Месть "по-ученому"

Однажды в Геттингене молодой Нильс Бор на удивление слабо выступил с кафедры. А недовольных и раздосадованных его научным докладом коллег осадил неожиданной фразой: "Я выслушал здесь столько низкопробных выступлений, что мое прошу принять как месть".

Еще оригинальнее повел себя "отец кибернетики" Нойберт Винер, которого в сороковых годах нашего столетия пригласил прочитать в Торонтском университете лекцию известный польский физик-теоретик Л.Инфельд. Поскольку выступление Винера было посвящено основам кибернетики и общим законам преобразования информации в сложных системах управления, в аудитории, как говорится, яблоку было негде упасть. Однако это не помешало в набитое битком помещение протиснуться и научным противникам Винера. С первых же минут лекции они всячески старались сорвать ее то неуместными вопросами, то язвительными комментариями.

Винер сделал несколько попыток успокоить "провокаторов", но у него ничего не получилось. Тогда Винер, не теряя самообладания, спокойно спустился с кафедры и направился к Инфельду, сидящему в последнем ряду. И знаете что было дальше? Совершенно хладнокровно Винер в буквальном смысле прошептал ему на ухо всю свою лекцию и затем также хладнокровно удалился. Этой "выходкой" Винер убил сразу двух зайцев: посадил в лужу недоброжелателей и ни на йоту не подвел Инфельда, который организовал эту встречу.

Смех смехом, но подобные ожесточенные дискуссии сопровождали новую развивающуюся науку на каждом шагу. Причем нередко смех заканчивался слезами, поскольку размежевание и крайняя поляризация взглядов, порождаемые сопротивлением старых представлений и теорий новым, приводили к самым серьезным и драматическим для многих конфликтам. Как внешним, так и внутренним. Ведь научные соперники были весьма изобретательны на всякие каверзы по отношению друг к другу. Так что Винер в такой вот "неординарной" ситуации проявил не только завидную находчивость, но и показал силу своего характера, достойно отразив "запрещенные,'удары и продемонстрировав готовность преодолеть любые препятствия, лишь бы защитить ценную идею от зарвавшихся наглецов и скептиков. Однако не всем прогрессивно мыслящим ученым удавалось, не потеряв ни одной пуговицы, миновать "огни, воды и медные трубы", да еще при этом и дальше использовать в полемике с консерваторами "джентльменский" набор средств. Иногда приходилось защищать новые научные воззрения, расплачиваясь с недругами той же монетой, которую они сами чеканили. И надо сказать, что знание, ради которого платилась любая цена, того стоило. Тот же Винер, характеризуя цели научного противостояния, писал: "Важна битва за знание, а не победа. За каждой победой, то есть за всем, что достигает своего апогея, сразу же наступают "сумерки богов", в которых само понятие победы растворяется в тот самый момент, когда она достигнута".

За ценой не стояли, вплоть до того, что, сражаясь за будущее науки, некоторые мировые величины даже теряли собственные… носы. Как известно из достоверных источников, такая трагикурьезная история произошла однажды со знаменитым астрономом Тихо Браге, который, не удовлетворившись результатом "аудиторной" полемики, решил продолжить научный поединок, вооружившись боевой шпагой и вызвав своего самого ярого соперника на рыцарскую дуэль.

Да какую в принципе эпоху не возьми, несовместимость научных взглядов всегда давала о себе знать и постоянно служила причиной беспощадных распрей между исследователями самого разного толка. С одной стороны, "петушиные бои" на поприще науки выявляли крайне недобропорядочных ученых мужей, которые, изнемогая от зависти и злорадства, только и знали, что старались наносить особо чувствительные удары своим идейным противникам, с другой — высвечивали созвездия истинных творцов, отмеченных благородством натур и беззаветной самоотверженностью на пути поиска научной истины. Среди последних были как свои герои, так и свои жертвы. "Война нервов" в истории науки наряду с описанием блестящих побед хранит немало страниц поражений и отступлений, которые очень часто заканчивались подлинными трагедиями, безо всякой примеси юмора. В ее результате незаурядные математики Я.Бойаи и Г.Кантор, физик-самородок Ю.Р. Майер были повержены, например, в такое глубочайшее депрессивное состояние, что дальнейшие научные занятия для них стали просто невозможными! И если бы одни они!

Чего только ни придумывали и на какие только уловки ни шли консерваторы и скептики, чтобы досадить авторам новаторских идей "по полной программе"! Более десяти лет выяснял механизм поглощения углекислого газа из воздуха зелеными листьями растений французский агрохимик и ботаник Жан Буссенго. После изумительных по точности многочисленных экспериментов Буссенго, проанализировав их результаты, к 1850 году установил, что растения способны забирать из воздуха даже самые ничтожные примеси углекислого газа.

Однако сделанные им выводы абсолютно не устраивали французского физика и химика Анри Реньо, который был известен своими тоже очень точными и надежными измерениями физических величин практичски всех важных газов, жидкостей и твердых тел. Что же учудил этот признанный экспериментатор, чтобы доказать беспомощность размышлений Буссенго? А вот что. Тайком от него и других ботаников Реньо… старательно дышал над демонстрационным объектом буссенговских исследований — виноградной лозой!

Продолжая экспериментировать, изумленный Буссенго день ото дня наблюдал странную картину: виноградная лоза отчего-то не "поедала", как раньше, углекислый газ. А на свету даже и выделяла его, правда, в незначительных количествах. Сколько ни ломал над невероятным явлением Буссенго голову, причины происходящему так найти и не мог. Пришлось прибегнуть к помощи другого авторитетнейшего химика Жана Дюма. Совместными усилиями они снова проверили и перепроверили полученные данные. Итог был все тот же — виноградная лоза продолжала выделять углекислый газ, полностью опровергая выдвинутую Буссенго теорию поглощения этого газа разнообразными представителями флоры. Вообразите теперь состояние обоих ученых, когда были раскрыты "козни" Реньо! Но, как говорят, нет худа без добра! Реньо своим коварным розыгрышем, в противовес его научным соперникам, науке оказал далеко не "медвежью" услугу. По словам любимого ученика Буссенго К.А. Тимирязева, этот розыгрыш повлек за собой дополнительную "неожиданную проверку" первоначально полученных экспериментальных результатов и лишний раз подтвердил неопровержимость сразу же сделанных на их основе теоретических обобщений.

В битвах за истину, как видите, использовались любые средства: и безобидная нечаянная шутка, и вероломно подброшенная в самый разгар научных страстей головоломка, и даже заранее продуманная оригинальная месть. Причем план мести "по-ученому" обычно возникал в великих умах как последняя попытка защиты прогрессивных взглядов от агрессивного окружения. Изредка к нему прибегали ради личной эмоциональной разрядки. Причем эта месть была тем оригинальнее, чем ярче была индивидуальность "борца за справедливость", и тем изощреннее, чем настойчивее велась на него атака со стороны гонителей. Так или иначе эти смешные и печальные моменты в жизни карателей и "мучеников науки" имели самую тесную связь с психологией научного творчества. В этом смысле прежде всего они интересны и нам.

Великий естествоиспытатель Карл Линней своим добродушным характером расположил к себе очень многих людей своего времени. Но наряду с поклонниками его таланта, преданными учениками, друзьями и единомышленниками он также умудрился нажить и немало врагов в ученой среде, поскольку всегда шел на шаг впереди в постижении непостижимых загадок природы. По натуре всегда спокойный и уравновешенный он взял себе за правило по возможности не отвечать на непредвиденные наскоки подстегиваемых завистью соперников и резкую критику научных оппонентов. Когда же знаменитого шведского ботаника удивленные его невозмутимостью коллеги спрашивали, отчего он не предпринимает никаких попыток защитить себя, а также разработанную им классификацию мировой флоры, то он с неизменной улыбкой отвечал: "Я никогда не поднимал стрел, которые пускали в меня враги. В естественной истории нельзя ни защитить ошибки, ни скрыть истины. Я не буду защищаться, а предоставлю дело суду потомства". Но случалось, конечно, что чаша терпения переполнялась, и тоща Линней отступал от своей "мягкой" линии и весьма жестко мстил тем, кто особенно старался помешать его научной деятельности и навредить ему самому.

Особенно сложно складывались взаимоотношения Линнея с известным на весь мир зоологом Ж.Л.Л. Бюффоном. И все потому, что Бюффон "горой" стоял за кардинально противоположную линнеевскому мировоззрению идею об изменчивости видов под влиянием определенных условий окружающей среды. Язвительность и высокомерие своего неистового научного врага Линней решил… увековечить. Он назвал одно из самых ядовитых растений семейства гвоздичных "бюффонией". Другого злющего оппонента — Пизона — ботаник наказал аналогичным образом, олицетворив его с очень колючим растением, которое окрестил именем "пизонтея".

Не менее "тонко" отомстил Линней своему ученику Бровалю, который предал его в самый критический момент их совместной борьбы за идею систематизации и классификации представителей растительного мира. Через ботанический "именослов" он отразил всю картину падения Броваля в собственных глазах по ходу развития их взаимоотношений. Когда ботаники дружили и не сомневались в порядочности друг друга, а главное были научными "единоверцами", Линней одно из растений семейства пасленовых назвал "броваллией", тем самым прославив имя своего любимца. Стоило Бровалю начать резво подниматься по служебной лестнице, как его успех в научной карьере тут же был отражен в ботанике словосочетанием "броваллия возвышенная". А когда "возвысившийся" Броваль, используя свое высокое служебное положение, которым, кстати, был в значительной мере обязан Линнею, стал бессовестно участвовать в стычках, организуемых против бывшего учителя, то новая разновидность броваллии была названа остроумным Линнеем "броваллией отчужденной".

Вот как оригинально мстил ученым за малейшие отступления от норм научной морали, обходясь при этом "малой кровью", честный и бескомпромиссный Карл Линней. Сохранившиеся до наших дней названия отдельных видов растений раскрывают нам сущность научных и чисто человеческих конфликтов, возникавших между учеными при становлении и развитии ботанической науки, куда красочнее и убедительнее, чем некоторые историографы и специалисты по психологии научного творчества. Выраженные таким ют необычным способом его симпатии и антипатии к отдельным ученым безо всякой лишней морализации показывают нам, что допустимо для истинного служителя науки, а что нет. Современников Линнея не зря восхищал его стиль ведения научных споров и то олимпийское спокойствие и самообладание, которые он умел сохранять в самых острейших ситуациях. Величайший французский просветитель Жан Жак Руссо признавался, что, если бы он хоть чуточку был способен подражать Линнею в его умении полемизировать, то имел бы куда больше свободного времени для работы и душевного отдыха.

Другой современник Линнея, бессменный секретарь Парижской Академии наук Бернар Фонтенель строил свои взаимоотношения с научными противниками по той же "интеллектуальной" схеме, не опускаясь до "кухонных разборок", что куда больше расшатывало их позиции и надежнее выбивало почву из-под ног. Наверное, поэтому в 1751 году на одном из заседаний академии Фонтенель во всеуслышание объявил, что у него нет ни одного "врага" в науке. И, выждав мгновение, не без гордости, но тоже с чисто линнеевским остроумием добавил: "Да, ни одного. Я всех их пережил".

Вот какая бесценная черта — умение ладить с коллегами и умение "по-ученому", т. е. умно, мстить тем из них, кто во имя блестящей карьеры или близкой славы способен предать единомышленников и былые идеалы. Это умение иногда "решало" не только судьбы самих исследователей, но и их открытий. Противопоставляя неприкрытой злобе тонкую иронию, такие мыслители "удерживали пар под колпаком" и значительно способствовали поступательному движению прогрессивных взглядов и идей.

За измену передовой науке и самому себе пришлось здорово поплатиться не ускользнувшему от внимания Линнея и российскому естествоиспытателю Иоганну Сигезбеку. Поначалу деятельность Сигизбека отличали направленный в будущее исследовательский поиск и кипучая энергия. По его инициативе с разных континентов были собраны почти все виды растений и организован Петербургский медицинский сад (ныне Ботанический институт РАН). За эти "старательские" работы Линнеем в честь этого ученого редкое сложноцветное растение было названо "сигезбекия восточная". Однако со временем Сигезбека словно сглазили. Он сменил свои розовые очки на темные и стал раздражать всех и в особенности Линнея своим явно консервативным подходом к вопросам естествознания. Дело дошло до такого обострения отношений, что они переросли в напряженный драматический конфликт. И вот однажды Сигезбек получил загадочный пакет с надписью "Cuculus ingratur" ("Кукушка неблагодарная"). Заинтересовавшись необычным названием находящихся в пакете семян, Сигезбек посеял их и вырастил — что бы вы думали?., сигезбекию восточную! Ну, кто еще кроме Линнея, мог такое придумать!

Карл Линней вообще обожал сводить счеты с попавшими к нему в немилость исследователями при помощи иронии. Любитель все раскладывать по полочкам, систематизировать и классифицировать, неистощимый на фантазию Линней забавы ради однажды составил "офицерский корпус флоры", в котором по значимости сделанных в ботанической науке открытий разместил знакомых ему исследователей. Высший чин генерал-фельдмаршала Линней присудил, конечно, самому себе. А вот Сигезбек, несмотря на былые заслуги, не попал даже в прапорщики. Слишком, видно, задело Линнея предательство Сигезбека, ответившего на благожелательное к нему расположение черной неблагодарностью. Вместе с тем к ряду своих научных противников Линней, если они того заслуживали, относился с большим уважением и даже почтением. Так, своему самому непримиримому оппоненту, французу Б.Жюсье он без раздумий щедро пожаловал чин генерал-майора.

Если Линней находил выход своим отрицательным эмоциям в том, что награждал именами своих научных противников соответствующие их облику растения (всего знаменитый ботаник описал и дал название полутора тысячам видов растений), то другой естествоиспытатель Александр Гумбольдт "клеймил" своих научных оппонентов, присваивая им довольно едкие прозвища. Так, Гумбольдт очень долго никак не мог найти общего языка с французской школой химиков, и их ожесточенные диспуты принимали настолько крутой оборот, что выброс негативной энергетики чуть ли не укладывал спорщиков в постель. Стороны абсолютно не желали выслушивать доводы друг друга и при общении только еще больше распалялись. Какой же нашел выход из создавшегося положения/ Гумбольдт? Прозвав знаменитого химика и физика Ж.Гей-Люссака за его въедливость и назойливость "поташом", он стал пользоваться остроумно придуманным прозвищем и в научной полемике. Тенара Гумбольдт за банальные и "безвкусные" выступления/ очень точно окрестил "содой". "Сода" и "Поташ" составляли удачную пару как для совместной работы, так и для насмешек.

Известного химика К.-Л.Бертолле Гумбольдт прозвал "аммиаком", но вовсе не потому, что тот определил химический состав этого вещества.

Бертолле с легкой руки Гумбольдта был окрещен таким образом из-за бесцеремонного и фамильярного обращения (с "запашком") с теми учеными, которые не желали разделять его взглядов. Помимо того Бертолле был болезненно честолюбив, мстителен и любил побравировать своей приближенностью к императорскому трону. Наполеон весьма покровительствовал ему. Бертолле был одержим целью во что бы то ни стало сделать карьеру. И это ему удалось: его, наконец, назначили министром. Но как только состоялось долгожданное назначение, в ученых кругах Гумбольдтом была запущена следующая "заупокойная" шутка. Говорили, что, когда Бертолле уйдет в мир иной, его надгробную плиту будет целесообразным сопроводить такой эпитафией: "Здесь покоится крупный химик. Это единственное место, которого он не добивался". Понятно, что боясь попасть на язык Гумбольдта, многие стали держать свой собственный язык в узде и уже не лезли на рожон при обсуждении "горячих" проблем химической науки.