Василий Щепетнёв: Кому выгодно?

Автор: Василий Щепетнев

Опубликовано 20 мая 2010 года

Была ли казнь последнего императора России ритуальным убийством? Да, безусловно - если это действительно казнь. Любая смертная казнь есть ритуальное убийство по своей сути.

Если она проводится от имени государства, на ритуальную сторону внимания как-то не обращают. Высшая мера социальной защиты – и только. А уж государство-то знает, когда, от кого и каким образом ему защищаться. Обожествление государства, признание за ним неких функций, обыкновенному человеку недоступных, очень удобно для людей необыкновенных, тех, которые, собственно, и олицетворяют государство, скорей, даже им и являются.

Ульянов-Ленин это прекрасно понимал – но понимал и многое другое, потому его труд "Государство и революция" имеет значение не сколько историческое, сколько провидческое. Все ещё впереди – может быть.

Однако вернусь к екатеринбургским событиям. Трактуя их как ритуальное действо, обычно подразумевают: смысл умерщвления семьи Романовых не политический, а некий сакрально-мистический. "Убили нерусские нехристи нашего русского царя-батюшку назло всем нам". Почему царя? Почему именно этого царя? И какое от того произошло зло народу? Рационального обоснования ритуальной версии обыкновенно не дается, врожденная злокозненность мировой закулисы делает такое обоснование совершенно излишним. Глупо допытываться у борцов с демонами закулисья, зачем в мацу следует добавлять кровь непременно христианских младенцев: если допытываешься, значит, сомневаешься, а если сомневаешься, значит, продался сам и продашь других. Какие могут быть сомненья, если таинственная "Меча с Урала" оставила на стенах ипатьевского дома надпись "Beltazsar ward in selbiger Nacht Von seinen kneichen ungebrachn". Если бы это были простые русские слова, а лучше – одно коротенькое слово, то еще куда б ни шло, а так... Конечно, она, закулиса, писала.

Оставим закулису закулисологам. Интересно другое: нужна ли была такая казнь большевистскому государству?

Революции не впервой казнить государей и по отдельности, и семьями, спросите об этом гильотину или духов Людовика и Марии-Антуанетты. Лезвие падает, народ ликует. Чернь любое низвержение человека власти встречает восторгом и одобрением: "Мы, рабочие и служащие МТС, требуем от пролетарского суда расстрела подлых врагов родины!" Нет повода думать, что казнь Романовых была бы воспринята иначе. Так, вероятно, и задумали: сначала суд в Москве, на котором покажут всю глубину падения династии, а затем казнь. "Повесить, непременно повесить, дабы народ видел!" – телеграфировал Ленин тем же летом восемнадцатого года, правда, в другой город и по другому поводу. Уничтожение всей семьи императора для профессионального революционера являлось деянием отнюдь не бессмысленным: гибель Романовых решала династический вопрос раз и навсегда. Окончательное решение. Белое движение теряло даже теоретическую возможность выдвинуть лозунг восстановления власти императора, теряло символ монархии, знамя. А символы, особенно в военное время, имеют немалое значение: за утрату знамени часть расформировывают.

Но тут важна именно публичность казни, которая сразу кладет конец домыслам и измышлениям с одной стороны и объединяет новую власть с народом с другой: "дело прочно, когда под ним струится кровь" – писал Некрасов. Чья именно кровь струится, определяет эпоха.

Казнь же потаенная есть дело архиглупое, лишающее народные массы наглядного примера революционного метода действия, и, кроме этого, порождающее вредные слухи и сомнения. Белые подступали к Екатеринбургу? Тем более следовало провести публичную экзекуцию, спаяв трудящихся общим участием в казни и ею же деморализовав контрреволюционные элементы. Соорудить эшафот – задача не такая уж непосильная даже во время революционного энтузиазма. А опасения, будто кто-то станет отбивать экс-монарха, решаются полувзводом латышских стрелков. О том, что публичная казнь неприемлема по моральным соображениям, не думалось вовсе – у революции своя мораль. В Советском Союзе публичные казни практиковались вплоть до конца сороковых годов двадцатого века, когда вешали на площадях лиц, обвиняемых в военных преступлениях. В учебные заведения и на предприятие приходила разнарядка: выделить для присутствия на мероприятии столько-то человек (совершенно как и сейчас, только мероприятия пока другие). Искать желающих, упрашивать и уламывать не приходилось. Да что послевоенное суровое время, когда и сегодня присутствовать на казни в Соединенных Штатах Америки есть дело обыденное и отчасти почетное. А телетрансляция казни четы Чаушеску? Саддама Хусейна? Чем мы моральнее дедов и прадедов? По крайней мере, в глазах масс восемнадцатого года за императором грехов было преизрядно: Ходынка, встревание в кровопролитнейшую мировую войну, и, наконец, отречение от престола. В двадцать первом веке зачастую изображают Николая Александровича мучеником, невинноубиенным. Мучеником он, положим, был, но не следует забывать, что за время царствования последнего императора в России казнили на порядок больше, чем при пяти предыдущих императорах вместе взятых. А от престола император отрекся не под пытками, не в узилище после долгих страданий, а в штабе армии, среди своего войска, в окружении им же назначенных генералов, которые, собственно, и сдали его, как шотландцы сдали Карла Первого парламенту. Шотландцы, по крайней мере, совершили удачную спекуляцию, продав англичанам английского же короля за немалую сумму, но царские генералы? И арестовали Николая, и отправили его с семьею в Тобольск отнюдь не большевики. Поэтому напрашивается вопрос: а что было бы, если бы Николай Александрович вдруг оказался на свободе? Быть может, никто и не предпринял реальных шагов к освобождению императора по единственной причине: живой и свободный Николай Второй белому движению был не нужен совершенно.

А вот казненный злодейским, преподлейшим образом – нужен.

(разгадка следует)