Попытки решения вековых конфликтов военным путем (с помощью длительных войн) усиливали значение идеологического фактора. Ведь войны прежде всего вовлекали народ в непосредственное соприкосновение с реальностями внешней политики, и это вызывало и усиление идеологического воздействия на массы как активных участников конфликта. Относительное военное равновесие сил требовало усиленной идеологической обработки населения, чтобы сохранять его готовность поддерживать участие страны в военном конфликте, поглощавшем все больше человеческих жертв и материальных ресурсов.
Атмосфера векового конфликта способствовала вызреванию в рамках консервативного лагеря самых реакционных утопий. Так, Пий IV заговаривал о возвращении к временам Григория VII (XI в.) и Иннокентия III (XIII в.) - расцвета могущества римского престола. В Риме мечтали о возобновлении крестовых походов1. Другой пример, относящийся к 80-м годам XVI в. Глава британской провинции иезуитов Роберт Парсонс составил план будущего государственного устройства Англии после победы над ересью. Парламент сохранялся, но члены палаты общин должны были… назначаться католическими епископами. Те же, кому были не по нраву подобные порядки, должны были иметь дело с инквизицией. Впрочем, такие планы обычно держали про себя. Но и то, о чем говорилось и писалось открыто, было достаточно красноречивым. Так, в 1594 году за границами Англии вышло инспирированное Парсонсом анонимное сочинение «Обсуждение будущего престолонаследия», в котором при оценке прав возможных преемников Елизаветы прямо указывалось, что политическая лояльность католиков должна быть подчинена планам Рима и контролироваться через посредство ордена иезуитов2.
В эпоху Возрождения менялись средневековые критерии справедливой и несправедливой войн. Для прогрессивных мыслителей, исходивших из интересов нарождающихся национальных государств, характерно проведение различия между этими двумя видами войн. Поборники же католической контрреформации цеплялись за старые разграничения и в связи с этим оправдывали вселенские притязания Рима и стремление Габсбургов к европейской гегемонии. В 1583 году ссылками на эти разграничения иезуиты убеждали Филиппа II в нравственной оправданности и законности их проекта испанского завоевания… Китая!3
В 80-е годы XVI в. видный идеолог контрреформации Джованни Ботеро, говоря о наступательных действиях в войне, доказывал, что такие действия - лучшая возможность для расширения государства, особенно в войне против турок. Но одновременно Ботеро полагал, что «военные предприятия - самое действенное средство занять народ… Мудрый государь может успокоить возмущенный народ, если поведет его на войну против внешнего врага»4.
В средние века понятие Европы вряд ли включало что-либо, за исключением его чисто географического значения, к тому же достаточно неопределенного. Понятие христианского мира не имело четко выраженных географических рамок, поскольку в него включали помимо христианских государств христианские общины и христиан за их границами, страны, некогда входившие в состав Римской империи. Однако постепенно, по мере того как вследствие продвижения турок пределы христианских стран все более ограничивались рамками Европы, это понятие становилось тождественным понятию христианского мира, часто встречавшемуся в политической литературе. Вместе с тем Европа фигурировала здесь еще в религиозном наряде, и это сразу сказалось во время противоборства католичества и протестантизма. Трубадуры консервативного лагеря нередко отождествляли его идеологические цели, облеченные в религиозные одеяния, со всеобщими законами морали и лицемерно отвергали на этом основании требование подчинять политику государственным интересам5.
Теоретики контрреформации рассматривали все государства как части извечного мирового государства; приобретение фактической независимости его отдельными членами считалось злом, наказанием за первородный грех. Все государства, согласно этим теориям, должны подчиняться единой системе законодательства, базирующегося на вечных и божественных основах. Это позволяло Риму отвергать в случае, если того требовала политическая выгода, реальные законы отдельных стран, отрицать вообще законность любых некатолических правительств, запрещать поддерживать с ними дипломатические отношения. Д. Ботеро, обосновывая эту концепцию «светскими» доводами, писал: «По моему мнению, род человеческий может процветать больше всего, если весь мир будет подчинен одному-единственному монарху. Кроме того, что мир узрит огромное и почти бесконечное величие, приближающееся к божественному величию, подобная форма правления будет более длительной, более удобной и приятной, чем любая из существующих ныне». У такого государя не будет причин обременять подданных излишними налогами, и они будут жить в полном довольстве. Существование , независимых государств для Ботеро ¦- зло, «вроде чумы или бури», допускаемое богом в наказание за грехи. Равновесие сил, по мнению Ботеро, зловредная выдумка. При этом, стараясь дискредитировать эту идею, он использовал обычные демагогические приемы идеологов контрреформации, пытавшихся отождествить собственные интересы с интересами всей Европы и населявших ее народов и на этой основе даже оправдывавших убийство нечестивых монархов-еретиков как тиранов и врагов христианского мира. Ботеро прямо объявляет, что любое государство, кроме универсальной монархии, неизбежно становится орудием удовлетворения эгоистических интересов отдельных государей. В этой связи он уверял, что лица, «уделяющие столь много внимания равновесию сил, заботятся не об общем благе, не о благе христианства, не о благе рода человеческого; они не ставят даже целью особое благо того или иного государства и народа, а только интересы того или иного монарха»6. В борьбе за умы людей часто прибегали к маскировке своих намерений, что накладывало явный отпечаток на развитие идеологической конфронтации. Как отмечал Ф. Энгельс, первая форма буржуазного просвещения, «„гуманизм" XV и XVI веков, в своем дальнейшем развитии превратился в католический иезуитизм 7.
Нахождение значительной части французского дворянства в рядах гугенотов усилило черты сходства совсем несходных по своей классовой природе лагерей. В посвящении к «Наставлению в христианской вере» Франциску I Кальвин называл королей земными богами, наместниками бога, однако в его сочинениях, прославлявшихся за их строжайшую логичность, можно найти и прямо противоположные высказывания, оправдывающие неповиновение подданных и даже убийство тиранов, которые «не способствуют принятию их подданными истинной веры». В гугенотском трактате «Защита против тиранов» (1578 г.) политические взгляды Кальвина были истолкованы в смысле дозволенности свержения короля-тирана, нарушившего договор со своим подданным. Об этом же не переставали твердить и многие иезуитские авторы (и во Франции, и в других странах), разъяснявшие, что долгом народа является свержение монарха, отпавшего от католической церкви. Жан Буше провозглашал: «Только одно условие ограничивает свободную волю народа, только одно ему воспрещено - приятие монарха-еретика, которое вызвало бы гнев божий». О том же толковали такие столпы ордена, как кардинал Роберто Беллар-мино, Николо Серрариус, Франциск Суарец, Мариана, об этом говорилось в тысячах проповедей и листках, в семинариях, тысячами различных способов во время религиозных войн во Франции, революции в Нидерландах, в Англии, когда она столкнулась с силами контрреформации, во всех странах и уголках Европы, затронутых вековым конфликтом. Иезуиты пытались использовать в своих целях передовую теорию естественного права и общественного договора, чтобы доказать «законность» свержения еретических монархов. А в ряде стран, причем не только протестантских, даже теория божественного права королей применялась для оправдания борьбы против вселенских притязаний лагеря контрреформации (недаром эту теорию официально одобрили республиканские правительства Нидерландов и Венеции, трактуя ее как теорию божественного происхождения всех правительств). Антигабсбургский лагерь начал приспосабливать к своим целям и теорию равновесия сил.
Как указывалось выше, возрождение известной уже древним идеи «равновесия сил» относится к эпохе Возрождения - к концу XV и XVI столетиям. Она была еще ше вполне знакома крупному государственному деятелю и государствоведу Филиппу Коммину, по крайней мере ему была чужда мысль о полезности такого равновесия. По Коммину, каждый большой народ и государство имеют свой особый противовес: «королевство Франции бог создал для противостояния англичанам», для Англии - шотландцев, для Испании - Португалию, для итальянских государей - города-республики, для Австрийского дома - Баварию и т. д. «Каждый следит за тем, чтобы не усилился его партнер». В Италии еще в начале XV века венецианский государственный деятель Франческо Бар-баро предлагал создать союз независимых итальянских республик, между которыми будет поддерживаться прочный баланс сил. Доктрина равновесия сил была выдвинута идеологами нарождающегося нового общества и национальных государств в противовес средневековому представлению о едином христианском мире, который подразумевал феодальную иерархию государств. Родственник правителя Флоренции Лоренцо Медичи - Бернардо Ру-селлеи - первым выразил это в отчетливой форме, когда отмечал, что мир в Италии сохранялся благодаря мудрости государственных мужей, заботящихся о поддержании сил8. В начале XVI века Гвиччардини писал в своей истории Италии (кн. I, гл. I): «Медичи (Лоренцо. - Авт.) понял вместе с флорентийцами, что следует противодействовать усилению основных государств Италии и поддерживать между ними справедливое равновесие». Макиавелли также подчеркивал, что международный порядок поддерживался столетиями в Италии без системы общего иерархического подчинения единому центру. «Некоторые из новых городов и государств, возникших на развалинах Рима, проявили столь большие способности, что, хотя ни одно из них не господствовало над другими, они тем не менее находились в такой гармонии и были столь хорошо увязаны друг с другом, что освободили Италию и защищали ее от варваров».
Превращение Италии в объект борьбы главных европейских держав породило представления о европейской политике как о проблемах равновесия в местном и международном масштабе. Вероятно, эта мысль отчасти была и результатом перенесения на сферу международных отношений давней идеи о необходимости поддерживать «баланс» сил между различными классами и социальными группами внутри итальянских государств, в особенности торговых республик Венеции и Флоренции.
В первые десятилетия XVI века идея равновесия сил находит уже преломление в сфере практической политики. Английский король Генрих VIII при своем свидании с французским королем Франциском I заявил, что от него, британского монарха, зависит поддержание равновесия между Францией и Карлом V. Об этом же говорили при объединении вокруг папы и Венеции так называемой Коньячной лиги в 1527 году. Поскольку Апеннинский полуостров в XVI веке являлся, объектом борьбы между двумя могущественными европейскими державами - Францией и Испанией, идея поддержания равновесия в Италии неизбежно перерастала в идею баланса сил в Европе, хотя сам термин «европейское равновесие» еще не вошел в употребление.
В годы гражданских войн во Франции, значительно ее ослабивших и соответственно усиливших испанских и австрийских Габсбургов, претендовавших на европейскую гегемонию, Жан Боден в своей «Республике» (1576 г.) попытался дать теоретическое обоснование доктрине равновесия. По мнению Бодена, следует воспрепятствовать достижению любым государем такого могущества, которое позволило бы ему навязывать свою волю как закон другим странам. Таким образом «безопасность монархов и республик основывается на взаимном уравновешивании их сил».
Идеи «политиков» разделял гугенотский лагерь. Его представитель дю Плесси Морней в «Речи, обращенной к королю Генриху III, об ослаблении испанского могущества» (1584 г.) обосновывает теорию равновесия: «Государства считаются могущественными или слабыми, смотря по тому, являются ли соседние государства сильными или слабыми; если нескольким государствам удалось уравновесить свои силы, то должно поддерживать это равновесие, а иначе слабейшее государство уничтожается самым могущественным государством. Австрийский дрм очень усилился и увеличил свою государственную территорию и политический авторитет. Франция же ослабила себя своими междоусобными войнами. Государственное благо Франции требует ослабления испанского могущества. Франции стоит только взять на себя инициативу в вопросе о войне, и тогда все остальные христианские государства, существующие только благодаря равновесию сил и подозрительно относящиеся к могуществу Испании, направят свои силы против чрезмерного честолюбия Австрийского дома»9.
В последние годы XVI века активный участник бурных политических событий во Франции Гаспар де Соль-Таван в своих мемуарах подробно анализирует политику различных европейских держав - Англии, Венеции, германских княжеств, опасавшихся создания «универсальной монархии» - все равно, под главенством Испании или Франции. Их политика поэтому была направлена на поддержку более слабого из соперников (т.е. Франции), поскольку они видели «свое спасение в балансе сил и равенстве этих двух держав».
Подобные взгляды разделял и знаменитый английский философ и государственный деятель Фрэнсис Бэкон. В «Политических размышлениях относительно войны против Испании» Бэкон писал, что поддержание равновесия являло с и целью трех держав - Англии, Франции и Испании. При усилении одной из них две другие соединяли свою мощь для восстановления баланса сил.
На протяжении всей первой половины XVII века французские авторы стремились использовать идею равновесия сил для осуждения угрозы испанской гегемонии в Европе. Усиление Испании должно быть, по их разъяснению, компенсировано ростом могущества Франции.
В конце XVI века венецианец Паоло Парута отмечал, что в начале этого столетия Республика святого Марка проводила политику равновесия сил между Францией и Испанией. Известный венецианский государственный деятель и ученый начала XVII века Паоло Сарпи считал, что отсутствие противовеса для Испании предоставляет ей свободу рук в европейской политике, инициативу в вопросах война и мира. Поэтому целью венецианской политики Сарпи считал восстановление баланса сил. Если для этого окажется непригодной Франция, надо использовать еретиков - англичан, голландцев, немцев, швейцарцев, даже «неверных» турок . Идея баланса сил исключала требование-подчинения внешней политики государств интересам религии.
Цитированный выше американский историк Боусма справедливо замечает, что «за новыми ересями лютеранства и протестантизма таились еще более опасные враги, о существовании которых католическим верхам было отлично известно. И курия (папская. - Авт.) в конечном счете была менее озабочена тем, чтобы подавить протестантизм (преходящую угрозу), чем тем, чтобы воспрепятствовать характерному для эпохи возрастанию политического партикуляризма, централизовать церковное управление, которое почти повсеместно переходило на основы федерализма и автономии, подчинить чрезмерно самоуверенных мирян власти духовенства, положить конец опасной свободе художественной и духовной культуры, обосновать иерархической и философской концепцией притязания церкви на контроль над многообразными формами активности христианского мира, короче говоря - приостановить все те процессы развития, которые историками принято связывать с Возрождением»".
Контрреформация, по существу, восставала против всего прогрессивного развития общества в эпоху Возрождения, она была - особенно в Италии - и контрренессансом.
Атмосфера векового конфликта пронизывала всю идеологию эпохи, литературу, искусство. Католическая церковь стремилась даже подчинить искусство борьбе против протестантизма, выступавшего врагом пышных храмов и обрядов. Католицизм сознательно пытался создать величественные здания, являвшиеся как бы местом земного обитания господа, воплощением на земле небесной красоты рая12.
Андреа Джилио да Фабриано в трактате, опубликованном в 1564 году, требовал положить конец непристойности в искусстве. Он обличал художников за то, что они, обращаясь к священным темам, рисуют обнаженное тело, вместо того чтобы изображать его облаченным в пристойные одеяния. В трактате утверждалось, что необходимо вернуться к иконографическим традициям поколения до Микеланджело с учетом, однзко, всех технических улучшений последних лет13.
Даже разработку нового («григорианского») календаря, содержащего множество астрономических расчетов, связывали с вековым конфликтом. Ее проводили в глубокой тайне. Когда календарь торжественно обнародовали, римский папа объявил это доказательством неисчерпаемой милости божьей к церкви14. Впрочем, изучение астрономических явлений оказалось и иными путями связанным с главной политической проблемой эпохи.
Быть может, астрологию следует назвать неофициальной «наукой» векового конфликта, не признанной религиозными доктринами, которые являлись идеологией обоих враждующих лагерей. По крайней мере на время конфликта приходится расцвет, точнее, широкое распространение астрологии, которая еще в начале XVI века явно теряла доверие15. Именно со времени развертывания конфликта вошло в обычай предсказание исторических событий. И наконец, звезда астрологии закатывается уже при жизни первого же поколения, выросшего после окончания конфликта. Вряд ли случайно это многозначительное совпадение.
В 1588 году в Европе ожидали исполнения пророчества математика из далекого Кенигсберга, занимавшегося и астрологией, Иоганна Мюллера (во Франции его имя и фамилия произносились как Жан де Мон-Ройяль), известного также под своим латинизированным прозвищем Ре-гиомонтанус. Этот, умерший еще за 100 лет до этого, в 1476 году, ученый уверял, будто наиболее важные события после смерти Христа происходят через определенные промежутки времени и что такие циклы, понятное дело, связаны с движением звезд. Протестантский теолог, один из вождей Реформации, Филипп Меланхтон заметил, что предшествующий цикл закончился в 1518 году, когда папа осудил Лютера, что за сим последуют 70 лет - время вавилонского пленения, о котором повествует Библия. Так что в 1588 году следует ожидать осуществления пророчества апокалипсиса - будет сломана седьмая печать, ниспровержен антихрист и настанет время Страшного суда. Немудрено, что в Мадриде сочли такое пророчество особенно неудобным в месяцы, когда заканчивалась подготовка Непобедимой армады. Там были готовы приписать дурному влиянию пророчества и усилившееся дезертирство матросов, и затруднения, с которыми встречались вербовщики солдат в армию. Филипп II приказал бросить в тюрьму астрологов и читать во всех церквах проповеди, осуждающие как колдовство всякие нечестивые предсказания. А в Риме один из руководителей английской католической эмиграции - Уильям Аллен - счел нужным уведомить папу, что на Британских островах была найдена старинная надпись, которая воспроизводит предсказания Регио-монтануса и которая - по мнению Аллена - была сделана в древности волшебником Мерлином.
Неспокойны были по части толкования предсказания и при дворе Елизаветы. Придворный астролог доктор Ди пришел к убеждению, что второе затмение луны в 1588 году может предвещать кончину королевы. Тайный совет строго запретил публикацию столь опасного вывода из проведенных исследований. Но предсказания Региомонта-нуса не удалось замолчать, и пришлось по распоряжению правительства издавать памфлеты с целью опровержения домыслов кенигсбергского математика16.
О том, насколько астрологические домыслы накладывали отпечаток на политические теории эпохи, дают представление сочинения австрийца Айтцинга - католика, эмигрировавшего из Антверпена после начала Нидерландской революции в Кёльн, и едва ли не первого в Европе, наладившего регулярную публикацию новостей. В своих исторических сочинениях Айтцинг пытался представить код противоборства контрреформации и протестантизма рак смену циклов войны и мира, которых он насчитал только в истории Нидерландской революции целых шесть с 1559 года. Отголоски этих идей часто встречаются в политических и философских трактатах XVI и первой половины XVII века17.
…У читателей «Королевы Марго» Александра Дюма остается в памяти таинственный предсказатель - флорентиец Реми, парфюмер королевы-матери Екатерины Медичи. Эта фигура не выдумка романиста. Реми действительно существовал и участвовал в интригах, которыми была заполнена жизнь Екатерины. Но Дюма приписал ему и черты еще одного из слуг королевы - астролога Лоренцо Руджиери. Однако «великим прорицателем» стал, конечно, в глазах потомства другой «специалист» по звездам.
В «Фаусте» Гёте герой трагедии восклицает, обращаясь к самому себе: «Неужели недостаточно тебе руководствоваться этой таинственной книгой, написанной собственной рукой Нострадамуса?» Жан Шавиньи, хорошо знавший этого загадочного Нострадамуса в последний период его жизни, через много десятилетий, в 1594 году, писал о происхождении книги его пророчеств: «Предвидя важные сдвиги и перемены, которые должны были произойти повсюду в Европе, и кровавые гражданские войны, а также гибельные мятежи, которые роковым образом надвигались на Галльское королевство, полный энтузиазма и как бы обезумев от совершенно нового неистовства, он принялся за написание своих «Пророчеств» и других предсказаний»18.
Мишель де Нотрдам (1503-1566), известный под латинизированной формой своей фамилии - Нострадамус, родился в декабре 1503 года в городке Сан-Реми в Провансе, на юге Франции, в семье нотариуса. Прозвание получил по церкви Нотрдам, где его крестили. Девятнадцати лет он начал изучать медицину и через три года, в 1525 году, получил диплом лекаря. Он много путешествовал. Возвратившись в родной Прованс, Нострадамус практиковал в качестве лекаря, особенно в небольшом городке Салоне, расположенном между Марселем и Авиньоном, увлекался изучением магии и астрологии. С 1550 года стали выходить его альманахи с предсказанием событий на предстоящие 12 месяцев. Эти альманахи публиковались вплоть до смерти астролога. В 1555 году появляется первое издание «Сотен» (названных так, поскольку пророчества излагались обычно в форме четверостиший: 400 стихотворных строк составляли «сотню»). В первом издании было опубликовано три с половиной «сотни», остаток четвертой и пятая - седьмая «сотни» - позднее в том же году. Во всяком случае, все семь «сотен» содержатся в сохранившемся издании 1557 года. Они включают пророчества более чем на 2 тысячи лет вперед - до 3797 года. По приказу Екатерины Медичи Нострадамус был вызван в Париж. Он был принят королевой, которая несколько часов обсуждала с ним самые различные темы - от гороскопов до косметики. Легенда утверждает, что Нострадамус предсказал Екатерине Медичи, что три ее сына будут последовательно занимать престол. Однако этот эпизод очень напоминает рассказ о Руджиери. Вернулся домой, в Салон, Нострадамус европейской знаменитостью. «Он имел склонность к деньгам… - писал о Нострадамусе один из его новейших исследователей. - В целом все его уловки напоминают современного медика, который издает сенсационные книги на сексуальные темы и предлагает единое лекарство от всех видов психических расстройств»19. В 1564 году Нострадамус, которому представили юного Генриха Наваррского, заявил тому, что он в должное время получит «все наследство».
Как убедительно показали новейшие исследователи, реальным «источником» пророчеств Нострадамуса были астрология и магия. При жизни прорицателя бушевали и переплетались между собой затяжные международные конфликты. Нострадамус «предсказал» расширение и углубление этих конфликтов - и не ошибся. Отсюда и отдельные совпадения (конечно, очень условные) его прорицаний и последующих событий.
В предсказаниях Нострадамуса не раз пытались находить и пророческие прозрения насчет конфликтов XX века. Так, в начале 1980 года на экраны в США и Западной Европе вышла картина «Предсказания Нострадамуса», в которой подчеркивалась «точность» пророчеств относительно событий, предшествовавших появлению фильма, например, судьбы Гитлера или Джона и Роберта Кеннеди. Прорицание относительно Эдварда Кеннеди оказалось куда менее точным - ему предрекалось избрание в 1980 году президентом США.
В 1976 году была опубликована книга М. Пижара де Гюрбера (доктора Фонбрюна) «Что в действительности говорил Нострадамус»20, в которой разъяснялась «божественная» природа «предсказаний», содержавшихся в «Пророчествах». На основе «изысканий» Фонбрюна журнал «Пари матч» летом 1981 года оглушил читателей сенсацией, что Запад должен подвергнуться «советско-мусульманскому» нашествию. «Русские придут в Париж и за семь дней его разрушат»21, - вещал Фонбрюн. А в октябре 1981 года и потом еще через год, осенью 1982 года, «Пари матч» уведомлял читателей, что французский астроном, состоящий на службе в США, в Национальном управлении по астронавтике и исследованию космического пространства (НАСА), Морис Шатлен проверил «Сотни» на компьютере и «уточнил», что «русские и мусульмане» нападут на Европу в период между 1982 и 1988 годами, но она будет, конечно, спасена американцами…
Нострадамус был «прорицателем» вековых конфликтов, И к нему поэтому нередко обращались реакционеры именно в периоды таких конфронтации.
