Верста двадцать третья

Чем вы, гости, торг ведете?

Торговали мы булатом,

Чистым серебром и златом…

(А. С. Пушкин. Сказка о царе Салтане)

В нашей гипотезе на право назваться прообразом острова Буяна в «Сказке о царе Салтане» претендует остров Белый и не только из-за своего расположения на пути к Лукоморью и царству Сибирскому.

В этом вопросе нам помогут разобраться купцы-землепроходцы. Из ответов купцов на расспросы Гвидона и Салтана можно сделать вполне определенный вывод, что столица «славного Салтана» находилась на востоке от Руси неподалеку от Лукоморья и Мангазеи — в Искере (Тобольске) или Тюмени.

Это предположение подтверждают торговые гости Гвидона: «Торговали мы булатом, чистым серебром и златом…»

Что же это за странные купцы, торгующие чистым серебром и златом, да еще в сочетании с оружием? Ассортимент, прямо скажем, необычный. По традиции, наоборот, конечной целью торговой сделки для купца являлось получение, накопление как можно большего количества драгоценностей, золота. И неординарное сочетание товаров: булат, серебро, золото.

Слово «булат», искаженное «фулад», по-персидски значит «сталь». В древности славился хорасанский персидский булат. Иранские купцы торговали булатными хорасанскими клинками по всему миру. Товар для персов традиционный. Но вот необычная торговля «чистым серебром и златом» для персов стала вынужденной. Со времени утверждения ислама в Центральной и Малой Азии драгоценные посуда и оружие, ювелирные украшения с изображением человека, животного или птицы стали для их владельцев предметами нежелательными и опасными. Ислам запрещал держать их в доме и при себе под угрозой строгой кары за идолопоклонство. Уничтожать ценные произведения ювелирного искусства было бы неразумным расточительством. И тогда серебро, золото и оружие хорасанской выделки изворотливые персидские купцы повезли в страны полунощные, где им имелся достойный эквивалент торгового обмена — меха, и где идолопоклонство вовсю процветало. Караванный путь на Север шел по Иртышу мимо столицы сибирских салтанов — Искера или Кашлыка. Торговый путь начинался с верхнего Иртыша, выше нынешнего Усть-Каменогорска, куда все товары доставлялись на вьючных животных и перегружались на каюки (большие лодки) и на них отправлялись вниз по Иртышу мимо Искера до Лукоморья или Сургута.

Жители Югры предпочитали серебро другим металлам, очевидно, из-за его бактерицидных свойств. Для них серебро было действительно чистым металлом. Вероятно, поэт знал эту привязанность жителей Салтанова царства, поскольку употребил, возможно подсознательно, по отношению к серебру эпитет «чистый» вместо общепринятого в фольклоре— «светлый». Например: «светлое серебро, красное золото».

Торговля «серебром и златом» процветала вплоть до XIX века. Академик Миллер сообщал в конце XVIII века: «Кроме гостиного двора, в Ирбите во многих частных домах горожан и в близлежащих деревнях продается прекрасное восточное золото и серебро, а также драгоценные камни». Причем нередко торговля велась в обход таможни.

В 1779 году в Сибирь в составе государственной комиссии по фактам провоза контрабандой нелегальных изделий выехал обер-интеркригс-комиссар Григорий Осипов. В донесении об осмотре Тобольской губернии сообщалось, что у восточных купцов, в частности у бухарцев, выменивалось ежегодно от 50 до 100 пудов серебра, учитываемого в таможнях, кроме того в обход закона такое же количество выменивается помимо таможни.

А. С. Пушкину, отслужившему 7 лет секретарем Коллегии иностранных дел и через друзей имевшему доступ к бумагам Миллера, могли быть ведомы эти документы и факты. И по окончании службы Пушкин не утратил доступа к архивам Коллегии иностранных дел, через своих друзей — служащих Архива: князей Мещерских, А. В. Веневитинова, В. П. Титова, С. П. Шевырёва, Н. А. Мельгунова, С. И. Мальцева, С. А. Соболевского — «архивных юношей».

Выражение «архивные юноши» появилось в романе «Евгений Онегин» с легкой руки Сергея Александровича Соболевского — душевного друга Пушкина. Соболевский пользовался необычайным доверием Пушкина, который свободно допускал его к устройству своих денежных дел. Сам Соболевский вспоминал, что вместе со Львом Сергеевичем принимал участие в издании «Руслана и Людмилы». Пушкин останавливался и жил на московской квартире Соболевского. Редактор «Московского вестника», страстный библиофил и весьма сведущий библиограф, Соболевский собрал интереснейшую библиотеку. Пушкин, по его собственным словам, привык пользоваться библиотекой «своего старинного приятеля».

Возможно, благодаря дружбе с «архивными юношами» Пушкин получал доступ к малоизвестным документам о Сибири, из которых мог узнать, что золотые и серебряные дела не были чужды его старинному роду. Столбцы Сибирского приказа свидетельствуют, что сын горячо любимого Пушкиным предка из «Бориса Годунова» — Гаврилы, боярин и оружничий Григорий Гаврилович Пушкин заведовал малоизвестным Серебряным приказом. О его деятельности говорят некоторые записи, например о посылке в Серебряный приказ 500 золотых угорских (югорских) пригодных для изготовления окладов к иконам, на позолоту, чеканные и всякие дела.

«Угорские золотые». Слово «угорские» не означает, что золотые отчеканены в Югре — Югра своих денег не имела. Просто эти золотые были взяты в Югре, потому и упомянуты в столбцах сибирского приказа. Взяты из числа даров языческим идолам, изъятых в казну. Запись в столбцах как раз относится к периоду начала христианизации Югры и Сибири, когда разорялись многие святлища. Даже в начале 60-х годов прошлого века в одном из шаманских капищ возле Березова смогли обнаружить серебряную с позолотой чашу, изготовленную около X века в Византии и неведомым путем попавшую в Югру. На вазе изображены царственный юноша с арфой и внимающая ему дева, бой византийского всадника с кочевниками, звери, цветы и птицы. Еще одна серебряная чаша иранской работы найдена в пятидесятых годах на территории Приуральского района Тюменской области. Там же сделана совершенно уникальная находка серебряной гривны с клеймом Великого Новгорода.

Летом 1989 года археологический отряд тюменского госуниверситета раскопал ряд курганов в Абатском районе Тюменской области. Археологам повезло наткнуться на нетронутое захоронение и сделать неожиданные находки. Мужчины были похоронены в нарядных кафтанах, расшитых золотыми или серебряными бляшками. Рукоятки кинжалов и мечей были обернуты листовым золотом, уздечка коня украшена серебряными бляшками, пряжки на поясе обвиты золотой или бронзовой проволокой. Большой интерес представляют ювелирные украшения — золотые и серебряные серьги, украшенные пирамидками Черни. Археологи пришли к убеждению, что украшения по форме, стилю и технологии изготовления однотипны с теми замечательными изделиями, что собраны в коллекции Петра I.

Не остановиться на знаменитой сибирской коллекции Петра I в нашем повествовании никак нельзя. Если еще и в наше время на территории Сибири находят драгоценную посуду и оружие эпохи сасанидов, то при жизни Петра I такие находки случались совсем не редко. В 1715 году сибирский промышленник Демидов прибыл в Петербург. Совпало, что у царя Петра как раз родился наследник, которому по старинному русскому обычаю делались подарки. Не ударил в грязь лицом и Демидов и поднес в подарок «богатые золотые бугровые сибирские вещи и сто тысяч рублей денег».

Эти «бугровые сибирские вещи» представляли великолепные литые поясные бляхи с изображением борьбы зверей и шейные гривны с фигурами зверей на концах. Подарок заинтересовал Петра I, страстного любителя всяких диковинок. Тобольскому губернатору князю М. П. Гагарину последовал указ о розыске и доставке подобных сокровищ. Выяснилось, что жители Тюмени, Тобольска и прилегающих деревень с успехом занимаются кладоискательством, организуя артели бугровщиков по раскопке курганов, или по-местному — бугров.

Матвей Гагарин срочно шлет грамоту в Тюмень, коменданту Воронецкому: «1717 года июля в 5 день… По именному его царского величества указу, который писан рукою его царского величества, древние золотые и серебряные вещи, которые находят в земле древних покладов всяких чинов, людям велено объявлять в Тоболску и велено у них брать те вещи в казну великого государя, а отдавать им за те взятые вещи ис казны деньги…»

Гагарин развил бурную деятельность и одну за другой отправил в Петербург три драгоценных посылки из золотых и серебряных изделий совершенно неизвестного до того звериного стиля, общим весом более восьми пудов. Подарки Демидова и посылки Гагарина составили основу так называемой сибирской коллекции Петра I в кунсткамере, а затем в Эрмитаже.

Однако щедрые подношения не уберегли сибирского губернатора от царского гнева. В 1717 году Матвей Гагарин был отозван в Санкт-Петербург и отдан под следствие за злоупотребления, в числе которых значилось ограбление его ставленником иркутским воеводой Ракитиным торгового каравана из Китая с золотом, серебром и другими ценностями.

А в Тобольск для следствия был направлен гвардии-майор Иван Лихарев со товарищи, среди которых был лейб-гвардии капрал Максим Пушкин. Мы не знаем, к какой из ветвей рода Пушкиных он принадлежал, но его служба в лейб-гвардии свидетельствует о его дворянском происхождении. Максиму Пушкину выпала честь расследовать злоупотребления в Иркутске. Первым делом Максим Пушкин и его сотоварищи взялись за ревизию приходно-расходных книг приказной избы.

Царские контролеры дотошно проверяли, куда ушли каждая шкурка соболя, черно-бурой лисицы, куницы и белки. Иркутские летописи сообщают о Пушкине, что он вел себя «благопристойно, соблюдал во всем умеренность, не терпел корыстолюбия, себя вел весьма строго, лихоимственных подарков и взятков ни от кого и ничего не принимал». Дело о пограблении торгового каравана раскрылось, и за злоупотребления воеводе Ракитину пришлось в сопровождении Максима Пушкина с помощниками отправиться в Санкт-Петербург перед «Петровы очи» и под суд, обрекший его на смертную казнь.

Мог ли Александр Пушкин, интересовавшийся эпохой Петра I и буквально всем, вплоть до анекдотов, что связано с его именем, знать историю сибирской петровской коллекции?

Мог. Не мог не знать. И очевидно — знал. И, вероятно, история ее спрессовалась у поэта всего в две краткие строчки, возможно затем, чтобы проявиться когда-нибудь впоследствии в большой сибирской поэме или повести.

Историю петровской ревизии в Иркутске и другие сибирские истории А. С. Пушкин мог слышать от И. Т. Калашникова, сослуживца М. М. Сперанского и П. А. Словцова, потомственного, в третьем поколении, чиновника иркутской губернской канцелярии. Его отец, Т. П. Калашников, всю жизнь отслуживший в Иркутской казенной палате и в Хозяйственной экспедиции, оставил после себя записки — «Жизнь незнаменитого Тимофея Петровича Калашникова, простым слогом описанная с 1762 по 1794 год». Служба деда и отца была источником всевозможных рассказов о делах иркутских и камчатских для его многочисленной семьи в длинные сибирские вечера, когда в Иркутске главным развлечением были семейные застолья да беседы.

Иван Тимофеевич Калашников стал сочинять стихи уже в детские годы. В 1813 году за оду на изгнание врага из России он получил подарок от вице-губернатора — пятитомник лучших российских стихотворений. Под влиянием П. А. Словцова, Калашников стал пробовать свои силы в прозе. По ходатайству Словцова его этюды печатают «Казанские известия». На одаренного канцеляриста обратил внимание М. М. Сперанский, и с этого момента его карьера пошла в гору — в 1822 году по предложению Сперанского Иван Тимофеевич Калашников назначается советником Тобольского губернского правления, получает в награду за усердную службу золотые часы. А еще через год он уже служит в Петербурге в должности столоначальника Министерства внутренних дел. Заботами Словцова, Сперанского, близкого к ним петербуржца П. Г. Масальского Калашников вошел в избранное общество. На дочери Масальского Елизавете Петровне он женится, а благодаря ее брату Константину, довольно известному в те времена писателю, входит в круг петербургских литераторов. Естественно предположить, что Калашников оказался коротко знаком с дочерью своего протеже и благодетеля Сперанского — Е. М. Фроловой-Багреевой и с ее другом Александром Пушкиным. Фролова-Багреева проживала в С.-Петербурге вместе с отцом. В ее салоне собирались все знаменитости: ученые, артисты, писатели, в том числе и А. С. Пушкин, который с ней особенно дружил. В своем письме к Н. Н. Гончаровой он сам это подтверждает: «Вчера m-me Багреева, дочь Сперанского, присылала за мной, чтобы "вымыть" мне голову за то, что я не исполнил формальностей — но, в самом деле, у меня не хватает сил. Я мало езжу в свет». Из текста письма следует, что Фролова-Багреева присылала за Пушкиным, потому что он не появился в ее салоне накануне, как следовало. Ее отец Сперанский имел слабость талантливых людей держать от себя поблизости. Так, другой тоболяк, будущий декабрист Г. С. Батеньков, после перевода в С.-Петербург и до самой ссылки проживал в доме М. М. Сперанского. Возможно предположить, что Сперанский на первом этапе карьеры другого своего любимца — Калашникова не изменил своего обыкновения и по отношению к нему.

Вышесказанное способствовало не только литературным успехам Калашникова, но и расширению его светских и литературных знакомств. Во всяком случае, Пушкин в начале апреля 1833 года пишет ему как совершенно старому знакомому: «Вы спрашиваете моего мнения о "Камчадалке". Откровенность под моим пером может показаться Вам простою учтивостью. Я хочу лучше повторить Вам мнение Крылова, великого знатока и беспристрастного ценителя истинного таланта. Прочитав "Дочь Жолобова", он мне сказал: "ни одного из русских романов я не читывал с большим удовольствием". "Камчадалка", верно, не ниже Вашего первого произведения. Сколько я мог заметить, часть публики, которая судит о книгах не по объяснению газет, а по собственному впечатлению, полюбила Вас и с полным радушием приняла обе Ваши пьесы».

Подробнее о жизни и литературном наследии И. Т. Калашникова можно прочитать в первом томе «Очерков русской литературы Сибири», изданном в 1982 году Институтом истории филологии и философии Сибирского отделения АН СССР.