5. В ГОДЫ БЛОКАДЫ ЛЕНИНГРАДА

Во всех своих книгах по истории Петербурга я обязательно по возможности посвящаю отдельную главу ленинградской блокаде, уникальному периоду в жизни нашего города, когда на долю его жителей выпали поистине нечеловеческие испытания. Казалось бы — что можно еще сказать о блокаде Ленинграда? Между тем после окончания войны в продолжении нескольких десятилетий коммунистическая пропаганда всячески замалчивала некоторые, «не особо героические» стороны тяжелейшего девятисотдневного существования ленинградцев, не допуская к широкому читателю откровенные и честные дневники и воспоминания многих жителей блокадного города. И только в последние несколько лет стали публиковаться документальные материалы, воссоздающие подлинную обстановку тех лет.

Далее я не буду подробно описывать, каково приходилось тогда людям, лишившимся элементарных бытовых удобств и оказавшимся в условиях страшной антисанитарии, лишь приведу несколько свидетельств очевидцев. Эти свидетельства, полагаю, не известны даже тем, кто наслышан о страданиях ленинградцев в годы войны. Они служат более чем убедительным доказательством того, что блокада — не только артобстрелы, бомбардировки, голод и холод.

Уже к началу первой блокадной зимы водопровод и канализация не работали, и возникла серьезнейшая угроза эпидемии.

«В комнатах ленинградцев горшки и ведра... чтобы затем вылить в люк канализации. Это днем и ночью, уборные не работают», — читаем в «Блокадной книге» А. Адамовича и Д. Гранина.

Мемуаристка А. И. Воеводская навсегда запомнила подробности блокадного быта. В книге, писавшейся во время блокады, но опубликованной только в 2005 году, т. е. спустя полвека после окончания войны, говорится следующее:

«Представилась возможность согреть воду и вымыться (во второй половине декабря 1941 г. — И. Б.).

Увы, нашей мечте не суждено было осуществиться. От зажженной плиты оттаяли трубы в уборной, и из унитаза хлынул поток вонючей жидкости. Он быстро затопил уборную и пошел в коридор. Мы с мамочкой подбирали тряпками эту холодную вонючую воду, отжимали в ведро, пока там, наконец, все снова не застыло».

Как же выходили из положения ленинградцы в случае нужды? Воеводская пишет: «В уборную поставлено ведро, но там ведь холод, и к утру все так замерзает, что, когда выношу во двор, ни за что не выбить, хоть зубами грызи. Так и пришлось бросить на дворе несколько посудин, пока не научились. Как-то папа пришел с работы и говорит:

- Какие мы неприспособленные к жизни люди, оказывается, многие поступают так: подкладывают твердую бумагу и каждый свой пакет выносит.

У нас была подборка журналов "Нива" за 1914 год, вот она и пошла на это дело. А пакеты такие иногда не доносили до помойки, они валялись на улице. Я однажды подняла такой пакет в дикой надежде, что это хлеб. Впрочем, экскременты голодающих были тверды и почти без запаха. А вот с другим делом тоже надо было как-то устраиваться, тем более что пили много и, кроме хлеба, вся пища была жидкая. Оставлять ведро на ночь в уборной нельзя было (уже и ведер на это не было, и мы ставили под кровать большой таз для семейного употребления), а утром выносили его в ванную комнату и сливали прямо в ванну, где это быстро замерзало. К счастью, нашей большой ванны хватило на зиму, а когда все растаяло, оттаял и оказался не засоренным слив, и все сошло — вычерпывать не пришлось». «Общественные уборные давно закрыты, — такую запись сделал 5 января 1942 года ленинградец А. И. Винокуров. - Как найти выход из создавшегося положения? Придется подыскать укромное место в каком-нибудь соседнем пустующем здании, которое могло бы служить уборной». А 18 февраля он же записал в своем дневнике: «Водопровод и канализация не действуют уже полтора месяца[18], помойные ямы были заполнены еще осенью, жители города выливают помои и гадят где попало, без стеснения, а поэтому квартиры, лестницы, дворы и улицы представляют собой свалку нечистот. На днях госсовет удосужился издать постановление об улучшении санитарного состояния города. На каждом дворе должны отвести места, куда следует выбрасывать или выливать нечистоты, кроме этого в каждом доме должны устроить общественные уборные. Лица, нарушающие эти так называемые санитарные правила, будут подвергаться штрафу До 5 тыс. руб. или принудительным работам сроком до 6-ти месяцев. Сегодня видел новые типы общественных уборных. На площади у Московского вокзала в снежных сугробах сделаны траншеи в виде буквы Г, эти углубления служат уборными. На некоторых дворах копают ямы и огораживают их фанерой — это тоже новые общественные уборные».

28 февраля он стал свидетелем такой картины:

«На Конногвардейском бульваре и Адмиралтейском проспекте обращают на себя внимание погибающие троллейбусы, ходившие когда-то по Невскому. Из трех десятков машин, брошенных на улицах, половина уже приведена в негодность — стекла этих машин разбиты, части двигателей и оборудования расхищены. Некоторые троллейбусы превращены в уборные».

Вот что увидел в Доме Советов (Московский пр., 212), где в блокаду находился наблюдательный пункт командующего артиллерией Ленфронта, ленинградец В. С. Владимиров (запись от 15 января 1942 года):

«Все уборные в Доме Советов загажены до отказа. Пользуемся улицей... Так выглядит быт к середине января 1942 года». В конце января, 30 числа, он добавил: «Горе перешло границы мыслимого. Нечистоты выбрасывают на лестницы, во дворы, на улицу[19]. Весна будет тяжелая».

22 января И. В. Назимов, врач, записал: «В некоторых домах испражняются в бумагу и через форточки выбрасывают на улицу. Жители верхних этажей чердаки превратили в уборные. На главных магистралях района такая же картина. Нужно срочно принимать конкретные меры. Приближается весна. Она принесет с собой эпидемические заболевания. Или сейчас начнем уборку, или все наши профилактические мероприятия будут запоздалыми».

26 февраля главный инженер 5-й ГЭС записал в своем дневнике: «День ленинградской женщины: вынести ведро с нечистотами, пойти с ведрами на Неву... Тяжелый день...»

26 марта Винокуров отметил: «Объявлена мобилизация всего трудоспособного населения в возрасте от 15 до 60 лет по очистке города».

Безвестные авторы дневников отмечали: «Уборные не работают, бани тоже». «Ленинград превратился в худую, старую, заброшенную деревушку, вонь, грязь, разруха, ни воды, ни света, ни дров, ни бань». Удивительное дело — сколько десятилетий в СССР не дозволялось печатать подобные воспоминания очевидцев, полагая, что они «принизят» мужественный образ жителя Ленинграда, которому выпало жить в условиях блокады. Но ведь оказывается, что его страдания были еще больше!

Властями города было обнародовано следующее распоряжение: «С 27-го марта по 8-е апреля включительно, под страхом строгой ответственности, рабочие и служащие действующих предприятий должны после работы заниматься уборкой нечистот по 4 часа в день, рабочие и служащие так называемых законсервированных предприятий и иждивенцы, к числу которых относится подавляющее большинство населения, должны работать по 8 час. ежедневно, домохозяйки и учащиеся — по 6 час. в день».

31 марта, как свидетельствует мемуаристка А. И. Воеводская, «жители Ленинграда начали очистку дворов, ведь дерьмо выбрасывалось прямо во двор, и всю зиму ничего не вывозилось, наросли целые горы, под которыми были давно погребены помойки. Все это теперь должно было растаять и затопить город нечистотами».

К 4 апреля, по свидетельству В. С. Лившица, «все нечистоты и мусор свозятся на притрамвайные пути, оттуда весь этот груз свозится на набережные и сбрасывается в воду. Вдоль рек и каналов выросли огромные насыпи из мусора...»

Гостиницы города (их тогда было меньше, чем пальцев на одной руке, и меньше, чем нынче на одной улице) были превращены в госпитали. В гостинице «Европейская» (ныне Гранд Отель «Европа»), которая в сентябре 1941 года первой была превращена в эвакогоспиталь, разместили около тысячи раненых защитников Ленинграда. Под туалеты использовались ванны гостиничных номеров, сами номера превратились в многоместные палаты. В июле 1942 года госпиталь в гостинице был закрыт. Ведрами, лоханками, на тачках из гостиницы вывозили нечистоты. Всего было вывезено около трехсот грузовиков кала и мусора. Главврач госпиталя И. М. Додзин записал: «Мне Военный Совет дал пять полуторок, и каждая сделала сто ездок».

Одним из подвигов ленинградцев нужно считать то, что эпидемии в городе так и не было. Мор пострашнее голода и обстрелов.

Воеводской запомнилась «одна радость» (май 1942 г. — И. Б.): «...оттаял слив в ванне, и наполнявшая ее моча благополучно сошла, ее не пришлось вычерпывать. Водопровод по-прежнему не работал... Уборная по-прежнему не работала, кажется, не работала до конца войны, но к этому привыкли».

В том же 1942 году Воеводская попала в Куйбышевскую больницу: «Очень тягостны были походы в туалет. Канализация не работала, и уборная почему-то была общая для мужчин и для женщин. В кабинах стояли ведра, а для серьезного дела в, так сказать, предтуалетной стоял взрослый стульчак, и мужчины проходили мимо по своим делам. Считалось, что для дистрофиков это не имеет значения, но как это унижало человеческое достоинство». В октябре того же года Воеводская вместе с отцом получила жилье в Пушкинском театре (он работал там в здравпункте). В театре было гораздо лучше, чем дома, - тепло, светло, «и еще двумя этажами ниже был настоящий действующий туалет, там можно было и умыться, и воду взять».

В сентябре 1943 года, когда Воеводские вернулись в свой дом на Лиговку, «туалет по-прежнему не работал, слив действовал только в ванне». Однако кое-где ситуация начала меняться к лучшему еще с начала 1943 года. И. В. Назимов отметил 23 января: «В квартирах тепло, действуют водопровод, канализация». Но, чтобы они действовали повсеместно и исправно, пройдет еще очень много времени.

Примечания:

1

Наделение человеческими свойствами небесных тел, животных, мифических существ, предметов. (Здесь и даме примечания автора.)

18

В целом водопровод еще работал, однако напора давления Хватачо лишь для снабжения водой первых этажей.

19

В информации о положении в Ленинграде, подготовленной немецкой разведкой, говорится о том же: «Отходы и использованную воду выливают прямо из окон» (сводка от 16 марта 1942 г.).