Афера Клавдия Птолемея

"Ты умеешь измерить круг, ты называешь расстояния между звездами… Но если ты такой знаток, измерь человеческую душу! Скажи, велика она или ничтожна? Ты знаешь, какая из линий прямая; для чего тебе это, если в жизни ты не знаешь прямого пути?"

Сенека

Шел 140-й год по новому летосчислению. Александрия уже утратила к этому времени былую славу мирового научного центра и перестала быть знаменитым "мусейоном" — местом, где под покровительством божественных муз успешно процветали самые разнообразные искусства и поощрялись всяческие знания. Но в природе ее ничего не изменилось: днем все также нещадно палило солнце, а к вечеру сгущалась тьма, и с моря тянуло освежающей блаженной прохладой.

В один из таких вечеров Клавдий Птолемей завершил наконец свою титаническую работу над трактатом "Magiste", куда вошла практически вся информация об астрономических исследованиях с античных времен. Разбросанная по разным источникам, до него она так никем и не была обобщена. Теперь оставалось в последний раз взглянуть на пергамент с новой картой звездного неба, сделать необходимые уточнения и поразмышлять о будущем, достойном избранных.

Ведь по существу только он смог решить глобальную проблему, которую мудрый Платон полагал неподвластной человеческому разуму, а Цицерон считал труднодоступной для науки. Именно он, Птолемей, впервые представил математически выверенные и стройные доказательства того, что Земля является центром необъятной и загадочной Вселенной, заставляя обращаться вокруг себя Луну, Венеру, Марс, Меркурий, Юпитер и даже само Солнце, так сильно утомлявшее его с самого утра до наступления сумерек.

Сумерек Кумира…

В том, что после обнародования геоцентрической системы мироздания и астрономических таблиц, позволяющих прогнозировать расположение планет с точностью до десяти угловых минут, он станет всеобщим кумиром, Птолемей нисколько не сомневался. Недаром и назвал манускрипт из 13 книг "Величайшим", как гласил буквальный перевод древнегреческого слова "Magiste", украсившего объемистую рукопись.

Только отражало ли оно его собственное величие — величие первооткрывателя, если аналогичный звездный каталог давно уже составил его предшественник Гиппарх? Да что составил! Будучи действительно большим ученым, он еще и сумел подтвердить свои наблюдения безупречными на ту пору измерениями, которые Птолемей грубо у него позаимствовал наряду с научными выкладками других мыслителей древности, лишь немного подправив их обычным сдвигом координаты светил на одну и ту же величину. У Гиппарха беззастенчиво переписал он и данные наблюдений за временем наступления осеннего равноденствия, которые тот получил 27 сентября 146 года до новой эры, т. е. на 278 лет раньше Птолемея.

Из работ остальных ученых, к примеру, были взяты и преподнесены им в качестве собственных выводы, касающиеся триады лунных затмений, якобы представших его взору в мае 133, октябре следующего и марте 136 года, как указывалось в рукописи.

За эту подтасовку фактов всерьез можно было не беспокоиться, поскольку вряд ли малоизвестные имена всплыли бы в чьей-то памяти, но вот Гиппарх… Он-то в отголосице бурных научных споров как раз мог не забыться. Хотя бы за счет его пионерской идеи управления Землей движением остальных планет при помощи пятидесяти прозрачных небесных сфер, также изложенной Птолемеем от своего лица.

Знать бы наверняка, что правда никогда не прорвется наружу! Но этого он не знал. Как и не знал, что спустя века талантливую подделку данных в его таблицах сначала обнаружит слишком любознательный поэт и философ Омар Хайям, а затем через столетия этот факт подтвердят экспериментальным путем французский астроном Жан Батист Жозеф Деламбре и английский исследователь Д.Роуленс. И уж конечно не знал и даже не допускал мысли Клавдий Птолемей, что с рождением выдающегося гения Николая Коперника вообще напрочь рухнет все его псевдоучение, продолжительно долго считавшееся непоколебимым и единственно верным. Но не знать, что почти каждая страница манускрипта пропитана чужими мыслями и насыщена чужими расчетами, он, конечно, не мог.

В труде, стоившем ему огромных усилий, не было и следа творческого озарения, намека хотя бы на одно собственное научное открытие. Вся заслуга Птолемея состояла лишь в систематизации добытых другими знаний и скрупулезном размещении их по соответствующим полочкам.

Понимание этого просто-напросто убивало. Правильно ли он поступил, пойдя на поводу своей бешеной гордыни? Не верней ли было отказаться от честолюбивых планов единолично завладеть интеллектуальной собственностью Гиппарха и прочих, сопроводив свой труд ссылками и сносками на их первоначальные работы? Не мошенничать, а по справедливости разделить предстоящий успех со всеми, кому он был обязан, как это предписывал труженикам науки мудрый Аристотель. Ведь в конце концов самый зеленый листочек из лаврового венка все равно достался бы ему!

Интересно, а как бы на его месте поступил другой Птолемей, соратник великого Александра Македонского, основатель царской династии в Египте, буквально из руин поднявший науку и культуру Александрии после смерти полководца на захваченных им территориях Египта и Малой Азии еще в III веке до нашей эры? Что в нем одержало бы верх: нравственность или страсть к победе? К какому зову бы он прислушался — совести или королевской крови?

Пожалуй, голос крови оказался бы сильнее. Вот и Клавдий, втайне причисляющий себя к роду именитых предков, сделает такой же выбор. Даже при условии, что это его блажь и выдумка. В своих, пускай нечестных, притязаниях на мировую ученость и славу, он все равно будет историей оправдан. Она, как правило, победителей не судит. А раз так, то всякую щепетильность следует отбросить в сторону. Тем более, если личное могущество послужит престижу отечества.

Доказательства же его мошенничества современникам и потомкам найти будет тяжело. Да что там тяжело! Просто невозможно. Ведь все рукописи лучших мыслителей древности вместе с наследием обкраденного им Гиппарха погибли в безжалостном пламени огня, бушевавшего в стенах знаменитой Александрийской библиотеки много веков назад.

Даже сам Юлий Цезарь, доведись ему сейчас воскреснуть, пребывал бы в полной уверенности, что подданные ему воины, отважившиеся на этот грандиозный пожар, уничтожили все семьсот тысяч хранившихся в запасниках свитков. Ему бы и в голову не пришло, что часть работ чудом уцелела или отпечаталась у кого-то в мозгу!

Нельзя, конечно, сбрасывать со счетов его величество Случай. Если какие-то крупицы древних знаний осели в личном архиве Птолемея, то что мешало им сохраниться в архивах или умах других памятливых людей? Вдруг не сейчас, а, скажем, через десятилетие, кто-нибудь из числа просвещенных знатоков заметит в Птолемеевых таблицах скрытые совпадения его хорд с хордами Гиппарха? Как опровергнет он это безусловное тождество, притом что рассчитанные Птолемеем величины действительно основываются на сведениях, взятых из первых в мире гиппарховых тригонометрических таблиц?

Да и математические выкладки по эпициклам, строго говоря, украдены. Понятие эпицикла внес в астрономическую науку во II веке до нашей эры незаслуженно забытый древнегреческий математик Апполоний Пергский. Оно значительно раздвигало и уточняло представления о сложных траекториях движения небесных тел. Согласно учению Апполония каждая из планет вращается вокруг некоего центра — эпицикла, который, в свою очередь, перемещается по окружности, охватывающей другой эпицикл, следующий порождает изменение в положении светила по траектории такого же типа и так до конца, пока не будет затронут последний эпицикл, заставляющий вращаться любую планету вокруг Земли. Начальные расчеты этих траекторий Птолемей также беспардонно выдернул из работ Апполония.

Здесь — Апполоний, там — Гиппарх, но ведь должно хоть что-то из его труда целиком принадлежать ему самому! Может это описание периодических отклонений от расчетных данных в реальном передвижении Луны? Обидно, но к открытию явления эвекции, под которым современная наука подразумевает наиболее значительное отклонение истинного движения Луны от расчетной орбиты, вызываемое воздействием Солнца, он тоже не имел никакого отношения. Но тогда — что, что?

Охваченный нервной дрожью Птолемей в нетерпении переворачивал одну страницу за другой. И вот наконец его глаза наткнулись на искомое: вывод о медленном смещении земной оси при вращении по круговому конусу, которое он обозначил термином "прецессия"! Но опять же не он нашел, что период прецессии составляет примерно 26 тысяч лет, и не его догадка, что вследствие прецессии полюс мира перемещается между звездами, а их экваториальные координаты звезд беспрерывно изменяются.

Все это новое оказалось прочно забытым старым. Двести лет назад проклятый Гиппарх уже открыл явление прецессии, по-своему назвав его "предварением равноденствия". Он не только открыл, но и указал величину ежегодного изменения положения планет во время весеннего равноденствия. По Гиппарху, она составила 38 секунд (по данным Птолемея — 50 секунд).

Разоблачат ведь когда-нибудь, непременно разоблачат. И тоща его имя будут произносить не с подобострастием, а брезгливо морщась. Замок, выстроенный на песке, рассыплется в прах, и в благородном облике знаменитого ученого проступит хищный оскал выдающегося вора в законе…

На мгновение Птолемея охватил панический страх. Он отер взмокший от пота лоб, но тут же вновь овладел собой. Ерунда. Покойники не свидетели. Пускай природа поскупилась в полной мере наделить его даром научного провидения, зато в искусстве подчисток и подделок он даст фору многим аферистам прошлого и будущего.

Любыми средствами надо добиться своего, заставить признать себя величайшим из астрономов современности. Смерть беспощадна и страшна, а слава — вечна. Не так ли? Да и что толку бежать от себя самого? Болезненная страсть к увековечиванию своего имени преследовала Птолемея постоянно. Теперь настал час избавиться от нее. Все рассуждения о благе отечества — не более чем тщетная попытка самооправдаться, затушевать истинные мотивы своих преступных действий.

Как бы там ни было, завтра его труд все равно станет ошеломляющей научной сенсацией. Только бы не набралось слишком много охотников низвергнуть предложенную им геоцентрическую модель мироздания. Впрочем, к такому научному спору он готов. Новая идея вполне соответствует существующим религиозным догматам, а при такой мощной идеологической поддержке победа ему будет обязательно обеспечена.

Птолемей зевнул, аккуратно свернул пергамент и, убрав звездную карту в тайник, спокойно отправился почивать. Утром он проснется уже всемирно известной личностью. Той, что не побоялась оттяпать свой кусок жизни с лихвой…

Надо отдать Птолемею должное: в своей неуязвимости он почти не ошибся. Переименованный арабами в "Альмагест" его труд прослужил человечеству целых полтора тысячелетия как единственный подробный свод астрономических знаний, а включенный в него каталог небесных координат стал незаменимым подручным пособием для многих поколений исследователей. Таким долгожительством не могла бы похвастаться никакая другая научная теория. Да и его имя пережило его самого: он вошел в солидные энциклопедические издания как выдающийся астроном с безупречной репутацией.

Исследователь творческого наследия Птолемея Жан Батист Жозеф Деламбре еще в XIX веке удивлялся, что в звездный каталог Птолемея отчего-то не попали светила, явно появлявшиеся над Александрией во время его земного бытия. Ради выяснения истины он предпринял путешествие по Средиземноморью, где прежде жили античные мыслители, перелопатил горы материала, но так и не смог уличить хитрого грека в подделке знаменитых таблиц. Как ни убеждал он своих современников, что включенные в каталог звезды возможно было наблюдать только находясь на древнегреческом острове Родос, к которому Птолемей никогда и не приближался, его резко обрывали. Общество не проявило любопытства к версии Деламбре и обнаруженным им фактам, даже когда они получили огласку в его шеститомном сочинении по астрономии.

Безуспешны были и попытки разоблачения Птолемея со стороны англичанина Д. Роуленса, который уже в нашу эпоху всем с пеной у рта доказывал, что вероятность наблюдения за "каталожными" звездами в Александрии составляет ничтожно малую величину, в то время как версия относительно их "родосского" происхождения верна по крайней мере на 80 процентов.

И только профессору Университета Джона Гопкинса Роберту Ньютону, выпустившему в 1977 г. труд с интригующим названием "Преступление Клавдия Птолемея", повезло быть услышанным. "По всей видимости, — писал обвинявший древнегреческого астронома в шулерстве Р. Ньютон, — когда Птолемей сформулировал свою астрономическую теорию, он столкнулся с тем, что она не согласуется с имеющимися наблюдениями. Но вместо того, чтобы отказаться от геоцентрической модели, он преднамеренно подтасовал эти данные, чтобы доказать ее состоятельность". Кое-кто из историков вслед за Р. Ньютоном был вынужден признать, что Птолемей действительно причинил астрономии немало вреда. Гораздо больше, чем пользы.

И это так. Птолемеевы таблицы, которыми руководствовались на практике многие поколения астрономов, провоцировали при прогнозах положения звезд появление постоянной ошибки, равной 6 часам и 18 минутам, что заведомо вносило путаницу в расчеты и пагубно отражалось на развитии дальнейших исследований. А уж историческая наука, если вспомнить, что "Альмагест" являлся для нее единственным источником в уточнении дат правления древних царских династий, понесла от противоправных действий Птолемея еще большие потери. Фактически полетела к черту вся Вавилонская хронология. Не понес их только сам Птолемей, превзошедший по изворотливости легендарного Остапа Бендера и поистине совершивший самое удачное в науке воровство. Следовательно, без всяких сомнений ему можно приписать славу великого комбинатора и великого фальсификатора вдобавок к позорной славе вора.