Свой отпуск я проводил вместе с семьей в Одессе, в окружном санатории. Стояли чудесные солнечные дни. Мы загорали, купались, ходили на прогулки. Мои маленькие дочки заметно окрепли. Однажды утром я посадил их в лодку. Как сейчас помню ласковое теплое море, плеск воды, веселое, беззаботное настроение.

Пора было возвращаться. Пришлось подналечь на весла.

- Папа, смотри! - окликнула меня дочь.

К берегу по крутой лестнице быстро спускалась жена, призывно махая рукой. Следом за ней бежал мой шофер. Радостное настроение сразу угасло. «Отзывают из отпуска», - решил я.

Лодка ткнулась носом в песок пляжа.

- Война! Немцы напали! - крикнула мне жена. Шофер добавил, что о нападении немцев только что передали по радио.

Я выслушал сбивчивый рассказ и понял: случилось самое страшное.

На пляже загорало много отдыхающих командиров из разных дивизий. Я коротко сообщил им о нападении фашистов и по праву старшего начальника приказал немедленно подготовиться к выезду в свои части.

Получив в штабе округа информацию о событиях на границе, простился с семьей и отправился в свой корпус. Вместе со мной ехали в автомобиле попутчики - военный врач и комендант Тирасполя. Машина была новая, необкатанная, пришлось делать остановки для охлаждения мотора. Эти вынужденные задержки действовали на нервы.

На дорогах уже чувствовалось дыхание войны. Встречалось много военных грузовиков. Мы обогнали тылы 150-й стрелковой дивизии, которая шла из Одессы через Аккерман.

Попутчики мои возмущались вероломством Гитлера, негодовали по поводу внезапного разбойничьего нападения фашистов. Я испытывал такие же чувства. И в то же время думал, что война началась не так уж «внезапно», как это казалось некоторым товарищам. Сообщения о подготовке вражеского вторжения давно уже поступали по различным каналам. А в последнее время сообщений этих стало так много, что просто невозможно было не прислушаться к ним.

Мне, например, было известно, что у нашей границы с Румынией сосредоточено очень большое количество немецких и румынских войск. Обстановка на границе была тревожной. Корпус, которым я командовал, стоял в Бессарабии. В случае войны он одним из первых принял бы на себя удар вражеских войск. Понимая это, мы требовали от подчиненных постоянной бдительности, стремились как можно выше поднять боеспособность частей.

Меня, как, вероятно, и других военачальников, удивляло то спокойствие и благодушие, с которым в высших инстанциях относились к тревожным сообщениям. Мы не получали никаких указаний о подготовке к военным действиям. Оставалось надеяться только на то, что в Генеральном штабе знают больше нашего и своевременно примут необходимые меры. Надежда эта не оправдалась.

Покачиваясь в машине, я думал о том, что навсегда прошли те патриархальные времена, когда противники сначала проводили мобилизацию, отзывали послов, а потом по всем правилам объявляли о начале военных действий. Для империалистов закономерной стала другая последовательность событий: тайная подготовка и внезапный бандитский удар.

Вспомнилась мне книга Эрнста Генри «Гитлер против СССР», изданная в 1938 году. В ней автор подробно изложил экономические, политические и военные планы германского фашизма. Э. Генри указывал даже направление главных ударов войск возможных антисоветских коалиций. Я выписал тогда для себя несколько выдержек:

«Конечной целью обеих операций на севере и на юге остается, естественно, Москва. Если занят Ленинград, то дальнейший прямой путь в Москву будет, как это предполагается по плану, пролегать вдоль Октябрьской (бывшей Николаевской) железной дороги, на расстоянии примерно в 640 километров не прерываемый ни большой рекой, ни каким-либо другим естественным препятствием...»

«Наступление на Ленинград и Киев - самостоятельные и во всяком случае уже совершенно назревшие проблемы. Практическая подготовка к этим двум операциям уже далеко зашла и не прекращается ни на минуту...»

В книге Генри излагались, по сути дела, довольно точные данные и предположения, которые можно было уточнить, сравнить с данными нашей разведки, а потом внести коррективы в собственный план стратегического развертывания. Кстати сказать, план «Барбаросса», широко известный теперь мировой общественности, в основных положениях не расходится с тем, о чем писал Э. Генри.

По непонятным причинам книгу Генри вскоре после выхода в свет изъяли из библиотек, она стала недоступной. Ни эта книга, ни многочисленные данные, поступавшие из-за рубежа, не были должным образом оценены и использованы нашим Генеральным штабом. Сталин считал, что Германия не рискнет в ближайшее время напасть на Советский Союз. Тогда, в 1941 году, мне, как и многим другим, не давал покоя тревожный вопрос: почему нападение гитлеровцев оказалось для нас внезапным, почему мы вступили в войну неподготовленными, не успев провести мобилизацию и сосредоточение войск?

...Машина быстро неслась вперед. Вот наконец Тирасполь.

Здесь я распростился со своими попутчиками, а сам направился в штаб 9-й армии, которой командовал генерал-полковник Я. Т. Черевиченко. Там меня познакомили с обстановкой. С утра на всем протяжении границы румынские войска предприняли попытки переправиться через Прут на наш берег. Все атаки были отбиты. Из подчиненных мне дивизий 9-я Крымская уже вступила в бой, 5-я кавалерийская, дислоцировавшаяся в ста пятидесяти километрах от границы, выступила в поход.

Ночью я догнал 5-ю дивизию на марше. Шел дождь. Дороги размыло. Моя машина завязла. Пришлось запрячь лошадей. Так и проехал часть пути в автомобиле на конной тяге. Потом пересел в броневик. Он тоже завяз. Командир дивизии полковник Баранов прислал мне еще один броневик. На нем я добрался наконец до села Романовна, где находился штаб корпуса. Оттуда сразу же выехал в Комрат, вблизи которого в винограднике был развернут командный пункт.

Полковник Грецов, замещавший меня, доложил обо всем происшедшем в мое отсутствие, о своих распоряжениях. Я одобрил его действия и, немного отдохнув, выехал на передовую, в 9-ю кавалерийскую дивизию, которой командовал полковник Бычковский.

Возле населенного пункта Фэлчиул было два моста через Прут: шоссейный и железнодорожный. Их должны были взорвать пограничники, но не успели. Противник проявил в этом районе особую активность. Усиленный батальон румын переправился через реку и захватил небольшой плацдарм на нашем берегу. Дальнейшее продвижение румын задержали кавалеристы 108-го полка и пограничники.

Я приказал ликвидировать противника на нашем берегу и взорвать мосты. Эту задачу полковник Бычковский поставил находившемуся в резерве 72-му кавалерийскому полку. Командир полка подполковник Баумштейн поднял бойцов по тревоге. Полк поэскадронно выступил к линии фронта. Был теплый солнечный день. Конники ехали по дороге переменным аллюром, поднимая тучи пыли. Это привлекло внимание противника. Над колонной кавалеристов вскоре появились два истребителя, начали пикировать.

Мне довелось ехать по той же самой дороге через полчаса после того, как прошел 72-й полк. Я увидел несколько убитых лошадей. Навстречу попалась повозка с четырьмя ранеными бойцами.

Когда я догнал полк, он уже двигался не по дороге, а в стороне от нее, под крутым обрывом, по траве. Тень от обрыва маскировала всадников. Пыли не было.

Над полем боя появились двенадцать наших бомбардировщиков в сопровождении истребителей. Самолеты обработали артиллерийские позиции противника. Многие орудийные расчеты противника были выведены из строя. Спешенные кавалеристы пошли в атаку.

Румыны не выдержали стремительного натиска, поднялись и побежали назад. Преследуя вражеских солдат, наши бойцы с ходу заняли оба моста. Один мост вскоре взлетел на воздух. Другой взорвать не удалось. Сказалась наша неопытность: саперы подвезли слишком мало взрывчатки.

Мы одержали первую, хоть и небольшую, победу. Она воодушевила бойцов, придала им чувство уверенности. Мы потеряли в этой контратаке двадцать человек, а противник - около шестидесяти.

Бой за невзорванный мост продолжался еще несколько дней. Румыны обстреливали подступы к нему из орудий, минометов и пулеметов. Напившись для храбрости водки, они не раз поднимались в атаку, но кавалеристы отбрасывали их.

В ночь на 26 июня мы снова нанесли удар по противнику, захватили мост и наконец взорвали его. Наутро ко мне привели двух пленных.

Один из них, немецкий летчик, держался нагло, презрительно кривил губы и не скрывал, что он нацист. Даже пытался убедить нас, что немцы - избранная раса, которая под руководством фюрера завоюет весь мир. А что касается России, то они захватят ее через два или три месяца.

- Вот вы имеете награду за польскую кампанию, воевали во Франции, бомбили Англию, - сказал я ему, - а закончили свою карьеру в России. И Гитлер у нас здесь голову сломит.

- Время покажет, - ответил пленный офицер.

- Вот именно, - подтвердил я. - Считайте, что вам повезло: вы остались живы. А ваши приятели сгниют в нашей земле.

Второй пленный, румынский капрал-пехотинец, немного говоривший по-русски, заявил, что ему не нужна эта война, стрелять его заставили офицеры, и вообще румынские солдаты опасаются, как бы война не кончилась для них плохо.

От капрала мы получили интересные сведения. Оказывается, в районе мостов действовала против нас дивизия румынской гвардии. Сам капрал служил в 6-м пехотном полку, который понес большие потери и, по существу, разгромлен.

Мы продолжали удерживать свои позиции. Но на севере, в районе Львова, обстановка складывалась явно не в пользу советских войск. Начался отход на восток и от реки Прут. Мы отступали медленно, сдерживая противника. Почти целую неделю корпус сражался возле Кишинева. А 10 июля, после незавершенного контрудара наших войск, командование 9-й армии поручило корпусу прикрыть разрыв между 35-м и 48-м стрелковыми корпусами. Разрыв этот достигал ста километров. Двух моих дивизий было явно недостаточно для того, чтобы надежно прикрыть этот участок. Я решил вести маневренную оборону на оргеевско-дубоссарском направлении, чтобы сковать силы противника, угрожающие флангам нашей пехоты.

Командный пункт корпуса разместился под Оргеевом. Немецкая авиация почти беспрерывно бомбила город и мост через реку Реут. Только 12 июля артиллеристы-зенитчики сбили четыре вражеских самолета - в первые дни войны это считалось немалым.

По данным разведки, на мой корпус наступали две дивизии противника: на левый фланг, в гористой местности, 5-я пехотная дивизия румын, правее - 50-я пехотная дивизия немцев.

12 июля я выехал в район Сераштены, где вел бой 72-й кавалерийский полк. По дороге нагнал пешего красноармейца. Я пригласил его в машину. Стройный, смуглый, широкоплечий, он оказался из 72-го кавполка. Лошадь у него взял командир, чтобы заменить свою, убитую при бомбежке. И вот теперь красноармеец догонял эскадрон пешком, торопился - знал, что товарищи отправились в бой.

- Страшно было в первые дни? - спросил я его.

- Нет, ничего, - ответил красноармеец. - А теперь тем более. Привыкать начали.

- Стреляете хорошо?

- Отлично, - с гордостью сказал он.

Под минометным огнем мы проскочили через поле и укрылись в овраге. Я привез бойца прямо в его эскадрон, уже спешившийся для наступления. Красноармеец сразу же занял место в цепи. Я проводил его взглядом. Радостно стало от того, что наши командиры и политработники вырастили, воспитали таких воинов. И в то же время думал: надо бить, уничтожать противника, но так, чтобы сохранить в живых как можно больше этих чудесных крепких парней.

72-й кавалерийский полк, ведя бой со 123-м немецким пехотным полком, захватил несколько пленных. Но гитлеровцы подтянули резервы, их натиск усилился. Я приказал командиру полка продержаться до ночи, а с наступлением темноты отойти к Оргееву.

Через двое суток, 14 июля, под Оргеевом развернулся встречный бой между 50-й пехотной дивизией гитлеровцев и 5-й имени Блинова кавалерийской дивизией. С командного пункта мне далеко было видно вокруг. Впереди, за рекой Реут, - огромное поле, заросшее высокой кукурузой. Оттуда под прикрытием сильного артиллерийского и минометного огня наступали немцы. Наша артиллерия отвечала, но гораздо слабее: орудий у нас было намного меньше.

Цепи немцев и спешенных кавалеристов встретились посреди поля и завязали перестрелку. Однако исход боя решался не здесь, а на открытом фланге. И немцы, и наши командиры понимали это, бросали туда свои резервы, чтобы охватить противника, ударить во фланг и тыл.

С холма я хорошо видел в бинокль, как продвигаются немцы. Недавно прошел большой дождь, и дороги развезло. Машины и мотоциклы застревали в грязи, гитлеровцам приходилось то и дело вытаскивать их.

Наши кавалеристы, обходя левый фланг противника, ехали верхом без дорог, укрываясь за буграми и в оврагах. Уже к ночи почти у самого Днестра конники, опередив фашистов, вышли наконец на их фланг и в тыл. Закипел жестокий бой. Конники атаковали растянувшуюся по дороге механизированную часть. Немцы потеряли ориентировку и связь между собой. Всадники налетали на группы фашистов у машин, стреляли, забрасывали их гранатами, рубили шашками.

По самым скромным подсчетам противник потерял в этой схватке до тысячи солдат и офицеров.

В бою с 50-й пехотной дивизией немцев мы добились успеха. Но полковник Грецов доложил мне, что общая обстановка резко изменилась к худшему. 35-й стрелковый корпус оставил Кишинев. Справа, ведя тяжелые сдерживающие бои, отходил на восток 48-й корпус.

Мне тоже было приказано прекратить бой и начать отход.

В ночь на 19 июля конный корпус в полном порядке переправился на восточный берег Днестра по двум мостам, наведенным саперами. Мне осталось только поблагодарить командира саперного батальона капитана Андреева за отличную работу и смекалку: один мост он навел по всем правилам, на понтонах, другой - на бочках из-под вина.

После переправы 5-я кавалерийская дивизия заняла укрепленный район, подготовленный несколько лет назад у берега Днестра, но имевший слабый гарнизон. Кажется, это был первый в истории конницы случай, когда она использовалась в качестве гарнизона укрепленного района. Конники отдыхали, сидя в окопах, дотах и блиндажах, и без особого труда отбивали попытки противника переправиться через реку. Лошади были отведены далеко в тыл.

Но недолгим был отдых. Фашисты прорвали фронт значительно правее нас, и корпус получил распоряжение форсированным маршем двигаться на север. Через несколько дней я получил приказ перейти в наступление и освободить занятый немцами город Балту. Трое суток без перерыва продолжался бой. Фашисты укрепились в каменных домах, засели в подвалах и на чердаках. Окружив город, спешенные кавалеристы продвигались вперед, брали дом за домом, улицу за улицей. Особенно упорно оборонялись немцы последнюю ночь. В этом кровопролитном бою большую помощь оказала нам местная учительница. Она помогала бойцам незаметно подкрадываться к вражеским укрытиям. Красноармейцы пробирались в подвалы, врывались в дома с черного хода и забрасывали немцев гранатами. К сожалению, я не помню фамилии этой героини.

В корпусе по штату было два танковых полка. Но уже через полмесяца после начала войны они остались без боевых машин. В боях были потеряны лишь единицы, остальные танки, старые БТ, вышли из строя и были отправлены на ремонт в тыл. Но часть личного состава и штабы танковых полков остались в дивизиях корпуса.

Во время боев за Балту начальник штаба танкового полка получил от командира дивизии задачу на разведку. Выполняя ее, он обнаружил, что севернее Балты, по дороге на Первомайск, двигается на восток моторизованная дивизия немцев с танковым полком. Об этом мне было доложено по телефону. Я немедленно донес командующему армией. Мне не поверили. Я вызвал начальника штаба танкового полка, еще раз выслушал его, написал донесение и послал в штаб армии самого танкиста.

Но и после этого командование армии никаких мер не приняло. Немцы прорвались глубоко в наш тыл. К счастью, у них кончилось горючее и они вынуждены были остановиться километрах в тридцати восточнее Балты. А спустя несколько дней эта самая мотодивизия нанесла под Первомайском сильный удар во фланг и тыл 18-й армии - нашему соседу справа. Одновременно эту армию атаковали и другие немецкие соединения. 18-я армия начала отступать.

Особенно тяжелое положение сложилось у Вознесенска. Гитлеровская мотопехота продвинулась по левому берегу Буга и захватила город, в то время как отступающие войска 18-й армии находились еще на правом, западном берегу. Мой корпус остался в этом районе единственной силой, способной драться с врагом.

9-я кавалерийская дивизия успела переправиться через Буг еще до захвата немцами Вознесенска и прикрыла дорогу на Николаев. 5-я кавалерийская дивизия находилась в пятидесяти километрах от нее, на противоположном берегу реки. Управлять частями корпуса стало очень трудно.

Я повел 5-ю кавдивизию на юг, прикрывая правый фланг 18-й армии. Мы разыскали инженерные парки своего корпуса. Саперы быстро навели мост. Конники, эскадрон за эскадроном, переправились через реку. Вслед за нами начали переправу разрозненные части 18-й армии.

На правом берегу Буга остался 136-й кавалерийский полк 9-й Крымской кавдивизии. Он оторвался от дивизии и вел бой километрах в пятнадцати севернее Вознесенска. Сведений из этого полка не поступало, и я тревожился за его судьбу. Начальник политотдела корпуса полковой комиссар Новиков поехал в полк, чтобы выяснить обстановку и принять необходимые меры. Он отправился туда на «пикапе» вместе со своим помощником по комсомолу политруком Севериным и несколькими красноармейцами. «Пикап» влетел в деревню, которая оказалась занятой немцами. Фашисты открыли огонь. Новиков и сопровождавшие его люди выпрыгнули из машины, залегли в огороде и отбили атаку фашистов. Тогда немцы начали стрелять по ним из миномета. Несколько осколков сразили комиссара. Тяжело раненного политрука Северина вынесли с поля боя красноармейцы. Новикова спасти не удалось. Погиб дорогой нам всем человек, прекрасный политработник.

В многочисленных боях мы понесли значительные потери, а пополнение долго не поступало. И только в первой половине августа в корпус влились наконец свежие силы. Командующий фронтом генерал армии И. В. Тюленев прислал нам конный полк, сформированный Николаевским обкомом партии из добровольцев, главным образом коммунистов и комсомольцев. Среди бойцов было много участников гражданской войны. Люди отличные, но полк не был сколочен как боевая единица. Пришлось использовать его для пополнения разных частей. За счет этого полка были созданы нештатный разведывательный дивизион корпуса и разведывательные эскадроны дивизий. А танкистов у нас забрали на формирование новых частей.

Корпус снова собран в кулак. Мы преградили немцам путь на Николаев. 9 августа фашисты выступили из Вознесенска на юг, но было уже поздно. Советские войска успели переправиться через Буг.

Нам было приказано прикрыть город Кривой Рог со стороны села Новый Буг. Корпус двинулся к Новому Бугу.

Сведений о противнике я не имел. Знал только, что танковые и моторизованные части фашистов подходят к Днепру где-то севернее, не встречая сопротивления советских войск.

12 августа в середине дня 96-й кавалерийский полк - передовой отряд 5-й кавалерийской дивизии - прошел через Новый Буг с юга на север, не обнаружив противника. Следом за полком, на удалении нескольких километров, двигался штаб дивизии, сопровождаемый броневиками. В это время с запада в Новый Буг вступили моторизованные колонны гитлеровцев.

Полковник Баранов приказал броневикам ударить по немцам из пулеметов. Артиллерийский дивизион стремительно развернулся в двух километрах южнее села и открыл беглый огонь по дороге между Новым Бугом и рекой Ингул. Ничего не подозревавшие немцы были застигнуты врасплох. Их грузовики, танки и мотоциклы двигались по дороге в два ряда, впритирку друг к другу. На эту колонну и обрушился огонь трех наших батарей.

Ушедший вперед 96-й полк, услышав стрельбу позади, быстро развернулся фронтом на юг и тоже открыл огонь из 76-миллиметровых пушек. 131-й кавалерийский полк, находившийся на западном берегу Ингула, в тылу немцев, ударил из своих орудий по мосту. Отдельные машины гитлеровцев пытались повернуть и уйти назад, но подбитые грузовики и танки загораживали дорогу. В довершение всего откуда-то появились наши штурмовики и начали бомбить переправу. Уцелевшие гитлеровцы, бросив машины, устремились на запад, навстречу своим главным силам. А на дороге на протяжении двух километров остались разбитые, горящие машины, сотни трупов. Преследуя бегущих немцев, наши конники вышли к реке и захватили переправу.

Бойцы и командиры радовались победе. Тревожило нас только положение 131-го полка. Он был отрезан крупными силами врага, и связь с ним поддерживалась лишь по радио.

Немцы несколько раз пытались атаковать нас и отбить переправу. Но неудачно. На следующий день они начали переправляться в другом месте, у села Привольное. Колонны противника двинулись на юго-восток, по левому берегу Ингула, намереваясь, по-видимому, отрезать от Николаева наши 18-ю и 9-ю армии. У меня было мало сил, чтобы сорвать этот замысел.

Из Новой Полтавки, где находился командный пункт корпуса, были хорошо видны вражеские колонны. Они появились ранним утром и казались бесконечными. Артиллерия 9-й кавалерийской дивизии без перерыва вела огонь по ним и наносила фашистам значительный урон. В ответ немцы обстреливали из пушек и минометов район Новой Полтавки.

Несколько раз пытались мы выручить 131-й Таманский кавалерийский полк, дравшийся в окружении в деревне Усьяновке по ту сторону реки, но не смогли. Войска противника начали обтекать нас с юга и севера. Корпус получил приказ двигаться в сторону Кривого Рога. Мы двинулись.

Вдруг ночью ко мне в Новую Одессу приезжают командир 131-го полка подполковник Синицкий и комиссар Милославский с радостной вестью: полк вырвался из окружения! Школьный сторож, хорошо знавший местность, провел кавалеристов к реке и показал им брод. Ночью они выскользнули из кольца.

17 августа командующий Южным фронтом приказал нам идти к Днепру и переправиться на восточный берег: корпус выводился в резерв.

Через два дня штаб корпуса вышел к реке против населенного пункта Большая Лопатиха. Надо было изыскать средства для переправы. Если людей и лошадей еще можно кое-как переправить вплавь, то что делать с артиллерией, тракторами, автомашинами?

Сабельные эскадроны двух полков, выделенных для прикрытия переправы, заняли оборону в степи. Командиры штаба искали паромы, баржи, лодки. Полковник Грецов остановил небольшой шедший по реке пароход. На противоположном берегу обнаружили старую баржу, заменявшую пристань. С помощью этих средств и начали переправляться.

Над рекой, над голой степью в знойном белесом небе рыскали немецкие самолеты. Я поехал в полки, прикрывавшие переправу. Фашистский летчик, обнаружив наш маленький отряд, начал обстреливать его. Мы поскакали в разные стороны. Вокруг - никаких укрытий. Летчик полчаса гонялся за отдельными всадниками до наступления сумерек.

А с запада приближались вражеские танки. Они торопились, намереваясь прижать конницу к реке и уничтожить. 21 августа немецкие танки атаковали с тыла 5-ю кавалерийскую дивизию. Спешенный полк, прикрывавший переправу, подпустил атакующих на близкое расстояние. Потом разом ударили пушки. Часть немецких машин прорвалась к нашим окопам, но красноармейцы встретили их гранатами и бутылками с горючей жидкостью.

Девятнадцать танков и бронеавтомобилей потеряли гитлеровцы в этом бою. Черные стальные коробки долго чадили потом в степи. Немцы не решались больше атаковать.

За ночь главные силы корпуса переправились через Днепр. Утром в небе появились десятки фашистских самолетов. Опоздали! Между нами и противником легла широкая водная преграда. Корпус получил возможность немного отдохнуть, привести себя в порядок.

Меня вызвали в штаб Юго-Западного направления. Военный совет предложил вступить в должность командующего 6-й армией. Но мне не хотелось уходить из корпуса, покидать дружный, сплотившийся в боях коллектив, и меня оставили на прежней должности.

В середине сентября обстановка на фронте стала чрезвычайно напряженной, особенно в районе Киева. С юга, в обход города, наступала 1-я немецкая танковая группа. С севера, навстречу ей, вел свои танковые дивизии Гудериан. Танковые клещи сомкнулись восточнее Киева. Противнику удалось окружить большое количество советских войск [1] . Фронт оказался разорванным. На многих участках у нас почти не было сил, чтобы задержать продвижение врага в глубь страны. Наше командование спешно подтягивало новые дивизии.

По приказу Ставки 2-й кавалерийский корпус совершил 400-километровый марш на север. Хорошо запомнилось, как проходили эскадроны через Полтаву. Война приблизилась и сюда. По дорогам двигались массы беженцев, отступающие части и подразделения. Немцы бросали листовки, уверявшие, что Красная Армия разбита. Жителями овладела тревога.

Утром 13 сентября в город вступила 5-я Ставропольская имени Блинова дивизия. Конники двигались в колонне по три, строго выдерживая равнение. Полковые оркестры, сверкая начищенными трубами, исполняли марши. Эскадроны шли с песнями. Загорелые подтянутые бойцы привычно покачивались в седлах. Кое-где белели повязки раненых.

Жители, и старые и малые, выбежали на улицу. Рядом со мной остановился, опираясь на палку, старик.

- Ишь ты! - восторженно сказал он. - Добрые хлопцы! Казаки небось?!

- Советские кавалеристы, дедушка, - ответил я.

- С такими хлопцами самый раз Гитлеру шею свернуть. Всыпьте ему, как в давние годы у нас тут шведам всыпали.

- Обязательно, дедушка, - пообещал я. - Рано или поздно, а верх все равно будет наш.

Громыхали по улице пулеметные тачанки и пушки. Полки проходили через город не останавливаясь, спешили на новый участок фронта.

Корпусу были приданы 1-я гвардейская стрелковая дивизия генерала И. Н. Руссиянова, 1-я и 129-я танковые бригады. 19 сентября наша конно-механизированная группа начала наступление главными силами в районе города Ромны, чтобы пробить брешь в кольце вражеских войск, окруживших киевскую группировку, или хотя бы отвлечь на себя часть сил противника от окруженных советских войск.

Но направление наступления было выбрано неудачно. Конно-механизированной группе приходилось наносить удар туда, где сосредоточивались крупные силы 2-й танковой группы Гудериана - 24-й и 48-й танковые корпуса.

Город обороняла моторизованная дивизия и пехотные подразделения немцев. Ночью спешенным кавалеристам 9-й Крымской дивизии удалось ворваться в пригород Ромн - Засулье. Завязался жестокий бой. К утру фашисты перебросили сюда еще и танковую дивизию, насчитывавшую несколько сотен боевых машин. Под нажимом противника наши войска отошли от города и стали закрепляться на новом рубеже.

Немцы имели подавляющее превосходство в силах и средствах. Через несколько дней две танковые дивизии гитлеровцев атаковали 5-ю кавалерийскую дивизию, форсировавшую реку Сулу, и прорвали нашу оборону у населенного пункта Крамаренки. Начальник разведки капитан Кулемин успел позвонить мне по телефону и доложить, что немецкие танки ворвались в деревню, где находится штаб дивизии, завязался бой, до шестидесяти вражеских танков двигаются по дороге к селу Васильевка, в котором расположился штаб корпуса. Связь тут же прервалась.

Я помчался на машине в танковую бригаду, которую держал в резерве, и поднял ее по тревоге. Когда возвратился в Васильевку, гитлеровские танки уже ворвались в село. Работники штаба отбивались от мотоциклистов. Дом, в котором я жил, горел ярким пламенем. Несколько штабных грузовиков было разбито снарядами. Из-за заборов и плетней по гитлеровцам стреляли спешенные кавалеристы. По дороге из Васильевки двигались автомобили, повозки, коноводы с лошадьми в поводу. В бой вступила наша танковая бригада. Несколько вражеских танков было подбито, а остальные двинулись по направлению к селу Штеповка. Вскоре передовой отряд фашистов захватил Штеповку. К вечеру немцы подтянули туда крупные силы.

Я поехал в Михайловну и по телеграфу связался с командующим армией. Командующий резко высказал недовольство тем, что я без разрешения перевел свой штаб из Васильевки в Михайловку. Но ведь иначе штаб корпуса оказался бы в окружении!..

Мне было приказано принять все меры, чтобы вернуть Штеповку - важный узел дорог.

К этому времени 9-я кавалерийская дивизия была отброшена вражескими танками на северо-восток и оказалась в полуокружении. Однако, получив по радио мое распоряжение, командир дивизии сумел оторваться от противника и вывести свои полки в указанный ему лесной район, где я решил сосредоточить силы. Без серьезных потерь отошла и 5-я кавалерийская дивизия.

Пока полки приводили себя в порядок, я обдумывал, как восстановить положение.

В последние дни сентября погода стояла дождливая. Это было на руку нам. Разведка донесла, что немецкая танковая группировка, прорвавшаяся в район Штеповки, не может двигаться вперед из-за нехватки горючего. А подвезти горючее по размытым дорогам было не так-то просто. Такой выгодный момент нельзя было упускать. Я решил атаковать немцев и отрезать прорвавшиеся части от их главных сил.

Гитлеровцы, видимо, полагали, что мы не скоро оправимся от полученного удара, и не ожидали нашего наступления.

А тем временем в шестнадцати километрах севернее Штеповки сосредоточивалась 1-я гвардейская моторизованная дивизия полковника А. И. Лизюкова, которая должна была войти в состав соседней 40-й армии. Лизюков согласился принять участие в нашем наступлении, побывал у меня в штабе и уточнил обстановку. Его дивизия занимала район, удобный для удара во фланг вражеской группировке. Мы быстро договорились с Лизюковым о взаимодействии.

Наступление началось ранним дождливым утром 30 сентября. С востока двинулась 9-я кавалерийская дивизия. Ее поддерживала 1-я танковая бригада. На правом фланге, заходя в тыл противнику, поднялась в атаку пехота Лизюкова. Наша 5-я кавалерийская дивизия наступала на крайнем левом фланге.

Мы с комиссаром Щелаковским выехали верхом на высоту 219,4 у селения Гостробуров и наблюдали в бинокли за ходом боя.

Сначала наши войска наступали довольно медленно. Враг оказывал упорное сопротивление, используя в качестве неподвижных огневых точек танки, которыми располагал в большом количестве. В середине дня ему удалось задержать нашу пехоту у реки на подступах к Штеповке.

1 октября, введя в бой все свои силы, я остался без резервов. Кавалеристы 9-й Крымской дивизии, поддержанные танками, прорвали оборону немцев на северовосточной окраине села и устремились к центру. С юга в Штеповку ворвались в конном строю несколько эскадронов 5-й кавалерийской дивизии.

Пехотинцы Лизюкова воспользовались наступившим переломом и, ударив с севера, отрезали противнику путь на запад. Фашисты были зажаты в тиски. Некоторое время они еще пытались отстреливаться с чердаков и из окон домов, но вскоре начали разбегаться, бросая оружие. Всадники нагоняли их, гитлеровцы падали под ударами шашек. Лил дождь. Толпы немцев метались то в одну сторону, то в другую, и везде их встречали наши бойцы. Тысячи трупов валялись в грязи. Часть гитлеровцев успела сесть в грузовики. Но автомашины буксовали и застревали. На выезде из Штеповки образовались огромные пробки.

Разгромив противника в Штеповке, наши войска двинулись дальше. За несколько дней мы освободили более двадцати населенных пунктов, в том числе районный центр Аполлоновку.

В этих боях мы разбили и полностью уничтожили 25-ю немецкую моторизованную дивизию и нанесли серьезное поражение 9-й танковой дивизии. Только в одной Штеповке нашли себе могилу восемь тысяч немецких солдат и офицеров. Наши интенданты подсчитывали трофеи. По тем временам они были весьма велики. Мы, вероятно, захватили весь автопарк 25-й моторизованной дивизии. В общей сложности противник бросил на поле боя до тысячи автомашин, потерял шестьдесят-семьдесят танков, сто пятьдесят орудий, пять минометных батарей. Убегая, фашисты оставили казначейство 119-го моторизованного полка со всей его наличностью.

Наступление на Штеповку проводилось в обстановке общего отхода наших войск и поэтому имело большое моральное значение. Корпус получил благодарственный приказ Военного совета Юго-Западного направления, подписанный С. К. Тимошенко и Н. С. Хрущевым.

Чтобы закрепить этот успех, мы перешли к обороне, но простояли на месте лишь несколько дней. Корпус был переброшен на другое направление.

Трое суток без перерыва шел дождь, то мелкий и нудный, то почти проливной, как летом, хотя уже кончался октябрь. Потемнели от сырости заборы и стены домов, повсюду блестели мутные лужи. Фронтовые дороги, разбитые колесами автомашин и повозок, превратились в реки грязи. Люди вязли по щиколотку, до колен проваливались в невидимые колдобины. Лошади с трудом вытягивали ноги из жидкого месива. А свернешь с дороги - не лучше. Вокруг степь, раскисший, липкий чернозем.

На коротких привалах люди едва успевали накормить и напоить лошадей. Отдыхать было некогда. Я по себе чувствовал, как измотались кавалеристы, утомленные продолжительными боями и большими переходами.

Короткий осенний день близился к концу. Поднявшись на возвышенность, где было немного посуше, я остановился и посмотрел назад. Следом за мной ехали командиры и бойцы штаба и комендантского эскадрона - две с половиной или три сотни людей. Лошади шли медленно. Промокшие всадники напоминали чем-то нахохлившихся птиц. Да и сам я, вероятно, выглядел не лучше. Отсыревшая бурка стала тяжелой, вода скатывалась по ней, бахромой висели внизу капли. Круп моего рыжего Победителя блестел так, будто конь только что вышел из реки. А на ногах и на брюхе налипла грязь. Я тронул Победителя. Невысокий выносливый дончак неохотно пошел вперед. Под копытами снова зачавкала вязкая жижа.

Наступила ночь, такая темная, какие бывают только глухой промозглой осенью. Скрылся из глаз головной дозор, скрылись ехавшие сзади всадники. Даже дороги не видно. Монотонно шумит дождь. У меня такое ощущение, будто остался один в этом черном пустом поле. Отправляясь с места стоянки, я боялся, что буду дремать в дороге: ведь не спал уже двое суток. Но от холода сон прошел. Я ехал, стараясь обдумать события последних дней. Прямо скажу, невеселые были думы.

Наши войска после длительных жестоких боев оставили Харьков. Немцы понесли очень большие потери. Но и советские дивизии, сражавшиеся за город, были обескровлены. Фашисты одержали еще одну победу, захватив важный экономический центр, узел дорог. Теперь почти вся Украина под пятой врага. А мы уходим все дальше на восток. Где же тот рубеж, на котором остановим наконец немцев?

В дни, когда битва за Харьков достигла наивысшего напряжения, 2-й кавалерийский корпус получил приказ выбить немцев из Богодухова. Задача была и трудная, и важная. Через этот город проходили пути снабжения фашистских войск, штурмовавших Харьков. Вполне естественно, что немцы сопротивлялись с большим упорством. А у нас не хватало сил, чтобы быстро сломить их сопротивление. Бои приняли затяжной характер. В конце концов мы окружили Богодухов. Но разгромить окруженную группировку противника не удалось. Мы получили приказ прекратить бой за город и отходить.

Остался позади Богодухов, затем Белгород. Корпус ведет арьергардные бои на широком фронте, давая возможность выйти из-под удара немцев разрозненным стрелковым частям, спасая артиллерию и обозы, застрявшие в грязи.

Единственная улучшенная (как значилось на карте) дорога в полосе корпуса проходила через Корочу. Я не знаю, кто умудрился так спланировать, что по этой разбитой дороге отступали тылы не только нашего корпуса, но и многих других соединений. У Корочи создалась огромная пробка. Около четырех тысяч автомашин стояли без горючего. А немцы приближались.

Тысячи машин - такое богатство нельзя было оставлять врагу. Требовалось не только прикрыть хвост колонны от наступавшего противника, но и организовать доставку горючего, вытащить застрявший транспорт. Я занялся этим, отложив на время другие дела.

Специальных дорожных подразделений в моем распоряжении не было. Пришлось искать какой-либо другой выход из положения.

Особенно тяжелой была дорога в низине, проходившая по берегу мутной, вспухшей от дождей речки. Там грузовики тонули в грязи. Шоферы бросали под колеса бревна, плетни, заборы. Бросали как в прорву. Нужны были люди, много людей. Но где их взять?

Подъезжая верхом к мосту, я увидел большую толпу: это местные жители пришли на расположенный поблизости маслозавод. Оказывается, администрация завода решила раздать населению масло, чтобы оно не досталось фашистам.

Начальник штаба корпуса полковник Грецов предложил выдавать масло только тем, кто окажет помощь шоферам. По два ведра каждому, кто засыплет щебнем метр дороги на самом трудном участке. Впрочем, люди работали не только за масло. Из ближних сел пришла молодежь, комсомольцы. Они принялись за дело вместе с красноармейцами.

Наиболее сложным оказалось доставить горючее. Я связался с летчиками, попросил помочь. Но у них не было грузовых парашютов. А на размякший грунт самолет не приземлится. Летчики начали сбрасывать канистры с горючим - они почти все разбивались. Ничего не оставалось другого, как с помощью местных жителей наладить подвоз горючего на быках и на лошадях. Каждый водитель хотел получить горючее как можно скорее. Едва подходила повозка, к ней бросались десятки шоферов и с трудом удерживались, чтобы не пустить в ход оружие. Потребовалось установить строгий контроль за распределением.

. Так или иначе, но пробка на дороге стала рассасываться. Между тем я имел приказ прибыть 28 октября в село Велико-Михайловка. Времени оставалось в обрез. Но и бросить машины я не мог. Требовался энергичный командир, чтобы навести на дороге окончательный порядок, спасти транспорт. Я поручил это начальнику штаба корпуса полковнику Грецову. С ним осталось несколько командиров штаба.

Конь мой испуганно захрапел, шарахнулся в сторону и остановился. Внизу, у самых ног Победителя, шевелилась какая-то темная масса.

- Куда прешь?! Не видишь, что ли! - раздался сердитый крик.

Я узнал голос начальника разведки.

- Кононенко, вы?

- Извиняюсь, товарищ генерал, не разобрал в темноте.

- Вы что это на дороге сидите?

- Не сижу, товарищ генерал. Лежу. Кобыла проклятая! Упала - и как колода.

- Встать не можете?

- Ногу придавила. Чуть в грязюке не задохнулся.

Кононенко старался отвечать, как всегда, бодро, даже весело. Такой уж неунывающий он человек. Но я понимал, что капитану не так-то уж весело. И больно, и жаль красавицу кобылу, предмет его гордости.

Бойцы помогли Кононенко подняться. В это время ко мне подъехал комиссар корпуса Щелаковский.

- Слушайте, Павел Алексеевич, люди устали, - тихо сказал он. - И люди и лошади. Сами видите. Может, остановимся? Деревня близко.

- Нельзя, Алексей Варфоломеевич. Приказ.

- Знаю. Только не пойму, к чему спешка такая. Ведь в резерв нас выводят.

Что я мог ответить комиссару? Мы с ним были добрыми друзьями и жили, как говорится, душа в душу. Я знал столько же, сколько и он. А строить догадки и предположения не хотелось.

Мы тронулись дальше. Щелаковский остался, пропуская мимо себя колонну, подбадривая красноармейцев. Снова зачавкала под копытами грязь. Моросил нудный дождь. Холодный ветер дул в лицо, проникал под мокрую бурку. И снова потянулась дорога, казавшаяся бесконечной. Мы уходили на восток, зная, что все оставленные нами места будут заняты ненавистными фашистами. Горько и тяжело было на душе.

Велико-Михайловка - обыкновенное село, каких много в нашей стране. Но это село памятно для старых кавалеристов. 30 ноября 1919 года конный корпус С. М. Буденного после ожесточенного боя овладел Велико-Михайловкой. С этого дня корпус стал Первой Конной армией. В моем корпусе было немало бывших конармейцев. Мне и самому довелось в свое время служить в Первой Конной.

Мы приехали в село ночью, в кромешной тьме. Кое-как разместились на ночлег. Утром, немного отдохнув, я вышел на улицу. По обе стороны ее тянулись белые мазанки. За плетнями стояли голые деревья.

Через село двигались на восток небольшие подразделения, отдельные группы пехотинцев, бойцы-одиночки, отбившиеся от своих. Полы шинелей заткнуты за ремни, воротники подняты, пилотки надвинуты на уши. Картина удручающая. Но я не первый раз видел отступающих на военных дорогах и по опыту знал, что среди этих людей много хороших бойцов. Нужно было только организовать их, дать им энергичных командиров, поставить перед ними боевую задачу.

Мне запомнился разговор с одним из отступавших. Это был уже немолодой, лет под сорок, боец с множеством морщин на усталом лице. Когда я подозвал его, он взял винтовку к ноге, представился по уставу.

- Куда идете? - спросил я.

- До военкомата, - ответил он и объяснил, что такое у него выработалось правило. Два раза он попадал на передовую, и оба раза его часть оказывалась в окружении. Он пробивался с товарищами через немецкое кольцо, сразу же разыскивал ближайший военкомат и просил, чтобы его снова отправили на фронт. Теперь он разыскивал военкомат в третий раз.

- Все по закону, - солидно сказал красноармеец. - Каждый раз отметку делаю, чтобы порядок был. И каждый раз при оружии являюсь. - Он посмотрел на меня и вдруг добавил просительно: - Товарищ генерал, возьмите меня к себе. Надоело зад немцам показывать, драться хочу!

Я подумал тогда, что на этого солдата можно положиться, такие, как он, не подведут в трудном бою. Вот эти отступающие красноармейцы, обстрелянные, испытавшие горечь поражения, проникшиеся ненавистью к фашистам, - они-то и составят костяк тех рот и батальонов, которые погонят немцев на запад.

С этого разговора начался для меня день, который принес очень важную, взволновавшую нас всех новость: я получил шифрованный приказ - погрузить корпус в вагоны на станциях близ Нового Оскола и отправиться в распоряжение Ставки Верховного Главнокомандования. Теперь стало понятно, почему нас так торопили.

В приказе указывалась и станция выгрузки - Михнево. Ни я, ни работники штаба не знали, где она находится. На наших картах Михнево не значилось. Пришлось мне послать на местную почту командира из оперативного отдела. Поручение было «дипломатическое»: узнать, где находится Михнево, не привлекая внимания работников связи. Вашурин - высокий стройный майор - очень подходил для этой цели: на почте работали девушки.

С почты майор возвратился бегом. Вошел в комнату, закрыл за собой дверь и только после этого сказал возбужденно:

- Товарищ генерал! Нас перебрасывают под Москву!

Читая газеты, слушая сообщения по радио, я представлял себе, насколько трудна обстановка на подступах к столице. Фашисты, двинув в наступление около восьмидесяти дивизий, теснили противостоявшие им наши армии Западного, Брянского и Резервного фронтов. На подступах к Москве спешно создавалась новая линия обороны, с ходу вступали в бой воинские части, перебрасывавшиеся из глубины страны.

Двоякое чувство вызвал во мне полученный приказ. Острее сделалось беспокойство за судьбу нашей столицы. Значит, положение там действительно очень трудное, если приходится снимать с фронта войска и направлять их к Москве, ослабляя тем самым другие участки. Но при всем этом я был горд за наш корпус. Мы начинали войну в составе 9-й армии. Потом перешли в подчинение командования войск Южного фронта. Через некоторое время нас подчинили Военному совету Юго-Западного направления. Корпус вступил в бой в первый день войны и с этого времени сражался, не имея передышки. Мы отступали, но, отступая, дрались, не раз нанося противнику серьезные поражения. Корпус окреп, закалился в боях, люди получили опыт. И вот теперь Ставка брала нас в непосредственное подчинение. Нам доверяется защита Москвы - сердца нашей огромной Родины.

В Новом Осколе мы прожили несколько дней. Была задержка из-за транспорта. Но мне удалось связаться с заместителем народного комиссара обороны генералом армии А. В. Хрулевым. Мы знали друг друга давно, еще по службе в 14-й кавалерийской дивизии, где он был комиссаром дивизии, а я - командиром полка. Вопрос с транспортом решился очень быстро. На станцию стали прибывать под погрузку железнодорожные эшелоны. В Новом Осколе сосредоточивались части, штабы, тыловые и специальные службы корпуса. Пришлось отозвать из-под Корочи начальника штаба Грецова. Вместо него руководить спасением автомашин остался начальник тыла полковник А. И. Сакунов.

Шоферы в эти дни проявили настоящее мужество. Не помню случаев, чтобы они бросали машины, застрявшие в грязи или оставшиеся без горючего. На холоде, без сна и порой без пищи, облепленные грязью, в мокрой одежде, проталкивали они доверенные им машины все дальше на восток. Сзади наседали автоматчики противника, сверху налетали немецкие бомбардировщики. Но эвакуация машин продолжалась.

2 ноября полковник Сакунов донес, что под Корочей осталось без горючего около ста грузовиков и что немцы усилили нажим. Я подтвердил приказ сделать все возможное, чтобы спасти транспорт.

Корпус давно уже не сосредоточивался в одном пункте. Дивизии вели бои на широком фронте, порой в отрыве друг от друга. А сейчас я получил возможность быстро объехать все части, лично убедиться в их готовности к дальнейшим действиям.

5-я Ставропольская имени Блинова кавалерийская дивизия имела богатые боевые традиции. Она была создана в 1919 году из революционно настроенных трудящихся Украины, Дона, Кубани и Саратовской губернии. В нее влились два конных полка старой армии - 5-й и 6-й Заамурские, участвовавшие в знаменитом походе Тираспольского отряда, о котором хорошо рассказал в своих воспоминаниях И. Э. Якир. Дивизия носила имя своего первого начальника донского казака М. Ф. Блинова, героически погибшего в бою с белогвардейцами. Теперь она состояла из четырех кавалерийских полков: 11-го Саратовского, 96-го Белозерского, 131-го Таманского, 160-го Камышинского, а также 38-го конно-артиллерийского дивизиона, конно-саперного эскадрона и эскадрона связи.

Командовал 5-й кавалерийской дивизией генерал-майор Виктор Кириллович Баранов, грамотный и смелый военачальник. В Красную Армию он пришел в конце гражданской войны, окончил нормальную кавалерийскую школу, после чего воевал в Средней Азии с басмачами.

Одно время Баранов был политруком эскадрона, получил опыт партийно-политической работы. Это очень помогало ему в дальнейшей службе. Он всегда срабатывался с комиссаром или с заместителем по политчасти, умел сблизиться с людьми. Красноармейцы любили его и уважали. Придет на отдых в какой-нибудь эскадрон, вокруг сразу соберутся бойцы. Высокий, широкоплечий, Баранов говорит громко, грубовато. Одних похвалит, других поругает тут же, при всех. Впрочем, он и ругал как-то по-особому. Я бы сказал - по-отечески. Выругает крепко, а человек не обижается.

Под стать командиру дивизии был и полковой комиссар Нельзин, человек знающий и любящий свое дело.

Другая дивизия - 9-я Крымская - тоже участвовала в разгроме Деникина, Врангеля, банд Тютюника. Полки этой дивизии - б, 72, 108, 136-й, а также 12-й конно-артиллерийский дивизион успели хорошо зарекомендовать себя и в боях с гитлеровцами.

Командовал дивизией молодой, но уже достаточно опытный полковник Николай Сергеевич Осликовский. В свое время он служил в кавалерийском корпусе Котовского, а в 1937-1940 годах, находясь в запасе, работал на киностудии. Великую Отечественную войну Осликовский начал в должности помощника командира дивизии, а в сентябре принял командование ею. Николай Сергеевич - человек решительный, настойчивый. Всегда добьется своего. В бою умрет, но без приказа не оставит позиций. Академического образования он не имел, но все же хорошо разбирался в тактике и оперативном искусстве. Смелый, способный на любой риск, он не жалел самого себя и порой слишком суров был с подчиненными.

Всей политической работой в дивизии руководил полковой комиссар Веденеев. Вдумчивый и тактичный, он умело сглаживал «острые углы» командира, помогал ему в трудные минуты. Они хорошо дополняли друг друга.

И я верил, что под их руководством 9-я кавалерийская дивизия способна выполнять любые задачи.

За четыре месяца, прошедшие с начала войны, корпус понес значительные потери. В некоторых сабельных эскадронах уцелело по шесть - восемь человек из тех, что вступили в бой на границе. Особенно велика была убыль в младшем командном составе. Но основной костяк корпуса сохранился. Многие уже научились искусству воевать с противником. Я надеялся, что под Москвой получу пополнение и части будут доведены до штатной численности.

Рано утром 3 ноября штаб корпуса разместился в теплушках. Паровоз дал гудок. Мимо вагонов поплыли назад станционные постройки. Мы двинулись на северо-восток, вслед за ушедшими уже эшелонами.

Командиры штаба быстро обжились в теплушке. Посреди вагона горела железная «буржуйка». На нарах расстелили плащ-палатки, шинели. Мой адъютант лейтенант Михайлов принес несколько одеял.

Люди приводили себя в порядок, отсыпались, наверстывая упущенное. Алексей Варфоломеевич Щелаковский на первой же остановке ушел в соседние вагоны, к красноармейцам. Он из тех политработников, которые не любят возиться с бумагами и предпочитают увидеть все сами, поговорить, посоветоваться с бойцами.

Полковник Грецов сидел на перевернутом ящике, накинув на плечи красноармейскую шинель, и записывал что-то в блокнот. Я уже так привык видеть начальника штаба с картой, с карандашом в руке, что без этого мне и представить его трудно.

Михаил Дмитриевич Грецов начитан, учился в Высшей кавалерийской школе в Ленинграде, потом в Военной академии имени Фрунзе, приобрел разносторонние знания и мечтал о преподавательской работе. Некоторые командиры так и звали его между собой: «педагог». Начальником штаба он был образцовым.

Поезд тащился медленно. Немецкая авиация, несмотря на пасмурную погоду, налетала на узловые станции. Эшелон часто и подолгу простаивал на разъездах. В вагоне становилось все более шумно. Командиры просыпались, умывались холодной водой.

Вот возится около «буржуйки» начальник 5-го отдела Оганесян - жарит шашлык. Начальник разведки капитан Кононенко, никогда не унывающий одессит с блестящими карими глазами, поглаживая черные усы, подшучивает над Оганесяном, уверяет, что у того ничего не получится.

Грецов отложил уже блокнот, что-то темпераментно рассказывает майору Вашурину. Кто-то напевает песню. На походном столе расставляют банки с консервами, режут хлеб. Принесли чайник с кипятком - сейчас будет ужин.

Шашлык у Оганесяна получился славный. Это признал даже Кононенко, первым отведавший его. Съел, причмокивая от удовольствия, несколько кусков, потянулся еще.

- Погоди, - останавливает его Оганесян. - Почему раньше всех ешь?

- Так я же тебе помогал, - засмеялся Кононенко.

- Вай! Зачем неправду говоришь?

- Все видели, как я около тебя стоял.

Вернулся в теплушку Алексей Варфоломеевич. Потер красные, замерзшие руки, присел к столу рядом со мной. Все, кому не хватило места за столом, устроились на нижних нарах.

- Ну, товарищи, - сказал комиссар, - сегодня у нас отдых, сегодня мы собрались все вместе, а это не часто бывает. По такому случаю и по чарке можно... Кононенко, налей!

Мы наполнили стаканы и кружки.

- Ваша инициатива, Алексей Варфоломеевич, ваш и тост, - предложил я.

- Выпьем за наших друзей, сложивших головы на полях Украины, - произнес Щелаковский. - Впереди у нас трудные испытания. Но мы выдержим их. За Москву, за нашу столицу!

На станцию Михнево эшелон пришел ночью. Сразу начали выгружаться. Люди поеживались от холода. В Новом Осколе было сравнительно тепло, а здесь пощипывал за уши мороз, земля затвердела, лужи покрылись льдом.

В Михнево встретили нас комиссар штаба Резник и помощник начальника связи Неделькин. Они уже организовали расквартирование прибывающих частей. Подали коней, и мы поехали верхом в деревню Глотаево.

Командиры штаба обосновались в домах колхозников. Мне отвели комнату в доме председателя сельского совета. Приведя себя в порядок, мы с комиссаром решили съездить в Москву, чтобы выяснить положение дел.

Выехали на машине. Оба мы давно не были в столице и теперь с волнением всматривались в окружающее. Нас то и дело останавливали контрольные посты. Их было много, пожалуй, даже слишком много. И справа и слева от шоссе виднелись готовые уже противотанковые рвы, окопы, дзоты. В некоторых местах работали женщины, рыли траншеи. Но войск в укреплениях пока не было. А мы по горькому опыту знали, как важно заблаговременно иметь там хоть небольшие гарнизоны. Хотя бы артиллерийские батареи поставить у дороги, на случай если немцы прорвутся неожиданно!.. Я поделился своими мыслями с комиссаром.

- Войск, видать, мало, - со вздохом ответил Алексей Варфоломеевич. - Будете в Генштабе, упомяните на всякий случай об этом. Может, просто руки не доходят.

Вот и Москва. Строгая, суровая. Людей на улицах мало. Столица готовится к бою - это видно по всему. Строятся баррикады, устанавливаются противотанковые ежи. На перекрестках - дзоты.

Мы знали, что враг бомбит Москву. Но разрушений почти не было видно. Зато часто попадались зенитные батареи, там и тут виднелись аэростаты воздушного заграждения. Их перевозили на грузовиках. Девушки в военной форме шли рядом и поддерживали аэростаты.

Алексей Варфоломеевич отправился в Главное политическое управление. Я - в Генеральный штаб. В тот день мне удалось побеседовать только с дежурным по Генштабу, моим бывшим подчиненным. Встретил он радушно, однако интересовавших меня сведений я получить не смог. Дежурный, в самых общих чертах рассказывая о положении на фронте, чувствовал себя неловко, от прямых ответов на вопросы уклонялся. Когда мы остались в комнате вдвоем, он махнул рукой, сказал негромко:

- Знаете, товарищ генерал, запрещают нам... Сами от себя скрываем. Вы уж не обижайтесь.

На душе от этого разговора остался неприятный осадок.

На ночь я остановился в гостинице ЦДКА. Давно не слышал радио, привык спать урывками, где попало, зачастую не раздеваясь. А тут - чистая, просторная комната, из репродуктора льется музыка, ванна, хрустящие простыни... Обычный номер гостиницы показался мне верхом уюта. Сразу вспомнилась довоенная мирная жизнь...

Следующий день был предпраздничный - 6 ноября. Мне хотелось поскорей закончить дела в Москве и вернуться в корпус, чтобы отметить годовщину Октября вместе с боевыми товарищами.

Естественно, меня больше всего интересовал вопрос, какая задача будет теперь поставлена корпусу. Но конкретного ответа я так и не получил. Можно было только догадываться, что задача ответственная.

Меня принял Семен Михайлович Буденный. Он одобрительно, отозвался о действиях корпуса на Украине, расспросил о состоянии дивизий, о настроении командиров и красноармейцев. Спросил, в чем мы нуждаемся, какое требуется пополнение. Потом я беседовал с Андреем Васильевичем Хрулевым, начальником тыла Красной Армии, о снабжении корпуса обмундированием, боеприпасами и всем необходимым.

Известно, как трудно бывает порой получить у снабженцев даже то, что безусловно положено и необходимо. Или не оформлены бумаги, или не пришла очередь... Но на этот раз корпусу давали все без малейших задержек. А. В. Хрулев, улыбаясь, посоветовал позаботиться не только о корпусе, но и о самом себе. Действительно, вид у меня был далеко не блестящий: шинель потерлась и обтрепалась, китель порван немецким автоматом. Было приказано сшить мне бекешу. Такая заботливость меня тронула.

Поздно вечером я вернулся в штаб корпуса. Там уже собрались командиры и комиссары дивизий и полков, с нетерпением ожидавшие новостей из Москвы.

Началось совещание. Многих оно разочаровало. Товарищи рассчитывали услышать нечто очень важное, получить полную ясность. Я же информировал их о напряженном положении под Москвой, о том, что немцы рассчитывают в ближайшее время захватить столицу и что на подступах к ней идут кровопролитные бои. Об этом все знали и без меня.

Из беседы с С. М. Буденным и А. В. Хрулевым я вынес твердое убеждение, что корпусу будет поручено ответственное дело, по-видимому, участие в наступательной операции. Но это была только догадка, и о ней я ничего не сказал командирам и комиссарам, лишь предупредил, что к нам поступит большое пополнение - люди и техника. Подчеркнул, что нужно быстро и основательно подготовиться к предстоящим боевым действиям.

Совещание закончилось во втором часу ночи. Мы с комиссаром поздравили товарищей с наступившим праздником.

Я знал, что для приведения корпуса в порядок нам не дадут много времени. Не для отдыха же перебросили нас под Москву!

За трое суток к нам прибыли двадцать четыре маршевых эскадрона - около шести тысяч всадников. Людей надо было встретить, побеседовать с ними, разумно распределить по подразделениям. Поступило зимнее обмундирование: шапки, валенки, меховые безрукавки. Подъезжали грузовики с оружием и боеприпасами.

Особенно остро почувствовали мы в эти дни, что не хватает среднего и младшего комсостава. В сабельных эскадронах командный состав с начала войны обновился почти на три четверти. Мы использовали внутренние резервы, производили в младшие лейтенанты лучших бойцов, имевших среднее образование. И многие из них стали хорошими командирами. Теперь внутренний резерв был почти исчерпан, а командиров прибывало с пополнением слишком мало. Приходилось назначать командирами взводов, а иногда и эскадронов, старшин и сержантов. Но и младшего комсостава сохранилось немного: в некоторых эскадронах командиры отделений сменились по три - четыре раза, так велики были потери. Под Москвой нам не хватало по штату 969 сержантов. В обеих дивизиях стали готовить младший комсостав ускоренными темпами. Люди учились с полной нагрузкой. Надо было спешить, чтобы до начала боев укрепить отделения - самую низшую, но и самую важную организационную ячейку.

Вместе с командиром 5-й кавалерийской дивизии генерал-майором Барановым я съездил в 96-й и 160-й кавалерийский полки, чтобы познакомиться с пополнением. Радовало то, что теперь все сабельные эскадроны были укомплектованы полностью. Но Баранов доложил: некоторые маршевые эскадроны пришли без седел и без оружия; среди прибывших встречаются пожилые люди, слабо обученные или вообще не обученные.

Я и сам видел, что маршевые эскадроны были подготовлены на скорую руку. Лошади малорослые, невыезженные, попадались даже вообще не ходившие под седлом. Некоторые бойцы не умели ездить верхом. А красноармейцы-якуты, прибывшие с пополнением, совершенно не имели опыта в обращении с лошадьми. Однако настроение у всех было приподнятое, боевое. И новички потом быстро втянулись в бои и походы, стали хорошими воинами. Красноармейцы-якуты, привычные к сильным морозам, зимой действовали особенно успешно.

«Ветераны» корпуса, воевавшие уже несколько месяцев, явились как бы цементом, скрепившим подразделения. Я был уверен, что они смогут повести за собой новичков. Требовалось по меньшей мере пятнадцать суток, чтобы сколотить и обучить эскадроны, чтобы каждый полк стал слаженным, четко действующим организмом. Но трудно было рассчитывать на такой срок. Поэтому я торопил командиров: учите людей, используйте для занятий каждую минуту.

Получилось так, что времени на подготовку нам дали даже меньше, чем я ожидал. 9 ноября 1941 года корпус был включен в состав войск Западного фронта. В тот же день я был вызван к командующему фронтом генералу армии Г. К. Жукову.

Беседа в штабе фронта длилась недолго. Командующий сообщил мне, что создается группа войск под моим командованием; основой ее будет 2-й кавалерийский корпус, придаются 415-я стрелковая и 112-я танковая дивизии, две танковые бригады, 15-й полк гвардейских минометов - «катюш» под командованием подполковника Дегтярева и другие части.

Замысел предстоящей операции состоял в том, чтобы нанести контрудар по противнику в районе Серпухова в полосе 49-й армии совместно с нею, а потом прорваться в тыл немцев. Контрудар приходился на то время, когда немцы еще наступали и держали в своих руках инициативу действий на советско-германском фронте.

Командующий показал мне на карте район намечаемой операции. Моя конно-механизированная группа, взаимодействуя с 49-й армией, должна была нанести главный удар в полосе шесть километров по фронту. Местность лесистая, с редкими населенными пунктами. По данным штаба фронта, этот участок слабо прикрыт гитлеровцами, у них выявлено здесь всего два или три пехотных батальона, в позициях противника есть свободные промежутки, что облегчает прорыв вражеской обороны и позволяет направить в тыл к немцам диверсионные отряды наших войск.

Я попросил разрешения выехать на рекогносцировку. Но командующий запретил, сославшись на нехватку времени. В целях сохранения тайны он приказал никого, даже штабных командиров, не посвящать в замысел операции. План приказал разработать мне лично. Срок - один день.

В разведывательном отделе фронта я получил справку о противнике. Согласно этой справке на интересующем меня участке сплошного фронта у противника нет, на двадцатикилометровом отрезке западнее Серпухова действует только 17-я пехотная дивизия немцев. Но у меня не было ни возможности, ни времени для уточнения этих данных.

Конечно, лучше было бы, если бы о готовящейся операции командование предупредило меня заранее, чтобы я мог выехать на местность, прежде чем разрабатывать план операции. Но пришлось работать лишь с помощью карты, имея скудные данные о противнике. Не знал я и состояния дивизий и бригад, придававшихся корпусу.

Как бы там ни было, а к вечеру план был готов. В общих чертах он сводился к следующему. Под прикрытием обороняющейся 49-й армии моя группа сосредоточивается на левом берегу реки Нары в районе Булычево, Клейменово, Лопасня. Войска передвигаются скрытно, по лесам, и только в ночное время. Второй этап операции - занятие исходного положения на правом берегу реки Протвы. В 12 часов 13 ноября начинает наступление хорошо знакомая с местностью ударная группировка 49-й армии. Она способствует вводу в бой главных сил корпуса. После прорыва обороны противника корпусом, войска 49-й армии расширяют прорыв вправо и влево и прикрывают фланги конно-механизированной группы. На третьем этапе группа развивает успех, выходит в тыл противника, совместно с войсками 49-й армии окружает 13-й армейский корпус немцев и уничтожает его.

Составляя этот план, я исходил из того, что противник перед нами сравнительно слабый. Предполагалось, что пехота легко прорвет его оборону, а конно-механизированная группа разовьет тактический успех пехоты в оперативный.

Жуков ознакомился с моим планом и утвердил его.

- Завтра едем в Москву, к товарищу Сталину. Будьте готовы, - предупредил он на прощание.

В 15 часов 45 минут я подъехал к условленному месту на улице Фрунзе. Пасмурный холодный день близился к концу, наступали ранние осенние сумерки. Вскоре появилась машина Жукова, и я пересел в нее.

Въехали в Кремль через Боровицкие ворота. Небольшой отрезок пути прошли пешком. Шагали молча и быстро. Только в одном месте командующий чуть задержался, показал рукой на круглую яму:

- Авиабомба.

Воронка была большая. Я прикинул на глаз - не иначе как от полутонной бомбы.

Неподалеку от воронки - вход в подземное помещение.

Мы спустились по ступенькам и очутились в длинном коридоре. Справа двери, как в купированном вагоне. Много охраны.

Жуков оставил меня в одном из «купе», а сам ушел, Я снял шинель и фуражку. Разумеется, перед встречей с Верховным Главнокомандующим испытывал некоторое волнение и беспокойство. Осмотрел себя. Вид у меня был не совсем подходящий для такого приема: красноармейская гимнастерка, охотничьи сапоги с отворотами. «Если спросят, почему не по форме одет, отвечу, что форма износилась, - успокаивал я себя. - Да и не очень-то повоюешь сейчас в хромовых сапогах...» Едва успел подумать об этом, как появился секретарь Сталина, поздоровался и повел за собой.

В самом конце коридора - открытая дверь в просторную, ярко освещенную комнату. В дальнем левом углу ее - большой письменный стол. Несколько телефонов. Жуков представил меня Сталину, стоявшему посреди кабинета.

Сейчас, воспроизводя в памяти прошлое, я невольно припоминаю мелкие, на первый взгляд не очень значительные детали, удивившие тогда меня, вызвавшие недоумение.

В те годы много писали о Сталине в газетах, называли его твердым, прозорливым, гениальным - одним словом, на эпитеты не скупились.

Я не видел его с 1933 года. С тех пор он сильно изменился: передо мной стоял человек невысокого роста с усталым, осунувшимся лицом. За восемь лет он постарел, казалось, лет на двадцать. В глазах его не было прежней твердости, в голосе не чувствовалось уверенности. Но еще больше удивило меня поведение Жукова. Он говорил резко, в повелительном тоне. Впечатление было такое, будто старший начальник здесь Жуков. И Сталин воспринимал это как должное. Иногда на лице его появлялась даже какая-то растерянность.

Верховный ознакомился с планом намечаемого контрудара, одобрил его. Выделил для участия в операции группу из трех авиадивизий. Потом были уточнены сроки.

Верховный Главнокомандующий приказал отложить начало наступления на сутки. Оказывается, к контрудару готовилась также действовавшая значительно правее нас армия генерала К. К. Рокоссовского. Операция должна была начаться на обоих участках одновременно, чтобы помешать противнику маневрировать резервами.

Я попросил снабдить корпус автоматическим оружием, мотивируя это тем, что в бою немецкая пехота имеет явное огневое преимущество над спешенными кавалеристами. У немцев много автоматчиков, а у нас на вооружении винтовки. Пользуясь этим, фашисты старались навязать нам ближний бой, наносили чувствительные потери. Наши командиры и красноармейцы, оценив преимущество автоматов, охотились за ними. Трофейных автоматов в корпусе было теперь много, но не хватало трофейных патронов.

Верховный Главнокомандующий поинтересовался, кого мы намерены вооружить автоматами. Я ответил, что хорошо бы иметь в каждом кавалерийском полку эскадрон автоматчиков. А пока автоматов мало, вооружить ими хотя бы по одному взводу в пулеметных эскадронах кавалерийских полков. И добавил, что в конечном счете нужно обеспечить автоматами всех кавалеристов, а из винтовок оставить на вооружении только снайперские.

Кончилось тем, что мне были обещаны полторы тысячи автоматов и две батареи новейших 76-миллиметровых пушек. Пушкам я тоже очень обрадовался, так как материальная часть имевшейся в корпусе артиллерии сильно износилась: сказалась стрельба на предельном режиме, отсутствие запасных частей, длительные переходы по плохим дорогам. Все орудия уже требовали войскового ремонта, часть из них - даже заводского...

Когда я вышел из подземного убежища, на улице стояла глухая темная ночь. Нигде не видно огня. В потемках добрался до выхода из Кремля, разыскал свою машину.

Щелаковский ожидал меня в гостинице ЦДКА. Человек подвижный, горячий, Алексей Варфоломеевич и в обычное время не мог спокойно сидеть на месте, а тут целый день провел в Главном политическом управлении, заходил в ЦК и был, конечно, переполнен впечатлениями. Расхаживая по комнате, жестикулируя, он говорил о том, что Центральный Комитет партии принял решение не сдавать Москву ни в коем случае. Обстановка в ЦК деловая, спокойная. Люди работают уверенно. Производится мобилизация всех сил и средств столицы. На фронт отправляются коммунистические батальоны - отличное пополнение для действующих войск. Каждый населенный пункт превращен в крепость...

- Да! - спохватился Алексей Варфоломеевич. - Что же это я все рассказываю! Ну а у вас что?

Выслушав меня, Щелаковский обрадовался еще больше.

- Вы понимаете, Павел Алексеевич, какое дело нам предстоит?! - возбужденно воскликнул он. - Ведь это же пахнет крупной наступательной операцией! Пора, давно пора остановить немцев, отбросить их от Москвы... Только ведь, Павел Алексеевич, сил у гитлеровцев много еще. Трудно будет справиться с ними.

Алексей Варфоломеевич размечтался вслух, говорил о том, как погоним мы на запад противника. В глубине души я тоже надеялся, что наша операция послужит началом общего контрнаступления. Но старался думать о более близком и конкретном: о том, как лучше подготовиться и выполнить наш план.

- Слушайте, Павел Алексеевич! Знаете что? Поедем домой, в корпус! - предложил вдруг Щелаковский. - Ну что мы сидим тут вдвоем? К людям надо.

- Ничего, до утра потерпим, - улыбнулся я. - Все равно люди спят сейчас, не станешь же их среди ночи будить. Давайте и мы отдохнем, а утром возьмемся за дело со свежими силами.

- Ну давайте, - неохотно согласился комиссар. Мы погасили свет, но долго не могли уснуть. Я думал о том, чем нужно заняться завтра в первую очередь. Щелаковский ворочался на кровати, несколько раз вставал и, бесшумно ступая по мягкому ковру, ходил по комнате из угла в угол.

В штабе корпуса - горячая пора. Люди, предчувствуя наступление, работают весело, с огоньком.

У нас со Щелаковским правило: если мне нужно вызвать в штаб командира части, вызываю заодно и комиссара. И мы с Алексеем Варфоломеевичем ставим задачу обоим. Я - боевую, Щелаковский - по партийно-политической работе.

Вот и сегодня. Собрались командиры и комиссары. Я познакомил их с планом операции, поставил задачу каждому командиру. Потом Щелаковский объяснил, каково политическое значение предстоящего контрудара, как мобилизовать людей, поднять - дух бойцов. Это должны знать и политработники, и строевые командиры.

Алексей Варфоломеевич не отличался ораторскими способностями. Не мог он произносить красивых речей, не любил громких фраз. Говорил коротко, негромко, но умел затронуть в душе человека самые глубокие струнки, умел найти главное, разъяснить, растолковать суть дела.

В соседней комнате склонились над картой полковник Грецов и майор Вашурин. Они разрабатывали оперативные документы, уточняли задачи соединений, подготавливали боевой приказ.

Меня ожидал начальник тыла корпуса полковник Сакунов. Он только что прибыл из Нового Оскола с последним эшелоном и привез хорошую новость: удалось забрать почти все машины, застрявшие у Корочи. И еще одна новость: из Москвы привезли автоматы, даже не полторы тысячи, как было обещано, а две. Плохо только обстояло дело с ковкой лошадей. Работникам тыла нигде не удалось достать подков, даже в Москве.

У всех много забот. Лишь наши разведчики бездействуют. Производить разведку нам запретили. Мы - на «иждивении» у разведывательного отдела штаба фронта. Кононенко ходит недовольный. Но ничего не поделаешь.

Мне было совершенно необходимо познакомиться с дивизиями и бригадами, которые придавались корпусу. Я отправился в 415-ю стрелковую, которая в это время продвигалась к линии фронта. Наблюдая части на марше, заметил, что люди еще не втянуты в поход, многие отстают, колонны растянулись, не чувствуется управления подразделениями. Истощенные лошади с трудом тянут орудия и повозки.

Поговорил с бойцами и командирами. Настроение у всех хорошее. Народ крепкий, много сибиряков. Дивизия сформирована недавно, укомплектована полностью, но ей не хватает организованности, сколоченности и, конечно, боевого опыта. Многие командиры еще не научились ориентироваться на местности. А учиться уже нет времени. Через день людям предстоит принять боевое крещение.

Лучшее впечатление произвела 112-я танковая дивизия. Она тоже была создана недавно, в сентябре, тоже еще не участвовала в крупных боях. Но подразделения ее оказались более сколоченными. Плохо только, что вооружена устаревшими танками Т-26, Т-60 и БТ. Броню их снаряды пробивают сравнительно легко.

Тревожило положение с 145-й и 31-й танковыми бригадами. Они были только что сформированы и отправились на фронт столь поспешно, что даже не получили запасных частей. Не имели они и тягачей для вытаскивания застрявших или подбитых тяжелых танков.

Собственно, из этих бригад прибыли только их командиры и комиссары да несколько танков. Остальные машины остались на дорогах: одни поломались, другие завязли, третьи ждали, когда подвезут горючее. Принимать в расчет эти танковые бригады на первом этапе наступления не приходилось. Но укомплектованы они были новыми танками, в том числе Т-34 и КВ. И когда командиры бригад соберут боевые машины, они смогут серьезно помочь нам.

А пока оставалась главная надежда на испытанные в боях кавалерийские дивизии: 5-ю имени Блинова и 9-ю Крымскую.

Вечером, возвратившись в штаб, я вызвал Кононенко. Он только что получил звание майора. Поздравив его, я спросил, нет ли новых данных о противнике, занимающем тот участок, куда намечен контрудар. Новых данных не оказалось. Незадолго до моего приезда разведывательный отдел фронта еще раз подтвердил, что на участке - два или три батальона немцев.

На улице послышался частый стук копыт по подмерзшей земле, громкие команды. Мы с Кононенко подошли к окну. Шли сабельные эскадроны. В темноте невозможно было различить лица. Но по одежде, по характерной посадке я узнавал некоторых командиров.

- Двинулись, - взволнованно произнес Кононенко. - Счастливого пути вам, товарищи!

Начался первый этап операции. Точно по плану выступили в район сосредоточения кавалерийские полки.

На следующий день, 12 ноября, меня вызвали в Бутурлино (четыре километра северо-восточнее Серпухова), где стоял штаб 49-й армии, для разговора по телефону с командующим фронтом (корпус проводной связи со штабом фронта еще не имел).

С досадой я услышал от командующего, что в план наступления внесены значительные изменения. 49-я армия не будет создавать ударную группировку и начнет наступление в прежних боевых порядках. Это значило, что наш совместный удар будет гораздо слабее, чем я ожидал.

Вверенной мне конно-механизированной группе приказывалось развить предполагаемый тактический успех правофланговых стрелковых дивизий 49-й армии в оперативный. Для этого группе надлежало пройти перекатом через боевые порядки наступающей пехоты, выдвинуться вперед и ворваться в тыл противника. После этого правофланговые дивизии 49-й армии не будут наступать левее нас, как предполагалось раньше, а произведут перегруппировку, чтобы прикрыть правый фланг кавалерийского корпуса со стороны Угодского Завода, где были обнаружены крупные силы противника. Командующий опасался, что немцы могут в свою очередь нанести оттуда удар по нашим войскам.

Неизбежным следствием таких изменений становилось ослабление наших сил. Кроме того, пути наступления стрелковых дивизий и вверенных мне частей перекрещивались. А это могло вызвать серьезную путаницу.

Я попытался возразить Жукову и отстоять тот план, который был утвержден им и одобрен Верховным Главнокомандующим. Не выслушав до конца моих соображений, Жуков приказал выполнять новые указания.

Единственное, чего мне удалось добиться, это отсрочить начало операции на сутки, перенеся его на 14 ноября. Штабу группы надо было провести теперь большую дополнительную работу, поставить войскам новые задачи. Кроме того, я надеялся, что за сутки командиры танковых бригад сумеют собрать на дорогах и подтянуть к фронту хотя бы часть своих боевых машин.

На другой день в деревне Калугине, в пятнадцати километрах от Серпухова, я встретился с начальником штаба 49-й армии полковником Верхоловичем, чтобы увязать вопросы взаимодействия, и мне стали отчасти понятны причины изменения уже утвержденного плана.

Верхолович вел себя довольно странно. Он ничего не обещал наверняка, не брал на себя никаких обязательств в отношении действий пехоты и танков, отделываясь общими фразами. По сути дела, мы условились только об одном: 49-я армия окажет конно-механизированной группе поддержку артиллерийским огнем. Но и эта договоренность была ненадежной: хотя 49-я армия и сохранила значительную часть своей артиллерии, но снарядов имела очень мало.

Я догадывался, почему Верхолович не хочет брать на себя определенных обязательств. План операции разрабатывался, как уже было сказано, в обстановке чрезмерной секретности. О нем не знал даже командующий 49-й армией генерал И. Г. Захаркин, хотя контрудар должен был наноситься в полосе его армии и его дивизии должны были принять участие в наступлении.

Узнав наконец о предстоящей операции, штаб 49-й армии выдвинул ряд возражений. Главное из них состояло в том, что дивизии армии очень ослаблены, малочисленны и, пока не получат пополнения, наступать не смогут. Три правофланговые дивизии, с которыми предстояло взаимодействовать конно-механизированной группе, имели хороший боевой опыт, причем две из них уже получили звание гвардейских, но они понесли очень большие потери в прошлых боях. Например, 765-й стрелковый полк 5-й гвардейской стрелковой дивизии насчитывал всего сто двадцать три человека, а 60-я стрелковая дивизия насчитывала к этому времени всего около пятисот активных штыков. Ослабленные дивизии с трудом сдерживали наступление противника и вынуждены были медленно отходить на новые рубежи.

13 ноября, потеснив 5-ю гвардейскую и 60-ю стрелковую дивизии, противник овладел рубежом Высокое, Синятино, Екатериновка, Павловка. Таким образом, исходные позиции для наступления нашей конно-механизированной группы, намеченные планом, были уже заняты немцами и оказались теперь у них в тылу.

О том, насколько трудным было положение на правом фланге 49-й армии, говорит хотя бы тот факт, что командование армии вынуждено было усиливать своп правофланговые дивизии полками, батальонами и даже ротами, взятыми из других соединений. Дело дошло до того, что на пополнение 60-й стрелковой дивизии были взяты первые прибывшие части из соединений, назначенных в состав моей группы. Так, 60-й стрелковой дивизии был передан батальон 415-й стрелковой дивизии и две роты танков 112-й танковой дивизии. Возражать против этого мне не приходилось: ясно, что такие меры вызваны чрезвычайными обстоятельствами.

Но ясно стало и другое: командование 49-й армии не может уделить должного внимания подготовке контрудара и заботится в первую очередь о том, чтобы удержать в своих руках Серпухов. Потеря нами этого города позволила бы немцам замкнуть кольцо окружения вокруг Тулы, гарнизон которой уже несколько недель героически отбивал штурм врага.

Разобравшись в положении 49-й армии, я понял, что рассчитывать надо больше на свои силы и меньше всего на помощь соседей.

Между прочим, полковник Верхолович сказал мне, что место для контрудара выбрано неудачно, наступать в лесу будет трудно. Я ответил, что направление контрудара определено генералом Жуковым, который, вероятно, исходил из данных разведки фронта и 49-й армии, показывавших, что участок занят слабым противником. Верхолович возразил, что немцы, видимо, подтянули новые силы, их действия активизировались. Кроме того, на участок, намеченный для прорыва, приходится стык двух корпусов противника, а стыки немцы охраняют особенно надежно. Более точных данных Верхолович тоже не имел. Мы разъехались, по существу, ни о чем не договорившись.

Из Калугине я поехал в Серпухов. Машина медленно шла по разбитой замерзшей дороге, ныряя в ухабах, подпрыгивая на обледеневших комьях земли. Вдоль дороги тянулись пустые поля, чуть запорошенные снегом. В лесу было слышно, как потрескивают от мороза покрытые инеем деревья.

Я не спал предшествовавшую ночь и поэтому, несмотря на толчки, задремал. Вдруг адъютант будит:

- Товарищ генерал, бомбят!

Въехали в Серпухов. Машина двигалась посреди улицы. С запада медленно плыли к городу немецкие самолеты. Все громче слышался звук их моторов.

- Остановимся? - спросил адъютант.

Я колебался. Времени было в обрез, чтобы успеть связаться со штабом фронта, получить указания и вернуться в корпус.

- Проскочим!

Машина понеслась полным ходом. Взрывы слышались то с одной, то с другой стороны. Враг бомбил вокзал и мост. Один самолет, освободившись от бомб, с ревом пронесся над нами, стреляя из пулеметов.

Поворот. Еще поворот. Машина несется быстро, и я вынужден держаться обеими руками, чтобы не удариться при толчке. Наконец миновали опасную зону. Самолеты бомбили и стреляли где-то в стороне. Шофер сбавил ход.

- Товарищ генерал, я сегодня же доложу бригадному комиссару Щелаковскому, - строго сказал старший лейтенант Михайлов.

Его строгость развеселила меня.

- О чем же ты будешь докладывать, Иван Васильевич?

- Сами знаете, товарищ генерал. Если что случился, с меня первого за вас спросят.

- По-твоему, лучше было на месте стоять?

- Нет, - ответил, опередив Михайлова, шофер. - На месте хуже. Над нами небо чистое, а там, смотрите, еще шестерка фрицев на бомбежку заходит.

- Не в этом дело, - сердито возразил адъютант. - Беречься надо, вот что. В щель укрываться.

Шофер резко затормозил, остановил машину у знакомого мне дома, в котором помещался армейский узел связи. Я пошел к крыльцу. Под сапогами скрипел мелкий сухой снег.

Мне сразу же удалось связаться по прямому проводу с командующим фронтом. Я доложил ему о разговоре с Верхоловичем, о том, что до сих пор прибыла только пятая часть танков, которые должны взаимодействовать с моим корпусом.

Я уже знал, что вместо трех авиационных дивизий, которые обещал Верховный Главнокомандующий для прикрытия и поддержки конно-механизированной группы, будет только одна - 31-я смешанная. В разговоре же выяснилось, что и эта дивизия перенацелена на другой участок фронта. Нам предстояло, таким образом, проводить операцию без поддержки авиации.

Из Серпухова я отправился в Борис-Лопасню, куда переместился штаб корпуса. Приехал ночью, усталый и раздосадованный разговорами с Верхоловичем и Жуковым.

Отдыхать было некогда. До начала контрудара оставались считанные часы. Нужно было успеть поставить новые задачи командирам частей и соединений. Начальник штаба предусмотрительно собрал уже командиров и комиссаров.

- Павел Алексеевич, погодите минутку, - сказал мне перед совещанием Щелаковский. - Получен приказ о награждении. Многие бойцы и командиры, отличившиеся на Украине, награждены орденами и медалями. Вы поздравьте сейчас тех, кто присутствует здесь, а я позабочусь, чтобы сегодня же узнали о наградах в полках и эскадронах. Ведь завтра бой.

Совещание было очень кратким. Я выслушал доклады командиров о готовности войск и отдал приказ о начале наступления.

Мы плохо знали, какие силы противостоят нам. Кроме того, я не был уверен, что ослабленные дивизии 49-й армии (5-я гвардейская и 60-я стрелковая) смогут прорвать оборону противника и обеспечить ввод в прорыв конно-механизированной группы. Поэтому я принял решение: утром одновременно с войсками 49-й армии пойдут в наступление передовые отряды обеих кавалерийских дивизий - каждый, в составе кавалерийского полка, усиленного танками и поддержанного всей дивизионной артиллерией. Надо было сделать так, чтобы первый удар по врагу получился как можно сильнее. Удастся стрелковым дивизиям и передовым отрядам кавалерии прорвать оборону противника - в бой будут сразу же введены главные силы группы. А если прорвать оборону не удастся, то передовые отряды смогут выявить систему огня противника, уточнить его силы, захватить выгодные рубежи для последующего наступления группы.

Рано утром штаб корпуса снялся с места и направился ближе к фронту - в Верхнее Щахлово. Я выехал туда же по другой дороге - по которой должны были двигаться 145-я и 31-я танковые бригады.

Хорошо зная командиров своих дивизий и полков, я верил в их знания и опыт. Им известны задачи и общий замысел операции. Сейчас, когда наступление началось, каждый занят своим делом. А частые телефонные звонки, указания и уточнения сверху только отрывают командиров от руководства боем, действуют на нервы. Поэтому я не хотел вмешиваться в их дела, пока того не потребуют чрезвычайные обстоятельства.

А танки меня беспокоили. Если судить по документам, то в составе группы их насчитывалось несколько сотен. Может быть, даже иные фронты не имели в то время столько танков. Но увы - все это только на бумаге.

112-я танковая дивизия полковника А. Л. Гетмана находилась в резерве: ее устаревшие машины использовать в первом эшелоне было нецелесообразно. А из танковых бригад М. Д. Соломатина и А. Г. Кравченко прибыло всего по полтора десятка танков. Командиры бригад объясняли это неопытностью и слабой подготовкой только что сформированных экипажей и другими объективными причинами. Но мне все больше казалось, что причина не столько в этом, сколько в слабой организованности, в отсутствии жесткого контроля.

С юго-запада доносились приглушенные звуки артиллерийской канонады. Стрелки и спешенные кавалеристы уже вели бой. И танки там были очень нужны.

Как всегда, со мной отправился адъютант. Мы ехали по пустынной дороге, исполосованной следами гусениц. Иногда встречались отдельные бойцы, повозки с ранеными. Увидели два танка, укрытых под высокими деревьями. Поговорили с танкистами. У них, оказывается, кончилось горючее, ждали, когда подвезут. А одной машине требовался небольшой ремонт. Люди были искренне огорчены тем, что не могут помочь товарищам, вступившим в бой.

Поехали дальше. Гул артиллерии становился все явственнее. На западе виднелись на горизонте черные точки. Это немецкие самолеты. Они беспрепятственно бомбили наши боевые порядки. Как было не помянуть недобрым словом тех, кто отобрал выделенные для нас авиационные дивизии!

Нам предстояло переправиться через реку Нару, протекающую перед Верхним Шахловом. Моста не оказалось. Саперы только собирались строить его. На берегу ожидали переправы несколько автомашин, повозки и три танка.

- Загорают вояки, от боя сторонятся, - недовольно буркнул Михайлов.

Но он ошибся. Командиры танков, три молоденьких младших лейтенанта, только что окончивших училище, тяжело переживали вынужденную остановку.

- Что нам делать, товарищ генерал-майор? - обратился ко мне один из них. - Может быть, где-нибудь другой мост есть?

- Мостов нет, - ответил я. - Переправляться будем вброд. Тут мелко.

- А если застрянем? Нам тогда головы поснимают.

- Надо, чтоб и головы и танки целы были. Переправляться будем по одному. Один танк застрянет - другие его вытащат.

Старший лейтенант Михайлов вместе с танкистами разыскал мелкое место. Я забрался на башню танка. Водитель медленно двинул его вперед.

Взбаламучивая воду, стальная громадина поползла по дну реки. На середине мне показалось, что вода вот-вот хлынет в жалюзи, зальет двигатель. Но водитель прибавил скорость, и танк, весело фыркнув мотором, выскочил из холодной воды. Из открытого люка радостно улыбался командир машины:

- Спасибо, товарищ генерал!

- Одним «спасибо» не отделаетесь. Автомобиль мой за речкой остался. Везите теперь меня в то село, - показал я.

В Верхнем Шахлове я не нашел штаба корпуса. Как выяснилось потом, он застрял со своими машинами на том берегу реки в ожидании переправы. Танкисты повезли меня дальше, в соседнее село, где расположился штаб 5-й имени Блинова кавалерийской дивизии.

Генерал-майор Баранов сидел в избе за столом у полевого телефона. Шинель распахнута, лицо красное, возбужденное. Сжимая в широкой ладони телефонную трубку, говорил что-то резко и хрипло.

- Какие новости? - спросил я.

- Не очень хорошие, - ответил Баранов. - Немцы держатся цепко. Тут их не батальон - побольше.

- Продвижение есть?

- Совсем маленькое. Не идем, а ползем.

Я связался по телефону с командирами других дивизий, позвонил командирам передовых отрядов. И отовсюду слышал похожие один на другой ответы:

- У противника в лесу сплошная линия обороны!

- Немцы упорно сопротивляются. Сильный пулеметный и минометный огонь!

- Немцев много!

- Немцев очень много!

Командир полка, штурмовавшего деревню Екатериновку, сказал в сердцах:

- Сюда бы того, кто разведку производил. Тут, товарищ генерал, не рота в деревне, а целый, наверно, полк.

Я приказал командиру точнее разведать систему немецкой обороны и постараться захватить пленных для допроса. Разговор был прерван командой «Воздух!». Нарастало гудение самолетов. По звуку моторов я определил: фашистские бомбардировщики. Вопросительно посмотрел на Баранова. Тот махнул рукой:

- Укрываться негде, Павел Алексеевич. Был погреб во дворе, так его утром прямым попаданием... Пятый раз налетают сегодня. От них главные потери несем... Мы как, в хате переждем или на улицу выйдем?

- На улицу. Там хоть видно, куда бомба летит.

- Какая разница, - усмехнулся Баранов, надевая шинель. - Когда увидишь, что на тебя летит, прятаться поздно.

Мы вышли во двор, остановились у плетня. На крыльце соседнего дома появился комиссар дивизии Нельзин. Выскочил без шапки, в гимнастерке, с какими-то бумагами в руке. Крикнул кому-то, чтобы готовили коня.

- Комиссар, немец летит! - предупредил Баранов.

- А пусть летает, некогда мне, - рассеянно ответил Нельзин и снова скрылся в избе.

Немцы бросали мелкие бомбы с большой высоты. Рвались они в стороне, в центре села, на огородах.

- Виктор Кириллович, отойдите подальше, - сказал я Баранову, - негоже, если сразу двух генералов убьют.

- Ничего, пронесет, - ответил он. - Воронка тут на месте погреба осталась. Пойдемте в нее.

Едва успели мы добраться до воронки, раздался резкий нарастающий свист. Мы упали на землю. В ту же секунду гулко ухнули взрывы. Нас слегка подбросило. Сверху посыпались твердые комья.

Когда взрывы удалились, я поднялся, отряхивая испачканную бекешу. Посреди улицы дымились небольшие воронки. Изба, на пороге которой мы видели Нельзина, как-то осела, накренилась набок.

- Комиссара убило! - послышался чей-то крик. Мы бросились к дому. Навстречу два бойца несли

Нельзина. На одной ноге его не было сапога, брюки порваны, почернели от крови.

- Жив?! - воскликнул Баранов.

- Вроде бы жив, - на бледном лице Нельзина появилась улыбка. - Ногу вот зацепило. Кость раздробило, кажется.

- Сейчас же в медсандивизион! - распорядился я. - Как можно быстрее!

Комиссара увезли. Помрачневший Баранов тяжело вздыхал, удрученный потерей боевого соратника и друга.

- Вот вам наука на будущее. Впредь сразу же ройте на новом месте щели. И в дивизии, и в полках.

- Не успели. Земля твердая, - сокрушенно ответил Баранов.

А с передовой продолжали поступать доклады: сопротивление немцев не только не ослабевает, но усиливается. Местами противник переходит в контратаки.

Баранов спросил, не пора ли вводить в действие главные силы дивизии. Я ответил отрицательно: надо дождаться, когда обстановка станет более ясной.

На конях мы выехали из села, по узкой извилистой дороге пересекли лес. Неподалеку от опушки, в гуще ельника скрывались коноводы с лошадьми. Мы спешились. Впереди раздавалась частая стрельба. Гулко ухали орудия, звонко лопались взрывы.

С опушки видна была деревня, занятая немцами. Она стояла на возвышенности в центре большой поляны. Оттуда простреливалось все пространство вокруг. Деревня горела, подожженная снарядами.

К нам подбежал командир эскадрона, доложил, что немцы сильно укрепились в деревне: поставили минные поля и заграждения из колючей проволоки. Противник отбил уже две атаки. Сейчас начнется третья.

Наша артиллерия произвела по гитлеровцам огневой налет. Спешенные кавалеристы, поддержанные тремя танками, цепью приближались к крайним постройкам.

Немцы усилили стрельбу. Непрерывно строчили пулеметы.

Мы видели, как в цепи падают наши бойцы. Один танк подорвался на мине. Другой взял его на буксир, пытаясь вытянуть с поля боя. Третий медленно отходил к лесу, стреляя на ходу из пушки. Атака захлебнулась и на этот раз.

- Отставить, - сказал я Баранову. - Зря погубим людей.

- Наступать-то надо, - вздохнул он.

- Только ночью, и не в лоб, а обходя узлы обороны.

- Тут сплошь узлы.

- Надо нащупать слабые места и бить по ним.

- Придется искать, - согласился Баранов.

В Верхнее Шахлово я возвратился в сумерки.

Штаб корпуса, расположившийся в селе, установил проводную связь с дивизиями.

Полковник Грецов доложил то, что мне уже было известно. Стрелковым частям 49-й армии и нашим передовым отрядам за день почти не удалось продвинуться вперед. Действиями многочисленных разведывательных отрядов и конных разъездов установлено, что промежутков в боевых порядках противника нет. Не оказалось даже таких участков, которые оборонялись бы слабыми силами и где можно было бы прорваться с ходу. Начальник штаба высказал предположение, что перед нами по меньшей мере две дивизии немцев.

Трудно было ожидать, что малочисленные 5-я гвардейская и 60-я стрелковая дивизии смогут пробить оборону противника и открыть путь нашему корпусу. Посоветовавшись с Грецовым, я решил начать наступление главными силами обеих кавалерийских дивизий, придав им по танковой бригаде. Эти дивизии насчитывали по семь с половиной тысяч бойцов и командиров и представляли собой внушительную силу. Одновременно в наступление переходила и 415-я стрелковая дивизия. В ее первом эшелоне было два стрелковых полка и приданный батальон танков Т-26 из 112-й танковой дивизии.

Я знал, что все мои указания будут выполнены точно. Беспокоили меня по-прежнему только танки. Несколько дней назад, когда ими усилили корпус, штаб фронта направил ко мне внештатным заместителем по бронетанковым силам полковника Таранова. Занятый множеством дел, я лишь наспех познакомился с полковником. Узнал, что он бывший кавалерист, хозяйственник, незадолго перед войной учился на курсах усовершенствования, после чего был послан в танковые войска на должность заместителя командира по технической части. За несколько дней, которые Таранов провел в корпусе, он ничем не проявил себя. Я вызвал его, приказал немедленно ехать к командирам танковых бригад и принять все меры, чтобы к утру хотя бы половина танков сосредоточилась на исходных рубежах.

15 ноября в наступление перешли все войска моей группы. Бой шел в лесу, телефонная связь с дивизиями и полками часто нарушалась. Чтобы постоянно быть в курсе событий, лучше управлять войсками, почти все штабные командиры и работники политотдела выехали в части.

Сведения в штаб поступали не очень обнадеживающие. 5-я и 9-я кавалерийские дивизии, усиленные танками, не смогли прорвать тактическую полосу обороны противника. Втянувшись в ожесточенный бой, спешенные кавалеристы медленно продвигались вперед, тесня врага.

Я сам ездил на место боя и убедился, как трудно приходится бойцам. Немцы сумели очень быстро организовать прочную оборону. Они обнесли деревни колючей проволокой, установили минные поля, оборудовали под огневые точки все мало-мальски подходящие постройки. Каждый населенный пункт был превращен в крепость. Около лесных дорог и на просеках фашисты быстро начали строить дзоты, на подступах к ним устраивали завалы из деревьев, ставили мины.

Вражеская авиация висела над нашими боевыми порядками, войска несли большие потери от бомбежки.

Ко всему прочему оказалось, что оборона у гитлеровцев не только сплошная, но и глубоко эшелонированная. И чем дальше в глубь леса продвигались наши полки, тем упорнее становилось сопротивление врага. Вместо стремительного прорыва получалось медленное, упорное прогрызание позиций противника.

Все же нам удалось добиться некоторых успехов, особенно на главном направлении, где действовала 5-я кавалерийская дивизия генерал-майора Баранова, поддержанная 31-й танковой бригадой. В ночь на 16 ноября спешенные кавалеристы вместе с танкистами окружили Екатериновку, превращенную немцами в узел сопротивления, затем овладели ею и уничтожили немецкий гарнизон - пехотный полк, усиленный танками и противотанковой артиллерией. Чтобы развить этот успех, я послал Баранову свой резерв - полк 112-й танковой дивизии.

Долго не имел я сведений от командира 9-й кавалерийской дивизии полковника Осликовского и уже по одному этому догадывался, что Осликовский ничем не порадует. Так оно и оказалось. 9-я кавалерийская дивизия вместе со 145-й танковой бригадой безуспешно штурмовала село Высокое, преграждавшее путь на запад. В селе оборонялся сильный и хорошо вооруженный гарнизон. Фашисты были окружены, отрезаны от своих, но продолжали упорно сопротивляться.

Еще менее успешно шли дела в полосе 415-й стрелковой дивизии. Ее полки вышли на исходный рубеж не одновременно, наступление начали с большим опозданием. Потеряв ориентировку, некоторые подразделения заблудились в лесу. Управление боем нарушилось. Я несколько раз вызывал к телефону командира дивизии, но он толком ничего объяснить не мог.

На следующее утро выяснилось, что 1323-й стрелковый полк этой дивизии, сбившись в темноте с указанного ему направления, блуждал по лесу и оказался в тылу немцев около села Тростье. Командир полка решил атаковать не ожидавшего нападения противника. Красноармейцы с криком «ура!» поднялись в атаку и внезапным ударом разгромили в Тростье два пехотных батальона фашистов и штаб 55-го пехотного полка. Немцы разбежались по лесу, бросив материальную часть, оставив много убитых.

1323-му полку надо было закрепиться в селе, выслать разведку. Но у командира полка не было боевого опыта. Ни он, ни командиры батальонов не приняли мер предосторожности. А люди, обрадованные победой, не думали, что немцы могут вернуться. Уставшие, они разошлись по домам на отдых. Фашисты подтянули тем временем подкрепления и через несколько часов бросились в контратаку. На рассвете 1323-й полк был выбит из села Тростье и с потерями отступил к разъезду Буриновскому.

В ходе боев удалось выявить силы противника. Разведка корпуса уточнила, что перед нами обороняются вовсе не три - четыре пехотных батальона, как считал разведотдел фронта. Уже 15 ноября мы узнали, что перед нами занимают оборону части двух пехотных дивизий противника. С ходу прорвать такие плотные боевые порядки невозможно.

Меня удивляло: почему немцы сосредоточили здесь столько сил? Это казалось тем более странным, что все пленные заявляли: они совсем не ожидали нашего наступления.

Я по телеграфу сообщил командующему фронтом о сложившейся обстановке. В ответ Жуков резко упрекнул меня за медленное развитие операции и приказал быстрее продвигаться вперед.

План контрудара оставался в силе, но фактически он был уже невыполним. Стрелковые дивизии 49-й армии не смогли прорвать оборону противника и пропустить в его тыл конно-механизированную группу. Даже бросив в наступление все силы, мы не смогли прорвать оборону немцев. На выбранном для контрудара участке оказалось куда больше фашистских войск, чем предполагалось.

Зная теперь, что враг выставил против нас по меньшей мере две пехотные дивизии, я все же надеялся еще на успех, считал, что мы хоть и медленно, но взломаем оборону противника, выйдем ему в тыл и ударим по коммуникациям.

Правда, мне так и не удалось добиться полного использования приданных танков. Из обеих танковых бригад к передовой подтянулось меньше половины боевых машин, остальные либо вышли из строя, либо застряли на дорогах.

Полковник Таранов составил подробную объяснительную записку о причинах отставания танков. Но пользы от этой бумаги было не много. Таранов не сумел сделать главного - ввести в действие все боевые машины. Еще более виновны были командиры бригад, которые так и не добились должной организованности. Использование танков затруднялось, конечно, и тем, что местность, в которой развернулись бои, была лесистая и без дорог, а это позволяло немцам создать сильную противотанковую оборону на опасных для них участках.

Конно-механизированная группа продолжала наступление почти без поддержки со стороны 49-й армии. Лишь изредка армейская артиллерия помогала нам своим огнем.

Только через два дня после начала операции, 16 ноября, мы с командующим 49-й армией генерал-лейтенантом Захаркиным подписали план взаимодействия, который не могли согласовать с полковником Верхоловичем.

Если перед началом операции увязать, взаимодействие требовало дело, то теперь, подписав план, мы выполнили лишь формальность, требовавшуюся для штабной отчетности. К сожалению, командование Западного фронта не позаботилось о выделении специального лица, которое помогало бы координировать действия конно-механизированной группы и 49-й армии, хотя в ходе операции возникало немало вопросов, решать которые нам было порой очень трудно.

Ночь на 18 ноября я провел в 9-й кавалерийской дивизии. Вместе с полковником Осликовским побывал на передовой. К этому времени мы уже применились к условиям ведения наступательного боя в лесу. Спешенные кавалеристы действовали главным образом в темноте. Ночь укрывала их от вражеской авиации, да и легче было просачиваться через позиции противника, окружать опорные пункты, наносить удары с тыла. А немцы в темноте действовали не так уверенно, их огонь реже достигал цели, и мы несли меньше потерь.

Дивизия полковника Осликовского освободила несколько деревень, но никак не могла овладеть сильно укрепленным пунктом Высокое. В ночь на 18 ноября здесь завязался особенно напряженный бой. По позициям противника дали залп батареи гвардейских минометов из полка, которым командовал подполковник Дегтярев. Огненные трассы прорезали ночное небо. Над укреплениями немцев полыхало пламя.

Спешенные кавалеристы, поддерживаемые танками 145-й танковой бригады, начали продвигаться вперед. Артиллеристы, катившие орудия вместе с ними, прямой наводкой уничтожали огневые точки противника.

Наконец передовым подразделениям удалось зацепиться за окраину населенного пункта.

- Сегодня вышибем немца! - уверенно сказал Осликовский.

Проверив готовность частей к ночному бою, я решил отдохнуть. Уже несколько суток спал урывками, где придется, и теперь отправился в землянку штаба дивизии. Прямо скажем, землянка оказалась не очень уютной: четырехугольная неглубокая яма, накрытая сверху двумя рядами бревен; потолок такой низкий, что стоять во весь рост невозможно. В углах ямы разложены костры. Над каждым из них - дыра в потолке, но дым почему-то упорно не хотел подыматься вверх, клубился в землянке, выжимал слезы из глаз, щекотал горло. Лишь внизу, у самого пола, можно было дышать более или менее нормально.

Люди спали на соломе, на еловых лапах. В углу сидел над картой начальник штаба полковник Баумштейн. Он то разговаривал с кем-то по телефону, то выслушивал доклады связных.

Мне уступили место у дальней стены землянки. Голову согревал один костер, ноги - другой. Приятно было, конечно, согреться после мороза, но лежать пришлось согнувшись, поджав колени. А вытянуться опасно: головой или ногами угодишь в костер.

Я спал не шевелясь, как убитый. Повезло: не сжег ни шапку, ни подошвы сапог.

На рассвете меня разбудил шум, веселые голоса. Я приподнялся. Посреди землянки стоял Осликовский. Запрокинув голову, он пил из кружки. Заметив, что я проснулся, полковник оттолкнул кого-то, шагнул ко мне:

- Товарищ ге-ге-генерал! - Осликовский заикался, особенно когда был возбужден. - Крымская ди-дивизия взяла Высокое!

Я поднялся и пожал ему руку.

Осликовский рассказал подробности боя. Кавалеристам удалось захватить важные документы, в том числе карту с нанесенным на ней расположением вражеских частей. Кроме того, взят в плен офицер штаба 13-го армейского корпуса немцев, у него обнаружен боевой приказ.

- Где пленный? - спросил я.

- Разведчики в штаб к-к-корпуса увезли.

Я поставил Осликовскому новую задачу и поторопился выехать в свой штаб. Мне хотелось самому присутствовать на допросе пленного - офицера: слишком много вопросов накопилось у меня за последнее время, и я надеялся получить ответы хотя бы на некоторые из них.

По штату кавалерийский корпус не имел своего разведывательного подразделения. Однако опыт, полученный в первые дни войны, подсказал нам, что иметь такое подразделение необходимо. Мы создали в корпусе нештатный разведывательный дивизион из двух эскадронов: конного и механизированного, передвигавшегося на автомобилях и мотоциклах. Дивизион имел два противотанковых орудия и два - три броневика.

Создание дивизиона вполне оправдало себя. Штаб корпуса всегда мог самостоятельно получить интересующие его сведения о противнике.

В первые дни войны место начальника разведывательного отдела штаба корпуса оставалось свободным, и я предложил выдвинуть на эту должность Кононенко. Некоторые товарищи возражали, советуя подобрать человека более опытного. Но Кононенко остался начальником разведки, и я никогда потом не раскаивался в своем выборе.

Работал он с большой ответственностью за порученное дело, без устали, с огоньком. Мало кто знал, что наш черноусый разведчик много пережил, многое видел. Он сражался на стороне республиканцев в Испании. Убежденный, принципиальный коммунист, Кононенко всей душой ненавидел фашистов.

Приехав в штаб, я застал там пленного офицера. Это был высокий выхоленный немец. Держался он довольно уверенно. Но при взгляде на Кононенко как-то съеживался и опускал глаза. Вероятно, майор уже успел сказать ему несколько «теплых» слов.

Офицер отвечал на вопросы, ничего не скрывая. Понимал, видимо, что молчать бесполезно: в наших руках изъятый у него приказ. А может, не считал нужным скрывать от нас то, что знал, будучи уверен, что сведения, которые он сообщит, все равно не помогут нам, так как исход войны уже решен и в самые ближайшие дни немцы возьмут Москву. В то время они еще были убеждены в своей непобедимости.

Мы сопоставили сведения, полученные от пленного, с данными, имевшимися в боевом приказе и на карте, захваченной при освобождении Высокого. Удалось узнать много важного. Только тут я окончательно понял, почему мы натолкнулись на столь упорное сопротивление врага, почему не смогли прорвать его оборону и выйти в его тыл. Не три батальона фашистов оказалось на том участке, где наносили мы контрудар, а весь 13-й армейский корпус немцев. Три пехотные дивизии противника - 17, 137 и 260-я были в первом эшелоне и еще две - во втором.

16-18 ноября фашисты намеревались начать по всему фронту последнее решающее наступление на Москву. С этой целью 13-й армейский корпус сосредоточился в намеченном для него районе - в лесном массиве на правом фланге 4-й немецкой армии. Наш контрудар оказался для противника полной неожиданностью. Не зная наших сил, он вынужден был перейти к обороне. Больше того, командующий 4-й армией, опасаясь прорыва, перегруппировал на свой правый фланг армейские резервы - две танковые и одну пехотную дивизии. Уже после окончания операции под Серпуховом мне стало известно объяснение, посланное командующим 4-й полевой армией в гитлеровский генеральный штаб. В нем говорилось: «Командование 4-й армии докладывает, что оно вследствие больших успехов, достигнутых противником на ее правом фланге, оказалось вынужденным ввести в бой резервы, сосредоточенные в тылу для намеченного на завтра наступления и поэтому не в состоянии перейти в наступление в районе между р. Москва и р. Ока...»

Все полученные сведения мы немедленно послали в штаб Западного фронта. Туда же отправили и пленного офицера.

Мы продолжали вести наступательные бои, захватили семь узлов сопротивления противника и близко подошли к реке Протве в районе Вязовни. Сковав крупные силы противника, мы не дали возможности использовать их для наступления на Москву.

Наступление 13-го армейского корпуса немцев было пока задержано. Но на других направлениях противник 18 ноября нанес удар по советским войскам и стал в ряде мест продвигаться вперед. В связи с этим командование изъяло из конно-механизированной группы 31-ю танковую бригаду и полк 112-й танковой дивизии, а вскоре в моем подчинении снова остался лишь 2-й кавалерийский корпус.

21 ноября корпусу было приказано перейти к обороне.

Операция под Серпуховом стоила нам немалых жертв.

Выбыл из строя комиссар 5-й кавалерийской дивизии К. М. Нельзин. Ему ампутировали ногу. Тяжелое ранение получил командир 145-й танковой бригады генерал-майор М. Д. Соломатин.

Однако и немцы понесли большие потери. Они оставили на поле боя три тысячи сто трупов солдат и офицеров.

В то время ни мне, ни старшим начальникам еще не были хорошо известны замыслы и планы противника. Трудно было судить, где мы действовали безошибочно, а где упустили имевшиеся возможности. Только теперь, изучая и сопоставляя различные данные, можно уверенно судить обо всем этом.

Во время Серпуховской операции у нас были, разумеется, просчеты. Взять, к примеру, использование подвижных частей и соединений. Танкисты и кавалеристы вели затяжные бои в лесу, в бездорожной местности и были лишены тем самым своего главного преимущества - маневренности. Оправдать это можно лишь тем, что Западный фронт не имел тогда в своем распоряжении других свободных войск.

Как известно, немецко-фашистское командование создало для ноябрьского наступления на Москву две сильные группировки. Одна из них развернулась от Волоколамска до Московского водохранилища. Эта группировка включала в себя 3-ю и 4-ю танковые группы и часть сил 9-й армии. Она должна была нанести удар на Москву с северо-запада, одновременно обходя нашу столицу через Дмитров и Загорск.

В районе Тулы сосредоточилась другая группировка противника, состоявшая из 2-й танковой армии генерал-полковника Гудериана и приданных ей пехотных дивизий. Гудериан намеревался прорваться к Кашире и Серпухову, направляя в то же время часть сил к Коломне. Возле Ногинска и Орехово-Зуева танковые клинья немцев должны были сомкнуться. Москва оказалась бы в окружении.

Это были так называемые «большие клещи». Кроме того, существовал еще план «малых клещей». Командующий 4-й полевой армией фельдмаршал фон Клюге, имевший в своем распоряжении до двадцати дивизий, создал на флангах два ударных кулака. Левофланговая группировка этой армии начинала наступление из района Можайска, а правофланговая - из лесов юго-западнее Серпухова. Эти группировки должны были встретиться в Кунцеве, окружив значительную часть противостоявших им войск Западного фронта.

Командование 4-й полевой армии рассчитывало зажать советские войска в «малые клещи». Однако план фон Клюге был сорван в самом начале. Контрудар нашей конно-механизированной группы пришелся по фашистам, изготовившимся к наступлению. Вместо того чтобы двигаться вперед, немцы вынуждены были обороняться, используя для этого не только корпусные, но и армейские резервы.

Наша конно-механизированная группа совместно с войсками 49-й армии сковала под Серпуховом до восьми дивизий противника и тем самым обезвредила правую «клешню» фельдмаршала фон Клюге. Кроме того, немцам пришлось перебросить под Серпухов и часть резервов, предназначенных для развития удара левофланговой армейской группировки. В результате левая «клешня» тоже была ослаблена. 4-я армия начала наступление под Можайском не 16 ноября, а значительно позже.

К сожалению, контрудар конно-механизированной группы под Серпуховом до сих пор не освещен в нашей военной литературе. А в тех немногих работах, где затрагивается эта операция, встречаются явные ошибки.

Приведу один пример. Вот книга А. М. Самсонова «Великая битва под Москвой», выпущенная издательством Академии наук СССР в 1958 году. На стр. 132-133 сказано: «В районе Серпухова был нанесен сильный контрудар по правофланговым войскам 4-й полевой армии противника. Войска 49-й армии под командованием генерал-лейтенанта Захаркина в результате шестидневных ожесточенных боев (14-19 ноября) нанесли здесь серьезное поражение гитлеровцам. Фашистское командование вынуждено было перебросить в этот район подкрепления (две танковые и одну пехотную дивизии), сняв эти войска с участка, откуда по намеченному ранее плану они должны были наносить удар вдоль Варшавского шоссе на Подольск. Наступление 4-й армии врага благодаря контрудару наших войск было задержано и началось позднее, чем на других участках...»

В книге Самсонова, как и в других трудах, ничего не сказано о действиях усиленного кавалерийского корпуса, или, другими словами, конно-механизированной группы. Упоминается только 49-я армия. А между тем эта армия, очень ослабленная в предыдущих боях, не могла сыграть значительной роли в операции под Серпуховом. Контрудар проводился главным образом войсками конно-механизированной группы, специально созданной для этой цели.

Следует подчеркнуть, что конно-механизированная группа выступала в этой операции как самостоятельное оперативное объединение, подчиненное непосредственно командованию Западного фронта. Группа взаимодействовала с 49-й армией, но вовсе не входила в ее состав. Будущий историк может найти много документов, подтверждающих этот факт. В архиве Министерства обороны имеется, например, копия плана операции конно-механизированной группы. Там же хранится план взаимодействия ее с войсками 49-й армии и много других документов.

Если обратиться к немецким штабным картам того времени, то можно заметить любопытную деталь. На них в районе Серпухова отмечена только одна кавалерийская дивизия, да и та под ошибочным номером. Другие соединения конно-механизированной группы на картах противника не значатся. Это еще раз подтверждает, что подготовку нам удалось провести скрытно и контрудар явился для противника неожиданностью.

Операция войск конно-механизированной группы и 49-й армии была одним из первых крупных контрударов по фашистам в районе Москвы. За ним последовала целая серия других, сыгравших большую роль в срыве планов гитлеровского командования. Эти контрудары помогли на некоторых участках остановить врага, нащупать его слабые места и способствовали подготовке того грандиозного контрнаступления советских войск, которое развернулось в декабре 1941 года.

С 23 ноября кавалерийский корпус начал выводиться из боя. Мы сдавали свою оборонительную полосу стрелковым частям 49-й армии. Но сдача происходила медленно. У 49-й армии не хватало сил, чтобы принять и надежно прикрыть наш участок.

Я надеялся, что корпус получит несколько дней отдыха для приведения себя в порядок после тяжелых боев. У нас много было некованых лошадей из маршевого пополнения. Мы собирались провести массовую ковку и перековку. Однако сделать это не удалось. 24 ноября поступило распоряжение командующего Западным фронтом: в связи с тем что под Веневом резко усложнилась обстановка, корпусу совершить форсированный марш и к исходу 25 ноября сосредоточиться в районе Чернево, Зарайск.

На форсированный марш нам отводилось немногим больше суток. Срок этот был нереален. 9-я кавалерийская дивизия двигалась в район Лопасни. Ее нужно было повернуть теперь назад. Даже по наикратчайшему пути кавалеристам полковника Осликовского предстояло сделать марш в сто пятьдесят километров. 5-й кавалерийской дивизии предстоял путь более короткий, но она все еще не могла сдать свою оборонительную полосу 194-й стрелковой дивизии, у которой не было сил для удержания позиций.

Я принял решение оставить для сдачи полосы один кавалерийский полк. Все остальные части немедленно выступали в поход.

Корпус должен был войти в подчинение командующего 50-й армией генерал-лейтенанта И. В. Болдина. Эта армия защищала Тулу и Венев. Я получил приказание прибыть 25 ноября в районный центр Мордвес и ожидать там генерала Болдина, который уточнит задачу корпуса.

«Скорей, скорей, скорей!» - торопили нас многочисленные распоряжения и указания сверху. Я не знал еще причин такой спешки. Лишь спустя некоторое время убедился, какое угрожающее положение создалось в том районе, куда нас перебрасывали: 2-я танковая армия Гудериана быстро продвигалась на северо-восток, стремясь выйти к Оке и захватить переправы, чтобы затем наступать на Москву. Нависла непосредственная угроза над Каширой, где находились такие важные объекты, как ГРЭС, железнодорожный мост через Оку, Ожерельевский железнодорожный узел. Потеря Каширы открыла бы немцам прямую дорогу к столице. А на участке Кашира - Коломна не было крупных сил Красной Армии, способных остановить танковую лавину Гудериана.

Когда противник подошел к городу Веневу и выявилось его стремление захватить переправы через Оку, Ставка Верховного Главнокомандования дала командующему Западным фронтом директиву немедленно организовать контрудар по наступающим немцам силами 2-го кавалерийского корпуса, придав ему стрелковую и танковую дивизии.

Кому доводилось организовывать форсированный марш в очень короткий срок, тот знает, какую надо было проделать большую работу: выбрать наиболее целесообразные маршруты, распределить силы по колоннам, организовать управление и походное охранение, разработать приказ, довести до сведения командиров новую задачу, проверить готовность частей к походу, очень многое предусмотреть. Другой человек за голову схватился бы, видя перед собой такую массу дел, а Михаил Дмитриевич Грецов не только оставался спокойным, но даже был весел, шутил, подбадривал других. Я нисколько не сомневался - Грецов с коллективом штабных командиров сделает все, что нужно, не упустит никаких мелочей.

9-я Крымская кавалерийская дивизия и 15-й полк гвардейских минометов, оставшийся в корпусе после боев под Серпуховом, получили приказ двигаться из Лопасни на Озеры и сосредоточиться в Черневе и Зарайске. 5-я Ставропольская кавалерийская дивизия совершала марш непосредственно к Кашире. Мы послали вперед на автомашине группу командиров штаба во главе с начальником оперативного отдела майором Шреером с задачей встречать и направлять по новым маршрутам части корпуса, двигавшиеся через Коломну и Зарайск. Кроме того, майору Шрееру поручалось встретить и поторопить 9-ю отдельную танковую бригаду, которая должна была прийти со стороны Подольска в Зарайск на усиление корпуса.

В напряженной работе быстро пролетела длинная осенняя ночь. Ранним утром мы с полковником Грецовым вышли на улицу подышать свежим воздухом. Падал редкий мелкий снежок. Мы стояли молча. Глядя в темноту, я мысленно представлял себе, как двигаются сейчас по дорогам длинные колонны всадников. Люди и лошади устали после непрерывных боев. Успеют ли они прибыть на место в установленный срок? Ведь для этого требуется огромное напряжение. А если не успеем, немцы могут опередить нас.

- Чертова погода, - выругался Грецов. - Вчера потеплело, а сейчас мороз. Дороги затвердели. Для машин хорошо, а лошади ноги набьют.

Я молча кивнул. Мы с начальником штаба думали об одном и том же.

Грецов поежился, поправил накинутую на плечи потертую старенькую шинель. У него была такая привычка: одеваться попроще, по-солдатски, не выделяться среди других.

- Наденьте в рукава, Михаил Дмитриевич, - посоветовал я. - Простудитесь.

- Ничего не случится. Простуды - на войне не бывает, - возразил он. - Так где же мы с вами встретимся?

Грецову надо было ехать в Каширу и организовать там пункт управления, а мне - в Мордвес, к генералу Болдину.

- Встретимся в Кашире, Михаил Дмитриевич.

- Город-то незнакомый, - напомнил Грецов.

- А вы, как приедете, зайдите на почту, на телефонную станцию, и оставьте там свой адрес.

Вскоре Грецов отправился в путь. Через некоторое время уехал и я, взяв с собой заместителя по танковым войскам полковника Таранова.

Две наши машины медленно двигались по ухабистой дороге. Крепчал мороз. Несколько раз пролетали в стороне немецкие самолеты. Во время коротких остановок мы слышали далекий приглушенный грохот, доносившийся со стороны Каширы.

- Бомбят. А где бомбят, там и наступать будут, - сказал умудренный опытом шофер. Он был прав. Немецкая авиация расчищала, вероятно, путь для своих танков.

Только к вечеру, уже в сумерках, добрались мы наконец до Мордвеса. Почти одновременно со стороны Венева приехал в Мордвес командующий 50-й армией генерал Болдин. Вместе с ним - член Военного совета армии Сорокин и прежний командующий армией генерал А. Н. Ермаков.

Днем Мордвес бомбили немцы. Жители, не успевшие эвакуироваться, прятались по подвалам. Нам .пришлось затратить немало времени, прежде чем нашли дом, в котором остались хозяева. Зажгли в комнате керосиновую лампу, разостлали на столе карту.

Генерал Болдин ознакомил меня с обстановкой. Штаб 50-й армии находился под Хулой, а сам генерал выехал на левый фланг армии в Венев, где сложилось критическое положение. Сопровождала Болдина только охрана да группа связистов.

В Веневе был создан боевой участок, который занимали 413, 299, 173-я стрелковые, 108-я танковая и 31-я кавалерийская дивизии, две танковые бригады и два отдельных танковых батальона. Однако эти войска понесли большие потери в прошлых боях и имели очень мало людей и техники. После жестокого боя немцы захватили Венев. Войска боевого участка частично рассеяны и отошли на Рязань и Зарайск. Сам Болдин, не имея под рукой штаба, не в состоянии наладить связь с этими войсками и восстановить управление. Фактически путь на Каширу для немцев открыт. Танки Гудериана находятся совсем близко - в восьми километрах от Мордвеса.

Склонившись над картой в тесной, едва освещенной комнатушке, мы остро чувствовали, какую страшную угрозу представляли прорвавшиеся фашистские танки. Это та самая правая «клешня», которая должна охватить Москву с юго-востока. И нам пока нечем отбросить ее. Главные силы 2-го кавалерийского корпуса выйдут к Кашире и Озерам наверняка только через двое суток. А сейчас от Мордвеса до ближних подступов к Москве почти нет наших войск, если не считать разрозненных частей и подразделений, которые противник легко может смять.

Да и хватит ли у кавалерийского корпуса сил и средств, чтобы противостоять танковой лавине? Ведь конница предназначена решать совсем другие задачи!

- Что вы предлагаете, товарищ Белов? - спросил генерал Болдин.

- Мне нужно ехать в Каширу. Там часть моего штаба. С его помощью я постараюсь ускорить сосредоточение корпуса в Кашире, Зарайске и Озерах. Надо прежде всего прикрыть переправы. Иначе противник даже слабыми передовыми отрядами захватит мосты через Оку и двинется на Москву.

- Ну что же, - согласился командующий армией. - Считайте это своей первоочередной задачей.

На этом наш разговор закончился. Я оставил у Болдина для связи полковника Таранова, а сам пошел на квартиру, которую подыскал адъютант. После бессонной ночи, напряженной работы и долгой дороги я чувствовал себя совершенно разбитым. И хотя немецкие танки находились очень близко, решил все-таки задержаться в Мордвесе и отдохнуть несколько часов.

Немцы неохотно воевали по ночам, предпочитая отсиживаться в тепле. Но на всякий случай я приказал шоферу держать машину наготове.

К счастью, выспаться удалось без помех. Утром, в половине шестого, я выехал в Каширу. Генерал Болдин отправился на восток, куда отходили из Венева левофланговые соединения его армии. Едва успел он покинуть Мордвес, как туда ворвались немецкие танки. Об этом рассказал мне впоследствии вернувшийся в штаб полковник Таранов.

В Кашире, зайдя на почту, я узнал, где остановился полковник Грецов, и сразу позвонил ему. Михаил Дмитриевич сообщил мне о том, как двигаются кавалерийские полки. А под конец сказал весело:

- Генерал Баранов и часть его штаба уже здесь!

- Молодец! - невольно вырвалось у меня. Я радовался тому, что в эти трудные часы рядом со мной будут испытанные товарищи, которым можно доверить любое дело.

Иногда Виктор Кириллович Баранов доставлял мне серьезные неприятности. Человек кипучей энергии, сильный и смелый, он обычно тяжело переживал неудачи и вынужденное безделье. В такое время на него нападала тоска, появлялось желание выпить. За это ему делали выговоры, не раз предупреждали. Мне приходилось отстаивать его перед высшим начальством. Баранов был настоящим боевым генералом. Он не боялся трудностей, сам рвался туда, где опаснее, где тяжелее. Вот и на этот раз он сумел прибыть в Каширу раньше срока, обогнав на машине свои полки.

- Пришлите Баранова ко мне, - приказал я Грецову. - Жду на телефонной станции.

В доме, где помещалась почта, я решил устроить свой временный КП. Штаб корпуса еще не имел связи ни с войсками, ни с соседними населенными пунктами, а отсюда, с почты, я мог, пользуясь городской связью, звонить куда нужно. Удалось даже связаться с Зарайском и поговорить с майором Шреером, посланным, туда для встречи 9-й танковой бригады подполковника И. Ф. Кириченко. Танкисты запаздывали, о них не было пока никаких известий. Шреер отправил навстречу бригаде, чтобы поторопить ее, делегата связи на автомашине.

Из штаба фронта поступило еще одно распоряжение. Оно было очень кратким: «Любой ценой восстановить положение!» Какое положение имеется в виду? Взять обратно Мордвес или город Венев, оставленный накануне 50-й армией? Или гнать немцев до того рубежа, откуда они начали наступление? Увы, сделать это корпус был не в состоянии. Удержать Каширу до подхода наших главных сил - вот в чем видел я сейчас свою цель.

Обстановка между тем ухудшалась с каждым часом. Разведка донесла, что сильный отряд противника, насчитывающий до ста танков и штурмовых орудий, занял вместе с моторизованным полком населенный пункт Пятницу, находящийся в нескольких километрах от города.

Танковая разведка немцев достигла окраины Каширы, но была отбита артиллеристами 352-го отдельного зенитного дивизиона.

Единственное, что можно было сделать в тех условиях, - это объединить разрозненные подразделения местного гарнизона и бросить их на защиту города. Я назначил генерала Баранова начальником гарнизона и подчинил ему все воинские части, находившиеся в Кашире и ее окрестностях.

Баранов получил приказ оборонять город имеющимися силами и не допустить переправы противника через Оку. Одновременно он должен был ускорить подход частей своей дивизии. Виктор Кириллович энергично взялся за выполнение этой задачи. На подступах к Кашире заняли оборону инженерный батальон особого назначения, отдельный зенитный дивизион, школа младших лейтенантов 49-й армии и школа сержантов той же армии, а в самом городе готовился к уличному бою истребительный батальон, сформированный из молодежи Каширы и Ступино.

Командиру 352-го отдельного зенитного дивизиона майору Смирнову было приказано поставить часть орудий на южной окраине города с таким расчетом, чтобы они могли вести огонь по наземным целям, в первую очередь по танкам. Бойцы инженерного батальона начали минировать танкоопасные направления.

Все эти войска были, конечно, слабы, чтобы отразить серьезный натиск противника. Но я надеялся, что они хоть на время задержат немцев, заставят их развернуться, ввязаться в бой, потерять драгоценное время.

Я подчинил себе также 173-ю стрелковую дивизию, размещавшуюся близ Каширы в селе Богословском. Эта дивизия была сформирована в августе Киевским райкомом партии Москвы из ополченцев. Командовал ею молодой полковник А. К. Богданов, военным комиссаром был участник гражданской войны кандидат экономических наук И. А. Анчишкин. Штаб возглавлял полковник Г. Н. Первенцев, бывший преподаватель тактики Военной академии имени М. В. Фрунзе.

Костяк дивизии составляли добровольцы, рабочие и служащие Дорогомиловского завода имени Фрунзе, завода имени Бадаева, Московского холодильника, редакции газеты «Известил», сельскохозяйственной выставки и других предприятий и учреждений столицы. Дивизия уже участвовала в боях на территории Смоленской области и под Тулой, понесла большие потери. Теперь она переформировывалась и пополнялась. В ней насчитывалось около трех тысяч командиров и красноармейцев.

Эта дивизия выделила по моему приказу один полк, который тоже занял оборонительный рубеж [2] .

С такими силами встретили мы передовые отряды немцев, в середине дня вышедшие на подступы к городу. На рубеже ручья Мутенки завязалась перестрелка. Фашисты вели разведку, стремясь определить, какие войска противостоят им. Одновременно гитлеровская авиация почти без перерыва бомбила город.

Четыре часа провел я на почте, и все это время то вдали, то поблизости ухали взрывы, гудели в небе бомбардировщики. Было иной раз жутковато. Я становился в простенок, чтобы не ранило осколками через окно. Вместе со мной на коммутаторе находились две женщины-телефонистки. Они не обязаны были подвергать себя такой опасности, но славные патриотки понимали, как важна была в эти часы надежная телефонная связь.

Напротив почты - здание городского Совета. Немецкая авиабомба угодила во двор этого дома. Взрывной волной в помещении коммутатора выбило все стекла, комната наполнилась запахом гари. Молодая телефонистка вскрикнула, закрыла руками лицо. Ей сделалось дурно, работать она больше не могла. Зато старшая телефонистка - Козлова оставалась на своем посту до последних минут. Она обеспечила бесперебойную связь как раз в те часы, когда мы создавали вокруг города импровизированную оборону.

Убедившись, что для создания обороны сделано все возможное, я решил проехать по шоссе из Каширы в Ступино. Хотелось самому встретить приближающихся к городу кавалеристов, поторопить их, посмотреть, в каком они состоянии. Было около трех часов дня, когда неподалеку от Ступино я увидел первые эскадроны. Навстречу двигался один из лучших наших полков - 131-й Таманский кавалерийский, не раз отличавшийся в трудных боях. Командир его подполковник В. Г. Синицкий старался держаться бодро, докладывал громко, но я видел, что он смертельно устал. Глаза воспалены, лицо серое. Не лучше выглядели и другие командиры. Бойцы проходили мимо меня, с трудом передвигая натруженные ноги. За неполные двое суток они совершили марш более чем в сто километров, не останавливались на ночлег, делая только короткие привалы. И весь этот путь преодолели пешком, ведя лошадей в поводу.

Стояли уже довольно сильные морозы, но снег еще не покрыл поля. Почва промерзла, окаменела. А у нас многие лошади были подкованы по-летнему, только на передние ноги. Значительная часть коней из маршевого пополнения вообще не имела подков. Твердая земля наминала мягкую часть (подушку) некованых ног. Лошади были измучены, шли медленнее, чем люди.

Эскадрон за эскадроном проходил мимо меня. Люди подтягивались, выравнивали тройки. А я смотрел на них и гордился ими. Им было очень трудно, неимоверно трудно, но они - настоящие солдаты - выполнили боевой приказ. Они шли без сна и отдыха, зная, что впереди их ждет бой, а может быть, смерть.

Прямо с марша 131-й кавалерийский полк занял оборону на окраине Каширы. Вслед за ним начали подходить и другие части 5-й Ставропольской имени Блинова кавалерийской дивизии. В нашу оборону вливались все новые и новые силы.

В тот день, 26 ноября, фашисты до 15 часов имели полную возможность с ходу захватить Каширу и переправы через Оку. Те импровизированные заслоны, которые мы выставили для защиты города, не смогли бы сдержать напор ударной группы Гудериана, насчитывавшей более ста танков. Но немцы остановились в селе Пятница, не дойдя до города восьми километров. Вероятно, противник считал, что под Каширой встретит упорное сопротивление, и подтягивал новые силы, намереваясь сразу нанести мощный удар.

Как бы там ни было, но один день гитлеровцы потеряли, а мы выиграли. К городу подошли испытанные в боях полки кавалерийского корпуса. И хотя по-прежнему противник имел над нами значительный перевес, я почувствовал себя более уверенно. Теперь нам уже было чем воевать.

На южной окраине города, поблизости от передовой, мне оборудовали наблюдательный пункт в помещении штаба местной ПВО, в глубоком надежном подвале, куда была подведена телефонная связь.

Встретив полки, я некоторое время провел на НП. Сюда мне принесли несколько телеграмм, и в том числе срочную телеграмму начальника штаба Западного фронта генерал-лейтенанта В. Д. Соколовского. В ней сообщалось, что Военный совет фронта возложил на меня персональную ответственность за оборону Каширы. Мне предписывалось действовать смело и решительно, разбить противника и отбросить его на юг.

Я и сам прекрасно понимал, что пассивной обороной город нам не удержать. Хорошо было бы упредить противника, нанести ему удар. Но для этого у меня пока не было достаточных сил. Полковник Грецов разрабатывал план обороны Каширы, а добрая половина войск корпуса была еще где-то в пути.

Покинув наблюдательный пункт, я поехал к Грецову в штаб корпуса, который разместился в деревушке Суково на правом берегу Оки. В Кашире из-за непрерывной бомбежки штабу работать было трудно, но и Суково оказалось далеко не самым удобным местом. Путь к деревушке проходил мимо аэродрома 445-го истребительного авиационного полка, которым командовал майор В. П. Круглов. Наши летчики причиняли фашистам много неприятностей, но и немцы почти непрерывно бомбили аэродром. Налеты не прекращались даже с наступлением темноты.

Бомбы падали на дорогу, ведущую в Суково. Мне пришлось остановиться на краю леса, выждать, когда прекратится бомбежка и можно будет проскочить опасный участок.

Только приехал в Суково и принялся вместе с Грецовым разрабатывать план контрудара, как из Каширы сообщили, что меня вызывает к прямому проводу Ставка. Для разговора нужно прибыть в Каширский городской комитет партии. Мы со Щелаковским переглянулись.

- Чувствуете, Павел Алексеевич, какое внимание нам? - сказал комиссар. - Из штаба фронта то и дело запрашивают, Грецов отбиваться не успевает. А теперь и Ставка требует...

- Не удивительно. От Каширы до Москвы немногим больше ста километров.

- Ясное дело, - согласился Щелаковский. - Возьмут немцы Каширу, переправы захватят, - значит, выйдут на финишную прямую к столице.

- Не возьмут, - сказал я.

- Верите, Павел Алексеевич?

- Москву не отдадим. В этом убежден!

- И я тоже, - улыбнулся Алексей Варфоломеевич. - Был сегодня в полках, с людьми говорил. Мысль у всех одна: будем стоять насмерть, фашистов не пропустим.

- Стоять мало. У немцев сил больше, они и по нашим трупам могут пройти. Бить их надо, вот в чем суть. Я в Каширу. А вы как, Алексей Варфоломеевич, со мной или здесь останетесь?

- Поезжайте, я тут побуду. Грецову помогу. Очень уж много распоряжений сверху идет, - ответил комиссар.

На этот раз мне удалось без задержки проскочить мимо аэродрома. Прежде чем отправиться в горком партии, я заехал на станцию военного телеграфа СТ-35, чтобы поговорить с командующим фронтом. Доложил ему, какие части корпуса прибыли в город, какие меры приняты по укреплению обороны. От командующего узнал, что 112-я танковая дивизия, снова приданная корпусу, будет прикрывать наш фланг со стороны Серпухова.

- Кому подчинен корпус? - спросил я командующего фронтом.

Это был не праздный вопрос. Формально корпус был подчинен командующему 50-й армией. Но генерал-лейтенант Болдин с тех пор, как выехал из Мордвеса, не давал о себе знать, и Жуков разыскивал его через меня. С другой стороны, в Каширу должен был с часу на час прибыть командующий 49-й армией генерал-лейтенант Захаркин. Он был старшим по должности и по званию, а ответственность за оборону Каширы и намечаемый контрудар возлагалась на меня персонально.

Жуков дал мне довольно неясный ответ. Считаю, сказал он, что вы выполняете не армейскую, а фронтовую задачу, подчиняться будете не Болдину, а штабу фронта, но через генерала Захаркина. Я подумал, что в напряженной обстановке, когда важна каждая минута и нет времени для детального согласования, такое двойное подчинение не принесет пользы.

Закончив разговор с командующим, я отправился разыскивать горком партии. Было еще только часов восемь вечера, а казалось, что наступила глухая полночь. На улицах пусто, жителей не видно. Изредка встречались красноармейцы, но никто из них не знал, где горком.

На южной окраине города слышалась редкая перестрелка. Где-то над Окой высоко в небе гудели немецкие ночные бомбардировщики.

Наконец старший лейтенант Михайлов разыскал в каком-то дворе местного жителя и узнал адрес. Оказывается, мы бродили поблизости от нужного нам здания.

В кабинете секретаря городского комитета партии товарища Егорова было полутемно. В углу слабо горела керосиновая лампа. Я даже не разглядел, сколько человек в кабинете. Запомнился только генерал Баранов. Он сообщил, что в горком звонил Сталин, обстановка ему доложена, но телефон с Москвой остается неразъединенным - Верховный Главнокомандующий ждет меня.

Я взял трубку, назвал свое звание и фамилию.

- Товарищ Белов, - донесся до меня приглушенный расстоянием голос, - есть возможность послать вам для подкрепления два танковых батальона.

- Спасибо.

- Куда их вам направить?

- Мост через Оку у Каширы очень слаб и не выдержит тяжелых танков, поэтому прошу направить через Коломну в Зарайск. В Зарайске мой представитель встретит танковые батальоны.

- Не нужны ли вам еще автоматы?

- Очень прошу прислать! - ответил я.

- Не нужны ли вам две стрелковые бригады?

- Это было бы очень кстати. Прошу направить их прямо в Каширу.

- Я вам их пришлю. Это легкие бригады новой организации. Они укомплектованы отборными людьми и приспособлены для маневренных действий.

Сказав это, Верховный Главнокомандующий умолк. Молчал и я, не зная, о чем еще говорить. Наступила долгая пауза. Я уже хотел попросить разрешения положить телефонную трубку, когда снова услышал голос Сталина.

- Товарищ Белов! Вы представьте свои кавалерийские дивизии к званию гвардейских. Это надо было сделать раньше: ваши дивизии отлично дрались на Украине и понесли большие потери под Серпуховом.

- Завтра же представлю, товарищ Сталин!

- Желаю вам успеха.

- Спасибо.

Те, кто присутствовали в кабинете, с напряженным вниманием слушали разговор. Слышали они только то, что говорил я, но главное, конечно, поняли.

- Ну, товарищи военные, сумеете Каширу удержать? - спросил секретарь горкома. - Чувствую, драться тут будете. Посоветуйте, что делать с населением: эвакуировать или подождать пока?

Ответить на этот вопрос было нелегко, Разве я мог дать полную гарантию? Ведь фашисты приблизились к нашей столице, захватили тысячи населенных пунктов. Будет Кашира исключением или разделит участь многих других?..

- Завтра начнется бой, - сказал я. - Тяжелый и жестокий. Мы сделаем все возможное, постараемся отстоять город. Но, чтобы избежать напрасных потерь от бомб и снарядов, надо эвакуировать за Оку женщин, детей и стариков.

- Понятно, - кивнул Егоров.

- Товарищ Белов, - обратился ко мне председатель райсовета Т. М. Горб. - А что делать с ГРЭС? Часть оборудования мы вывезли, но электростанция работает...

- Пусть работает, - ответил я. - И город и ГРЭС будем защищать до последней возможности. Так и разъясняйте людям, чтобы не было никаких других настроений. А теперь у меня просьба к вам, товарищи. Вы должны нам помочь кое в чем.

- Постараемся.

Я перечислил, что требуется сделать в первую очередь. От моста через Оку дорога идет на крутой подъем и обледенела. На ней буксуют автомашины, скользят и падают лошади. Дорогу нужно посыпать песком и золой.

- К утру будет готово, - сказал Егоров, делая пометку в блокноте.

- Надо строить укрепления в самом городе, на случай если противник ворвется в Каширу. Этим должны заняться бойцы истребительного батальона и мирные жители.

- Начнем часа через три.

- Нам позарез нужны подковы. Нельзя ли наладить их производство на предприятиях города?

- Это мы возьмем на себя, - ответил секретарь Ступинского горкома партии В. В. Золотухин. - С утра начнем делать. Присылайте за подковами.

Я тепло простился с товарищами. Им предстояла напряженная, тревожная ночь. Мне тоже.

Прежде чем отправиться в штаб корпуса, я заехал на свой наблюдательный пункт. Здесь ожидал меня начальник разведки Александр Константинович Кононенко. Он приехал в Каширу еще засветло с эскадроном разведывательного дивизиона, посаженным на машины. Эскадрон сразу же выслал вперед несколько разведывательных групп и успел собрать важные сведения. Выяснилось, что в Барабанове, Пятнице, Зендикове и Мицком сосредоточены части 17-й танковой дивизии противника и отдельная танковая группа СС полковника Эбербаха. Немцы тоже вели усиленную разведку, готовясь к наступлению. Мелкие диверсионные и разведывательные группы противника действовали по всем дорогам в северном и восточном направлениях, пытаясь глубже проникнуть в наше расположение, узнать наши силы, устроить диверсии, вызвать панику. Наши разведывательные отряды и разъезды вели борьбу с этими отрядами фашистов.

Я поблагодарил Кононенко за информацию и приказал передать разведчикам благодарность командования корпуса.

С наблюдательного пункта поехал в деревню Суково. Сейчас, когда выяснилось, какими силами мы будем располагать в предстоящем бою и какой противник перед нами, замысел контрудара вырисовывался и в общих чертах, и в деталях.

Враг находится в четырех километрах от Каширы. В его руках инициатива, у него преимущество в танках. А главные силы наших войск еще на подходе. Поэтому прежде всего надо надежно прикрыть рубеж по Оке от Каширы до Озер. Это - оборонительный этап операции. Он продлится до утра. За это время к линии фронта подтянутся кавалерийские полки. И тогда мы сами перейдем в наступление на противника, распылившего свои войска на широком фронте, постараемся вырвать у него инициативу.

До подхода главных сил я решил возложить оборону Каширы на 131-й Таманский кавалерийский полк. Таманцам придавался местный истребительный батальон. Личный состав его хорошо знал город и окрестности, поэтому батальон целесообразно было использовать в уличных боях. Для 'борьбы с танками и штурмовыми орудиями надо снабдить бойцов достаточным количеством противотанковых гранат.

Имея в тылу надежно защищенный город, 5-я кавалерийская дивизия совместно с 1313-м полком 173-й стрелковой дивизии начнет наступление в общем направлении на Пятницу. Действия 5-й кавалерийской дивизии будет поддерживать 15-й полк гвардейских минометов.

Главный удар по немцам я решил нанести на левом фланге из района Озер, где сосредоточивалась 9-я кавалерийская дивизия, и из Зарайска, куда должна была подойти 9-я танковая бригада. Кавалеристы получили задачу наступать во фланг гитлеровцам от Озер через Ожерелье на Пятницу, а танкисты - от Зарайска на Барабаково. Промежуток между 5-й и 9-й кавалерийскими дивизиями обязаны занять две стрелковые бригады, которые обещал прислать Верховный Главнокомандующий.

В то же время на правом фланге начнет наступление подчиненная мне 112-я танковая дивизия 49-й армии, имевшая около сорока боевых машин, артиллерийский и мотострелковый полки.

Два танковых батальона, направляемые ко мне из Москвы, и все части, отошедшие из Венева в Зарайск и Коломну, объединяются под общим руководством полковника Таранова. Эта группа прикрывает Коломну и ведет разведку на Рязань и Серебряные Пруды.

Мне оставалось решить еще один важный вопрос: когда начать операцию? Многие причины побуждали начать контрудар не завтра, 27 ноября, а на сутки позже. Кавалеристы, совершившие длительный форсированный марш, сильно устали. В полках много отставших. Главная ударная группировка корпуса - 9-я Крымская кавалерийская дивизия и 9-я танковая бригада - еще находилась в пути и не вышла в район сосредоточения. Не подтянулась основная масса артиллерии, не успели подвезти снаряды. Казалось, начинать наступление завтра утром будет преждевременно. Нет полной уверенности, что к утру главные силы успеют выйти на указанные им рубежи. Особенно беспокоили меня танкисты и конная артиллерия.

Однако время становилось сейчас важнейшим фактором. Чтобы упредить противника, надо наносить удар не позже, чем завтра утром. Я надеялся, что наши войска будут усиливаться за счет отставших кавалерийских полков, артиллерии и танков. Через некоторое время они подойдут к месту боя.

Разумеется, я понимал, что такое решение сопряжено с риском. Но нужно было навязать противнику свою волю, ударить там, где он меньше всего ожидает. Опыт нескольких месяцев войны научил нас действовать именно таким образом.

Вернувшись в штаб корпуса, я рассказал Щелаковскому о разговоре с Верховным Главнокомандующим. Алексей Варфоломеевич прихварывал последние дни, у него болели почки. Но, выслушав меня, сразу повеселел, забегал по комнате:

- Ну, Павел Алексеевич, наши орлы и так высоко летали, а если гвардию получат, в поднебесье взовьются!

- Летать не стоит, - пошутил я. - Мы уж как-нибудь к земле поближе: на лошади или пешком, по-пластунски.

- Представляю себе, как люди обрадуются. Горы своротят! Но ведь это не только награда за прошлое, это обязывает нас в будущем воевать еще лучше.

- Правильно, - согласился я. - Только рано еще об этом. Вы рассуждаете, будто все уже решено. Представление еще писать надо, а это не раз-два и готово... Может, кого-нибудь из штаба позовем?

- Сами справимся, Павел Алексеевич. Дело такое, что самому приложить руки хочется.

Щелаковский отправился в соседнюю комнату и вернулся оттуда с пачкой чистой бумаги. Ординарец принес горячего чая. Мы разделили труд. Комиссар взялся писать представление на 9-ю Крымскую, а я - на 5-ю имени Блинова дивизию.

В коротком документе нужно было сжато изложить многое. Фразы у нас получались сухие, официальные. Но за ними стояли незабываемые для нас события, погибшие друзья, жестокие схватки с врагом и изнурительные марши. Горечь пережитых поражений и радость побед вкладывали мы в эти фразы.

Время летело незаметно. Алексей Варфоломеевич писал не отрываясь. Мы рассчитывали часа через полтора закончить краткое изложение боевых действий обеих наших дивизий и к утру с нарочным отправить представление в штаб фронта. Но случилось нечто такое, чего мы не могли ожидать.

Открылась дверь, быстро вошел начальник штаба полковник Грецов. Он был сильно взволнован.

- Товарищ генерал, - торжественным голосом начал он. - Только что по телеграфу поступил приказ: нашему корпусу присвоено звание гвардейского.

- Как?! - удивился я. - Мы еще только составляем представление на дивизии...

Щелаковский вскочил со стула, бросился обнимать меня.

- Ну, здорово, Павел Алексеевич! - возбужденно говорил он. - Грецов, дай приказ, сам посмотреть хочу!

Алексей Варфоломеевич пробежал глазами по строчкам и начал громко читать вслух:

- «За проявленную отвагу в боях с немецкими захватчиками, за стойкость, мужество и героизм личного состава 2-го кавалерийского корпуса Ставкой Верховного Главнокомандования преобразованы:

Пункт «а». 2-й кавалерийский корпус - в 1-й гвардейский кавалерийский корпус. Командир корпуса - генерал-майор Белов Павел... Александрович...» - Щелаковский сделал паузу. - Слушайте, Павел Алексеевич, они там в спешке отчество перепутали...

- Неважно, - махнул я рукой. - Не в этом суть. Читайте дальше.

- «Пункт «б». 5-я кавалерийская дивизия - в 1-ю гвардейскую кавалерийскую дивизию. Командир дивизии - генерал-майор Баранов Виктор Кириллович.

Пункт «в». 9-я кавалерийская дивизия - во 2-ю гвардейскую кавалерийскую дивизию. Командир дивизии - полковник Осликовский Николай Сергеевич».

Пока Щелаковский читал, в комнате собралось много народу. Усталые люди будто преобразились. Я видел радостные лица, сияющие глаза.

- Поздравляю, товарищи! - сказал я. - Отныне мы с вами гвардейцы. Мы первыми среди советских кавалеристов заслужили такую честь. И сражаться теперь должны так, чтобы оправдать это высокое звание.

Телеграфный аппарат, связывавший нас со штабом Западного фронта, стучал без перерыва. К нам сыпались запросы о противнике, о том, где находятся наши части, когда они смогут начать бой. Поступали распоряжения и указания. По обилию переговоров чувствовалось, что в штабе фронта не очень спокойная обстановка.

Среди ночи меня вызвал к аппарату командующий фронтом:

- Как там у вас дело? Доложил ему сколь мог подробно:

- Час назад я разговаривал по телефону с генерал-лейтенантом Болдиным. Он находится в Зарайске. Связи с вами не имеет. Просил меня доложить лично вам следующее. Он с группой штаба подвергся нападению авиации и танков противника. Попытки пробиться на запад не удались, поэтому он ушел на восток. Сообщает, что сегодня из района Михайлова на Рязань двигалось до трехсот крытых автомашин противника с небольшой группой танков. Связи со своей армией Болдин не имеет. Считает, что 41-я и 31-я кавалерийские дивизии выполняют его приказ и наступают в тыл противнику в районе Венева. 239-я стрелковая дивизия вела бой в окружении в районе Сталиногорска, но вышла из окружения... Где она сейчас - неизвестно. Товарищ Болдин просит ваших указаний, куда ему направиться со своим штабом. Просит разрешения переехать в Лаптеве. Будет пытаться из Зарайска связаться с вами по Морзе. Что прикажете передать товарищу Болдину?

- Передайте, пусть переезжает в Лаптеве. Какие войска есть у Болдина в Зарайске?

- Ничего нет. Мой заместитель Таранов собрал там около батальона и занял этим батальоном оборонительный рубеж на подступах к Коломне.

- Как вы намерены выполнять задачу?

- Части в течение ночи будут двигаться для занятия исходного положения, а утром начнут наступление. Подробности донес.

- Обращаю ваше внимание на организацию взаимодействия всех частей боевого порядка и авиации. 112-я танковая дивизия должна не отстать от вас, тем более что она имеет возможность действовать активно и вторым танковым полком. Получен приказ о преобразовании вашего корпуса в гвардейский. Срочно доведите его до сведения всех бойцов и командиров. Имеете ли вы такой приказ?

- Приказ получен. Я и Щелаковский сердечно благодарим Военный совет фронта. Уверены, что в ближайшем бою будем уничтожать врага по-гвардейски... Прошу решить такой вопрос. У меня было два командных пункта, хорошо оборудованных связью. Один в Кашире, другой в Сукове. Сейчас в Кашире узел связи выведен из строя бомбежкой. Товарищ Соколовский требует перейти в Каширу. Но восстановление связи потребует там не менее десяти часов. Разрешите в Кашире иметь наблюдательный пункт, а основной командный пункт - в Сукове.

- Не возражаю. Держите с нами непрерывную связь. Все.

После этого разговора мы со Щелаковским обсудили, как быстрее довести до бойцов приказ о присвоении нам звания гвардейцев. Это нужно было сделать еще до начала наступления, чтобы вдохновить людей, поднять их боевой дух.

Решили разослать в полки и эскадроны работников политотдела корпуса. Там, где позволяет обстановка, провести в подразделениях краткие митинги. Щелаковский и я тоже отправились в войска. Приятно было самим сообщить людям замечательную новость. Кроме того, мне нужно было посмотреть, как подготовились к бою 1-я гвардейская кавалерийская дивизия генерала Баранова и приданный ей 1313-й стрелковый полк 173-й стрелковой дивизии.

Приехав в Каширу, я убедился, что секретарь горкома партии сдержал свое слово и выполнил обещанное. Шоссе на крутом подъеме от Оки было посыпано песком и золой. Машины шли теперь не буксуя, лошади не скользили.

На улицах - много людей. И военных, и гражданских. Сюда уже пришел с передовой смененный другими частями 131-й кавалерийский полк, назначенный на защиту города в случае прорыва немцев. Красноармейцы вместе с бойцами Каширско-Ступинского истребительного батальона строили с помощью жителей оборонительные сооружения. Возводились баррикады и противотанковые заграждения. Угловые кирпичные дома оборудовались так, чтобы из них можно было вести огонь одновременно по разным улицам.

Другие части 1-й гвардейской кавалерийской дивизии совместно с 1313-м стрелковым полком занимали рубеж Лужники, ручей Мутенка, Аладьино, готовились к наступлению. На этот раз кавалеристам повезло: они заняли позиции, которые возводились еще с лета на подступах к Кашире военно-строительным батальоном и местными жителями. Не будь тут укреплений, кавалеристам даже при напряженной работе вряд ли удалось бы оборудовать до утра свой рубеж. Промерзшая земля затвердела как камень. От нее со звоном отскакивала лопата.

Многие бойцы и командиры уже знали о том, что мы стали гвардейцами. Эта весть распространилась с удивительной быстротой. У людей было приподнятое, радостное настроение. Политработники, секретари партийных и комсомольских организаций, красноармейцы-агитаторы добирались до самых отдаленных окопов, до боевого охранения, чтобы порадовать своих товарищей. В подразделениях начались митинги.

- Товарищ генерал, - обращались ко мне бойцы. - Скоро мы наступать начнем? Под Серпуховом били фашистов, а теперь вдвойне бить будем.

В 11-м кавалерийском полку выступил на митинге боец Чиквидзе. Он выразил настроение, владевшее всеми командирами и красноармейцами.

- Отныне я, как гвардеец, буду до последней капли крови драться за победу над немецкими варварами, - говорил Чиквидзе. - Не бывать им в древнем русском городе Кашире. Буду стараться как можно больше истребить немецко-фашистских захватчиков!

Я видел, чувствовал, что люди рвутся в бой. Находились и такие, которые хотели прямо сейчас, немедленно ударить по противнику, ответить делом на то доверие, которое было оказано нам. Мне даже пришлось предупредить некоторых командиров, чтобы они ничего не вздумали предпринимать до начала общего наступления.

1-я гвардейская кавалерийская дивизия была готова идти вперед. Мне оставалось только дать ей команду. Но на флангах дело обстояло хуже. 2-я гвардейская кавалерийская дивизия, которой предстояло наносить совместно с 9-й танковой бригадой главный удар, еще не вышла в намеченный для нее район. А 9-я танковая бригада вообще находилась неизвестно где. Не удалось даже установить связь с ее штабом. Из 112-й танковой дивизии, располагавшейся на правом фланге, тоже не поступало донесения о готовности к атаке. Передо мной стоял вопрос: ждать, когда все войска изготовятся к бою, или начать наступление пока только частями 1-й гвардейской кавалерийской дивизии?

Видя, что бойцы и командиры охвачены энтузиазмом, а длительное ожидание способно приглушить боевой порыв, я отдал генералу Баранову приказ начать наступление утром, как предусмотрено планом.

Предрассветную тишину разорвал гром выстрелов: началась получасовая артиллерийская подготовка. Батареи 1-й гвардейской кавалерийской дивизии вели огонь по заранее разведанным целям. В городе дрожали оконные стекла. Потом будто горный обвал прогрохотал в морозном воздухе. Это прозвучал залп нескольких дивизионов 15-го полка гвардейских минометов. И сразу все стихло. Слышались только далекие пулеметные и винтовочные выстрелы, казавшиеся очень слабыми после артиллерийской канонады.

Я снял телефонную трубку, связался с командиром дивизии.

- Пошли! - возбужденно прохрипел Баранов. - Атака началась!

К этому времени я, чтобы лучше управлять боем, перебрался на свой наблюдательный пункт в подвал штаба местной ПВО. Отсюда было ближе к наступающим войскам. Хорошо работала связь. Однако вскоре сюда прибыл с группой своих офицеров командующий 49-й армией генерал-лейтенант Захаркин. В подвале стало очень тесно и шумно, прямо как в трамвае в часы «пик». Трудно было сосредоточиться, что-либо обдумать.

А обстановка требовала полного напряжения сил и быстрых решений. Операция развивалась не совсем так, как предусматривалось планом. Мы пока добились только одного: упредили немецкую группировку, собиравшуюся наступать на Каширу. Огонь нашей артиллерии и «катюш» обрушился на головы гитлеровцев, готовившихся к атаке. Враг был ошеломлен. Воспользовавшись этим, 96-й Белозерский полк подполковника М. Н. Данилина и 160-й Камышинский полк подполковника А. В. Князева, действуя в пешем строю, выбили фашистов из села Мицкое. Овладев им, оба полка двинулись на деревню Пятница, где сосредоточились крупные силы противника.

Пятница насчитывала в то время около шестидесяти дворов. У немцев здесь было много сил и средств, и они оказали упорное сопротивление. Открыла огонь вражеская артиллерия, стреляли сразу семь батарей. Из Верзилова и Дудылова начали бить фашистские пулеметы. И конечно, вскоре появилась вражеская авиация. У нас не было истребителей, чтобы прикрыть с воздуха наступающие полки. Немецкие летчики хорошо видели сверху спешенных кавалеристов, двигавшихся по белому, заснеженному полю. Гитлеровские самолеты с ревом входили в пике, засыпая бомбами наши боевые порядки, поливая их из пулеметов.

Наступление замедлилось. Но врагу не удалось сломить боевой порыв гвардейцев. Спешенные эскадроны продолжали упорно двигаться вперед. Их поддерживали дивизионная артиллерия и минометы.

В это время мое внимание было приковано не столько к центру, сколько к тем нашим группировкам, которые должны были действовать на флангах.

На правом фланге, в районе Иваньково, 112-я танковая дивизия упустила время и позволила противнику упредить себя. 4-я танковая дивизия немцев первой пошла в атаку. Маши танкисты, вместо того чтобы двигаться вперед, стояли на месте и отражали атаки гитлеровцев.

На левом фланге 2-я гвардейская кавалерийская дивизия полковника Осликовского, перейдя в наступление с опозданием на два часа, вступила в бой прямо с марша, имея много отставших. Большая часть ее артиллерии еще находилась в пути. Выступив из района Знаменского и Макарова, дивизия прошла через Ожерелье, еще не занятое противником, и завязала встречный бой с немцами: ей преградил дорогу пехотный батальон, поддержанный пятнадцатью танками.

Хуже всего обстояло дело с нашими танками, на которые я возлагал большие надежды. Полковник Таранов, посланный в Зарайск, чтобы ускорить движение 9-й танковой бригады и принять два отдельных танковых батальона, направленных к нам из Москвы, не подавал никаких вестей. Его молчание беспокоило и удивляло меня. Неужели случилось что-либо непредвиденное?

Приехавший из Зарайска начальник политотдела корпуса батальонный комиссар Милославский с возмущением доложил мне, что Таранов все пустил на самотек. В самое напряженное время, не чувствуя ответственности, он сидел сложа руки, в роли наблюдателя. Я приказал немедленно отстранить его от должности.

Нужно было послать в Зарайск энергичного, знающего командира, который смог бы объединить и правильно использовать танковые части. Подумав, я назначил командиром сводного танкового отряда полковника Грецова. Конечно, мне было трудно обойтись без начальника штаба. Но кандидатура Грецова была наиболее подходящей. Он сам участвовал в разработке плана контрудара и знал, какая важная роль отводится в этой операции нашей танковой группировке.

- Примите все меры, сделайте все, что можно, - напутствовал я Михаила Дмитриевича. - Танкисты должны выступить сегодня же. Хотя бы частью сил.

- Будет сделано, - ответил Грецов. Он улетел на самолете.

Вскоре Грецов позвонил мне и доложил, как обстоит дело. 35-й и 127-й отдельные танковые батальоны, прибывшие из Москвы, выгрузились на железнодорожной станции. Всего в обоих батальонах сорок шесть танков: десять КВ, шестнадцать Т-34, двадцать Т-60. Однако, пока батальоны двигались к Зарайску, из-за плохой дисциплины марша и поломок они растеряли в дороге большую часть машин. В район боевых действий прибыло лишь восемнадцать легких танков. Я приказал Грецову начать наступление этими силами, увязывая свои действия с командиром 2-й гвардейской кавдивизии полковником Осликовским, и усиливать свой отряд за счет тех боевых машин, которые отстали на марше.

В то же время командир 9-й танковой бригады подполковник Кириченко, приехавший в Зарайск раньше своих танков, доложил, что танки не могут переправиться через реку Осетр. Моста, способного выдержать боевые машины, на реке нет, а берега крутые. Я не очень верил в такое объяснение и потребовал, чтобы Кириченко ускорил переправу. На моей карте берега реки Осетр не были обозначены как крутые. А наши военные картографы работали хорошо - в этом я не раз убеждался на практике.

К слову сказать, много лет спустя, в 1958 году, обдумывая эту книгу, я проехал по местам боев. Побывал и на реке Осетр у Зарайска. Берега там совершенно пологие и препятствий для танков не представляют. А глубина реки такова, что ребятишки летом переходят ее вброд, зимой же воды подо льдом еще меньше.

Я до сих пор не знаю, что задержало тогда танковую бригаду. Причины могут быть разные, но только не крутые берега.

Напряжение боя под Каширой возрастало с каждым часом. Ко мне поступали десятки различных сообщений. Требовалось быстро принимать решения, влиять на ход операции. Но обстановка на наблюдательном пункте не способствовала плодотворной работе. Я уже упоминал, что корпус оказался в двойном подчинении: непосредственно Военному совету Западного фронта, но через командующего 49-й армией генерал-лейтенанта Захаркина.

Генерал Захаркин, находившийся теперь на моем наблюдательном пункте, требовал, чтобы я увязывал и согласовывал с ним все свои решения, и вмешивался в ход операции. Но у нас с ним были разные взгляды, разный подход к одним и тем же вопросам. По распоряжению Военного совета фронта я нес персональную ответственность за оборону Каширы и обязан был разгромить немецкую группировку. А Захаркин, убедившись в том, что под Каширой дело обстоит сравнительно благополучно, заботился об участке, занятом его армией. Я думал, как разбить и уничтожить противника, а Захаркин стремился укрепить свою оборону, создать резервы для отражения возможных ударов противника на Серпухов.

Ни до этой операции, ни после нее мне никогда больше не приходилось, к счастью, оказываться в таком совершенно ненормальном положении. Двойное оперативное подчинение связывало мне руки, мешало действовать по своему усмотрению.

Взять, к примеру, 112-ю танковую дивизию. Она входила в состав 49-й армии, но командующий фронтом формально подчинил ее мне. Этой дивизии приходилось буквально разрываться на две части, чтобы выполнить указания и Захаркина, и мои. Я считал, что для успешного развития операции эта дивизия должна нанести удар всеми силами во фланг противнику, способствовать окружению немцев. А Захаркин берег танкистов на тот случай, если немцы прорвутся близ Иванькова и двинутся к Серпухову. Поэтому один полк 112-й танковой дивизии, имевший до сорока танков, он держал в резерве, а другой, ослабленный в предыдущих боях, «уступил» мне. Такое половинчатое решение распыляло средства, которых и без того было не много.

Я вовсе не осуждаю генерала Захаркина. В ряде вопросов он со своей точки зрения был, возможно, и прав. Но я тогда на горьком опыте лишний раз убедился, что, чем больше начальников пытаются руководить одной и той же операцией, тем хуже.

В душе я надеялся, что гвардейцы прорвут фронт, мы быстро уйдем вперед и освободимся от бесполезной опеки. Но мечты мечтами, а дело делом.

Видя, что в подвале ПВО стало слишком тесно и шумно, генерал Захаркин предложил переехать в Ступино, в просторное и хорошо оборудованное бомбоубежище одного из заводов. Я согласился, преследуя свою цель.

Бомбоубежище в Ступине действительно оказалось отличным: много места, надежные перекрытия, способные выдержать даже прямое попадание небольшой бомбы. Захаркин со своим штабом разместился довольно комфортабельно. Для штаба обороняющейся армии лучшего нечего было и желать. Но руководить наступательным боем, когда обстановка быстро меняется, когда нужно чувствовать накал событий и без промедления реагировать на них, из тылового бомбоубежища было трудно. Объяснив это Захаркину, я с небольшой группой штабных командиров вернулся в Каширу на свой наблюдательный пункт, обретя таким образом некоторую свободу действий.

В середине дня мне позвонили из штаба Западного фронта и сообщили, что Тула перестала получать энергию от Каширской электростанции. Может быть, немцы повредили линию высокого напряжения между Каширой и Тулой? Но линия оказалась исправной. Повреждение следовало искать на самой электростанции. С этой целью из Москвы прибыла группа инженеров. Мне было приказано доставить их на Каширскую ГРЭС, расположенную у Ожерелья, и организовать надежную охрану электростанции.

Уже после войны я узнал, насколько тяжелым было положение в Туле, Осажденный город остался без энергии. Остановились заводы, изготовлявшие оружие и боеприпасы. Тульский городской комитет обороны вынес 26 ноября специальное решение: восстановить одну турбину патронного завода, для того чтобы дать городу хотя бы минимальное количество электричества.

Я постарался как можно скорее доставить специалистов на электростанцию. Инженеры сразу же взялись за дело. Им помогали рабочие, наши бойцы. Фронт был совсем близко, но инженеры трудились спокойно, надеясь на гвардейцев. Вскоре неисправность была обнаружена и устранена. Тула снова получила электроэнергию.

К середине дня немцы, оправившись от неожиданного удара 1-й гвардейской кавалерийской дивизии, начали быстро создавать оборону. Они располагали значительным количеством танков и применили свой испытанный, довольно эффективный способ - маскировали боевые машины в домах или зарывали в землю, превращая их в неподвижные огневые точки. Это создавало для нас большие трудности, так как танк, зарытый в землю чуть ли не до самой башни или стоящий в бревенчатой избе, был малоуязвим.

Особенно цепко и упорно обороняли немцы высоту 211, очень выгодную позицию на подступах к деревне Пятница. Эта высота господствовала над прилегающей местностью, с нее открывался хороший обзор.

1313-й стрелковый полк, приданный 1-й гвардейской кавдивизии, начав наступление из района Корыстова, стремительной атакой отбросил противника, оборонявшего высоту. Немцы бежали, оставив множество убитых, раненых и несколько врытых в землю танков. Однако радоваться успеху было еще рано. Гитлеровцы не смирились с потерей этой позиции. Они сразу же открыли по высоте 211 артиллерийский огонь и вызвали свою авиацию. Самолеты буквально «повисли» над высотой. Они прилетали группами по двадцать - тридцать единиц, бомбили, стреляли из пушек и пулеметов. Улетала одна группа - появлялась другая. Земля на высоте и вокруг нее была изрыта воронками. Издали окутанная дымом высота напоминала вулкан, черневший посреди бескрайних снегов.

Потом фашисты послали в контратаку усиленный батальон с десятком танков. Им удалось отбросить наших пехотинцев и вернуть выгодный рубеж. Это встревожило и командира 1-й гвардейской кавдивизии, и меня. Мы с Барановым понимали, что бой за высоту 211, а следовательно, и за деревню Пятница грозит стать затяжным. Тогда мы потеряем свое преимущество - маневренность, а немцы выиграют время, подтянут крупные резервы, сорвут наш контрудар.

Надо было принимать решительные меры. Я приказал Баранову поддержать 1313-й стрелковый полк огнем двух дивизионов гвардейских минометов и ввести в действие 11-й Саратовский кавалерийский полк майора Зубова, усилив его артиллерией.

После залпа «катюш» наши пехотинцы и спешенные кавалеристы снова пошли в атаку. Немцы были выбиты с высоты и бежали к Пятнице. Высота осталась в наших руках. Приблизительно в то же время 96-й кавалерийский полк овладел селом Базарове, 166-й захватил Чернятино. Продвигаясь на юг, гвардейцы начали обходить Пятницу с северо-запада.

Так развивались события на участке генерала Баранова. А что же делалось в это время на флангах?

112-я танковая дивизия полковника Гетмана, действовавшая справа, весь день вела упорные бои с наступавшим противником и вперед не продвинулась. Больше того, возникали опасения, особенно у генерала Захаркина, что немцы могут потеснить ее. Лишь к вечеру положение у Гетмана стало сравнительно устойчивым.

На левом фланге 2-я гвардейская кавалерийская дивизия несколько потеснила противника, выбив его передовые части из населенных пунктов Кокино и Ягодня.

Энергично действовал полковник Грецов. Он сколотил в Зарайске отряд из восемнадцати танков, подчинил себе мотострелковый батальон 9-й танковой бригады и начал с этими силами наступление левее 2-й гвардейской кавдивизии.

Грецову встретились несколько разведывательных групп противника, двигавшихся на Зарайск и Коломну. Танкисты без особого труда разгромили их, заняли населенные пункты Топканово и Острога. Грецов повел свой отряд дальше, к Никулину и Кипелову, охватывая вражескую группировку в районе Пятницы с юго-востока. К сожалению, отряд Грецова был все еще слишком слаб.

В общем, день 27 ноября принес нам некоторые успехи. Мы не дали немцам возможности наступать на Каширу, сами ударили по врагу и потеснили его на три - восемь километров.

Командующий Западным фронтом так сообщал об этом бое Верховному Главнокомандующему: «Белов с утра начал действовать. Продвигается вперед. Против Белова действуют части прикрытия противника... По состоянию на 16.00 27.11 противник отошел на три - четыре километра. Захвачены пленные. Сегодня в бою танковые батальоны и танковая бригада не участвовали. Задержались в пути из-за мостов. Подойдут ночью и будут участвовать с утра. 112-я танковая дивизия на месте и ведет бой в 16 км юго-западнее Каширы» [3] .

В этот день инициатива на участке корпуса начала переходить в наши руки. Теперь нужно было развить наметившийся успех.

Пока нам не удалось окружить и разбить противника. Но мы не отказались от этой цели. Она продолжала оставаться главной. Ночью мы произвели перегруппировку своих войск, усилили те части, которые занимали охватывающее положение по отношению к гитлеровцам, сосредоточившимся в пятницком оборонительном узле. Я решил по-прежнему связывать фашистов в Пятнице, Дудылове, Верзилове и прилегающих населенных пунктах фронтальным наступлением. А основные свои силы, особенно танки, сосредоточить на флангах для охвата и обхода противника.

На 112-ю танковую дивизию, действовавшую справа, надежда была плохая. С генералом Захаркиным так и не удалось договориться об использовании ее для решительного удара. Он по-прежнему опасался прорыва немцев к Серпухову, поэтому держал на всякий случай один танковый полк в резерве. Второму полку я приказал наступать от Иванькова на Барабаново, в тыл пятницкой группировке немцев. С противоположной стороны, с востока, на Барабаново должен был наступать танковый отряд Грецова. С ним взаимодействовала 2-я гвардейская кавдивизия. Она получила приказ продвигаться вперед, обходя населенные пункты, не ввязываясь в затяжные бои в деревнях, чтобы совместно с 1-й гвардейской кавдивизией окружить и уничтожить противника в Пятнице. Главный удар мы наносили на своем левом фланге, где обстановка складывалась для нас более благоприятно.

В нашем замысле была заложена идея двойного окружения пятницкой группировки вражеских войск. 1-я и 2-я гвардейские кавалерийские дивизии получили задачу охватить гитлеровцев с обоих флангов. 112-я танковая дивизия, 9-я танковая бригада и два отдельных танковых батальона должны были обойти группировку противника и создать внешнее кольцо окружения.

Не буду здесь вдаваться в оценку наших планов. Их, как говорят, проверила жизнь. Но с уверенностью могу сказать, что в 1-м гвардейском кавкорпусе были хорошие бойцы и командиры. Они и решили исход боя.

С 11 ноября корпус не знал отдыха. Марш сменялся боем, бой - маршем. Были забыты все нормы отдыха, ночлегов и дневок. Люди ели на ходу, спали урывками, как-нибудь и где-нибудь, по нескольку дней не бывали в теплом помещении, хотя стояли довольно сильные морозы.

Мы, как и положено кавалеристам, вели маневренные бои, совершали перегруппировки, быстрые марши. Высшее командование подразумевало, что все это люди делают верхом. Но под Москвой нашим бойцам и командирам пришлось большей частью маршировать пешком, ведя усталых коней в поводу.

У нас было много лошадей, мобилизованных из народного хозяйства, не прошедших ни выездки, ни тренировки. Присылали к нам и малорослых лошадей, и слабый молодняк. Когда начались бои в районе Каширы, весь конский состав был совершенно измотан. Не выдерживали нагрузки даже те отличные кони, которые сохранились в корпусе еще с мирного времени.

Характерный случай произошел 28 ноября во 2-й гвардейской дивизии. 72-й кавалерийский полк прорвал оборону немцев в районе Булгакова. Сложилась выгодная обстановка для конной атаки. Противник деморализован, нужно не дать ему остановиться, ворваться на его плечах в село, уничтожить врага.

Полковник Осликовский приказал резервному 108-му полку ударить по гитлеровцам. Всадники двинулись вслед за отступающими немцами, нагоняя отставших. Громкое «ура», топот копыт, блеск клинков - все это произвело впечатление на противника, прибавило паники. Фашисты бежали, почти не сопротивляясь. Но, увы! Бежали они так быстро, что наши всадники не сумели догнать их.

Усталые, некованые лошади не способны были двигаться даже рысью, не говоря уже о галопе. Они едва переставляли ноги, а в полукилометре от Булгакова большинство лошадей совсем выдохлось. Конная атака захлебнулась. Командиры и бойцы начали спешиваться.

Немцы, воспользовавшись передышкой, попытались организовать оборону на окраине села. Кавалеристы ударили по врагу в пешем строю и захватили Булгаково.

В корпусе не хватало автотранспорта для доставки боеприпасов. Мало осталось тягачей для буксировки гаубиц. Моторы по мере возможности заменялись лошадьми. А когда иссякали силы лошадей, вся тяжесть доставки грузов ложилась на плечи людей.

Не выдерживала техника. Ломались, выходили из строя танки и автомашины. Не выдерживали кони, валившиеся с ног от изнеможения. Только наши замечательные люди с честью вынесли все невзгоды.

Не было времени для того, чтобы проводить митинги, собрания, беседы. Политработники шли во взводы, в эскадроны, вместе с красноармейцами и командирами участвовали в боях, увлекая бойцов своим примером.

«Товарищи! За нами Москва!», «Гвардейцы, вперед! Оправдаем свое высокое звание!» - вот два основных лозунга, которые политработники, коммунисты довели до сердца и сознания каждого солдата и командира. И люди глубоко осознали важность происходящих событий. Десятки, сотни подвигов свершались на поле боя.

Гвардейцы 11-го кавалерийского полка штурмовали деревню Верзилово, сильно укрепленную немцами. Несколько раз бойцы поднимались в атаку, но пулеметный и минометный огонь противника прижимал их к земле. Тогда командир послал в обход небольшой отряд. Семнадцать гвардейцев во главе с лейтенантом Трегубовичем скрытно зашли фашистам в тыл и ворвались в деревню. Красноармеец Ткачук, перебегая от дома к дому, уничтожил расчеты четырех станковых пулеметов. Фашисты начали выскакивать из укрытий. Гвардеец Яремчук хладнокровно расстреливал их. Он уничтожил двух офицеров и шестерых немецких солдат.

Один из своих пулеметов гитлеровцы установили на скирде соломы. Этот пулемет очень мешал нашим подразделениям. Чтобы подавить его, лейтенант Трегубович ракетами вызвал огонь артиллерии.

Местные жители указали Трегубовичу, где находится штаб вражеского батальона. Под прикрытием начавшейся метели гвардейцы незаметно окружили дом, перерезали провода. В окно полетели гранаты. Немецкие офицеры выбегали из дома и попадали под огонь автоматчиков. Штаб батальона был уничтожен. В помещении, которое он занимал, наши, бойцы захватили оперативные документы, карты, радиостанцию. Трофеи тотчас были отправлены командиру полка.

Взвод Трегубовича отвлек на себя значительную часть вражеских сил, оборонявших деревню. Немцы с трех сторон окружили гвардейцев. Их положение с каждой минутой ухудшалось. Было убито и ранено несколько бойцов. Тяжелое ранение получил и сам Трегубович. О раненых позаботились жители. Клавдия Андреевна Сухова оказала первую помощь лейтенанту Трегубовичу и укрыла его в доме.

Между тем командир 11-го кавалерийского полка, увидев, что в Верзилове поднялся переполох, послал красноармейца Баранова к командиру эскадрона с приказом немедленно перейти в атаку. Гитлеровцы заметили пробиравшегося по полю связного, открыли сильный огонь из пулеметов и минометов. Но Баранов понимал: если он спрячется и будет пережидать, пока огонь прекратится, пройдет драгоценное время и будет упущен выгодный момент. Рискуя жизнью, Баранов бросился вперед и доставил приказ.

Эскадрон поднялся в атаку. Вот уже совсем недалеко окраина деревни. Но в это время с фланга ударил гитлеровский пулемет. Упали несколько бойцов. Рухнул на землю командир взвода. Еще секунда, другая - и атака сорвется.

- Гвардейцы! За мной! - крикнул рядовой Маркунян и первым побежал к деревне. Красноармейцы устремились за ним, ворвались в крайние избы. Фашисты были выбиты из Верзилова.

Упорный бой разгорелся в этот день за деревню Умрыщенки. Батальон вражеской пехоты при поддержке десяти танков контратаковал наши части. 1313-й стрелковый полк отбил контратаку. Московские ополченцы встретили гитлеровцев дружным огнем, отбросили в сторону деревни Елькино и сами перешли в атаку. А в это время в наступление на Умрыщенки пошел 96-й кавалерийский полк.

Ближе других продвинулся к деревне спешенный эскадрон старшего лейтенанта Погорелова. Гвардейцы залегли в трехстах метрах от крайних домов. Фашисты вели такой сильный огонь, что поднимать эскадрон в атаку было невозможно.

Старший лейтенант подозвал к себе Михаила Богера, опытного и смелого бойца:

- Пулеметы видишь?

- Вижу три штуки.

- Надо их снять.

- Попробую.

- Один пойдешь?

- Одному сподручней, - улыбнулся Богер.

Гвардеец взял десяток гранат и пополз к домам, маскируясь в кустах. Вскоре он исчез из виду. Прошло томительных полчаса. Немцы продолжали вести сильный огонь. Старший лейтенант подумал, что Богер погиб и нужно послать в обход группу бойцов. Но вдруг в деревне раздались взрывы. Один за другим. Это действовал Богер. Проникнув в деревню, он взял на заметку шесть домов: в трех стояли пулеметы, из остальных немцы вели ружейный и автоматный огонь. Богер вскочил с земли и побежал от дома к дому, бросая гранаты в окна. Шесть огневых точек вывел из строя отважный боец. Старший лейтенант Погорелов поднял в атаку эскадрон. Его поддержали соседние эскадроны.

Овладев деревней Умрыщенки, 96-й и 160-й кавалерийские полки завязали наконец бой на северной окраине Пятницы. Немцы обрушили на кавалеристов сотни снарядов. С нашей стороны ударили «катюши», занявшие позиции на базарной площади в Кашире. Противник бросил против нас авиацию. Не успевала отбомбиться одна группа самолетов, как на горизонте уже появлялась другая. Над полем боя стоял непрерывный грохот и треск. Горели дома, горели подбитые машины. Морозный ветер медленно относил в сторону клубы дыма.

На наблюдательный пункт позвонил начальник политотдела корпуса батальонный комиссар Милославский.

- Товарищ генерал, прошу вас приехать в Ступино. Комиссар чувствует себя очень плохо, а от госпитализации отказывается.

Щелаковский был болен уже несколько дней. Горячий, порывистый человек, он стремился всегда сам побывать на трудных участках. Он не привык сидеть на одном месте и теперь тяжело переживал, что болезнь почек приковала его к постели. Щелаковский надеялся скоро встать на ноги, но, вопреки ожиданиям, здоровье его ухудшилось.

Когда я приехал в Ступино, Алексей Варфоломеевич лежал на топчане, укрытый шинелями. Губы его запеклись, лицо осунулось, побледнело. Он старался скрыть от меня боль, но приступы бывали такие сильные, что он вздрагивал, судорожно стискивал кулаки.

- Ничего, Павел Алексеевич, - сказал он, пытаясь улыбнуться. - Скоро пройдет... Вы уж извините, не вовремя я свалился.

Пришлось отправить его на лечение в Москву. Вот и случилось, что в разгар сражения остался я без самых близких и испытанных помощников: комиссара увезли в госпиталь, начальник штаба возглавлял танковый отряд на левом фланге.

Мне пришлось задержаться на командном пункте, чтобы решить множество накопившихся вопросов. Начальник оперативного отдела майор Шреер доложил, как продвигаются наши войска, спросил, какие меры принять, чтобы 9-я танковая бригада подтянулась наконец к передовой. Полковник Сакунов сообщил: удалось достать десять тысяч подков - часть привезли из Москвы, остальные изготовили в Ступине. Он спрашивал, скоро ли будет передышка, чтобы организовать ковку коней.

- Передышки не ждите, - ответил я.

- Но на каждого коновода приходится по три лошади...

- Знаю. Однако начинайте ковать сейчас же.

Начальник 5-го отдела капитан Оганесян просил указать, где разместить боеприпасы. Подполковнику Фролову требовалось уточнить, куда направлять прибывающее пополнение. Все это были нужные, важные вопросы, но они отвлекали меня от непосредственного управления боем.

Части корпуса действовали на большом пространстве, на значительном удалении друг от друга. При таких условиях необходимо было особенно внимательно следить за обстановкой и успевать давать нужные распоряжения, предусматривая дальнейший ход операции. Все это удобнее делать в Кашире. Я вызвал машину и поспешил на свой наблюдательный пункт.

Захватив несколько населенных пунктов, 1-я гвардейская кавалерийская дивизия к исходу дня завязала бои на окраине деревни Пятница. Несколько медленнее продвигалась 2-я гвардейская кавалерийская дивизия. Немцы, почувствовав угрозу окружения, бросили против нее довольно крупные силы пехоты и танков. Дивизия с трудом отражала танковые контратаки. Дело осложнялось тем, что треть ее артиллерии застряла на дорогах: ослабевшие лошади не могли везти орудия.

В тот день, 28 ноября, особенно отличились танкисты сводного отряда полковника Грецова. Отряд, пополнившийся за счет подтянувшихся танков, насчитывал двадцать две боевые машины: семь Т-34 и пятнадцать Т-60. В состав его входил и мотострелковый батальон 9-й танковой бригады.

Отряд начал наступление в середине дня. Неожиданно для противника танки ворвались в населенные пункты Наумовское и Барабаново, перерезали дорогу между Пятницей и Мордвесом, являвшуюся главной коммуникацией немцев. Гитлеровцы, занимавшие пятницкий узел сопротивления, оказались в окружении.

Зная общий замысел операции, полковник Грецов не остановился и двинул отряд из Барабанова на Жижелну, в тыл 4-й танковой дивизии противника, ведшей бой с нашей 112-й танковой дивизией. У немцев поднялся переполох. Они срочно стали снимать части с передовой, чтобы повернуть их против отряда Грецова. Воспользовавшись ослаблением боевых порядков противника, 112-я танковая дивизия выбила гитлеровцев из села Тепловка и начала развивать наступление на Жижелну, навстречу отряду Грецова.

Фашисты, обеспокоенные таким оборотом дела, бросили против наших танков свою авиацию. Самолеты прилетали группами по пятнадцать - двадцать единиц, сбрасывали бомбы, обстреливали наши боевые машины из пушек. А я не имел возможности помочь танкистам с воздуха. Авиационная бригада, поддерживавшая действия корпуса, имела совсем мало самолетов и не способна была сорвать воздушные атаки врага.

Гитлеровцы быстро сосредоточили полк мотопехоты, подтянули до сорока танков и штурмовых орудий и нанесли удар по Барабанову, в тыл отряду Грецова. Им удалось захватить это село, но продержались они в нем недолго. С востока на них давила 2-я кавалерийская дивизия. Полковник Грецов, повернув свой отряд, ударил с запада. Барабаново вновь оказалось в наших руках.

Но выполнить задачу до конца в этот трудный день нам все же не удалось. Не хватало сил. Две стрелковые бригады, которые обещал Верховный Главнокомандующий, так и не пришли. Я ничего не слышал больше о них. 9-я танковая бригада все еще не могла собрать свои танки, отставшие на дорогах между Подольском, Коломной и Зарайском. Да и те машины, которые удалось стянуть в одно место, не переправились через реку Осетр.

А танки нам так были нужны! Они развили бы и закрепили успех, достигнутый отрядом Грецова, помогли бы нашим спешенным кавалеристам отражать танковые атаки немцев.

Противник однако понес значительные потери, был частично деморализован. Главное теперь - не дать ему опомниться, привести в порядок потрепанные подразделения, подтянуть резервы. Я решил продолжать наступление и ночью. Темнота мешала гитлеровцам использовать артиллерию, пулеметы и минометы столь же эффективно, как днем. Это неизбежно снижало их огневое превосходство. Кроме того, противник уклонялся от ближнего боя, а ночью легче подобраться к его позициям.

На этот раз нам очень помогли недавно полученные автоматы. Для штурма Пятницы 1-я гвардейская кавалерийская дивизия выделила три эскадрона автоматчиков, усилив эти эскадроны ручными пулеметами. Бойцы получили по нескольку ручных гранат и достаточное количество патронов. В тех условиях это была своего рода роскошь: мы постоянно испытывали недостаток в боеприпасах и зачастую экономили даже патроны.

Под покровом темноты эскадроны автоматчиков с трех сторон незаметно приблизились к окраине деревни. По команде разом затрещали сотни автоматов. Немцы были ошеломлены. Ворвавшись в деревню, гвардейцы забрасывали гранатами дома, в которых укрылись фашисты. Гитлеровцы выскакивали на улицу. Вспыхивали ожесточенные рукопашные схватки.

Одним из первых проникший в деревню комсомолец Федор Килочека оказался в самом центре вражеского расположения. Он выбрал удобную позицию и, открыв огонь из ручного пулемета, уничтожил орудийный расчет и более десятка вражеских солдат. Но и сам пулеметчик был ранен. Пулемет замолчал. Гитлеровцы подбежали к Федору, намереваясь добить. Один из фашистов уже поднял винтовку со штыком. Но в эту секунду раздалась очередь из автомата. Фашист замертво свалился рядом с пулеметчиком. Это на выручку Федору подоспели его товарищи. Потерявшего сознание гвардейца вынесли с поля боя.

Немцы, отстреливаясь, отходили к центру деревни. Сосредоточившись там, они попытались пробиться на юг, в сторону Мордвеса. Но не многим из них удалось уйти живыми. Часть фашистов была убита, часть взята в плен.

В небольшой деревушке гитлеровцы оставили около семисот трупов и десять танков.

Выбив противника из Пятницы, наши гвардейцы, охваченные боевым порывом, продолжали преследовать его. Продвинувшись дальше на юг, за ночь части корпуса овладели населенными пунктами Стародуб и Тимирязеве. Танковый отряд полковника Грецова установил в районе Жижелны непосредственную связь с подразделениями 112-й танковой дивизии.

Рано утром генерал-майор Баранов и полковник Осликовский доложили мне об итогах ночного боя. Прошло ровно трое суток с того времени, как мы пришли в Каширу. Положение города казалось тогда почти безнадежным. Сейчас я имел все основания поздравить командиров дивизий с победой.

В те дни начальник генерального штаба сухопутных войск гитлеровской Германии генерал Гальдер записывал в своем служебном дневнике:

«28 ноября 1941 г. обнаружены переброски войск с севера под Тулу. Русские предприняли сильную контратаку из района Каширы.

29 ноября 1941 г. перед 2-й танковой армией отмечено усиление сопротивления противника в районе Каширы. В этом районе наши авангарды (17-я танковая дивизия) вынуждены были отойти...»

1-й гвардейский кавалерийский корпус выполнил боевой приказ. Гитлеровские войска потерпели под Каширой поражение, нависшая над городом угроза миновала. Фашистам не удалось замкнуть «большие клещи» вокруг нашей, столицы.

Но все мы понимали, что это только начало. Перед нами стоял опытный враг. Мы не имели превосходства над ним в силах и средствах.

13 конце ноября и в первых числах декабря общая обстановка под Москвой продолжала оставаться напряженной. Немцы на ряде участков продвигались вперед. Они были убеждены, что через несколько дней захватят советскую столицу. Их генералы уже хвастались, что могут разглядеть город в бинокль.

25 ноября советские войска оставили Солнечногорск. Через трое суток в районе Яхромы гитлеровцы форсировали канал Москва - Волга. А на южном крыле Западного фронта немцы после поражения под Каширой перешли в наступление против нашей 49-й армии, пытаясь замкнуть с севера кольцо окружения вокруг Тулы. Еще южнее, на елецком направлении, 2-я танковая и 2-я полевая армии противника продолжали двигаться вперед вплоть до 4 декабря.

На центральном участке гитлеровцам удалось 1 декабря прорвать оборону наших войск под Наро-Фоминском. Танки и мотопехота врага устремились по шоссе на Кубинку во фланг нашей 5-й армии, но были задержаны частями, выдвинутыми из резерва.

Чтобы окончательно остановить врага и создать благоприятные условия для перехода в контрнаступление, советское командование перебросило под Москву крупные стратегические резервы. На разных участках фронта по вырвавшимся вперед фашистским дивизиям было нанесено несколько контрударов. 1-я ударная армия генерал-лейтенанта В. И. Кузнецова 29-30 ноября атаковала немецкие войска, переправившиеся через канал Москва - Волга, и отбросила их на левый берег.

Контрударами удалось разбить передовые отряды противника, определить состав сил и нащупать слабые места в его боевых порядках.

Особенно важным представляется мне моральное значение этих контрударов. Война продолжалась уже более пяти месяцев, и все это время мы отходили в глубь страны. Некоторые бойцы и командиры начали считать отступление неизбежным. Если, мол, и будет удача, то временная, а потом опять придется отходить. Были командиры, которые, получив приказ о контрударе, не спешили выполнять его, действовали вяло, полагая, что, если вырвешься сильно вперед, труднее будет отходить назад и немудрено попасть в окружение.

А фашистские офицеры привыкли к мысли, что никакой противник не выдержит их атаки. Они не беспокоились о тыле и флангах, будучи уверены, что, как бы далеко ни ушли они вперед, их вскоре нагонят свои войска.

Контрудары наших войск под Москвой укрепили веру красноармейцев и командиров в успех борьбы, помогли преодолеть инерцию отступления. Эти же контрудары поубавили у фашистов спеси. Красная Армия дала гитлеровцам несколько хороших уроков на поле боя. Но противник все еще действовал самоуверенно и нагло.

Потерпев поражение в районе Каширы, немецкие войска начали отходить к Мордвесу, прикрываясь сильными арьергардами. Утром 29 ноября передо мной встал вопрос, что делать дальше: броситься вслед за немцами или дать возможность хоть немного отдохнуть своим частям, чтобы новый удар получился более сильным. Я выбрал последнее. Войскам дал приказ сосредоточиться в указанных им пунктах и приготовиться к дальнейшему наступлению. Срок - одни сутки.

Пока войска отдыхали, разведывательные и передовые отряды преследовали фашистов, не теряя с ними соприкосновения, собирали сведения о противнике, держали его в постоянном напряжении.

Сводный танковый отряд выполнил свою задачу. Я отозвал Грецова в штаб. Михаил Дмитриевич вернулся веселый и довольный. Ему редко приходилось непосредственно руководить боевыми действиями. На этот раз он успешно провел важный бой, добился хороших результатов и имел все основания радоваться. Большой любитель штабной работы, он, как мне показалось, без особого энтузиазма взялся опять за бумаги и карты. Я познакомил его с обстановкой, предложил разработать план преследования противника.

В этот день особенно много пришлось потрудиться штабникам и интендантам. Составлялись отчеты, подсчитывались потери. В полки вливались отставшие на марше люди, отставшая техника. Подвозились и распределялись патроны, снаряды, продукты. Во многих эскадронах ковали коней.

На марше и в бою люди питались большей частью всухомятку. Сухари, колбаса или консервы - вот и весь рацион. Даже кипятком погреться удавалось не всегда и не всем. Теперь было приказано обеспечить бойцов горячей пищей. Но усталые люди прежде всего хотели спать. Они набивались в уцелевшие избы, устраивались в сараях и на сеновалах.

- Какая у нас на сегодня задача? - говорил политработникам батальонный комиссар Милославский, исполнявший обязанности комиссара корпуса. - Мы должны проследить, чтобы все красноармейцы были сыты и имели курево. Чтобы выспались в тепле. Чтобы привели в порядок коней и оружие... Еще вот что. Пойдете в эскадроны - возьмите с собой бумагу и карандаши. Людям некогда было письма писать, а сейчас есть такая возможность...

Политработники разъехались по частям, с ними и Милославский.

Еще утром я отправил в штаб Западного фронта боевое донесение, в котором изложил свои соображения о дальнейших действиях. Ближайшей задачей корпуса я считал захват Мордвеса и уничтожение веневской группировки противника. Корпус должен был наступать строго на юг, имея ударные танковые группировки на обоих флангах и подвижный резерв за центром.

В ответ я получил распоряжение: наступать одной кавалерийской дивизией на Мордвес, а другую иметь в резерве и приводить ее в порядок; 173-ю стрелковую дивизию вывести из Каширы и использовать для боя в районе Мордвеса; 112-я танковая дивизия подчинялась мне с задачей вести параллельное преследование на правом фланге в направлении Михайловское, Ушакове; 9-я танковая бригада должна использоваться для параллельного преследования слева, то есть с востока.

Распоряжение командующего фронтом совпадало с моими наметками. Только командующий требовал привести в порядок одну кавалерийскую дивизию, а мы к утру 30 ноября сумели привести в порядок обе. Я приказал 2-й гвардейской кавалерийской дивизии выступить для преследования противника вместе с 9-й танковой бригадой. Таким образом, мы опять имели на своем левом фланге ударный кулак, позволявший нам не только охватывать противника, но и обходить его.

В штабе корпуса была закончена разработка приказа, в котором войскам ставились новые задачи. Ночью, когда приказ был подписан и отправлен в части, работники штаба тоже получили наконец возможность отдохнуть.

Полковник Грецов, я и только что возвратившийся из поездки в части комиссар Милославский собрались поужинать.

Грецов выложил на стол пачку писем и телеграмм. Это были поздравления, присланные по случаю присвоения корпусу гвардейского звания. Михаил Дмитриевич читал их вслух. Потом, придвинув к себе стакан чаю, сказал:

- Вы обратили внимание, что особенно много поздравлений поступает во вторую гвардейскую дивизию? Чем объяснить такую популярность Осликовского?

- А кто поздравляет его? - спросил я.

- Киностудия, журналисты, режиссеры.

- Все ясно, Михаил Дмитриевич!

Мы посмеялись и решили поскорей отправить поздравления полковнику Осликовскому.

- Ну а как бойцы отдыхают? - спросил я Милославского. - Писем много написали?

- Мешки! - ответил комиссар. - Мешками носили. Пришлось дополнительно грузовик выделять... И отдохнули неплохо... Зашел я в одну хату, а там храп такой стоит, что стены трясутся. Хозяйка шутит: «Товарищ начальник, они же так дом разрушат, что я делать буду?»

А сама радуется, что немцев выгнали. На целый взвод портянки постирала, пуговицы всем пришила, пока спали... В общем, товарищ генерал, наши бойцы и воюют и спят по-гвардейски. Неплохо бы и нам у них поучиться.

Как-то в самом начале войны к нам приехал корреспондент одной из центральных газет. Видимо, он слабо разбирался в тактике и представлял себе бой приблизительно таким, каким описывали его лет двадцать назад. В наших повседневных фронтовых буднях корреспондент не нашел чего-либо особенно интересного. Он искал сенсационное, необычное. В результате появился очерк, в котором восторженно описывалась конная атака одного из наших подразделений по железнодорожному мосту через Прут. Эффектный был очерк, но... совершенно неправдоподобный. Хотел бы я посмотреть, как проскакал бы автор очерка галопом по шпалам! Через железнодорожный мост даже шагом проехать невозможно, конь сразу поломает ноги.

Вспоминается и другой случай. В декабре сорок первого года в печати появился снимок с подписью: «Конная атака конногвардейцев генерала Белова». На нем были изображены всадники, которые во всю прыть неслись на врага, размахивая клинками. У меня сразу возник вопрос: как фотокорреспондент ухитрился снять мчавшуюся на него конную лавину? Для этого надо было оказаться вместе с немцами, которых атаковали гвардейцы. Фальшь была явная. В погоне за эффектным материалом фотокорреспондент, скорее всего, попросил изобразить для него конную атаку вдали от поля боя. А какой-нибудь командир полка, посмеиваясь в душе, выделил для этой цели эскадрон.

Дело, разумеется, не в том, что один или несколько корреспондентов оказались далекими от действительности. Я хочу подчеркнуть другое: многие люди имели, а некоторые имеют и до сих пор, совершенно неправильное представление о боевых действиях конницы в годы Великой Отечественной войны.

Огневая мощь воюющих сторон выросла к тому времени настолько, что атаки в конном строю стали анахронизмом. Они применялись разве только во время преследования деморализованного противника или для нанесения неожиданных стремительных ударов, если складывалась очень уж благоприятная обстановка. А как правило, кавалеристы воевали в пешем строю. Но это не означает, что конница в тех условиях потеряла все свои преимущества. Благодаря подвижности, маневренности кавалерия с успехом использовалась для решения ряда важных задач. Конные полки можно было быстро перебрасывать с одного участка фронта на другой. Они использовались для охватов и обходов, для рейдов по вражеским тылам.

Фашисты не успевали организовать сопротивление и начинали отступать. В декабре их отступление порой превращалось в паническое бегство.

Бои чаще всего развивались так. Часть сил кавалерийской дивизии сковывала противника с фронта, тем временем один или два полка обходили фашистов и наносили им удар с фланга или с тыла. Успех такого боя решали быстрота и неожиданность. Полк начинал движение в конном строю. Сабельные эскадроны рысью двигались по лесу, по кустарнику или за возвышенностью, укрывающей всадников от вражеских наблюдателей, станковые пулеметы перевозились на тачанках, запряженных четверками лошадей. Минометы и орудия на конной тяге тоже следовали с полком. Достигнув намеченного рубежа, полк спешивался и развертывался в боевой порядок. Если позволяли условия, полк даже развертывание производил для быстроты в конном строю, а потом уже спешивался. Коноводы, из расчета один на три лошади, уводили коней в укрытия.

Если возникала необходимость, командир полка сажал на коней эскадрон и посылал его дальше в тыл противника, чтобы нащупать там слабое место и нанести дополнительный удар. Внезапное наступление одного эскадрона с тыла приносило обычно больше успеха, чем методическое наступление целого полка с фронта.

Противник со своей техникой был привязан к дорогам. А мы действовали без дорог - по полям, через леса, наносили удары неожиданно для фашистов.

Такой бой был, как правило, весьма скоротечным. Чтобы без промедления поддержать стремительную атаку сабельных эскадронов, наши артиллеристы, если имели свежих лошадей, галопом выезжали к намеченному рубежу, с ходу занимали открытые огневые позиции и начинали бить по врагу прямой наводкой. Не менее отважно действовали и станковые пулеметчики. Тачанки вылетали на позиции полевым галопом, а иногда даже на карьере. Ездовые поворачивали тачанки, а пулеметчики открывали огонь.

Под прикрытием артиллерии и пулеметов спешенные кавалеристы быстро двигались вперед, стреляя из винтовок, автоматов.

Только тогда, когда противник имел сплошной фронт и упорно сопротивлялся, приходилось производить лобовую атаку. Мы очень редко располагали танками непосредственной поддержки. Минометов и артиллерии у наг было меньше, чем у фашистов. Поэтому спешенные эскадроны стремились как можно быстрее сблизиться с противником, чтобы лишить его огневого преимущества. Граната, огонь в упор, на прямой выстрел, - всем этим наши бойцы и командиры владели отлично. Немцы боялись ближнего боя со спешенными кавалеристами и всячески избегали его.

Мы предпочитали действовать по ночам, когда гитлеровская авиация отсиживалась на аэродромах, а фашистские артиллеристы и минометчики не могли вести точный огонь. Да и танкисты противника побаивались темноты. Ночь как бы уравнивала силы обеих сторон, уменьшая огневое и техническое превосходство врага.

Наступление на Мордвес мы начали 30 ноября после небольшой артиллерийской подготовки. Части корпуса сразу же наткнулись на сильное сопротивление фашистов. Сплошного фронта не было, но немцы упорно оборонялись в деревнях, превратив их в опорные пункты с минными полями, проволочными заграждениями, врытыми в землю танками. Поэтому мы отказались от фронтальных атак, которые обычно приводят к большим и неоправданным потерям.

Первые сутки наступления под Мордвесом не принесли нам значительного успеха. На правом фланге немцы контратаковали пехотой и танками 112-ю танковую дивизию полковника Гетмана. Она нанесла противнику значительный урон, уничтожила десять боевых машин и даже два самолета, но продвинуться вперед почти не смогла. Осталась на месте и 1-я гвардейская кавалерийская дивизия, против которой оборонялся пехотный полк, усиленный пятьюдесятью танками и штурмовыми орудиями. Генерал Баранов вовсе не имел танков. Да и артиллерии у него было маловато.

Более удачно действовала 2-я гвардейская кавалерийская дивизия, наступавшая вместе с 9-й танковой бригадой и двумя отдельными танковыми батальонами. Она вышла к селу Малое Ильинское и вела разведку на Серебряные Пруды, откуда выдвигалась 29-я моторизованная дивизия гитлеровцев.

Напряженные схватки продолжались и 1 декабря. Ни в центре, ни на правом фланге мы не смогли значительно продвинуться вперед. Сопротивление врага не только не ослабевало, но усиливалось за счет войск, подходивших с других участков. Зато на нашем левом фланге, в полосе 2-й гвардейской кавдивизии, благодаря тесному взаимодействию кавалеристов с-танкистами наметился явный успех. Полковник Осликовский приказал посадить на танки 9-й танковой бригады десант из спешенных кавалеристов. Десант захватил несколько населенных пунктов и помог дивизии сломить сопротивление врага. К исходу дня гвардейцы вместе с танкистами освободили ряд деревень, обошли Мордвес с востока и отрезали гитлеровцам пути отхода на юг.

Мы знали, что немцы очень болезненно реагируют на обходы, на удары по коммуникациям. Они либо предпринимают отчаянные контратаки, либо спешат вывести свои войска из угрожаемого района. Успех, достигнутый полковником Осликовским, позволял надеяться на освобождение Мордвеса в самое ближайшее время. Однако случилось так, что здесь нам пришлось вести ожесточенные бои еще несколько суток.

Ни огромные потери фашистов, ни наши контрудары, в ряде мест отбросившие гитлеровцев назад, не отрезвили немцев. Они упорно лезли к нашей столице. Правда, командование группы армий «Центр» уже отказалось от окружения Москвы. Войскам было приказано захватить Москву, наступая кратчайшим путем.

Командующий 2-й танковой армией генерал-полковник Гудериан бросил новые силы против нашей оперативной группы. Одновременно он предпринял решительное наступление, чтобы завершить наконец окружение Тулы и овладеть ею. С востока город обходили 3-я и 4-я танковые дивизии 24-го танкового корпуса, с северо-запада - 43-й армейский корпус противника. Эти войска должны были встретиться в районе населенного пункта Кострово, в двадцати пяти километрах от города, на шоссе Тула - Москва и замкнуть кольцо вокруг 50-й советской армии.

Выйдя утром 30 декабря к селу Севрюково (в пятнадцати километрах северо-западнее Тулы), немцы вели наступление на Кострово. Войска 50-й армии генерала Болдина, оборонявшие Тулу, с трудом сдерживали противника, а на некоторых участках отходили. Наш корпус продолжал в это время теснить немцев в районе Мордвеса, угрожая тем самым флангу и тылу вражеской группировки, намеревавшейся окружить Тулу.

Немцы сознавали, какая опасность нависла над их правым флангом. Гудериан стремился остановить продвижение 1-го гвардейского кавалерийского корпуса и отбросить его назад. Для этого он значительно усилил свои войска в районе Мордвеса. Против нас продолжали действовать остатки 17-й танковой дивизии и моторизованного полка СС, разбитые под Каширой. На помощь им подошли 167-я пехотная и 29-я моторизованная дивизии противника.

А моя оперативная группа не только не усилилась, но была значительно ослаблена. С утра 3 декабря 112-я танковая дивизия и 35-й отдельный танковый батальон перестали тактически взаимодействовать с 1-м гвардейским кавкорпусом. Подчиненные теперь только командующему 49-й армией, они получили задачу наступать на юго-запад. Жаль было расставаться с танкистами, но зато корпус получил свободу действий, перестал зависеть от генерала Захаркина.

Вместо 112-й танковой дивизии на правый фланг моей группы войск вышла из-под Каширы 173-я стрелковая дивизия, имевшая всего около трех тысяч человек, Я поставил ей задачу наступать на Гритчине, Оденьково, охватывая Мордвес с северо-запада. А тут получил приказ начальника штаба Западного фронта прикрыть Зарайск, которому якобы угрожают мотопехота и танки противника. По моему мнению, никакой угрозы Зарайску уже не существовало. Он являлся тыловым городом. Инициатива на этом участке находилась в наших руках. Однако во исполнение приказа пришлось 5-й кавалерийский полк 2-й гвардейской дивизии перебросить в Зарайск. Он занял там оборону и простоял несколько дней.

У меня остались две ослабленные потерями кавалерийские дивизии, 173-я стрелковая дивизия, укомплектованная меньше чем наполовину, и 9-я танковая бригада, насчитывавшая около двадцати боевых машин. С этими силами о быстром разгроме противника, который имел три дивизии, в том числе одну танковую и одну моторизованную, теперь нечего было и думать. Части вверенной мне группы продвигались вперед медленно, с тяжелыми боями. Все же постепенно мы все глубже охватывали Мордвес с юго-востока и северо-запада.

Интересно, что после войны немецкие генералы пытались оправдать свое поражение под Москвой плохой погодой и численным превосходством советских войск. Но погода была тогда одинаковой и для нас и для немцев. Фашисты, как обороняющаяся сторона, имели в этом смысле даже ряд преимуществ: они сидели в населенных пунктах, стреляя из окон и подвалов, спали в домах, имея возможность согреться. Отступая, немцы сжигали деревни. И наши красноармейцы и командиры по нескольку суток оставались на морозе, в открытом поле.

Данные о соотношении сил под Москвой были опубликованы, я не стану повторять их. Скажу о своем участке. По численному составу силы сторон во время боев под Мордвесом были примерно равны. Но гитлеровцы превосходили нас по количеству орудий и минометов, имели гораздо больше танков. И все-таки наступали и удерживали инициативу в своих руках мы.

В этом и проявились высокие моральные качества наших войск.

Вспоминается такой случай. Командир взвода Марков обратился к командиру конноартиллерийского дивизиона:

- Разрешите мне освободить деревню Большие Вязы. Я родом из этой деревни, там у меня остались родные, жена. Захвачу неожиданно, чтобы фашисты не успели людей побить и дома пожечь.

Командир достал карту. Деревня находилась несколько в стороне от полосы нашего наступления. Но случай был такой, что командиру пришлось дать согласие.

Марков отобрал десять добровольцев, посадил их на сани и тронулся в путь. Ехали ночью, в кромешной мгле. Метель занесла дорогу. Но Марков хорошо знал местность и привел свой отряд к одному из крайних домов деревни. Он постучал в знакомую дверь.

- Кто там? - раздался настороженный голос.

Марков назвал себя. Обрадовавшиеся земляку хозяева впустили бойцов в хату и рассказали о том, сколько вражеских сил в деревне и как они размещены.

Немецкий гарнизон насчитывал тридцать - сорок человек, которые расположились на ночлег в нескольких избах. Проще всего было забросать спящих гитлеровцев гранатами через окна. Но тогда погибнут и мирные жители, начнутся пожары.

- Будем бить гадов на улице! - решил Марков. Между тем хозяйка дома тайком сходила в ближние избы, привела несколько мужчин и парней, остававшихся в деревне. Они вызвались помочь отряду. За неимением винтовок вооружились вилами и топорами.

На себя командир взвода взял самую трудную задачу. Вместе с одним из бойцов он снял немецкого часового и ворвался в дом, где находился немецкий офицер. Фашисты спали на печке и на кровати. Гвардейцы подняли автоматы. Раздалось несколько коротких очередей, и все было кончено. Спавшие не проснулись.

Из соседних домов начали выскакивать разбуженные стрельбой немцы. Выбегали полуодетые, не понимая, в чем дело. Гвардейцы поджидали их у дверей и расстреливали.

Более двух десятков фашистов уничтожили наши бойцы. Остальные, пользуясь темнотой и метелью, бежали. Все закончилось так удачно, что в отряде Маркова не было потерь, если не считать двух легко раненных красноармейцев. Гитлеровцам так и не удалось уничтожить деревню. Марков ненадолго забежал домой, обнял родных, поговорил с ними и отправился догонять бежавших немцев.

Много стариков и подростков стали просить Маркова принять их в отряд. Марков дал им трофейное оружие, разбил на отделения. Отряд вырос в несколько раз. Конечно, новые бойцы не имели военной подготовки, но они испытали на себе все прелести немецкой оккупации, горели ненавистью к захватчикам.

Этой же ночью отряд Маркова неожиданной атакой с тыла разгромил фашистский гарнизон в соседней деревне. Были уничтожены и те немцы, которым сначала удалось бежать из Больших Вязов. Отряд закрепился в освобожденной деревне и удержал ее до подхода советских войск.

Обстановка под Тулой изменялась в нашу пользу. Гудериану так и не удалось окружить героический город. 50-я армия отразила вражеское наступление и удержала Тулу. Этому способствовали и активные действия 1-го гвардейского кавкорпуса, сковавшего, а потом разгромившего крупные силы противника. Гудериан вынужден был подписать приказ об отходе. Вот что говорит он об этом в своей книге «Воспоминания солдата»: «...Я в ночь с 5 на 6 декабря, впервые с начала этой войны, решил прекратить это изолированное наступление и отвести далеко выдвинутые вперед части на линию: верхнее течение р. Дон, р. Шат, р. Упа, где и занять оборону. За все время войны я не принимал ни одного решения с таким трудом».

К тому времени, о котором пишет Гудериан, его танкисты были уже отброшены нами от Каширы на двадцать пять - тридцать километров. Кстати сказать, противнику не удалось задержаться на намеченном рубеже. Конногвардейцы вместе с другими советскими войсками погнали гитлеровцев дальше.

На нашем участке бои не прекращались ни днем ни ночью. Особенно высокого напряжения они достигли после того, как 50-я армия отбросила в район Венева 3-ю и 4-ю танковые дивизии противника, ранее наступавшие на Тулу. Теперь эти дивизии оказались перед нашим корпусом.

Стояли сильные морозы. Бушевала метель, занося снегом дороги. А наши части, невзирая на стужу, почти не имея отдыха, продолжали продвигаться вперед. На карте видно было, как все туже затягивается петля вокруг фашистской группировки в районе Мордвеса. Чувствовалось: вот-вот немцы не выдержат.

Перелом наступил 5-6 декабря. К вечеру 6 декабря 2-я гвардейская кавалерийская дивизия и 9-я танковая бригада перерезали дорогу, ведущую из Мордвеса в Венев. Это был единственный тракт, связывавший противника с его тылом.

Немцы, боясь полного окружения, только начали отходить на юг, как наши части встали у них на пути. У фашистов поднялась паника. Бросая технику, они убегали по проселкам, заметенным сугробами. Танкисты и мотопехота, проехавшие на машинах половину Европы, удирали теперь пешком.

В ночь на 7 декабря наши войска с трех сторон ворвались в Мордвес. Кавалерийские эскадроны в конном строю стремительно преследовали убегающего противника.

Вездеход с трудом двигался по дороге. На возвышенностях дорога, обдутая ветрами, обледенела, а в низинах ее совсем завалило снегом. Машина то буксовала, то упиралась носом в сугроб. Стояла светлая холодная ночь. Мороз перевалил за двадцать градусов. Изо ртов вырывался пар. Воротники и шапки бойцов покрылись густым инеем.

Мы ехали по тому пути, по которому отступали немцы. Повсюду видны были следы их поспешного бегства. Стояли артиллерийские орудия. Горками высились ящики со снарядами. Возле дороги - кладбище разбитых, сгоревших автомашин, танков и мотоциклов. Там и тут чернели присыпанные снегом трупы. Чем ближе к Мордвесу, тем больше брошенной техники.

Навстречу шли колонны пленных. Да, это были совсем не те немцы, с которыми мы воевали летом. Исчезла их наглость и самоуверенность. Послушно брели они в тыл, усталые, равнодушные ко всему, думающие только о спасении. Смешно и противно было смотреть на этих вояк, повязавшихся бабьими платками, обутых и одетых, наверно, столь же «живописно», как французы, убегавшие от Москвы в 1812 году. На одном гитлеровце - драный полушубок, на другом - красноармейская шинель без хлястика, на третьем - женское пальто, подпоясанное веревкой.

Я подозвал конвоира, спросил, из какой дивизии пленные.

- Из двадцать девятой, товарищ генерал! - весело и бойко ответил мне сержант. - Моторизованные мешочники.

Рослый, широкоплечий сержант сидел на гнедом коне, шутил без улыбки, а в глазах прыгали веселые чертики - того гляди засмеется. Одет он был легко и добротно. Валенки, стеганые штаны, на груди автомат. Сержант, кажется, не чувствовал холода: шапка была сдвинута на затылок.

- Давно воюете? - поинтересовался я.

- Давно, товарищ генерал, с Днепра начал. Сколько раз уж пленных видел, а такие вонючие фрицы еще не попадались. Пообморозились они, что ли? Гнилью от них несет. А вшей расплодили столько, что подойти боязно. Прямо поверху ползают.

- Это от грязи.

- Извиняюсь, товарищ генерал, по-моему, это с тоски у них. Давно уж известно: как затоскует солдат, так и вошь тут... А ведь это пока цветочки. Они у нас еще дурным голосом взвоют.

Я пожелал сержанту счастливого пути, и он поскакал вслед за ушедшей колонной.

Почти все деревни, через которые мы проезжали, были сожжены и разрушены. Над пепелищами высились закопченные трубы. Лишь кое-где ютились уцелевшие жители.

- Что делают, сволочи! - возмущался старший лейтенант Михайлов.

Наконец въехали в Мордвес. Гитлеровцы убегали отсюда настолько поспешно, что не успели сжечь поселок, разрушили только центр. Улицы были так забиты брошенной техникой, что мой вездеход с трудом пробирался вперед. Рядами стояли сотни тяжелых крытых грузовиков. Застыли без движения черные танки. На перекрестках - горы ящиков со снарядами, патронами, минами. Много было полевых и зенитных орудий, повозок, груженных всяким добром.

На стенах домов виднелись немецкие надписи: «Отходить в Хавки». Я посмотрел на карту. Ничего себе шарахнулись гитлеровцы! От Мордвеса до этой деревеньки чуть не тридцать километров на юг.

Мы поехали дальше, к Веневу. И здесь тракт и проселки запружены брошенной техникой. Трудно было определить, сколько тут пушек, грузовиков, танков.

Корреспондент П. Лидов, побывавший на нашем участке фронта, писал в «Правде» 13 декабря: «Все дороги, расположенные между Мордвесом и Сталиногорском, усеяны трупами немецких машин: автомобилей, вездеходов, мотоциклов, тягачей и пр. По предварительным подсчетам, какие возможны в условиях продолжающегося наступления, количество оставленных здесь немцами машин достигает 2000. Это значит, что если от 29-й мотопехотной дивизии что-нибудь и осталось, то моторизованной дивизией она быть бесспорно перестала».

Нам действительно некогда было заниматься подсчетами. Надо было как можно быстрее продвигаться вперед, чтобы не дать немцам передохнуть и закрепиться на новых рубежах. Ломая сопротивление арьергардов противника, мы один за другим освобождали населенные пункты и приближались к Веневу.

Мне хотелось побывать у командира 1-й гвардейской кавалерийской дивизии генерала Баранова, уточнить обстановку. Но сделать это оказалось не так-то просто. Штаб дивизии редко задерживался на месте, перемещался вслед за войсками из одной деревни в другую.

Несколько часов мой вездеход блуждал по проселкам. С юга доносился гул артиллерии. Небо в той стороне было багрово-красным. Там пылали пожары. Отступая, немцы жгли деревни.

Наконец нам удалось разыскать штаб дивизии. В селе не уцелело ни одной хаты. Штаб разместился в полуразрушенном покосившемся домике. Через проем вывороченной двери в коридор нанесло снегу. Окна тоже выбиты. Их завесили одеялами. Стужа в комнатах была ничуть не меньше, чем на улице.

Штабные командиры сидели в полушубках, в валенках, с трудом удерживая закоченевшими пальцами карандаши. То один, то другой командир вскакивал, бегал по комнате, размахивая руками, чтобы немного согреться. Хотел я поругать начальника штаба за нерегулярную отправку в корпус оперативных донесений, но не стал. Только предупредил, чтобы впредь донесения отправлял вовремя.

- А где Баранов? - спросил я.

- Товарищ генерал, командир дивизии не спал двое суток. Только что лег. Приказал разбудить через три часа.

Меня провели в сарай рядом с домом. Старший лейтенант Михайлов посветил фонариком. Посреди сарая на куче соломы спал, закутавшись в бурку, генерал-майор Баранов. Сопровождавший меня командир сказал, будто оправдываясь:

- Здесь хоть не дует.

Мне было жаль будить Баранова. Но и уехать, не поговорив с ним, я не мог. Нужно было поставить ему конкретные задачи по овладению Веневом.

Я пробыл в штабе 1-й гвардейской кавалерийской дивизии почти до утра. Ознакомившись с обстановкой и состоянием кавалерийских полков, распорядился разбудить Баранова. Мы обсудили, как лучше захватить в клещи немецкую группировку в Веневе.

На левом фланге Осликовский снова, как и под Мордвесом, посадил на танки 9-й танковой бригады спешенных гвардейцев-кавалеристов. Этот десант освободил несколько населенных пунктов и успешно продвигался вперед, обходя Венев с востока. У Баранова не было танков, и наступать ему было труднее. Я поставил ему задачу частью сил сковать противника с фронта, а остальные полки направить в обход вражеской группировки с запада.

В штабе Баранова меня разыскал начальник разведки корпуса майор Кононенко. Он приехал на маленькой косматой лошадке, будто поседевшей от инея. Щеки у Кононенко красные от холода, на черных усах намерзли ледяшки. Майор сообщил нам последние данные о противнике и интересную новость: на одной из проселочных дорог наши бойцы обнаружили брошенное немцами орудие необычайных размеров.

Возвращаясь в штаб корпуса, я сделал крюк, чтобы осмотреть эту пушку. Дальнобойное орудие было столь громоздким, что фашисты перевозили его, разобрав на три части. Ствол везли на специальном прицепе из пневматических катков, которые соскользнули с дороги в кювет. Эта пушка, калибром более 300 миллиметров, могла посылать снаряды на расстояние свыше пятидесяти километров. Ее везли для обстрела и разрушения нашей столицы. Но гитлеровцам так и не довелось использовать ее. Тяжелое дальнобойное орудие мы передали трофейным учреждениям фронта. Впоследствии его доставили в Москву и выставили для всеобщего обозрения в парке культуры и отдыха.

В корпус прибыл вручать гвардейское Знамя начальник политотдела 49-й армии бригадный комиссар Смирнов. Войска находились в бою, и стянуть их в одно место не было возможности. Поэтому каждая дивизия выслала в штаб корпуса сводный эскадрон из лучших бойцов и командиров. Прибыли на торжество и представители артиллеристов, саперов, связистов.

8 декабря в полдень сводные эскадроны выстроились на окраине поселка Ожерелье. Я прошел мимо ровных шеренг, вглядываясь в лица людей. Здесь был собран цвет корпуса, мужественные воины, не раз отличавшиеся в боях. Среди них были и пожилые усачи, сражавшиеся с немцами еще двадцать с лишним лет назад, и молодые парни, ровесники нашей революции. Рядом с теми, кто первыми встретили натиск противника на берегах Прута, стояли и те, что пришли в корпус с недавним пополнением, но уже проявили себя смелыми и умелыми солдатами.

Бригадный комиссар Смирнов поздравил бойцов, командиров и политработников с присвоением гвардейского звания, пожелал нам новых побед над немецко-фашистскими захватчиками.

С волнением принял я символ высокого доверия Родины - гвардейское Знамя. Опустившись на колено, поцеловал край Знамени, которое стало отныне святыней нашего корпуса.

От имени личного состава корпуса я поблагодарил партию и правительство за оказанную нам честь.

- Клянусь, что под этим Знаменем мы с удесятеренной силой будем громить фашистских оккупантов до их полного уничтожения. Будем беспощадно преследовать врага. За Родину, вперед, товарищи!

Краткий митинг закончился. Команда «По коням!». Знамя провезли перед строем. Следом устремились многочисленные корреспонденты, приехавшие к нам на торжество.

Милославский, Грецов и я смотрели вслед комендантскому эскадрону. Всадники ехали ровными рядами. Впереди эскадрона величаво развевалось на ветру алое гвардейское Знамя.

На следующий день, 9 декабря, корпус освободил от гитлеровцев Венев.

1-я гвардейская кавалерийская дивизия, взаимодействуя со 173-й стрелковой дивизией, наступала на город с севера и северо-запада. Тем временем 2-я гвардейская кавалерийская дивизия и 9-я танковая бригада обошли город с юга и перерезали вражеские коммуникации. Произошло почти то же, что и под Мордвесом. Почувствовав угрозу полного окружения, немцы в панике начали отступать. Они убегали по проселкам и прямо по полям, бросая технику. Снова велики были наши трофеи.

Как только мы освободили улучшенную дорогу Венев - Тула, я направил в сторону Тулы усиленный кавалерийский полк, чтобы прикрыть корпус от возможных контратак гитлеровцев с запада. Кроме того, полк получил задачу: если позволит обстановка, ударить в тыл частям противника, которые еще продолжали блокировать Тулу.

Главные силы корпуса двигались на юг. Гвардейцы в конном строю стремительно преследовали деморализованных гитлеровцев, не позволяя им сжигать или разрушать села и деревни. Выйдя к вечеру на линию Теребуши, Ольховец, Медведки, Гати, корпус занял выгодное положение: он нависал с севера над сталиногорской группировкой противника и одновременно угрожал флангу и тылу фашистских войск, действовавших под Тулой. Мы имели возможность наступать в том и в другом направлениях.

Две недели мы сражались плечом к плечу со славными московскими ополченцами. Состоявшая из них 173-я стрелковая дивизия была малочисленна, к началу боевых действий под Каширой имела лишь, одно орудие. Несмотря на это, ополченцы действовали мужественно и самоотверженно.

После освобождения Венева вместо 173-й дивизии в состав моей оперативной группы была включена 322-я стрелковая дивизия, которой командовал полковник П. И. Филимонов. Она сформировалась недавно, была полностью укомплектована личным составом, но совсем не имела боевого опыта.

Радостное настроение владело в эти дни бойцами и командирами корпуса. Мы стали гвардейцами, били и гнали немцев. Еще не было официально объявлено, что в решительное наступление перешли войска Калининского и Западного фронтов, но мы уже знали об успехах, достигнутых нашими соседями. 10-я армия, действовавшая левее нас из района Рязани, освободила город Михайлов и ряд населенных пунктов. 8 декабря 50-я армия, оборонявшая полуокруженную Тулу, частью своих сил нанесла удар по врагу в направлении на юго-восток.

После сильных морозов и метелей наступила вдруг оттепель. 12 декабря даже пошел дождь. Дороги развезло. Мой вездеход М-41 вышел из строя. Пришлось использовать трофейный немецкий вездеход с гусеницами, предназначенный для буксирования легкой пушки.

Все бойцы и командиры были в валенках - они набухли, отяжелели от воды. Намокли шинели и ватники. Ночью опять подморозило. А обсушиться бойцам было негде, большинство селений вокруг сожгли немцы. Выход оставался один: стремительной атакой овладеть ближайшими деревнями, чтобы гитлеровцы не успели разрушить их.

Во время распутицы в штаб корпуса, в Свиридове, приехал заместитель командующего Западным фронтом генерал-лейтенант Ф. И. Кузнецов. Он направлялся в штаб 10-й армии, но по пути заехал к нам. Кузнецов сказал, что командование фронта высоко оценивает действия 1-го гвардейского корпуса.

Начиная от Каширы, мы наступали строго на юг. Теперь же, согласно новым директивам, должны были повернуть на запад и двигаться в общем направлении на Щекино для участия в окружении и разгроме группировки фашистских войск, сосредоточенной южнее Тулы.

Корпус уже готов был повернуть на запад. Однако после беседы с заместителем командующего мне пришлось несколько изменить планы. Генерал Кузнецов сообщил, что войска 10-й армии встретили на рубеже Сталиногорск (ныне Ново-Московск), Бобрик-Донской, Узловая сильное сопротивление врага. Вот уже несколько дней стрелковые дивизии ведут бои за эти населенные пункты, несут большие потери, но продвинуться вперед не могут. А из-за этого замедляется наступление всего левого крыла Западного фронта. Кузнецов указал, что неплохо было бы помочь соседу, тем более что корпус занимает выгодное положение и может нанести удар во фланг и даже в тыл сталиногорской группировки противника. Пришлось несколько распылить силы вверенной мне группы войск. 1-ю гвардейскую кавалерийскую и 322-ю стрелковую дивизии я решил повернуть на запад, а на помощь 10-й армии двинуть 2-ю гвардейскую кавалерийскую дивизию с приданной ей 9-й танковой бригадой. Я сразу же выехал в войска, чтобы поставить им новые задачи.

В разгар боев трудно, а порой и невозможно бывает собрать на совещание командный состав. Но тут мне просто повезло. Когда приехал в штаб 1-й гвардейской кавалерийской дивизии, туда были уже вызваны люди, отличившиеся в боях. Представитель штаба фронта вручил им ордена. В штабе оказались все командиры и комиссары полков. Воспользовавшись этим случаем, я познакомил их с обстановкой и с нашими планами.

Двигаться строго на запад, преследовать врага, не давая ему передышки, - такова задача. Снова, уже в который раз, я призвал командиров творчески подходить к организации боя, отказаться от какого бы то ни было шаблона. Немцы с их машинами привязаны к дорогам. Кавалеристы же способны пройти где угодно. Поэтому я потребовал широко использовать маневр вне дорог, обходить населенные пункты, бить немцев с флангов и с тыла.

Значительно дольше пришлось мне пробыть в штабе 2-й гвардейской кавалерийской дивизии. Я вынужден был изменить решение, принятое полковником Осликовским, так как оно не предусматривало взаимодействия с соседом. А это теперь было особенно важно: дивизии наступали по расходящимся направлениям, и между ними мог образоваться разрыв. Я предложил Осликовскому направить на Сталиногорск два кавалерийских полками 9-ю танковую бригаду. Два других кавалерийских полка должны были вместе с частями 1-й гвардейской кавдивизии наступать на село Прохоровку.

Город, уже тогда представлявший собой крупный промышленный центр, по своей планировке не похож на другие города. Он занимает большую площадь и состоит из двух частей, отделенных друг от друга озером. Гвардейцы подошли сначала к Сталиногорску 2-му. С востока на эту часть города безуспешно пыталась наступать 330-я стрелковая дивизия 10-й армии. Кавалеристы, подоспевшие ей на помощь, ударили с севера и с запада.

Бои отличались необыкновенным упорством. Немцы имели приказ во что бы то ни стало удержаться на этом рубеже, остановить здесь советские войска и подготовиться к новому наступлению.

Гитлеровцы, оборонявшие Сталиногорск 2-й, имели около пятидесяти танков, которые применяли в контратаках, использовали как неподвижные огневые точки. А наша 9-я танковая бригада, действовавшая вместе со 2-й гвардейской кавдивизией, имела в строю всего пять боевых машин - в десять раз меньше, чем у противника. К тому же пришлось наступать в невыгодных условиях - по льду. Три боевые машины провалились под лед и затонули. Это в еще большей степени затруднило наши действия.

На помощь нам при освобождении этой части города пришли местные жители, сражавшиеся вместе с бойцами на улицах. Комсомольцы Николай Лукин и Сима Селезнева подносили патроны. Другие девушки и юноши ходили в разведку, помогали эвакуировать раненых. Двенадцать молодых рабочих во главе с Сарычевым и Володиным напали на немецкий штаб, располагавшийся в городе. Благодаря этому на какое-то время было нарушено управление войсками противника.

Наконец сопротивление фашистов, окруженных с трех сторон, было сломлено. Мало кому из них удалось спастись. Сотни трупов валялись на улицах. Вся техника противника осталась в наших руках. Только артиллерийских орудий разных калибров гвардейцы захватили около пятидесяти штук. 5-й и 136-й кавалерийские полки преследовали отступающих немцев, не давая им опомниться, и на их плечах ворвались в Сталиногорск 1-й. После ожесточенного ночного боя был полностью освобожден город, а также села Мошок и Рига.

Командир 9-й танковой бригады подполковник Кириченко доложил мне, что почти не имеет боевых машин. Требовалось некоторое время для того, чтобы собрать и отремонтировать вышедшие из строя танки. Я разрешил сосредоточить бригаду в городе и привести ее в порядок.

В наступательных боях командный состав корпуса использовал различные тактические приемы, добиваясь наилучшего сочетания огня и маневра. Поучителен в этом отношении бой за станцию Узловая.

14 декабря в район станции вышел 108-й кавалерийский полк 2-й гвардейской кавдивизии. Разведка полка, скрытно подобравшаяся к Узловой, донесла, что там скопилось много эшелонов. Гитлеровцы поспешно грузят в них воинское имущество.

Командир полка подполковник В. Д. Васильев решил захватить станцию и не дать фашистам увезти ценные грузы. Но как это сделать? Противник сильный, времени мало.

Командир батареи 76-миллиметровых орудий капитан Обуховский предложил прикрыть своим огнем наступление полка.

76-миллиметровые орудия имели дальность стрельбы более одиннадцати километров. Это были как раз те пушки, которые корпус получил перед боями под Серпуховом. Батарея капитана Обуховского, не теряя времени, открыла беглый огонь с предельного расстояния. Снаряды рвались на железнодорожных путях, попадали в вагоны. Ошеломленные гитлеровцы бросились прочь от опасного места, прекратив все работы. А тем временем подполковник Васильев, используя складки местности, скрытно подвел полк к Узловой, в тыл противника.

Немцы не ждали атаки. Прячась от снарядов, они разбежались по укрытиям. Васильев решил не спешивать полк, а произвести атаку в конном строю.

Получив условный сигнал, капитан Обуховский прекратил обстрел. Но едва гитлеровцы начали вылезать из укрытий, воздух содрогнулся от громкого «ура!». На фашистов стремительно неслись гвардейские эскадроны. Ошеломленные фашисты падали, срезанные автоматными очередями или зарубленные клинками. Лишь немногие из них пытались оказать сопротивление.

Полк занял станцию почти без потерь. Трофеи нам достались огромные. В вагонах кроме снарядов и патронов оказалось пятьсот с лишним совершенно новых станковых пулеметов. Мы очень обрадовались этому: с самого начала войны пулеметные эскадроны не получали техники, а убыль была большая. Часть пулеметов мы немедленно распределили по кавалерийским полкам.

Против нас действовали дивизии танковой армии, насыщенные техникой. В свое время они быстро наступали, а теперь столь же быстро откатывались назад. Но корпус, как соединение маневренное, не имел своих тыловых органов, и мы просто лишены были возможности собирать и оберегать брошенные гитлеровцами машины и вооружение. Не могли даже наладить учет, так как для этого пришлось бы отрывать слишком много людей. Я просил командующего фронтом, чтобы к нам прислали специальные команды для сбора и ремонта трофейного автотранспорта.

13 декабря в штаб корпуса приехали из Москвы заместитель наркома автомобильной промышленности товарищ Ермаков и директор авторемонтного завода товарищ Поташ. Убедившись, что мы отбили у немцев действительно много техники, приехавшие товарищи в виде, так сказать, поощрения согласились вне очереди отремонтировать мой вездеход М-41 и пообещали прислать для штаба корпуса утепленную машину М-1.

Конечно, не все наши бои протекали удачно. Бывали и ошибки, и неоправданные потери. Особенно в свежих частях, прибывавших на фронт. Порой за приобретение опыта приходилось расплачиваться слишком дорогой ценой.

Так было в 322-й стрелковой дивизии, которая вступила в бой необстрелянной и несколоченной. Дивизии удалось освободить несколько деревень, но первый успех усыпил бдительность некоторых командиров, внес успокоение. Гитлеровцы имели еще достаточно сил, чтобы оказывать сопротивление, и всячески старались приостановить продвижение наших войск.

3-й батальон 1089-го стрелкового полка этой дивизии продвигался к селу Быково, составляя усиленный авангард. Бойцы шли в колоннах. Командир батальона не организовал как следует походного охранения, не выслал вперед разведку. Воспользовавшись этим, противник силами двух рот с десятью танками, в числе которых были и огнеметные, устроил на дороге засаду, подпустил батальон на близкое расстояние и потом разом ударил из автоматов и пулеметов. Танки выбросили струи огня.

В первые же минуты батальон понес очень большие потери и начал отступать. Немцы преследовали его. Батальону требовалась немедленная помощь, но главные силы полка далеко отстали от авангарда. Приданная полку артиллерия могла бы нанести удар по гитлеровцам, остановить их. Но с артиллерией, тоже отставшей от авангарда, у командира батальона не было связи, и он не мог вызвать ее огонь. Батальон был разгромлен.

Конечно, устроившие засаду две роты гитлеровцев были уничтожены нашими подоспевшими войсками, артиллеристы разбили танки противника. Но это не успокаивало. Жертвы, понесенные 322-й стрелковой дивизией, были совершенно неоправданны.

Пришлось издать специальный приказ, наказать виновных и сделать соответствующие выводы. Я решительно потребовал от всех командиров строго выполнять уставные требования, бдительно следить за противником.

Случай с 3-м стрелковым батальоном был единственным в своем роде. Такие печальные происшествия больше не повторялись.

13 декабря пришли газеты с сообщением Совинформбюро о поражении немцев на подступах к Москве. Теперь во всеуслышание было объявлено, что наши войска, измотав противника в предшествующих боях, перешли в контрнаступление против его ударных фланговых группировок. В результате этого наступления обе фланговые группировки гитлеровцев разбиты и поспешно отходят, бросая технику, вооружение и неся большие потери. Угроза, нависшая над столицей, миновала. Свершилось то, о чем мы мечтали в те тяжелые месяцы, когда вынуждены были отступать на восток, оставляя противнику города и села.

Бойцам и командирам 1-го гвардейского кавалерийского корпуса это сообщение принесло особую радость. В нем было отмечено и наше соединение: «Первый гвардейский кавалерийский корпус генерала Белова, последовательно разбив 17-ю танковую, 29-ю мотопехотную и 167-ю пехотную дивизии противника, преследует их остатки и занял города Венев и Сталиногорск».

В подразделениях стихийно возникали митинги. Выступая, бойцы и командиры клялись бить гитлеровских захватчиков, не щадя ни своих сил, ни самой жизни.

С того дня как корпус повернул на запад, полковник Грецов потерял спокойствие. Мы все понимали душевное его состояние: корпус приближался к родным местам Михаила Дмитриевича. И не гостем, а освободителем возвращался он на свою родину.

Михаил Дмитриевич вырос в селе Дедилово, бывшей Тульской губернии. Учился он в школе в Огаревке. Отсюда в гражданскую войну ушел в Красную Армию. И вот теперь Огаревка и Дедилово оказались в полосе наступления нашего корпуса.

Издалека видно было багровое зарево над селом. Когда начался бой за Дедилово, немцы, по своему обыкновению, подожгли его.

- Кирпичных домов у нас много. Может, уцелеют, - негромко сказал мне Грецов.

15 декабря, как только было освобождено Дедилово, мы с Грецовым поехали туда. Михаил Дмитриевич смотрел и не узнавал знакомую улицу. По обеим сторонам ее тянулись выгоревшие изнутри коробки домов. Развалины сменялись черными пепелищами.

- Останови, - сказал Грецов шоферу.

Мы вышли из машины. Михаил Дмитриевич сделал несколько шагов и снял шапку.

- Это и есть мой дом.

Обуглившиеся бревна, потрескавшиеся кирпичи да полуразрушенная русская печь - все, что осталось от постройки. Мелкий снежок уже припорошил угли и золу.

Грецов прислонился спиной к печке и на несколько секунд закрыл глаза. Глядя на него, я подумал, что возле этой печки грелся он, наверное, в те далекие годы, когда был еще мальчуганом.

Вокруг нас постепенно собирались жители. Женщины, старики, дети вылезали из погребов и землянок, где нашли себе временное убежище. Лица у всех худые, изможденные. Одежда старая, порванная. Немцы отобрали не только продукты, но и теплые вещи.

У Грецова не осталось в селе родных, но он внимательно смотрел на людей, надеясь встретить знакомых. Внимание его привлекла сгорбленная старушка с морщинистым лицом.

- Няня! - бросился к ней Михаил Дмитриевич. - Здравствуйте, няня!

Старая женщина не сразу узнала в рослом, затянутом ремнями и уже немолодом командире того ребенка, которого выпестовала когда-то своими руками. А узнав, потянулась к нему, прижалась щекой к его груди. Он обнял ее, поддержал, чтобы не упала. Женщина плакала, не скрывая слез.

В годы войны мы не слишком часто радовали весточками своих родных и близких: бои, напряженная работа. Трудно было выкроить время, чтобы остаться наедине с самим собой.

Но в тот день, когда мы приехали в Дедилово, мне вдруг особенно сильно захотелось побывать в своем родном городе, увидеть мать, жену, детей. Вечером я решил написать письмо им. В комнате, потрескивая, горела лампа, заправленная бензином с солью. За окном хрустел снег под ногами часового.

Закончив письмо, я прилег отдохнуть. Перед глазами вставали дорогие мне лица, нахлынули воспоминания.

Вот немощеная улочка в древнем русском городе Шуе, на которой прошло мое детство. Под окном - старая береза с густой кроной. Я рано научился читать, читал все подряд, что попадалось под руку. Увлекался, как и все мальчишки, Жюлем Верном, Фенимором Купером и Майн Ридом. Заберешься, бывало, на березу, усядешься на толстом суку. Листва надежно скрывает от посторонних глаз. Выйдет во двор дед, поищет меня, позовет и уйдет ни с чем. До самой осени не нашел он моего убежища.

Когда наступали морозы, мальчишки со всей улицы собирались после уроков и гурьбой шли на речку. Катались на льду, играли в снежки. Забавы эти сами собой прекратились, когда в город прибыл пехотный полк. Он разместился в пустовавших корпусах старой фабрики и в других помещениях. Мы, мальчишки, с утра до вечера стали пропадать возле 'казарм. Смотрели, как маршируют по плацу солдаты, как изучают ружейные приемы. Пристроившись к колонне, мы следом за ней маршировали по городу, пели песни вместе с солдатами. Многие из нас смастерили себе деревянные ружья и дома щеголяли солдатскими приемами.

В то время я еще не знал, насколько тяжела была солдатская доля в царской армии. Мы видели только внешнюю, красивую сторону военной службы. Нас пленяли строгий военный порядок, четкий строй, чеканные слова команды. И мы тоже стали «ходить в походы», «штурмовать крепости», разыгрывать «сражения».

В 1916 году я впервые надел военную форму. Служил в кавалерии, окончил учебную команду. А вскоре рухнул царский строй, распалась старая армия. В начале 1918 года я вернулся в родные места. Потом снова простился с матерью: по партийной мобилизации поехал на фронт. В разных частях довелось служить. Памятна служба в 1-й Конной армии...

С тех пор как в первый день войны мы расстались в Одессе, я очень беспокоился о семье. На душе стало легче, когда узнал, что жена сумела вывезти дочерей из прифронтовой полосы. Проскитавшись несколько недель, они добрались до Шуи. Все мои близкие жили теперь там вместе.

Когда главные силы корпуса заняли Дедилово, наши разведывательные отряды подошли уже к селам Житово и Ясная Поляна, намереваясь перерезать шоссе и железную дорогу Тула - Орел. Активные действия разведчиков заставили гитлеровцев откатиться на юг и юго-запад.

При содействии нашего разведывательного отряда бойцы 217-й стрелковой дивизии 50-й армии освободили Ясную Поляну. Разведчики побывали в музее-усадьбе Льва Николаевича Толстого. Вернувшись, с негодованием рассказывали о том, как надругались гитлеровцы над памятью великого писателя. Они содрали со стен редчайшие фотографии Толстого и унесли с собой. В музей приезжал Гудериан. Один из его офицеров захватил для своего начальника в качестве «сувениров» несколько ценных экспонатов. Солдаты, размещавшиеся в усадьбе, топили печки обломками мебели, картинами, книгами из библиотеки Толстого. Работники музея предлагали им дрова, но солдаты смеялись в ответ: «Нам дрова не нужны. Мы сожжем все, что осталось от вашего Толстого». Фашисты осквернили могилу Толстого, поклониться которой приезжали люди со всех концов земли.

Рассказы об этом варварстве вызвали у командиров и красноармейцев новый прилив ненависти к врагу. Это была грозная ненависть. По вполне естественной ассоциации мне вспомнилась та дубина народной войны, о которой писал Толстой в «Войне и мире». Да, теперь снова дело подходило к тому, что эта дубина поднимется с еще более грозной и величественной силой и будет гвоздить новых пришельцев, пока не погибнет все нашествие.

В ночь на 18 декабря части 1-й гвардейской кавалерийской дивизии завязали бой за крупное село Карамышево, лежащее на шоссе Тула - Орел.

Со мной под Карамышево приехала фотокорреспондент Г. З. Санько. Ей хотелось запечатлеть бой с самого начала и до конца. Она засняла нашу цепь, наступающую под огнем противника, 96-й кавалерийский полк, в конном строю выдвигавшийся из резерва, эскадроны в момент развертывания и спешивания. Но дальше ей не повезло: гвардейцы стремительно захватили село без помощи резерва. Обрадованные красноармейцы расположились обогреться по избам. Одна только Галина Санько была, пожалуй, несколько огорчена таким быстрым окончанием боя.

В тот день разведка доставила особенно ценные сведения. Майор Кононенко доложил, что между населенными пунктами Щекино и Сумарокове, один в двадцати, другой в сорока пяти километрах южнее Тулы, у противника получился разрыв между двумя отступающими группировками. Мы сразу же воспользовались этим. Части вверенной мне группы войск вошли в образовавшийся «коридор». Передовые отряды быстро продвигались к селу Крапивна - районному центру Тульской области. Кононенко с группой своих разведчиков лесом, строго соблюдая, маскировку, приблизился к селу с востока, Противник не обнаружил разведчиков.

Не надеясь удержать Крапивну, немцы уже начали жечь ее восточную окраину - Казачью слободу. Наши разведчики увидели, как в нескольких местах вспыхнуло пламя. Подкрались к крайним домам и открыли стрельбу. Факельщики бросились наутек. Но спастись удалось немногим.

К этому времени 11-й кавалерийский полк майора Зубова и 131-й кавалерийский полк подполковника Кушнира [4] обошли Крапивну и повели наступление на ее западную окраину, в тыл противнику. Гарнизон Крапивны оказался зажатым. Враг заметался. А тут вдруг загремели выстрелы и на северной окраине: это на помощь нам пришли местные партизаны. Они переправились через реку Упу и ударили с той стороны, откуда немцы совсем не ожидали нападения.

Воспользовавшись тем, что окружение еще не было полным, гитлеровцы отступили, понеся значительные потери. Разведчики Кононенко и партизаны по пятам преследовали фашистов, не давая им поджигать дома. Крапивна перешла в наши руки сохранившейся почти полностью. Немцы успели уничтожить лишь отдельные постройки.

Когда шел бой за Крапивну, тридцать наших бойцов зашли глубоко в тыл гитлеровцев и перехватили дорогу, по которой они отступали. Заняв выгодную позицию, кавалеристы расстреливали их из автоматов и пулеметов, уничтожили много повозок, сожгли несколько автомашин.

Дуть отхода для немцев был закрыт, а сзади их настигали наши преследующие части. Тогда гитлеровцы собрали крупные силы и взяли наших бойцов в кольцо. Гвардейцы сражались до последнего патрона, до последней гранаты. Но силы были слишком неравны. Тридцать смельчаков пали в этом бою. Мы с воинскими почестями похоронили погибших товарищей.

Совсем недавно мне довелось побывать там, где сражались тридцать гвардейцев. Трудящиеся Крапивенского района поставили памятник на могиле героев. У подножия памятника я видел цветы.

Тульская наступательная операция была закончена. Справа от нас 50-я армия овладела к этому времени городом Щекино. Действовавшая левее нас 10-я армия вышла к городу Плавску. Немцы были отброшены на юг и юго-запад, осада Тулы снята.

Главной задачей стало теперь освобождение Калуги. Основную роль в захвате этого города предстояло сыграть 50-й армии. На левом фланге полосы ее действий образовался широкий разрыв между 4-й полевой и 2-й танковой армиями противника. Через этот разрыв должна была пройти подвижная группа 50-й армии, чтобы неожиданным ударом с юга захватить Калугу.

1-му гвардейскому кавалерийскому корпусу поручалось нанести удар по тылу 4-й немецкой армии. Я получил директиву Военного совета Западного фронта, в которой говорилось:

«Командующему конно-механизировинной группой генерал-майору т. Белову. Вам поручает Военный совет фронта особо ответственную задачу: быстро выйти в район Юхнова и разгромить тылы и штаб 4-й армии немцев. Для обеспечения флангов и тыла группы нужно захватить и прочно удержать Сухиничи, Мещовск, Мосальск.

Военный совет фронта может в ваше распоряжение дать дополнительно три кавалерийские дивизии (от 10-й армии), одну - две стрелковые дивизии, пополнить танками до 50 шт. Донесите свой план действий.

При составлении плана иметь в виду, что Калуга к моменту прохода группы будет занята» [5] .

Действовавшая южнее нас 10-я армия имела задачей наступать на город Людиново.

Выйдя на Варшавское шоссе и на железную дорогу Вязьма - Брянск, войска левого крыла Западного фронта перехватили бы важнейшие коммуникации противника. Немцы потеряли бы железнодорожный узел Сухиничи с воинскими складами, питавшими большой участок фронта. Это лишало гитлеровцев возможности маневрировать резервами.

В момент получения директивы Военного совета фронта части корпуса находились примерно в ста семидесяти - двухстах километрах от Юхнова. Впереди нас снова ожидали стремительные марши по бездорожью, кровопролитные бои. А между тем войска очень устали. Ослабли кони. Растянулись тылы. Резко ухудшилось снабжение боеприпасами и продовольствием. Фураж для лошадей вообще почти не доставлялся. Эскадроны добывали сено и солому как могли.

Чтобы лучше подготовиться к новой операции, я решил дать 19 декабря главным силам суточный отдых. За это время нужно было подтянуть отставших, пополнить запасы патронов и снарядов, привести в порядок подразделения. Преследование противника возлагалось на передовые отряды.

Штаб корпуса принялся за разработку плана операции. Решено было прежде всего освободить районный центр Тульской области - поселок Одоево, лежащий на перекрестке нескольких дорог, затем форсировать реку Оку на участке Лихвин - Белев. В дальнейшем корпусу предстояло ликвидировать узел сопротивления немцев в городе Козельске. Лишь после этого, к концу декабря, мы могли выйти в тыл врага близ города Юхнова.

Я считал, что на первом этапе мы не встретим особых трудностей. В район Одоева отошли остатки 112, 167 и 296-й немецких пехотных дивизий. Эти дивизии были потрепаны и не могли оказать сильного сопротивления. Предполагалось обойти Одоево с двух сторон и разбить противника в открытом поле.

В дальнейшем возможны были значительные трудности. Предстояло форсировать Оку. В глубине своей обороны противник имел сильные резервы: 19-ю танковую дивизию и полк СС «Великая Германия». Мог бросить против нас и другие войска.

Оперативная обстановка благодаря хорошей работе разведки представлялась нам достаточно ясной.

План операции был передан по радио в штаб Западного фронта.

От Мордвеса до Крапивны мы продвигались настолько быстро, что большинство маршевых эскадронов, направленных в корпус на пополнение, не могли догнать нас. И только 19 декабря, когда гвардейские дивизии остановились на отдых, один за другим прибыли несколько маршевых эскадронов. Многие бойцы оказались без оружия, лошади без седел. Но это не вызывало особого беспокойства. Некоторый запас седел мы имели, а для вооружения красноармейцев можно было использовать трофейные автоматы, винтовки и пулеметы. В этом мы нужды не испытывали. Главное, что радовало - в маршевых эскадронах был хороший личный состав. Значительную часть пополнения составляли выпускники школ младших командиров: молодые, крепкие ребята, имевшие неплохую подготовку. А нам как раз требовалось много сержантов: потери среди младшего комсостава были особенно велики.

Бойцы и командиры, получив ранения, отправлялись в госпитали и по излечении редко попадали снова в свои полки. Из госпиталей их посылали в различные части, и не обязательно в кавалерию. Но в корпусе сложилось боевое товарищество, и люди тянулись в свои полки, многие бойцы, даже рискуя быть обвиненными в дезертирстве, не являлись по месту назначения, а разыскивали свои подразделения.

Давно известно, что боевая дружба, спайка, верность традициям своей части - очень важное условие высокой боеспособности войск. Сколько раз приходилось видеть полки и дивизии, собранные на скорую руку, - как говорят, с бору по сосенке. И люди отличные, и вооружение хорошее, а в бою действуют вяло, происходит путаница, неразбериха. Люди не знают своих товарищей, командиров и зачастую не надеются друг на друга. Совсем иначе чувствует себя боец во взводе, эскадроне или роте, которые давно стали для него родной семьей. Он знает, что товарищи его не подведут - сами погибнут, но не оставят в беде. Командир знает, на что способны его люди. А они в свою очередь доверяют командиру.

К сожалению, у нас недостаточно учитывалось значение этого морального фактора, плохо использовался опыт прошлых войн в закреплении запасных полков за определенными соединениями. Перемешивание личного состава вело к тому, что ослаблялись узы боевого товарищества, основанные на совместной борьбе с фашистскими захватчиками, на уважении боевых традиций полков и дивизий.

Кстати сказать, для сохранения и развития боевых традиций далеко не все делается у нас и сейчас. Многие дивизии и корпуса были расформированы в связи с сокращением армии, а их знамена, боевые истории сданы в музеи и архивы. Их полезнее было бы передать тем полкам и дивизиям, которые не участвовали в войне или участвовали только на завершающем ее этапе. Принимая знамена и боевые истории, а вместе с ними и наименования своих предшественников, такие полки и дивизии торжественно брали бы на себя ответственность за сохранение боевых традиций, обязательства развивать их своими достижениями в боевой и политической подготовке. Следовало бы восстановить дивизионные и полковые праздники, приглашать на них ветеранов, которые могут рассказать молодежи о делах воинов старшего поколения.

В конце 1941 года после настойчивых просьб мне удалось наконец добиться, чтобы все выздоровевшие после ранений бойцы и командиры 1-го гвардейского кавкорпуса сосредоточивались в одном запасном полку, а оттуда с маршевыми эскадронами направлялись в свои части. За корпусом был закреплен запасный кавалерийский полк, дислоцировавшийся в городе Коврове.

19 декабря вместе с новым пополнением к нам прибыла первая группа вылечившихся после ранения ветеранов. Тепло встретили их боевые друзья. Много было радости, шуток, вопросов.

В штабе корпуса собрались командиры и комиссары дивизий и полков. Я поставил новые задачи, объявил боевой приказ, дал необходимые указания.

Чтобы успешно провести операцию, нам нужно было двигаться вперед по двадцать - двадцать пять километров в сутки. Если учесть сопротивление врага и климатические условия - морозы и вьюги, заметавшие дороги сугробами, - это темп довольно высокий.

После меня выступил Милославский, замещавший комиссара корпуса. Он посоветовал, как проводить политработу в условиях такого быстрого наступления, напомнил, что политработники должны находиться на трудных участках.

Когда командиры и комиссары уже разошлись по своим частям, в штаб корпуса приехал командир 322-й стрелковой дивизии полковник Филимонов, опоздавший из-за неотложных дел. Задачу ему пришлось ставить отдельно.

Казалось, все складывалось благоприятно. Главные силы корпуса отдыхали. В штабах заканчивалась подготовка операции. Люди знали, что от них требуется. Я был уверен, что личный состав с честью выполнит боевой приказ.

Но в то самое время, когда я инструктировал полковника Филимонова, по радио уже летело новое указание, заставившее нас без всяких разумных оснований менять план первого этапа наступления и значительно осложнявшее действия на этом этапе.

Новая директива штаба Западного фронта гласила: «Завтра, 21 декабря, в честь рождения товарища Сталина корпус должен овладеть Одоево».

Эта короткая, категоричная фраза доставила нам много хлопот. Срывался отдых людей перед трудным и длительным наступлением. Чтобы успеть выйти к Одоеву, полкам надлежало выступать немедленно. Кроме того, нужно было менять боевой приказ, доведенный до частей, когда уже заработали многочисленные пружины сложного корпусного механизма. Требовалось очень быстро перестроить работу этого механизма на новый лад. И, наконец, самое главное. Районный центр Тульской области Одоево занимает выгодное для обороны географическое положение: расположен на возвышенности, с которой открывается хороший обзор; крутой берег Упы и глубокие овраги, склоны которых обледенели зимой, делали подступы к Одоеву труднодоступными. Гитлеровцы превратили поселок в сильный оборонительный узел. Штурмовать его - неизбежно нести значительные потери, расходовать драгоценное время. Мы не собирались делать этого. Дивизии должны были обойти Одоево с юга и с севера и, не задерживаясь, выйти к Оке, захватить мосты. Немцы, чтобы избежать окружения, сами покинули бы Одоево, и мы без лишних потерь уничтожили бы их не в населенном пункте, подготовленном к обороне, а на снежных дорогах, в сугробах.

Но приказ надо было выполнять. Я принял компромиссное решение: немедленно двинуть часть сил на Одоево, остальным - продолжать подготовку по прежнему плану.

Для управления войсками, направленными на Одоево, пришлось создать импровизированный штаб из нескольких командиров. Поставив во главе этого штаба полковника Таранова, я приказал ему обеспечить взаимодействие войск и проследить за ходом боя.

21 декабря, едва только стало светать, я выехал в штабы дивизий. Сначала намеревался побывать в 1-й гвардейской, но мост через реку Плаву у Крапивны оказался разрушенным, и переправиться нам не удалось. Поэтому я направился в Алтухово, в штаб 2-й гвардейской кавалерийской дивизии.

Полковник Осликовский имел надежную связь с 1-й дивизией по телефону и радио. Я вызвал к телефону генерал-майора Баранова. Он доложил, что послал на Одоево 131-й Таманский кавалерийский полк, разделив его на два отряда: один движется по правому, а второй - по левому берегу Упы. Отряды должны атаковать Одоево с востока и с севера. Я одобрил решение Баранова, но приказал усилить один из отрядов батареей дивизионной артиллерии.

Самолюбие не позволяло полковнику Осликовскому допустить, чтобы Баранов, находившийся ближе к Одоеву, первым захватил поселок, до которого от Осликовского было тридцать - тридцать пять километров. В распоряжении Осликовского было пять танков. Он посадил на них спешенных гвардейцев и приказал этому десанту быстро идти к Одоеву, а вслед за танками двигаться в конном строю 72-му кавалерийскому полку. Я посоветовал ему послать туда еще один конный отряд с батареей.

Осликовский отправился отдавать необходимые распоряжения, а я связался с командиром 322-й стрелковой дивизии. Пехотинцам требовались сутки только на то, чтобы выйти на подступы к Одоеву. А поселок было приказано взять сегодня. Поэтому полковник Филимонов собрал имевшиеся под рукой автомашины, разыскал несколько десятков саней и посадил на них усиленный стрелковый батальон. Когда я разговаривал с Филимоновым, этот батальон уже проделал добрую половину пути к Одоеву.

Пехотинцы должны были действовать левее 72-го кавалерийского полка и обойти поселок с юга.

Покончив с делами, я вместе с несколькими командирами вышел на улицу. Погода была пасмурная. Недавно выпавший снег истоптан сотнями ног, копытами лошадей.

Около дома, в котором помещался штаб, собралась большая группа бойцов и командиров. Тут же стоял пожилой мужчина, с виду рабочий. Рядом с ним - шестеро детей, пять девочек и один мальчик, самой старшей из девочек было, наверное, лет семь или восемь.

- Товарищ начальник, - обратился ко мне рабочий. - Я из Тулы. А здесь скрывался в деревне у родственников, хотел детей от фашистов уберечь. Вчера, как наши пришли, я будто второй раз родился, белый свет снова увидел. Нечем нам отблагодарить вас: я старый, а они, - он указал на детей, - еще малые. Так мы хоть песни для красноармейцев споем. Можно?

Я не успел и слова сказать, как детишки начали:

Расцветали яблони и груши, Поплыли туманы над рекой...

Их худые, бледные лица были серьезны и строги. Над затихшей улицей далеко разносились чистые, звонкие голоса. Бойцы и командиры слушали пение с таким напряженным вниманием, какому могут позавидовать заслуженные артисты. Молодой красноармеец, опершись на винтовку, смотрел на певцов, приоткрыв рот. Пригорюнился возле походной кухни усатый повар. На крыльцо штаба один за другим выбегали командиры.

Закончив «Катюшу», дети сразу же запели следующую песню - о том, как уходил солдат на войну, как прощался со своей семьей. Грустны были слова и мелодия. Наверное, многие из нас вспомнили в эту минуту о женах и матерях, думали, доведется ли когда-нибудь снова перешагнуть родной порог... Мужественные люди, не раз вступавшие в схватку со смертью, отворачивались, скрывая навернувшиеся на глаза слезы. Я смотрел на бойцов и думал: теперь эти люди с еще большей яростью будут мстить фашистам, прервавшим нашу мирную жизнь, разрушившим наши дома, разлучившим нас с родными и близкими.

Когда смолкла песня, бойцы подхватили детей на руки. Отдавали им шоколад, сахар - у кого что нашлось в кармане.

- Не надо больше, - сказал я рабочему. - Холодно, дети простудиться могут.

- Соскучились мы по песне, - ответил он. - Любим петь, а при немцах целый месяц молчали.

Я поблагодарил рабочего за столь неожиданный концерт и уехал из 2-й гвардейской кавалерийской дивизии. Уже в сумерках возвратился в штаб корпуса, располагавшийся в селе Пруды. От войск, ушедших в сторону Одоева, еще не поступало никаких сообщений. На мой вопрос, нет ли сведений от Таранова, Грецов только махнул рукой:

- Безнадежно, товарищ генерал.

В тот вечер мы услышали радиопередачу из Москвы о боевых действиях 1-го гвардейского кавалерийского корпуса. Интересная была передача, но я, обеспокоенный отсутствием сведений из Одоева, слушал ее рассеянно. Не понравилось мне, что диктор назвал много населенных пунктов, освобожденных нашим корпусом. Ведь передачу слушали не только мы, но и гитлеровцы. Отметив на карте перечисленные пункты, немцы могли в общих чертах определить направление, по которому мы двигались.

- Черт знает что, куда там смотрят! - вырвалось у меня.

- Дают противнику ценные разведывательные данные, - согласился полковник Грецов.

Часов в восемь из-под Одоева вернулся наконец полковник Таранов. За весь день он так и не смог узнать, как развертываются там действия, не сумел даже установить связь с войсками, которыми должен был руководить. Может быть, на хозяйственной работе Таранов и смог бы принести какую-нибудь пользу, но как строевой начальник никуда не годился. Не подействовало на него даже строгое предупреждение за бесцельное сидение под Коломной. Пришлось отправить его назад, приказав выполнять поставленную задачу.

- Безнадежно, - снова повторил полковник Грецов. - Вреда, конечно, не принесет, однако и пользы от него не ждите.

Но вот начали поступать сообщения из отрядов, посланных освобождать Одоево. Из этих сообщений, а также из данных разведки стало ясно: мы, кажется, несколько недооценили силы противника - у фашистов оказалось там больше войск, чем предполагалось.

Непосредственно Одоево обороняли полки 296-й пехотной дивизии гитлеровцев. В районе поселка находились также части 112-й и 167-й пехотных дивизий. Об этом мы знали и раньше. Но появились еще части 3-й танковой дивизии, задержавшие продвижение стрелкового батальона, посланного полковником Филимоновым. Деревни вокруг Одоева немцы превратили в опорные пункты. Каждую деревню приходилось брать с боем.

Посоветовавшись с Грецовым, я решил послать нашим войскам под Одоево значительные подкрепления. Шел на это скрепя сердце. Ввязавшись в бой за поселок, мы действовали вопреки испытанным правилам. Куда проще и выгоднее было обойти его и выполнять главную задачу, стоявшую перед корпусом.

Самые ожесточенные бои в районе Одоева развернулись в ночь на 22 декабря. Гитлеровцы упорно цеплялись за каждую деревушку, используя минно-взрывные заграждения. Под прикрытием сильного артиллерийского и минометного огня гитлеровская пехота и танки неоднократно предпринимали контратаки то на одном, то на другом участке. Мы не имели численного и огневого превосходства над противником. С трудом наши подразделения продвигались вперед.

В течение ночи наши полки овладели деревнями, расположенными вокруг Одоева и, обойдя поселок с юга и севера, почти замкнули кольцо окружения. Немцы начали отступать. Вначале они отходили медленно, пытаясь вывезти свою технику. Но когда в Одоево ворвался 131-й Таманский кавалерийский полк, гитлеровцы побежали, думая только о том, как бы спастись. Они бросали повозки, автомашины, минометы и тяжелые орудия. В спешке им не удалось сжечь и разрушить дома. Поселок Одоево, как и Крапивна, перешел в наши руки почти полностью сохранившимся.

В сквере на центральной площади воины 131-го кавалерийского полка похоронили своих боевых товарищей - старшего лейтенанта Махарадзе и младшего лейтенанта Манцива, павших смертью храбрых при освобождении Одоева. Трижды разорвали воздух залпы прощального салюта.

Кавалеристы в конном строю двинулись дальше, на запад, преследуя противника, убегавшего к Оке. Перед нами стояла теперь задача как можно быстрее форсировать реку, не позволить гитлеровцам закрепиться на ее берегу.

Едва закончился бой за Одоево, в штаб корпуса прибыла из Тулы делегация трудящихся во главе с секретарем областного комитета партии В. Г. Жаворонковьга. От имени жителей города и области члены делегации горячо благодарили гвардейцев за освобождение от гитлеровского ига. Кавалеристы обещали мужественно сражаться с ненавистным врагом.

Близился Новый год. Рабочие прислали красноармейцам и командирам много подарков: гармошки, баяны и, конечно, знаменитые тульские самовары. Самовар был преподнесен и мне, я с гордостью храню его по сей день.

Товарищ Жаворонков пообещал мне прислать автоматический снайперский карабин системы Токарева. Присланный карабин, отлично сделанный тульскими умельцами-оружейниками, я вручил одному из лучших стрелков корпуса. Потом он передавался «по наследству» самому меткому снайперу. За годы войны только два снайпера, Комарецкий и Гореликов, уничтожили из этого карабина около двухсот фашистов. Теперь он хранится в Центральном музее Советской Армии.

Вместе с делегацией приехал в корпус и Алексей Варфоломеевич Щелаковский. Комиссар вылечился в Москве, был бодр и весел. Радостной и теплой была наша встреча.

- Ну, Павел Алексеевич, далеко шагнули вы за три недели, - сказал Щелаковский. - Несколько дней за вами гонюсь, хорошо вот, товарищ Жаворонков помог...

Комиссар прямо с дороги отправился в дивизии и полки, чтобы на местах познакомиться с положением дел.

Штаб подвел некоторые итоги боевых действий корпуса за время с 6 по 22 декабря. За две недели с небольшим гвардейцы освободили города Венев, Сталиногорск, Щекино, поселок Мордвес и другие. Противник потерял только убитыми 2150 человек. Было уничтожено 130 автомашин, 90 орудий, 31 танк. Части корпуса захватили 105 танков, 1985 автомашин, 164 орудия, 48 минометов, более 500 пулеметов, 45 тонн горючего, 2 миллиона пудов зерна. Было много и другого воинского имущества, учитывать которое мы не имели возможности, так как все время шли вперед, не задерживаясь подолгу на одном месте.

О последней декаде декабря резко усилилась активность немецкой авиации. Даже в пасмурные дни самолеты группами и в одиночку висели над дорогами, бомбили и обстреливали из пулеметов колонны наших войск, обозы, автомашины. В светлое время просто невозможно было находиться на дорогах и вообще на открытых местах. Фашистские летчики гонялись за отдельными машинами, всадниками.

Утром 23 декабря я выехал на вездеходе в одну из дивизий. По лесу мы двигались спокойно. Однако вскоре лес кончился, и нам .предстояло продолжать свой путь полем. Прежде чем покинуть спасительный лесной массив, мы остановились посмотреть, нет ли поблизости самолетов противника.

В это время из леса выскочил на коне связист с телефонной катушкой в руках. Неожиданно откуда-то сбоку появился фашистский самолет. Он шел на бреющем полете, так низко, что издали казалось, будто шасси его вот-вот коснутся сугробов. Самолет пронесся над связистом. В морозном воздухе резко прозвучала длинная пулеметная очередь. Боец пришпорил коня и помчался по дороге. А самолет, набрав высоту, разворачивался - делал новый заход для пикирования.

- К лесу! К лесу давай! - кричал кавалеристу старший лейтенант Михайлов, выпрыгнув из машины. Связист был далеко и не мог слышать его. Но, видимо, он и сам догадался, что надо скорее добраться до укрытия. Всадник свернул с дороги к кустарнику. На поле лежал глубокий снег, конь двигался медленно, а гитлеровский самолет стремительно приближался.

Снова пулеметная очередь. Всадник упал.

Когда самолет скрылся из виду, я послал Михайлова помочь раненому кавалеристу. Увязая в сугробах, старший лейтенант добрался до связиста и вскоре вернулся. Боец был убит, а лошадь тяжело ранена.

Мы поехали дальше. Неподалеку от Одоева дорога круто спускается в низину, я увидел там одиноко стоявшую автомашину. Дорога и поле вокруг были изрыты воронками, валялись черные глыбы замерзшей земли. Тут тоже побывали недавно немецкие бомбардировщики.

Около крытого грузовика, в котором находилась радиостанция, стояли два красноармейца. На краю дороги лежал убитый командир. Я узнал его. Это был командир радиоэскадрона корпусного дивизиона связи гвардии капитан Богданов, смелый, инициативный, отличный знаток своего дела.

Улицы Одоева были пустынны, лишь изредка увидишь красноармейца или обозные сани. Немцы бомбили и обстреливали Одоево с рассвета и до темноты, и не столько сам поселок, сколько дороги, расходившиеся отсюда в четырех направлениях.

Бойцы сидели в укрытиях, спасаясь от самолетов.

Незадолго перед моим приездом немцы пробомбили перекресток дорог. Бомбы угодили в небольшой парк. Взрывы повалили на землю толстые деревья, засыпали ветками, обломками досок, битым кирпичом шоссе, проходившее вдоль парка.

Ехать дальше было рискованно. Я решил дождаться темноты, тем более что ночь в декабре наступает рано.

Резко возросшую активность вражеской авиации мы ставили в прямую связь с недавними сообщениями Совинформбюро, в которых говорилось, что наша конница успешно бьет немцев в районе Крапивны и преследует противника, убегающего на запад. Эти сообщения были для немцев чистым кладом. На нашем участке фронта у них образовался широкий разрыв между войсками 4-й полевой и 2-й танковой армий. Немецкое командование плохо знало обстановку здесь и никак не могло установить направление нашего удара. Благодаря сообщениям Совинформбюро оно совершенно точно узнало, что в разрыв вошел мой кавалерийский корпус. Мы вырвались вперед по сравнению с соседними нашими войсками, создали угрозу флангам и тылам обеих немецких армий. Фашистское командование немедленно воспользовалось точными сведениями, полученными из авторитетного источника. У противника не было свежих сил, способных остановить наше продвижение. Поэтому он бросил против нас авиацию, перенацелив ее с других участков фронта.

Мы с комиссаром сообщили Военному совету Западного фронта наши выводы и попросили принять меры, чтобы подобные сводки Совинформбюро больше не появлялись. Военный совет согласился с нами и принял меры. Но ошибка уже дала себя знать. Всего несколько слов текста дорого обошлись нам, за них пришлось расплачиваться жизнью десятков, а может быть, и сотен бойцов и командиров.

Немцы бомбили главным образом дороги, поэтому особенно велики были потери в артиллерийских подразделениях и в обозах. Мы потеряли большое количество упряжных лошадей, а это привело к тому, что артиллерия и пулеметные тачанки отставали от частей, которым приходилось наступать без огневой поддержки. Вместо сильных и рослых артиллерийских лошадей мы использовали верховых, но они были слишком слабы.

Отстали от передовых частей и обозы. Конные полки стремительно шли вперед, сами добывая себе на месте фураж и продовольствие. Все чаще случались перебои в снабжении горючим и боеприпасами.

Конница почти не имела защиты от атак с воздуха. Еще летом из штатов кавалерийских дивизий изъяли дивизионы зенитной артиллерии. Остались лишь взводы счетверенных пулеметов в полках. Но им очень редко приходилось вести огонь по противнику, так как немцы летали обычно на большой высоте. Погода благоприятствовала им. Но с 21 по 25 декабря низкая облачность и плохая видимость заставили их действовать чуть ли не на бреющих полетах. Теперь пришел черед наших пулеметчиков. За три дня расчеты счетверенных пулеметов сбили шесть фашистских самолетов. Однако спасти положение пулеметчики были, конечно, не в состоянии.

Чтобы обезопасить наступающие войска от нападений с воздуха, требовались значительные зенитные средства и истребители.

В ответ на мои настойчивые просьбы командующий фронтом придал корпусу дивизион 20-миллиметровых зенитных пушек и роту крупнокалиберных зенитных пулеметов. Но пушки и пулеметы, установленные на машинах, были привязаны к дорогам. А дороги занесло снегом.

Спасаясь от вражеской авиации, части корпуса действовали в основном по ночам. В светлое время движение почти замирало. Люди и лошади прятались в укрытиях; орудия, машины и повозки маскировались от наблюдения с воздуха. Все это уменьшало потери, но снижало и темпы наступления.

Обеспечивать нашу оперативную группу должна была 28-я авиадивизия, имевшая на вооружении истребители. Но она базировалась далеко от фронта, и мы с ней не имели связи. Лишь в конце декабря прибыли ко мне представители авиадивизии и полка У-2. Я поставил авиаторам задачи, однако и после этого дело не улучшилось. Наших самолетов в воздухе не было видно.

Как-то ночью я ехал верхом в село Подкопаево. Стоял крепкий мороз. Под яркой луной поблескивали на сугробах снежинки. Картина была красивая и мирная. И вдруг за одним из поворотов я увидел разбитый авиацией обоз. Трупы людей были уже убраны, но на дороге валялись убитые лошади, обломки саней и повозок, разбитые ящики с боеприпасами.

В сильном возбуждении я послал резкую радиограмму командиру авиационной группы генералу Николаенко, находившемуся в Туле: «Прекратите нейтралитет, начинайте воевать».

Эта радиограмма вызвала неожиданные, благоприятные для нас последствия. Ее перехватила радиостанция штаба Западного фронта, и оттуда последовало распоряжение генералу Николаенко: выехать в штаб 1-го гвардейского кавкорпуса и на месте организовать прикрытие наступающих войск с воздуха.

Николаенко прилетел в Подкопаево на У-2. День был солнечный, яркий. В пути самолет Николаенко несколько раз перехватывали немецкие истребители. Только мастерство пилота У-2 спасло генерала. Уже у самого Подкопаева «уточка» на наших глазах была атакована двумя «мессершмиттами». Опытный пилот прижал машину почти вплотную к земле и умело посадил на лесной поляне.

За генералом и прилетевшим с ним радистом я послал сани. Николаенко прибыл в штаб корпуса возбужденный, взволнованный только что пережитой опасностью.

- Ну, хорошо добрались? - спросил я его.

- Сам удивляюсь, как проскочили. Ведь это черт знает что!

- Нормальное явление, - пожал я плечами. - Немцы летают без помех, никто им не мешает.

Николаенко внимательно посмотрел на меня и перестал возмущаться.

В тот же день ему еще раз довелось убедиться, сколько неприятностей доставляет нам фашистская авиация. Едва мы сели обедать - появились гитлеровские бомбардировщики. Нам негде было укрыться, кроме как в избе. По звуку определяли, с какой стороны упадут бомбы и, укрываясь от осколков, «маневрировали» вокруг массивной печи, стоявшей посреди избы.

В разбитые окна врывался холодный воздух. Земля вздрагивала. Изба скрипела, и казалось, того гляди развалится. Обед наш очутился на полу.

- Фу, жарко! - сказал Николаенко, когда бомбежка кончилась.

- От печки, что ли? - усмехнулся я.

- И от печки тоже, - ответил Николаенко. - Вообще день неудачный какой-то.

- Самый обычный, - возразил я. - Необыкновенным будет тот день, когда вы наконец очистите от фашистов небо.

- Чем очищать-то? Только название одно - авиадивизия, а исправных самолетов раз, два и обчелся...

Генерал Николаенко долго пробыл в корпусе. Он оказался человеком общительным, дело свое знал и любил. Мы часто останавливались с ним под одной крышей, много беседовали, обсуждали сложившуюся обстановку.

Взаимодействие с авиацией улучшилось. Стоило появиться в воздухе большой группе гитлеровских самолетов - Николаенко по радио вызывал свои истребители, нацеливая их на противника. Аэродром истребителей переместился ближе к линии фронта.

Генерал Николаенко искренне старался помочь нашим гвардейцам. Но сил, имевшихся в его распоряжении, было явно недостаточно, чтобы справиться с авиацией противника, брошенной против нашей оперативной группы. Фашистская авиация продолжала причинять нам чувствительные потери.

Опасаясь за стык между 4-й полевой и 2-й танковой армиями, гитлеровское командование стремилось во что бы то ни стало задержать продвижение нашего корпуса, остановить его на рубеже Оки. Противник, видимо, рассчитывал, что главные силы моей группы будут наступать по дороге из Одоева на Белев, по которой отходили остатки 112, 167 и 296-й немецких пехотных дивизий. Поэтому гитлеровцы готовили к упорной обороне Белев и Лихвин (ныне город Чекалин).

Учитывая это, я несколько изменил план наступления. Преследовать противника в направлении на Белев поручил 322-й и 328-й стрелковым дивизиям, действовавшим на левом фланге группы. В помощь им выделил 15-й полк гвардейских минометов подполковника Дегтярева. А на Лихвин наступали войска соседней, 50-й армии.

Если связать противника боями у Белева и Лихвина, он не сможет выделить значительных сил и средств, чтобы надежно прикрыть сорокакилометровый промежуток между этими городами. Я и решил нанести удар и форсировать Оку именно на этом участке, надеясь, что лед на реке уже достаточно крепкий и по нему можно переправить войска. Данные разведки полностью подтвердили эти предположения. Удалось узнать также, что у села Николо-Гастунь сохранился легкий мост.

23-24 декабря корпус на широком фронте вышел к Оке. Передовые отряды форсировали реку по льду - бойцы перешли ее, ведя коней в поводу. Рота фашистов, оборонявшая мост, была неожиданно атакована с обоих флангов. Немцы не успели уничтожить мост, и он перешел в наши руки.

Главные силы 1-й и 2-й кавалерийских дивизий переправились через реку почти без боя. Выставив прикрытие в сторону Лихвина, корпус устремился вперед, в тыл противника, путая его планы. Так начался набег на Юхнов.

Командование фронта усилило оперативную группу. 10-я армия должна была передать нам три кавалерийские дивизии - 41, 57 и 75-ю. Дивизии эти были легкими, как их тогда называли, имели в три раза меньше сил и средств, чем гвардейские дивизии корпуса. По сути дела, все они, вместе взятые, равнялись одной гвардейской. Но мы радовались и этому подкреплению.

Прежде всего надо было разыскать новые дивизии и вывести их в полосу действий оперативной группы. Но сделать это оказалось не так-то просто.

24 декабря в штаб корпуса прибыл на самолете заместитель командующего 10-й армией генерал К. С. Калганов, чтобы решить на месте вопросы взаимодействия.

- Еще трое суток назад вы должны были передать нам кавалерийские дивизии, - обратился я к нему, - но их до сих пор нет. Я давно уже послал разъезды, чтобы разыскать их. Однако о семьдесят пятой и пятьдесят седьмой все еще нет сведений. Где они?

- Сам не знаю, - смущенно ответил Колганов.

- Как же так? - удивился я. - Ведь это же дивизии вашей армии.

- Мы сами не имеем с ними связи, - признался Калганов. - Штабы все время в движении. Ищем, но не можем найти.

Не знаю, действительно ли штаб 10-й армии не имел связи с этими дивизиями или просто не торопился передавать их нам, чтобы не ослаблять свои силы. Во всяком случае, во время войны подобные задержки случались нередко. Учитывая это, мы каждую новую часть или соединение, придававшиеся корпусу, разыскивали обычно сами и переводили в свою полосу действий. Так было под Серпуховом, под Каширой и в других местах.

Я попросил Колганова принять в состав 10-й армии 322-ю и 328-ю стрелковые дивизии, которые вели бой под Белевом. Целесообразность такого переподчинения состояла в том, что Белев входил в полосу действий 10-й армии; кроме того, пехота могла отстать от корпуса, быстро продвигавшегося вперед. Колганов обещал доложить об этом командующему армией. Когда все вопросы были решены, он улетел.

Вскоре к нам прибыли командир 41-й кавалерийской дивизии полковник М. И. Глинский, комиссар дивизии старший политрук П. Т. Кутузов и начальник штаба подполковник П. И. Русс. Глинского я знал давно, еще по службе в Москве, когда он был в Особой кавалерийской бригаде, а я - в инспекции кавалерии. Я считал его опытным и смелым командиром, хорошим товарищем. Он и теперь сумел первым привести в корпус свою дивизию.

На другой день прибыли наконец представители 57-й и 75-й дивизий. Командира 57-й полковника И. И. Мурова я тоже знал с 1927 года, когда он учился в отделении командиров эскадронов на кавалерийских курсах в Новочеркасске. Он запомнился мне бодрым, жизнерадостным человеком. Теперь я с трудом узнал бывшего лихого комэска. Муров постарел, вид у него был какой-то растерянный, горло завязано бинтом. Говорил натужно и хрипло.

Муров сразу же заявил, что болен ангиной, участвовать в походе не может, и стал проситься в госпиталь. Не знаю, насколько серьезно он был болен, но я решил, что с таким настроением он не принесет пользы. Я отпустил его. Вместо него командование 57-й кавдивизией принял один из командиров полков полковник М. Н. Завадов-ский. Кстати сказать, ангину Муров лечил очень долго. Мы ушли в набег, потом прорвались в глубокий тыл противника, а его все не было. До марта 1942 года он так и не вернулся в дивизию.

Командир 75-й кавалерийской дивизии полковник В. А. Конинский, раненный в бою, находился в госпитале. В командование дивизией вступил начальник штаба полковник М. Э. Москалик. С ним мы тоже встречались - в 1940 году в Славуте на полковом празднике. Я был тогда начальником штаба 5-го кавалерийского корпуса. Москалик пригласил меня на праздник в свой полк, которым я командовал в 1922-1926 годах. Мы посидели теперь с ним, вспомнили прошлые дни, товарищей по службе. Вместе с Москаликом приехал комиссар дивизии полковой комиссар Привалов. Побеседовав с ними, я убедился, что они понимают свои задачи и настроены по-боевому.

В тот же день 57-я и 75-я кавалерийские дивизии двинулись на запад, чтобы в темноте переправиться через Оку и догнать гвардейские соединения. 41-ю кавдивизию я оставил в резерве.

После того как к нам в группу влились новые войска, особенно важное значение приобрела связь. Наступление шло быстро, хотя в полосе действий группы не было ни единой шоссейной дороги. Части двигались по проселкам, часто через леса. Повсюду лежал глубокий снег. Корпусные и дивизионные радиостанции, установленные на машинах, отстали от штабов. Многие рации были повреждены или уничтожены немецкими самолетами. Радисты не всегда могли угнаться за часто перемещавшимися штабами.

Порой мы не имели радиосвязи даже со штабом Западного фронта. Приходилось изощряться, чтобы отослать донесение. 26 декабря, например, мы отправили донесение в штаб фронта самолетом. Но погода была плохая, бушевала метель. Опасаясь, что самолет не долетит, пришлось передать копию донесения через делегата связи 10-й армии.

В 30-х годах мне довелось служить в Белорусском военном округе, которым командовал командарм 1 ранга И. П. Уборевич. Он настойчиво учил нас пользоваться радио, тогда еще сравнительно новым видом связи, заботился, чтобы войска не ощущали недостатка в радиоаппаратуре и чтобы командиры сами умели работать если не на ключе, то с помощью микрофона. К сожалению, после того как Уборевич был оклеветан и репрессирован, я не встречал больше среди общевойсковых военачальников таких энтузиастов внедрения радио.

В начале войны корпус, как, впрочем, и другие соединения Красной Армии, имел мало радиостанций. Немецкие генералы и офицеры разъезжали в машинах, снабженных рациями, и имели постоянную связь с подчиненными и с вышестоящими начальниками, даже находясь в движении. А наши радиостанции, установленные на машинах, можно было использовать, как правило, только на стоянке.

Применение радио затруднялось громоздкими кодовыми таблицами, сложным шифром. Иногда требовалось быстро передать срочное распоряжение. Но пока его зашифровывали, а потом расшифровывали, проходило много времени. И ничего больше не оставалось, как полагаться по старинке в основном на проводную связь, на делегатов связи и на личное общение с подчиненными. Разве могло удовлетворить это наши штабы в условиях маневренной войны, при стремительном движении по бездорожью на больших пространствах!..

Справедливости ради надо отметить, что горький опыт первого года войны был учтен Верховным Главнокомандованием. Вскоре радиостанции начали поступать в войска в значительном количестве, стали прибывать и хорошие радиоспециалисты, было упрощено шифрование, но коды до конца войны остались неудобными.

А в декабре 1941 года недостаток средств связи очень затруднял управление войсками, действовавшими на широком фронте. У меня в группе насчитывалось пять кавалерийских, две стрелковые дивизии и танковая бригада. Такой состав имела в то время добротная общевойсковая армия. Но армия располагала гораздо большим количеством раций. А в группе вся нагрузка легла на штаб корпуса, мало приспособленный к управлению такой массой войск.

В поисках выхода из затруднительного положения я послал своего заместителя по артиллерии полковника Семенова, дав ему в помощь капитанов Деревенца и Поха, руководить действовавшими под Белевом двумя стрелковыми дивизиями и 15-м полком гвардейских минометов. Получился импровизированный стрелковый корпус. Семенов находился при штабе дивизии, имевшей надежную связь со штабом оперативной группы.

57-ю легкую кавалерийскую дивизию я подчинил командиру 1-й гвардейской генерал-майору Баранову, 75-ю легкую кавдивизию - командиру 2-й гвардейской полковнику Осликовскому. Таким образом, было создано еще два импровизированных кавалерийских корпуса. Может быть, такое подчинение задевало самолюбие некоторых командиров, но эта временная мера целиком оправдала себя. Управление войсками стало более надежным. Радисты, хоть и работали с огромным напряжением, успевали обеспечить довольно устойчивую связь по всем каналам.

Непосредственно в своем подчинении я оставил 41-ю легкую кавдивизию и 9-ю танковую бригаду. К этому времени бригада начала пополняться новыми боевыми машинами. Полковник Таранов, которого я отослал в Тулу решать административные и хозяйственные вопросы, связанные с танковой бригадой, сообщил, что на пополнение прибыло двадцать три танка, среди них четыре КВ и четыре Т-34, остальные Т-60. Машины эти прибыли «россыпью» - с экипажами, но без командного состава, не объединенные в маршевые роты. Командир бригады полковник Кириченко, возглавив отряд из пятнадцати танков, повел его к линии фронта. Но танки двигались медленно и находились еще где-то в районе Крапивны.

Когда оперативная группа увеличилась до семи дивизий, ездить в части мне стало значительно труднее. Нахлынуло множество новых вопросов, решать которые можно было только в штабе группы, а Кириченко, стараясь сохранить устойчивую связь со штабом фронта и с подчиненными, стоял на одном месте и все больше отставал от войск. Тогда я решил передвинуть штаб группы как можно дальше на запад, а сам выехал вперед, в наступающие дивизии.

Мой адъютант окрестил наш полугусеничный вездеход «змеем», и это название так и сохранилось за машиной. Грузовые и легковые автомобили застревали в сугробах. А «змей» упорно полз вперед, прорываясь через снежные заносы, преодолевая наледи. И не только сам двигался, но и помогал вытащить застрявшие грузовики. Однако дороги были настолько плохи, что я не доверял даже вездеходу. На всякий случай следом за машиной ехали коноводы, ведя лошадей.

Переправившись через Оку по мосту возле Николо-Гастуни, мы свернули вправо и вскоре оказались в 96-м Белозерском кавполку, который был оставлен командиром дивизии в резерве близ станции Лихвин. Полк прикрывал свою дивизию со стороны Лихвина, в котором противник держался до 25 декабря. Кроме того, кавалеристы охраняли трофеи, захваченные на железнодорожной станции. В числе трофеев было много легковых автомашин, погруженных на платформы.

Однако надобность в прикрытии фланга дивизии давно уже отпала. Для охраны трофеев достаточно было тыловых подразделений, которые уже успели подтянуться к станции. Гвардейцы наши ушли вперед на шестьдесят - семьдесят километров, и полк остался в глубоком тылу. Все это показалось мне странным. Решил выяснить, в чем дело.

Командира полка подполковника М. Н. Данилина я знал еще с мирного времени. Он зарекомендовал себя исполнительным командиром, но, отличаясь медлительностью, обычно не спешил вступать в бой. Судя по всему, Данилину на этот раз понравилось состоять в резерве. В доме, где расположился его штаб, на столах, на лавках и даже на подоконниках стояли бутылки с ромом и всевозможными заграничными винами. Много было продуктов в немецкой упаковке: консервы, сыр, масло - всего не перечислишь.

Среди трофеев, захваченных на станции Лихвин, оказалась масса рождественских подарков, присланных немцам из Германии. Данилин решил использовать эти продукты, чтобы подкрепить своих бойцов, питавшихся во время преследования противника плохо и нерегулярно. Несколько дней бойцы и командиры отдыхали, как на курорте.

Формально Данилин был, возможно, и прав: он находился в резерве командира дивизии и ждал приказа двигаться дальше. Но я пристыдил его за отсидку в тылу, в то время как товарищи ведут напряженные бои. Какой же это резерв дивизии, если он находится дальше от линии фронта, чем штаб корпуса?! Делегат связи доберется к ним за сутки, да и то с трудом. Надо двигаться вслед за своим соединением, чтобы командир дивизии в любой момент мог использовать резерв.

Слушая мои упреки, командир и комиссар потупились. Убедившись, что они поняли свою ошибку, я приказал поднять полк по тревоге и догнать главные силы дивизии.

Впоследствии мне стала известна директива Гитлера от 16 декабря 1941 года, в которой, в частности, говорилось: «Группе армий «Центр». Недопустимо никакое значительное отступление, так как оно приведет к полной потере тяжелого оружия и материальной части. Командующие армиями, командиры соединений и все офицеры своим личным примером должны заставить войска с фанатическнм упорством оборонять занимаемые позиции, не обращая внимания на противника, прорывающегося на флангах и в тыл наших войск».

Но никакое фанатическое упорство не способно было задержать продвижение советских полков и дивизий. В течение всего декабря 1-й гвардейский кавалерийский корпус наступал столь стремительно, что немцы бросали при отходе не только тяжелое оружие и автомашины, но даже винтовки и противогазы.

Фюрер считал главным сберечь технику, и меньше всего его тревожила судьба солдат. Ударили морозы, а немцы продолжали воевать в легких шинелях. Солдаты и офицеры грабили местное население. Но одеть все войска по-зимнему за счет населения было невозможно.

Вскоре после того как наши части форсировали Оку, разъезд из 1-й гвардейской кавалерийской дивизии двигался по глухому проселку. По обеим сторонам тянулся густой лес. И вдруг конь одного из всадников шарахнулся в сторону. Красноармеец увидел немецкого солдата, прислонившегося к стволу березы, и дал автоматную очередь,

- Хенде хох! - крикнул кавалерист. Но немец не шелохнулся, будто не слышал ни выстрелов, ни команды.

Гвардейцы подъехали ближе и увидели, что фашист мертв. Лицо его было совершенно белое, пилотка и плечи запорошены снегом. Немец замерз стоя. Он был не один. На поляне лежало больше сотни закоченевших трупов, некоторые замерзли в сидячем положении.

Среди трупов красноармейцы разыскали несколько немцев, в которых еще теплилась жизнь. Долго оттирали их, заставляли двигаться, прежде чем они хоть немного пришли в себя. Среди уцелевших фашистов оказался майор инженерных войск. Его доставили в штаб дивизии.

Офицер рассказал, что его рота восстанавливала под Лихвином железнодорожный мост через Оку, когда неожиданно появились советские войска. Боясь быть отрезанным, он повел роту на запад через леса: по дорогам уже двигались советские кавалеристы. Солдаты увязали в сугробах - майор торопил их. К вечеру люди совершенно обессилели, валились с ног. Пришлось сделать привал.

Мороз в ту ночь достиг почти тридцати градусов. А на немцах - холодные сапоги, тонкие штаны и шинели. Заснувшие солдаты больше уже не проснулись. До утра дожили лишь несколько человек, у которых хватило сил, чтобы согревать себя движениями.

Еще 16 декабря из состава 50-й армии генерала Болдина была образована подвижная группа под командованием генерала В. С. Попова. В ее состав вошли 112-я танковая и 31-я кавалерийская дивизии, два полка 154-й стрелковой дивизии, Тульский рабочий полк, 131-й танковый батальон, две батареи гвардейского минометного дивизиона и другие подразделения. Эта группа быстро вышла к Калуге и утром 21 декабря с трех сторон повела наступление на город.

Советские войска ворвались на окраину Калуги, но встретили яростное сопротивление врага. На усиление гарнизона фашисты перебросили из Можайска части 20-й танковой дивизии. Группа генерала Попова вскоре была окружена превосходящим противником и отрезана от своих. Начались затяжные уличные бои, продолжавшиеся несколько дней. Тем временем к городу приблизились главные силы 50-й армии. Но и они не смогли с ходу освободить город, так как гарнизон немцев значительно возрос и сопротивлялся отчаянно.

В этой обстановке особое значение приобрели действия нашей оперативной группы, наступавшей юго-западнее Калуги в тыл фашистских войск. Быстрое продвижение кавалеристов грозило немецкой группировке в этом районе окружением. Гитлеровское командование почувствовало опасность. Об этом свидетельствуют записи, сделанные в служебном дневнике начальником генерального штаба немецких сухопутных войск генералом Гальдером.

«27.12.41 г. Центральный участок фронта группы армий удерживался. На участке фронта у р. Ока прорвался кавалерийский корпус русских...

29.12.41 г. В районе разрыва фронта у р. Ока создана сильная боевая группа, которая ведет разведку боем. Однако это не мешает главным силам противника беспрепятственно продвигаться в направлении Юхнов. Придется оставить участок фронта у Калуги - севернее ее (выдвинутый вперед фронт восточнее Малоярославца). Это необходимо для того, чтобы высвободить часть сил с этого участка и бросить их против частей противника, прорвавшихся через Оку...»

В эти дни соединения оперативной группы наступали по двум направлениям: 1-я гвардейская, 57-я и 41-я кавалерийские дивизии - на Юхнов, 2-я гвардейская с 75-й кавдивизией - на Козельск. В наших частях осталось мало артиллерии, танки все еще не подтянулись к линии фронта. Это значительно ослабляло пробивную силу войск группы.

Гитлеровцы бросили навстречу нам силы, снятые с других участков. Их авиация по-прежнему господствовала в воздухе. Но гвардейцы продолжали наступать, тесня и отбрасывая врага.

27 декабря 2-я гвардейская и 75-я кавалерийские дивизии подошли вплотную к Козельску, где оборонялись остатки 216-й и 296-й немецких дивизий. На подступах к городу противник встретил наши войска сильным артиллерийским, минометным и пулеметным огнем. Фашисты в большом количестве использовали и ранцевые огнеметы. Самолеты звеньями и эскадрильями бомбили и обстреливали наши наступающие части и обозы.

Одна бомба угодила в дом, где расположился штаб 2-й гвардейской кавалерийской дивизии (в селе Красный Клин). От взрыва ее погибли комиссар дивизии Т. Л. Веденеев, военврач 3 ранга Сотников и военюрист 3 ранга Григор.

Бой продолжался весь день, но не принес нам успеха. Противник оборонялся упорно.

Штурм Козельска продолжался всю ночь на 28 декабря. Сковывая гарнизон фронтальным наступлением с востока, наши войска одновременно обошли город с юга и северо-запада. Опасаясь полного окружения, немцы поспешно отступили, бросив много техники. По пятам гитлеровцев в город ворвались наши части.

Веденеева, Сотникова и Григора мы похоронили в сквере в центре Козельска.

Сразу же после освобождения города 2-я гвардейская и 75-я кавалерийские дивизии присоединились к главным силам оперативной группы, наступавшим на Юхнов.

Положение гитлеровских войск в районе Калуги и Малоярославца ухудшалось с каждым днем. С фронта их теснили войска 50-й армии, во фланг и тыл действовали кавалерийские дивизии моей группы. Немецко-фашистское командование начало отводить свои силы на запад. 30 декабря советские войска полностью очистили от противника Калугу - важный узел дорог, крупный экономический и административный центр.

После освобождения Козельска и Калуги немцы начали сдаваться не только тогда, когда оказывались в безвыходном положении, но и добровольно. Они предъявляли листовки-пропуска, которые разбрасывали наши самолеты. Длинные колонны пленных потянулись по заснеженным дорогам в тыл.

Чтобы спасти положение, гитлеровское командование принимало экстренные меры. Из тыла и с других участков фронта сюда перебрасывались новые войска. Гитлер снял с должности и перевел в резерв командующего 2-й танковой армией генерал-полковника Гудериана. Для бойцов и командиров 1-го гвардейского кавалерийского корпуса отставка этого любимца фюрера была особенно знаменательна. Мы воевали с танками Гудериана под Штеповкой, в районе Каширы, Тулы и Белева. Фактически его танковая армия потерпела полное поражение. В ней почти не осталось боевых машин.

Как я и предполагал, 322-я и 328-я стрелковые дивизии, ведшие тяжелый бой за Белев, значительно отстали от кавалеристов. Главные силы группы оторвались от них на пятьдесят - шестьдесят километров. 29 декабря приказом командования Западного фронта обе стрелковые дивизии были переданы в 10-ю армию. Это развязало нам руки.

По существу, мы находились уже в тылу противника. В свою очередь некоторые его части все еще держались в нашем тылу. Немцы, очевидно, надеялись закрыть брешь, через которую мы прорвались, восстановить фронт по Оке и окружить наш корпус. Но события развертывались не так, как хотелось гитлеровцам.

29 декабря в район Козельска вышла 239-я стрелковая дивизия 10-й армии и установила связь с моей группой. На следующий день эта и действовавшая левее ее 325-я стрелковая дивизии были подчинены мне взамен дивизий, оставшихся у Белева.

Утром 30 декабря 239-й и 325-й дивизиям была поставлена задача овладеть Мещовском, Мосальском и Сухиничами.

1942 год мы встречали в селе Подкопаево. В полночь собрались к праздничному столу командиры штаба корпуса. Пришли комиссар Щелаковский, полковник Грецов, начальник политотдела Милославский. Сослуживцы поздравили меня: в конце декабря мне было присвоено звание генерал-лейтенанта. Командир 2-й гвардейской кавалерийской дивизии Осликовский получил звание генерал-майора.

Первый тост был предложен за то, чтобы наступающий год принес нам новые победы в борьбе с ненавистным врагом.

Марш-маневр усиленного 1-го гвардейского кавкорпуса проходил успешно. Казалось, еще несколько дней - и мы захватим или блокируем город Юхнов, перережем Варшавское шоссе и повернем на Медынь. Вражеская группировка, отступавшая от Калуги, оказалась бы в этом случае в полном окружении, создались бы благоприятные условия и для окружения главных сил 4-й полевой армии гитлеровцев.

Бойцы и командиры корпуса, понимая, что настал самый ответственный момент операции, действовали мужественно, несмотря на усталость и нехватку боеприпасов. Мы одну за другой освобождали деревни, выгоняя немцев на мороз. 2 января захватили юхновский аэродром. Несколько кавалерийских отрядов вышли на Варшавское шоссе, у деревни Касимовки, в восьми километрах юго-западнее Юхнова, освободив при этом около пятисот советских военнопленных, которых немцы намеревались угнать в Спас-Деменск.

Мы были уверены, что победа близка. 1-я гвардейская дивизия генерал-майора Баранова с 41-й.и 57-й легкими кавалерийскими дивизиями наступала на город, держа под артиллерийским и минометным огнем пути отхода противника. 2-я гвардейская дивизия генерала Осликовского с 75-й легкой кавдивизией все больше поворачивала на север, стремясь выйти в тыл малоярославецкой группировки гитлеровцев. Мы намеревались как можно скорее покончить с врагом у Юхнова и всеми силами обрушиться на фашистов, отступавших из района Малоярославца.

4-я полевая армия противника оказалась в критическом положении. Это признавал и генерал Блюментрит, занимавший тогда должность начальника штаба 4-й полевой армии. Вот что он писал в статье «Московская битва» (сборник «Роковые решения»):

«Намерения русских были понятны. Они планировали широкое двойное окружение 4-й армии путем нанесения ударов на севере и юге. Их окончательной целью было окружение и уничтожение этой армии на ее позициях западнее Москвы. Немецкое командование почти не надеялось избежать окружения и разгрома огромной южной группировки. Русские медленно расширяли брешь между 2-й танковой и 4-й полевой армиями. У фельдмаршала фон Клюге не было резервов, чтобы ликвидировать опасность, нависшую над южным флангом. Более того, 4-ю армию связывала с тылом только одна дорога. Она проходила через Юхнов, Медынь, Малоярославец и Подольск. Все остальные дороги в районе армии скрылись под толстым снежным покровом. Если бы русские, наступая с юга, сумели захватить нашу единственную жизненную артерию, с 4-й полевой армией было бы покончено».

А вот что писал тот же автор о событиях, происшедших в январе 1942 года:

«Что-то вроде чуда произошло на южном фланге 4-й армии. Нам было непонятно, почему русские, несмотря на их преимущество на этом участке фронта, не перерезали дорогу Юхнов - Малоярославец и не лишили 4-ю армию ее единственного пути снабжения. По ночам кавалерийский корпус Белова, который во второй половине декабря причинил нам так много беспокойства, продвигался в нашем глубоком тылу по направлению к Юхнову. Этот корпус достиг жизненно важной для нас коммуникации, но, к счастью, не перерезал ее. Он, продолжал продвигаться в западном направлении и скрылся где-то в огромных Богородицких болотах».

Блюментрит не во всем прав: Варшавское шоссе наш корпус перерезал, а уже потом ушел дальше на запад. Это подтверждает и бывший гитлеровский генерал К. Типпельскирх. Но какое же «чудо» спасло 4-ю полевую армию гитлеровцев от окружения и уничтожения? Никакого чуда, разумеется, не было.

В то время как положение под Юхновом сложилось для нас весьма удачно, когда наш успех почти не вызывал сомнений, мы получили из штаба фронта новую директиву. Она отменяла прежнюю и ставила перед войсками более широкие, но и более трудные задачи. В этом документе, в частности, говорилось:

«...2. Создалась очень выгодная оперативная обстановка для окружения 4-й и 9-й армий противника, причем главную роль должна сыграть ударная группа Белова, оперативно взаимодействуя через штаб фронта с нашей ржевской группировкой.

Основа успеха вашей операции будет заключаться в быстроте выхода в район Вязьмы и захвате путей отхода противника. Ваш выход из района Юхнов на Вязьму в основном должен проходить в следующем плане:

а) Первый этап - 2-3 дня. Уничтожение юхновской группировки противника и содействие уничтожению противника 43, 49 и 50 армиями ударом с тыла. В этом этапе в район Юхнов стянуть как можно быстрее не менее двух стр. дивизий 50 армии (217 и 413 сд), одну легкую кавдивизию форсированным маршем выбросить для захвата ст. Чипляево и ст. Занозная.

б) Второй этап. Оставив в районе Юхнов две стр. дивизии 50 армии с задачей завершения ликвидации отходящего противника, самому с группой форсированным маршем захватить город Вязьму и все пути отхода противника, охватывая Вязьму с юго-западного фланга.

Ваш план представить не позднее 4.1.42.

Жуков. Хохлов. Соколовский. 2.1.42. 15.25» [6] .

Замысел новой операции, излагавшийся в этой директиве, выглядел многообещающе. Окружить и уничтожить две немецкие армии - значит во многом предрешить в нашу пользу дальнейший ход военных действий.

В принципе это был смелый и значительный замысел. Но как его осуществить - вот вопрос. Не слишком ли широко замахнулись в штабе фронта? Ведь немцы далеко еще не утратили способности к упорному сопротивлению. Конечно, противник понес значительные потери, он уже не тот, что был месяц назад. Но и советские войска были ослаблены, утомлены в предыдущих боях. Отстала значительная часть танков, артиллерии, тылов и обозов. Хватит ли у нас сил и средств, чтобы окружить и уничтожить 4-ю и 9-ю полевые армии гитлеровцев? Не лучше ли действовать наверняка - добить 4-ю полевую армию, а потом приниматься за 9-ю? Вот о чем думал я, прочитав директиву.

Нужно было прежде всего окружить и разгромить немецкие войска в районе Юхнова, занять или блокировать этот город. Тем самым мы успешно завершили бы рейд. После этого наши дивизии могли бы двигаться на Вязьму, не опасаясь за свой тыл. Обстановка требовала действовать именно таким образом. Но вскоре после того как я отправил командующему фронтом план действий, был получен новый приказ. Он не только не учитывал выдвинутые мной доводы и соображения, но и во многом противоречил директиве от 2 января, полученной сутки назад.

Этот приказ отразился впоследствии на боевых действиях не только моего корпуса, но и всего Западного фронта. Привожу его в полном виде:

«Тов. Белову. От 3.1.42 г.

Ваше решение о повороте главных сил группы против щелканово-плосской [7] группировки не отвечает оперативной обстановка и нашему плану в целом.

Отход ваших главных сил от мосальской группировки противника даст возможность противнику быстро закрыть образовавшийся прорыв и организовать оборону.

Приказываю:

1. Оставить часть сил против плосской группировки противника, а главные силы повернуть на Мосальск для уничтожения группировки противника в районе Мосальска и выхода западнее Юхнова.

2. Против зубовско-плосской группировки противника ударить 217 сд, действующей в районе Зубово. В этот же район выйдут 154 сд и 112 тд 50 А.

3. Ускорить выдвижение в Мещовск и Мосальск двух сд 10 А.

Жуков. Хохлов. Соколовский» [8] .

Приказ удивил меня своей непоследовательностью. Во-первых, мое решение о повороте главных сил корпуса против щелканово-плосской (то есть юхновской) группировки противника соответствовало полученной накануне директиве: она требовала уничтожить на первом этапе юхновскую группировку гитлеровцев. Во-вторых, вызывал недоумение упрек за то, что будто бы мы отводим свои главные силы от Мосальска. При чем тут Мосальск? Мы не вели и не намеревались наступать главными силами на этот город, да никто и не приказывал нам этого. Против мосальской группировки гитлеровцев были выделены 239-я и 325-я стрелковые дивизии, переданные в мое подчинение из состава 10-й армии. Кроме того, противник в Мосальске не был в то время достаточно сильным, чтобы появилась необходимость повертывать на город еще и кавалерийские соединения. Там с немцами вполне могли справиться две стрелковые дивизии, возглавляемые моим заместителем полковником Семеновым. И, наконец, в-третьих, мне приказывалось ударить против зубовско-плосской группировки фашистов силами 217-й стрелковой дивизии, но я не мог сделать этого хотя бы по той причине, что дивизия не подчинялась мне. Она входила в состав 50-й армии и действовала по указаниям своего командующего.

Мы сделали еще несколько попыток убедить Военный совет фронта в том, что гораздо целесообразнее действовать так, как предписывала его же директива от 2 января. Мы имели прекрасную возможность обойти Юхнов слева, ввести через разрывы в боевых порядках противника у деревни Касимовки и в других местах по меньшей мере четыре кавалерийские дивизии. Перерезав Варшавское шоссе и повернув на Медынь, эти дивизии начали бы громить тылы и штабы немецких войск.

Взаимодействуя с 43, 49 и 50-й армиями, мы окружили бы и уничтожили 4-ю полевую армию гитлеровцев или, по крайней мере, ее главные силы. А это, в свою очередь, значительно помогло бы Западному фронту разгромить и остальные войска немецкой группы армий «Центр», то есть выполнить задачу, поставленную Ставкой еще при организации контрнаступления под Москвой.

К сожалению, этого не произошло. Мы с большим огорчением вынуждены были прекратить бой, близившийся к успешному завершению, и повернуть на Мосальск. По мнению командования Западного фронта, захват Мосальска должен был развязать нам руки для предстоящего рейда на Вязьму. Но эта дополнительная операция задержала нас на семь суток. За это время немцы успели закрыть разрывы в своих боевых порядках.

Овладеть же Юхновом было поручено вместо нас войскам 50-й армии генерала Болдина. 4 января из штаба Западного фронта была послана радиограмма:

«Т. Болдину.

1. Белов поворачивает на Мосальск. В дальнейшем действует в северном направлении.

2. Уничтожение противника и закрытие всех путей отхода через Юхнов возлагается на 50 А. Двигать быстрее 217, 154 сд, 112 тд, 31 кд и, сбивая противника в районе Плосское, быстрее овладевайте городом Юхнов.

Жуков» [9] .

Однако, пока части 50-й армии подошли к городу, немцы успели усилить свою оборону за счет войск, отступивших от Калуги и Малоярославца. Задачу, которую в первые дни января наша группа могла решить относительно легко и быстро, 50-я армия выполнить не сумела, так как время было упущено. Важнейшая для противника дорога - Варшавское шоссе - осталась в его руках. А Юхнов удалось освободить только 4 марта 1942 года, то есть через два месяца. Да и то сделали это войска 49-й армии.

Возможность окружить и разгромить 4-ю полевую армию гитлеровцев была потеряна. Избежала окружения и 9-я полевая армия немцев. Из двух зайцев не удалось убить ни одного.

В чем же причина ошибки нашего высшего командования? По-моему, в следующем. Разгром фашистов под Москвой, успешное преследование отступающих гитлеровцев породили у некоторых военачальников преувеличенное представление о возможностях наших войск и привели к недооценке противника.

Мы двигались вперед, гнали врага. Но это давалось нам нелегко. Немцы, отступая, оказывали ожесточенное сопротивление. Советские войска устали, были слабо обеспечены боеприпасами, горючим и другими видами снабжения. Военный совет фронта не учел всего этого, когда решил, что овладеть Юхновом и окружить 4-ю гитлеровскую армию можно и без 1-го гвардейского кавалерийского корпуса, который, кстати сказать, подошел к городу раньше и ближе, чем другие соединения.

1-й гвардейский кавкорпус получил приказ совершить рейд на Вязьму, что увеличивало глубину операции на сто километров. Эта задача сама по себе была очень сложная. Командование фронта еще больше усложнило ее, заставив расходовать силы и время на уничтожение мосальской группировки противника.

На решении Военного совета Западного фронта отразилась, видимо, та оценка оперативной и стратегической обстановки, которая выработалась тогда в Ставке Верховного Главнокомандующего. Успехи советских войск, достигнутые в декабре, породили в Ставке малооправданную надежду на то, что теперь можно добиться больших побед, не делая паузы перед новой наступательной операцией.

В Ставке ослабло критическое отношение к обстановке, многое представлялось в слишком розовом свете. Усилилось стремление проводить крупные операции, хотя возможности для этого были далеко не всегда. Верховный Главнокомандующий начал утрачивать чувство меры. Войска 43, 49, 50-й армий и моей группы вполне могли окружить и уничтожить 4-ю полевую армию противника. Ставка распорядилась окружить сразу две армии - 4-ю и 9-ю.

В первых числах января в Ставке Верховного Главнокомандования вынашивался еще более крупный замысел - окружение всей немецкой группы армий «Центр», в которую кроме 4-й и 9-й полевых армий входили три танковые армии и авиационные соединения.

С этой целью намечено было провести так называемую Ржевско-Вяземскую операцию, к участию в которой привлекались главные силы Калининского, Западного и даже часть сил Северо-Западного фронтов.

Это решение Ставки, вероятно, и заставило командование Западного фронта распылить и без того небольшие силы своего левого крыла.

Одновременно с замыслом окружения немецкой группы армий «Центр» Ставкой допускался и такой чрезвычайно оптимистический прогноз, как полный разгром гитлеровских войск в 1942 году. «Теоретической базой» для этого служили слова Сталина о том, что через несколько месяцев, через полгода или, в крайнем случае, через год гитлеровская Германия должна лопнуть под тяжестью своих преступлений. Так было сказано на параде 7 ноября 1941 года.

Разрабатывая гигантские планы, Ставка иногда, как видно, не учитывала реальную действительность. А между тем Западный фронт уже исчерпал все свои резервы. Необходима была пауза для того, чтобы произвести перегруппировку, укрепить тылы. Нельзя забывать и о том, что большая часть войск не была еще моторизована. Люди тратили много сил для передвижения по дорогам и без дорог, для ведения боя в сложных зимних условиях, нередко оставались голодными из-за отставания тылов и перебоев в снабжении. Бойцам и командирам негде было выспаться и обогреться.

Решение Ставки продолжать операцию без паузы имело все признаки того огульного наступления, которое Сталин сам раскритиковал в 1929 году. Он говорил тогда: «...Не бывало и не может быть успешного наступления без перегруппировки сил в ходе самого наступления, без закрепления захваченных позиций, без использования резервов для развития успеха и доведения до конца наступления. При огульном продвижении, то есть без соблюдения этих условий, наступление должно неминуемо выдохнуться и провалиться. Огульное продвижение вперед есть смерть для наступления».

Сделавшись Верховным Главнокомандующим, Сталин сам забыл то, чему поучал. Пример тому - нереальный замысел разгрома группы армий «Центр» в начале января 1942 года.

Я отнюдь не утверждаю, что проведение наступательных операций без пауз вообще невозможно. Такие операции проводить можно и нужно. Однако для этого требуются определенные условия. В частности - более полная моторизация войск, чем это было во время сражения под Москвой.

По моему мнению, в той обстановке, которая сложилась в конце декабря - начале января 1941 года, оперативная пауза была просто необходима. Западный фронт должен был закрепить свой успех, перейдя к временной обороне, произвести перегруппировку для нового наступления, создать фронтовые резервы, подтянуть тылы, пополнить поредевшие войска. После этого Западный фронт совместно с Калининским, возможно, и прорвал бы оборону противника и, наращивая силу наступления за счет резервов, окружил бы и уничтожил войска группы армий «Центр».

Но планы Ставки не предусматривали ни оперативной паузы, ни перегруппировки сил с целью создания решающего превосходства над противником на главных направлениях.

Зима 1941/42 года была не только морозная, но и очень снежная. Вьюги заметали дороги. На улицах городов и деревень выросли высокие сугробы; постройки будто осели, сделались ниже.

Снег доставил нам много неприятностей. Особенно после того как корпус, выполняя приказ командующего Западным фронтом, повернул на Мосальск. Немцы превратили город в узел сопротивления, подтянули сюда подвижные резервы. Бои приняли ожесточенный характер. Противник хотел во что бы то ни стало сохранить в своих руках важнейшую для него магистраль - Варшавское шоссе.

Немцам по шоссе доставляли боеприпасы в неограниченном количестве. А у нас позади были сотни километров снежной целины. База наша находилась в Туле, мы далеко ушли от нее. Я специально выделил группу командиров, которые привлекали местное население к расчистке дороги, ведущей на Тулу через Николо-Гастунь, Одоево и Крапивну. Но пока люди расчищали один отрезок дороги, пурга заметала другой. На всем пути от базы до линии фронта стояли застрявшие автомашины с грузами, предназначенными для корпуса.

В первых числах января штаб Западного фронта направил к нам несколько старших командиров, которые должны были помочь корпусу подготовиться к рейду на Вязьму, наладить снабжение. Они воочию убедились, в каком отчаянно плохом состоянии находилась дорога, связывавшая нас с тылом. Из Тулы они выехали на автомашине, но уже в Крапивне машину пришлось оставить и продвигаться дальше то на санях, то пешком. Дорогу завалили сугробы. Виднелись запорошенные снегом грузовики с боеприпасами и продовольствием.

Лишь 6 января эти командиры добрались наконец до штаба корпуса, который размещался в селе Подкопаево. Едва принялись они после отдыха за работу, как штаб атаковали три немецких танка. Эти танки отбились от своих и, потеряв ориентировку, оказались в расположении советских войск. Атака была отражена бойцами штабных подразделений. Но в воздухе появились гитлеровские самолеты.

- Ну и обстановочка, - покачал головой один из командиров.

- Вернетесь в штаб фронта, расскажите там обо всем, что видели, - посоветовал комиссар Щелаковский.

- Да уж рассказать будет о чем!

Побывавшие в корпусе командиры всячески старались потом помочь нам. По их докладу штаб фронта выделил добавочный автотранспорт, чтобы ускорить доставку грузов. Но толку от этого было не много. Машины застревали. Лишь единицы добирались до корпуса.

Продовольствие и фураж вообще перестали к нам поступать. Их мы старались изыскивать на месте. Но корпус находился в районах, где несколько месяцев продержалась немецкая власть. Гитлеровцы успели разграбить склады, вывезли на запад запасы. Жители делились с нашими бойцами тем, что имели, а имели они очень мало. Гвардейцы воевали на полуголодном пайке. Но самое главное, конечно, боеприпасы. Бойцы и командиры берегли каждый патрон, каждый снаряд и каждую гранату.

Когда завязались бои под Мосальском, огневое преимущество противника стало особенно заметно. Немцы встречали наши атакующие цепи плотным огнем, а с нашей стороны раздавались только редкие выстрелы.

Мне доложили, что в войсках корпуса совсем не осталось снарядов для 76-миллиметровых орудий. Не было и мин. Кончались патроны. Подразделения, штурмовавшие укрепления гитлеровцев, несли неоправданные потери. В таких условиях пытаться продолжать наступление было невозможно. Нельзя же допускать напрасную гибель бойцов и командиров! Я на свой страх и риск принял решение временно перейти к обороне.

Штаб корпуса изыскивал средства и способы, чтобы как можно скорее наладить снабжение войск. Надежда на автотранспорт была плохая. Часть боеприпасов перевозилась на лошадях. Потом штабу корпуса удалось добиться, чтобы снаряды и патроны доставили нам самолетами. Но прежде чем они поступили, мы получили радиограмму Военного совета Западного фронта. Узнав, что мы приостановили наступление, Военный совет потребовал «немедленно прекратить несоответствующие обстановке оборонительные действия», овладеть Мосальском и начать рейд на Вязьму. Вся вина за плохое снабжение войск была возложена на командование группы: «Отсутствие горючего, снарядов, продовольствия происходит от вашей беззаботности. Вы не занимаетесь устройством тыла, ложно думая, что эта обязанность лежит на тыле фронта».

Такое обвинение выглядело по меньшей мере странным. Ведь в штабе фронта должны были знать, что кавалерийский корпус своих тылов не имел и только координировал работу дивизионных тылов. По всем правилам, дивизии кавалерийского корпуса должны были обслуживаться непосредственно тылом той армии или того фронта, которому корпус подчинялся оперативно. Нас обязан был обслуживать Западный фронт. Однако, не говоря даже о том, что тыл фронта работал недостаточно четко, на фронтовых базах зачастую не оказывалось необходимых запасов.

Вот несколько сводок по тылу Западного фронта, свидетельствующих о далеко не благополучном положении.

«4.1.42 г. Основными видами снабжения армии обеспечены, за исключением горючего и мин, запасы которых на складах армий и фронта очень незначительны, и возможны перебои...»

«6.1.42 г. Подача снабжения группе Белова затрудняется плохими дорогами...»

«7.1.42 г. Выбрасываются боеприпасы группе Белова - самолетами...»

«8.1.42 г. Имеется снижение запасов в войсках ввиду недостатка автотранспорта при растяжке подвоза и плохих дорогах. Требуется усилить фронт автотранспортом...»

«15.1.42 г. Запасы фронтовых складов незначительны, особенно мин всех калибров и 76-мм выстрелов, а также жиров и овса» [10] .

Начальник тыла фронта признавал, что важнейших видов боеприпасов на складах мало, что доставка их в войска очень затруднена, что бывают перебои в снабжении. От этого прежде всего страдали бойцы и командиры, находившиеся на передовой, страдали люди нашего корпуса.

Как ни тяжело было нашим солдатам и командирам, но плохое снабжение не повлияло на моральное состояние частей. Едва только транспортные самолеты доставили боеприпасы, я отдал приказ продолжать наступление на Мосальск.

Мы снова предприняли обходный маневр. Наши войска обошли город с юга. Опасаясь полного окружения, гитлеровцы начали отводить свои части, прикрываясь сильными арьергардами. Мы по пятам преследовали фашистов. 8 января наши войска ворвались на окраину города, а на следующий день полностью очистили его от противника, захватив богатые трофеи и пленных.

Битва под Москвой закончилась. Еще полтора месяца назад немцы были уверены, что через несколько дней пройдут торжественным маршем по Красной площади. А теперь они откатывались на запад, думая лишь о том, как спастись. Фашистские армии, до сих пор считавшиеся за рубежом непобедимыми, были разбиты на подступах к нашей столице.

За полтора месяца 1-й гвардейский кавалерийский корпус проделал трудный путь от Каширы до Мосальска. Если брать по прямой, не считая извилин дорог и маневрирования полков и дивизий, то путь этот равен четыремстам километрам, отвоеванным у противника в жестоких боях. Корпус принимал участие в освобождении Московской, Тульской, Калужской и Смоленской областей. Гвардейцы гордились тем, что вместе с другими советскими войсками сумели остановить врага и отбросить его от столицы.

Примечания:

[1] В начале сентября 1941 года возникла угроза окружения войск Юго-Западного фронта (командующий фронтом — генерал-полковник М. П. Кирпонос) группировками противника, наступавшими с направлений Новгород-Северский и Кременчуг навстречу одна другой. Военный совет Юго-Западного направления (С. М. Буденный, Н. С. Хрущев, А. П. Покровский) 11 сентября доложил Верховному Главнокомандующему о необходимости в целях предотвращения катастрофы отвести войска Юго-Западного фронта из Киевского выступа на один из тыловых рубежей и там создать более плотную оборону. Не представляя себе всей сложности положения на Юго-Западном фронте, Ставка преуменьшила значение угрозы окружения и переоценила возможности фронта ликвидировать эту угрозу собственными силами при крайнем истощении войск и отсутствии в распоряжении командующего фронтом свободных резервов. Она преувеличила также надежды на предпринятое Западным, Резервным и Брянским фронтами наступление во фланг и тыл группировке противника, наносившей мощный удар по северному крылу Юго-Западного фронта. Сталин запретил оставлять Киев, требуя отстаивать его любой ценой, и отводить войска из Киевского выступа на рубеж реки Псел. Считая, видимо, что главнокомандующий Юго-Западного направления при резких расхождениях со Ставкой в оценке создавшейся обстановки не сможет далее руководить войсками направления, Сталин освободил С. М. Буденного от занимаемой должности и назначил вместо него С. К. Тимошенко, который приступил к исполнению обязанностей 13 сентября (подробнее об этом см. «История Великой Отечественной войны Советского Союза 1941–1945». Т. 2. М., Воениздат, 1961, стр. 104–111). — Прим. ред.

[2] В начале 1943 года после успешных боев под Сталинградом 173-я стрелковая дивизия была переименована в. 77-ю гвардейскую. Позже, когда я командовал армией, она снова находилась в моем подчинении. — П. Б.

[3] Архив МО СССР, ф. 208, оп. 4857, д. 72, лл. 111–112.

[4] Подполковник И. Е. Кушнир сменил полковника В. Г. Синицкого, который стал начальником штаба 1-й гвардейской кавалерийской дивизии. — П. Б.

[5] Архив МО СССР, ф. 639, оп. 4953, д. 3, л. 337.

[6] Архив МО СССР, ф. 639, оп. 4052, д. 5, лл. 17–19.

[7] Так именовалась в некоторых документах юхновская группировка противника. Кроме, того, она именовалась еще зубовско-плосской группировкой. — П. Б.

[8] Архив МО СССР, ф. 639, оп. 4052, д. 5, лл. 34–35.

[9] Архив МО СССР, ф. 639, оп. 4052, д. 5, л. 50.

[10] Архив МО СССР, ф. 206–1942 г., оп. 5300, д. 17, лл. 17, 115, 189.