(Продолжение. Начало в № 42)

Выступление Т.Н. Хренникова

Жданов. Слово имеет тов. Хренников.

Хренников Т.Н. …Сейчас действительно создалось в музыкальном искусстве некоторое кризисное состояние. Это кризисное состояние предвещалось, предугадывалось, — вернее, ощущалось очень многими музыкальными деятелями и композиторами… Все чувствовали, что кризис нарастает.

Действительно, те четыре-пять имен, которые изо дня в день появлялись в прессе, творчество которых являлось предметом постоянной пропаганды всеми нашими филармониями и концертными организациями и которых я уважаю и ценю за их высокий талант, у которых я многому научился, — эти люди оказались в некоем привилегированном положении: они были совершенно выключены из сферы критики, из сферы воздействия на них общественного мнения. Они превратились в этаких музыкальных сановников, они совершенно были лишены той критической атмосферы, в которой должны выращиваться таланты даже самых крупнейших по дарованию людей. Вспомним историю музыки, — критики, критики доброжелательной, не был лишен даже самый гениальный композитор прошлого, а эти люди очутились вне зоны такого критического воздействия. Ведь у каждого композитора бывают удачные сочинения, бывают неудачные. Но сочинения этих композиторов-сановников, все без разбора, оценивались раболепствующей критикой нашей как сочинения по меньшей мере гениальные. Все их недостатки, неудачи, ошибки не замечались критикой, и молодые композиторы следовали слепо за этими корифеями, часто возводя в догму их ошибки и недостатки…

Возьмем сочинения Шостаковича. К 30-летию Советской власти появилось его небольшое сочинение, составленное из нескольких песен, связанных симфоническими кусками. Такого рода сочинения в большом количестве писались до сих пор, они назывались оркестровыми фантазиями, и они никогда не являлись предметом принципиального рассмотрения, предметом невероятного возбуждения умов и так далее. Надо сказать, что это произведение Шостаковича оказалось неудачным, потому что любимые песни народа, которые были положены в основу сочинения Шостаковича, звучат гораздо хуже у него, чем у авторов этих песен. Например, "Песня о Родине" Дунаевского звучит у Шостаковича гораздо хуже, чем у самого Дунаевского в его оркестровом сопровождении. Но нашлись люди, которые посчитали это произведение Шостаковича изумительным, невероятным!

Наша пресса часто некритически перепечатывала любые высказывания американской критики по поводу нашей музыки, которые там появлялись в чисто рекламных целях. Вспомните, что писали о 7-й симфонии, — что это архигениальное произведение и что Бетховен — щенок по сравнению с Шостаковичем.

…Недавно состоялся концерт последних новинок Прокофьева и Хачатуряна. <…> Сыграли симфонию Прокофьева. У музыкантов создалось довольно единодушное мнение, что первая и вторая части — неудачные, а финал всем понравился. В отношении "Симфонии-поэмы" Хачатуряна сложилось тоже единодушное мнение, что это его новая неудача…

Так что же? — наутро мы читаем в "Правде" под крупным заголовком заметку о новом исполнении произведений Прокофьева и Хачатуряна. Подано это было с большой помпой, будто это произведения невероятного значения, и что концерт прошел с большим успехом. "Правда" печатает под крупным заголовком, сенсационно подает первое исполнение оказавшихся неудачными произведений наших талантливейших мастеров. Это сразу же досадно регламентирует атмосферу критики, которая должна быть создана вокруг только что появившегося нового произведения нашего крупного мастера.

Я вспоминаю сочинение Хачатуряна — виолончельный концерт. Всеми тогда признавалось, что это — неудачное сочинение. В Союзе композиторов было созвано критическое совещание по поводу этого сочинения. Докладчик был назначен. Меня тогда не было в Москве, я рассказываю это со слов моих товарищей. Докладчик выступил, причем, кажется, больше похвалил, чем поругал. Затем спросили, кто хочет выступить в прениях. И не нашлось ни одного человека, который бы выступил с критическими замечаниями по поводу этого концерта. Это может быть только среди самых ненавистных друг другу людей, когда люди заменяют правду, искреннее слово к другу молчанием, каким-то почтительным таинственным молчанием. В кулуарах говорили, что это — неудачное сочинение, а в глаза никто не осмелился Хачатуряну этого сказать, тем более во время заседания в стенах Союза композиторов, в стенах учреждения, которое призвано создавать критическую атмосферу в среде советских композиторов.

Я не говорю уже о том, что когда в газете "Культура и жизнь" была напечатана критическая статья, в небольшой мере затрагивающая 9-ю симфонию Шостаковича, то в это время происходил пленум Союза композиторов и с трибуны выступила музыковед Цытович, которая с возмущением стала говорить, что как смела газета "Культура и жизнь" ругать такое потрясающее, изумительное произведение, как 9-я симфония Шостаковича. Малейшая критика композиторов-формалистов не только в стенах Союза композиторов, но даже в таком авторитетном органе, как газета "Культура и жизнь", критиками типа Цытович принималась в штыки. Считалось крамолой сделать какое-нибудь критическое замечание.

Я все это говорю к тому, что в атмосфере, в жизни нашего Союза композиторов очень неблагополучно, что этот самый институт сановников, который у нас появился, абсолютно противоречит всем принципам искусства, в частности, принципам советского искусства, что атмосфера критики, критики доброжелательной, должна быть самым верным законом развития и существования всякой творческой организации, в том числе нашей организации, в Союзе композиторов, в котором уже давно царит затхлая атмосфера.

Мне кажется, сегодняшнее совещание в Центральном Комитете нашей партии должно положить предел той атмосфере затхлости, чинопочитания, которая существует в нашей организации…

Жданов. Тов. Хренников, Вам не приходилось слышать такого мнения, что если народ не понимает того или иного композитора, то этим смущаться не следует, — пусть себе не понимает, в свое время поймет?

Хренников. Эти разговоры довольно давнишние, это идет от теории самоуспокоения, которую композиторы выдумывают для себя и которая помогает им спокойнее жить.

Жданов. Считают, что если народ не понимает музыки, — это не страшно. Получается, что народ сам по себе, а композитор сам по себе. Две параллели, которые и не сойдутся, как всякие параллели. Бывает так?

Хренников. Конечно, бывает. Вот все, что я хотел сказать.

Из выступления И.В. Нестьева

…Особенно резкая критика адресуется новой, советской симфонической музыке, причем критикуют часто даже квалифицированные слушатели, имеющие уже опыт и вкус к восприятию сложных симфонических произведений. Мы получаем, например, такого рода письма: "Почему я с такой радостью слушаю музыку Чайковского, Грига, Шопена, Бородина, Рахманинова и почему, слушая музыку некоторых советских композиторов, я не только не ощущаю радости, но даже не могу понять ее смысла?"

Один демобилизованный офицер написал такое письмо: "Я был на войне, три раза ранен и контужен, но никогда не испытывал такого нервного и физического раздражения, как при слушании по радио некоторых советских симфоний".

Возникает вопрос: для кого же пишутся эти сочинения, для чего трудятся оркестры, печатаются партитуры, производятся дорогостоящие звукозаписи, если даже интеллигент, приученный к слушанию симфонической музыки, не в состоянии ее понять? <…>

Я не буду приводить многих фактов, которые свидетельствуют о том, как в наших руководящих музыкальных учреждениях не любят критики. Комитет по делам искусств и руководитель его тов. Храпченко предпочитают не нарушать "тишь да гладь", царящую на музыкальном фронте.

Из выступления В.М. Городинского

…Глинку отлично понимала близкая ему широкая и демократическая для своего времени публика, для которой он писал, с которой он встречался, а в признании ему отказывали придворно-аристократические круги, для которых он был слишком народен. Недаром даже "Ивана Сусанина" называли "кучерской музыкой", на что Глинка отвечал, что это правильно, потому что, по его мнению, "кучера гораздо дельнее их господ". Вот этим-то господам и было ненавистно народное, демократическое направление в творчестве Глинки. Глинку не понимали утратившие всякую связь с народом, с национальным языком в искусстве офранцузившиеся верхи общества.

Из выступления А.Б. Гольденвейзера

…Когда я слушаю грохочущие фальшивые сочетания современных симфоний и сонат, я с ужасом чувствую — страшно сказать, — что этими звуками более свойственно выражать идеологию вырождающейся культуры Запада, вплоть до фашизма, чем здоровую природу русского, советского человека. <…>

Когда наши композиторы пишут для детей, они начинают портить их вкус с пеленок фальшивыми нотами. Наше Музиздателъство почти не издает и не переиздает хорошей старой и новой литературы для детей, а выпускает такие произведения, которые вызывают у детей сначала естественный отпор, но затем постепенно приучают их к фальшивой музыке. (Как к водке, курению, дискотекам и т. д. — "СИ")

ЗАСЕДАНИЕ ТРЕТЬЕ

Кузнецов А.А. Слово предоставляется тов. Жданову.

Выступление тов. А.А. Жданова

Товарищи! Прежде всего позвольте сделать несколько замечаний в порядке прений о характере дискуссии, которая здесь развернулась.

Общая оценка положения в области музыкального творчества сводится к тому, что дело обстоит неважно. Были, правда, различные оттенки в выступлениях. Одни говорили, что дело особенно хромает в организационном отношении, указывали на неблагополучное состояние критики и самокритики и неправильные методы руководства музыкальными делами, особенно в Союзе композиторов. Другие, присоединяясь к критике организационных порядков и режима, указывали на неблагополучие в отношении идейной направленности советской музыки. Третьи пытались смазать остроту положения или замолчать неприятные вопросы. Но как бы ни различались эти оттенки в характеристике существующего положения, общий тон прений сводится к тому, что дело обстоит неважно.

Я не имею в виду вносить диссонанс или "атональность" в эту оценку, хотя "атональности" нынче в моде. (Смех, оживление в зале.) Дело обстоит действительно плохо. Мне кажется, что положение хуже, чем об этом здесь говорили. Я не имею в виду при этом отрицать достижения советской музыки. Они, конечно, имеются. Но если представить себе, какие достижения мы могли и должны были иметь в области советской музыки, а также сравнить успехи в области музыки с достижениями, которые имеются в других областях идеологии, следует признать, что они весьма незначительны. Если взять, например, художественную литературу, то сейчас некоторые толстые журналы испытывают подлинные затруднения, поскольку они не могут поместить уже в очередных номерах журнала всех материалов, вполне пригодных для публикации, которые имеются в редакционных портфелях. Кажется, никто из ораторов не мог похвастать такого рода "заделами" по части музыки. Есть прогресс в области кино и в области драматургии. А в области музыки сколько-нибудь заметного прогресса нет.

Музыка отстала — таков тон всех выступлений. Обстановка и в Союзе композиторов, и в Комитете по делам искусств сложилась явно ненормальная. О Комитете по делам искусств говорили мало и критиковали его недостаточно. Во всяком случае, о непорядках в Союзе композиторов говорили значительно больше и острее. А между тем Комитет по делам искусств сыграл очень неблаговидную роль. Делая вид, что он горой стоит за реалистическое направление в музыке, Комитет всячески потворствовал формалистическому направлению, поднимая его представителей на щит, и тем самым способствовал дезорганизации и внесению идейной сумятицы в ряды наших композиторов. Будучи к тому же невежественным и некомпетентным в вопросах музыки, Комитет плыл по течению за композиторами формалистического толка.

Здесь сравнивали Оргкомитет Союза композиторов с монастырем или с генералитетом без армии. Нет нужды оспаривать оба эти положения. Если судьба советского музыкального творчества становится прерогативой наиболее замкнутого круга ведущих композиторов и критиков, критиков, подобранных по принципу поддержки своих шефов, создающих вокруг композиторов одуряющую атмосферу славословия, если творческая дискуссия отсутствует, если в Союзе композиторов укоренилась спертая, затхлая атмосфера разделения композиторов на первосортных и второсортных, если господствующим стилем на творческих совещаниях в Союзе композиторов является почтительное молчание или благоговейное восхваление избранных, если руководство Оргкомитета оторвано от композиторской массы, — нельзя не признать, что положение на музыкальном "Олимпе" стало явно угрожающим.

Следует особо коснуться вопроса о порочном направлении критики и отсутствии творческих дискуссий в Союзе композиторов. Раз нет творческих дискуссий, нет критики и самокритики, — значит нет и движения вперед. Творческая дискуссия и объективная, независимая критика — это стало уже аксиомой — являются важнейшим условием творческого развития. Там, где нет критики и творческих дискуссий, иссякают источники развития, укореняется тепличная обстановка затхлости и застоя, в которой меньше всего нуждаются наши композиторы. Не случайно, что людям, впервые участвующим в совещании по вопросам музыки, кажется странным, как могут уживаться столь непримиримые противоречия очень консервативного организационного режима в Союзе композиторов с якобы ультрапрогрессивными взглядами его нынешних руководителей в области идейно-творческой. Известно, что руководство Союза написало на своем знамени такие многообещающие призывы, как призыв к новаторству, к отказу от устаревших традиций, к борьбе с "эпигонством" и т. д. Но любопытно, что те же самые лица, которые хотят казаться весьма радикальными и даже архиреволюционными в области творческой платформы, которые претендуют на роль ниспровергателей устаревших канонов, — эти же самые лица в той мере, в какой они принимают участие в деятельности Союза композиторов, оказываются чрезвычайно отсталыми и неподатливыми к каким-нибудь новшествам и к переменам, консервативными в методах работы и руководства и часто охотно отдают дань плохим традициям и презренному "эпигонству" в организационных вопросах, культивируя самые квасные и затхлые приемы в области руководства жизнью и деятельностью своего творческого объединения.

Почему так получается, нетрудно объяснить. Если напыщенная фразеология о якобы новом направлении в советской музыке сочетается с отнюдь не передовыми делами, то уже одно это вызывает законное сомнение в прогрессивности тех идейно-творческих установок, которые насаждаются столь реакционными методами.

Организационная сторона любого дела имеет большое значение, как вы все прекрасно понимаете. Очевидно, должна быть произведена серьезная вентиляция в творческих организациях композиторов и музыкантов, свежий ветер должен очистить воздух в этих организациях, чтобы была создана нормальная обстановка для развития творческой работы.

Но организационный вопрос не является основным, хотя он и очень важен. Основной вопрос есть вопрос о направлении советской музыки. Дискуссия, которая здесь развернулась, несколько смазывает этот вопрос, что является неправильным. Если в музыке вы добиваетесь ясной музыкальной фразы, то в вопросе о направлении развития музыки мы должны также добиться ясности. На вопрос: идет ли речь о двух направлениях в музыке? — из прений вытекает вполне определенный ответ: да, речь идет именно об этом. Хотя некоторые товарищи пытались не называть вещи своими именами, и игра происходит отчасти под сурдинку, ясно, что борьба между направлениями идет, что попытки заменить одно направление другим налицо.

В то же время некоторая часть товарищей утверждала, что якобы нет поводов ставить вопрос о борьбе направлений, что каких-либо изменений качественного порядка не произошло, а идет лишь дальнейшее развитие наследства классической школы в советских условиях. Говорили, что никакой ревизии основ классической музыки не производится и что, следовательно, не о чем спорить и напрасно поднимать шум. Сводили дело к тому, что речь может идти только о частных поправках, о наличии отдельных увлечений техницизмом, об отдельных натуралистических ошибках и т. д. Поскольку такого рода маскировка имела место, на вопросе о борьбе двух направлений следует остановиться подробнее. Речь идет, конечно, не только о поправках, не только о том, что протекает консерваторская крыша и что ее надо починить, в чем нельзя не согласиться с тов. Шебалиным, но дыра имеется не только в консерваторской крыше — это дело быстро поправимое. Гораздо большая дыра образовалась в фундаменте советской музыки. Здесь нет двух мнений, и об этом указывалось всеми ораторами, что в творческой деятельности Союза композиторов ведущую роль ныне играет определенная группа композиторов. Речь идет о тт. Шостаковиче, Прокофьеве, Мясковском, Хачатуряне, Попове, Кабалевском, Шебалине. Кого вам угодно будет присоединить к этим товарищам?

Голос с места. Шапорина.

Жданов. Когда говорят о руководящей группе, которая держит все нити и ключи от "Исполнительного комитета по творческим делам", называют большей частью эти имена. Будем считать именно этих товарищей основными ведущими фигурами формалистического направления в музыке. А это направление является в корне неправильным.

Названные выше товарищи также выступали здесь и заявляли, что они тоже недовольны тем, что в Союзе композиторов нет атмосферы критики, что их чрезмерно захваливают, что они чувствуют известное ослабление контакта с основными кадрами композиторов, со слушательской аудиторией и т. д. Но для констатации всех этих истин вряд ли нужно было ждать не вполне удачной или совсем не удачной оперы. Эти признания можно было сделать гораздо раньше. Суть дела заключается в том, что для руководящей группы наших композиторов формалистического толка режим, который до сих пор существовал в музыкальных организациях, был, мягко выражаясь, не вполне неприятен. (Аплодисменты) Понадобилось совещание в Центральном Комитете партии, чтобы товарищи открыли тот факт, что этот режим таит в себе и отрицательные стороны. Во всяком случае, до совещания в ЦК никто из них не полагал изменять положения вещей в Союзе композиторов. Силы "традиционализма" и "эпигонства" действовали безотказно. Здесь говорили, что настал момент круто изменить дело. С этим нельзя не согласиться. Поскольку командные посты в советской музыке занимают названные здесь товарищи, поскольку доказано, что попытки их критиковать привели бы, как выразился здесь тов. Захаров, к взрыву и немедленной мобилизации всех сил против критики, следует прийти к выводу, что именно эти товарищи создали ту самую невыносимую тепличную обстановку застоя и приятельских отношений, которую они теперь склонны объявить нежелательной.

Руководящие товарищи из Союза композиторов говорили здесь, что олигархии в Союзе композиторов нет. Но тогда возникает вопрос: почему они так держатся за руководящие посты в Союзе? Увлекает ли их господство ради господства? Иными словами, забрали люди в руки власть, потому что приятно держать власть ради власти, разыгрался этакий административный зуд, и людям просто хочется покняжить, как Владимиру Галицкому из "Князя Игоря"? (Смех) Или это господство осуществляется ради определенного направления в музыке? Я думаю, что первое предположение отпадает, что вернее второе. Мы не имеем оснований утверждать, что руководство делами в Союзе не связано с направлением. Предъявлять такого рода обвинение, скажем, Шостаковичу, мы не можем. Следовательно, господство было ради направления.

И действительно, мы имеем очень острую, хотя внешне и прикрытую борьбу двух направлений в советской музыке. Одно направление представляет здоровое, прогрессивное начало в советской музыке, основывающееся на признании огромной роли классического наследства, и, в частности, традиций русской музыкальной школы, на сочетании высокой идейности и содержательности музыки, ее правдивости и реалистичности, глубокой, органической связи с народом, его музыкальным, песенным творчеством, в сочетании с высоким профессиональным мастерством. Другое направление выражает чуждый советскому искусству формализм, отказ под флагом мнимого новаторства от классического наследства, отказ от народности музыки, от служения народу в угоду обслуживания сугубо индивидуалистических переживаний небольшой группы набранных эстетов.

Это направление осуществляет замену естественной, красивой, человеческой музыки музыкой фальшивой, вульгарной, зачастую просто патологической. При этом особенностью второго направления является то, что оно избегает фронтальных атак, предпочитая скрывать свою ревизионистскую деятельность под маской якобы согласия с основными положениями социалистического реализма. Такого рода "контрабандные" методы, конечно, не новы. Примеров ревизионизма под флагом якобы согласия с основными положениями ревизуемого учения в истории можно найти немало. Тем более необходимо разоблачить подлинную сущность этого другого направления и вред, наносимый им развитию советской музыки.

Разберем, к примеру, вопрос об отношении к классическому наследству. Как бы ни клялись вышеупомянутые композиторы, что они стоят обеими ногами на почве классического наследства, нельзя ничем доказать, что сторонники формалистической школы продолжают и развивают традиции классической музыки. Любой слушатель скажет, что произведения советских композиторов формалистического толка в корне не похожи на классическую музыку. Для классической музыки характерны правдивость и реализм, умение достигать единства блестящей художественной формы и глубокого содержания, сочетать высочайшее мастерство с простотой и доступностью. Классической музыке вообще, русской классической музыке в особенности, чужды формализм и грубый натурализм. Для нее характерны высокая идейность, основанная на признании истоков классической музыки в музыкальном творчестве народов, глубокое уважение и любовь к народу, его музыке и песне.

Какой шаг назад от столбовой дороги развития музыки делают наши формалисты, когда, подкапываясь под устои настоящей музыки, они сочиняют музыку уродливую, фальшивую, пронизанную идеалистическими переживаниями, чуждую широким массам народа, рассчитанную не на миллионы советских людей, а на единицы и десятки избранных, на "элиту"! Как это не похоже на Глинку, Чайковского, Римского-Корсакова, Даргомыжского, Мусоргского, которые основу развития своего творчества видели в способности выразить в своих произведениях дух народа, его характер! Игнорирование запросов народа, его духа, его творчества означает, что формалистическое направление в музыке имеет ярко выраженный антинародный характер.

Если среди известной части советских композиторов имеет хождение теорийка, что "нас-де поймут через 50-100 лет", что "если нас не могут понять современники, то поймут потомки", — то это просто страшная вещь. Если вы к этому уже привыкли, то такого рода привычка есть очень опасное дело.

Такие рассуждения означают отрыв от народа. Если я — писатель, художник, литератор, партийный работник — не рассчитываю, что меня поймут современники, то для кого же я живу и работаю? Ведь это же ведет к душевной пустоте, к тупику. Говорят, что такого рода "утешения" особенно сейчас нашептывают композиторам некоторые музыкальные критики из подхалимов. Но разве могут композиторы хладнокровно слушать такие советы и не привлекать таких советчиков по меньшей мере к суду чести?

(Окончание следует)

В кавычках, потому как речь пойдёт не об эпопее Оноре де Бальзака, "грандиозной по широте охвата реалистической картине французского общества" (Советский энциклопедический словарь, 1985), а о творениях отечественных киношников, поставляемых на голубой экран по заказу "демократов", о сериалах, или, как их ещё зовут, "мыльных операх".

В каком-то смысле это тоже эпопея, "замечательная" по грандиозности замысла, призванная переделать матрицу общественного сознания. Наша критика не уделяет ей достойного внимания. Вот если ошельмуют советские времена, Сталина или Отечественную войну, мы все тут как тут, возмущённые письма льются рекой. А между тем фальсификация истории не меньшее ли зло по сравнению со слезливыми мелодрамами, против которых нет возражений?

Я попытаюсь доказать это на примере маленького, в четыре части, сериала, показанного за вечер 6-го августа по каналу "Россия-1" под названием "Лжесвидетельница". По прежним понятиям уже в названии кроется осуждение и следует ждать личной катастрофы героини, хотя бы в моральном плане. Но, вопреки ожиданиям, фильм — с удивительно счастливым, сусальным концом. Отчего бы так? Что за трансформацию претерпело сознание создателей картины?

Однако по порядку. Две подружки, Ира и Алёна, влюблены в одного весьма положительного парня, Сергея, студента юридической академии. Он приехал в родной город из Москвы навестить мать. Ира, к которой студент более расположен, успела забеременеть от преуспевающего бизнесмена Олега, но не прочь сохранить с Сергеем дружеские отношения.

У героини — сплошные проблемы: отец умер, работа скромная — санитаркой в больнице, мачеха гонит из квартиры… Ко всему и Олег, услышав о ребёнке, заставляет делать аборт, не взирая на срок в четыре месяца.

Поплакаться и посоветоваться она зовёт подружку в кафе, где случайно встречается с Сергеем, уже посвящённым Алёной в её бедственное положение, а тот вызывается поговорить с Олегом. Вот тут-то всё и случилось!

Надо сказать, Олег — бизнесмен не самостоятельный, а на подхвате у сестры Гали, у которой свои тараканы: из-за рубежа вернулся сыночек, оторви да брось, приторговывающий наркотиками. С него всё и началось.

Как раз в момент, когда Сергей собрался уходить, в прихожей состоялась ссора с поножовщиной. Выглянув на шум, он лишь успел подхватить подростка, раненого племянничком Олега. Казалось бы, свидетель, и не более того. Не тут-то было! В дело вмешалась бизнес-леди, сыночку которой грозила тюрьма.

Сообразительная дама потребовала от брата, чтобы он уговорил Иру свидетельствовать против Сергея, будто бы она видела, как тот ударил ножом потерпевшего. За это она сулила златые горы, квартиру в Москве, роскошную свадьбу и помощь на всю оставшуюся жизнь.

Олег от такого поворота судьбы на седьмом небе. Иру тоже не пришлось долго упрашивать… Занавес опускается и поднимается через шесть лет, когда зрители узнают, что мать Сергея скончалась от сердечного приступа, узнав, что сына обвиняют в убийстве, а в свидетелях — ближайшая подруга. Сынку бизнес-леди лжесвидетельство Иры не помогло — он умер от туберкулёза, не выходя из предварительного заключения. А Ира проходит все круги ада с непутёвым мужиком, третирующим её, устраивающим гульбища в семейной квартире, и в довершение всего, приводящим в дом проститутку!

В прежние времена на этом бы и закончили кино: зло наказано, за лжесвидетельство героиня получила по заслугам, урок для зрителей в соответствии с библейскими заповедями и кодексом строителя коммунизма.

Но не то сейчас, продолжение следует и какое продолжение! Определённо, в соответствии с другим кодексом — строителя рыночного общества, дикого российского капитализма.

Итак, бизнес-леди, неутешная мать неудачного сына, заметила в племяннике удивительное сходство со своим ребёнком и решила его отнять. К тому же Ира жаловалась на мужа, да и у неё самой отношения с братом были, как у кошки с собакой. Достаточно сказать, что братец собирал на сестру компромат.

И однажды, когда Ирина выставила за дверь мужа, заявившегося с проституткой, их убили, но так, что вся вина пала на несчастную героиню фильма. И ссорилась она с ним, и на пистолете отпечатки её пальцев, а ко всему, в следователях тот самый Сергей, которого она шесть лет назад оговорила и предала!

Действие достигает кульминации: Ира бежит, невзирая на подписку о невыезде. Далее неинтересно — сплошной детектив, терзания и сомнения Сергея, попытки Галины сдать родственницу правосудию, участие Сергея в судьбе Иры, укрывательство её и похищение ребёнка, которого тётка хочет увезти за границу. И наконец финал, в котором оказывается, что Сергей по-прежнему любит Ирину, всё ей прощает, а ребёночек зовёт обоих папой и мамой!

Всё бы хорошо, если забыть, что зло (а в данном случае это предательство Ирины) осталось безнаказанным. По сути, лжесвидетель торжествует. Не квинтэссенция ли мелодрамы в словах Алёны, успокаивающей подругу, терзающуюся муками совести: "Не переживай, это жизнь"? И Алёна простила предательство человека, с которым у неё что-то намечалось, если бы не месяцы тюрьмы, и сам пострадавший забыл и принял героиню в свои объятья.

Возможно ли это? — В бесконечных сериалах "Суд присяжных", "Федеральный судья", "Час суда с Павлом Астаховым" не исключены и реальные события. Однако очевидно желание авторов нивелировать мерзость поступка. Мол, всё можно простить, если к тому вынудили обстоятельства. А в обстоятельствах многое, вплоть до ухудшения материального положения.

Мыльные оперы объясняют, что рай с милым в шалаше отныне не моден! И пожертвовать чем угодно и кем угодно ради личного благополучия не грешно. Не подлую ли идею проводят авторы фильма "Лжесвидетельница"? Если бы ею руководствовались защитники Отечества в 1941-м году, нас бы давно не было как нации!

За кадром остаётся, почему Ирину не привлекли к ответственности за лжесвидетельство — ведь следствие, в конце концов, выяснило, что Сергей не убивал. И мы оставим в стороне, потому как подразумевается: богатым можно всё.

Но устроить её судьбу с предметом лжесвидетельства, это слишком. Тенденциозность вопиет из такого сценария.

И если бы он один был такой! Напрашивается вывод: телевидение через сюжеты мыльных опер пытается найти оправдание массовому предательству. Мол, все предают, и это не страшно, это — норма!

Не выполняют ли телевизионщики русофобский заказ? Не торжествует ли Иуда на отечественном телевидении? Четыре сериала в один день на первом канале, шесть — на "России-1", четыре — на НТВ! Поистине "человеческая комедия", охватывающая все стороны современной жизни, залезающая во все уголки, утверждающая, что всюду так, как показывают. Поистине стрельба по площадям — не тот, так другой снаряд поразит телезрителя, жаждущего зрелищ!

В новой России, очищенной от "демократической" скверны, телевидение придётся обновлять на 100 %, ибо нет там патриотов, и все на службе "мыльной оперы", с каждым днём наращивающей зловещую силу. Опомнившись, народ не простит!

Ю.М. ШАБАЛИН

P.S. Рецензия будет неполной, если не привести рекламу "Лжесвидетельницы" в телевизионной программе:"Ира ради брака с нелюбимым, но перспективным женихом даёт ложные показания против честного человека, студента юридической академии. После свадьбы Ира с Олегом уезжают в другой город, а несправедливо обвинённый Сергей несколько месяцев находится в СИЗО. Однажды Олега с любовницей находят застреленными в подъезде его дома. К своему ужасу, в следователе, которому поручено это дело, Ира узнаёт… Сергея…". Вроде бы всё так, но… и намного сложнее… Не просто "против честного человека", а против юношеской любви. И не просто "ложные показания", а предательство. Но не хотят телевизионщики заострять внимание телезрителей на этих фактах. Исподволь иудин грех легче реабилитировать.