Война возникает по всякому поводу, если того желает один из противников.

(Маршал Фош)

Накануне войны все рассчитывали на быструю и «веселую» войну, которая «освежит застоявшуюся кровь» Старого Света. Предполагалось коллективное поигрывание мускулами и легкое кровопускание друг другу. Однако весь ход этой войны оказался абсолютно непредсказуемым и непредвиденным для всех политиков и военных.

«Война — это скучно, если длится долго».

(Наполеон)

Участники войны рассчитывали на завершение боевых действий в течение нескольких месяцев. Все были глубоко убеждены в ее непродолжительности — никто не предвидел четырехлетнюю кровавую бойню. Вступившие в нее страны пусть и по-разному, но готовились к войне скоротечной и маневренной. Если французы, например, уповали на «наступательный дух», то германская пехота основательно готовилась к «продвижению» огня — отрабатывая стрелковую подготовку подразделений, передвижения редкими цепями с постепенным их усилением, окапывание.

Во Франции некоторые энтузиасты, подбодренные накатывающейся массой русской армии (так называемым «русским паровым катком»), видели себя уже через три недели в Берлине.

Российский Генеральный штаб также рассчитывал на быстротечную войну — продолжительностью 4–6 месяцев.

Особенно уверены были в скорой победе германские генералы, разработавшие план «молниеносной войны». Германия планировала провести свой первый в XX веке «блицкриг» за 6–8 недель! После молниеносного разгрома Франции Германия рассчитывала столь же быстро победить и Российскую империю. Германский кайзер Вильгельм II, обращаясь к войскам, направлявшимся на фронт, заявил: «Солдаты, прежде чем листья падут с этих лип, вы вернетесь домой с победой». Кайзер и не подозревал, что через четыре года в побежденной Германии произойдет революция, а он сам еле унесет ноги от восставших рабочих и солдат, чтобы спастись в нейтральной Голландии…

В итоге все противники планировали воевать от 2 до 6 месяцев, в худшем случае — до 12. Но даже эти планы военных ведомств никак не согласовывались с действиями министерств финансов, торговли и промышленности, да и просто с состоянием национальной экономики. Результат оказался весьма плачевным.

В Европе в своих надеждах на победу в войне больше всего уповали именно на пресловутый «русский паровой каток» и «бесчисленные азиатские орды»! Русский колосс оказывал волшебное действие на Европу. На шахматной доске военного планирования огромные размеры и людские резервы этой страны имели самый большой вес. Несмотря на ее неудачи в японской войне, мысль о «русском паровом катке» утешала и ободряла Францию и Англию.

Близкий разрыв

Кавалерийская лавина казаков производила такое сильное впечатление на европейские умы, что многие газетные художники рисовали ее с подробнейшими деталями, находясь за тысячу километров от русского фронта. Казаки и неутомимые миллионы упорных, терпеливых русских мужиков, готовых умереть, создавали стереотип русской армии. Ее численность вызывала ужас: 1 423 000 человек в мирное время, еще 3 115 000 при мобилизации составляли вместе с 2 000 000 территориальных войск и рекрутов 6 500 000 человек.

Русская армия представлялась гигантской массой, пребывающей в летаргическом сне, но, пробужденная и пришедшая в движение, она неудержимо покатится вперед, волна за волной, невзирая на потери, заполняя ряды павших новыми силами. Усилия, предпринятые после войны с Японией для устранения некомпетентности и коррупции в армии, привели, как думали в Европе, к некоторому улучшению положения. «Каждый французский политик находился под огромным впечатлением от растущей силы России, ее огромных ресурсов, потенциальной мощи и богатства», — писал сэр Эдуард Грей в апреле 1914 года в Париже, где он вел переговоры по вопросу заключения морского соглашения с русскими. Он и сам придерживался тех же взглядов. «Русские ресурсы настолько велики, — сказал он как-то президенту Пуанкаре, — что в конечном итоге Германия будет истощена даже без нашей помощи России».

С началом «траншейного сидения» быстро стало ясно, что в затяжной позиционной войне выиграет не тот, кто был сильнее к началу войны, а тот, у кого, в конце концов, окажется больше ресурсов — войск, вооружения, боеприпасов, продовольствия, нефти, угля, металла. Война быстро превратилась из «войны армий» в «войну ресурсов». И в этих условиях последующая блокада Германии союзниками сыграла важную роль в их грядущей победе. В то время, когда союзников подпитывали не только их колонии, но и практически весь мир, Германия медленно задыхалась в тисках континентальной блокады.

«Винтовки сейчас дороже золота».

(Военный министр генерал Поливанов)

Катастрофа в отношении вооружения, понесенная армиями в эту войну, первоначально зависела не от качества оружия, а от его количества. Уже через несколько месяцев в русских войсках стало не хватать винтовок. Вследствие напряженности и непрерывности боев и массовости потерь убыль винтовок оказалась громадной: она во много раз превысила все расчеты мирного времени. Маршевые пополнения, отправлявшиеся на фронт для укомплектования полков, шли лишь частично вооруженными, имея винтовок на половину или даже четверть личного состава, а вскоре и совсем без оружия, в надежде получить его на фронте из числа исправляемого в передовых оружейных мастерских. Были пехотные полки, в которых в 1915 году находилось всего 25 % полагающегося им по штату оружия. В прифронтовой полосе в запасных батальонах было громадное количество безоружных солдат.

До июля 1914 года ежемесячную потребность исчисляли в 52 000 винтовок и 50 млн патронов, с 1 января 1916 года — уже в 200 000 винтовок и 200 млн патронов, т. е. вчетверо больше. Запланированной производительности в 60 000 винтовок в месяц три русских оружейных завода достигли лишь в июне 1915 года неимоверным напряжением сил и затратой средств.

«В поисках оружия» — именно так обозначил В. Г. Федоров многочисленные заботы «по добыванию» оружия для русской армии, которые охватили большинство офицеров и чиновников. России катастрофически не хватало всего, что было необходимо для войны. В русской армии запасы оружия и боеприпасов никак не отвечали военным условиям. Но, так или иначе, но к концу 1916 года ценой титанических усилий «винтовочный голод» был почти утолен.

Что же касается союзников и противников России, то их возможности по мобилизации национальной промышленности оказались куда более значительными. Франция подготовилась к войне хоть и не лучше, но французская промышленность сумела быстро развернуть производство оружия. Германия к середине 1916 года поставила его массовое производство на поток с привлечением не только частной оружейной, но и гражданской промышленности, подняв выпуск одних только винтовок в 10 раз. Таким образом, Первая мировая оказалась не просто войной машинного периода, но и первой «войной заводов».

Устаревшее и трофейное оружие использовали все армии; немцы, например, слали на фронт винтовки Маузера 1871–1884 годов, переделывали трофейные русские трехлинейки.

Во всей остроте встал перед Россией и Западом вопрос военного оснащения гигантских людских масс России. Русской армии были необходимы миллионы винтовок и тысячи пушек. Сменивший Сухомлинова на посту военного министра генерал Поливанов записывает в дневнике: «Винтовки сейчас дороже золота». Для того чтобы западная помощь была эффективной, следовало, во-первых, определить нужды России. Во-вторых, закупки в Британии и Соединенных Штатах требовали жесткой централизации: они требовали единоначалия. Китченер попросил великого князя Николая Николаевича прислать в Англию артиллерийского специалиста с «диктаторскими» в отношении закупок полномочиями.

8 марта 1915 года Китченер заказал для русской армии в США у фирмы «Вестингауз» один миллион винтовок, а у фирмы «Бетлехем стил» пять миллионов трехдюймовых снарядов. Зияющим местом русско-западных отношений стал провал с выполнением русского заказа британской компании «Виккерс». Эта фирма задолго до 1914 года заняла совершенно особое место в военном оснащении России, получив фактическую монополию на производство орудий для русской армии. В 1911 году она активно участвовала в создании военно-морской базы в Николаеве, а двумя годами позже помогла в создании Царицынского артиллерийского завода. Русское правительство официально определило «Виккерс» как «единственную фирму, способную дать совет и осуществить руководство в создании русской индустрии вооружений от начала до конца». Но даже масштабного приложения ресурсов этой крупной фирмы оказалось недостаточно для подготовки многолетней войны на выживание. Следовало думать о мобилизации собственных возможностей.

В начале 1915 года под руководством великого князя Сергея Михайловича (бывшего генерального инспектора артиллерии) была создана Особая распределительная комиссия по артиллерийской части. Перед ней официально была поставлена задача: покончить с неэффективностью работы промышленности и «ликвидировать конфликт» между фронтом и тылом. Обстановка в комиссии была почти панической. Из заказанного Китченером миллиона винтовок первая половина должна была поступить в Россию лишь к маю 1916 года. Не дала результата и попытка найти «диктатора снаряжений». Генерал Тимченко-Рубай, посланный в Лондон, с одной стороны, имел ограниченные полномочия, а с другой — не проявил необходимой твердости характера и расторопности.

Обратившись к «Виккерсу», Китченер убедился, что фирма находится на грани перенапряжения. Требования к ней превосходили ее возможности. Она снабжала быстро растущую британскую армию, и выполнение заказа восточного союзника было для нее в данной ситуации за пределами возможного. Во второй половине марта великий князь Сергей Михайлович окончательно пришел к выводу, что нужно покупать на Западе производственные мощности — то есть сами заводы — и производить вооружение в самой России. Реализация этой идеи была возложена на генерал Маниковского, ставшего в июне 1915 года руководителем Главного артиллерийского управления.

Все воюющие стороны накопили накануне войны достаточные, как предполагалось, стратегические запасы артиллерийских снарядов, которых должно было хватить на всю войну, а именно 1000–1300 снарядов на орудие. В ходе войны при интенсивной артподготовке одно орудие расстреливало такое количество снарядов за 2 дня!

Один из русских военачальников писал: «Мы начали войну, имея максимальное число заготовленных снарядов на орудие 1300, в то время как Германия — 980, Австро-Венгрия — 600. Уже в сентябре 1914 года во Франции и Германии ощущался недостаток снарядов. Но в то время, когда наши враги и наши союзники сделали из этого надлежащий вывод — мы продолжали роскошествовать, ничем не увеличивая пополнения».

Выяснилось, что траншейная война требует чудовищного расходования снарядов атакующей стороной.

Тяжелая артиллерия должна была выбросить совершенно апокалиптическое количество чугуна, для того чтобы разрушить неприятельские заграждения и, внеся сумятицу в неприятельские окопы, подготовить условия для атаки. Например, в сражении на Сомме осенью 1916 года французы накопили 6 млн снарядов — столько, сколько Франция израсходовала за весь 1914 год. На каждый погонный метр Западного фронта в сутки выбрасывалась тонна стали!

Сразу после начала войны русская армия стала испытывать острый снарядный голод. По довоенным расчетам, на месяц войны необходимо было 0,5 млн 3-дм (76-мм) снарядов, а к концу августа 1914 года израсходовали уже 1,5 млн штук. Примерно в таком же положении оказались и французы, гораздо быстрее мобилизовавшие промышленность для выполнения военных заказов. Были срочно разработаны упрощенные образцы боеприпасов, пригодные для массового производства на срочно приспособленных гражданских заводах.

В России поставка 76-мм снарядов почти весь первый год войны удовлетворяла лишь около 1/15 потребности армии. При таких условиях естественна была невозможность осуществления сколько-нибудь широких оперативных замыслов. Благодаря затишью на фронтах с переходом к позиционной войне и усилившемуся поступлению снарядов русская армия лишь к третьему году войны стала довольно богата выстрелами к 76-мм пушкам. К февралю 1916 года на фронтах (кроме Кавказского) состояло в среднем по 1250 выстрелов на каждое 76-мм орудие; к концу же года — в декабре — запас достиг до 2700 патронов на 76-мм пушку. В связи с накоплением запаса 76-мм патронов расход их чрезвычайно увеличился в период интенсивных боевых операций первой половины 1916 года.

Во время брусиловского наступления на Юго-Западном фронте при прорыве укрепленной полосы у деревни Сопанов одна из батарей ударной группы за два дня боя, 22 и 23 мая, выпустила свыше 3000 снарядов. По сравнению с тратой снарядов французской и германской артиллерии этот расход — по 250 снарядов на пушку в день боя — вовсе не является чрезмерным. Боевых припасов в русской артиллерии хватало лишь для единичных подобных случаев. Уже 25 мая, при развитии дальнейших действий прорыва у деревни Сопанов по овладению соседним участком неприятельской позиции, артиллерия была сильно ограничена боевыми припасами. Результатом подобных вынужденных действий артиллерии явились огромные жертвы со стороны ведших атаку частей 35-й пехотной дивизии…

На Западе надежды перемежались с почти паническим восприятием происходящего. С одной стороны, в войну против Центральных держав 23 мая 1915 года вступила Италия. С другой стороны, союзники с тревогой наблюдали за кризисом на Востоке, где собственно территории России впервые после Наполеона стал угрожать противник. Запад не был просто наблюдающей стороной. Так, производство снарядов в России зависело от деталей, поставляемых британскими фирмами, а задержка этих поставок ослабляла русское сопротивление. К примеру, в марте Петроград запросил 5 миллионов трехдюймовых снарядов, но британская фирма «Виккерс» не сумела выполнить контракт. Возможно, официальный, правительственный Лондон не сумел вовремя подстегнуть основных военных производителей из-за того, что посол Бьюкенен сообщал (24 февраля), что русская армия будет готова к наступлению лишь через несколько месяцев — именно тогда ей и понадобятся британские снаряды. Острее других чувствовал грядущую беду Ллойд Джордж. В начале марта 1915 года он потребовал создания специальной союзной организации, координирующей всю военную промышленность Запада.

Немалые усилия привели к тому, что ежедневное производство снарядов достигло 35 000. Русские заводы стали произодить в месяц 67 000 винтовок, заграничные поставки составляли 16 000 единиц в месяц — общее число 83 000. А немцы между тем усиливали давление на фронте. Если «Виккерс» не поставит снаряды в марте, писал великий князь Китченеру, русская армия не сможет устоять летом 1915 года. Дефицит вооружений пришелся на период самого жесткого напряжения на русско-германском фронте.

С запасом патронов в России дело обстояло не лучше. Даже по заниженным нормам винтовочных патронов требовалось 3 млрд 346 млн штук, запланировали же около 3 млрд, но вот заготовить успели только 2 млрд 446 млн штук. При этом умудрялись еще и передавать оружие за границу. Так, в 1912 году отпустили Болгарии 50 000 трехлинеек и 25 000 берданок, в 1913-м — Монголии 10 000 трехлинеек и 9 млн патронов, перед самой войной — Сербии 120 000 трехлинеек и 200 млн патронов, да еще Черногории 21 млн патронов.

Характерен следующий диалог:

— Вы работаете над автоматической винтовкой?

— Да, Ваше Величество.

— Я против ее введения в войска.

— Осмелюсь спросить, Ваше Величество, почему?

— Да для нее не хватит патронов…

Такая беседа состоялась 21 февраля 1912 года в аудитории Михайловского артиллерийского училища между полковником В. Г. Федоровым и императором Николаем II. Вопрос касался самой актуальной тогда темы — оснащения армии автоматическим оружием и связанной с этой проблемой задачи обеспечения патронами, которых и так не хватало.

Как и в случае с винтовками, главной проблемой были не боевые качества гранат, а их недостаточное количество в войсках. Запасы арсеналов были израсходованы в первые месяцы войны, промышленность была не в состоянии производить достаточное количество этих боеприпасов. Налицо был «гранатный голод». К началу 1915 года войска получили около 400 000 ручных гранат, а только ежемесячная потребность армии в гранатах оценивалась в 1 800 000 штук.

Французская траншея после отбития немецкой атаки

Окончательно снятый со своего поста военного министра Сухомлинов дал показания Особой комиссии, открывшие неприглядную картину неготовности России к продолжительной войне. Министр оказался в Петропавловской крепости (откуда его без лишнего шума царь освободил — по просьбе царицы — в 1916 году). Зинаида Гиппиус видела корень всех бед в «темных массах народа, который не понимает, куда его гонят, который способен лишь выполнять приказы свыше, подчиняясь слепой инерции». Генерал Нокс беседует с русским солдатом: «Мы отступим до Урала, и армия преследователей сократится до одного немца и одного австрийца. Австрийца, как заведено, возьмем в плен, а немца убьем».

Выступая на заседании Совета министров, военный министр генерал Поливанов сказал в начале августа, что верит «в необозримые пространства, непролазную грязь и милость Святого Николая Чудотворца, покровителя Святой Руси». Страшным для страны обстоятельством становится то, что крестьянин, мужик, впервые начинает изменять вековой привычке бестрепетно сражаться за царя и отечество. Американский историк сделал аналогичный вывод: «Впервые в русской истории ее солдаты-крестьяне лишились желания сражаться за царя и страну, которые не давали им ничего взамен. Жизнь на фронте больше не приносила славы — она означала лишь смерть». Обеспокоенный этой ситуацией Янушкевич пишет из ставки царю: необходимо пообещать каждому солдату-крестьянину шестнадцать акров земли за верную службу. «Я прошу простить мою назойливость, но, как утопающий хватается за соломинку, я пытаюсь найти любые способы выхода из сложившегося положения».

«Облагораживать войну — все равно, что облагораживать преисподнюю!»

(Сэр Джон Фишер)

Блицкриг, как идея решения стратегических проблем оперативными инструментами, не был плодом военной мысли военных теоретиков рейхсвера и вермахта — на самом деле он был недостижимой мечтой всех Генеральных штабов европейских государств с XIX века, с момента выхода на поля сражений многомиллионных призывных армий. Достичь искомого результата, победы в войне, путем одной-единственной операции — мечталось каждому мало-мальски серьезному политику и военному; главным образом, из-за катастрофического размера издержек на существование массовых армий.

Поскольку целью войны все военные теоретики Европы, начиная с Клаузевица, полагали решение политических задач, то теория блицкрига стала абсолютно естественным ответом военной науки на вызовы времени. Вся стратегия Мольтке-старшего, например, сводилась к планированию первой операции, после завершения которой противник должен быть разбит. Это требование — разгром противника в первой операции — стало базисом для всех последующих титанов военной теории. На этой основе строился и план Шлиффена, и французская идея «элана», наступления до полного истощения сил, и собственно теория блицкрига, появившаяся уже в следующую, послевоенную эпоху.

Позиции после артподготовки

Первая мировая война, увы, разрушила теоретические построения военных мыслителей — главным образом, технически; пулеметы и проволочные заграждения вкупе с миллионными армиями на ограниченных театрах военных действий поставили жирный крест на идее «быстрой войны». Но уже весной 1918 года и немцы, и союзники нашли противоядие от «позиционного тупика» — причем каждый свое. Германская армия создала штурмовые группы, англо-французы — танки. И тот, и другой инструмент был тактическим способом взлома позиционной обороны, но уже «План 19» Фуллера предполагал использование масс танков, сопровождаемых пехотой и кавалерией, для решения оперативных и даже стратегических задач. Правда, Первая мировая закончилась до того, как этот план начал приводиться в действие, — но решение позиционной проблемы уже витало в воздухе. Посему нет ничего удивительного в том, что чуть позже «молодые полковники» (Гудериан в Германии и де Голль во Франции) почти одновременно пришли к идее «молниеносной войны» с использованием ранее исключительно тактического вида оружия, танков — но по абсолютно различным причинам.

Всеми сторонами в будущей всеевропейской войне планировались маневренные действия, широкие стратегические охваты, стремительные окружения и быстрый разгром противника в пограничных сражениях. И для всех ее участников оказалась большим сюрпризом невозможность преодоления огня вражеской обороны.

Но к началу 1915 года и на Западе, и на Востоке установились позиционные формы войны. То, что в Русско-японскую войну показалось случайностью, теперь стало постоянным кошмаром длиной в 4 года. Сплошные линии траншей с ходами сообщения и укрытиями, опоясанные несколькими рядами колючей проволоки, ощетинившиеся пулеметами и прикрытые артиллерийским огнем, образовывали укрепленные полосы, оказались неуязвимыми для пехотных атак. Властвуя на поле боя и «прячась» от артобстрелов, пулеметы срывали любые атаки.

Позиционный кризис заключался не только в невозможности прорыва оборонительных линий, но и в невозможности закрепления этого успеха. Проблема состояла в том, что коммуникации наступающей армии проходили через разрушенную вдребезги зону неприятельской обороны. Даже если эти коммуникации не попадали под огонь с флангов, доставка через месиво разрушенных окопов боепитания и подкреплений вызывала серьезные сложности. Пока атакующая сторона тащила через разрушенную прорывом местность артиллерию, боеприпасы и пехотные подкрепления, обороняющаяся сторона, опираясь на неразрушенные линии снабжения, успевала организовать новые оборонительные линии. По сути дела, шла безнадежная гонка: наступающие пытались протолкнуть свои резервы через «бутылочное горлышко» зоны прорыва, в то время как обороняющийся подвозил свои резервы к участку боев по нетронутым железным и шоссейным дорогам. Естественно, вскоре силы сторон уравнивались и наступление прекращалось. Затем готовилась еще одна серия бессмысленных военных операций, в результате которых можно было отвоевать лишь несколько километров болотной грязи.

Кавалерия после нескольких шрапнелей

В итоге темпы развития наступления были меньше, чем темпы маневра резервами у обороняющегося. Это как долбить тараном в стену замка, когда с той стороны ее достраивают быстрее, чем таран разрушает. Понятно, что шансы ворваться внутрь крепости при этом крайне невелики. Разве что кирпичи у защитников кончатся раньше, чем расколется таран. То есть стороны неизбежно приходили к «войне ресурсов».

Генералы еще не знали, что преодолеть позиционную войну они не в состоянии, так как войска были лишены достаточной подвижности. Развитие военной техники на тот период не позволяло широко использовать механический транспорт на местности, перекопанной окопами и разрушаемой артогнем. Лишь через десятилетия были созданы образцы танков и самолетов, способных справиться с теми трудностями, которые сковывали войска во время Первой мировой, загоняя их в кровавый тупик.

Провал германского плана Шлиффена в августе 1914 года, вместе с увеличением дальнобойности и точности стрелкового оружия и пулеметов, поставил европейские армии в безвыходное положение равного противостояния. Родилась «траншейная война». Армии не могли продвинуться вперед, подавляемые огнем противника. В итоге обе стороны закапывались в землю на всем протяжении фронта.

Вот как это определяет военная энциклопедия: Позиционная война — война, в которой вооруженная борьба ведется в основном на сплошных, относительно стабильных фронтах с глубоко эшелонированной обороной. Как правило, характеризуется высокой плотностью войск и развитым инженерным обеспечением позиций. Во время ведения позиционной войны военно-политическая и стратегическая обстановка остаются стабильными в течение длительного времени. Военные действия с обеих сторон методичны и малорезультативны, наступательные операции неэффективны, и даже при благоприятном завершении приводят к ограниченным результатам. Стратегической целью позиционной войны становится демографическое и экономическое истощение противника.

Главным фактором, оказавшим кардинальное влияние на общую ситуацию, сложившуюся в Европе к исходу августа 1914-го, было непредвиденное изменение самого характера боевых действий. Согласно сложившимся стереотипам и правилам войн XVIII и особенно XIX веков, враждующие стороны рассчитывали одним генеральным сражением определить исход всей войны. С этой целью с обеих сторон были задуманы широкомасштабные стратегические наступательные операции, способные в самое короткое время разгромить основные силы противника. Однако надежды высшего верховного командования обоих враждующих блоков на скоротечную войну не сбылись.

Согласно планам высшего военного командования Антанты и Германии, стратегические задачи развернувшейся войны должны были решиться во второй половине августа в так называемом Пограничном сражении между англо-французскими и немецкими силами. Однако битва эта, пришедшаяся на 21–25 августа, также не оправдала возлагаемых на нее надежд. Ее итогом явилось не только стратегическое отступление всей северной группировки англо-французских войск, но и фиаско Германии. Немецкое командование так и не смогло достичь поставленной перед своими войсками цели — охвата и разгрома главных сил противника. Задача быстрого достижения успеха, положенная в основу германского плана, оказалась невыполненной.

В новых условиях генеральные штабы как Германии, так и Антанты должны были коренным образом пересмотреть прежние планы, а это повлекло за собой необходимость накапливания новых людских резервов и материальных сил для продолжения дальнейшего вооруженного противоборства. Кратковременный маневренный этап закончился, наступил длительный позиционный период.

Воюющие страны оказались в западне, созданной ими же самими в течение первых ничего не решивших тридцати дней почти непрерывных сражений, в западне, откуда не было и не могло быть выхода. После своего неожиданного поражения немцы вынуждены были отойти к реке Эна и окопались там. Вялые попытки выдохшихся союзников выбить их с укрепленных позиций успеха не принесли, и к середине сентября воюющие стороны решили взять передышку.

Лишь 16 сентября развернулись встречные бои и сражения с целью взаимного обхода открытых флангов. Начался знаменитый «бег к морю», который продлился целый месяц. Противники, пытаясь упредить друг друга, двигались фактически параллельным курсом. Всякий раз, когда одна сторона предпринимала попытку атаковать, другая успешно отбивала атаку. В конце концов в середине октября «забег» завершился ничейным результатом — к Ла-Маншу и те и другие подошли одновременно. Флангов больше не было! Не желая все же расставаться с идеей быстрой победы, немцы попытались проделать брешь в не очень плотных порядках союзников.

Местом для очередного сражения они выбрали район города Ипр. В течение трех недель немцы отчаянно штурмовали линию обороны союзников. Однажды в приступе отчаяния германские командиры отправили в бой совсем юных, плохо обученных добровольцев. Они могли наступать лишь плечом к плечу, и их волнами косили английские пулеметчики. Впоследствии сами немцы назвали этот бой «избиением младенцев». Британская оборона выстояла, но с большим трудом. Ее потери оказались столь значительными, что фактически под Ипром была похоронена регулярная британская армия — здесь полегло четыре пятых всего экспедиционного корпуса. Сражение показало, что решающую роль в победе оборонявшихся сыграли пулеметы и магазинные винтовки. Наступающие по открытой местности немцы оказались в крайне невыгодном положении по сравнению с окопавшимися англичанами. Сражение под Ипром стало последней попыткой германского командования одержать быструю победу на Западном фронте. Было решено перейти к обороне.

Обе воюющие стороны к исходу 1914 года были морально подавлены, истощены и начали усиленно окапываться. Понятие «окопной войны» не было в тот момент уяснено противниками. Осенью 1914 года они стремились к образованию сплошного взаимно-неподвижного фронта, воспринимая его как меньшее зло. Немцам необходимо было выиграть время для пополнения сил после Марны. Союзники, пережив в августе приступ отчаяния, думали прежде всего о том, как создать прочную оборону против неизбежной следующей волны «тевтонского нашествия». То есть обе стороны считали позиционный фронт явлением искусственным и, несомненно, временным.

В итоге от Швейцарии до Северного моря протянулась непрерывная цепь траншей. На самом севере находились остатки бельгийской армии и несколько французских соединений, затем располагались англичане, а далее, справа от них, — основные французские части. Так началась окопная война. Западный фронт начал напоминать гангренозную рану, принявшую вид бесконечных траншей, заполненных грязью и человеческими телами, как мертвыми, так и живыми. Война постепенно превратилась в безумие.

Ход военных действий в кампании 1914 года показал крушение стратегических расчетов противников. Война развивалась совсем не так, как это представляли себе правительства и военное руководство воюющих государств. Теперь воюющие стороны обязаны были учитывать следующие реалии: надежды на скоротечную войну рухнули. Следовало готовиться к длительным боевым действиям. Союзники получили возможность использовать против Германии и Австро-Венгрии экономическую мощь всего остального мира, что обеспечивало им победу даже при крушении Западного фронта; людские резервы союзников также во много раз превосходили германские. Тем самым Германия и Австро-Венгрия не имели шансов на реальный успех. Но если Германия и ее союзники уже проиграли войну, то Антанта еще не выиграла ее. Ведь экономическое и численное превосходство — не более чем предпосылки победы, но отнюдь не сама победа.

Немецкая траншея

Если бы конструкторам воюющих стран не удалось решить принципиальные технические вопросы в области боевой наступательной техники, то вряд ли бы человечеству еще раз захотелось повторить опыт окопного безумия. Можно сказать, что именно танки и самолеты, ставшие намного совершеннее своих первых образцов, позже и соблазнили некоторых военных стратегов Германии во второй раз попробовать осуществить идею блицкрига.

Противники к концу 1914 года на всех фронтах засели друг против друга в траншеи, опутались колючей проволокой, неспособные к движению вперед. Германия вынуждена была от наступления перейти к обороне. Это было важнейшим результатом кампании 1914 года и таило в себе залог будущего поражения Германии.

Л. Д. Троцкий в 1915 году писал: «Сколько раз говорилось, что новейшая техника доведет войну до абсурда и тем сделает ее невозможной. Этого не случилось. Война оказалась чудовищной, но не «абсурдной», т. е. не невозможной технически, наоборот — почти банальной. Старые правила тактики и стратегии отнюдь не оказались опрокинутыми…

Воспитанное на так называемых чудесах техники, на Х-лучах и излучении радия, воображение ждало таких приемов, которые сразу обратили бы в ничто тяжелые массы чугуна и свинца. Но нет, все сводится именно к весу. Действительно новых, революционных принципов нет».