Неутомимый устроитель всех бед и несчастий человечества: войн, болезней, голодовок, катастроф всякого рода, — смутитель и отравитель частной жизни, профессиональный мучитель людей, Сатана есть величайший лжец и обманщик во вселенной и — qualis rex, tails grex — таковы же его подручники и подданные. Обманы дьявола бывали ужасны. Один средневековый летописец повествует, как однажды дьявол явился в еврейской колонии о. Крита, под видом Моисея, и убедил уверовавших в него плыть с ним вместе в Обетованную Землю. Но, едва корабли, переполненные евреями, вышли в открытое море, как дьявол всех их утопил, вместе с народом, на них бывшим. Обещания и предсказания свои дьявол, — преемник древних оракулов, в которых, впрочем, по мнению церкви, он же пророчествовал под разными псевдонимами, — дает столь хитро и двусмысленно, что часто они обозначают совершенно иное и даже противоположное тому, чего ждет получивший обещание.

Иногда его обманы просто наглы и грубы: он щедро раздает своим поклонникам деньги, драгоценные камни, убирает стол их дорогими яствами, но, в действительности, это — сухие листья, уголь, помет или что–нибудь еще хуже. Когда морока спадает, одаренные дьяволом всегда видят себя одураченными и попадают в скверные истории. На эту тему сложилось множество легенд и сказок, как народных, так и вдохновленных или искусственных, до Гоголева «Проклятого места» включительно.

«Ну, хлопцы, будет вам теперь на бублики! Будете, собачьи дети, ходить в золотых жупанах! Посмотрите–ка, посмотрите сюда, что я вам принес! — сказал дед и открыл котел.

Что ж бы, вы думали, такое там было? Ну, по малой мере, подумавши хорошенько: а? золото? Вот то–то, что не золото: сор, дрязг… стыдно сказать, что такое. Плюнул дед, кинул котел и руки после того вымыл.

И с той поры заклял дед и нас верить когда–либо черту. «И не думайте! — говорил он часто нам: — все, что не скажет враг господа христа, все солжет, собачий сын. У него правды и на копейку нет!»

Когда человек вступал в договор с чертом, ему приходилось смотреть в оба, чтобы каждый пункт условия был яснее дня, ибо рогатый юрист мастерски привязывался к каждой недомолвке и двусмысленности и обращал ее в свою пользу. Знаменитый, польский волшебник, пан Твардовский, воспетый Мицкевичем в юмористической балладе «Пани Твардовская», чуть было не пропал из–за такого промаха. По контракту своему с дьяволом, он должен был отдать свою душу аду в Риме. Понятно, что, заключив контракт, «польский Фауст» поклялся, что никогда нога его не ступит за римскую черту. Но он позабыл написать: в городе Риме. И вот, однажды, когда Твардовский пировал в какой–то корчме, из кубка выскочил черт:

Здорово, Твардовский! Сердечно
Я рад повидаться здесь с другом:
Хоть я Мефистофель, но вечно
Готов к твоим панским услугам.
А помнишь ли, пан, как условье
На Лысой горе мы с тобою
Писали на шкуре воловьей,
И бесы клялися толпою,
Что я свой контракт не нарушу;
И ты поклялся перед ними,
Что должен нам панскую душу
Отдать через два года в Риме?
Вот семь лет уже миновало,
А ты только пекло морочишь
Да чарой мутишь, и нимало
Собираться в дорогу не хочешь.
С ленивым таким пилигримом
Сыграли мы шутку другую! —
Корчма называется Римом:
Я милость твою арестую.

Твардовский успел выкрутиться из скверного положения но многие другие контрагенты дьявола погибали в подобной ловушке. Между ними — папа Сильвестер II (Герберт): по тем же причинам, как Твардовский от Рима,

он отлынивал от Иерусалима, но однажды, отслужив мессу, он увидел перед собой дьявола, который заявил ему, что придел, в котором он служил, носит название Иерусалима, а потому не, угодно ли его святейшеству расплатиться по контракту? И уволок бедного папу в ад…

Tu non pensavi che io loico fossi.

Впрочем, и помимо договоров с дьяволом, подобные предсказания о месте смерти, разрешавшиеся трагическим каламбуром, сыграли печальную роль в жизни многих исторических людей:

Король Генрих

Как называют комнату, в которой
Я в первый раз лишился чувств?

Варвик

Ее зовут Иерусалимом, государь.

Король Генрих

Хвала Творцу! Там встречу я кончину;
Мне предсказали, вы помните, давно,
Что будто я умру в Иерусалиме;
Я думал все, что это в Палестине,
Но вышло иначе. Перенесите
Меня туда и положите там,
Чтоб Генрих встретил смерть в Иерусалиме,

((Шекспир. «Генрих IV»).)

Иногда такое неопределенно–условное место заменяется в договоре столько же неопределенным условным сроком:

Faust

Und Schlag an Schlag
Werd ich zum Augenblicke sagen:
Verweile doch, du bist so schon,
Dann mag die Todtenglocke schallen.
Dann bist du deines Dienstes frei,
Die Uhr mag stehn, der Zeider fallen,
Es sey die Zeit fur mich vorbei.

((Goethe.«Faust»))

Как известно из второй части «Фауста», такого реального удовлетворения Мефистофель доктору Фауста не дал и попробовал поймать его на формальном крючке:

Im Vorgefuhl von solchen Gluck
Genietz ich jetzt den hohsten Augenblick.

Но небеса не принимают этой уловки, контракт оказывается невыполненным с дьявольской стороны и — молитвами великой покаянницы, при жизни Гретхен — душа Фауста получает свободу и возносится в райские селения…

Страсть Сатаны досаждать людям и всячески издеваться над ними доводит его до того, что он, подобно лисице, опустошает курятники или вдруг возьмет, да выпьет в чьем–нибудь, погребе все вино. Св. Маранда бес донимал, стаскивая с него одеяло, св. Гудулу — туша ночник, когда оба стояли на молитве, св. Теодеберта — опрокидывая подсвечник (чего так не любил лесковский «Очарованный странник»), св. Франческу Римскую — насыпая мух ей в воду для питья. Его дело — украсть у монаха рясу, запрятать молитвенник, набросать гадостей в суп. У монахов св. Дунстана он тащит решительно все со стола. Когда ученики св. Бенедикта строили монастырь, они никак не могли сдвинуть одного нужного им камня, потому что на нем сидел смеющийся над ними бес. Он уступил только вмешательству самого святого. Любимым, же его издевательством — самым наглым и грубым, но, увы, довольно частым — было свести влюбленную парочку на запретное свидание и, в момент преступных объятий, связать их на позор людской, — в неразрывность, more canino (А. Graf).

Когда Гамлет колебался, убить ли ему дядю и отчима своего Клавдия в отмщение за убитого отца, в числе его сомнений было и такое:

Дух — мог быть сатана, лукавый властен
Принять заманчивый, прекрасный образ;
Я слаб и предан грусти; может статься,
Он, сильный над скорбящею душой,
Влечет меня на вечную погибель.

Эта сила Сатаны над скорбящей душой отдавала во власть его всех меланхоликов и от того–то он был страшен для святых, с их отвращением к веселью и любовью к скорби по человечеству.

Очень–трудно выразить по–русски ту разницу между двумя видами бесовского воздействия на человека, которая в латинском языке коротко определяется словами obsessio и possesio. Первая обозначает предрасположение человека к атакам дьявола извне, — собственно говоря, это высшая форма искушения. Possesio — одержимость бесом., бесноватость, проникновение беса внутрь человека. Гамлет, равно как и заливавшиеся слезами святые, были жертвами obssesionis, но это совсем не значит, чтобы они были одержимы: напротив, философия и святость исключают возможность бесноватости.

На язык современной психиатрии, obssesio можно перевести паранойей на истерической почве, с бредом преследования. Подверженный демонскому натиску, человек страдал от демона даже, когда его не видел. Он чувствовал беса незримым в воздухе, и это злое присутствие его удручало и волновало, наполняло тревогой и страхом. Люди чувствовали себя в жизни, как в лесу, полном свирепыми разбойниками, которые вот–вот выскочат из–за кустов и совершат неслыханные злодейства. Уже говорено было о том, что присутствие демона наводит на человека тоску и страх. Маргарита не выносила Мефистофеля как человека, и, в конце концов, узнала–таки в нем беса:

Was steigt aus dern Boden herauf
Der! der! Schick ihn fort!
Was will der an dem belli gen Ort?
Er will mich!

Мало–помалу незримое присутствие беса переходит в зримое. Он начинает пугать свою ослабевшую жертву, являясь ей в собственном виде или в какой–либо метаморфозе. Великолепное изображение такого obssesioinati мы имеем в тургеневском «Рассказе о. Алексея». Личному появлению беса может сопутствовать или предшествовать какой–либо специфический шум, обусловленный начинающимися галлюцинациями и иллюзиями слуха. Бесконечное число подвижников, начиная св. Антонием, слышало демонов ревущими, как львы, воющими, как волки, кричащими, как орлы, шипящими, как змеи. К келье св. Маргариты Кортонской они приходили петь похабные песни. Других осыпали дикими оскорблениями, свирепой бранью, ужасными угрозами. Измучив зрение и слух, дьяволы убегали, поразив на прощанье и обоняние, потому что оставляли по себе такой отвратительный запах, какого не в состоянии устроить никакая химическая обструкция на земле. Иногда бесы набрасываются на неодушевленные предметы, швыряя их и портя, чтобы нанести убытки хозяевам, но это их система — против мирян, так как для монахов, защищенных обетом нищеты, уроны собственности предполагаются малочувствительными. Поэтому в домашнем обиходе подвижников бес трогает неодушевленные предметы только тогда, когда через них может непосредственно повредить его душе или телу. Так св. Авраамия бес лишил крова, разрушив его келью, а в другой раз поджег под ним циновку. В трагедии Юлиуша Словацкого «Лилла Венеда», очаровательно смешивающей веселый юмор с величайшим патетизмом, все эти подвиги совершает, от имени дьявола, слуга св. Гвальберта, плутоватый Слазь.

Swietу gwаlbеrt
Lajdaku, ty mi spalil cele,
S1as
Nie ja,!
Djabel ja zapalil… jam cie, ojcze, szukal,
Aby sie tobie na djabla poskarzyc…

Пять лет подряд дьявол мучил св. Ромуальда, каждую ночь садясь ему на ноги и на ступни. Святому Эгидию дьявол вспрыгнул на плечи и так прицепился, что святой долго не мог его стрясти; случай, который в наши дни повторился с несчастным Владимиром Соловьевым.

Наоборот, бегинку Гертруду Аостскую он носил по воздуху, равно как св. Франческу Римскую, которую вдобавок держал за волосы над жаровней с раскаленными углями. Эту подвижницу он, вообще, мучил как–то особенно виртуозно. Так, однажды, он неизвестно зачем привязал ее к полусгнившему трупу и катал по земле, как вязанку хвороста. Блаженную Христину Стоммельнскую пачкал нечистотами. У св. Симеона Столпника младшего вырвал клок бороды. Св. Эверарда бил по лицу беспрерывно день и ночь от Страстной пятницы до троицына дня, значит 52 дня подряд. Св. Николая di Rupe опутал ежевикой. В св. Романа, Лупициния и Дунстана швырял камнями. Св. Антония ватага дьяволов избила палками до полусмерти. На св. Ромуальда, когда, он однажды запел какой–то особенно ненавистный дьяволами псалом, посыпались такие полновесные удары, что знаки их сохранились на всю жизнь. Св. Колету дьяволы не только били до беспамятства, но еще подбрасывали ей в келью трупы висельников. В Толентино хранилась, а, может быть, и посейчас хранится узловатая дубинка, которой дьявол колотил местного святого Николая Толентинского. Св. Иоанна di dio («человека божиего») дьявол не сконфузился избить в расцвете культурного и скептического XVI века! Чему же, впрочем, удивляться, если в России, еще в конце XIX века, черти седлают философов!

От побоев они переходят к угрозам против жизни. Это испытали: Франческа Римская, Моисей Эфиоплянин, Катерина Шведская; св. Вильгельма Роскильдского черти чуть не сожгли в постели, св. Альферия, основателя знаменитого монастыря в Каве (della Cava) спихнули с горы, пробовали удавить св. Антония Падуанского; на св. Доменика уронили камень из церковного свода. Иногда безобразия дьяволов возмущали небесные силы, и они приходили на помощь мученикам, хотя, замечает — А. Граф, — помощь эта в католических легендах похожа на вошедшую в пословицу помощь Пизы. Так, однажды, дьявол, — кстати, в Пизе же — бил блаженную Герардеску, таскал ее по земле, топил в Арно; наконец, когда не только жертва, но и мучитель выбились из сил, явились ангелы и, в свою очередь, побили дьявола. Можно себе представить, что претерпевала св. Христина Стоммельнская, которую мучили 200.000 чертей! Спасать русскую Соломонию Бесноватую святые явились только на одиннадцатый год ее невыносимых мучений и всяческого глумления и позора каким «скверняху» ее демоны. Про одного священника в Кельне Цезарий сообщает, что черти преследовали и тиранили его даже в отхожем месте. Вообще, можно по пальцам пересчитать святых людей, которые никогда не были жертвами дьявольского забиячества и насилий. Одним из таковых был св. Николай, патрон города Трани: хотя он умер от побоев, но не дьявола, а одного епископа.

Католические священники относят к области obsessionis все так называемые медиумические явления. Навождения этого типа терпел протопоп Аввакум.

«А егда еще я попом был, с первых времен, егда к подвигу стал касатися, тогда бес меня пуживал сице. Изнемогла у меня жена гораздо, и приехал к ней отец духовный; аз же из двора пошел в церковь по книгу с вечера глубоко нощи, по чему исповедывать больную. И егда пришел на паперть, столик маленкой тут поставлен, поскакивает и дрожит бесовским действом… И я, устрашася, помолясь перед образом, осенил его рукою, и пришед поставил ево на месте. Так и перестал скакать. И егда я пошел в трапезу, тут иная бесовская игрушка. Мертвец им лавке стоял в трапезе, непогребенной; и бесовским действом верхняя доска раскрылась, и саван стал шевелиться на мертвом, меня устрашая. Аз же, помолясь богу, осенил мертвого рукою и бысть по прежнему паки. Егда же вошел в олтарь, ано ризы и стихари шумят и летают с места на место: дьявол действует, меня устрашая. Аз же, помоляся и престол поцеловав, благословил ризы рукою, и, приступив, их пощупал: а они висят по старому на месте. Аз же взяв книгу, и вышел ис церкви с миром. Таково то бесовское ухищрение к человеком».

Грешники терпели от дьяволов при жизни много меньше и даже иногда получали от них любезности, но бывало и то, что еще заживо приходилось расплатиться за порочность свою, потерпев от дьявола чудовищные муки.

Всего опаснее было демонское напущение в смертный час. Тут уже дьявол не разбирал, кто грешник, кто святой. Он был уверен, что смерть — верное орудие, перед которым, и святой спасует. Более того: по средневековой легенде, он простер свою дерзость до того, что присутствовал на Голгофе при распятии Спасителя, рассчитывая повторить искушение, с которым потерпел неудачу в пустыне. В виде хищной птицы он даже уселся было на самый крест. Присутствие демонов у смертного одра человека решительно подтверждают в 858 году епископы Реймский и Руанский в письме к Людовику Германскому. Цели такого присутствия разнообразны. Во–первых, дьявол рассчитывает помешать раскаянию умирающего. Во–вторых, захватить душу, обреченную аду, на отлете и без всякого замедления. В–третьих, — человеку, за душу которого предвидится большой спор с добрым началом, предложить, в час смертного страха, дьявольские свои услуги, за уже несомненную и бесспорную продажу души. В–четвертых, они просто любили мучить человека предсмертным ужасом и отягчать агонию. Тысячи тысяч христиан испытывают, умирая, эту пытку, незнакомую людям античного мира, — что, в смертный час, комната больного переполняется угрожающими чертями, которые тянутся к одру его жадными когтями. Гениальной художественной передачей этого поверья, точно, схватившей дух его и в то же время сохраняющей краски строгой реальности, является сцена смерти епископа Никласа в Ибсеновых «Претендентах на корону». В ожидании лютой борьбы за душу умирающего Фауста, Мефистофель заранее окружает его всякой нежитью (Lemuren), а, когда Фауст падает мертвым, вызывает к трупу его из ада целые полчища чертей. Умирающие часто не только видят дьяволов, но и вступают с ними в физическую борьбу: так было с Людовиком Благочестивым, св. Катериной Сиенской и множеством других. Русская художественная литература имеет для этого момента сильную картину: смерть дьявола Ахиллы в лесковских «Соборянах».

«Ученый протопоп благословил умирающего, а Захария пошел проводить Грацианского и, переступив обратно за порог онемел от ужаса:

Ахилла был в агонии, и в агонии не столько страшной, как поражающей: он несколько секунд лежал тихо и, набрав в себя воздуху, вдруг выпускал, его, протяжно издавая звук: у–у–у–х! причем всякий раз взмахивал руками и приподнимался, будто от чего–то освобождаясь, будто что–то скидывал.

Захария смотрел на это цепенея, а утлые доски, кровати все тяжче гнулись и трещали под умирающим Ахиллой, и жутко дрожала стена, сквозь которую точно рвалась на простор долго сжатая стихийная сила.

Уже не кончается ли он? — хватился Захария и метнулся к окну, чтобы взять маленький требник, но в то самое время Ахилла вскрикнул сквозь сжатые зубы:

— Кто ты, огнелицый? Дай путь мне!

Захарий робко оглянулся и оторопел: огнелицего он никого не видал, но ему показалось со страху, что Ахилла, вылетел сам из себя, здесь же где–то с кем–то боролся и одолел…»

Умирать при подобных, условиях было жутко и трудно. Когда в 1524 году Доменик Капраника, епископ в Фермо, издал книгу, в которой собраны были из предшествующих веков наилучшие пожелания на час смертный, то этот том под титулом «Ars Moriendi («Искусство умирать») имел колоссальный успех и выдержал не менее изданий, чем в XIX веке «Как живут наши умершие, и как мы будем жить по смерти» монаха. Митрофана: одно из немногих русских сочинений, переведенных на все европейские языки.

Силой искушения дьявол преследует умирающего до последней минуты. В Лорето он ворвался к одному умирающему юноше, уже получившему от духовника напутствие из сей жизни в вечную, под видом женщины, в которую бедняга был страстно влюблен:

— Неужели ты покинешь меня, любовь моя? — вопияла она, ломая руки. Умирающий, видя отчаяние своей любовницы, собрал последние силы и твердо сказал: — Никогда я не покину тебя, моя дорогая. На этом слове он умер, а дьявол подхватил его душу и унес в ад. Это, очевидно, был очень нечестный черт. «Le diable amoureux» знаменитого Казота, вынуждавший у любовника слова: «я люблю тебя, мой дьявол!» был гораздо порядочнее. Он хоть и прятал под масками то хорошенькой танцовщицы, то красивой собачки болонки, чудовищные формы получеловека — полуверблюда, но не скрывал своей дьявольской натуры и желал быть любимым в качестве подлинного дьявола, а не как заимствованный призрак женщины. Фламандская легенда о милосердной Жанне, обработанная мной в сказку, повествует о девушке, которую дьявол поймал на жалости, показав ей сперва — каким он был до падения, а потом — каким отвратительным стал он теперь, и уверив доверчивую бедняжку, что своей любовью она приведет его к раскаянию, а, следовательно, и возвратит ему прежнее великолепие…

В систему дьявола входило внушать умирающим, что грехи их превышают меру небесного долготерпения, что раскаиваться поздно и не стоит, — все равно, бог не простит, потому что простить нельзя. Будя в памяти умирающего все им совершенные грехи, дьявол легко доводил его до отчаяния и, в таком состоянии, равносильном вечному осуждению, уходил он в вечность.

Если дьявол знал наверное, что душа, будет присуждена ему, он часто не стеснялся прикончить умирающего. Преподобный Бэда и Пассаванти рассказывают об одном английском рыцаре, которого, как скоро он на смертном одре отказался от исповеди, пришедшие два дьявола изрезали на кусочки, — один кромсал его с головы, а другой с ног. Цезарии упоминает о дьяволах–воронах, которые клювами вырывают у грешников душу из сердца. Это напоминает русские и германские сказки о воронах–железных носах и демонического Морского Ворона великолепной гейневской баллады. Галлюцинации предсмертного бреда необычайно часто показывают больших страшных черных людей с огненными глазами, воронов и коршунов, летающих по комнате, змей, висящих с потолка, жаб, скачущих по полу. Св. Григорий Великий рассказывает о юноше, которому в предсмертной агонии казалось, будто его раздирает ужасный дракон. Когда умирал папа Александр VI Борджиа, пришедший за ним дьявол прыгал вокруг него по мебели в виде обезьяны. Часто умирающие слышат ужасный рев адских жерл, шум и грохот огромных котлов, стук молотков, звон цепей, звяканье клещей и других орудий пытки и отчаянный вой грешников.

Говорят, ему виденье,
Все мерещилось в бреду:
Видел света представленье,
Видел грешников в аду:
Мучат бесы их проворные,
Жалит ведьма–егоза,
Эфиопы — видом черные
И как углие глаза
Крокодилы, змеи, скорпии
Припекают, режут, жгут…
Воют грешники в прискорбии,
Цепи ржавые грызут.
Гром глушит их вечным грохотом,
Удушает лютый смрад.
И кружит над ними с хохотом
Черный, тигр–шестикрылат.
Те на длинный шест нанизаны,
Те горячий лижут пол…
Там на хартиях написаны,
Влас грехи свои прочел…

(Некрасов)

Но гораздо более выгодно, чем напущение, была для беса одержимость (possessio). Если в первом случае дьяволы напоминают солдат, осаждающих крепость, то во втором — солдат, которые взяли крепость, перебили гарнизон и сами стали гарнизоном. Жертва напущения, как бы ни мучилась, сохраняет волю. Одержимый или бесноватый именно воли–то и лишается. Он творит волю беса, в нем сидящего, пропитавшего собой и тело его, и душу, так что последняя, если заклинания церкви не освободят ее от демонской власти, непременно должна пойти в ад.

Выше было уже говорено, что вселение дьявола в душу — трудно понимаемый процесс и загадка. Св. Ильдегарда (1100–1176) утверждает, что дьявол не проникает в душу собственным своим существом, но только помрачает ее своей тенью наподобие того, как при лунном затмении луна погружается в конус тени, бросаемой землей. Но это мнение не было популярно. Больше верили и действительное проникновение и смешение двух духовных начал. Процесс вселения осуществлялся иногда с молниеносной быстротой. Образцом может быть «Доника» в известной балладе Соути, переведенная Жуковским. В Донику, дочь Ромуальда, вселился бес очарованного озера, над которым стоял замок ее отца.

… Был вечер тих и небеса алели;
С невестой шел рука с рукой
Жених; они на озеро глядели
И услаждались тишиной.
… Все было вкруг какой–то полно тайной;
Безмолвно гас лазурный свод.
Какой–то сон лежал необычайный
над тихою равниной вод.
Вдруг бездна их унылый и глубокий
И тихий голос издала:
Гармония в дали небес высокой
Отозвалась и умерла…
При звуке сем Доника — побледнела
И стала сумрачно–тиха;
И вдруг… она трепещет, охладела,
И пала в руки жениха.
Оцепенев, в безумстве исступленья,
Отчаянный он поднял крик…
В Донике нет ни чувства, ни движенья;
Сомкнуты очи, мертвый лик.
… И были с той поры ее ланиты
Не свежей розы красотой,
Но бледностью могильною покрыты:
Уста пугали синевой;
В ее глазах, столь сладостно сиявших,
Какой–то острый луч сверкал,
И с бледностью ланит, глубоко впавших,
Он что–то страшное сливал.
Ласкаться к ней собака уж не смела;
Ее прикликать не могли;
На госпожу, дичась она глядела
И выла жалобно вдали.

Чтобы ворваться в слабо защищенную душу, дьяволы пользовались не только малейшим вольным грехом, но всякою невнимательностью, вводившей в грех невольный. Дитя хочет пить. Дьявол подсовывает ему кружку воды и сам в нее ныряет. Бедное дитя пьет, позабыв перекреститься, и вот бес уже в нем, Это рассказ св. Цельза. В житии св. Бонания, аббата в Люцедио, повествуется о родильнице, которая таким же способом проглотила дьявола по имени Фумарета (Fumareth). Св. Григорий Великий знал монахиню, съевшую демона в листке латука. Если человек жил в грехе, от бесноватости не могли его спасти никакие святые прибежища, ни убежища. В житии св. Констанца, архиепископа Кентерберийского, рассказывается случай, как бес вселился в молодого монаха в то самое время, когда он читал за литургией Евангелие. Сын отца Алексея в известном, рассказе Тургенева окончательно схвачен преследующим его бесом в момент еще более священный:

" — Слушай, — говорит, — батька. Хочешь ты знать всю правду? Так вот она тебе. Когда ты помнишь, я причастился — и частицу еще во рту держал — вдруг он — (в церкви–то это, белым–то днем!) встал передо мною, словно из земли выскочил, и шепчет он мне… (а прежде никогда ничего не говоривал) - шепчет: выплюнь и разотри! Я так и сделал; выплюнул — и ногой растер. И стало быть, я теперь навсегда пропащий — потому что всякое преступление отпускается — но только не преступление против святого духа…»

Все некрещеные предполагались одержимыми бесом с момента рождения. Видали, как бес выходил у них из уст в момент, когда их погружали в купель или возливали на них освященную воду. Это весьма наивно увековечено на старинных картинах. Поэтому недоконченное или неправильно совершенное крещение было тяжким преступлением, потому что влекло за собой ужасные последствия для крещаемого, оставляя его во власти дьявола. Так — наша знаменитая, демономанка XVII века Соломония Бесноватая очутилась во власти «чернородных демонов», потому что была крещена попом, который «половины крещения не исполнил». Любопытное народное поверье рассказал Лажечников в «Ледяном доме». Муж трудной роженицы скачет к попу «за молитвою». Поп сам не поехал, а прочитал молитву «в шапку» мужику: поезжай мол и вытряси над женой. На обратном пути мужик встретился с чертями в виде проезжих, которые так раздразнили его, что он в сердцах сорвал с себя шапку и швырнул ее в своих обидчиков. Чертям только того и надо было. Молитва, начитанная попом, из шапки вылетела, а бесы вселились на ее место. Злополучный мужик, не подозревая коварного подмена, добросовестным образом вытряс шапку над женой и сам вселил, таким образом, легион чертей, как в жену, так и в новорожденную дочку… Массилиане, еретики IV века постоянно плевали, чтобы выплевать как можно больше дьявола, которого предполагали внутри себя. В «Откровениях» св, Бригитты говорится, что дьявол сидит в сердце человека, как червь в яблоке, в детородных частях, как кормчий на корабле, между губ, как стрелок с натянутым луком. Таким образом, даже и у крещенных тело давало много приюта, дьяволу. Когда бесноватость поражала человека не сразу, а постепенно, проходя предварительно как бы некоторый инкубационный период, то местом, для последнего, как признался в том папе Льву IX сам дьявол, было тело. Засев в нем, дьявол сперва его одолевал ленью, обжорством, сонливостью, а уже потом бросался в душу. Вероятно, именно поэтому многих бесноватых легко излечивали не только молитвы и заклинания, но и хороший прием слабительного и диета или, напротив, улучшение в пище.

Но истинно благочестивые правоверы принимали эти средства как грубые, материальные и недостойные религиозного, а уж тем более святого человека. Едва ли не в каждом монастыре когда–либо однажды разыгрывались сцены, подобные той, которую Достоевский типически прозорливо поместил, в «Братьях Карамазовых» — у гроба старца Зосимы:

" — Чесо ради пришел еси? Чесо просиши? Како веруеши? — прокричал отец Ферапонт юродствуя, — притек здешних ваших гостей изгонять, чертей поганых. Смотрю, много ль их без меня накопили. Веником их березовым выметать хочу.

— Нечистого изгоняешь, а может сам. ему же и служишь, — безбоязненно продолжал отец Паисий, — и кто про себя сказать может, «свят есмь»? Не ты ли, отче?

— Погань есмь, а не свят. В кресла, не сяду и не восхощу себе аки идолу поклонения! — загремел отец Ферапонт. — Ныне людие верву святую губят. Покойник, святой–то ваш, — обернулся, он к толпе, указывая перстом на гроб, — чертей отвергал. Пурганцу от чертей давал. Вот они и развелись у нас как пауки по углам. А днесь и сам провонял. В сем указание господне великое видим.

А это действительно однажды так случилось при жизни отца Зосимы. Единому от иноков стала сниться, а под конец и наяву представляться нечистая сила. Когда же он, в величайшем страхе, открыл сие старцу, тот посоветовал ему непрерывную молитву и усиленный пост. Но когда и это не помогло, посоветовал, не оставляя поста и молитвы, принять одного лекарства. О сем многие тогда соблазнялись и говорили меж собой покивая главами, — пуще же всех отец Ферапонт, которому тотчас же тогда поспешили передать некоторые хулители о сем «необычайном» в таком особливом случае распоряжение старца».

Вселяться могли бесы как одиночно, так и множеством. О легионе бесов, исшедшем из одержимого в стадо свиное, мы знаем еще из Евангелия. Григорий Великий рассказывал об одной даме, которая, будучи должна присутствовать при освящении храма св. Севастиана, была столь нечестива и неосторожна, что в ночь перед тем, увлекла своего мужа к любовным ласкам. Едва она вошла в храм, как ею овладел бес, перешедший, однако, после заклинаний, в одного священника, неизвестно чем повинного. Больную отвели домой и поручили долечить ее каким–то плохим заклинателям, по неискусству которых в нее вселилось уже 6.666 новых бесов! И отступила эта адская дивизия только перед молитвами некоего святого инока, по имени Фортуната.

Эта причина часто наводит бесноватость. Один из пациентов протопопа Аввакума был наказан бешенством также за то, что соблудил с женой в праздник. Служанка его Анна подверглась мукам от бесов, влюбившись в своего прежнего господина. По Аввакуму, за малейшее «нарушение церковных правил, иногда чисто мелочных внешних предписаний благочестия, за работу в праздник, за лень в молитве и т. д. насылаются на человека бесы. Бесы насылались на самого Аввакума: раз за то, что он променял на лошадь книгу, данную ему Стефаном Вонифатьевым, в другой раз — за никониянскую просвиру».

В одной бесноватой пациентке св. Убальда сидело 400.000 бесов. И, наоборот, один дьявол мог вселиться в несколько человек. Все это узнавалось легко, так как дьявол, на вопросы заклинателей, обыкновенно, называл свое имя и указывал причину и способ, как он вселился в свою жертву.

Одержимость проявлялась сложностью явлений, странно и чудесно наполнявших и изменявших как физический, так и. психологический строй человека. Замечались чудовищные извращения физиологических функций начиная с питания. На одних одержимых нападала сверхъестественная прожорливость. Так историк Феодорит (V век) сообщает о бесноватой женщине, которая ежедневно поедала 30 штук цыплят, Другие страдали извращением аппетита и пожирали мерзости, которые, действительно, разве дьяволу могли быть по вкусу. Таков у Шекспира «бедный» Том, что ест змей и ящериц, пьет стоячую воду, глотает крыс». («Король Лир»). Третьи, наконец, в противоположность первым, выражают глубокое отвращение к какой бы то ни было пище и без малейшего видимого вреда для себя, остаются без всякого питания в течение многих дней.

Любопытный случай бесноватости, так сказать каталептической, сообщает из практики своей протопоп Аввакум. «Была у меня в дому, молодая вдова, — давно уж, и имя ее забыл! помнится, Евфимией звали, — ходит и стряпает — все делает хорошо. Как станет в вечер правило начинать, так бес ее ударит о землю, омертвеет вся и яко камень станет, кажется, и не дышит, — растянет ее на полу и руки и. ноги, — лежит яко мертвая. Я «О всепетую» проговори, кадилом покажу, потом крест ей положу на голову и молитвы Великого Василия в то время говорю: так голова под крестом свободна станет, баба и заговорит: а руки, и ноги, и тело еще каменно. Я по руке поглажу крестом: так и рука свободна станет; я также по другой: и другая освободится так же; и я по животу: так баба и сядет. Ноги еще каменны. Не смею туды гладить. Думаю, думаю, да и ноги поглажу: баба и вся свободна станет. Восставше, богу помолясь, да и мне челом. Прокуда таки не бес ништо в ней был, много время так в ней играл».

Вместе с тем дьявол играет больным, как своей куклой. То увеличивает его силы во сто раз, то наводит на него обмороки и каталепсию, то поднимает его над, землей и качает в воздухе, то швыряет на землю; перегибает пополам, ставит вверх ногами, скручивает клубком, заставляет вертеться волчком, кататься обручем, кувыркаться, извиваться, проделывать тысячи странных, диких, смешных и страшных движений, которые XIX век объясняет истеро–эпилепсией и болезненным состоянием нервных центров. «И по мале времени, — рассказывает автор повести о Соломонии Бесноватой, — они окаяннии демони пришедше; бывши ей единой в дому отца своего, и начата ее бросати ов демон во един угол храмины, ин такоже во иный угол, ов на палати, ин же на печь, и тако мучаху ее многи часы, и взяша некое уже и привязавше за шию ея, и взяша камень жерновый, и воздевше на уже и положиша на лице, и на перси ея, и на столе прорезаша диру, и тут же воздевше, и повесивше ее совсем к стропу храмины. Слышавше же соседи над нею бывшее, и поведаша отцу ея; он же пришед, и не виде никого же во храмине, токмо ея едину лежащу, и уже на выи ея, и. камень, и стол, и не веде она, како отрешися от верху храмины, бывши ей аки мертве на многи часы от того мучения, и едва прочнуся». И тут повествователь дает замечательную подробность — о постигшей Соломонию истерической анестезии: «видеша тело ея все избито, посине, а болезни она никако же чюяше». Заставляет жертву свою лаять собакой, мычать быком, каркать вороном, шипеть змеею, как душа, в аду, и часто выбрасывает через рот одержимого знаки своего присутствия: огонь и зловонный дым. Все эти симптомы, за исключением последнего, угасшего вместе со средними веками, можно и сейчас слышать на сельских храмовых праздниках от кликуш, а в клиниках — от истеричек, и эпилептиков. Так маялась Соломония Бесноватая, когда повезли ее в Устюг Великий, и увеличила она, собой там число мечущихся по церквам, прерывая богослужение, по–звериному вопящих кликуш: «и стояще во церкви во время божественный литоргии, и на святем евангелии, и на великом сходе, и на приношении, и на спрошении, и они, окаяннии демоны, в ней живуще, пометаху ея о помост церковный. Людем же зрящим, мнеша ей от метания мертве быти, окаяннии же они демони яко свинии, вижаще, и стонуще, и иными, многими гласы в слух слыщати; утроба же ея в то время велми надымаяся и зле мучима; едва во ум прихождаше».

Одни одержимые, в когтях дьявола, быстро приобретали тощий вид, как бы остекленные глаза, землянистый цвет лица, худобу и дряблость тела. Других, наоборот, дьявол сохранял в самом цветущем виде.

Еще резче изменялась психика больного. Он совершенно терял свою личность и находил ее лишь изредка, в светлые промежутки, да и то очень слабо, безвольно. Вместо одной души, в нем сидело ведь теперь несколько душ: своя плюс то количество демонов, которое в нем уместилось. Вместо цельной волевой личности получалось слияние двух, трех, десятков, сотен, тысяч, чуть не миллионов воль, в потопе которых воля больного распылялась, как дробь с подавляюще громадным знаменателем.

Бесноватые, обыкновенно, проявляли глубокое нравственное развращение, которое в средние века определялось прежде всего неуважением к религии. Они хулили бога, святую деву и святых, смеялись над догматами веры и обрядами культа, выражали отвращение к таинствам церкви, священникам. Будучи во власти отца лжи, одержимые обыкновенно отчаянно лгали, а иногда, наоборот, вдруг, ни с того ни с сего, начинали говорить правду, о которой их никто не спрашивал и которая даже шла прямо во вред дьяволу, в них сидевшему и говорившему их устами. Так, одни одержимые весьма красноречиво проповедовали против идолопоклонства и ересей: другие указывали, где найти такие–то и такие–то еще неизвестные мощи; третьи обличали тайные пороки и таковые же добродетельные деяния своих ближних; четвертые сами называли лицо, которое в состоянии выгнать из них сатану. Не надо думать, чтобы одержимость соединялась непременно с атеизмом или вольномыслием, — напротив, ей весьма часто подвергались люди вполне религиозные и даже ханжи, сохранившие свое святошество даже на фоне своих бесовских припадков.

Умственные способности бесноватых то понижены и приподняты, то приподняты и обострены; одни одержимые немели, как рыбы, другие становились невероятно болтливы. Бесчисленное множество их говорило на языках, которых они никогда не изучали. Другие получали прозорливость — открывали самые сокровенные тайны, указывали где искать потерянные либо украденные вещи, рассказывали события, происходящие в дальних странах, как будто видели их своими глазами, иногда даже предсказывали будущее. О бесцеремонной их манере обличать грехи своих заклинателей было уже говорено. Непочтительность к недостойным заклинателям бес, как известно, проявил еще в апостольский век.

«Даже некоторые из скитающихся иудейских заклинателей стали употреблять над имеющими злых духов имя господа иисуса, говоря: заклинаем вас иисусом, которого павел проповедует. Это делали какие–то семь сынов иудейского первосвященника Скевы. Но злой дух сказал в ответ: иисуса знаю, и павел мне известен, а вы кто? И бросился на них человек, в котором был злой дух, и, одолев их, взял над ними такую силу, что они, нагие и избитые, выбежали из этого дома».

В русской старине заклинания бесов подробно, с наивностью глубокой веры, описаны протопопом Аввакумом, много их практиковавшим. По его словам, бес выходит из–под власти заклинателя, как скоро этот последний не чувствует себя в момент заклинания безупречным от греха, хотя бы и не весьма значительного. «Да у меня ж был на Москве бешаной, — Филипом звали, как я ис Сибири выехал. В углу в ызбе прикован к стене: понеже в нем был бес суров и жесток, бился и дрался, и не смели домашние ладить с ним. Егда же аз грешный и со крестом и с водою прииду, повинен бывает, и яко мертв падает пред крестом и ничего не смеет делать надо мною. А в дому моем в то время учинилося нестройство: протопопица з домочадицей Фетиниею побранились, — дьявол ссорил не за што. И я пришел; не утерпя, бил обеих и оскорбил гораздо в печали своей. Да и всегда такой я, окаянный, сердит, дратся лихой. Горе мне за сие: согрешил пред богом и пред ними. Таже бес в Филиппе вздивьял и начал кричать и вопить и чепь ломать, бесясь. На всех домашних ужас нападе и голка бысть велика зело. Аз без исправления приступил к нему, хотя ево укрепить, но бысть не по прежнему. Ухватил меня и учил бить и драть всяко; яко паучину, терзает меня, а сам говорит: попал ты в руки мне! Я токмо молитву говорю, да без дел и молитва непользует ничто. Домашние не могут отнять, а я сам отдался. Вижу, что согрешил: пускай меня бьет. Но, — чюден господь! — бьет, а ничто не болит. Потом бросил меня от себя, а сам говорит: не боюсь я тебя! Так мне стало горько зело: бес, реку, надо мной волю взял. Полежав маленько, собрался с совестью, вставше, жену свою сыскал и пред нею прощатца стал. А сам ей, кланяясь в землю, говорю: согрешил, Настасья Марковна, прости мя грешного. Она мне также кланяется. Посем и с Фетинией тем же подобием прощался. Таже среде горницы лег и велел всякому человеку себя бить по пяти ударов плетью по окоянной спине: человек было десяток, другой, — и жена, и дети за епитимию. И плачют бедные и бьют, а я говорю: аще меня кто не биет, да не имать со мною части и жребия в будущем веце. И оне нехотя бьют, а я ко всякому удару по молитве исусовой говорю. Егда же отбили все, и я, встав, прощение пред ними ж сотворил. Бес же, видев беду неминучую, опять ис Филиппа вышел вон. Я Филиппа крестом благословил, и он по старому хорош стал».

Так как в московской Руси нравственный уровень духовенства стоял очень, невысоко, то почти каждая практика заклинателя сопровождалась скандалами бесов–сатириков и обличителей, — Ох, вы, пожиратели! — кричит попам дьявол, бушевавший в Москве «у Спаса на Куличках». Ну, где вам справиться со мной? Сами пьяны, как свиньи, а хотели, меня выгнать… Дьяволы, которые одержали Соломонию Бесноватую, также наговорили неприятных правд попам, явившимся их заклинать из Устюга Великого, привели духовенство в стыд и заставили замолчать: — «и каков человек в каких речах, оспорит их, или учнет бранить, и они, окаяннии враги, всяких людей браняще и обличающе всякими греховными виды, кто что сотворил каков грех, и обнажающие совесть всякого человека, и много прящеся отхожаху».

Одержимость была распространена между женщинами гораздо больше, чем между мужчинами. Иногда она распространялась, как заразная болезнь, эпидемически. Первый бесноватый или бесноватая становились очагами, разливавшими вокруг себя адское пламя, и в короткое время, оно охватывало целые деревни, даже округа, а еще чаще монастыри и, в особенности женские. Достаточно вспомнить общеизвестный религиозно–политический процесс урсулинок в Лудене, в котором кардинал Ришелье свел свои счеты со священником Грандье, отправив его на костер, как волшебника, вселявшего сатану. Это дело XVII века особенно громко только потому, что оно было уже из последних, и гуманность века была возмущена грубой несправедливостью и наглым цинизмом, с которым Ришелье эксплуатировал в свою пользу пережитки уже разрушенного суеверия. Раньше же подобные эпидемии насчитываются десятками случаев. Интересующиеся могут найти их, — чтобы не рыться в старинных книгах, сохранившихся только у любителей, да в национальных и академических библиотеках, — у Кальмейля, в его классическом труде «De la Folle» etc. Сочинение это, при всей устарелости своих психологических взглядов и психиатрических методов, остается наиболее полным, как исторический свод и обзор демономанической казуистики. В высокой степени замечательное явление представляли собой эпидемии танцев, разливавшиеся по городам Европы с силой, которая легко могла показаться сверхъестественной. Гейне когда–то хотел написать балет «Танцующая Женева». Но такие противовольные балы пережило множество городов. В последних двух десятилетиях XVII века бесовская эпидемия волной прокатилась едва ли, не по всей Германии. Она отнюдь не умерла и по настоящее время, но массовыми и наиболее выразительными явлениями ее овладела религия, в представительстве экстатических сект, провозгласивших ритмические движения необходимым молитвенным обрядом и предуготовлением к восприятию грядущего с небес духа. Таковы английские шэкеры, наши хлысты, в мусульманстве танцующие дервиши и т. п.

Одержимый не мог освободиться от своей одержимости сам собой, необходимо было чтобы ему пришел на помощь кто–нибудь другой. Операция освобождения от дьявола называлась заклинанием, экзорцизмом. Церковь поощрила ее, обратив практику заклинания в своего рода клерикальную профессию и учредив для нее специальный орден заклинателей, экзорцистов. Профессия эта была трудная и сопрягалась с большими опасностями. Часто дьявол, выйдя из бесноватого, входил в изгнавшего его экзорциста. Это слишком понятно психиатрам и врачам, нервных болезней: никто из медиков с такой легкостью не переходит из врачей в пациенты, — как они.

Одержимость могла быть острого характера и протекать в более или менее короткий срок. Могла тянуться хронически и заполнить собой всю жизнь человека, как, например, маялась святая Евстахия Падуанская.

Дьявол всегда выходил неохотно, старался задержаться в теле как можно дольше и даже, будучи вытеснен, старался, на прощанье, повредить и испугать. Часто он испускал при этом ужасные вопли и улетая, вышибал двери, пробивал потолок, разрушал каминную трубу, либо, оставив человеческую жертву свою полу–мертвой на земле, внедрялся в быка, барана или другого домашнего животного. Бывало и так, что бесноватость не кончалась переходом дьявола в животное, а, наоборот, дьявол из животного перекочевывал в человека. Такой случай был в практике протопопа Аввакума с родным его братом. «Егда еще я был попом, духовник царев Стефан Ванифаньтьевич благословил меня образом Филиппа митрополита да книгою Ефрема Сирина, себя пользовать, прочитая, и людей. А я, окаянный, презрев благословение отеческое и приказ, ту книгу брату двоюродному, по докуке ево на лошадь променял. У меня же в дому был брат мой родной, именем Евфимей, зело грамоте был горазд и о церкви велико прилежание имел: напоследок был взят к большой царевне вверх, а в мор и з женой преставился. Сей Евфимей лошадь сию поил и кормил, и гораздо об ней прилежал, презирая и правило многажды. И виде бог неправду з братом в нас, яко неправо ходим по истине, — я книгу променял, отцову заповедь преступил, а брат, правило презирая, о скотине прилежал, — изволил нас владыко сице наказать: лошадь ту по ночам и в день стали беси мучить, — всегда заезжена, мокра, и еле стала жива, Я недоумеюся, коея ради вины бес озлобляет нас так. И в день недельный после ужины в келейном правиле, на полунощнице, брат мой Евфимей говорил кафизму непорочную и завопил высоким голосом: призри на мя и помилуй мя! — и, испустя книгу из рук, ударился о землю, от бесов бысть поражен — начал неудобно кричать и вопить, понеже беси жестоко мучища его. В дому же моем иные родные два брата, — Козма и Герасим… болши ево, а не смели ево держать; и всех домашних, человек с тритцеть, держа его, плачют пред христом и, моляся кричат: господи помилуй!» Бес, напавший на Евфимия, оказался чрезвычайно упорным. Насилу вызвал его Аввакум из брата при помощи святой воды, кадила и молитвы Василия Великого. «Воставше, в третье ту же васильеву речь закричал к бесу: изыде, от создания его. Бес же скорчил в колцо брата и, пружався, изыде, и сел на окошке. Брат же быв яко мертв. Аз же покропил ево святою водою: он, же, очнясь, перстом мне на окошко, на беся сидящего указует, а сам не говорит, связавшуся языку его. Аз же покропил водой окошко: и бес сошел в жерновый угол. Брат же паки за ним перстом указует. Аз же и там покропил водою: бес же оттоля пошел на печь. Брат же и там ево указует. Аз же и там тою же водою. Брат же указал под печь, а сам перекрестился. И я не пошел за бесом, но напоил брата во имя господне святою водою. Он же, вздохня из глубины сердца, ко мне проглагола сице: спаси бог тебя, батюшко, что ты меня отнял у царевича и у двух князей бесовских! Будет тебе бить челом, брат мой Аввакум за твою доброту. Да и мальчику тому спаси бог, который ходил в церковь по книгу и по воду ту святую, пособлял тебе с ними бится. Подобием, он, что и Симеон друг мой. Подле реки Сундовика меня водили и били, а сами говорят: нам де ты отдан за то, что брат твой на лошедь променял книгу, а ты ее любиш». Таким образом, бесноватый, хотя и очувствовался, но не узнавал своих. «И я ему говорю: я, реку, свет, брат твой Аввакум! И он отвещал: какой ты мне брат? Ты мне батько! отнял ты меня у царевича и у князей; а брат мой на Лопатищах живет — будет тебе бить челом. Вот вы зде с нами же на Лопатищах, а кажется ему подле реки Сундовика. А Сундовик верст с пятнадцать от нас под Мурашкиным да под Лысковым течет». Три недели Аввакум «бился с бесами, что с собаками», и не отступили они от Евфимия, пока протопоп не выкупил святую книгу.

Выходил бес то в своем собственном виде, то летучей мышью, ужом, черной птицей, то густым столбом зловонного дыма.

Многие одержимые выздоравливали немедленно, как скоро удавалось вызвать у них рвоту, освободить кишки от ветров или слабительным прекратить запор. Настолько многие, что можно с уверенностью сказать: аптека и медицина сделали для искоренения бесноватости из мира не в одну тысячу раз больше, чем все экзорцисты, церкви, вместе взятые, с тех пор, как она существует. Впрочем, иезуит Джовании Перроне, в своих «Praelectiones theologicae» весьма усердствует определить признаки, по которым можно точнее различить настоящую бесноватость от некоторых болезней, имеющих с ней общие черты. Эти комические усилия, до сих пор встречающие успех в известной среде, показательны в том отношении, — как многим людям нравится искать в своей одержимости мистическую интересность, как до сих пор много охотников на земле скорее вообразить себя игрушкой сверхъестественной силы, чем жертвой недомогания того самого своего тела, которым сотни тысяч миллионов живут, но которое едва десятки тысяч хорошо знают.