ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Адские муки

Ад существует для совместного наказания грешников и дьяволов, казнимых и палачей. Противоречивое существо Сатаны совмещает в себе качества и обязанности, по первому взгляду, казалось бы, непримиримые. Первая причина зла в мире, неустанный подстрекатель греха и вечный соблазнитель душ, он в то же время оказывается и главным палачом человечества, карающим зло и искупающим грех через справедливое возмездие.

Нет в жизни человека проступка настолько мелкого, в уме — мысли настолько незначительной, чтобы демоны их не поймали и не сохранили в своей цепкой памяти, если есть в них хоть намек, на грех. Святой Августин видел однажды дьявола, несшего на плечах огромную книгу, в которой были записаны все грехи человеческие. Но чаще дьявол является, вместо такого гроссбуха, со специальной особой книгой для грехов каждого грешника. Книгу эту, черную и увесистую, он противопоставляет маленькой золотой книжке, в которую ангел–хранитель с любовью записывает заслуги и добрые дела человека. К весам божественного правосудия дьяволы тащат свою книгу шумной оравой и с треском гневно швыряют ее на чашку весов, но маленькая книжка ангела — хранителя всегда перетягивает их том. Во многих средневековых церквах, например, в Гальберштадтском соборе, изображен на картинах дьявол, записывающий имена тех, кто во время богослужения спит, разговаривает или нарушает благочиние. В «Житии» св. Аикадра мы читаем, как один бедняга нарушил святость воскресного дня тем, что вздумал остричь волосы. И что же? Сейчас же явился дьявол, и домашние видели, как он притаясь в углу, поспешно записывал совершенный грех на листке пергамента.

Обыкновенно, грешник, не удостоенный помилования; отбывает свою кару в аду. Но бывали случаи, что Сатана, захватив грешника на месте преступления, расправлялся с ним еще при жизни, предупреждая божественное отмщение. Так задушил он св. Регула, унес убийц св. Годегранда, одна потаскушка, пытавшаяся вовлечь в грех св. Илию Пещерника, получила от дьявола жесточайшую трепку. По словам Лиутпранда, дьявол избил до смерти порочнейшего из пап Иоанна XXII, застав его в постели в объятиях наложницы, причем, не принял во внимание даже любезности, с которыми этот первосвященник, покуда был жив и здоров, имел обыкновение пить за столом своим, его, дьяволово, здоровье. Монах Филипп из Сьены рассказывал историю одной тщеславной красавицы, имевшей обыкновение проводить целые часы за туалетом, украшая свою прелестную особу. Дьявол так ее изуродовал, что несчастная умерла от стыда и страха. Это случилось в Сьене в 1322 г. по р. х. А 27 мая, 1562 г. в 7 часов вечера в Антверпене дьявол задушил одну девушку за то, что она, будучи приглашена на свадьбу, посмела купить себе полотна по девяти талеров аршин, чтобы сшить воротник в сборку веером, как тогда носили. Часто дьявол бьет, душит или уносит тех, кто выказывает неуважение к мощам или смеется над священными обрядами; входит в тело тех, кто невнимательно слушает священную службу либо, к великому стыду виновных, во всеуслышание обличает их в тайных грехах. Часто бешенство дьявола насыщается не ранее того, как он натешится над трупом грешника. Много ужасных историй рассказывалось о телах, вихрем выброшенных вон из церкви, или адским огнем сожженных в своей могиле, или растерзанных на куски. О «растерзанного Фауста кусках» говорит заключительная сцена трагедии Марло.

Иногда даже честное погребение грешника не помогает ему. Могила его проваливается и тело вместе с гробом падает прямо в ад, откуда несчастного могут выкупить разве только бесчисленные панихиды, сорокоусты, заупокойные обедни, милостыня, строение церкви и пр. Это сюжет древнерусского «Сказания о Щилове монастыре, иже в Великом Новгороде». Посадник Щило нажился от ростовщичества, хотя и сравнительно умеренного: «имаше же лихвы на 14 гривен и 4 деньги точию по единой денге на год, боле же того отнюдь не имаше». На деньги эти он выстроил церковь.. Епископ «Иван», узнав происхождение денег, рече ему: уподобился еси Исаву, лестию взем благословение от мене на таковое божественное дело; ныне же повелеваю ти ити в дом свой, и повеле (и) у здания своего в стене устроити гроб, и повежь вся своя тайны отцу своему духовному, и вздев срачицу и саван и вся яже суть подобна на погребание мертвым, и ляси в создании своем во гробе оном, и повеле (и) и надгробное отпети, и бог всех нас сведый тайная сердец, елико хощет, то и сотворит, мы же ко освящению готови будем. Щил же в недоумении велице быв, рыдаа и плачася иде в дом свои, повеления же святителева не сме преслушати, вскоре вся повелевает устроити заповеданная святителем. Егда же надгробное пение соборне отпеша над ним, внезапу не обретеся гроб с положенным в нем и бысть в том месте пропасть. Святителю же пришедшу на освящение церкви по молению Щилову и видит страшное оно и ужасное видение страха и трепета исполнь и повеле иконописцем написати вапы на стене, видение поведающе о брате Щиле во адове дне над всем гробом его, и несвященну церковь повеле запечатлети, дондеже изволит бог о нем своего человеколюбия смотрением, и отъиде в дом святей Софеи». Сын Щилов, чтобы вызволить провалившегося в ад родителя, по совету епископа, заказывает сорокоусты в 40 церквах. По истечении 40 дней — «видит в надстенном писании, иже над гробом, Щила во аде во гробу, главу же его вне ада». После второго приема сорокоустов, надстенное писание возвестило, что Щило выбрался из пекла уже до пояса. После третьего — «виде в надстенном писании Щила вне ада с гробом всего изшедша; такоже и гроб его верху земли обретеся над пропастью, пропасти же не бе видети, во гробе же весь цел обретеся, якоже и положен».

Св. Тереза вымолила однажды у бога разрешение немножко попробовать адских мук. Даже шесть лет спустя после этой, дарованной ей милости, воспоминание испытанных страданий леденило ее ужасом.

Много есть историй о грешниках, выходивших из ада на короткий срок с единственной целью предостеречь живущих о невыразимых муках, которыми свирепствует ад. По рассказу Якова Пассаванти, сэр Ло, профессор философии в Париже, имел ученика — «острого и тонкого в диспутах, но гордого и порочного в жизни». Студент этот умер, но несколько дней спустя явился своему профессору и сообщил, что он осужден и терпит муку в аду. Чтобы дать профессору хоть малое представление об испытываемых им страданиях, мертвец стряхнул со своего пальца на ладонь учителя капельку пота, и она «прожгла руку насквозь со страшной болью, подобно пламенной и острейшей стреле».

По словам богословов адские мучения не только вечны во времени, но и не менее настойчивы в пространстве — в том смысле, что нет в существе грешника такой, хотя бы малейшей, частицы, которая не испытывала бы невыносимых страданий, всегда одинаково напряженных. Главным орудием адской казни был огонь. Ориген, Лактанций, Иоанн Дамаскин почитали адский огонь чисто духовным и метафорическим. Но большинство св. отцов

держалось за его материальность, а бл. Августин утверждает, что, если бы все моря хлынули в ад, то все–таки бессильны были бы умягчить ярый жар ужасного пламени, вечно там пылающего. Во всех без исключения славянских языках, а также в новогреческом и многих германских наречиях ад (пекло, pissa, bech, pokol, smela и т. д.) напоминает о происхождении своем от горящей смолы. «Все в огне гореть будете неугасимом. Все в смоле будете кипеть неутолимой», — сулит в «Грозе» сумасшедшая барыня… Кроме огня, есть в аду и лед, яростные ветры, проливные дожди, ужасные чудовища и тысячи видов мучений, которые выдумывают дьяволы для жертв своих. Св. Фома доказывает, что это их право и долг, — поэтому они делают все, чтобы пугать и мучить грешников, а в довершение страданий злобно смеются и издеваются над ними. Главное мучение грешников состоит в том, что они навеки лишены лицезрения божьего и знают о блаженстве святых. В последнем пункте, впрочем, мнения расходятся. Некоторые авторы утверждают, что святые–то видят муки грешников, но грешники не видят блаженства святых. Св. Григорий Великий находит, что страдание грешников приятное зрелище для праведных, а Бернард Клервосский основывает это положение на четырех причинах: 1) святые радуются, что столь ужасные муки не выпали на их долю; 2) они успокоены, что, раз все виновные наказаны, им, святым уже нечего бояться никаких козней, ни дьявольских, ни человеческих; 3) в силу контраста, их блаженство кажется еще более совершенным; 4) то что нравится богу, должно нравиться и праведным. Уже в VI и VII веках появляются попытки к реализации этого воображаемого зрелища. Монах Петр, о котором вспоминает Григорий Великий в одном из своих диалогов, видел души осужденных погруженными в безбрежное море огня. Фурсей видел четыре великих пламени, на близком расстоянии одно от другого: в них казнились по разрядам четыре класса грешников, а около хлопотало множество демонов. Это деление казнящего пламени на четверо, знакомо и русским духовным стихам:

Подымутся с неба волменский гром (молния и гром),
Расшибет мать — сыру — землю на две полосы,
Расступится мать — сыра — земля на четыре четверти;
Протечет грешным рабам река огненная
От востоку солнца до запада,
Пламя пышет от земли и до небеси.

Древность этих видении сказывается однообразием кары, — так сказать, оптовой и поголовной. Позднейшие века явили себя более изобретательными на ужасы.

Монах Веттин, видение которого, рассказанное одним аббатом из монастыря в Рейхенау, относится к IX веку, достиг, в сопровождении ангела, гор неподражаемой красоты и вышины, казалось, они были из мрамора. Подножья их опоясывала огромная река пламени. В волнах ее горели, в бесчисленном множестве, грешники, другие же терпели иные муки по берегам. Так, в одном пламенном столбе Веттин видел множество священнослужителей различных степеней, привязанными к кольям — каждый против своей наложницы, точно так же связанной. Ангел объяснил Веттину, что этих грешников во все дни года, за исключением одного, секут по детородным частям. Некоторых знакомых монахов Веттин видел заключенными в мрачном, полном копоти, замке, из которого валил густой дым, а один из них, в довершение казни, томился, замкнутый в свинцовом гробу.

Еще разнообразнее муки ада в видении монаха Альбериха (XIII век), которого он удостоился еще ребенком. Он видел души погруженными, среди какой–то страшной долины, в лед — одни по щиколку, другие до колен, третьи по грудь, четвертые по самую голову. Далее тянулся лес ужасных деревьев по 60 локтей вышиной, покрытых иглами[12]: на их старых колючках висели, прицепленные за груди, те злые бабы, которые при жизни отказывались кормить своим молоком младенцев, оставшихся сиротами без матери; за это теперь каждую из них cocaло по две змеи. По лестнице из раскаленного чугуна вышиной в 365 локтей (по числу дней солнечного года) поднимались и спускались те, кто не воздерживался от плотского совокупления в воскресенье и праздничные дни; внизу лестницы кипел смолой и маслом громадный котел, и грешники падали в него по очереди. В ужасном огне, подобном огню хлебной печи, жарились тираны; в огненном озере кипели убийцы; в огромном тазу, наполненном расплавленной медью, оловом и свинцом в смешении с серой и смолой, варились мало внимательные прихожане, терпимо относящиеся к дурным нравам своих священников. Далее разверзалось, подобно колодцу, жерло самой адской пропасти, дышавшее ужасами, мрака, зловонием и воплями. Поблизости прикован был на железной цепи громадный змей, перед которым реяло в воздухе множество душ; втягивая дыхание, змей поглощал души эти, как мошек, а, выдыхая, изрыгал их горящими искрами. Святотатцы кипели в озере расплавленного металла, на котором буря воздымала шумные волны. В другом озере, серном, полном змей и скорпионов, вечно тонули изменники, предатели и лжесвидетели. Воры и грабители закованы были в тяжелые цепи из раскаленного железа, а также и в тяжелые, тоже раскаленные, шейные рогатки.

Эти первобытные западные «оды» вполне сходятся с широко распространенным в народе русском «Словом о муках» или «Хождением богородицы по мукам», любимым апокрифом русских старообрядцев. Списки и варианты «Хождения» бесчислены. Привожу, для сравнения, один из кратчайших, духоборческой редакции.

Первая мука. Речет пресвятая богородица михаилу архангелу: «Поведи меня по мукам, где много мучится, где тьма кромешная, черви неосыпающие». Повел ее михаил архангел по мукам; привел к древу железному и огненному и ветви на ней огненныя. Речет пресвятая богородица михаилу архангелу: «Сии люди о каких грехах мучаться?» — «Сии люди с древо двор с двором смутились, за то и мучатся».

Вторая мука. Привел к трем кругам огненным, наполненным народами. Речет пресвятая богородица михаилу архангелу: «Сии люди о каких грехах мучатся?» — «Сии люди по воскресным дням блуд творили — за то и мучатся».

Третья мука. Привел к огненной реке от востока до запада. Речет пресвятая богородица: «Сии люди о каких грехах мучатся?» — «Сии люди во огне стоят по колено–те родителей не почитали; какие по пояс — те блуд творили. Какие стоят по грудь — те учились сквернословить. Какие стоят по уши — те не питали отцов своих духовных и бранили их, за что и мучатся».

Четвертая мука. Привел к палате болезненной и огненной. Речет пресвятая богородица: «Сии люди о каких грехах мучатся? — «Сии люди неправедные правосудцы».

Пятая мука. Привел к червям не осыпающимся. Речет пресвятая богородица: «Сии люди о каких грехах мучатся?» — «Сии люди жили на земле, не знали ни постов, ни пятниц, не получали церковных заповедей, оставляли святость, возлюбили тьму, за то и мучатся».

Шестая мука. Привел к змеям лютым, зубом грызут тело человеческое и сердца их сосут. Речет пресвятая богородица: «Сии люди о каких грехах мучатся? — «Сии люди чародею прислужники, отцов и матерей с детьми разлучали — за то и мучатся».

Седьмая пука. Привел к смоле кипучей. Речет пресвятая богородица: «Сии люди о каких грехах мучатся?»-«Сии люди сребролюбники, торгующие грабители, — за то и мучатся вечной мукой».

Но из всех описаний ада, оставленных нам средними веками, самой возвышенной поэзией ужаса дышит и сверкает «Видение» Тундала. Избежав лап бесчисленных демонов, душа Тундала, сопровождаемая светлым ангелом, достигла сквозь густейший мрак ужасной долины, усеянной пылающим углем и покрытой небом из раскаленного железа толщиной в шесть локтей. На эту ужасную крышу непрерывным дождем падают души убийц, чтобы растаять в ее жару, подобно жиру на сковороде; сделавшись жидким, они протекают сквозь металл, как воск через сукно, и капают на горящие внизу угли, после чего принимают свой первичный вид, обновляясь для вечного страдания. Далее возвышается гора, невиданной громадности, ужас наводящая своим пустынным величием. На нее поднимаются по узкой тропинке, по одну сторону которой пылает серный огонь, зловонный и дымный, а по другую – падают град и снег. Гора заселена демонами, вооруженными крюками и трезубцами; они ловят души интриганов и вероломцев, вынужденных идти по этой тропе, тащат их вниз и переменно перешвыривают из огня в лед, изо льда в огонь. Вот другая долина, такая угрюмая и мрачная, что не разглядеть в ней дна. Бушующий в ней ветер зверем воет, разнося грохот протекающей в ней серном реки и непрерывный стон казнимых грешников, и невозможно дышать в ней от зловредного серного дыма. Через бездну эту перекинут мост, длиной в тысячу шагов, а шириной не более одного вершка для гордецов, которых гонят по нему, покуда они не сорвутся и низвергнутся в муку вечную. Долгий и трудный путь приводит душу, изумленную ужасом, к зверю, величайшему высочайших гор, и нестерпимо страшного вида. Его глаза подобны пылающим холмам, а пасть могла бы вместить десять тысяч вооруженных воинов. Два гиганта, подобно двум колоннам, держат эту пасть всегда разверзнутую, и она дышит неугасимым огнем. Торопимые и понуждаемые полчищем чертей, души скупцов устремляются против огня в пасть зверю и падают в чрево его, из коего вырывается вопль тьмы тем мучимых. Затем следует озеро, огромное и бурное, населенное свирепыми, ужасно ревущими, зверями. Через него тоже переброшен мост, длиной в две мили, шириной в четверть аршина и утыканный острейшими гвоздями. Звери сидят под мостом, изрыгая пламя, и поглощают падающие к ним души воров и похитителей. Из колоссального здания, имеющего вид круглой печи, вырывается пламя, язвящее и обжигающее души на расстоянии тысячи шагов. Перед вратами, среди лютого огня, расположились дьяволы — палачи, вооруженные ножами, косами, буравами, топорами, мотыгами, заступами и другими острыми инструментами. Тут казнь обжор. С них дерут кожу, рубят им головы, нанизывают их на шесты, четвертуют, режут на мелкие куски и, наконец, бросают в огонь чертовой печи. Далее на озере, покрытом льдом, сидит зверь, совершенно непохожий на других: у него две ноги, два крыла, длиннейшая шея и железный клюв, извергающий неугасимое пламя. Этот зверь пожирает все души, которые к нему приближаются, и, переварив, выбрасывают их калом на лед озера, где каждая душа принимает свой первоначальный вид и — тотчас же каждая становится беременной, все равно, душа ли то женщины или мужчины. Беременность душ протекает в обычном порядке, причем они все время остаются на льду и изнывают от боли во внутренностях, раздираемых носимым ими потомством. В назначенный срок они разрешаются от бремени — мужчины, как женщины! — чудовищными зверями, имеющими головы из раскаленного железа, острейшие клювы и хвосты, усаженные острыми крючками. Эти звери выходят из какой угодно части тела и при этом разрывают и тащат за собой внутренности, грызут тело, царапаются, ревут. Это, по преимуществу, казнь сладострастников, в особенности тех, кто нарушил данный богу обет целомудрия.

Еще долина. Она застроена кузнецами. Бесчисленные черти, в виде кузнецов, хватают души раскаленными щипцами, бросают их в жар, постоянно поддерживаемый раздувалом, и, когда душа накалится до ковкости, берут ее из огня большими железными вилами и, наткнув таким образом вместе двадцать, тридцать, даже сто душ, бросают эту пламенную массу на наковальню под молоты других чертей, которые стучат без перерыва. Когда молоты сплющат души в лепешку, ее перебрасывают другим кузнецам, не менее свирепым, которые перековывают их обратно в первобытный вид, чтобы потом повторить всю игру с начала. Сам Тундал подвергся этой муке, установленной для тех, кто беспечно накопляет грехи, не избывая их исповедью. Выдержав последнее мытарство, душа достигает жерла последней и самой глубокой адской пропасти, похожей на четырехугольную цистерну, из которой поднимается высочайший столб огня и дыма. Бесконечное множество душ и демонов крутятся в столбе этом наподобие искр, а потом опять падают в бездну. Здесь, в недосягаемой глубине провала, лежит Князь Тьмы, растянутый цепями на громадной железной решетке. Вокруг него теснятся черти, разжигая и раздувая под решеткой с треском пылающий уголь. Князь тьмы необычайной величины, черен, как вороново крыло; он машет во мраке тысячей рук, вооруженных железными когтями, и длиннейшим хвостом, усаженным преострыми стрелами. Корчится и тянется во мраке страшное чудовище и, бесясь от боли и злобы, вскидывает руки свои в воздух, напитанный душами, и все их, сколько ни схватит, выжимает в свою пересохшую пасть, подобно тому, как жаждущий крестьянин делает это с кистью винограда. Потом он выдыхает их, но, только что они полетели во все стороны, как новый вздох исполинской груди опять тянет их в нее, Это казнь атеистов, скептиков, сомневающихся в милосердии божьем, а также всех великих грешников, для которых прочие мучения были только подготовительной ступенью к этому — высшему и вечному.

Другие описывали ад огромной кухней или трапезной, в которой дьяволы — повара и едоки, а души осужденных — кушанья разного приготовления. Уже Джиакомино Веронский изображает, как Вельзевул «поджаривает душу, что добрую свинью» (com'un bel porco al fogo), заправляет ее соусом из воды, сажи, соли, вина, желчи, крепкого уксуса и несколькими каплями смертельного яда и, в таком аппетитном виде, отправляет ее к столу адского царя, но тот, попробовав кусочек души, сейчас же отсылает ее обратно, жалуясь, что она не дожарена. Современник Джакомино, французский трубадур Радульф де Гудан, описывает в своей поэме «Сон об аде» («Le songe d'enfer») большое пиршество, на котором де он присутствовал, в день, когда король Вельзевул держал открытый стол и общее собрание. Едва он вошел в ад, как увидел множество чертей, накрывающих стол к обеду. Входил всякий, кто желал, никому не было отказа. Епископы, аббаты и клирики ласково приветствовали трубадура. Пилат и Вельзевул поздравили его с благополучным прибытием. В урочный час все сели за трапезу. Более пышного пиршества и более редких яств никогда не видал ни один королевский двор. Скатерти были сделаны из кожи ростовщиков, а салфетки из кожи старых потаскушек. Сервировка и кушанья не оставляли желать ничего лучшего. Жирные шпигованные ростовщики, воры и убийцы в соусе, публичные девки с зеленой подливкой, еретики на вертеле, жареные языки адвокатов и много лакомых блюд из лицемеров, монахов, монахинь, содомитов и другой славной дичины. Вина не было. Кто хотел пить, тому подавали морс из ругательств. Со временем тема пиршества в аду стала одной из любимых форм, которыми пользовалась и до сих пор пользуется художественная сатира. Таков веселый ад Беранже. У нас в России к ней обращался даже А.С. Пушкин. Сатирический образ дьявола, пожирателя душ, вдохновил Эдгара По на известный рассказ «Бон–Бон». В русской литературе им пользовался О. И. Сенковский в «Большом выходе у Сатаны».

В качестве мучителей и палачей дьяволы распределялись и по рангу, и порайонно: подобно тому, как бесы — искусители группировались по специальностям управляемых ими грехов, так на каждую категорию последних предполагались и особые черти — мстители.

Теперь вопрос: исполняя свои палаческие обязанности, эти мстители страдали и сами? Муча преступных людей, отбывали ли они в то же время, и собственными муками кару за преступление своей извечной злобы?

Мнения расходятся. По мнению Обера, «бог неоднократно удостаивал святых своих чести быть очевидцами мучений демонов». В доказательство, он ссылается на известное письмо Бл. Иеронима к Евстохии — «похвалу св. Павле». Именно на то место, когда, описывая паломничество св. Павлы и, в частности, посещение ею Себастии (др. Самарии), Бл. Иероним говорит: «Там задрожала она, испуганная множеством чудесного: ибо она видела демонов, рыкающих от различных мучений, а пред гробами святых людей, воющих как волки, лающих как псы, рычащих как львы, шипящих как змеи, ревущих как быки. Были и такие, которые оборачивали кругом голову и через спину касались земли макушкой; а у женщин, висевших вниз головой, одежда не опускалась на лицо. Она сострадала всем, и пролив слезы за каждого, молила христа о милосердии». Но, вопреки мнению Обера, можно думать, что тут скорее имеются ввиду мучения бесноватых от демонов, чем самих демонов, к которым может быть с грехом пополам отнесена только первая фраза. По другим писателям, бесы не страдают от адских мучений, так как, если бы они страдали, то весьма неохотно исполняли бы обязанности искусителей и палачей, тогда как, наоборот, известно, что это для них — величайшее удовольствие.

В «Видениях» и в «Божественной комедии» Данте Люцифер, согласно словам Апокалипсиса, терпит жесточайшую муку, но о других бесах обыкновенно не говорится того же. Конечно, в общежитии своем они иногда мучат и колотят друг друга: примеры имеются и в «Видении» Тундала, и у Данте — в круге, где мучатся корыстолюбцы. У бесов не было недостатка в развлечениях и радостях. Как всякое доброе дело их огорчало, так всякое дурное радовало, и, следовательно, по естественному ходу дел человеческих, поводов к радости у них было гораздо больше, чем к огорчению. В благочестивых легендах мы часто видим, как бесы ликуют вокруг души, которую они к себе заманили. Петр Келиот (ум. 1183) уверяет в одной из проповедей своих, что дьявол, постоянно пребывая в адском огне, давно бы умер, если бы силы его не подкреплялись грехами людей. Данте утверждает, что дьявол в аду гораздо спокойней, потому что очевидность уверяет его, что история мира слагается по его воле. Так что, если даже допустить, что наказание бесов было очень серьезно, все же было у них довольно и чем утешиться.

Богословы единогласно говорят, что в чистилище бесов — мучителей нет. Но авторы «Видений» держатся другого взгляда: их чистилища кишат бесами, состоящими при обычных своих палаческих должностях. Церковь, которая только на Флорентийском соборе 1439 года установила догмат чистилища, учение о котором было ранее развито св. Григорием и св. Фомой, не высказалась по этому частному пункту. Данте в своем «Чистилище», воображенном совершенно субъективно, принял сторону богословов против мистиков. Правда, древний враг пытается проникнуть в чистилище Данте в образе змея — «быть может, такого же, как тот, что дал Еве горестный плод» — но ангелы немедленно обращают его в бегство. Надо здесь заметить, что, по мнению некоторых, муки чистилища были острее мук адских, так как первые не длились вечно, подобно вторым.

Итак, ад был обычным местом вечного заключения грешников, где они отбывали по положению каждый свою муку. Однако правило это имело свои исключения. Ниже мы увидим, что были счастливые грешники, которых особая милость божья извлекала из бездны и возносила на небо. Сверх того, в известных определенных случаях, осужденные могли выходить из своей тюрьмы на более или менее долгий срок. Примеры тому, по словам легенд, были часты, но грешнику было мало радости от того, что он удалялся от обычного места своих мучений, так как ад мог быть и вне ада, и мучение следовало за осужденным, как тень за телом. Иных грешников ад почему–то не принимал, и они мучались в каком–нибудь странном месте на земле, — быть может, для того, чтобы являться поучительным примером для людей, становясь им известными через тех путешественников, которые на них в своих странствиях натыкались. Так св. Драндан, плавая в розысках земного рая, видел Иуду Искариота, — брошенным в великий морской водоворот, бешеные волны которого вечно играют предателем христа. Герой одной поэмы круга Карла Великого, Гюго Бордосский, странствуя по Востоку, нашел Каина, замкнутого в железную бочку, утыканную внутри гвоздями, которая безостановочно катилась по пустынному острову. Подобным же образом отбывают казнь свою убийцы великого князя Андрея Боголюбского, по преданию зашитые мстителями в короба и брошенные, в таком виде, в озеро. Короба обросли землей и мохом и обратились в плавучие острова, а заключенные в них убийцы все живы и мучаются, и, когда на озере буря, можно слышать их стоны.

Жестокая судьба внеадских мучений постигла и Стеньку Разина, «Раз, возвращаясь из туркменского плена, русские матросы проходили берегом Каспийского моря; там стоят высокие–высокие горы. Случилась гроза; и они присели у одной горы. Вдруг вылез из горного ущелья седой, древний старик — ажно мохом порос: «Здравствуйте, говорит, русские люди, бывали ли вы у обедни на первое воскресенье великого поста? Слыхали ль, как проклинают Стеньку Разина?» — Слыхали, дедушка. — «Так знайте ж: я — Стенька Разин. Меня земля не приняла за мои грехи; за них я проклят и суждено мне страшно мучиться. Два змея сосали меня: один со полуночи до полудня, а другой со полудня до полуночи; сто лет прошло — один змей отлетел, другой остался, прилетает ко мне в полночь и сосет меня за сердце, а уйти от горы не могу–змей не пускает. Но когда пройдет еще сто лет, на Руси грехи умножатся, люди станут забывать бога и зажгут перед образами сальные свечи, вместо восковых; тогда я снова явлюсь на белый свет и стану бушевать пуще прежнего» Расскажите это всем на святой Руси» (Костомаров). В разных деревнях можно услышать рассказы, что не только Стенька Разин, но и Гришка Отрепьев, Ванька Каин и Емелька Пугачев до сего дня живы и скрываются в змеиной пещере на том острове, где живут получеловеки, или сидят заключенные в Жигулевских горах» (Афанасьев). Джованни Бокаччо, обновляя по–своему старинные легенды, передает страшную историю Гвидо из рода Анастаджи, самоубийцы по несчастной любви. Осужденный на вечные муки, должен он метаться по земле каждый день, но сегодня здесь, завтра там, преследуя свою безжалостную красавицу, осужденную, как и он. Верхом на черном коне, с длинной шпагой в руке, сопровождаемый двумя меделянскими псами, бегущими впереди, гонится он за жестокой женщиной, а она, босая и нагая, бежит от него. Наконец, он ее настигает, пронзает шпагой, рассекает кинжалом и бросает голодным псам ее сердце и внутренности. Стефан Бурбонский (ум. около 1262) говорит, что в его время где–то на Этне можно было увидеть души, осужденные строить замок: всю неделю они строили благополучно, но в ночь на воскресенье он рушился, а в понедельник призраки опять становились на работу. Впрочем, Стефан считает этих призраков душами не из ада, но только из чистилища.

Много раз видим был весь адский народ, проносившийся в глубокой ночи, как бы процессией, по воздуху или проходивший по лесу, подобно войску на походе. Монах Отлоний (в конце XI века) повествует о двух братьях, которые однажды, путешествуя верхами, увидали внезапно огромную толпу, мчавшуюся по воздуху невысоко над землей. Перепуганные братья, осенив себя крестным знамением, спросили у странных путников, кто они такие. Один из них, который, судя по коню и доспехам, был знатный рыцарь, открылся им, сказав: «Я ваш отец. И знайте, что, если вы не возвратите монастырю известное вам поле, неправильно мной у него отнятое,

мной у него отнятое, то я буду безвозвратно осужден и та же участь постигнет всех моих потомков, которые будут держать неправдой похищенное». Отец дает детям образчик ужасных мучений, которым он подвергается; дети исправляют его вину и, таким образом, освобождают его из ада. Мошеннические проделки таких загробных завещаний бывали нередко. Одна из них дала тему для трагикомического эпизода похорон живого покойника, графа Ательстана, в «Айвенго» Вальтер Скотта.

Еще более удивительную и страшную историю рассказывает другой монах–летописец Ордерик Виталь (XII век). В 1091 году некий инок, по имени Гуалькельм (Гульельмо, Вильгельм), священник в Бонневале, возвращался однажды ночью от больного прихожанина, жившего довольно далеко от его дома. В то время, как он брел пустынными полями под высоко в небе стоявшей луной, слух его был поражен великим и грозным шумом как бы от движения огромного войска. Охваченный ужасом, священник хотел спрятаться в первые встречные кусты, но ему загородил путь какой–то гигант, вооруженный палицей и, не принося ему никакого вреда, запретил лишь двигаться с места. Священник стоит, как пригвожденный, и видит перед собой странное и ужасное шествие. Сперва потянулась бесчисленная толпа пешеходов: они вели за собой огромное количество скота и тащили всякого рода скарб. Все они громко стонали и торопили друг друга. Затем проследовал отряд могильщиков, они пронесли пятьдесят гробов, и на каждом гробе сидел безобразный карлик с огромной головой, величиной с бочонок. Два эфиопа чернее сажи протащили на плечах бревно, к которому крепко привязан был злодей, оглашавший воздух ужасными воплями. Черт чудовищного вида сидел на нем верхом и колод ему бока и спину раскаленными шпорами. Затем скакала бесконечная кавалькада прелюбодеек: ветер, время от времени, приподнимал их воздушные тела на высоту одного локтя и сейчас же ронял их обратно на седла, утыканные раскаленными гвоздями. Дальше тянулась процессия священнослужителей всякого сана и; наконец, полк рыцарей во всевозможных доспехах, верхами на огромных конях, под веющими по воздуху черными знаменами… Летописец Ордерик утверждает, что слышал рассказ из уст самого, священника–очевидца. Собственно говоря, это христианская обработка германского языческого мифа о «дикой охоте». Поверье о загробном мучении посредством участия в дьявольских походах держится и в русском народе. Лесков искусно воспользовался им в известном эпизоде «Очарованного странника», заставив, черед подобное видение, сурового митрополита Филарета, простить пьющего попика, который, вопреки церковному запрещению; молился за самоубийц:

«Только что они снова опочили, как снова видение, и такое, что великий дух владыки еще в большее смятение повергло. Можете вообразить: грохот… такой страшный грохот, что ничем его невозможно выразить… Скачут… числа им нет, сколько рыцарей… несутся, все в зеленом убранстве, латы и перья, и кони, что львы вороные, а впереди их горделивый стратопедарх в таком же уборе, и куда помахнет темным знаменем, туда все и скачут, а на знамени змей. Владыко не знает, к чему это поезд, а оный горделивец командует: «Терзайте, говорит, их: теперь нет их молитвенника», и проскакал мимо; а за сим стратопедархом — его воины, а за ними, как стая весенних гусей тощих, потянулись скучные тени и все кивают владыке грустно и жалостно, и все сквозь плач тихо стонут: «Отпусти его! — он один за нас молится». Владыко, как изволили встать, сейчас посылают за пьяным попиком, и расспрашивают, как и за кого он молится? А поп повинился: «Виноват, говорит, в одном, что сам слабость душевную имея и от отчаяния думая, что лучше жизни себя лишить, я всегда на святой проскомидии за без покаяния скончавшихся и руки на ся наложивших молюсь…» Ну, тут владыко и поняли, что то за тени пред ним в видении как тощие гуси, и не восхотели радовать тех демонов, что впереди их спешили с губительством».

Весьма часто подобными призрачными процессиями великие грешники предупреждаются о приближающемся конце их преступной жизни и потребности покаяния. Многим из них, в один печальный день, виделись свои собственные похороны. Этой галлюцинации удостоились беспутный и отважный Энио, герой мистической драмы Кальдерона «Чистилище св. Патрика», беспечный севильский обольститель маркиз Дон Жуан ди Маранья и разбойник Роллон в мрачной поэме Уланда, жутко переведенной Жуковским:

Выехал в поле Роллон; вдруг, далекий петух
Крикнул, и топот коней поражает им слух.
Робость Роллона взяла, он глядит в темноту;
Что–то ночную наполнило вдруг пустоту,
Что–то в ней движется, ближе и ближе; и вот
Черные рыцари едут попарно; ведет
Сзади слуга в поводах вороного коня;
Черной попоной покрыт он, глаза из огня.
С дрожью невольной спросил у слуги паладин:
«Кто вороного коня твоего господин?»
«Верный слуга моего господина, Роллон,
Ныне лишь парой перчаток расчелся с ним он;
Скоро отдаст он иной и последний отчет;
Сам он поедет на этом коне через год».
Так отвечав, .за другими последовал он.
«Горе мне!», в страхе сказал щитоносцу Роллон.
«Слушай, тебе я коня моего отдаю,
С ним и всю сбрую возьми, боевую мою;
Ими отныне, мой верный товарищ, владей,
Только молись о душе осужденной моей».
В ближний пришел монастырь, он приору сказал:
«Страшный я грешник, но бог мне покаяться дал,
Ангельский чин я еще недостоин носить,
Служкой простым я желаю в обители быть»…

В «Апокалипсисе» Иоанна осужденным грешникам обещаны мучения вечные, не облегчаемые ни днём, ни ночью. Все церковные писатели утверждают, что бог совершенно покидает осужденных и забывает о них. Св. Бернард ясно говорит, что в аду нет ни милосердия, ни возможности покаяния. Однако, человеческое чувство и христианское представление бога, как высшей любви, не могло помириться с таким суровым догматом, и поверья об отдыхе мучимых грешников нашли широкое отражение в священной поэзии и апокрифах. Уже Аврелий Пруденций (348–408) назначает для такого отдыха ночь на воскресенье христово. В апокрифическом «Апокалипсисе» св. Павла, сочиненном в конце IV века каким–нибудь греческим монахом, апостол языков нисходит в царство вечной скорби. Ведомый архангелом михаилом, он обошел уже всех грешников, видел все муки, горько их оплакивал и готов уже удалиться из обители мрака, когда осужденные восклицают в один голос: «О, михаил! О, Павел! Сжальтесь над нами, молите искупителя за нас!» Архангел отвечает: «Восплачьте все, я буду плакать с вами, и со мной будет плакать Павел и хоры ангелов: как знать, может быть, бог и смилуется над вами?» И осужденные дружно восклицают: «Милостив буде к нам, сыне Давидов!» И вот снисходит с неба христос в венце из лучей. Он напоминает грешникам их злодеяния и свою, бесплодно пролитую за них, кровь. Но, михаил, Павел и тысячи ангелов преклоняют колена и молят сына божьего о милосердии. Тогда Иисус, растроганный, дарует всем душам, страдающим в аду, праздничный отдых от всех мучений — с девятого часа субботы по первый час понедельника.

Эта прелестная легенда, в различных вариантах, широко распространена и усвоена всеми христианскими народами Европы. Быть может, именно она и вдохновила Данте к его бессмертной поэме. Но идея праздничного отдыха душ звучит и во многих других средневековых легендах. Св. Петр Дамиан (XII век) рассказывает, что близ Поццуоли есть черное и зловонное озеро, а на нем утесистый и каменистый мыс. Из этих зловредных вод еженедельно в урочный час вылетают страшные птицы, которых каждый может видеть от вечерень в субботу до утрени в понедельник. Они реют на свободе вокруг горы, расправляют крылья, приглаживают клювом перья и, вообще, имеют вид наслаждающихся отдыхом и прохладою. Никто никогда не видал, чтобы они питались, и нет охотника, который успел бы овладеть хоть одной из них, сколько бы ни старался. На заре понедельника появляется огромный ворон, величиной с ястреба, сзывает этих птиц громким карканьем и торопливо гонит их в озеро, где они я исчезают — до следующей субботы. Поэтому некоторые думают, что это не птицы, но души осужденных, которым, в честь воскресения христова, дарована льгота отдыха в течение всего воскресного дня и двух, заключающих его, ночей.

В русском «Хождении богородицы по мукам» эта «амнистия» еще шире: «За милосердия отца моего, яко посла мя к вам, и за молитвы матери моея, яко плакася много за вас, и за михаила архистратига завету и за множество мученик моих, яко многа трудишася за вас, — и се даю вам (мучащимся) день и нощь от великого четверга до святого пятникостия (Пятидесятницы), имете вы покои и прославите отца и сына и святаго духа. И отвещаща вси: «Слава милосердию твоему».

Представление души усопшего в виде птицы свойственно всем народам арийского корня и некоторым семитическим. Равным образом обще и представление о солнечном празднике души усопших, как птичьем празднике. Этим объясняют мифологи стихийной школы (и весьма правдоподобно) повсеместный европейский обычай — при начале весны, особенно 25–го марта — в день благой вести о воплощении «праведного солнца» христа — и на праздник его светлого воскресения, выпускать птиц на волю из клеток: символический обряд, знаменующий освобождение стихийных гениев и душ из той неволи, в какой томились они — заключенные злыми демонами зимы. Первый прилетевший аист, первая ласточка или кукушка почти у всех индоевропейских народов приветствуются как вестники благодатной весны; с их прилетом связывают начало и ясной погоды. Стрелять в этих птиц и разорять их гнезда считается за величайший грех» (Афанасьев).

Но церковь не пошла навстречу этим человеколюбивым уступкам и твердо стояла на том, что адские мучения вечны и постоянны. Учение, провозглашенное в третьем веке Оригеном, несомненно, одним из величайших умов, порожденных древним христианством, утверждало, что в конце концов все твари спасутся, и что от бога изошло, то к богу же и возвратится. Но это учение, хотя в следующем IV веке его поддерживали такие авторитеты, как Григорий Назианзин и Григорий Нисский, было не только отвергнуто ортодоксальной догмой на Александрийском соборе 399 г., но и самую память Оригена подвело под анафему Константинопольского собора 553 г. Церковь настаивала на постоянстве угрозы, которую считала исправительно–полицейскими мерами против человеческой распущенности, и стремилась не умягчать ее, но обострять. Искусства наперерыв спешили на помощь религии: Джиотто в падуанской Арене, Орканья в церкви Св. Марии во Флоренции (Santa Maria Novella), неизвестный художник ни кладбище в Пизе и десятки других в иных городах воспроизводили пламя и ужасы адской бездны. В драматических мистериях появлялась на сцене бездонная пасть дракона, поглотителя душ. Данте описывал во всеуслышание народов всего мира царство мрака, на вратах которого высечена уничтожающая надпись:

Lasciate ogni speranza voi ch'entrate[13].

Монах на церковной кафедре, подъемля распятие, как свидетеля слов своих, исчислял перед устрашенными прихожанами, одну за другой муки проклятых, павших во власть Сатаны. А едва он умолкал, как в темноте, под мраморными сводами, взывало стенание органа и гремел страшный гимн, повествующий все те же ужасы, казни, и муки адской пропасти, где

Мрак густейший непроглядный, Ubi tenebrae condensae,
Вопль свирепый безотрадный, Voces dirae et immensae,
Искры сыплет пламень жадный Et scintillae sunt succensae
От бесчисленных костров. Flantes in iabrilibus
Место мрачно и бездонно, Locus ingens et umbrosus,
Жарко дымно и зловонно, Foetor ardens et fumosus,
Стоном воем оглашенно, Rumorque tumultuosus,
Вечно жадной бездны ров. Et abyssus sitiens.

Примечания:

1

В образе великого змея Апепи или, правильнее Апапа, египетская мифология олицетворяла тьму, мрак, против которых солнце в образе Ра или Гора должно бороться и победить его, прежде чем взойти на востоке. Ежесуточная небесная битва против гиганта Апапа и его поражение являются постоянным сюжетом изображений на могилах и саркофагах восемнадцатой и следующих за ней династий. 29 глава Книги Мертвых посвящена этому бою, временем для которого полагается седьмой час ночи, когда змей Апап получает смертельную рану. Этот змей является также символом засухи и бесплодия. Роль, которую играл он в египетском культе, должна была быть очень большой и сложной, судя по тому, что на одной деревянной стене флорентийского музея указывается, будто бы за семь столетий до Рождества христова было известно 70 книг, написанных о змее Апапа. По большей части змей Апап изображается умирающим от вонзенных в него многочисленных кинжалов, либо окованным тяжкими цепями, либо угрожаемым от разных могущественных божеств светлого порядка от Тума, олицетворяющего собой ночное солнце, то есть солнце зашедшее, предполагаемое живущим за горизонтом (Lanzone).

12

См. ниже «Слово о муках».

13

Оставь надежду, всяк сюда входящий.