В условиях, когда в Финляндии уже поднялась очередная волна страха относительно советской «военной угрозы», Берлин, наконец, стал занимать более определенную позицию. Как отмечается в финской исторической литературе, «у высшего военного руководства Германии было такое мнение, что надо спешно организовать продажу оружия Финляндии, если думать о возможности иметь ее в качестве союзника в войне против СССР». При этом считалось, что момент для этого являлся наиболее подходящим, поскольку «в августе устойчиво циркулировали слухи, что Финляндии угрожает та же судьба, что и прибалтийским странам».[529]

Именно в этот момент Гитлер принял решение перейти к осуществлению практических мер в отношении Финляндии, причем эти действия выходили далеко за рамки только оснащения финской армии необходимым ей вооружением. Более того, в рейхе намеривались получить у финского руководства согласие на использование немецкими войсками ее территории. Естественно, подобный шаг означал, что страны уже приступали к новому этапу военного сотрудничества. По мнению профессора А. Корхонена, такой ход в развитии событий был для финляндского руководства неожиданным. Он даже подчеркнул, что «поворот в политике Германии произошел вдруг, был внезапным, как гром среди ясного неба».[530] При этом, однако, открывавшаяся перспектива отнюдь не озадачила финское руководство.

Первым конкретным шагом по пути развертывания целенаправленного военного сотрудничества явилось предложение германской стороны об организации военных поставок в Финляндию. Руководствуясь соответствующим указанием своего командования, начальник ведомства вооружения генерал Георг Томаш 9 августа сообщил финскому военному атташе в Берлине полковнику Вальтеру Хорну о готовности начать поставки Финляндии немецкого оружия «авансом в счет будущего сближения»,[531] что, собственно, и означало начало тесного военного сотрудничества.

В данном случае предоставление Финляндии вооружения и боевой техники выглядело как своего рода «приманка». Кейтель довольно ясно выразился в этой связи. Позвонив 12 августа в германский МИД, он сообщил Э. Вайцзеккеру: «Кажется, что фюрер думает окольным путем и незаметно поощрять и поддерживать финнов».[532]

Вскоре после этого, 14 августа Гитлер дал указание направить в Финляндию специального представителя для ведения секретных переговоров — бывшего офицера вермахта Ёзефа Велтьенса, занимавшегося в то время сделками по продаже оружия. Целью поездки была встреча с Маннергеймом, чтобы добиться решения двух проблем: во-первых, согласия на перемещение («транзит») немецких войск через финскую территорию в Северную Норвегию и в обратном направлении; во-вторых, конкретизации вопроса о поставках Финляндии оружия.[533] При этом «транзит» должен был служить прикрытием вступления немецких войск на финскую территорию и постепенного размещения их в северной части страны — Лапландии.

Весьма показательным являлось то, что столь важная проблема, касавшаяся суверенитета Финляндии, должна была обсуждаться не с руководством правительства, а с главнокомандующим финской армией. В Берлине учитывали, что Маннергейм становился фактически независимым в решении не только чисто внутриармейских вопросов, но его влияние простиралось далеко за пределы военного ведомства и, в частности, он активно вторгался в область внешней политики.[534]

Непосредственно организатором тайной поездки в Хельсинки занимался финский посланник Кивимяки, уведомивший Маннергейма об этом специальным рекомендательным письмом, доставленным конспиративно через Швецию и врученным ему лично на аэродроме Мальме специальным связным — бароном Эрнстом Вреде. «Задание было настолько секретным, — писал впоследствии в своих мемуарах Кивимяки, — что об этом надо было сообщить только Маннергейму».[535] Более того, даже германский посланник в Хельсинки В. Блюхер, как он отмечал в своих воспоминаниях, не знал о готовящемся визите.[536]

Велтьенс прибыл в Финляндию 17 августа и на следующий день вечером был принят Маннергеймом, с которым провел негласные переговоры. В ходе их, как утверждается в финских источниках, маршал выразил согласие на приобретение у Германии оружия и заверил, что будет дано соответствующее распоряжение. Но по вопросу о «транзите» немецких войск он не дал окончательного ответа.[537]

Здесь в истории стоит знак вопроса или, как говорят, существует белое пятно. Обычно утверждается, что Маннергейм был намерен переговорить об этом с президентом Каллио и премьер-министром Рюти,[538] но до сих пор неясно, о чем был осведомлен президент. Как пишет финский военный историк Хельге Сеппяля, «дальнейшее остается невыясненным — и, очевидно, на веки вечные».[539]

Что же ответил сам Маннергейм в данной связи в 1945 г., когда в Хельсинки проходил судебный процесс над главными финскими виновниками войны? «Я сказал, — вспоминал он, — что не могу решить этого вопроса. Велтьенс заметил, что задание очень секретное и что на вопрос о транзите надо ответить односложно — либо “да”, либо “нет”. Затем он высказал пожелание снова встретиться со мной. После его ухода я позвонил премьер-министру Рюти и рассказал о встрече с Велтьенсом. Не могу точно вспомнить всего разговора с Рюти по вопросу о транзите, но помню, он просил меня ответить “да”. Я позвонил по данному вопросу также генералу Вальдену. Не помню, говорил ли об этом с президентом Каллио (можно подумать, что впуск немецких войск в Финляндию пустяк! — В. Б.), как забыл и то, говорили ли Рюти и Вальден о том, что вели с ним разговор».[540] Рюти на том судебном процессе полностью отрицал, что Маннергейм звонил ему по телефону.[541]

На следующий день, 19 августа, Велтьенс вновь, однако, был приглашен к Маннергейму и получил от него информацию, что Финляндия с благодарностью принимает предложения германского правительства.[542] Естественно, это заявление не могло быть сделано маршалом без консультаций с политическим руководством Финляндии. Более того, в тот же день на частной квартире германский эмиссар лично встречался с самим Рюти, а также с министрами иностранных дел и обороны Виттингом и Вальденом. Однако об этой встрече, как утверждается в финской литературе, нет никаких документальных сведений.[543] Это обстоятельство, возможно, и является основной причиной столь запутанного выяснения механизма причастности государственного руководства Финляндии к принятию столь важного решения.

Тем не менее очевидно, что глава правительства в ходе этой встречи произнес все-таки «да».[544] Как отмечает в своей работе Мартти Теря, причастный к налаживанию секретного германо-финского военного сотрудничества того времени, премьер-министр даже уточнил, что «конечно, со стороны Финляндии будут исправно осуществляться достигнутые решения в соответствии с пожеланиями германского правительства, особенно касающиеся сохранения тайны».[545] Более того, Теря показалось, что в результате этой встречи «у Велтьенса сложилось представление, что Рюти связывался каким-то образом ночью с президентом Каллио и получил от него благословение принятому решению».[546] Однако это утверждение является до сих пор лишь предположением, которое пока никаким образом не было доказано.

В данном случае несомненно лишь то, что именно после проведения этих переговоров, собственно, и начался непосредственный процесс тесного германо-финского военного сотрудничества, который и привел Финляндию к вступлению в войну против СССР. О положительном для рейха итоге прошедшей встречи германский представитель срочно информировал Берлин, направив туда телеграмму. Министр же обороны Вальден, после встречи с Велтьенсом, с удовлетворением заявил: «Теперь я вижу слабый луч света, пробивающегося в темноте».[547]

Вряд ли, однако, то был лишь «слабый луч света». Более точно затем определил значение миссии Велтьенса посланник в Берлине Кивимяки. В своих мемуарах он писал: «Эта поездка привела к решающему повороту в отношениях между Финляндией и Германией».[548] Действительно, как отмечалось уже впоследствии, «все те решения, которые были приняты в Хельсинки во время посещения Велтьенса 17–19.8.1940 г. надо все же считать самыми роковыми и опаснейшими для будущего страны». Эту мысль высказал также уже задним числом Мартти Теря.[549]

Вместе с тем вызывает удивление, что, несмотря на приведенное утверждение Теря, он тем не менее в 1962 г. писал, что появление немецких войск на финской территории еще не означало автоматического подключения Финляндии к планировавшейся Германией войне против СССР и что финское руководство именно таким образом надеялось избежать участия в войне против СССР.[550] Подобные мысли нашли поддержку и в последующей финской исторической литературе. Военный историк X. Сеппяля указывает: «Вступление Финляндии в войну не зависело от решения вопроса о транзите. Вступлению в войну предшествовали совещания, переговоры, а также свое собственное желание в ней участвовать и, конечно, жажда территориальных приобретений».[551]

Очевидно, в данном случае здесь все же присутствует попытка некоторых финских авторов несколько принизить значимость этого соглашения. На самом деле оно как раз и обеспечивало перспективу будущего конкретного военного планирования. Уже тогда можно было понять, что, открыв границу для германских войск, Финляндия не могла дальше быть совершенно независимой в своих отношениях с Берлином. Как заметил один из финских авторов, «немцев не легко было бы выдворить из любой страны, куда они хоть раз попадали».[552] Прав был в этом отношении и профессор М. Менгер, который подчеркнул, что для Германии это соглашение означало появившуюся «с молчаливого согласия финнов возможность использовать право на транзит для начала разведки на севере Финляндии и организации оперативной базы для военных действий против Советского Союза». Он также подчеркнул, что с этого момента «Финляндия не представляла для германского военного планирования никакого источника беспокойства» и «на основе уже достигнутого появились весьма благоприятные перспективы для осуществления намеченных целей».[553]

Для Финляндии соглашение о «транзите» оказалось именно тем шагом, который дал толчок к будущему совместному планированию военных действий против СССР вместе с Германией. Поэтому не случайно X. Сеппяля также в конечном счете подтвердил, что объективно «финны стремились попасть в сферу влияния Германии и без труда попали в нее» именно благодаря так называемому «транзиту».[554]

Об этом свидетельствует и дальнейший ход немецко-фин-ляндского военного сотрудничества. Уже по возвращении в Германию Велтьенс подробно доложил о результатах своих переговоров в Хельсинки. В министерстве иностранных дел рейха он торжественно сообщил еще и несколько большее: финское руководство согласно получать немецкое вооружение и пропустит на свою территорию германские войска. Как было зафиксировано в памятной записке, составленной по итогам этого визита, Велтьенсу «маршал Маннергейм и премьер-министр Рюти сказали, что Финляндия намерена сражаться до последнего солдата».[555] Это означало абсолютный успех переговоров и то, что за ним, несомненно, должны последовать конкретные переговоры, касающиеся военного планирования. Герман Геринг, подытоживая значение визита Велтьенса, указал тогда на его конкретный результат: «В это мгновение решилась участь Финляндии. Теперь она снова принадлежит немецкой сфере влияния».[556]

В связи с итогами прошедших переговоров в Берлине стали делать соответствующие выводы. В своем служебном дневнике Ф. Гальдер отметил: «22 августа 1940 года Рессинг <военный атташе в Финляндии> доложил о состоянии финской сухопутной армии, насчитывающий 16 дивизий. Перемена отношения фюрера к Финляндии. Помощь Финляндии вооружением и боеприпасами. Переговоры о разрешении прохода двум горным дивизиям по приморской дороге в Киркенес».[557] Германское военное командование приступило тем самым к конкретному использованию территории Финляндии как военного плацдарма.

Однако изменение характера германо-финского военного сотрудничества необходимо было сохранить в строжайшем секрете. Финляндский посланник в Берлине Т. Кивимяки 29 августа направил К. Г. Маннергейму по этому поводу специальное письмо, в котором приводились слова, сказанные ему Г. Герингом. Представитель высшего германского руководства строго предупредил Кивимяки: «Вам, финнам, нельзя ничего говорить, пока вы не получите разрешения!»[558] Таким образом, соблюдение тайны начавшегося тесного сотрудничества оставалось одним из важных условий последующих германо-финских военных связей.

Дальнейшие же события стали развиваться на этом этапе в двух направлениях: по пути осуществления закупок оружия в Германии и, во-вторых, по линии организации «транзита» немецких войск через финскую территорию. Но в Берлине считали, что необходимо со всем этим спешить, в условиях, когда «Финляндия готова во всех отношениях идти на уступки».[559]

Прибывший в Берлин из Финляндии во второй половине августа начальник отдела боевой техники полковник Хьялмар Раатикайнен (под именем Вальтера Бергстрема) получил возможность совершить поездку по немецким арсеналам для определения необходимого для закупок оружия.[560] При этом германское руководство оказывало ему всяческую помощь. Лично Гитлер дал установку снабдить Финляндию «высококачественной материальной частью», причем это необходимо было сделать как можно быстрее.[561]

Для практического решения вопроса о «транзите» на переговорах в Германии Маннергейм своим эмиссаром назначил находившегося в запасе генерал-майора Пааво Талвела. Этой поездке Талвела в Германию, так же как последовавшим затем и другим, в Берлине придавалось весьма важное значение.[562]

21 августа Талвела записал в своем дневнике: «Я был на обеде у маршала, где обсуждалась обстановка. Мы оказались теперь в германском строю… Эта неделя стала судьбоносной для Финляндии. Мы осуществили поворот на сторону Германии».[563]

И вновь через несколько дней, 28 августа, Талвела был приглашен Маннергеймом на обед в хельсинкский ресторан «Кёниг». В ходе состоявшейся там беседы окончательно решился вопрос о направлении Талвела с весьма непростым заданием в Берлин. В этот день он сделал в своем дневнике очередную запись: «Маршал намерен направить меня в качестве своего представителя в Германию и дал мне распоряжение обеспечить организацию транзита, а также подписать касающееся этого дела соглашения».[564]

Показательно, что и в министерстве иностранных дел тогда уже знали об этой особой миссии Талвела, поскольку в тот же день, 28 августа из Хельсинки ушла в финляндское представительство в Германии краткая телеграмма: «…Талвела доставит все».[565]

30 августа Талвела прибыл в Берлин. С ним в немецкую столицу был откомандирован и начальник оперативного отдела генштаба подполковник М. К. Стевен. Объясняя поставленную задачу, Талвела сообщил ему, что «принято важное решение» и теперь финским военным представителям доверено начать организацию «транзита» немецких войск через территорию Финляндии.[566] Действительно, Талвела имел при себе подробные карты Северной Финляндии и побережья Ботнического залива с планами портов, а также схемы железных и шоссейных дорог этих районов. Исходя из уже достигнутого ранее принципиального согласия, было необходимо рассмотреть чисто технические вопросы осуществления на практике «транзита». Сами переговоры прошли весьма быстро. Обсуждение порядка переброски немецких войск через финскую территорию закончилось буквально в течение двух дней и при полной договоренности с обеих сторон по имевшимся техническим вопросам.

Сразу после этого с соблюдением секретности была совершена поездка по маршруту перемещения в Финляндии немецких войск от Ботнического залива до Петсамо. В поездке по финской территории вместе с Талвела участвовал представитель немецкого командования майор Оке. «Дело это, — писал впоследствии Талвела, — являлось исключительно секретным и строго держалось в тайне».[567]

В итоге в Хельсинки 12 сентября было заключено соглашение о «транзите». С финской стороны под ним поставил подпись подполковник М. К. Стевен, а с немецкой — майор Оке. Причем, когда перед подписанием соглашения Стевен поднял вопрос о том, что договор должен был все же визировать представитель высшего военного руководства, начальник генерального штаба Э. Хейнрикс ответил ему: «Ни главнокомандующий и ни министр обороны, а также ни я не подпишем его, поскольку маршал распорядился подписать его лично Вам».[568] Очевидно, это решение было связанно с тем, что обе стороны пытались просто придать договору весьма незначительный для судеб страны характер. В результате оказалось принятым невероятное по своему характеру решение: соглашение, которое непосредственно касалось суверенитета государства, подписали офицеры в чине майора и подполковника. Такого, кажется, еще не случалось в мировой истории. Показательно, что и Талвела уклонился от того, чтобы поставить свою подпись под этим документом. «…Мне было не по себе, чтобы с немецкой стороны соглашение подписывал офицер в чине майора, а с финской — генерал-майор».[569]

Обращало на себя внимание и то, что государственное руководство страны тоже не приняло участия в официальном подписании этого документа. Как отмечал А. Корхонен, таким образом оказалось возможным «тогда политическому руководству формально стоять в стороне от всего этого дела и утверждать, что… не было заключено никакого основополагающего договора».[570] Однако результат такого соглашения был ошеломляющим: весьма легко и без проблем немецкие войска впускались на территорию Финляндии. Более того, с финской стороны сразу же приступили к сооружению для них на севере страны бараков и казарм,[571] что уже подразумевало длительное присутствие в Финляндии немецких солдат и являлось отнюдь не простой переброской каких-либо частей войск иностранного государства через свою территорию. К тому же все это происходило весьма скрытно и без согласия на то парламента. Тем самым были попраны существенные положения финляндской конституции о суверенитете страны и принципах демократии, предусматривавшие решение важнейших государственных вопросов в стенах парламента с ведома и одобрения его депутатов.

21 сентября первые немецкие транспорты прибыли с войсками и оружием в финский порт на побережье Ботнического залива Вааса. Это явилось неожиданностью для населения страны, депутатов парламента, большинства министров и руководства политических партий. В весьма странном положении оказался министр внутренних дел Эрнст Борн, который впервые узнал о происшедшем из полицейского управления города Вааса, откуда запрашивали: «Что нужно делать в связи с прибытием немецких солдат?»[572]

Вообще же, требовалось как-то объяснить произошедшее населению страны, да и давать ответ за рубежом, почему немецкие войска оказались в Финляндии, поскольку в международном плане всем было весьма очевидно, что «соглашение о транзите создавало новый баланс сил на Севере».[573]

В Берлине, в свою очередь, пытались придумать объяснение для Советского Союза относительно вступления войск Германии на финскую территорию. 30 августа, после возвращения Велтьенса из Финляндии был подготовлен специальный документ, в котором говорилось, что «факт оказания Германией помощи Финляндии должен стать известен русским, поскольку фюрер полагает, что тогда русским будет сложнее предпринять ответные шаги».[574] Однако предавать гласности такого рода информацию все же не спешили, понимая, что это нарушало секретное приложение к советско-германскому пакту о ненападении 1939 г. И только когда уже заканчивалась подготовка к высадке немецких войск в Финляндию, 16 сентября ушла в Москву соответствующая инструкция послу Шуленбургу. В телеграмме Риббентропа давалась установка, чтобы тот во второй половине дня 21 сентября посетил Молотова и сообщил ему, «как бы между прочим», что немцы вынуждены «усилить оборону некоторых объектов, прежде всего на севере Норвегии» в связи с продолжающимся проникновением английской авиации в воздушное пространство Германии. И далее, чтобы придать безобидный характер германской акции, требовалось сообщить, сколь несущественной будет транспортировка в Норвегию немецких войск через Финляндию. «Частью такого усиления, — сообщалось послу, — является переброска туда артиллерийского зенитного дивизиона вместе с его обеспечением. При изыскании путей переброски выяснилось, что наименее сложным для этой цели явится путь через Финляндию. Дивизион будет предположительно 22 сентября выгружен около Хаапаранты, а затем транспортирован в Норвегию, частью по железной дороге, частью по шоссе. Финское правительство, принимая во внимание особые обстоятельства, разрешило Германии эту транспортировку. Мы хотим заранее информировать советское правительство об этом шаге…»[575]

Таким образом в Германии постарались максимально исказить содержание достигнутого с финляндской стороной соглашения. Как затем заметил по этому поводу профессор А. Корхонен, в немецкой «информации правда была дана с такой бережливостью, что это скорее вызывало желание посмеяться».[576]

Одновременно германский МИД решил уведомить и финское руководство о той информации, которая была направлена в Москву. 16 сентября И. Риббентроп направил своему посланнику в Хельсинки инструкцию: «Пожалуйста, сообщите министру иностранных дел Финляндии, в полдень 21 сентября, о том, что мы информировали Москву по этому поводу (т. е. по вопросу переброски немецких войск в Финляндию. — В. Б.)».[577] Таким образом, с финнами в рейхе особенно не церемонились: их теперь ставили просто в известность.

Но было понятно, что советское руководство не удовлетворится подобного рода объяснениями. Поэтому пришлось также дать указание, исходившее от штаба оперативного руководства верховного главнокомандования Германии, управлению военной разведки и контрразведки, где говорилось о необходимости «создавать впечатление, что… концентрация войск сравнительно невелика».[578]

Более того, необходимо было, хотя бы задним числом, придать заключенному тайному соглашению официальный характер. Это сделали 22 сентября, т. е. на следующий день после выгрузки в Финляндии первой партии немецких войск. Финляндский посланник в Берлине Кивимяки на основании данного ему (по телеграфу) правительством распоряжения подписал так называемое «соглашение о транзите».[579] Следовательно, между Германией и Финляндией фактически были заключены два соглашения по одному и тому же вопросу. Историкам пришлось изобретать для них названия. И одно — негласное — стали именовать «техническим», а другое — «политическим».

Официальное подписание второго, «политического» соглашения делало его более или менее легитимным. Поэтому в Хельсинки решили уже официально сообщить об этом договоре. Посланники Советского Союза, Англии и Швеции в Финляндии получили от министерства иностранных дел короткую информацию относительно соглашения о «транзите».[580] Кроме этого, из МИДа в Стокгольм и Лондон ушла также весьма краткая телеграмма, в которой для посланников Финляндии пытались несколько прояснить произошедшие события. В ней говорилось: «Исключительно доверительно: Германия запросила разрешение на временный транзит через Северную Финляндию в Северную Норвегию и обратно. Мы согласились. Касается людей и материалов. Данное соглашение о перевозках, возможно, уместно в принципе сравнивать с договором о Ханко».[581]

Таким образом, финским дипломатам предлагалась краткая информация и давалась рекомендация, о чем следует говорить и что нужно учитывать в процессе переговоров с представителями западных стран. Более того, из содержания телеграммы следует, что в Финляндии тогда была предпринята попытка поставить знак равенства между соглашением с Германией о «транзите» немецких войск и соглашением с СССР «о пропуске железнодорожных поездов на полуостров Ханко и обратно», подписанным 6 сентября 1940 г. Движение поездов в соответствии с этим соглашением началось через 10 дней и могло стать удобным прикрытием при объяснении в Финляндии сущности событий, происходивших на севере страны, где в это время уже начался процесс сосредоточения немецких войск.[582]

Однако обойтись лишь общими фразами и весьма незатейливыми аналогиями финским посланникам за рубежом было крайне сложно. Безусловно, что любые сведения о прибытии немецких войск в Финляндию и начало их размещения там не могли не вызвать крайне негативную реакцию СССР и Великобритании, причем ответ пришлось уже держать и в самом МИДе Финляндии. Советский посланник в Хельсинки лично встретился с министром иностранных дел и пытался выяснить, почему вообще финское руководство согласилось на пропуск немецких войск на свою территорию. Зотов прямо поставил вопрос о том, не выдвигала ли Германия по отношению к Финляндии каких-либо «угрожающих требований». Ответ Виттинга, естественно, носил уклончивый характер. Он лишь заявил, что «так далеко дело не зашло».[583] Что же касалось англичан, то они по данному поводу выразили решительный протест. В тексте срочной телеграммы, мгновенно поступившей из Лондона, содержалось заявление о том, что Финляндия грубо нарушила свой нейтралитет.[584] Однако все это уже не могло каким-то образом повлиять на финское руководство. Более того, о реакции на переданное официальное сообщение Финляндия сразу же оповестила Германию.[585]

24 сентября, т. е. спустя два дня после появления первых германских солдат в Финляндии, весь состав правительства страны, наконец, был проинформирован о том, что «у немцев есть разрешение на прибытие» в Финляндию.[586] Уже 28 сентября об осуществлявшемся германском «транзите» в финской печати были помещены первые короткие сообщения, хотя, как отмечает профессор М. Ёкипии, значительно раньше «слухи об этом быстро распространились по стране».[587]

Для Хельсинки было важно, как германо-финское соглашение освещалось за рубежом и прежде всего в Берлине. Кивимяки в своем обзоре прессы для МИДа передавал наиболее характерную ее информацию: «На этих днях в соответствии с ранее установленным порядком и определенным местным распоряжением, начал осуществляться негласный транзит немецких отпускников и германских материалов между Северной Финляндией и Северной Норвегией».[588] Подобные сведения, как видно, вполне удовлетворяли финляндское руководство своей неконкретностью и полным соответствием официальным сообщениям.

Тем временем в Финляндию стали прибывать части германской армии, которые высаживались в финских портах, а затем следовали по железной дороге на север до Рованиеми, губернского центра Лапландии. В течение нескольких недель — с конца сентября до середины октября 1940 г. — через Финляндию проследовало до 5 тысяч немецких солдат.[589] Более того, уже тогда на различных этапах такого «транзита» в стране осталась чуть ли не половина прибывших в Финляндию германских военнослужащих. На разных участках «транзита» «задержалось» более двух тысяч немецких солдат, которые должны были теперь обеспечивать «охрану» пути передвижения германских войск.[590] Чуть позже немецкие войска стали также направляться в Финляндию и из Норвегии. В результате, как совершенно верно заметил А. Корхонен, «немцы тогда, несомненно, начали уже полагать, что теперь в ходе развития процесса транзита можно, если обстановка потребует, перебрасывать и большее количество войск».[591]

Фактически шло постепенное сосредоточение немецких частей в Северной Финляндии. Эту ситуацию достаточно объективно оценивал депутат парламента К. О. Фрич: «Каждый, кто хотел, — писал он, — без труда мог убедиться в том, что происходившее в губернии Похьенмаа и Лапландии было не транзитом, а прямой оккупацией. Немецкие войска находились в стране совсем не в порядке транзитного движения, их размещали погарнизонно, они строили склады, дороги, бараки и тому подобное».[592]

Одновременно с этим начался процесс оживленных германских военных поставок в Финляндию. Первые транспорты с германским вооружением прибыли 26 сентября 1940 г.[593] С этого момента в страну хлынуло большое количество военного снаряжения, причем официальная договоренность об этих крупных поставках была достигнута лишь 1 октября (только тогда подписали специальное секретное соглашение, которое определяло конкретные образцы боевой техники, необходимой для финской армии). Финское Министерство обороны закупило в Германии вооружение и горючее на 1,5 млрд. марок. В порты Финляндии стали поступать полевые, противотанковые и зенитные орудия — около 600, самолеты — 53, противотанковые ружья — 200, мины — 150 тыс., различные снаряды — 540 тыс. и другие виды оружия и боеприпасов.[594] Одновременно для обеспечения своих собственных войск на Севере Европы из Германии было направлено до 100 тыс. тонн различных грузов, которые также стали доставляться в финские порты.[595] Как справедливо отметил профессор М. Менгер, эти поставки «были составной частью программы подключения Финляндии к операции, которая открывала для каждой из сторон выгодные перспективы».[596]

В этой связи возникает вопрос, что было известно советской разведке о начавшемся активном военном сотрудничестве Финляндии и Германии, а также о постепенной концентрации немецких войск на Севере? Безусловно, прежде всего выяснением характера происходившего занималось дипломатическое представительство СССР в Хельсинки. Тогда полпред Зотов лично решил отправиться на север Финляндии — «на рыбалку в Петсамо». Проехав на автомобиле по Лапландии, он натолкнулся на германскую военную колонну, состоявшую из 60 машин, которая следовала вдоль побережья Ледовитого океана.[597] Это наблюдение являлось ценным для Москвы, поскольку позволяло понять суть осуществлявшегося в Финляндии «транзита».[598] Архивные документы свидетельствуют, что далее сведения об этом процессе поступали регулярно. Имелась также абсолютно точная информация и о перемещении немецких подразделений, боевой техники из Норвегии на финскую территорию, в Лапландию. В одном из донесений из Финляндии указывалось, что из Норвегии «большинство солдат и вооружения перебрасывается в Финляндию» и, в частности, уже в районе Киркенеса сосредоточено для этого «около пехотной дивизии и 150 танков».[599]

По поводу транспортировки немецких войск в Финляндию через порты на побережье Ботнического залива советская военно-морская разведка сообщала: «В сутки перебрасывается один эшелон войск. 23.09.40 в порту Вааза высадилось 1500 германских солдат и некоторое количество в Оулу и Пори. Часть германских войск оседает в Финляндии с целью подготовки театра военных действий и подготовки финской армии. В Хельсинки продолжает поступать (из Германии. — В. Б.) военное снаряжение… Часть поступающих военных грузов упакована в ящики с наклейками «лимоны» и "апельсины"».[600]

Естественно, все эти сведения в обобщенном виде докладывались советскому правительству. Берия, в частности, письменно информировал Сталина, что, по агентурным данным немцы «ежедневно, начиная с 22 сентября, отправляют на север по три состава, имеющих 30–35 вагонов каждый».[601] Этому нельзя было не придавать важного значения. По поводу поступающей тогда из Финляндии тревожной информации требовалось от правительства Германии получить соответствующие объяснения.

В таком направлении предлагал действовать еще ранее нарком Военно-Морского Флота Кузнецов. 7 августа 1940 г. он, обращая внимание Молотова на происходивший процесс усиления «ориентации Финляндии на Германию», на факты милитаризации и военного строительства на финской территории, высказывался за необходимость прямо поставить перед Германией соответствующие вопросы.[602]

Известно, что Сталин избегал каких-либо обострений отношений с Германией. В ряде случаев закрывались глаза на такие сведения, которые требовали конкретного выяснения и ответа по существу со стороны Берлина. Прежде всего они касались проблемы безопасности СССР. Как вспоминает Н. С. Хрущев об этом периоде времени, Сталин «не хотел ничего делать, что могло бы обеспокоить Гитлера».[603]

Такая линия продолжала, как и прежде, оказывать соответствующее воздействие как на высшее государственное руководство, так и на советскую дипломатическую деятельность. В начале сентября 1940 г. В. М. Молотов дал полпредству в Финляндии неожиданное указание: «Незамедлительно организовать праздничный обед с дипломатами немецкого посольства в Хельсинки по поводу годовщины подписания советско-германского договора о ненападении».[604] Все те, кто непосредственно был связан с дипломатической работой в финской столице, были поражены таким распоряжением, поскольку лично наблюдали, с какой активностью германские представители ведут обработку финляндского руководства. Анализ немецкой деятельности в Хельсинки являлся чуть ли не центральным в ходе повседневной работы советского полпредства. Как вспоминает Е. Т. Синицын, «все разведчики резидентуры и ведущие дипломаты представительства были заняты сбором информации» о германском проникновении в Финляндию.[605] Объяснить распоряжение Молотова можно было только одним: в Москве стремились продемонстрировать Германии неизменную доброжелательность и верность всем тем обязательствам, которые были приняты прежде.

Однако трудно было надеяться, что подобные действия могли иметь хоть какой-либо успех. Более того, в ходе проведения в полпредстве приема глава советской резидентуры в Финляндии узнал сенсационную новость. Полковник Бонин, бывший немецкий военный атташе в Москве, в ходе конфиденциальной беседы сообщил тогда совершенно секретную информацию государственного значения: Гитлер «поручил генштабу начать разработку плана подготовки Германии на случай войны с Советским Союзом». Эта информация сразу же, естественно, была передана в Москву.[606]

Такие сведения приобрели для Советского Союза особую значимость в контексте реализовывавшегося германо-финляндского соглашения о «транзите». Осуществление этого «транзита» являлось для СССР именно таким звеном в разведывательной деятельности, которое привлекало особое внимание. На основе анализа уже имевшихся фактов в Наркомате иностранных дел сделали вывод о «прогерманской ориентации Финляндии» и считали, что «политика финляндского правительства по отношению к Германии выглядит крайне заискивающей и лакейской».[607]

По вопросу о «транзите» с советской стороны дипломатическим путем были переданы Финляндии соответствующие запросы, адресованные Виттингу и Паасикиви.[608] Полученные ответы ничего не прояснили. Показательным в данном случае являлось то, что содержание беседы, произошедшей между Паасикиви и Молотовым относительно «транзита», сразу же телеграфировалось в финляндские представительства в Стокгольме и Берлине.[609] Это свидетельствовало о том, что финские посланники в Швеции и Германии достаточно подробно были осведомлены МИДом по вопросу о «транзите» немецких войск.

Вместе с тем советское руководство все же никак не могло в официальном порядке получить интересовавшие его сведения относительно «транзитной проблемы». Тогда 26 сентября Молотов запросил об этом временного поверенного в делах германского посольства в Москве В. Типпельскирха. Сразу же немецкий дипломат телеграфировал Риббентропу: «Советское правительство получило сообщение, относящееся к высадке германских войск в Ваасе, Оулу и Пори, без того чтобы быть информированным Германией. Советское правительство желает получить текст соглашения о проходе войск через Финляндию, в том числе и секретные части».[610]

Подозрения Молотова о возможном существовании секретных пунктов соглашения между Германией и Финляндией можно понять, поскольку в процессе заключения советско-германских договоров 23 августа и 28 сентября 1939 г. были подписаны дополнительные секретные протоколы. Но если это через уже несколько десятилетий в конце концов стало известно, то с германо-финляндским соглашением о «транзите» и предполагаемыми в нем секретными положениями до настоящего времени вопрос остается не ясным. Может быть они и были?

Размышления по поводу возможно существовавшего, но оставшегося неизвестным, соглашения Финляндии с Германией, высказывал в своих мемуарах премьер-министр Финляндии периода 1943–1944 гг. Э. Линкомиес. «О возможном соглашении между Финляндией и Германией у меня в настоящий момент (1948 г. — В. Б.) нет никаких сведений. Вполне вероятно, что имелась какая-то предварительная договоренность о присоединении Финляндии к войне. Это соглашение, которое, естественно, не имело характера обязывающего государственного договора, не было заключено только между военными должностными лицами, а об этом знало и руководство внешней политикой. Свидетельством тому является, во всяком случае, весомое доказательство, что Виттинг заблаговременно сказал мне об этом».[611]

По крайней мере 25 сентября, спустя три дня после подписания так называемого «политического» соглашения о транзите, Кивимяки отправил донесение в Хельсинки, из которого можно понять, что речь шла о совместных действиях, рассчитанных на перспективу. Он выражал надежды на то, что Германия не будет уже так равнодушна по отношению к Финляндии, что наблюдалось в недавнем прошлом. В частности, им конкретизировалось, что в случае возникновения новой войны между Финляндией и Россией германские войска, расположенные в Северной Норвегии (в Киркенесе), «должны будут поддержать оборону Петсамо»,[612] т. е. действовать на финской территории. Впоследствии, как известно, это так и происходило.

Однако возвратимся к телеграмме Типпельскирха. Как и следовало ожидать, в Берлине не спешили с прямым ответом на запрос Молотова. Только 2 октября из Германии в посольство в Москве был отправлен текст так называемой «копии» финско-германского соглашения. Советское руководство также следовало уведомить относительно отсутствия секретных приложений к данному соглашению. Вообще МИД Германии пытался убедить советское руководство, что само соглашение носит чисто «технический характер».[613]

4 октября В. Типпельскирх встретился с Молотовым в Кремле, чтобы передать полученную из Германии информацию. Как было запротоколировано в Наркомате иностранных дел, немецкий дипломат сообщил, что между Германией и Финляндией по просьбе Хельсинки был произведен обмен нотами. Затем он зачитал копию ноты финского правительства относительно транзита немецких войск через территорию Финляндии. Немецкий дипломат при этом заверил, что «все германские войска следуют в Киркенес и не остаются на территории Финляндии».[614]

Это была заведомая неправда, и в Москве не могли ее не замечать. Поэтому спустя неделю Типпельскирх вынужден был опять отвечать Молотову на вопрос «насчет информации, которую он запросил по поводу Финляндии». Германскому дипломату ничего не оставалось делать, как уклониться от ответа, сославшись на то, «что эту информацию, очевидно, привезет с собой посол, который вернется в Москву, через несколько дней».[615] Но и Шуленбург ничего нового после своего приезда в СССР не сообщил. Таким образом, в Берлине ограничились лишь представлением, в котором сообщалось относительно того, что появление немецких войск в Финляндии не заслуживает специального обсуждения с советским руководством.

Подобным же образом вели себя и финские дипломаты, поскольку Москва параллельно с выяснением сущности «транзита» у Германии начала также выяснять суть происходивших событий и у финляндских представителей. 27 сентября Молотов пытался добиться от Паасикиви ответа на вопрос, «сколько перевозится немецких военнослужащих и в какую местность».[616] Этот запрос сразу же был доведен до сведения премьер-министра, министра иностранных дел, военного министра и наконец самого маршала Маннергейма. Только 4 октября, наконец, ответ был подготовлен. В нем Паасикиви давалось следующее указание: «Можете сообщить Молотову о подведомственной перевозке двух тысяч солдат через Северную Финляндию, но в какой район от границы они транспортируются мы, конечно, не знаем».[617] Иными словами, финское руководство стремилось придать происходившим на Севере Финляндии событиям чисто «технический» характер, который не выходит за рамки обычных действий периода войны, занизив при этом число «транзитников» более чем наполовину.

Однако только спустя пять дней, 9 октября, Ю. К. Паасикиви довел содержание этого ответа финляндского руководства до Молотова, причем всякие попытки выяснить еще что-либо у финского посланника ни к чему не приводили — Паасикиви опять пытался уклоняться от каких-либо пояснений, давая лишь обещание запросить по этому поводу свое правительство.[618] Щекотливое положение Паасикиви в данном случае было достаточно очевидным. Он об этом даже не преминул заметить в своих мемуарах: «О транзите немецких солдат много раз говорили в Кремле. Но никаких протестов Молотов не выдвигал. Он хотел только получить точные данные о численности перевозившихся войск, о чем я мог сообщить лишь в общих чертах».[619] Таким образом, представитель Финляндии в Москве подчеркивал, что в СССР в это время еще не занимали по данному вопросу крайне жесткой позиции.

Все же не следует думать, будто в Хельсинки не понимали, что так долго продолжаться не может и, безусловно, догадывались какую реакцию вызовет у Москвы дальнейший процесс расширения «транзита». К тому же в МИД Финляндии поступали сведения, что имеющееся подозрение у СССР к финнам будет тем труднее преодолевать, «чем все больше станет усиливаться Германия в военном отношении», поскольку в Москве уже могли тогда предполагать, что «Финляндия начнет искать помощи у Германии, чтобы вернуть утраченные территории». Осенью 1940 г. в МИД из финляндского представительства в Москве была направлена информация о сообщениях, содержащихся в советской печати и радио, о финляндской политической линии. В ней явно отмечалась негативная реакция Москвы на те процессы, которые происходили в соседней стране.[620]

Действительно, в то время в советском военном руководстве опять обратились к составлению нового общего оперативного плана на случай возникновения войны. Связано это было с тем, что в Москве пытались предусмотреть перспективы нанесения противником главных ударов по территории СССР и определить соответствующие направления в операциях советских вооруженных сил.

18 сентября 1940 г. Генеральный штаб представил новые соображения «об основах стратегического развертывания вооруженных сил Советского Союза на Западе и Востоке на 1940–1941 годы» для обсуждения советским руководством. Из сравнения этого нового плана с предшествующим видно, что в отношении перспектив развития военных действий на северо-западном направлении он мало в чем изменился — фактически слово в слово повторялся предшествующий вариант. Опять главная задача советских вооруженных сил на северо-западе должна была быть подчинена, «независимо от решения по развертыванию на Западе… в первую очередь обороне Ленинграда».[621] Единственной серьезной поправкой, которая была внесена в новый план, было уточнение, предусматривавшее увеличение численности войск на границе с Финляндией. На Карельском перешейке теперь предполагалось усилить на три дивизии всю советскую группировку войск.[622]

Этот план 5 октября был доложен непосредственно И. В. Сталину в присутствии некоторых членов политбюро ЦК партии. Он рассматривался в течение нескольких часов.[623] После получения «дополнительных указаний» над этим планом продолжали соответствующую работу, и 15 октября главный военный оперативный документ был утвержден. Вызванные затем в Генштаб командующие войсками, члены военных советов и начальники штабов округов занялись разработкой конкретных оперативных документов по соответствующим направлениям. Особое внимание уделялось мерам, связанным с защитой страны с воздуха и моря.[624]

Важно заметить, что в оперативном плане противовоздушной обороны Ленинграда указывалось следующее: «Наиболее вероятным противником в будущей войне с СССР на северо-западном театре войны явится Германия в возможном союзе с другими капиталистическими странами, с использованием малых Скандинавских стран — Норвегии, Швеции и Финляндии — как плацдарма для нападения на СССР».[625] То, что скрывалось за так называемым «транзитом» немецких войск через финскую территорию, убеждало, какая опасность может исходить с северного направления, поскольку германские военно-воздушные силы тогда еще не были в состоянии действовать против Ленинграда и не имели соответствующих баз на севере Европы.

В целом советское военное командование весьма чутко реагировало на изменение оперативной обстановки на севере Европы. Подтверждением тому явилось рассмотрение возможных новых активных военных действий на территории Финляндии. Наряду с общим планом «стратегического развертывания» в случае начала отражения нападения на территорию СССР вооруженных сил большой коалиции государств командование Красной Армии приступило к разработке целой системы мер превентивного характера. Исходя из вероятности очевидного участия в войне против СССР на стороне Германии финских войск советское военное руководство также перешло к планированию активного варианта ведения боевых действий на северо-западном направлении.

С этой целью, за подписями наркома обороны и начальника Генерального штаба, в сентябре 1940 г. в адрес Сталина и Молотова была направлена записка «О соображениях по развертыванию вооруженных сил на случай войны с Финляндией».[626] В обосновании изложенного в записке обращалось внимание на существование на финской территории крупной группировки войск, наличие которой не исключало со стороны финских войск в первые дни войны возможности захвата Выборга, а также выход к Ладожскому озеру у Кексгольма и Сортавалы с целью решить ряд оперативных задач и, в частности, «создать угрозу Ленинграду».[627] В предложенных «соображениях» учитывался уже вариант наступательных военных действий на финской территории и предполагалась возможность «вторгнуться в центральную Финляндию, разгромить здесь основные силы финской армии и овладеть центральной Финляндией». Кроме того, наряду с этим главным ударом советское командование рассчитывало начать наступление с территории Карелии и Мурманской области с целью «отрезать северную Финляндию и прервать непосредственные сообщения центральной Финляндии со Швецией и Норвегией». Для проведения всей этой операции предполагалось сконцентрировать весьма значительное количество войск на границе с Финляндией (общей численностью до 46 стрелковых дивизий), создав сразу два фронта.[628]

Однако это были именно только предложения, которые отражали лишь обеспокоенность советского военного командования складывающейся общей обстановкой на севере Европы. Нет оснований в этой связи для появившегося в периодической печати утверждения о том, что уже тогда «Сталин рассчитывал повторить нападение на Финляндию».[629] Без дополнительного исследования документальных источников относительно последующих указаний советского руководства пока невозможно сказать, насколько вообще реальным являлось то, что в Москве, как это было на пороге зимы 1939 г., опять решили начать сосредотачивать все свои усилия для подготовки новой войны против Финляндии. Осенью 1940 г., по крайней мере, стало очевидно, что Советский Союз еще просто не был в состоянии мгновенно приступить к реализации столь масштабных предложений без их соответствующей проработки.

Представленные в сентябре Сталину «соображения» являлись фактически лишь доказательством того, что в Генштабе действительно рассматривались различные версии возможного начала войны. Также из этого документа следует и то, что финско-германские военные связи вызывали обеспокоенность советского руководства. Более того, само появление указанной «записки» только в начале осени 1940 г. свидетельствовало о том, что до этого Финляндия вообще обособленно не «разрабатывалась» высшим советским командованием, хотя оперативные варианты различных планов боевых действий обычно заблаговременно готовятся и существуют в штабах любого государства с учетом «потенциального противника». Безусловно, и само появление обращения высшего командования к руководству страны отнюдь еще не означало, что здесь обязательно и немедленно возникнет война. Тем не менее факт более пристального внимания Москвы к северо-западному региону был, несомненно, показателен.

Обеспокоенность уязвимостью позиций на границе с Финляндией проявляли и на флоте. На это указывает внимание, с которым тогда относились в Главном морском штабе к проблеме обеспечения защиты дальних подступов к Ленинграду с моря. Переброска через Ботнический залив в Финляндию немецких войск и военных грузов не могла не вызывать соответствующих ответных контрмер. В частности, советское командование обращало особое внимание на необходимость укрепления обороны входа в Финский залив и предотвращения возможности использования Аландских островов в агрессивных целях. Оперативным планом, составленным штабом Краснознаменного Балтийского флота в сентябре 1940 г. предусматривалась возможность в случае возникновения войны десантирования одной дивизии на Аландские острова и овладения ими. Как теперь уже хорошо известно, в таком подходе к оценке перспектив действий КБФ чуть ли не угадывались противоположные замыслы, поскольку в ноябре 1940 г. Р. Рюти сделал предложение Германии оккупировать Аландские острова.[630]

Конечно, если оперативный план КБФ относительно Аландских островов рассматривать изолированно от той обстановки, которая складывалась в связи с концентрацией немецких войск в Финляндии и превращением ее в трамплин для нанесения удара по Советскому Союзу, то можно представить все так, будто СССР имел особые агрессивные замыслы против Финляндии, а также и Швеции. Именно такое представление можно было составить из опубликованной в феврале 1992 г. газетой «Хельсингин Саномат» беседы с профессором О. Манниненом, который ознакомился с указанным оперативным планом в Российском государственном архиве Военно-Морского Флота в Санкт-Петербурге. Это интервью Маннинена было опубликовано под заголовком «Советская Армия готовила захват Аландских островов в 1940 году», что не оставляло сомнений в спланированной со стороны СССР агрессии.[631]

Утверждения о захватнической политике СССР могли появиться, скажем, и по поводу принимавшихся мер в области повышения боеготовности на советской военно-морской базе в Ханко. Тогда на заседании Главного военного совета ВМФ докладывалось о представлении высшему советскому военному руководству двух вариантов планов ее сухопутной обороны. Но в конечном счете был принят план, подготовленный командованием самой базы в ноябре 1940 г. В соответствии с ним, наряду с решением чисто оборонительных задач, предусматривалось взаимодействие гарнизона базы с частями Красной Армии при необходимости поддержки ее в наступлении.[632]

В тех условиях, что совершенно очевидно, все эти варианты планов были вполне естественными. Объективно сами оперативные разработки советского военного командования являлись прежде всего результатом имевшихся предположений, что СССР может подвергнуться нападению с финской территории, как и вообще с территории северной Европы, где уже начался процесс размещения германских войск.

Об обострении в это время ситуации красноречиво свидетельствуют и донесения советских дипломатов. В документе, подписанном исполняющим обязанности заведующего отделом Скандинавских стран НКИД П. Д. Орловым и адресованном своему руководству, он отмечал, что немецкая активность в соседней с Финляндией Норвегии несет прямую угрозу СССР. Орлов предлагал, в частности, в оборонительных целях «занять… частями Красной Армии на все время войны» норвежскую часть архипелага Шпицберген.[633] Предложения подобного рода свидетельствовали только о том, насколько в Москве были обеспокоены германской военной активностью на севере Европы и стремились обезопасить собственные границы.

Оценивая принимавшиеся советским командованием меры, нельзя сказать, что они не соответствовали складывавшейся обстановке или были ошибочными. В Финляндии и Германии в это время уже целеустремленно велась подготовка к новой войне. В результате весь отрезок времени — с конца августа до начала октября 1940 г. — был периодом, когда уже окончательно определилось будущее противостояние Финляндии и СССР в готовящейся Германией войне. Финскому руководству оставалось только окончательно выяснить ту роль, которую Берлин отводил вооруженным силам Финляндии. С другой стороны, перед Советским Союзом стояла задача воспрепятствовать процессу германо-финляндского военного сближения, но в то же время быть в должной боевой готовности на случай возникновения боевых действий на северном и северо-западном направлениях.

Изменившаяся вокруг Финляндии ситуация уже совершенно определенно указывала на то, что на севере Европы возникла новая расстановка сил и позиции Германии еще более укрепились, а положение СССР стало ослабевать. Это означало, что как Советский Союз, так и Германия стоят на пороге новой политической конфронтации вокруг проблем стран северной Европы, которая неминуемо могла повлечь за собой втягивание этого региона в войну. Очевидно при этом, однако, было то, что политика финляндского руководства являлась немаловажным фактором в обострении обстановки в Скандинавии.

Даже в лояльной к Финляндии Швеции с озабоченностью следили за тем, куда могло привести все происходившее. 11 октября Ассарссон, посланник Швеции в Москве, признался Молотову, что «шведов беспокоит положение в Финляндии». Нарком, в свою очередь, весьма мягко заметил, что «не скрывает от представителя Швеции» отсутствия у правительства СССР удовлетворения «отношением Финляндии к СССР».[634]

Для такого утверждения Москва имела все основания. Советские разведывательные органы продолжали информировать о постоянном движении в Финляндию судов с оружием и при этом сообщали оценочные данные о видах его и количестве. В одном из сообщений указывалось, что в начале октября из Штеттина ежедневно выходило по пять военных транспортов в Хельсинки и другие порты Финляндии.[635]

Советская сторона не хотела безмолвно взирать на поставки оружия в Финляндию. В Москве немецким дипломатам намекали, что Советскому Союзу известно об активизировавшихся поставках оружия из Германии в Финляндию. Посол Шуленбург 2 ноября телеграфировал в Берлин, что Анастас Микоян с досадой говорил немецкому дипломату Карлу Шнурре о «поставках оружия Финляндии» Германией. Шуленбург здесь же заметил, что об этом «Советы упомянули впервые».[636] Но проявлявшаяся со стороны Сталина осторожность в отношении Германии не позволяла делать в данном случае более решительные заявления, хотя тенденция к усилению вооружения Финляндии становилась несомненной.

Тем не менее первой наиболее энергичной мерой, которая была предпринята советским руководством в этом направлении, стала попытка заострить внимание на экономических интересах СССР на севере Финляндии. 9 октября 1940 г. В. М. Молотов попросил финляндского посланника в Москве дать четкий ответ на предложение о возможности «сдачи в концессию Советскому Союзу или создания смешанного советско-финляндского общества никелевых месторождений в районе Петсамо», т. е. на крайнем севере Финляндии. При этом такой вопрос был поставлен перед Паасикиви в контексте ранее делавшегося с советской стороны запроса о «транзите» немецких войск через Финляндию.[637]

Интересы Москвы на севере Финляндии, таким образом, уже имели не чисто экономическую направленность, а были связаны с тем обстоятельством, что там оказались немецкие войска. К тому же советское руководство получало информацию и о том, что «экономическое влияние, оказываемое Германией на Финляндию, переплетается с политическим давлением, выразившимся в предоставлении Германии транзита немецких войск через финляндскую территорию».[638]

В результате постановка вопроса об экономических интересах Советского Союза на севере Финляндии имела явно антинемецкую направленность. Это было настолько очевидно, что даже существует мнение, что «никелевый вопрос вообще был для Советского Союза сугубо политическим».[639]

Действительно, в Москве было хорошо известно, что Германия явно претендовала на то, чтобы использовать никелевые рудники Финляндии. Еще 29 июня 1940 г., в результате подписания немецко-финского торгового договора, Берлин получил права на никелевую концессию в Петсамо. В июле 1940 г. представителям Германии было уже разрешено в финской Лапландии приступить к изучению возможности создания немецкой никелевой концессии.[640] 17 июля 1940 г. Молотов с нескрываемым возмущением заявил Ф. Шуленбургу, что «ни Германия, ни Финляндия не осведомили в свое время Советское правительство о переговорах между Германией и Финляндией по вопросу об этой концессии».[641]

Более того, эта позиция финского руководства вызывала беспокойство и других стран, в частности Великобритании. Как отмечает профессор Ю. Невакиви, У. Черчилля в Финляндии ничего не интересовало, кроме никеля, который не должен был попасть в руки немцев.[642] В июле 1940 г. английский посланник в Хельсинки официально уведомил, что правительство его страны придерживается такой точки зрения по «петсамскому вопросу», которая основана на том, что лучше бы было, если вся добыча никеля попала в руки Советского Союза, а не Германии.[643]

В целом «петсамский вопрос» с точки зрения степени близости Финляндии к Третьему рейху становился одним из ключевых. Москва вместе с тем рассматривала его в плоскости дипломатического давления, направленного на то, чтобы ограничить возможность утверждения Германии на севере Финляндии. В результате для Хельсинки эта проблема превращалась в серьезное испытание, поскольку, как считал исследователь Э. Вуорисярви, тогда «по мнению финнов, петсамско-никелевый вопрос становился частью осуществлявшейся русскими… политики подозрительности».[644] Реально в той обстановке советское руководство, проводя свою линию, имело возможность получить достаточно объективную информацию относительно никеля из Берлина, который не скрывал имевшихся у него в Финляндии особых интересов. Вместе с тем он оказывал ей, по словам пресс-атташе немецкого представительства в Хельсинки X. Метцгера, «моральную поддержку».[645]

В связи с затронутой «никелевой проблемой» необходимо упомянуть и о следующем. Нередко даже весьма известные финские исследователи, такие как упоминавшийся уже профессор О. Вехвиляйнен, обращаясь к крайне сомнительным по содержанию публикациям, склонны преувеличивать экономическую сторону вопроса, касавшегося советских территориальных претензий по отношению к Финляндии. Ссылку он делал на недоброкачественный материал петрозаводского автора Ю. Килина,[646] искажающий объективную реальность. Независимо от того, шла ли речь о передаче Финляндией СССР в 1940 г. пограничного промышленного района Энсо (Светогорск) на Карельском перешейке или обсуждения проблемы, связанной с получением концессии в Петсамо (Печенга), советское правительство руководствовалось прежде всего мотивами относящимися к области «большой стратегии» и во многом уже связанными с мировой войной.[647]

Особенно отчетливо, это проявилось именно в связи с «петсамской проблемой». Ю. К. Паасикиви в своих мемуарах неоднократно подчеркивал, что «в случае, если бы проблема была только экономической, у Кремля не имелось бы причины так чрезмерно упорно ставить вопрос, выступая против наших предложений».[648] Конкретизируя сказанное, финляндский посланник писал: «Стремясь получить для себя руководство в никелевом производстве, Советский Союз считал необходимым добиться устранения там других великих держав и прежде всего обрести влияние на “переднем крае” у Мурманска, поскольку немецкие войска тогда уже находились поблизости в Норвегии».[649]

В данном случае мнение Паасикиви заслуживает особого внимания. Дело в том, что он мог лично наблюдать и анализировать «по горячим следам» позицию советского руководства по этой проблеме. Больше, чем другим, ему было известно, что весьма негативное отношение к решению «петсамского вопроса» финнами проявил Молотов. 1 ноября в ходе встречи с Молотовым и беседы по этой проблеме финский посланник ощутил жесткость с советской стороны. «Молотов был озлоблен, — отмечал Паасикиви. — Он с самого начала сказал, что Финляндия не хочет вести обсуждения с Советским Союзом на деловой почве экономических вопросов и в то же время разжигает вражду к Советскому Союзу».[650]

При этом в Москве опять обратили прежде всего внимание на негативную для СССР, по мнению советского руководства, внутреннюю обстановку в Финляндии. Молотов увязывал отсутствие согласия финской стороны по поводу никелевой концессии с общей ситуацией в Финляндии. По его словам, продолжалась «враждебная СССР агитация в Финляндии», были «выпущены десятки книг против СССР», и это «ничего хорошего Финляндии дать не может».[651] В подтверждение сказанного, вспоминает Паасикиви, советский нарком «указал на лежавшие на столе книги на финском языке военного содержания, где в одной из них действительно имелась иллюстрация, ярко подтверждающая его слова».[652] Закончил же Молотов свое заявление тем, что охарактеризовал политику Финляндии как свидетельствующую «о нежелании финского правительства иметь нормальные экономические и политические отношения с СССР», что, в свою очередь, как особо было подчеркнуто, «приведет к ответным мерам со стороны Советского Союза».[653]

Естественно, Паасикиви пытался разобраться в столь жестком подходе Молотова. Вывод, к которому он пришел, заключался в том, что сделанное заявление прежде всего связано не с выходившими в Финляндии публицистическими работами антисоветского содержания,[654] а было вызвано подозрениями руководства СССР относительно развивавшегося сотрудничества Хельсинки с «другими странами», что, в свою очередь, создавало для внешней политики Финляндии серьезные проблемы. Паасикиви заключил, что позиция Советского Союза стала представлять для Финляндии «большие трудности, поскольку вела к противоречиям как с Англией, так и с Германией».[655] Сам же политический характер «петсамского вопроса», по мнению финляндского посланника, превращал его для Хельсинки «в трудное, и даже критическое, а также опасное конфликтом дело».[656]

Аналогично описывает ситуацию в своих дневниковых записях и премьер-министр Финляндии Р. Рюти. 31 октября он имел длительную беседу с И. Зотовым, во время которой также был поднят «петсамский вопрос». Советский полпред тогда подчеркнул, что Финляндия здесь «выдумывает» все новые причины и отговорки в противовес надеждам, которые имеет Советский Союз. Аргументы же Рюти сводились к тому, что двум соседним народам «трудно понять друг друга», а советский и финский «образ мышления, психология и природные свойства являются очень разными», в силу чего и не достигаются желаемые результаты.[657] В процессе переговоров стало уже совершенно очевидно, что по возникшей проблеме СССР начал оказывать на финское руководство явное политическое давление и Рюти очень хорошо стал его ощущать.

В этот момент Ю. К. Паасикиви к тому же срочно телеграфировал в Хельсинки: «Наше положение тяжелое… Вновь сильна опасность, что если дело явно не будет осуществляться в положительном для Советского Союза направлении, то он развернет свои действия» против Финляндии.[658] Иными словами, в Москве опять приступили к осуществлению достаточно целеустремленного прессинга, направленного на нее. Причем об обсуждении «петсамского вопроса» с финскими дипломатами теперь информировали персонально И. В. Сталина, а это означало, что он стал держать эту проблему под своим контролем.[659]

Позиция советского руководства в данном случае все же была достаточно оправданной, поскольку Германия, являвшаяся потенциальным военным противником СССР, явно усиливала свои позиции в соседнем государстве. Переговоры по «петсамской проблеме» лишь еще раз подтвердили это. Даже Паасикиви, который в меньшей степени был посвящен в ход развития германо-финляндских отношений, так оценивал политику своего руководства: «В позиции правительства отчасти проявлялось то, что… учитывался интерес, имеющийся и у Германии» к Финляндии, и именно «Германия побуждает… быть жесткими».[660] При всем этом в финском представительстве в Москве исходили из того, что будет нарастать процесс неминуемого обострения противоборства по «финским» делам между рейхом и СССР.

Вообще же в Советском Союзе любой факт, касавшийся германо-финляндского сотрудничества, приковывал пристальное внимание, его тщательно изучали. Заметным стало то, что, в частности, в течение осени германские газеты начали проявлять большой интерес к Финляндии.[661] При этом советское полпредство в Берлине фиксировало самые незначительные сообщения прессы, касающиеся германо-финляндских отношений. Например, в одном из донесений в Москву от 4 ноября 1940 г., со ссылкой на немецкую печать, отмечалось, что в рейхе удовлетворены тем, что «в Финляндии появились действительные руководители» и там судьба страны «находится в твердых руках».[662] То, что даже на такие весьма ничтожные факты стали обращать внимание советские дипломаты, свидетельствовало лишь об одном, что в Москве подозревали немцев в очевидной поддержке финского руководства с целью создания противовеса советской внешней политике.

Между тем разведка СССР в течение октября-ноября продолжала сообщать все новые и новые сведения о размещении немецких войск на финской территории. В их числе указывалось на следующее:

«Транспортировка германских войск в Финляндию, начатая 23.IX.40 г., продолжается. Ежедневно из порта Вааса отправляется по 3 немецких состава с оружием, боеприпасами и горючим. В числе боеприпасов отмечены авиабомбы весом 500 кг…»

«По сведениям, исходящим от иностранных военных атташе в Германии, договор о переброске немцев через Финляндию на север Норвегии имеет цель — посылку германских войск в Северную Финляндию для подготовки плацдарма против СССР».

«По данным, заслуживающим внимания, в настоящее время происходят крупные переброски из Северной Норвегии в Северную Финляндию… Прибывшие из Осло в Киркенес шоферы получают назначение водителей танков и отправляются в Финляндию».

«Немецкие войска в Финляндии продолжают оставаться. Данные о строительстве бараков в районе Вааса и создание баз в районе Рованиеми позволяют предполагать, что немцы в Финляндии оседают и будут оседать».

«В г. Пори около двух батальонов немецких войск. Офицеры и солдаты одеты в финскую форму… Численность немецких войск в Рованиеми составляет около 5000 человек…»

«…Часть немецких войск оседает в виде гарнизонов в наиболее крупных и важных в стратегическом отношении пунктах Северной Финляндии… Отношение немцев к населению дружественное, покровительственное».[663]

Данная информация мало чем отличалась от сообщений, которые поступали из разведывательных служб других государств. Так, в это время, независимо от той информации, которая шла в Москву, весьма подробные сведения о «транзите» поступали и в Лондон, и в Вашингтон. В частности, 12 октября американский военный атташе в Хельсинки сообщал о собранных лично им фактах «транзита», которые он получил в результате разведывательной поездки в Северную Финляндию. В Ваасе, например, он заметил до тысячи немецких солдат и два поезда на станции, предназначенные для отправки. В губернском центре Лапландии американский разведчик зафиксировал наличие почти трех тысяч солдат, военное имущество, строившиеся бараки для жилья, а также до 12 артиллерийских зенитных орудий.[664]

Английский военный атташе в Финляндии, проанализировав имевшиеся у него сведения, вообще пришел к выводу, что с 20 сентября по 10 ноября 1940 г. через Финляндию проследовало до пяти с половиной тысяч немецких военнослужащих, а в самой Финляндии «в пунктах пересадок» скопилось еще около 1200 германских солдат.[665] Эти сведения, за исключением заниженных данных об оставшихся в Финляндии германских военнослужащих, соответствовали реально происходившим на севере Финляндии процессам.

При сборе информации об осуществлявшемся тогда «транзите» немецких войск весьма важным было то, что в это время между военными атташе США и Англии установилось весьма тесное сотрудничество по обмену такой информацией. Это позволяло составить весьма четкую картину того, что происходило на севере Финляндии. Более того, выглядело парадоксально, что финское руководство само решилось информировать англичан и американцев относительно приблизительной численности немецких войск, которые следовали по территории Финляндии в порядке «транзита». Премьер-министр Р. Рюти лично сообщил об этом посланнику США в Хельсинки. Такие же сведения получали и английские дипломаты, которых в течение октября-ноября 1940 г. ставили об этом в известность как Р. Рюти, так и маршал К. Г. Маннергейм.[666]

Однако столь удивительная открытость перед западными зарубежными представителями была связана прежде всего с тем, что в Хельсинки очень хорошо понимали: утаить такие значительные переброски войск Германии через финскую территорию просто невозможно. К тому же удобство расположения немецких войск на севере Финляндии не скрывало и командование вермахта. Так, в отчете за ноябрь 1940 г. горного армейского корпуса, дислоцированного в Северной Норвегии, отмечалось: «Финны с большой доброжелательностью относятся ко всем немецким требованиям, особенно к пропуску отпускников через территорию Финляндии».[667] Естественно, что все это не было секретом и для иностранных наблюдателей.

Учитывая столь щепетильное положение, в котором оказалось финляндское руководство, в Хельсинки, естественно, пытались найти какие-то дипломатические ходы, которые бы сохраняли представление о Финляндии как о «нейтральной стране». Смысл этих действий сводился к тому, чтобы все-таки сообщать некоторую информацию, целью которой было представить все так, чтобы на Западе «не подумали об излишне благосклонном отношении к немцам финского руководства» и что для Финляндии продолжает оставаться «важной попытка сохранить нейтралитет».[668] Таким образом, предполагалось продолжать «дружественную политику» в отношении стран западной демократии. Но одновременно, что было еще более важным, проявлялось стремление показать, что концентрация немецких войск на севере «не направлена против интересов Англии» и вместе с тем намекнуть на «наличие там угрозы, исходящей от Советского Союза».[669] Иными словами, этим как бы давалось понять, что «транзит» связан уже с возможной подготовкой Германии к войне против СССР и боевые действия будут также разворачиваться на северном направлении. Показательно, что советская разведка, как уже отмечалось, также получила соответствующую информацию из западных источников.

Добываемые советской разведкой данные о «транзите» ложились на стол Сталина, докладывались Молотову, наркомам Тимошенко и Кузнецову, командующим соответствующих военных округов и флотов. Подобная информация не могла не тревожить. В Москве склонялись к тому, чтобы поставить перед Гитлером вопрос прямо: как следует рассматривать размещение германских войск в Финляндии?

Это было решено сделать во время планируемой поездки в Берлин представительной советской правительственной делегации, состоящей из 65 человек, во главе с В. М. Молотовым. 9 ноября 1940 г. цели этого визита в германскую столицу были уже четко определены. Одной из ключевых задач намечавшихся переговоров было «устранить всякие трудности и неясности», которые подразумевали «вывод герм[анских] войск, прекращение всяких политич[еских] демонстраций в Ф[инляндии] и в Г[ермании], направленных во вред интересам СССР».[670]

В свою очередь, в канун прибытия советской делегации в Германию финская дипломатия сочла необходимым выяснить в ведомстве Риббентропа, в какой мере беседы с Молотовым будут касаться Финляндии.[671] В МИД Германии была передана официальная памятная записка, в которой выражалась надежда, что в ходе советско-немецких переговоров Финляндия получит «поддержку» Берлина.[672]

Кроме того, в Хельсинки тогда вновь принялись активно обсуждать возможность заключения широкого союза со Швецией, вплоть до создания даже унии между двумя государствами. По всей видимости, эта идея имела чисто демонстративное, политическое значение. «…В конечном счете, — отмечал финский профессор М. Ёкипии, — линия Финляндии в переговорах об унии не могла ни к чему привести, поскольку Финляндия, начиная уже с августа, в определенной мере шла в кильватере Германии».[673] Очевидным являлось то, что подобная инициатива была необходима исключительно с точки зрения «большой политики» финляндского государства.

Дело в том, что, выдвигая осенью 1940 г. предложение о развитии финско-шведских отношений и о создании некого союзного объединения, представители Финляндии стремились добиться, по крайней мере, двух целей. Прежде всего в Хельсинки, очевидно, пытались обратить внимание немецкого руководства на возможность развития именно такой перспективы и, во-вторых, отчасти, предостеречь Берлин от возможности появления не связанной с Германией альтернативы внешнеполитического курса Финляндии. В результате предполагалось показать, что приоритетным во внешней политике страны могут быть не только отношения с Берлином.

В ситуации, когда в столице Третьего рейха назревали весьма ответственные немецко-советские переговоры, демонстрация сохранения определенной инициативы у финляндской стороны позволяла, как казалось, добиться того, чтобы в Берлине постарались не оттолкнуть от себя финское руководство. Так, собственно, в это время и говорили в рейхе финские представители, подчеркивая, что «если Германия теперь в связи с мировой войной не может взять на себя обязательство прямо поддержать Финляндию, у нас не останется ничего другого, кроме надежды на помощь Швеции».[674]

К тому же Стокгольм все более дистанцировался от Берлина, поскольку тогда на заседании внешнеполитической комиссии шведского парламента вообще открыто раздавались антигерманские голоса.[675] Заметим, что судьба соседей — Норвегии и Дании также произвела впечатление на шведское руководство.[676] В Швеции не скрывали и то, что она не поддерживает финскую идею реванша. В частности, еще 23 октября руководству Финляндии было передано на этот счет совершенно определенное мнение шведского министерства иностранных дел. В информации, которую получил лично Р. Рюти, указывалось, что в Стокгольме «готовы вести дело к образованию союза между Швецией и Финляндией при условии, что Финляндия не будет стремиться к реваншу, а удовлетворится тем, что ее устроят в целом новые границы».[677]

При этом даже в случае, если бы такое объединение состоялось и если бы в нем заняла определяющую позицию прогерманская ориентация, с военной точки зрения это мало что могло дать непосредственно Германии. Объясняя это, немецкий историк М. Менгер указывал, что созданное объединение «едва ли позволило бы расширить стратегический плацдарм для фашистской агрессии» и с военной точки зрения важного значения не имело.[678]

В данном случае, если политическая линия Финляндии могла пойти по пути развития сотрудничества со Швецией, то Германии, безусловно, следовало бы особо позаботиться о том, чтобы не оттолкнуть Хельсинки от перспективы будущих военных контактов с рейхом.

С другой стороны, негативное отношение к скандинавской ориентации Финляндии уже ясно выражалось в Советском Союзе и было хорошо известно в финской столице. В этом смысле повторное выдвижение идеи шведско-финляндского объединения могло бы и Москве продемонстрировать финскую внешнеполитическую «независимость», а во многом даже отвлечь советское руководство от внимания к финско-германскому сотрудничеству.

Действительно, информация о заключении финляндско-шведского договора тогда опять весьма серьезно встревожила советское руководство. И хотя поступавшие в Москву сведения были крайне противоречивы, тем не менее Наркомат иностранных дел снова, как и прежде, достаточно четко дал почувствовать Финляндии свое отношение к подобным соглашениям. Молотов заявил финляндскому посланнику об имеющихся у него сведениях, что «между Финляндией и Швецией заключено соглашение, направленное против СССР».[679]

Поскольку Паасикиви не располагал какими-либо сведениями, этот разговор с Молотовым был совершенно неожиданным для него и вызвал его обеспокоенность. Он записал впоследствии в своих воспоминаниях: «Такие жесткие слова со стороны главы советского правительства и министра иностранных дел, обращенные ко мне, посланнику Финляндии, являлись крайне значимым высказыванием».[680] Паасикиви срочно направил в МИД Финляндии сообщение, в котором подчеркивал: «Конечно, русские очень подозрительны, но все же чувствуется, что этот вопрос их особо будоражит. Это показывает, насколько надо быть сейчас крайне осторожными в своих выступлениях».[681]

Однако Финляндия не ослабила после этого зондаж относительно договора о союзе со Швецией. Уже после получения четкой информации о советской позиции, в Финляндии поступили следующим образом: попытались привлечь к обсуждению с Москвой по возникающей «проблеме» договора также шведов. Несколько раз в это время МИД Финляндии обращался в Стокгольм с настоятельной просьбой включиться в диалог с СССР относительно идеи «скандинавского объединения».[682] Однако Швеция от подобных шагов уклонялась. Министр иностранных дел сообщил 30 сентября 1940 г. финляндской миссии в Стокгольме, что «Молотов не говорил об этом деле с посланником Швеции».[683] Таким образом, шведские дипломаты не шли на развитие предложенной Финляндией комбинации, однако Хельсинки все же от нее не хотели отказываться.

В ноябре 1940 г., в момент визита Молотова в Берлин, финляндское руководство стало опять настойчиво выяснять у немецких представителей, как отмечает историк О. Ман-нинен, «захочет ли Германия поддержать Финляндию… особенно в отношении сближения Швеции и Финляндии».[684] В данном случае, очевидно, финское руководство решило «сыграть» на противоречиях великих держав, использовав выдвинутую им идею скандинавского объединения. Но это лишь отчасти могло повлиять на советско-германские переговоры, когда дело касалось «финляндской проблемы».

Утром 12 ноября с подчеркнутой помпезностью на вокзале столицы Третьего рейха В. М. Молотова встречали министр Риббентроп и фельдмаршал Кейтель. В этот день после завтрака предстояла беседа с фюрером в его кабинете.

О встречах между Молотовым и Гитлером в настоящее время известно, главным образом, по протокольным записям их бесед. Они велись с советской стороны переводчиками В. М. Бережковым и В. Н. Павловым, а с немецкой — П. Шмидтом и Г. Хильгером. Тексты обрабатывались сразу же после окончания бесед без согласования с двух сторон. В. М. Бережков — дипломат, историк и журналист — написал впоследствии интересные воспоминания, в которых содержатся многие подробности того, что происходило в ходе этих переговоров. О них существуют сведения также в мемуарах немецкого переводчика П. Шмидта. Имеются и фрагментарные записи мемуарного характера о визите Молотова в Берлин, сделанные министром иностранных дел И. Риббентропом во время Нюрнбергского процесса в тюремной камере. Представляют определенный интерес также неофициальные, отрывочные интервью В. М. Молотова, в которых в 1970-е годы, будучи уже в преклонном возрасте, он рассказал о своем пребывании в Берлине. Кроме того, в 1991 г. были опубликованы телеграммы, передававшиеся из столицы Германии главой советской делегации Сталину, о содержании бесед с Гитлером и ответные указания из Москвы, как следует их вести дальше.[685]

В этих источниках есть свои детали и оттенки, но общим является констатация озабоченности, выраженная главой советской делегации в ходе двух бесед с Гитлером по поводу сосредоточения немецких войск в Финляндии вблизи границы с СССР. По словам П. Шмидта, В. М. Молотов вел «политическую разведку планов Германии».[686]

В том, что со стороны Советского Союза будут продолжаться настойчивые требования объяснить поведение Германии в отношении Финляндии, Гитлер, очевидно, не сомневался. К тому же перед началом переговоров Молотов по «финляндской проблеме» беседовал с Шуленбургом (он также прибыл из Москвы в Берлин). «Только что, — сообщал Молотов Сталину, — заходил ко мне Шуленбург с поручением от Риббентропа, что прошлогодний протокол в отношении Финляндии остается полностью в силе. Я потребовал сделать из этого практические выводы: 1) увести германские войска из Финляндии и 2) прекратить как в Финляндии, так и в Германии политические демонстрации, направленные во вред интересам СССР».[687] Конечно же, о содержании этой беседы было доложено Гитлеру и тот, следовательно, шел на встречу с Молотовым, уже имея продуманную тактику действий по финляндскому вопросу.

Особенно настойчиво Молотов добивался ответа у Гитлера на поставленный перед ним вопрос на второй день переговоров — 13 ноября. После обмена телеграммами со Сталиным Молотов был настроен весьма решительно. В 4 ч 45 мин утра он телеграфировал в Москву относительно Финляндии: «…Я заставлю их об этом заговорить».[688] Действительно, по наблюдениям немецкой стороны, Молотов проявил большую настойчивость, добивался выяснения всего того, что касалось СССР «гораздо точнее», чем говорил ему Гитлер. Перейдя к рассмотрению именно конкретных проблем, он, по выражению П. Шмидта, «взял быка за рога», причем «вопросы сыпались на Гитлера сплошным потоком». И далее немецкий переводчик заметил: «Ни один иностранный посетитель никогда не говорил с ним так в моем присутствии».[689]

Обратимся, однако, к отдельным местам протокольных записей и проследим, как Гитлер стремился скрыть начатое уже втягивание Финляндии в орбиту подготовки войны против Советского Союза. Он заявил: «Германия не имеет политических интересов в Финляндии— Германия заинтересована в Финляндии экономически, ибо получает оттуда лес и никель». И далее: «Утверждение, что немцы оккупировали некоторые части территории Финляндии, не соответствует действительности. Германия направляет через Финляндию транспорты в Киркенес. Для этих перебросок Германии нужны две базы, так как из-за дальности расстояния его нельзя было покрыть в один переход… Германское правительство стремится к тому, чтобы воспрепятствовать возникновению второй войны в Финляндии».[690]

В ответ на это Молотов высказался жестко и определенно: «В Финляндии не должно быть германских войск, а также не должно быть тех политических демонстраций в Германии и Финляндии, которые направлены против Советского Союза». При этом он добавил: «…Правящие круги Финляндии проводят в отношении СССР двойственную линию и доходят до того, что прививают массам лозунг, что “тот не финн, кто примирился с советско-финляндским мирным договором 12 марта”».[691]

Беседа приобрела острый характер. Вспоминая об этом, Бережков писал, что, «прибегнув к старому способу, согласно которому лучшая защита — это нападение, Гитлер пытался изобразить дело так, будто бы Советский Союз угрожает Финляндии».[692] Шмидт запротоколировал в этой связи его слова, что «наиболее важным для Германии вопросом является вопрос о том, есть ли у России намерения начать войну против Финляндии». Самовозбуждаясь и давая понять, что с немецкой стороны будут сделаны надлежащие выводы, Гитлер заявил на повышенных тонах: «…На Балтике не должно быть более никакой войны. Балтийский конфликт вызовет крайнюю напряженность в германо-русских отношениях и помешает будущему великому сотрудничеству».[693]

В 1987 г., находясь в Финляндии, Валентин Бережков в интервью главному редактору журнала «Суомен Кувалехти» Пекка Хювяринену вновь описал обстановку этой части беседы в кабинете фюрера: «Гитлер пришел в бешенство, щеки его стали пунцовыми. “Что вы хотите от Финляндии?” — закричал он прямо срывающимся голосом».[694]

Не случайно до наших дней в литературе из книги в книгу кочует утверждение, что Молотов в беседе с Гитлером требовал якобы «права ликвидировать Финляндию»,[695] но Гитлер «спас» ее от этого. Также в годы второй мировой войны Берлин старался представить суть этих переговоров именно так, сообщив финскому руководству накануне нападения Германии на СССР, что Молотов в ноябре 1940 г. просил у Гитлера разрешения «свести счеты с Финляндией, т. е. ликвидировать Финляндию», но Гитлер сразу же отверг эти требования.[696] Об этом же напомнили финнам и осенью 1941 г. Тогда, 29 октября, германский МИД распространил, в частности, «сведения» о состоявшихся в 1940 г. переговорах в Берлине с Молотовым, где Гитлер был представлен «защитником» Финляндии, «предостерегавшим» Москву, что «новая война между Финляндией и Россией будет иметь непредсказуемые последствия для отношений Германии с Россией».[697] Берлинские переговоры Молотова тогда вспоминали не случайно: необходимо было воздействовать на финляндское руководство, чтобы оно более решительно приступило к действиям как соучастник агрессии против СССР.

В октябре 1941 г. это нужно было также и для того, чтобы в Хельсинки не поддались давлению Англии и США, добивавшихся от Финляндии приостановления наступления ее войск на ленинградском направлении. Так Германия пыталась дипломатическими усилиями запугивать финское руководство, использовав для этого тезис о «советской угрозе».

Что же касалось того, насколько данная информация соответствовала действительности, на это могли дать ответ лишь протокольные записи, которые 12–13 ноября велись переводчиками в ходе переговоров. При их тщательном изучении в словах Молотова не обнаруживается именно того, что могло быть истолковано как проявление стремления советской стороны ликвидировать независимость Финляндии. Хотя в той части, где Молотов говорит о неправомерности действий Германии по размещению войск на финской территории, содержится напоминание о существовании секретного приложения к договору от 23 августа 1939 г. с указанием на положения о сферах влияния. Молотов сказал, как запротоколировано Шмидтом, что «согласно германо-русскому соглашению Финляндия входит в сферу влияния России». А далее подчеркнул, что «не видит каких-либо симптомов начала войны на Балтике».[698] Это же подтверждает и стенограмма допроса Риббентропа на Нюрнбергском процессе 30 марта 1946 г., когда на прямо заданный ему вопрос защитника, что он думает по поводу того, что «Россия чувствовала себя неудовлетворенной русско-финским мирным договором и что Россия была бы не прочь аннексировать всю Финляндию», он откровенно ответил: «Это сформулировано не было, однако было очевидно, что Россия рассматривает Финляндию как сферу своего влияния».[699] То есть из сказанного следовало, что Москва была крайне озабочена тем, что Германия перешагнула рубеж, который был определен в результате советско-германских договоренностей 1939 г., и начала свое дальнейшее проникновение на восток к границам СССР.

Заметим: Гитлер на переговорах с Молотовым в конечном счете заявил, что «Финляндия — область интересов России», Германия же «только против войны»,[700] хотя, по воспоминаниям Риббентропа об этой встрече, «фюрер не хотел отдавать Финляндию» и «просил Молотова в этом вопросе пойти ему навстречу».[701] К тому же Риббентроп, участвовавший в переговорах, в последующих беседах с Молотовым стремился сгладить возникшее обострение в связи со вспышкой, проявленной Гитлером. Он так резюмировал происшедший обмен мнениями: «Фактически не было вообще никаких причин для того, чтобы делать проблему из финского вопроса. Возможно, здесь имело место лишь недопонимание друг друга. Все стратегические требования России были удовлетворены ее мирным договором с Финляндией».[702]

В телеграмме, направленной Сталину из Берлина 14 ноября, Молотов заключил, что беседы с Гитлером «не дали желательных результатов».[703] Действительно, тревоживший советское руководство вопрос о сосредоточении немецких войск в Северной Финляндии оставался таким же острым, каким он был и до переговоров.

С другой стороны, в Германии также сделали соответствующие выводы из прошедших переговоров. Начальник генштаба сухопутных войск Ф. Гальдер записал тогда в своем дневнике, что «переговоры с Молотовым позволили сделать нашу оценку общей обстановки более ясной». В этом утверждении он опирался на слова фюрера, который заявил в узком кругу своих генералов: «Россия не в состоянии навязать нам свою волю, однако использует любую возможность, чтобы ослабить наши позиции».[704] Таким образом, Германия не собиралась сворачивать с избранного ею пути подготовки войны против СССР, и то, насколько лицемерен был Гитлер в ходе состоявшихся с Молотовым бесед, стало впоследствии хорошо известно. 12 ноября, в день прибытия Молотова в Берлин, Гитлер отдал директиву, известную в истории под номером 18, в которой говорилось, что «независимо от результатов этих переговоров следует, в соответствии с отданным уже устным приказом, продолжать подготовку операции на Востоке…»[705]

В целом итогами визита не обольщались и в Москве. Уже вечером 15 ноября, докладывая подробно о результатах поездки в Германию на заседании Политбюро ЦК ВКП(б), Молотов сделал совершенно определенный вывод: «…Встречи с Гитлером и Риббентропом ни к чему не привели… Покидая фашистскую Германию, все мы, члены советской делегации, были убеждены… встреча являлась лишь показной демонстрацией… Общей для всех членов делегации являлась также уверенность в том, что неизбежность агрессии Германии неимоверно возросла, причем в недалеком будущем». Сталин при этом был вынужден обратить внимание на то, что прежние договорные соглашения с Берлином фактически уже не действуют. «Мы, — сказал он, — не можем договор рассматривать основой надежной безопасности для нас. Гарантией создания прочного мира является укрепление наших вооруженных сил».[706] Таким образом, становилось очевидно, что события вступали в новую стадию своего развития.

Действительно, именно тогда была взята за основу составленная еще в сентябре 1940 г. записка наркома обороны и начальника Генерального штаба «О соображениях по развертыванию вооруженных сил Красной Армии на случай войны с Финляндией». Об этом можно было судить по тому, что 25 ноября 1940 г. высшее советское военное руководство направило директиву командующему войсками Ленинградского военного округа о том, какие действия части округа должны будут предпринять «в условиях войны СССР только против Финляндии».[707]

Иными словами, в Советском Союзе в новых условиях переходили к более обстоятельному военному планированию боевых операций непосредственно против вооруженных сил Финляндии. При этом в директиве подчеркивалось, что «не исключена возможность усиления» финской армии «войсками ее возможных союзников», и четко определялось, что помощь финской армии может прийти только с территории Швеции, Норвегии и, естественно, из Германии. Таким образом присутствие немецких частей в Скандинавии уже, бесспорно, учитывалось. Более того, в документе указывалось, что «не исключена возможность в первые дни войны активных действий» финских войск «с целью создания угрозы Ленинграду путем выхода к Ладожскому озеру и захвата Выборга».[708] Эта констатация также свидетельствовала о том, что в Москве весьма серьезно оценивали тогда возросший военный потенциал финской армии.

Что же касалось самой операции, то, по сравнению с упоминавшейся прежде «запиской» наркома обороны и начальника Генерального штаба, данная директива была не вполне ясной. В ней повторялось то, что боевые действия на территории Финляндии будут осуществляться силами двух фронтов. Однако одновременно все указания почему-то относились исключительно только к Северо-Западному фронту, где практически оставалось неизменным число готовящихся к наступлению войск, а уточнялись лишь сроки проведения данной операции и более четко определялись задачи ее проведения. Но относительно действий Северного фронта здесь ничего конкретного не было.[709]

Какой вывод из этого можно было сделать? Очевидно, что Северный фронт должен был вести боевые действия против немецких войск, которые уже частично разместились в финской Лапландии. При таком развитии событий, несомненно, советское командование не могло еще четко определить, какое количество войск следовало выделить для этой операции. Таким образом, директива от 25 ноября показывает, что план ведения боевых действий распространялся не на всю финскую территорию и касался при этом операций «только против Финляндии». Дальнейшее же военное планирование на этом направлении предполагалось продолжить, что и было сказано в самом документе.[710]

В целом можно понять, что визит Молотова в Берлин фактически подтвердил мнение советского руководства в отношении того, что Финляндия будет, несомненно, союзником Третьего рейха в случае войны между СССР и Германией. Сам факт начавшегося последующего советского планирования боевых действий на северо-западном направлении становился убедительным свидетельством того, к каким выводам пришло советское руководство.

В самой же Финляндии продолжали внимательно следить за ходом развивавшихся событий военно-политического характера. Прежде всего Хельсинки пытались выяснить, в какой мере переговоры Молотова с Гитлером затрагивали Финляндию. Однако ясной информацией об итогах этого визита финское руководство не располагало. Финским дипломатам в Москве было крайне сложно разобраться в сути советско-германских переговоров в Берлине. Ю. К. Паасикиви в этой связи признавал, что «о требованиях и поставленных Молотовым вопросах, а также ответах Гитлера тогда у меня не было сведений».[711]

Из донесений, поступавших в Финляндию на протяжении ряда месяцев из Германии от посланника Т. Кивимяки относительно прошедших переговоров в Берлине, следовало, что Молотов осторожно выдвигал вопрос о присоединении Финляндии к Советскому Союзу, однако Германия отнеслась к этому отрицательно.[712] Характер такой информации явно свидетельствовал о стремлении немецкого руководства использовать факт проходивших переговоров для продолжения устрашения Финляндии «советской военной угрозой». В Хельсинки были удовлетворены тем, что Гитлер стал «защищать» Финляндию и из всего этого, естественно, делался весьма успокоительный вывод. Итог переговоров, «согласно полученным сведениям, — заключал Кивимяки, — является довольно благожелательным для Финляндии».[713]

Тем самым развитие событий объективно способствовало лишь дальнейшему германо-финляндскому сближению. В такой обстановке шаг за шагом процесс вступал в стадию уже конкретного определения путей взаимодействия между вооруженными силами обеих стран. Помешать этому СССР практически уже не мог, поскольку Германия стала открыто отходить от прежних договоренностей с Советским Союзом. Итог визита Молотова в Берлин стал именно таким красноречивым доказательством. В результате в Москве оставалось все меньше иллюзий относительно перспектив будущего мирного формирования отношений на севере Европы. На этой стадии советское руководство более внимательно стало подходить к рассмотрению именно военного аспекта перспектив дальнейшего хода развития в этом регионе.

Примечания:

5

См.: Korhonen A. Barbarossa-suunnitelma ja Suomi. Porvoo; Hels., 1961. S. 12.

6

Documents on German foreign policy 1918–1945. Ser. D. Vol. IX–XI. Washington, 1956–1960; Akten zur Deutschen Auswдrtigen Politik. Ser. D. Bd. IX–XI. Baden-Baden, 1956–1960.

7

Lundin N. L. Finland in the Second World War. Blomington, 1957. P. 9.

52

Kivimaki T. M. Suomalaisen poliitikon muistelmat. Porvoo; Hels., 1965.

53

Барышников В. Н. От прохладного мира к зимней войне: Восточная политика Финляндии в 1930-е годы. СПб., 1997. С. 20, 134–136.

54

Kivimaki T. M. Suomalaisen poliitikon muistelmat. S. 5.

55

Ibid. S. 196.

56

Ibid. S. 205.

57

Talvela P. Sotilaan elama. Muistelmat. Osa 1.

58

Цит. по: Vesala T. Uskossa Suur-Suomen ja Hitlerin johtotahteen // Kansan Tahto. 1977. 10. 11.

59

Lehmus K. Tuntematon Mannerheim. S. 233.

60

Vesala T. Uskossa Suur-Suomen ja Hitlerin johtotahteen.

61

Menger M. Deutschland und Finland im zweiten Weltkrieg. Berlin, 1988. S. 221.

62

Menger M. Spekulationen und Bestrebungen um die Errichtung einer profaschistischen finnischen Widerstandsfront im Jahre 1944 // Bulletin des Arbeitskreises «Zweiter Weitkrieg». 1983. N 3–4. S. 13.

63

Talvela P. Sotilaan elama. Muistelmat. Osa 1. S. 232.

64

Ibid. S. 221.

65

Ibid. S. 232.

66

Ibid. S. 257.

67

Ibid. S. 251–252.

68

Гальдер Ф. Военный дневник. Т. 2. С. 306.

69

Talvela P. Sotilaan elama. Muistelmat. Osa 1. S. 271.

70

Mikola K. 1) Suomen puolustusvoimien saattaminen sodan kannalle ja alkuryhmitykset // Suomen sota. Osa 1. Kuopio, 1965; 2) Kenraali vaikuttajana takana ja komentajana edessa // Historiallinen Aikakauskirja. 1977. N 1.

71

Born E. Levnadsminnen. Hels., 1954; Boheman E. Pa vakt. Stockholm, 1964; Gripenberg G. A. Lontoo-Vatikaani-Tukholma. Porvoo, 1960; Frietsch C. O. Suomen kohtalonvuodet. Hels., 1945; Linkomies E. Vaikea aika. Suomen paaministerina sotavuosina 1943-44. Hels., 1970; Metzger H. Poliittiset aseveljiet. Hels., 1986; Tanner V. Kahden maailmansodan valissa. Muistelmia 20-30-luvuilta; Martola A. E. Sodassa ja rauhassa. Muistelmia. Hels., 1973; Voionmaa V. Kuriiripostia. Hels., 1971 (русск. перевод: Войонмаа В. Дипломатическая почта. М., 1984), и др.

529

Korhonen A. Barbarossa—suunnitelma ja Suomi. Porvoo; Hels., 1961. S. 99.

530

Ibid. S. 75.

531

Jokipii M. Jatkosodan synty. Hels., 1987. S. 114.

532

Docents on German foreign policy 1918–1945. Ser. D. Vol. X. London, 1957. P. 467.

533

Menger M. Deutschland und Finland im zweiten Weltkrieg. Berlin, 1988. S. 80.

534

Jokipii M. Jatkosodan synty. S. 22.

535

Kivimaki T. Suomalaisen politikon muistelmat. Porvoo, 1965. S. 194.

536

Blucher W. Suomen kohtalonaikoja. Muistelmia vuosilta 1935-44. Porvoo; Hels., 1951. S. 203.

537

Tera M. V. Tienhaarassa. Hels., 1962. S. 42–43; Manninen O. Ryti ja kauttakulkusopimus // Historiallinen Aikakauskirja. 1979. N 1. S. 41.

538

Tera M. V. Tienhaarassa. S. 43.

539

Seppala H. Suomi hyokkaajana 1941. Porvoo; Hels.; Juva, 1984.

540

Sotasyyllisyysoikeudenkaynnin asiakirjoja. I. Hels., 1945. S. 19.

541

Ibid. S. 21.

542

Tera M. V. Tienhaarassa. S. 43; Manninen O. Ryti ja kauttakulkusopimus. S. 41.

543

Tera M. V. Tienhaarassa. S. 44.

544

Myllyniemi S. Suomi sodassa 1939–1945. Hels., 1982. S. 208; Jokipii M. Jatkosodan synty. S. 117; Seppala H. Suomi hyokkaajana 1941. S. 46.

545

Цит. по: Tera M. V. Tienhaarassa. S. 46.

546

Ibid.

547

Jalanti H. Suomi puristuksessa 1940–1941. Hels., 1966. S. 147.

548

Kivimaki T. Suomalaisen poliitikon muistelmat. Porvoo; Hels., 1965. S. 193.

549

Tera M. V. Tienhaarassa. S. 87–88.

550

Ibid. S. 91, 98.

551

Seppala H. Suomi hyokkaajana 1941. S. 46.

552

Reimaa M. Puun ja kuoren valissa. Rytin toinen hallitus (27.3-20.12.1940). Ulkopoliittisten vaihtoehtejen edessa. Keuruu, 1979. S. 178.

553

Menger M. Deutschland und Finland im zweiten Weltkrieg. S. 83, 87.

554

Seppala H. Suomi hyokkaajana 1941. S. 46.

555

Цит. по: Korhonen A. Barbarossa—suunnitelma ja Suomi. S. 91; См. также: Manninen O. Ryti ja kauttakulkusopimus. S. 41.

556

Цит. по: Menger M. Deutschland und Finland im zweiten Weltkrieg. S. 81.

557

Гальдер Ф. Военный дневник. Т. 2. М., 1969. С. 108.

558

Цит. по: Nevakivi J. Ystavista vihollisiksi. Suomi Englannin politiikassa 1940–1941. Hels., 1976. S. 64.

559

Documents on German foreign policy 1918–1945. Ser. D. Vol. X. P. 512.

560

Tera M. V. Tienhaarassa. S. 47.

561

Гальдер Ф. Военный дневник. Т. 2. С. 121.

562

Нюрнбергский процесс над главными военными преступниками. Т. II. М., 1958. С. 660.

563

Talvela Р. Sotilaan elama. Muistelmat. Osa 1. Jyvaskyla, 1976. S. 235.

564

Ibid.

565

Ulkoasiainministerion arkisto (далее — UM). Menneet sahkeet. Телеграмма из МИДа Финляндии в Берлин. 28.8.1940.

566

Цит. по: Korhonen A. Barbarossa—suunnitelma ja Suomi. S. 97.

567

Talvela P. Sotilaan elama. Muistelmat. Osa 1. S. 237.

568

Цит. по: Tera M. V. Tienhaarassa. S. 59.

569

Talvela P. Sotilaan elama. Muistelmat. Osa 1. S. 237.

570

Korhonen A. Barbarossa — suunnitelma ja Suomi. S. 112.

571

Ibid. S. 110.

572

Kivimaki T. Suomalaisen poliitikon muistelmat. S. 199.

573

Jokipii M. Jatkosodan synty. S. 119.

574

Documents on German foreign policy 1918–1945. Ser. D. Vol. X. P. 512.

575

СССР — Германия. 1939–1941. Т. 2. Вильнюс, 1989. С. 78.

576

Korhonen A. Barbarossa—suunnitelma ja Suomi. S. 117.

577

1939–1941. Советско-нацистские отношения. Документы. Париж; Нью-Йорк, 1983. С. 184.

578

Цит. по: Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Т. 1. Кн. 1. М., 1995. С. 392.

579

Kivimaki Т. M. Suomalaisen poliitikon muistelmat. S. 201.

580

Korhonen A. Barbarossa—suunnitelma ja Suomi. S. 116; Tera M. V. Tienhaarassa. S. 68–69; Seppala H. Suomi hyokkaajana 1941 S. 47; Frietsch С. О. Suomen kohtalonvuodet. Hels., 1945. S. 327.

581

UM. 12 L. Телеграмма А. Пакаслахти в Стокгольм и Лондон. 23.9.1940.

582

Российский государственный архив Военно-Морского Флота (далее — РГАВМФ). Ф. р-1877. Оп. 1. Д. 302. Л. 23, 99; Krosby H. Suomen valinta 1941. Hels., 1967. S. 75.

583

Korhonen A. Barbarossa—suunnitelma ja Suomi. S. 116.

584

Nevakivi J. Ystavista vihollisiksi. Suomi Englannin politiikassa 1940–1941. S. 69.

585

Blucher W. Suomen kohtalonaikoja. Muistelmia vuosilta 1935-44. S. 207; Korhonen A. Barbarossa—suunnitelma ja Suomi. S. 116.

586

Jokipii M. Jatkosodan synty. S. 117.

587

Ibid.

588

UM. Menneet sahkeet. Телеграмма из Берлина в МИД Финляндии. 24.9.1940.

589

Tera M. V. Tienhaarassa. S. 165; Korhonen A. Barbarossa— suunnitelma ja Suomi. S. 110.

590

Menger M. Deutschland und Finland im zweiten Weltkrieg. S. 83; Korhonen A. Barbarossa—suunnitelma ja Suomi. S. 110.

591

Korhonen A. Barbarossa—suunnitelma ja Suomi. S. 111.

592

Frietsch C. O. Suomen kohtalonvuodet. S. 330.

593

Tera M. V. Tienhaarassa. S. 65, 82.

594

Seppala H. Suomi hyokkaajana 1941. S. 48.

595

Jokipii M. Jatkosodan synty. S. 119.

596

Menger M. Deutschland und Finland im zweiten Weltkrieg. S. 84.

597

Reimaa M. Puun ja kuoren valissa. Rytin toinen hallitus (27.3-20.12.1940). Ulkopoliittisten vaihtoehtejen edessa. S. 182.

598

Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Т. 1. Кн. 1. С. 215–216, 228–229, 236–237, 240–241, 245–246.

599

РГАВМФ. Ф. р-92. Оп. 2. Д. 764. Л. 268–269.

600

Там же.

601

Российский государственный военный архив (далее — РГВА). Ф. 33987. Оп. 3. Д. 1301. Л. 220.

602

См.: РГАВМФ. Ф. р-1877. Оп. 1. Д. 97.

603

Мемуары Никиты Сергеевича Хрущева // Вопросы истории. 1990. № 8. С. 60.

604

Цит. по: Синицын Е. Резидент свидетельствует. М., 1996. С. 92.

605

Там же.

606

Там же. С. 94.

607

Архив внешней политики Российской Федерации (далее — АВПРФ). Ф. 0135. Оп. 23. П. 149. Д. 23. Л. 19.

608

Документы внешней политики. Т. XXIII. Кн. 1. М., 1995. С. 632. 657; Myllyniemi S. Suomi sodassa 1939–1945. С. 210.

609

UM. Menneet sahkeet. Телеграмма из МИДа Финляндии в Берлин и Стокгольм. 28.9.1940; 12 L. Телеграмма А. Пакаслахти в Берлин и Стокгольм. 28.9.1940.

610

СССР — Германия. 1939–1941. Т. 2. С. 81; Akten zur Deutschen Auswartingen Politik 1937–1941. Ser. D. Bd XI. Erst. Haiband. Bonn, 1964. S. 167.

611

Linkomies E. Vaikea aika. Hels., 1970. S. 84.

612

UM. 5C5. Донесение из Берлина. 25 сентября 1940 г.

613

1939–1940. Советско-нацистские отношения. С. 195–196.

614

Документы внешней политики. Т. XXIII. Кн. 1. С. 651.

615

1939–1940. Советско-нацистские отношения. С. 200.

616

UM. 12L. Телеграмма Паасикиви из Москвы в МИД Финляндии. 28.9.1940.

617

Ibid. Телеграмма А. Пакаслахти в Москву. 4.10.1940.

618

Документы внешней политики. Т. XXIII. Кн. 1. С. 657.

619

Paasikivi J. K. Toimintani Moskovassa ja Suomessa 1939-41. Osa II. Porvoo; Hels., 1959. S. 196.

620

UM. 12 L / 26.

621

1941 год. Кн. 1. M., 1998. С. 249.

622

Там же.

623

Там же. С. 277; Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Т. 1. Кн. 1. С. 253–259; Василевский А. М. Дело всей жизни. М., 1973. С. 101.

624

Горьков Ю. А. Кремль. Ставка. Генштаб. Тверь, 1995. С. 57; Новая и новейшая история. 1992. № 6. С. 9.

625

Архив штаба Ленинградского военного округа (далее — АШ ЛВО). Ф. 2. Оп. 352. Д. 1.

626

1941 год. Кн. 1. С. 253.

627

Там же. С. 254.

628

Там же. С. 255.

629

Безыменский Л. Что такое план «С.3-20»? // Новое время. 4.04.1999. № 13. С. 37.

630

РГАВМФ. Ф. р-92. Оп. 2. Д. 669. Л. 1–6; см.: Вайну X. О попытках политического сближения Финляндии со скандинавскими странами в 1940 году // Скандинавский сборник. XXV. Таллинн, 1980. С. 155.

631

Helsingin Sanomat. 1992.20.2.

632

РГАВМФ. Ф. р-1678. Оп. 4. Д. 22. Л. 298; Там же. Ф. р-92. Оп. 2. Д. 502. Л. 103.

633

Советско-норвежские отношения. 1917–1955. М., 1997. С. 302.

634

Документы внешней политики. Т. XXIII. Кн. 1. С. 663–664.

635

РГАВМФ. Ф. р-2045. Оп. 1. Д. 20. Л. 302–303; Там же. Ф. р-7. Оп. 1. Д. 1267. Л. 336–337.

636

СССР—Германия. 1939–1941. Т. 2. С. 93.

637

Документы внешней политики. Т. XXIII. Кн. 1. С. 542, 667.

638

Документы внешней политики. Т. XXIII. Кн. 2 (Ч. 1). М., 1998. С. 142.

639

Jalanti H. Suomi puristuksessa 1940–1941. Hels., 1966. S. 112.

640

Vuorisjarvi E. Petsamon nikkeli kansainvalisessa politiikassa 1939–1944. Hels.; Keuruu, 1990. S. 86.

641

Документы внешней политики. Т. XXIII. Кн. 1. С. 439.

642

Nevakivi J. Ystavista vihollisiksi. Suomi Englannin politiikassa 1940–1941. S. 47.

643

Ibid. S. 53.

644

Vuorisjarvi E. Petsamon nikkeli kansainvalisessa politiikassa 1939–1944. S. 130.

645

Цит. по: Ibid. S. 131.

646

Вехвиляйнен О. Мир или перемирие? // Зимняя война 1939–1940. Кн. 1. Политическая история. М., 1998. С. 367.

647

Подроб. см.: Барышников В. Н. Экономическая ситуация в СССР накануне и в начале второй мировой войны // Экономика страны накануне и в годы Великой Отечественной войны. СПб.; Пушкин, 1998. С. 6–19.

648

Paasikivi J. K. Toimintani Moskovassa ja Suomessa 1939-41. Osa II. S. 160, см. также: 139–140, 156–157.

649

Ibid. S. 156–157.

650

Ibid. S. 146.

651

Документы внешней политики. Т. XXIII. Кн. 2 (Ч. 1). С. 5.

652

Paasikivi J. K. Toimintani Moskovassa ja Suomessa 1939-41. Osa II. S. 18.

653

Документы внешней политики. Т. XXIII. Кн. 2 (Ч. 1). С. 5.

654

Paasikivi J. K. Toimintani Moskovassa ja Suomessa 1939-41. Osa II. S. 132–135.

655

Ibid. S. 146.

656

Ibid. S. 140.

657

Kansallisarkisto (далее — KA). Risto Rytin kokoelma. Oikeuskanslerin virasto. Дневник Р. Рюти (1940–1941).

658

Paasikivi J. K. Toimintani Moskovassa ja Suomessa 1939-41. Osa II. S. 148.

659

Документы внешней политики. Т. XXIII. Кн. 2 (Ч. 1). С. 25, 35, 261 и др.

660

Paasikivi J. K. Toimintani Moskovassa ja Suomessa 1939-41. Osa II. S. 161.

661

Ibid. S. 197.

662

Документы внешней политики. Т. XXIII. Кн. 2 (Ч. 1). С. 15.

663

РГАВМФ. Ф. р-7. Оп. 1. Д. 1267. Л. 326–327, 336; Там же. Ф. р-92. Оп. 2. Д. 764. Л. 313–314; Там же. Ф. р-2045. Оп. 1. Д. 9. Л. 119; Там же. Д. 28. Л. 45, 47.

664

Nevakivi J. Ystavista vihollisiksi. Suomi Englannin politiikassa 1940–1941. S. 67–68.

665

Jokipii M. Jatkosodan synty. S. 251.

666

Nevakivi J. Ystavista vihollisiksi. Suomi Englannin politiikassa 1940–1941. S. 68, 72–74.

667

Цит. по: Jokipii M. Jatkosodan synty. S. 218.

668

Ibid. S. 73–74.

669

Ibid. S. 74.

670

Документы внешней политики. Т. XXIII. Кн. 2 (Ч. 1). С. 31; 1941 год. Кн. 1. С. 350.

671

Korhonen A. Barbarossa—suunnitelma ja Suomi. S. 140.

672

UM. 5C5; Kivimaki T. M. Suomalaisen poliitikon muistelmat.

673

Jokipii M. Jatkosodan synty. S. 129.

674

Manninen O. Saksa tyrmaa Ruotsin-Suomen unioni. Sotilaalliset yhteydenotot Saksaan loppuvudesta 1940 // Historiallinen Aikakauskirja. 1975. N 3. S. 227.

675

См.: Вайну X. M. О попытках политического сближения Финляндии со скандинавскими странами в 1940 году. С. 153.

676

См.: Tera M. V. Ruotsi Saksan suunnitelmissa vuosina 1940–1941 // Historiallinen Aikakauskirja. 1967. N 3. S. 230.

677

KA. Risto Rytin kokelma. Oikeuskanslerin virasto. Дневник Р. Рюти (1940–1941).

678

Menger M. Deutschland und Finland im zweiten Weltkrieg. S. 86.

679

Документы внешней политики. Т. XXIII. Кн. 1. С. 632; UM. 109 F1. План оборонительного союза северных стран; Paasikivi J. K. Toimintani Moskovassa ja Suomessa 1939-41. Osa II. S. 54.

680

Paasikivi J. K. Toimintani Moskovassa ja Suomessa 1939-41. Osa II. S. 54.

681

Ibid.

682

UM. 109 Fl. План оборонительного союза северных стран.

683

Ibid.

684

Manninen O. Saksa tyrmaa Ruotsin-Suomen unioni. Sotilaalliset yhteydenotot Saksaan loppuvudesta 1940. S. 223.

685

Документы внешней политики. Т. XXIII. Кн. 2 (Ч. 1); Поездка В. М. Молотова в Берлин в ноябре 1940 г. // Новая и новейшая история. 1995. № 5; СССР-Германия. 1939–1941. Т. 2; 1939–1940. Советско-нацистские отношения; Бережков В. М. Страницы дипломатической истории. М., 1982; Schmidt Р. Statist auf diplomatischer Buhne (1923–1945). Bonn, 1950; Шмидт П. Переводчик Гитлера. Смоленск, 2001; Риббентроп И. Между Лондоном и Москвой. Воспоминания и последние записи. М., 1996.; Сто сорок бесед с Молотовым. Из дневника Ф. Чуева. М., 1991; Накануне. Переговоры В. М. Молотова в Берлине в ноябре 1940 года // Международная жизнь. 1991. № 6, 8.

686

Бережков В. М. Страницы дипломатической истории. С. 25; Schmidt Р. Statist auf diplomatischer Buhne (1923–1945). S. 523.

687

Документы внешней политики. Т. XXIII. Кн. 2 (Ч. 1). С. 62; Накануне. Переговоры В. М. Молотова в Берлине в ноябре 1940 года. С. 105.

688

Документы внешней политики. Т. XXIII. Кн. 2 (Ч. 1). С. 51; Накануне. Переговоры В. М. Молотова в Берлине в ноябре 1940 года. С. 132.

689

Шмидт П. Переводчик Гитлера. С. 297; см.: Сиполс В. Я. 1) Тайны дипломатические. Канун Великой Отечественной 1939–1941. М., 1997. С. 270; 2) Еще раз о дипломатической дуэли в Берлине в ноябре 1940 г. // Новая и новейшая история. 1996. № 3. С. 155.

690

Поездка В. М. Молотова в Берлин в ноябре 1940 г. С. 81; Документы внешней политики. Т. XXIII. Кн. 2 (Ч. 1). С. 63–64.

691

Документы внешней политики. Т. XXIII. Кн. 2 (Ч. 1). С. 66; Поездка В. М. Молотова в Берлин в ноябре 1940 г. С. 83.

692

Бережков В. М. Страницы дипломатической истории. С. 25.

693

СССР — Германия. 1939–1941. Т. 2. С. 114, 115.

694

Suomen Kuvalehti. 1987. N 38. S. 60.

695

Jokipii M. Jatkosodan synty. S. 114; Килин Ю. M. Карелия в политике советского государства 1920–1941. С. 216.

696

Jokipii M. Jatkosodan synty. S. 296.

697

UM. 5C5. Донесения из Берлина в ноябре 1940 г.

698

СССР — Германия. 1939–1941. Т. 2. С. 114, 116.

699

Риббентроп И. Между Лондоном и Москвой. Воспоминания и последние записи. С. 264.

700

Поездка В. М. Молотова в Берлин в ноябре 1940 г. С. 85.

701

Риббентроп И. Между Лондоном и Москвой. Воспоминания и последние записи. С. 176.

702

Там же; Поездка В. М. Молотова в Берлин в ноябре 1940 г. С. 85.

703

Документы внешней политики. Т. XXIII. Кн. 2 (Ч. 1) С. 67; Поездка В. М. Молотова в Берлин в ноябре 1940 г. С. 117.

704

Гальдер Ф. Военный дневник. Т. 2. С. 298.

705

Кегель Г. В бурях нашего века: записки разведчика-антифашиста. М., 1987. С. 167.

706

Цит. по: Сиполс В. Я. 1) Тайны дипломатические. Канун Великой Отечественной 1939–1941. С. 275; 2) Еще раз о дипломатической дуэли в Берлине в ноябре 1940 г. С. 158–159.

707

1941 год. Кн. 1. С. 418.

708

Там же.

709

Там же. С. 418–423.

710

Там же. С. 422.

711

Paasikivi J. K. Toimintani Moskovassa ja Suomessa 1939-41. Osa II. S. 189.

712

См.: Korhonen A. Barbarossa—suunnitelma ja Suomi. S. 152–153.

713

UM. 5C5. Донесения из Берлина 21 января, 25 февраля 1941 г. и др.