Понятие насилия, как и само это слово, имеет, несомненно, негативный эмоционально-нравственный оттенок. В боль–шинстве философских и религиозных моральных учений на–силие отождествляется со злом. Решительный запрет на него «не убий» обозначает границу, которая отделяет нравствен–ность от безнравственности. Вместе с тем общественное соз–нание, а также и этика допускают ситуации нравственно оправ–данного насилия. В понимании насилия существует два крайних подхода – абсолютистский (широкий) и прагматический (уз–кий), каждый из которых обладает своими преимуществами и недостатками. В широком смысле под насилием понимают по–давление человека во всех его видах и формах – как прямое, так и косвенное, как физическое, так и экономическое, психологическое, политическое и всякое другое.

При этом подавлением считают любое ограничение усло–вий развития личности, причина которого заключена в других людях, а также общественных институтах. Таким образом, на–силие оказывается синонимом нравственного зла, в него вме–сте с убийством включают ложь, лицемерие и другие мораль–ные деформации. Широкое истолкование понятия насилия дорого тем, что придает существенное значение его нрав–ственному измерению. Но оно имеет, по крайней мере, два недочета: исчезает собственное содержание явления насилия; его отрицание неминуемо приобретает форму бессильного морализирования.

При этом подходе к насилию исключают саму постановку вопроса о каких-нибудь случаях его нравственно оправданно–го применения.

В узком смысле насилие чаще сводят к физическому и эко–номическому урону, который люди могут наносить друг другу, и оно понимается как телесные повреждения, ограбления, убийство, поджоги и т. д. При этом подходе насилие сохраня–ет свою специфику, не растворяется целиком в родовом поня–тии морального зла. Его несовершенство состоит в том, что насилие приравнивается к внешне ограничивающему влия–нию на человека, не увязывается с внутренней мотивацией его поведения.

При этом, если не учитывать мотивации, понять феномен насилия невозможно. Например, есть боль вывихнутой ноги. А есть боль от дубинки милиционера. Если в физическом смы–сле между ними может не быть разницы, то в нравственном смысле различие огромно.

Трудности, связанные с понятием насилия, получают раз–решение, если уместить его в пространство свободной воли и анализировать как одну из разновидностей властно-волевых отношений в обществе между людьми. И. Кант определял си–лу как «способность преодолеть большие препятствия. Та же сила называется властью, если она может преодолеть сопро–тивление того, что само обладает силой».

Власть в человеческих отношениях можно было бы опреде–лить как принятие решения за другого, приумножение одной воли за счет другой. Насилие является одним из способов, ко–торый обеспечивает господство, власть человека над другим человеком. Причины, в силу которых одна воля доминирует, властвует над другой, подменяет ее, принимает за нее какие-либо решения, могут быть разными:

1) некоторые имеют реальное превосходство в состоянии во–ли – обыкновенный случай: патерналистская власть, власть отца;

2) предварительный взаимный договор, например: сила закона и законных властителей;

3) насилие как типичный случай: власть оккупанта, на–сильника, завоевателя.

Насилие – это такое принуждение или такой ущерб, кото–рые реализовываются вопреки воле того или тех, против кого они сориентированы. Насилие является узурпацией свобод–ной воли. Оно также является посягательством на свободу че–ловеческой воли.

В понятии насилия существенными являются два момента

1) то, что одна воля прерывает другую волю или подчиня–ет ее себе;

2) то, что это реализовывается путем внешнеограничиваю-щего воздействия, физической силы.

Понятие насилия имеет очень конкретное и строгое содер–жание, его невозможно отождествлять со всякой формой при–нуждения. Насилие как определенную форму общественного отношения необходимо отличать, с одной стороны, от ин–стинктивно-природных свойств человека, а с другой стороны, от других форм принуждения в обществе, в частности, патер–налистского и правового.

Основной аргумент в пользу насилия состоит в том, что без него невозможно противостоять враждебным формам зла (на–пример, тирании).

И как бы дурно ни было насилие, оно все же лучше безро–потности и трусости. Насилие считают оправданным как про-тивонасилие. Насильственный ответ на насилие в сравнении с непротивлением, покорностью ему и в самом деле имеет огромные преимущества.

В утилитарном плане оно эффективней и в нравственном плане более достойно. Оно тем самым является вызовом наси–лию, формой борьбы с ним. Если бы у человека, утверждал Ганди, был выбор между трусливым смирением или насиль–ственным сопротивлением, то выбор, конечно, был бы за по–следним. Но имеется еще и третья линия поведения перед лицом враждебной несправедливости – это активное ненасильствен–ное сопротивление, преодоление ситуации несправедливости, но другими – ненасильственными – способами.

Ненасилие отличается от насилия главным образом пони–манием того, как поделены добро и зло в обществе людей. Оно основывается на взаимной связанности всех людей в добре и зле. Одно из нередко повторяемых возражений против нена–силия как программы действий состоит в том, что оно будто бы способствует развитию слишком благостного и потому не–реалистического представления о человеке.

В реальности это не так. В основе современных концепций ненасилия находится убеждение, согласно которому челове–ческая душа становится ареной для борьбы добра и зла.

Как отмечал Мартин Лютер Кинг, даже в самых худших из нас есть частичка добра и в лучших из нас есть частичка зла. Считать человека действенно злым – значит, несправедливо клеветать на него. Считать человека безгранично добрым – значит, льстить ему. Должное же ему воздастся тогда, когда определится моральная двойственность человека. Приверже–нец ненасилия не считает человека до конца добрым суще–ством. Он полагает, что человек открыт добру так же, как и злу. Человек может быть добрым. Оттого в отношениях между людьми всегда остается вероятность сотрудничества.

Намеренно ориентируясь на доброе начало в человеке, по–борник ненасилия тем не менее отталкивается от убеждения, что моральная амбивалентность (двойственность) является принципиально неустранимой основой человеческого бытия. Он не может удалить из себя того зла, против которого ведет борьбу, и не отлучает оппонента от добра, во имя которого эту борьбу ведет. На этом, собственно, и построены позиции не–насильственного поведения:

1) полный отказ от монополии на истину, готовность к из–менениям, диалогу или компромиссу;

2) критика своего собственного поведения с целью выяв–ления того, что в нем могло бы питать и провоцировать враждебную позицию оппонента;

3) рассмотрение ситуации глазами оппонента с целью по–нять его и найти выход из ситуации, который бы помог ему сохранить лицо.

Таким образом, перед лицом воинствующей несправедли–вости возможны три линии поведения:

1) пассивная покорность;

2) насильственное сопротивление;

3) ненасильственное сопротивление.

Карл фон Клаузевиц писал: «Если мы захотим охватить мы–слью как одно целое все бесчисленное множество едино–борств, из которых состоит война, то лучше всего вообразить себе схватку двух борцов. Каждый из них стремится при помо–щи физического насилия принудить другого выполнить его волю; его ближайшая цель – сокрушить противника и тем са–мым сделать его не способным ко всякому дальнейшему со–противлению».

Война в его понимании – это акт насилия, который имеет целью заставить противника выполнить нашу волю. Насилие при этом использует изобретения искусств и наук, чтоб проти–востоять насилию же.

Неприметные, едва достойные упоминания ограничения, которые оно само на себя налагает в форме обычаев междуна–родного права, сопровождают насилие, не смягчая, в сущно–сти, его эффекта.

Также К. фон Клаузевиц приводит еще одно сравнение войны: «Бой в крупных и мелких операциях представляет то же самое, что уплата наличными при вексельных операциях как ни отдаленна эта расплата, как ни редко наступает момент реализации, когда-нибудь его час наступит».

Но также вводит два понятия, необходимые, по его мне–нию, для рассмотрения явления войны: «политическая цель войны» и «цель военных действий». Политическая цель войны является первоначальным мотивом и должна быть весьма су–щественным фактором: чем незначительнее жертва, которую мы потребуем от нашего противника, тем меньшее сопротив–ление мы должны от него ожидать.

Но чем ничтожнее наши требования к нему, тем слабее бу–дет и наша подготовка. Еще, чем меньше наша политическая цель, тем меньшую цену она имеет для нас и тем проще отка–заться от ее достижения, а по этой причине и наши усилия бу–дут менее внушительны.

Это действительно так, одна и та же политическая цель мо–жет оказывать неодинаковые действия не только на различ–ные народы, но и на один и тот же народ в различные эпохи Между двумя народами, двумя государствами может оказаться такая принужденность отношений, что совершенно не значи–тельный сам по себе политический повод к войне вызовет боль–шое напряжение, далеко превосходящее значение этого пово–да, и вызовет подлинный взрыв.

Война в человеческом обществе – война порой целых на–родов, и при этом народов цивилизованных, – всегда прои–стекает из политического положения и вызывается только по–литическими мотивами.

Война является не только политическим актом, но и под–линным орудием политики, продолжением политических от–ношений, осуществление их иными способами. То, что оста–ется в ней особого, относится лишь к своеобразию ее средств. Таким образом, принимая во внимание обоснованность тези–са о тесной связи войны и политики, необходимо согласиться с общепризнанным положением.

Не существует неизбежных войн, так как хотя они и явля–ются продолжением политики, крайним шагом, всегда можно найти компромиссное решение. Человек мечтал о мире чело–века на всех ступенях цивилизации, начиная с первых шагов его. К глубокой древности восходит идеал жизни без жестоких столкновений и войн, такой, чтобы в отношениях между стра–нами и людьми соблюдались бы общепризнанные нормы справедливости.

Уже в произведениях античных философов можно прочи–тать об идеях мира, хотя эта тема рассматривалась преимуще–ственно как вопрос об отношениях между греческими госу–дарствами. Античные философы старались лишь устранять междоусобные войны. Например, в плане идеального государ–ства, который предложил Платон, совсем нет внутренних меж–доусобиц и почитаются воины, которые отличились во «втором величайшем виде войны» – в войне с внешними врагами.

Похожее мнение на этот вопрос и у Аристотеля. Врагами древние греки считали иностранцев и полагали, что они и все, что им принадлежит, является хорошей добычей, если всем этим только удавалось завладеть. Возможно, основной причи–ной этого является уровень экономического развития обще–ства. Отсюда и прямой переход к проблеме рабства, понятия из другой эпохи.

Если рассматривать тему мира без войн, опираясь на взгля–ды христианской церкви, то здесь можно заметить некоторую двойственность. С одной стороны, основная заповедь «не убий» объявляла войну и само лишение человека жизни самым тяже–лым грехом.

Церковь осуждала междоусобные войны периода Средне–вековья, что отчетливо отразилось, например, в истории Руси.

В частности, киевский князь Владимир Мономах убеждал кня–зей русских не вести военных действий во время Великого по–ста. Христианская церковь также была зачинателем устано–вления так называемого Мира Божьего – дней, когда прекращались междоусобицы. Такие дни они связывали с ми–фическими событиями из жизни Христа, с важными рели–гиозными праздниками.

Военные действия не велись и в дни, которые церковь определяла для размышления и молитв, в дни сочельника и постов. Тех, кто нарушал Божий Мир, наказывали штрафом и конфискацией всего имущества, отлучением от церкви, те–лесными наказаниями.

Под охрану Мира Божьего прежде всего попадали церкви, монастыри, путешественники, женщины и предметы, необхо–димые для земледелия. Но в то же время проповедь всеобщего мира не мешала христианской церкви освящать бесчисленные завоевательные войны, крестовые походы против «неверных», подавление крестьянских движений.

Можно утверждать, что критика войны в Средние века бы–ла ограничена этическими идеями христианства и идеалом об–щего мира оставался мир среди христианских народов Евро–пы. XX век принес человечеству две небывалые до этого по масштабам мировые войны, еще больше обострил значимость проблемы войны и мира.

В этот период развилось пацифистское движение, которое зародилось в США и Великобритании после наполеоновских войн. Оно отвергает любое насилие и войны, даже оборони–тельные. Отдельные современные представители пацифизма утверждают, что войны пропадут тогда, когда уровень населе–ния на земле станет стабильным; другие разрабатывают меро–приятия, на которые можно было бы перевести «воинствен–ный инстинкт» человека. Таким «моральным эквивалентом», по их мнению, может послужить развитие спорта, в особенно–сти состязаний, которые связаны с риском для жизни.

Исследователь проблемы Й. Галтунга постарался выйти за узкие рамки пацифизма. Его концепция утверждает «миними–зацию насилия и несправедливости в мире», тогда лишь и смо–гут выжить высшие жизненные человеческие ценности. Очень интересна позиция одного из самых знаменитых теоретиков Римского клуба – А. Печчеи.

Он утверждает, что созданный человеком научно-техниче–ский комплекс «лишил его ориентиров и равновесия, поверг–нув в хаос всю человеческую систему». Главную причину, кото–рая подрывает устои мира, он видит в пороках психологии и морали индивида – в алчности и эгоизме, склонности к злу и насилию и т. д.

Оттого главную роль в осуществлении нравственной пе–реориентации человечества, по его мнению, играет «измене–ние людьми своих привычек, нравов, поведения». «Вопрос сводится к тому, – утверждает он, – как убедить людей в раз–личных уголках мира, что именно в усовершенствовании их человеческих качеств лежит ключ к решению проблем».

Философы различных эпох осуждали войны, горячо мечта–ли о вечном мире, исследовали разные аспекты достижения всеобщего мира. Одни из них сосредоточивали внимание в ос–новном на этической стороне войны.

Они считали, что агрессивная война является порождени–ем безнравственности, что постоянного мира можно достичь в результате морального воспитания людей в духе взаимопо–нимания, терпимости к разным вероисповеданиям, устране–ния националистических предрассудков, воспитания людей в духе «все люди братья».

Но другие видели основное зло, причиняемое войнами, в хозяйственной разрухе, в срыве нормального функциониро–вания всей экономической структуры. В результате они пыта–лись склонить человечество к мирному сосуществованию, ис–пользуя картину общего благополучия в обществе без войн, в котором прежде всего силы общества будут направляться на развитие науки, техники, искусства, литературы, но не на со–вершенствование средств уничтожения.

Они полагали, что мир между государствами может быть установлен только в результате разумной политики просве–щенного правителя.

Другие же разрабатывали правовые аспекты проблемы ми–ра, достичь которого они хотели путем договора между прави–тельствами, провозглашением региональных или всемирных федераций государств.

Проблема мира, а также и проблема войны является акту–альной для многих ученых, а также политических и обще–ственных движений.

Значительны успехи миролюбивых сил и многочисленных организаций, как и достижения ряда школ и направлений, на–учных центров, которые специализируются на исследовании проблем мира.

Сегодня накоплена огромная сумма знаний о мире как це–ли, а также условии жизни и развития всего человечества, о взаимосвязи мира и войны и особенностях этой проблемы в современную эпоху, о мыслимых путях и предпосылках дви–жения к миру без оружия и войн.

Хотя столь же очевиден и иной важнейший вывод из изло–женного: анализ концепций мира требует основательных уси–лий. Должна быть построена очень глубокая и последователь–ная философия мира, важнейшей составной частью которой должна явиться диалектика мира и войны в развитии.

В то же самое время проблема философии мира не может быть растворена в зауженном академизме, излишне заострена на полемике вокруг дефиниций и взаимосвязей некоторых по–нятий, которые относятся к данной сфере исследований и идеологии (связь войны с политикой неразрывна).

Общечеловеческое соизмерение проблем войны и мира придает большую актуальность сотрудничеству пацифистов, социал-демократов и консерваторов, верующих и атеистов, Множество подходов философского истолкования мира идейный плюрализм тесно связаны с политическим плюра–лизмом. Различные составляющие движения за мир находятся между собой в непростых отношениях.

Они могут развиться от полной конфронтации идей до плодотворных совместных действий. В таком развитии вос–создается глобальная задача найти наилучшие формы сотруд–ничества различных общественных и политических сил для достижения общей для человеческого общества цели. Мир яв–ляется ценностью общечеловеческой, поэтому достичь ее воз–можно только общими усилиями всех народов.

Важным качественным скачком в ограничении насилия стало возникновение государства. Отношение государства к насилию, в отличие от первобытной практики талиона, ха–рактеризуется тремя основными признаками.

Государство монополизирует насилие, институционализи–рует его и заменяет косвенными формами.

Государство означает такую стадию развития общества, когда предоставление его безопасности становится особой функцией в рамках общего разделения труда. С этой целью право на насилие сосредоточивается в руках группы некото–рых лиц и осуществляется по установленным правилам. При–мерно так же, как появляются ремесленники, земледельцы, купцы и т. д., появляются стражи (воины, полицейские), ко–торые призваны оберегать жизнь и собственность людей как от их взаимных посягательств, так и от внешних врагов.

Безопасность человека в первобытном обществе является делом всего рода: здесь каждый взрослый мужчина – воин. Право кровной мести всеми признается, и каждый сородич в соответствии с определенным обычаем и очередностью вос–принимает ее как свою неотъемлемую обязанность.

Но с появлением государства безопасность делается обя–занностью особой структуры, которая является монопольным держателем права на насилие. Принцип «не убий», рассмо–тренный в конкретном историческом содержании, как раз был направлен на то, чтобы изъять право насилия у самого населения (соплеменников) и передать его государству. Он прежде всего был призван блокировать действия требующих справедливого возмездия людей, гарантировать в обмен то, что государство накажет и защитит.

В государстве насилие институционализируется. Это нельзя понимать так, будто талион не был социальным инс–титутом. Талион тоже являлся нормативной системой, но он проводился в результате спонтанных действий заинтересо–ванных лиц.

Хотя это и был детально разработанный обычай с целью обеспечивать принцип эквивалента в разнообразных обстоя–тельствах, тем не менее каждый член первобытного коллекти–ва имел право его объяснения и безусловную обязанность ис–полнения. В государстве все проходит иначе.

Здесь право насилия оформлено законодательно. Законы вырабатываются по-иному, чем обычай, более элитарным пу–тем. Для каждого случая применения насилия закон учрежда–ется в результате особой процедуры, предполагающей объек–тивное, всесторонне взвешенное расследование и обсуждение Насилие, которое практикует государство, основывается на аргументах разумных и характеризуется беспристрастно–стью, таким образом, оно достигает по сравнению с талионом качественно более высокого уровня институционализации Государство сделало также еще один важный шаг в ограниче–нии насилия.

В государстве насилие часто заменяется угрозой насилия Немецкий исследователь Р. Шпееман в своей работе «Мо–раль и насилие» выделяет три типа воздействия одного чело–века на другого:

1) собственно насилие;

2) речь;

3) общественная власть.

Насилие является физическим воздействием. Речь является воздействием на мотивацию. Общественная власть предста–вляет собой действие на обстоятельства жизни, которые опре–деляют поведение. Это обстоятельство – принуждение к мо–тивам. Так действует, в частности, государство в тот момент, когда оно поощряет или ограничивает деторождаемость в об–ществе с помощью политики налогов. По отношению к обще–ственной власти насилие и речь выступают как первичные способы воздействия человека на человека.

Предметом спора был и остается вопрос, как квалифици–ровать третий способ воздействия, который в опыте современ–ных обществ является главным. Аристотель выделял его в сво–еобразный разряд.

Вместе с непроизвольными действиями, реализуемыми че–ловеком не по своей воле, и произвольными действиями, в ко–торых он осуществляет свои желания, Аристотель выделял особый класс смешанных действий, которые человек произ–водит сам, по своей воле, но под строгим давлением обстоя–тельств, когда их альтернативой становится нечто более худ–шее, чем сами эти действия, в крайнем случае – смерть.

Таково, в частности, поведение человека, который совер–шает что-то постыдное по требованию тирана, чтобы спасти близких, или поведение купцов, которые выбрасывают во вре–мя шторма за борт свое имущество, чтобы не затонул корабль. Т. Гоббс утверждал, что подобные действия необходимо считать добровольными, свободными, так как у человека остается вы–бор, хотя он и весьма зауженный; страх смерти невозможно отождествлять с самой смертью.

Многие теоретики ненасилия в наше время, напротив, придерживаются взгляда, сообразно которому эти действия необходимо свести к подневольным. По их мнению, угроза насилием сама может являться насилием.

Если используемое государством насилие рассматривать само по себе, как конечное состояние и постоянное условие существования человека, то оно не может не вызвать отрица–тельной нравственной оценки.

Каким бы законным, институционально оформленным и предельно осторожным государственное насилие ни было, оно остается насилием – и в этом смысле оно прямо противо–положно нравственности. Вместе с тем все отмеченные свой–ства могут быть интерпретированы как факторы, которые придают насилию размах. Монополия на насилие может при–вести к его избыточности. Институциональность насилия придает ему анонимность и притупляет его восприятие.

Возможность косвенного использования насилия (мани–пулирование сознанием, скрытая эксплуатация и т. п.) расши–ряет сферу его применения. Отношение к государственному насилию может быть и иным, если рассматривать его в исто–рическом развитии и учитывать, что в отношении к насилию был догосударственный период и будет постгосударственный.

Государственное насилие, как и предшествовавший ему та–лион, не является формой насилия, а становится лишь фор–мой ограничения насилия, этапом на пути его преодоления. Монополия на насилие ограничивает его источник до разме–ров, которые дают возможность обществу осуществлять целе–направленный контроль над ним.

Институционализация насилия включает его в простран–ство действий, законность которых сходится с разумной обос–нованностью. Косвенные формы насилия – свидетельство то–го, что оно в своей эффективности может быть замещено другими средствами.

Государственное насилие является не просто ограничением насилия. Это такое его ограничение, которое создает предпо–сылки для решительного преодоления и перехода к принци–пиально ненасильственному общественному устройству.