного мирового сообщества. Это предложение, судя по всему, будет воспринято без всякого энтузиазма питающими отвращение к налогам нациями, жестко стерегущими свой финансовый суверенитет. «Но для американского политического класса, включающего в себя новую экономическую элиту, которая обогатилась на мировом рынке, преждевременно превозносить достоинства нового — глобального, безграничного рынка и в то же время категорически отказываться от финансирования политической инфраструктуры, необходимой для обеспечения ее жизнедеятельности»[280]. Весьма скромный налог в 0,1 % на нынешние мировые трансакции в 500 триллионов долларов дали бы солидную сумму в 500 миллиардов долларов — весьма значимую сумму для организационной реформы мировых валютных потоков. Ежедневно в мировых трансакциях проходят примерно 1,5 трлн. дол. Компьютерная система могла бы фиксировать этот поток и налагать справедливый (относительно малочувствительный для облагаемых) налог. Но пока это лишь проекты будущего примирения двух частей человечества.

Противостояние богатых и бедных стран, возможно, превысит по интенсивности противостояние времен деколонизации. Индусы пишут о возможности «новой экономической холодной войны между индустриальным Севером, руководимым США, и развивающимися странами Юга»[281]. Заведующий программой помощи ООН развивающимся странам Дж. Спет предупреждает: «Риск подрыва огромным глобальным андерклассом мировой стабильности очень реален»[282]. Речь идет о явлении, превосходящем масштабы прежней холодной войны. «Одним из вероятных сценариев, — пишет С. Кауфман из Совета национальной безопасности США, — может быть инициируемая экономическим неравенством Севера и Юга война с массовыми потерями»[283]. Распространение оружия массового уничтожения делает ситуацию взрывоопасной. К месту отметить, что у стран Юга в 1998–2006 гг. появилось ядерное оружие (Индия и Пакистан стали ядерными державами в 1998 г., а Северная Корея и Иран — в 2006 г. Число ядерных держав среди мировых стран-бедняков, которым мало что терять, может увеличиться. Особенно острый период, по ряду прогнозов, последует после 2015–2020 гг.

Что будут делать богатые. Несмотря на наличие потенциала для крупных технологических прорывов и распространение новых технологий, то есть факторов, способных смягчить различные формы неравенства, в 2020 году будет сохраняться значительная неравномерность распределения благ между развивающимися странами, а также развивающимися странами и странами, входящими в Организацию экономического сотрудничества и развития (ОЭСР).

По данным ЮНЕСКО, в течение ближайших 15 лет процент неграмотных людей от 15 лет и старше будет падать, однако в бедных и развивающихся странах их будет все еще в 17 раз больше, чем в странах ОЭСР. Более того, среди женщин неграмотность будет почти в два раза выше, чем среди мужчин. В 1950–1980 годах показатели продолжительности жизни в более развитых и менее развитых странах стали явно сближаться. Вероятно, эта тенденция сохранится во многих развивающихся странах, в том числе и в самых населенных. По данным Американского бюро переписи населения, примерно в 40 странах — в том числе во многих африканских государствах, странах Центральной Азии и России — продолжительность жизни в 2010 году будет более низкой, чем она была в 1990-м.

Даже если многие страны примут эффективные меры по борьбе с распространением СПИДа, социально-экономические последствия этой эпидемии, уже поразившей миллионы людей, будут сказываться на протяжении ближайших 15 лет. СПИД вызвал резкое увеличение смертности среди взрослого населения Африки, что, в свою очередь, привело к небывалому увеличению числа сирот. Сегодня в некоторых африканских странах один из десяти детей — сирота, причем ситуация продолжает ухудшаться. Ослабление и гибель миллионов людей от пандемии СПИДа будет иметь растущие последствия для экономики пораженных ею стран, особенно стран, расположенных к югу от Сахары: полагают, что с начала 1980-х годов здесь умерло от СПИДа более 20 миллионов человек. Согласно проведенным исследованиям, доходы семьи падают в среднем на 50–80 % после заражения кормильца. «Вторая волна» СПИДа накрыла Нигерию, Эфиопию, Россию, Индию, Китай, Бразилию, Украину и страны Средней Азии. «Группы риска» будут по-прежнему способствовать распространению болезни среди всего населения. Это, в свою очередь, может поставить крест на экономических перспективах многих стран, подающих сейчас неплохие надежды.

Итак, проблема Север-Юг обозначилась страшной новой гранью. Д. Уорнер в «Интернэшнл Геральд Трибюн»: «Рост неравенства в распределении богатств и отсутствие доступа к принятию политических решений ведет в конечном счете к агрессии, насилию и терроризму. Чем выше уровень фрустрации, тем выше уровни насилия. Чем выше уровень репрессий, тем выше уровень реакции на них».[284]

Взаимное ожесточение происходит в условиях фактической прозрачности развитого мира, обеспеченной благодаря современной технологии. Между 1980 и 2000 годами число телевизионных приемников на тысячу человек населения удвоилось — с 121 до 235. «Огромные возможности средств массовой информации сделали неравенство в доходах и в уровне жизни видимым, увеличилось число людей и стран, знающих о контрасте в благосостоянии»[285]. Молодое население все более отстающего в уровне развития и благосостояния Юга теряет иллюзии относительно занятия достойного места в мире. Ценность жизни в бедном мусульманском мире ничтожна, а ярость получивших образование детей этого голодного мира беспредельна. Именно эта ярость питает Исламскую армию Алжира, Революционные вооруженные силы Колумбии, Аль-Гамая-аль-Ислами в Египте, Исламскую армию Адена в Йемене. Потерявшие надежду на привлекательное будущее, молодые и энергичные горожане Каира, Джакарты и Мехико, которым нечего терять, радикализуются и являются потенциальными рекрутами мирового терроризма.

«Мы должны посмотреть на мир глазами наших противников… Готовность террористов умереть за свое дело малопонятна, если мы не вспомним тот факт, что продолжительность жизни в их странах чрезвычайно невелика. Существует огромное различие между богатством нашего населения и бедностью других стран».[286] Ожесточение обиженных уже ощутимо. Не только китайцы и мусульмане, но и индусы пишут о возможности «новой экономической холодной войны между индустриальным Севером, руководимым США, и развивающимися странами Юга».[287]

Неравенство в мире прямо ведет к войне отчаяния. США, если они признают себя частью мировой экономики, просто обязаны обратиться к проблеме Север-Юг. Рушащиеся башни Международного торгового центра «должны подвигнуть США на концептуальный прорыв в проблеме разграничения богатых и бедных»[288]. Если этого не произойдет, будущее для США будет менее многообещающим.

Противоречия внутри. Резко обострится противостояние богатства и бедности внутри самих государств Юга и Севера — «между городскими элитами и бедняками из гетто, фавел и развалин. Высокообразованные (нувориши из иммигрантов. — А. У.), связанные в гиперпространстве, говорящие на одном языке о технологии, торговле, профессиях, разделяющие примерно одинаковый стиль жизни, они будут иметь гораздо больше общего между собой, чем с бедняками собственной страны, бесконечно иными по психологии, навыкам и материальному благосостоянию»[289].

Вопреки десятилетиям господства социал-демократии, в западном мире довольно неожиданным образом обостряются классовые противоречия. Речь идет о самых богатых странах, где в определенной мере повторяется едва ли не ситуация «позолоченных» 1890-х годов — когда не было подоходного налога и требующих своей доли профсоюзов — с их исключительным социальным неравенством. И сейчас не может быть речи о социальной гармонии в развитых странах: представители верхнего класса, согласно западной статистике, в целом зарабатывают в 416 раз больше, чем средний рабочий[290].

Ведущий американский историк Дж. Шлесинджер признает, что «экономическое неравенство дошло в Соединенных Штатах до той черты, когда оно в эгалитарной Америке больше, чем в странах более определенно очерченной классовой структуры — в странах Европы. Банкир-инвестор, спасший от банкротства город Нью-Йорк, Феликс Рогатин говорит о колоссальном переходе богатства от рабочих из среднего класса к владельцам капитала и новой технологической аристократии. Отодвинутый на дно классовой лестницы пролетариат превращается в воинственный андеркласс»[291]. Даже удачливый банкир и филантроп Дж. Сорос говорит о своем страхе перед «интенсификацией дикого свободного капитализма и распространением рыночных ценностей на все сферы жизни, что представляет собой угрозу нашему открытому и демократическому обществу. Неограниченное преследование собственного интереса явит своим результатом нетерпимое неравенство и нестабильность»[292].

В сентябре 2005 года специальный доклад ООН «Human Development Report" признал, что «для позитивных оценок нет основания. Простая истина заключается в том, что обещания, данные бедным странам, не выполнены». Будущее 40 процентов мирового населения, живущего менее чем на $2 в день, остается крайне бедственным. Именно среди бедной части населения планеты находятся 39 млн. зараженных ВИЧ-инфекцией. 20 млн. землян уже погибли от СПИДа.

Возможности смягчения противостояния. Неизбежность противостояния бедных и богатых «смягчается» несколькими обстоятельствами.

Во-первых, богатый Север настолько сильнее бедного Юга, что силовое противостояние планомерного и рассчитанного на серьезные силовые сдвиги характера практически исключено на многие десятилетия. Хотя две страны Юга (Индия и Пакистан) уже имеют ядерный потенциал, им еще очень далеко до уровня развитых стран Севера.

Во-вторых, нации бедного Юга не обладают искомой солидарностью, не могут найти даже отдаленного эквивалента канувшего в историческую Лету «движения неприсоединения» 50-х годов, солидарности ОПЕК 70-х годов, организационного взаимопонимания южных развивающихся стран в ходе сравнительно краткого диалога Север-Юг (завершившегося в 1984 году в мексиканском Канкуне и во время встречи Север — Юг в мексиканском Монтерее в 2002 г.).

В-третьих, в среде развивающихся стран уже выделились всевозможные «тигры», успешно использовавшие современную технологию государства типа Южной Кореи и Сингапура. Помимо всемирно признанных «тигров» к категории участников мирового развития присоединились такие страны, как Чили, Доминиканская Республика, Индия, Маврикий, Польша, Турция. В менее удачливых странах укрепились острова современной технологии — скажем, Сан-Паулу в Бразилии или приграничная полоса сборочных заводов на севере Мексики.

Вместе с расколом Востока и Запада традиционное деление на Север и Юг также может потерять свой смысл к 2020 году вследствие глобализации и ожидающегося возвышения

Китая и Индии, которые считались частью Юга из-за невысокого уровня развития. Традиционные проблемы неравенства между Севером и Югом, вопросы торговли и экономической помощи, безусловно, останутся на первом плане, но некоторые активно развивающиеся страны, особенно Китай и Индия, вероятно, окажутся среди экономических тяжеловесов, или имущих. Они не станут западными странами в традиционном смысле слова, но их нельзя будет считать и представителями неразвитых или не завершивших свое развитие стран. В частности, Китай получит возможность снова считать себя великой державой после нескольких столетий упадка.

В-четвертых, обозначилось осознание грозности проблемы несколькими важными странами. Скажем, Лондон несколько увеличил внешнюю помощь развивающимся странам. Британское правительство официально напомнило о существовании общечеловеческих проблем: «Глобальное потепление, деградация плодородных земель, уничтожение лесов, утрата биологических различий, загрязнение и неограниченная ловля рыбы в океанах, нехватка пресной воды, рост населения и уменьшение плодородной земли угрожают жизни каждого — богатого и бедного, развитого и развивающегося». Как свидетельствуют опросы общественного мнения, проведенные Департаментом международного развития, большинство англичан стало считать, что «деньги редко доходят до нуждающихся». При этом большинство оказало поддержку выдвинутой правительством цели «уменьшить вдвое к 2015 году численность живущих в абсолютной бедности»[293].

В-пятых, несколько меняется курс важных международных организаций. Последние доклады Всемирного банка также говорят о некоторых шагах в правильном направлении. В докладе «Оценивая помощь» делаются признания в неэффективности прежнего курса, что само по себе позитивно. В докладе напоминается, что «передача развивающимся странам одного процента ВНП привела бы к более чем проценту уменьшения уровня бедности и детской смертности». И доклад признает, что «не существует доказательств того, что частный сектор может быть надежным инвестором бедных»[294].

А Север «соблазняет» возможностями глобализации, скоростью инвестиционных потоков в «дисциплинированные» страны, подобные Таиланду. Ныне уже большое число западных политологов (Т. Фридмен, например) видят надежду для «брутализированных и оставленных позади народов в глобализации, позволяющей индивидуумам, корпорациям и нациям-государствам настигать быстрее те группы населения, где производство экономичнее»[295].

Явится ли это в двадцать первом веке простой «риторикой надежды», оторванной от земной реальности? Если не отрываться от реальной почвы, надежды бедных стран могут покоиться на возможности выхода их товаров (произведенных дешевой рабочей силой) на богатые западные рынки, на привлечении иностранных инвестиций, на формировании крупных региональных рынков, на повышении квалификации производительной силы своих стран.

Надежда покоится на том, что трудно отрицать общий подъем жизненного уровня. Большая часть мирового населения имеет сегодня более высокие жизненные стандарты, чем пятьдесят или сто лет назад. «Что касается достоверной статистики второй половины двадцатого века, то почти нет сомнений в том, — указывает Д. Филдхауз, — что почти все страны третьего мира, не ставшие жертвой войн, гражданских конфликтов и некомпетентности правителей, стали, согласно реальным показателям, богаче… В их среде заметно увеличение продолжительности жизни, общего уровня обеспеченности и уровня образования… Нет оснований утверждать, что результатом инкорпорации третьего мира в мировое разделение труда станет неизбежное обнищание»[296].

В определенной мере можно положиться на следующие выводы:

— Весьма сложно доказать, что образование единой мировой экономики сделало развивающиеся страны беднее.

— Развивающиеся страны безусловно стали зависимыми в процессе международного разделения труда, но значительную степень зависимости от других испытывают и все прочие страны.

— Индустриализация в любом случае ведет (часто медленно) к устойчивому типу развития по мере того, как производительный сектор каждой страны начинает в нарастающей степени встречать международную конкуренцию.

— Торговля, специализация и использование уникальных особенностей каждой страны всегда вели к позитивным результатам; дальнейшее зависит от стратегии развития и уровня компетентности правящей элиты бедных стран.

Если же эти мирные способы повышения жизненного уровня окажутся тщетными, может наступить массовое разочарование не только в глобализации, но и в самом несправедливом к мировому большинству порядке. Это ожесточение может создать тягу к милитаризации вплоть до обретения бедными странами средств массового поражения. Переход к насилию тех, кому нечего терять, может быть самой большой угрозой не только удовлетворенной части человечества, глобальному статус-кво, но и собственно выживанию человечества.

Пятый фактор, резко меняющий лицо мира, — исключительно быстрый рост населения на нашей планете. Демографический взрыв изменяет картину мира весьма радикально. Между 1950 и 2000 гг. население Земли увеличилось с 2.5 до 6 млрд. человек. Проекции на будущее разнятся довольно радикально, хотя едины в главном — население Земли будет расти быстрыми темпами. По прогнозам ООН, это население составит в 2030 г. 8,5 млрд. человек, а в 2100 г. — до 14,4 млрд. человек[297]. По оценке Международного института исследований проблем продовольствия прирост мирового населения между 1995 и 2020 годами составит 73 миллиона в год — до 7.5 млрд. человек[298].

Половина прироста населения планеты будет приходиться всего на девять стран. Перечислим их в порядке убывания ожидаемого вклада: Индия, Пакистан, Нигерия, Демократическая Республика Конго, Бангладеш, Уганда, США, Эфиопия, Китай. В период между 2005 и 2050 годами по меньшей мере втрое возрастет население Афганистана, Буркина-Фасо, Бурунди, Чада, Конго, Демократической Республики Конго, Восточного Тимора, Гвинеи-Бисау, Либерии, Мали, Нигерии и Уганды — т. е. самых бедных государств.

Феноменальный рост. Для того чтобы достичь миллиардной отметки, человечеству понадобились тысячелетия, она была достигнута примерно в 1800 г. Для прироста еще одного миллиарда человек потребовалось несколько более ста лет — к середине XX века. За последовавшие пятьдесят с лишним лет население Земли утроилось (до шести с лишним млрд. человек). Ныне мир прирастает на величину населения Бостона или Одессы примерно за два дня. Новая «большая» Германия добавляется к населению Земли каждые восемь месяцев; для создания новой Мексики нужен год[299]. На протяжении жизни сегодняшних сорокалетних население Земли еще раз удвоится; на протяжении жизни многих живущих сегодня оно утроится[300].

Предполагается, что этот рост будет продолжаться до уровня 8—12 млрд. человек. В следующие два десятилетия следует ожидать прироста примерно в 90–95 млн. человек ежегодно — рекордное число женщин окажется в возрасте деторождения. Стабилизация и (возможное) прекращение роста населения Земли придется на период, последующий за 2020 годом, — по достижению уровня более 10 млрд. человек.

Определение «мирового роста» страдает неточностью. Растет не весь мир, а отдельные его регионы. А если быть точнее, то население всемогущего Севера весьма резко уменьшится, а голодный Юг неустанно множит население планеты. Между 2000 и 2050 годами мировое население увеличится минимум на три миллиарда человек. Но при этом население Азии, Африки и Латинской Америки увеличится на 50 процентов, а население Европы уменьшится, как минимум, на сто миллионов человек.

Напомним, что для воспроизведения существующего уровня населения требуется уровень рождаемости в 2,1 ребенка; на современном Западе этот уровень составляет 1,4 ребенка — революция в демографии, резко ослабившая Запад. Уровень рождаемости в развивающихся регионах Земли гораздо выше — он равен 3,4 ребенка. В гигантском Китае этот уровень несколько выше показателя 2. В Южной Корее он ниже 2. В Таиланде — 2,1; в Индонезии — 2,8; в Аргентине, Чили, Бразилии и Колумбии — несколько ниже 3. В бедной Индии — чуть ниже 4, а в обездоленной Африке — 6. Население Африки, составлявшее 700 млн. около 2000 г., в 2025 г. составит 1,6 млрд. человек. Китай и Индия достигнут уровня в полтора миллиарда[301]. Бедный мир Азии, Африки и Латинской Америки ныне прибавляет за год к своей численности численность населения весьма крупной страны — Мексики. К 2050 г. он прибавит более сорока таких Мексик.

К 2050 г. численность африканцев превзойдет численность европейцев в три раза[302]. На современных пустынных пространствах между Марокко и Персидским заливом расположатся полмиллиарда жителей. В Южной Азии наряду с 1,5 млрд. индусов — 700 млн. мусульман Пакистана, Ирана, Афганистана, Бангладеш. Китайское население достигнет уровня полутора миллиардов человек.

В 2000 г. население восьми «южных» стран — Нигерии, Эфиопии, Демократической Республики Конго, Южной Африки, Судана, Танзании, Кении и Уганды составляло 400 млн. человек, а к 2050 г. оно перевалит за миллиард. За это же время население восьми крупнейших стран Южной Америки увеличится более чем на 40 процентов. Быстрый рост населения наблюдается в африканских Уганде, на Мадагаскаре, в Демократической республике Конго и в азиатских странах — Саудовской Аравии, Йемене, Кампучии. Самый большой прирост населения (показатель от 6,8 до 7,3 ребенка на семью) наблюдается в Йемене, Уганде, Афганистане, Анголе. За ними следуют Чад, Ирак, Боливия[303].

В 1950 г. население Испании превосходило население Марокко в три раза; к 2050 г. население Марокко будет вдвое больше испанского. Население Филиппин, вчетверо меньшее японского в 1950 г, будет на 25 млн. большим в 2050 г.

Таблица №. 7. Наиболее населенные нации мира в первой половине XXI в. (в млн. человек)

Источник: The World at Six Billions. Population Division, Department of Economic and Social Affairs, United Nations, 1999; Jenkins Ph. The Next Christendom. The Coming of Global Christianity. Oxford: Oxford University Press, 2002, p. 84.

Если в 1900 г. население Африки и Латинской Америки равнялось 13 процентам мирового, то в 2000 г. эта доля увеличилась до 21 процента, а в 2050 г. увеличится до 29 процентов. Традиционно воспринимаемый как «маленький» Вьетнам превзойдет по населению традиционно воспринимаемую как «большую» Россию. В грядущие двадцать пять лет население Израиля вырастет на 2,1 млн. За это же время население соседних арабских стран вырастет на 62 млн. человек. Шестнадцать миллионов палестинцев окружают сегодняшнее государство Израиль. А еще через неполных пятьдесят лет — в 2050 г. рядом с 7 млн. израильтян будут жить 25 млн. палестинцев.

Одновременно с резким уменьшением населения в Европейском союзе, общее арабское население Марокко, Алжира, Туниса, Ливии и Египта увеличится в следующие двадцать пять лет на 73 млн. В 2025 г. население Египта достигнет отметки в 96 млн. человек. Обратим особое внимание на Северную Африку, где (в Марокко, Алжире, Египте, Ливии, Тунисе) между 1990 и 2005 гг. население увеличилось почти на 40 процентов. В Сирии население выросло с 12 млн. до 20 млн. В Иордании оно за тот же период удвоилось — с 3,2 млн. до 5,9 млн. Население Газы и Западного Берега удвоилось. Критически важным явилось резкое увеличение населения в период между 1990 и 2005 гг. в Саудовской Аравии (с 15,8 до 25,8 млн.), в Иране (с 56 до 85 млн.), в Ираке (с 18 до 28,4 млн. человек)[304].

В результате «судьба может компенсировать китайцев, исламские и латинские народы за страдания и нищету в двадцатом веке доминированием на нашей планете в двадцать первом веке»[305]. Юг силой демографического преобладания превращается в основную силу, меняющую мир. Точнее говоря, этой силой будет бедный горожанин Юга. Городское население составило 29 процентов в 1950 г. Оно увеличилось до 40 процентов в 1980 г. и до 45 процентов в 1995 г.

Ныне примерно половина мирового населения живет в городах. Эта цифра увеличится до 60 процентов в 2025 г. (прогноз ООН) и до 66 процентов в 2050 г. Главным источником перемен будет молодое и обиженное население колоссальных мегаполисов мира, расположенных (кроме большого Токио) преимущественно на Юге. Здесь городское население увеличивается на 150 тыс. человек каждый день. В 2006 г. в мире насчитывается 33 города с населением более 8 млн. каждый, из них на развивающиеся страны приходится 27 городских конгломерации.

Вашингтон, Париж и Лондон превзойдут доселе почти неведомые города Кампала, Киншаса, Дар-эс-Салам, Сана. Но вот что приобретет стратегическое значение: в указанных колоссальных городах 220 млн. человек не будут иметь доступа к чистой питьевой воде. Более миллиарда людей будут жить в атмосфере неприемлемого загрязнения воздуха. Присущим большим городам явлением будет безработица. Большие города станут источником движения за социальные перемены, за революции.

Таблица № 8. Крупнейшие городские конгломераты в 2025 г. (в млн. жителей).

Источник: Проекции ООН(http://www.sru.edu/depts/artsci/ discoverld-6-9b.htm).

Города эти будут чрезвычайно молодыми. Уже в 2010 г. в развивающемся мире фантастически проявит себя «выброс молодежи» — до 20 процентов молодежи возраста от 15 до 24 лет. Особенно активно проявят себя эти группы населения в Африке южнее Сахары и в таких ближневосточных странах, как Египет, Иран, Ирак. Здесь группы молодежи составят отряд «нерегулируемого» населения. Именно отсюда будет брошен вызов Европе и Израилю, поскольку перенаселенность, урбанизация, понижение жизненных стандартов и растущая социальная нестабильность создали буквально взрывную ситуацию.

Демографический упадок Запада. Вперед выходит фактор демографии. Долгие столетия после катастрофического четырнадцатого века (когда в результате войн и эпидемии чумы Западная Европа потеряла более трети своего населения) Запад отличался стабильным ростом своего населения. Довольно долгое время западное население держалось на весьма стабильном уровне в 180 млн. человек. И только в восемнадцатом веке население Запада начало быстро расти. В 1900 г. на Европу,

Северную Америку и тогдашнюю Российскую империю приходилось 32 процента мирового населения. Столь большая доля объясняется демографическим взрывом, сопровождавшим индустриальную революцию. К середине XX в. население Запада достигло цифры в 750 млн. человек, то есть более одной четвертой мирового населения (составившего тогда менее 3 млрд. человек).

С этого времени Запад по существу прекратил даже воспроизведение уже достигнутого уровня своего населения. В 1950 г. демографическая доля индустриального мира упала до 29 процентов от всего населения планеты. В дальнейшем ритм этого падения ускорился: 25 процентов в 1970 г., 18 процентов в 2000 г., уже всего лишь одну шестую населения планеты — малообещающая проекция на будущее. На 2050 г. проецируется дальнейшее движение вниз — до цифры в 10 процентов[306]; доля западного населения к концу текущего века снизится до нескольких процентов мирового населения. В 1900 г. «северяне» превосходили «южан» как 2,5 к 1; в 2050 г. соотношение между ними станет прямо противоположным.

История знает несколько подобных примеров. В классической «Истории цивилизации» американский историк У. Дюрант называет «биологические факторы» решающими в падении Римской империи. «Серьезная нехватка населения обнаружилась на Западе после императора Адриана… Законы Септимия Севера говорят о penuria hominum — нехватке мужчин. В Греции депопуляция продолжалась уже на протяжении столетий. В Александрии население сократилось к 250 году вдвое… Только варвары и восточные народы увеличивали свою численность как за пределами империи, так и внутри»[307]. Это и погубило имперский Рим. По мнению историка У. Дюранта, «Рим был завоеван не варварскими нашествиями извне, а варварскими манипуляциями изнутри… Быстро растущие германские племена не имели представления о классической культуре, они ее не принимали и не передавали другим; быстро растущие восточные народы не имели других целей, кроме как уничтожить римскую культуру; владеющие этой культурой римляне пожертвовали ею ради стерильного комфорта»[308].

Старение населения будет происходить не везде одинаково. В 2050 г. в экономически развитых странах каждый третий житель будет старше 60 лет, а в остальных, отсталых — лишь каждый пятый. Зато в одиннадцати беднейших странах — Афганистане, Анголе, Бурунди, Чаде, Демократической республике Конго, Экваториальной Гвинее, Гвинее-Бисау, Либерии, Мали, Нигере и Уганде — половина населения будет младше 23 лет.

Увеличивающиеся общины христиан жили большими семьями, и предупреждение рождаемости рассматривалось ими как грех, что, помимо прочего, принесло им историческую победу. Сегодня же христианский Запад убеждает развивающиеся страны (и в особенности мусульман) «использовать, подобно западным народам, контрацептивы, аборты и стерилизацию. Но почему незападные народы должны пойти на самоубийство вместе с нами именно в то время, когда после нас они наследуют планету?»[309] Американский исследователь Дж. Бернхэм приходит к выводу, который приобретает такую актуальность: «Трудно определить причины чрезвычайно быстрого упадка Запада, который характеризуется потерей лидерами Запада веры в себя и утратой уникальных свойств их цивилизации… Причина в эксцессах материального процветания и усталости, изношенности, которых, увы, не избежать всему временному на Земле»[310].

Сказывается воздействие двух первых индустриальных революций. Как пишет американский политолог Дж. Курт, «величайшим движением населения девятнадцатого века явилось движение мужчин из деревень в города. Величайшим движением второй половины двадцатого века явилась переориентация женщин с домашней работы на службу в офисе… Воспитание в семье заменилось «несемейным» образованием»[311]. В Соединенных Штатах 1950 г. 88 процентов женщин с детьми до шести лет оставались дома; уже через тридцать лет 64 процента американских женщин с детьми до шести лет работали на производстве или в офисе[312]. Поглощенные своей карьерой женщины не интересуются большими семьями, воспитанием детей, новым «бэби бумом». Цифра 1,4 ребенка на семью в современной Америке отражает состояние главной «ячейки общества», характеризующей крепость или уязвимость нации.

В развитом мире численность населения старше 65 лет к 2025 г. увеличится на 60 процентов. Сегодня в США огромный рост численности пожилого населения виден во Флориде. К 2025 г. картина, подобная сегодняшней во Флориде, будет ясно видна в 30 американских штатах. Во Франции рост рабочей силы (населения в «рабочем промежутке» между 25 и 59 годами) составил между 1950 и 1990 гг. 6 млн. человек. Этот прирост «исчезнет» к 2025 г., а численность населения пенсионного возраста увеличится на 6 млн. человек. Еще более отчетливо проблема обозначит себя в Италии; после 1950 г. прирост населения здесь составил 7 млн. человек. К 2025 г. население Италии уменьшится на 7 млн. человек, а численность лиц старше 60 лет увеличится на 5 млн.

Во всей остроте встал вопрос, какова цена гедонизма для «золотого миллиарда», долговременен ли мир, ориентированный на массовое потребление? Ведь сокращение численности работающих будет означать резкое сокращение собираемых налогов, уменьшение сумм накопления, растущую инфляцию, уменьшение возможности оказывать помощь развивающимся странам. По мнению американского антрополога Дж. Анвина, «человеческое общество свободно в выборе либо великого проявления энергии, либо в пользовании сексуальной свободой. Невозможно иметь и то и другое на протяжении жизни более чем одного поколения»[313]. Вооруженные рычаги государства могут быть беспредельно могучими, но ослабление ткани общества не может быть компенсировано даже точным и «умным» оружием.

Нельзя сказать, что западному миру катастрофически не везло в истории нового и новейшего времени. Напротив, Запад феноменальным образом избежал многих реальных и предрекаемых ему бед. Мальтузианская теория вымирания западного населения от голода оказалась ложной. Пролетарии, вопреки Марксу, не сомкнули руки против буржуазной цивилизации. Великая депрессия 1929–1933 гг., так или иначе, была преодолена. Алармистские доклады Римского клуба оказались не совсем точны в предсказании истощения природных ресурсов планеты. Не сгущают ли страхи современные демографы? Увы, их выводы обоснованы и убедительны, так что привычный оптимизм на Западе в этом отношении уже не действует, хотя бы ввиду того, что фактическое сокращение и практическое исчезновение Запада произойдет не когда-то — оно ускоренно происходит сегодня. Уже сегодня незападный мир многочисленнее западного в пять раз; он будет в 2050 г. многочисленнее в десять раз. Из этого процесса Западу уже не вырваться — нет на то никаких указаний. Процесс потери Америкой и Европой своего населения только усугубляется, это население уменьшается не только относительно, но и абсолютно.

Американские идеологи задают вопрос, почему Буш, Шредер и Ширак принципиально не отвергают обвинений в адрес Запада? Да потому что они «в глубине сердца верили, что обвинения справедливы и что Запад виновен. Если бы все было иначе, Клинтон не отправился бы в Африку просить прощения за рабство»[314]. А победа в «холодной войне» лишила Запад очевидного объединяющего начала. Сила Америки не может простираться на весь огромный мир. Во времена Великой французской революции англичанам хорошо было иметь философа Эдмунда Берка, дававшего интеллектуальную перспективу происходящего, но еще лучше было иметь Нельсона и Веллингтона, владевших контрольными военными рычагами. Где же военный дух Запада, полагающегося на наемную армию сегодня, в мире недовольного мирового большинства?

Европейский новый мир и Япония. Среди двух главных бастионов Запада быстрее других падает демографическая значимость Европы. Европейский плавильный тигель перестал работать вопреки пышной фразеологии слепых поклонников западноевропейской интеграции в Западной Европе — второй основе Запада. Даже суверенные государства с тысячелетней историей подверглись сокрушительному удару — из двадцати наций мира, имеющих самый низкий уровень рождаемости в мире, восемнадцать находятся в Европе. В 2000 г. европейское население составило 728 млн. человек. Согласно прогнозам, между 2000 и 2050 годами население Европы сократится минимум на одну шестую часть; к 2050 г. европейское население максимально составит 600 млн. человек, а, скорее всего, опустится до отметки в 556 млн. человек[315]. Ныне только одна из пятидесяти североатлантических наций — мусульманская Албания — продолжает демографический подъем, обеспечивающий ее выживание. К 2050 г. Европа потеряет население, равное численности жителей современной Германии, Нидерландов, Бельгии, Швеции, Дании и Норвегии вместе взятых. В Германии (уровень рождаемости которой равняется 1,3 ребенка на семью), к 2050 г. исчезнут 23 млн. немцев и современное население в 82 млн. человек опустится до уровня в 59 млн. (при этом треть населения будет старше 65 лет). К 2100 г. население Германии низойдет до 38,5 млн. (сокращение на 53 процента). В Италии (уровень рождаемости 1,2 ребенка на семью) население к 2050 г. составит 41 млн. человек; население Испании (1,07 ребенка на семью) сократится на четверть.

Важны макропоказатели. При сохранении современных демографических процессов население Европы к концу XXI века составит треть нынешнего — 207 млн. человек. Европа пошла навстречу своей судьбе, возможно, бессознательно — если говорить об отдельных людях, но сознательно коллективной волей народов. Многие прогнозы звучат уже как реквием: это «статистика исчезающей расы… Колыбель западной цивилизации становится ее могилой»[316].

Но еще более отчетливо обнажается демографическая судьба Японии. Пожалуй, наиболее сложным станет положение Японии. В Японии численность населения старше 60 лет составляла в 1950 г. только 8 млн. человек; к 1990 г. их численность удвоилась, а к 2025 г. удвоится еще раз. Работающее же население Японии сократится на 10 млн. человек. К 2015 г. один из четырех японцев будет старше 65 лет. Уже к 2010 г. на каждого пенсионера в Японии будет приходиться 2,5 работающих. Это приведет к сокращению жизненного уровня японцев на 18 процентов. Япония всегда отличалась высоким уровнем сбережений, но пенсионеры не откладывают денег — снижение уровня сбережений на 15 процентов практически неизбежно. Поддержание пенсионных фондов обойдется японской казне в 5-процентный бюджетный дефицит. Уменьшение численности рабочей силы и рост заработной платы приведет к переносу рабочих мест за границу, что неизбежно сократит традиционный положительный баланс японской торговли — с 130 млрд. дол. в рекордном 1993 г. до уровня дефицита. Понижение уровня жизни пенсионеров потребует увеличения дешевого импорта.

Население Японии сократится до 104 млн. в 2050 г. Японская исследовательница Мицуко Симомура признает, что «если не будут созданы общественные условия, где женщина чувствует комфорт, растя детей, Япония будет уничтожена за 50 или 100 лет»[317]. При этом население Японии буквально катастрофически стареет. Сокращение рождаемости и увеличение продолжительности жизни привели к удвоению численности граждан старше 60 лет между 1950 и 1990 гг. — с 8 млн. до 16 млн. Эта численность более чем удвоится еще раз к 2025 г. За то же время численность работоспособного населения сократится на 10 млн. человек. При экстраполяции существующих процессов на будущее население Японии сократится до 500 человек в 3000 г. и до одного человека в 3500 г.

Объективный фактор: демография. Все в мире меняется, но не все меняется стремительно. Американская нация меняется из-за растущего наплыва иммигрантов и их специфического характера. Этот наплыв в середине 1960-х гг. составлял 300 тыс. человек ежегодно. В начале 1970-х гг. цифра иммигрантов выросла до 400 тыс. ежегодно, а в начале 1980-х гг. достигла 600 тыс. В 1990-е годы произошел примечательный скачок — до миллиона человек в год (речь идет только о легальных иммигрантах. За десятилетие 1990-х годов население США увеличилось за счет иммиграции на более чем 9 млн. человек. Если в 1960 г. доля рожденных за пределами США граждан составляла относительно незначительные 5,4 процента, то к 2004 г. эта доля увеличилась до гораздо более весомых 11,5 процентов[318].

Раньше большинство иммигрантов прибывало из европейских государств, имеющих сходную с американской культуру. Те иммигранты были готовы заплатить немалую «цену» за приобщение к американскому обществу — они хотели быть американцами. Они прибывали из разных стран — ни одна страна и ни один язык не были преобладающими среди иммигрантского потока. Они расселялись по всей широте огромной страны, не составляя заведомое большинство ни к одном крупном городе, ни в одном отдельно взятом штате. Те из них, кто не сумел приспособиться к американской реальности, возвращались в свои страны. Новая волна иммиграции в США отличается не только массовостью и своего рода неукротимостью, но и местом происхождения. На этот раз в своем большинстве иммигранты прибывают из Латинской Америки и Азии.

В отличие от прежних волн иммиграции, данная вовсе не гарантирует, что второе и третье поколение сольются в «плавильном тигле» — столь различны культуры новоприбывших. «Многие новоприбывшие американцы теперь (2006 г. — А.У.) не уверены в достоинствах главенствующей культуры и, вместо приобщения к единому руслу, предпочитают доктрину многообразия и равной ценности всех культур в Америке»[319]. Теперь иммигранты, замечает М. Уотерс, «не входят в индифферентную монолитаую культуру, но скорее вливаются в сознательно плюралистическое общество, в котором существует множество субкультур, расовых и культурных идентичностей»[320].

Пришельцы отныне выбирают среди этих субкультур ту, которая более всего соответствует их прежнему историческому и психологическому коду. Важнейшая особенность: они ныне могут ассимилироваться в американское общество, не ассимилируясь при этом в головную американскую культуру. Выделились испаноязычные иммигранты и мусульмане, образовательный уровень которых отличается от других иммиграционных потоков.

За 1990-е годы численность американцев мексиканского происхождения увеличилась на 50 процентов — до 21 миллиона; еще шесть миллионов дают незаконные иммигранты. Мексиканцы, в отличие, скажем, от немцев, с трудом ассимилируются в США — сказываются глубокие различия в культуре, в менталитете. Они не желают изучать английский язык. Собственно, их родной дом не США, а Мексика. Они создают свои радиостанции, газеты, каналы телевидения.

В конце XX в. началась подлинная эрозия американского единства. Это выразилось в растущем этническом обособлении. В формировании особых этноцентрических интересов, которые стали выставлять расовую, этническую и другие «поднациональные» идентичности над общей национальной идентичностью; в ослаблении (или отсутствии) факторов, которые прежде обеспечивали ассимиляцию.

Важнейшим фактором стало доминирование среди новой волны иммигрантов представителей одного неанглийского языка — испанского, что всерьез поставило вопрос о билингвизме в американской жизни; денационализация важных элементов американской элиты, вызвавшая разрыв ее национальных и патриотических ценностей. К началу двадцать первого века давлению начал подвергаться и господствовавший до того английский язык.

Множество организаций, помогающих иммигрантам, вовсе не ставят перед собой цели введения их в общенациональный мэйнстрим, Сохранение уникальной групповой идентичности не выдвигается как самая существенная задача. Практически одно лишь федеральное правительство Соединенных Штатов осталось организацией, которая могла бы поставить перед собой задачу сохранения единого языка, общей культуры, но оно, в отличие от начала XX века, не ставит перед собой такой задачи. И, как справедливо судит Дж. Миллер, «культ групповых прав являет собой самую большую угрозу американизации иммигрантов»[321].

В прежние времена роль ассимиляторов брали на себя общественные школы, именно они приобщали массу будущих американцев к культуре и языку их новой страны. Ныне же — за 1990-е годы пропорция учащихся, идентифицирующих себя как «американцы», упала на 50 процентов, доля американцев определенного иностранного происхождения сократилась на

30 процентов; зато доля тех, кто отождествляет себя с некой иной страной (или национальностью), увеличилась на 52 процента[322]. Выражаясь словами С. Хантингтона, «общество, которое столь высоко ценит этническое и расовое разнообразие, дает своим иммигрантам мощный стимул поддерживать и утверждать идентичность своих предков»[323].

Важнейшим фактом последних десятилетий является то, что доля иммигрантов, пожелавших получить американское гражданство, сократилась драматическим образом, а доля тех, кто наряду с американским гражданством сохранил и гражданство другой страны, поразительно возросла. Это т. н. «трансмигранты» или «транснационалы». Большинство из них исходит из стран Латинской Америки. «Статуя Свободы означает своего рода конечный пункт для иммигрантов из Европы. Но это вовсе не конечный пункт для латиноамериканцев»[324]. Четко осознают свою принадлежность к прежнему гражданству жители прежде всего нескольких следующих стран, пославших значительную долю своего населения в США.

Страна Доля населения данной страны, живущая в США[325]

Неудивительно, что переехавшее из указанных стран население сохраняет теснейшие связи со своей прежней родиной. В то же время увеличивается число стран, позволяющих формировать двойное гражданство, прежде всего латиноамериканских стран.

Между 1994 и 1998 гг. семнадцать из двадцати наиболее активно посылающих свое население в США стран разрешило двойное гражданство. В течение этих лет из 2,6 млн. прибывших в США иммигрантов 2,2 млн. (86 процентов) сохранило двойное гражданство. Мексиканские консулаты стали поощрять мексиканцев в США принимать американское гражданство, сохраняя при этом и мексиканское гражданство. В Западной Европе ныне численность иммигрантов с двойным гражданством составляет цифру где-то между 4 и 3 млн. В Соединенных Штатах эта цифра превышает 7,5 млн. человек. В то же время три четверти из 10,6 млн. родившихся за пределами США американских граждан являются также гражданами еще и другой страны.

Три тысячи из 200 тысяч колумбийцев, живущих в Нью-Йорке, голосовали на президентских выборах 2000 г. в Колумбии; около двух тысяч участвовали в сенатских выборах в Колумбии в 1998 г. Тысячи доминиканцев вылетели в Доминиканскую республику на президентские выборы 2000 г. Еще более важными, чем личное голосование, являются финансовые взносы тех, кто, живя в США, ощущает себя гражданином другой страны. 15 процентов всех расходов на президентских выборах в Доминиканской республике пришли из Соединенных Штатов. Относительно новым явлением стало участие в выборах в своих странах граждан с двойным гражданством. Особенно это относится к жителям Мексики, работающим в США. В 1997 г. городской советник г. Хакенсака (Нью-Джерси) выдвигался одновременно в сенат Колумбии. Увеличивают ли такие процессы степень лояльности этих новых граждан к США? Лояльные двум (а иногда даже трем) странам граждане мало похожи на тех, кто полностью и бесповоротно связал свою судьбу с Соединенными Штатами. Добавим к этому огромный денежный поток, идущий от граждан двойного гражданства в их прежнюю родину. И это при всем том, что концепция двойного гражданства абсолютно противоречит американской конституции, провозглашающей, что американцы могут быть гражданами только одной страны и могут голосовать только в одном государстве.

Наплыв иммигрантов нового типа привел к тому, что уровень натурализации опустился в США с 63,6 процента в 1970 г. до 37,4 процента в 2000 г. И новые пришельцы интересуются, прежде всего, не звездами и полосами, не историей США, а федеральными социальными программами. Исследователи П. Шак и Р. Смит с большим основанием утверждают, что «получение социальной помощи, а не гражданство — вот что влечет новых иммигрантов»[326]. Встает ли в данном случае речь о лояльности и патриотизме? «Те, кто отрицает значимость американского гражданства, — равным образом отрицает привязанность к культурному и политическому сообществу, именуемому Америкой»[327]. Альтернативой ассимиляции стало закрепление внутри Соединенных Штатов той культуры и социальных институтов, которые иммигранты привезли с собой.

Процесс исключительно интенсивной иммиграции испаноязычных привел к тому, что в начале XXI в. вызрела перспектива превращения Соединенных Штатов в англо-испанское общество. Тому помогли мультикультурализм, раскол среди американской элиты, политика правительства в отношении билингвизма и воспитания на двух языках, громкие акции по поддержке меньшинств.

Демографическая реконкиста ведет к тому, что влияние Мексики на территориях, некогда отнятых Соединенными Штатами у Мексики, начинает преобладать над влиянием англосаксонского начала. Этот процесс ведет к тому, что граница между США и Мексикой начинает размываться, и на территориях, бывших до 1840-х гг. мексиканскими, латиноамериканский элемент начал усиливаться с необычайно быстрой силой. Обнаружилось, что иммиграция из Мексики несет в себе чрезвычайно своеобразные черты, заставляющие по-новому взглянуть на это подлинное иммиграционное вторжение в США.

Впервые главный поток иммигрантов идет из страны, имеющей с Соединенными Штатами трехтысячекилометровую границу. Все прежние потоки в развитый западный мир, так или иначе, преодолевали морские просторы и связанные с этим сложности. У континентальных соседей, США и Мексики, такой границы нет. Нет в мире и столь яркого противопоставления бедности и богатства, как это имеет место в случае с бедной Мексикой и богатыми Соединенными Штатами. Этот поток (довольно неожиданно для североамериканцев) начал зримо расширяться после 1965 г. Тогда, в 1960 году, Мексика не входила в число пяти главных стран, где родились будущие иммигранты в США (Италия — 1 257 000 человек; Германия — 990 000; Канада — 953 000; Британия — 833 000; Польша — 748 000 человек). Ситуация кардинально изменилась к 2000 г.: Мексика—7 841 000; Китай — 1 391 000; Филиппины— 1 222 000; Индия — 1 007 000; Куба — 952 000 человек.

Итак, оценим новую ситуацию, характерную приобретением Соединенными Штатами нового лица.

Во-первых, резко возросло число иммигрантов. Во-вторых, латиноамериканцы решительно заняли первое место в новом иммиграционном потоке (27,6 процента всех иммигрантов только из Мексики; следующие далее китайцы составляют всего 4,9 процента). При этом мексиканцы составляют лишь несколько больше половины латиноамериканского нашествия на США — они увеличились за период 2000–2002 гг. на 10 процентов и превзошли афроамериканцев. В-третьих, рождаемость среди латиноамериканцев многократно выше, чем у других этнических групп: 3 человека на сотню среди испаноязычных против 1,8 человека у неиспаноязычных, против 2,1 процента у афроамериканцев. Испаноязычные первенствуют в незаконном переходе границы между Мексикой и США. Две трети всех мексиканских иммигрантов, прибывших в США после 1975 г., являются незаконными иммигрантами; мексиканцы составляют 58 процентов незаконных иммигрантов в 1990 г. и 69 процентов в 2000 г. Ныне ежегодная иммиграция мексиканцев составляет 400 тыс. человек в год. К 2030 г. она увеличится до 515 тыс.[328]. При этом характерна географическая концентрация испаноязычного населения. Так, две трети мексиканских иммигрантов живет на Западе США, а почти половина из них — в одном штате, Калифорнии. 46 процентов населения Лос-Анжелеса — испаноязычные (из них 64 процента — выходцы из Мексики). К 2010 г. испаноязычные составят 60 процентов населения этого мегаполиса. В 2002 г. 71,9 процента учащихся здесь были из испаноговорящих семей. Впервые рожденные в городе испаноязычные превысили численность остальных родившихся.

Сепаратизм. И при этом уменьшающееся общее западное население, заглянув в пропасть исторического небытия, не консолидируется, а, напротив, погрязает в межэтнических разногласиях. Не креативный плюрализм, пишет знаток западной культуры Ж. Борзун, а ослабляющий всех сепаратизм станет сильнейшей тенденцией текущего столетия. Идеал плюрализма дезинтегрировал, и сепаратизм занял его место; возобладала идея, что «салат лучше, чем плавильный тигель»[329]. Вполне возможно, что Калифорния превратится в американский Квебек со всем вытекающим сепаратизмом.

В Великобритании бывшие много столетий назад королевствами Шотландия и Уэльс довольно неожиданно обрели собственные парламенты. В собственно Англии традиционный «Юнион Джек» заменен флагом с крестом Святого Георгия. Во Франции бретонцы, баски и эльзасцы борются за региональное самоутверждение. Корсика желает независимости и введения собственного языка. В Италии Север рвется отделиться от Юга, а венецианцы борются за независимое существование. В Германии празднуют тысячелетие Пруссии. (Та же участь не миновала и Канаду. Не говоря уже о всемирно признанном феномене Квебека, в канадских провинциях Альберта, Саскачеван и Британская Колумбия создаются партии, борющиеся за региональную независимость.)

Помимо всего прочего, расширяющаяся иммиграция — поток рабочей силы прежде всего из исламского мира — безусловно подтолкнет уже обозначившийся сепаратизм в Италии, во Франции (прежде всего на Корсике), в Испании (Баскония и Каталония), в Британии (Шотландия в первую очередь, но и Уэльс), в Германии (Бавария), в Швеции (Скания), в Бельгии (противостояние валлонов и фламандцев).

Получается так, что Североатлантический союз защищает блок стран, чей внутренний стимул, если свести сложное к простому, — максимум удовольствий и минимум забот. Уже сейчас внешнеполитический активизм характерен, собственно, лишь для Соединенных Штатов. На них, как на щит, смотрит Западная Европа (критичная, впрочем, относительно методов Америки). Вашингтон едва переносит эту критику, растет волна недовольства «самовлюбленной» Европой. Встает вопрос, будет ли американцам резон защищать Западную Европу как отрекшийся сам от себя, от дела самозащиты, регион? Американские стратеги предлагают задуматься, оправданы ли жертвенные усилия Соединенных Штатов, продолжающих служить щитом для «морально расслабленных» европейцев. «Что предлагается американцам защищать в Европе? Христианство? Оно мертво в Европе. Западную цивилизацию? Но европейцы своими решениями сами обрекли себя на исчезновение к двадцать второму веку»[330].

В свете этих оценок новый смысл приобретают следующие аналогии. Когда германский канцлер Бетман-Гольвег накануне Первой мировой войны прибыл из Австро-Венгрии в Берлин, его оценка Вены для кайзера была потрясением. «Мы имеем в качестве союзника труп». Примерно это же говорят американцы сегодня о Европе, когда пытаются оценить бойцовские качества региона, номинально состоящего в военном союзе с США.

Американцы почти не скрывают своего скепсиса в отношении волевых и силовых возможностей своих европейских союзников сейчас и в будущем. Им — западноевропейцам — понадобится несколько лет, чтобы создать объединенные европейские вооруженные силы. И поможет ли это в регионе, питающем отвращение к силовым акциям?

Евроскепсис популярен в США. «Что-то жизненно важное ушло из Европы, — пишет американский автор. — Некогда западные нации были готовы приносить жертвы «за прах предков и за храмы своих богов». Но европейцы сегодня, более богатые и многочисленные, чем в 1914 или 1939 гг., не готовы приносить подобные жертвы. Время Европы ушло».[331] Оно, полагают американские эксперты, уйдет еще быстрее, если страны — члены ЕС совершат каждая в отдельности культурное самоубийство, передав все права безликим наднациональным органам, не имеющим пафоса исторической самообороны.

…Несмотря на ряд широкомасштабных кампаний по снижению темпа рождаемости, рассчитывать на замедление этого роста нереально. Футурологи приходят к выводу, что «никакая внутренняя организация, никакая внешняя помощь не может преодолеть высокий процент роста населения… Большие разрывы в доходах возникнут не только между третьим и первым миром, но и между теми частями третьего мира, которые сумеют контролировать свое население, и теми, которые не сумеют»[332].

Изменяется и демографическая география. Основной прирост придется на бедные страны, где дневной заработок составляет менее 2 дол. в день на человека. В 1950 г. в развитых индустриальных странах проживала треть человечества, в 2000 г. — меньше четверти, а в 2020 г. — будет менее одной пятой. В Азии в 2020 г. будет проживать более половины (значительно увеличившегося) человечества. Быстрее всего вырастет доля Африки в мировом населении — с 12 % в 2000 г. до 15 % в 2020 г. Позитивных (в смысле сдерживания рождаемости) факторов не так много. Позитивным в зоне максимального прироста видится пока лишь опыт Китая, стимулирующего ситуацию «один ребенок в семье». Но и здесь в самое последнее время обнаруживается ограниченность целенаправленной политики сдержанности.

В развитом западном мире демографическая ситуация будет очень неоднозначной. Напомним, что в последние десятилетия среди развитых стран быстрее всего росли Соединенные Штаты (140 млн. человек в 1950 году, более 270 млн. в 2000 году). Население Соединенных Штатов будет относительно молодым, а в Японии, Германии, Франции и Италии оно будет весьма пожилым. «Германия и Япония, — пишет X. Макрэй, — не будут бедными странами, стоящими на грани катаклизмов, они будут богатыми странами, но начинающими глобальное отступление»[333]. Во всех развитых странах увеличится численность работающих женщин. (Заметим, что самой крупной сферой экономики станет туризм.)

Но во всех развитых странах — в отличие от развивающихся — численность пожилых людей вырастет в двадцать первом веке очень значительно. Большинство живущих сегодня в этих странах будут активными участниками событий двадцать первого века. Половина женщин, рождающихся сегодня в этих странах, встретит двадцать второй век; половина мужчин доживет до 95 лет. Половина населения Японии, Германии, Италии будет в 2050 году старше 50 лет.

Социально-экономическое измерение демографии. Быстрое увеличение населения нашей планеты обостряет проблему массовой бедности. Чтобы прокормить увеличивающееся население планеты, необходимо к 2020 году увеличить производство зерна на 40 %. Однако современные темпы прироста позволяют рассчитывать лишь на одну пятую необходимого прироста. Если развивающиеся страны не смогут сами произвести необходимое зерно, тогда их импорт из развитой части мира должен к 2020 году удвоиться (до минимума в 200 млн. тонн), а импорт мяса должен увеличиться в шесть раз[334]. Практически определенно можно сказать, что 135 млн. детей до 5 лет станут в 2020 жертвами голода. Африка встретит первой проблему массового голода — ресурсы продовольствия здесь более всего отстают от роста рождаемости, а численность голодных детей к 2020 году увеличится на 30 %. «Возникнет мальтузианская угроза совмещения быстрого роста населения и резко сокращающихся запасов продуктов питания»[335]. (Америка в 2020 году будет продолжать оставаться главной кладовой пищевых запасов мира — 60 % зерна будет поступать из США.)

Самым важным демографическим обстоятельством, которое в решающей степени повлияет на мир XXI века, будет противостояние умиротворенного и постаревшего мира развитых стран бушующему океану молодого, возмущенного бедного развивающегося мира. На границах богатого западного мира будут стоять огромные мегаполисы, населенные неудовлетворенной молодежью, одним из главных раздражителей которой будет глобализация коммуникаций. Телевизионный мир богатых стран будет генерировать острое классовое чутье обездоленной части мирового населения. И анклавы процветания посреди бедных стран в этом случае не помогут. Эта дорога, предполагающая сосуществование богатых и бедных, поведет систему международных отношений к хаосу.

Трагедия в Дувре в июне 2000 года заставила руководство ЕС начать процесс пересмотра прежних иммиграционных правил, что обещает понижение барьера въезжающим в Европейский союз иммигрантам. Дело здесь не только в гуманитарном аспекте.

Мир пришел в движение. Разумеется, демографические процессы повлияют на политику в сфере иммиграции.

Этот мир будет весьма отличаться от западноевропейского (да и от современного американского). Большинство его жителей уже не будут ощущать европейского родства. Рост американского населения совпал с его перемещением с Северо-Востока на Юг и к Тихоокеанскому побережью. Помимо прочего одно лишь подобное демографическое смещение предполагает ослабление связей Америки с Европой.

Все большее вовлечение азиатской рабочей силы (в первую очередь, из Китая, Индии и Индонезии) в глобальную экономику будет иметь далеко идущие последствия, которые, возможно, стимулируют рост внутренней и региональной миграции. В любом случае эти доследствия трудно переоценить: они скажутся на относительных размерах крупнейших мировых мегаполисов и, быть может, станут ключевой переменной величиной, от которой на ближайшие десятилетия будет зависеть уровень политической стабильности (или нестабильности) в мире. Обширные внутренние миграции выплескивают за пределы отдельных стран только небольшую часть внутренних мигрантов (в настоящее время лишь малая толика 100-миллионной армии внутренних мигрантов Китая оседает за границей), однако и эти выбросы могут кардинально изменить ситуацию в других регионах, в том числе в Европе и Северной Америке.[336]

Европа. Согласно докладу ООН, стареющее население ЕС так или иначе затребует к 2035 году привлечения в западноевропейскую экономику не менее 35 миллионов новых работников — без этого невозможно поддержать современную пенсионную систему Союза и его передовые экономические позиции. Иммигранты могут привнести новые экспертные знания, они часто занимают рабочие места, непрестижные с точки зрения местного населения. Часто это очень грязная и тяжелая работа.

Германское правительство готово принять на работу 20 тысяч специалистов в электронике и информатике, ирландское правительство рассматривает возможность впустить в страну 200 тысяч квалифицированных работников. В Британию в 1999 году въехало 70 тысяч иммигрантов (46 тысяч в 1998 году), в Германии запросили убежища 100 тысяч беженцев из прежней Югославии. В Голландии ожидают гражданства 10 тысяч иммигрантов. 13 % населения Вены — иммигранты. Китайская община в Британии достигла 250 тысяч человек, во Франции — 200 тысяч. Америка, принимая около миллиона иммигрантов в год, сохраняет самый низкий уровень безработицы.

Вопрос остается открытым. Эгоизм наций, отсутствие планетарного гуманистического видения, узкокорыстные предвыборные интересы, игнорирование подлинной демографической революции способны уничтожить элементы позитивного, наблюдающиеся в свете нужды «золотого миллиарда» в умеренном иммиграционном потоке, в приливе квалифицированной рабочей силы и в понимании опасности ожесточения остальных пяти миллиардов бедной части планеты.

Иммиграция как средство поддержания жизненного уровня. Напомним, что самым населенным регионом Запада пока является Европа. Согласно статистическим данным ООН, в 2000 г. в Европе жили 494 млн. человек в возрасте от 15 до 65 лет. К 2050 г. численность европейцев «рабочего возраста» сократится до 365 млн. В то же время численность граждан старше 65 лет (их число ныне — 107 млн.) превратятся в еще более многочисленное сообщество — до 172 млн. человек — треть населения Европы. За ближайшие пятьдесят лет соотношение работающих и пенсионеров изменится с пяти к одному до двух к одному. Европа станет, по словам французского демографа А. Сови, «континентом старых людей, живущих со старыми идеями в старых домах»[337]. Рабочая сила, к примеру, Германии уменьшится за грядущие полвека с 41 до 27 млн. человек. Это создаст напряжение в реализации обширных социальных программ. Имея на четверть меньшее рабочее население и почти удвоение численности пенсионеров, стареющая Европа задумается над привилегиями, от которых никто не собирается отказываться.

Чтобы сохранить общество «благоденствия», западные страны будут вынуждены повышать налоги. Это болезненно, особенно для «стран, где у работающих уже отнимаются не менее 40 процентов заработанного. Если же мы прибегнем к дефицитному финансированию, то быстро израсходуем все накопленное в развитом мире»[338]. Выбор невелик: огромные новые налоги плюс увеличение рождаемости. На увеличение рождаемости надежды невелики. Что более реалистично — импорт рабочих из-за пределов региона. Таков неизбежный выбор.

К 2050 г., если Европа пожелает сохранить свой нынешний уровень населения, она будет нуждаться в 169 млн. иммигрантов. Разведывательное сообщество США: «Европейская и японская популяции быстро стареют, что требует более 110 миллионов новых рабочих к 2015 г. для поддержания текущего уровня между работающими и пенсионерами». Цифры на 2050 г. будут, разумеется, значительно больше[339].

Недавно опубликованный секретный доклад французского правительства приводит весь набор аргументов относительно того, что у Европейского союза нет альтернативы призванию 75 млн. иммигрантов. Англичанин Дж. Стил пишет так: «Чтобы предотвратить падение жизненных стандартов, страны ЕС обязаны будут произвести 60-кратное увеличение потока иммигрантов»[340]. Если же Европа пожелает сохранить нынешнее соотношение работающих и пенсионеров, то она будет нуждаться в 1,4 млрд. иммигрантов. Для многих западных стран массовая миграция представляет собой единственное средство сохранить производительное общество[341]. (При этом французские эксперты признают, какие это породит проблемы в создаваемом расовом обществе-гибриде, но не видят иной дороги, подлинной альтернативы «взаимному культурному оплодотворению»).

Скорее всего, новые рабочие придут из Африки и с Ближнего Востока. Этот процесс идет по «накатанным рельсам». Он берет свое начало в 1960-х годах, когда ограниченные «холодной войной» западноевропейские страны не могли черпать рабочую силу из восточноевропейских источников. Британия обратилась к Ямайке и Пакистану, французы к Алжиру и Западной Африке, немцы к Турции. Между 1993 и 2003 годами численность одних только незаконных иммигрантов в ЕС увеличилась в десять раз. В одном только 2000 г. Британия приняла 185 тысяч иммигрантов. И ныне половина Лондона — небелые люди. К концу 21 века их в британской столице будет большинство. По самым минимальным оценкам мусульмане составляют 3 млн. в Германии, 2 млн. во Франции, миллион в Британии и 750 тысяч в Италии.

Поддержание своих семей и друзей является одним из стимулов миграции из Азии, Латинской Америки и Африки в богатые регионы Запада. И не только из предельно бедных. Так, из Малайзии ежегодно выезжают на заработки около полутораста тысяч человек. Эти посланцы Юга отправляют домой около ста миллиардов долларов ежегодно — сумма совместимая с прямыми инвестициями в бедные страны. Десятая часть филиппинцев работает за пределами страны, добывая почти 10 процентов валового национального продукта Филиппин.

В странах, никогда не бывших (в отличие от Соединенных Штатов) «плавильными тиглями», нашествие иностранцев может вызвать культурный и политический шок. Африканцы и азиаты стали частью западноевропейской структуры, базируясь прежде всего на крупных городах. Марсель, собственно, уже не французский город, а Франкфурт заметно теряет немецкие черты (30 процентов иммигрантов, 27 мечетей). Мусульмане составляют пятую часть населения Вены. В Лондоне прежнее белое большинство превратится в меньшинство уже к 2010 г. (А по всей стране белое население станет меньшинством к 2100 г.[342].)

Этот поток неостановим хотя бы потому, что его фактически требуют предприниматели, им нужна рабочая сила. И прибывающие из Северной Африки и Ближнего Востока арабские иммигранты везут с собой в Европу как свою собственную религию и политические взгляды; речь идет, прежде всего, об исламе. Массовая миграция из исламского мира настолько изменит этнический и конфессиональный состав Европы, что у европейцев уже никогда не будет волевых ресурсов вмешиваться в дела Северной Африки, Персидского залива, Ближнего Востока. (Показательно, что европейцы уже сегодня игнорируют американские санкции в отношении Ирана, Ирака, Ливии).

Миграция населения. Согласно данным американского Бюро цензов, примерно половина населения земного шара живет в странах и регионах, где уровень рождаемости недостаточен для простого воспроизводства имеющейся численности населения. Эти территории включают в себя не только Европу, Россию и Японию, где проблема стоит особенно остро, но также и такие развитые страны, как Австралия, Новая Зеландия, Северная Америка, а также некоторые восточноазиатские страны, такие, как Сингапур, Гонконг, Тайвань и Южная Корея. Некоторые развивающиеся страны, включая арабские и мусульманские государства, такие, как Турция, Алжир, Тунис и Ливан, также подходят к уровню ниже коэффициента 2,1 ребенка на одну женщину, который необходимо поддерживать для обеспечения долгосрочной стабильности численности населения.

Сегодня половина врачей и дипломированных специалистов, родившихся в Нигерии, живут в Соединенных Штатах. Большинство экспертов полагает, что утечка мозгов из стран Ближнего Востока и Африки не уменьшится. Напротив, ее уровень может возрасти с увеличением возможностей устроиться на работу в развитых странах, особенно в Европе[343].

В этих условиях неизбежна миграция бедного населения. «Зоны демографически высокого давления в Азии, — отмечает индийский специалист Гурмит Канвал, — будут порождать движение в зоны низкого демографического давления в Америке и Австралии; даже самые суровые иммиграционные законы не остановят это движение, что неизбежно вызовет применение силы»[344]. Среди трех наиболее развитых капиталистических регионов Япония категорически и абсолютно закрыла себя от въезда иммигрантов. Две другие зоны — Европа и Америка — руководствуются другой политикой. Наиболее открыты США и Канада. Соединенные Штаты принимают в год около миллиона иммигрантов — больше, чем все другие развитые страны, взятые вместе (увы, предпочтение дается не максимально нуждающимся, а молодым и образованным специалистам).

Рядом с Европой (самое старое и богатое в мире население) находится Африка с самым молодым и самым бедным населением. Приглашая дешевую рабочую силу во время бума 50—70-х годов, западноевропейцы способствовали созданию значительных анклавов африканского, азиатского, мусульманского населения. Но позднее свобода приема сменилась на ужесточение во всех основных странах Западной Европы. Практически неизбежно, что и в ближайшие десятилетия Европа устрожит иммиграционный контроль. (Международная миграционная служба ООН полагает, что на незаконном ввозе иммигрантов преступные организации зарабатывают до 7 млрд. дол. ежегодно. Исследователи доводят эту цифру до 12 млрд.[345].)

Эмиграция из бедных стран изменит лицо мира. Обездоленные нашего мира все больше устремляются в регионы с более высоким жизненным уровнем. Так, за 80—90-е гг. в США легально и нелегально въехали 15 млн. иммигрантов. И этот поток по направлению Юг-Север будет шириться. Да и как может быть иначе, если, скажем, фирма «Асеа Браун Бовери» за одну и ту же работу платит в Германии 30,33 доллара в час, а в соседней Польше — 2,58 доллара. Можно ли остановить алжирцев, имеющих доход в 700 долларов в год от попыток прорваться во Францию, где уже обосновалась многомиллионная арабская община и где рабочий получает в среднем примерно 30 тысяч долларов в год? В Гонконге президент Ассоциации судовладельцев А. Боуринг предупреждает: «Если вы получаете двадцать долларов в месяц и смотрите по телевидению американские мыльные оперы, искушение отправиться в путь неукротимо»[346].

Богатые обособляются. Даже самые лучшие умы Запада не видят способа остановить миграцию бедных, кроме создания в качестве границ богатого мира «проволочных оград с током высокого напряжения. Без такой политики мигрантов остановить нельзя»[347]. Хороший вывод из уст тех, кто славословил крушение берлинской стены. Прежде благожелательная к черным иммигрантам Британия практически закрыла въезд иммигрантов. Мир 2020 г. для Британии в этом смысле — если некоторая готовность лейбористов к приоткрытию острова не будет поддержана населением — будет сильно отличаться от мира 1990 г. Трагедия в Дуврском порту, где по пути в благополучную Британию погибли в июне 2000 года 58 нелегальных китайских иммигрантов, подчеркнула глубину проблемы. В марте 2006 г. автор наблюдал прибытие в Испанию из Мавритании в лодке «плавучих мигрантов». 29 из них были уже мертвы.

Судя по росту правого экстремизма в данном вопросе, более чем вероятно, что небелые, живущие в Европе, будут подвергаться той или иной форме дискриминации. Этническая неприязнь и дискриминация, вероятно, станут общим феноменом всех частей Европы.

В США, полагает американский исследователь X. Макрэй, к старой вражде между белыми и черными присовокупится новая вражда между новыми иммигрантами (скажем, корейцами) и афроамериканцами[348]. В Италии прежний премьер и лидер партии «Форца Италия» Сильвио Берлускони выступил за контролирование побережья страны военными кораблями, начинающими огонь по прибывающим незаконно судам без предупреждения. Во Франции шовинист Ле Пэн — второй па значимости после президента республики политик страны. Швейцария готовится к референдуму, который сократит число иностранцев в стране с 20 до 18 % от общего населения. Ведущий деятель ХДС в ФРГ Ю. Рутгерс ведет борьбу против иммиграции под лозунгом «Дети — не индейцы», имея в виду, что приезд представителей других культур создаст опасность для молодого поколения Германии. Среди главных угроз международной безопасности американские исследователи выдвигают на первый план «революцию или широко распространившееся гражданское недовольство в Мексике, которое неизбежно вызовет резкое увеличение потока беженцев в направлении границы США»[349].

Иммигранты помогут продлить бум в экономике (скажем, американской), но они создадут опасные культурные противоречия между собой и — что не менее важно — между «новыми» США и остальным миром. В США будут существовать более заметные, чем в Западной Европе или Японии, анклавы очень бедного населения — острова третьего мира посреди в высшей степени индустриализованного общества. Это скажется на образовательных стандартах, уровне занятости, способе участия в политической жизни. В Западной Европе тоже сформируются впечатляющие анклавы культуры, отличной от главенствующей, — но не в масштабах, сравнимых с Соединенными Штатами, где, к примеру, испанский язык будет языком народных масс Калифорнии, а английский — языком сужающейся элиты (в результате чего граница США с Мексикой будет практически стерта).

Выступающая против прилива иммиграции оппозиция на Западе в наступившем веке укрепит свои позиции. Американская элита (прежде всего, в республиканской партии) усилит призывы прекратить помощь и легальным, и нелегальным иммигрантам пенсионного возраста[350]. В 2006 г. в Америке началась борьба «за» и «против» амнистии в отношении 12 миллионов незаконных иммигрантов. Пообещавший выселить из Франции три миллиона иммигрантов Ж.-М. Ле Пэн уже получил 17 % голосов избирателей на национальном уровне во время президентских выборов 2002 г. В будущем, предсказывает англичанин С. Пирсон, «в условиях постоянной большой безработицы французский народ поставит вопрос о дополнительном бремени и социальном хаосе, создаваемых наличием больших меньшинств — иммигрантов из Северной Африки. В это же время меньшинства (прежде всего, арабские), сами страдающие от высокого уровня безработицы — почти в 50 %, выйдут на улицы с требованием равенства всех граждан Франции»[351]. Теневой кабинет консерваторов в Британии выступает за ужесточение иммиграционных законов, и в случае возвращения консервативной партии к власти, Британия станет еще менее «проницаемой». Антииммиграционные тенденции Народной партии Хайдера в Австрии, видимо, лишь окрепнут.

Все это не обещает безоблачных времен для мирового сообщества, ожесточение богатых и бедных может принять любые формы вплоть до силовых. Расовый нативизм в Западной Европе породил в 1990-е годы политические партии, получившие до 20 процентов голосов электората.

Америка. Как относится к эмигрантскому наплыву американское население и лидеры страны? Преимущественно негативно. 84 процента американской общественности (51 процент лидеров) считали перевод рабочих мест за границу негативным явлением, которое следует сдержать. Среди 22 наиболее развитых стран Америка значится восьмой по общественной поддержке таможенного протекционизма. Это означает, что средний американец боится конкуренции более дешевой рабочей силы, порождаемой прежде всего иммиграцией. 84 процента американской общественности (и 61 процент лидеров) считают международный терроризм «критической важности угрозой» для США.

Напомним, что за два последних десятилетия XX в. в США въехало больше иммигрантов, чем когда-либо за американскую историю. 90 % всех иммигрантов из развивающихся стран прибыли именно в Америку. США останутся единственной среди развитых государств страной, которая в XXI в. не перекроет (сознательно, определенно и однозначно) каналы въезда на постоянное проживание. (Хотя будут действовать введенные исполнительной и законодательной властью квоты для иммиграции в США для всех стран, дающие преимущества определенным группам населения). Это скажется на демографическом составе страны. В 2050 г. белое население еще будет большинством, но уже весьма шатким. Между 2000 и 2050 годами доля испаноязычного населения вырастет с 10 до 21 % (по некоторым прогнозам до 25 % всего населения —100 млн. человек[352]), азиатское население составит 11 %, чернокожее — до 16 %, краснокожие американцы — до 1,5 %. Доля белого населения уменьшится с 75 до 53 %[353]. Американский мир уже не сможет управляться не только взятыми отдельно англосаксами, но и белой расой в целом.

Канада и Мексика будут значительно интегрированы в Североамериканское общество (с известной потерей прежней американской идентичности). Миграция квалифицированных канадцев и малоквалифицированных мексиканцев будет массовой. К 2020 г. уровень жизни в приграничных с США районах Мексики достигнет такого уровня, что пресс иммиграции через реку Рио-Гранде, отделяющую Мексику от США, ослабнет. Ближе к США станет и остальная Латинская Америка, а в США будет все больше «маленьких Доминиканских республик».

Стремление сдержать. Часть испаноговорящей элиты довольно быстро переходит в космополитическое состояние, овладевая английским языком. Но обширные группы населения держатся за свои ценности, им свойственна высокая степень национальной гордости. Здесь очевидно стремление сохранить прежние нормы в пределах приемлемых условий эволюции, традиционные каноны языка, культуры, ассоциаций, религиозной и национальной идентичности, обычаев. И общественность на опросах проявляла больший, чем у элиты, пессимизм в отношении США и пребывания в них: в 1998 г. 58 процентов широкой общественности (и только 23 процента элиты) полагали, что в XXI в. будет больше насилия, чем в XX в.

Хотя об Америке принято думать как о нации иммигрантов, было бы ошибкой думать, что население Соединенных Штатов благосклонно относится в массовой иммиграции. И это явление не только сегодняшнего дня. В 1930-е годы до 83 процентов американцев выступали против массового наплыва иммигрантов. Между 1945 и 2002 гг. до 66 процентов американского населения противились расширению иммиграции. В 1997 г. США были пятой державой (уступавшей только Филиппинам, Тайваню, Южной Африке и Польше), чье население противилось иммиграции. 62,3 процента населения США — «нации иммигрантов» — хотели закрыть дорогу вновь прибывающим. Даже недавно прибывшие испаноговорящие требовали сокращения потока въезда новых граждан или рабочих.

Если история дает основания для суждений, то трудно отказаться от мысли, что неотвратимое быстрое демографическое изменение способно вызвать взрыв по северную сторону Рио-Гранде. Практически нет сомнений, что североамериканский социум ответит на изменения жестко. В далеком 1917 г. Т. Рузвельт буквально заклинал: «Мы должны иметь один флаг. Мы должны иметь один язык. Это должен быть язык Декларации независимости, прощального послания Вашингтона, речи Линкольна при Геттисберге».

Новая реальность — новый характер американского общества уже создает т. н. нативистское движение. Идейно оформляются новые белые националисты. Их характеризуют сегодня как «культурные, интеллигентные, часто обладающие внушительными научными степенями, данными лучшими американскими университетами; они очень отличаются от политиканов-популистов или лидеров ку-клукс-клана Старого Юга». Они не будут призывать к провозглашению расового превосходства белых. Они выступят за «расовое самоопределение и самосохранение».

Как пишет С. Хантингтон, «если бы ежегодно миллион мексиканских солдат пытался вторгнуться в Соединенные Штаты, и более 150 тысяч проделывали бы это успешно, обосновываясь на американской территории (при этом мексиканское правительство требует от США признания законности этого вторжения), американцы бы пришли в ярость и мобилизовали бы все свои ресурсы для выдворения захватчиков из своих пределов. Но нелегальное демографическое вторжение сравнимого объема происходит каждый год, и президент Мексики призывает его легализировать»[354].

В США протест белых материализуется скорее не в создании новой политической партии, а в формировании достаточно широкого политического движения, чье влияние приобретет исключительную значимость для противоборства основных двух политических партий. Британский «Экономист» уже отмечает, что в Калифорнии «белые, некогда бывшие столь щедрыми в отношении новопришельцев, стали вести себя как меньшинство, находящееся под давлением»[355]. Если Национальная ассоциация содействия прогрессу цветного населения — легальна, то почему должны смотреться нелегальными национальные организации, защищающие права белого населения? В одном из исследований уже можно прочитать: «Измена белой расе являет собой лояльность человечеству»[356]. Пока в тексте звучит самоуспокоение. Как долго?

Серьезные американцы, критически оценивают «меняющуюся демографию, появление мощных новых социальных сил, продолжение существования политики расовых преференций, растущие запросы этнических меньшинств, продолжение действия либеральных иммиграционных законов, растущую обеспокоенность американцев потерей трудовых мест, требования мультикультурализма, способность Интернета собирать вместе одинаково думающих лиц с целью их сплочения для выработки стратегии, воздействующей на всю политическую систему… Америка рискует войти в крупномасштабный расовый конфликт»[357].

Такие американские идеологи, как С. Хантингтон, ставят вопрос достаточно жестко: не существует Americano Dream, есть только American Dream, созданная англо-протестантским обществом. Американцы латиноамериканского происхождения могут разделять эту мечту, если будут мечтать о ней по-английски. В текущей же ситуации — «без национальных дебатов или сознательно принятых решений Америка трансформируется в нечто, очень отличное от того, чем она была прежде»[358]. Америка превращается в страну с двумя народами и двумя официальными языками, двумя культурами и, фактически, двумя цивилизациями.

Это обстоятельство будет иметь общеглобальный отзвук — мультикультурализм вступит в решительную борьбу с «плавильным тиглем» — начало долгого сражения общецивилизационного значения.

В течение ближайших пятнадцати лет религиозная идентичность, скорее всего, будет становиться все более значимым фактором самоопределения человека[359].

Шестой фактор феноменальных перемен носит конфессиональный характер. Религия играет все более важную роль в самосознании людей. И прозелитизм присущ практически всем мировым религиям. Наблюдается рост числа новообращенных и проявление более глубоких религиозных убеждений у верующего большинства планеты… Например, в таких странах, как Китай, влияние марксизма ослабевает, тогда как конфуцианство, буддизм, христианство и другие религии получают широкое распространение. А в традиционно глубоко католической Латинской Америке растет процент новообращенных евангелистов. Во многих обществах границы между религиозными группами и внутри них могут становятся не менее важными, чем национальные границы. К примеру, христианско-мусульманские разногласия в Юго-Восточной Азии, раскол в исламском мире между шиитской и суннитской общинами, и островки потенциальных религиозных и этнических конфликтов в Европе, России и Китае, которые станут существенными факторами в картине мира 2050 года.

Новое христианство. На протяжении последних пяти столетий христианство было неразрывным образом связано с западным миром, с Европой и Северной Америкой. До недавнего времени подавляющее большинство христиан приходилось на белые нации Запада, что позволяло говорить о «европейской христианской цивилизации». Собственно, христианство было религией Запада и было идеологической основой западного империализма, религией богатых. Собственно, еще в 1970-х годах «христиане» в США обозначали нечерных, небедных и немолодых. Важно указать на перенос центра тяжести отдельных религий. Обратимся прежде всего к христианам.

Наибольшее число христиан по странам (в млн. человек).

Таблица № 10.

Источник: Jenkins Ph. The Next Christendom. The Coming of Global Christianity. Oxford: Oxford University Press, 2002, p. 90.

В 2005 г. в мире живут около двух миллиардов христиан. Наибольшее их число сегодня — 560 млн. человек — живут в Европе, 480 млн. человек в Латинской Америке, 360 млн. в Африке и 260 млн. в Северной Америке. Но уже в 2025 г., когда в мире будет 2,6 млрд. христиан, 633 млн. из них будут жить в Африке, 640 млн. — в Латинской Америке, 460 млн. в Азии. Европа с 555 млн. опустится на третье место[360]. В 2050 г. белые (неиспанского происхождения) христиане составят только одну пятую от общего числа христиан в мире. «Эра западного христианства прошла, и встает рассвет южного христианства. Факт этого изменения уже нельзя отрицать, это уже случилось»[361].

Когда в 1998 г. отмечалась пятидесятая годовщина создания Мирового совета церквей, то проведена всемирная конференция была в Зимбабве. Одним из главных (если не главным) христианских центров будет Бразилия. А 60 процентов католиков будут жить в Африке и Латинской Америке (66 процентов в 2050 г.).

Бороться с этими цивилизациями сложнее. Как пишет англичанин Роберт Харви, «войну против коммунизма, сравнительно краткосрочной секулярной идеологии, можно было выиграть; война против глубоко укоренившихся религиозных верований сотен миллионов людей не может быть выиграна принципиально»[362]. Возможно, ислам — уникально авторитарная вера, но уже одного его противостояния с христианством достаточно для эпической битвы.

Футурологи еще привычно рисуют будущее как продолжение современного мира, но это все более оторванные от жизни мечтания. Отметим, что среди двадцати пяти наиболее крупных стран мира в 2050 г. в двадцати будет преобладать либо ислам, либо христианство.

Представляется, что и растущее незападное христианство не будет встречено в США с подобающей серьезностью — как примитивный ориентализм, как жалкая потуга «третьего мира» породить учение. Как просто нечто чудовищное, породившее, скажем, массовые самоубийства в Уганде в 2000 г. Кровавое противостояние в Индонезии или Судане оценено Западом как просто зверство. До сих пор Запад был способен лишь обличать «шиитских монстров» и стереотипы примитивной Африки, явления из пустынь и джунглей.

Между тем все главные конфликты наступившего третьего тысячелетия так или иначе связаны с различием в религиозной и культурной лояльности, что с трудом представлялось всего лишь десятилетие назад. Конкурирующие концепции бога заменили диалектический материализм. Как пишет Ф. Дженкинс, много насилия таит в себе представление, что «некоторые жизни более ценны, чем другие». Битвы, которые уже ведутся в Африке и Азии, определят лицо двадцать первого века. В мире, где Запад будет секулярным, рациональным, а остальной мир — фундаменталистским, Запад может встретить, при всей своей мощи, тяжелые времена.

Хватит ли у него силы? Готовы ли США поддерживать независимость Кувейта перед лицом стомиллионного Ирана и пятидесятимиллионного Ирака после 2025 года? Создать вариант «регентства Макартура» над огромным арабским миром США уже не могут чисто физически. При этом следует учитывать, что, как минимум, у Ирана будет ядерное оружие и ракеты.

В предстоящей борьбе противником Америки будет не традиционный военно-политический антагонист, а иное видение места на планете человека и Бога. Исход грядущей битвы будет прежде всего зависеть от деятельности образовательных систем, от ориентации масс медиа, от преобладающего общественного мнения, от мировосприятии молодого поколения нашего мира, от доминирующей культуры и фактора решимости ее защищать. При определенном культурном повороте Запад может оказаться не в состоянии выдвинуть политических деятелей, способных на выработку стратегии, а не суммы рефлекторных действий.

Где будут соборы. Кенийский исследователь Дж. Мбути приходит к выводу, что «университетские церковные центры располагаются уже не в Женеве, не в Риме, Афинах, Париже, Лондоне или Нью-Йорке, а в Киншасе, Буэнос-Айресе, Аддис-Абебе и Маниле»[363]. В 1950 г. в списке наиболее населенных христианских стран значились Британия, Франция, Испания, Италия. Ни одной из этих стран не будет в подобном списке 2050 г.

Таблица № 11. Католики в мире 2025 г. в млн. верующих (прогноз).

Источник: World Christian Encyclopedia. New York: Oxford University Press, 2001, p. 12.

Религиозный баланс между крупнейшими странами в XXIвеке. 1. Преимущественно мусульманские страны: Пакистан, Бангладеш, Саудовская Аравия, Турция, Иран, Йемен.

2. Преимущественно мусульманские страны со значительными христианскими меньшинствами: Индонезия, Египет, Судан.

3. Преимущественно христианские страны: США, Бразилия, Мексика. 4. Преимущественно христианские страны со значительными мусульманскими меньшинствами: Россия, Филиппины Конго (Киншаса), Германия, Уганда. 5. Страны, где ни христианство, ни ислам не являются преобладающим большинством: Нигерия, Эфиопия, Танзания. 6. Страны, где не преобладает ни христианство, ни ислам: Индия, Китай, Вьетнам, Таиланд, Япония.

Два блока европейских держав покатились к катастрофе 1914 г. руководимые сведущими, образованными, блестящими людьми — и вовсе не фанатиками. Почему подобная судьба должна миновать мир, где гораздо меньше взаимопонимания, чем в научно-умудренной Европе — не говоря уже об остальном мире — начала XX века?

Относительно «спокойная» фаза, последовавшая за падением коммунизма, неизбежно окончится — и достаточно скоро. Да и эпоху 1990-х гг., характеризуемую кровавыми войнами на Балканах, где Запад, сравнивая сербов с нацистами, неожиданно выступил на стороне мусульманских сил, игнорируя (как пишет Ф. Дженкинс) «значительные масштабы агрессии и брутальности мусульманских сил, включающих в себя хорошо вооруженные интернациональные бригады фундаменталистов»[364], едва ли можно назвать спокойной.

Многие адепты религиозных течений — будь то индуисты-националисты, последователи христианских евангелических церквей в Латинской Америке, ортодоксальные иудеи в Израиле или радикальные мусульмане — становятся борцами своей религии — «активистами». Они отстаивают необходимость изменения общества, стремятся вернуться к резкому разделению добра и зла в духе манихейства и верят со всем религиозным рвением, что конфликты местного значения являются частью «великой битвы».

Ислам. Частичным результатом натовского вторжения в югославские дела, а затем американского в ближневосточные стало массивное наступление мусульманских сил, подъем их воинственности в юго-восточной Европе за счет древних христианских общин. В то же самое время «угнетаемые христиане Судана не получили никакой поддержки со стороны НАТО или любой западной христианской страны. Даже церкви на Западе не пожелали осудить эти преследования»[365]. Едва ли будет чистой фантазией представить себе противостояние Республика Христиана против Дар-аль-Ислама, мусульманского мира, что низвело бы мир до жестокого четырнадцатого века с его черной чумой, ухудшившимся климатом и бесконечными войнами.

В большинстве регионов, которые испытают на себе увеличение числа религиозных «активистов», также наблюдается рост доли молодежи в обществе, с чем эксперты и связывают большое количество радикальных адептов вероучений, включая мусульманских экстремистов.

Ожидается, что проблема увеличения доли молодежи особенно остро встанет в большинстве ближневосточных и западноафриканских стран и продлится по меньшей мере до 20052010 годов, однако последствия будут ощутимы и долгое время спустя.

Возрастающее влияние радикального ислама на Ближнем Востоке отражает протест многих молодых мусульман против косной и не представляющей интересов народа власти и связанной с этим неспособности многих государств, в которых преобладает ислам, извлечь сколько-нибудь существенные экономические преимущества из глобализации. Отчасти притягательность радикального ислама объясняется тем, что он призывает мусульман вернуться к истокам, когда исламская цивилизация была в авангарде мировых перемен. Коллективное ощущение отчуждения и разобщенности, к которому апеллирует радикальный ислам, едва ли рассеется, пока мусульманский мир не окажется снова более глубоко интегрированным в мировую экономику. Радикальный ислам сохранит привлекательность для многих мигрантов-мусульман, которые тянутся на Запад из-за больших возможностей трудоустройства, но чувствуют себя неуютно в чужой культуре.

Распространение радикального ислама будет оказывать существенное влияние на весь мир вплоть до 2020 года: возможно, что совершенно несовместимые этнические и национальные группы сольются воедино, и, возможно, даже появится властный орган, выходящий за пределы государственных границ.

Исследования показывают, что, по мере того, как западноевропейские страны становятся более открытыми, иммигранты-мусульмане интегрируются, однако многие иммигранты во втором и третьем поколении оказываются втянутыми в радикальный ислам, потому что сталкиваются с препятствиями на пути к полной интеграции и барьерами в осуществлении того, что они понимают под нормальной религиозной практикой.

К 2050 г. население Центральной Азии увеличится до ста миллионов человек — бедное население, живущее рядом с незаселенной Сибирью. Чем это грозит? Разведывательные службы Соединенных Штатов определили Центрально-Азиатский регион как «зону, грозящую потенциальным конфликтом» на протяжении нескольких ближайших десятилетий[366]. На Ближнем Востоке усилится ярость столкновения ислама с иудаизмом, поскольку в 2000 г. 20 млн. евреев уже противостоял миллиард мусульман. В дальнейшем, к 2050 г. это соотношение увеличится до одного к ста. Логично предположить начало конфликтов в странах, где имеется уже сейчас весьма мощное противостояние между исламом и христианством. Мы уже достаточно хорошо знаем о боях межцивилизационной битвы, которая, если быть точными, уже началась. И трактователь «столкновения цивилизаций» С. Хантингтон приходит к неутешительному выводу, что «в конечном счете победит Мухаммед».

Вдумаемся, арабы, которых сегодня 240 млн., в 2050 г. достигнут полумиллиарда. Будут ли они спокойно сидеть на двух третях мировой нефти? Соединение ислама и нефтяного богатства уже дало заметные результаты. И будет давать, ведь не видно дна главной энергетической кладовой мира. Иным будет мировидение таких стран, как Узбекистан, которые к 2050 г. удвоят свое население. В Китае ислам примет под свое крыло многие десятки миллионов новых верующих в Синьцзян-Уйгурском автономном районе..

Обе великие религии пытаются войти в зону действия друг друга. И здесь действует значительное отличие. Христианские миссионеры говорят о 10–40 уязвимых местах, где христианское наступление считается возможным, хотя и с большими трудностями. Христиане — разумеется, эти случаи крайне редки — могут перейти в ислам, но обратное движение крайне трудно. Популярная поговорка гласит: «Ислам — это движение в одном направлении. Ты можешь войти в ислам, но ты не можешь из него выйти». Для мусульманина покинуть свою веру почти невозможно.

Фундаментальным по важности является вопрос, могут ли ислам и христианство мирно сосуществовать. И хотя историк может показать столетия относительно мирного сосуществования ислама и христианства, в западной мысли начинает преобладать точка зрения, что «долговременный прогноз относительно сосуществования религий «нехорош… Две сестры слишком похожи друг на друга, чтобы жить вместе… За последние двадцать лет мусульманский мир пережил массовое религиозное возрождение»[367]. Фанатизм вспыхивает каждые полстолетия. На фоне процессов глобализации, действующих явно не в пользу мусульманских стран, мир ислама явственно ожесточился. Согласно выводам американской разведки, к 2015 г. «в значительной части Ближнего Востока население значительно вырастет, оно при этом станет беднее, будет живущим уже преимущественно в городах и все более теряющим иллюзии»[368]. Согласно американским прогнозам ситуация усугубится к 2050 г. еще более. Мусульмане настаивают на том, что их вера требует создания мусульманского государства — вне зависимости от существования иных религиозных верований, меньшинств, религий, сект. Вывод: неважно, по каким причинам, но мусульманская враждебность к христианам в грядущем возрастет[369].

Ничто не предвещает исчезновения или ослабления основных факторов, породивших международный терроризм, в течение следующих 15 лет. По оценке экспертов, большинство международных террористических групп будут и дальше солидаризироваться с радикальным исламом. Возрождение мусульманского самосознания создаст основу для распространения радикальной исламской идеологии, как на Ближнем Востоке, так и за его пределами, включая Западную Европу, ЮгоВосточную и Среднюю Азию.

Это возрождение сопровождается ростом солидарности между мусульманами, втянутыми в национальные или регионально-сепаратистские конфликты, которые продолжаются в таких местах, как Палестина, Чечня, Ирак, Кашмир, Минданао или южный Таиланд. Эти конфликты возникли как реакция на репрессии со стороны государства, коррупцию и неэффективность власти.

Захват власти радикалами в одной из мусульманских стран на Ближнем Востоке может подхлестнуть распространение терроризма в регионе и убедить людей в том, что новый Халифат — это не пустая мечта.

Неформальные сети благотворительных фондов и другие механизмы будут и дальше распространяться и использоваться радикальными элементами. Безработная, социально неинтегрированная молодежь будет по-прежнему оставаться резервом для вербовщиков в террористические организации. «Наибольшее беспокойство у нас вызывает тот факт, что террористические группы могут приобрести биологически активные вещества или, что менее вероятно, ядерное устройство. И то и другое может привести к массовой гибели мирного населения»[370].

Существуют явные указания на то, что желание исламских радикалов спровоцировать транснациональный мятеж, иными словами — стремление мусульманских экстремистов свергнуть якобы отступнические светские правительства в странах с преобладанием мусульманского населения, будет находить отклик в сердцах многих мусульман. Сопротивление глобализации и политике США может сплотить и расширить ряды тех, кто сочувствует террористам, сотрудничает с ними и финансирует террористические структуры.

Количество постоянных членов «Аль-Каиды», возможно, будет и дальше уменьшаться, но другие группировки, вдохновленные «Аль-Каидой», а также отдельные личности, которых обычно называют джихадистами (объединенные общей ненавистью к умеренным режимам и Западу), скорее всего, будут продолжать террористические атаки. Место членов «Аль-Каиды», прошедших подготовку в лагерях Афганистана, постепенно займут выжившие участники иракского конфликта. Все они будут сопротивляться распространению многих проявлений глобализации в традиционно мусульманских странах. «К 2020 году на смену «Аль-Каиде» придут не менее фанатичные, но более рассеянные группы исламских экстремистов»[371].

Кровоточащий Ирак и другие зоны будущих конфликтов обеспечат приток свежих новобранцев в тренировочные лагеря, давая технические навыки и хорошее владение языком для нового класса «профессиональных» террористических бригад, для которых политическое насилие станет самоцелью. Иностранные джихадисты — люди, готовые воевать всюду, где, как им кажется, мусульманские земли оккупированы «неверными захватчиками», — получат большую поддержку со стороны мусульман, вовсе не обязательно одобряющих террористические методы.

Даже если количество экстремистов уменьшится, террористическая угроза, скорее всего, останется. Через Интернет и другие технологии беспроводной связи злоумышленники смогут быстро находить и собирать сторонников в более широком, даже всемирном масштабе, причем делать это незаметно. Быстрое распространение биологических (и других смертельно опасных технологий) увеличит риск для человека, не связанного ни с какой конкретной террористической группировкой, станет причиной гибели многих людей.

Большинство террористических актов будет совершаться с применением преимущественно традиционных видов оружия, но с помощью новых трюков, направленных на то, чтобы сбить с толку тех, кто планирует контртеррористические мероприятия. Возможно, террористы проявят наибольшую оригинальность и изобретательность не в применении технологий или видов вооружения, а в идеях осуществления самих терактов — их размаха, подготовки или обеспечения.

Одна из таких идей, которая, скорее всего, получит дальнейшее развитие, заключается в большом количестве одновременных терактов — в как можно более удаленных друг от друга местах.

Хотя импровизированные взрывные устройства, смонтированные на транспортных средствах, по-прежнему останутся широко распространенными в качестве асимметричного оружия, террористы, скорее всего, поднимутся выше по технологической лестнице и будут применять новые взрывчатые вещества и беспилотные воздушные аппараты. «Следовательно, использование террористами биологически активных веществ весьма вероятно, и диапазон их будет расширяться».[372]

Религиозное рвение мусульманских экстремистов будет усиливать в них желание совершать теракты, приводящие к большому числу жертв. Как известно из истории, религиозный терроризм наиболее губителен, поскольку такие группы обычно не связывают себя никакими ограничениями. Наиболее тревожной тенденцией являются усиленные поиски оружия массового поражения, предпринимаемые некоторыми террористическими группировками.

Биотерроризм больше всего устраивает небольшие, хорошо информированные группы. На самом деле лаборатория биотеррориста может вполне уместиться в домашней кухне, а созданное там оружие может быть по размеру меньше тостера. Следовательно, использование террористами биологически активных веществ весьма вероятно, и диапазон их будет расширяться. К примеру, такие диагнозы, как сибирская язва или оспа, могут быть подтверждены лишь через определенный период времени после заражения, так что при «кошмарном сценарии» террористическая атака может быть успешно проведена задолго до того, как власти смогут это осознать.

Применение устройств радиологического рассеивания вполне способно вызвать панику, поскольку общество не имеет представления о том, какое количество людей может погибнуть в результате такого теракта. С продвижением исследований, нацеленных на создание упрощенного ядерного оружия, террористы продолжат искать способы заполучить ядерное топливо. Одновременно можно ожидать, что они будут продолжать попытки закупить или украсть такое оружие, особенно в таких странах, как Россия или Пакистан. Учитывая вероятность того, что террористы могут приобрести ядерное оружие, нельзя исключать и возможности его применения ими до 2020 года.

Террористы попытаются заполучить или развить возможности для проведения кибернетических атак с целью повредить компьютерные системы и разрушить важные информационные сети.

Фронты. Некоторые фронты уже сформировались. В Судане правительство объявило ислам господствующей религией, чему сопротивляются 2 млн. христиан и 8 млн. анимистов. Здесь уже погибли полтора миллиона человек. К 2050 г. население Судана составит вместо сегодняшних 25 млн. почти 84 млн. населения, и масштаб конфликта, нужно думать, вырастет соответствующе. Допустим, Судан слишком беден. Но в гораздо более богатой Саудовской Аравии христианство запрещено полностью и абсолютно. В соседнем несколько более богатом Египте ощутима дикриминация христиан-коптов.

Колоссальный очаг насилия зреет в Нигерии, где мусульман и христиан примерно поровну, примерно по 45 процентов от общего населения. Север — мусульманский, восток — христианский. К 2001 г. шесть из 36 нигерийских штатов ввели шариат. К 2050 г. в Нигерии будут жить 300 млн. человек, а к концу века — полмиллиарда. Американская стратегическая разведка обозначила Нигерию как первостепенный по важности источник конфликта в ближайшие 15 лет. И еще более важный и жестокий в дальнейшем. Начало взаимоубийства христиан и мусульман, скажем, в соседнем Камеруне, весьма легко может вызвать вмешательство мусульманской части Нигерии. Соседние страны с преобладающим христианством ответят на вмешательство нигерийцев. Собственно, разделенная по религиозному признаку Нигерия быстро может (не без помощи Уганды) дойти до края ожесточения, и апокалиптическое видение происходящего превзойдет региональные границы и доведет дело до глобального уровня.

Нетрудно представить себе и битву христианских Филиппин с мусульманской Индонезией — обе страны могут прийти на помощь своим страждущим единоверцам, вначале не обязательно открыто, но постепенно втягиваясь все больше. В ближайшие десятилетия здесь, пожалуй, не избежать конфликта. Китай в будущем вполне способен взять на себя роль защитника китайских общин в этой части света, особенно по мере того, как США, Британия и Австралия будут действовать здесь с вполне понятной осторожностью.

Трепещут три миллиона пакистанских христиан. За поминание всуе пророка Мохаммеда их может ждать смертная казнь.

В Индонезии примерно в таком же положении находятся 21 млн. христиан. Через пятьдесят лет это будет гигантская страна, но острота конфликта в ней лишь усилится. Насилие нависло над собственно Западом. К 2050 г. мусульман во Франции будет не менее десяти процентов всего населения страны. Это не сможет не повлиять, в частности, на позицию Парижа, скажем, в ближневосточном конфликте. Это усилит значимость арабской нефти. В Австралии с ужасом воспринимают проекцию роста индонезийского населения к 2050 г. Индонезийцы будут превосходить австралийцев в соотношении четырнадцать к одному.

Ислам будет доминировать в бедном мире, но при этом он будет главенствовать и в богатейших нефтеносных странах и будет иметь союзников в зависимых от потребления энергии странах. Хуже всего придется странам, где уже сейчас происходит схватка прозелитических религий. Речь идет прежде всего о колоссальных Бразилии, Индонезии, Нигерии, Филиппинах, но также и о странах вроде Судана и Гватемалы, характерных жестким религиозным расколом. Ислам может опираться в определенных вопросах на христианские движения бедных стран.

Индуизм. Но не только ислам выступит на дорогу самоутверждения и противостояния другим религиям. Индуизм, его мощь и направленность особенно привлекают внимание, поскольку население Индии довольно скоро обойдет по численности население Китая, составив самое большое в мире государство (1,5 млрд. человек будут жить в Индии 2040 года, среди которых приверженцами индуизма будут не меньше 1,2 млрд.). Насилие индуистов в отношении христиан уже получило освещение на газетных полосах, но пока не подверглось подлинному анализу. Пока на Западе предпочитают видеть пример непротивленца Махатмы Ганди, но, как показывает опыт, индуизм может иметь весьма воинственные формы, что мы собственно видим сейчас в Кашмире и Пенджабе, в контактах индуистов с сикхами и мусульманами.

Подлинную катастрофу таит обращение высших каст с низшими, с так называемыми неприкасаемыми, которых в Индии от 150 до 250 млн. человек. Формально их религиозная эксплуатация отменена в 1950 г., но в реальности «неприкасаемые» подвергаются самым грубым и жестоким формам насилия. Западное христианство стремится оказать низшим сектам помощь. Неоспоримо то, что высшее духовенство — христианские священники в Индии — вышли преимущественно из высшей индийской касты, но подлинная благодарная паства — «неприкасаемые». Они уже начинают выдвигать вперед своих религиозных деятелей. Католическим архиепископом Хайдарабада уже является бывший «неприкасаемый». Стимулируя вступление многих «неприкасаемых» в лоно христианства, христианский Запад начинает попадать в зону противостояния с потенциально самой населенной страной мира. В настоящее время уже 23 млн. «неприкасаемых» приняли христианство и многие десятки миллионов готовы обратиться в него.

Заметим, что, по индийским законам, каждый житель страны считается приверженцем индуистской религии по вере, если он специально не оговорил свою иную религиозную принадлежность. Начиная с 1997 г. индуистские политические деятели в Индии находятся на подъеме, и им совсем не безразлично, что христианские проповедники уводят у них паству. В 1999 г. австралийский миссионер и его двое сыновей были сожжены заживо. Особенно жестокие столкновения произошли в отличающемся своей бедностью индийском штате Гуджарат. По крайней мере, в одном случае толпа превратила христианский храм в индуистский (как считается, с молчаливого одобрения фундаменталистской индуистской Джаната парти). Отдельные города и даже штаты уже приняли постановления и законы, запрещающие обращение индуистов в христианство. Следует полагать, что это только начало.

Индия и Пакистан понимают, какую цену им обоим придется заплатить в том случае, если между ними, ядерными державами, вспыхнет вооруженный конфликт. Однако националистические эмоции в этих странах очень сильны и вряд ли они пойдут на спад. Согласно одному из вероятных сценариев, Пакистан может применить ядерное оружие, чтобы не допустить успешных действий индийских вооруженных сил, которые численно значительно превосходят пакистанскую армию, особенно если учесть отсутствие у Пакистана основательного стратегического мышления.

Буддизм. Буддизм в меньшей степени пока проявил себя боевой политической силой, что вызвало у некоторых исследователей предположение, что он прошел пик своего влияния и жесткости самозащиты. Некоторых наблюдателей «успокаивает» тот факт, что в 1900 г. буддисты составляли 20 процентов мирового населения, а в 2000 г. — только 5 процентов[373]. Такая оценка может быть самоутешительной и не соответствовать конфессионально-политической реальности. По мере роста — экономического и политического — таких стран, как Китай, Вьетнам и Таиланд, можно предположить, что буддизм почти несомненно войдет в некое силовое противостояние с христианством и исламом. Приверженцы буддизма утверждают, что религия, провозглашающая мир и самопожертвование, не склонна приобретать воинственный характер. Но ведь сходные черты «в теории» проявляют и прочие основные мировые религии, что не мешает им периодически звать своих приверженцев в бой, к силовому противостоянию. Ничто не дает основания полагать, что буддизм ждет иная судьба, и мы не увидим жесткого самоутверждения буддизма по мере роста значимости стран — его носителей, по мере «посягательств» основных прозелитических религий.

Уже сейчас сокращается процентное отношение азиатских студентов, отправляющихся учиться в Европу и Северную Америку, зато образовательные центры Японии и даже Китая становятся в их глазах все более привлекательными. Похоже, что новая, более азиатская культурная идентичность пользуется в Азии все большим спросом, который растет вместе с ростом доходов и распространением информационных сетей. Корейскими поп-певцами уже вовсю увлекаются в Японии, японские мультфильмы имеют множество поклонников в Китае, а фильмы о китайском кунфу и танцевально-музыкальные эпопеи Болливуда смотрят миллионы людей по всей Азии. Даже Голливуд начал испытывать на себе эти азиатские влияния, которые к 2020 году могут только усилиться[374].

Христиане. В середине наступившего столетия христиане (благодаря, в основном, их католическому ответвлению), возможно, еще будут первой по численности религией мира. Но центром (прежде всего, по численности) планетарного христианства будет не европейская зона, а Экваториальная Африка. (Более ста миллионов христиан будут проживать в каждой из шести ведущих христианских стран — Бразилии, Мексике, Филиппинах, Нигерии, Конго и Соединенных Штатах. Среди католических стран будет первенствовать Бразилия со 150 миллионами католиков (в ней также будут жить 40 миллионов протестантов). Чрезвычайное распространение получит беднейшая ветвь христианства — пятидесятники).

Западная Европа находится в стороне от этой набирающей обороты глобальной «религиозности», за исключением общин мигрантов из Африки и Ближнего Востока. Многие функции, традиционно осуществляемые церковью: образование, социальные услуги и т. д., — теперь выполняются государством. Однако всепроникающий, настойчивый антиклерикализм может помешать культурному принятию новых иммигрантов-мусульман, которые считают дискриминационным запрет на публичное проявление своей религиозной принадлежности, установленный в некоторых западноевропейских странах.

На что следует обратить особое внимание: христианство и мусульманство выделятся «в своих лагерях». Первые будут преобладать в относительно уменьшившемся «золотом миллиарде», а вторые — в среде бедной части мирового населения. Практически несомненно произойдет поляризация. По мнению Ф. Дженкинса, в 2050 г. 20 из 25 крупнейших государств мира будут либо преимущественно христианскими, либо мусульманскими.

Относительно незаметно вызревает новый приход фундаментализма и экстремизма, в том числе и христианского. Ислам не будет единственным представителем религиозного экстремизма[375]. Как отмечает профессор истории в католическом университете Нотр Дам С. Эплби, «экстремисты обеих религий будут господствовать в обществах, лишенных базовых гражданских прав, угнетающих женщин и нетерпимых к иным вероучениям. Эти процессы будут проходить на фоне гонки вооружений в странах Азии и Африки, правительства которых одно за другим будут обзаводиться оружием массового поражения, в том числе химическим и биологическим. Грядущие бедствия приобретут такой масштаб, по сравнению с которым кровавые религиозные войны прошлого покажутся всего лишь утренней гимнастикой»[376].

Б. Барбер обращает внимание на южных христиан: новый мир придет не благодаря джихаду, а ввиду крестового похода южных христиан[377]. Эту точку зрения не разделяет растущее число исследователей. Подлинной религией будущего (приходит к выводу известный американский историк религии Ф. Дженкинс) будет ислам, и «международная политика грядущих десятилетий будет вращаться вокруг конфликта между христианством и исламом. Понимание этого с трудом проникает на Север, вытесняемый на обочину мировой истории. Северяне испытывают сложности в осознании религиозных процессов, определяющих возникающий новый мир и в буквальном смысле слова неспособны к контактам с иными верованиями»[378].

Схватки вполне вероятны и между христианскими государствами по ряду причин. Скажем, практически лишенные будущего африканские страны южнее Сахары имеют государственные границы, которые вовсе не совпадают с этническими границами. Унижение одного из племен легко может перекинуться через существующие государственные границы. Уничтожение относительно-небольшой народности в Руанде в 1994 г. вызвало серию войн и интервенций, которые обрушились на гигантские территории Конго, Анголы, Зимбабве, Намибии, Уганды и Руанды. Погибло примерно два миллиона конголезцев. В результате Конго стала чем-то вроде Германии после окончания Тридцатилетней войны, унесшей две трети германского населения.

Германия восстала из пепла Тридцатилетней войны — и то же может произойти с нынешними африканскими жертвами милитаризма, но не требуется особой фантазии, чтобы представить себе, что Нигерия, Уганда и Конго предстанут в не столь уж далеком будущем хорошо вооруженными державами. На Западе не все осознали, что движение «простить долги» бедной части мира энергично поддерживается религиозными деятелями Юга, в том числе и христианами. Лидерами выступили кардинал Родригес из Гондураса и англиканский примас Ньонгулу Ндунгане (заменивший известного Десмонда Туту в Кейптауне).

В то же время воинствующий консерватизм папы Иоанна Павла Второго объективно способствовал религиозному противостоянию. Этот папа сформировал свою внешнеполитическую философию в процессе противостояния коммунизму, несколько абстрагируясь от реальных конфликтов современности и будущего. Ему еще не был виден мир, где католиками будут прежде всего африканцы и латиноамериканцы. Где вместо Бельгийского Конго будет Конголезская Бельгия.

Как отнестись к изменению характера веры, владеющей Западом со времен императора Константина? Как отнестись к факту, что большинство христиан становится коричневым?

Через 20 лет. Совместное действие демографических и религиозных факторов определит мир XXI века. Отсутствие баланса между тем, где создаются богатства, и тем, где живут люди, — вот вопрос будущего. И встанет вопрос: как Западу отнестись к своему превращению в едва заметное меньшинство человечества?

Согласно оценке американского разведывательного сообщества, впереди штормовой межконфессиональный спор: «Христианство и ислам, две крупнейшие религиозные группы, растут самым значительным образом. Обе распространились на несколько континентов, обе используют современную информационную технологию для распространения своей веры, обе пытаются привлечь сторонников для финансирования многочисленных групп влияния и политических организаций. Наиболее активные компоненты этих и других религиозных групп будут все более усиливаться в спорах по таким вопросам, как генетическое манипулирование, права женщин, различие в доходах между бедными и богатыми»[379].

Западный мир будет иметь дело с силами, природу которых он, судя по ведущейся на Западе дискуссии, не понимает. То, как Запад имел дело с Ираном, Ливаном, а сегодня с Ираком и Палестиной, говорит об ограниченности аналитических способностей правящей западной элиты. Западные политики никогда и не пытались понять суть и движущие силы ислама, действуя с примерной самоуверенностью, фактически отвергая концепцию религиозной мотивации. Если одиночное убийство на религиозной почве в странах Запада еще привлекает внимание, то многотысячные жертвы религиозных столкновений в незападном мире (скажем, в Нигерии, Индонезии, Судане) подаются лишь как элементы сенсации. При этом «либеральные представители Запада неохотно обращаются к темам, которые могут показать их как противников мусульман или противников арабов; они вдвойне подозрительны по отношению к христианам из третьего мира»[380].

Америка. Отвечая на самим собой поставленный вопрос «почему они нас ненавидят?», президент Буш указал на свободы, которыми пользуются американцы. «Тем самым, — полагает американский политолог Э. Басевич, — Буш избавил себя и своих соотечественников от любых попыток переосмыслить глобальное влияние воздействия на мир американской мощи — политической, экономической, культурной. Поступая так, президент оживил старую склонность пренебрегать мнениями о себе иных — включая союзников, — тех, кто видит в американском влиянии на мир явление случайное, проблематичное и периодически ошибочное»[381].

Все страны имеют свои религиозные и ценностные основы. И за них в таких традиционалистских странах, как Америка, стоят твердо.

Не спрашивайте, где находятся в воскресное утро американцы. Они стоят, сидят (или даже полулежат и танцуют) в одной из бесчисленных церквей пятидесяти штатов. В Соединенных Штатах верующими себя провозглашают 94 процента населения. Это втрое больше, чем в породившей основную массу американцев Европе. Не ищите на купюрах других стран кредо типа «Мы верим в бога». Такое откровение есть только на долларе. Наиболее краткую характеристику Америки дает, пожалуй, американский историк Сеймур Мартин Липсет: «Наиболее религиозная». Америку справедливо называли «дитем Реформации». Америка била основана как общество протестантов и на протяжении двух столетий в сердцевине созидания американской культуры были протестанты.

В Америке сегодня в шесть раз больше (пропорционально) верующих, чем, скажем, во Франции. Если же определить Бога как некий «универсальный дух», то в Соединенных Штатах верующих оказывается 94 процента всего населения — цифра просто невероятная для современного мира. Атеистами или агностиками здесь открыто называет себя лишь 1 процент населения. И это, напомним, в стране, где церковь решительно отделена от государства и первая поправка к конституции звучит так: «Конгресс не имеет права принимать законы, поощряющие отправление религии».

Избранность. От вождей пуритан в шестнадцатом веке и до президента Кеннеди и борца за права афроамериканцев Мартина Лютера Кинга Америка называлась Богом избранным Новым Израилем, словно США были библейским Израилем, а американцы — избранным народом. Дело начали бежавшие из Старого света пуритане, чьи общины возникли в Англии XVI века. Это были «железные» люди, они буквально перевернули Англию своей революцией, а затем решили основать новый мир в Америке.

Основополагающим элементом пуританизма был кальвинизм. Первый его элемент — учение «о предназначении», избранном для каждого человека на небесах. Второй — фактически определенная политическая доктрина: вернуть, «очистить» христианство до состояния Ветхого завета. Пуритане не боялись называть себя «избранным народом Господа». Они отныне жили в «земле небесного обетования» и многократно называли себя «новым Израилем». Губернатор Массачусетса Джон Уинтроп пишет в 1630 г.: «Мы найдем здесь божий Израиль». А Томас Джефферсон во втором инаугурационном президентском послании говорит, что нуждается в помощи «того, кто вел наших отцов, как в Израиле старых времен, из наших первоначальных земель в страну, где есть все для удобной жизни», — парафраз из библейского места о стране, «где течет молоко и мед».

Именно пуританизм фактически трансформировался в американизм. Мы находим пуритан среди основных американских конфессий — конгрегационалистов и пресвитериан, среди баптистов и квакеров, в среде епископальной англиканской церкви, среди методистов и приверженцев унитарной конфессии — фактически во всех ответвлениях американского протестантизма. И не только протестантизма.

В своем наставлении «Информация для тех, кто решил переехать в Америку» Бенджамин Франклин в 1782 г. пишет: «Атеизм здесь неизвестен; неверие — редкость, и оно окружает себя тайной; каждый может жить здесь до преклонных лет и не встретить ни атеиста, ни неверующего». Европейский наблюдатель Ф. Шафф в девятнадцатом столетии писал, что в Америке «каждое явление имеет протестантское основание». Религия всегда играла огромную роль в Америке. Религиозное «великое пробуждение» 1740-х годов сыграло исключительную роль в подготовке американской революции. В течение семидесяти лет после войны за независимость Америка стала еще более строго религиозной страной. Религиозное «возрождение» 1801 г. дало невиданный старт методистской и баптистской сектам, лишенным внутренней иерархии и своего рода «духовному республиканизму». Баптисты, методисты, Ученики веры Христовой довольно быстро обогнали по численности даже старые церкви и секты. (При этом именно американские миссионеры заложили основание американской внешней политики). Конгрегационалисты, которые в 1745 г. имели больше священников, чем какая-либо другая конфессия в Америке, к 1845 г. имели в десять раз меньше священников, чем методисты. В ходе дальнейшей конфессиональной эволюции (второе религиозное возрождение) евангелисты, как пишет йельский историк Гарри Стаут, «стали продолжением национализма на религиозных основаниях». И в речах таких государственных деятелей, как президент Линкольн, мы слышим призывы к Богу ради поддержки Союза штатов.

Авраам Линкольн называл американцев избранным народом. Во втором инаугурационном президентском послании Линкольн упоминает Господа четырнадцать раз, внеся в текст послания четыре прямых цитаты из Библии. И он не был последним владельцем Белого дома, кто полагал именно так. Следующее религиозное возрождение пришлось на XX век, являясь одной из основ взглядов Т. Рузвельта, В. Вильсона, ф. Рузвельта. Один из подлинных творцов современного американизма — сын и внук пресвитерианских священников — президент Вудро Вильсон просто говорил и писал языком Библии. Его первое инаугурационное послание: «Нация глубоко взволнована торжественной страстью, она поколеблена, видя повергнутые идеалы, неправедное правительство… Она желает Божьей справедливости, где правда и милость примирились, где судья является еще и братом». Вильсон видел руку провидения во всех своих действиях, при нем американизм окончательно приобрел современные формы. Он просто жаждал распространить американизм на весь мир.

Историк Уильям Лойхтенберг пишет о периоде Вудро Вильсона: «Соединенные Штаты верили в то, что американский моральный идеализм может быть распространен на внешнюю сферу и что он приложим повсеместно… Кульминацией долгой политической традиции упора на жертвенность и решающую моральную схватку стала Первая мировая война, которую американцы восприняли как финал борьбы за праведный мир на стороне Бога». Объявляя войну Германии, президент Вильсон призвал американский конгресс «сделать мир обеспеченным для демократии». Говоря об Америке, Вильсон утверждал, что «Бог помогает ей, и никому другому».

Сторонники гражданских прав вовсю цитировали Библию. При президенте Эйзенхауэре слова «В Бога мы верим» стали официальным лозунгом Соединенных Штатов. В Капитолии была открыта молельная комната. В официальных клятвенных текстах начало «по воле Божьей» стало обязательным.

Начиная «холодную войну», президент Трумэн в «доктрине Трумэна» выступил с выражением классического американизма: «Свободные народы мира ждут от нас поддержки в борьбе за свою свободу». Это едва ли ни прямой повтор Линкольна и Вильсона. В мемуарах президент Трумэн рассказывает, что впервые полностью прочитал Библию в четырнадцать лет, а затем повторил это еще семь раз. При окончании холодной войны президент Рейган так же называл Америку «сияющим градом на холме», как и первые американские пуритане (Джон Уинтроп в 1630 г. процитировал эту фразу пророка Исайи и евангелиста Матфея).

Особенные черты. В целом, как формулирует американский политолог У. Миллер, религия в Америке определяет едва ли ни все. «Либеральный протестантизм и политический либерализм, демократическая религия и демократическая форма правления, американская система ценностей и христианская вера проникли друг в друга и оказывают огромное воздействие друг на друга». Особенностью этого общенационального явления стала массовая убежденность в возможности очевидного для всех выделения и противопоставления добра и зла. В том числе и в формировании национального характера. Ничего подобного нет ни в одной другой стране мира. Такая откровенная вера в собственную избранность — явление в истории нечастое.

Автор вышедшей недавно книги «Молитва в Овальном кабинете» журналистка Барбара Виктор полагает, что религия играет все большую роль при принятии политических решений. Принцип отделения церкви от государства оказался под угрозой при «родившемся заново» президенте-христианине Джордже Буше-младшем, считает Барбара Виктор, предупреждая об опасности перерождения американской демократии в теократию.

Понятие свободы американские теологи выводили из «Исхода» Ветхого завета (Сэмюэль Мэзерс: «Фигуры и типы Ветхого завета», 1673 г.; Коттон Мэзерс: «История Новой Англии в семнадцатом веке», 1702 г.; Джереми Ромейн: «Американский Израиль», 1795 г.). Вот слова из проповеди Николаса Стрита в 1777 г.: «Британский тиран действовал в той же порочной и жестокой манере, что и фараон — король египетский по отношению к детям Израилевым 3 тысячи лет тому назад». В день принятия Декларации американской независимости Бенджамин Франклин, Джон Адаме и Томас Джефферсон готовили новую печать для новорожденного государства. Они избрали образ израильтян, пересекающих Красное море и Моисея, освещающего путь со словами «Мятеж в отношении тиранов является знаком покорности Богу». Эта печать не была принята, но каждый может познакомиться с ней в архиве Континентального конгресса.

Понятие равенства вызрело из ветхозаветного «Генезиса», в котором говорится, что Бог создал человека по образу и подобию своему, и где пророк Самуил страстно выступает против коронованных земных владык. Президент Линкольн считал это самым важным шагом во всей американской истории. Он так интерпретировал это обращение к Библии: «То было возвышенное, мудрое и благородное понимание справедливости Создателя в отношении своих созданий. Да, джентльмены, ко всем своим созданиям, ко всей огромной человеческой семье».

И понятие демократии американцы взяли не из античных республиканских Афин и Рима, но из пуританской интерпретации Библии. Считающаяся первым словесно и законодательно закрепленным выражением демократических принципов, конституция Коннектикута 1638 года («Фундаментальные законы Коннектикута») была создана знатоком Библии Томасом Хукером, цитировавшем ее в своем законодательстве: «Изберите себе мудрых людей, знающих ваши племена, и я сделаю их вашими вождями» («Дейтерономия» 1: 13). Через полтора столетия, в 1780 г., пастор Симеон Хауард из Бостона на основе того же места в Библии призвал хранить демократические ценности: «Моисей избрал способных людей и сделал их правителями израильтян в пустыне, и то был выбор народа». Проповедники до- и революционного периода Америки были более влиятельны, чем более знакомые нам теперь идеологи типа Томаса Пейна и Джона Локка. В годы рождения независимых Соединенных Штатов три четверти американцев были пуританами, еженедельно слушавшими злободневные проповеди.

Неоконсервативные наследники. Преобладающие ныне в США неоконсерваторы консолидируются на общей вере в то, что Америка выше других в моральной сфере, ближе других к Богу. А как иначе послать фермера из Айдахо или Небраски освобождать мир от Саддамов хусейнов? Еще Честертон называл Америку «нацией с душой церкви». Современные американцы говорят это без тени сомнения или иронии. Они косо смотрят, скажем, на Англию с ее официальным англиканством; Америка полагает, что вместила в себя все оттенки иудео-христианства. Библия для американца гораздо более значима, чем Писание на других континентах, она не только источник моральных ценностей, но источник энергичной самореализации. И своего рода «окно в мир». Американцы абсолютно серьезно верят, что могут реализовать свободу, равенство и демократию повсеместно, даже в таких отдаленных во всех смыслах странах, как Афганистан.

Можно ли посягнуть на столь поразительную веру? Библейские корни американизма делают всякую критику этой страны своего рода святотатством. Даже внешне лишенные библейского вида документы американской истории — начиная с вышедшей в эпоху Просвещения Декларации американской независимости — являют собой уверенный в себе американизм с его дидактической обращенностью ко всему миру. А уж творения более ранних «отцов-основателей», таких как Уинтроп («Америка — это город на холме») звучат чистым провозглашением американизма, ведущего через Адамса к Линкольну, Трумэну, Рейгану. Эта форма современного радикального республиканизма, этот вид американизма, который американцы без колебаний называют «Богом данным», кажется современным американцам более, чем естественным. Президент Джордж Буш-мл. многократно утверждал, что американские принципы «даны Богом». Это не риторическое украшение, президент верит в это. И неправ тот, кто думает, что современная Америка вызрела из секулярных просвещенческих взглядов Томаса Джефферсона. Джордж Буш верит в то, что говорит.

В начале XXI в. примерно треть американцев определяет себя как «возродившиеся христиане» — 39 процентов американцев назвали себя таковыми. К ним принадлежит и нынешний президент. Речь идет о большинстве баптистов в стране, примерно трети методистов и более четверти лютеран и пресвитериан. Очень существенно отметить, что основной рост идет в рядах тех, кого следовало бы отнести к рядам консервативных христиан — евангелических протестантов, тех, кто определяет себя как «зановорожденные христиане», мормонов (рост за десятилетие на 19,3 процента), консервативных евангелических Христианских Церквей, церквей Христа (рост на 18,5 процента), южных баптистов (17 процентов роста). Характерным признаком является формирование т. н. «Христианской коалиции» преподобного Пэта Робертсона, объединившей 1,7 млн. человек. Более 2 млн. вошли в такие организации, как «Фокус на семье», «Ассоциацию американской семьи», «Женщины, беспокоящиеся об Америке» (крупнейшая женская организация в стране с 600 тыс. членов).

В новой трансформации Америки, где 94 процента населения объявили себя верующими, протестантизм и евангелизм занимают самые выдающиеся места. Евангелисты особенно активны среди быстрее всего растущей группы населения — испаноязычных католиков. В семи тысячах магазинов религиозной книги продаются 3 млн. книг. 130 издательств специализирующихся на религиозной литературе (17 млн. книг продается в год). В стране, как грибы, растут радио- и телестанции — 1300 религиозных радиостанций и 163 телевизионные станции. В Соединенных Штатах построены огромные сети магазинов религиозной направленности, 600 мегацерквей вместительностью до двадцати тысяч человек. Такие организации, как «Христианская коалиция», устремились в американскую политику, чрезвычайно влияя на выборы всех уровней. Напомним, что в 2000 г. Дж. Буш-мл. получил голоса 84 процентов членов белых евангелических протестантов — не менее 40 процентов всех, кто за него голосовал. И то же повторилось в 2004 г. Евангелисты стали основной силой республиканской партии. На вопрос, кто является наиболее существенным, с его точки зрения, политическим философом, Дж. Буш-мл. ответил: «Христос, потому что он изменил мое сердце». Через десять дней после прихода к власти президент Буш-мл. выдвинул программу федеральной поддержки участия религиозных групп в общественной деятельности, включая центр религиозной поддержки при Белом доме.

Творец всего сущего — непременный персонаж речей Джорджа Буша. Нет числа его прокламациям, что «Бог на нашей стороне», «Бог с нами», «мы с Богом не можем потерпеть поражение» и т. п. Не слишком ли легкое обращение? Не слишком ли обжитым богом стал скромный техасский Кроуфорд? Вспомним, что посреди поразительной битвы — гражданской войны — полтораста лет назад и Авраам Линкольн рискнул однажды помянуть Господа. «В глубине своей души я скромно надеюсь, что, приложив праведные усилия, мы сможем оказаться на стороне Бога». Величайший из американских президентов лишь скромно надеялся.

Оторопь. Это явление вызывает оторопь даже среди самых близких союзников Америки в Западной Европе, где французы гордятся своей культурой, англичане считают себя «прирожденными лидерами», а немцы не верят, что их можно превзойти. В Европе критическое отношение к христианскому самоутверждению Америки возникло в XIX веке. Выход Америки на мировую арену в XX веке умножил удивление и скепсис.

Британский экономист Джон Мейнард Кейнс, говоря о своем опыте наблюдения за президентом Вильсоном, пришел к выводу, что «теологический пресвитерианский темперамент стал опасным аппаратом самообмана. Многие поколения предков президента убедили себя, что каждый их шаг поощрен свыше». Находившийся рядом британский дипломат Гарольд Никольсон увидел в американском президенте «духовно высокомерного наследника пресвитерианской традиции». Не без оснований президента Рейгана называли «восхитительной пародией на проповедника морального возрождения». Журналист Кольмен Маккарти написал, что Рейган «дошел до уровня аятоллы Хомейни».

В XXI веке в Западной Европе периодически оценивают Америку как «гигантскую фундаменталистскую христианскую страну, населенную людьми, повсюду читающими библию», как страну «религиозного экстремизма, угрожающую миру больше, чем бен Ладен». Бывший вице-президент Альберт Гор в сентябре 2004 г. увидел в вере президента Буша «американский вариант фундаменталистского импульса, который мы видим в Саудовской Аравии, в Кашмире и во многих религиозных центрах мира».

США всегда рассматривается как коммерческая республика, защищенная политической системой. Джефферсоновский принцип отделения церкви от государства в демократическом обществе так же указывает на эти, казалось бы, светские основы американского самоосмысления. Однако при этом забывают, что истоки американской исходной религиозности и миссионерства институционализировны в политические учреждения и установления, в коллективные представления, которые и есть главная softpower США для самих себя — источник их высокомерия и западного фундаментализма, которого нигде кроме мы не найдем на Западе. Именно фундаментализм, неприятие чужих культур, мультикультурализма и мультиконфессионализма в глобальном масштабе создает идейный фундамент доктрины Буша, у которой много приверженцев не столько на политическом Олимпе, сколько в миссионерском сознании глубинной Америки, не знающей и не желающей знать о других.

Америка ищет выход. Какие же меры предлагают те, кого страшит изменение культурно-ментального кода доминирующе англосаксонской Америки под влиянием критических по важности демографических процессов?

Особенностью ответа современной Америки является очередная (четвертая по американской исторической классификации) религиозная революция в стране. Полвека назад 53 процента американцев считали, что церковные организации не должны быть вовлечены в политику, но ныне тенденция изменилась: 54 процента американцев полагают, что церковь должна быть активной на политической арене[382]. Видя начало этого религиозного обновления в конце двадцатого века, футуролог Дэниэл Белл определил в качестве ее центральных мотивов «индивидуализм, стремление к свершениям и равенство возможностей». Белл утверждает, что особенностью нового религиозного взлета в США является то, что «противостояние между свободой и равенством, которое вызывает огромные философские дебаты в Европе, преодолевается в Америке индивидуализмом, вбирающим в себя оба элемента»[383].

На протяжении последнего десятилетия происходит рост религиозных убеждений, значимость религиозных организаций. Исследователь П. Глин характеризует ситуацию так: «Одной из наиболее поразительных и неожиданных черт окончания XX века стал ренессанс религиозных чувств как очень важной силы в политике и в культуре».[384] Это было неожиданным поражением секуляристов, и тех, кто прибыл в США вовсе не в поисках свободы. Один из лидеров американского секуляризма признал в 2002 г.: «Религия вошла во все возможные сферы»[385].

Весьма неожиданно это своего рода «религиозное возрождение» стало одним из наиболее примечательных явлений в жизни американского общества, готового ответить на новый вызов истории.

2. Второе исконное качество, укрепляемое в начале XXI в. в борьбе культур, — трудолюбие. Исключительной особенностью Америки является буквально неимитируемое трудолюбие, ставшее частью национального эпоса, чертой национального характера. Только в Соединенных Штатах на вопрос «Что вы делаете?» никто не ответит «Ничего» — столь велик авторитет трудолюбия. (И этот авторитет растет). В общенациональном опросе на вопрос «гордитесь ли вы своей работой?» 87 процентов опрошенных ответили «Очень». Подобный ответ в Италии дали 30 процентов опрошенных, в Голландии — 26 процентов, в Германии — 17 процентов, во Франции — 15 процентов[386]. В богатой Америке трудящиеся отдыхают в три раза меньше, чем их германские коллеги. Американцы сегодня имеют 10 оплачиваемых дней отпуска в год — значительно меньше, чем, скажем, в Германии (30 дней), в Испании (30 дней), Британии, Голландии, Австралии (25 дней), Японии (18 дней), Китае (15 дней).

3. Третья особенность, которая способна помочь Америке удержать лидирующие позиции, — тяга к личной свободе. Эта тяга сложилась и окрепла на протяжении четырех веков как основа жизнеустройства в колониях, ставших Соединенными Штатами. Главной «иконой» страны продолжает оставаться self-made man, сам себя создавший человек. Рожденный протестантской реформацией, индивидуализм подвигает американцев на пятом веку своего существования верить в то, что каждая личность получает веления в своей жизни «прямо сверху, от Господа». И, по словам С. Хантингтона, «пуританское наследие стало сутью американизма». Любимой максимой Бенджамина Франклина было: «Бог помогает тем, кто помогает себе сам». (Пятнадцатый ребенок в семье, Франклин, напомним, к 42 годам создал такое состояние, которое позволило ему удалиться от дел). Философию индивидуализма он успешно распространял и пропагандировал в Европе. Ральф Уолдо Эмерсон в эссе 1841 г. воспел обычай «полагаться на самого себя». Его сподвижник Генри Торо прямо-таки требовал отделиться от общества для создания и упрочения цельности собственного характера. Индивидуализм воспет Уолтом Уитменом и бесчисленным-хором менее талантливых его американских певцов.

Америка стала продолжательницей общеевропейских традиций между гражданской и Первой мировой войнами (1865–1914 гг.). Но в этот период англосаксонской Америке удалось ассимилировать три вторгшихся новых компонента — ирландский, германский и скандинавский. Столь сильно беспокоившая Бенджамина Франклина германская община в Пенсильвании оказалась ассимилированной. Соединенные Штаты сквозь столетия пронесли институты тюдоровской Британии начала семнадцатого и восемнадцатого веков, включающие в себя концепцию фундаментального права, ограничивающего систему управления; смешение функций исполнительной, законодательной и судебной власти и разделение власти между отдельными инстатутами; относительное всевластие носителя исполнительной власти; двухпалатный парламент; ответственность законодателей перед местными избирателями; систему законодательных комитетов; опору скорее на милицию, чем на постоянную армию. В Британии все это в значительной мере изменилось, но в Соединенных Штатах своеобразным способом законсервировалось[387].

И ныне США обладают невероятной «soft power», основа которой — демократическое самоочищение (комиссия 9/11 — один из наиболее ярких современных примеров действенной силы энергичной демократии, 225 лет придерживающейся установленных норм народоправления и республиканизма.

Закрытъ границы. Наиболее радикальное — полностью перекрыть границы, прежде всего южные и восточные, откуда в американское общество поступает испаноязычный элемент. Но такой переход от иммиграционной открытости к изоляционизму образца 1924–1965 гг. большинству не кажется реалистическим. Не минировать же берега Рио-Гранде?

Гораздо более реалистическим видится введение более суровой системы въездных квот. Звучит требование остановить поток испаноязычной иммиграции на цифре 160 тысяч въезжающих в год (такую цифру назвала Комиссия конгрессмена Джордана). Остановись на этой цифре и жестко пресекая нелегальную иммиграцию, Соединенные Штаты могут еще переломить заглавную тенденцию в изменении характера американского общества. Да, пострадает сельскохозяйственный бизнес Юго-Запада; но поднимется заработная плата трудящихся здесь наемных рабочих. Дебаты о двуязычии постепенно увянут. Система образования на испанском языке потеряет свою притягательность. Потеряют свою остроту споры о системе «вэлфэр» и других системах социальной помощи. Произойдет столь желательная для охранителей статус-кво диверсификация иммиграционного потока в США. Это приведет к новой привлекательности изучения английского языка, к новому магнетизму американской культуры. В Майами снова направятся англоязычные канадцы. Отойдет в сферу абстракций страх перед расколем американского общества на англоговорящее и испаноязычное.

Президент Дж. Буш-мл. назвал решение суда в пользу мультикультурализма «смехотворным», демократический лидер сенатского большинства Т. Дэшл определил это решение как «малозначащее», губернатор штата Нью-Йорк Дж. Патаки определил его как «суррогатное выражение правового решения». Согласно опросу журнала «Ньюсвик», 87 процентов населения страны возразили этому решению и лишь 9 процентов одобрили. Но в Соединенных Штатах 9 процентов — это значительная численность.

В 2000 г. конгресс США принял резолюцию, требующую мер по устранению невежества в изучении национальной истории. В 2001 г. департамент образования получил большие дополнительные дотации для указанных целей. В 2002 г. президент Буш, выступая перед двумястами деятелями образования, предложил серию мер по созданию единого курса национальной истории. В 2003 г. сенатор Ламар Александер внес законопроект о создании в Соединенных Штатах сети летних школ для преподавателей, специально занимающихся проблемами американской истории.

Подъем Китая — самое важное событие в мире

(Дж. Несбит, 2004)

Глобальное смещение. Седьмой фактор — новый Китай, жадно поглощающий земные ресурсы и меняющий мировую экономику. Большинство прогнозов развития до 2020 года и на более длительный срок предусматривают превышение показателей роста экономики развивающихся стран над аналогичными показателями сегодняшних лидеров мировой экономики. Такие страны, как Китай и Индия, сумеют добиться здесь большего успеха, чем Европа или Япония, чьи стареющие трудовые ресурсы могут затормозить их рост.

Около 2020 года Азия будет производить более 40 % мирового ВНП[388]. На Азию будут приходиться 16 из 25 крупнейших городов мира. Именно в этом регионе за последние годы построены шесть (из семи созданных в мире) атомных реакторов. К 2050 же году на долю Азии придется, если экстраполировать современные тенденции, примерно 57 % мировой экономики. Из шести величайших экономик мира пять будут азиатскими. В 1950 г. на Китай приходилось 3,3 процента мирового ВВП, в 1992 г. уже 10 процентов, а по прогнозам на 2025 г. — более 20 %. Совокупное национальное богатство Китая в долларовом выражении к 2020 году может выйти на второе место в мире, обогнав при этом США по общему объему валового внутреннего продукта. По объему ВНП Китай, согласно прогнозам, обгонит Соединенные Штаты уже в первые десятилетия наступившего века[389].

Согласно прогнозу ЦРУ, после Китая с 20 триллионами валового национального продукта, второе место займут США — 13,5 трлн. дол. Далее идет Япония — 5 трлн.; четвертое место занимает Индия — 4,8 трлн.; затем Индонезия — 4,2 трлн., Южная Корея — 3,4 трлн. и Таиланд — 2,4 трлн. дол. И Азия не остановится на достигнутом. Тенденция такова: в 1995 году валовой национальный продукт Соединенных Штатов был равен совокупному продукту Японии, Китая, Индонезии, Южной Кореи и Таиланда, вместе взятых. Через двадцать пять лет американский валовой продукт (который удвоится за это время) будет составлять менее 40 % общего продукта указанных стран[390].

КНР представляет собой самую быстрорастущую экономику мира. Факты роста претендента на преобладание в Восточной Азии впечатляют. Соединенным Штатам понадобилось сорок семь лет, чтобы удвоить свой валовой продукт на душу населения. Япония это сделала за тридцать три года, Индонезия за семнадцать, Южная Корея за десять лет. Китайская экономика росла в последние два десятилетия со скоростью девять и восемь десятых процента в год. По оценке Всемирного банка китайская экономика уже превратилась в четвертый мировой центр экономического развития наряду с США, Японией и Германией. В состав КНР вошел тринадцатый по объему торговый партнер Соединенных Штатов (24 млрд. дол. взаимного оборота) — Гонконг.

«Обозначились контуры будущего, в котором Китай начинает производить все — автомобили, грузовики, самолеты, корабли, национальные телефонные системы, заводы, подводные лодки, спутники и ракеты»[391]. Реальной становится перспектива, что XXI в. будет азиатским — после XX американского века и XIX — европейского века. Такие эксперты, как Р. Холлоран, полагают, что подъем Азии «лишит Запад монополии на мировое могущество. Модернизация Азии навсегда переделает мир»[392]. Средний темп прироста ВНП азиатских стран превышает 6 % в год, а у Запада он равен 2,5–2,7 %. Феноменальный экономический рост позволил азиатам сделать за несколько десятилетий то, на что Западу понадобились столетия.

Лидер Азии. В Азии обозначился лидер — после столетий своего рода летаргии, Китай поднимается на ноги, начав с 1978 г. впечатляющее вхождение в индустриальный мир. Конфуцианский мир цивилизации континентального Китая, китайских общин в окрестных странах, а также родственные культуры Кореи и Вьетнама именно в наши дни, вопреки коммунизму и капитализму, обнаружили потенциал сближения, группирования в зоне Восточной Азии на основе конфуцианского трудолюбия, почитания властей и старших, стоического восприятия жизни — т. е. столь очевидно открывшейся фундаменталистской тяги. Поразительно отсутствие здесь внутренних конфликтов (при очевидном социальном неравенстве) — регион лелеет интеграционные возможности, осуществляя фантастический сплав новейшей технологии и традиционного стоицизма, исключительный рост самосознания, поразительное отрешение от прежнего комплекса неполноценности. Он успешно совмещает восприятие передовой технологии со стоическим упорством, традиционным трудолюбием, законопослушанием и жертвенностью обиженного историей населения.

На будущую четверть века китайские официальные лица намечают рост не меньше 7 процентов в год, чтобы создавать такую численность рабочих мест, которая использовала бы всю рабочую силу, выходящую на рынки труда. На мировой рынок вышел новый гигант. Китай не просто имитирует чемпионов. В 2005 году КНР потратила 60 млрд. дол. на исследования и разработки. (Больше израсходовали только США — 282 млрд. и Япония — 114 млрд. дол.).

В 2005 г., согласно данным американской компании «Морган, Стэнли», Китай купил 7 процентов мировой нефти, четверть всей стали и алюминия, треть мировой железной руды и угля, 40 процентов цемента.[393] Китай потребляет 30 процентов железной руды в мире (14 млн. тонн. В 1990 г. и 148 млн. тонн, в 2003 г.), 21 процент платины, 15 процентов алюминия (рост с 1 млн. тонн, до 5,6 млн. тонн). Импорт меди вырос с 20 тонн в 1990 г. до 1,2 млн. тонн, в 2003 г. Импорт платины вырос с 20 тыс. унций в 1993 до 1,6 млн. в 2003 г.[394] Продолжающаяся бурными темпами индустриализация Китая предполагает значительное увеличение потребления сырьевых материалов. В критическую плоскость встает потребление энергии — импорт электричества, нефти, газа. В результате бума импорт Китая к 2004 г. составил 140 млрд. дол.

На Китай в 2004 г. приходилось 20,6 процента производимой в мире меди (на США — 16 процентов). В 2005 г. на Китай приходился уже 21 процент глобального потребления алюминия (США — 20 процентов); 35 процентов добываемого в мире угля, 20 процентов цинка, 20 процентов марганца; 16 процентов фосфатов. КНР сегодня производит 220 млн. тонн, стали — больше, чем США и Япония, вместе взятых. Планы китайцев: производить еще 200 млн. тонн, стали в ближайшие годы. Урбанизация китайского населения создает невероятный спрос на сталь и прочие необходимые в строительстве материалы.

Китай занял место Соединенных Штатов в качестве величайшего потребителя ведущих сырьевых материалов и стал основным определителем цен на медь, железную руду, алюминий, платину и другие ископаемые. Выход Китая на мировой рынок сырья можно сравнить лишь с подобным выходом на этот рынок Соединенных Штатов в начале XX века. Стремление Китая получить широкий и безопасный доступ к запасам сырья приведет к тому, что эти страны превратятся из локальных игроков в мировых (в то время как взаимозависимость Европы и России, скорее всего, усилится).

Инвестиции. При этом китайцы инвестируют в дальнейшее производство феноменальные 45 процентов (доля внутреннего домашнего продукта) — самая высокая доля в мире.[395] (Большинство успешно развивающихся стран доводят уровень накоплений лишь до 30 процентов).

В самую растущую экономику будут инвестировать все. Начиная с 1978 года, в Китай были инвестированы половина триллиона дол. иностранных инвестиций. Каждый день в Китай прибывают сотни иностранных специалистов во всех сферах экономики. В Китай двинулись производители всего — дешевая рабочая сила и искусство местных рабочих перевернули картину мира. В 2001 г. 25 американских компаний «переехали» в Китай. Далее — более. Только за первые три месяца 2004 года 58 американских, 55 европейских и 33 азиатские компании поменяли свой адрес на китайский[396].

«Одно из наиболее мощных экономических орудий Китая — его способность привлекать целые отрасли индустрии, привлекая критические массы компаний, которые катализируют креативный фермент, который ведет к быстрой инновации. Глобальные телекоммуникации и регулярные авиарейсы потребуют немало усилий для воссоздания того, что Америка впоследствии потеряла лишь в процессе индустриальной депопуляции»[397]. Китай является на сегодняшний день третьим в мире производителем промышленных товаров, его доля возросла в этой сфере за последнее десятилетие с 4 до 12 %. Через несколько лет Китай легко перегонит Японию не только по объему производства, но также и по мировому экспорту. Конкуренция со стороны «китайских цен» уже оказывает мощное понижающее воздействие на мировые расценки промышленных товаров.

На внутреннем китайском рынке китайская компания «Лидженд» владеет 26 процентами продаж, в то время как американские ИБМ — 6 и Хьюлет-Паккард — 3,8 процентами китайского рынка. В 2003 г. КНР совместно с Гонконгом лидирует в производстве 8 из 12 ключевых продуктов потребительской электроники. Ныне на Китай приходится более половины мирового производства цифровых камер и проигрывателей DVD; более трети мирового производства ноутбуков и настольных компьютеров; около четверти всех мобильных телефонов, цветных телевизоров и автомобильных приемников.

Промышленность. В 2005 г. рост промышленной продукции достиг феноменальных 18 процентов. Страна жестко стремится стать мировым лидером и в электронике — в индустриальном мировом масштабе, обходя в компьютерах и компьютерном оборудовании Тайвань (мировой лидер экспорта в данной сфере), а в программном обеспечении Индию. Результаты впечатляют. Продажи электронных программ увеличились с 819 млн. дол. в 1995 г. до 3,5 млрд. дол. в 2001 г. А продажи электронного оборудования за то же время выросли с 759 млн. дол. до 9, 68 млрд. дол. Чтобы обогнать двоих своих конкурентов, Пекин наметил в десять раз увеличить свой электронный экспорт к 2010 г.

Поразителен выбор направления удара в экономике. Пока Россия забивала себе голову ваучерами, Китай сделал решительную ставку на электронику. Число стационарных телефонов между 1989 и 2003 гг. увеличилось в 90 раз и достигло цифры 397 млн. единиц. Произошел прыжок пользователей Интернета, с 8,9 млн. в 2000 г. до 69 млн. в 2003 г. Более 200 млн. китайцев пользуется кабельным телевидением — самая большая национальная аудитория в мире, которая удвоится уже в 2005 г. Такое же число китайцев пользуется мобильными телефонами, и это число увеличивается каждый месяц на 2 млн. человек. Еще в середине 1990-х годов китайцы почти не покупали легковые автомобили, в 2004 г. ежегодные их продажи достигли 2 млн. штук. При таких темпах в частном пользовании к 2010 г. в стране будет 28 млн. автомобилей.

Более 120 компаний производят в Китае автомобили — ничего подобного не может представить ни одна страна. Разумеется, во всех отраслях промышленности выделятся лидеры. По международным прогнозам, Китай по производству автомобилей обгонит Германию до 2010 года, а Японию — до 2015 года. Затем последует относительно продолжительный период, когда КНР будет производить 4 млн. автомобилей в год. Но в конечном счете страна с потенциальными 100 млн. владельцев автомобилей обгонит и Соединенные Штаты, производящие 17 млн. автомобилей в год[398]. Ближайшая цель: 770 000 автомобилей «Фольксваген» к 2007 г. Американский «Форд» уже инвестировал 1 млрд. дол. в два сборочных завода. А рядом «Хонда», «Тойота», «Ниссан».

Китай планирует на протяжении следующих 20 лет построить в стране 32 атомные электростанции. Но главные инвестиции — в образование нации. В Китае 17 млн. студентов университетского класса. Но, вспомним, что исследователи в Китае получают значительно меньше. В Китае 743 тыс. ученых; в США — 1,3 млн.). В 2004 г. иностранные компании инвестировали 15 млрд. дол. в индустрию полупроводников Китая. Такие страны, как Франция, готовы продать лучшее, что имеют, — скоростные поезда ТЖВ, самолеты «Аэробус», атомные станции, военное оборудование.

Торговля. Китай стал торговать лучше всех. Неукротимый экономический подъем довел китайский экспорт до 6 процентов мирового. За последние десять лет китайский экспорт в США увеличился феноменально, в пять раз. Прежде всего, Пекин стремится на богатые рынки Запада, к развитию взаимных связей с ним. И добился своего. Импорт из всей Азии в КНР увеличился за период 1995–2003 гг. с 72,1 млрд. дол. до 160,6 млрд. А экспорт в «свой» регион увеличился втрое: с 29,8 млрд. до 81,9 млрд. дол. Объем полуфабрикатов из Азии в КНР увеличился значительно, тем самым экономическая взаимозависимость региона стала весьма значительной. Пекин сознательно идет на весьма значительный торговый дефицит в торговле с соседями. Дефицит в торговле с Тайванем — 31.5 млрд. дол.; с Южной Кореей — 13,1 млрд.; с АСЕАН — 7,6 млрд. дол.; с Японией — 5 млрд.; с Австралией — 1,3 млрд. дол.

За последнее десятилетие экспорт из США в КНР увеличился с 16,1 млрд. дол. до 27, 3 млрд.; экспорт из Западной Европы — с 21,3 млрд. до 38,5 млрд. дол. В то же время Китай упрочился на положении второго экономического партнера Соединенных Штатов, обогнав Мексику (не давая ей шанса). Доля Китая в импорте США — 11,2 процента. Импорт «Большого Китая» (КНР, Гонконг, Тайвань) составил в 2004 г. 850 млрд. дол. — значительно больше, чем у Японии (673 млрд. дол.). (Отметим торговый дефицит США в товарообмене со всеми странами Азии). Валютные резервы Китая составляют 500 млрд. дол., он обогнал по этому показателю Японию и Тайвань. Отметим огромное положительное сальдо торгового баланса КНР в торговле с США — 200 млрд. дол. в 2005 г.

Китай отнимает рабочие места. Импорт из Китая уже "отнимает" у США 680 тыс. рабочих мест. Первый устрашающий прогноз прозвучал в Америке в конце 2005 года: 830 тыс. рабочих мест «ушли» из Америки в Китай. Еще 3,3 млн. рабочих мест пройдут тем же путем до 2015 года. «Голдман, Сакс» предсказал «убытие» 6 млн. рабочих мест к 2014 г. Университет в Беркли предсказал «убытие» 14 млн. американских рабочих мест в течение десяти лет.[399] Речь идет о десяти процентах рабочей силы Соединенных Штатов.

Неоспоримо, что Китай получает значительную прибыль от торговли с Соединенными Штатами. Но это ничего не гарантирует. Как пишут Р. Бете и Т. Кристенсен, «КНР, возможно, не желает убивать курицу, несущую золотые яйца, но не хотят убивать ее и Соединенные Штаты и Тайвань. Почему тогда Пекин должен быть более склонен к отступлению, чем Вашингтон и Тайбэй?[400]» Взаимозависимость делает политический конфликт игрой, в которой каждая сторона ожидает от противостоящей, что та уступит, в результате чего происходит движение не к компромиссу, а к столкновению. К тому же твердая позиция может быть существенной для выживания политического режима, в то время как сторонние наблюдатели смотрят на то, что они калькулируют как «национальные интересы» Китая. В любом случае американские эксперты сходятся во мнении, что Соединенные Штаты не могут довольствоваться только экономическими стимулами для достижения геополитических целей[401].

Вступление в ВТО не повысило уровень безработицы. Главным торговым партнером Китая является Европейский Союз, торговля с которым выросла на 25 процентов в 2003 году и на 40 процентов в 2004 году — превзойдя 200 млрд. дол. Торговля КНР с США лишь едва уступает этой цифре. В 2004 г. ЕС инвестировал в китайскую экономику более 40 млрд. дол., обещая еще 30 млрд. В Китае созданы почти двадцать тысяч фирм, созданных с помощью и инвестициями Европейского Союза[402].

В то же время отношения Китая с Японией замерли на весьма низкой точке. При премьере Коидзуми в японском правительстве возобладали «ястребы», сумевшие ухудшить отношения с Пекином. Это дает дополнительный шанс России.

Прогноз. Поразительны проекции на будущее. К 2025 г. на Китай будет приходиться 30–40 процентов производства металлов в мире. Международное энергетическое агентство проецирует увеличение потребления нефти Китаем между 2001 и 2030 гг. с 1,7 млн. баррелей в день до 9,8 МБД. Россия здесь — один из важнейших потенциальных партнеров. Практически нет сомнения в том, что Пекин постарается наладить тесные отношения с импортерами энергии — страна уже обогнала Японию и стала вторым в мире импортером нефти. КНР собирается импортировать 3,3 млн. баррелей нефти в день в 2010 г. и 7,3 млн. баррелей в 2030 г. (на США будет приходиться 24,3 млн. баррелей в день, на Западную Европу — 14,6 млн., на Японию — 6,8 млн.). Китай намеревается вывозить сжиженный газ из Австралии, Индонезии и Ирана. Такие цивилизации, как восточноевропейская, латиноамериканская, индуистская, хотя и проходят определенную фазу самоутверждения, не проявляют открытой враждебности по отношению к западной цивилизации.

Цифры роста Китая безусловно впечатляют, но не следует забывать и о том, с какого низкого старта начинала великая страна. Слабым местом Китая является неравномерное развитие 29 провинций. К 2020 г. такие провинции, как Гуандун и Гонконг, будут одними из богатейших провинций мира. Процветающие приморские провинции стоят большим контрастом по отношению к бедным внутренним родственникам. Внутренние регионы немногое получат от экономического бума. Возможное ослабление роли Коммунистической партии Китая будет содействовать сепаратизму.

Возможность модернизации, развития по пути интенсивного роста с сохранением собственной идентичности стала реальной после изобретения конвейерного производства, «убивающего» как раз то, в чем Запад был так силен, — самостоятельность, инициативность, индивидуализм, творческое начало в труде, поиски оригинального решения. Оказалось, что конфуциански воспитанная молодежь приспособлена к новым обстоятельствам упорного труда. Шанс, данный Фордом в Детройте, подхватила Восточная Азия, иная цивилизация, иной мир. Для истории привыкшего за пять столетий к лидерству Запада это радикальный поворот. Если у Запада есть Немезида, то ее зовут Восточная Азия — именно этот регион получит исторический шанс в XXI веке.

Экономические и политические амбиции нового Китая уже ощутимы в Юго-Восточной Азии, Центральной Азии, на Дальнем Востоке, в акватории Южно-Китайского моря. В начале XXI в. Китай начал фактически возглавлять общеазиатский торговый блок и напрямую встал вопрос, кто определяет условия экономического развития самого растущего региона мира. Гонконг внутри и хуацяо вовне стали новыми мощными инструментами растущего китайского могущества

Стремление Китая приобрести на мировой арене статус «сверхдержавы» приведет к тому, что он приобретет мощные экономические рычаги воздействия не только на страны своего региона, но и на другие государства; кроме того, Китай будет продолжать наращивать свою военную мощь. Восточноазиатские государства будут адаптироваться к усилению мощи Китая посредством установления более тесных экономических и политических связей с Пекином, потенциально приспосабливаясь к его предпочтениям, особенно в таком чувствительном для Китая вопросе, как судьба Тайваня.

По оценке разведывательного сообщества США, через два-три десятилетия Китай, как уже говорилось, превзойдет США по объему валового продукта, достигнет значительных высот в военной технологии, обзаведется своей зоной влияния в наиболее динамично растущей зоне — восточноазиатской, бросающей вызов экономико-геополитический гегемонии единственной сверхдержавы. Джеффри Сакс призывает американцев готовиться к тому, что в 2050 году китайская экономика будет превосходить американскую на 75 процентов[403]. Американцы пока едва ли не безмятежны — такого еще никогда не было — и это ведь происходит на противоположном краю мира.

При этом китайцы смотрят на карту, значительно превосходящую карту собственно КНР, к китайской цивилизации они относят не только собственно континентальный Китай. С их точки зрения, все имеющие китайскую кровь, принадлежащие к одной расе, имеющие одну кровь и выросшие в одной культуре, являются членами одного китайского сообщества и в той или иной степени подопечны китайскому правительству. Прежде всего это китайцы Тайваня и Сингапура, китайские анклавы в Таиланде, Малайзии, Индонезии и на Филиппинах; некитайские по крови меньшинства Синьцзяна и Тибета, и даже «дальние конфуцианские родственники» — корейцы и вьетнамцы. Китайская диаспора чрезвычайно влиятельна в регионе.

Идейное самоутверждение. Наряду с экономическим подъемом впервые в мировой истории нового времени происходит энергичное утверждение азиатской культуры как имеющей не только равные права на уважение, но по многим стандартам находящейся выше западной. Идеология «Азия для азиатов» имеет долгую и устойчивую традицию. «Запад должен признать, что долгая эра контроля над Азией внешних для Азии держав — когда величайшая военная сила в Азии была не азиатской — быстро подходит к концу»[404].

По мнению многолетнего сингапурского премьера Ли Куан Ю, общинные ценности и практика восточноазиатов — японцев, корейцев, тайваньцев, гонконгцев и сингапурцев — явятся их самым большим преимуществом в гонке за Западом. Работа, семья, дисциплина, авторитет власти, подчинение личных устремлений коллективному началу, вера в иерархию, важность консенсуса, стремление избежать конфронтации, вечная забота о «спасении лица», господство государства над обществом (а общества над индивидуумом), равно как предпочтение «благожелательного» авторитаризма западной демократии, — вот, по мнению восточноазиатов, «альфа и омега» слагаемых успеха в XXI веке. Появились даже идеологи «азиатского превосходства», призывающие даже Японию отойти от канонов американского образа жизни и порочной практики западничества, выдвигающие программу духовного возрождения, «азиатизации Азии» как антитезы западного индивидуализма, более низкого образования, неуважения старших и властей.

Будет ли китайское правительство мудрым опекуном экономики, изгоняющим коррупцию? Счастливы ли китайцы своим прогрессом или они безнадежно угнетены как граждане и эксплуатируются как рабочие? Потонет ли китайский пейзаж в индустриальном мареве? Станут ли китайские банки мощными мировыми игроками? Войдут ли китайские крестьяне относительно мирно в урбанистическое будущее или их ждут восстания? От ответа на эти вопросы зависит мировое будущее.

Традиции строгой централизации государственной власти в Китае сильны как никогда. В то же время 72 % населения — крестьяне, живущие в сельской местности, начали избирать своих руководителей — критически важный факт. Экспортномощная провинция поставляет треть своих товаров на национальный рынок — мощный якорь против сепаратизма. Внутренняя миграция также укрепит национальное единство.

Отношение к Америке. Через несколько дней после американской травмы 11 сентября жестким реализмом прозвучали слова официального американского документа: «Существует возможность того, что в регионе Восточной Азии предстоит противостояние со страной колоссальных ресурсов»[405]. В Пекине эти слова восприняли как неприкрытую угрозу Китаю, как сигнал американской убежденности в будущем противостоянии.

Некоторые обстоятельства сгладили остроту обозначившегося противостояния. Пекин должен думать о восстаниях в Синьцзяне, о предстоящих в 2008 г. Олимпийских играх, которым китайцами придается большое значение. Но более серьезными стали обозначившиеся геополитические обстоятельства. Главное среди них — движение России в западном направлении. «Для Китая это значит, что Соединенные Штаты заполняют новые ниши, последний участок на северо-востоке этого круга оцепления»[406]. Теперь Центральная Азия предоставила американцам свои аэродромы. США сняли санкции с Индии и Пакистана, заметно сблизившись в Пакистаном — главным союзником Китая в Азии и частью китайского контрбаланса Индии. Даже Иран попытался улучшить отношения с Вашингтоном на волне лозунга президента Буша: «Кто не с нами, тот против нас». Снова возник старинный страшный призрак: Китай в кольце далеко не дружественных держав. Арабы отстраненнее, Япония и Индия — более настойчивые, Россия, обернувшаяся к Западу, среднеазиатские страны, сотрудничающие с Америкой. Государства к югу от Китая более отчуждены — они знают, кому принадлежит мощь и инвестиции совместно с технологией.

Американцы на встрече президента Буша с Ху Цзиньтао в 2006 г. показали, что на данном этапе Китай — далеко не самый главный партнер США. Это чувствовалось и в обсуждении тайваньского вопроса. В том, что американцы не согласились предоставить запасные части к стоящим мертвым грузом на китайских аэродромах вертолетам «Блэк хоук». Со своей стороны, Пекин не выразил открытой поддержки бомбардировкам Афганистана. Но более всего не понравилась китайцам следующая ремарка Буша: «Война с терроризмом не должна включать в себя преследование меньшинств». Попытки китайской делегации в Пекине внести в шанхайские документы осуждение сепаратизма успехом не увенчались.

Когда следующей целью антитеррористической коалиции американцев стал Ирак, Китай не поддержал эти действия. И главное: Китай не хотел бы видеть 19 миллионов своих мусульман ожесточенными происходящей рядом битвой цивилизаций. Не забудем и то, что 30 процентов потребляемой нефти Китай импортирует преимущественно из стран Персидского залива. Без этой нефти китайский бум лишится важнейшего компонента.

В Синьцзяне и Тибете ждут своего часа сепаратисты. Активное сближение с США может подтолкнуть уйгуров, часть которых, как предполагается, имела контакты с бен Ладеном. Китайское руководство внутри страны уже подвергается критике за излишнюю уступчивость по поводу эпизодов 1999 г. (Белград) и 2001 г. (сбитый над территорией Китая китайский самолет).

Китайцы задают вопрос: если Америка в час своей нужды не готова продать запасные части к вертолетам, проданным более десятилетия назад, то что же можно ждать от нее в момент триумфа? Китайцы знают, что американское руководство не едино, что прежний госсекретарь Колин Пауэлл был настроен более дружественно, но министр обороны Рамсфелд ожесточен китайской политикой в области распространения ядерного оружия и жесткостью Пекина в тайваньском вопросе. Президент Буш еще 25 апреля 2001 г. сказал, что будет препятствовать «всеми возможными средствами» попыткам овладения Тайванем. Буш ввел санкции против одной из китайских фирм, заподозренной в содействии распространению ядерного оружия в Пакистане. 46 процентов американцев поддержали линию президента, но 34 процента заявили, что он слишком мягок в своей китайской политике[407].

Теперь, когда американцы смотрят на Китай из киргизской базы «Манас» — всего несколько сот километров до китайской границы, — Пекин имеет все основания почувствовать себя ущемленным.

Менталитет будущего Китая. Следует предвидеть стремление новой силы пересмотреть прежний баланс сил, который сформировался в то неблагоприятное для Китая время, когда он был слаб. Китай провозгласил, что «стремление к многополярному миру является растущей тенденцией… Китай готовит себя к роли одного из центров будущего многополярного мира»[408].

«В Китае ожил, — пишет Р. Холл Оран, — менталитет Срединного Царства, в котором другие азиаты видятся как существа низшего порядка, а представители Запада как варвары»[409]. К. Либерталь из Мичиганского университета, полагает, что «китайские лидеры обратились к национализму, чтобы укрепить дисциплину и поддержать политический режим»[410]. Западные аналитики начинают сравнивать подъем Китая с дестабилизирующим мировую систему выходом вперед кайзеровской Германии на рубеже XIX–XX веков. О подъеме Китая как стратегическом мировом сдвиге говорят геополитики Р. Эллинге и Э. Олсен: «Китайрассматривает себя в качестве естественным образом доминирующей державы Восточной Азии, что бы китайцы ни говорили. Китай следует этой политике шаг за шагом и, в отличие от Японии, оказывающей преимущественно экономическое влияние, он, по мере того как становится сильнее, стремится осуществлять, помимо экономического, политическое влияние»[411].

К середине XXI века североатлантическая зона получит полнокровного соперника. «Китайцы станут равными американцам и европейцам в высоких советах, где принимаются решения о войне и мире»[412]. И делается это не путем модернизационной амнезии. В Китае очевидно «движение к основам» — активное восстановление Великой стены, более патриотично. настроенные учебники, критика язв капитализма, новый культ Конфуция. Премьер Сингапура Ли Куан Ю оценил подъем Китая следующим образом: «Размеры изменения Китаем расстановки сил в мире таковы, что миру понадобится от 30 до 40 лет, чтобы восстановить потерянный баланс. На международную сцену выходит не просто еще один игрок. Выходит величайший игрок в истории человечества»[413].

В Восточной Азии Китай, Япония и движущийся в этом смысле параллельно мир ислама занимают в начале XXI века все более жесткую позицию в отношении Запада. Характерна китайская уверенность в себе и стремление преодолеть исторические препятствия на пути к национальному возвышению. Новый мировой гигант уже сейчас смотрит на Запад без всякой симпатии. Более того, антизападничество и, прежде всего, антиамериканизм становятся частью национального самоутверждения и даже самосознания. У руководителей и интеллектуалов Китая складывается мнение, что после «благожелательности Запада» 70—80-х гг. в дальнейшем мир посуровел в отношении Китая, иссякло желание помочь в его развитии.

В Пекине зазвучали аргументы о «теряющей влияние державе, отчаянно стремящейся предотвратить взлет Китая… Менталитет США не позволяет им отказаться от навязывания своей политики, которая нечувствительна к внутренним проблемам Китая»[414]. Ставшая бестселлером книга «Китай может сказать «Нет» призывает бороться с культурным и экономическим империализмом США, бойкотировать американские продукты, требовать компенсацию за такие китайские изобретения, как порох и бумага, ввести тарифные ограничения на импорт американских товаров, наладить союзные отношения с Россией на антиамериканской основе. В Пекине говорят о необходимости проведения нефтепроводов из Центральной Азии в Китай с тем, чтобы избежать возможности блокады Америкой и Японией морских путей доставки, т. е. избежать стратегической зависимости[415]. (Китай с 1993 года стал «чистым» импортером энергии, он лидирует в растущем азиатском спросе на энергию и все более заинтересован в увеличении своей доли нефти из Персидского залива.)

На мировой сцене. Азия обращается к «незападным обществам» с призывом отвергнуть англосаксонскую модель развития — подвергается сомнению вера в свободу, равенство и демократию, подаваемые Западом непременным условием геополитического успеха. В Восточной Азии критически относятся к стремлению «забыть прошлое» ради результатов развития в будущем. Огромный развивающийся мир от Средней Азии до Мексики должен воспринять не уникальные западные догмы, а реально имитируемый опыт Азии. «Азиатские ценности универсальны. Европейские ценности годятся только для европейцев»[416].

Китай получит весомую экономическую и политическую поддержку со стороны богатых и влиятельных диаспор в Сингапуре, Бангкоке, Куала-Лумпуре, Маниле, Джакарте. Конфуцианский мир Китая и китайских общин в окрестных странах обнаружил потенциал взаимосближения. Общие активы 500 самых больших принадлежащих китайцам компаний в Юго-Восточной Азии — 540 млрд. дол. Отметим торговый дефицит США в товарообмене со всеми странами Азии. Торговля с Китаем станет для Запада, и в частности для США, фактором стратегического значения.

Внутрирегиональная заинтересованность — новое явление для Китая. Пекин ныне ведет интенсивные переговоры с АСЕАН о создании региональной зоны свободной торговли. Речь идет о создании так называемой организации АСЕАН+: страны АСЕАН и Китай, Япония и Южная Корея. Предполагается обсуждение идеи создания регионального валютного фонда. Китай полагает, что участие в таких организации ослабит страх перед его новым могуществом.

Сейчас китайская доля в общеазиатском экспорте электроники превысила 30 процентов (а в 1997 г. равнялась 14 процентам). Азиатские соседи вынуждены потесниться (за исключением Южной Кореи — 17, 1 процента). Экономическая роль КНР возрастет еще более, если к власти на Тайване возвратится Гоминьдан с его политикой «одного Китая», заменив нынешнее тайваньское правительство, питающее идею тайваньской независимости. В абсолютных цифрах импорт Китая в Азии вырос между 1970 и 2003 гг. с 4,1 млрд. дол. до 370 млрд., а экспорт — с 4,6 млрд. дол. до 380 млрд. дол.[417].

Экономическое влияние быстро начало переходить в общеполитическую сферу. Ныне КНР доминирует, как минимум, в трех соседних азиатских странах. В 2000 г. Цзянь Цзэминь посетил Лаос и Камбоджу. Центральному правительству Лаоса он помог воздействовать на мятежные северные племена, капитализируя это в преобладание во Вьентьяне. Еще более впечатляющим является случай с Камбоджей: всего десять лет назад центральное правительство Пномпеня весьма холодно относилось к Пекину из-за китайской помощи движению Кхмер Руж. После первого визита Цзянь Цзэминя в Камбоджу в 2000 г. Камбоджа решительно вошла в китайскую зону влияния.

Еще более впечатляющим стал поворот Таиланда. В начале 2004 г. тайский премьер Таксин Чинават объявил о переориентации внешней политики страны. Этот многолетний союзник Соединенных Штатов и Британии отныне ориентируется на Китай «как на наиболее важную страну во внешней политике Таиланда». В 2004 г. Китай подписал 24 новых экономических соглашения с Бирмой. Обильные инвестиции в Монголию сделали эту страну фактическим сателлитом Китая. Некогда непримиримо сражавшаяся с КНР Индия ныне установила с Китаем довольно близкие отношения в области экономики и безопасности. Россия подписала договор о дружбе. Даже Южная Корея, с 37 тысячами американских войск, смотрит на Китай как на брокера в своих отношениях с Северной Кореей. На ежегодном форуме в Боао (нечто вроде европейского Давоса) азиатские элиты обсуждают мировые проблемы. Даже Восточный Тимор заявил о том, что хотел бы создать «максимально тесные» отношения с Китаем. Похожую позицию периодически занимает Казахстан.

Но Китай смотрит еще шире. В октябре 2003 г. новый китайский президент Ху Цзиньтао получил возможность выступить в австралийском парламенте. А новый китайский премьер Вэнь Цзябао совершил весной 2004 г. тур по Европе, заключив соглашение о совместной, ЕС-КНР, программе освоения космоса, совместно осуждая американский авантюризм. Практически была достигнута договоренность о продаже европейского оружия Китаю.

Как это повлияет на другие регионы? Американцы не без злорадства указывают своим европейским конкурентам, что бурный индустриальный рост Китая бьет прежде всего по европейской промышленности. «Когда дым рассеется, мы увидим Азию более процветающей, чем прежде, Соединенные Штаты покрытыми синяками, но выстоявшими — а на месте Европы нечто вроде руин испанской империи»[418].

Новая дипломатия. Прежнее отстояние от международных организаций и процессов претерпело явственное изменение. В действиях китайцев сегодня видна новая гибкость, китайская дипломатия демонстрирует новое умение, компетентность и искусность. Предпосылкой этой активизации послужила нормализация отношений и разрешение территориальных споров с Россией, Казахстаном, Киргизстаном, Таджикистаном, Вьетнамом, Лаосом, Индией. Китай получил лишь примерно 50 процентов оспариваемой территории, но он ныне, имея менее спорные за последние двести лет границы, ослабил давление по поводу спорных островов Сенкаку, Парасельских, Спратли и обрел желаемую свободу действий. При столь растущем потреблении мировых ископаемых не требуется больших усилий, чтобы представить, что Китай, как прежде все прочие великие державы, выработает внешнюю политику и военную стратегию, направленные на защиту своего доступа к сырьевым материалам, который (доступ) современный Китай весьма ценит и будет защищать всеми силами. После одиночества, характерного для периода Мао Цзэдуна и Дэн Сяопина, Пекин, во-первых, расширил сферу двусторонних отношений. Совершенно особое значение имеет заключенный в 2001 г. договор с Россией «О добрососедстве и дружеском сотрудничестве». С 1996 г. Китай является участником встреч «Азия — Европа». В 2003 г. КНР впервые имела особые контакты с Североатлантическим Союзом.

Во-вторых, Пекин обратился к прежде практически игнорируемым международным организациям. Впервые за историю ООН Китай придает немалое значение своему участию в ней, особенно с Советом Безопасности ООН… Пекин вошел в «шанхайскую шестерку». Летом 2003 г. Пекин оказал немалое воздействие на КНДР (перемещение войск на совместной границе, прекратил морские поставки нефти, задержал северокорейское судно, начал исполнять роль посредника между Пхеньяном и Вашингтоном). Но важен и договор о ежегодных встречах с представителями АСЕАН. Пекин предложил постоянные связи между военными ведомствами азиатских стран. И Китай определенно улучшил отношения с Россией, которая в лице Путина дала понять, что будет стоять рядом в случае ухудшения китайских отношений с Западом. Созданная в новом веке «Шанхайская шестерка» знаменует собой организацию огромного пласта евразийской территории. Новая китайская дипломатия представляет собой определенный отход от строго коммунистического курса, приближение к традиционно национальным линиям поведения. Новое поколение китайцев, безусловно, гордое своими достижениями, смотрит на мир в значительно более национальном духе — они отражают не только традиционную китайскую цивилизацию, но, прежде всего, новую геополитическую мощь «поднебесной». Строго говоря, в «новой дипломатии» не так много нового, этот путь проходили все индустриальные страны: Пекин выработает специфическую внешнюю политику и соответствующую ей военную стратегию для защиты подходов к наиболее важным ископаемым ресурсам. По мере того как Китай распространит свою торговлю на Латинскую Америку, Африку и Ближний Восток, он распространит и политико-культурные связи. Да, прошло 500 лет с того времени, как Китай посылал мощные эскадры за горизонт, но ритм экономического роста страны делает возможным невозможное, и есть все основания предположить, что китайский Теодор Рузвельт создаст флот мирового охвата.

То, как Китай будет действовать в спорных зонах, можно с большой степенью вероятия определить, скажем, по тому, как КНР ведет себя сегодня в Судане. Китай уже разместил в Судане 4 тыс. солдат для охраны нефтяной трубы, созданной совместно с малайзийской фирмой «Петронас». Пока мир смотрит на страдания Западного Судана, китайцы без большого шума крепят свои позиции в этой отдаленной и бедной стране. Здесь уже расположились 4 тыс. китайских солдат. Новое средство — и способ — сближения являют собой двусторонние предложения о создании Соглашений о свободной торговле. Пекин ведет переговоры об этом с Канберрой как крупнейшей кладовой природного газа, угля, железной руды, и других сырьевых материалов. В ходе состоявшегося в Аддис-Абебе диалога Пекин-Африка предусмотрен рост торговли с 12,4 млрд. дол. до 30 млрд. в 2005 г.[419]

Экономическое «стратегическое партнерство» Китай предлагает Бразилии, которая именно в этом видит основу диверсификации своей экономики и ухода от северной гегемонии. И Китай действительно рассматривает себя как потенциальную сверхдержаву. Китайские фирмы планируют инвестиции в алюминиевую промышленность Бразилии объемом в 2 млрд. дол., а также 1,5 млрд. — в стальную промышленность Бразилии. Еще в 1999 г. Китай был 15-м экономическим партнером Бразилии, а сейчас — второй. Бразилия намеревается довести экспорт в Китай до 10 млрд. дол. Еще один существенный потенциальный партнер — Чили. Свои новые финансовые возможности Китай использует не вполне обычным способом. Так за 20032004 гг. он купил государственных ценных бумаг американского правительства более чем на 100 млрд. дол. Поразительно, но Китай бросает вызов Америке там, где он раньше ничего не значил. От Китая становятся зависимыми страны, которые прежде жестко были в сфере американского влияния — Австралия, Бразилия, Южная Африка. И нетрудно представить себе, что завтра в китайскую зону влияния попадут такие страны, как Демократическая республика Конго, Папуа-Новая Гвинея и даже Саудовская Аравия. Раньше Вашингтон категорически противился размещению китайских войск за пределами КНР, ныне такое отношение меняется de facto. Сейчас впервые после крушения Советского Союза некий центр бросает Америке своего рода вызов в сфере того, что получило название soft power: комбинация экономической активности, интеллектуального горения, культурного самоутверждения, привлекательной торговли, настойчивой и вежливой дипломатии — и это на фоне растущей военной мощи. Как оценивает американский журнал, «Китай еще не может делать фильмы лучше голливудских, создавать компании типа «Дженерал Электрик» или соперничать с лучшими традициями государственного департамента (по меньшей мере, там, где Америка действительно заботится о результате). Но игра продолжается, и Китай начинает подрывать культурное, экономическое и дипломатическое влияние США. К сожалению, односторонность и близорукий фокус Америки на терроризм дает Пекину шанс»[420]. В марте 2006 г. в Пекине было объявлено о 14,7-процентном увеличении расходов на оборону. Размер оборонного бюджета в 2006 г. составляет 35,3 миллиарда дол. Весной 2006 г. китайцами был создан одноместный истребитель «Сяолун-4» («Яростный дракон») с одной силовой установкой (максимальная дальность полета — до 3500 км.), отвечающий особенностям ведения боевых действий в XXI веке.

Особое впечатление на весь мир произвели военные учения армий России и Китая, проведенные осенью 2005 г. на территории России и Китая. ШОС стал значить нечто большее, чем консультативный блок.

Если США сместит центр своих интересов в Азию, то партнерству между США и Европой придет конец[421].

(Европейский новый мир)

Восьмой фактор — падение Европы. После того, как французские и голландские избиратели проголосовали весной 2004 г. против единой Европейской конституции, процесс интеграции в Европе заглох. Шок был столь силен, что процесс ратификации конституции оказался отложенным на неопределенный «период размышления», чтобы позволить другим странам (например, Британии) не наносить дополнительного удара по процессу ринувшейся вспять интеграции. Ситуация оказалась резко осложненной неспособностью главных стран ЕС достичь согласия относительно бюджета на 2007–2013 годы — здесь столкнулись англичане и французы, споря о финансовых льготах для Британии и о Единой сельскохозяйственной политике. Все прежние достижения западноевропейской интеграции, казавшиеся необратимыми, подверглись сомнению.

Значимость мусульманского нашествия. Именно в 2004–2006 годах гордая Европа погасила свои огни. Неудавшаяся конституция лишила ее надежд на создание единого государства, а отчаянный напор 30 миллионов мусульман, уже заселивших крупнейшие европейские города, изменил сам характер прежнего центра мира. На горизонте появилась Еврабия.

Прежняя Европа стала объектом мусульманской ненависти — французы, британцы и немцы заняли главенствующие позиции в ядерных преговорах с Ираном. Объединенная Европа под эгидой НАТО усилила значимость своего военного присутствия в Афганистане — участвуя в боях. Одновременно «Евроислам» стал настаивать, что «между исламом и демократией не существуют непримиримых противоречий, что шариат и Коран — это две разные вещи, что женщины, имеющие водительские права и право голосовать, — не конец Востока, что недостаток образованности или экономическое отставание являются таким же позором для уммы, как и пытки, коррупция и 422 суеверие»[422].

И все же. Как пишет французская «Монд», «после неожиданного краха коммунизма в 1989 г, демократия «обогатилась» пышным цветом твердолобого высокомерия. Победоносный либерализм вновь почувствовал себя вершителем судеб на планете, счетоводом и ремесленником всемирной эмансипации, присягнувшим на верность грядущему универсализму. Запад встал в оппозицию к культурным изгибам Аравии и Малой Азии, восстал против национальной пассивности Востока и религиозного фанатизма и ведет себя так, будто старается подавить свою растерянность и пытается игнорировать пустоту, которая — и он об этом знает — притаилась внутри него…. Он не задается вопросами о своей современной ипостаси и либеральной глобализации, он считает их привилегией и догмой. Нет больше бунтарского духа, осталась идеология завоевателей. Запад старается воздвигнуть вокруг себя баррикады и отторгнуть остальной мир»[423].

Вот как описывает ближайшее будущее американец Тони Блэнкли: «Мусульманские советы Британии, Франции, Германии и Голландии соберутся на встречу в Лондоне. Прежде в них преобладали умеренные мусульмане. Но молодые мусульмане Европы видели в такой тактике откровенную сдачу европейским крестоносцам. Желание сотрудничать с европейскими правительствами стало рассматриваться как признание того, что они далеко не верные мусульмане. Главным средством общения мусульманских радикалов стал Интернет, превратившийся в основного мусульманского организатора. Они потребовали от брюссельского парламента введения шариата как официальной судебной системы мусульман»[424].

Убийство в ноябре 2004 г. Тео ван Гога, дальнего родственника и автора сценариев к фильмам, брутально убитого прямо на улице за фильм, повествующий о судьбе мусульманских женщин, всколыхнуло всю Европу. Полтора десятка мусульманских школ и общественных центров были сожжены в отчаянном стремлении к отмщению. Правые депутаты получили дополнительную поддержку населения. И все же все большее число европейцев считает, что большинство среди европейских элит, несмотря на то, что «волки собираются в лесу», продолжает business as usual.

Может ли Европа стать мусульманским доменом? А верил ли царь Дарий в 333 году до Рождения Христа, что через три года потеряет и царство и жизнь? Верили ли миллионы американцев в 1860 году, что их ждет четырехлетнее кровопролитие? Думали ли европейцы в 1939 году, что они вступают в эру фантастической схватки, которая лишит жизни 50 миллионов человек?

Природа угрозы. Смертельная угроза исходит не от Усамы бен Ладена и его нескольких тысяч членов «Аль-Каиды». Против Европы встает громадный исламский мир, целая цивилизация, пятая часть человечества. Соотношение сил было неравным в 1900 году — 12 процентов приходилось на мир ислама и 30 процентов на уверенный в своем могуществе христианский мир. Но войны и падение рождаемости в XX в. привели в тому, что мусульман в мире стало примерно столько же, как и христиан, — двадцать с лишним процентов от мирового населения.

Мощь подъема ислама трудно переоценить. Все усилия выделить «Сторонников джихада» и отделить их от всего мира ислама — бессмысленны. Опасно бессмысленны. Первый порыв исламского напора на Европу приходится на Испанию и Португалию в \Ш веке, а затем исламская энергия захватила Болгарию, Сербию, Адрианополь, Косово, а затем и весь Балканский полуостров — Константинополь, Будапешт, Трансильванию, Валахию, Молдавию, Персию, Египет, Сирию, всю Грецию. Этот поток был остановлен только под Веной в 1683 г. И ныне мы видим поток исламской страсти, в чем-то напоминающий Европу, вышедшую из Ренессанса, устремившуюся на Запад, в век географических открытий, в век завоевания всего мира, империализма и капитализма. И, как считают сегодня западные специалисты, качество людского материала Европы XV века напоминает современный поток исламского извержения.

Сегодня мы видим поток человеческой страсти, сходный с магмой ренессансной Европы, Европы эпохи географических открытий. Но не кривые сабли сегодня являются оружием ислама. Таковым сегодня являются глобализация и Интернет. Последний служит исламу так, как станок Гутенберга служил протестантам и Европе полтысячи лет назад. Сегодня такие проницательные наблюдатели ислама, как Майкл Шойер, утверждают, что подъем Ислама был бы невозможен без Интернета[425]. Интернет создал виртуальное сообщество общих интересов. Для исламских террористов — это форум подготовки ко всем аспектам терроризма. Интернет делает сеть подготовительных лагерей (подобных тем, которые Усама бен Ладен создал в Афганистане, начиная с 1991 года) ненужными. Каждый боец джихада получает образование и инструкции благодаря специальным интернетовским программам. Численность интернетовских сайтов, поддерживающих террористов, выросла за короткие несколько лет с двенадцати до более чем двух тысяч.

И это — не говоря о вебсайтах, которые просто поддерживают исламскую линию в мировой политике, — их невозможно сосчитать. Особенно активна исламская диаспора в секулярной Европе, где наличие подобных сайтов попросту осложняет любые виды ассимиляции. Этнически гомогенные европейские нации просто не могут ввести иммигрантов с Востока в ассимиляционный тигель — это не Америка, не нация иммигрантов. Но и в Соединенных Штатах культурная самозащита от исламского медианапора на удивление невнушительна.

Слабость Европы. Фантастическое снижение уровня рождаемости заставляет даже европейских финансистов задумываться над тем, кто будет платить налоги в странах, теряющих рабочие единицы. «В умах европейцев происходит рассвет идеи, что комбинация сокращения европейского аборигенного населения с расширяющимся и настаивающим на своих принципах мусульманским населением может привести к краху европейской цивилизации в течение одного столетия».[426]

Огромное число европейцев уже фаталистически смотрит на явление, именуемое Еврабией. Но обозначили себя и очаги сопротивления. Так, вся Голландия буквально «вспыхнула» после убийства мусульманином Тео ван Гога в ноябре 2004 года. Глубокий страх породил не только жажду мщения, но и желание «построить европейский редут». Инстинкт самосохранения проявил себя в одной из наиболее мирных европейских стран.

Но против этого инстинкта в Европе выступают важные общественных явления:

1) Мультикультурализм.

2) Правила политической корректности (влиятельные в медиа-сфере Европы и в академических кругах).

3) Полустолетния практика европейских организаций, координирующих интеграционные процессы.

4) Шестидесятимиллионные потери во Второй мировой войне, нацистские лагеря смерти ослабили христианскую веру во всемогущего Бога.

5) Друг на друга наложились два противоположных по направленности течения. С одной стороны сверхогромные программы социальной помощи, утеря религиозной веры, культурная пассивность, слепое безразличие к внешним угрозам. А с другой стороны — восстанавливающий свои силы, поднимающийся ислам.

6) При этом нельзя сказать, что Европа безгрешна, — она колонизовала в свое время исламские страны, разделила после Первой мировой войны Ближний Восток. Она дала примеры социализма и фашизма исламским странам. Строго говоря, не ее вина, что история наложила европейские и исламские процессы друг на друга в период их почти противонаправленного развития.

Эти явления делают самозащиту Европы вялой и не скоординированной. Против активной национальной самозащиты выступает неистребимая память о двух мировых войнах, повергших Европу из положения центра мира, унесших с собой цвет европейской молодежи. Национализм утонул в морях пролитой крови. Сознательно борясь с национализмом, европейцы создали Европейский Союз. А гитлеровская мания об арийской расе отвратила европейцев от поисков новых изгоев.

Еще поколение назад Европа была готова встретить любую угрозу с решимостью и стойкостью. Но нынешнее поколение, как и грядущее поколение, лишены энергии, смелости и твердости защитить свою культуру, свой строй и быт. Совсем немногие из европейцев готовы пойти на то, что сделала поколение назад Америка: вернулась к более свободному рынку, к религиозному возрождению, к традиционным ценностям, увеличенному деторождению, к увеличению военной мощи, обновленной гражданской гордости.

Теперь, когда ислам в третий раз оказывает чрезвычайное давление на Европу, Старый свет не демонстрирует качеств, которые выдвинули ее в авангард мирового развития после Ренессанса, в годы географических открытий. Если Европа не найдет в себе сил восстать в условиях исламского наступления, если исламский вызов не найдет в себе силы для адекватного ответа, прежняя Европа уйдет в прошлое. В историческую реальность выйдет Еврабия. Старая Европа перестанет быть союзником Соединенных Штатов. Более того, она постепенно станет базой операций против Америки.

Запад потеряет свою лидирующую роль, разочарованная Америка поневоле примет ту или иную форму изоляционизма, как малый остров Запада в достаточно враждебном мире.

Отмщение индейцев. Американские теоретики сравнивают нынешнюю ситуацию с той, когда американские индейцы встретили на побережье первых европейцев. От Южной до Северной Америки индейцы многократно превосходили белых пришельцев. Но европейцы не были собственно только солдатами, и отношения между двумя расами не являли собой сплошную битву. На самом деле обе стороны находились друг с другом едва ли не в дружеских отношениях и немало сотрудничали друг с другом. Если бы индейцы увидели в европейцах врагов, они истребили бы их и довольно быстро — несколько сот европейских ружей не смогли бы справиться со многими сотнями тысяч индейцев. Только постепенно европейское вторжение начало выглядеть как вторжение, движимое частично исследовательскими целями и стремлением расширить торговлю. Европейцы создали плацдармы в глубине и вторжение изменило свой характер в мощи движения, в прибытии новых поселенцев. И постепенно пришельцы обошли аборигенов.

Индейцы потерпели в этой войне поражение, несмотря на огромное материальное и численное превосходство, более точное знание географии местности, которая превратилась в поле битвы. А дело было в том, что в историческом опыте индейцев не было подобного опыта и ничто не предвещало им столь печальный конец.

Сегодня весь Запад испытывает на себе прибытие мусульман, часто очень полезное для западной индустрии. И у западных народов нет опыта — чтобы при таком своем материальном и военно-техническом преобладании он стал чувствовать смертельную угрозу. Все, что происходит, является новым и для европейцев, и для американцев. Поток переселяющихся к ним мусульман — это новое в истории западных народов. То, что происходит, не похоже и на более ранние исламские вторжения.

Ввиду того, что происходит нечто новое, западные традиции, законы, этические нормы не приспособлены к тому, чтобы обнаружить смертельную угрозу. Заново ощущается правота великого американского юриста Оливера Уэндела Холмса: «Жизнь закона заключается не в его логике, а в его опыте». Культурные институты Запада попросту не приспособлены к своего рода культурному восстанию глобализированного, интернетизированного, основывающегося на биологическом, химическом и ядерном оружии вызове. Может быть, лучшую характеристику происходящему дал президент Авраам Линкольн: «Догмы спокойного прошлого неадекватны штормовой современности. Новые события насыщены сложностями. И, поскольку для нас происходящее внове, мы должны думать по-новому и действовать по-новому»[427].

Угроза. Первые признаки контрнаступления видны в 1928 году, когда Хасан аль-Банна основал в Египте общество «Братья-мусульмане» — первое современное массовое движение политического ислама, безоговорочно ориентированное на поражение западного империализма и секуляризма. «Братья-мусульмане» призывали вернуться к временам раннего ислама, к десятилетиям пророка Мухаммеда и последовавшему фантастическому расширению исламского мира. Между 1940 и 1960 годами ведущим теоретиком воинственного ислама стал Сайид Кутб, чьи основные идеи были изложены в работе «Сигнальные огни на дороге». Именно эта книга заложила теоретическое основание для джихада и террора, якобы необходимых для изменения условий падшего мусульманского мира. Тогда на Ближнем Востоке и в Центральной Азии вызрело течение, полное ненависти к тем мусульманским лидерам, которые вели себя как пленники Запада, противостоящие подлинному исламу.

Стало ощущаться и влияние возникшего в 1744 году ваххабизма, который увлек на свою сторону родоначальников саудовской династии в Саудовской Аравии. С этого времени саудовцы встали на путь распространения аскетического ислама с явно выраженным антизападным элементом. Особую силу ваххабиты Саудовской Аравии представили собой после того, как в 1970-х годах, полагаясь на финансовую силу резко подорожавшей нефти, саудовцы стали главными инвесторами и опекунами антизападных учений, распространившихся по всему миру ислама. Именно тогда возникает понятие об «индивидуальном джихаде», одним из «героев» которого становится Усама бен Ладен[428].

Это радикальный отход от прежней концепции джихада как движения всей уммы. Подоспел и Интернет, позволивший индивидуальные связи радикалов со своими союзниками. Теперь расположившиеся в небогатых комнатах западных городов самозванные мученики ислама с необычайной ловкостью могли связываться с единомышленниками в резко растущей среде ислама в Западной Европе — перевалившей за 20 млн. человек.

Они ведут примечательные беседы: интегрировать в западные общества, отгородиться от Запада или обратить Запад в ислам. Израильтяне менее многих верят в возрождение энергии Запада. Бат Еор в недавно изданной книге «Еврабия: Евро-арабская ось» высказывает эти сомнения. Те, кто панически воспринимает европейскую неготовность остановить волну джихада, требуют, чтобы эта книга стала обязательным чтением на Западе.

Отчуждение от европейской культуры. Несомненно, можно найти арабов, которые в принципе согласны признать достоинства европейской культуры. Но цифры опросов и исследований, оценки специалистов говорят определенно о том, что растущее количество мусульман чувствует растущее отчуждение от Европы, куда устремился поток арабской эмиграции. Тому есть две причины. Первая, европейцы очевидным образом охладели к мусульманской иммиграционной волне (в этом их трудно сравнить даже с несколько более умеренными американцами). Во-вторых (и это наиболее важно), изменяется характер дебатов внутри мира ислама. Многие мусульмане начинают приходить к выводу, что их религиозной обязанностью является не интегрироваться в европейское общество.

Начинается нечто новое в жизни исламской общины: массовый отход мусульман от устоев той локальной культуры, в лоно которой они попали. Растет стремление бросить европейской секулярной Иудео-Христианской культуре вызов, противопоставить европейцам исламскую культуру. И уже значительная группа мусульман перешла от идей мирного конфессионального сосуществования в мир жесткого межрелигиозного противоборства. Этот переход делается убежденно, основой перехода становится личный опыт, личный джихад, а не некие мудрствования исламских дидактов, теоретиков и трактователей Корана.

Постоянно растущей питательной средой отчуждения двух цивилизаций является растущее движение салафизма, интегрирующее радикальный, реформистский, очистительный элемент ислама. Как миролюбивое, так и радикальное крыло салафистского движения едины в том, что они не усматривают возможности компромисса с не-исламскими правительствами.

В результате исламский поток в Европе готов воздействовать не только на внутреннюю, но и на внешнюю политику европейских стран. На удивление большая доля приверженцев ислама сегодня готова убить значительную долю неисламкого населения в Европе[429]. Но еще более подействовало на главные европейские политические партии создание и быстрое распространение Исламской партии освобождеия (Хизб ут-Тахрир аль-Исламийя). Здесь тип и форма исламского неофундаментализма сделала значительный шаг вперед, если сравнивать даже с «Исламским братством». ИПО требует создания халифата, который охватывал бы все мусульманские народы (всю исламскую умму).

Исламская партия освобождения создала отделения в сорока странах. Антивестернизм этой исламской партии превосходит прежние антизападные объединения. Перед Европой впервые встал вопрос, как противостоять политической партии, не выходящей из своих келий. Ведущие исследователи ислама пришли к выводу, что ИПО ставит цели, равнозначные целям террористических организаций. «Исламская партия освобождения требует замены «иудео-христианского доминирования системой независимых государств-наций», в которой ощутимо было бы мнение наднациональной и межнациональной уммы. Как полагает Зейно Баран, «показательно, что насилие никогда не осуждалось Партией освобождения. Это партия элегантного разделения работы исламского освобождения на теоретическую и практическую».

И как это сказывается в современной Европе? Живущий в Канаде теоретик ислама Ирхад Манджи так высказался на международной Аспеновской конференции: «То меньшинство мусульман, которые решили прибегнуть»; террору, плотно прикрыты огромным большинством умеренных мусульман, которые далеки от искусства дискуссий… Коран пришел после Торы и Библии (исторически и хронологически и потому является безупречным манифестом Божьей воли…. Аллах запрещает редактировать его — это вершина священных книг. Мы не задаем вопросов в Европе — это то, чего европейцы не понимают»[430]. Наличие иерархии, в которой исполнителей-террористов «братья мусульмане» не спрашивают о мудрости их смертоносных решений, придает силу исламским общинам, постепенно обволакивающим Европу.

Американские авторы сравнивают складывающуюся ситуацию с нацистским периодом, когда вначале НСДАП была относительно небольшой партией, но была хорошо организована и агрессивна, претендуя при этом, что она говорит от имени древней и аутентичной германской культуры. Именно это и «купило» германскую молодежь, что сейчас происходит с молодежью исламской[431].

Мусульмане сегодня — в традиционно мусульманских землях и особенно в Европе — находятся в схожем положении. Радикальные исламисты призывают своих более умеренных коллег вспомнить славные подвиги ислама в восьмом веке, в годы Оттоманской империи и т. п., добиваясь гордости за исламскую религиозную культуру. Радикальные муллы призывают молодежь гордиться своим прошлым и не обращаться к покорным родителям с просьбами о советах, вставая на путь индивидуального джихада. Создается особая — европейская версия ислама, все более отходящая от ближневосточных основ[432]. Она своим острием обращена против либеральной и секулярной Европы, уступающей поле битвы традиционному исламу.

Ради джихада идеологи нового завоевания Европы позволяют своим послушникам употреблять алкоголь, брить бороды и делать многое из того, что считалось бы аморальным в поведении любого мусульманина. Вожди джихада действуют (по мнению американских теоретиков) как лидеры нацизма на рубеже 1920—1930-х годов: они обращаются сугубо к молодежи, говоря, что старшее поколение «предало Германию». Даже самые разумные среди старших тогда оказались физически и интеллектуально запуганными, они вынуждены были замолчать. Сначала их молчание, затем сотрудничество и наконец, полная поддержка привели к тому, что германское общество оказалось в объятиях нацистов. По мнению американских трактователей происходящего, идеологи джихада так же поступили с умеренными среди старшего поколения мусульман. И теперь многим из них кажется, что ветер истории дует им в спину и первое поле битвы онемевшая после Мадрида, Лондона и Парижа старая Европа уступила, усомнившись в собственных возможностях.

Европа не может без притока исламской рабочей силы.

Население европейских стран (за заметным исключением Албании) очевидным образом уменьшается. Приведем цифры для отдельных стран до середины текущего века (в тысячах человек населения).

(Относительный рост населения в таких странах, как Франция и Британия, до 2050 г. объясняется увеличением мусульманской общины.)

Источник: Blankly T. The West's Last Chance. Will We Win the Clash of Civilizations? Washington: Regnery Publishing, Inc. 2005, p. 187.

Самым важным решением, которое должны будут принять европейцы в XXI веке будет — боятся ли они господства ислама больше, чем более упорной работы за меньшую плату.

И приема Турции в ЕС.

Средства информации и рекрутирования. Томас Фридмен из «Нью-Йорк Тайме» в январе 2005 года привел интервью, которое ему дали в Париже две восемнадцатилетние мусульманские девушки, рожденные и выросшие в Париже: «Что я узнал от них? Да они сами берут новости из телевизионного канала «Аль-Джазира». Потому что они не верят французскому телевидению, потому что более всего они восхищаются в этом мире Усамой бен Ладеном — он умело защищает ислам, самоубийцы-святые оправданы, потому что нет более славного подвига, чем умереть в защиту ислама. Эти девушки видели себя прежде всего мусульманками, а уже потом французскими гражданками — и все их родственники и знакомые думают так же»[433].

Эти дети, которые никогда не видели Ближнего Востока, формируют свою мусульманскую идентичность посредством активного общения через Интернет, чтением соответствующих книг, просмотром видеофильмов, где доминируют идеи радикалов ислама. Послушаем западноевропейцев: «На вебсайтах на каждом европейском языке, равно джихадистских или пиетистских, господствует оживленная полемика с постоянными ссылками на средневековых ученых, в чатах, лингвистических передачах царят исламские формулы. В английском тексте встречаешь сокращение PBUH (что означает «Хвала да будь возложена на него») по-арабски. Все это мало касается подлинной жизни мусульманской общины в европейской стране. На этом странном языке говорят те, кто поляризует исламскую общину»[434].

Интернет преисполнен радикальными «экспертами» и муллами, которые отвечают на вопросы, как готовиться к джихаду, как трактовать Коран, что говорили древние мудрецы. В этой возбужденной обстановке в Европе рождается бесстрашный радикальный ислам, оторванный от аравийских корней, бесконечно далекий от немусульманских соседей и всей европейской культуры. Поразительно то, что к этому исламу начинают примыкать новообращенные европейцы — и их численность растет. Известный эксперт Оливер Рой выделяет четыре группы новообращенных: 1) те, кто ищет новых религиозных истин — это та молодежь, которая поколением ранее ушла бы в марксистские кружки (Джон Уокер Линд, примкнувший к Аль-Каиде в Афганистане, олицетворяет собой эту группу; 2) дно европейского общества, начиная с наркоманов и бродяг, — они ищут любую поддержку; 3) африканцы, приезжие из латинских стран, для которых принятие ислама — способ выразить свой протест против буржуазного европейского общества, которое отвергло их (боевые организации с одобрением и вниманием смотрят на этих новообращенных именно потому, что они внешне не выглядят типичными арабами, что можно сказать и о следующей группе; 4) дети от смешанных браков[435]

Местом рекрутирования весьма часто становятся тюрьмы и любые места заключения. Очевидное невежество стражи позволяет ваххабитским муллам развернуться здесь во всю ширь. Они «работают» здесь подобно католическим и методистским священникам. Терроризм рассматривается здесь как отмщение несправедливому обществу.

Численность этого явления растет. Согласно опросу «Гардиан» в марте 2004 года 13 процентов британских мусульман выступали за новые атаки на Соединенные Штаты. В ноябре 2004 года (та же газета) за нападение выступали 14 процентов. А 61 процент британских мусульман выступал за введение шариатских юридических норм. Европейцев удручает тенденция этого процесса к росту. Явственно уменьшается число сторонников интеграции в британскую культуру. Новые иммигранты в абсолютно преобладающем числе еще более враждебны в отношении западной культуры[436].

Дар аль-Харб. В январе 2005 года лондонская «Тайме» сообщила о деятельности муллы Омара Бакри Мухаммада, объявившего Британию землей Дар аль-Харб — «землей войны». Текст проповеди впечатлял: «Аль-Каида и все ее подразделения и организации в мире — это победоносное войско, имеющее своего эмира — и ты обязан присоединиться к ним»[437]. Через два месяца этот мулла возвестил, что голос покойных муджахетдинов зовет мусульман-британцев к борьбе. «Эти люди кричат тебе издалека: джихад, джихад. Они спрашивают, мои дорогие исламские братья: «Где ваше оружие? Где ваше оружие? Присоединяйтесь к джихаду»[438]. И британские власти не посмели обратиться к Закону о террористических преступлениях и безопасности.

В апреле 2004 года германское Ведомство по охране конституции выпустило доклад о мусульманском терроризме в стране, в котором были названы 57 300 «мусульман-радикалов». Министр внутренних дел ФРГ Отто Шили отметил, что в реальности, на самом деле численность экстремистских групп, пользующихся поддержкой не проявивших себя сочувствующих, гораздо больше. Эти организации занимаются «дезинтегрирующей деятельностью антизападного характера»[439]. В ноябре 2004 года германское телевидение передало слова турецкого имама в Германии, призывающие баварскую конгрегацию «воспользоваться возможностями, предоставляемыми демократией для укрепления нашего дела»[440].

Итак, Западная Европа стала Дар аль-Харб или Дар аль-Сульх («землей перемирия»). Это уже стало традицией — называть Запад «землей перемирия». Мы видим, что один из десяти британских мусульман говорит о своей готовности осуществить террористический акт, а один из трех готов защитить, спрятать террориста от властей. Шесть из десяти мусульман предпочитают британским законам шариат. И все отмечают ослабление тенденции к ассимиляции.

Мусульманские части Парижа, Роттердама и многих других европейских городов уже названы «зоной, куда не следует ходить» этническим европейцам, включая вооруженных полицейских. Растет число маленьких Фаллудж. Продвижение ислама в зоны пассивных, скованных, лишенных предприимчивости местных жителей происходит повсюду. Из сферы фантазии в область реальной политики приходят три явственные угрозы: 1) Культурное доминирование в Европе ислама. 2) Цена сопротивления этому процессу будет постоянно повышаться — особенно быстро, если правительства европейских стран не ответят на смелые действия воинов ислама. Европа станет полем битвы, местом городской партизанской войны. 3) С укрепившихся баз терроризма будут наноситься террористические удары по уязвимым местам Западной Европы[441].

Сдадутся или предпочтут сражаться? Наполеоновские войны и две мировые войны говорят о потенциале европейского сопротивления. Но, заметим, что и столетием после Наполеона и между мировыми войнами большинство европейцев считало, что последняя война позади. И за последние 60 лет европейцы, так сказать, денационализировали свою психику, сблизились экономически и подошли вплотную к европейской конституции — как бы возвращаясь к ситуации, существовавшей до Реформации. Но история сделала крутой поворот, и немыслимый прежде исламский вызов начал закрывать горизонт европейского будущего.

Первый поток мусульман в 1960-е годы воспринимался как визит «гастарбайтеров». Понадобилось много лет, чтобы один из отцов этой идеи, федеральный канцлер ФРГ Гельмут Шмидт сказал в декабре 2004 года: «Концепцию мультикультурализма трудно совместить с демократическим обществом… В 1960-е годы мы сделали ошибку, разрешая прибытие представителей других культур»[442].

Лишь в 2005 году стало ясно, что гости задержались и уже нет силы вернуться к status quo ante. В современной Европе и в Европе грядущего начнется бой европейской юриспрудении и суда шариата. Если европейским правительствам не удастся защитить свою культуру, то насилие охватит весь континент. В феврале 2005 г. Рональд Ноубл — руководитель объединенного Интерпола европейских стран объявил о том, что «угроза биологических террористических атак со стороны аль-Каиды чрезвычайно реальна, но мир к этому не подготовлен»[443]. Через неделю сэр Иен Блэр, глава лондонской полиции, а также Портер Госс (глава ЦРУ) предупредили, что «значительное число мусульман стремится обрести химическое, биологическое и ядерное оружие, и вопросом времени является обретение ими такого оружия… Опасность такова, что оправданным было бы остановить любого выглядящего как мусульманин прохожего в Лондоне, даже если у полиции нет особых претензий»[444]. Секретные службы европейских правительств знают о присутствии в главных городах Европы ячеек Аль-Каиды и «Хезболлы», готовящих террористические выпады[445]. Английские власти признали при этом, что в стране находятся до 12 млн. незаконных иммигрантов.

В своем докладе от июня 2005 года Комитет по международным делам американского конгресса объявил, что оружие массового поражения будет использовано в течение следующих десяти лет. Никто не может ныне предсказать итога столкновения цивилизаций, и многое будет зависеть от европейских правительств как главной организующей силы.[446] «Только постоянный приток мусульман может заменить нехватку собственно европейских детей и сохранить для Европы роль достойного конкурента Америки и Азии»[447].

Но история в 2004–2005 гг. предупредила Европу: сначала в марте в Мадриде, в сентябре — в Беслане, в ноябре — в Амстердаме. Вся Европа была поражена реакцией исламской общины: «Если вы наносите оскорбление исламу, вы должны платить за это». Это вызвало соответствующую реакцию. Через 6 месяцев после Беслана 48 процентов итальянцев считали, что «столкновение цивилизаций» между исламом и Западом уже идет и Запад отступает[448]. 70 процентов англичан выступили против импорта рабочей силы. Дания принял запретительные законы. Летом 2004 г. на съезде европейской интеллигенции в Оксфорде мультикультурализм был практически осужден.

Характерным было выступление профессора Джайлса Кеппела, который отметил, что «мы видим рост экстремистского салафистского движения, чье влияние усилило спорное давление в университетах, где преподаватели теперь видят в исламе постоянный вызов европейским ценностям».

И если в 2004 году прилагательное христианская по отношению к Европе представлялось политически некорректным, то в январе 2005 года слово это было вставлено в проект Европейской конституции (хотя и в весьма размытом виде).

Сдача стареющей, видящей в мусульманах единственную подходящую рабочую силу, Европой своих позиций будет стоить ей ее тысячелетней культуры. Дружественный Америке континент превратится в Еврабию, противостоящую Северной Америке. Каждый день уступок ослабляет родину гуманизма и науки, делая «столкновение цивилизаций» заглавным явлением XXI века.

Ответ Запада. Теперь уже ясно, что ни США, ни Западная Европа не ожидали того, что случится 11 сентября 2001 г., что ожидает Мадрид, Лондон в 2005 году и лично Тео ван Гога в 2004 г… Встает вопрос, как может добившаяся столь больших успехов цивилизация столь немощно и неумело ответить на брошенный ей со всей суровостью вызов. Европейцы пригласили мусульман делать ту грязную работу, которую не хотели делать сами, но они не могли себе представить, что униженные гаастарбайтеры объединятся и проявят себя вовсе не благодарными жителями «золотого миллиарда». Более того. Что люди ислама приложат такие усилия для доказательств своего культурного превосходства — уже тогда, когда мусульмане составят сорок процентов населения Роттердама. Если ныне рокочущий процесс продлится еще 50 — 100 лет, то речь пойдет о судьбе прежних обитателей Европы.

Американец Тони Блэнкли: «Будущее Европы оказалось в опасности из-за того, что Европа забыла свое прошлое. В средние века европейцы испытывали здравое чувство уважения, даже почтения и страха перед мощью и энергией исламской культуры — и испытывали это во времена исламского завоевания Северной Африки, Испании, Святой земли, Ближнего Востока — вплоть до осады! Вены в 1683 году, когда польский король Ян III разбил осаждающую Вену армию великого визиря Кара Мустафы. В те времена европейцы знали о столкновении цивилизаций. Европейцы постепенно забыли опасность и потрясающую силу исламской культуры — по мере того, как исламский мир впадал в упадок, а Запад поднимался. Но в короткий период, когда европейская технология превозмогшая мусульманскую культурную уверенность, подошел к концу, — именно тогда европейцы начали полагаться на приглашенную к себе мусульманскую рабочую силу»[449].

Запад просчитался, когда увидел в мусульманских иммигрантах абсолютное подобие всем прочим иммигрантам — ярким, полным надежд, трудолюбивым и желающим стать интегральной частью успешной культуры принявшей их страны. Ныне мусульманские иммигранты не видят успешности в принявшей их культуре, они не желают себя идентифицировать именно с ней, они не хотят принять предписываемую им форму. Не работает то, что привлекало: образование, культура диалога, экономическая помощь, уважение к особым нуждам иммигрантов. Более мусульмане не желают интегрироваться. Они желают доминировать.

Европейцы сделали вторую ошибку, приглашая массовую исламскую иммигрантскую общину. Они не сумели осознать, что Европа стала культурно слабой, они не смогли осознать новой силы ислама. Народам был дарован мультикультурализм и исламская трансформация Европы прошла почти незамеченной. Глобализация как естественный ход событий закрыла им сознание. Глобалистский проект прикрыл конфликт между интернационализацией и желанием простых людей сохранить собственную культуру.

Европейцы могли бы не беспокоиться за свою культуру, если бы они сами придерживались глубин своей собственной культуры, своих собственных ценностей — толерантности, права на частную жизнь, права равной защиты перед судом. Приходит день, когда европейцам придется выбирать: собственные, столетиями завоеванные права или терпимость в отношении тех, кто желает уничтожить Европу. И это объясняет смущение европейцев: реагировать на них насилием означает разрушать собственные ценности. Вся проблема в том, что Запад теряет уверенность в собственной цивилизации.

Мультикультурализм и политическая корректность ограничили умственный горизонт региона, который всегда гордился презрением к границам. Как сказал американский историк Артур Шлессинджер-младший, «культ этничности, превращенный в мультикультурализм, скоро уничтожит нацию»[450]. Джон Бернхэм еще в 1964 году написал, что «то, что на Западе называют «либерализмом» является идеологией западного самоубийства»[451]. Запад, который между 1600 и 1950 годами не обращал внимания на культуры хинду, Китая и исламского мира, довольно неожиданно стал на глазах терять веру в себя. Для них либерал, или группа, нация или цивилизация, инфицированная либеральной доктриной и ее ценностями, беззащитна перед теми, кто заведомо ставит свою культуру выше. «Если нынешняя немыслимая толерантность продолжит свое доминирование в Европе, то западные ценности будут заменены в Европе ценностями радикального Ислама»[452]. В то время как исламский мир растет очень заметными темпами и становится все более радикальным, готовым к силовым действиям, Европа становится континентом постхристианского секулярного атеизма, руководимого релятивизмом. Представить себе, что такой континент склонится перед агрессивным исламом, нетрудно. И станет трамплином перед броском ислама на последний оплот Запада — Североамериканский континент.

Всего лишь примерно пять лет назад Запад обратил внимание на два решающих факта — что мнимые христиане Европы, не посещают церкви и что уровень рождаемости в Европе катастрофически катится вниз. И вот уже пришло время для самых суровых выводов. Следующие двадцать лет будут решающими.

Девятый великий фактор перемен — ускорившийся научный поиск человека. Стремительно набирая обороты, научнотехническая революция меняет лицо Земли и судьбы человечества. Строго говоря, человечество в принципе уже решило проблему своего выживания тем, что создало в наше время генетически модифицированные продукты питания.

Биотехнологии. Биотехнологическая революция только начинает разворачиваться. По мере продвижения XXI века возможности биологических наук резко возрастут благодаря информационным технологиям и они совершат множество ключевых открытий. Исследования позволят серьезно продвинуться в инновационной медицинской технологии, здравоохранении, восстановлении и защите окружающей среды, сельском хозяйстве, биологической безопасности и связанных с ними областях.

Следует признать, что биотехнология может послужить фактором, способствующим выравниванию условий жизни в развитых и развивающихся странах, поскольку она способствует применению важнейших достижений экономики и здравоохранения в беднейших уголках мира.

Ожидаемые прорывы в биомедицине, создание антивирусного барьера положат предел распространению СПИДа, способствуют разрешению продолжающегося гуманитарного кризиса в странах, лежащих к югу от Сахары, облегчат бремя экономического роста для развивающихся стран, таких как Индия и Китай. США продолжают вкладывать деньги в обеспечение национальной безопасности и поэтому финансируют исследования и открытия в области биотехнологий. Со временем их результаты могут сыграть колоссальную роль в охране здоровья людей, не ограничивающуюся защитой США от нападений террористов.

Больше развивающихся стран станет инвестировать средства в собственные биотехнологические разработки, а рыночная конкуренция будет все сильней подталкивать компании и исследовательские центры Запада к поиску технически подготовленных партнеров в развивающихся странах.

Но даже если развитие биотехнологии подает надежду на улучшение качества жизни, оно несет в себе и серьезную угрозу безопасности. Поскольку доступ к биотехнологической информации будет постоянно расширяться, возрастет и число людей, потенциально способных использовать эту информацию во зло и погубить множество человеческих жизней. Атакующая сторона окажется в более выгодном положении, ибо в ее распоряжении будет широкий выбор средств; обороняющейся же стороне предстоит готовиться к защите от любого из них. Кроме того, поскольку достижения биотехнологии будут находить все более широкое применение, все труднее будет тормозить разработку новых видов наступательного биологического оружия. В ближайшие 10 или 20 лет будет существовать риск того, что прогресс биотехнологии приведет не только к наращиванию оборонительных программ, но и к разработке средств ведения наступательной биологической войны — созданию новых веществ, рассчитанных на поражение различных целей — людей, животных, посевов.

Наконец, некоторые технические новинки, способные существенно продвинуть развитие медицины, вызовут и серьезные споры, связанные с соблюдением этических норм и прав личности. Эти споры будут вестись вокруг таких предметов, как клонирование, исследования стволовых клеток и расшифровка кода ДНК, позволяющая обнаруживать предрасположенность к тем или иным болезням, некоторые познавательные способности, склонность к антисоциальному поведению.

В то же время предполагается, что только к 2020 году технология станет источником напряженности. Фронт этой напряженности будет достаточно широк: от конкурентной борьбы за воспроизводство и привлечение важнейшего компонента технического прогресса — самих людей — до сопротивления некоторых культурных и политических групп тем его аспектам, которые будут увязываться ими с нарушением прав личности или нивелирующим воздействием вездесущей технологии.

Третья часть производимой в США кукурузы, более половины соевых бобов и хлопка уже производятся по законам биотехнологии — 26 миллионов гектаров генетически модифицированных (ГМ) сельскохозяйственных продуктов. Наука позволяет планировать вид продукта, задавать ему необходимые свойства. Но главное, ГМ-продукты дают твердую надежду, что 9 миллиардов землян в 2050 году могут получить достаточно пищи для выживания и воспроизводства — и это несмотря на то, что площади обрабатываемых земель значительно (вдвое) сократятся.

Генетически модифицированный рис, «укрепленный» бета-каротином, может спасти 100 миллионов детей, страдающих сегодня от недостатка витамина А. Биотехнология поможет преодолеть болезни растений, засуху, оскудение почвы, поражение бактериями и вирусами. Генетически модифицированные виды растений могут преодолеть любую насылаемую природой напасть. Уже через несколько лет ГМ-продукты могут предотвратить потерю 25 % зерна, собранного на полях. Бедным странам уже обещан «золотой рис», обогащенный витаминами, спасающими миллионы жизней.

Информатика. Одновременно набирает темп подлинная революция в информатике. Компоненты транзисторов стремительно приближаются к опасному минимуму, к длине в несколько атомов. В недалеком будущем в оптических компьютерах электрические провода заменят легкие лазерные лучи — оптический полупроводник уже изобретен. Пока он величиной с автомобиль, но все говорит о том, что вскоре, построенный на микропроцессорах в три измерения, он станет напоминать по величине стандартный кремниевый компьютер. И уже разрабатывается идея создания процессоров на принципе молекулы ДНК — молекулярных и квантовых компьютеров.

Пока же мы считаем число транзисторов на чипе. В 1970 году это был один транзистор, в 1975 году — 10, в 1983-м (286-й) — более ста, в 1990-м (486-й) — около тысячи. Пентиум приблизил число к тысячам, Пентиум-III — к 10 000; Пентиум V — от 5 до 7 GHz. К 2015 году при такой скорости на чипе будет миллиард транзисторов, что даст компьютеру необозримые возможности. Подлинным рубежом, намечаемым примерно на 2020 год, явится создание электронно-вычислительной машины, приближающейся по числу операций к мозгу человека. По усредненному подсчету мозг человека имеет десять миллиардов нейронов, каждый из которых имеет примерно 1000 связок с другими нейронами, каждая из которых способна осуществить примерно 200 операций в секунду. Обычные кремниевые полупроводники не способны угнаться за человеческим мозгом, но на горизонте обозначились возможности (уже полученные в лабораториях) создания трехуровневых цепей, созданных на основе восьмиугольных лучей атомов углерода. Несколько сантиметров такого чипа будет в миллион раз мощнее обрабатывающей возможности человеческого мозга.

Возникает по меньшей мере теоретическая возможность имитации человеческого мозга, копирования схемы его работы. Возможно, к 2030 году новые электронные роботы научатся сканировать работу человеческого мозга. Заменяющие роботы, «нанороботы», будут столь малы, что смогут путешествовать по капиллярам мозга и сканировать его работу, сообщая данные в объединенный компьютер. Поняв алгоритмы его действия, мы сможем передать его синтетическим нейтральным эквивалентам. И принципиально возможно создать компьютерную систему, работающую в 10 миллионов раз быстрее электрохимических процессов, происходящих в мозгу. Где-то уже в первой половине XXI века встанет вопрос о создании адекватных моделей отдельных нейронов. Уже в третьем десятилетии этого века будет создана детализированная карта всех основных функций нейронов, их связей в человеческом мозгу и возникнет возможность воссоздать эту картину на мощном компьютере. Эти имитаторы человеческого мозга соединят сложность работы человеческого мозга с огромной — превышающей человеческую многократно — скоростью компьютеров будущего. Возникнет нечто «умнее» человека.

Микроскопические нанороботы, машины величиной с молекулу, превзойдут способность человеческого мозга, видимо, около 2030 года — они будут производить 100 триллионов операций в секунду. Человек получит помощников, имеющих многократно лучшую память, активнее использующих все пять чувств, способных постигать и анализировать. Ко второй половине века связь между человеческой мыслью и технологическим воплощением ее будет практически стерта. Наш опыт, наше сознание, наш интеллект будут усилены колоссальным образом. У человека появятся невероятные по стойкости помощники, которые будут бороться с болезнями, очищать природу, кормить, строить дома и дороги. Бродя по кровеносным сосудам человека, они будут убирать холестерин. Они научатся переделывать атомы угля в алмазы, создавать сплавы в сотни раз крепче стали. Конструируя ДНК, они смогут отдавать приказы самой природе.

Если нынешняя скорость увеличения быстродействия компьютеров сохранится, то к 2050 году она достигнет 500 триллионов байтов в секунду, что значительно быстрее мыслительных способностей человека. Есть смысл остановиться на этой грани.

Интернет. В двадцать первом веке способы сообщения между странами и людьми получат колоссальные возможности. Как известно, Интернет существовал с шестидесятых годов XX века, но только в середине 90-х годов обнаружился его огромный общественно-политический потенциал. Между 1994 и 2000 годами численность пользователей Интернета увеличилась с 13 миллионов до более чем 300 миллионов. В настоящее время 50 % пользователей Интернета живут в США, 40 % — в Европе, 5 % — в Японии и Корее и 5 % — в остальном мире.

Проекция на будущее выглядит революционно: в течение ближайшего десятилетия более половины пользователей Интернета сместится в развивающиеся страны и главным используемым языком вместо английского станет китайский. Бедный мир получит практически неограниченный доступ к библиотекам, книгам — к знаниям Запада. Одно лишь это даст им шанс конкурировать там, где вчера на то не было никаких шансов.

Интернет 2020 года станет разветвленнейшей сетью. Подключенными к Интернету будут самолеты и автомобили, а также многие дома — их содержание будет определяться Интернетом. В конечном счете программирующие устройства будут так дешевы, что станут частью повседневного обихода. Интернет через два десятилетия будет доступен преимущественно посредством мобильных телефонов. Связанный с Интернетом небольшой мобильный телефон будет кошельком следующего поколения пользователей, записной книжкой, идентификационным удостоверением, пунктом отправки сообщений по электронной почте, листом чистой бумаги, кинокамерой. На заводах будет царить автоматическое производство, контроль над качеством и над распределением возьмут на себя диспетчеры, находящиеся на противоположном конце земного шара.

Интернет станет другим с переходом на оптические технологии, позволяющие прохождение многих триллионов битов информации в секунду. Оптические волокна, видимо, надолго останутся основой сети, но к ним присоединятся самые разные аксессуары. Интернет выйдет в межпланетное пространство. Для жителей планеты значимость Интернета будет сводиться прежде всего к тому, что мировая информация станет доступной человеку, находящемуся буквально повсюду. Издалека последуют необходимые медицинские консультации. Автомобили будут управляться согласно рекомендациям, полученным по Интернету. Но уже сейчас возникает тревожный вопрос: не опасны ли знания всех заинтересованных о нашем физическом и, скажем, финансовом здоровье? Как облагать налогами корпорации, знающие технику уклонения от них? Возможны и глобальные атаки вирусов. Если человечество заранее не застрахует себя от этих и подобных опасностей, то будущее может окраситься в мрачные тона.

В целом воздействие науки на мир будет двояким. С одной стороны, она даст убедительные средства борьбы с голодом, болезнями, прихотями природы. С другой стороны, она безжалостно обнажит неравенство пользующихся ее плодами представителей развитого мира и отрешенных от ее живительных источников миллиардов, населяющих остальной огромный мир. Но ясно одно: мы живем во время невероятно возросших скоростей и на пути человека его ошибки становятся все дороже. В мире двадцать первого века эмоциональные бури современности будут предельно опасны. Уже сейчас 44 страны владеют технологией производства ядерного оружия[453] и, понимая фактическую неприменимость этого оружия (гарантирующего лишь одно — самоубийство), тем не менее продолжают гонку с неприемлемым исходом. В этом смысле случившееся после окончания холодной войны подлинно удручает: прежние противники не сложили свое самоубийственное оружие, а действуют так, словно враг готовит решающую битву. Расширение НАТО и все подобное позволяет лишь усомниться в рациональности человечества, готового закрыть глаза на растущую вероятность глобальной катастрофы.

Автомобили будущего. Они будут сверхлегкими. В 2000 г. была создана машина среднего размера под названием «Революция». Ее вес 857 кг, что в 2 раза меньше, чем у обычного автомобиля подобного класса. Батарея топливных элементов мощностью 35 кВт обеспечивает пробег в 530 км с заправкой 3,4 водорода; машина разгоняется до 100 км/час за 8,3 сек.

Медицина будет стараться продлить жизнь человека. Главными ее врагами будут не те болезни, которые преимущественно убивали в XX веке.

Основные болезни прошлого и будущего

Предстоит вакцинация многих миллионов людей.

Десятый фактор исходит из того, что природа оказалась менее щедрой, чем представлялось. Целый ряд жизненно важных сырьевых ресурсов природа разместила в ограниченном числе стран. Это особенно наглядно видно в случае с водными и нефтяными ресурсами. Нил протекает по территории пяти стран, Меконг — шести, Евфрат — трех. Нефть обильна в регионе Персидского залива и Каспия, природный газ — в СевероЗападной Сибири, уголь — в Англии, Аппалачах, Кузбассе, Китае, Руре, уран — в Конго, Чехии, Ферганской долине, медь — в Чили и на Таймыре. Все эти ископаемые интенсивно используются уже значительное время. Критическое значение в цивилизации моторов приобрела в конце XIX века нефть.

Существеннейшее обстоятельство: из 24 основных даров, предоставленных планетой в наше распоряжение, 15 расходуются быстрее, чем идет их естественное восстановление.[454]

Цена процесса индустриализации. До начала XXI века процесс индустриализации и экономического развития, рост мировой экономики значительно превышал рост народонаселения. При утроении за последние полстолетия населения Земли (с 2, 5 млрд. человек до более 6 млрд.), мировой валовой продукт между 1950 и 2000 годами увеличился почти в семь раз — с 6 трлн. дол. до 41 трлн. дол. Мировой валовой продукт на душу мирового населения вырос с 2500 дол. в 1950 г. до 5750 в 2000 г.[455]. 90 процентов роста населения планеты пришлось на менее чем одну десятую долю его истории. И при этом человечество стало потреблять 40процентов органической пищи и 50процентов питьевой воды планеты.

Можно привести много примеров общемирового экономического прогресса за последние полвека. К примеру, в 1950 г. в мире было 53 млн. частных автомобилей, а через полвека в десять раз больше — 520 млн. единиц. Рост современных отраслей индустрии впечатляет еще больше. Скажем, услуги информационной технологии, стоившие 327 млрд. дол. в 1997 г. вырастут до 1 трлн. дол. в 2008 г.[456].

Казалось, это дает основание для оптимизма: экономика решительно обгоняет рост человеческой семьи. Это было бы верно при одном условии — земные недра являлись бы неисчерпаемыми. Но это не так и именно нашему поколению придется в этом убедиться.

Еще полвека назад это звучало почти неоправданным алармизмом, но сегодня звучит как глас здравого смысла: природные богатства нашей планеты иссякают. Скажем, бокситов еще хватит на 85 лет, запасов железной руды — на 55 лет, медной руды — на 14 лет, цинка — на 11 лет[457]. Один только неожиданный рост Китая оказался способным создать в мире беспрецедентное напряжение в отношении базовых сырьевых материалов.

Впечатляющий экономический рост был достигнут лидерами индустриальной экспансии за счет легкого и бездумного обращения с общим достоянием землян — их невосполняемыми конечными сырьевыми ресурсами нашей планеты[458]. За последнюю треть XX в. человечество потребило треть естественных богатств Земли[459]. Особенно ощутимы потери лесной зоны, рыбных богатств, питьевой воды, горючего.

Вода. Существуют ресурсы, не имеющие эквивалентных заменителей. Это относится, прежде всего, к пресной воде, без которой невозможен не только экономический прогресс, но и сама жизнь. Пресной воды на нашей планете примерно три процента от общего запаса воды. Значительная ее часть закована в ледники и айсберги. При этом только половина одного процента воды на Земле пригодна к употреблению человеком. При этом поразительный факт: каждые двадцать лет мировое потребление воды удваивается.

Самое главное: рост населения на Юге и рост уровня жизни на Западе постоянно увеличивают потребность в пресной воде. Потребляется примерно 12 тысяч кубических километров в год, из имеющихся на планете запасов половина уже задействована. Снимки со спутников указали на значительное потепление земной атмосферы (лето приходит в северном полушарии на три недели раньше), что значительно влияет на биосферу. В Северной Атлантике вода стала испаряться быстрее, океан стал более соленым. Если не будут предприняты экстренные меры (создание колоссальных по мощности опреснительных установок, бурение глубоких скважин), то к середине XXI в. вся наличная пресная вода будет использована.

И это при том, что, по данным ООН, более миллиарда живущих на нашей планете уже не имеют доступа к свежей питьевой воде. Если упростить термин до просто «питьевой воды», то численность страждущих возрастет до трех миллиардов человек. При современной системе потребления воды потребности в питьевой воде превзойдут наличные ресурсы примерно в 2025 г. Еще будет бить из скважин нефть, а питьевой пресной воды на земле уже не будет.

Примечательная особенность: в последние годы идет стремительная приватизация пресных просторов. Капитал почувствовал наиболее важное. Брат американского президента — губернатор штата Флорида Джеф Буш приватизировал большую часть знаменитого заповедника Эверглейдс. Приватизация пресной воды набрала невиданные темпы от Боливии до Англии, от Калифорнии до Индии. И уже встретила протест. Жители Боливии фактически восстали против «водной» политики североамериканского гиганта «Дженерал моторз».

Леса. Второй по значимости дар природы населению Земли — девственные леса, некогда занимавшие огромные пространства планеты. В библейские времена знаменитые кедры покрывали 90 процентов территории Ливана; ныне, спустя две тысячи лет, произошли удивительные изменения — леса здесь занимают только 7 процентов. Это сломало весь водный цикл — нет знаменитых ливней прошлых лет. А плодороднейший «полумесяц» между Тигром и Евфратом превратился в выжженную пустыню. В сегодняшних условиях месопотамская цивилизация не смогла бы возникнуть — не то что расцвести. Тексты на найденных глиняных табличках говорят о том, что только в конце своего цивилизационного цикла, четыре тысячи лет тому назад, жители Шумера и Аккада стали понимать причину надвигающегося запустения — уходящие навсегда леса.

Античные греки уничтожили свои леса к 6 веку до нашей эры. Римляне — несколькими веками позже. Но Германия тогда была сплошь покрыта девственным лесом, и в Европе не ощущалось скудости в отношении лесов. Но шли года, пашни и города отвоевывали лесную землю с нарастающей скоростью.

В наше время леса исчезают с поразительной быстротой. И инициаторами сегодня выступают не ожидаемые лесоперерабатывающие компании, а довольно неожиданные агенты, скажем, пищевые компании. Послушаем специалистов: «Самой обычной причиной, по которой исчезают леса Южной и

Центральной Америки, является корпоративная жадность: приверженность американцев к мясу создает неожиданный экономический бум среди владельцев многонациональных корпораций — именно они виновны в разрушении влажных тропических лесов обеих Америк, они уничтожают древние леса, замещая их единственным нужным им — травой для скота… Соединенные Штаты импортируют двести миллионов фунтов баранины ежегодно из Эль Сальвадора, Никарагуа, Гватемалы, Гондураса, Коста-Рики и Панамы — в то время как средний гражданин в этих странах ест меньше мяса, чем средний американский домашний кот»[460]. Это уничтожение лесов Латинской Америки тем более депрессивно, если учитывать, что в этой уязвимой части Земли были расположены 58 процентов всех влажных лесов планеты (19 процентов — в Африке и 23 процента в Азии).

В Европе площадь лесов уже сокращена на текущее время до 27 процентов территории, в Азии — до 19 процентов, в Северной Америке — до 25 процентов. Уход лесов почти сразу же вызывает засоление почвы, прежде очищаемой корнями деревьев. Деревья прежде очищали подземные воды; уход лесов заражает пруды, озера и реки. Городским водопроводам стало опасно брать оттуда воду. Во многих крупных городах содержание соли в воде водопровода приближается к 1300 частей на миллион (чнм), что уже опасно для здоровья. Уходят в прошлое миллионы километров поверхности листьев, многие сотни лет дававшие нам кислород. А человечество с упорством, достойным лучшего применения, ежедневно продолжает наступления на невосстановимые леса.

Почва и океаны. Уход лесов приводит не только соль. Почва становится все менее пригодной для сельскохозяйственных работ. Не происходит прежнего: корни деревьев не способствуют выводу камней на поверхность. Одновременно происходит распыление почвы. Каждую минуту в мире исчезает 300 тонн плодородной земли. А ведь после уничтожения лесов для создания новой плодородной почвы требуется около 400 лет.

Несмотря на программы восстановления, леса нашей планеты уменьшаются на 0,5 процента в год (что равно всем лесам

Великобритании). 70 процентов тропических лесов уже истощены. А рост новых лесов весьма продолжителен. Согласно официальному заключению международных авторитетов, «наша земля становится менее плодородной, распространяются болезни растений, гены из генетически модифицированных организмов (ГМ) входят в живую природу, неся неведомые последствия, а теперь пустыми стали и океаны»[461].

Комиссия ООН по продовольствию и сельскому хозяйству уже в 1994 г. пришла к выводу, что 70 процентов фауны мирового океана уже истощены. Доклад 15 мая 2003 г. говорит о 90 процентах уничтоженной в мировом океане рыбы[462].

Энергия. Создание двигателя внутреннего сгорания резко увеличило потребление угля и нефтепродуктов в топках паровозов и моторах автомобилей. Человечество обратилось к ископаемым богатствам в массовом порядке. Массовый бросок в величине пищевых и прочих запасов пришелся на Земле на период между 1860 и 1930 годами, когда население выросло с одного до двух миллиардов человек. Когда оказалось, что нефть можно использовать не только как топливо, но и для создания пластмассы, в строительстве, в производстве одежды и удобрений.

Едва ли нужно обстоятельно доказывать, что современная технотронная цивилизация немыслима без органических носителей энергии. Индустриальный мир в значительной мере зависит от этих носителей — нефти и газа. Повышение в три раза цены на нефть за последнее десятилетие стало одной из причин текущего энергетического кризиса. Основой феноменального экономического развития мировой экономики является исключительно интенсивное потребление энергии. Согласно прогнозу Центрального разведывательного управления США, потребление энергии вырастет к 2015 г. на 50 процентов[463].

Современная промышленная революция потребовала чрезвычайного объема электричества, вырабатываемого из пяти основных носителей энергии. В развитых странах (9590 киловатт/час в год на душу населения) производство электричества на 37,2 процента производится за счет сгорания угля, 6,8 процента за счет нефти, 16 процентов — за счет сгорания газа; 14 процентов за счет гидроэлектростанций; 26 процентов — за счет атомных электростанций. В странах со средним и низким доходом (средняя цифра потребляемого электричества 6518 киловатт/час в год на душу населения) на уголь при производстве электричества приходится 39,6 процента; гидростанции — 22,7 процента; газ — 19 процентов; нефть — 10,7 процента; ядерная энергия — 8 процентов[464].

В начале третьего тысячелетия более всего энергии миру дает нефть (39,5 %); за нею следует уголь — 24,3 %, природный газ — 22,1 %, гидростанции — 6,9 %, атомные станции — 7 %[465]

У развитых стран все более значимое место занимает атомная энергия: 79 % во Франции, 60 % в Бельгии, 39 % в Швейцарии, 37 % в Испании, 34 % в Японии, 21 % в Британии, 20 % в США. В мире действуют 434 атомных реактора, вырабатывающих электричество. Повышение цены на нефть снова заставило многие страны повернуться к ядерной энергетике. ОЭСР предполагает, 41 о к 2025 году две трети новообразованной энергии (учитывая подъем Китая и Индии) должны приходиться на развивающиеся страны.

Сточки зрения истории. Источники этой энергии меняются постоянно. В 1850 г. 90 процентов мировой энергии давала древесина; ее превзошел в 1890-х годах — в качестве главного источника энергии — уголь, доля которого в мировом производстве энергии поднялась до более чем 60 процентов в 1910-х годах. «Царь уголь» был главным источником энергии до 1960х годов; в дальнейшем его место заняла гораздо легче транспортируемая нефть. В 1850-е годы люди начали использовать нефть в румынском Плоешти и в пенсильванском Титусвилле. Миллиардное земное население только приступило к использованию давнего солнечного дара.

Индустриальный мир в чрезвычайной мере зависит от органических энергообразующих ископаемых. Потребление нефти ныне достигло немыслимых высот — 70 миллионов баррелей в день (мбд). (Уголь как источник энергии опускается все ниже — в 1999 году природный газ обошел его как источник энергии). Половина глобального потребления угля падает на США (26 процентов мировой добычи) и Китай (24 процента мировой добычи). За пределами этих двух угольных «сверхдержав» увеличение использования угля наблюдается в Индии и Японии, но падает в Западной и Восточной Европе, включая Россию (которая, как и Англия, прекратила субсидирование добычи угля).

Королевский военно-морской флот Британии в 1908 г. перешел с угля на нефтепродукты, а фордовские конвейеры сделали массовым автомобиль, который (вместе с самолетом и тепловыми станциями) сделал нефть важнейшим мировым сырьем. И мир будет приближаться к американскому показателю насыщенности автомобилями — 775 автомобилей на тысячу жителей в 2020 г. Со времен первой индустриальной добычи — установки первых нефтедобывающих вышек в Пенсильвании — человечество откачало 742 млрд. баррелей нефти. Нефть стала всеобщим предметом потребления в 1930-е годы, когда население Земли подошло к двум миллиардам человек. Это потребление стало массовым к 1960 г., когда население Земли достигло трех миллиардов, а многие миллионы сели за руль автомобиля. Следующий миллиард был достигнут через 14 лет, в 1974 г., еще один — к 1987 г., а шестой миллиард земного населения был достигнут в 1999 г.

В современном мире на нефть, природный газ и уголь приходятся, соответственно, 32, 22 и 21 процент от мирового производства энергии[466]. Первая цифра растет. К концу первого десятилетия XXI в. на нефть будет приходиться примерно 39 процентов всех потребляемых на планете энергетических ресурсов. На второе по значимости энергетическое сырье — уголь — придется 24 процента. На природный газ — 22 процента, на атомную энергию — 6 процентов[467]. В будущем значимость нефти только увеличится. В 2020 г. на нефть будет приходиться примерно сорок процентов производимой в мире энергии. На нефть и газ взятые вместе будут приходиться две трети общемирового источника энергии. Более половины добываемой нефти (нефтепродуктов) пойдет на снабжение автотранспорта (52 процента).

И в потреблении углеводородов господствует исключительное неравенство. Средняя цифра — ежегодное увеличение потребления нефти на протяжении последних полутора десятков лет — равнялось 1,2 процента в год. Самый внушительный показатель приходится на США — 18 баррелей на душу населения в год, в Канаде — 13 баррелей, в Западной Европе, Японии и Австралии — 6 баррелей на душу населения в год.[468] Соединенные Штаты расходуют более четверти мировой нефти. Доля Японии — 8 процентов; доля быстро растущего Китая — 6 процентов. Россия использует 4 процента мировой добываемой нефти. Резко растет потребление нефти в Южной Корее и в Индии.

Имеющиеся ныне запасы нефти на нашей планете составляют примерно 1000 млрд. баррелей. Экономически развитые и растущие регионы Земли в будущем станут потреблять львиную долю добываемой нефти, экспорт из нефтедобывающих районов мира в индустриальные вырастет чрезвычайно. Согласно современным прогнозам, в 2030 г. на США будет приходиться 24,3 млн. баррелей в день (бвд); на Европу — 14,6 бвд; на Китай — 7,3 бвд; на Японию — 6,8 бвд. Мировая торговля нефтью выросла с 33,3 млн. баррелей в день (бвд) в 1991 г. до 42, 6 млн. бвд. в 2000 г.[469].

Экономические лидеры настроены на все более активное использование углеродных носителей энергии — нефти, газа, угля. В качестве примера посмотрим на прогноз министерства энергетики США. Расчетной единицей в нем является общеупотребимая в мировых расчетах единица — т. н. British thermal unit (BTU), которая позволяет обобщенно анализировать соотношение основных источников энергии.

Таблица № 1. Мировое потребление энергии между 2000 и 2020 годами (в квадрильонах БТУ). Данные за 2000 г. и прогноз на будущее.

Источник: U.S. Department of Energy. Washington, 2001, A2.

Практически нет сомнений в том, что в течение грядущих двадцати лет потребление нефти увеличится не менее чем в полтора раза; потребление газа — вдвое, угля — как минимум, на 40 процентов. И только использование атомной энергии несколько сократится.

Отсюда печальный итог: нефти хватит на еще одно, максимум два поколения. Экономически зависящие от добычи нефти компании стремятся снять этот накал экстренности в сложившейся обстановке. Скажем «Эшленд кемикал компани» в своем докладе с великой легкостью утверждает, что запасов нефти на Земле хватит на 45 лет.

Женевская фирма «Петроконсалтс» полагает, что пик добычи нефти был пройден в 1974 г.[470]. Критическим видится 2050 год: на Земле 10 млрд. населения, но энергии хватает только для трех миллиардов. Остальные обречены на вымирание? Исследования, проведенные под эгидой норвежского правительства, ведут к пессимистическому выводу: запасы планеты содержат менее 700 млрд. баррелей нефти. Может быть, есть запасы, о которых мы не знаем? Но большая часть мира просвечена рентгеновскими лучами специализированных спутников, сейсмические станции провели свои исследования. Найдены 41 тысяча месторождений, на нефть землю исследуют 641 тысяча поисковых буров, и феноменальных прибавок к уже найденным запасам не найдено.

Велики ли мировые запасы самого ценного сырья? В начале текущего века разведанные запасы нефти на планете оценивались в 1 033 млрд. баррелей. Этого объема при современном темпе употребления нефти хватит всего лишь еще на сорок лет[471]. Если же потребление возрастет всего лишь на два процента в год (а именно это предсказывает федеральное американское министерство энергетики), то срок потребления разведанной нефти сократится до 25–30 лет.

У некоторых отдельно взятых стран назвать запасы месторождений на национальной территории впечатляющими еще более трудно. Обратимся к самой важной геостратегически и геоэкономически стране. Согласно статистическому отчету «British Petroleum Amoco», при сохранении нынешнего уровня годовой добычи в 370 млн. тонн, нефти собственно в США не более 3 млрд. тонн., или примерно на 8,5 лет. Еще один прогноз для США: при современном темпе использования собственно американских месторождений (2,8 млрд. баррелей в год) американцы истощат свои национальные месторождения к 2010 г.[472]. Даже не принимая во внимание необходимость экономического роста, США уже через 6 лет будут восполнять недостающую часть с помощью довольно резкого повышения спроса на импортируемую нефть и газ.

Но здесь природа ставит неодолимый барьер. Даже если Соединенные Штаты сократят потребление бесценного сырья, быстрый рост таких ненасытных потребителей органической энергии, как Китай и Индия, не позволит снизить общее потребление нефти — как раз напротив, ожидается буквально безмерное повышение потребления этого сырья. Представить себе Китай с автомобилем в каждой семье — значит представить себе конец нефтяной эры, даже если учитывать нефть Аляски, Венесуэлы и Бразилии.

Изобилие нетронутых богатств уходит в прошлое. В пределах США и Европейского Союза этих ископаемых недостаточно. Американская и западноевропейская зависимость от импорта нефти давно превысила 50 процентов, и эта зависимость продолжает возрастать. В марте 2000 г. эксперт Центра стратегических и международных исследований в Вашингтоне Р. Эйбл заявил на слушаниях в американском конгрессе: «Мы в полном смысле сидим на крючке дешевой нефти и сейчас гораздо меньше чем когда-либо способны прийти к разумному пониманию будущего». Оба региона, США и ЕС, обращаются к богатым этими ископаемыми странам, к импорту нефти и газа.

Западноевропейцы, чтобы платить за импортируемую нефть, довели свой экспорт на Ближний Восток до 63,7 млрд. дол., а американцы — до 23 млрд. Ради контроля над стратегически важным регионом американцы не желают покидать военные базы (созданные на территории Саудовской Аравии в 1990 г. в ходе войны в Персидском заливе), хотя стоимость содержания американских войск здесь значительна — 60 млрд. дол. в год. Контроль над Саудовской Аравией имеет для Вашингтона глобальное стратегическое значение. Итак, еще 45 лет прежней жизни, прежних темпов сжигания органического топлива — и все.

Однако статистика говорит об увеличении потребления нефти на 2,8 процента в год; а в этом случае время бездумного (современного) расходования жидкого топлива уменьшается до 30 лет. Указанная проекция вовсе не предполагает, что однажды буровики просто снимут свое оборудование. Уже тогда, когда запасы нефти уменьшатся вдвое, цена на нее начнет резко расти, а могущественные державы будут держаться за «свои» источники сырья. И это при том, что в следующие двенадцать лет бедный Юг добавит еще один миллиард к мировому населению. Среди этого миллиарда Китай, Индия и Мексика будут активно соперничать за жидкое топливо. Они будут строить нефтеперегонные станции и нефтеперерабатывающие заводы со скоростью, значительно превосходящую американскую и западноевропейскую.

Реалистично предположить, что потребность в нефти удвоится к 2020 г., во многом благодаря скоростной индустриализации Азии, особенно Китая. Самая энергопотребляющая страна мира — США. Они добывают (и потребляют) более 10 млн. баррелей нефти в день. Вторым по объему потребляемой нефти является Западная Европа, где собственную нефть добывают лишь Британия и Норвегия в Северном море. Следует, однако, учесть, что запасы Северного моря уже исчерпаны на 70–90 процентов. Между тем Международное энергетическое агентство предсказывает на ближайшие двадцать лет рост потребности в нефти с 77 миллионов баррелей в день до 120 миллионов.

(Китайцы уже строят гидроэлектростанцию «Три ущелья», при помощи которой они надеются сберечь 90 млн. баррелей нефти в год, сберегая национальные месторождения нефти — эквивалент 18 АЭС. Американцы же практически исчерпали даже нефтяные богатства Аляски — как прежде полностью исчерпали месторождения Пенсильвании, Оклахомы, Калифорнии, Техаса.) Как пишет американский исследователь Том Хартман, «стремление держать нестабильные режимы в богатых нефтью краях под американским каблуком ведет к сомнительной политике и сомнительной морали — но такая политика все же возможна, она может продержаться два-три десятилетия. (Другое дело — пресная вода — это значительно сложнее.)[473]».

Нефтяные ресурсы распределены на нашей планете крайне неравномерно, о чем дает представление нижеследующая таблица.

Таблица № 2 Глобальные резервы и добыча нефти

Источник: ВР Amoco, Statistical Review of World Energy 1999; «ForeignAffairs», March/April2002,p. 16–31.

Нефть концентрируется всего лишь в нескольких довольно отчетливо обозначенных зонах. Четырнадцать стран владеют 90 процентами всей разведанной нефти: Саудовская Аравия, Ирак, Объединенные Арабские эмираты, Кувейт, Иран, Венесуэла, Россия, Мексика, США, Ливия, КНР, Нигерия, Норвегия, Великобритания. Среди указанных четырнадцати пять стран доминируют: Саудовская Аравия, Ирак, ОАЭ, Кувейт, Иран — в их руках две трети мировой нефти. Жесткий факт: 25 процентов мировых запасов (261 млрд. баррелей) приходится на Саудовскую Аравию.

В Персидском же заливе даже в случае увеличения добычи с 20 до 40 мбд, огромные запасы нефти останутся еще на долгие года. При этом все основные прогнозы говорят об увеличении зависимости западной в целом и американской экономики в частности, от нефти Персидского залива.

Среди энергетических источников наибольшую значимость сегодня (и в обозримом будущем) имеет нефть. На протяжении всех последних лет мировая потребность в нефти росла примерно на 1,5–2 миллиона баррелей в день (мбд).

Распределение энергии в будущем. Американская и западноевропейская зависимость от импорта нефти давно превысила 50 процентов, и эта зависимость, как уже говорилось, продолжает возрастать чрезвычайными темпами по меньшей мере до 2020 г.

Таблица № 3. Прогноз мирового потребления нефти по регионам (в млн. баррелей в день).

Источник: U.S. Department of Energy. International Energy Outlook 1999, TableA4.

Главным потребителем нефтепродуктов являются развитые страны Запада. Запад в критической степени зависит от потребления энергетического сырья, потребление которого в 2002 г. достигло рекордной цифры. Самая энергопотребляющая страна мира — США. Львиная доля потребляемых ресурсов придется на Северную Атлантику. Самыми энергопотребляющими странами мира являются Соединенные Штаты и государства Западной Европы[474]. Колоссальным является рост потребления и незападными регионами, особенно растущим ЮгоВосточным регионом Азии. Китайская Народная Республика удвоила за 1990-е годы свой ВНП на основе буквально «бешеного» роста потребления энергии. Конкретно это означает, что на мировом рынке появился «супертигр», также претендующий на углеродные ресурсы. Согласно прогнозу американского министерства энергетики, потребление энергии между 2002 и 2020 годами в Китае будет расти на 4,3 процента в год — самый интенсивный в мире рост. Растущие экономики Китая, Индии, Бразилии также вступят в спор за энергетическое сырье (разумеется, не в силу некой природной агрессивности, но ввиду абсолютной жизненной необходимости, ради выживания и подъема экономического уровня).

В Соединенных Штатах автомобильный пробег населения увеличился с 1,5 трлн. миль в 1982 г. до 2,5 трлн. миль в 1995 г. — и в более мощных и крупных автомобилях. Средний американский — хорошо отапливаемый — дом увеличился за последние тридцать лет не менее чем на треть[475]. Здесь нефтепродукты как потребительский товар стоят втрое дешевле, чем, скажем, в Западной Европе.

Эксперт Центра стратегических и международных исследований в Вашингтоне Р. Эйбл заявил на слушаниях в американском конгрессе: «Мы в полном смысле сидим на крючке дешевой нефти и сейчас гораздо меньше, чем когда-либо способны прийти к разумному пониманию будущего». (Нужно учитывать, что повышение цен на нефть на 2 дол. за галлон означает дополнительное бремя на каждую американскую семью до 2 тыс. дол. в год, 250 млрд. дол. общим объемом — весьма политически рискованное увеличение налогов для любого американского политика[476]). Еще более зависят от импорта топливных ресурсов Западная Европа и Япония. Исключительная зависимость от ископаемых ресурсов таит в себе немало неизвестного и неожиданного.

Импорт. Потребление мировых энергетических ресурсов крайне неравномерно. Треть прироста импорта пришлась на США. Более половины увеличенной добычи стран ОПЕК идет в Америку. Ныне Соединенные Штаты встречают сильнейшую конкуренцию в «перехвате» нефтяного потока со стороны Китая и Индии. Постепенно «энергетический» оптимизм убывает. Последняя треть добываемой нефти будет исключительно дорогостоящей. Страны начнут создавать стратегические запасы, ценность месторождений резко вырастет.

Может ли помочь ненасытному Северу богатый нефтью Юг, а точнее — регион Персидского залива?

Таблица № 4. Импорт нефти из Персидского залива между 1997 и 2020 гг. (в млн. баррелей в день — мбд).

Источник: Источник: U.S. Department of Energy. International Energy Outlook 2000. Table 13.

Соединенные Штаты, как главный в мире потребитель нефти, по мере прохождения XXI в. острее других ощущают зависимость от стран Персидского залива с их двумя третями мировой разведанной нефти. Говоря об опасности Четвертой мировой войны, отметим следующее: имея 5 процентов мирового населения, Соединенные Штаты употребляют четверть нефти Ближневосточного региона.

Это повышает значимость источников нефти. Постоянно предпринимаются попытки диверсификации источников нефтяного импорта. Совет национальной безопасности США доложил президенту, что «Венесуэла стала первым заграничным поставщиком нефти и доля Африки увеличилась до 15 процентов импортируемой нами нефти»[477]. Наибольший интерес представляет в мировом масштабе Каспийский регион, где западные нефтяные компании обещают поднять добычу нефти до 100 млрд. дол.: Россия, Казахстан, Азербайджан, Туркменистан. Западу придется смириться с определенным возвращением России в каспийский регион после 11 сентября 2001 г.

Запад надеется на добычу Россией до 10 млн. баррелей в день — на 2 млн. баррелей в день больше, чем у Саудовской Аравии. Это возможно, потому что по новым подсчетам российские нефтяные резервы на 15 процентов больше саудоаравийских[478].

И все же колоссальная значимость ближневосточной кладовой ощутима самым острым образом.

Надежды на глубоководные зоны Атлантического океана и Северную Сибирь невелики. Нефть требуется экономике Японии, Китая, Южной Кореи, Индии и Индонезии, где среднегодовой прирост потребления нефти за последние 35 лет составил 14 % (самый высокий показатель в мире).

Дальнейшее увеличение явственно осложнено: на планете нет необходимых ископаемых. Если человечество не остановится, то внутренние столкновения придутся на текущий двадцать первый век. Нынешний ритм роста уже ведет в бездну. Без оставленных нам прежними потоками солнечного света нефти и угля население планеты составляло бы цифру где-то между четвертью миллиарда и миллиардом — столько, сколько было на Земле до начала использования угля и нефти.

Ограниченность самого ценного сырья. На что все же можно рассчитывать? Специалисты-скептики предвидят нахождение еще от 200 до 900 млрд. баррелей нефти. Исследователи-оптимисты ожидают — или считают резонным предположить наличие в земных недрах от 1250 до 1950 млрд. баррелей нефти. «Умеренные» аналитики сходятся в цифре 1600 млрд. баррелей[479]. При современном ритме потребления (73 млн. баррелей в день) таких запасов хватит на шестьдесят лет.

Если в ближайшие десятилетия потребление естественных ресурсов будет расти в прежнем темпе, кладовые Земли грозят истощением. Увы, на шестьдесят лет нефти не хватит, если учесть ежегодный рост потребления нефти на 1,9 процента. Это означает, что в 2020 г. потребление достигнет 113 млн. баррелей в день. При таком росте потребления нефть на Земле иссякнет не в 2060-м, а в 2040 году. В любом случае уже в третьем десятилетии XXI в. человечество начнет ощущать нехватку главного органического топлива — нефти[480]. Даже если не поддаваться особому алармизму, кризис в использовании этого типа ресурсов наступит уже в середине XXI в.

Америка и ранее старалась подстраховаться — на случай противостояния со всем исламским миром — посредством резкого увеличения нефтяного экспорта недалекой географически Венесуэлы (которая в 1990-е годы увеличила свою добычу до 3 млн. баррелей в день) и стала первым поставщиком сырой нефти на американский рынок. В ответ Саудовская Аравия резко увеличила свою добычу, и цена на «черное золото» пошла вниз вплоть до коллапса 1998 г. Эр-Рияд сумел восстановить свое лидерство. Сегодня он поставляет 1,7 миллиона баррелей в день из 10-милионного ежедневного импорта Америки (у Саудовской Аравии самая большая доля).

По долгосрочным международным расчетам доля нефти в общем балансе мира сократится, но по физическому объему будет примерно такой, как сейчас. И все же, по мере того как старые месторождения истощаются, мировое соперничество растет. Выбор как у индустриальных, так и у развивающихся стран невелик: введение рационирования; субсидирование импорта нефти; задействование стратегических резервов. Или использование силы для получения дополнительной нефти. Эта сила будет применена прежде всего в главной кладовой нефти.

Газ. Параллельно с нефтью несказанную энергетическую значимость приобретают немалые запасы газа. Уже сейчас ясно, что в мировом энергетическом потреблении довольно резко возрастет доля природного газа. На газ, напоминаем, приходится 23 процента мировых запасов энергии. Газ, как было показано выше, превзошел каменный уголь как источник энергии.

Перевод сжиженного газа по трубным газопроводам дал новые возможности газу. Потребление природного газа в мире растет на 1,9 процента в год. В развитых странах газ заменяет уголь в гигантских силовых генераторах. США потребляют 27 процентов добываемого в мире газа; Европа — 20 процентов. В обоих регионах наблюдается тенденция еще более масштабно использовать газ. Уменьшилось потребление газа в Восточной Европе ввиду деиндустриализации региона.

По запасам газа чемпионом является уже не Персидский залив, а Россия. Ей принадлежит 32 процента мировых разведанных запасов газа. Россия значительно превосходит Иран (15 процентов) и занимающий третье место — Катар (7 процентов), не говоря уже о Саудовской Аравии с Объединенными Арабскими эмиратами (4 процента), США и Алжире (3 процента).

В добыче газа нет ОПЕК. Даже минимального взаимопонимания России с Ираном достаточно, чтобы Запад имел дело с почти монополистом на газовом рынке, поскольку обильные газом Туркменистан, Узбекистан и Казахстан в очень большой степени зависят от российской системы газопроводов.

Западные компании уже ощутили это обстоятельство. Европейский союз покупает 62 процента российского газа, что составляет 20 процентов импорта ЕС в этом виде сырья. Российский газ — 70 процентов турецкого газового импорта. Российское правительство намерено в ближайшие 20 лет удвоить свой газовый экспорт в Западную Европу. Германские «Рургаз» и «Винтершаль», итальянская ЭНИ инвестируют в российские проекты. «Газпром» намерен построить колоссальный газопровод от полуострова Ямал до германской границы. Итальянская ЭНИ совместно с «Газпромом» строит газопровод через Черное море. Отметим, что прибыль «Газпрома» составила в 2002 г. 14,5 млрд. дол.

Оскудение планеты: спорные моменты. В 2026 г. страны планеты будут потреблять нефти на 40 процентов больше, чем в 2006 г. Когда в следующие несколько десятилетий нефть станет значительно более редким ископаемым, цена на нее начнет расти чрезвычайно. Ничего нового: то же было с ценой на древесину в Месопотамии, Греции и в Римской империи. И что далее? Как пишет Том Хартман, «когда цена источников горючего, от которого зависит вся экономика, начнет стремительно расти, небольшая доля населения, которая контролирует богатство и армии всего мира, сможет завинтить свои вагоны и защитить свои интересы, но население в целом вступит в пору больших трудностей. Мы можем сегодня судить по Гаити, где восставшее население бросилось на ограниченные запасы энергии, что повело к еще большей нищете и голоду. Мы, на Западе, находясь на вершине пирамиды энергии, возможно, будем последними, кто испытает на себе тяготы нехваток. (Это предполагает, что наши армии будут все еще нетронутыми, так что мы еще сможем заставить арабские и южноамериканские страны продолжить продажу нам своей нефти, когда ее запасы начнут истощаться… Но встанет вопрос: чем мы будем загружать наши самолеты и танки, если нефтяное горючее начнет иссякать»).[481]

Очень существенно то, что изменились параметры стратегического могущества. Еще несколько лет тому назад ядерная стратегическая мощь и могучие союзники были главным мерилом значимости государства в мире. После 1991 г., после глобализационного вихря масштаб экономики вкупе со способностью к технологической инновации стали определяющими параметрами влияния государства в мире. Осуществлять руководство мировым сообществом отныне может лишь динамичная экономика, способная обойти конкурентов в области экономического роста и обновления, в завладении мировым рынком высокотехнологичных товаров, в их мировом экспорте. Даже министерство обороны США пришло к выводу, что «национальная безопасность зависит от успешного вторжения в глобальную экономику»[482].

Может ли помочь долгое время бывшая служанкой Запада наука? Не все разделяют беспокойство по поводу конечности ресурсов. Так любимец республиканской партии США Джулиан Саймон во всеуслышание утверждает, что глобального кризиса ресурсов не будет никогда, потому что «человеческие существа настолько изобретательны, что при любом повороте событий они найдут необходимый выход»[483]. Но убедительных рациональных выводов эти принципиальные оптимисты не приводят. Пока создание «искусственной клетки» энергии к реальности не приблизилось.

Американцы при президенте Буше-мл. пытаются договориться на межгосударственном уровне с Европейским союзом относительно альтернатив зависимости от нефти, относительно создания новых источников энергии. Пока без особого успеха. Ни попытки консервации, ни совместные научные проекты. не дали особых результатов. В XXI веке американская сторона обратилась к изысканиям основанной на водороде технологии — и пока безуспешно. О подобной технологии многие говорят, но пока реальных результатов нет. Чтобы избежать паники и уверить легковерных, владетели самого важного ископаемого умело утешают: подлежащая изобретению замена нефти как источнику энергии альтернатива «не будет дорогой»[484]. В Америке все более упорно говорят о необходимости чего-то, похожего по концентрации сил на «проект Манхэттен».

Пока все это лишь в области мечтаний.

Возникнет весьма грозовая обстановка, когда мотивом столкновения будет не получение неких преимуществ, а собственно выживание. И нам не зря напоминают, что «большинство войн велось за контроль над ресурсами, такими как леса, поля, угольные шахты и минеральное сырье»[485].

Российские нефтяные компании не всегда готовы быть образцом эффективности, но дни становления уже позади. Они быстро реинвестируют капитал. Опираясь на них, Москва получает дополнительное оружие в своей геополитике. «Готовясь бросить вызов Саудовской Аравии как лидеру Организации стран-экспортеров нефти (ОПЕК), Россия, — пишет американская газета «Крисчен сайенс монитор», — беспокоится о защите своих растущих экономических интересов в Средней Азии и на Кавказе, которые вдоль и поперек исполосованы нефте- и газопроводами — и где могут быть проложены новые потенциально прибыльные маршруты»[486]. Госсекретарь США Колин Пауэлл заявил, что казахская нефть становится критически важной. Французская «Монд» уже задает вопрос: «Не сможет ли Россия потеснить Саудовскую Аравию с места привилегированного нефтяного партнера Вашингтона?»[487]

Разрабатываемое итальянской компанией «ЭНИ» богатое месторождение Кашаган выйдет на полную мощность в 2008 г. Россия намерена перекачивать кашаганскую нефть по своим трубопроводам в Новороссийск, но «ЭНИ» и правительство Казахстана контактируют с иранцами для проведения самого короткого нефтепровода в направлении Персидского залива. Цитированный выше журнал «Ньюсуик» напомнил, что Соединенные Штаты размещают в данном регионе свои вооруженные силы и посылают военных советников в Грузию, «ни для кого в каспийском регионе не является тайной, что Грузия имеет большее отношенее к маршрутам транспортировки нефти, чем к охоте на Усаму бен Ладена»[488].

Россия во многом испытывает ожесточение в отношении ведомой Саудовской Аравией ОПЕК. Прежде всего, никому не нравится некий шантаж ОПЕК в отношении России. Даже американцы признают, что «политика Эр-Рияда в сфере нефти видится как продолжение антироссийской политики в отношении Афганистана в 1980-е годы, как поддержка движений за независимость в Центральной Азии в начале 1990-х годов, как помощь повстанцам в Чечне, как создание исламских образовательных учреждений в России — все это противоречило российским интересам»[489]. В конце концов Россия меньше зависит от цены на нефть, чем Саудовская Аравия, — и может позволить себе пойти на войну цен. В Москве, кстати, не забыли, что генерированное саудовцами падение в 1985–1986 годах добавило к бедам страны, развалившейся в 1991 г. Москва готова вернуть себе то, что ей принадлежало 15 лет назад. И Россия огромная страна, ее просторы еще способны удивить всем, в том числе и недрами. Вероятна идея — посредством создания совместных компаний — российского нефтяного преобладания в Китае и Индии. И в США признают, что «посредством кооперации Москва и Вашингтон могут по-своему реструктурировать поле битвы»[490]. ОПЕК может нанести очень тяжелый удар по России, если опустит цены до уровня 10 дол. за баррель на протяжении, скажем, двух лет. Но и ОПЕК, не имеющий такого внутреннего рынка, как рублевый российский, пострадал бы при этом жестоко. А пока цены в 2004–2005 годах поднялись до немыслимых прежде 65 дол. за баррель.

Возникла идея некоего каспийского ОПЕК, руководимого Россией с участием Казахстана, Азербайджана, Узбекистана и Туркменистана. Минимальное согласие с линией Москвы пока достигнуто не со всеми; азербайджанцы хранят настороженность, но три среднеазиатские республики практически готовы войти в картель. Центральная Азия присоединяется в данном случае к России. (Западные компании не смогли войти в газовую сферу так же, как они вошли в нефтяную промышленность Азербайджана и Центральной Азии). На Евразийском экономическом саммите, проходившем в Алма-Ате, российская делегация возвестила, что топливно-энергетический комплекс и развитие инфраструктуры, прежде всего транспортной, должны стать ключевыми направлениями сотрудничества между странами центральноазиатского региона. Если традиционным партнерам в этом регионе удастся развить сотрудничество в модернизации ТЭК и транспортной инфраструктуры, последует экономический рост и последует углубление интеграционных процессов.

В условиях роста влияния «зеленых» снабжение газом стало мировым фактором. Вместе с богатой газом Средней Азией (второе после России место в мире) Москва будет иметь в своих руках немыслимый по мощи рычаг. Почти нет сомнения в том, что Россия и Иран будут доминировать на рынках энергии Южной Азии. «Газпром» уже активно сотрудничает с иранскими компаниями. Стратегия «Газпрома»: Западная Европа, Северовосточная Азия, Восточная Азия. И действовать одновременно. Брукингский институт (Вашингтон) приходит к выводу, что, «имея систему газопроводов и прочую инфраструктуру, с помощью иностранных инвестиций, увеличения производительности, Россия может ответить на растущие требования покупателей газа. Уже осуществив вторжение в Европу, она вероятно повторит его в Азии. В 2006 г. Россия является растущей энергетической державой. Она может стать энергетической супердержавой в следующие 20 лет»[491].

А в Северо-Восточной Азии намереваются довести закупки энергии до трети мировых. Китай, Япония, Южная Корея с большим интересом относятся к месторождениям газа в Якутии, Восточной Сибири и на Сахалине. Огромный растущий рынок Азии дает «Газпрому» новый шанс. Напомним, что основной прирост добычи нефти в период до 2020 года падает на восточную Сибирь — месторождения Красноярского края, Иркутской области и Республики Саха.

Как пишет американская «Нью-Йорк тайме», «Россия, может быть, уже не является военной сверхдержавой, но она стала за последние годы колоссом в нефтяном бизнесе — явление, имеющее важные политические последствия для Соединенных Штатов и их союзников. Москва уже имеет возможность ограничить способность Организации стран — экспортеров нефти (ОПЕК) манипулировать ценами на нефть. Россия может укрепить репутацию ответственного и надежного поставщика энергоресурсов в Европу»[492]. При этом отмечается, что, хотя большая доля российской нефти в настоящее время добывается частными компаниями, Кремль сохранил решающее влияние на уровень ее добычи и экспорта.

С полной уверенностью можно утверждать, что удовлетворяющего всех режима эксплуатации сырьевых источников создать невозможно. Почти полное исчезновение идеологических конфликтов неизбежно «выпятило» значимость мировых источников сырья. При этом увеличилась не только чисто экономическая стоимость сырьевых ресурсов, но геостратегическая значимость приобщения к драгоценным ресурсам. Возникающее их истощение ставит проблему борьбы за доступ к жизненно важным сырьевым материалам в конкретную плоскость[493].

Постоянное увеличение мирового спроса, уменьшение запасов сырья и усиление требований и претензий отдельных государств делают мирное распределение мировых ресурсов маловероятным. Рост потребностей в энергообеспечении, который будет наблюдаться особенно в поднимающихся силах (Индия и Китай), будет оказывать в 2020 году решающее воздействие на геополитические взаимоотношения. Самым важным из факторов, определяющих спрос на энергию, будет глобальный экономический рост в Китае и в Индии. Китай и Индия — страны, не располагающие достаточными собственными энергетическими ресурсами — будут добиваться надежного доступа к внешним ресурсам; поэтому потребность в энергии будет главным фактором в формировании их внешней и оборонной политики, включая наращивание военно-морской мощи.

Эксперты считают, что Китай будет вынужден увеличить потребление энергии примерно на 150 %, а Индия должна будет почти удвоить потребление к 2020 году, чтобы обеспечить устойчивый уровень экономического роста.

Постоянно возрастающие потребности Пекина в энергии могут подтолкнуть Китай к принятию на себя более активной роли в международных делах — в частности, на Ближнем Востоке, в Африке, в Латинской Америке и Евразии. В своем стремлении максимизировать и диверсифицировать свои энергетические ресурсы Китай опасается стать уязвимым и подверженным давлению со стороны Соединенных Штатов — страны, которую китайские официальные лица характеризуют как государство, проводящее агрессивную энергетическую политику, зачастую направленную против Пекина.

На протяжении более десяти лет китайские официальные лица открыто утверждали, что продукция китайских фирм, инвестирующих средства за границей, более качественна и безопасна, чем продукция, приобретаемая на международном рынке. Китайские фирмы поощряются к тому, чтобы инвестировать средства в регион Каспия, в Россию, в страны Ближнего Востока и Южной Америки в надежде обеспечить себе более надежный доступ к ресурсам.

Несмотря на тенденцию к более эффективному использованию энергии, общее потребление энергии в мире, по-видимому, возрастет на 50 % за следующие двадцать лет (сравните с увеличением потребления энергии за период времени с 1980 по 2000 год на 34 %), при этом возрастет роль нефтепродуктов.

Обновляемые энергоресурсы, такие как гидроэнергия, солнечная энергия и энергия ветра, будут, по-видимому, составлять лишь около 8 % от общего количества потребляемой энергии в 2020 году. В то время как Россия, Китай и Индия планируют расширение сектора ядерной энергетики, в глобальном масштабе доля ядерной энергии в следующем десятилетии будет уменьшаться. Международное энергетическое агентство (IEA) пришло к выводу, что — при условии осуществления достаточных инвестиций в новые мощности — имеющихся энергоресурсов хватит для удовлетворения возросших мировых потребностей.

Рыночные силы создают могучий резонанс локальным конфликтам. Глухие раскаты грома из Сьерра-Леоне, Заира и Боливии — предвестье того, что глобализируется в ближайшие десятилетия. «После Второй мировой войны постоянная погоня за природными ресурсами была скрыта политическими и идеологическими требованиями американо-советского соперничества; окончание этого соперничества более реалистически осветило наличную картину»[494].

Велик потенциал споров по поводу богатств прибрежного морского дна. Яркий пример — Южнокитайское море, где в битве за ресурсы дна столкнулись семь государств — Китай, Индонезия, Филиппины, Тайвань, Малайзия, Вьетнам и Бруней.

«Конфликт, — пишет американский исследователь М. Клер, — может возникнуть между государствами, имеющими доступ к жизненно важному сырью или запасам этого сырья, равно как и внутри государств по вопросу о распределении ограниченных доступных ресурсов. По мере того, как будут расти цены, конкурирующие группы и элиты в богатых ресурсами странах получат мощный стимул для захвата и удержания контроля над ценными шахтами, нефтяными месторождениями и лесными угодьями. Результатом станет неизбежный конфликт по поводу критически важных ресурсов»[495].

Возможность конфликта увеличивается в свете того факта, что, как бы ни старался Запад диверсифицировать источники своего нефтяного импорта, Венесуэла и Нигерия по многим причинам (в частности, из-за внутренней нестабильности в этих странах) пока не могут найти подлинной замены феноменально богатому нефтью Персидскому заливу. Из этого следует, что стремление доминировать в этом регионе будет лишь расти. Учитывая, что четверть мировых запасов этого драгоценного сырья находится под юрисдикцией Саудовской Аравии, а еще 11 процентов в Кувейте, немудрено, что американцы не имеют желания покидать военные базы, созданные на территории Саудовской Аравии и в Кувейте в 1990 г. — в ходе войны в Персидском заливе.

Стремительно растет важность тех проливов, через которые проходят огромные танкеры с нефтью. Министерство энергетики США выделило шесть «важнейших точек нефтяного транзита», через которые в день провозится примерно 30 млн. баррелей нефти, что составляет примерно 40 процентов потребляемой в мире нефти в целом. Первый — Ормузский пролив, выход из Персидского залива в Индийский океан — 15,4 млн. баррелей в день (мбд). Второй по важности пролив — Малаккский (между Малайзией и индонезийским островом Суматра), соединяющий Индийский океан и Южнокитайское море (9,5 мбд). Третий стратегически важный пролив — Баб-эль-Мандеб (между Йеменом и Эритреей) у входа в Красное море (3,3 мбд). Четвертый — Суэцкий канал, соединяющий Красное море со Средиземным (3,1 мбд). Пятый — Босфор и Дарданеллы, соединяющие Черное море со Средиземным (1,7 мбд). Шестой — Панамский канал, связывающий Атлантический и Тихий океаны (0,6 млн. баррелей в день). (Для Японии наиболее важен район Южнокитайского моря; для Западной Европы — Суэц).

Вероятие противостояния. Со времени Второй мировой войны Соединенные Штаты вытеснили Британию с положения гегемона в областях основных энергетических ресурсов мира. Ныне многие просто забыли, что прежде Британия была более влиятельна, чем США, в таких «драгоценных» с точки зрения энергетики местах, как Венесуэла, Нигерия, Аравийский полуостров, полуостров Апшерон, вся зона Персидского залива. Венесуэлу американцы «вернули» при президенте Теодоре Рузвельте, в Нигерию и Бруней вошли после деколонизации; в Баку американцы вошли не в далеком 1918 году (это тогда сделали англичане), а почти столетием позже.

Противостояние в Персидском заливе тоже началось не сразу, а со строительства лендлизовских баз для СССР в 1942 г. Союзники и противники США в данном регионе прошли значительный эволюционный и революционный путь. Скажем, Иран проделал путь от главного союзника США в регионе до главного антагониста. Дело осложняет и обостряет фактор уже обозначившейся конечности земных ресурсов. Соединенные Штаты могут ввести в зону влияния Ирак с его десятью процентами мировых запасов нефти. Но уже соседний Иран представляет собой гораздо более сложную задачу. Потенциальные объекты экспансии начинают учиться страшному уроку: прежде чем бросаешь вызов единственной сверхдержаве, обзаведись оружием массового поражения — как мы сейчас видим, уважают лишь сильного, ему (как Пакистану и Индии) позже прощают переход в другой силовой класс. Следите за Северной Кореей, оповестившей о своем ядерном статусе в начале 2005 г.

Конечность ресурсов бросает вызов человеческим способностям решать технические задачи. Но пока массовое опреснение воды и искусственный синтез бензина далеки от практического решения, а значит, битва за ресурсы — условие выживания и прогресса — грозит стать реальностью начавшегося с силовых акций нового (последнего?) века.

Примечания:

1

1 «Контуры мирового будущего. Доклад по «Проекту-2020» Национального разведывательного совета США. Вашингтон, Декабрь 2004, с. 4

2

2 «Контуры грядущего будущего». Доклад к «Проекту-2020» Национального разведывательного Совета США. Вашингтон, Декабрь 2004, с. 71.

3

3 Fukuyama F. The Troubles with Names («Foreign Policy». Summer 2000. P. 60).

4

4 Wright R. Pax Kapital («Foreign Policy». Summer 2000. P. 67).

5

5 Cardoso F. An Age of Citizenship («Foreign Policy». Summer 2000. P. 42).

6

6 Creveld van M. The New Middle Ages («Foreign Policy». Summer 2000. P. 39).

7

7 Sorrel M. Branding the New Era («Foreign Policy». Summer 2000. P. 61–61).

8

8 Soros G. The Age of Open Society («Foreign Policy». Summer 2000. P. 53).

9

9 Bertram Ch. Interregnum («Foreign Policy». Summer 2000. P. 45).

10

10 Цит. по: International Studies Review. Summer 1999. P. 115.

11

11 Heisburg F. American Hegemony? Perceptions of the US Abroad («Survival», Winter 1999–2000, p. 16).

12

12 The World in 2000. The Economist Publications. London, 2000, p. 86.

13

13 «International Studies Quarterly», March 1994, p. 13.

14

14 Rielly J. (ed.) American Public Opinion and U.S. Foreign Policy, 1995, Chicago: Council on Foreign Relations, 1995, p. 24–25.

15

15 «Survival», Winter 1999–2000, p. 112.

16

16 OECD, Science, Technology, and Industry: Scoreboard of Indicators 1997. Paris, OECD, 1997; «New York Times», May 11, 1999, p.Cl.

17

17 «International Security», Summer 1999, p. 17 (note).

18

18 Zakaria Fareed. The Challenges of American Hegemony («International Journal», Winter 1998-9, p. 13).

19

19 Waltz K. Globalization and American Power («The National Interest», Spring 2000, p. 54).

20

20 Kagan R. and Kristol W. The Present Danger («The National Interest», Spring 2000, p. 63).

21

21 Renwick N. America's Word Identity. The Politics of Exclusion. New York: St. Martin's Press, 2000, p. 96.

22

22 Kegley Ch., Wittkopf E. American Foreign Policy. New York, 1996, p. 146.

23

23 Lieber K. and Press D. The Rise of U.S. Nuclear Primacy («Foreifn Affairs», March/April 2006, p. 27).

24

24 «International Security», Spring 2006 ("The End of MAD? The Nuclear Dimention of U.S. Primacy").

25

25 Renwick N. America's Word Identity. The Politics of Exclusion. New York: St.Martin's Press, 2000, p. 96.

26

26 Kagan R. and Kristol W. The Present Danger («The National Interest», Spring 2000, p. 63).

27

27 Wohlforth W. The Stability of a Unipolar World («International Security», Summer 1999, p. 18).

28

28 «The National Interest», Spring 2000, p. 53.

29

29 Bacevich A. Policing Utopia. The Military Imperatives of Globalization («National Interest», Summer 1999, p. 5).

30

30 Контуры мирового будущего. Доклад по «Проекту-2020» Национального разведывательного Совета США, с. 13.

31

31 Wallerstein I. Geopolitics and Geoculture: Essays on the Changing World-System. Cambridge: Cambridge University Press, 1991, 193.

32

32 Baruah S. Globalization — Facing the Inevitable? («World Policy Journal», Winter 1999/2000, p. 108).

33

33 Modelski G., Tompson W. The Long and Short of Global Politics in the Twenty-first Century: An Evolutionary Approach («International Studies Review». Summer 1999, p. 137).

34

34 «Foreign Affairs», May/June 2000, p. 121.

35

35 Barber B. Jihad vs Mc World: How the Planet is both Falling Apart and Coming together and What this Means for Democracy. N.Y, 1995, p. 299–301.

36

36 Renwick N. America's Word Identity. The Politics of Exclusion. New York: St.-Martin's Press, 2000, p. 64.

37

37 Huntington S. The Erosion of American National Interests («Foreign Affairs», Sept.-Oct. 1997).

38

38 Rieff D. A Second American Century? The Paradoxes of Power («World Policy Journal», Winter 1999/2000, p. 7).

39

39 McRae H. The World in 2020. Power, Culture and Prosperity. Boston, 1994, p. 268.

40

40 Bell С American Ascendancy. And the Pretense of Concert («The National Interest», Fall 1999, p. 59).

41

41 U.S. Department of Commerce, Office ofTechnology Policy. The New Innovators: Global Patenting Trends in Five Sectors. Washington, 1998.

42

42 Typoy Л. Будущее капитализма. Новосибирск, 1999, с. 195.

43

43 Chace J. and Rizopulos N. Toward a New Concert of Nations. An American Perspective («World Policy Journal», Fall 1999, p. 2).

44

44 Kennedy P. The Next American Century? («World Policy Journal», Spring 1999, p. 57).

45

45 Pfaff W. The Coming Clash of Europe with America («World Policy Journal», Winter 1998/99, p. 6).

46

46 Kagan R. and Kristol W. The Present Danger («The National Interest», Spring 2000, p. 69).

47

47 Ikenberry J. America's Liberal Hegemony («Current history», January 1999, p. 26).

48

48 Cutter В., Spero J., Tyson L. New World, New Deal. A Democratic approach to Globalization («Foreign Affairs», March/april 2000, p. 81).

49

49 Kupchan Ch. Life after Pax Americana («World Policy Journal», Fall 1999, p. 21).

50

50 Haass R. The Reluctant Sheriff. The United States After the Cold War. N.Y., 1997, p. 2.

51

51 Haas R. What to Do With American Primacy («Foreign Affairs», September/October 1999, p. 37).

52

52 Rcnwick N. America's Word Identity. The Politics of Exclusion. New York: St.Martin's Press, 2000, p. 64.

53

53 Kagan R. and Kristol W. The Present Danger («The National Interest», Spring 2000, p. 67).

54

54 Brands H. W. What America Owes the World: The Struggle for the Soul ofForeign Policy. Cambridge, U.K.: Cambridge University Press, 1998, p. VII.

55

55 Santis De H. Mutualism. An American Strategy for the Next Century («World Policy Journal», Winter 1998/99, p. 43).

56

56 Santis De H. Mutualism. An American Strategy for the Next Century («World Policy Journal», Winter 1998/99, p. 42).

57

57 Zuckerman M. A Second American Century («Foreign Affairs», May-June 1998, p. 18–31).

58

58 Santis De H. Mutualism. An American Strategy for the Next Century («World Policy Journal», Winter 1998/99, p. 42).

59

59 Zuckerman M. A Second American Century («Foreign Affairs», May/ June 1998, p. 31).

60

6 °Cutter В., Spero J., Tyson L. New World, New Deal. A Democratic approach to Globalization («Foreign" Affairs», March/april 2000, p. 80).

61

61 Rice С Promoting the National Interest («Foreign Affairs», Jan/Feb. 2000, p. 46).

62

62 Krauthammer Ch. The Unipolar Moment. («Foreign Affairs», Summer 1991,p.23–24).

63

63 Santis De H. Mutualism. An American Strategy for the Next Century («World Policy Journal», Winter 1998/99, p. 42).

64

64 Mallaby S. The Reluctant Imperialist ("Foreign Affairs", March/April 2002, p. 2–7).

65

65 «New York Times», September 19, 2001.

66

66 Mallaby S. The Reluctant Imperialist ("Foreign Affairs", March/April 2002, p.6).

67

67 «New York Times», March 8, 1992, p. A14.

68

68 «The National Interest», Spring 1999, p. 5.

69

69 «New York Times», October 12, 2000.

70

70 «New York Times", June 2, 2002.

71

71 «Nouvel observateur», 16 mars, 2002, p. 12

72

72 Kissinger H. Diplomacy. New York: Touchstone, 1994, p. 21.

73

73 Joffe J. How America Does It («Foreign Affairs», 1997, N 5, p. 13–27).

74

74 Lewis F. The 7 1/2 Directorate («Foreign Policy», 1991, N 2, p. 34–35).

75

75 Kegley С And Raymond G. A Multipolar Peace? Great Powers Politics in the 21st Century. N.Y., 1994, p. 195–196.

76

76 Ashley R. Living on Border Lines. (In: Der Derian J., Shapiro M. — eds. International/Intertextual Relations. Lexington: Lexington Books, 1989, p. 264–265).

77

77 Pfaff W. The Coming Clash of Europe with America («World Policy Journal», Winter 1998/99, p. 5).

78

78 Maynes Ch. Pax Americana: The Impossible Dream («Foreign Service Journal», March 2000, p. 23).

79

79 Maynes Ch. Pax Americana: The Impossible Dream («Foreign Service Journal», March 2000, p. 24).

80

80 Parker J. Two new presidents (In: The World in 2000. The Economist Publication. London, 1999, p. 14).

81

81 «World Policy Journal», Winter 1999/2000, p. 113.

82

82 Cuthbertson I. Chaising the Chimera. Securing the Peace. («World Policy Journal/), Summer 1999, p. 74).

83

83 Rosenau J. Along the Domestic-Foreign Frontier: Exploring Governance in a Turbulent World. Cambridge, 1997, p. 115.

84

84 Steinberg R. Reconciling Transatlanticism and Multilateralism (In: Burwell F., Daalder 1. -eds. The United States and Europe in the Global Arena. London: Macmillan Press, 1999, p. 224).

85

85 Fukuyama F. The End of History and the Last Man. N.Y., 1992.

86

86 Santis De H. Mutualism. An American Strategy for the Next Century («World Policy Journal», Winter 1998/99, p. 45).

87

87 Friedman Th. The World is Flat. A Brief History of the Twenty-first Century. New York: Farrar, Straus and Giroux, 2006. p. 38.

88

88 Renwick N. America's Word Identity. The Politics of Exclusion. New York: St.Martin's Press, 2000, p. 82.

89

89 Kaplan L. Meanwhile on the Left («The National Interest», Spring 2000, p. 154).

90

90 Waltz K. Globalization and American Power («The National Interest», Spring 2000, p. 49).

91

91 Held D. e.a. Global Transformations. Politics, Economics and Culture. Cambridge: Polity Press, 2000, p. 4.

92

92 Giddens A. Modernity and Self-identity. Cambridge: Polity Press, 1991; Robertson R. Globalization: Social Theory and Global Culture. London: Sage; Albrow M. The Global Age. 1996, Cambridge: Polity Press; Connoly W. E. The Ethos of Pluralization. Minneapolis: University of Minnesota Press, 1996.

93

93 Amin S. Capitalism in the Age of Globalization. London: Zed Press, 1997; Benton L. From the world systems perspective to institutional world history: culture and economy in global theory («Journal ofWorld History», N 7, 1996.

94

94 Callinicos A. e. a. Marxism and the New Imperialism. London: Bookmarks, 1994.

95

95 Glazer N. Two Cheers for «Asian Values» («The National Interest», Fall 1999, p. 27).

96

96 Keohane R., Nye J. Power and Interdependence. N. Y., 1977.

97

97 Ohmae K. The Borderless World. London: Collins, 1990; Ohmae K. The End ofthe Nation State. New York: Free Press, 1995, p. 5.

98

98 World Bank. World Development Report 1995.

99

99 Albrow M. The Global Age. Cambridge: Polity Press, 1996, p. 85.

100

100 там же, p. 243–244.

101

101 Doyle M. Ways of War and Peace: Realism, Liberalism, and Socialism. New York: W.W.Norton, 1997, p. 480–481.

102

102 Rosenau J. Turbulence in World politics. Brighton: Harvester Wheatsheaf, 1990; Rosenau J. Along the Domestic-Foreign Frontier. Cambridge: Cambridge University Press, 1997; Giddens A. The Consequences of Modernity. Cambridge: Polity Press, 1990; Giddens A. Beyond Left and Right. Cambridge, 1995.

103

103 Castells M. The End of Millennium. Oxford: Blackwell, 1998.

104

104 Sassen S. Loosing Control? Sovereignty in an Age of Globalization. New York: Columbia University Press, 1996.

105

105 Rosenau J. Along the Domestic-Foreign Frontier. Cambridge: Cambridge University Press. 1997, p. 4–5.

106

106 Mann M. Has globalization ended the rise and rise of the nation-state («Review of International Political economy», 1997, N 4).

107

107 Hoogvelt A. Globalisation and the Postcolonial World: The New Political Economy of Development. London: Macmillan, 1997.

108

108 Sandel M. Democracy's Discontent. Cambridge: Harvard University Press. 1996.

109

109 Keohane R. O. Hobbes' dilemma and institutional change in world politics: sovereignty in international society (Holm H. and Sorensen G. - eds. Whose World Order? Boulder: Westview Press).

110

110 Falk R. World Orders, Old and New («Current History», January 1999, p. 31–33.

111

111 Strange S. The Retreat of the State: The Diffusion of Power in the World Economy. Cambridge: Cambridge University Press, 1996, p. 4).

112

112 Maynes Ch. W. America's Fading Commitments («World Policy Journal», Summer 1999, p. 18).

113

113 Kaplan L. Meanwhile on the Left («The National Interest», Spring 2000, p. 153).

114

114 Friedman Th. The Lexus and the Olive Tree. New York: Farrar, Straus andGiroux, 1999, p. 46.

115

115 Bacevich A. Policing Utopia. The Military Imperatives of Globalization («National Interest», Summer 1999, p. 10).

116

116 Mazur J. Labor's New Internationalism («Foreign Affairs», January/ Febrnaty 2000, p. 79).

117

117 Clinton Bill. Remarks by the President at the United States Naval Academy Commencement, Annapolis, MD, May 22, 1998.

118

118 Barber D. Jihad vs McWorld. New York: Times Books, 1995; Korton D. When Coporations Rule the World. West Hartford: Kumarian Press, 1995; Daly H. and Cobb J. For the Common Good: Redirecting the Economy toward Community, the Environment, and a Sustainable Future. Boston: Beacon Press, 1089; Buchanan P. The Great Betrayal: How American Sovereignty and Social Justice Are Being Sacrificed to the Gods of the Global Economy. New York: Little, Brown, 1998; Sir James Goldsmith. The Trap. New York: Carol! and Graf, 1994.

119

119 Waltz K. Globalization and American Power («The National Interest», Spring 2000, p. 52.

120

120 Gray J. False Dawn: The Delusions of Global Capitalism. New York, 1998, p. 16.

121

121 Calleo D. The United States and the Great Powers («World Policy Journal», Fall 1999, p. 12).

122

122 Weiss L. The Myth of the Powerless State: Governing the Economy in a Global Era. Cambridge: Polity Press, 1998, p. 186.

123

123 Menon R., Wimbush E. Asia in the 21st Century. Power Politics Alive and Well («The National Interest», Spring 2000, p. 84–85).

124

124 Santis De H. Mutualism. An American Strategy for the Next Century («World Policy Journal», Winter 1998/99, p. 47).

125

125 Wade R. Globalization and its Limits: Reports of the Death of the National Economy are Grossly Exaggeration (Berger S., Dore R. eds. National Diversity and Global Capitalism. Ithaca: Cornell University Press, 1996, p. 62).

126

126 «Foreign Affairs», May/June 2000, p. 184.

127

127«World Policy Journal», Fall 1999, p. 82.

128

128 Menon R., Wimbush E. Asia in the 21sl Century. Power Politics Alive and Well («The National Interest», Spring 2000, p. 85).

129

129 Lawrence R. Workers and Economists II: Resist the Binge («Foreign Affairs», March/April 1994).

130

130 Weiss L. The Myth of the Powerless State: Governing the Economy in a Global Era. Cambridge: Polity Press, 1998, p. 176.

131

131 Hirst P. The Global Economy: Myths and Realities («International Affairs», № 73,1997; Hirst P. and Thompson G. Globalization in Question: The International Economy and the Possibilities of Governance. Cambridge: Polity Press, 1996.

132

132 Keohane R. And Nye J. Power and Interdependence in the Information Age. («Foreign Affairs», September/October 1998, p. 89).

133

133 Gray J. False Dawn: The Delusions of Global Capitalism. New York: New Press, 1998, p. 4.

134

134 Mathews J. Power Shift («Foreign Affairs», 1997, N 76, p. 50).

135

135 Krugman P. Pop Internationalism. Boston: MIT Press, 1996.

136

136 THompson G. and Allen J. Think global, then think again: economic globalization in context («Area», N 3, 1997).

137

137 Broad R. and Cavanagh J. The Death of Washington Consensus? («World Policy Journal», Fall 1999, p. 86).

138

138 Waltz K. Globalization and American Power («The National Interest», Spring 2000, p. 47).

139

139 Broad R. and Cavanagh J. The Death of the Washington Consensus? («World Policy Journal», Fall 1999, p. 83).

140

140 Kaplan L. Meanwhile on the Left («The National Interest», Spring 2000, p. 155).

141

141 «World Policy Journal», Spring 1999, p. 96.

142

142 «The National Interest», Spring 2000, p. 152.

143

143 «The National Interest», Spring 2000, p. 152–153.

144

144 Mazur J. Labor's New Internationalism («Foreign Affairs», January/Februaty 2000, p. 79).

145

145 Gray J. False Dawn: The Delusions of Global Capitalism. New York, 1998.

146

146 Heisburg F. American Hegemony? Perceptions of the US Abroad («Survival», Winter 1999–2000, p. 17).

147

147 Cutter В., Spero J., Tyson L. New World, New Deal. A Democratic approach to Globalization («Foreign Affairs», March/April 2000, p. 97).

148

148 Cutter В., Spero J., Tyson L. New World, New Deal. A Democratic approach to Globalization («Foreign Affairs», March/April 2000, p. 97).

149

149 Bacevich A. Policing Utopia. The Military Imperatives of Globalization («National Interest», Summer 1999, p. 9).

150

150 Mazur J. Labor's New Internationalism («Foreign Affairs», January/ Februaty 2000, p. 83).

151

151 Runge F. and Senauer B. A Removable Feast («Foreign Affairs», May/ June 2000, p. 39).

152

152 «Контуры мирового будущего. Доклад по «Проекту-2020» Национального разведывательного совета США. Вашингтон, декабрь 2004, с. 6.

153

153 «Strategic Analysis», June 1999, p. 366.

154

154 Modelski G., Tompson W. The Long and Short of Global Politics in the Twenty-first Century: An Evolutionary Approach («International Studies Review». Summer 1999, p. 109).

155

155 Mazur J. Labor's New Internationalism («Foreign Affairs», January/ Februaty 2000, p. 84).

156

156 Mazur J. Labor's New Internationalism («Foreign Affairs», January/ Februaty 2000, p. 86).

157

157 Kennedy P. The Global gales ahead. («New Statesman and Society», May 3, 1996, p. 28–29.

158

158 Kennedy P. The Next American Century? («World Policy Journal», Spring 1999, p. 57).

159

159 Beck U. The Fight for a cosmopolitan future («New Statesman», November 5, 2001, p.34).

160

160 Kearney A.T. Measuring Globalization: Economic Reversals, Forward Momentum ("Foreign Policy", March/April 2004).

161

161 "Foreign Policy", March/April 2004, p. 42.

162

162 Доклад по «Проекту-2020» Национального разведывательного Совета США. Вашингтон, 2004, с. 23.

163

163 RieffD. A Second American Century? The Paradoxes of Power («World Policy Journal», Winter 1999/2000, p. 11).

164

164 Reinecke W. Global Public Policy («Foreign Affairs», Nov./Dec. 1997, p. 137).

165

165 The World in 2006. London: Economist, 2005, p. 88.

166

166 Huntington S. Who We Are? The Challenges To America's National Identity. New York: Simon and Schuster, 2004, p. 340.

167

167 «Foreign Policy», Fall 1999, p. 46.

168

168 Held D. e.a. Global Transformations. Politics, Economics and Culture. Cambridge: Polity Press, 1999, p. 53.

169

169 Zacher M. International organizations (In: Krieger J. — ed. The Oxford Companion to Politics of the World. Oxford: Oxford University Press, 1993.

170

170 Kenichi Omae. The End of the Nation State. New York: Free Press, 1995.

171

171 Rieff D. A Second American Century? The Paradoxes of Power («World Policy Journal», Winter 1999/2000, p. 12).

172

172 Castells M. The End of Millennium. Oxford: Blackwell, 1998.

173

173 Kennedy P. The Next American Century? («World Policy Journal», Spring 1999, p. 57).

174

174 Strange S. The Retreat of the State. Cambridge, 1996, p. 199.

175

175 Moynihan D. P. Pandemonium: Ethnicity in International Politics. New York: Oxford University Press, 1993, p. 83.

176

176 Waltz K. Globalization and American Power («The National Interest», Spring 2000, p. 51).

177

177 Enriques J. Too Many Flags? «Foreign Policy», Fall 1999, p. 31).

178

178 James H. The Roman Predicament. Prinston: Prinston University Press. 2006, p. 7.

179

179 Hannum H. The Specter of Secession. Responding to Claims for Ethnic Self-Determination («Foreign Affairs», March-April 1998, p. 13)

180

180 Hodge С Op. cit., p. 13

181

181 Buchheit L. Secession: The Legitimacy of Self-Determination. New Hawen, 1978,p.222

182

182 Crawford B. Explaining Defection from International Cooperation: Germany's Unilateral Recognition of Croatia («World Politics», July 1996, p. 482–521).

183

183 Fuller G. Redrawing the World Borders («World Policy Journal», Spring 1997, p. 11).

184

184 «World Policy Journal», Spring 1997, p. 16

185

185 Popper K. The Open Society and Its Enemies. Vol.2.Princeton, 1963, p. 49

186

186 Cobban A. The Nation State and National Self-Determination. New York, 1970,p.280

187

187 Smith A. The Ethnic Origins ofNations. Oxford, 1986, p.219

188

188 там же,p.l6

189

189 «World Policy Journal», Summer 1998, p. 30

190

190 Fuller G. Op. cit., p. 17

191

191 там же, p.19

192

192 Blank S. Drift and Mastery. («European Security», Autumn 1997, p. 3).

193

193 Bell С American Ascendancy. And the Pretense of Concert («The National Interest», Fall 1999, p.61)

194

194 «World Policy Journal», Summer 1999, p. 1.

195

195 «Foreign Policy», Fall 1999, p. 42.

196

196 «Foreign Policy», Fall 1999, p. 44.

197

197 там же, p. 243–244.

198

198 Zakaria F. The challenges of American hegemony. («International Journal», Winter 1998-9, p. 24).

199

199 Mandelbaum M. The Future of Nationalism («The National Interest», Fall 1999, p. 19).

200

200 Rohde D. Kosovo Seething («Foreign Affairs», May/June 2000, p. 77).

201

201 Rieff D. A New Age of Liberal Imperialism? («World Policy Journal», Summer 1999, p. 3).

202

202 Rieff D. A New Age of Liberal Imperialism? («World Policy Journal», Summer 1999, p. 8).

203

203 Rosenau J. Along the Domestic-Foreign FrontienExploring Governance in a Turbulent World. Cambridge, 1997, p. 151–152.

204

204 Cuthberson I. Chasing the Chimera. Securing the Peace («World Policy Journal», Summer 1999, p. 79).

205

205 Miller J. and Broad W. Clinton Sees Threat of Germ Terrorism («International Herald Tribune», Jan. 23–24, 1999, p. 1).

206

206 The Weapons Proliferation Threat. Washington: Central Inteligence Agency, March 1995.

207

207 Gurr T. Ethnic Warfare on the Wane («Foreign Affairs», May/June 2000, p.64).

208

208 Cм.: Gurr T. Ethnic Warfare on the Wane («Foreign Affairs», May/ June 2000, p. 64).

209

209 Haass R. The Reluctant Sheriff. The United States After the Cold War. N.Y., 1997, p. 41.

210

210 Paarlberg R. The Global Food Fight («Foreign Affairs», May/June 2000, p. 26).

211

211 См.: Modelski G., Tompson W. The Long and Short of Global Politics in the Twenty-first Century: An Evolutionary Approach («International Studies Review». Summer 1999, N 1, p. 116).

212

212 Gurr T. Ethnic Warfare on the Wane («Foreign Affairs», May/June 2000, p.63).

213

213 Glennon M. The New Interventionism. The Search for a Just International Law («Foreign Affairs», May /June 1999, p. 3–7).

214

214 Kennedy P. Preparing for the Twenty-First Century. N.Y., 1993.

215

215 Kymlicka W. (ed). Introduction to: The Rights of Minority Cultures. New York: Oxford Press, 1995, p. 5.

216

216 Toffler A. and H. War and Anti-War. Survival at the Dawn of the 21 st Century. Boston, 1993, p. 23.

217

217 Kaplan R. The Coming Anarchy («Atlantic», February 1994, p. 44–76; Kaplan M. The Ends of the Earth: A Journey at the Dawn of the Twenty-First Century. New York: Random House, 1996.

218

218 Toffler A. and H. War and Anti-War. Survival at the Dawn of the 21st Century. Boston, 1993, p. 242.

219

219 Mandelbaum M. The Future of Nationalism («The National Interest», Fall 1999, p. 22).

220

220 Mandelbaum M. Is Major War Obsolete? («Survival», Fall 1998).

221

221 Woods N. Order, Globalization and Inequality in World Politics (In: Held D. and McGrew A. The Global Transformations Reader. Cambridge: Polity Press, 2000, p. 396).

222

222 Waltz K. Globalization and American Power («The National Interest», Spring 2000, p. 51).

223

223 Waltz K. Globalization and American Power («The National Interest», Spring 2000, p. 50).

224

224 Toffler Alvin and Heidi. War and Anti-War: Survival at the Dawn of the 21s1 Century. London, 1994, p.299.

225

225 Curr T. Ethnic Warfare on the Wane («Foreign Affairs», May/June 2000, p. 59).

226

226 «World Policy Journal», Spring 1999, p. 98.

227

227 «Strategic Analysis», July 1999, p. 555.

228

228 Russet В., O'Neill and Sutterlin J. Breaking the Security Council restructuring logjam («Global Governance», N 2, 1996, p. 65–80).

229

229 Rivlin B. UN reform from the standpoint of the United States (In: «UN University Lectures: ll.Tokio, 1996).

230

230 Woods N. Order, Globalization and Inequality in World Politics (In: Held D. and McGrew A. The Global Transformations Reader. Cambridge: Polity Press, 2000, p. 393).

231

231 Woods N. Order, Globalization and Inequality in World Politics (In: Held D. and McGrew A. The Global Transformations Reader. Cambridge: Polity Press, 2000, p. 394).

232

232 Gold J. Voting and Decisions in the International Mohetary Fund. Washington, 1972, p. 18.

233

233 Greider W. The American Military and the Consequences of Peace. N. Y.: Public Affairs, 1998.

234

234 Maynes Ch. W. America's Fading Commitments («World Policy Journal», Summer 1999, p. 11).

235

235 Rieff D. Sustaining the Unsustainable («World Policy Journal», Spring 1999, 97).

236

236 Rieff D. Sustaining the Unsustainable («World Policy Journal», Spring 1999, 96).

237

237 Maynes Ch. W. America's Fading Commitments («World Policy Journal», Summer 1999, p. 12).

238

238 Cutter В., Spero J., Tyson L. A Democratic Approach to Globalization («Foreign Affairs», March/April 2000, p. 80).

239

239 Maynes Ch. W. America's Fading Commitments («World Policy Journal», Summer 1999, p. 13).

240

240 «National Review», November 2001.

241

241 Kramer M. Ivory on Sand: The Failure of Middle Eastern Studies in America. Washington: Washington Institute for Near East Policy. 2001, p. 12.

242

242 Simes D. What War Means («The National interest", Spring 2002, p.47).

243

243 "Le Figaro", avril 8, 2002.

244

244 Nairn M. Our Inequality Anxiety ("Foreign Policy", May/June 2006, p. 72).

245

245 "Foreign Policy". Ranking the Rich 2004, p. 31.

246

246 Garten G. The Big Ten: The Big Emerging Markets and How They Will Change Our Lives. New York: Basic Books, 1997.

247

247 Scholte J. Can Globality Bring a Good Society? (Aulakh P. And Schechter M. (eds). Rethinking Globalization(s). London: Macmillan Press, 2000, p. 22).

248

248 UNDP Report 1999, N. Y, 1999, p.3.

249

249 «The National Interest», Summer 2000, p. 57.

250

25 °Cм.: Hirst P. The Global Economy — Myths and Realities («International Affairs», 1997, N73, p. 425).

251

251 Hoogvelt A. Globalization and the Postcolonial World (Held D. and McGrew A. — eds. The Global Transformations Reader. Cambridge: Polity Press, 2000, p. 355–356).

252

252 Speth J.G. The Plight of the Poor. The United States Must Increase Development Aid («Foreigh Affairs», May/June 1999, p. 13–14).

253

253 «Foreign Affairs», Jan/Feb. 2000, p. 83.

254

254 Scholte J. Can Globality Bring a Good Society? (Aulakh P. And Schechter M. (eds). Rethinking Globalization(s). London: Macmillan Press, 2000, p. 23).

255

255 там же, p. 14.

256

256 «The National Interest», Summer 2000, p. 57.

257

257 Globalization with a Human Face. UNDR Report 1999, N. Y, 1999, p. 4.

258

258 Harrison L. Culture Matters («The National Interest», Summer 2000, p. 55).

259

259 Globalization with a Human Face. UNDR Report 1999, N. Y, 1999, p. 5–6.

260

260 Gardner G., Halweil B. Underfed and Overfed. The Global Epidemic of Malnutrition. Worldwatch paper, N 150, W., March 2000, p. 7.

261

261 Kapstein E. Reviving Aid. Or Does Charity Begin at Home? («World Policy Journal», Fall 1999, p. 35).

262

262 Buvinic M. and Morrison A. Living in a More Violent World («Foreign policy», Spring 2000, p. 63–65).

263

263 Gardner G., Halweil B. Underfed and Overfed. The Global Epidemic of Malnutrition. WorldWatch paper, N 150, W., March 2000, p. 11.

264

264 Haddad L., Ruel M., Garrett J. Are Urban Poverty and Undernutrition Growing? Discussion Paper N 63, Washington, 1FPRI, April 1999.

265

265 «Foreign Affairs», Jan/Feb. 2000, p. 83.

266

266 Paarlberg R. The Global Food Fight («Foreign Affairs», May/June 2000, p. 36).

267

267 «The National Interest», Summer 2000, p. 56.

268

268 «Foreign policy», September/October 2000, p. 58.

269

269 Brownell K. and Yach D. The Battle of the Bulge ("Foreign Policy", November/December 2005, p. 27.

270

270 Kapstein E. Reviving Aid. Or Does Charity Begin at Home? («World Policy Journal», Fall 1999, p. 35).

271

271 Gardner G., Halweil B. Underfed and Overfed. The Global Epidemic ofMalnutrition. Worldwatch paper, N 150, W., March 2000, p. 49.

272

272 Development Assistance Committee, OECD, 1999.

273

273 Schwenninger S. American Foreign Policy in the Post-Cold War World («World Policy Journal», Summer 1999, p. 69).

274

274 Kapstein E. Reviving Aid. Or Does Charity Begin at Home? («World Policy Journal», Fall 1999, p. 39).

275

275 Speth J.G. The Plight of the Poor. The United States Must Increase Development Aid («Foreigh Affairs», May/June 1999, p. 122.

276

276 McRae H. The World in 2020. Power, Culture and Prosperity. Boston, 1994, p. 5.

277

277 «Strategic Analysis», June 1999, p. 362.

278

278 Wallerstein 1. Peace, Stability, and Legitimacy, 1990–2025/2050. In: Fall of Great Powers: Peace, Stability, and Legitimacy. Oslo. 1996.

279

274 Greider W. The American Military and the Consequences of Peace. N. Y.: Public Affairs, 1998.

280

280 там же.

281

281 Gurmeet Kanval. The New World Order: An Appraisal-1.(«Strategic Analysis», June 1999, p. 352).

282

282 Speth J.G. The Plight of the Poor. The United States Must Increase Development Aid («Foreigh Affairs», May/June 1999, p. 13).

283

283 Kaufman S/ Approaches to Global Politics in the Twenty-first Century. A Review Essay// International Studies Review, p.201.

284

284 "International Herald Tribune", September 21, 2001.

285

285 Buvinic M. and Morrison A. Living in a More Violent World («Foreign policy», Spring 2000, p. 65).

286

286 Singer M. The Challenge to Science: How to Mobilize American Ingenuity (In: Talbott S. and Chanda N. (eds).The Age of Terror. Oxford: The Perseus Press, 2001, p.217).

287

287 Gurmeet Kanval. The New World Order: An Appraisal-1.(«Strategic Analysis», June 1999, p. 352).

288

288 Hirsh M. Bush and the World ("Foreign Affairs", September/October 2002, p.39).

289

289 Strange S. The Retreat of State. Cambridge, 1996, p. 102; Ferguson Y., Mansbach R. Global Politics at the Turn of the Millenium: Changing Bases of «US» and «Them» («International Studies Review», p. 86).

290

290 «Foreign Affairs», Jan/Feb. 2000, p. 83.

291

291 Schlesinger A. Has Democracy a Future? («Foreign Affairs», Sept./ Oct. 1997, p. 6).

292

292 «Foreign Affairs», Sept./Oct. 1997, p. 8.

293

293 Kapstein E. Reviving Aid Or Does Charity Begin at Home?(«World Policy Journal», Fall 1999, p. 4).

294

294 World Bank. Assessing Aid. New York: Oxford University Press, 1998, p. 2–4, 27.

295

295 Friedman Th. Globalisation is Here, Like it or Not. («Times of India»,April 5, 1999).

296

296 Fieldhouse D. The West and the Third World (In: Held D. and McGrew A. eds. The Global Transformations Reader. Cambridge: Polity Press, 2000, p. 362).

297

297 World Population Prospects: 1999 Revision; UN, 1999, Demographic Yearbook; Council of Europe. Recent Demographic Developments in the Member States in OECD Long-term Prospects for the World Economy, 1992.

298

298 Runge F. and Senauer B. A Removable Feast («Foreign Affairs», May/ June 2000, p. 40).

299

299 Moffett G. Global Population Growth: 21st Century Challenges. Headline Series, #302. New York: Foreign Policy Association, 1994, p. 6.

300

30 °Cohen J. How Many People Can the Earth Support? New York: W.W. Norton, 1995, p. 67.

301

301 Kennedy P. Preparing for the 21st Century. New York: Random House, 1993, p. 25.

302

302 Eberstadt N. The Population Implosion ("Wall Street Journal", October 16, 1997, p. 22).

303

303 Mazar M. Global Trends 2005. New York: St.Martin's 1999, p. 25–33.

304

304 Mazar M. Global Trends 2005. An Owner's Manual for the Next Decade. New York: Palgrave, 2001, p. 37.

305

305 Buchanan P. The Death ofthe West. N.Y.:Thomas Dunne Press, 2002, p. 34.

306

306 The World at Six Billions. Population Division, Department of Economic and Social Affairs, United Nations, 1999.

307

307 Durant W. Caesar and Christ. New York: Simon and Schuster, 1944, p. 666.

308

308 Durant W Caesar and Christ. New York: Simon and Schuster, 1944, p. 666.

309

309 Buchanan P. The Death of the West. N.Y.:Thomas Dunne Press, 2002, p. 48.

310

310 Burnham W. Suicide of the West. New York: The John Day Company, 1964, p. 301.

311

311 Kurth J. The American Way of Victory ("National Interest", Summer 2000, p. 5).

312

312 Noebel D. The Legacy of John Lennon: Charming or Harming a Generation? Nashville: Thomas Nelson, 1982, p. 11.

313

313 Noebel D. The Legacy of John Lennon: Charming or Harming a Generation? Nashville: Thomas Nelson, 1982, p. 53.

314

314 Buchanan P. The Death ofthe West. N.Y.:Thomas Dunne Press, 2002, p. 58.

315

315 Population Division. Department of Economic and Social Affairs, United States. World Population prospects: The 2000 Revision, Highlights. February 28, 2001, p. 1.

316

316 Buchanan P. The Death ofthe West. N.Y.:Thomas Dunne Press, 2002, p.12.

317

317 "New York Times", Section 6, p. 31, January 24, 2000.

318

318 U.S. Census Bureau. Statistical Abstract of the United States: 2001, p. 45. 3" Huntington S. Who We Are? The Challenges To America's National Identity. New York: Simon and Schuster, 2004, p. 199.

319

320 Waters M. Ethnic and Racial Identities of Second-Generation Black Immigrants in New York City ("International Migration Review"., Winter 1994, p. 799.

320

320 Waters M. Ethnic and Racial Identities of Second-Generation Black Immigrants in New York City ("International Migration Review"., Winter 1994, p. 799.

321

321 Miller J. The Unmaking ofAmericans. New York: Free Press, 1998, p. 134–135.

322

322 "Freedom Review", Fall 1997, p. 51–52.

323

323 Huntington S. Who We Are? The Challenges To America's National Identity. New York: Simon and Schuster, 2004, p. 204.

324

324 Suro R. Strangers Among Us. New York: Knopf, 1998, p. 124.

325

325 Renshon S. Dual Citizens in America. Washington: Center for Immigration Studies, July 2000, p. 6.

326

326 Schak P. and Smith R. Citizenship Without Consent: Illegal Aliens in the American Polity. New Haven: Yale University Press, 1985, p. 108.

327

327 Huntington S. Who We Are? The Challenges To America's National Identity. New York: Simon and Schuster, 2004, p. 219.

328

328 Simcox D. Backgrounder: Another 50 Years of Mass Mexican Immigration. Washington: Center for Immigration Studies, March 2002.

329

329 Barzun J. From Down to Decadance: 500 Years of Western Cultural Life. N/Y: Harper-Collins Publishers, 2000, p. 91.

330

330 Buchanan P. The Death of the West. N.Y: Thomas Dunne Press, 2002, p. 109.

331

331 Buchanan P. The Death of the West. N.Y.:Thomas Dunne Press, 2002, p. 109.

332

332 Typoy Л. Будущее капитализма. Новосибирск, 1999, с. 111.

333

333 McRae H. The World in 2020. Power, Culture and Prosperity. 1994, p. 102.

334

334 Runge F. and Senauer B. A Removable Feast («Foreign Affairs», May/ June 2000, p. 40).

335

335 Runge F. and Senauer B. A Removable Feast («Foreign Affairs», May/ June 2000, p. 41).

336

336 Доклад по «Проекту-2020» Национального разведывательного Совета США. Вашингтон, 2004, с. 22.

337

337 Wattenberg B. Counting Change in Euroland ("Washington Times", January 28, 1999, p. A18).

338

338 Peterson P. Gray Down: How the Coming Age Wave Will Transform America and the World. New York: Times Books, 1999, p. 18.

339

339 Jenkins Ph. The Next Christendom. The Coming of Global Christianity. Oxford: Oxford University Press, 2002, p. 97.

340

340 Steele J. The New Migration: Affluent, Controversial ("Guardian", October 30, 2000, p. 17).

341

341 См.: Jenkins Ph. The Next Christendom. The Coming of Global Christianity. Oxford: Oxford University Press, 2002, p. 82.

342

342 Browne A. UK Whites Will be Minority by 2100 («Observer", September 3, 2000, p. 17).

343

343 «Контуры мирового будущего». Доклад по «Проекту-2020» Национального Разведывательного Совета США. Вашингтон, декабрь 2004, с. 44.

344

344 Gurmeet Kanval. The New World Order: An Apprisal-1.(«Strategic Analysis», June 1999, p. 365).

345

345 «Time», June 2000, p. 26.

346

346 «Time», June 2000, p. 28.

347

347 Typoy Л. Будущее капитализма. Новосибирск, 1999, с. 117.

348

348 McRae H. The World in 2020. Power, Culture and Prosperity. 1994, p. 271–271.

349

349 Jervis R. The Future of World Politics (In: Lynn-Jones S. And Miller S.- eds. America's Strategy in a Changing World. Cambridge, 1993, p. 28).

350

350 Borjas G. Immigration and Welfare. NBER Working Paper N 4872, September 1994, p.22.

351

351 Pearson S. Total War 2006. The Future history of global conflict. London: Hodder and Stoughton, 1999, p. 8.

352

352 Franklin D. The conquistadors return (The World in 2000. London, The Economist Publications, 1999, p. 22).

353

353 Population Projections of the United States, by Age, Sex, Race, and Hispanic Origin: 1991 to 2050. Wash., 1992.

354

354 Huntington S. Who We Are? The Challenges To America's National Identity. New York: Simon and Schuster, 2004, p. 317–318.

355

355 "Econimist", March 11, 2000, p. 4.

356

356 Fears D. Seeing Red Over "Whiteness" Studies ("Washington Post Weekly Edition", July 13, 2003, p. 30.

357

357 Swain С. М. The New White Nationalism in America: Its Challenge to Integration. New York: Cambridge University Press, 2002, p.423.

358

358 Huntington S. Who We Are? The Challenges To America's National Identity. New York: Simon and Schuster, 2004, p. 318.

359

359 «Контуры мирового будущего». Доклад по «Проекту-2020» Национального разведывательного Совета США. Декабрь 2004, с. 58.

360

360 Barrett D., Kurian G., Johnson T. World Christian Encyclopedia. N.Y.: Oxford University Press, 2001, p. 12–15.

361

361 Jenkins. Ph. The Next Christendom. The Coming of Global Christianity. Oxford: University Press, 2002, p. 3.

362

362 Hurvey R. Global Desorder. How to Avoid a Forth World War. London: Robinson, 2003, p. 88.

363

363 Kwame Bediako. Christianity in Africa. Edinburgh: University Press, 1995, p. 154.

364

364 там же, p. 160.

365

365 Jenkins. Ph. The Next Christendom. The Coming of Global Christianity. Oxford: University Press, 2002, p. 186.

366

366 Global Trends 2015. (http://www.cia.gov/cia/publications/global-trends2015/.

367

367 Jenkins. Ph. The Next Christendom. The Coming of Global Christianity. Oxford: University Press, 2002, pp. 2, 169.

368

368 Global Trends 2015. (http://www.cia.gov/cia/publications/ globaltrends2015/.

369

369 Jenkins. Ph. The Next Christendom. The Coming of Global Christianity. Oxford: University Press, 2002, p. 171.

370

370 «Контуры мирового будущего»… с. 64.

371

371 «Контуры мирового будущего»… с. 64.

372

372 «Контуры грядущего будущего»… с. 66.

373

373 Brack von, M. Christianity and Buddhism. Maryknol: Orbis, 2001.

374

374 Доклад по «Проекту-2020» Национального разведывательного Совета США. Вашингтон, 2004, с. 22.

375

375 Jenkins Ph. New Christian Kingdom: Coming of Global Christianity. N.Y.,2001.

376

376 "New York Times Book Review', June 1, 2002.

377

377 Barber B. Jihad Vs. McWorld. N.Y.: Times Books, 1995.

378

378 Jenkins. Ph. The Next Christendom. The Coming of Global Christianity. Oxford: University Press, 2002, pp. 2, 159.

379

379 Global Trends 2015. (http://www.cia.gov/cia/publications/ globaltrends2015/.

380

380 Jenkins. Ph. The Next Christendom. The Coming of Global Christianity. Oxford: University Press, 2002, p. 163.

381

381 Bacevich A. American Empire. The Realities and Consecuences of U.S. Diplomacy. Cambridge: Harvard university Press, 2002, p. 229–230.

382

382 Kohut A. a. o. The Diminishing Divide: Religion's Changing Role in American Politics. Washington: Brookings Institution Press, 2000, p. 4–5.

383

383 Bell D. The End of American Exceptionalism (In: Glazer N. and Kristol I. — eds. "The American Commonwealth 1976", New York: Basic Books, 1976, p. 209).

384

384 Glynn P. Prelude to a Post-Secular Society ("New Perspectives Quarterly", Spring 1995, p. 17).

385

385 Kurtz P. Center for Inquiry ("New York Times", August 24, 2002, pA17).

386

386 Institut fur Demoscopie. Allenbach, 1998, p. 71.

387

387 Hantington S. Political Order in Changing Societies. New Haven: Yale University Press, 1968, p. 93–95.

388

388 World Bank, Global Economic Prospects and the Developing Countries 1993. Washington, 1993 p. 66–67

389

389 Betts R., Christensen Th. China: Getting the Questions Right («The National Interest», Winter 2000/01, p. 8).

390

390 Halloran R. The Rising East («Foreign Policy», Spring 1996, p. 3–21).

391

391 Fishman T China, Inc. How the Rise of the Next Superpower Challenges America and the World. New York: Scribner, 2005, p. 17.

392

392 Naisbitt J. Megatrends Asia. N.Y.,1995, p.7.

393

393 Art Pine, Bloomberg News. China Steals the Spotlight on the Global Stage ("International Herald Tribune", July 7, 2004.

394

394 Hale D. China Growing Appetites ("The National Interest", Summer 2004, p. 138).

395

395 Hale D. China Growing Appetites ("The National Interest", Summer 2004, p. 137).

396

396 Fishman T. China, Inc. How the Rise of the next Superpower Challenges America and the World. New York: Scribner, 2005, p. 273.

397

397 Fishman T. China, Inc. How the Rise of the next Superpower Challenges America and the World. New York: Scribner, 2005, p. 276.

398

398 McElroy J. Chinese Suppliers Make a Mark Overseas ("World's Auto World", September 1, 2003).

399

399 UC Berkeley Study Assesses Potential Impacts of "Second Wave" of Outsourcing Jobs from US. October 29, 2003.

400

400 Betts R., Christensen Th. China: Getting the Questions Right («The National Interest», Winter 2000/01, p. 12).

401

401 Rozman G. A New Sino-Russian-American Triangle? («Orbis», Fall 2000, p. 550).

402

402 Sino-EU TradeVolume WitnessingRapid Growth ("China Daily", October 6, 2004).

403

403 Mason I. New Challenge: Capitalist Competition ("Philadelphia Enquirer", July 18, 2004.

404

404 Bracken P. The Second Industrial Age («Foreign Affairs», Jan/Feb. 2000, p. 156).

405

405 Quadrennial Defense Review. Wasington, D.C., Seprember 30, 2001, p. 2–4.

406

406 Ba Ren. The United States Meddles with Afganistan to Kill Three Birds with One Stone. Hong Cong, September 24, 2001.

407

407 Lampton D. Same Bed, Different Dreams: Managing US-China Relations, 1989–2000. Berkeley: Unversity of California Press, p.385.

408

408 «The National Interest», Summer 2000, p. 35.

409

409 Halloran R.The Rising East. («Foreign Policy», Spring 1996, p. 17)

410

410 Lieberthal K. Governing China: From Revolution through Reform. N.Y.,1995,p. 6.

411

411 Elling R., Olsen E. A New Pacific Profile («Foreign Policy», Winter 1992–1993, p. 122.

412

412 Halloran R. The Rising East («Foreign Policy», Spring 1996, p. 3).

413

413 «Foreign Affairs», Nov.,-Dec. 1993, p.74.

414

414 Lieberthal K. A New China Strategy («Foreign Affairs», Nov.-Dec.l995,p.41

415

415 «Economist», July 31, 1999 (The Road to 2050).

416

416 «Economist», March 9, 1996, p.33.

417

417 Hale D. and Dale H. China Takes Off ("Foreign Affairs", November/ December 2003, p. 44–46.

418

418 Waldron A. Eueope's Crisis ("Commentary", February 2005).

419

419 Hale D. China Growing Appetites ("The National Interest", Summer 2004, p. 147).

420

420 Kurlantzick J. China's Chance («Commentary», March 2005).

421

421 «Контуры мирового будущего». Доклад по «Проекту-2020» Национального разведывательного Совета США. Декабрь 2004, с. 80.

422

422 "Die Welt", 17 Februar 2006.

423

423 "Le Monde", 17 fevrier 2006.

424

424 Blankly T. The West's Last Chance. Will We Win the Clash of Civilizations? Washington: Regnery Publishing, 2005, p, 17–18.

425

425 Anonimous Op. cit, p. 16.

426

426 Blankly T. The West's Last Chance. Will We Win the Clash of Civilizations? Washington: Regnery Publishing, 2005, p, 25.

427

427 Roy O. Globalized Islam. New York: Columbia University Press, 2004, p. 294–313.

428

428 Roy O. Globalized Islam. New York: Columbia University Press, 2004, p. 41.

429

429 Blankly T. The West's Last Chance. Will We Win the Clash of Civilizations? Washington: Regnery Publishing, 2005, p, 38.

430

430 Радикальный ислам в Европе (www.aspenberlin.org) special fea-ture,php?Igedminid=8.

431

431 Kater M. Hitler Youth. Cambridge: Harvard University Press, 2004, p. 29.

432

432 Evans R. The Coming of the Third Reich. New York: Penguin, 2004, p. 236.

433

433 Friedman Th. Divided We Stand («New York Times", January 23,2005).

434

434 Kepel G. The War for Muslim Mind. Cambridge: Belknap, 2004, p.256.

435

435 Roy O. Globalized Islam. New York: Columbia University Press, 2004, p. 60–81.

436

436 Blankley T. The West's Last Chance. Will We Win the Clash of Civilizations? Washington: Regnery Publishing, Inc. 2005, p. 51.

437

437 «London Times", January 17, 2005.

438

438 «London Times", January 17, 2005.

439

439 German Intelligence Says Islamists Present Major Threat («Deutsche Welle", May 18,2004.

440

440 "U.S. News and World Report", January 10, 2005.

441

441 Blankley T. The West's Last Chance. Will We Win the Clash of Civilizations? Washington: Regnery Publishing, Inc. 2005, p. 56.

442

442 Clever H. Turkish Workers a Mistake, Claims Schmidt ("London Telegraph", November 25, 2004.)

443

443 Interpol Sounds Bioterror Alarm. BBC, February 23, 2005.

444

444 Kushner H.Holy War on the Home Front. New York, 2005,p. 56.

445

445 Spenser R. Onward Muslim Soldiers: How Jihad Still Threatens the West. London, 2005, p.47.

446

446 Robertson B. Shaping the Current Islamic Reformation. London: Frank Cass Publishers, 2003, p. 82–142.

447

447 Blankley T. The West's Last Chance. Will We Win the Clash of Civilizations? Washington: Regnery Publishing, Inc. 2005, p. 72–73.;

448

448 Europe Gets Tough with Islamists. Penraker.com, December 4,2004,http.//www.penraker,com/archives/0009111.html.

449

449 Blankley T. The West's Last Chance;. Will We Win the Clash of Civilizations? Washington: Regnery Publishing, Inc. 2005, p. 96.

450

450 Schlesinger A. The Disuniting of America. New York, 1992, p. 34

451

451 Burnham J. The Suicide of the West: An Essay on the Meaning and Destiny of Liberalism. Washington: Regnery, 1985, p. 24–26.

452

452 Blankley T. The West's Last Chance;. Will We Win the Clash of Civilizations? Washington: Regnery Publishing, Inc. 2005, p. 104.

453

453 Schell J. The Folly of Arms Control («Foreign Affirs», September/October 2000, p. 28).

454

454 «В мире науки. Будущее человечества». № 12, 2005, с. 15.

455

455 Brown L., Renner M., Halweil В. Vital Signs 2000. New York: WW. Norton and the Worldwatch Institute, 2000, p. 71.

456

456 The World in 2003. The Economist, London, 2003, p. 102.

457

457 The National Interest", Summer 2004, p. 140.

458

458 Gardner G. and Sampat P. Mind over Matter: Recasting the Role of Materials in Our Lives. Worldwatch Paper # 144. Washington, D.C.: Worldwatch Institute, 2000, p. 71.

459

459 Klare M. Resource Wars. The New Landscape of Global Conflict. New York: A Metropolitan, p. 18.

460

460 Robbins J. Diet for a New America. New Jersey: Kramer, 1987.

461

461 Hartman Th. The Last Hours of Ancint Sunlight. The Fate of the World and What We Can Do Before It's Too Late. New York: Three Rivers Press, 2004, p. 27.

462

462 "Nature", May 15,2003.

463

463 The U.S. National Intelligence Council's Global Trends 2015: Excerpts, Commentaries, and Response («Environmental Change and Security Project Report», Summer 2001, p. 60).

464

464 источник: World Bank. The World in 2003.

465

465 «Foreign Affairs», Jan/Feb. 2000, p. 31.

466

466 The World Watch Institute. State of the World. 2001, New York, 2001, p. 88.

467

467 Department of Energy. International Economic Outlook, 1999, p. 142–143.

468

468 The World Watch Institute. State of the World. 2001, New York, 2001, p. 109.

469

469 «The National Interest", Winter 2003/2004 ("The New Geopolitics of Oil").

470

470 Petroconsalts Study. The World Oil Supply 1930–2050.

471

471 BP Amoco. Statistical Review of World Energy 2000. London: BP Amoco, 2000, p. 4.

472

472 Klare M. Resource Wars. The New Landscape of Global Conflict. New York: A Metropolitan, p. 55–56.

473

473 Hartmann Th. The Last Hours of Ancient Sunlight. The Fate of the World and What We Can Do Before It's Too Late. New York: Three Rivers Press, 2004, p. 92.

474

474 См.: Adriaanse e.a. Resource Flows: The Material Basis of Industrial Economies. Washington, D.C.: World Resources Institute, 1997.

475

475 «Wall Street Journal», January 7, 2000.

476

476 Feldstein M. Achieving Oil Security («National Interest», Spring 2002).

477

477 U.S. National Security Council. A National Security Strategy for aNew Century. Washington.D.C: White House, October 1998, p. 32.

478

478 Harvey R. Global Disorder. How to Avoid a Fourth World War. London: Robinson, 2003, p. 118.

479

479 Klare M. Resource Wars. The New Landscape of Global Conflict. New York: A Metropolitan, p. 41.

480

480 «Scientific American», March 1998, p. 78–83.

481

481 Hartman Th. The Last Hours of Ancint Sunlight. The Fate of the World and What We Can Do Before It's Too Late. New York: Three Rivers Press, 2004, p. 114–115.

482

482 Institute for National Security Studies (INSS). Strategic Assessment 1999, Washington, 1999, p. 30.

483

483 Hartman Th. The Last Hours of Ancint Sunlight. The Fate of the World and What We Can Do Before It's Too Late. New York: Three Rivers Press, 2004, p. 294.

484

484 Hartman Th. The Last Hours of Ancint Sunlight. The Fate of the World and What We Can Do Before It's Too Late. New York: Three Rivers Press, 2004, p. 16.

485

485 Hartman Th. The Last Hours of Ancint Sunlight. The Fate of the World and What We Can Do Before It's Too Late. New York: Three Rivers Press, 2004, p. 25.

486

486 «Christian Science Monitoo>, March 19, 2002.

487

487 «Le Monde», 18 mars, 2002.

488

488 Newsweek, April 3, 2002.

489

489 Morse E. and Richard J. The Battle for Energy Dominance («Foreign Affairs», March/April 2002, p.28).

490

490 Morse E. and Richard J. The Battle for Energy Dominance («Foreign Affairs», March/April 2002, p.31).

491

491 Hill F. Russia. The 21s' Century's Energy Superpower? ("Brookings Review", Spring 2002, p.31).

492

492 «The New York Times», November 30, 2001.

493

493 Homer-Dixon Th. Environmental Scarcities and Violent Conflict («International Security», Summer 1994, p. 5–40.

494

494 Klare M. Resource Wars. The New Landscape of Global Conflict. New York: A Metropolitan, p. 24.

495

495 Klare M. Resource Wars. The New Landscape of Global Conflict. New York: A Metropolitan, p. 20.