27 сентября Басманный прокурор вручил мне заключение по обвинению меня в преступлении по «русской» статье и отправил мое дело в суд. Чувствую, вскоре придется мне опять писать о современном суде Российской Федерации, посему с завистью вспоминаю советский народный суд, хотя и не считаю его совершенным.

А тут еще на моем сайте постоянный оппонент, рекомендующийся юристом Назаровым, подлил масла в огонь. В то, что он юрист, я охотно верю, но по его презрению к закону и, главное, по безразличию к справедливости, полагаю, что он все же бывший прокурор.

Несколько неожиданно он заговорил о том, что судей невозможно и глупо избирать народом, на это ему напомнили: «т. Назаров, такие выборы были в советское время, никакой “программы” не нужно. Выбирает район (1000-5000 человек), где все работают зачастую на одном заводе и все друг друга знают». На что Назаров бодро отреагировал:«Вы или сами плохо знаете советское время, или думаете, что я его плохо знаю, и пытаетесь мне мозги парить. Какие, нахрен, выборы?!?! В бюллетень вносилась одна-единственная фамилия. Кого именно включать в бюллетень, решал горком или обком партии. Вот кто решал быть или не быть человеку судьёй. Горком, а никакой не район и не завод».

В целом Назаров прав, но своей правотой извращает действительность, поскольку она неполная. Власть была советской, а суды при ней были карательными органами и естественно, что власть следила за качеством судей. Но избирал их народ, и совершенно безразлично, один был кандидат или десять. Не надо было даже большинства голосов - пара сотен бюллетеней «против» привели бы к тому, что этого судью, даже избранного, не допустили бы судить, а тех деятелей горкома, кто его порекомендовал, выкинули бы оттуда. Надо же понимать смысл работы работников горкома!

Но сначала хочу заметить, что Назаров, скорее всего, либо московский интеллигент, либо из каких-то крупных городов на западе России. Только в этих городах интеллигенция была поражена какой-то тупой трусостью: ей в СССР предлагали свободно избирать чуть ли не всех в государстве, она все равно тупо и послушно голосовала, как начальство скажет, а потом винила это же начальство в том, что оно говорило, за кого голосовать. А вот мой, неоднократно рассказанный пример поведения немосковской интеллигенции.

В зиму на 1974 год была у нас в городе Ермаке отчетно-перевыборная конференция горкома комсомола. Я был избран делегатом, на конференции заигрывал с нравившейся мне женщиной и выступлений не слушал, но к концу прений случился какой-то шум, кто-то переругивался из зала с президиумом, наконец, всех распустили на двухчасовой обед, во время которого в типографии должны были отпечатать бюллетени для голосования.

Наша заводская делегация, само собой, пошла в столовую «через гастроном», а обед начали с компота, чтобы освободить стаканы под водку. И, как говорится, уже хорошо гудели, когда к нам подошел представитель делегации ГРЭС и начал ругать секретаря горкома комсомола – я уже забыл его фамилию, помню только, что она была на букву Ш.

Суть обиды вот в чем. Были у комсомольцев ГРЭС какие-то критические замечания к горкому, наверняка в целом терпимые, делегация ГРЭС подготовила выступающего для их оглашения. Но этот Ш. счел себя уже опытным номенклатурным волком и применил обычный в таких случаях прием – он поставил этого выступающего в конец списка, а впереди выпустил болтливых и косноязычных зануд, которые замучили своими речами всех делегатов. И после двух или трех часов слушания этой белиберды Ш. предложил залу прекратить прения, так и не дав выступить делегату ГРЭС с критикой. Зал обрадовался и тут же проголосовал, грэсовцы пробовали возмущаться, но Ш. сослался на уже состоявшееся решение конференции о прекращении прений.

Поскольку мы, заводчане, уже разогретые «компотом», тоже обиделись за грэсовцев, то дружно решили вычеркнуть Ш. из бюллетеней. Однако этого было мало. Ведь город был молодой, детей много и абсолютное большинство делегатов были школьниками или учащимися училищ и техникумов. А они, по малости лет, с нами не пили (мы бы им пить не дали – в те годы на пьющих несовершеннолетних смотрели очень плохо). Однако тут все дело решил один татарин, конструктор нашего заводского проектно-конструкторского отдела.

Я уже не помню, где именно проходила эта конференция, но зал был внутри здания и фойе были с обеих его сторон. Голосовали так. Делегаты входили в боковую дверь, поднимались на сцену, там получали бюллетени, спускались со сцены и шли вдоль второй стены и рядов кресел к столику, на котором были карандаши для вычеркивания, а затем – к урне для голосования. После чего выходили из зала в фойе.

Татарин пошел в числе первых, проголосовал, но не вышел, а сел в кресло возле столика, и когда к столику подходил школьник, то татарин командовал ему: «Ш. вычеркивай!» И что школьнику было делать? Сидит солидный дядя в костюме и при галстуке и дает команду. Может, так и надо. Детки послушно вычеркивали. А этот Ш, вместо того чтобы посидеть с нами в столовой, по примеру тогдашней номенклатуры повел куда-то поить представителей обкома. Вернулся в зал, когда голосование уже заканчивалось, и его довольная морда говорила, что он в полной уверенности, что все идет по плану.

Это сильно разозлило счетную комиссию, которая даже намека не сделала президиуму на то, что произошло. Собрались в зал слушать итоги. Председатель счетной комиссии начал зачитывать голоса, поданные за членов нового горкома. Начал с буквы «а» и звучало это: «А» - 220 – «за», «против – нет». И так вниз по списку по алфавиту. Ш. был, благодаря своей фамилии, последним. Доходит председатель и до него и оглашает: «Ш. – 40 – «за», 180 – «против». Надо было видеть, как в президиуме вытянулись лица Ш. и представителей обкома. А председатель счетной комиссии невозмутимо продолжает, что в составе горкома не хватает одного члена, и предлагает добрать его открытым голосованием. Зал радостно поддерживает эту идею, тут же называют фамилию нового кандидата в члены горкома и тут же зал за него голосует мандатами. Конференция закончилась, а мы поехали расслабляться, раз уж этот день оказался нерабочим. Ну вычеркнули того, кто не нравился, ну и что – чего бояться?! Это наше право!

До референдума о сохранении СССР я вообще никогда не голосовал «за» ни на каких выборах. Брал бюллетени, подходил сразу к урне, клал их на урну, доставал ручку, всех вычеркивал в знак протеста против того, что там только один кандидат, пионеры у урны отдавали мне салют, а я бросал бюллетени в урну. Что тут такого?

Много лет спустя я рассказал об этой комсомольской конференции в компании, в которой оказался компетентный слушатель. Он в свою очередь сообщил, что этот случай голосования против предложенной кандидатуры произвел большие кадровые изменения не только в комсомольской номенклатуре вплоть до ЦК ЛКСМ Казахстана, но выговоры получили и работники горкома и обкома партии за то, что не знали истинного настроения комсомольцев города Ермака и предложили им не того секретаря. И то же самое было бы с работниками горкома, если бы граждане подали много голосов против судьи.

Так что скажу Назарову, что не надо делать кувшинное рыло: власть в СССР все менялась и менялась к худшему, но вы-то, законники, были впереди всех – это вы хотели служить не закону, а ухудшающейся власти, вы хотели быть независимыми от народа.

Начнем с собственно судей.

Судьи, если не считать работ Вышинского, мало оставили мемуаров, надо думать, им о своей подлости писать не хотелось, а больше не о чем было и писать. Но как-то уже давно получил странички журнала «Нева» с повестью Виктора Курочкина «Записки народного судьи Бузыкина». Курочкин с 1949 по начало 1952 года был народным судьей в поселке Уторгош Новгородской области и его «Записки», по сути, являются мемуарами.

К мемуарам надо подходить осторожно, поскольку их авторы лгут, порою даже не замечая этого, а Курочкин мало того, что облек их в форму художественного произведения, так еще и сам вызывает у меня подозрения в своей честности. Но дело в том, что мемуаристы зачастую сами не понимают, что видели и слышали, кроме того, они лгут о тех обстоятельствах, которые либо касаются их лично, либо по которым они хотят навязать читателям свой взгляд, а о сопутствующих обстоятельствах мемуаристам проще написать правду, чем выдумывать ложь.

Вот, скажем, зачем Курочкину выдумывать, как именно его избирали судьей? Он пишет, что по приезде на место, две недели занимался следующим: «разъезжаю по району и знакомлюсь со своими избирателями». Делал он это, разумеется не сам: «Инструктору райкома Ольге Андреевне Чекулаевой, вероятно, лет двадцать пять. Она высока, полновесна, остра на язык и даже красива. Но красота у нее не своя — краденая. К ее сильной ловкой фигуре с сочным голосом ну никак не пристало тонкое, нежное лицо хрупкой белокурой девушки. И чем меньше я стараюсь на нее смотреть, тем больше она насмехается надо мной и язвит. Я все терплю. А что мне остается делать? От нее зависит моя судьба. Я отдан ей в руки на весь период предвыборной кампании. Она развозит меня по району на показ избирателям и расхваливает. А когда остаемся одни, с глазу на глаз, говорит мне, что я кот в мешке, которого навязали ей возить и расхваливать».

Вот вдумайтесь в последнее предложение – почему инструктор была так недовольна? Потому что она теперь за Курочкина, в том числе и за итоги голосования граждан за него, отвечала, по сути, не зная Курочкина. Но в любом случае, как вы прочли, райком две недели представлял кандидата в судью людям на собраниях, на которых люди задавали судье любые вопросы.

И ответ на глупейшую претензию Назарова, что выборы судьи были безальтернативны. Что, райком должен был на радость Назарову двух кандидатов возить, чтобы показывать людям, что райком сам не знает, чего хочет?? Дело же не в количестве судей, а в том, что его могли просто не избрать, если бы он людям не понравился. Но они проголосовали. Почему?

Посмотрите, кто сегодня судья. Это молодая женщина, которая неизвестно как сдала экзамены на юрфаке, после чего несколько лет проработала секретарем суда, подделывая протоколы по приказу судей. Этим она показала председателю суда свою подлость и покорность, и ее назначают судьей. Такого судью, это ясно, даже сегодня народ не избрал бы.

Курочкин тоже был молод (ему было 26 лет), но он пережил блокаду Ленинграда и полтора года воевал самоходчиком, у него два ранения, три ордена и три медали. После войны он заканчивает среднюю школу, затем юридическую, одновременно работая то рыбаком, то воспитателем, то бухгалтером. У кандидата в судьи Курочкина были биография и жизненный опыт, которого у многих его избирателей, даже старше его, не было, плюс у него была справка юридической школы, удостоверяющая, что он знает законы. Какого судью было еще людям желать? Он не мог не вызывать уважения, как достойный кандидат в судьи.

Ниже мы посмотрим, что давала выборность судей, а сейчас рассказ Курочкина о взаимоотношении судей с тогдашним начальством.

«Первый секретарь райкома лично сам пригласил меня в свой кабинет и, как с равным, серьезно, по-деловому, полчаса беседовал о трудностях и задачах, стоящих перед нами на данном историческом этапе, и о том, что предстоит сделать, чтобы вытащить район из отстающих в передовые, и какая роль отводится в этом важном деле народному суду. Я заметил, что суд ни от кого не зависит и подчиняется только закону. Первый секретарь сказал: «Правильно. Но нельзя забывать партию. Она — основная руководящая и направляющая сила в стране». Я сказал, что это очень хорошо знаю и помню, потому что по основам марксизма в юридической школе у меня были круглые пятерки. Это очень обрадовало секретаря, и он пообещал назначить меня руководителем кружка по изучению краткой биографии Сталина в каком-нибудь отдаленном колхозе. Я поблагодарил за доверие, а сам про себя подумал: «Черт меня дернул за язык хвастаться пятерками». В общем, первый секретарь — умный и добрый человек. Мы расстались друзьями, дав друг другу слово работать в тесном контакте».

И где здесь указание выносить приговоры, которые требует секретарь райкома? Этих указаний и в дальнейшем никогда не было, и, как следует из воспоминаний Курочкина, он сам звонил по трудным делам в райком, пытаясь получить если не указание, то хотя бы узнать мнение начальства.

А вот Советская власть.

«…председатель райисполкома. Человек он, конечно, положительный, но уж слишком прямолинеен и резок. Когда я пришел к нему и представился, он долго и пытливо разглядывал меня, словно заморскую диковину, и, наглядевшись вдоволь, ехидно спросил:

— А усы зачем? Для солидности? Сбрей. Не усы, а какая-то грязь под носом.

Я молчал, а он, не стесняясь, говорил обидные слова да еще жалел меня при этом.

— Молод ты еще, ох, как молод. Жаль мне тебя... Поэтому хочу дать три напутственные заповеди. Они слишком примитивны, но если ты за них будешь держаться, то, может быть, просидишь свои три года до следующих выборов. Первая заповедь — не бери взяток, вторая — не залезай в государственный карман и третья — не лапай девок, с которыми будешь работать.

Это уже было слишком. Разве я не знал моральный кодекс судьи? Но я не в силах был вымолвить ни слова и сидел, согнув голову, униженный и побитый. Сергей Яковлевич подошел ко мне, взлохматил волосы.

— То, что я тебе сказал, пусть останется между нами. Никому ни слова. Понял? Никому... А если тебе потребуется от меня помощь, помогу.

С какой благодарностью я пожал его цепкую и жесткую, как щепка, руку! Так искренне и крепко я еще никому в жизни не пожимал. Я думаю так, что порядочность в человеке ценнее доброты...».

Теперь о прокуроре.

«Магунов Виктор Андреевич родился прокурором. Он старше меня всего лишь на три года, а кажется — на все десять. Высокий, полный, рыхлый, с холодным скучным лицом и очками вместо глаз, он невольно вызывает страх и уважение. Магунов строг, но не зол, по-своему добр, но доброта эта скорее пугает, чем радует; справедлив, но справедлив, как сам закон. Он ни на кого не жмет, но все чувствуют тяжесть его руки.

Прокурор, как все смертные, наделен и слабостями, и пороками, но скрывает их так умело и ловко, что простым глазом не заметишь. А самое главное — Магунов умен, чертовски упрям и настойчив. Я уверен, он добьется высокого положения, по крайней мере, должность областного прокурора ему обеспечена.

Одно время мы дружили, правда недолго, а потом разошлись, чтоб навеки стать непримиримыми врагами.

Кажется, это было на третий день после выборов. Я тогда очень много и упорно работал: дни и ночи просиживал за столом, подготавливая дела к слушанию. Изучая к предстоящему процессу одно очень спорное арестантское дело, я обнаружил, что протокол об окончании следствия не был подписан обвиняемым. Нарушение это было чисто формальным, но оно давало мне повод прямо без судебного разбирательства направить дело прокурору на доследование.

Я решил на первых порах не портить отношений с прокурором, которого я еще не знал. Взяв дело под мышку, я отправился в прокуратуру исправить ошибку, да и заодно познакомиться с Магуновым. Секретарь доложила о моем приходе, и тотчас я был принят. Когда я вошел в кабинет, Магунов стоя разговаривал по телефону. Видимо, разговор для него был очень важный и обнадеживающий. Он растягивал в улыбке рот, повторял одни и те же слова: «Благодарю, слушаюсь, спасибо». Не отрывая от уха трубки, он широким жестом разрешил мне сесть в кресло около стола и вяло пожал мне руку.

Закончив приятный разговор, Магунов заложил руки за спину, прошелся по кабинету, сказал: «Так-с, неплохо и даже очень неплохо», — сел за стол, снял очки, протер их безукоризненно чистым платком и, рассматривая свои холеные руки с пухлыми, как сосиски, пальцами, спросил:

— Ну, так как дела, Фемида?

Я сказал, что так себе, поначалу трудновато приходится. Прокурор громко чихнул, промокнул клетчатым платком рот и заметил, что это естественно, так и должно быть, но дело не в этом. Откинувшись на спинку стула, он снял очки, поиграл ими, посадил на место и, пристально разглядывая меня, мягко спросил:

— Вы по призванию или по наитию стали юристом?

Я резко ответил, что в этом я ни перед кем не намерен исповедоваться. Он высоко поднял брови, посмотрел на меня поверх очков и улыбнулся.

— Жаль, очень жаль, молодой человек.

— Это почему же вам жаль? — грубо спросил я.

Он же моей грубости противопоставлял утонченную оскорбительную вежливость.

— Дорогой мой, юристом, как и поэтом, надо родиться. А я в вас этого не заметил. Простите, но не заметил, — Магунов широко развел руки и поклонился.

Мне стало смешно: прокурор дал маху, он переиграл, как плохой артист. Это как рукой сняло всю злобу и обиду, я принял беззаботный веселый вид и сказал, что разные бывают поэты, а юристы — тем более, потом положил на стол дело.

— Виктор Андреевич, здесь вкралась небольшая ошибочка, - сказал я как бы между прочим,

Магунов надменно выпрямился.

— Что? Какая ошибочка?

— Посмотрите сто первый лист, — небрежно кивнул я. Прокурор, морщась, полистал дело и вдруг ахнул.

— Бог мой! Да это же прямой повод к отмене! — потом бросил на меня встревоженный взгляд. — Семен Кузьмич, а вы по нему подготовительное заседание проводили?

Я сказал, что только из-за этого и не проводил. Магунов облегченно вздохнул и заверил меня, что этот казус он сегодня же исправит. Он вызвал следователя, прямо на моих глазах сделал ему жесточайший нагоняй и приказал немедля отправиться в город, в тюрьму к арестанту подписать протокол. После этого мы разговорились, но уже по-другому, по душам, и прокурор пригласил меня заглядывать к нему вечерами на огонек.

Надо отдать должное, Виктор Андреевич — прекрасный собеседник. Он хорошо образован, начитан, очень неравнодушен к искусству, особенно к театру, когда-то был актером-любителем, и по секрету признался мне, что и сейчас с удовольствием поломался бы на сцене. Я ему верю: по крайней мере, рассказы Чехова он читает превосходно. Но это еще не все достоинства прокурора. Он великолепный преферансист. И играет с умом: чтобы не потерять партнеров, иногда и проигрывает.

Однако ни общность наших взглядов на искусство, ни преферанс не смогли скрепить нашу дружбу. Вскоре мы разошлись. Из-за чего?.. Из-за палочки.

Палочка — условный знак, а фактически — показатель работы. Судье она ставится только за отмененный приговор. Прокурору — и за необоснованный протест, и за оправдательный приговор, а также и за отмененный, если он его не опротестовал.

…Прокурор всегда требует подсудимому осуждения, даже если он не виновен, и очень редко, в исключительных случаях, отказывается от обвинения. Для этого надо быть великодушным. А в наше время великодушие — вещь старомодная и смешная. А кому хочется прослыть смешным? И уж, конечно, не прокурору.

Начальство отличает Магунова и ставит в пример другим как работника, проводящего строгий прокурорский надзор. Что верно, то верно. Ни одно правонарушение не проходит безнаказанным. По количеству уголовных дел наш район переплюнул все районы области. У Магунова болезненная страсть заводить уголовные дела.

В начале мая он завалил суд делами о самовольном захвате колхозниками земли. Их набралось около двух десятков. Самовольный захват выражался в том, что при контрольном обмере приусадебных участков было обнаружено, что у этих колхозников они увеличились сверх норм — от двух до трех соток. На суде все колхозники в один голос отрицали свою вину. Суд определил создать авторитетную комиссию по вторичному обмеру их приусадебных участков. И оказалось, что первый обмер был произведен неправильно. В результате по всем делам были вынесены оправдательные приговоры. И Магунов в горячке все их опротестовал. Но все протесты были сняты областным прокурором. Таким образом, Магунов сразу схватил охапку палок и вдобавок еще — строгое предупреждение. И наша дружба размякла и стала скользкой, как глина после дождя. А следующее дело, по которому прокурор получил полное удовлетворение, а я — палочку, сделало нас врагами».

Вот тут надо прервать повествование о прокуроре и обратить внимание на то, будто суд оправдал подсудимых, причем Курочкин написал это так, что создается впечатление, что это он оправдал. На самом деле это далеко не так. Поскольку народный суд СССР это еще и два народных заседателя.

Но разговор о заседателях предварим разговором об адвокатах.

Моему оппоненту Назарову указали на народных заседателей: «И судья, даже будучи уверенным в своей правоте, должен был порой приложить немало усилий для того, чтобы убедить этих народных заседателей в своей правоте». Назарова это сильно развеселило:«А-а-а! Ой не могу! Народные заседатели! Механизм контроля! Ну не смешите вы народ-то! Кивалы!! Вот какое их было прозвище, причём абсолютно заслуженное».

Тут должен сказать, что в жаргоне юристов я не силен, но, судя по всему, кивалами называли не только заседателей, но и адвокатов определенного склада (возможно, такого, как сам Назаров, который все время нам кивает на то, что нынешний режим «юридически прав»). По крайней мере, я помню случай, когда мой разозленный адвокат Г.И. Журавлев заявил судье, что он не собирается быть кивалой при прокуроре.

Кстати, у Виктора Курочкина в суде как раз и был такой адвокат-кивала Санжеровский, он его описал: «Каждый день ровно в десять он является на службу с огромным, весом в полпуда, портфелем. Положив на стол портфель, адвокат принимается разматывать свой желтый шарф. Этот шарф знаменит своими невероятными размерами и выносливостью. Зимой и летом он бессменно висит на шее адвоката, как хомут. В районе когда-то адвоката так и звали «хомутом». Потом эта кличка с течением времени видоизменялась и совершенствовалась, пока не обрела совершенно новое нелепое звучание: «Халтун». Так его все и зовут: в глаза и за глаза».

Прочитав это, я впомнил, что на процессе по делу Сталина его клеветников из «Новой газеты» защищал Бинецкий Алексей Эдуардович, руководитель Адвокатского Бюро «Бинецкий и Партнеры»; управляющий партнер Адвокатского бюро «Хейфец, Бинецкий, Хейфец», юридический советник Федеральной службы по делам о несостоятельности и финансовому оздоровлению; член Высшей Экспертной Комиссии по арбитражному управлению при ФСФОРФ; член Московской городской коллегии адвокатов; управляющий Партнер фирмы «Московские юристы»; иностранный юридический советник в американской юридической фирме Milbank, Tweed, Hadley & McCloy; член Союза адвокатов Российской Федерации; член Московской городской коллегии адвокатов; член Российской гильдии профессиональных антикризисных управляющих; член Российского дворянского собрания; Председатель Правления Некоммерческого партнерства «Русский клуб искусства и культуры».

Так вот, этот Бинецкий приходил в суд и сидел на заседаниях с длинным шарфом на шее. Форма одежды у них, у этих «халтунов», такая?

Курочкин продолжает об адвокате.

«Первое время я старался помогать ему. Всех, кто обращался ко мне по всем юридическим вопросам и особенно защиты, я отсылал к адвокату Санжеровскому. И меня всегда спрашивали: «А кто это такой?» и, узнав, отчаянно махали руками: «Нет, только не Халтуна».

В процессах он выступает лишь в тех случаях, когда сам суд назначает защиту, которая обычно в таких случаях нужна подсудимому не больше, чем мертвому свинцовые примочки. Говорит он солидно, как и подобает человеку его положения, но слова подбирает тяжелые, вычурные и с таким трудом, словно вытаскивает их из потайного кармана, и речь свою он всегда заканчивает так: «Прошу суд снизить меру наказания моему подзащитному»,— независимо от того, виновен ли подсудимый или не виновен».

Но были и нормальные адвокаты, однако их приходилось приглашать из Новгорода.

Итак, теперь о народных заседателях.

Ю.И. МУХИН

Прошедший 2010 год начался землетрясением на Гаити. Не просто стихийное бедствие, коих немало на Земле, а катастрофическое, породившее информационное цунами в россиянских СМИ. Кто только ни писал, ни показывал по телевизору, ни говорил по радио об этом. И все дружно признали: Гаити - самая нищая, самая обездоленная страна мира, не выползающая из долговых пут обязательств. Гаитянец рождается с петлей на шее из сотен тысяч долларов, фунтов, евро, иен… гурдов - местные денежные знаки.

Наши оборзевшие телевитии буйствуют в пропагандистском раже: «Гаитянцы сами не хотят жить по-другому, нищета их крест, нирвана, из которой они не собираются вылезать, этакие бомжующие супермены…», находящиеся постоянно в наркотическом трансе.

Кто довёл островное маленькое государство до такого состояния? Отвечаю – капитализм!! Не дает жить по-другому, высасывая жизненные соки из человечества. Оглянитесь кругом, в России полным ходом идет гаитинизация повседневной жизни. Многое уже у нас отобрали: право голоса, свободу слова, собрания, референдумы. По этим изъятиям мы уже обогнали Гаити.

Обратимся к справочнику, изданному в Советском Союзе в 1988 году, «Страны Мира». Сравним: стр. 370. Население 5,4 млн. (1986 год) негры. Сегодня, по сообщениям СМИ, 3 млн. Куда делись 2,4 млн. за 24 года, небольшой срок по историческим меркам? Вымерли? Разбежались? При бешеной тропической рождаемости. Политические процессы на Гаити мы повторяем у себя в России «реформами» - изъятием рабочих мест… Клан Ф. Дювалье напоминает Ельцина, сын Дювалье Жан Клод (Беби Док) - ВВП без подделок, пришёл к власти с помощью пересаживания за столом. «Не так сидим». И пошло! Из богатого советского сделали нищую Россию практически гаитянскими методами. Это чисто капиталистический универсальный способ разграбления.

Читаем далее справочник. Страна богата полезными ископаемыми (медные, молибденовые руды, золото, серебро, бокситы), добыча, сбыт и, естественно, доходы находятся в руках, под контролем капиталов США, Франции, ФРГ, Израиля, Японии…

Сельское хозяйство: хлопок, кофе, сахарный тростник, какао-бобы, бананы, табак, кукуруза, просо… Земля скуплена иностранцами. Безземельные крестьяне составляют более половины населения. Обработка земли ведётся мотыгой. 85% гаитян неграмотны.

При «Беби Доке», Дювалье младшем, безработица доходила до 86%… В феврале 1986 года народные массы свергли династию Дювалье, «Беби» вышвырнули из страны. К власти пришел триумвират во главе с генералом А. Намфи, сторонником сбежавшего диктатора. В 1988 г. состоялись «всеобщие» выборы под контролем армии. Новым главой государства стал Лесли Манига, лидер так называемой народно-демократической партии.

Переходим к нашей действительности. Что мы добывали из недр в виде ископаемых и что производили в сельском хозяйстве, мы примерно знаем, перечислим уничтоженное: табак заменён туалетной бумагой, пропитанной химическим никотином.

Чай загнан в пакетики и состоит из красителей, ароматизаторов, пыли и прочей чепухи-чернухи. Кофе затвердевает до каменной тверди в закрытой банке с просроченным сроком хранения – суррогат неизвестного происхождения.

Лён, хлопок, пивное жито, хмель для производства дрожжей, ягоды, фрукты больше не растут в заброшенных колхозных садах. Капитализм их заменил химией искусственных запахов. Даже дым для копчения рыбы сублимирован и продаётся в бутылках. Я не сторонник отдельных уничтоженных сельхозкультур, но с вырубкой садов, виноградников, чайных плантаций люди теряют специализацию, рабочие места. У нас спиваются, на Гаити жуют бетель - разновидность слабого наркотика.

Бесконтрольное правление транснациональных корпораций (ТНК) – заокеанского дяди – превратила народную массу в безликую толпу. Человек в XXI веке в обществе себе подобных поставлен вне закона. На Гаити нет паспортов. Поэтому марионеточное правительство не могло посчитать, сколько же погибло в катастрофе. В джунглях городских трущоб Порт-о-Пренса вольно пасутся согнанные со всей страны толпы манкуртов – животных, добывающих себе пропитание вплоть до самоедства. Тропический климат острова даёт возможность жить, где хочешь, не привязываясь к определённому месту. Бунгало из картона прячет от москитов в ночное время. Объединительного обруча национального самосознания нащупать невозможно. Однако, по некоторым данным, в глубоком подполье существует коммунистическая партия, созданная в 1968 году. Любое проявление политической деятельности, лидерство даже в профсоюзном движении пресекается расстрелом хозяйничающими на улицах «эскадронами смерти»…

Первыми после начала землетрясения на Гаити прибыли наши спасатели. Люди в белых рубашках среди чёрных деморализованных толп выглядели как боги. Но, товарищ читатель, сотрите с лица умильную улыбку. У нашего МЧС пока советский облик, культура поведения, выучка, гуманизм. Как только над этими ребятами поработает частный приватизатор, таковые уже есть, они превратятся в стандартных румынских, финских, итальянских, португальских помогаек-рвачей. Под пятой – правлением капитала - мы быдлоизируемся стремительнее всего мира. Но нас ещё удерживают на плаву социалистические корни, суровый северный климат заставляет одеваться, обустраивать жильё. Однако смертельный захват гаитинизацией отнимает волю к сопротивлению. По некоторым иностранным источникам, после слома советской державы у нас уже имеется 16 млн. неграмотных сограждан. В армию берут не умеющих ни писать, ни читать мальчишек.

А сколько российских проституток подвизается в Азиях, Европах, не знает никто. Сексуальные рабыни тоже фактически безграмотны.

Любое слаборазвитое государство мира ретиво охраняет свою финансовую систему от валютных спекулянтов. У нас в этой области за последние 20 лет произошла гаитинизация денежных операций. Рубль давно потерял свою позолоту. Теперь мятый, облезлый, девальвированный, деноминированный служит в качестве подстилки иностранному горлохвату - доллару, который держится на поверхности благодаря утопленнику рублю. Сколько же теряется живого человеческого труда на финансовых операциях! И, наконец, поле деятельности – ареал хождения рубля жёстко ограничен госграницами. Его наличности не найти в иностранных банках-схронах Тель-Авива, Цюриха, Лозанны… Его игнорируют, втаптывают в грязь даже наши туристы при выезде за границу.

На всех сегодняшних действующих предприятиях России сидят по два-три советника, сопредседателя-сосуна иностранца. Они тоже брезгуют рублём как таковым денежным знаком. Спортивные тренеры, иностранные игроки, бизнес менеджеры-бонзы потрошат страну с подачи ныне покойного недоброй памяти Гайдара. Гаитянский «гурд» солиднее рубля. При таких темпах грабежа мы перегоним Гаити в обнищании народных масс…

И последний телеблиц из разрушенной столицы Порт-о-Пренса – высадка американского десанта. 16 тысяч вооруженных морских пехотинцев - миротворцы, занимают разрушенные землетрясением казармы. Четвёртый американский морской флот у берегов острова. Кто вам позволит жить и работать у себя дома по-своему? Длинная термоядерная дубина висит над Россией.

В.А. ДРОЗДОВ