До сих пор остаётся труднообъяснимым явление, которое произошло полтора столетия назад. Во второй половине 19 века в Германии возникло учение, начавшее распространяться с необыкновенной быстротой. Новая социальная утопия, несмотря на столь очевидную ошибочность, можно сказать абсурдность всех своих положений, за несколько лет или десятков лет, что для истории в принципе одно и то же, захватило умы миллионов людей в разных странах мира. К примеру, христианству, чтобы укорениться в человечестве, потребовалось несколько столетий. К тому же неизвестно ещё, чем бы этот процесс «христианизации» мира закончился, не прими император Константин эту религию в качестве государственной. Может быть, она и канула бы в лету после распада Римской империи.

Что могло стать причиной одновременно и ослепления, и столь восторженного увлечения новым учением? То ли в человечестве накопился к тому времени мощный заряд разрушительного действия, который только и ждал соответствующего научного и идеологического оформления; то ли само учение обладало какой-то необыкновенной гипнотической силой, вызвавшей массовое помрачение умов. Скорее всего, соединилось и то, и другое, как говорится, произошло всё в нужном месте и в нужное время. Действительно, востребованность подобного учения созрела очень остро. Все происходившие в тот исторический период процессы способствовали этому. Попытаемся очень сжато, насколько это будет возможно, охарактеризовать обстановку того времени исключительно с целью показать, каким образом объективные процессы отразились в новом учении.

Новое гуманистическое сознание, порождённое эпохой просвещения, отвергает средневековые приоритеты в отношении физической и духовной природы человека и формирует новое представление о нём как о центре мира. Одновременно человека перестают считать постоянным источником и носителем зла, который теперь переносится во внешний мир.

Высвобождение индивидуальной энергии человека, раскрепощение его сознания приводят к небывалому расцвету науки и техники. Результатом становятся величайшие открытия (паровая машина, электричество, двигатель внутреннего сгорания и многие другие), создавшие основу для научно-технической революции и положившие начало широкой индустриализации.

Могущество человеческого разума, продемонстрированное им в области познания физической природы, порождает иллюзию об его безграничных возможностях, приводит к возникновению культа человеческого разума. Ему приписываются возможности, которыми он явно не обладает, чем создаётся благодатная почва для восприятия социальных утопий.

Таким образом, практически одновременно в материальном мире и в общественном сознании зарождаются и стремительно развиваются самостоятельные и вместе с тем взаимосвязанные процессы.

Индустриализация в странах Западной Европы, в первую очередь в Англии, вызывает стремительное разрушение существующего сословного строя. Массы ремесленников и крестьян разоряются, нищают. Это вынуждает их наниматься на мануфактуры, соглашаясь на тяжёлые, кабальные условия труда. К этим отрицательным внешним факторам добавляются внутренние факторы морального порядка. Ведь в труде и ремесленника, и крестьянина присутствовали и личная инициатива, и хоть какие-то элементы творчества. Став наёмными работниками на мануфактурах, они превратились в придаток машины. Пассивная работа, состоящая в выполнении однотипных операций, исключающая любое проявление личной инициативы, воспринимается как рабство. Жизнь становится скучной, неинтересной, механической. Недовольство характером, содержанием, условиями работы усиливается ещё и низкой оплатой. Всё это создаёт благоприятную основу для восприятия революционных идей.

Одновременно индустриализация порождает новый общественный слой — технократию, которая создаёт свои властные структуры, проводит индустриализацию крайне жёсткими методами, стремится к расширению власти, что инициирует, в свою очередь, начало борьбы с технократией. Углубление индустриализации сопровождается, с одной стороны, расширением свободного рынка и усилением конкурентной борьбы, а с другой стороны, устранением многих привилегий, которыми прежде пользовалась аристократия. Это порождает протест против либеральной «торгашеской» идеологии, против начинающегося засилья рыночных механизмов. Особенно сильны подобные настроения в Германии. Национальная черта немцев — любовь к порядку делает их особенно нетерпимыми к стихии рынка, которой они стремятся противопоставить «научную организацию», в рамках которой всячески поощряется рост синдикатов, что привело к созданию гигантских монополий. На формирование общественного сознания большое влияние оказывает произошедший раскол между наукой и верой, который стал результатом огромных успехов науки и техники на фоне падения авторитета церкви. Это приводит, в свою очередь, к разрушению религиозных и этических основ общества, к пренебрежению нормами общечеловеческой морали. Одновременно порождает надежду, что путь просвещения и социальных преобразований приведёт человечество к гармонии и счастью. Усиливается стремление к сознательному формированию своего будущего в соответствии с высокими идеалами справедливости.

Индивидуализм, выросший из христианской идеи личности, достигший своего расцвета в эпоху Просвещения, ставший основой либерализма и демократии, породивший научно-техническую революцию, которая привела к индустриализации, вместе с тем усилил коллективистические настроения в обществе. Общественное сознание, развиваясь в направлении освобождения индивидуализма от всяческих традиций, обычаев, предписаний, привело к полному раскрепощению личности, раскрытию творческих возможностей человека. Однако большинство людей обладает лишь минимальной творческой потенцией, и поэтому ощущают свою значимость только в принадлежности к какой-либо группе, не могут представить себя никем иным, кроме как членами коллектива.

На отрицании христианской идеи личности в 6 веке возник Ислам. В 19 веке на протесте против индивидуализма, либерализма, индустриализма рождается марксизм, который приводит к повальному увлечению социализмом, что знаменует собою победу коллективизма над индивидуализмом (оказавшуюся, к счастью, не окончательной).

Как ни странно, но и незамутнённым сознанием, свободным от всяческого идеологического тумана, от воздействия адской смеси философии Гегеля с Фейербахом, в марксизме тоже можно выделить три составные части. Конечно, они не совпадают с теми, которые вдалбливались всем без исключения моим современникам в виде учения «О трёх источниках и трёх составных частях марксизма». Вообще это деление будет носить только условный характер. Вот эти три блока основных идей, положений, теорий марксизма! Идеалистический, политический, экономический.

Безусловно, ни упомянутое (с иронией) старое деление марксизма, ни приведенное новое не исчерпывают собою всех возможных способов его структуризации. Ибо марксизм как глобальная мировоззренческая концепция включает в себя массу вопросов из самых разных областей знания (экономики и истории, социологии и эстетики, философии и даже антропологии), позволяя тем самым комбинировать и группировать их как угодно.

Идеалистический блок в марксизме составляют древние мессианские пророчества о царстве справедливости, равенства и братской любви, христианская цель преображения человеческого общества. Однако марксизм не просто заимствует общечеловеческие и христианские идеалы, но дополняет их призывом: «…или смерть». Таким образом, насилие с самого начала вводится марксизмом в состав допускаемых им средств, тем самым утверждается преемственность не только якобинских методов, но и методов средневековой инквизиции. Из этого следует, что перенимая общечеловеческие и христианские ценности, марксизм отверг христианскую идею личности, не признал человека верховной ценностью и подчинил его воле коллектива. Здесь также нашли своё отражение и немецкая идея государственности, утверждающая, что цель государства вовсе не состоит в служении интересам личности. И вообще, притязания индивидуума — плод «торгашеской» идеологии. С подобного рода эклектикой и подменой мы будем сталкиваться неоднократно, т. к. они, к сожалению, стали основными инструментами в лаборатории марксизма.

Ещё одним типовым приёмом Маркса становится повсеместное использование «революционизирующей приправы». Спекулируя на том, что древние пророчества так долго не исполняются, Маркс призывает ускорить их реализацию. Для этого, говорит Маркс, достаточно совершить революцию, уничтожить все враждебные классы, национализировать средства производства и сразу всё изменится: исчезнет эксплуатация, а между людьми сложатся новые взаимоотношения. Именно так, в точном соответствии с этими указаниями марксизма поступили обитатели платоновского «Чевенгура», абсолютно уверенные в том, что в эксплуатации заинтересованы только буржуи и поэтому, уничтожив их, они избавляются от эксплуатации. «По-чевенгурски» прочитали Маркса и миллионы реальных людей во всём мире. На основе этого мифа о возможном переустройстве мира, этой социальной утопии возникает новая мессианская религия, в которую поверили миллионы людей, получив от неё колоссальный заряд взрывчатой энергии, вызвавшей настоящее помрачение умов.

Политический блок марксизма составляют теория обнищания пролетариата, теория эксплуатации, теория классовой борьбы и теория прибавочного продукта, занимающая центральное положение в марксизме и раскрывающая якобы механизм эксплуатации.

Теория обнищания пролетариата представляет собою особо наглядный пример совершённой Марксом подмены. На самом деле, как уже здесь отмечалось, широкая индустриализация вызвала массовое разорение и обнищание ремесленников и крестьян. То есть на мануфактуры приходили нищие, уже разорившиеся вчерашние ремесленники, становясь наёмными рабочими. Таким образом, не в результате работы на мануфактурах они нищали, а приходили наниматься на работу из-за того, что обнищали. И хотя условия работы в начальный период становления капитализма были очень тяжелыми, но уже в начале 20 века английские рабочие имели довольно высокую оплату труда и по уровню жизни приблизились к среднему классу.

В теории эксплуатации беспрерывно повторяется положение о том, что без наёмного труда ничего нельзя было произвести, постоянно подчёркивается главенствующая роль рабочего, многократно упоминается какая-то доля неоплаченного труда. Во всём этом нет никакого глубокого проникновения в суть производственного процесса, как нас приучали об этом думать, нет вообще ничего, кроме стремления к разжиганию страстей с целью повышения революционного накала пролетариата. Ибо даже при самом поверхностном рассмотрении производственного процесса со всей очевидностью обнаружилось бы, что в условиях индустриального производства рабочий ничего бы произвести не смог без предоставленных ему станков, оборудования, инструментов, производственных помещений. Неоплаченная доля труда в гораздо большей степени, возможно, содержится в творческом труде создателей всего этого индустриального производства. Рабочие же, наоборот, всегда стремились присваивать себе плоды чужого труда, причём, труда более ценного, чем их собственный, постоянно выдвигая требования по повышению своей заработной платы.

Столь же или даже ещё более необоснованы претензии на авангардную роль в руководстве обществом. Разве не абсурдным является утверждение о том, что общество должно двигаться вперёд наименее образованными, интеллектуально ограниченными людьми.

Все эти рассуждения марксизма об усилении эксплуатации и обнищании пролетариата по мере развития капитализма были лживы. Благодаря усилиям учёных и инженеров удалось повысить производительность труда, за счёт чего сократилась вдвое (со времён Маркса) продолжительность рабочего дня и одновременно повысилась заработная плата рабочих. Поэтому никакой иной цели, кроме разжигания низменных страстей, в первую очередь, зависти и внушения ненависти к капиталистам, ведущих к разрушению общества, в теории классовой борьбы усмотреть нельзя. Маркса вообще с полным правом можно считать величайшим «поджигателем» масс, хотя и выступал он только в роли кабинетного учёного. Только в платоновском «Чевенгуре» уничтожение капиталистов привело к уничтожению эксплуатации, но вслед за этим — и жизни вообще. Опыт же практического социализма показал, что тотальное истребление буржуазии не только не уничтожило, но, наоборот, значительно усилило эксплуатацию (о чём разговор впереди).

Итак, вскрыв в политическом блоке источник общественного Зла, марксизм предложил конкретные методы борьбы с этим Злом, которые составляют экономический блок этого учения.

Уничтожение капиталистов вполне естественно, а главное обязательно должно сопровождаться полной национализацией капитала и всех средств производства, концентрацией их в руках пролетарского государства. Однако уничтожение капиталистов не уничтожает функцию накопления капитала, без которой вообще не может существовать индустриальное производство и, более того, индустриальная цивилизация. А, как известно, ни сам Маркс и никто из его последователей не выступали против индустриализма. В то же время единственным источником накопления капитала может служить удержание прибавочной стоимости, которое по Марксу является сутью, основным механизмом эксплуатации. Стало быть, во-первых, капитализм как носитель основных черт, составляющих понятие общественного Зла (отчуждение прибавочной стоимости, накопление капитала, эксплуатация), не уничтожим. Во-вторых, практический социализм, под которым понимается, помимо тотальной национализации, внедрение всех остальных положений марксизма, ведёт (и привёл на самом деле — о чём тоже впереди) к ещё более жестокой эксплуатации. Этому способствует слияние политической власти с экономической, так как рабочим бороться за свои права, за улучшение своего положения становится просто не с кем. Всякая борьба заканчивается завоеванием власти. Власть в руках пролетарского государства, значит, в своих собственных. Кто же борется с самим собой? — Только сумасшедшие. А таких нужно принудительно лечить. Их и лечили (об этом тоже впереди).

Само по себе отчуждение прибавочного продукта имело место и в докапиталистических системах. Поэтому представляется возможным сопоставить между собой способы отчуждения в рабовладельческом, феодальном и капиталистическом обществах. Результаты такого сопоставления показывает, что развитие шло в сторону применения более гуманных способов. В этом отношении (впрочем, так же как и во всех других) социализм представляет собою шаг назад. Таким образом, благодаря ловкой подмене вполне естественная и необходимая при любом способе производства функция удержания прибавочной стоимости превращается у Маркса в механизм эксплуатации, приобретает мощный революционный заряд.

Большинство последователей нового учения практически ничего не смыслили в экономике. Поэтому оказались в буквальном смысле загипнотизированными его высокой наукообразностью, считали его абсолютно доказанным, а поэтому, безусловно, истинным. Всех завораживала иллюзия научности, целиком построенная на сфальсифицированных доказательствах. Каким-то удивительным образом люди обманывали самих себя, находя в марксизме то, чего хотели. Образованная часть общества увидела в нём дальнейшее развитие, усовершенствование либерализма, вопреки тому, что на самом деле в нём содержалось отрицание последнего. Даже религиозные деятели обнаружили в нём тождественность с эсхатологической целью христианства, которая состоит в конечном преображении человечества и мироздания.

Однако вернёмся к экономическим вопросам. Как уже было сказано, государственная политика Германии, бисмарковский протекционизм привел к созданию гигантских монополий. Теоретики-социалисты умудрились преподнести этот факт как неизбежное превращение конкретной системы в монополистический капитализм. То есть совершенно грубая, ничем не прикрытая фальсификация становится нормой. Как грибы появляются многочисленные, подчас противоположные по смыслу концепции, согласно которым конкуренция то представляется пригодной только в простых условиях производства, то препятствующей применению новых технических достижений.

Короче говоря, нападки на конкуренцию сыпались со всех сторон. Всех захватила идея замены свободного рынка, конкуренции планированием, идея сознательного построения организованного общества. Никого не смущают при этом никакие противоречия. Всеми совершенно спокойно воспринимается призыв к уничтожению свободной торговли и частного капитала без малейшего опасения, что их уничтожение приведёт к уничтожению демократических свобод, возникших как раз в результате развития частного капитала и свободной торговли. Очарованные научностью марксизма, люди не хотят замечать его якобинскую природу, безоговорочно верят в то, что подчинение личности коллективу приведёт не к растворению личности в коллективе, а наоборот к её расцвету. Хотя было очевидно, что предложенные марксизмом методы построения «высокоорганизованного» общества требовали принятия всеми его членами единого мировоззрения, исключали всякое подобие плюрализма. Впрочем, что говорить об этом, если и спустя 100 лет руководители Советского Союза не понимали этого, что и стало одной из причин его распада.

Утопичность идеи искусственного построения «высокоорганизованного» общества была доказана ещё во времена Наполеона. В силу своего индивидуального опыта, психофизиологических и прочих особенностей не возможно отыскать двух совершенно одинаковых людей. Эта неодинаковость людей ведёт к непредсказуемости их поведения в тех или иных условиях, что становится самым существенным препятствием на пути построения организованного общества. А вот конкуренция и свободный рынок, напротив, способны обеспечить их координацию.

Планирование неразрывно связано с распределением — областью наиболее уязвимой с точки зрения справедливости. Однако страстное желание верить и здесь помешало разглядеть отличия, внесённые марксизмом в древние идеалы справедливости. Марксизм обещает не абсолютно равное, а только более равное, более справедливое распределение. Эти определения были восприняты почти как тождественные, хотя между ними вообще нет ничего общего. В то время, как древний идеал является чисто утопическим, под социалистический идеал подходит вообще любой способ распределения, лишь бы побольше отобрать, чтобы было, что распределять.

Планирование вообще ведёт к отрыву от реальности, к «раздвоению» мира, к созданию экономики-фикции. На поддержание этих двух миров, реального и идеального, требовалось усилий вдвое больше. Практический социализм и привёл к возврату к условиям жизни, существовавшим в период раннего Маркса. Искусственно заниженная зарплата или вообще её отсутствие в плановом производстве, требовала для поддержания реальной жизни «работы после работы» (подробно разбирается дальше). То есть, планирование не только не ослабило эксплуатацию, не говоря уж о полном её уничтожении, как обещала теория, но напротив, неимоверно её усилило.

Если усиление эксплуатации было связано ещё с некоторыми особенностями практического социализма, то обещание уничтожить её предложенными марксизмом методами было сознательной ложью, т. к. эксплуатация присуща вообще индустриализму, составляет его зло. Проблема уничтожения капитализма если и разрешима, то в совершенно другой плоскости — в плоскости взаимоотношений, основанных на другом мировоззрении, требующем замены властной субординации свободной координацией. Только тогда станет возможной по-настоящему демократическая организация решения вопросов, связанных с распределением совместно созданного продукта при соблюдении полной прозрачности на договорных и строго добровольных началах.

Итак, на смену либеральному мифу о суверенной человеческой личности, не выдержавшему напора общественной стихии, во второй половине 19 века пришёл коллективистский миф о человеке, существующем лишь в качестве части коллектива. К сожалению, этот миф оказался не просто ложным, но очень вредным и поэтому сыграл трагическую роль в развитии человечества.

Идея переустройства человеческого общества, овладевшая умами не только «лучших» представителей человечества, но и массами простых людей, повернула естественный ход развития индустриализма в сторону искусственной организации общества. В результате 20 век стал веком победного и вместе с тем зловещего шествия марксизма. В сознании миллионов людей, одурманенных ложью, принятой за правду, исказились все высокие понятия. Это привело к тому, что ради свободы людей стали сгонять в лагеря, во имя равенства и братства — отрубать им головы, во имя братства — лишать всего того, что делает человека личностью.

Марксизм способствовал зарождению российской социал-демократии, распавшейся впоследствии на два крупных течения: большевизм, сделавший ставку на маргинальную часть пролетариата и крестьянскую бедноту; и меньшевизм, который опирался на рабочую аристократию и тянулся к либеральной буржуазии.

Вряд ли может быть продуктивен спор о том, кто правильнее прочитал Маркса. В Марксизме каждый может найти то, что он хочет, и в то же время он позволяет не заметить то, чего замечать не хотелось бы. Меньшевики не хотели замечать якобинскую природу марксизма и не заметили, а когда обнаружили её в действиях большевиков, было уже слишком поздно. «Зверь уже лизнул горячей человеческой крови. Машина человекоубийства пущена в ход…» — писал Мартов в 1918 году.

Большевики же, напротив, захотели увидеть в маргинальной части пролетариата, в той части, которой «нечего терять, кроме собственных цепей», революционный авангард — и сделали его своей опорой. И это при том, что сам Маркс указывал на роль революционной партии как выразительницы интересов стихийно проснувшегося классового сознания пролетариата. Классовое сознание к тому времени сформировалось как раз у той части пролетариата, на которую опирались меньшевики. Большевиков оно не устраивало, т. к. ограничивалось чисто экономическими интересами.

Марксизм породил не только (как это многими принято считать) российскую социал-демократию, из которой выделился большевизм, проросший затем в советский коммунизм, но и германский национал-социализм. Ещё в период «военной истерии», поднявшейся в Германии в 1914 году, из рядов немецких социалистов-марксистов выделились приверженцы немецкой идеи государства, отвергнувшие всё, что было связано и с притязаниями индивидуума, и с интернационализмом. Они выступили как ярые коллективисты, признававшие за индивидуумом лишь право жертвовать собою ради нации, ради государства. Начавшуюся мировую войну они рассматривали как войну с английским либерализмом. Особый энтузиазм эта война вызвала у молодёжи, для которой либерал стал злейшим врагом, само слово «либерал» превратилось в ругательство, Именно в движении немецкой молодёжи произошло слияние социализма с национализмом, сплотившее нацию.

Представление о том, что обессиленные междоусобной борьбой социал-демократы не смогли противостоять приходу к власти в Германии национал-социалистов, является всего лишь одним из многочисленных советских мифов. Цель его — противопоставить коммунистов нацистам, которые, якобы, вели с ними непримиримую борьбу. На самом же деле они вместе боролись за уничтожение либеральной демократии и много преуспели в этом.

Та разрушительная сила, которую обнаружили в 20 веке в своих действиях все без исключения революционные партии марксистского толка, содержалась уже в самом учении. Именно в марксизме содержится призыв к уничтожению реального мира с целью построения того, что построить было в принципе не возможно. И если эта утопичность замысла не была столь наглядной, то убедиться в непригодности, абсурдности всех предлагавшихся методов построения нового мира можно было умозрительным путём, не прибегая к массовому кровопролитию, которым сопровождалось строительство практического социализма.

Впрочем, находились, конечно, здравомыслящие люди, которые уже в самом начале 20 века пытались предотвратить это надвигавшееся на мир наваждение в виде повального увлечения социализмом. Тот же Лев Толстой со свойственной ему страстностью публициста, опираясь на свой громадный авторитет романиста, доказывал невозможность устранить ни отчуждение прибавочного продукта, ни, стало быть, эксплуатацию при социализме. Но кто же его, не марксиста, будет слушать? Хотя вот, когда стало нужно, назвали его — непротивленца «зеркалом русской революции». Этот абсурд, кстати, тоже спокойно воспринимался тремя поколениями советских граждан.

Несмотря на то, что все положения марксизма оказались опровергнутыми и теоретически, и практически всем последующим развитием капитализма и построением социализма, правоверные марксисты остались верными своему учению. Хотя одни из них отвергают ответственность марксизма за советские концлагеря, беспрерывно повторяя, что Сталин неправильно прочёл Маркса. Другие, напротив, восхваляют Сталина, приписывают ему все успехи России в 20 веке. Как ни странно, число почитателей Сталина со временем не уменьшилось, а напротив, даже увеличилось и достигло в начале уже 21 века только в России более 30 % населения.

Это может служить основанием, чтобы заявить: Гитлер не умер в Берлине в 1945 году; Сталин не умер в Москве в 1953 году, ни на ХХ съезде КПСС; они продолжают жить среди нас и в нас. Тоталитарное государство не сводимо к особенностям «национальной истории» России или Германии. Оно не только кошмарное явление прошлого, но и может стать образом будущего, например, панисламского государства.