Закон неуничтожимости раз возникших идей

Современные газеты и журналы постоянно нас балуют сенсационными сообщениями о неуничтожимости душ. Согласно им дети XX века, живущие в разных уголках мира, вдруг начинают убеждать своих родителей, что раньше они носили совсем другое имя, жили в иных времени и обстановке, которую помнят во всех подробностях. А когда обескураженные папы и мамы совместно с сотрудниками соответствующих институтов кидаются проверять эти "фантазии", то нередко оказывается, что и вправду в указанном их детьми месте прежде стоял именно такой дом, какой они расписывали, в архивных книгах обнаруживаются запомнившиеся им предки, а в изменивших свой облик дворах действительно растет дерево, уже известное по предыдущей жизни.

Наряду с этим некоторые из ребятишек утверждают, что были прежде знакомы с Катериной Медичи или Плинием Третьим, а кто-то на полном серьезе рассказывает о своей гибели на потопленном в годы второй мировой войны эсминце.

Возможно, часть подобных сообщений и относится к серии так называемых "ужастиков", но наличие у нас "подсознательной" памяти теперь уже, пожалуй, не отрицает никто: ни обыватели, ни ученые.

Вера в бессмертие души на пороге второго тысячелетия сделалась чуть ли не диэлектрической постоянной. Экстрасенсы утверждают, что душа, которую они ощущают в виде энергетического сгустка в области сердца, вселяется в человека примерно на третьем месяце его внутриутробного развития и вылетает в запредельный мир в момент физической смерти через родовое темечко. Священнослужители также настаивают на ее непреходящей сущности, призывая людей к покаянию до наступления Апокалипсиса. Восточные мудрецы направо и налево твердят о явлении реинкарнации, рекомендуя нам начинать свой день с распевания мантры "Харе, Кришна", не загружая сознание политикой и социальными проблемами. А исследователи, регистрируя на девятый и сороковой день кончины человека исходящие от его тела импульсы, уже не столь уверенно заявляют о своих материалистических взглядах.

Но если мир допускает возможность переселения душ, то почему бы нам не предположить, что в этот процесс вовлечены и посещающие нас идеи? Ведь всякая новая идея имеет "свой" генетический код, хранит отпечатки и отголоски идей, существовавших прежде. В основе любой значительной научной теории непременно обнаруживается "зародыш мысли", истоки которого лежат в иных исторических пластах. Только в одних случаях его развитие занимает столетия, а в других происходит за куда более короткий период времени. Случается, что одна и та же идея вообще посещает умы с разницей в два-три года. Вот и попробуй при таком скоротечном блуждании идей точно установить, кому из ученых принадлежит приоритет на выдающееся научное открытие!

Теорию Большого Взрыва, по-своему вразумительно объясняющую происхождение Вселенной, выдвинул в 1927 году бельгийский космолог Д.Е.Леметр. Именно его трактовка получи.) — широкое распространение в ученой среде. Гипотеза основывала* > на предположении, что Вселенная подвержена расширению, и оно началось с первоначального Большого Взрыва.

Однако вся западная энциклопедическая литература настойчиво замалчивает другой факт — выдвижение той же идеи тремя годами раньше советским математиком и геофизиком A.A. Фридманом. Еще в 1924 году он обнаружил, что уравнения тяготения Эйнштейна имеют нестационарные решения. Правильность его умозаключений подтвердил и сам А. Эйнштейн в личном послании молодому ученому, к сожалению, умершему, как и Дюшен, в самом расцвете творческих сил.

Идея Фридмана, а не Леметра дала начало развитию современной космологии. Ее зародыш вынашивался в чреве России Через пять лет, в 1929 году, оценивая расстояние до далеких космических объектов, американский астроном Эдвин Пауэлл Хаббл установил закономерность разлета галактик и тем самым подтвердил теоретические выводы Фридмана и жизнеспособность его идеи. Доказательство же расширения Вселенной представил человечеству австриец Кристиан Доплер. Сформулированный им "эффект Доплера" выражен красным смещением светового излучения галактик, которое проявляется в изменении длины световой волны, испускаемой дальним астрономическим объектом в противоположном от нас направлении.

О том, что научные открытия возникают не на ровном месте и подолгу вызревают в умах, чтобы, заявив о себе, внести еще больший разброд в умы ученых, говорят и другие исторические факты. Недаром видный немецкий физик и философ Карл фон Вайцзенкер не уставал повторять, что наука неспособна разгадать загадки природы, а способна лишь придать им еще более загадочный характер. А великий Д.И. Менделеев, отмечая безусловную преемственность в развитии науки, даже установил закон неуничтожимое™ ценных идей.

Согласно этому закону, однажды возникнув в сознании какого-либо мыслителя, возможно после череды перенесенных им злоключений и драм, связанных с попытками "сильных мира сего" вытравить и искоренить напрочь прогрессивные идеи, они в обязательном порядке внедряются в сознание другого мыслителя, получая "на выходе" уже отточенную и совершенную форму.

К менделеевскому заключению Доплер вроде бы прямого отношения не имеет, как и к выводам Леметра. Но тем не менее именно он наблюдал в 1842 году на звездном небе названный впоследствии его именем эффект, который дал "второе дыхание" идее расширяющейся Вселенной. Если бы Доплер мог об этом тоща хоть чуть-чуть догадываться!

Любое научное открытие, если проследить его путь от зарождения до наступления "звездного часа", никогда не будет целиком принадлежать одному человеку, сколь гениальным бы он не оказался. Оно всегда предстанет глазам как результат работы коллективного разума, достигнутый стараниями и напряженным трудом различных исследователей, живших в самое разное время. Как энергия или материя не может возникать из ничего, так и научная идея не может существовать сама по себе. В науке все взаимосвязано, цело и неразделимо. Никакое новое научное положение не может появиться на свет на пустом месте, без участия в решении научной проблемы всех, кто ее исследовал в своей области, будь то математика или медицина.

Вот почему, когда делается открытие, яркое по новизне и равное перевороту в науке, тут же обнаруживается масса людей, претендующих на приоритет. Намекнув в свое время на ставшую сенсационной идею, они требуют того же безусловного признания, что и те, кто довел ее "до ума". Причем эти притязания, как правило, сопровождает шквал печатных работ, посвященных той же самой научной проблеме. Беды тут нет. Но беда, когда с каждой новой волной на поверхность непременно выбрасывается подобно манне небесной новый огромный десант исследователей, утверждающих, что они тоже фиксировали уже нечто подобное в своих работах и приходили к тем же самым решающим результатам. Просто диву даешься, сколько неведомых соавторов неожиданно объявляется у совершившего открытие ученого! Невольно задаешься вопросом: а где же они были раньше? Плодясь, как грибы после дождя, эти претенденты на мировые открытия заводят споры за приоритет в такие чащобы, из которых найти дорогу обратно часто бывает не под силу. Как же выйти на верную тропу, по какому компасу ориентироваться? Ведь наряду с беспочвенными амбициями встречается немало серьезных и обоснованных претензий. Чаще всего их порождают ситуации, когда "заряд мысли" продвигается по цепи, соединенной не последовательно, а параллельно. Это происходит, например, тогда, когда ученые, работая в разных странах и разных городах, а иногда в одном и том же месте, не имеют доступа к нужной информации, ничего не знают о работе друг друга и совершенно независимым путем одновременно выходят на одинаковый результат в своих исследованиях.

Кому же из них отдать предпочтение? Как выбрать первого из первых? Казалось бы, в роли арбитра должно выступить время: за ним окончательный приговор. Но он-то как раз значительно чаще бывает ошибочным и предвзятым, нежели объективным. Почему? Да потому что для науки, вообще говоря, не столь уж важно, как открытие "созревало" и как долго "идеи носились в воздухе". Ведь для закономерного эволюционного развития научной мысли важен факт самого открытия, а не то, кто и какими путями к нему пришел.

Иная задача у человечества. Для него вопрос о том, кто, как и благодаря чьим усилиям впервые оказался у порога Истины, не менее значим, чем первый, ибо люди желают иметь ясное представление о самих себе. Им непременно надо знать, кто же все-таки вырастил из семян дерево? Кто только подготавливал почву для научного открытия, разрыхляя и удобряя ее, а кто реально его совершил, прозрев будущие плоды? Попробуем с этой точки зрения взглянуть на теорию электромагнетизма и разобраться, какие из трех ученых — Эрстед, за кем официально числится приоритет ее открытия, или гениальные Максвелл и Фарадей своими особыми тропами проложили физикам путь к новым исследованиям? А может быть они обязаны своими достижениями кому-то еще, помимо себя?

Выяснение проблемы электромагнитного взаимодействия, как единодушно отмечают историки науки, действительно привело науку XIX века к бурному развитию. Но подлинная научная революция произошла после вынесения на суд ученого мира Джеймсом Кларком Максвеллом созданной им в шестидесятых годах теории электромагнитного поля. Эта теория, изложенная им в работах "О физических линиях силы", "Динамическая теория поля" и сформулированная в виде системы нескольких изящных по красоте математических уравнений (знаменитые уравнения Максвелла), сразу же сразила всех наповал своей гениальной простотой. Максвелл не только пророчески отразил в ней все основные закономерности электромагнетизма, констатировал существование электромагнитного поля, но и высказал идею о наличии электромагнитного излучения в природе. Однако так ли уж эта статная теория, одетая Максвеллом в изысканные математические формулы, была нова?

Оказывается, предположение об электромагнитной природе света высказывал до Максвелла Майкл Фарадей, о чем свидетельствует его трактат "Мысли о лучевых колебаниях", датированный 1848 годом. Но и он, хотел этого или нет, лишний раз повторялся. Еще раньше, в 1821 году, за сорок лет до Максвелла и двадцать пять до Фарадея, к тому же убеждению пришел Эрстед, указав на свет как на один из источников данного излучения. Чуть ли не три десятка лет до опубликования трудов Максвелла носилась по воздуху и идея существования в природе электромагнитных полей, удачно подхваченная все тем же Фарадеем. В 1834 году Фарадей впервые вводит понятие поля и создает оригинальную и вполне достоверную теорию силовых линий. Ошибается он только в одном: принимает магнитные силовые линии за реально существующие. Затем, оборотясь к собственным экспериментам по взаимодействию магнита и проводника с током, которые Фарадей ставил в юности, ученый дважды, в 1845 и 1852 годах, возвращается к проблеме поля. Он пересматривает "самого себя" и дает концепцию электромагнитного поля уже как особой среды, "посредством которой осуществляется взаимодействие между электрически заряженными частицами".

Это было гениальное предвидение. Только за одно такое заключение Фарадея можно уже было помещать на вершину научного Олимпа. Однако он пошел еще дальше, обеспечив себе славу выдающегося мыслителя, каких редко рождало человечество. В промежутке между этапами работы над теорией поля Фарадей мастерски осуществляет новую серию экспериментов, по результатам которой не менее мастерски формулирует фундаментальный закон сохранения электрического заряда. Но вот ведь какая штука! Оказывается, что основные идеи, положенные в основу фарадеева закона, уже успели в свое время повитать над американским континентом и в Филадельфии были не без успеха подхвачены будущим Президентом Соединенных Штатов Америки Бенджамином Франклином. Его книга "Опыты и наблюдения над электричеством" не произвела "бума" в науке только лишь потому, что ее выход почти совпал с оглашением знаменитой "Декларации независимости" и принятием свободолюбивой Конституции США.

Одно событие просто потонуло в другом. Франклин вполне мог бы занять место Фарадея, если бы не предпочел ему статус первого демократического лидера и родоначальника демократической культуры американского народа. По той же причине попадают в труды Фарадея и его коллег и другие ценные идеи Франклина, всю жизнь чередовавшего научные изыскания с серьезной государственной деятельностью. Так, урывая время от гражданских забот, в перерывах между политическими баталиями (1747–1749 гг.) он формулирует и выдвигает тезис о корпускулярной природе электрического тока. Через 84 года заинтересованный этими же проблемами Фарадей берется проверить положения Франклина экспериментальным путем. Он ставит серию специальных опытов по прохождению тока через разные химические растворы и убеждается в верном ходе рассуждений предшественника, попутно устанавливая законы, связанные с явлением электролиза и сделавшие его знаменитостью. Так часто бывало в истории науки, когда исследователь, охваченный творческим порывом, ищет одно, а мысли его уже блуждают в "чужой степи", где он набредает на еще более важное открытие.

Надо сказать, что идеи Франклина приходили в голову не к одному Фарадею. В сороковых годах XIX столетия они овладевают немецкими естествоиспытателями Густавом Теодором Фехнером и Вильгельмом Эдуардом Вебером, которые один за другим рассматривают электрический ток как движение дискретных зарядов. Причем Веберу, до тех пор недостаточно известному в кругу ведущих физиков, удается набрести на ряд закономерностей, впоследствии сделавшихся краеугольным камнем в теории электромагнитных явлений. Любопытно, что интересы Фехнера и Вебера состыковываются не только в области физики, но и психологии. Физик Вебер однажды так сильно увлекается проблемами физиологии органов чувств, что, подключившись к работе своего брата-физиолога Эрнста, добивается вместе с ним столь ошеломляющих результатов, что наряду с Фехнером вполне может быть назван одним из основателей психофизики.

Нам известен даже закон Вебера — Фехнера (правильнее его было бы именовать законом Веберов — Фехнера), устанавливающий зависимость между ощущениями и вызывающими их раздражителями. Работы всех троих ученых были заметной вехой в становлении новой науки, поскольку способствовали внедрению экспериментально-математических методов исследования в психологию и даже в эстетику.

Но вернемся к нашим баранам, к истории электромагнетизма. Открытия в данной области знаний, как свидетельствуют факты, вообще проходят через целую драму идей, и особенно драматично выглядит интрига, сопровождающая открытие электромагнитной индукции. Рассказ о его зарождении и становлении вполне может соперничать с хорошим приключенческим романом.

Считается, что явление электромагнитной индукции — возникновения электрического тока в замкнутом контуре проводника при изменении движения магнитного потока через пространство, ограниченное этим контуром, — открыл в 1831 году Фарадей. В то же время независимо от Фарадея на явление индукции обратил внимание американский физик Джозеф Генри, который чуть раньше Фарадея разобрался в причинах возникновения индукционного тока, но задержался с публикацией своих результатов. Именно из-за этого приоритет автоматически достался более расторопному Фарадею, и открытые Генри законы получили известность как законы Фарадея. Когда спохватились, что произошла ошибка, было уже поздно что-то менять, и в качестве компенсации за причиненный Генри моральный ущерб его именем назвали… единицу индуктивности. Кстати, на вопрос, почему в первенстве открытия явления электромагнитной индукции было отдано предпочтение Фарадею, а не Генри, ответить несложно. Дело в том, что Фарадей в отличие от Генри сумел полнее осознать важность "носящейся в воздухе" идеи об электромагнитном взаимодействии и поступил довольно хитро.

Как бы предчувствуя возможные "накладки", Фарадей поспешил с обнародованием своих безумных, но еще достаточно непроверенных догадок. Загодя он направил в Лондонское Королевское общество письмо под интригующим названием "Новые воззрения, подлежащие в настоящее время хранению в запечатанном конверте в архивах Королевского общества". Это любопытное письмо, в котором ученый предусмотрительно просил высокочтимых авторитетов закрепить за ним в соответствии с датой получения письма его научные взгляды на природу электромагнитного воздействия после того, как он предаст гласности результаты экспериментов, было обнаружено как раз тогда, когда свои претензии на приоритет заявили еще несколько десятков ученых, которые, оказывается, наблюдали те же явления, что подробно описал он.

Можно только представить, какую кашу заварил Фарадей, решившись на подобную авантюру. Ведь как только в открытой печати появились данные, подтверждающие наконец его теоретические выкладки, среди физиков начался настоящий переполох. Поняв, какой шанс упущен, они пустили в ход все, чтобы перетянуть одеяло на себя и не дать возможности предприимчивому коллеге продвигаться дальше.

Сначала против Фарадея выдвинул обвинение его учитель Гемфри Дэви, занимавший пост Президента Лондонского Королевского общества. Утверждая, что бывший ученик беззастенчиво украл идею электромагнитных вращений у физика Уильяма Хайда Волластона, он всячески препятствовал его избранию в члены уважаемого общества и даже прекратил с ним здороваться. Вот какие бывают учителя!

Затем с другой стороны Ла-Манша на него открыли атаку такие крупные фигуры в науке, как Огюстен Жан Френель и Андре-Мари Ампер, настаивающие на своем первенстве в обнаружении электромагнитной индукции. Вполне мог бы предъявить претензии на приоритет и швейцарский исследователь Жан Кол-ладон, вплотную занимавшийся вопросами изучения явлений индукции и незаслуженно забытый потомками. Удивительно, но его имя и по сию пору даже не упоминается в работах по истории развития электродинамики. С ним связывают только оригинальный опыт на Женевском озере по точному измерению скорости звука в воде, которая, как доказал Колладон, вчетверо превосходит скорость звука в воздухе. А ведь этот ученый имел в своем распоряжении экспериментальные данные по индукции уже тогда, когда Фарадей и Генри только продумывали практическую сторону исследований! Согласно запоздало появившейся в нашей печати публикации ("Наука и жизнь", 1985, № 3) незадачливый швейцарец находился буквально в двух шагах от открытия, и только отсутствие помощника при проведении эксперимента помешало ему должным образом зафиксировать кое-какие нюансы. Дело в том, что, работая в одиночку, без ассистента, Колладон физически не успевал регистрировать прыжки стрелки гальванометра, указывающей на появление индукционного тока в электрической цепи на момент ее замыкания и размыкания. Иначе все складывалось в лабораториях Фарадея и Генри. Они получили исчерпывающую картину исследований, благодаря тому, что вовлекли в эту работу целую группу поддержки. Вот какие порою "мелочи" играли судьбоносную роль в распределении приоритетов на важнейшие научные открытия!

Совсем близко к истине был и знаменитый Ампер, "отказавший плод с древа познания" электромагнетизма тому же Фарадею. Что помешало ему вырваться вперед, можно частично понять, вернувшись в 1820 год, когда вокруг электромагнетизма в ученой среде разгорелись неистовые страсти. Так случилось, что сформулированный Ампером закон взаимодействия электропроводников сразу же вызвал негативную реакцию видных деятелей науки. Убил на него Андре Мари лет двадцать, хотя основные положения разработал буквально в две недели. Ситуация, очень напоминающая ньютоновскую. Тот сделал все главные открытия за полтора года, проверка же и уточнение результатов вкупе с борьбой за приоритет да защитой от нападок скептиков растянулись на двадцать лет, вплоть до опубликования данных в печати.

Словом, научный триумф (доклад по итогам своей блистательной работы Ампер сделал на специально созванном заседании Парижской Академии наук 18 сентября) с первых минут обернулся для автора сплошными страданиями и муками. Его колко высмеивали, открыто дразнили, любым способом стараясь вывести из себя. Даже будущий обладатель самых серьезных открытий в области электромагнетизма Фарадей, прослышав о сенсационном докладе Ампера и не осознав тогда всю значимость сделанного тем открытия для науки, разразился в его адрес возмущенным письмом следующего содержания: "… только получив от переводчика последнюю вашу публикацию я, будучи шокирован описанными результатами экспериментов, повторил их и ничего любопытного не обнаружил: по крайней мере, они не подтверждают сделанных вами выводов".

Амперу ничего не оставалось, как ответить на язвительный выпад такой же едкой шуткой: повторенный Фарадеем опыт, дескать, лишний раз доказывает безграмотность… переводчика. Трудно было представить, что всевидящий Фарадей не разглядел перспектив его работы. Но — не разглядел! Точно так же при обсуждении открытого им другого основополагающего закона в электродинамике — взаимодействия электрических токов, названного впоследствии "законом Ампера", многими была не понята его суть, и ученому просто не давали проходу.

В конце концов юмор Амперу полностью изменил. На риторический вопрос научных оппонентов в последующих дискуссиях "А что здесь нового?", он даже не попытался отделаться остроумным замечанием, вроде того, что под луною нового никогда ничего не бывает. Их рассуждения о том, что влияние заряженных током проводников друг на друга при воздействующем на них магнитном поле — факт сам по себе разумеющийся, лишали Ампера способности вообще что-либо комментировать по этому поводу.

Еще дальше в неприятии работ Ампера пошли французские исследователи во главе с Лапласом. Назвав продемонстрированные им опыты по притяжению и отталкиванию проводников чистой воды шарлатанством, они даже указали пальцем на главного шарлатана — ассистента ученого, который якобы в нужный момент "подталкивает" проводники навстречу один другому или же разводит их в разные стороны!

Трудно сказать, до какого абсурда докатился бы этот спор, если бы не неожиданная выходка французского физика Доменико Араго, одного из немногих приверженцев нового учения Ампера. В самый разгар очередного диспута в Парижской Академии наук по поводу амперова закона, оказавшего впоследствии огромное влияние на развитие электродинамики и магнетизма, который чуть было не объявили несостоятельным, Араго, демонстративно вытащив из кармана два ключа и магнитную стрелку, многозначительно произнес: "Каждый из этих ключей, как вы видите, влияет на магнитную стрелку, но они друг с другом абсолютно никак не взаимодействуют".

На такой наглядный и простенький контраргумент ответить было нечем. Им Араго сбил спесь с противников Ампера, обеспечив еще одну победу над скептицизмом и консерватизмом в науке. Кстати, именно этот находчивый ученый в том же 1820 году обнаружил способность железных опилок намагничиваться при расположенном вблизи проводнике с электрическим током.

Но ведь подобных Араго незакостеневших исследователей в то время можно было пересчитать буквально по пальцам. Царившая в научных кругах атмосфера недоверия и предвзятости безжалостно душила любые попытки вырваться за рамки традиционных взглядов и понятий. И она, разумеется, не могла пагубно не отражаться на судьбах как идей, так и их творцов.

Нащупав непосредственную связь между электрическими и магнитными процессами, Ампер в том же судьбоносном для него 1820 году впервые вышел экспериментальным путем на правило (он назвал его "правилом пловца**), которым теперь широко пользуются для определения направления магнитных полей в зависимости от направленности электрического тока. Только после всех этих открытий Ампер, располагая колоссальным подручным материалом, начал разрабатывать общую теорию электромагнетизма, предложив разделить это учение на электростатику и электродинамику. Свои взгляды на электромагнетизм он изложил в книге "Теория электродинамических явлений, выведенная исключительно из опыта", но на подлинный научный прорыв все же не решило*.

Опасаясь новой волны сопротивления, ученый остался в плену реакционных классических представлений ньютоновой физики, хотя вся совокупность фактов подталкивала к осознанию электромагнитных воздействий как сил совершенно нового типа, *к связанных с гравитацией, на которые законы Ньютона никак не распространялись.

Решился на прорыв Фарадей, увязав электрические процессы не с собственно магнитным полем, а с его изменениями. Это был как раз тот случай, когда исход решило слово. Фарадеева формулировка "изменение поля" прорвала путы традиционных представлений и освободила путь к истинному пониманию природы вещей.

Кому же мы должны отдать предпочтение и где искать истоки удач и неудач двух равных по силе ума исследователей, одержимых одной и той же научной идеей? При всем сочувствии к Амперу, ставшему жертвой научных столкновений и семейных неурядиц, конечно, Фарадею. Последний был просто незаурядной личностью. Он обладал редкой способностью добиваться блестящих успехов в любом деле, за которое когда-либо брался. Он отлично понимал, что естественные законы, как справедливо отмечала Анни Безант, "устанавливают лишь условия для деятельности, самую же деятельность они не предписывают, и человек всегда остается свободным внутри себя, хотя и бывает ограничен условиями той среды, в которой они происходят".

Проявления творческой натуры Фарадея — это всякий раз яркая демонстрация того, насколько сильно влияют на плодотворность научных занятий ученого его личностные, морально-психологические качества. Для решающего прорыва в будущее исследователю необходимо "обзавестись" такими фарадеевыми чертами, как готовность к самопожертвованию во имя большой и благородной цели, упорство и одержимость в достижении этой цели. Был у Фарадея и еще один "плюс", позволявший ему добиваться фантастической продуктивности там, где другие, не менее блестящие умы, подстерегала неудача. Это — умение проблемно рассматривать любые вопросы научного характера и умение доводить решение проблемы до логического конца.

Как же часто люди науки изменяют этому единственно надежному пути! Как часто исследователь производит определенное число опытов, исходя из которых можно понять, как действует природа, и, познав ее действия, вроде бы целенаправленно движется к результату. Но сам результат не дается, поскольку или имел место неверный посыл, или осталось несоблюденным одно из необходимых условий, или ошибка вкралась в расчеты. При точной постановке вопроса природа всегда бы ответила ему с той же неизменной точностью. Значит, этой точности ему как раз и не хватило!

Водород и кислород не дадут сегодня воду, а завтра синильную кислоту, огонь не будет сегодня жечь, а завтра замораживать. И если та же вода в один момент представляет собой жидкость, а в другой твердое тело, то это происходит лишь потому, что изменились условия, и стоит их восстановить, как неизбежно появится и прежний результат. Каждое новое сведение относительно законов природы по существу не новое ограничение, а новая сила, поддающаяся тому, кто знает, как ее применять.

С этой точки зрения Фарадей безусловно превосходил Ампера в способности охватывать проблему целиком, а такие качества личности, как воля, настойчивость и гражданское мужество, умноженные на прозорливость, позволяли ему не попадать в фатальное колесо неудач и почти всегда находиться на гребне научно-технического прогресса.

Значительно уступали Фарадею и другие ученые. Какие только головы не были задействованы, например, в реализации идеи создания электромотора! Сначала ею занимался Ганс Кристиан Эрстед, затем подключился Андре Мари Ампер, изучавший замеченный им процесс вращения батарейки с замкнутым электрическим током вблизи постоянного магнита. Затем Гемфри Дэви по совету Араго начал ставить эксперименты с электрической дугой, заставив ее, наконец, двигаться в поле магнитных сил.

Да и сам Араго, постоянно твердивший, что "нельзя говорить нельзя" в конечном итоге набрел на принцип, заложенный в современные МГД-генераторы: при прохождении электропроводящего газа через магнитное поле неизменно возникает электрический ток.

На основе всех этих воззрений венгерский физик Аньош Иштван Йедлик сконструировал несколько моделей нового двигателя. Начал его строить и С. даль Негро, но никто из них так и не довел дело до конца. И уж тем более не дошел до революционного научного вывода, открывшего золотую эру в практическом применении электродвигателей, который касался принципа использования силы, преобразующей электрическую энергию в механическую.

Для этого понадобился всеобъемлющий и въедливый ум Фа-радея, девизом которого было "наблюдать, изучать, работать", а не уходить, по меткому выражению академика А.А. Андронова, "завернув хвост колечком".

Всегда способный концентрировать научную волю Фарадей считал свои гениальные открытия рядовой вещью, согласуясь в этом с гениальным писателем Марком Твеном, утверждавшим, что создавать литературные произведения очень просто. "Достаточно иметь лишь бумагу и ручку, чтобы безо всяких усилий писать то, что приходит в голову, — отшучивался Твен, дабы отделаться от серьезных бесед о писательском мастерстве. — Хотя несколько хуже обстоит дело с тем, что именно приходит в голову". И, надо сказать, в этой его шутке доля истины была особенно очевидной.