Когда десять лет назад публикацией «Создателей государства» я завершил первую часть «Истории Англии», то надеялся, что следующая заполнит пробел между эпохами де Монфора и Шекспира. Но, начав сводить воедино огромное количество материала, необходимого для понимания этих трех с половиной столетий, я понял, что хочу слишком многого и, дабы мое произведение представляло собой нечто более значимое, чем простое перечисление имен, дат и обобщений, мне потребуется гораздо больше времени.

«Эпоха рыцарства» (так я назвал эту книгу) посвящена сравнительно краткому периоду, известному под названием высокое средневековье. В эту богатую событиями, созидательную эпоху происходило становление парламента, появилось сословие профессиональных юристов, проводились законодательные реформы Эдуарда I – «английского Юстиниана» – и были заложены основы английской государственности. Именно в это время король пытался ввести в англосаксонской и кельтской Британии единый закон в рамках единой монархии. Несмотря на героическое сопротивление Уэльса, попытка эта была достаточно успешной, но она потерпела поражение в Шотландии в результате легендарной войны за независимость, обеспечившей, к счастью для человечества, независимость шотландского народа. Это было время, по выражению Фруассара, артуровского рыцарства и основания Ордена Подвязки, когда Англия боролась со своим гигантским соседом, Францией, за наследное герцогство Плантагенетов – Аквитанию: состязание, в котором благодаря своей национальной сплоченности и развитию нового вооружения англичане победили и, пока возмездие не настигло их, подчинили своей алчной и высокомерной воле богатейшее королевство Европы. Более столетия, с 1294 года вплоть до бракосочетания Ричарда II и французской принцессы, Англия почти постоянно находилась в состоянии войны либо с Францией, либо с Шотландией, либо с Кастилией, а временами со всеми ними одновременно.

В эту эпоху успехи постоянно сменялись катастрофами: тяжелейшее поражение при Бэннокберне и блистательная победа при Креси. А вслед за этим триумфом Англия была раздавлена несчастьем, сравнимым сегодня только с последствиями ядерной воины. Возвращавшаяся три раза на протяжении жизни одного поколения Черная Смерть унесла с собой половину английского населения. Урон же, нанесенный церковному престижу, косвенно привел к тому обращению к священному писанию и индивидуальной совести, которое под именем лоллардства явилось предвестником реформации. Подрыв экономики, и так ослабленной военными налогами и стремительной экспансией капиталистического богатства, стал причиной взрыва классового сознания рабочих, а также крестьянского восстания, отличавшегося невиданной доселе жестокостью, но и близкого к успеху более чем когда-либо в нашей истории.

Из шести королей Англии XIII-XIV вв. двое были лишены трона и убиты, двое потерпели поражение в гражданской войне, и только один избежал военного диктата со стороны своих подданных. В то же время началось строительство готических «перпендикулярных»[54] соборов и церквей: знаменитых нефов Винчестера и Кентербери, витражей Креси и монастырей в Глостере, а также крыши Вестминстер-холла; появился единый английский язык, получившие свое выражение в поэзии Ленгленда и Чосера; были основаны судебные корпорации – инны и колледжи Оксфорда и Кембриджа, первые корпорации Сити и школа Уильяма Викенгемского в Винчестере.

В период между вступлением на престол Эдуарда I и свержением Ричарда II Англия стала парламентской монархией, каковой остается и до сих пор. Британия внесла очень важный вклад в историю человечества, так как использовала конституционные средства, чтобы примирить центральную власть с личной свободой каждого подданного и их правом протестовать и требовать реформы управления. Именно это позже позволило ей как лидирующей морской державе протестантской Европы нанести поражение таким крупным авторитарным государствам, как Испания и Франция, упрочить свое положение на море, позже расширив свои границы до Соединенных Штатов, Канады, Австралии и Новой Зеландии, и превратиться из мировой торговой империи, созданной купцами и чиновниками, в Британское Содружество, этот уникальный, хотя и непрочный в наши дни союз, который все еще держится расплывчатой концепцией межрасового братства.

Создание парламента, включившего в себя три неизменных компонента – Корону, Лордов и Общины, делает эти полторы сотни лет жизненно важными для понимания всей последующей истории. В то время население государства завоевывало методом проб и ошибок свои права, ставшие основой законов и институтов, до сих пор определяющих жизнь свободных людей. На раннем этапе этой борьбы преимущественно крупные лорды и церковнослужители обладали личными свободами и правом сопротивляться деспотической власти, постепенно рыцари графств и осторожные городские бюргеры стали принимать участие в этом процессе. Из конфликта между расширяющимися полномочиями центрального управления и средневековой традицией феодальной и религиозной свободы родилось первое согласие между порядком и свободой. Когда дважды за сорок пять лет в результате успешной революции король-тиран был лишен трона, а парламент признавал его наследника, победители в обоих случаях были достаточно мудрыми, чтобы сохранить сильное королевское правление. Эта комбинация в виде уважения к центральной власти, но с учетом индивидуальных прав и свобод остается политической доминантой в английской истории.

Так как все это очень важно, я решил посвятить свою третью книгу, «Островные королевства», истории XV-XVI вв., один из которых Шекспир сделал темой своих исторических пьес, а в другом он жил – в период, который, несмотря на открытие нового, океанического мира, реформацию и три смены династии, был тесно связан с предыдущим, как теперь это очевидно историкам. Не ломая историческую преемственность, вряд ли можно отделить эпоху, когда была основана таверна Фальстафа в Истчипе, и эпоху, в которую автор вывел эту таверну из своего опыта. Когда мы наблюдаем великолепные сцены в «Кабаньей голове» и видим жирного рыцаря, члена суда присяжных, сидящего в Коствольдском саду с судьями Сайленсом и Шеллоу, мы живем одновременно и в царствование Генриха IV и Елизаветы, первого Ланкастера и последней Тюдор.

Продолжением стали книги «Свобода и море» и «Государство океана». Труднее всего мне здесь, как и в предыдущей книге, было создать всеобщую космополитическую, хотя и несовершенную, картину развивающегося государства во всех его разнообразных проявлениях: политике, законодательстве, управлении, религии, сельском хозяйстве, торговле, войне, общественной жизни, искусстве и литературе, и не в виде отдельных, не сообщающихся между собой рассказов, а как живое целое в контексте уходящего времени. Я пытался без скуки и назидательности одновременно изложить факты и объяснить, как, не выходя за рамки данного периода, мы стали тем, кто мы есть.

В наше время специализированной и концентрированной науки человек должен обладать большим самомнением, чтобы пытаться охватить национальную историю во всех ее аспектах. В связи с тем, что огромные трудности несет в себе проблема систематизации и изложения, такая попытка редко предпринимается. Есть и другая причина. Краткость и обобщенность, с одной стороны, и неправильный подбор фактов, с другой, легко могут привести к сильному упрощению и искажению. Я хорошо сознаю все несовершенства работы, цель которой – изложить такой объем знаний, с которым не справиться человеческому уму. Тем не менее если моя работа и несет в себе хоть какую-то ценность, то она заключена в самой попытке, хотя и несовершенной. Ибо если простому читателю надо понять историю своей страны, то кто-то должен попытаться это осуществить, или истина пройдет незамеченной. Именно поэтому я хотел назвать свою книгу «Башня памяти». Пока те, кто ответствен за политику страны (при парламентской демократии – перед избирателями), не поднимутся на эту башню, они не смогут увидеть дорогу, по которой пришли, и понять неотвратимую судьбу своей державы.

Для начала проследим развитие Англии до эпохи Плантагенетов. Государство являлось частью, хотя и достаточно изолированной, Западной Европы; его король и знать были того же происхождения и говорили на том же языке, что и французы по другую сторону Ла-Манша. Англию следует рассматривать в рамках этого мира, который был одновременно и больше и меньше, чем наш. Меньше, потому что границами его являлись побережья Атлантического океана и Средиземного моря в Северной Африке и Малой Азии, больше, потому что даже на путешествие от Лондона до Йорка требовалось пять или шесть дней, а в Рим и Авиньон много недель. За любым горизонтом прятались тайна и романтика; человек из соседнего города был иноземцем, если не врагом, а житель соседней страны – почти что пришельцем из другого мира. Каждое из сотен маленьких королевств, княжеств и свободных городов Европы имело свои собственные законы и обычаи, хотя многие были связаны между собой феодальными союзами своих правителей, и все принадлежали к наднациональному государству, над которым господствовала Церковь.

Когда Эдуард I наследовал престол, самым крупным королевством была Франция. Она составляла две трети от ее современного размера, и границы ее определялись Роной, Соной, Нижним Маасом и Ли. Французский король управлял всего лишь половиной королевства, ибо правители окружавших его фьефов Фландрии, Шампани, французской Бургундии и Гаскони, приносили своему государю только частичный оммаж. Гасконь же принадлежала королю Англии, поскольку он являлся еще и герцогом Аквитании.

На юге Пиренеев, на Иберийском полуострове, располагались небольшие королевства крестоносцев – горная Наварра, выжженная солнцем Кастилия и Леон, восходящая средиземноморская держава Арагон, расширившаяся позднее за счет Каталонии и Валенсии, а на Атлантическом побережье появилось отвоеванное королевство Португалия. До появления феодального рыцарства, давшего христианскому миру новые силы для борьбы с исламом, эти королевства являли собой только группу крошечных горных государств, едва влачивших нищенское существование в условиях северных гор; теперь же вместе они отбросили мавров обратно почти в самую Африку, оставив под знаком полумесяца только Гранаду, недоступный горный халифат. На восточной границе Франции находилось рыхлое промежуточное государственное образование, которое появилось между родовыми землями франков и германцев в результате деления империи Карла Великого на три части. На севере этого коридора, где Рейн впадал в Северное море, находились Брабант и Геннегау (Эно), чьи процветающие за счет ткачества города, вкупе с соседними французскими фьефами Фландрией и Артуа, обеспечивали рынки Англии заказами на сырье. Далее на юге располагались герцогства Люксембург и Лотарингия, «королевство» Бургундия или Франш Конте, альпийская Савойя и Прованс.

Вдоль Альп лежала Ломбардская долина и так называемое королевство Италия, самый богатый, населенный и развитый регион в Европе. Ни германскому императору, ни папе римскому, притязавшим на господство в Европе, не удалось создать здесь единого политического образования – блага, которого этому полуострову так и не было дано познать на протяжении почти тысячи лет, за исключением короткого периода норманнского правления на юге Сицилии. В тени своих стен города северной Италии в коммерческом, гражданском и культурном отношении были гораздо более развиты, чем любое другое государство. Непрестанно соперничая и объединяясь друг с другом с целью получения контроля над окружающей территорией, они завоевали полную независимость, сохраняя армии, которые, хотя и были равны друг другу по силе, в совокупности оказались достойными противниками феодальных наемников, посланных против них германским императором. Некоторые из них, такие, как крупная производительница тканей и оплот банковского капитала республика Флоренция, глава Тосканской Лиги, традиционно принимали сторону папы; другие, такие, как Милан, часто союзничали с императорами. При этом, хотя соперничающие фракции постоянно боролись друг с другом внутри стен города, они сражались за свои собственные интересы, но не за интересы папы или императора, и именно Ломбардская Лига под руководством Милана, являвшаяся нечто большим, нежели какая-то единичная сила, сломила власть Гогенштауфенов.

К северу, вдоль верхнего течения Рейна, располагалась Германия, во главе которой, так же, как и во главе северной Италии, номинально находились наследники Карла Великого. И хотя правители крупных германских государств все еще по традиции избирались императорами и «королями Римлян», с момента падения Гогенштауфенов императорский титул потерял свое прежнее значение. В теории «римский» император являлся светским владыкой христианского мира, поэтому его имперская мантия служила поводом для ожесточенных раздоров между соперничавшими за престиж князьями. Но власть в Германии, состоявшей из более чем трехсот фьефов, теперь принадлежала крупным княжеским семьям – Виттельсбахам Баварским, Вельфам Брауншвейгским, Веттинам Саксонским, наследным правителям Бранденбурга, Пфальца и Богемии, и крупным рейнским церковникам – архиепископам Кельнским, Майнцким и Трирским, которым в надежде на ответную помощь в борьбе со своими светскими соперниками императоры из рода Гогенштауфенов даровали огромные земли. Пользуясь отсутствием централизованной власти, «свободные» города добились не только независимости, но, организовывая лиги для взаимной поддержки, и могущества, сравнимого с властью любого князя. Совсем недавно возникла Ганза или Ганзейская Лига, в которую вошли порты Любека, Висби, Ростока и Гамбурга, для защиты торговли в Балтийском и Северном морях, которая пыталась установить в обоих морях свою монополию. Эти германские торговцы были известны в Англии как купцы, передвигающиеся в восточном направлении, и их гильдхол или фактория в Лондоне являлась центром расширяющейся торговли лесом, мехами, тканями, вяленой рыбой, рейнским вином и судостроительными материалами и источником зависти и ревности неспокойных городских ремесленников.

Далеко на востоке, в землях язычников-пруссов, где обосновались рыцари-крестоносцы Тевтонского Ордена, купцы и крестьяне-поселенцы из Швабии и Саксонии продвигались все глубже в балтийские сосновые леса, польские и литовские равнины. Другие колонисты из Баварии и долины Дуная, оттеснив венгров, уже создали новую имперскую провинцию, Австрийскую марку или Остмарк. Вдоль этой постепенно расширяющейся границы находились скудно населенные земли северных викингов, равнины польских славян, и на юге Карпат, мадьярской Венгрии, где под влиянием христианства жестокие кочевые обычаи прошлого уступали место землепашеству и феодальной организации общества. Далее на востоке простирались земли Новгородской республики и полу варварских русских княжеств, которых христианский мир, подобно государствам южно-балканских славян, причислял к Византийской греческой православной (ортодоксальной) церкви. Здесь, рядом с Босфором, с трудом поддерживая баланс между турками-мусульманами Малой Азии и жадными венецианскими торговцами с Запада (теперь находившимися во владении Греции и греческих островов) все еще правили потомки восточно-римских императоров, проживавшие в столице, которую только что отобрали у мародерствующих крестоносцев, и хранившие древнюю культуру, самую цивилизованную и роскошную из когда-либо известных франкам и тевтонам.

Именно такими были границы мира для англичанина XIII века. За этот темный горизонт, где рисковые торговцы обменивались товарами на пыльных пустых дорогах, ведущих к Самарканду, не проникал еще ни один западный человек, кроме случайного монаха какого-нибудь нищенствующего ордена, желавшего принять мученичество, или венецианского купца, настолько алчного, что никакие пустыни Востока не могли его испугать[55]. За этим отдаленным горизонтом весь остальной мир полувеком ранее подвергся нашествию ужасных кочевников, татар или монгол Золотой орды Чингисхана, на время завоевавших всю южную и центральную Россию, Польшу, Венгрию, Силезию, а также азиатский Туркестан и крупный Аббасидский халифат Багдада. С тех пор, хотя Россия все еще платила им дань золотом и рабами, они отступили в восточные степи и осели частично в Китае, чью древнюю цивилизацию захватили их ханы, где постепенно смягчали свои нравы. На Западе о них ходили самые фантастические слухи: о поголовном переходе в христианство и союзе против фанатичных мусульман, которые, укрепившись вдоль восточного и южного побережий Средиземного моря, на протяжении семи веков преграждали христианам доступ на Восток.

Этот мир средневековой Европы был более грубым и жестоким, чем наш, хотя некоторые формы насилия, привычные для нас, были ему незнакомы. Многим он походил на мир феодальной и племенной Африки до пришествия современной цивилизации. Можно было встретить мужчин с отрубленными руками, языками и ушами в наказание за проступки; в темницах в собственных нечистотах гноили или морили голодом пленников; преступникам, пойманным на месте преступления, тут же отрубали голову, даже несмотря на то, что в Англии на казни должен был присутствовать королевский чиновник для придания законности действиям. Такие наказания отвечали жестоким нравам толпы; за один год Эдуард I вынужден был даровать прощение 450 убийцам[56]. При этом на границе этого жестокого мира находились ад и рай, и именно они делали мир для людей захватывающим и значимым. Большинство вещей, которые они создали и которыми жили, не дошли до нашего времени. Но те, что сохранились, свидетельствовали о силе и постоянстве их главнейших убеждений: о глубоком и неизменном чувстве величия и бессмертия Господа. И сегодня их огромные соборы, построенные с помощью простых орудий и «детской» техники, возвышаются над городами современной Британии; в Солсбери нет ничего, что могло бы сравниться с башней и шпилем, который Ричард Фарлейский построил во времена Черной Смерти или с хорами и нефом, которые его предшественники возвели веком ранее. Глупости, легковерия, алчности и самодовольства в эпоху веры было не меньше, чем в другие времена; сыны человеческие не меняются. Это было славное время для тех, кто удачлив, но только до тех пор, пока фортуна не покидала их, и скверное для тех, кого удача обошла стороной. При этом, когда мы бросаем обвинения против средневековых людей, нужно помнить, что в ту эпоху было то, чего нет у нас. Встаньте у западной стены Уэлса или Линкольна или под Илийской башней и задумайтесь. Затем посмотрите на нагромождение бетонных коробок, стекла и балок, возведенных сегодня с одной-единственной целью, самой преходящей из вещей, и задумайтесь снова.

Я нахожусь в неоплатном долгу перед теми, чьи исследования сделали возможным появление этой книги. Как и в своей предыдущей работе, я стою на плечах гигантов. Я не медиевист, но мне повезло, что Англия в этом столетии так богата крупными историками средневековья. Все, что появилось на этих страницах, это только малая толика того, что они своими исследованиями и книгами сделали доступным нашему знанию. Это лишь вершина айсберга, которая появляется над водой, чтобы утаить необъятную остальную часть, ее поддерживающую.

Я также глубоко признателен своим друзьям; тем, кто великодушно делал копии и переписывал бесчисленные выдержки из сотен разных источников, которые должны были быть собраны еще до начала написания книги: моему секретарю и издателю; Уиндему Кеттон-Кремеру и Бертраму Бруку, которые читали гранки книги, и лорду Годдарду, который корректировал главы, связанные с законами и юриспруденцией. Но прежде всего я в неоплатном долгу, который вряд ли смогу вернуть, перед теми, кто критиковал мою книгу на всех этапах ее написания и переписывания, перед Милтон Уолдмен и доктором Э. Р. Мейерсом, кому из чувства благодарности и посвящается эта книга.

Уинком

Август 1963 года