ГЛАВА V.

ВЕЛИКИЙ БУРЕЛОМ

«Год великого перелома»

Разгромив правых, можно было собирать XVI партконференцию (23-29 апреля 1929 года), которая приняла план пятилетки. За основу была принята не «вилка» отправного и оптимального планов, а только «оптимальный» план ВСНХ, да и эти «Контрольные цифры» повышены под давлением ведомственных интересов членов ЦК. V съезд Советов СССР, проходивший 20-28 мая, принял этот план в качестве закона.

Если за предыдущее десятилетие капиталовложения составили 26,5 млрд. руб., то теперь планировалось 64,6 млрд., при этом вложения в промышленность повышались значительно быстрее - с 4,4 млрд. до 16,4 млрд. руб. 78% вложений в промышленность направлялись на производство средств производства, а не потребительской продукции. Это означало изъятие огромных средств из хозяйства, которые могли дать отдачу через несколько лет. Промышленная продукция должна была вырасти за пятилетку на 180%, а производство средств производства - на 230%. 16-18% крестьянства должно было быть коллективизировано, а большинство крестьян, кому новая форма жизни не подходит, будет жить как раньше. Производительность труда должна была вырасти на 110%, зарплата - на 71%, а доходы крестьян - на 67%. Процветание виделось прямо за горизонтом- надо только поднапрячься. Вре-зультате, как обещала резолюция конференции, «по чугуну СССР с шестого места передвинется на третье место (после Германии и Соединенных Штатов), по каменному углю - с пятого места на четвертое (после США, Англии и Германии)»¹. Качество продукции при этом в расчет не принималось, делегатов завораживали цифры валовых показателей. Сельское хозяйство должно было расти на основе подъема индивидуального крестьянского хозяйства и «создания общественного земледелия, стоящего на уровне современной техники»², то есть, говоря иными словами: количество колхозов не может превышать количество тракторов. Зачем объединять крестьян, если не для совместной эксплуатации техники, Сталин знал, что есть принципиально другие мотивы, но пока молчал.

Конференция также ругала правых, значительно преувеличивая их «оппортунизм». Они, мол, против создания крупных пред-

приятии, перешли на позиции кулака. Реальные правые и нарисованный резолюцией образ не совпадали. Но ведь Бухарина и заклеймили за то, что их взгляды совпадают с правыми не полностью. Для того чтобы укрепить монолитность партии на новой основе, была объявлена чистка ВКП(б) и кампания самокритики. Партийные кадры должны были сами сообщать на себя компромат.

Теперь Сталин свободно, по своему усмотрению распоряжался перемещением людей. Он мог привлечь к управленческой работе оппозиционеров слева и понизить оппозиционеров справа. Долго решали вопрос о трудоустройстве Бухарина и Томского. «Бухарин умолил всех не назначать его на Наркомпрос и предложил, а затем настаивал на НТУ (Научно-техническое управление ВСНХ.- А.Ш. ), - рассказывал Ворошилов Григорию Орджоникидзе 8 июня 1929 года. - Яподдержал его в этом, поддерживало еще несколько человек и большинством в один голос (против Кобы) мы провели его»³. Стремления Бухарина понятны. Новое место, предполагавшее ответственность, могло стать для лидера правых новой Голгофой. Его бы начали травить за реальные и выдуманные провалы в работе, как в свое время Каменева, Бухарин предпочел бы отойти в тень, ближе к источникам экономической информации, откуда можно будет нанести аргументированный удар по Сталину в случае провала его политики. Сталин понимал эту угрозу, но не хотел по этому поводу конфликтовать со своими товарищами. Впрочем, к этому времени и Орджоникидзе, которого Бухарин обвинял в грубости, считал, что «он, совершенно неожиданно для нас, оказался человеком довольно неприличным. Он будет делать все от него зависящее, чтобы создать впечатление, что его обижают и угнетают, в то же время сам всех будет мазать гб»⁴. Сталин и в дальнейшем называл Бухарина «прогнившим насквозь пораженцем и дохлым оппортунистом»⁵.

8 июля «Правде» было запрещено публиковать статьи Бухарина без предварительного согласия вышестоящих органов. Вавгусте 1929 года началась уже открытая травля Бухарина «и его школы». Шельмуемые в прессе бухаринцы не могли ответить своим противникам публично. Вся идеология НЭПа подвергалась уничтожающей критике, хотя официально она так и не была отменена.

В августе 1929 года в СССР была введена карточная система, рыночная экономика сворачивалась. Вопреки данным крестьянам гарантиям, в июне 1929 года принудительная продажа «излишков» была узаконена. Количество этих «излишков», изъятых государ-

ством, оценивается в 3,5 млн. т в 1929 году. Ситуация продолжала ухудшаться. Еще в июле нарком внешней и внутренней торговли А. Микоян писал Г. Орджоникидзе по поводу хороших видов на урожай: «Истрану выведем из затруднений, и наших правых друзей оставим в дураках». Но взять выращенный хлеб оказалось непросто. Ив сентябре тот же Микоян писал Молотову: «Все говорят об августовских хороших заготовках, умалчивая о начале сентября, когда всюду, где я был, произошло падение заготовок»⁶.

Сталин решил, что больше ждать нельзя. 7 ноября он выступил со статьей «Год великого перелома», в которой утверждал, что «оптимальный вариант пятилеткиБ превратился на деле в минимальный вариант пятилетки», что удалось достичь коренного перелома «в развитии земледелия от мелкого и отсталого индивидуального хозяйства к крупному и передовому коллективному зем-леделиюБ в недрах самого крестьянстваБ, несмотря на отчаянное противодействие всех и всяких темных сил, от кулаков и попов до филистеров и правых оппортунистов»⁷.

Эти оптимистические строки не раскрывали смысла происходящего. Всекретных письмах и директивах Сталин предлагал снимать с должности и предавать суду председателей колхозов, продающих хлеб на сторону. Вэтом и заключалась необходимость коллективизации для осуществления напряженных планов индустриализации - создать послушную систему управления каждым крестьянином, получить возможность брать весь хлеб, оставляя крестьянину лишь минимум.

Пленум ЦК 10-17 ноября сделал новый шаг в ускорении индустриального скачка и коллективизации, темп которой превзошел «самые оптимистические проектировки»⁸. Из этого следовало, что и остальные цифры пятилетки можно пересматривать во все более оптимистическом духе. Теперь уже признавалось, что можно создавать колхоз безо всякой техники. Для обслуживания нескольких колхозов создавались машинно-тракторные станции (МТС). Благодаря этому колхозники превращались в батраков государства, технически полностью зависимых от государственной структуры. Ине только технически.

Пленум провозгласил «банкротство позиции правых уклонистов (группа т. Бухарина), являющейся не чем иным, как выражением давления мелкобуржуазной стихии, паникой перед обострившейся классовой борьбой, капитулянтством перед трудностями социалистического строительства»⁹. Щадящие формулировки ос-

тались в прошлом. Опасения по поводу катастрофических результатов индустриального рывка теперь означали капитулянтство и правый уклон.

Перед правыми встала та же альтернатива, что и перед троцкистами, - продолжать отстаивать свои взгляды или продолжать оставаться в партии. 12 ноября Бухарин, Рыков и Томский подали заявление о «снятии разногласий», но отказались каяться в ошибках. Это заявление было охарактеризовано пленумом как «фракционный маневр». Бухарин был выведен из Политбюро как «застрельщик и руководитель правых уклонистов»¹⁰, а Рыков, Томский и Угланов предупреждены, что и к ним будут применены оргме-ры в случае, если они не откажутся от борьбы. 26 ноября лидеры правых подписали заявление, в котором признали свои взгляды ошибочными. Рыкова пока оставили на посту председателя Совнаркома.

Тем временем Сталин завершал подготовку к грандиозному социальному перевороту, созданию новой, нерыночной системы бюрократического управления обществом. Под новый год он дал сигнал к уничтожению кулачества как класса и выполнению пятилетнего плана в четыре года. Начался решающий рывок к новому обществу.

21 декабря 1929 года страна пышно отмечала 50-летний юбилей Сталина. Никогда еще с царских времен пресса страны так дружно не восхваляла одного человека, который был жив и полон сил. Рождался культ личности Сталина, и это тоже было сознательным шагом вождя, продиктованным не столько тщеславием, сколько политическим расчетом. Отныне никто не мог легально бросить вызов Сталину как стратегу. Он становился единоличным кормчим страны не в силу своего поста, а по причине гениальности. Гения нельзя переизбрать. Вначале 30-х годов исчезают упоминания поста генерального секретаря. Сталин становится вождем партии не в результате голосования, а в силу гигантского, постоянно подогреваемого славословиями авторитета. Никто не может оспорить его решений, за ним - последнее слово в спорах, он - хранитель и гарант избранной в 1929 году стратегической линии.

Вэтом заключалось важное преимущество и источник угрозы. Теперь Сталина нельзя было переспорить, его можно было лишь сместить внезапным ударом. Сталин вернулся к режиму самодержавия, который в России ограничен только переворотом.

«Большой скачок»

Политика ускоренного создания индустриального общества (при разрушении традиционного) вела к тому, что миллионы людей меняли свою классовую принадлежность и образ жизни. На какое-то время они превращались во взрывоопасную деклассированную массу. Эти люди пытались устроиться в новой жизни, но получалось это далеко не сразу. Маргинальные массы стремились сделать карьеру в партийных и государственных органах, а для этого нужно было освободить места от «старых кадров», не поддерживавших «великий перелом». Болезненность «перелома» вызывала массовое недовольство, иногда - отчаяние сотен тысяч и миллионов людей. Это в любой момент могло вызвать широкомасштабный социальный взрыв или иные проявления социально-политической нестабильности, в том числе переворот и новую гражданскую войну. При этом запрет на любые формы публичной оппозиции, как во времена Российской империи, делал переворот единственным средством изменения политического курса. Правящая группа не могла этого не учитывать, тем более что еще недавно эти методы были в арсенале революционного движения.

Такая ситуация ставила перед сталинской группой в ЦКВКП(б), руководившей преобразованиями 30-х годов, задачу контроля за тем, чтобы масса деклассированных элементов, составлявших опору радикальных действий партийно-государственного руководства, не превышала опасного «критического объема» и чтобы внутрипартийное недовольство не привело к формированию эффективного заговора. Нельзя было допустить создания подпольной группы, которая могла бы перехватить власть в случае, если ее выпустит из рук правящая олигархия. Поэтому сталинская

Оппозиции, разгромленные организационно, но не идейно, растворились в массовом сознании. В 1929 году Сталину верили миллионы, тайно сомневались сотни тысяч. Так было в конце правления Николая II, власть которого после подавления первой российской революции казалась вполне устойчивой. Но стоило сделать неверный шаг - и массы вышли на улицы, армия саботировала подавление революции, а власть оказалась в руках партий, численность которых накануне была каплей в российском море. Куда меньшей, чем в конце 20-х годов - численность открытых оппозиционеров и беспартийных спецов из бывших оппозиционных партий.

группировка чередовала репрессии с уступками обществу и своим более умеренным противникам в партийных кругах, чтобы снизить накал борьбы, перегруппировать силы и нанести новый удар. Вэтом Сталин использовал опыт НЭПа.

Каждое из таких отступлений сменялось движением к бюрократическому идеалу - монолитному обществу, в котором все социальные процессы планируются и управляются из единого центра. ВСССР этот идеал отождествлялся с коммунизмом. Создание такого общества в ХХ веке означало перенесение во все сферы общественной жизни индустриальных начал управляемости, построение мощной промышленности, способной обеспечить рост могущества СССР в мире.

Таким образом, в 30-е годы в СССР проходили взаимосвязанные процессы создания тоталитарной общественной системы и ускоренной индустриальной модернизации. Начало «Великого перелома» стало стартовой точкой тоталитарного режима в СССР. Руководство ВКП(б) отныне стремилось к полному (тотальному) контролю надо всей жизнью общества - экономической, социальной, политической и культурной. Общество должно было не только получить современную промышленность, но и само быть преобразовано по образцу промышленной фабрики во главе с единым «директором»- «вождем».

Ядром этого процесса был «большой скачок» индустриализации. При этом, вопреки официальным заявлениям, тогда в задачи Сталина не входило немедленное создание рационально планируемой экономики. На это обратил внимание Р. Конквест: «Целью было «перевыполнение», и премию получал директор, который даст 120% нормы. Но, если он добивался такого перевыполнения, то где он брал сырье? Оно, очевидно, могло быть добыто только за счет других отраслей промышленности. Такой метод, строго говоря, вряд ли может быть назван плановой экономикой»¹¹.

Одни отрасли вырывались вперед, за ними не успевали другие. Директора бесчисленных строек конкурировали в борьбе за ресурсы. Вэкономике воцарился хаос вместо планомерного развития. Ресурсы разбазаривались, торопливое строительство при постоянной нехватке квалифицированных рабочих и инженеров приводило к авариям. Эти катастрофы объяснялись «вредительством буржуазных специалистов» и тайных контрреволюционеров. Если одни руководители производства отправлялись на скамью подсудимых, то другие получали премии и повышения за способность в крат-

чайшие сроки построить «гиганты индустрии», даже если для них еще не были построены смежные производства. Задачей этого периода было наращивание приоритетных отраслей под видом фронтального «подъема промышленности», выявление тех кадров, которые способны добиваться выполнения даже самых абсурдных задач. Главное внимание (финансирование, снабжение и т.д.) оказывалось 50-60 ударным стройкам. Для них же осуществлялся массированный ввоз машин из-за рубежа. Около 40% капиталовложений в 1930 г. пришлось заморозить в незавершенном строительстве из-за неэффективности планирования и вводить в действие на протяжении всех 30-х годов. При этом руководство ВКП(б) располагало крайне дешевой рабочей силой - материальное положение рабочих приближалось к положению заключенных. Несмотря на такую экономию, индустриализация требовала огромных затрат и на ввоз техники, и на поддержание минимального жизненного уровня рабочих, занятых как на самих стройках, так и на добыче сырья для них. Проблемы финансового дефицита частично решались с помощью внутренних займов, увеличения продажи водки, эмиссии (в 1929-1932 годах денежная масса увеличилась в 4раза¹²), налогов, экспорта лесоматериалов, нефти, пушнины, а также хлеба, огромные объемы которого требовались и внутри страны. Увеличение снабжения растущих городов хлебом и стало главной проблемой индустриализации.

Решить эту проблему должна была коллективизация, ставшая неотъемлемой частью индустриального скачка. Официальная пропаганда обосновывала необходимость коллективизации внедрением сельскохозяйственной техники. Но в 1929 году было выпущено всего 3300 тракторов. Когда же производство было налажено, долгожданная техника осталась в руках государственных МТС. Но важнейшим результатом укрупнения аграрного хозяйства в результате коллективизации стало непосредственное управление работой каждого крестьянина партийными чиновниками, от которых скрыть «излишки» было уже невозможно.

Тесная связь коллективизации и индустриального скачка определяла ее «ударные темпы». Но между ноябрем и декабрем что-то произошло. Сталин чувствовал себя хозяином уже на ноябрьском пленуме и диктовал плановые цифры, но затем потребовал пересмотра их в сторону резкого увеличения. Обычно это связывают с волюнтаризмом вождя, человека недалекого и авантюристичного. Однако прежде Сталин не проявлял подобного авантюризма.

Да и позднее - тоже. При решении этой проблемы исследователи обычно упускают то обстоятельство, что в капиталистическом мире разразился кризис перепроизводства (во многом спровоцированный ростом экспорта из СССР). Конъюнктура мирового рынка резко ухудшилась. Все расчеты, на которые опирался Сталин, рухнули. Пророчества Троцкого о том, что строительство социализма обусловлено состоянием мирового рынка, оказались суровой правдой. Перед Сталиным возникла альтернатива: или провал, фактическая капитуляция перед правыми, или продвижение ускоренными темпами через критическую экономическую полосу, форсирование экспорта и, следовательно,- наступление на крестьян, а главное - строительство великого множества объектов, чтобы было, что предъявить партии.

Вдекабре 1929 года план коллективизации был пересмотрен, теперь он предусматривал вовлечение в колхозы 34% хозяйств к весне 1930 года. Были намечены 300 районов сплошной коллективизации с посевной площадью 12 млн. га. Нормы ноябрьского пленума 1929 года перекрывались вдвое. Но и эти предложения Нар-комзема показались Сталину недостаточными, темпы коллективизации были увеличены. Основную массу крестьян предполагалось загнать в колхозы уже за первую пятилетку. 5 января было принято постановление ЦК, которое ставило задачу: «коллективизацияБ зерновых районов может быть в основном закончена осенью 1931 года или, во всяком случае, весной 1932 года»¹³. Низовое партийно-государственное руководство бросилось выполнять новые директивы. Тут или пан, или пропал. Асверху подстегивали. 10 февраля 1930 года Сталин публично торопил «товарищей свер-дловцев» с коллективизацией, чтобы кулаки не успели «растранжирить» свое имущество. «Против «растранжиривания» кулацкого имущества есть только одно средство - усилить работу по коллективизации в районах без сплошной коллективизации»¹⁴. Даже расставаясь с самостоятельностью, крестьяне наносили создававшимся колхозам удары, «пуская по ветру» свою собственность. Особенно тяжелые, длительные последствия имел массовый убой скота. Производство мяса на душу населения еще в 1940 г. составляло всего 15-20 в год (в 1913 г. - 29 кг).

Вборьбе против крестьянства партийное руководство опиралось на бедняков, которые таким образом превращались в новую аграрную элиту и вели борьбу насмерть со старой элитой - кулачеством. Государство всецело встало на сторону бедняков и других

маргинальных элементов, введя порядок «раскулачивания» (ликвидация хозяйства и высылка, а иногда и заключение), решение о котором принимали лидеры местной бедноты. При этом под раскулачивание часто попадали не только зажиточные крестьяне, но и середняки и даже бедняки, которых в этом случае называли «подкулачниками». Опираясь на документы ОГПУ, А. Грациози пишет: «Подразумевалось - во всяком случае все понимали это так, что «кулацкое» имущество достанется тем, кто пожелает предложить свои услуги и захватить его. Даже в сводках ОГПУотмеча-лось, что в результате к ядру, состоящему из молодых энтузиастов, более или менее верящих в свое дело, присоединялись деревенские представители преступного мира. Формировавшиеся в спешке отряды по раскулачиванию оказались заражены «классово-чуждым и часто уголовным элементом»Б Упомянутый успех его (раскулачивания. - А.Ш.) был политическим, но никак не экономическим, и можно утверждать, что оно возродило традицию погромов, инспирируемых государством»¹⁵. Государство осознавало экономические издержки раскулачивания, но политический успех - разгром крестьянской «верхушки» - был важнее. Экономике предполагалось помочь, используя «кулаков» в качестве рабской рабочей силы. Массы «раскулаченных» направлялись на «стройки пятилетки».

Естественно, что наступление на крестьянство вызывало сопротивление, выливавшееся в волнения и террористические акты. Размах движения был грандиозным. Секретарь Центрально-черноземного обкома И. Варейкис сообщал: «Вотдельных местах толпы выступающих достигали двух и более тысяч человеке Масса вооружалась вилами, топорами, кольями, в отдельных случаях обрезами и охотничьими ружьями»¹⁶. Только в 1930 году произошло более 1300 волнений, в который приняло участие более 2,5 миллионов человек. Это - огромная масса. Если бы из нее удалось сформировать армию, то власть большевиков рухнула бы. Но этого не произошло.

По мнению Н. А. Ивницкого, события января-февраля 1930 года означали «начало гражданской войны, спровоцированной советским партийно-государственным руководством»¹⁷. Характеристика событий 1930 года представляется необоснованной. Массовости выступлений для такой характеристики недостаточно. Так, после реформы 1861 года тоже происходили массовые волнения, но эти события не рассматриваются как гражданская война. Гражданская

война - это раскол общества как минимум на две части, каждая из которых имеет собственное руководство и ведет вооруженную борьбу против других. Можно говорить о расколе общества в 1930 году, но никакого единого руководства, которое продержалось бы хотя бы эти критические месяцы, восставшие не имели. Налицо были все предпосылки гражданской войны, кроме одного. «Нам вождей недоставало».

Конечно, волнения жестоко подавлялись. Но ни одно из них не вылилось в большое восстание, как во времена Махно и Антонова. Вэтом есть некоторая загадка - при таком размахе волнений гражданская война не разразилась. По мнению А. Грациози, дело было в том, что деревню удалось разоружить, главари движений времен гражданской войны были уничтожены. Однако надо иметь в виду, что со времен гражданской войны подросло новое поколение и в то же время многие командиры партизанских отрядов были еще живы. Сталин прекрасно понимал это. Смысл раскулачивания как раз и состоял в массовом уничтожении крестьянского актива, всех, кто имел опыт и волевые качества для организации партизанского движения. Об этом пишет и А. Грациози: «Оставшиеся «признанные враги советской власти» стали мишенью на первом этапе раскулачивания»¹⁸. Добавим - не только признанные враги, но всякие активные люди, которые не поддержали коллективизацию.

Сталин бил на опережение, создав условия для того, чтобы деревенские маргиналы и коммунисты вырезали или выгоняли из деревни крестьянскую «верхушку». Конечно, оставался риск, что где-то возникнет очаг крестьянской войны. Ктому же в условиях однопартийной системы стали возникать подпольные организации, поддерживающие одно из течений правящей партии (хотя и осужденное официально, но не уничтоженное физически). Так, в одной из листовок говорилось: «Все наше крестьянство, а также наша организация «Союз новейшей России» солидаризуется с правыми… Своей сенсационной выдумкой Сталина - «пятилетка», вы душите «свободную» Россию. Она уже изнывает от болезненных ран, ей невмоготу»¹⁹. В 1930 г. была раскрыта крестьянская организация «Правый оппортунизм», которая вела агитацию в лучших традициях российского самозванства - от имени… Лжебухарина. Характерны и другие мифы, распространявшиеся в крестьянской среде: «Это нас хотят закабалить опять в помещичье рабство, которое сверг Владимир Ильич Ленин…»²⁰

Вусловиях высокой социальной мобильности 1917-1929 годов, когда представители правящей элиты имели многочисленных родственников и знакомых в низах общества, недовольство, вызванное коллективизацией, было особенно опасно. На это прямо указывает еще одна крестьянская листовка того времени: «Атем временем эти царьки натравляют класс на класс, а сами в мутной воде грязь ловят, да насилием в коллективизацию заводят. Но не придется ярмо надеть на крестьян обратно, потому что все крестьянство в одной атмосфере задыхается, а также и наши дети в Красной армии понимают, что их ждет дома голод, холод, безработица, коллектив, т. е. панщина»²¹.

Чтобы избежать социального взрыва, руководство ВКП(б) решило временно отступить в борьбе с крестьянством, санкционировав знаменитую статью Сталина «Головокружение от успехов» от 2марта 1930 года. Эта статья и последовавшее за ней постановление ЦК были использованы для укрепления авторитета верхов партии, разоблачивших «перегибы» на местах: «ЦКсчитает, что все эти искривления являются теперь основным тормозом дальнейшего роста колхозного движения и прямой помощью нашим классовым врагам»²². Крестьяне волной двинулись из колхозов, которые накануне письма Сталина охватывали 56% крестьян СССР. Летом в колхозах осталось 23,6% крестьян.

Но в своей статье Сталин давал понять, что в деле коллективизации наметилась лишь передышка - генсек призывал «закрепить достигнутые успехи и планомерно использовать их для дальнейшего продвижения вперед»²³. Движение не заставило себя ждать, возобновившись через несколько месяцев.

Попытка возложить ответственность за провалы коллективизации на региональную партийную элиту вызвала недовольство, которое нашло отражение даже на страницах центральной партийной печати: «Укого же закружилась голова? На деле получилось так, что к середняку применили политику, направленную против кулака… Выходит, «царь хорош, а чиновники на местах негодные»… Надо сказать о своих собственных прострелах и не учить этому низовую партийную массу. От неверного установления диагноза зависит и процесс лечения, а лечить надо, и очень много»²⁴.

Наступление на крестьянство было возобновлено уже в конце 1930 года - «стройкам пятилетки» нужен был хлеб. Значительная его масса шла и на экспорт. Между тем в 1932 году урожай был низким. Казалось, неурожай, отчасти вызванный саботажем кре-

стьянства, не желавшего работать «на колхоз», то есть на государство, мог служить основанием для снижения объема заготовок. Но тут система колхозов показала свою безжалостную силу - их председатели вынуждены были отдать столько хлеба, сколько от них требовали. В 1931-1932 годах, несмотря на снижение урожайности с 8 ц с га в 1928 году до 7 в 1932 году (валовой сбор зерна упал с 733 млн. ц до 699 млн. ц), было экспортировано 70 миллионов пудов хлеба. В 1932 году заготовки были снижены в сравнении с 1931 годом всего на 13% и составили 1181,8 млн. пудов. Зато в 1933 году заготовки резко выросли до 1444,5 млн. пудов. Такой нажим на крестьян вызвал голод в ряде регионов страны. По разным оценкам, погибло 7,2-10,8 миллионов человек²⁵.

В условиях новой разрухи Сталин решил объявить об окончании рывка в светлое будущее. Выступая на пленуме ЦКи ЦКК 7 января 1933 года, он заявил, что пятилетка выполнена досрочно за четыре года и четыре месяца, и что «в результате успешного проведения пятилетки мы уже выполнили в основном ее главную задачу - подведение базы новой современной техники под промышленность, транспорт, сельское хозяйство. Стоит ли после этого подхлестывать и подгонять страну? Ясно, что нет в этом теперь необходимости»²⁶.

Фактические итоги «досрочно выполненной» пятилетки были гораздо скромнее сталинских замыслов 1930 года. Оптимальный план 1929 года был выполнен по производству нефти и газа, торфа, паровозов, сельхозмашин. По производству электроэнергии, чугуна, стали, проката, добычи угля, железной руды не был выполнен даже отправной план 1929 года²⁷. Производство тракторов только-только дотянуло до него. Кпланам 1930 года не удалось даже приблизиться. Правые и поддерживавшие их спецы оказались во многом правы.

«Красный милитаризм»

Главным итогом первой пятилетки можно признать создание военно-промышленного комплекса - военной промышленности и ее инфраструктуры, которая могла обслуживать также гражданское хозяйство. Впоследнем наращивалось производство прежде всего той продукции, которая могла использоваться и в случае войны.

Сэтим связан конфликт, который заставил партийных вождей заметно поволноваться. Вянваре 1930 года командующий Ленинградским военным округом и бывший начальник штаба РККА Михаил Тухачевский направил наркомвоену Ворошилову записку, в которой излагал планы резкого роста производства военной техники в условиях первой пятилетки. Ворошилов, недолюбливающий Тухачевского, передал его план на рецензию начальнику штаба Б. Шапошникову. Тот не упустил возможности «осадить» командующего Ленинградским военным округом.

Шапошников Борис Михайлович (1882-1945). Окончил Московское военное училище (1903), Николаевскую военную академию (1910). Участвовал в Первой мировой войне. Полковник. Вмае 1918 года вступил в Красную армию, как опытный штабной работник работал в Высшем военном совете, начальник разведотдела Полевого штаба РККА, с 1919 года - начальник оперативного отдела Штаба, затем - 1-йпомощник начальника Штаба РККА. В 1925-1928 годах командовал военными округами. В 1928-1931 годах - начальник штаба РККА. Конфликтовал с Тухачевским. Затем командовал Поволжским военным округом, Военной академией им. Фрунзе. Вмае 1937 года назначен начальником Генерального штаба РККА, был им до 1940 года, затем в 1941-1942 годах. По состоянию здоровья был переведен на должность начальника академии Генерального штаба, но до самой смерти Шапошникова Сталин продолжал прислушиваться к его советам в планировании крупных военных операций.

Шапошников придерживался консервативного взгляда на военную стратегию, а Тухачевский был известен своим пристрастием к техническим новшествам и революционным лозунгам в военной теории. Шапошников подверг план суровой критике, несколько преувеличив требования, которые Тухачевский предъявлял к промышленности. Расчет Тухачевского исходил из оптимизма сталинских планов 1930 г. Если задачей военного планирования, по Ворошилову и Шапошникову, было достичь равновесия сил с потенциальным противником, то замысел Тухачевского состоял в создании подавляющего технического перевеса, который позволил бы разгромить поляков, румын и страны Прибалтики в приграничном сражении и не дать возможность другим европейским странам оказать поддержку соседям СССР²⁸.

Проект Тухачевского с комментариями Шапошникова был передан Сталину. 23 марта Сталин написал Ворошилову: «Ты зна-

ешь, что я очень уважаю т. Тух (ачевско) го, как необычайно способного товарища. Но я не ожидал, что марксист, который не должен отрываться от почвы, может отстаивать такой, оторванный от почвы, фантастический «план». В его «плане» нет главного, т.е. нет учета реальных возможностей хозяйственного, финансового, культурного порядкаБ Этот «план» нарушает в корне всякую мыслимую и допустимую пропорцию между армией, как частью страны, и страной, как целым, с ее лимитами хозяйственного и культурного порядкаБ «Осуществить» такой «план»- значит наверняка загубить и хозяйство страны, и армию»²⁹. У Сталина и так не сходились концы с концами, а тут еще запросы Тухачевского. Он был так раздражен, что назвал предлагаемые Тухачевским меры системой «красного милитаризма». Ворошилов с удовольствием огласил оценки Сталина на расширенном заседании реввоенсовета. Тухачевский был уязвлен, и Ворошилов продолжал сыпать соль на раны, отчитывая своего излишне радикального подчиненного-конкурента. Одновременно Тухачевский пытался доказать Сталину свою правоту, но пока безуспешно. Даже сочувствующий Тухачевскому Л. Самуэльсон признает, что «если бы предложенный Тухачевским проект перевооружения начал бы каким-то образом осуществляться, то он при этом оказался бы значительно более дорогостоящим, чем виделось Тухачевскому в январе 1930 года»³⁰. Однако этот план стал отчасти осуществляться в 1932 году. Дело в том, что в 1931 году ситуация внезапно изменилась. Б. Шапошников был заменен на посту начальника штаба Красной армии А. Егоровым, который был ближе по взглядам к Тухачевскому. Виюне 1931 года Тухачевский был назначен заместителем наркома и начальником вооружений РККА. Как говорится, и карты в руки. Сталин фактически принял его идею милитаризации экономики. Эта перемена в позиции Сталина в 1931 году загадочна, но не случайна.

Вмае 1932 года Сталин извинился перед Тухачевским за ошибочное отношение к его замыслу: «Я должен признать, что моя оценка была слишком резкой, а выводы моего письма - не во всем правильными»³¹. Теперь предложения Тухачевского не казались столь уж фантастическими по сравнению с фантастичными «планами партии». Сталин присоединяется к идее Тухачевского о необходимости технического переоснащения армии.

В 1932 году была принята большая танковая программа, которая, правда, как и все планы пятилетки начала 30-х годов, была

провалена. Тем не менее военно-техническое превосходство над соседями было достигнуто, и Сталин не стал пока менять милость на гнев. Слишком неустойчивой была ситуация.

Миллионные массы двигались из деревни в города, из одних городов - в другие, на стройки пятилетки, в ссылки и концлагеря, обратно домой или в более безопасные места. Между переписями 1926 и 1939 годов городское население выросло на 18,5 млн. человек (на 62,5%), причем только за 1931-1932 годы - на 18,5%³². По образному выражению Н. Верта, «на какое-то время советское общество превратилось в гигантский «табор кочевников», стало «обществом зыбучих песков». Вдеревне общественные структуры и традиционный уклад были полностью уничтожены. Одновременно оформлялось новое городское население, представленное бурно растущим рабочим классом, почти полностью состоящим из уклоняющихся от коллективизации вчерашних крестьян, новой технической интеллигенцией, сформированной из рабочих и крестьян-выдвиженцев, бурно разросшейся бюрократической прослойкой, и, наконец, властными структурами с еще довольно хрупкой, не сложившейся иерархией чинов, привилегий и высоких должностей»³³.

В 1930-1932 годах партия столкнулась с крупнейшим после 1921 года социальным кризисом. В 1930 и 1932 годы происходили волнения в Новороссийске, Киеве, Одессе, Борисове, Ивановской области. Сталин ответил на бунты не только силой. Была введена новая система распределения по карточкам, где наилучшее снабжение предоставлялось чиновникам и рабочим столиц, а также «ударникам» производства. Но проблема оставалась серьезной - в провинции могли возникнуть очаги восстаний с центрами в небольших городах. Страна оказалась на волосок от новой революции. Но для революции нужно не только отчаяние. Необходимы надежда и уверенность масс в том, что, если свергнуть ненавистную верхушку, страна может удержаться от сползания в хаос. Но имелись ли достаточно опытные люди, способные взять управление страной на себя?

Правые настроения и «дела» спецов

В 1929 году кампания против вредительства, разгоревшаяся еще после Шахтинского дела, перешла в новое качество. ОГПУзапо-дозрило, что за множеством местных вредительских организаций

стоит какой-то центр. Идея, которая казалась вполне логичной людям, прошедшим опыт гражданской войны. Этот центр должен был иметь связи в центральных хозяйственных органах, среди интеллигентской фронды, вырабатывающей для современной России стратегическую альтернативу, и, желательно, среди военных. Такова была гипотеза потенциальной угрозы.

В 1929-1930 годы ОГПУраскрыло несколько групп, работавших в режиме «теневого кабинета»: Промышленную партию (лидеры инженер П. Пальчинский, директор теплотехнического института профессор Л. Рамзин, зампред производственного отдела Госплана, профессор И. Калинников и др.; Союзное бюро РСДРП (меньшевиков) во главе с членом коллегии Госплана В. Громаном и Н. Сухановым; Трудовую крестьянскую партию (лидеры - ученые-аграрники Н. Кондратьев, А. Чаянов, П. Маслов, Л. Юровский); группу ученых-гуманитариев Академии наук во главе с академиками С. Платоновым и Е. Тарле; организацию военных специалистов; многочисленные группы вредителей в отраслях народного хозяйства (военная промышленность, снабжение мясом и др.). Еще до суда по стране шли демонстрации с лозунгом «Расстрелять!». На суде обвиняемые занимались самобичеванием, признавая свою вину. Но не все дела были доведены до суда, не во всех обвиняемых сталинское руководство было «уверено»Б

Общество не видело ничего невероятного в том, что бывшие члены оппозиционных партий продолжили свою борьбу в подполье. Даже после разоблачения методов, которыми готовились процессы 1936-1938 годов, «заговоры» начала тридцатых долгое время считались «подлинными». Итолько в 90-е годы ситуация изменилась.

Сегодня считать «заговорщиками» людей, осужденных на процессах 1930-1931 гг., принято считать таким же «кощунством», как и на процессах 1937-1938 гг.

Решающим основанием для отрицания достоверности показаний меньшевиков, да и участников других групп, является письмо одного из обвиненных на процессе - М.П. Якубовича, направленное в мае 1967 года Генеральному прокурору СССР, в котором он рассказал о методах следствия.

Якубович утверждал, что «никакого «Союзного бюро меньшевиков» не существовало». Показания Якубовича и ряда других меньшевиков и эсеров были получены в результате физического воздействия: избиений, удушений, отправки в карцер в холодную или жаркую погоду, лишения сна. Якубович утверждал, что дольше всех

держались он и А. Гинзбург, даже пытались покончить с собой. Итолько узнав, что все уже сдались, а также под воздействием пытки бессонницей, Якубович стал давать нужные показания³⁴. Утверждение Якубовича о том, что он сдался последним, не совсем точно: Якубович и Гинзбург «сломались» в декабре 1930 года и сразу стали давать показания в соответствии со сценарием следствия, в то время как один из основных обвиняемых - Суханов в декабре еще давал показания, противоречившие разработкам ОГПУ.

По утверждению Якубовича, наиболее активно из меньшевиков со следствием сотрудничали В. Громан и К. Петунин, которым обещали скорую реабилитацию. Громана следователи к тому же подпаивали (в 1937-1938 годах этот метод парализации воли, возможно, применялся также к склонному выпить А. Рыкову). После окончания процесса Громан восклицал: «Обманули! Обманули!»³⁵ Авот с Рамзиным, который не кричал об обмане, вышло по-другому: он получил работу и реабилитацию, а впоследствии и Государственную премию. Петунин помог следствию разработать классическую схему меньшевистского заговора, в которой члены организации красиво распределялись между ведомствами. Но потом под давлением показаний меньшевиков эту схему придется изменить, сквозь нее проступит какая-то другая реальностьБ

Якубович утверждал, что следствие не было заинтересовано в выяснении истины. Во-первых, обвиняемый В. Иков действительно находился в связи с заграничной делегацией РСДРП, вел переписку и возглавлял «Московское бюро РСДРП», однако о своих истинных связях ничего не сообщил. Во-вторых, получив от следователя А. Наседкина очередные показания, которые нужно было подписать, Якубович воскликнул: «Но поймите, что этого никогда не было, и не могло быть». На это следователь ответил: «Я знаю, что не было, но «Москва» требует». В-третьих, работа специалистов проходила под бдительным контролем таких руководителей, как Дзержинский, Микоян и др. Вих компрометации Сталин не был заинтересован. Тем не менее они после придирчивого анализа предложений спецов утверждали их. Опровергая свое вредительство, Якубович задает вопрос: «Что же, все были слепы, кроме меня?»³⁶ Действительно, признания во вредительстве без конкретных актов диверсий и террора - явный признак фальсификации. В-четвертых, арестованный за взяточничество М. Тейтельбаум сам попросился у следователей в «Союзное бюро», чтобы умереть не как уголовник, а как «политический». Показания Тейтельбаума о

взяточничестве были уничтожены. В-пятых, схема следствия была плохо скроена. Самым слабым местом стал «Визит Р. Абрамовича». Хотя были другие эмиссары меньшевиков, задержанные ОГПУ, известный меньшевистский лидер Абрамович должен был придать организации больший вес. Но выяснилось, что в СССР Абрамович не был (во всяком случае, это он сумел доказать в Германском суде). Когда выяснилось, что ОГПУ ошиблось с Абрамовичем, схема не стала пересматриваться. В-шестых, председатель суда Н. Крыленко, хорошо знавший Якубовича, побеседовав с ним перед процессом, сказал следующее: «Я не сомневаюсь в том, что вы лично ни в чем не виноватыБ Вы будете подтверждать данные на следствии показания. Это - наш с Вами партийный долг. На процессе могут возникнуть непредвиденные осложнения. Ябуду рассчитывать на Вас». Этот призыв помог Якубовичу покончить с собственными колебаниями: нельзя сорвать процесс в такой тяжелый для страны момент. Якубович произнес на процессе пламенную речь против телеграммы заграничной делегации РСДРП, в которой организаторы процесса обвинялись в фальсификации. Якубович не без гордости пишет об этом: «Это была одна из моих лучших политических речей. Она произвела большое впечатление на переполненный Колонный зал (я это чувствовал по моему ораторскому опыту) и, пожалуй, была кульминационным пунктом процесса - обеспечила его политический успех и значение»³⁷.

После опубликования письма Якубовича наиболее очевиден вывод, с которым считается ныне большинство историков, о полной фальсификации дел 1929-1931 годов. Никаких оппозиционных организаций не существовало.

Раз так, ставится вопрос: зачем понадобилось Сталину фальсифицировать эти дела, жертвуя полезными специалистами?

Историк О. В. Хлевнюк пишет: «Расправляясь с «буржуазными специалистами», сталинское руководство не только перекладывало на них вину за многочисленные провалы в экономике и резкое снижение уровня жизни народа, вызванные политикой «великого перелома», но и уничтожало интеллектуальных союзников «правых коммунистов», компрометировало самих «правых» на связях и покровительстве «вредителям». По такой схеме была проведена и новая акция против «вредителей» в 1930 году»³⁸. Но в 1932 году социальные бедствия будут еще сильнее, чем в 1930-м, а разоблачение политических групп будет свернуто. Более серьезна другая

версия: группы спецов, привлеченные правыми для своих целей, представляли реальную политическую опасность в союзе с «правыми».

Вавгусте, вскоре после арестов, Сталин писал Молотову: «Не сомневаюсь, что вскроется прямая связь (через Сокольникова и Теодоровича) между этими господами и правыми (Бухарин, Рыков, Томский). Кондратьева, Громана и пару-другую мерзавцев нужно обязательно расстрелять»³⁹. Но связь не вскрылась, Грома-на и Кондратьева не стали расстреливать. Сталинская система не была реализована. Это лишний раз позволяет усомниться в том, что Сталин был единственным архитектором процесса. Определенная доля истины следователей все-таки интересовала - были ли обвиняемые политически связаны с правыми, что планировали на самом деле. Азатем уже на реальность можно было «навешивать» дополнительные обвинения, позорящие внепартийную оппозицию.

Специально выбивать показания на правых нужно было только в том случае, если Бухарина планировалось не только политически уничтожить, но и посадить. Показания на Бухарина не моргнув глазом дал Рамзин, но цену его показаниям в ОГПУзнали. Как мы увидим, Сталин серьезно относился к тем показаниям Рамзина, где тот говорил о своих зарубежных контактах, но представить себе этого правого либерала рядом с правым коммунистом без «передаточных звеньев» было невозможно. На всякий случай Сталин «прощупал» Бухарина, сообщив ему о показаниях Рам-зина. Потрясенный Бухарин написал письмо Сталину: «Те чудовищные обвинения, которые ты мне бросил, ясно указывают на существование какой-то дьявольской, гнусной и низкой провокации, которой ты веришь, на которой строишь свою политику и которая до добра не доведет, хотя бы ты и уничтожил меня физи-ческиБ Правда то, что я терплю невиданные издевательстваБ Или то, что я не лижу тебе зада и не пишу тебе статей a la Пятаков - или это делает меня «проповедником террора»?»⁴⁰. В это время Бухарин даже думал о самоубийстве. Несколько лет спустя он в частном разговоре характеризовал коллективизацию как «массовое истребление совершенно беззащитных и несопротивляющих-ся людей - с женами, с малолетними детьмиБ»⁴¹.

Меньшевик Суханов рассказывал о своих встречах с Бухариным, на которого возлагал надежды: «Но правые не выступили и уклонились от борьбы. Явысказал по этому поводу Бухарину свою

досаду и мнение, что правые выпустили из рук собственную победу. Я сравнивал при этом правых с декабристами, которые были бы победителями, если бы действовали активно, а не стояли бы неподвижно, с войсками, готовыми в бой, на Сенатской площади. Бухарин отвечал мне, что я ничего не разумеюБ События развиваются в направлении, им указанномБ В будущем предстоит перевес отрицательных сторон проводимого курса над положительными, только тогда можно говорить о победе его принципов»⁴². Несмотря на то, что для Бухарина эти воспоминания Суханова были неприятны (еще одна беседа с оппозиционным деятелем «за спиной партии»), но никакого «криминала» Суханов не сообщил - речь шла о весне 1929 года, то есть о периоде до капитуляции Бухарина в ноябре.

Не было ничего удивительного, что внепартийная оппозиция симпатизировала правым коммунистам. За это правых можно было попрекнуть: «Ивредители из промпартии, и чаяновско-кондрать-евское крыло, и громановское крыло, все они чаяли победы правых оппортунистов»⁴³, - говорил В. Куйбышев. Но симпатии к тебе «врагов» ненаказуемы.

«Выбитые» показания на правых ничего не меняли. Ибез них Бухарина можно было унижать сколько угодно. Вдекабре 1929 года его вполне лояльная статья «Технико-экономическая революция, рабочий класс и инженерство» была подвергнута унизительной для Бухарина цензуре. Куйбышев, ознакомившись в проектом статьи, отчитывал Бухарина: «Это твое первое выступление после ссоры с партиейБ Статья выдержана в стиле «как ни в чем не бывало»Б как выступал раньше: и за что же меня разносили?»⁴⁴. Пришлось Бухарину каяться еще раз в своих «ошибках». Его статья «Великая реконструкция» подверглась нападкам в советских газетах, и только после жалобы Сталину и Куйбышеву «Правда» взяла статью Бухарина под защиту как правильную. Хотим - поправим, хотим - потравим. Сочтем нужным - поддержим. Знай, от кого зависишь.

Ибез показаний спецов Бухарину, Рыкову и Томскому не доверяли. Время от времени Бухарина подлавливали на «фиге в кармане», попытке провести свои взгляды намеками. Биограф Бухарина С. Коэн перечисляет основные его идеологические «диверсии»: напоминание о том, что государство «прибегло к самым острым средствам внеэкономического принуждения» (официально Бухарин оправдывал эти методы), рассказ о преступлениях католической церкви (с намеком на политику Сталина, читавшую-

ся только очень пытливым взором), напоминание о том, что приближение к коммунизму ведет к отмиранию государства. Бухарин отказался очередной раз каяться на XVI съезде партии. Но 10 ноября 1930 года он еще раз публично покаялся и осудил вскрывшиеся внутрипартийные оппозиционные группировки⁴⁵. Он не стал превозносить Сталина, но призвал к сплочению вокруг ЦК. Это Сталин счел достаточным. В 1931 году Бухарина снова стали пускать на заседания Политбюро.

Вэто время правые представляли собой лишь тень власти. Реальную хозяйственную власть сохранял Рыков, но, когда Сталин решит, что его квалификация в новых условиях не годится, премьер-министр будет легко сменен. Показания «вредителей» для этого не понадобятся. Но они сыграют свою роль, чтобы убедить одного человека в необходимости снятия Рыкова с поста. Этим человеком был сам Сталин. 2сентября 1930 года в письме к Моло-тову Сталин откомментировал эту проблему так: «Насчет привлечения к ответу коммунистов, помогавших громанам-кондратьевым. Согласен, но как быть тогда с Рыковым (который бесспорно помогал им) и Калининым (которого явным образом впутал в это «дело» подлец - Теодорович)? Надо подумать об этом»⁴⁶. Такие результаты следствия расходятся с его первоначальной версией о том, что след выведет прежде всего на Бухарина. Аесли бы и вывел? Рыкова можно было отправить в отставку, Калинина - простить. Бухарина еще понизить в должности и даже посадить. Итем вызвать новый всплеск разговоров о гонениях, жалость к опальному идеологу. Нет. Бухарина нельзя было даже выслать из страны - он не оказывал прямого сопротивления, как Троцкий. Он был лоялен системе, всецело зависел от воли Сталина. Но его идеи были опасны - это была приемлемая для большевиков альтернатива на случай провала пятилетки.

Авот близость премьера Рыкова к спецам делала его негодным в качестве проводника сталинской политики. Сталин писал Мо-лотову: «наша центральная советская верхушка (СНК, СТО, Совещание замов) больна смертельной болезнью. СТОиз делового и боевого органа превратился в пустой парламент. СНКпарализован водянистыми и по сути дела антипартийными речами РыковаБ Надо прогнать, стало быть, Рыкова и его компаниюБ и разогнать весь их бюрократический консультантско-секретарский аппарат»⁴⁷. Сталин мог без труда снять Рыкова с должности уже в 1929 г., но не был уверен в способности кого-то справиться с задачами ко-

с‹-

ординации индустриального рывка. Но с ними не справлялся и Рыков, он их саботировал, опираясь на мнение экспертов. Ворошилов предложил Сталину взять дело в свои руки, но вождь отказался. Почему? Принято считать, что Сталина отличало «особое властолюбие, стремление к обладанию не только реальной властью, но и всеми внешними ее атрибутами»⁴⁸. Чтобы объяснить с этой точки зрения не только разительное различие между количеством наград Сталина и, скажем, Брежнева, но и длительный отказ занимать пост предсовнаркома, приходится приписывать Сталину стремление избегать ответственности за дело. Но с 1929 года Сталин в СССР отвечал за все, и нес личную ответственность за успех или провал пятилетки. Он извлек урок из трагического опыта Ленина: носитель стратегии не должен брать на себя всю хозяйственную текучку. Ничего личного - полновластный глава государства предпочитает иметь управляемого премьера, который будет вести дела, обращаясь к арбитру и гаранту стратегии только в сложных или политически важных случаях. На эту роль Сталин избрал преданного друга Молотова.

На пленуме ЦКи ЦКК 17-21 декабря 1930 года Рыков был подвергнут дружной критике за непоследовательность и старые ошибки. Он опасался отвечать на обвинения прямо, о чем с некоторым злорадством говорил Бубнов: «Человек с этакой нарочитой осторожностью ходит по скользкому льду»⁴⁹. Контакты с «вредителями» и зависимость от их мнения играли второстепенную роль в критике Рыкова. 19 декабря Рыков был заменен на посту пред-совнаркома Молотовым, а 21 декабря - выведен из Политбюро. Результатом назначения Молотова стало, по словам Сталина, «полное единство советской и партийной верхушек»⁵⁰, что было логично в условиях тоталитаризма. Разгром «консультантского» аппарата означал торжество партийного аппарата над хозяйственниками, политической воли над экономической компетентностью.

Но для этого не нужно было фальсифицировать процессы. Это и так было в воле Сталина - отстранение правых от власти приветствовали даже аппаратчики, недовольные Сталиным и близкие к правым по взглядам. Это подтвердило дело Сырцова-Ло-минадзе.

Сырцов Сергей Иванович (1893-1937). Большевик с 1913года. Во время Гражданской войны руководил «расказачиванием», в 1926- 1929 годах возглавлял Сибирскую парторганизацию. Тесня Рыкова,

Сталин сделал Сырцова председателем Совнаркома РСФСР (Рыков занимал этот пост по совместительству). Член ЦКс 1927 года, кандидат в члены Политбюро с 1929 года. Сырцов поддерживал борьбу с правыми, верил Сталину. Но первые итоги Первой пятилетки разочаровали Сырцова.

Сталина не меньше, чем Троцкого, волновала проблема молодого поколения, которое сможет подкрепить «стариков», компетентно выполняя их указания. С. Сырцов и В. Ломинадзе имели репутацию молодых радикалов, и их выдвинули во второй ряд руководства. Орджоникидзе покровительствовал Ломинадзе, который к тому же вместе со своим товарищем Л. Шацкиным особенно рьяно атаковал правых. Но после победы над Бухариным Сталин «осадил» и Шацкина, а Ломинадзе отправился руководить Закавказской парторганизацией. Сырцов во время гражданской войны громил казаков (руководил «расказачиванием»), в 1926- 1929 годах возглавлял Сибирскую парторганизацию. Тесня Рыкова, Сталин сделал Сырцова председателем Совнаркома РСФСР (Рыков занимал этот пост по совместительству). Сырцов поддерживал борьбу с правыми, верил Сталину. Но первые итоги «великого перелома» разочаровали Сырцова. Вначале 1930 г. он выпустил большим тиражом критическую брошюру «Онаших успехах, недостатках и задачах». На XVI съезде партии он говорил не только о победах, но и о проблемах. Вавгусте Сырцов разослал в райисполкомы текст своего доклада о контрольных цифрах, который содержал критические замечания по поводу проводимой политики. Этот шаг Сырцова был охарактеризован Политбюро как ошибка.

Сырцов был недоволен методами раскулачиваний, сомневался в правомерности действий ОГПУпротив вредителей - не раздувают ли дело? 21 октября 1930 года сотрудник «Правды» Б. Резников сообщил, что он участвовал в совещании у Сырцова, в котором принимали участие его близкие товарищи. По утверждению Резникова, Сырцов сообщил своим товарищам: «Значительная часть партийного актива, конечно, недовольна режимом и политикой партии, но актив, очевидно, думает, что есть цельное Политбюро, которое ведет какую-то твердую линию, что существует, хоть и не ленинский, но все же ЦК. Надо эти иллюзии рассеять. Политбюро - это фикция. На самом деле все решается за спиной Политбюро небольшой кучкой, которая собирается в Кремле, в бывшей квартире Цеткин, что вне этой кучки находятся та-

кие члены Политбюро, как Куйбышев, Ворошилов, Калинин, Рудзутак и, наоборот, в «кучку» входят не члены Политбюро, например, Яковлев, Постышев и др.»⁵¹ «Обвинение во «фракционности» было самым серьезным из всех возможных обвинений, выдвинутых против Сталина»⁵², - комментирует О.В. Хлевнюк. Участники встречи были вызваны в ЦККк Орджоникидзе, все отрицали, после чего были арестованы. Под арестом они стали давать показания. Выяснилось, что откровенные беседы Сырцов вел также с леваками Ломинадзе и Шацкиным. Обсуждая дело Сыр-цова-Ломинадзе на президиуме ЦКК 4 ноября, Орджоникидзе восклицал: «Что случилось с этими людьми? Где их надорвало, где им переломило политический хребет?»⁵³ Они просто увидели первые результаты индустриального рывка, после чего их взгляды стали быстро смещаться вправо. Были и личные причины. Сырцов вовсе не возражал против того, что от реального принятия решений отрезан «Рыков, как человек, допустивший правые ошибки», но иерархия внутри Политбюро противоречила интересам молодых выдвиженцев Сталина. Они хотели принимать главные решения, ан нет - надо было сделать еще один шаг, чтобы войти в круг избранных. По мнению В. Роговина, «сформировался блок, участники которого готовились выступить на очередном пленуме ЦКс критикой сталинской экономической политики и режима»⁵⁴.

Как видим, критика «режима» была непоследовательной, и готовности сближения с правыми тоже пока не было. Участники «право-левацкого» блока Сырцова-Ломинадзе были сняты с постов и понижены в должности. Умеренность мер против молодых выдвиженцев показывает, что Сталин хотел замять это неприятное дело. Но не только потому, что боялся обвинений во фракционности - он выслушивал их не впервой. проблема была серьезнее - молодые выдвиженцы, пытавшиеся рассуждать о стратегическом курсе партии, под давлением обстоятельств сдвигались вправо. Стоило потерять контроль над вторым эшелоном партийного руководства, и он мог проголосовать против политики Сталина. Поскольку квалификации, достаточной для руководства страной, у второго эшелона не было, привлечение к власти правых станет делом времени. Бухарин и Рыков превращались в своего рода «теневой кабинет» СССР. Иэто был не единственный «теневой кабинет».

Против политики Сталина могли выступить не только коммунисты, но и беспартийные массы. Ситуация в стране была поис-

тине революционной. Не хватало только «субъективного фактора»- организации революционеров (или «контрреволюционеров», выражаясь языком большевиков). Для Сталина было важно, чтобы она не смогла выйти на арену. Этот мотив разгрома идейных лидеров спецов был куда более веским, чем компрометация правых (собственно, контакты с подследственными спецами имели не только правые, но и Куйбышев, и Микоян, и другие соратники Сталина). Сталину незачем было выдумывать оппозицию: документы свидетельствуют скорее об обратном- сталинское ядро верило в нее и видело в ней реальную угрозу. Сегодня стало как-то не принято обсуждать очевидный, казалось бы, вопрос: есть ли дым без огня? Были ли процессы сфальсифицированы полностью, или подсудимые действительно представляли угрозу для режима?

Было - не было?

Перечитаем под этим углом зрения письмо Якубовича Генеральному прокурору СССР от 1967 года. Аргументы Якубовича доказывают лишь его персональную непричастность к вредительству и небрежность подготовки процесса. Так, обвиняемый Иков не вскрыл своих реальных связей, сознавшись лишь в контактах с заграничной делегацией РСДРП. Но ведь именно в этом он обвинялся. Якубович по существу подтвердил в этом пункте правильность обвинения в основном, а не в деталях.

Очевидно, следствие и не интересовали детали. Это объясняет все неувязки. Не было времени докапываться до истины во всех нюансах. Выяснив, что группа меньшевиков представляет угрозу режиму, политическое руководство не считало необходимым подтвердить эту «истину» по всем правилам «буржуазной юриспруденции». Нужно было разгромить и скомпрометировать эту группу в короткие сроки и с максимальной убедительностью, которую вызывает у публики покаяние преступника на процессе. При таком методе борьбы с оппозицией необходимо не тщательное и скрупулезное исследование всех обстоятельств дела, а «удары по площадям», аресты периферии оппозиционной группы, выделение среди арестованных тех, кто готов сотрудничать со следствием (значительная часть арестованных не призналась в преступлениях, и была осуждена безо всякого процесса коллегией ОГПУ). Невиновность Якубовича играла на руку следствию: именно в силу

с‹-

своей идейной близости и незнания того, что там было у Громана и Кондратьева на самом деле, он не будет отвлекаться на реальные детали, расходящиеся со схемой следствия.

По той же причине было полезно привлекать людей, обвиняемых по более «позорным» статьям и потому готовых дать политические показания.

Игра с политическими лидерами гипотетической оппозиции могла вестись по подобной схеме: «поймав» их на ведении «контрреволюционной пропаганды» и на обсуждении перспектив крушения коммунистического режима (что считалось тяжким преступлением и могло истолковываться как заговор), предложить полное сотрудничество в обмен на жизнь и даже последующую реабилитацию.

С точки зрения юриспруденции такие методы следствия не доказывают ничего - ни виновности, ни невиновности. Якубович утверждает, что на самом деле он непричастен к организациям Громана и Кондратьева. Он ничего не знал о них. Доказывает ли это, что оппозиционных групп не было? Визоляторе из бесед с Иковым Якубович убедился в том, что как минимум Московское бюро РСДРП существовалоБ

Классическая схема следствия представлена в показаниях лидера Промпартии Л. Рамзина.⁵⁵ Кстати, в фантастическом романе А. Чаянова «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии», опубликованном в 1920 году, Трудовая крестьянская партия приходит к власти в начале 30-х годов. Сталин как раз опасался провала дела из-за ТКП, лидеры которой были менее склонны каяться и могли вызвать сочувствие крестьянства: «Подождите с передачей в суд кондратьевского «дела». Это не совсем безопасно»⁵⁶,- писал Сталин Молотову.

В чем признавались деятели «Промпартии»? Профессор А. Федотов, много споривший на процессе с прокурором Крыленко, все же рассказал, что в 1925 году была организована группа инженеров, «которые хотели для поддержки своего и общего инженерного авторитета и улучшения своего и общего положения инженеров и быта их семей держаться сообща, подготавливать свои выступления на совещаниях и таким образом добиваться повышения авторитета»⁵⁷. Федоров подчеркивал безобидность объединения, однако предварительный сговор спецов, отсутствие дискуссий между ними лишал партийное руководство возможности влиять на ситуацию. Можно было лоббировать любые решения. Федоров

признал, что затем этот своеобразный «профсоюз» превратился в политическую организацию.

Рамзин утверждал на процессе, что «основная техническая установка центра сводилась к максимальной охране предприятий крупных промышленников, связанных с центром». Ай да вредительство! Потом решили вредить более активно. Но без диверсий. «Поэтому от прямого технического вредительства центр быстро пошел к «плановому» вредительству»⁵⁸, которое выражалось в планировании замедления темпов роста и созданию диспропорций. То есть люди делали то, что считали правильным, а потом согласились признать, что это - нанесение вреда. Недостатки планирования, столь очевидные в 1930 году, не могли быть виной людей, которые были уже отстранены от дела планирования. Но их прежнее сопротивление оптимистическим планам- действие опытных профессионалов - теперь признавалось подрывным. Новые планы привели к еще большим диспропорциям, косвенно подтвердив правильность старых.

Но «вина» спецов заключалась не только в этом. Они стремились к капиталистической реставрации, надеясь на интервенцию. Не столь уже невероятные взгляды для людей, которые преуспевали при капитализме. Руководители организации, которая, по версии следствия, называлась сначала Союз инженерных организаций, или Инженерно-промышленная группа, а с 1928 года - Промышленная партия (зачем бы следствию менять название «выдуманной» структуры), встречались за границей с руководителями Торгово-промышленного комитета - объединения предпринимателей, поддерживавших интервенционистские планы, направленные против СССР. Встреча старых знакомых (предпринимателей и их инженеров) в частной обстановке - это еще не создание контрреволюционной организации, хотя с точки зрения ГПУ - уже преступление. Если беседа шла о перспективах нападения на СССР соседних государств (с помощью Франции) и белогвардейских формирований, то Рамзин был источником важной стратегической информации. Если дело фальсифицировалось полностью, и связи Рамзина с влиятельными кругами эмиграции были выдуманы ОГПУ - то таковым он не был. Как руководители ВКП(б) относились к этим показаниям? Сталин писал Менжинскому в октябре 1930 года: «Показания Рамзина очень интересны. По-моему, самое интересное в его показаниях - это вопрос об интервенции, вообще, и особенно, вопрос о сроке интервенции. Выхо-

дит, что предполагали интервенцию в 1930 году, но отложили на 1931 или даже на 1932 год. Это вероятно и важно. Это тем более важно, что исходит от первоисточника, т.е. от группы Рябушинс-кого, Гукасова, Денисова, Нобеля, представляющих самую сильную социально-экономическую группуБ «Торгпром», ТКП, «Промпартия», «партия» Милюкова - мальчики на побегушках у «Торгпрома» 59 . Далее Сталин инструктирует Менжинского, какие еще сведения необходимо получить у Рамзина и представителей других «партий». Сталин, таким образом, был уверен, что Рамзин - носитель реальной информации, и вряд ли ОГПУрешилось бы мистифицировать его по такому важному поводу. Характерно, что именно в это время советско-французские отношения обострились до предела, и Франция объявила о торговых санкциях против СССР.

Первоначально Сталин действительно опасался нападения на СССР в 1930 году⁶⁰. Поскольку важной составляющей сил вторжения могли стать белогвардейские формирования, ОГПУпредпри-няло действия, направленные на дезорганизацию Русского общевоинский союза (РОВС) - 26 января был похищен его руководитель, преемник Врангеля генерал А. Кутепов. Несмотря на то, что РОВСв 1931 году активизировал свою работу в СССР и даже заслал террориста, пытавшегося застрелить Сталина, следующий руководитель РОВС, генерал Миллер, был похищен только в 1937 году. Опасность была не в РОВСе как таковом.

Кконцу 1930 года военная тревога стихает. Не сыграла ли информация Рамзина свою роль в этом?

На процессе Промпартии Рамзин должен был представить свои контакты с заграницей как можно убедительнее. Встречи с посредниками показались Сталину недостаточно убедительными, и обвиняемые стали рассказывать о встречах лично с организатором Торгпрома Рябушинским. Получился конфуз - Рябушинский умер в 1924 году. Судебный спектакль отличался от реальности, но это не значит, что сюжет не был основан на некоторых, пусть и более скромных, фактах.

Уличив группу инженеров и экономистов право-либеральных взглядов, в контактах с белой эмиграцией, ОГПУпо заданию Сталина решало две основные задачи: во-первых, скомпрометировать сторонников реставрации путем фальсификации обвинения во вредительстве, и во-вторых, выяснить настоящие планы зарубежных центров и их более или менее организованных сторонников

внутри страны. Эти связи не были безобидными даже в случае бездействия группы. Апри интервенции противнику могли бы понадобиться компетентные общественные деятели, которые способны были бы возглавить гражданскую власть. Вэтих условиях было не так важно, носят беседы о политике и экономике характер официальных переговоров или частных бесед. Предъявив реальные обвинения, ОГПУпредложило провинившимся игру на выживание: признаться в преступлениях, назвав беседы - разработкой планов, а отстаивание своих экономических позиций - вредительством. Рамзин согласился - и выиграл. Смертный приговор был заменен для него 10-летним заключением, которое на практике обернулось успешной работой по профессии, увенчавшейся реабилитацией и Государственной премией. Его судьба стала примером для других участников полуфальсифицированных процессов. Не случайно, что процесс Промпартии, на котором вновь председательствовал Вышинский, стал первым звеном в цепи. Он прошел 5 ноября - 7 декабря 1930 года. Ав 1931 году Рамзин выступал как свидетель на процессе меньшевиков. Его показания резко контрастируют не только с показаниями Кондратьева и ранними показаниями Суханова о чисто политическом характере деятельности оппозиционных кружков. Он ясно и четко рапортует о «консолидации контрреволюционных организаций», «общем контрреволюционном фронте», оформленном в начале 1929 года, стремлении к использованию интервенции, шпионаже (который не признают за собой даже наиболее последовательные сотрудники следствия среди меньшевиков)⁶¹.

Итак, есть основания подозревать, что в «делах» 1929-1931 годов помимо фальсификации была и доля истины. Но как отделить реальность от вымысла ОГПУ? Б. В. Ананьич и В. М. Панеях, исследовавшие одновременное «академическое дело», считают, что оно представляет собой фальсификацию с вкраплениями достоверных сведений⁶². Вкрапления истины - самое интересное в этих процессах. Эти вкрапления - информация о последних очагах разрушавшегося большевиками гражданского общества.

Н. Н. Покровский предложил использовать для анализа документов процессов 30-х годов методику Я. С. Лурье, предложенную для анализа средневековых процессов: в тенденциозном источнике достоверно то, что противоречит тенденции, и не достоверно - что ей соответствует⁶³. Кэтому правилу необходимо дополнение.

Реальность может и соответствовать тенденции, но мы имеем право утверждать это, если у нас есть еще какие-то источники, подтверждающие «тенденциозный» факт.

Осколки гражданского общества

Что считать «тенденцией» следствия в «делах» 30-х годов? Инакомыслие подследственных? Их отрицательное отношение к советскому строю? Наличие антибольшевистских организаций? Готовность поддержать интервенцию? Вредительство? Инакомыслие и отрицательное отношение к режиму подтверждает как минимум Н. Валентинов, участвовавший в дискуссиях меньшевиков в середине 20-х годов. Наличие организации - вопрос толкования. Организацией можно называть и кружок инакомыслящих, и разветвленную партию. Это просто разные организации. В своих декабрьских показаниях 1930 года (когда уже сломались Якубович и Гинзбург), Суханов по-прежнему расходится со следствием: «В моем присутствии никто из моих знакомых никогда не высказывал какого бы то ни было сочувствия интервенционистским планам»⁶⁴. Также Суханов категорически отрицает свою осведомленность о вредительстве. Это позволяет считать признание интервенционизма и вредительства проявлением «тенденции» следствия (если нет других оснований подозревать меньшевиков в интервенционизме, как в случае с Промпартией). Характер и размах организации (в широком смысле слова) инакомыслящих остается предметом исследования.

Постепенное усиление «тенденции» видно в показаниях Суханова, который постепенно отступал под давлением следствия. По мнению А. Л. Литвина, «из признаний Суханова ясно, что все тогда он делал в сговоре со следствием»⁶⁵. Ясно ли это? Суханов предпочитал излагать следствию свои политические взгляды 1927- 1930 годов. Вего изложении нет ничего невероятного: «мне стали казаться неизбежными наряду с экономическими трудностями также и политические потрясения». Вусловиях народных волнений необходимо «для спасения системы» предложить ВКП(б) пойти на уступки, приняв ограниченную («куцую») конституцию, предоставляющую право на легальное существование небольшевистским течениям, стоящим на позициях советской власти и октябрьской революции. Только в условиях полной социальной катастрофы, «кровавой каши» (по излюбленному выражению одного из

участников нашего кружка)» возможны более глубокие преобразования и политический блок с Крестьянской партией.

«Однажды, в момент, когда «кровавая каша» казалась мне неизбежной, я все это высказал в одном из разговоров: дело так плохо, что даже возможен блок с Кондратьевым»⁶⁶,- признает Суханов, что обсуждал с Кондратьевым возможность создания Крестьянской партии. Он считал это «исторически законным при условии малейшей к тому легальной возможности» и полагал, что она должна иметь эсеровскую идеологию и в перспективе слиться с эсерами. Однако перспектива слияния с эсерами Кондратьеву «не улыбается»⁶⁷. Эта деталь расходится с тенденцией следствия, которое увязывало каждую из «партий» с заграничным центром. Группу Кондратьева так и не удалось увязать с зарубежными единомышленниками, и это объяснимо - Кондратьев считал себя достаточно крупным теоретиком, чтобы не идти за В. Черновым. Это - реальность, с которой следствию пришлось смириться.

Эти показания, данные Сухановым в августе 1930 года, вскоре после ареста, внутренне логичны и совершенно расходятся со схемой следствия. Для выдвижения своего проекта «куцей конституции» Суханов считал необходимым создать авторитетную в стране группу, в вожди которой прочил члена президиума Госплана и члена коллегии ЦСУВ. Громана, человека известного и уважаемого в среде социалистической интеллигенции. Но весной 1929 года Громан отклонил проект Суханова, назвав его тезисы «сталинскими». Из этого можно сделать вывод о том, что попытка Суханова создать организацию не удалась. Но это не противоречит другому толкованию - Суханова не пустили в существовавшую организацию как «слишком левого». Впоследствии, на дне рождения Суханова 9 декабря 1929 года, между Сухановым и Громаном произойдет бурное объяснение по поводу подозрения, будто Суханов состоит в германской компартии. Нужен ли был меньшевикам лидер с коммунистическими воззрениями?

Из воспоминаний Валентинова известно, что обвиняемые по делу 1930-1931 годов В. Громан, П. Малянтович, Э. Гуревич состояли в «Лиге объективных наблюдателей» (название условное, как бы «шуточное»). Валентинов утверждает, что она прекратила существование в 1927 году⁶⁸. Это утверждение вызывает целый ряд сомнений. Во-первых, Валентинов в 1927-1930 годах лечился и работал за границей и мог не знать о том, что делается в Москве. Ему могли не сообщать о деятельности Лиги и во время кратких

с‹-

приездов в Москву - лишнее распространение информации об этом было нежелательно. Во-вторых, Валентинов не мог не понимать, что его рассказ о Лиге доказывает факт длительного существования нелегального кружка политически влиятельных социал-демократов, и подтверждает материалы процесса. Не желая «лить воду на мельницу» коммунистической пропаганды, Валентинов должен был «умертвить» Лигу именно в 1927 году, чтобы она не могла преобразоваться в «Союзное бюро». Между тем с 1927 года у социал-демократов было больше оснований для недовольства официальным курсом, что могло только активизировать, а не прекратить их обсуждения. 1927 год, таким образом, может рассматриваться как дата прекращения работы Лиги лишь в том случае, если Лига тогда же преобразовалась в политическую группу с другим наименованием. Подследственные называли разные даты образования «Союзного бюро»- с 1926 по 1928 год. Вероятно, это был постепенный процесс, без акта образования бюро. Эту версию поддерживают некоторые другие показания.

Якубович утверждает, что «организационное собрание» «Союзного бюро» РСДРП произошло в тюрьме накануне суда над меньшевиками. Возможно, под этим наименованием арестованные собрались впервые. Их кружок мог называться иначе. Следствие, выяснив главное, уже не интересовалось деталями. Обвиняемые могли скрыть и часть членов своей группы, хотя аресты были достаточно широки, чтобы «накрыть» большинство участников обсуждений. Само название «Союзное бюро» было взято у организации, реально «оставленной» на родине в начале 20-х годов, после эмиграции большинства вождей меньшевизма. Несколько лет она существовала в подпольном состоянии, в последние годы ее функции выполнял Иков.

Как они себя называли на самом деле? Материалы следствия не могут дать ответа на этот вопрос, потому что наименование «Союзное бюро» (СБ) полностью совпадает с тенденцией следствия. Поэтому в дальнейшем мы можем одну и ту же группу с оппозиционными социал-демократическими позициями называть как «Лига», так и СБ.

Несмотря на то что Суханова до декабря 1929 года не допускали в старую организацию, именно через него она и «засветилась». Социал-демократы посещали смешанный по составу «салон» на квартире Суханова, где шел обмен информацией, и, благодаря радикалу Суханову, «в шутку» ставились острые политические

вопросы. Меньшевик Ф. Череванин, не посещавший эти беседы и относящийся к обвиняемым на процессе меньшевиков враждебно, так передал дошедшие до него слухи: «УСуханова был салон, где собирались люди, занятые на высокой советской службе и безусловно лояльные, но иногда фрондирующие»⁶⁹. Очень характерный взгляд инакомыслящего из подполья на инакомыслящих из правящей элиты. Так же смотрели радикальные, но далекие от власти неформалы 80-х гг. ХХв. на статусную коммунистическую интеллигенцию, тихонько обсуждавшую возможность реформирования системы «реального социализма» вплоть до полной ее ликвидации. Именно этот стык властных и диссидентствующих кругов является крайне опасным для системы- в случае «сдвига власти» эти люди могут выдвинуть реальные проекты реформ и даже взять управление на себя.

Сталин отнесся к собраниям куда как серьезно, ибо понимал, что после 1928 года фронды в этих кругах гораздо больше, чем лояльности.

Вождь писал Молотову: «Нужно пощупать жену Суханова (коммунистка!): она не могла не знать о безобразиях, творившихся у них дома»⁷⁰. Кто-кто, а Сталин прекрасно понимал, чем могут кончиться такие «безобразия» на квартире Суханова - именно там планировался Октябрьский переворот 1917 года, правда, в отсутствие самого хозяина. Тогда в стране тоже был острый социальный кризис.

В. Базаров подтвердил, что посещал воскресные вечера у Суханова, которые «сводились к свободному обмену мнений по различным политическим и экономическим вопросам. Иногда этот обмен мнений носил резкий характер»⁷¹. Особенно резко высказывался Громан, опасавшийся, что политика большевиков конца 1929 года может привести к «правовому хаосу» (другие говорили о «кровавой каше»).

Эти беседы не носили характера обсуждений в организации с единой программой, скорее выглядели консультациями для согласования разных программ. Там бывали и народники из круга Кондратьева, и, возможно, более правые «промпартийцы». Суханов, как и Сталин, понимал, что «при наличии продуманной платформы, группа может образоваться в 48 часов»⁷². Речь шла о подготовительном этапе создания организации, которая сможет составить конкуренцию коммунистам в случае распада их диктатуры. Как бы Суханов ни доказывал, что «куцая конституция» укрепит советс-

с‹-

кую власть, было очевидно, что она стала бы лишь переходным состоянием, позволяющим оппозиции легализоваться, укрепить организационные связи и перейти в наступление⁷³.

Свое сближение с группой Громана в рамках этих бесед Суханов относит к концу 1929 года. Потом следствие «передвинет» этот момент на весну 1929 года, игнорируя столь важную деталь, как объяснение с Громаном на дне рождения Суханова 9 декабря 1929 года. Только после этого Суханова могли допустить к более интимным обсуждениям («принять в СБ»). На заседаниях СБ Суханов делал крайне критический доклад об аграрной политике, содержание которого явно расходится с тенденцией следствия: колхозы названы там «воскрешением народнической утопии», что бьет и по большевистской идеологии, и по версии о близости меньшевиков и народников из ТПК. Лишь в январе 1931 года Суханов начинает косвенно признавать факт вредительства, выразившийся в том, что меньшевики не поддерживали план пятилетки и поэтому не выполняли его с должным рвением. Ничего невероятного в таком саботаже не было, тем более что многие лидеры групп уже были уволены за саботаж разработки сверхиндустриалистских планов.

В показаниях 22 января происходит психологический перелом. Теперь Суханов уже недвусмысленно говорит о поддержке со стороны СБ интервенции против СССР и вредительства, называет нужные следствию сроки. Казалось бы, фальсификация состоялась. Но и дальше Суханов не называет никаких фактов вредительства, а предпочитает рассуждать о политике, называя встречи «совещаниями», «заседаниями» и «пленумами». Даже сдавшийся Громан все равно пишет: «Сношения носили характер политических со-беседованийБ»⁷⁴ Правду, ничего кроме правдыБ

Ранние показания Суханова в целом соответствуют поздним показаниям Кондратьева. 26 февраля он утверждал, что до 1928 года они с Громаном были скорее политическими противниками: «Я считал его тогда сверхиндустриалистом и инфляционистом. Он обвинял меня в крестьянофильстве и антииндустриализме»⁷⁵. В это время Кондратьев считался идейным лидером «прокрестьянско-го» направления общественной мысли, на него ориентировались единомышленники-специалисты по всей стране, как на Громана- специалисты социал-демократических взглядов. Левая оппозиция попрекала правящую группу тем, что они находятся под влиянием Кондратьева и Громана. Так, в 1927 году тезисы Кондратьева к

совещанию наркомземов Зиновьев назвал манифестом кулацкой партии. Он даже пытался опубликовать об этом статью, но нарком земледелия А.П. Смирнов не позволил этого сделать: «Калинин тоже, насчет того, что кулак в Америке богат, а у нас какой-де кулак, у нас он бедный. Это все вдохновляется Кондратьевым»⁷⁶.

Понятно, что после перемены курса лидер «крестьянофилов» оказался в опале. После увольнения Кондратьева с поста директора Конъюнктурного института Наркомфина в 1928 году началось его личное сближение с Сухановым и Громаном. Постепенно Кондратьев понял, что за Громаном стоит какая-то организация, и Громан понял то же самое о Кондратьеве.

До этого момента в показаниях Кондратьева нет ничего невероятного. За обоими теоретиками стоял круг близких по взглядам людей. Тут бы с точки зрения тенденции следствия и начать свидетельствовать о Союзном бюро ЦКРСДРП, его подрывных действиях, стремлении к интервенции и т. д. Но Кондратьев не желает говорить то, чего не знает: «Но я никогда ни от Громана, ни от Суханова не слышал, что во главе организации стоит оформившееся Союзное бюро ЦКменьшевиковБ Яне помню, чтобы указывал Громану и Суханову, что наша организация называется ТКП»⁷⁷. Ничего кроме правдыБ

Кондратьев признает, что в центральную группу (ЦК) ТКП входили также Юровский и Макаров. ЦКдано в скобках. Хотите называть лидеров группы ЦК - ну называйте. Хотите называть консультации Кондратьева, Громана и Суханова блоком- называйте. Тем более что в разговорах «употребляется даже самый этот термин»⁷⁸.

Планы ТКП Кондратьев излагает как сценарий вероятного развития событий, которыми оппозиция может воспользоваться, но которые не собирается провоцировать. Участники обеих организаций высказывались за демократическую республику и экономическую программу НЭПа. Но, вопреки интересам следствия, Кондратьев добавляет: «Должен, однако, сказать, что платформа как меньшевистской организации, так и ТКП была далеко не закончена выработкой и потому по ряду вопросов не существовало единства взглядов как в одной, так и в другой организации». Кондратьев подчеркивает: «ЦКТКП не имел никаких непосредственных связей с интервентамиБ Совместных специальных организационных действий по подготовке общего восстания организации не предпринимали»⁷⁹. Даже Громан, согласившийся полностью

«разоружиться» перед следствием, все таки подчеркивал разногласия между организациями блока: «О слиянии организаций не может быть и речи, в виду явного различия политических программ»⁸⁰. По утверждению Громана, в 1928 году был создан только информационный центр (то есть люди делились друг с другом информацией). Более того, весной 1929 года представители Промпартии не явились на встречу, контакты с ними были потеряны.

Не получался блок сплоченных вредительских организаций. Аклубы оппозиционных политиков вырисовывались вполне рельефно. Но в случае социального кризиса из таких клубов быстро формируются партии. Если не за 48 часов, как утверждал Суханов, то за неделю. Ав случае кризиса власти массы знают, кого поддерживать, и такие партии становятся массовыми движениями. «Теневые правительства» выходят из подполья и начинают претендовать на власть. Вфеврале 1917 года оппозиционные политики, известные интеллигенции, подхватили падавшую власть.

Громан утверждает, что обсуждался вопрос о создании временного правительства из представителей СБ и ТКП, возможно с привлечением Промпартии и правой оппозиции ВКП(б). Думали ли Громан, Суханов и Кондратьев о создании «временного правительства»? Базаров рассказывал, что как-то в конце 1929- начале 1930 года у Суханова «кто-то из присутствующих, возможно Громан, заявил, что в стране, в ВКП(б) нет никаких организующих сил, на которые можно было бы опереться. В ответ на это Суханов, шутя, заметил: «Как нет таких сил? Даже из числа присутствующих здесь лиц можно указать таких, какие могли бы быть министрами. Вот, например, Базаров мог бы быть министром иностранных делБ Одновременно Суханов и других присутствующих характеризовал как способных занять министерские посты»⁸¹. Обмена мнениями после «шутки» Суханова не было, но позднее Кондратьев сообщил Громану, что его хотелось бы видеть в будущем правительстве. Тема «теневого кабинета» обсуждалась в шутку, но обдумывалась всерьез.

Была ли у людей, которых посадили на скамью подсудимых, реальная возможность взять управление страной на себя в случае крушения большевистской диктатуры? А. Л. Литвин отрицает наличие у этих людей политического опыта: «Окаком политическом опыте обвиняемых в данном конкретном случае приходится говорить, если Суханов, Гринцер, Громан и другие поверили следователям, говорили под их диктовку явные несуразности, а потом

удивлялись, как же их обманули»⁸². Здесь явно смешивается политический опыт и опыт подследственного, что не одно и то же. Как подследственные, меньшевики пытались спасти себе жизнь. В этом была своя логика - коммунистическая диктатура могла рухнуть в любой момент. Меньшевики не верили, что она продержится долго. Покаяния на процессе не были непреодолимым препятствием для возвращения в политическую жизнь. Это подтвердил опыт Восточной Европы, где выжившие в коммунистических застенках люди становились партийными и государственными лидерами в 50- 80-е годы. Важно было пережить этот трагический период. И здесь следователи не обманули подследственных - смертные приговоры вынесены не были.

Думаю, не побывав в тюрьме, нельзя обвинять людей, которые не справились со следственным прессингом, в недостатке «политического опыта». Политический опыт заключается в знаниях иного рода. Напомню, что Громан занимался планированием развития народного хозяйства еще во Временном правительстве.

Кондратьев, видный эсер, товарищ министра земледелия в 1917 году, не был выслан из СССР по просьбе Наркомфина, остро нуждавшегося в его знаниях. Очевидно, такие люди могли справиться с управлением экономикой России не хуже большевиков. Тем более что у каждого была своя команда и связи с коллегами в провинции. Громан показывал: «Постепенно для меня и Суханова выяснилось, что кондратьевская группировка представляет собой весьма разветвленную организацию, с базой в органах Наркомзе-ма, а частью и Наркомфина, как в центре, так и на местах, с охватом всех видов кооперацииБ»⁸³ «Разветвленная» сеть могла быть основана не на формальных связях, а на личном авторитете лидеров. Нужно ли формально считать себя членом подпольной организации, чтобы в случае революционного развития событий агитировать за того, кого уважаешь, и выполнять его указания?

Однако куда делись документы меньшевиков? По признаниям обвиняемых их было совсем немного. Тиражи листовок ограничивались десятками. Внутренние документы также были немногочисленны. И. Рубин признался, что отдал чемодан со своими бумагами директору Института Маркса и Энгельса Д. Рязанову.

Рязанов (настоящая фамилия Гольдендах) Давид Борисович

(1870-1938). Революционную деятельность начал еще в 1887 году в народническом кружке, затем склонился к марксизму. С1903 года мень-

шевик. В 1905-1907 годах работал в парламентской фракции РСДРП и профсоюзах. В 1917 году вошел в группу межрайонцев и вместе с ними вступил в РСДРП (б). Выступал за создание коалиционного правительства с участием меньшевиков и эсеров. На VII съезде партии протестовал против заключения Брестского мира. После его заключения даже вышел из партии, но затем вернулся. В ходе дискуссии о профсоюзах поддержал Троцкого. Был назначен директором Института Маркса и Энгельса. В 1929 году избран академиком.

Рязанов, конечно, категорически отрицал это, что не спасло его от наказания. Старый большевик, известный своим постоянным инакомыслием, Рязанов видел в Институте хранилище социалистической мысли - не только «правильной». Чемодан с меньшевистскими бумагами представлял для него большую ценность, а после начала арестов - еще и большую опасность. УРязанова было достаточно времени, чтобы перепрятать или уничтожить архив.

Отсутствие письменных источников, созданных организацией, еще не свидетельствует о том, что организации не было. Так, описанная Н. Валентиновым Лига создала программный документ «Судьба основных идей Октябрьской революции», который тоже до нас не дошел. Но это еще не является основанием для того, чтобы считать воспоминания Валентинова выдумкой.

Гинзбург утверждает, что листовки СБ печатались тиражом около 40 экземпляров. Что мешало следствию фальсифицировать эти листовки? Оно не ставило такую задачу. Фальсифицировать нужно было обвинение во вредительстве, а не в пропаганде. Пропагандистские действия меньшевиков не вызывали сомнения. Главные обвинения не предполагали документальных доказательств.

Сохранились письма к Икову из-за границы. Вних ничего не говорится о вредительстве и приверженности интервенции, но факт переписки, связи с РСДРП, налицо.

«Сознательный» обвиняемый А. Гинзбург воспроизвел резолюцию СБ, написанную им в феврале 1930 года. Казалось бы, документ должен был быть написан под диктовку следствия, повторять основные его версии. Но текст не подтверждает это предположение. Политика режима характеризуется в выражениях, которые вряд ли могли возникнуть в головах следователей: «авантюра большевизма, чувствующего свое банкротство», которая ведет «к вооруженному столкновению со всем капиталистическим миром». Это

столкновение рассматривается не как благо, а как бедствие, что тоже противоречит версии следствия. Вставкой выглядит призыв к противодействию пятилетке, «не останавливаясь перед дезорганизацией работы советских хозяйственных органов»⁸⁴. Востальном документ явно плод оппозиционной социал-демократической мысли, развивающейся вне тюремных стен.

Для торжества сталинской версии не хватало главного - фактов вредительства. Под давлением следствия обвиняемые согласились признать вредительством проведение умеренного курса в своих ведомствах и возможный саботаж радикальных партийно-государственных решений. Нельзя исключать и обсуждения темы вредительства в оппозиционных кружках, хотя нет признаков, что дело пошло дальше разговоров.

Главное направление «вредительства» представляло собой воздействие на коммунистических руководителей, «манипулирование» ими с помощью превосходства в знаниях. Сталин писал Молото-ву: «Теперь ясно даже для слепых, что мероприятиями НКФ руководил Юровский (а не Брюханов), а «политикой» Госбанка - вредительские элементы из аппарата Госбанка (а не Пятаков), вдохновляемые «правительством» Кондратьева-ГроманаБ Что касается Пятакова, он по всем данным остался таким, каким он был всегда, т. е. плохим комиссаром при не менее плохом спеце (или спецах). Он в плену у своего аппарата.»⁸⁵. Такой вывод Сталин сделал после того, как Пятаков «поправел», ознакомившись с первыми результатами первой пятилетки.

Сэтой же опасностью манипуляции слабыми руководителями со стороны сильных специалистов Сталин столкнулся и привлекая к работе бывших лидеров оппозиции. Он писал Молотову: «Как бы не вышло на деле, что руководит «Правдой» не Ярославский, а кто-нибудь другой, вроде ЗиновьеваБ»⁸⁶, который начал сотрудничать в главной большевистской газете. Власть экспертов, власть знания разлагала власть партийно-государственного руководства. Но главная опасность была не в этом, а в существовании «теневого правительства» спецов, которое могло предложить политическую альтернативу и стать центром консолидации массового народного движения.

Если социалисты рассчитывали на новый «Февраль», то «пром-партийцы» могли рассчитывать на интервенцию. Впоказаниях упоминался также военный переворот. Тенденция следствия? Версия

переворота повторяется и в показаниях арестованных по «академическому делу», идейно близких «промпартийцам».

Противостояние академиков и компартии в 1928-1929 годах - факт, не вызывающий сомнений. Проблему составляет соотношение этого противостояния и последующих репрессий. Академиков хотели сломить с помощью репрессий, или противостояние стало выливаться в формы, в которых власть увидела угрозу себе?

12 января 1929 года в обстановке сильнейшего давления властей прошли выборы в Академию наук СССР. Академики старой школы сопротивлялись внедрению в свое сообщество коммунистических «выскочек». Скрепя сердце, академики проголосовали за избрание в АН большевиков, имевших в науке хоть какое-то имя: Н. Бухарин, И. Губкин, Г. Кржижановский, М. Покровский, Д. Рязанов. Большинство из них были инакомыслящими большевиками. Авот посланники партии А. Деборин, Н. Лукин, В. Фриче были забаллотированы. Из этого акта сопротивления исследователи обычно и выводят «академическое дело». Месть власти. Но за что мстить? Академики продержались недолго. 13 февраля, в обстановке запугивания, в том числе и на уровне Политбюро ЦК, академики сдались - трое коммунистов были избраны в АН. Из собрания «лучших умов» академия стала превращаться в штаб организаторов науки. Вусловиях перехода к индустриализации это был естественный процесс, практически неостановимый. Власть не считала академиков достойными противниками. 4 марта была ликвидирована комиссия Политбюро, созданная для проведения коммунистов на выборах в АН. Коммунистическая фракция брала в свои руки управление наукой. Развернулись увольнения неугодных сотрудников АН. Зачем тут аресты? Было уволено 648 человек.

Но в октябре 1929 года развернулись аресты. Было арестовано более 100 человек. Были ли аресты среди научных работников вызваны стремлением властей вытеснить старых академиков коммунистами в АН? Разумеется, когда дело набрало обороты и были арестованы академики С.Ф. Платонов, Е.В. Тарле, М.К. Любавс-кий и Н. П. Лихачев, власть не преминула продолжить избрание новых академиков-коммунистов. Но репрессии проводились явно не ради этого. Аресты оставались выборочными. Так, открытый демарш президента АН А. П. Карпинского, протестовавшего против арестов, остался без организационных последствий. После внедрения в АН коммунистической фракции для большевизации

науки уже не нужны были аресты - хватало голосования и увольнений.

Поводом для арестов стало «архивное дело». Было обнаружено, что академики хранят акт об отречении Николая II и другие дореволюционные документы без санкции правительства (академики объясняли, что сообщили «наверх», но «должной» настойчивости не проявляли). Воснове «архивного дела» лежал конфликт старых академиков во главе с С. Платоновым и С. Ольденбургом, с одной стороны, и лидером «красной» исторической науки М. Покровским. Можно ли передавать большевикам ценнейшие исторические документы, или подождать? Саботаж передачи документов Центрархиву и оппозиционные беседы, обостренные недовольством линией властей во время избрания,- вот основа, на которой выросло «академическое дело». Власть не мстила за прошлое. Она обнаружила еще один центр оппозиционного общения недовольных интеллектуалов с известными именами.

Трудно отрицать критический характер бесед ученых между собой. Вначале следствия Платонов рассказывает следователю о кружках, существовавших в академической среде. Да, есть либералы-демократы и консерваторы-монархисты. Люди не «перековались» за десятилетие. Названия этих интеллектуальных клубов рождены явно не в голове следователей. «Новый Арзамас», например. Вбеседах со следователем Платонов излагает не идеи следствия, а взгляды консервативного историка. Он указывает на «неподготовленность широких крестьянских масс к социалистическим элемен-там»⁸⁷. Частные беседы интеллектуалов касались перспектив интервенции и восстановления монархии, к которым собеседники относились по-разному. На то и интеллектуальный клуб, чтобы анализировать разные возможности.

По словам Платонова, ситуация 1928 года «обостряла политическое настроение членов нашего кружка-организации, создавала иллюзию непрочности соввласти, ее скорого падения и подталкивала нас к скорейшему организационному и политическому оформлению нашего кружка как политической организации»⁸⁸. Для людей, переживших 1905 и 1917 годы, это вполне нормальное поведение. Ауж если клуб вступает в контакты с другим подобными кругами (Промпартия, например), то нужно скорее договориться об общей линии на переговорах с партнерами. Вфеврале 1917 года кабинет сформировали те известные интеллектуалы, которые быстрее договорились.

Интересно, что следствие, которое вроде бы фальсифицировало дело от начала до конца, действительно проверяло показания. Так, Е. Тарле, намеченному вроде бы Промпартией в министры иностранных дел, предъявили для опознания фотографии Рамзина. Кандидат в министры выбрал фотографии, «не имевшие с Рамзиным ни малейшего сходства»⁸⁹. Но если о коалиции договариваются подпольные группы, все лидеры могут и не знать друг друга лично.

По версии следствия клуб, действовавший в АН, оформился во «Всенародный союз борьбы за возрождение свободной России». Откуда возникло это название? Придумал следователь? Но следствие искало монархический заговор. «Возрождение свободной России»- либеральный лозунг, далекий от монархической идеи (во всяком случае, с точки зрения следователей ОГПУ). Источник названия, как и в других «делах» 1929-1931 годов, - беседы оппозиционно настроенных интеллигентов, которые обсуждали возможность политического оформления своих групп, если власть всерьез зашатается. Название в этом деле - важнее программы. Это квинтэссенция программы, визитная карточка в переговорах с партнерами и, если это будет возможно - в агитации.

По версии следствия в организации определенно состояли 33 арестованных. В военную организацию «союза» входили 16 бывших офицеров, работавших в учреждениях АН. Она якобы должна была выступить во время интервенции. Если «товарищи по оружию» из кутеповского РОВСа действительно высадятся на Черноморском или Балтийском берегу, почему бы не присоединиться к ним. Главой «академической военки» ОГПУназначило зятя академика Платонова Н. Измайлова (по «академическому делу» его все же не стали расстреливать). Он был наиболее удобной для следствия связью между академикам и недовольными военспецами. Но были и другие связи. Консервативная интеллигенция активно общалась с консервативными офицерами. Учитывая «дело военных» 1930-1931 годов, контакты академиков и офицеров могли показаться особенно опасными. Опыт белого движения убедительно показал, что в случае падения коммунистического режима страна не примет диктатуры офицеров. Иное дело - коалиционное правительство, состоящее из известных ученых и опытных хозяйственников, которые придерживаются разных политических взглядов (от консервативно-либеральных, как академики, до социалистических, как участники других групп). Лучшие шансы в условиях гря-

дущей революции будут иметь те силы, которые будут располагать вооруженной поддержкой.

Приговор академикам и их подельникам был вынесен 8 августа 1931 года. Среди приговоров 1928-1931 годов академиков ждало самое мягкое наказание - 5 лет ссылки. Авот военные участники академического кружка, обсуждавшие вопросы истории России с либеральных и монархических позиций, будут отправлены в тюрьму. Шестерых бывших офицеров по приговору 10 мая 1931 года расстреляли.

По признанию академика Е. Тарле, один из участников их бесед говорил, что «диктатором мог быть Брусилов, популярный человек и вместе с тем не какой-нибудь эмигрант, не знающий происходящих изменений в психологии военных масс»⁹⁰. Это было до смерти генерала в 1926 году. Поскольку другого популярного генерала в СССР не было, офицеры могли переориентироваться на либеральных интеллектуалов. Самого Тарле, по версии обвиняемых по делу Промпартии, прочили на место министра иностранных дел. Но он, как и академик-монархист С. Платонов, отделался ссылкой. Странно: и Громан, и Рамзин, и Тарле сотрудничали со следствием, а какие у них сложились разные судьбы. Но это объяснимо: Громан представлял опасность для режима сам по себе - как носитель знаний и идей. Он, равно как и Кондратьев с Чаяновым, оказывал воздействие на правое крыло компартии. Идеи Рамзина и Тарле не могли быть приняты послереволюционными массами или новой правящей элитой, и поэтому они были безопасны. При условии, если старая правящая элита не имеет вооруженной поддержки в армии.

Из некоторых показаний следовало, что такая поддержка есть. В августе 1930 года были произведены массовые аресты военных специалистов, бывших царских офицеров. Операция по ликвидации старого офицерства была названа «Весна», так как в кругах внепартийной, в том числе военной, интеллигенции ходили слухи о том, что весной 1930 или 1931 года будет интервенция, и происходили обсуждения, что делать в этом случае. Репрессировали более 10 000 человек. Это был своего рода «удар по площадям». Подозревая, что в офицерской среде зреет заговор, ОГПУи руководство страны снова не стали разбираться в деталях, а вырезали целый социальный слой. Были арестованы бывшие генералы М. Бонч-Бруевич (в 1931 году отпущен с миром), А. Свечин, А. Сне-сарев, А. Секретарев и др.

«Дутый» характер некоторых дел был очевиден даже следователям. Но в ряде случаев удалось найти вещественные доказательства и получить правдоподобные показания. Так, офицеры продолжали собираться на вечера, посвященные их боевому братству в дореволюционные годы, хранили дореволюционную и белогвардейскую форму и символику (включая даже полковые знамена). До 1926 года вечера георгиевских кавалеров возглавлял сам генерал Брусилов. Вэтих показаниях нет «тенденции следствия»- как потенциальный военный диктатор покойный генерал не был выгоден следствию.

На встречах георгиевских кавалеров Брусилов говорил о своей радости, «что, несмотря на то, что волею судеб сейчас служим в Красной Армии, мы все же не забываем старых традиций русского офицерства». Ему ответствовал Снесарев, который говорил, что собравшиеся и дальше не будут «терять друг друга из виду»⁹¹.

Снесарев был близок к научной интеллигенции, что увязывало военное дело с академическим через «Русский национальный союз» профессора И. Озерова. Упоминалась ли возможность создания такого союза в беседах генерала и профессора? Сам Снесарев признал, что георгиевские кавалеры считали его одним из преемников Брусилова. Старика Снесарева выпустили уже в 1932 году, без массы старого офицерства он был не опасен. Свечин говорил: «Мы только беспечные ландскнехты»⁹². Сталин не доверял ландскнехтам, тем более если они ведут ностальгические разговоры о старой России. Он опасался, что в момент интервенции тысячи офицеров, носители советских военных тайн, отправятся на занятую интервентами и белогвардейцами территорию (как в свое время на Дон), придадут массовость русским контрреволюционным формированиям и дезорганизуют тыл Красной Армии. При первых сигналах о заговоре в «белогвардейской среде» было решено уничтожить саму почву этой «пятой колонны» (используя крылатое выражение, возникшее в Испании через шесть лет).

Но при расследовании заговорщических настроений среди военспецов Сталина ждала неприятность. Оказалось, что недовольство наблюдается не только в среде старого офицерства. Бывший полковник Н. Какурин (с 1920 года сражавшийся в Красной Армии) показал: «ВМоскве временами собирались у Тухачевского, временами у Гая, временами у цыганки (имеется в виду любовница Какурина. - Л.Ж.). Лидером всех этих собраний являлся Тухачевский». Во время XVI съезда решено было выжидать, «организу-

ясь в кадрах», чтобы потом вмешаться в борьбу сталинцев и правых. Идея Антонова-Овсеенко об армии, сдерживающей «зарвавшихся вождей», получила второе рождение. Целью считалась «военная диктатура, приходящая к власти через правый уклон»⁹³. Тухачевский обсуждал и возможность покушения на Сталина фанатика из оппозиции. По мнению Какурина, участники бесед рассматривали Тухачевского как военного вождя на случай «борьбы с анархией и агрессией».

Показания Какурина были особенно ценны, так как, во-первых, он был почитателем и товарищем Тухачевского (как и признававшийся по этому же делу И. Троицкий), и во-вторых, были получены не под давлением- первоначально он поделился своими откровениями с осведомительницей ОГПУ, своей родственницей.

10 сентября 1930 года Менжинский писал Сталину: «Арестовывать участников группировки поодиночке - рискованно. Выходов может быть два: или немедленно арестовать наиболее активных участников группировки, или дождаться вашего приезда, принимая пока агентурные меры, чтобы не быть застигнутым врасплох. Считаю нужным отметить, что сейчас все повстанческие группировки созревают очень быстро и последнее решение представляет известный риск»⁹⁴. 24 сентября Сталин предлагает Орджоникидзе подумать о мерах «ликвидации этого неприятного дела»: «Стало быть, Тухачевский оказался в плену у антисоветских элементов и был сугубо обработан тоже антисоветскими элементами из рядов правых. Так выходит по материалам. Возможно ли это? Конечно, возможно, раз оно не исключено. Видимо, правые готовы идти даже на военную диктатуру, лишь бы избавиться от ЦК, от колхозов и совхозов, от большевистских темпов развития индустрииБ Эти господа хотели, очевидно, поставить военных людей Кондратье-вым-Громанам-Сухановым. Кондратьевско-сухановско-бухаринс-кая партия, - таков баланс. Ну и делаБ»⁹⁵ «Письмо Сталина показывает, что он хорошо понимал, что дело о «военном заговоре» сфабриковано в ОГПУ. Чем иначе объяснить благодушную готовность «отложить решение вопроса» еще на несколько недель, оставить «заговорщиков» на свободе, несмотря на «предупреждение» Менжинского об опасности?»⁹⁶ - комментирует О.В. Хлевнюк. Письмо написано Орджоникидзе, а не в газету «Правда». Сталин не убеждает своего товарища в необходимости расправы с Тухачевским или правыми (по поводу Бухарина у них уже нет разногласий). Он не мистифицирует Орджоникидзе и не сетует на из-

лишнее усердие ОГПУ. Нет, пожалуй, письмо Сталина не свидетельствует о грубой и явной фабрикации «военного заговора». Тогда почему заговорщиков не арестовали? Менжинский фактически объяснил это: слишком рискованно. Не ясно, кто еще вовлечен, нет уверенности в вине Тухачевского и его товарища комдива Г. Гая (слишком уж они отличаются от арестованных военспецов). Ипо-том у Сталина было свое объяснение «фронды» Тухачевского, которое требовало не хирургических, а терапевтических методов лечения.

Перечитаем письмо еще раз. Перед мысленным взором Сталина встала страшная картина. Страна на грани социального взрыва. Интеллигенция настроена враждебно и при первой возможности начнет формировать альтернативную большевикам политическую систему, привлекая враждебные Сталину элементы партии. Ив этих условиях, даже без всякой интервенции, армия может нанести по партийным лидерам решающий удар, если спровоцировать красных «генералов». Неограниченная власть самодержца ограничена только переворотом.

Но по трезвом размышлении Сталин понял, что не все так страшно. Интервенции пока не будет. «Теневые правительства» арестованы, их политическая сеть обезглавлена. Между правыми коммунистами, эсерами из крестьянской партии, меньшевиками и тем более правыми либералами из инженерных и академических кругов - множество разногласий, и единого штаба у сопротивления по-прежнему нет. То же можно сказать и о военной «фронде». Причастность Тухачевского к заговору старого офицерства была невероятной: будущий маршал был известен как сторонник скорейшей индустриализации, критик «правого уклона» в военном строительстве и оппонент Свечина, арест которого вызвал одобрение Тухачевского. «Фронда» Тухачевского была вызвана не его политическими взглядами. Ачем? Как не вспомнить о недавней обиде, нанесенной самолюбию Тухачевского Сталиным, который оказался «правее» своего полководца. Ситуация осени 1930 года заставила Сталина по-новому взглянуть на сам конфликт. Взгляды Тухачевского противостояли взглядам Шапошникова, старого офицера с консервативными военными взглядами. Осенью 1930 года Шапошников торопливо вступает в ВКП(б). Прежде - не считал нужным, а теперь это - жест лояльности, необходимый для спасения, для того, чтобы отмежеваться. Сталину нужно было выбирать между Шапошниковым и Тухачевским.

Были проведены очные ставки между Тухачевским и Какури-ным. Тухачевский твердо опровергал обвинения (возможно, толковал смысл говорившегося на встречах в свою пользу). Были проведены беседы с другими «генералами»: Гамарником, Якиром и Дубовым. Это помогло Сталину определиться и решить «зачеркнуть» это дело.

«Что касается дела Тухачевского, то последний оказался чистым на все 100%. Это очень хорошо»⁹⁷, - писал Сталин Молотову в октябре 1930 года. Сталин переставляет фигуры. Шапошников был отправлен командовать Приволжским военным округом (без опоры на разгромленное военное офицерство он был не опасен). На его место был назначен А. Егоров, старый товарищ Сталина по гражданской войне. Он не был столь опытен в штабной работе, как Шапошников и Тухачевский. Сталин «двигает» Тухачевского в сторону от непосредственного руководства войсками, на разработку военно-технической военной политики. Их взгляды теперь сближаются.

Затем Сталин завершил и разгром спецов. Офицеров, арестованных по делу «Весна», примерно наказали. 31 участник «заговора» был расстрелян, остальные отправлены в тюрьмы. Некоторых потом выпустили и позволили продолжать работу. Опасная среда консервативного офицерства была разрушена.

Были «закрыты» и другие дела: участников ТПКи большинство меньшевиков посадили решением ОГПУбез суда, расстреляли 48 подозреваемых в участии во вредительской организации в области снабжения во главе с профессором А. Рязанцевым и бывшим редактором «Торгово-промышленной газеты» Е. Каратыгиным. 1-9 марта 1931 года успешно прошел процесс меньшевиков, их приговорили к различным срокам тюремного заключения. Одновременно с постов были сняты и большевистские командиры, скомпрометированные связями со своими спецами-«белогвардей-цами». Высшее руководство РККАза десятилетие сменилось на 80%. Во главе армии встали две категории командиров - военные чиновники, безусловно лояльные политическому руководству, и инициаторы технической модернизации армии. «Не аристократ-кавалерист, «благородный рыцарь» или интеллектуал-генштабист «мозг армии» теперь были объектом уподобления в качестве элитарного образца, а «механик», грубоватый, но сноровистый «ма-стеровой».⁹⁸ Индустриализация и здесь определяла направление человеческих судеб.

Виюне 1931 года Сталин решил снизить масштабы «провероч-но-мордобойной работы»⁹⁹ в отношении интеллигенции и заявил на совещании хозяйственников: «Тот факт, что не только этот слой старой интеллигенции, но даже определенные вчерашние вредители, значительная часть вчерашних вредителей начинает работать на ряде заводов и фабрик заодно с рабочим классом, - этот факт с несомненностью говорит о том, что поворот среди старой технической интеллигенции уже началсяБ «Спецеедство» всегда считалось и остается у нас вредным и позорным явлением»¹⁰⁰. Сталин понимал, что борьба с оппозиционными настроениями интеллигенции обостряет проблему квалификации кадров. В 30-е годы среднее и высшее образование имели менее трети секретарей обкомов. На нижестоящих уровнях партийной бюрократии с образованием было еще хуже. Люди с образованием перестали оказывать серьезное влияние на принятие текущих решений. Беседуя с английским писателем Г. Уэллсом в 1934 году, Сталин признался: «Пролетариату, социализму нужны высокообразованные люди, очень нужны». Но слова «очень нужны» Сталин при подготовке текста к публикации все же вычеркнул¹⁰¹. Монолитность власти важнее.

Централизовав партийно-государственную систему, урегулировав отношения со «своими» военными и направив их энергию в «полезное русло», разгромив «теневые правительства» спецов, лишив их возможной военной опоры, почистив и запугав интеллигенцию, еще раз унизив внутрипартийную оппозицию, Сталин надеялся, что теперь можно спокойно «дожать» страну, успешно завершить пятилетку. Но бедствия 1932-1933 годов были столь велики, что недовольство в партии стало проявляться все заметнее.

Трещины в монолите

Вусловиях твердой однопартийности ВКП (б) стала единственным каналом «обратной связи» в государственном организме и потому испытывала на себе сильное давление со стороны внепартийных социальных слоев, которые отстаивали свои интересы по партийным каналам. Разные партийцы неизбежно становились проводниками разных интересов - партия теряла монолитность. «Большой скачок» индустриализации и коллективизации вызвал массовое недовольство (в том числе и недовольство партийных кадров, обвиненных в перегибах за выполнение центральных указаний). Это не могло не сказаться на настроениях партийцев. Но

оппозиция не могла сложиться в легальную группировку, и в этом, как это ни парадоксально, заключалась особая опасность для правящей олигархии - Сталин и его сторонники не знали, кто в действительности находится на их стороне, а кто готов внезапно выступить против. После 1929 года резко меняется характер переписки между партийными вождями. Из писем всех, кроме Сталина, почти исчезает обсуждение идейных вопросов и личностей коллег. Большевики сообщают друг другу о любви к корреспонденту и своих трудах на благо страны и партии, о ненависти к уже осужденным выше врагам и противникам, о трудностях, которые все же будут преодолены. При этом количество последних под влиянием трудностей 1930-1933 годов могло только увеличиваться, и происходило это в структуре, идеально приспособленной для дворцовых переворотов. Для смены курса было необходимо лишь сместить узкую правящую группу.

Сталкиваясь с провалами и бедствиями пятилетки, партийцы быстро правели. О. В. Хлевнюк комментирует: «Несомненно, «правые» настроения были распространены и среди рядовых членов партии. Это было одной из причин очередной чистки партии. В 1929-1931 годах из ВКП(б) было исключено около 250 тыс. человек, значительная часть которых поплатилась партбилетом за принадлежность к «правому уклону»¹⁰². Всего за причастность к оппозициям и нарушение партийной дисциплины было вычищено 10% исключенных (за бытовые проступки - 21,9%)¹⁰³. Вычищались «классово-чуждые», уличенные в обмане «двурушники», нарушители дисциплины, сомневающиеся в партийных решениях (вот они, правые), «перерожденцы, сросшиеся с буржуазными элементами», «карьеристы», «шкурники», «морально разложившиеся». Вслед за этой чисткой почти сразу началась новая - сталинский аппарат снова перебирал партийные кадры. Многие партийцы, вычищенные в 1933-1936 годах как «карьеристы», «шкурники» и т. п., вернутся на руководящие посты в конце тридцатых. Акому не повезет, тех расстреляют. Они «озлоблены», а значит, опасны.

Самое опасное теперь было - принадлежность в прошлом к оппозиции. Какую бы позицию человек ни занимал в прошлом, его причастность к оппозиции означала - склонен размышлять. Ачто если получив приказ, он вместо исполнения начнет размышлять?

Но и вне партии такие люди себя не видели. Они были убежденными коммунистами, многие привыкли командовать (а такую возможность давал партбилет).

Так, например, подписавший заявление 83-х В. Лавров исключался из партии трижды, последний раз за примиренчество к троцкизму в 1933 году, снова вступал и в 1936 году прошел очередную проверку партийнык документов и работал в Восточно-Сибирском крайкоме. Бывшие оппозиционеры работали даже в НКВД. Большинство проверенный сами не указывали на принадлежность к оппозиции¹⁰⁴. В 1932 году в московских центральный учреждениях работало около 600 бытших оппозиционеров¹⁰⁵. При этом в новых условиях левые часто становились правыми. Для бывших троцкистов появились даже новые «правые» квалификации. Так, К. Дол-гашев в январе 1928 года был исключен как троцкист, восстановлен в партии в том же году, был директором совхоза, несвоевременно сдал зерно в 1932 году и был привлечен к ответственности как «правый оппортунист на практике». Бывший троцкист, старший консультант Центрального планового сектора Наркомтяжпрома П. Зумский в 1931 году получил выговор за праволевацкие настро-

ения¹⁰⁶.

В 1930 году выяснилось, что продолжается активность «рабочей оппозиции», была разоблачена ее группа в Омске. Ав январе 1933 года «бывший» лидер «рабочей оппозиции», а ныне член президиума Госплана А.Г. Шляпников публично заявил, что Октябрьская революция крестьянству ничего не дала¹⁰⁷.

Но настоящим шоком для правящих кругов стало дело «Союза марксистов-ленинцев». Организатором союза стал бывший первый секретарь Краснопресненского райкома М. Рютин, снятым с поста за правый уклон и исключенный из партии в 1930 году. Кмар-ту 1932 года он подготовил два документа: «Сталин и кризис пролетарской диктатуры» и воззвание «Ко всем членам ВКП (б)». 21 августа несколько сторонников Рютина, руководителей низшего звена, собрались на квартире в Головино под Москвой и приняли эти документы как платформу Союза марксистов-ленинцев. Новая организация приступила к пропаганде, распространяя свои документы. По отлаженным каналам неформальных внутрипартий-нык связей этот самиздат дошел до Зиновьева, Каменева, Угланова, Слепкова, Марецкого, то есть как до правых, так и до левых. Они не сообщили об этом в ЦКи ЦКК. Документы Союза «просочились» в Харьков, а возможно и в другие города.

Работа Рютина производила на рядового партийца впечатление откровения. Многочисленные беды, обрушившиеся на страну, систематизировались с марксистско-ленинских позиций.

Анализируя ситуацию в стране, Рютин отмежевывается от Бухарина и признает частичную правоту Троцкого. Но он считает, что старые вожди оппозиций не годятся для борьбы, необходимо движение в низах партии. Опора Сталина в партийной массе неустойчива: «История и тут шутит со Сталиным злую шутку: онб создает лишь самый худший вид мелкобуржуазного политиканства наверху и задавленных, забитых манекеновБ внизу»¹⁰⁸. Опираясь на завещание Ленина и собственный анализ кризиса страны и партии, Рютин делает вывод: «Пролетарская диктатура Сталиным и его кликой наверняка будет погублена окончательно, устранением же Сталина мы имеем много шансов ее спасти»¹⁰⁹. Обращение в сжатой форме суммировало содержание брошюры: «Сталин за последние пять лет отсек и устранил от руководства все самые лучшие, подлинно большевистские кадры партии, установил в ВКП(б) свою личную диктатуру, порвал с ленинизмом, стал на путь самого необузданного авантюризма и дикого личного произвола и поставил Советский Союз на край пропастиБ Ни один самый смелый и гениальный провокатор для гибели пролетарской диктатуры, для дискредитации ленинизма не мог бы придумать ничего лучшего, чем руководство Сталина и его кликиБ»¹¹⁰

Как говорил Бухарин меньшевику-эмигранту Б. Николаевскому, «Сталин объявил, что эта программа была призывом к его убийству и требовал казни Рютина»¹¹¹. Бухарин не был свидетелем обсуждения вопроса о Рютине в Политбюро, но, опираясь на его слова и другие слухи, Николаевский утверждал, что между «умеренными» членами Политбюро (включая Кирова) и Сталиным разгорелась настоящая борьба. Проанализировав имеющиеся источники, О.В. Хлевнюк делает убедительный вывод: «В общем доступные документы заставляют признать рассказ Николаевского о столкновении между Сталиным и Кировым по поводу судьбы Рютина не более чем легендой, каких немало в советской исто-рии»¹¹².

2 октября было принято решение исключить из партии всех, знавших о документе и не сообщивших о нем. Кпартийной и уголовной ответственности было привлечено 30 человек. Не так много. «Болезнь» удалось пресечь в зародыше. Аесли где-то действуют в подполье другие «союзы»- более осторожные, менее оформленные, но обсуждающие то же самое? Вскоре Сталин получил подтверждение этого.

В 1932 году Сталин столкнулся с фактом обсуждения прежде лояльными партийными работниками необходимости его смещения. 19-22 ноября 1932 года кандидат в члены ЦКМ. Савельев сообщил Сталину о беседах своего знакомого Н. Никольского с наркомом снабжения РСФСР Н. Эйсмонтом. Среди прочего Эйс-монт сказал (в интерпретации Савельева): «Вот мы завтра поедем с Толмачевым к А. П. Смирнову, и я знаю, что первая фраза, которой он нас встретит, будет: «и как это во всей стране не найдется человека, который мог бы «его» убрать»¹¹³.

Еще в 1930 году Эйсмонт в письме Сталину, Рыкову и Орджоникидзе высказал сомнения по поводу методов следствия ОГПУ: возможно «применяются пытки с целью сознаться во взятках»¹¹⁴. Возможно, это было начало его сомнений. Потом они усиливались во время откровенных разговоров правительственных чиновников, иногда за «рюмкой чая». Сталин раздраженно писал: «Дело Эйс-монта-Смирнова аналогично делу Рютина, но менее определенное и насквозь пропитано серией выпивок. Получается оппозиционная группа вокруг водки Эйсмонта-РыковаБ рычание и клокотание Смирнова и всяких московских сплетен как десерта»¹¹⁵.

УСталина были основания лично ненавидеть распространителей «московских сплетен». Его жена Надежда Аллилуева, вопреки стараниям Сталина, была прекрасно осведомлена о происходящих в стране бедствиях. Многое она узнавала непосредственно от Бухарина. 9ноября 1932 года Аллилуева застрелилась.

Между тем, «разматывая» сеть неформальных связей, по которым распространялись «слухи» и самиздат, ОГПУвышло еще на две структуры. Воктябре 1932 года - апреле 1933 года были арестованы 38 человек, в основном- бывших правых коммунистов, многие из которых - выпускники Института красной профессуры. Это была «школа Бухарина». Главой этой организации считался радикальный ученик Бухарина А. Слепков, исключенный из партии за упорствование в правых взглядах. Вссылке Слепков все же покаялся в ошибках и был в 1931 году восстановлен в партии. Но в октябре того же года Слепков попался на распространении документа Рютина и был снова исключен из партии и сослан на три года в Сибирь. Однако, прослеживая связи Слепкова, ОГПУ установило, что в августе-сентябре 1932 года на квартирах Д. Марецкого и А. Астрова прошли «нелегальные конференции правых». Слепков иронизировал по поводу этих обвинений: «Теперь такое время, если соберутся три товарища и поговорят искренне, то

нужно каяться, что была организация, а если пять - то нужно каяться, что была конференция»¹¹⁶.

Сталин так не считал. Из откровенных бесед о тяжелом положении в стране вытекал вывод о необходимости смещения генсека. Астров уже в наше время утверждал, что на встрече правых обсуждалось, как «убрать силой» Сталина¹¹⁷. Ик тому же в конференциях принимали участие не пять человек, а десятки людей¹¹⁸. Вискренних беседах принимал участие Угланов, а возможно - и Бухарин (он это категорически отрицал, а подследственные предпочли не подтверждать). В апреле 1933 года 38 участников откровенных разговоров были присуждены к различным срокам заключения и ссылки. Угланов был освобожден от наказания. Бухарин сумел отмежеваться от своей школы. Теперь ему было важно убедить Сталина в том, в чем еще недавно тот сам убеждал Бухарина: «Ты оказался прав, когда недавно несколько раз говорил мне, что они «вырвались из рук» и действуют на свой страх и рискБ»¹¹⁹

В 1932 году были произведены аресты среди троцкистов, заявивших о разрыве с оппозицией, но сохранявших конспиративные связи. Было арестовано 89 человек (всего в сети могло быть до 200), во главе с И. Смирновым и Л. Преображенским. «Почти все арестованные держались на следствии мужественно, отказываясь признать свои взгляды контрреволюционными и существование конспиративных связей»¹²⁰. Но отрицать связи было трудно - ОГ-ПУобнаружило листовки и письма Троцкого.

Смирнов Иван Никитич (1881-1936). С 1899 года член РСДРП, большевик. ВГражданскую войну - член Реввоенсовета Восточного фронта, пятой армии. Руководил наступлением на Сибирь. Член ЦК РКП (б) (1920-1921; 1922-1923). В 1922-1923 годах - заместитель председателя ВСНХ. Участник левой оппозиции. С 1923 года - нарком почт и телеграфов СССР. В 1927 году исключен из ВКП(б), приговорен к 3 годам высылки. «Порвав с троцкизмом» в 1930 году восстановлен в партии.

Участники группы троцкистов были отправлены в тюрьмы и ссылки. Правда, уже в августе 1933 года их стали освобождать, а Преображенского даже приняли в партию и дали выступить на ее съезде.

Следствию не удалось установить, что И. Смирнов в 1931 году, во время заграничной командировки, встречался с сыном Троцкого Л. Седовым и обсуждал взаимодействие его группы с Троц-

ким. Контакты продолжились в 1932 году, во время поездки за границу Э. Гольцмана, который передал Седову письмо Смирнова о переговорах между группами троцкистов, зиновьевцев и Ломинадзе-Стэна о создании блока. Седов утверждал, что он получил сообщение о переговорах между блоком левых (троцкистами и зиновьевцами) и правыми: слепковцами и рютинцами¹²¹. Это позволило В. Роговину сделать вывод: «В 1932 году стал складываться блок между участниками всех старых оппозиционных течений и новыми антисталинскими внутрипартийными группировками»¹²². Говорить о складывании блока рано - связи носили информационный характер, как, скажем, связи Промпартии и меньшевиков. При случае троцкисты были готовы доказать властям свою лояльность за счет коллег по нелегальной оппозиционной деятельности. Так, после разоблачения рютинцев Л. Преображенский направил в ЦККсообщение о том, что получил анонимное письмо, которое нужно рассматривать в связи с делом «Союза марксистов-ленинцев». Вряд ли Преображенский стал бы способствовать раскрытию организации, в которой находился в связи. Возможно, с рю-тинцами контактировал Смирнов. Преображенский же был возмущен письмом к нему правых коммунистов-рабочих (возможно, принадлежавших не к рютинской, а к еще одной группе), да и авторы письма Преображенского не жаловали: «Московские рабочие считают наше положение катастрофическим и безвыходным. Страна по существу уже голодает, и массы не в состоянии работать. Поэтому Ваша хваленая индустриализация, на которую вы с Троцким толкнули Сталина, обречена на полное фиаскоБ Все спекулируют, таково завоевание социалистической пятилет-киб Но подумайте только, с каким омерзением и негодованием отшатнулся бы от вас любой революционер до 17-го года, если бы вы сказали ему, что после революции у нас будут такие поряд-киб Самодержавие Сталина неизбежно должно привести к тому же концу, что и Николая»¹²³.

Это письмо отражало массовые настроения, проникавшие в партию. Троцкисты и зиновьевцы не симпатизировали этим настроениям, но они тоже считали Сталина ответственным за провалы, за компрометацию левого курса, который проведен некомпетентно. Ауж если Сталина действительно постигнет судьба Николая, то восстановленный в 1932 году блок левых был готов действовать самостоятельно. На каком-то этапе даже вместе с правыми коммунистами.

Насколько эти противоречия отражались в высшем партийном руководстве? В 1936 году меньшевик Б. Николаевский выпустил в эмигрантском «Социалистическом вестнике» статью «Как подготовлялся московский процесс. (Из письма старого большевика)», составленное им по мотивам бесед с Бухариным и другими информированными коммунистами¹²⁴. Из письма следовало, что в руководстве ВКП(б) идет борьба сталинистов и «умеренных», к которым относился и Киров. Схема борьбы между сталинистами и «умеренными» в руководстве, ограниченности политической власти Сталина, господствовала в советологии вплоть до открытия советских архивов. Проанализировав архивные материалы, О. В. Хлев-нюк делает вывод: «Известные пока архивные документы не подтверждают, что в Политбюро в 30-е годы происходило противоборство «умеренных» и «радикалов». Один и тот же член Политбюро в разные периоды (или в разных ситуациях в одно и то же время) занимал разные позиции - как «умеренные», так и «радикальные». Это определялось многими обстоятельствами, но главным образом, зависело от того, какой линии придерживался Сталин, за которым, судя по документам, оставалось последнее определяющее слово.

Это не означает, конечно, что в Политбюро не было столкновения различных интересов. Напротив, архивных свидетельств о конфликтах удалось выявить достаточно много. Как правило, все они предопределялись различиями в ведомственных позициях членов Политбюро»¹²⁵.

Впартии существовало множество бюрократических кланов, роль которых особенно возросла как раз после того, когда сталинская группировка победила всевозможные оппозиции. Теперь партийцы делились не по взглядам, а по принципу «кто чей выдвиженец», «кто с кем служил» и «кто под чьим началом работает». Верхушка каждого клана упиралась в человека, который мог говорить со Сталиным почти на равных, который вместе с ним «революцию делал», занимая важные посты еще при Ленине. При этом и сами оппозиционеры не теряли старых связей. Сталинский партийный монолит опять трескался.

Наиболее мощными были территориальные группировки (ленинградская, киевская, ростовская и др.). Одновременно формировались и отраслевые кланы хозяйственной бюрократии, пользовавшейся известной автономией. «В30-е гг. он (Наркомат тяжелой промышленности. - А.Ш. ) превратился в одно из самых мощных

и влиятельных ведомств, способных заявлять и отстаивать свои интересы. Значительное место среди этих интересов занимали претензии работников наркомата на относительную самостоятельность, их стремление обезопасить себя от натиска партийно-государственных контролеров и карательных органов»¹²⁶, - пишет О. Хлевнюк. Так же он характеризует и главу Наркомтяжпрома: «Историки, изучавшие деятельность одного из ведущих членов сталинского Политбюро, Орджоникидзе, отмечали ее ярко выраженный ведомственный характер. Переведенный на очередной пост, он существенно менял свои позиции, подчиняясь новым ведомственным интересам»¹²⁷.

Но стремление к ведомственной автономии - это тоже позиция. Именно из нее вытекало поведение, которое, схематизируя, можно представить как «умеренность». Вдействительности соратники не заставляли Сталина принимать нужные им решения, а уговаривали его. Сталин мог отправить любого из них «на другую работу», но не мог не советоваться. Ведомственно-клановые интересы способствовали при прочих равных покровительственному отношению к подчиненным, среди которых было немало бывших оппозиционеров. Сталин же, как гарант целостности системы и неумолимого продвижения по пути коммунистических преобразований, должен был «выкорчевывать» эти человеческие отношения между «винтиками» государственной машины. Тем более, что «винтики» были «заражены» жизнелюбием, которому способствовало укрепление позиций бюрократии. «Термидорианское перерождение» партии, о котором говорил Троцкий, стало проблемой и для Сталина, особенно теперь, когда он сам перестал быть покровителем партийной бюрократии, и должен был отвечать за государство в целом, за государственный центр, которому противостоит эгоистичная бюрократия. После разгрома общества именно она стала источником сопротивления человеческого начала государственной идее и социально-экономической марксистской схеме.

Ведомственная переменчивость, о которой пишет О. В. Хлев-нюк, носила социально-экономический характер, но сама защита людей от центра была непосредственно связана с отношением к репрессиям, с устойчивой «умеренностью» по этому вопросу. Так, заместитель Генпрокурора СССР А. Вышинский, выступая на очередном процессе «вредителей» (новая волна таких репрессий прокатилась в 1933 году), призвал к развертыванию дальнейших

репрессий в Наркоматах тяжелой промышленности и земледелия, которыми руководили С. Орджоникидзе и Я. Яковлев. Наркомы воспротивились этому, показав, что «вредители» на самом деле не так уж и виноваты, а может быть вовсе не виноваты. Они руководствовались деловыми соображениями. Всентябре 1933 года Сталин писал: «Поведение Серго (и Яковлева) в истории о «комплектности продукции» нельзя назвать иначе, как антипартийнымБ Яна-писал Кагановичу, что против моего ожидания он оказался в этом деле в лагере реакционных элементов партии»¹²⁸. Теперь признаком антипартийности и реакционности стало противостояние репрессиям, проводимым даже в агитационных целях.

Партийцев рангом пониже за антипартийное и тем более реакционное поведение немедленно арестовали бы и исключили из партии. Но кем заменить старого друга Орджоникидзе и верного, хотя и способного ошибаться Кагановича? В том же письме Мо-лотову Сталин жалуется, что нельзя долго оставлять на хозяйстве Куйбышева - он может запить. Нужно срочно готовить смену - послушных, исполнительных руководителей, способных вести дела по разработанной Сталиным стратегической линии.

На волне «большого скачка» мощь ведомственных и территориальных кланов росла. О. В. Хлевнюк пишет об этом: «Могущественные советские ведомства, возглавляемые влиятельными руководителями, были не просто проводниками «генеральной линии». Приобретая немалую самостоятельность и вес в решении государственных проблем, они во многих случаях диктовали свои условия, усугубляя и без того разрушительную политику «скачка»: постоянно требовали увеличения капитальных вложений, противодействовали любому контролю над использованием выделенных средств и ресурсов и т. д. Огромный партийно-государственный аппарат в полной мере демонстрировал все прелести бюрократизма, косности, неповоротливости и, как обычно, настойчиво отстаивал свои корпоративные права»¹²⁹.

Сталин стремился к монолитности правящего класса - без фракций, территориальных и ведомственных кланов. Однако с неуклонностью социального закона из партийных кадров снова складывались кланы и группы, что вело к распаду сверхцентрализованной системы. Чем дальше удавалось продвинуть страну по пути превращения в единую фабрику, тем выше становился предел прочности новой системы. Но на том же пути росла масса бюрок-

ратии и ее власть, ее чисто человеческое стремление к самостоятельности.

Эта проблема лишь обострилась по мере разочарования в итогах «большого скачка». На фоне славословий об успехах пятилетки каждый из лидеров знал о провалах в своей и сопредельных областях и сферах. Это заставляло бояться ответственности и подозревать Сталина в обмане. Настроения недовольства в партии подогревались старыми товарищами и сотрудниками из оппозиционных кругов, среди которых Рютин и Смирнов находились по краям широкого спектра. Вшепотках за спиной Сталина звучали призывы к его смещению. Группа надежных сторонников в ЦКсужалась. Борьба с трещинами в системе, за превращение людей в детали механизма была борьбой не на жизнь, а на смерть.