Двадцать лет назад, на переломном этапе нашей истории, одна из центральных газет опубликовала отрывки из речи, произнесённой на первом Всероссийском съезде духовенства и мирян 2 июня 1917 года в Москве Сергеем Николаевичем Булгаковым (1871–1944 гг.).

1917 год был ознаменован для России не только грандиозными политическими, но и церковными событиями. Созванный в это время Всероссийский Поместный Собор восстановил Патриаршество, отменённое ещё в царствование Петра I. Прежде, чем был созван Собор, в июне 1917 г. состоялись представительские совещания – предсоборный Совет и 1-й Всероссийский съезд духовенства и мирян. По поручению митрополита Тихона, будущего Патриарха, на съезде выступил с докладом известный учёный философ и экономист Сергей Николаевич Булгаков. Перед ним открывались широкие научные горизонты, но он предпочёл путь священнослужителя.

Февральская революция 1917 года всем вскружила голову «демократией», эта же волна демократического фурора вторично захлестнула Россию в 1991 году.

Людям всегда было свойственно сравнивать время, в котором они живут, с временем прошедшим. Сегодняшнюю эпоху, сложную и противоречивую, любят сравнивать с советской эпохой, конечно, не в пользу последней. Но ведь была и предшествующая эпоха «буржуазной демократии», о которой почему-то мало вспоминают. А ведь как тогда, так и сегодня, процесс переосмысления ценностей коснулся буквально всех сфер жизни. Не миновал он и осмысления роли церкви, её взаимоотношений с государством.

На мой взгляд, сегодняшняя церковь не выполнила заповеди апостола Иоанна – дети, храните себя от идолов, - о которой говорил Сергей Булгаков. Церковь сотворила из нашей нынешней «демократии» идола, пойдя на сговор с нынешними пвсевдодемократами.

Смысл его речи, отрывок из которой публикуется ниже, актуален и сегодня. Чувствуем ли мы меру творимого или вновь подвергаемся старым соблазнам?

Чтим ли мы заповеди русских мыслителей? В этом острота новой и в то же время старой проблемы.

Итак, слово Сергею Булгакову. Вадим Куличенко

«Значение переворота, происшедшего в России, не ограничивается русской жизнью, он есть грандиозное событие и во всей мировой истории, её всеобщий сдвиг. Весь мир изменился с русской революцией, появилось иное соотношение государств, иное самосознание империализма, иные задачи войны и мира. Это ясно для многих, для большинства.

И прежде всего, нам надлежит осознать церковную свою стихию в её своеобразии и не смешанности, и, в частности, надлежит точнее провести грань, устанавливающую различие между церковью и демократией, отвергнуть церковный соблазн демократии. Последний же возникает тогда, когда мы самую церковь начинаем мерить демократией, вместо того чтобы эту последнюю судить по меркам церкви.

Возлюбленный ученик Христа, Иоанн, любовно предостерегал духовных чад своих: «дети, храните себя от идолов» (Иоанн, 5,21). И это изрёк он, конечно, и для всей церкви, и на все времена. Всегда подстерегает нас опасность идолопоклонства, хотя самые идолы и меняются в истории. Идолопоклонство связано с затемнением церковного сознания и изменою высшим и безусловным ценностям ради относительных и условных, смешением временного и преходящего с пребывающим и вечным.

Когда церковь, после короткой и радостной поры первохристианства, вступила на суровую и трудную стезю истории, её обстали соблазны смешений: царство не от мира сего и свыше мира сего смешалось с царством этого мира - повторилось как бы искушение в пустыне, растянувшееся на всю мировую историю. Много жертв принесла церковь ради этого соблазна, много ущерба потерпела. На западе таким соблазном явилась светская власть папы, притязавшего на оба меча, мирской и духовный, на востоке ту же роль играла священная империя православных царей. Там и здесь церковь ради этого облеклась в железо и латы. На западе загорелись костры инквизиции, и были объявлены ересью и ложью начала свободы для веры и мысли…

На востоке, как и на западе, церковь стала недуговать государственностью вследствие недолжного смешения обеих этих областей. Как ни была глубока и значительна идея православного царства сама по себе, но всё труднее становилось узнавать её в истории, где монарх принимал обличье языческого Ксеркса, а на церковную жизнь тяжело ложилась казёнщина. Соблазн церковный утверждался в неразрывной формуле: «православие и самодержавие», которые рассматривались как нерасторжимое и существенное единство. Но грянул удар грома, и от трона самодержавия остались одни щепы….

Но здесь-то, на пороге новой эпохи, в трудную минуту исторической растерянности и смущения нас опять подстерегает новый и вместе старый соблазн: отдаться новому господину, склониться перед новым идолом. Таким последним в наши дни является не самодержавный монарх, но самодержавный народ, демократия. И перед новым самодержавием привычным жестом сгибаются колена, за страх или за совесть. Однако не должно сгибаться высшему началу перед низшим, и неуместно церкви заискивать пред демократией. В сей час исторического испытания по-новому предостерегающе звучит нам слово апостола: «Дети, храните себя от идолов».

Без сопротивления сданы были старые позиции, которых некому оказалось защищать. Церковное общество с открытым сердцем пошло навстречу свободе народной, обещанной народовластием, оно слилось с народом в его политической весне. И вместо «истинно русских», монархических начал стали всё чаще провозглашаться «демократические». В церковных кругах стала всё настойчивей подчёркиваться приверженность православия к «демократии» и желание на все лады «демократизировать» православие; это почти становится требованием хорошего тона в наши дни. Пастыри и люди церкви в большинстве случаев искренне, не за страх, а за совесть идут с народом в его освободительном порыве. Ибо всегда была народна и жила с народом наша церковь. В ней нет того аристократизма князей церкви, воинствующего клерикализма и политиканства, которые отличают католичество, вызывая ссору государства с церковью. Православие есть, действительно, народная церковь, даже больше того: по бытовому своему укладу простонародная, мужицкая. Поэтому нет ничего странного и неожиданного в этом дружелюбии церкви по отношению к демократии.

Но именно потому и тем в большей степени существует для православия соблазн демократии, эта готовность мерить себя по демократии, превратив её в идола, в какого ранее превращено было самодержавие. Поэтому-то и надлежит настойчиво различать природу православия и демократии: между ними возможно и сближение, и расхождение, в зависимости от того, чем духовно оказывается демократия (выделено мною. – В.К.).

Смешанию этих различных стихий благоприятствует и самоё строение православной церкви, которое извне легко сближается с демократическим, именно её соборность. Соблазн демократии религиозно не существует для католичества, поскольку оно держится на власти клира, возглавляемого папой: подчинение и дисциплина скрепляют здесь тело церковное, торжествует монархическое начало, осуществляемое папой через посредство клира, а народ церковный остаётся безгласен. Хотя и в православии в полной мере признаётся иерархия, и епископат с клиром занимают необходимое место, однако единство церковное устанавливается не только иерархической дисциплиной, но и некой силой, именуемой соборностью и определяемой как единство в любви и свободе. И вот эту-то идею православной соборности, при современной притупленности церковного самосознания, легко подменить или смешать с идеей народовластия, господства «воли народной» в делах церковных, такого же, как и в государственных. Разве не наблюдается подобное смешение теперь на наших церковных собраниях, епархиальных съездах и т.п., где вопросы решаются борьбою отдельных церковных групп, а соборность понимается как господство захватившего власть большинства? Такое проникновение начала демократии в церковную жизнь означало бы обеднение и обмирщение последней.

Церкви нужна свобода, которой лишена она была при старом строе. Если ей даст это благо демократия, она будет ей признательна, но что может прибавить церкви эта её «демократизация»? Разве и без этого не была она с народом в его радости и печали? Или не народны были великие угодники русской церкви, преподобные Сергий и Серафим? Или не народны отец Амвросий Оптинский и другие чтимые старцы, которые блюли и блюдут совесть народную в такой мере, в какой это и не снилось демократии? Нет, русскому православию нечему в этом отношении учиться у демократии, оно должно оставаться, прежде всего, самим собой во всей серьёзной важности своего вероучения. Тем самым и через то оно и пребудет, если не «демократическим», то народным.

Да и что же такое, наконец, есть эта демократия, к которой желает, во что бы то ни стало приблизиться часть нашего церковного общества? Что представляет собой в религиозном смысле эта «воля народная», на которую теперь ссылаются как на высший и непререкаемый авторитет? Есть ли народ демократии именно тот самый народ, о котором говорит апостол, обращаясь к своей пастве: вы «род Божий, царственное священство, народ святой»? Очевидно, ещё нет, ибо демократия может иметь разное лицо, и воля народная способна определиться различно. Одна и та же «демократия» иерусалимская вопияла «Осанна» и постилала ризы свои на пути при входе Господнем в Иерусалим, но она же несколькими днями позже изъявляла «волю народную» воплем: «Распни, распни Его!».

Очевидно, воля народная одинаково способна как вдохновляться истиной, так и затемняться ложью, доходя до зверства, тирании, кощунства. Суеверное преклонение пред «волей народной», лежащее в основе культа демократии, родилось из обожествления греховного человека, взятого в множественности или совокупности своей. Глашатаем этой веры ещё в XVIII веке явился Руссо, веривший, что существует «общая воля, которая постоянна, незыблема и чиста», причём её нужно только выявить или открыть всеобщим голосованием. Она, эта воля, обладает истинностью, она и есть самодовлеющий путь, истина и жизнь.

Можно ли смешивать такое человекобожие с христианской верой? Это учение о непогрешимости человечества и его групповом, классовом или государственном объединении ещё больше утвердилось в XIX веке, особенно в Германии. Немецкий же дух влиял и влияет всего сильнее на русский социализм, им запечатлено само сознание и наших социалистических партий. Пускай и в науке давно уже возбуждает сомнения это учение о воле народной, однако в массах всё ещё незыблемо держится это самообожествление толпы. Но это самоослепление не должно иметь никакой убедительности для церкви.

Нет спора, что в своей собственной области, социальной и политической, демократия имеет свою правду и свои права. Голос большинства, подсчёт голосов является единственным и сравнительно наилучшим средством для обнаружения народных интересов и нужд, и не следует подвергать сомнению этот смысл демократии и её годность. По вопросам хозяйственным, социальным, правовым пусть решает народ большинством своих голосов.

Но эта практическая целесообразность демократии нисколько не утверждает за ней священного или мистического авторитета, на который она притязает. Демократия может возвыситься до великого подвига, но может и опуститься до низкого озверения и тиранического буйства, и её именем может быть оправдываемо безбожье и кощунство, насилие и преступление. И насколько грешили те, которые поклонялись самодержавию монархов. Как бы оно себя не пятнало, столь же грешат теперь и те, которые поклоняются «самодержавию народа», в чём бы оно ни выразилось…

История нового времени знает разные типы демократии. Самый положительный тот, который создан был английской революцией, происшедшей одновременно с реформацией и сопровождавшейся огромным подъёмом религиозных настроений. Тогда и была заложена основа той силы и здоровья, которые отличают Англию и в наши дни. Религиозные настроения англосаксонского мира имели определяющее значение и при зарождении новой американской республики, основанной выходцами реформации.

Напротив, есть другой тип демократии, который определился во враждебности к христианству: в XVIII веке так было во Франции, где Великая французская революция сделала попытку заменить христианство почитанием богини Разума, а в XIXвеке здесь получила определяющее значение германская социал-демократия с её тупым и самодовольным атеизмом. И в душе русской демократии, несомненно, происходит теперь борьба из-за того, пойдёт ли она с Христом или против Христа, в единомыслии с церковью или во вражде к ней. И имеется немало уже признаков и последнего.

Вот как сложны отношения, существующие между демократией и церковью, и это не позволяет нам прямо ставить между ними знак равенства. Церковь есть высшее, безусловное начало жизни, царство не от мира сего, хотя и имеющее задачей возвышать до себя мир. Демократия же есть только природное человечество в греховном его состоянии, иногда просветляющееся и вдохновляющееся, порой же принимающее образ звериный. Она сама необходимо нуждается в руководстве духовном.

Глубоко различны законы жизни в церкви как обществе Божественном и в демократии как обществе человеческом. В первом имеет силу закон любви, самоотречения, послушания, во втором – солидарности интересов, борьбы за права и их разграничения.

Если грядущая Россия, её же ищем, станет строиться без имени Христова, если демократия российская окажется в духовном разрыве со святой Русью, то какую же цену она имеет, кому она нужна, кому из нас дорога будет отрешённая от Христа Россия? Но да не будет!

Итак, в сей смутный и трудный час истории нашей будем блюсти чистоту нашего церковного самосознания и особенно памятовать сердцем отеческое предостережение апостола любви: «Дети, храните себя от идолов!»».

СМИРНОВ

В 1771 г. Москва подверглась ужасному бедствию - в январе началась эпидемия чумы. В это время Россия воевала с Турцией и сумела обеспечить себе широкий выход к Черному морю, поэтому есть все основания считать, что болезнь была занесена в город разведчиками противника. На московский суконный двор привезли обилие трофейной шерсти, и с 1 января по 9 марта умерло 130 его работников. Затем заболевание начало распространяться из одного дома в другой. Самый сильный разгар эпидемии продолжался четыре месяца: с августа по ноябрь.

Жители города впали в уныние. В Москве начались разбои и грабежи, а полиция собственными силами не могла восстановить порядок. По словам очевидца тех событий Подшивалова, были дни, когда умирали сотни людей; фурманщики в масках и вощаных плащах длинными крючьями вытаскивали трупы из выморочных домов, другие поднимали их на телеги и везли за город, где и хоронили. По свидетельству профессора Страхова, у входа в их дом постоянно горел огонь, ворота заколочены, калитка закрыта на замок, а всех входивших окуривали у костра. Уголь и обгоревшее дерево тогда являлись лучшими средствами к очищению воздуха от микробов. Первая инфекционная больница была организована за заставой в Николаевском монастыре. Вскоре в Москве возникли новые лечебные учреждения и карантины, а также предприняты необходимые санитарные меры: в черте города было запрещено осуществлять захоронение умерших от чумы людей. Их отвозили на новые кладбища и зарывали в землю в той же одежде, в которой они скончались. Работников суконных фабрик обязали жить в изоляции, а не выполнявших приказ били плетьми. Из числа москвичей сформировали батальон сторожей, которые охраняли лиц, находившихся в карантине. Закупки продуктов у сельских жителей происходили на въезде в город, где между покупателями и продавцами горели большие костры, а приезжие не дотрагивались до горожан. Деньги при передаче обмакивались в уксус, что уничтожало микробов.

Однако, несмотря на все строгие меры, болезнь распространилась за пределы Москвы. Так один мастеровой из села Пущино перед отъездом домой купил своей жене кокошник, принадлежавший девушке, умершей от чумы. Это привело к эпидемии в данном населенном пункте. Паника в городе оказалась настолько сильной, что из нее даже бежал московский главнокомандующий Салтыков, герой Семилетней войны 1756-1763 г., а вместе с ним выехали губернатор Бахметьев и обер-полицай Юшков. За оставление своих постов они были уволены со службы. После этого Москва попала под надзор генерал-поручика Ерошкина, который дал приказ никого из города в Петербург не пускать, и вдоль дороги была протянута сторожевая цепь из солдат.

Тем не менее не-смотря на все принятые меры, эпидемия набирала все большие обороты. Последний раз данное заболевание на-блюдалось в Москве в 1386 г., и поэтому у ее жителей не осталось никакого иммунитета против чумы. Фурманщики оказались не в состоянии перевозить всех больных, и поэтому новых санитаров набирали из числа каторжников и лиц, приговоренных к смертной казни.

16 сентября в Москве вспыхнул бунт. В начале сентября, когда эпидемия достигла своего пика, священник церкви «Всех святых» стал рассказывать прихожанам, что одному фабричному работнику во сне привиделась Богородица, которая заявила - ее образу, находящемуся над Варварскими воротами, уже несколько десятков лет никто не пел молебнов и не ставил свечей. А во время праздников народ напивался и блевал прямо под иконой. Поэтому Христос разгневался и хотел послать на Москву каменный дождь, но матерь божья упросила его ограничиться отправкой в город только одного мора, надеясь, что он образумит москвичей. Данные слухи быстро распространились среди простых людей и кем-то искусственно подогревались.

Под влиянием этой пропаганды толпы людей повалили к местоположению иконы, которая помещалась высоко над воротами. Верующие поставили лестницу и по ней лазили для установки свечей. В связи с этим проезд оказался закрыт. Чтобы положить конец этим сборищам, ибо они приносят огромный вред при эпидемиях, митрополит Амвросий приказал убрать икону в церковь, а собранные там деньги отдать на содержание воспитательного дома. По этому поводу он договорился с Ерошкиным. Для выполнения данной операции послали небольшой отряд солдат с двумя подьячими, которые должны были наложить печати па сундук с монетами.

Когда народ это увидел, то из толпы закричали:

- Бейте их! Богородицу обирают!

После этого ударили в набат у Спасских ворот, что было воспринято верующими как глас божий, и они набросились на солдат. Многотысячная толпа, вооруженная чем попало, ворвалась в Чудовскую обитель и начала грабить погреба с вином. Далее народ ринулся в Донской монастырь, где скрывался Амвросий от своих прихожан, и в произошедшем с ними столкновении митрополит оказался убит. Потом люди направились к Ерошкину, который к этому времени вызвал подкрепление и выехал на Красную площадь, куда стекались жители города. Там генерал начал уговаривать собравшихся разойтись. Тем не менее толпа двинулась к Кремлю, кидая в солдат камни и поленья. Перед Спасскими воротами поставили две пушки и стали стрелять в народ холостыми зарядами, но это явилось ошибочным ходом. Горожане, увидев, что убитых нет, начали кричать:

- Мать крестная Бо-городица нас от пуль защищает. Бей христопродавцев.

Люди ринулись к воротам, и тогда был открыт огонь картечью. Толпа в страхе начала отступать на прилегающие улицы, а вслед за ними поскакали драгуны. Ерошкин два дня подряд не слезал с коня и лично участвовал в стычках с народом. За принятые меры царица наградила его Андреевской лентою через плечо и пожаловала 4 тысячи крепостных. Однако генерал отказался от дара и искренне сказал:

- Нас с женой только двое, детей нет, состояние имеем, к чему же нам набирать себе лишнее.

26 сентября в Москву из Петербурга прибыл граф Орлов. Вместе с ним находились отборные солдаты от четырех полков лейб-гвардии. По его приказу 4 октября состоялось торжественное погребение митрополита Амвросия, убитого верующими за воровство. Активные участники бунта были казнены, сосланы на каторгу или галеры. Точная информация о количестве осужденных по этому делу отсутствует. С этого момента был отдан приказ - прекратить набатный звон в церквах, а ключи от колоколен должны находиться только у священников. В Москве Орлов многими разумными мерами способствовал полной ликвидации эпидемии и прекращению беспорядков. Он лично объехал все больницы, строго контролировал лечение и питание, а также ласково утешал пациентов. Несмотря на это участники бунта подожгли Головлевский дворец, в котором остановился граф. Однако вскоре жители поняли, что вводимые им меры действительно необходимы. 16 ноября сановник выехал обратно в Петербург, ибо к этому времени ситуация в Москве начала нормализоваться. В честь данной эпидемии была выбита памятная медаль, которой награждались активные участники ликвидации бедствия.

Всего по стране от этого нашествия чумы умерло 133 299 человек, из них 57 901 - в Москве. Надо признать, что несмотря на самые страшные последствия данное заболевание дало и положительные результаты. Были выделены дополнительные средства на медицинские цели, введены строгие санитарные требования и начались научные разработки прививок от инфекционных заболеваний.

Однако зачинщиков бунта поймать не удалось. Они бежали на Дон и пытались организовать там новое восстание. Затем отправились на реку Яик (ныне Урал), где в 1773 г. началась крестьянская война под предводительством Емельяна Пугачева, и оказались в его ближайшем окружении. Не исключено, что и сам Пугачев участвовал в описанных событиях в Москве. Безусловно, чумной бунт имел глубокие социальные причины, но надо обратить внимание на следующий факт. Не только эпидемия, но и беспорядки были тщательно организованы турецкой разведкой. В 1768-1774 гг. Россия воевала за выход к Черному морю. Если во время других военных кампаний с ними нам приходилось параллельно сражаться с другими странами, то в этот период удалось сосредоточить армию и флот непосредственно против Турции, и ход боевых действий с каждым годом все более удачно складывался для России. Бунт в Москве серьезно ослаблял экономику страны и был выгоден противнику. В то время церковь и правительство активно преследовало староверов, и поэтому среди последователей протопопа Аввакума неприятель получил возможность навербовать себе немало агентов. Много старообрядцев переселилось жить на территорию Турции, ибо османы никак не препятствовали их вероисповеданию. В условиях эпидемии доходы у священнослужителей низшего звена совсем упали, и поэтому они за деньги распространяли слухи о том, что Христос прогневался на москвичей. Это еще раз доказывает - религиозные деятели самые обычные проходимцы. Нужно было подбить жителей города собираться у Варварских ворот для установки свечей образу Богородицы, ибо это нарушало движение по Москве и способствовало распространению чумы. Совершенно очевидно, что городской администрации пришлось бы прекратить эти сборища и снять икону с ворот. Когда солдаты начали ее убирать, то находящиеся в толпе провокаторы стали кидать в них камни и тем самым вынудили предпринять ответные действия.

Нa Спасской башне ударили в колокола именно в тот момент, когда началась драка с верующими. Это еще раз доказывает, что бунт был не стихийным, а сознательно организованным.

А.С. ЛАЗАРЕВ

12-летний Гриша Агеев, услышавший проникновенную проповедь священника в небольшой церкви, призывавшую к защите и спасению России от наступавшего немца, решил отправиться на войну бить «германца». Оставив домашним записку «Не ищите меня, я сам объявлюсь», мальчик отправился на вокзал. В 1915-1916 годах служил в царской армии, дослужившись до старшего унтер-офицера.

В ходе войны стал полным Георгиевским кавалером. Свой первый Георгиевский крест IV степени Г.А. Агеев получил за эпизод, когда он забрался в немецкий окоп и, вытащив вместе с лентами немецкий пулемёт, доставил его к своим. Второй крест он получил за дерзкое пленение немецкого командира роты и его ординарца. Третий Георгиевский крест – награда за то, что «Унтер Агеев в составе пулемётной команды месяц не выходил из боя». Четвёртым крестом святого Георгия награждён за тяжёлые бои на румынском фронте под Яссами.

Три месяца болел, валялся в холерных бараках. Выжил и снова решил отправиться на фронт. Но менялась обстановка в стране и, услышав однажды слова солдатского агитатора-большевика: «Убегай! Царю нужен такой верноподданный холуй…», – подумал старший унтер-офицер: «Может, правда заключена в этих словах…».

С 1918 по 1920 год принимал участие в боях на фронтах Гражданской войны в составе Красной Армии. Сражался в составе первой Московской народной дружины. На Украине, оккупированной немцами, был связным партизанских отрядов, политруком конной разведки, военным комиссаром. Был трижды ранен. Член КПСС с 1918 года.

После гражданской войны был на партийной работе. В разные годы был секретарём Скопинского райкома партии в Мосбассе, заместителем секретаря Подмосковного бюро МК партии, начальником Главугля Наркомата топливной промышленности СССР, редактором многотиражки. Участвовал в восстановлении рудников Донбасса, строительстве Днепрогэса, проведении коллективизации, строительстве шахт Дальнего Востока и Подмосковья.

Всюду этот красивый, небольшого роста, широкоплечий человек был на своём месте. Обладающий огромным запасом энергии, талантом организовывать людей, умеющий убеждать, годился для любого дела.

За строительство шахт Г.А. Агеев был награждён орденом Трудового Красного Знамени. С 1938 года находился на хозяйственной работе.

Пригодился Агеев и на Дальнем Востоке, куда в 1939 году был отправлен Наркоматом тяжёлой промышленности в качестве уполномоченного по восстановлению и строительству новых угольных шахт.

В апреле 1941 года Агеев был отозван в Москву и вскоре назначен на точно такую же должность на строительство шахт в Подмосковье.

Возглавлял управление по строительству новых шахт в Черепетском (ныне Суворовском) районе Тульской области, где намечалось строительство ГРЭС. Проявил себя на этой работе как опытный руководитель и знаток промышленного производства в угольной отрасли.

В годы Великой Отечественной войны Г.А. Агеев – один из создателей народного ополчения Тулы. В первые дни войны начал создавать из шахтёров народное ополчение, в цели которого входила борьба с вражескими диверсантами, ракетчиками, работа по обезвреживанию вражеских авиационных бомб, уничтожение фашистских листовок. Истребительные батальоны возникли и на других предприятиях района. С приближением фронта к границам Тульской области Г.А. Агеев предложил объединить батальоны народного ополчения и создать из них сводный отряд с единым штабом. Райком партии поручил ему руководство сводным отрядом истребительных батальонов черепетских шахтёров и шахтостроителей.

Командовал сводным отрядом истребительных батальонов, действовал на территории Суворовского района. В этом районе действовали батальон 156-го полка НКВД, командиром которого был капитан В.Ф. Понизник, объединённые истребительные батальоны под командованием капитана пограничных войск А.П. Горшкова и С.А. Васильева.

В первом же бою проявил исключительное мужество и умение руководить бойцами. 20 октября 1941 года между селом Рождествено и станцией Черепеть (ныне Суворовский район) истребительные батальоны приняли бой, давая возможность отступающим воинам 50-й армии советских войск оторваться от наступающего противника и сосредоточиться на новых рубежах.

23 октября комитет обороны города Тулы утвердил постановление об объединении истребительных батальонов, отрядов народного ополчения и создании на их основе 26 октября Тульского рабочего полка, который должен был сразу же перейти на казарменное положение и разместиться в помещении Механического института. Полк был создан в составе пяти батальонов под командованием А.П. Горшкова. К указанному сроку в формирующийся рабочий полк влились 600 бойцов истребительных батальонов, остальной состав пополнялся рабочими и служащими по партийной мобилизации из числа представителей местных предприятий и учреждений. Вместо первоначально назначенного П.А. Баранова за день до ожесточённых боев в предместьях Тулы 28 октября комиссаром полка был утверждён Г.А. Агеев.

30 октября началось наступление немецких танков на оборонительную линию рабочего полка, проходившую по парку Осоавиахима на южной окраине Рогожинского посёлка. Комиссар Агеев был на передовой, беседовал с командирами и бойцами, поддерживал ещё необстрелянных новичков, в трудные минуты сражения брал винтовку, ходил в контратаку, воодушевляя личным примером бойцов, отбивая натиск врага. Фашисты пытались прорваться в город через посёлок Красный Перекоп.

Около 3 часов дня, когда враг в очередной раз усилил натиск, Агеев заметил, что под угрозой оказался медицинский пункт, в котором находились раненые. Комиссар с группой воинов под непрестанным обстрелом лично выносил и выводил раненых с поля боя, несмотря на приказ командира полка А.П. Горшкова оставить раненых на поле боя до темноты. Семь раз ходил комиссар Г.А. Агеев в пекло, спасая жизнь своим боевым товарищам.

На восьмой раз немцы, пристрелявшись, насмерть сразили отважного комиссара пулемётной очередью. Тело комиссара Агеева вынесли с поля боя, как только стало возможно. Похоронен с воинскими почестями в Туле на Всехсвятском кладбище.

Вот такие чиновники были в сталинском СССР. М-да...

9e-maya.ru

Неожиданный для меня интерес френдов и нефрендов к постингу, посвящённому битве при Фрауштадте («СИ», №11, 2011 г.), заставляет вернуться к теме звериного оскала России. 302 года назад, 22 февраля 1709 года от Р.Х., шведская армия, незадолго до того вторгшаяся на территорию Слободской Украины, ведомая лично Последним Викингом, блеснувшим и в этот раз уникальным полководческим дарованием, атаковала городок Красный Кут и после тяжёлого, очень кровопролитного боя выбила оттуда русские войска под командованием генерала Шаумбурга...

Учитывая стратегическую важность местечка, цена успеха была исключительно велика, однако удержать удачу шведам не удалось - подоспевшие русские части генерала Рена, хотя и уступая противнику числом, сумели организовать контратаку, отбросить неприятеля с позиций, отбить плотину и окружить на мельнице самого Карла XII с сильным отрядом драбантов. Долго штурмовать, учитывая, что шведский генерал Круз уже собирал отступившие подразделения на помощь королю, времени не было, драться с Крузом не хватало сил. Можно было только, используя несколько захваченных вражеских пушек, расстрелять мельницу прямой наводкой, вынудив укрывшихся там сдаться. Именно это предложил Рену майор Вальтер фон Бок, брат-близнец которого, Райнер фон Бок был, в числе прочих пленных немцев, назвавшихся русскими, заколот после Фрауштадта. Однако Рен, пояснив, что “того не позволяет честь русская” (за что позже был похвален Петром), приказал отходить, так и не выкурив Последнего Викинга из укрытия, а вызволенный подошедшим Крузом король первым же делом рапорядился, как сказано в приказе “в устрашение скифам и для опровержения сомнений в неодолимости шведской армии”, - сжечь Красный Кут дотла, а жителей выгнать на мороз раздетыми. Что и было исполнено. Многие из бедолаг, поморозившись, вскоре умерли, его же величество король свеев и ётов развернул войска вспять и спустя несколько дней ушёл за Ворсклу.

Определенное впечатление на Карла событие в Красном Куте, надо сказать, произвело. Во всяком случае, вскоре после этого он впервые согласился обсудить с Петром возможность прекращения войны. Правда, не сошлись - царь хотел относительно немногого, но король не хотел отдавать ничего, да еще и требовал контрибуций, - однако уже после завершения переговоров шведский представитель передал русской стороне личную просьбу своего суверена. “Карл, - пишет Энглунд, - разъяснил Петру, что его войска не могут обеспечить себя провиантом, многие солдаты больны, а поляки-союзники просят за поставки непомерно дорого, а потому он был бы благодарен, если бы русские нашли возможность продать шведским фуражирам зерно, вино и необходимые лекарства, а также сколько возможно пороха и свинца, но по разумной, умеренной цене”. В порохе и прочих боеприпасах, как известно, было отказано, но три обоза зерна, обоз вина, а также “три колымаги разного аптекарства” были отосланы в шведский лагерь немедленно. И бесплатно. Как указано в документах, “во имя людского к болящим соболезнования и Господней милостыни”.

Лев ВЕРШИНИН